1

В ту среду обед в доме Исаака был подан постыдно поздно. Пришли Ракель и Даниель, уже однажды поевшие; они сели на места, освобожденные близнецами, которые не могли выносить мук голода в ожидании, когда вернутся их отец и Юсуф, поели и играли во дворе. За столом царило большое оживление.

— Как ты вернулся? — спросила Ракель. — Морем?

— Тем же путем, каким впервые добрался сюда. Ехал верхом. Теперь у меня есть еще одна лошадь, и в конюшне его преосвященства косо посмотрели на меня, когда я появился с ней. Этого мерина зовут Флеткса, он курьерской породы. Может скакать сколько угодно без отдыха. Вот почему я приехал так быстро — выехал в воскресенье утром с фермы за Льейдой, и вот я здесь. Флеткса, видимо, думал, что мы везем очень важные депеши.

— Ты ехал мимо Льейды? — спросил Исаак. — Думаю, я не выбрал бы этого маршрута.

— Выбора у меня не было, — сказал Юсуф. — Я хотел добраться до побережья и оттуда отплыть в Барселону, но дороги там были не особенно безопасны, во всяком случае, так все мне говорили. Дороги, по которым я ехал, тоже были не особенно безопасными, но мне посчастливилось уцелеть.

— Расскажи, если можешь, что случилось в Гранаде, — попросила Юдифь. — Твоя семья… твоя мать…

Она умолкла, не зная, как сформулировать вопрос.

— Мать здорова, чему я очень рад, кроме того, я обнаружил, что она замечательная женщина, — заговорил Юсуф. — Сестры взрослеют. Зейнаб красавица и уже просватана, но мать считает ее пока что слишком юной, чтобы выходить замуж. И к моему громадному удивлению, у меня есть маленький братишка, Хасан, названный в честь нашего отца. Он родился после того, как мы уехали в Валенсию. Мать была очень рада видеть меня. Айеша и Хасан, конечно, меня не помнят, но по крайней мере слышали обо мне. Все жаловались, что я говорю по-арабски как портовый грузчик, хуже, чем их служанка из далекой деревни, и я начал быстро выучивать язык заново, но тут пришлось внезапно уехать. Я обещал своему родственнику эмиру практиковаться в нем, пока все не успокоится и я не смогу вернуться. Знаете, — добавил он, скорее как взволнованный мальчишка, чем опытный путешественник, которого изображал из себя, — в доме матери есть шпионы. По ее словам, они есть у всех. Мать говорит, что они как мыши; есть у каждого, и нужно внимательно высматривать их признаки.

— Значит, ты вращался в значительных кругах, — сказал Исаак.

— Пожалуй, — сказал Юсуф тоном серьезного сомнения. — Все слуги и рабы называли меня господин Юсуф. Слышать это было очень странно. Но придворное общество чересчур сложное, понять его трудно. Не знаю, как к нему приспосабливаться.

— Господин Юсуф? — спросила Ракель. — Ты уверен?

— Я думал, что у тебя есть какой-то титул, — сказал Исаак. — Но имей в виду, придворное общество здесь тоже сложное. Тебе так не казалось, потому что о нем ты узнавал медленнее.

— Это так, — сказал Юсуф с благодарной улыбкой. — Трудно было понять всю запутанность жизни там за столь краткое время. Ибн аль-Хатиб дал мне своего раба на то время, пока я был там, и тот старался объяснять мне, с кем я разговаривал, какое место занимает каждый человек, действительно ли он значителен или просто делает вид. Он был мне очень полезен, но я совершал ошибки. Не знаю, сказал я что-то или сделал, что кому-то не понравилось, или дело в чем-то другом…

— Подозреваю, это связано с тем, кто ты есть, а ты этого не знаешь, поэтому тебе трудно, — сказал Исаак.

— Да, — сказал Юсуф. — Но хотя меня называли господином, мне никак не казалось, что я влиятельное лицо. Тем не менее было ясно — кому-то очень хотелось, чтобы я больше не оставался при дворе.

Дневная жара начала спадать, когда Юсуф в рассказе о своих приключениях дошел до описания фермы в Льейде.

— Самым необычным, — сказал он, — было то, что из-за больной ноги моей кобылы мы остановились прямо посреди той местности, где у Раймона Форастера до переезда сюда была усадьба. Нужно сказать Раймону, что я привез ему приветы от нескольких бывших соседей. Как он поживает?

Во дворе внезапно наступила тишина.

— Ты не слышал? — спросила Ракель.

— О чем?

— Что он мертв, Юсуф, — ответил Исаак. — Его отравили. И поэтому ты должен рассказать нам все, что узнал о нем в Льейде. Все считают, что сеньор Пау и сеньор Роже Бернард сговорились убить отца, а закон часто действует на основании общего мнения.

— Я знаю только, что Раймон рассказывал нам о своей жизни правду. Его привезли туда пяти-шестилетним, и он вырос в семье добрых людей, которым было обещано большое богатство за его содержание.

— Эти люди что-нибудь получили? — спросил Исаак.

— Ни гроша. Но они и не ожидали этого. Люди там практичные, трезвые и не верят в громадные богатства невесть откуда.

— Узнал ты еще что-нибудь? Хоть что-то, имеющее к нему отношение?

— Я был четвертым, кто расспрашивал о Раймоне, — ответил Юсуф. — До этого люди трижды приезжали выяснить, где Раймон, и задавали о нем другие вопросы, — неторопливо ответил Юсуф, стараясь припомнить все подробности, услышанные на конеферме.

— Кто они? Или хотя бы что представляли собой? — спросил Исаак.

— Первым был мужчина, приехавший через семь или восемь лет после того, как отец оставил там Раймона. Говорят, Раймон тогда был примерно моего возраста. Супружеская пара, которая взяла его, отнеслась к этому человеку с крайним недоверием — Арнауд предупредил их, что за его голову и голову мальчика, возможно, назначена цена. Они решили, что этот человек хочет получить деньги, и сказали, что Раймон умер от лихорадки, Этот человек уехал.

— А потом?

— Второй раз был девять или десять лет назад, когда сеньор Раймон уже уехал в Жирону. О нем спрашивала женщина сорока с лишним лет, с ней была дочь лет десяти-двенадцати. Правда, она как будто больше интересовалась его отцом, Арнаудом, чем Раймоном, — ответил Юсуф. — Третий прошлой осенью. Тот человек назвался родственником Раймона, Задал несколько вопросов о нем, остановился у соседей тех людей, которые приютили меня, потом уехал. Назвался он Роже, но все сочли, что это ненастоящее имя.

— Почему?

— Он не отзывался на него.

— Что-нибудь еще можешь припомнить? — спросил Исаак.

— Та женщина сорока с лишним лет оставалась там довольно долго. Говорила, что подумывает осесть там; стала работать кухаркой на одной процветающей ферме, ее дочь взяли кухонной служанкой, но известна она была там главным образом из-за других достоинств. Могла делать талисманы и приворотные зелья; готовила лекарства для больного скота. Видимо, она очень хорошо лечила животных от разных болезней, но запрашивала за это большую цену, поэтому большинство фермеров держалось старых методов.

— Интересная женщина, — пробормотал Исаак.

— Это еще не все, — сказал Юсуф. — Она гадала, предсказывала будущее, предлагала счастливые имена для младенцев и все такое, но только за деньги, — добавил он. — Все считали, что, видимо, ее обвинили в колдовстве — может быть, заслуженно — там, откуда она приехала, потому она и появилась в Льейде.

— Как они полагали, откуда она?

— А с севера, конечно, потому что сеньор Раймон и его отец приехали оттуда. И хотя она как будто интересовалась, видел кто-нибудь отца сеньора Раймона или нет, она еще хотела знать, что сталось с сыном и где он теперь. Девочка слегка походила на сеньора Раймона в детстве, поэтому местные жители решили, что сеньор Арнауд, видимо, и ее отец. Но эту женщину никто не спрашивал.

— Как она выглядела? — спросила Ракель.

— Не знаю, — ответил Юсуф. — Никто не говорил, а спросить мне в голову не пришло. Правда, старая сеньора сказала, что она была высокой, сильной, настоящей сельской женщиной. Умела обращаться с самыми большими животными, ничего не боялась. В общем, она оставалась там, пока не получила плату за полгода, а потом однажды ночью исчезла, прихватив все свои вещи и несколько чужих.

— Ей сказали, что сеньор Раймон и сеньора Марта уехали в Жирону?

— Да, — ответил Юсуф. — И старая сеньора на той ферме — мать сеньоры Эстеллы — сказала, что, когда она скрылась, люди слегка беспокоились из-за того, что сказали ей, насколько они ее знали, она казалась несколько…

Он умолк, подыскивая нужное слово.

— Неприятной? — спросила Ракель.

— Опасной, — ответил Юсуф. — И мстительной, словно имела что-то против Раймона.

— Как она называла себя? — спросил Исаак.

— Беатриу, — ответил Юсуф. — Мне это запомнилось.

— Беатриу, — повторил врач. — Это самое интересное. Возможно, в тех местах это распространенное имя, но так звали мать сеньора Гильема. А дочь? Как ее звали?

— Простите, господин, — ответил Юсуф. — Я не спросил. Как глупо с моей стороны.

— Юсуф, ты не мог знать, что это окажется важным. Ты и так привез нам очень много интересных сведений.

 

2

Как только все в обоих домах позавтракали, Исаак с Юсуфом позвали Ракель и отправились к дому Понса.

— Мы надеялись, что вы скоро придете, — сказала Хуана. — Франсеска проснулась, но постоянно плачет и отчаянно держится за Хайме. Бедняга. Наконец-то он пошел позавтракать, сейчас с ней Роза.

— Пойду, обследую ее, — сказал Исаак.

— Папа, мне пойти с тобой? — спросила Ракель.

— Да, пожалуйста, хотя бы на первое время, — ответил ее отец и уверенно стал подниматься по лестнице.

Франсеска лежала в своей затемненной комнате, Роза, служанка Сибиллы, меняла на ее лбу холодный компресс. Исаак сел у кровати и взял Франсеску за руку. Рука дрожала, но была сравнительно холодной.

— Жара у нее нет? — спросил он Розу.

— Нет, сеньор Исаак. Сейчас у нее только болит голова. И рана на шее.

— Рану перевяжем снова. Сможешь найти чистые бинты?

— Конечно, сеньор, — ответила она. — Я вернусь через минуту.

— Будем надеяться, что нет, — сказал врач. — Потому что, сеньора Франсеска, я хочу сказать вам кое-что до того, как приняться за перевязку.

— Не браните меня, сеньор Исаак, — сказала Франсеска. — Если б вы знали, под какой тучей я живу…

— Кое-что об этом я знаю, — бодрым тоном сказал Исаак. — И сегодня узнаю гораздо больше. Достаточно, чтобы прогнать эту тучу полностью и навсегда, уверяю вас.

— Сомневаюсь, — сказала Франсеска. — Это невозможно.

— Еще как возможно, — сказал Исаак. — Вы сегодня ели?

— Я не могу есть. Меня тошнит.

— Именно потому, что не ели, — оживленно продолжал Исаак. — Сегодня вам нужно есть понемногу каждый час. Иначе, как сможет расти ваш ребенок?

— После того что сделала, у меня нет надежды сохранить ребенка, — сказала Франсеска и снова залилась слезами.

— Я не удивлюсь, если у вас родится совершенно здоровый ребенок, — заговорил Исаак. — Некоторые женщины, сеньора, живущие в самые счастливые времена, теряют детей, многие, живущие в голоде и хаосе войны, имеют их. Общего правила не существует. Но вам нужно делать все, чтобы помочь ребенку, и больше не слушать пустую болтовню. Если Ракель снимет старые бинты, будет ясно, что у вас с раной.

— Папа, мне понадобится свет. Сеньора, можно открыть ставни?

— Конечно, — вежливо ответила Франсеска. — Роза не открывала их из-за моей головной боли.

Ракель открыла ставни и достала свои ножницы, чтобы срезать старые бинты, жесткие от засохшей крови.

— Папа, нужно размочить их, чтобы снять с раны. Можно?

— Да. Размочи вином с водой и осторожно снимай. Нужно приложить к ране целебной мази, чтобы она заживала, как следует.

Едва Ракель сняла последний жесткий бинт с шеи пациентки, вернулась Роза с новыми бинтами. Ракель наклонилась, чтобы осмотреть рану.

— Ничего страшного, — сказала она. — Судя по тому, что говорили, сеньора, казалось чудом, что вы остались живы. Вы будете ощущать боль еще несколько дней, но могло быть и хуже.

— Нет, не могло, — сказала Франсеска, и слезы вновь заструились из ее глаз. — Я напрасно испортила себе внешность, потому что еще жива — во всяком случае, до тех пор, пока ношу ребенка.

— Чепуха, — сказала Ракель. — И не двигайтесь так. Ни к чему, чтобы рана открывалась вновь, когда я накладываю на нее мазь. Ну, вот. Теперь перевяжем вас снова, но бинтов на горле будет поменьше.

И она аккуратно наложила и завязала бинты.

— Ракель, посидишь с ней? — спросил Исаак. — Мне нужно поговорить с Розой. Возможно, она поможет нам развеять эти сомнения, и сеньора Франсеска вновь сможет спокойно спать.

— Конечно, папа.

Уходя, они слышали, как Ракель твердо говорила:

— Начнем с этого обжаренного кусочка хлеба и с маленькой чашки бульона. Если съедите это, дам вам час отдыха, потом снова потревожу, чтобы поели.

Выйдя с Розой во двор, Исаак услышал негромкие звуки, издаваемые сидящими вместе людьми, которым было нечего сказать друг другу.

— Кто здесь? — спросил он.

— Все мы, — ответил Понс. — То есть я, Хуана, Хайме и Сибилла. Мы так потрясены, что не можем разговаривать. И все не способны заниматься обычными делами.

— Юсуфа с вами нет? — спросил Исаак.

— Нет, — ответила Хуана. — Не знаю, куда он делся.

— Он в кухне, болтает с Фаустой и с кухаркой, — сказала Сибилла.

— Где его, наверняка, кормят еще одним завтраком, — сказал Исаак. — Но это придется прекратить, он нужен нам здесь.

— Фауста, — крикнула Хуана. — Пришли сюда Юсуфа.

Через мину ту Юсуф вышел во двор и сел рядом с Исааком.

— Рана Франсески заживает, — сказал Исаак, — и вскоре она избавится от физических страданий. Но она только сказала то, что очень рассердило меня.

— Франсеска рассердила вас? Чем же? — спросил Понс.

— Она сказала мне, что напрасно испортила свою внешность, потому что еще жива — во всяком случае, до тех пор, пока носит ребенка.

— Она не может думать, что из-за шрама от раны я перестану ее любить, — сказал Хайме. — Пойду, скажу ей…

— Пока что не ходите. Время для этого еще будет. Сейчас Ракель уговаривает ее поесть. Да и все равно, она не поверит вам полностью, пока вы не увидите шрама. Вот другое, что она сказала, вызвало у меня гнев и дало мне понять, чего она страшится.

— Она определенно страшится казни, — сказала Сибилла. В голосе ее слышался холод, который ощутили все во дворе. — Это единственное, что не может быть приведено в исполнение, пока она носит ребенка.

— Но почему? — спросил Хайме с отчаянием. — Что такого сделала Франсеска, за что ее казнить? Я не могу в это поверить. Когда мы познакомились, она была почти ребенком. Не была ни распущенной, ни строптивой, однако за ней наблюдали с большой, любовной заботой. Будучи на Мальорке, я не слышал о ней никаких слухов. В конце концов я влюбился в нее и поэтому расспрашивал разных людей, что они знают о ее характере и происхождении.

— И что они говорили?

— Они сказали мне — это были серьезные люди, нотариус, с которым мы имели дело, крупные торговцы шелком и редкими тканями, не деревенские сплетники — что она милая, добрая, скромная девушка. Мать ее была вдовой, они приехала из Эмпорды с мужем, дворянином из хорошей семьи, но бедным, который надеялся улучшить свое положение на островах. Он умер, и она вышла за богатого, уважаемого торговца, который воспитывал Франсеску как родную дочь. Когда мы получили вести от ее тети, то с удивлением узнали, что ее семейство жило неподалеку от Фуа, но поняли, что ее родные уехали оттуда в Эмпорду, а оттуда на Мальорку.

— И где родилась Франсеска?

— На Мальорке, — сказал Хайме.

— В Бельвианесе, — сказала Сибилла одновременно с ним.

— Так где же? — спросила Хуана.

— Франсеска родилась в Бельвианесе, — впервые заговорила Роза. — Я хорошо помню ту ночь, когда она появилась на свет. Мне тогда было около тринадцати лет, и я впервые в жизни помогала при родах. Моей бедной сеньоре Сесилии приходилось тяжко — роды, казалось, продолжались целую вечность — правда, у сеньоры Сесилии не было сил сеньоры Мателине. Но наконец девочка родилась. И каким хорошеньким младенцем была маленькая Франсеска. Сеньора Мателине, несмотря на свое положение в обществе, оставалась со своей сестрой всю ночь, помогала ей, ободряла ее так же, как повитуха. Она ведь ее вырастила. Сеньора Сесилия была ее младшей сестрой. Их мать умерла вскоре после ее рождения.

— От чего умерла их мать? — спросил Исаак.

— Мы не говорим об этом, — сказала Роза, сверкнув глазами на врача. — Это приносит несчастье, а сеньоре Франсеске сейчас нужна удача.

Роза снова села на скамью и вызывающе скрестила руки на груди.

— Лучшая удача, какую мы можем принести сеньоре Франсеске, — это выяснить, откуда берутся ее страхи. Только тогда сможем уничтожить их или противостоять им. Однако о некоторых вещах приходится говорить, как бы ни были они неприятны. Когда сеньора Сесилия уехала из Бельвианеса? — спросил Исаак.

Наступила пауза.

— Когда маленькой Франсеске был год, — заговорила Роза, взвесив возможные опасности ответа. — Она хотела взять меня с собой, но мне не хотелось отправляться в путь, тем более не зная, где он окончится.

— Почему Франсеска говорила, что родилась на Мальорке? — спросил Хайме.

— Видимо, ей так сказали, — заговорила Хуана. — Ее мать явно хотела начать новую жизнь и не беспокоиться о семейных горестях. По-моему, это глупо — нам всем нужны наши семьи — но такое случается. Хотя, — добавила она, — редко, когда женщина происходит из хорошего семейства — Сесилия происходила из такого, правда?

— Да, сеньора, — ответила Роза, возвратясь на надежную почву. — Оно было значительным, очень уважаемым всей округой и, покуда не начались их горести, богатым.

— Может, Франсеска сделала то, что сделала, из-за того, что Роза упорно именует «семейными горестями»? — спросила Сибилла. — Если да, я согласна, что пора поговорить о них, пока они не привели к более жутким проблемам.

Не успел никто из недоумевающей группы во дворе ответить, как раздался громкий стук в ворота.

— Роза, — сдержанно сказала Хуана, — будь добра, подойди к воротам.

— Иду, сеньора, — ответила та и открыла их Пау и Роже Бернарду. — Доброе утро, сеньоры, — сказала она. — Посмотрю, здесь ли хозяйка.

— Конечно, здесь, Роза. Как и все остальные, — отрывисто сказала Сибилла.

— Мы выехали, как только узнали, — сказал Пау, обращаясь к Хуане. — Приехали бы вчера вечером, но никто не сказал нам, что произошло нечто ужасное.

— Ничего ужасного не произошло, — сказала Хуана. — Франсеска поранилась; это могло быть ужасным, но не было. Мы просто обсуждали обстоятельства случившегося. Фауста, принеси сеньорам питья. Думаю, им было жарко в дороге.

— И думаю, вам следует присоединиться к этому разговору, — сказал Исаак. — Речь идет о семействе сеньоры Франсески, но вполне может оказаться, что и о вашем.

— О семействе Роже Бернарда определенно, — сказала Сибилла. — И о том, почему он носит это имя.

— Если о его семействе, значит, и о моем, — сказал Пау. — Он мой брат и в радости, и в горе, и его семейство — мое семейство. Раймон был единственным отцом, какого я знал.

— Сеньор Исаак задал нам несколько очень простых вопросов о нашем семействе, на которые оказалось очень трудно ответить. Как раз, когда вы подъехали, я предположила, что нам пора поговорить о нашей маленькой семейной беде. И мне пока что никто не возразил, — сказала Сибилла.

— Что это за маленькая семейная беда? — спросил Пау.

— Я родилась двадцать четыре года спустя после нее, — ответила Сибилла, — но каждый день своей жизни жила с ней, рядом с бабушкой, отцом и всеми остальными в деревне, кто знал все ее подробности и постоянно об этом говорил.

— О чем об «этом»? — спросил Исаак.

— Представьте себе, если хотите, — с горечью заговорила Сибилла, — полосу песка и камешков у излучины реки и громадную толпу там — говорят, в ней было почти сорок человек, для маленькой деревни это громадная толпа. В толпе, разумеется, были и мстительные, и любопытные, а также все, кто не хотел быть там, но боялся не пойти. А вперед вытолкнули четверых детей, кто-то решил, что детям для блага их бессмертных душ нужно видеть это назидательное зрелище.

— Какое зрелище? — спросил Пау.

— Не перебивайте, — сказала она. — Поймете по ходу рассказа. Там были Сесилия, мать Франсески, тогда восьмилетняя; Бернард, мой отец, семилетний; Раймон, ваш отец, и Беатриу. Оба они были пятилетними. Во имя веры им нужно было смотреть, как сжигают еретика.

— Мать Раймона, — сказал Исаак.

— Нет, — сказала Сибилла. — Отца Бернарда, Роже Бернарда. Раймунду, мать Раймона, привели туда вместе с детьми, она пока что не была арестована, и ей пришлось смотреть, как ее брат-близнец гибнет таким образом.

— Какой ужас, — сказала Хуана. — Но был он еретиком?

Сибилла пожала плечами.

— Наше подлинное преступление состояло в том, что мы были верны графу и своим повелителям. Но да, в моем семействе в прежние дни было много последователей чистых. Не все, а те, что были еретиками, давно умерли или исчезли.

— Но если он действительно был еретиком, у них не было выбора… — Хуана не договорила. — Право, не знаю. Когда знаешь кого-то, это совсем другое дело.

Она обратила взгляд на Роже Бернарда.

— Да, — заговорила Сибилла. — Вы, Роже Бернард, названы в честь брата-близнеца вашей бабушки, погибшего в тот день на костре, он был и моим дедушкой. И это любопытно тем, как каждый ребенок реагировал на происходящее. Раймон, возможно, поскольку был самым маленьким, забыл его полностью. Когда мы разговаривали, я поняла, что он ничего об этом не помнил.

— Если не считать сновидений, — сказал Исаак.

— Да. И выбора имени для сына.

— Я помню это, — сказал Пау. — Мне шел двенадцатый год, когда родился Роже Бернард, и помню, как мать спросила: «Почему Роже Бернард? Разве мало имен для такого милого младенца?». А он ответил, что не знает, но это имя пришло ему на ум и понравилось. Вот его и назвали Роже Бернардом.

— Второй ребенок, Сесилия, пришла в ужас и продолжала жить в ужасе, — продолжала Сибилла. — Бабушка говорила мне, что с того дня она дожидалась возраста, когда сможет выйти замуж, покинуть Бельвианес и графство Фуа. К тому времени все наши земли были конфискованы. Наши дальние родственники поумирали или обеднели, как мы. Бабушка устроила для Сесилии брак с человеком из хорошей семьи в другом графстве, который, к нашему большому удивлению и огорчению, был так же беден и по той же самой причине. Поэтому вместо того, чтобы увезти Сесилию, ее муж стал жить вместе с нами. Сесилия заставила его переехать, очевидно, в Эмпорду, и, видимо, когда из этого не вышло ничего хорошего, на острова.

— А как выжила ваша семья? — спросила Хуана.

— Бабушка обратилась с прошением к нескольким могущественным друзьям, ей разрешили пользоваться до конца жизни домом — частью ее приданого, и прилегающим к нему небольшим участком земли. Мы кое-как кормились с него. Но смерть отца и наша бедность превратили моего отца, Бернарда, третьего ребенка, в молчальника. Он почти не раскрывал рта и с возрастом становился все хуже. Я росла в доме бабушки, постоянно ожидая молчания отца и внезапных вспышек ярости. Иногда он с воплем просыпался в ужасе. Мать проводила все время, ухаживая за ним и утешая его. Потом она умерла, и отец махнул на себя рукой.

— Какой ужас, — сказала Хуана. — Что сталось с ним?

— Мы делали для него, что могли, но отец не хотел жить в мире, где был лишен почти всего. Бабушка тоже очень страдала, так как не могла находиться с ним, когда он в таком состоянии. Мы с Розой ухаживали за ним, пока он не умер. Но то была не его вина, — с жаром сказала Сибилла.

— А чья? — равнодушно спросил Понс. — По вашему мнению?

— После войн и массовых расправ над приверженцами старой веры чистых, катаризм умирал сам собой. Поблизости от нас не было перфектов, которые могли бы возглавить верных и совершать последнее таинство. Эта вера не могла существовать дальше, — сказала она. — Никто не приходил в нашу деревню выяснить, не был ли сделан донос на нашу семью. Вот чья это была вина. Того, кто донес на нас.

— Кто же это сделал? — спросил Понс.

— Арнауд, — ответила Сибилла, — Арнауд де Бельвианес, отец Раймона. Он предал нас всех. Происходил Арнауд из довольно заурядной семьи; был честолюбив и алчен. Женился на моей двоюродной бабушке Раймунде, чтобы занять более высокое положение в обществе, и жена быстро стала его презирать. Он решил от нее избавиться — они уже ненавидели друг друга — и при этом надеялся, что, сделав донос на жену и ее брата, сможет завладеть их фамильной собственностью. Но так не получилось, думаю, к великому для него сожалению. Собственность досталась другим, а наши друзья и соседи сделали для Арнауда дальнейшую жизнь в графстве невыносимой.

— Что сталось с матерью Раймона?

— Раймунду сочли менее виновной, чем ее брат, но, чтобы иметь надежду увидеть вновь сына, ей требовалось отречься и принять то наказание, какое будет наложено. Она отреклась и просидела в тюрьме шесть лет. Выйдя на волю, истратила все оставшиеся деньги на его поиски. Однако человек, которого она отправила на юг, вернулся с вестью, что Раймон умер от лихорадки, и Раймунда вскоре скончалась.

— Господи, — произнес Юсуф. — Должно быть, это тот самый…

— Да, — поспешно перебил его Исаак. — Какая жалость, что они умерли, так и не найдя друг друга.

— А четвертый ребенок? — спросил Пау. — Кто это был?

— Четвертой была Беатриу, — ответила Сибилла. — Мать Гильема. Люди говорили, она наслаждалась каждой секундой этого зрелища. По их словам, жутко было видеть, как эта хорошенькая девочка хлопала в ладоши всякий раз, когда пламя взвивалось вверх. Бабушка утверждала, что она выросла шлюхой, возможно, потому, что у нее была связь с Арнаудом. Вот, сеньоры, и все, что я знаю, если не считать того, что раз Франсеска росла, проникаясь материнскими страхами, как я отцовскими, реакция ее понятна. Почему она отличается от моей, сказать не могу. Но могу сказать, что жить с этими страхами ужасно.

— Возможно, — сказал молча слушавший Хайме, — но я не понимаю, как это может угрожать моей Франсеске в глазах мира. Где она родилась, в Бельвианесе или в городе Мальорка, не имеет значения ни для кого. Ни для церкви, ни для меня, ни для моей семьи.

— Вы совершенно правы, сеньор Хайме, — сказал Исаак, — и если бы кто-то не играл на страхах Франсески, вам не нужно было бы этого знать. Но думаю, кто-то играет.

— Зачем? С какой стати кому-то играть на них?

— Кто-то делает это ради денег, — ответил Исаак. — И я, кажется, знаю, почему сеньора Франсеска была готова платить своему мучителю. Вчера, когда только очнулась, она не сознавала, что говорит, и, думая, что обращается к вам, просила вас, чтобы вы не позволяли сжигать ее, потому что она очень боится огня.

— Господи Боже, — сказал Хайме. — Как это может быть? Она не еретичка. Я в этом уверен.

— Конечно, нет, — сказала Хуана. — Это нелепость.

— Кто-то убедил ее, что многие невиновные сгорели на костре из-за друзей или фамильных связей, — сказал Исаак.

— Но кто? Кто может здесь знать столько об этом семействе, чтобы угрожать Франсеске?

Все посмотрели на Сибиллу.

— Не глупите, — сказала Хуана. — Это не может быть Сибилла. Франсеска была испуганной и нервной, как кошка, задолго до ее приезда. Помните? Вот почему я с такой радостью узнала, что Сибилла должна приехать. У меня на душе полегчало при мысли, что в доме появится еще одна молодая женщина, потому что Франсеска не любила выходить на улицу.

— Но это из-за потери ребенка, — сказал Хайме.

— Потеря ребенка вызывает горе, не ужас. А Франсеска страдает от приступов ужаса.

— Мне хочется узнать кое-что о Сибилле, — сказал Исаак. — Поскольку сам не могу определить этого, придется спросить. На кого из членов своей семьи она похожа? На мать? Отца? Бабушку?

— Нет, — заговорила Роза. — Она нисколько не похожа на мать, та была высокой, рыжеволосой, или на сеньору Матильде, свою бабушку'. В ней есть что-то отцовское, но люди говорили, что она пошла в дедушку и его сестру, сеньору Раймунду. Сама я не могу сказать, потому что видела их всего один раз, когда мне шел только шестой год. Сеньору Раймунду я видела только перед ее смертью. Но я видела ее портрет на стене в замке — и старые люди хорошо ее помнили. Они говорили, что сеньора Раймунда была писаной красавицей, невысокой, стройной женщиной с будто бы мраморной кожей, сероглазой, с изящно выгнутыми бровями и тонким, изогнутым носом с широкими ноздрями. У нее были широкие скулы, темные, вьющиеся волосы, и даже на портрете было видно, что она выглядела императрицей.

— Это похоже на описание Сибиллы, — сказал Пау. — Особенно внешность императрицы.

— Мучительные сны начались у вашего отца сразу же после приезда Сибиллы в город. Не знаете, когда он впервые увидел ее? — спросил Исаак.

— Раймон был первым, кого я увидела, въехав в городские ворота, — сказала Сибилла. — Я спросила его, где этот дом, а он, не отвечая, неотрывно смотрел на меня, притом очень странно.

— Словно увидел привидение? — спросил Исаак.

— Да, — ответила Сибилла. — Но я не могла вызвать его смерть, правда? Я бы ни за что не приехала, если б думала…

— Отравить человека из-за сходства с его покойной матерью невозможно, — бодрым тоном сказал Исаак. — А Раймон быт отравлен. Но, разумеется, никто не сознавал, что вы похожи на кого-то из семьи Раймона. Насколько я понимаю, он больше походил на отца.

— Да, — сказала Роза, — он был похож на Арнауда, только у него были более естественные манеры, более открытое, честное выражение лица.

— Ты знала его отца? — спросила Сибилла. — Для меня это новость.

— Знала. Он вернулся, вызнавал относительно собственности и денег перед тем, как Гильема отправили в Тулузу. Собственно говоря, так старая сеньора, то есть ваша бабушка, сеньора Мателине, прижала его. Он был в кухне, снова разговаривал с Беатриу, и сеньора пригрозила ему, не знаю, чем, но в результате мальчик поехал учиться. А Беатриу забеременела снова.

— У нее был еще ребенок? — спросила Сибилла.

— Не знаю, был ли, но перед уходом живот у нее округлился, и старая… сеньора Мателине начала колоть ей этим глаза. Я всегда думала, что Беатриу и ушла из-за этого.

— Должно быть, это тот ребенок, с которым она была в Льейде, — сказал Юсуф. — Похожий на сеньора Раймона в детстве.

— Эта женщина была в Льейде? — спросил Пау.

— Да, — ответил Юсуф. — Расспрашивала о вашем отце. Но уже несколько лет спустя после вашего отъезда оттуда. Проработала там полгода и уехала. Должно быть, это она, господин, — сказал он Исааку.

— Видимо. Похоже, эта Беатриу где-то поблизости.

— Поблизости?

— Достаточно близко, чтобы Франсеска разговаривала с ней во время ежедневных прогулок, поскольку она не часто берет лошадь для моциона, так ведь?

— Никогда не берет, — сказала Хуана. — Но с какой стати ей сводить дружбу с такой женщиной?

— Возможно, они не подруги. Это вполне может быть кто-то с рынка или из мастерской. Франсеска видится с ней, не сознавая, что эта женщина знает про нее больше, чем кто-либо в городе, — сказал Исаак.

— Ее портниха, — сказала Хуана. — Или травница, к которой она ходит за кремами для лица и рук.

— Может быть, гадалка? — спросила Сибилла. — Нет. Франсеска была у нее всего один раз, думаю, для того, чтобы узнать, беременна ли.

— Но как нам узнать что-то у Франсески, не напугав ее еще больше? — спросил Хайме. — А я этого не допущу. Пожалуй, пойду, узнаю, как она себя чувствует.

Он внезапно поднялся и побежал по лестнице в их часть дома, перескакивая через две ступеньки.

— Пока не выясним, кто эта женщина, двое людей подвергаются большому риску, оба они сидят здесь, во дворе, — сказал Исаак.

— Кто? — спросила Хуана.

— Два человека, которые могут претендовать на поместья, которые Арнауд так старался присвоить.

— Кто они?

— Сибилла и Роже Бернард. Правнуки отца близнецов — Роже Бернарда и Раймунды.

— Правнуки Раймона, — сказала Роза. — Их отца звали Раймон де Лавор.

— От Франсески мы ничего не узнаем, пока Хайме стоит стражем над ней, — сказала Хуана. — Я знаю своего сына.

— Может, кто-нибудь посетит лавки и мастерские, где сеньора Франсеска любит делать покупки, и попытается выяснить, кто может мучить ее, — предложил Исаак.

— Я займусь этим, — сказала Сибилла.

— Нет, — сказала Хуана. — Разве не слышала, что сказал сеньор Исаак? Ты и Роже Бернард находитесь в определенной опасности.

— Да, — сказал Исаак. — Пока мы не будем знать больше, оставайтесь дома и будьте осмотрительны с едой. Ешьте простую еду, нюхайте ее перед тем, как отправлять в рот. Если, она покажется хоть чем-то странной, ешьте что-то другое.

— А тем временем я пойду за покупками вместо своей снохи, — сказала Хуана. — Кто еще?

— Дорогая, ты уверена, что это разумно? — спросил Понс. — Пойду я.

— Ни в коем случае, — сказала Хуана. — Никто не станет разговаривать со мной, если будешь, оберегающе рыча, стоять рядом. Я возьму Пере и мальчика. Они будут стоять в стороне, выглядеть, как обычно, лоботрясами, и никто ничего не заподозрит.

— Превосходная мысль, — сказал Исаак. — А мне бы хотелось немного поговорить с Сибиллой.

— Пожалуйста, сеньор Исаак, — сказала Сибилла. — Раз я должна торчать дома, ничто не доставит мне большего удовольствия.

— Сеньора Сибилла, — заговорил врач, как только остальные разошлись, — хотя для моей пациентки было бы прекрасно, если б мы узнали, кто разжигает ее страхи, и остановили этого человека, у меня есть и другая обязанность. Я обещал сеньоре Марте выяснить, кто отравил ее мужа. В определенном смысле узнать, кто сделал это, просто, но я не могу понять, как это было сделано. Для этого мне, сеньора Сибилла, нужна ваша помощь.

— Вы знаете, кто его отравил?

— Знаю, кто, должно быть, является отравителем, — ответил Исаак. — В том смысле, как можно знать — сообщение доставил епископский курьер, даже не зная имени этого курьера и не видя его лица. Но попрошу вас, если вы не против, припомнить тот день.

— Если это поможет, — сказала Сибилла.

— Тогда, пожалуйста, закройте глаза и вспоминайте. Вас попросили приготовить настой. Кто попросил?

— Сеньора Марта, — ответила Сибилла, чуть подумав. — После разговора с сеньором Раймоном я гуляла в саду с Пау — с сеньором Пау — а когда мы вошли в дом, я поднялась и спросила, могу ли чем-то помочь. Сеньора Марта подошла к двери и объяснила, что вы сказали ей — что готовить что-то для сеньора Раймона могут только члены семьи, если этого не едят все, а когда делается травяной настой, за человеком, который его делает, нужно постоянно наблюдать. Я сказала, что приготовлю сама.

— И?

— И приготовила, сеньор Исаак. Спустилась и приготовила настой.

— Расскажите о каждом движении, насколько помните.

— О каждом движении? Трудная задача, но постараюсь. Я вошла в столовую и взяла пакетик с травами.

— Он находился под запором?

— Не знаю, — ответила Сибилла встревоженным голосом. — Только я не помню, чтобы мне давали ключ или чтобы пользовалась ключом. Нет — пакетик лежал на полке шкафа, в чаше. Он был последним. Я принесла его в кухню. Должно быть, кто-то дал мне чашку…

— Кто?

— Не знаю, — ответила Сибилла. — Но, думаю, Хустина. Да, потому что кухарка бормотала под нос, помешивая что-то на огне. Значит, должно быть, чашку дала мне Хустина, Потом кухарка сняла чайник с крюка и залила кипятком пакетик в чашке.

— Вы держали при этом чашку?

— Нет, конечно. Что, если б рука у нее задрожала? Она могла бы ошпарить меня. Так что да, я поставила чашку на стол, и кухарка налила в нее воды.

— Вы подняли ее снова?

— Не сразу. Чашка была очень горячей. Я стояла рядом и смотрела на нее.

— А потом?

Сибилла снова задумалась.

— Сеньора Марта потребовала кувшин свежей воды, и я велела кому-то отнести его.

— Кому?

— Возможно, кухарке. Нет. Она не переставала помешивать рис. Должно быть, мальчику. Или Хустине. Она то входила в кухню, то выходила.

— Что она делала?

— Не знаю. Кажется, накрывала скатертью стол.

— Вы говорили, что нюхали настой. Когда?

— Да, нюхала. Подняла чашку и понюхала. А потом пошла с ней к двери посмотреть, насколько потемнела вода. Она была очень светлой, и я отнесла чашку обратно. Снова поставила на стол. И что-то отвлекло меня.

— Что?

— Вспомнила. Это было, когда сеньора Марта потребовала воды. Худшего времени для этого быть не могло. Рис в кастрюле внезапно высох и стал прилипать к стенкам. Чашка стояла посередине стола, и кухарка не могла поставить кастрюлю на стол, пока я не переставлю чашку. Я была у двери, звала мальчика, чтобы он отнес воды. Кто-то переставил чашку к шкафу, а мальчик понес воду. Вот как это было.

— А кто был настолько услужлив, что переставил чашку?

— Хустина, конечно. И она сказала, что настой, кажется, готов, я велела ей вынуть пакетик и дать чашку мне. Отнесла чашку Пау, и он пошел с ней наверх.

— Теперь ясно, как это произошло. Только не могу понять, почему.

 

3

Верная своему слову, сеньора Хуана одернула платье, поправила волосы и, дав несколько указаний к обеду, позвала Пере, сильного и надежного, пусть и не самого умного из людей, и мальчика, который быстро бегал и выполнял конкретные поручения.

— Так, — успокаивающе сказала она мужу, — если Пере услышит, что происходит нечто странное, он пошлет за тобой мальчика и придет мне на помощь.

— Под каким предлогом? — спросил Понс.

— Ему нужно только сказать: «Вы звали, сеньора?». Он уже говорит это десять-двадцать раз на день. У него получается хорошо, — отрывисто завершила Хуана.

— Будь осторожна, — сказал ее муж.

Хуана начала с портнихи, оставив обоих своих защитников на ступеньках узкого дома, где эта искусная женщина жила и занималась своим делом.

— Новая мантия для сеньоры Франсески? — спросила портниха, нервозно оглядывая мастерскую. — Я не получала такого заказа. Я бы запомнила. Я ее больше года не видела. Боялась, моя последняя работа ей чем-то не понравилась, а потом услышала, что она…

— Да. Франсеска упала и ушиблась, но не так сильно, как казалось, и спрашивала о новой мантии. Выходить она пока что не может, и, похоже, это беспокоит ее, поэтому я решила прийти, спросить. — Хуана умолкла и огляделась. — Знаете, наверно, она собиралась заказать мантию, и, видимо, это ее беспокоило, потому что не сможет этого сделать, пока не поправится, а тогда не успеет получить ее к Иванову дню.

— Но если б я знала, что ей нужно, то непременно сшила бы к этому времени, — сказала Портниха. — Я знаю ее рост и ширину плеч. Это к ее темно-красному платью?

Вскоре Хуана ушла, оставив портниху работать над серебристой мантией с золотой отделкой, которая, надеялась она, Франсеске понравится.

Она зашла к сапожнику, дав себе слово не заказывать сапог, и там узнала, что его дело хиреет без заказов сеньоры Франсески. Пообещала, что сеньора Франсеска скоро появится. В мастерской перчаточника оказалась пара перчаток, которые Франсеска оставила на ремонт, но, на взгляд Даниеля, сеньоре требовались новые перчатки, а она не показывалась больше года.

— Если не считать того случая, когда она заносила эти перчатки, — сказала Хуана.

— Нет, — сказал Даниель. — Их занесла служанка. Новая.

— Роза, — сказала Хуана. — Франсеска наверняка скоро появится, — добавила она. — Я только вчера от нее слышала, что ей нужна новая пара перчаток.

Кроме того, Хуана выяснила, что Франсеска не заказывала серебряных цепочек или пряжек, однако приносила для оценки золотую цепочку на тот случай, если захочет ее продать. Не бывала на складах тканей, не заказывала никакой мебели.

Хуана стояла на соборной площади, решая, куда пойти теперь, когда подошел Понс.

— Выяснила что-нибудь? — спросил он.

— Я обнаружила, что при всех деньгах, которые дает ей Хайме, Франсеска больше года не покупала себе ни единой вещи. Отправила в ремонт пару перчаток, вот и все. Куда девались все эти деньги?

— Хуана, я беспокоюсь о тебе. Пошли домой.

— Понс, время только близится к полудню. Со мной двое слуг; и мне нужно повидать всего двух людей.

— Кого? — спросил он.

— Травницу и парфюрмера. Больше на ум не приходит никто.

— А эти лавки? — спросил ее муж.

— Всеми продуктами занимается кухарка, — ответила Хуана, — под моим руководством. Франсеска не имеет к ним никакого отношения, разве что любит что-то особенное, но я никогда не замечала за ней этого. Иди, Я скоро вернусь.

Дело травницы тоже, очевидно, хирело из-за отсутствия интереса сеньоры Франсески к ее товарам уже в течение года.

— У меня есть очень хорошая мазь для рук, которая всегда нравилась сеньоре Франсеске.

— Куплю ей баночку, — сказала Хуана. — Вскоре она сможет выходить и посмотрит сама на ваши товары.

— Ей лучше? — опасливо спросила травница.

— После того незначительного падения? Да, значительно. Она почти здорова, но врач считает, что ей следует несколько дней отдыхать.

— Эта мазь очень помогает от шрамов и царапин на коже, — прошептала травница, достав из-под полки маленькую баночку. — Особенно если применять ее, пока шрам свежий.

Хуана кивнула и добавила ее к покупкам.

Парфюмер улыбнулся при виде Хуаны; Хуана со вздохом сказала, что пришла взять заказ сеньоры Франсески.

— Он у меня здесь, — сказал парфюмер, достав небольшую баночку из-под прилавка. — Это будет стоить два су за аромат и обычную сумму для Бернады.

— Для Бернады? — переспросила Хуана.

— Сеньора Франсеска не объяснила? Бернада делает великолепный крем для кожи, сеньоре Франсеске он очень нравится. Потом я добавляю в него любимый аромат клиентки и укладываю его в баночку. Но Бернада предпочитает, чтобы ей платили отдельно. Обычно сеньора Франсеска заворачивает плату в тряпочку и кладет в этот особый ящик для денег Бернады.

— Теперь ясно, — сказала Хуана. — А я удивлялась, почему деньги, которые она мне дала, завернуты в какой-то лоскут.

Она развязала шнурки кошелька и подошла к окну, где было виднее. Порывшись там, достала маленький носовой платок с завернутыми в него монетами.

— Вот, пожалуйста. Не скажете, как найти Бернаду? Я хочу заказать ей кое-что для себя.

— Вот, видишь, со мной ничего не случилось, — сказала Хуана ждущему мужу, войдя в ворота. — А где все? Сеньор Исаак, сеньора Ракель, Сибилла?

— Я здесь, — отозвался Исаак. — Я услышал ваши шаги у ворот и очень хотел спросить, узнали вы хоть что-нибудь?

— Узнала, — ответила она. — Выяснила, что Франсеска не истратила ни гроша из выделяемых денег на то, что ей нужно для себя. Они постоянно уходят к парфюмерше, где Франсеска покупает какой-то особый крем для кожи, за который, подозреваю, платит сумасшедшие деньги. Делает его эта гадалка, Бернада, специально для Франсески.

— Думаю, пора поговорить с этой Бернадой, — сказал Исаак.

— Согласна, — сказала Хуана. — Пойду, позову Хайме. Он тоже должен об этом знать.

— После потери ребенка, — говорила Франсеска, снова плача, когда в комнату бесшумно вошла Хуана, а за ней Исаак и Понс, — я пошла к Бернаде, этой гадалке, потому что к ней обращалась одна знакомая и сказала, что она поразительная. Так и оказалось. Я только хотела узнать, будет ли у меня еще ребенок, но Бернада как будто бы знала обо мне все.

— Что именно, Франсеска? — мягко спросила Ракель. — Если только можешь сказать это нам.

— Когда я только вошла, она приветствовала меня, назвав по фамилии отца, не отчима, и сказала, что видит большие горы вокруг места моего рождения. А потом, что видит опасность, особенно от огня, и что мне нужно всячески беречься его. Как я могла усомниться, что Бернада обладает волшебными способностями? Я чуть с ума не сошла, потому что огня боюсь ужасно. — Франсеска отхлебнула немного бульона и продолжала: — Она знала все о моей семье, откуда мы, что сделали, какие были у нас проблемы. Все. Это было жутко.

— А потом?

— А потом сказала, что людей до сих пор сжигают на кострах, если подозревают, что они продолжают держаться прежних еретических взглядов, и если я не хочу, чтобы такое случилось со мной, это будет стоить больших денег. И с тех пор я платила ей, но больше платить не могу.

— С какой стати платить?

— Моя мать была до конца верна чистым, — ответила Франсеска. — И другие члены семейства тоже.

— Как ты узнала об этом?

— От Бернады. Я знала, что мать была в определенном смысле верной до конца, и Бернада сказала мне о других. Я знала всех этих людей, и Бернада обещала стереть память о вере матери из сознания ее соседей и знакомых, чтобы они не могли донести на меня. Для этого ей нужно будет поехать туда, где они живут, и заниматься каждой группой отдельно. Сказала, что это будет дорого стоить.

— И ты поверила ей?

— Да, — ответила Франсеска. — Нет. Не совсем. Я боялась, что все это правда. По крайней мере знала, что она может на меня донести.

— О том, что у тебя была глупая мать, дорогая моя? — сказала Хуана. — Об этом не доносят.

Их прервал осторожный стук в дверь и появление Фаусты, служанки.

— Во дворе сеньор Пау и сеньор Роже Бернард, они хотят поговорить с сеньорой Сибиллой, — негромко сказала она.

— Сейчас иду, — сказала Сибилла.

— Одна? Кому-нибудь нужно… — сказала Хуана, с отчаянием оглядываясь по сторонам.

— Не беспокойся, Хуана, — сказала Сибилла. — Обещаю хорошо вести себя во дворе. И Пау с Роже Бернардом кажутся довольно надежными.

— Конечно, они надежные, — сказала Хуана. — Только…

За Сибиллой закрылась дверь, оборвав слабые возражения Хуаны.

— Сеньоры, — сказала Сибилла. — Вы звали меня, и вот я.

— Как сеньора Франсеска?

— Понемногу садится, пьет бульон и говорит. Где вы были, что не знаете?

— У его преосвященства, — ответил Пау. — Рассказали ему все, потом подумали — довольно поздно — что это не совсем наша история, и нам следовало посоветоваться с вами. И вот мы здесь. Чтобы посоветоваться.

— Точнее, рассказать, что мы уже сделали, — сказал Роже Бернард.

— На тот случай, если я захочу умчаться, как ветер, чтобы сесть на первое же судно, отплывающее из этой страны? — спросила она.

— Конечно, — сказал Пау, — если возникнет такое желание.

— Так вот, такого желания у меня не возникает, — сказала она. — Но оно могло бы возникнуть. Надо было б спросить меня раньше. Что вы рассказали ему?

— Историю вашего семейства — нашего семейства — и какое место занимает в ней папа и все мы, включая Гильема, — ответил Роже Бернард. — Он как будто заинтересовался.

— Не сомневаюсь, — послышался более низкий голос с лестницы. — Он очень заинтересовался. И раз уж так далеко зашли, можете вернуться и сказать его преосвященству, что эта Бернада занимается чарами и волшебством.

В конце концов Исаак с Юсуфом, Роза, Сибилла, Пау и Роже Бернард пошли вниз по улице мимо гетто, а потом вверх, к епископскому дворцу. Встретили его преосвященство в коридоре, епископ направлялся к выходу.

— Почему вы вернулись? — спросил он. — Я думал, что уже уладил ваши трудности.

— Пока мы разговаривали с вами, ваше преосвященство, сеньора Хуана расспрашивала всех лавочников и ремесленников, с которыми сеньора Франсеска имела дело, была ли она у них недавно, — ответил Пау. — И для нее по-прежнему работал только один парфюмер. Эта работа связана с некоей Бернадой, женщиной, имеющей репутацию гадалки, она живет над его мастерской. Думаю, что…

— Да, конечно. Ее допросят. Она время от времени вызывала у меня интерес.

— Я ни разу не разговаривала с сеньорой Бернадой, — сказала Сибилла, — но слышала, как она говорит. Ее говор кажется очень знакомым моему слуху, словно она приехала из тех же мест, что и я. Моя служанка думает, что, возможно, знает ее, так ведь, Роза?

— Сеньора, я не разглядела ее как следует, — с некоторым смущением ответила та. — Поклясться в этом не могу.

Задача доставить Бернаду для допроса была возложена на сержанта епископской стражи и одного из стражников.

— Было бы хорошо, если б кто-нибудь пошел вперед и сыграл роль клиентки, — сказал сержант. — При виде меня Бернада становится пугливой, как лесная зверушка, и, видимо, постоянно наблюдает за тем, кто подходит к дому. Может быть, сеньора Сибилла сможет пойти с нами, и ее служанка, само собой, чтобы не дать Бернаде скрыться, когда мы станем подниматься по лестнице.

— Конечно, пойдем, — сказала Сибилла. — Правда, Роза?

— Да, сеньора, — покорно ответила служанка.

— Сержант, я тоже пойду с вами, — тут же сказал Пау. — И захвачу моего брата. Может, мы пригодимся.

— Конечно, — удивленно сказал Роже Бернард.

— По-моему, там сейчас живет еще одна женщина, — сказал Габриэль, стражник, который должен был делать захват, если придется. — Помоложе Бернады, рослая и с виду сильная. Я видел, как она выходила из дома и входила в дом с таким видом, будто живет там, вся закутанная вуалью, как знатная сеньора.

На улице перед мастерской парфюмера никого не было. Сержант огляделся.

— Здесь должен быть задний двор, так ведь.

Габриэль кивнул.

— По-моему, да, сержант. С калиткой в маленький переулок.

Вид у него был явно смущенный.

— Тогда охраняй этот задний выход. Смотри, чтобы никто, крупнее кошки, не выходил оттуда без моего ведома.

— Ясно, сержант, — сказал Габриэль и убежал.

— Этот парень, — сказал сержант, — знает хорошеньких девушек в каждом доме города и окрестностей. Иногда это полезно, поэтому я не люблю слишком его смущать. Пойдемте наверх.

— На каком этаже живет Бернада? — спросила Сибилла.

— Парфюмер живет позади мастерской, — ответил сержант. — Бернада над ней. Давайте не терять времени.

— Пойдем все? — спросил Пау.

— Вы с братом останьтесь на лестнице и просите всех выходящих подождать, — ответил сержант. — Сеньора Сибилла и Роза войдут первыми под видом клиенток. Я следом за ними.

В гостиной квартиры над мастерской парфюмера находились только две женщины. Бернада и другая, моложе тридцати. Когда Бернада открыла дверь, младшая пошла в глубину комнаты. Бернада взглянула на пришедших и хотела захлопнуть дверь у них перед носом, но сержант, столь же поднаторелый и более сильный, чем она, проскользнул между двумя женщинами и встал в дверном проеме. Сильно толкнул дверь и оказался в комнате, Роза и Сибилла последовали за ним вплотную.

— Будьте добры, остановите ту, — попросил он, указав подбородком на младшую. Потом свистнул и позвал: — Сеньор Пау! Вы нам нужны.

Оба молодых человека появились; Роже Бернард остался в двери; Пау вбежал в комнату.

— Мы здесь, — сказал он.

— Подержите ту, если сможете, — сказал сержант, указав на младшую, которую с трудом удерживали Роза и Сибилла.

В конце концов, когда сержант держал Бернаду, Пау младшую, а Роже Бернард из любопытства осматривал задние помещения, в гостиной установился относительный покой.

— Ну, вот, — сказал сержант. — Сеньора Бернада. Я с нетерпением дожидался этого дня.

— Нет, сеньор, — сказала Роза, указывая на женщину, которую он держал. — Эта женщина не Бернада. Ее зовут Беатриу. Бог мне свидетель, это Беатриу.

— Ерунда, — сказал сержант. — Это Бернада. Я не спускал с нее глаз с тех пор, как она появилась здесь, и она всегда была Бернадой.

— Я знаю ее с раннего детства, — сказала Роза. — Это Беатриу.

— Тогда кто эта? — спросил сержант.

— Эта? — переспросил Роже Бернард, возвращаясь в гостиную. — Хустина, наша никчемная служанка. И могу засвидетельствовать, сержант, что в этой квартире нет больше ни единого человека, мужчины, женщины или ребенка.

Внезапно сержант поднял руку, требуя тишины. Послышался топот сапог по лестнице, затем веселый голос:

— Мама, я вернулся. Можешь забыть все, что делаешь. У меня новый замысел — он сулит большой куш…

Войдя, мужчина умолк.

— Можно узнать, кто вы? — спросил сержант.

— Гильем де Бельвианес. Я просто зашел за гороскопом. Гороскоп готов? — спросил он с невинным видом.

— Я отчетливо слышал, как вы назвали эту женщину «мама», сеньор Гильем. Вы уверены, что просто зашли за гороскопом?

— Я называю женщин старше определенного возраста «мать», а вы?

— Иногда. Только не называю их «мамой». Пойдемте, пусть с этим разберется епископ.

Но когда сержант передал Беатриу Сибилле с Розой, чтобы подойти к заднему окну и позвать Габриэля, она внезапно вырвалась у них и вихрем понеслась вниз по лестнице. Случайные свидетели говорили, что она пробежала мимо них, как мальчишка, и помчалась по дороге к мосту. Выбежав на середину, бросилась через перила, прямо в толстых юбках, фартуке, накидке и прочем. Все говорили, что даже если она умела плавать, то не смогла бы спастись. Вода поглотила ее, а течение вынесло на песчаный берег два дня спустя.

— Как она могла утонуть в реке? — спросила Сибилла, когда в дом сеньора Понса пришла весть, что тело Беатриу найдено. — Там не так уже глубоко.

— Тонули и другие, — ответил Пау. — Они впадают в панику, а весной — и даже в июне — вода еще очень холодная. Беатриу погрузилась в самом глубоком месте, а уровень воды в реке в этом году высокий.

— Я бы не утонула там, — сказала Сибилла.

— Нет — я в этом уверен, — сказал Пау восхищенным тоном. — Но как она у вас вырвалась? Казалось бы, вдвоем, — добавил он, указав подбородком на Розу, — вы могли ее удержать.

— Она была очень сильной, — признала Сибилла. — Но дело не в этом. Роза, ты выпустила ее, так ведь?

— В это не было ничего дурного, — ответила Роза, стоявшая у кухонной двери. — Я знала, что она сделает.

— Откуда, Роза? — спросил Пау.

— Потому что она любила болтать, — раздраженно ответила Роза. — Особенно о том, как были глупы люди, шедшие на костер, когда им нужно было только убежать.

— Но она не убежала.

— Беатриу была не такой умной, как мнила себя. Она говорила, что нужно просто броситься в реку с сильным течением, и пусть оно унесет тебя подальше, потом выбраться на берег, и все сочтут, что ты утонула. И что она ни за что не пойдет на костер, так как знает, каково гореть заживо. Она это видела.

— Не пойдет на костер?

— Ее осудили бы за колдовство, и хотя сейчас обычно казнят через повешение, она боялась, что могут вернуться к сожжению.

— Значит, с твоей стороны это была чистой воды доброта, — сказала Сибилла.

— Доброта! — возмущенно произнесла Роза. — Это не было добротой. В голове у нее было множество историй, а душа ее была исполнена злобы. Беатриу хотела смерти всем вам, сеньора. Сдуру. Она не понимала закона, не понимала, что существует разница между законным ребенком и парой побочных. Знаете, она всегда считала, что получит ту собственность, если никого из вас не останется в живых. Сын знал закон, но не мог ей ничего втолковать.

— Ты имеешь в виду Гильема, — сказал Пау.

— Других сыновей у нее не было, — сказала Роза.

А в епископском дворце Беренгер наблюдал, как Исаак массирует мучившее его колено.

— Их будут судить завтра, — сказал он. — Судьи только дожидались, когда старуху выловят из реки.

— Приговорят к виселице?

— Скорее всего. Во всяком случае, женщину. Но вот что самое поразительное, — заговорил епископ. — Они сходятся только в том, что Беатриу, которую мы знали как Бернаду, была их матерью, а Арнауд, отец Раймона, отцом. Сестра, Хустина, говорит, это была идея ее матери, чтобы она работала у Раймона с Мартой, и что, когда Раймон заболел, мать готовила для него лекарства. Она всегда была известна своими травяными лекарствами и для людей, и для животных.

— И подкупила кухонную служанку, чтобы та уехала домой?

— К этому ее толкнула мать. Таким образом Хустина получала доступ на кухню и могла готовить успокаивающие, целебные блюда для единокровного брата Раймона. Она утверждает, что ни в коем случае не причинила бы ему вреда, потому что очень его уважала. По ее словам, у матери было много хитроумных идей.

— А Гильем? — спросил Исаак.

— Гильем сказал нам, что только хотел зарабатывать на жизнь для себя и матери, и найти средства на приданое для сестры. Он два или три года проработал у нотариуса и немного разбирается в законах. Потом работал в разных местах секретарем, пока ему не пришла мысль о претензии на землю. Он слышал о деле молодого виконта, который вернул себе в папском суде значительную собственность, ссылаясь на то, что поскольку был маленьким, когда арестовали его семью, не несет ответа за грехи родителей и дедов. Гильем навел справки о том, как виконт этого добился. Вскоре он узнал, что подобное требование было подано кем-то из того семейства от имени отсутствующего Раймона, и вызвался найти наследника. Надеялся, что если добьется успеха, то получит что-то в виде компенсации.

— Не удивлюсь, если это правда, — сказал Исаак.

— Я тоже, — сказал Беренгер. — Но из показаний Хустины не верю ни единому слову. Мать и дочь действовали заодно. Посмотрим.

— Я женюсь на Сибилле, — сказал Пау младшему брату на другое утро.

— Она знает? — спросил Роже Бернард.

— Еще нет, — уверенно сказал Пау. — Скажу сегодня. У реки, где мы первый раз гуляли.

— Там, где Беатриу бросилась в воду?

— Нет — ниже по течению, — ответил Пау. — Знаешь, у меня есть какие-то чувства.

— А потом вы уедете и оставите нас одних, мать и меня? — спросил Роже Бернард.

— Не думаю. Останемся здесь, во всяком случае, на какое-то время. Я слышал, ты должен получить в наследство значительную собственность в графстве Фуа, и мне не хочется оставлять мать одну.

— Мать не будет одна, — сказал Роже Бернард. — Ей нужен муж, а она привлекает мужчин, как роза пчел. Думаю, ей следует выйти за Эстеве. Он обожает ее, и мы оба с ним ладим.

— Ты говорил им это?

— Пока что нет. У меня тоже иногда есть приличные чувства.

— А сам?

— Уеду в дикие горы графства Фуа и женюсь на какой-нибудь бедной, умной девушке из превосходной семьи, которая, как Сибилла, не имеет ни земли, ни приданого из-за печальной судьбы — или, может быть, глупости — ее предков, и круг замкнется.

— Глупости?

— Не думаешь, что разумные семьи должны были уцелеть?

— Нет не глупость, а одна только злоба уничтожила семейство Сибиллы. Наше семейство. Как бы ни были они умны, избежать этого было невозможно.

— Тогда им следовало обратить зло против их обвинителей…

И, продолжая спорить, братья дружелюбно въехали в Жирону.

— Мы здесь гуляли, когда впервые встретились, так ведь? — спросила Сибилла.

— Да, — ответил Пау. — Мне понравилась та прогулка; я хотел ее повторить.

— Пау, я должна быть с тобой откровенной, — сказала Сибилла. — Что бы ты ни думал, ты не можешь жениться на мне.

— Это почему? — спросил он.

— Я внучка — нищая внучка — человека благородного происхождения, которого сожгли на костре за ересь. Это — смерть отца, утрата наших титулов и доходов, ужасающая бедность — свело моего отца перед смертью с ума. Твой отчим, Раймон, был сыном сестры моего дедушки, Раймунды, которую посадили в тюрьму по той же причине, и это привело к смерти Раймона. Это зараза. Смертоносная зараза. Держись, Пау, от меня подальше, — сказала она, заплакав, — иначе все сочтут тебя не только убийцей, но и еретиком.

— Знаешь, — заговорил Пау, — это поразительно, но я первый раз вижу тебя в слезах. Все остальные женщины, каких я знаю, за исключением моей восхитительной матери, кажутся неиссякаемым фонтаном слез.

— Ты меня слышал?

— Слышал, конечно, и считаю твой взгляд благородным, но глупым. Я восхищаюсь этим благородством и все-таки собираюсь жениться на тебе. Ты говоришь о событиях, которые погубили твоего дедушку и разорили твою семью, как о заразе. Согласен. Те четверо несчастных детей, которых привели смотреть тот ужас, наверняка заразились им.

— За исключением Беатриу, — злобно сказала Сибилла.

— Особенно Беатриу. Кто знает, сколько в тот день возникло в ее душе злобы, которая без того не пустила бы корней? Однако ты говоришь о заразе, как о вечной, а это не так. Даже большая чума прекратилась.

— Она тоже уничтожала семьи.

— Другим образом. Те четверо детей, сеньора Сибилла, были глубоко поражены тем, что было им навязано. Теперь они мертвы — все. Даже Беатриу. Остались мы, ты, я, Роже Бернард, внуки близнецов, Раймона и Раймунды, брата и сестры, крепко державшихся за свою веру. И Франсеска, племянница твоей бабушки, тоже уцелела. Мы все опечалены и взволнованы этим, но не видели того, что видели они. Не слышали воплей, не ощущали запаха горелого мяса.

— Конечно, это безумие причинять такие страдания, потому что они не забываются из поколения в поколение.

— Безумие, согласен. Но не первое, уничтожившее стольких людей, и наверняка не последнее. Но я уверен, что очередной цикл смерти и разорения возникнет по другим причинам, предсказать которые мы не можем. Поэтому, Сибилла, нужно не сосредотачиваться на этом, спокойно горевать время от времени, и устраивать свою жизнь.

— Как ты можешь приходить к такому выводу?

В голосе ее слышались гнев и удивление.

— Глядя на тебя. Когда мы поженимся? Мы не должны угождать никому, кроме себя и епископа, который уже дал согласие. Сеньора Мателине, твоя бабушка, перед смертью написала ему, что честный, порядочный молодой человек, который захочет вступить с тобой в брак, и с которым захочешь вступить в брак ты, имеющий средства, чтобы содержать тебя, получает ее благословение. Я честный, порядочный, могу тебя содержать, и его преосвященство согласен.

Сибилла какое-то время серьезно смотрела на него, не отвечая. Потом повернулась и уставилась на воду, словно ища ответов среди рыб.

— Ты сказал все, что хотел? — спросила она наконец, не поднимая взгляда.

— Все.

— Упрямый ты человек, Пау, — сказала Сибилла. — Такой упрямый, что можешь со временем заставить меня растерять весь трудно приобретенный здравый смысл.

— Ерунда. Дадим моей матери достаточно времени, чтобы преодолеть горе и гнев. Сентябрь хороший месяц, тебе не кажется?

Тут Сибилла рассмеялась.

— Во всяком случае, тебе не придется терять недели, споря с нотариусами о моем приданом. И сентябрь замечательный месяц. Но не думаешь ли, что нужно объявить твоей матери перед тем, как назначать день?

 

4

— Я рада, что Юсуф снова с нами, — задумчиво сказала Юдифь. Был вечер, они сидели во дворе, прислушиваясь к негромкому плеску фонтана.

— Я тоже, — сказал Исаак. — Но ты понимаешь, что мы не сможем удерживать его здесь, так ведь? Вспомни, он говорил, что в Гранаде к нему обращались «господин Юсуф». И эмир захочет его возвращения. Его отец был преданным придворным старого эмира Юсуфа.

— Но ему не нужно возвращаться немедленно, — сказала Юдифь.

— Да. Теперь у нас будет время строить другие планы, И заставить нашего ленивого сына и его почти столь же ленивую сестру трудиться немного поусерднее. Если они будут так же учиться, младший братишка быстро нагонит их.

— Ты прав, Исаак. Они должны трудиться усерднее, потому что только в семье сейчас можно чувствовать себя уверенно, так ведь? Дети не предают родителей ради собственной выгоды.

— Иногда это так, — сказал он. — Иногда нет. Бездумные дети или жестокосердые родители могут быть смертельно опасны.

— Но ты говоришь не о наших родителях и детях, — сказала Юдифь, выведенная этими словами из задумчивости.

— Кто говорит о родителях и детях? — раздался голос у ворот. — Когда я пришла в гости?

— Добрый вечер, дорогая моя, — сказал Исаак дочери. — Я не говорю о нашей семье. Мы очень счастливы. Но в последнее время я видел много противоположного.

— Где? — спросила Юдифь. — Где ты видел такие семьи?

— У бедного сеньора Раймона. Взгляни на его смерть.

— Его отравил кто-то из членов семьи? Ты не говорил этого. Наверняка не жена и не сыновья.

— Нет, — сказал Исаак. — Его отравила сестра по указке своей матери.

— Не служанка? — спросила Ракель. — Я была уверена, что это дело рук Хустины. Не знаю почему, но была уверена.

— Хустина его сестра.

— Как мог сеньор Раймон держать сестру в служанках? — спросила Юдифь. — Я никогда о таком не слышала.

— Скорее всего, он не стал бы этого делать, если б знал, что Хустина его сестра, и она не стала бы работать у него в такой роли, если б могла найти более легкий путь подобраться к Раймону и отравить ему питье.

— Она так его ненавидела? — спросила Ракель.

— Она раньше не встречалась с ним, — ответил Исаак. — Но ее мать ненавидела Раймона и всю его семью, и думала, что, убив его, сможет стать богатой, могущественной женщиной.

— Папа, но ты говорил мне, что Хустина не имела доступа к чашке, в которой оказался яд, — сказала Ракель.

— Я ошибался. Доступ у нее был. Тут дело в моей небрежности и памяти сеньоры Сибиллы. Она утверждала, что никто не мог подойти к чашке, потому что ей было велено никого к ней не подпускать, и считала, что не была невнимательной. Но когда припомнила все свои действия, стало ясно, что у Хустины была вполне достаточная возможность отравить настой. Мы часто вспоминаем, что должны были делать, не то, что делали. А сеньора Сибилла более пунктуальна, чем большинство людей.

— Папа, как ты узнал, что это Хустина?

— Я знал, что у семейства Раймона, куда входит сеньора Сибилла и сеньора Франсеска, была конфискована вся собственность. Потом узнал, что одно имение, приданое матери Раймона, возвращается ее невиновным наследникам…

— Сеньору Раймону? — спросила Ракель.

— Да. Поэтому я заинтересовался наследниками сеньора Раймона. Или потенциальными наследниками. Его сын, Роже Бернард, не мог отравить отца, потому что ничего не знал об этой собственности. Тогда я обратил внимание на его единокровного брата Гильема. Поскольку, когда Раймон умер, Гильем был далеко, отравить его мог другой человек, связанный с ним. Так и оказалось. Это сделала мать Гильема с помощью его сестры.

— Но ведь ни один суд не отдал бы им законное приданое матери Раймона, — сказала потрясенная Ракель.

— Мы знаем это, дорогая моя. Знал и Гильем. Он надеялся получить крохи со стола за помощь Раймону получить эту землю. Но его мать и сестра были уверены, что смогут получить все, если Раймона не будет в живых.

— А его сын? А пасынок? — спросила Ракель. — Их бы тоже убили?

— Если бы понадобилось, — ответил Исаак.