36

Адам

Весенние каникулы начнутся через – смотрю на часы, – эх, еще сорок минут. Весь день учителя совершенно рассеянные. Когда мы приходим на седьмой урок, мисс Фрай разрешает Чарли включить диск, который он принес из дома, какой-то фильм про одержимого местью парня, что норовит зарубить какого-нибудь мачете. Не уверен, что просмотр такого кино подходит для школы, но мисс Фрай не отрывает взгляд от своего компьютера, а значит, всем плевать.

– Скукота! – наконец не выдерживаю я.

– Заткнись. – Чарли хочет меня стукнуть. – Клево же.

Убийца – я так и не понял, он хороший персонаж или плохой, – вытаскивает клинок из живота какого-то бедняги и картинно вытирает об рукав.

– И почему они все так делают?

– Как?

– Заколют кого-то, потом вынимают нож и вытирают об рубашку. Зачем? Чтобы следующая жертва не дай бог не заразилась?

– Адам, – стонет Чарли, – замолчи уже.

Какой отстой. Я нетерпеливо постукиваю ногой, и наконец раздается звонок. Я вылетаю в коридор, получаю замечание за беготню и вырываюсь на улицу. У машины меня ждет Джулиан с «Гамлетом» в руках. И пусть мы уже виделись утром, а с инцидента с дядей прошло почти два месяца, несколько секунд я просто смотрю на друга.

Когда, пару дней спустя после того случая, Джулиан пришел в школу, то все еще щеголял опухшей губой и синяком на скуле.

– Доктор Уитлок станет расспрашивать про твое лицо, – предупредил я.

Джулиану больше не нужно к ней ходить, по большей части мы просто гуляем, но он все равно заглядывает к ней напоследок, буквально минут на пять.

– Значит, мы к ней не пойдем, – ответил он.

– Может, мне ей объяснить?

Отчаяние искажает его лицо, и оно кажется полубезумным.

– Если ты ей расскажешь… – Джулиан явно старается придумать угрозу пострашнее. – Если расскажешь, я больше не стану с тобой дружить.

Клянусь, не слышал подобного с младших классов, когда еще можно предлагать и забирать назад дружбу, точно разменную монету.

Может, угроза Джулиана и звучит по-детски, но меня не особо удивляет. Между нами разница всего четыре года, но я чувствую себя намного старше – или это он ведет себя младше своего возраста. Я всегда думал, что испытания старят человека, но в таком случае Джулиан уже должен тянуть на столетнего. А может, все как раз наоборот? Может, боль не ускоряет взросление, а не дает тебе расти?

Так или иначе, я пообещал Джулиану помалкивать, и с тех пор мы эту тему не поднимали. Но я много о ней думал, очень много. Задавался вопросом, не поставить ли в известность доктора Уитлок, несмотря на свое обещание. Хотел рассказать маме. Даже прикидывал, как противостою Расселу: врываюсь в его огромный дом и приказываю держаться подальше от Джулиана.

В итоге я ничего не сделал.

Я киваю на сценарий в руке Джулиана.

– Ого. А до спектакля уже недолго осталось? – Он кивает и забирается на заднее сиденье. – Роли уже распределили?

– Да. Я Господин. Тот, кто рассказывает матери Гамлета, что Офелия сошла с ума.

– Тебе дали роль со словами?

Он кивает.

– Это же круто!

– Там всего пара реплик.

– Да, но из примерно четырехсот ребят роль со словами дали тебе. Это потрясающе!

Джулиан одновременно смущен и счастлив.

Вскоре на задние сиденья залезают Чарли, Джесс и Элисон, а Эмеральд садится рядом со мной. Она прекрасна: забранные наверх волосы открывают бледную шею, короткое платье не скрывает длинных ног. Я улыбаюсь до ушей и целую ее, пока Чарли имитирует рвотные позывы. Джесс вставляет свой айпод в машину, и звучит та песня, которую мы действительно знаем и любим. Нам ничего не остается, кроме как подпевать во всю глотку.

Когда я всех высаживаю, то смотрю на Эмеральд, она смотрит на меня и дарит мне загадочную улыбку, которую хочется поцеловать. У меня кружится голова, будто в крови передоз кофеина и сахара. Эмеральд смеется, словно тоже это чувствует, словно оба мы думаем о спрятанных в багажнике вещевых мешках.

Я наврал маме, мол, собираюсь с Чарли в поход. Вряд ли она стала бы возражать, признайся я, что иду с Эмеральд, но задала бы кучу лишних вопросов и дала множество смущающих советов, а кому оно надо. Все равно то, для чего нужны эти советы, не произойдет. Если я хотя бы подумаю о сексе, Эмеральд мгновенно меня разоблачит.

– Итак, какую легенду ты сочинила для своей мамы? – спрашиваю я.

– Она ничего не заметит. – Эмеральд говорит ровным, почти профессиональным тоном, каким обсуждает множество тем. Она крутит кольцо на указательном пальце, то самое, что подарила ей на день рождения бабушка. Насколько знаю, это единственный подарок, который Эмеральд получала от родственников.

Может, она никогда не захочет раскрыться и доверить мне свои самые темные и заветные тайны – похоже, считает, приличнее составить замысловатую схему, чтобы в итоге ты сам обо всем догадался. Но теперь, когда каждую свободную минуту мы проводим вместе, я начинаю подмечать некоторые вещи. Например, вот этот безразличный голос значит, что она лжет. Может, Эмеральд правда верит, что ее родители просто допускают ошибки, но все равно больно наблюдать, как ее мама забывает о существовании дочери.

– Эмеральд?

– Хм?

– Я замечаю все, что ты делаешь.

Она смотрит на меня. На голубые глаза наворачиваются слезы, и Эмеральд сжимает мою руку.

Мы едем. Прочь из города, вверх по склону, туда, где дороги шире, а небо больше. До коттеджа добираемся уже на закате. А вживую домик даже лучше, чем на сайте: небольшой, но в окружении самых огромных деревьев, которые мне доводилось видеть.

День первый. Мы просто гуляем по округе, ни разу ни с кем не встретившись. Словно остались одни на своей собственной планете, где все очень большое. Тогда получается, что мы маленькие, но раз уж все это наше, то и мы просто невероятные.

День второй. Мы бегаем по лесу, пока не натыкаемся на озеро в окружении огромных скал. Раздеваемся до белья и прыгаем в зеленую воду. Мы целуемся под водой, но это и вполовину не так здорово, как мне всегда казалось. Я наглотался воды и не особо чувствовал губы Эмеральд. За водопадом обнаруживается пещера, там пахнет мхом и чем-то первобытным. Вот здесь целоваться намного лучше.

День третий. Мы заходим далеко в лес, и тут я спотыкаюсь об ветку. К счастью, обхожусь без переломов: было бы отстойно, если б Эмеральд пришлось меня на себе тащить. Пока я отдыхаю на упавшем стволе, она официально объявляет, что готова заняться сексом в любое удобное мне время.

Я киваю и предлагаю срочно вернуться в дом.

Эмеральд лежит на спине, ее волосы разметались по подушке, как у русалки. Сколько себя помню, всегда сходил с ума по ее волосам. Она вечно носила сложные косички или узлы, будто ее каждый день заплетала целая команда. Но вот так, распущенными, они мне нравятся больше всего. Никто и никогда ее такой не видел.

Довольно странно, что она лежит передо мной обнаженная, а мне не только можно смотреть, но и нужно. Эмеральд не пытается прикрыться, но лежит очень прямо, а на щеках, шее и груди у нее выступают красные пятна.

– Ты смущаешься, – догадываюсь я.

– Ну конечно. – Эмеральд натягивает тонкую простыню до подбородка. Я пытаюсь убрать ткань, но Эмеральд сильнее, чем кажется.

– Я тоже голый, но мне не стыдно.

– Ну ты вообще не чувствуешь, как нормальные люди. – Эмеральд укрывается с головой, и следующие слова звучат приглушенно. – Ты не волнуешься, не смущаешься и не ревнуешь. Ничто не способно тебя затронуть.

– Я много чего чувствую. – Может, и не так, как прочие, но все же.

Эмеральд опускает простыню так, что видны ее глаза.

– Нет, я неправильно выразилась.

Я забираюсь в кровать, опираюсь головой на согнутую руку и жду.

– Просто… ты вроде как неуязвимый.

– Небьющийся? – смеюсь я.

– Я хочу сказать, ничто и никогда тебя не задевает. Думаю, поэтому ты так всем нравишься. Ты так уверен в себе, что и остальные начинают в себя верить. И ты сильный. То, что причиняет боль другим, тебя ранить не может. Но иногда кажется, что люди тебе вовсе не нужны. Например, если у нас все сложится, то хорошо, а если нет, тоже нормально. Ты не сломаешься. Не так, как я.

Мы словно вернулись в центр лабиринта, волшебное место, где ей не нужно притворяться сильной и хочется сказать правду обо всем на свете.

– Эмеральд. – Я касаюсь ее щеки, пересчитываю пальцем родинки, словно в игре «соедини точки». – Какое бы впечатление я ни производил, все не так. Ты нужна мне, как я нужен тебе.

Она не верит, но хочет верить. Ее рука обнимает меня за шею. Моя рука сползает вниз к простыне. И на сей раз Эмеральд позволяет убрать ткань.

 

37

Адам

После школы мы с Эмеральд рука об руку идем через парковку. Мы прожили в коттедже целых пять дней – недостаточно долго. Она смотрит на меня расслабленно и довольно. Я целую ее, отпираю машину, и мы ждем, пока все соберутся.

Первым запрыгивает Джесс и сразу хватает провод, чтобы подсоединить свой айпод.

– Эй, мужик, – окликаю я Чарли, когда тот залезает к Джессу назад. – А ты чего сегодня не за рулем? – Он наконец скопил денег и купил собственную машину, черный джип.

– А что не так? – ворчит Чарли, пока к нам садится Камила и заставляет его сдвинуться в центр.

Мы с Эмеральд смущенно переглядываемся. Обычно его успокаивает Элисон, но в данный момент они с Чарли расстались.

– Я думал, ты мечтаешь водить. Ты же два года жаловался на мою машину, – шучу я.

Он смотрит на свой телефон.

– Маму свою спроси. Когда ты ей не отвечаешь, она пишет мне. Все каникулы меня изводила. Достало тебя прикрывать. – Чарли замечает идущего в нашу сторону Джулиана и хмурится. – Ты опять его подвозишь? Серьезно?

Я вижу взволнованное лицо Джулиана и срываюсь.

– Знаешь что, Чарли? Если у тебя проблемы с Джулианом, то не стоит с нами ехать.

Машина затихает. Чарли потрясенно смотрит на меня, словно я переспал с Элисон или еще как-то его предал.

– Ну и ладно. – Он хватает рюкзак, но из-за роста не может легко выйти, поэтому долго толкается и пыхтит. Наконец, Чарли пролетает мимо испуганно-растерянного Джулиана.

– Какого черта? – спрашиваю я.

Эмеральд успокаивающе похлопывает меня по спине.

Джулиан

– Что-нибудь интересное сегодня было? – спрашивает Адам во вторник, пока мы идем по коридору.

– Не особо. – Но я рад, что занятия снова начались. Весенние каникулы были самой долгой и одинокой неделей в моей жизни.

– Как продвигается пьеса?

– Мисс Кросс расстроена, что никто не может выучить текст.

– Она правда ждала, что дети на каникулах станут зубрить роли? – смеется Адам.

– Да.

Он снова смеется.

– Ну а как ты справляешься?

– Почти все выучил. – Первая реплика не очень сложная, но после того, как мать Гамлета мне отвечает, у меня идет десять предложений подряд, причем совершенно бессмысленных. Пока я зубрил их на каникулах, думал, что хотя бы прочитать смогу. Но потом пришел на урок английского, открыл рот, и слова на странице слились в единое целое. Не выдержав моих заиканий, мисс Кросс велела мне потренироваться дома.

– Адам?

– Что?

– Ты когда-нибудь слышал про Альму, штат Колорадо?

– Нет, не думаю.

– А про деревню Таос-Ски-Вэлли в Нью-Мексико?

– Нет. А что?

Одна из страниц в блокноте мамы – это список городов. Она никогда их не упоминала, по крайней мере при мне, но они должны что-то значить. Иначе зачем она их перечислила? Может, мама в них побывала, я ведь не знаю все места, куда она ездила.

– В путешествие собираешься? – спрашивает Адам.

– Нет. У меня нет машины. И водить я не умею.

– Я знаю, – хмыкает Адам.

– Но когда-нибудь я туда съезжу. Думаю, там хорошо.

Мы сворачиваем за угол и натыкаемся на мисс Уэст. Я так поспешно отпрыгиваю, что наступаю на красную кроссовку Адама, и он спотыкается. А пока выравнивается, она уже уходит.

На следующий же день, после того как мы с мисс Уэст говорили о ее сыне и миссиях, она стала прежней: непредсказуемой, недовольной, готовой обрушить свой гнев на любого. Думаю, я понял, в чем дело. Она ненавидит нас за то, что мы живы, а ее сын – нет.

Недавно класс взбунтовался. Они уже не прячут свое враждебное отношение к мисс Уэст и тихонько строят планы мести. Грустно, как по мне: человек выплескивает свою злость, а она прилетает ему обратно.

– Адам… как думаешь, у нас есть миссии?

Он озадаченно на меня смотрит:

– Какие?

– Ну то, что мы должны сделать.

– Не знаю. А у тебя есть миссия, как по-твоему?

Я разочарованно пожимаю плечами. Если уж Адам не знает, то никто не знает.

Нам навстречу попадается девочка, грустная и заплаканная. Адам улыбается ей. Все ее лицо буквально озаряется, и она улыбается ему в ответ.

Ненависть возвращается, но и доброта тоже.

 

38

Джулиан

Ребята кружат под черной лесенкой, что ведет в мое убежище. Я боюсь, что в любую секунду кому-то из них придет в голову залезть наверх, а потом этот кто-то отодвинет шкаф и найдет покосившиеся доски. Отодвинет их, сотня ребят залезут в мою комнату, и она перестанет быть моей.

Сегодня понедельник, до спектакля меньше недели. Всех, у кого есть слова, обязали остаться после занятий и порепетировать в зале. К этому дню даже те, у кого роли существенные, выучили свои реплики. Но не я. Я все еще не могу их прочитать.

– Громче, – твердят мне мисс Кросс и еще одна учительница, но я все равно заикаюсь, просто теперь явственнее. Мне хочется исчезнуть или телепортироваться, но я стою на сцене, еще более заметный, чем когда-либо.

Наконец в шесть часов учителя нас отпускают. Вместо того чтобы выйти вместе со всеми, я оглядываюсь и взлетаю по лестнице в свое убежище.

Сижу там, пока не удостоверюсь, что все ушли, затем спускаюсь обратно. Я один стою за сценой. Вокруг декорации и пианино. Мне хочется сесть и поиграть на нем. Только я не умею, хотя мама пыталась меня научить. Музыка оказалась слишком сложной, и я сдался.

Я делаю шаг к занавесу, когда вдруг слышу:

– Он сорвет весь спектакль!

Выглядываю из-за большого деревянного замка и вижу мелькнувшие рыжие волосы. Напротив стоит Кристин, она вместе с Алексом, который играет Гамлета.

– Ну серьезно, за три недели не запомнить тринадцать предложений? – Кристин что-то шепчет, наклоняется ближе и касается его руки. Он чуть отстраняется, а она отводит свои рыбьи глаза и замечает меня. – Да, Джулиан, мы про тебя говорим.

Холодный дождь льет как из ведра, волосы прилипли к голове, и тут рядом со мной тормозит черный джип.

– Подвезти? – спрашивает в окно Чарли.

Я колеблюсь, но открываю пассажирскую дверь.

– Ты мне сейчас все водой зальешь, – говорит он, стоит мне сесть. Чарли вообще не отличается дружелюбием, но сегодня у него особенно страшный вид.

– Прости. Я могу выйти.

– Нормально, – рявкает он и выезжает на улицу. – Ну что? Не поехал сегодня с Адамом?

– Нет, у меня была репетиция. А ты?

– Адам придурок.

– Неправда.

Чарли так стискивает руль, будто хочет его оторвать, а потом вдруг резко поворачивает. На секунду мы повисаем в воздухе, а потом с размаху плюхаемся в глубокую лужу. Сердце стучит в ушах, и я боюсь, как бы меня не стошнило.

– Эм… Чарли, все в порядке. Можешь высадить меня здесь.

– Я сказал, что подвезу тебя, так что заткнись и дай подвезти.

Он дергает рычаг, пуская «дворники» быстрее, и выруливает обратно на дорогу. Я напрягаю живот и молюсь, чтобы тошнота отступила.

– Извини, – говорю я после того, как мы несколько кварталов едем молча. – Знаю, я досаждаю людям. – Не знаю, зачем открыл рот. Чарли явно не хочет меня слушать. – Поэтому я не езжу на автобусе.

Он остро на меня смотрит.

– Тебя кто-то обижает?

– Один мальчик. С тех пор, как я пришел в школу.

– Он донимает тебя весь год?

– Нет, с самого начала. Еще с садика.

– Что он делает? – Почему-то Чарли сердится еще больше, чем раньше, и зло кусает губы.

– Иногда он меня бьет. Но это нормально. Я знаю…

– Как может быть нормально, если тебя кто-то бьет?

– Он просто несчастлив.

– Несчастлив? – Чарли так хмурится, что я начинаю заикаться.

– Н-никто не хочет никого обижать. Они п-причиняют боль, потому что несчастливы.

– Или они просто придурки.

Я наблюдаю за размеренной работой «дворников». Они не справляются с потоками воды.

– Чарли… а ты?

– Что я?

– Счастлив?

На миг он так ошарашен, будто я задал самый личный вопрос в его жизни. Дождь так льет, что я едва слышу ответ:

– Нет.

– Почему?

– Не знаю.

Мы медленно едем по мокрым серым улицам.

– Мне жаль.

– Ну да. Вроде тебе не все равно.

– Нет. Я хочу, чтобы ты был счастлив.

На его лице гнев сменяется чем-то, похожим на стыд.

Когда Чарли подъезжает к моему дому, льет еще сильнее. Я уже кладу руку на дверцу, когда он говорит:

– Если еще надо будет подвезти… – Чарли смотрит на руль, медленно сжимая и разжимая пальцы.

– Спасибо, Чарли. – Я открываю дверь и бегу сквозь дождь.

 

39

Джулиан

После школы я бегу к Адаму, когда все залезают в его машину. Чарли сидит сзади, кажется, он больше не сердится на Адама.

– Привет, Джулиан, – здоровается Джесс.

И одновременно Адам спрашивает:

– У тебя сегодня нет репетиции?

– Э… нет.

– Правда? Два дня осталось до спектакля. – Он сверлит меня взглядом, словно подозревает, что я лгу, и прикидывает, не выкинуть ли меня из машины.

– Я все время сбиваюсь, – наконец признаюсь я и от стыда не могу поднять голову. – Мисс Кросс придется передать роль кому-то другому.

– Сказал бы мне. – Адам заводит машину. – Я бы с тобой позанимался.

Я поднимаю глаза и вижу, как Эмеральд сочувственно на меня смотрит. Приходится снова уткнуться в землю.

– Да ничего страшного, – говорит Чарли. – Ты вообще хотел играть в той пьесе?

– Нет. – На самом деле хотел, в основном потому, что Адам так обрадовался моему участию. – Думаю, нет.

После того как Адам всех развозит, он едет к себе, а не ко мне. Дома он идет прямиком к огромному компьютеру, что стоит на столе в гостиной.

– Я ищу текст, – заявляет он, садясь за монитор. – Пройдемся по твоим репликам.

Даже если бы не было так поздно, я все равно не стану перед ним позориться. Я больше не второклашка.

– Нет.

Он ошеломлен моим отказом, но потом ставит стул рядом с собой.

– Джулиан… – Для Адама это невероятно строгий тон. – Иди сюда.

Ноги сами несут меня к столу. В отчаянии я роняю голову на руки.

– Реплики довольно сложные, – минуту спустя говорит Адам. – Сядь нормально. Мне просто надо, чтобы ты их прочитал, хорошо?

– Я не могу.

Он за шкирку отрывает меня от столешницы так, чтобы я видел экран.

– Попробуй.

Я пробую, и все хорошо, пока я не добираюсь до третьего предложения.

– Б-бьет в г… видишь? Я же сказал, что не могу! – Я роняю голову обратно.

– Можешь. У тебя хорошо получалось. Сядь.

Я повинуюсь.

– Прочти еще раз это слово. – Он закрывает экран так, что остается лишь оно.

– Б-бьет.

– Бьет, – поправляет Адам.

– Бьет.

– А дальше?

– Не знаю.

Он «выделяет» следующее.

– В г-грудь?

– Верно. Теперь начни с начала.

– Бьет в грудь себя, и п-плачет, и б-бормочет бессмыслицу. – Я смотрю на Адама. Он кивает, и я продолжаю читать.

– Видишь? – улыбается он. – Все ты можешь. Просто запнулся об одно слово. Теперь еще раз.

Адам

Вместо обеда я иду на английский. Мисс Кросс одной рукой держит сэндвич, другой что-то набирает на компьютере. Я стучу по дверному косяку.

– Адам! – Улыбка совершенно преображает ее лицо. – Как поживает мой любимый ученик?

– Вы же так всех называете, да?

– Нет, не всех, – серьезно отвечает она.

Я сажусь на стул перед ее столом.

– Раз уж я ваш любимый ученик, то можно мне… – Она очень подозрительно щурится. – Поговорить с вами о Джулиане Харлоу?

– Поверить не могу. – Она откладывает сэндвич на салфетку.

– Что такое?

– Это насчет того, что его заменили на роль Господина?

– Откуда вы знаете?

– Ты уже третий, кто пришел ко мне сегодня.

– Правда? А кто еще был?

– Эмеральд и еще один парень, пожелавший остаться неизвестным.

– Да ладно. Скажите.

– Чарли Тейлор.

– Чарли? – Я смеюсь.

– Я скажу тебе то же, что сказала им. Джулиан очень милый мальчик. Я дала ему роль, чтобы… Насколько понимаю, это для него слишком сложно.

– Нет.

– Мы почти месяц учим, а он все еще…

– Он просто разволновался, но прошлой ночью все выучил. – Кажется, она задумалась, и я настаиваю. – Ну пожалуйста. Он очень расстроился. Хотя бы дайте ему шанс показать, что он может.

– Ну хорошо, хорошо! Но честно, Адам, если он не справится, то не справится. Я не хочу, чтобы он вышел на сцену и выставил себя на посмешище.

– Он справится.

Джулиан

Я сажусь на перевернутый ящик в коридоре, что тянется вдоль зала. Коридор перегорожен декорациями, а еще служит нам гримеркой, потому что всем нам за сценой не поместиться. По меньшей мере пятьдесят ребят вокруг меня одеваются и накладывают грим.

Вчера мисс Кросс заявила мне, что передумала и готова дать мне еще один шанс. И я правда смог произнести свои реплики! Мне стало так… легко, но теперь спектакль вот-вот начнется, и я нервничаю. Я слышу, как семьи толпятся в вестибюле, и каждую минуту какой-нибудь мальчик или девочка несут гвоздики очередному актеру. Родители накупили цветов за пару долларов и послали их за сцену еще до начала представления.

Внезапно чей-то панический голос перекрывает шум:

– Что здесь делают выпускники?

– Что? – взвизгивает другой голос.

– Выпускники! Целая группа.

Толпа девятиклассников бежит к перегородке и выглядывает наружу.

– Ох черт, – стонет один мальчик. – Они точно что-то нам сделают. Я знаю!

– Боже, это же они. – Кристин вроде как в ужасе. – Что они тут забыли?

Мне становится любопытно. Я встаю и тяну шею, но из-за толпы ничего не видно. А потом меня кто-то окликает. Ребята расступаются, и я вижу Адама. Он улыбается и машет мне, чтобы я подошел. Весь коридор пялится на меня. Я делаю вид, будто не замечаю, и пробираюсь через толпу девятиклассников в еще большую толпу родственников.

Адам и Эмеральд улыбаются и держатся за руки. За ними стоят Чарли, Элисон, Камила, Мэтт, Джесс и еще куча друзей Адама.

– Что вы здесь делаете? – спрашиваю я.

Адам смотрит на меня одновременно весело и сердито. На лице Чарли то же выражение, только суровее.

– А сам как думаешь? – говорит Адам.

– Не знаю. Ты же сам говорил, что пьесы ужасные. И ученики никогда на них не ходят.

– Мы пришли посмотреть на тебя, дурачок, – говорит Чарли и улыбается.

– О.

– Тебе разве не пора одеваться? – спрашивает Адам.

– Да.

Чарли указывает в сторону гримерной.

– Живо!

– Ладно. Пока! – Я машу им, а потом пробираюсь обратно. Тошнотворное волнение, что мучило меня всего минуту назад, исчезло. По всему телу разливается тепло. Дорогие мне люди будут на меня смотреть. Их глаза – как страховка. Я не упаду.

Адам

Пьеса как всегда ужасна, и уже через пять минут я начинаю ерзать.

Чарли наступает мне на ногу.

– Придурок, – морщусь я, но он, похоже, только рад. Пять секунд спустя я снова ерзаю. Я не специально его злю, но побочный эффект приятный.

С каждой пережитой ужасной сценой я все больше волнуюсь. Не могу выкинуть из головы слова мисс Кросс, мол, она не хотела, чтобы Джулиан публично опозорился. Может, зря я его подтолкнул? Если у него не получится, кто знает, что тогда будет?

Наконец, четвертый акт, и Джулиан выходит на сцену. На нем бархатный жилет, штаны до колен и жутчайшие лиловые лосины. Чарли смеется, и теперь моя очередь наступать ему на ногу.

Я беру Эмеральд за руку. Джулиан произносит первую реплику. Самое легкое позади.

Мать Гамлета отвечает, и я крепко сжимаю руку Эмеральд, прокручивая слова у себя в голове, словно могу переслать их телепатически. Джулиан произносит реплику – может, не идеально, но все слова правильные и четкие.

Когда он уходит, я начинаю громко хлопать, что совершенно неуместно в столь трагической сцене. Эмеральд издает удивленный смешок, но тоже принимается аплодировать. Вскоре Чарли, Камила и все остальные выпускники, которых мы притащили, встают и громко приветствуют Джулиана.

 

40

Адам

Мы с Джулианом идем своим обходным путем к доктору Уитлок, и вдруг он спрашивает:

– Хочешь знать, где я обедаю?

Я удивленно на него смотрю.

– Конечно.

– Я могу тебе показать, но…

– Что?

– Это секрет.

– Ладно, теперь мне действительно интересно.

– Но ты никому не говори.

– Не скажу. – Он все еще сомневается, и я повторяю: – Не скажу.

– Хорошо. – Внезапно Джулиан улыбается. – Иди за мной.

Мы направляемся в зал; следом за ним я взбираюсь по лестнице на чердак над театром. Джулиан ныряет за старый шкаф и, словно фокусник, отодвигает две доски.

Я наклоняюсь и вглядываюсь в темноту.

– Там еще одна комната!

Надо же! Только непонятно, как туда добраться без риска свернуть себе шею. Слишком много дыр над черной пропастью.

Джулиан протискивается в лаз и встает на планку. Когда он доходит до конца и присаживается, будто собрался прыгать с трамплина, я кричу:

– Джулиан, нет!

Но он уже взмывает в воздух. Затем приземляется в той комнате и немного обеспокоенно оглядывается.

– Наверное, тебе не стоит. Придется прыгать и…

– И что?

– Ты часто падаешь. Даже… даже если просто идешь.

Если бы это произнес кто-то другой, я бы решил, что надо мной посмеиваются. Джулиан же совершенно искренне беспокоится за меня. Я прикидываю расстояние: а там и правда всего пара метров.

– Думаю, справлюсь.

Он не особо верит, но отходит прочь, освобождая мне место. Когда я приземляюсь и вхожу в комнатку, Джулиан смотрит на меня с надеждой, поэтому я говорю:

– А тут здорово. – На самом деле нет. Это практически чулан, который сгорел, а потом был перестроен, но тут все равно ужасно пахнет. – Ты обедаешь здесь каждый день?

Он кивает.

Это даже еще хуже, чем сама комната. Мы здесь меньше двух минут, а мне уже скучно и тошно. Я хожу, выглядываю в небольшое окошко, снова хожу и вдруг натыкаюсь ногой на стопку тетрадей в углу.

– Что это? – спрашиваю я, присаживаюсь и беру одну.

– А… ничего… ну, это просто…

Я открываю тетрадь. Она исписана этим иероглифическим почерком Джулиана, но строчки аккуратнее, чем обычно, и их не так сложно разобрать.

Я возвращаюсь к окну и начинаю читать. А потом, забыв про тусклый свет и тесное пространство, сажусь на пол и переворачиваю страницу за страницей.

Когда я поднимаю голову, Джулиан наблюдает за мной, грызя ноготь.

– Как ты это делаешь? – спрашиваю я.

– Что делаю? – встревоженно уточняет он.

– Пишешь такие вещи. Как они приходят тебе в голову? – Читая его историю, я чувствую то же, что ощущал, когда сидел за книгами про Элиана Маринера. Как они мне нравились и как я внезапно переносился в другой мир. Джулиан волнуется еще больше, и я понимаю, что должен выразиться яснее. – Это здорово, Джулиан. Очень, очень здорово.

На миг его лицо застывает, а потом расплывается в широкой улыбке.

Я встаю и отдаю ему тетрадь.

Звенит звонок, звук намного глуше, чем обычно.

– Есть хочешь? – спрашиваю я, снова представляя, как Джулиан обедает здесь, в темноте.

– Да.

– Тебе лучше есть в столовой. Ну то есть зачем сидеть в одиночестве, когда есть друзья?

Джулиан

Я впервые появляюсь в столовой, и мои одноклассники с любопытством на меня смотрят.

Огромная комната полна людей, и Адам идет очень быстро. Я боюсь потерять его в толпе и ускоряю шаг.

Когда мы подходим к столу, становится по-настоящему неловко, ведь приходится втискиваться, а места почти нет. Адам сразу начинает говорить с Эмеральд, а я молчу.

Потом Джесс спрашивает, не хочу ли я послушать песню у него на айподе, и, не дожидаясь ответа, сует наушник мне в ухо.

– Хорошая, – говорю я.

Пока мы обсуждаем, кому какая музыка нравится, Адам предлагает мне половину своего зеленого сока. Камила велит ему оставить меня в покое, но я все равно пью. Адам говорит что-то забавное, и я смеюсь вместе со всеми и будто снова танцую на вечеринке у Эмеральд – то же ощущение легкости, энергии и единения.

Оно не отпускает меня весь день, и я представляю его как золотое сияние вокруг ангелов на картинах. Оно все еще со мной, когда после школы я вхожу в дом. Страховка, золотой след, счастье.

Я не сразу замечаю его. Рассел стоит в углу кухни, сливаясь с тенью, совершенно неподвижный, если не считать пульсирующей на горле жилки.

 

41

Джулиан

– Похоже, автобус сегодня пришел раньше, – говорит Рассел.

– Да.

Он так вглядывается в меня, будто старается прочитать мои мысли.

– Что на тебе такое?

– Что?

– Какую часть вопроса ты не понял?

– Не, я просто… это просто рубашка.

– Я знаю, что это рубашка. – Он улыбается. – Откуда она взялась?

– Друг из школы подарил.

– Друг? – Рассел, сомневаясь, усмехается. – То есть Адам?

– …Да.

– Итак, сначала он является в мой дом, теперь одевает тебя в свои вещи?

– Он не приходил в дом.

– Он никогда не был в этом доме?

– Я хочу сказать, был, но только один раз. Он больше не возвращался.

– Почему этот парень дает тебе одежду?

– Не знаю.

– А что ты ему даешь?

– Ничего.

Жилка пугающе пульсирует, как в ту ночь, когда Рассел разбил раковину.

– Ложь.

Я делаю шаг назад.

– Что ты для него делаешь?

– Я не знаю.

– Ты не знаешь, что делаешь?

– Я ничего не делал.

– Наверняка делал. Люди не дарят вещи просто так, без причины.

– Извини.

– Это не ответ.

– Я не знаю ответа.

– Ты жаловался на меня, лгал обо мне?

– Нет.

– Тогда в чем дело?

– Думаю, он просто решил, что мои вещи слишком малы мне.

– Значит, ты жаловался.

Я трясу головой.

– Наверняка жаловался. Думаешь, я хоть на миг поверю, будто этот парень просто так обратил внимание на тебя и твою одежду?

– Я не знаю.

– Джулиан, – презрительно выплевывает он. – С чего ему обращать внимание на твою одежду?

– Я не знаю.

– Что ты мне недоговариваешь?

– Он просто сделал доброе дело. Он мой друг.

– Я тебя всю жизнь знаю. – Рассел почти улыбается. – У тебя нет друзей.

Слезы жгут мне глаза, но я не расстроен. Я чувствую…

– Почему он дает тебе одежду?

…злость.

– Он решил, что она мне нужна.

– Почему?

В груди закипает ярость.

– Потому что моя мне не по размеру.

– И как он это понял?

Я сжимаю кулаки.

– Потому что у него есть глаза!

Не думаю, что хоть раз видел Рассела в шоке. Но сейчас он стоит, разинув рот и выпучив глаза. Минуту ни один из нас не произносит ни слова. Затем его лицо обретает подвижность и становится бордовым.

– Неси.

– Ч-что?

– Не заставляй меня повторять. Неси.

– Но я ничего не сделал!

– Этот Адам внушает тебе дурные мысли! Ты никогда так со мной не разговаривал. – Рассел несется к шкафу, резко выдергивает нижний ящик и хватает прут. – Снимай рубашку.

В памяти встает искаженное яростью лицо Адама, как он злился в ту ночь, когда Рассел ударил меня раковиной. Мое сердце сжимается и разжимается, точно кулак, оно растет в груди с каждым ударом.

– Я ничего не сделал!

Прут превращается в размытое пятно. Алые вспышки боли. Боль неправильная, не моя. Я падаю на колени и проваливаюсь в ярость Адама.

* * *

Наутро все мышцы одеревенели и болят. Я смотрю на комод, но там ни денег, ни раковины. Вся моя вчерашняя смелость растаяла без следа. Осталось лишь сожаление. До школы далеко, надо собираться.

Каждое движение замедленное. Каждое движение приносит боль.

Только успеваю натянуть кроссовки, как в дверях комнаты появляется Рассел.

– Сегодня я тебя отвезу. – Он никогда, ни разу в жизни не подвозил меня в школу.

– Спасибо.

Пока мы в молчании едем по улицам, у меня крутит живот. Я боюсь, как бы меня не укачало, ибо представить не могу, насколько разозлится Рассел, если меня вывернет на его кожаные сиденья. Я обхватываю себя руками и стараюсь думать о хорошем.

На парковке множество ребят, но, вместо того чтобы просто меня высадить, Рассел заезжает туда.

– Мы сейчас пойдем к директору, и ты напишешь заявление об исключении.

– Исключении? Я… я больше не пойду в школу?

– Нора согласилась, чтобы ты у нее пожил.

Я не хочу жить с сестрой Рассела. Не хочу уезжать теперь, когда только завел друзей. Но вот это произошло. Я его довел.

– Я почти пять лет на тебя убил, но ты все равно такой же испорченный.

Пока Рассел подписывает документы и ждет, что из главного офиса принесут мое дело, я закрываю глаза. Если сосредоточусь, смогу исказить время и согнуть ложки.

Но мы снова оказываемся в его машине, а я ничего не смог изменить.

Когда Рассел заводит мотор, я спрашиваю:

– Можно мне попрощаться с Адамом?

Лицо дяди искажает такая злость, что я боюсь, как бы он меня прямо здесь не ударил. Но внезапно он смеется.

– Ты правда считаешь его другом, да?

Я не отвечаю.

– Адам – это же тот самый парень? С которым ты жил?

Я киваю.

– Тот самый парень, который за несколько лет ни разу о тебе не вспомнил и не удосужился позвонить? Тот самый, что умолял мать отослать тебя прочь, чтобы комната вновь принадлежала ему одному? Он тебе не друг. Ты должен помнить, кто действительно был с тобой все эти годы.

Я смотрю в окно. Прозвенел звонок, и парковка опустела.

– Ты знаешь его номер? – спрашивает Рассел.

Я опасливо киваю. Он достает из кармана телефон и протягивает мне.

– Только быстро.

Я имел в виду не это; мне хотелось пойти и попрощаться с ним лично. Но «хотеть» и «получить» – разные вещи.

Я нахожу в рюкзаке блокнот с номером Адама и набираю его. Я не жду, что он ответит в такое время – так оно и происходит. Я попадаю прямиком на голосовую почту. Механический голос просит оставить сообщение.

– Привет, Адам, – говорю я под пристальным взглядом Рассела. – Я просто хотел сказать, что переезжаю к сестре Рассела и… и просто хотел попрощаться.

– Жди здесь, – приказывает Рассел, когда мы подруливаем к дому.

Я остаюсь на месте, смотрю перед собой, но ничего не вижу. Потом начинаю считать минуты. Десять, двадцать, тридцать.

Рассел стучит по окну и указывает своим длинным тощим пальцем назад, мол, вылезай из машины.

Он разрешает мне остаться?

Я иду за ним в дом, в свою спальню. Чемодан стоит открытый, все его содержимое распихано по двум картонным коробкам. Рассел указывает на чемодан и говорит:

– Собирайся.

В оцепенении я достаю из шкафа одежду.

Я застегиваю чемодан, когда Рассел возвращается и встает в дверях.

– Ты здесь долго прожил. У тебя никого не осталось, и я разрешил тебе здесь жить.

Я киваю.

– Когда твои родители умерли, я хотел поступить правильно. Я был немногим старше, когда умер мой отец.

– Я знаю. Прости.

– Когда ты был маленьким, родители иногда приводили тебя в этот дом.

– Я… я помню.

– Им было все равно, как ты себя ведешь, сколько беспорядка оставляешь, как громко кричишь. Когда ты их перебивал, они только улыбались. – Глаза Рассела светятся яростью. – И они ждали, что и я стану потакать капризам ребенка. Все брошу только потому, что тебе захотелось попеть. – Он все больше злится и будто раздувается на глазах. – Никто из вас не мог угомониться, пока все внимание не обращалось на тебя. – Жилка у него на шее начинает пульсировать. – Ты был испорченным. – Он переводит дух. – Но со мной… – уже мягче продолжает Рассел, – ты стал превращаться в нечто лучшее. Не знаю, что случилось в этом году. – Он достает что-то из кармана. – Но думаю, еще не все потеряно. – Это замок, тяжелый, сверкающий замок. – Думаю, я еще могу тебя научить.

– Научить чему?

Он смотрит на меня, как смотрят на картину или статую, когда невозможно отвести взгляд.

– Залезай в чемодан.

– Что?

– Залезай в чемодан.

– Но… Я… Я еду к Норе.

– Нет, Джулиан. Ты не едешь.

 

42

Джулиан

Я перевожу взгляд с Рассела на чемодан, затем на дверь. Похоже, он понимает, о чем я думаю, и его лицо становится страшным.

– Прекрати. Со мной. Бороться.

Я пытаюсь придумать такие слова, чтобы его страшная гримаса исчезла, но вместо этого вдруг вспоминаю обрывок урока с мисс Уэст. Когда мозг поврежден, что-то блокирует пространство между нейронами и сигнал не проходит.

– Я пытаюсь дать тебе шанс. – Голос Рассела такой мягкий и проникновенный, что от удивления я поднимаю глаза. – Или мне лучше тебя отослать?

– Ты… ты не хочешь, чтобы я уезжал?

– Нет. Не хочу. – От облегчения у меня слезы наворачиваются на глаза. – Хочешь еще один шанс?

Я быстро киваю.

– Еще один шанс. Больше не будет.

– Спасибо.

* * *

Я наклоняюсь, пока не прижимаюсь лицом к холодному дну чемодана, а потом подтягиваю колени. Мелькает дикая мысль повернуться, найти удобное положение, но крышка быстро захлопывается. Откуда-то издалека доносится скрежет металла, и замок защелкивается.

Я ворочаюсь, пытаюсь отвести руки от груди, но не хватает места. Слишком темно. Я не могу пошевелиться. Я обливаюсь по́том от жары, от страха. Дыхание слишком громкое и учащенное. Мне не хватает воздуха.

Я снова пытаюсь освободить руки, но ударяюсь локтями о стенки. Лежащие под неудобным углом ноги уже болят, но выпрямиться не получится.

Слишком темно.

Сердце так оглушительно грохочет, что мне кажется, будто я умираю. Потом в плече щелкает, я каким-то образом разворачиваюсь и вижу его. Свет.

Когда мне было девять, всего за пару часов до отъезда в лагерь я взял упаковку светящихся в темноте звездочек и извел ее целиком на крышку чемодана. Почему я так поступил? Ведь все равно никогда бы их не увидел.

Хриплый смешок эхом отдается в чемодане. Дыхание выравнивается. Я смотрю, и мне кажется, будто крышка поднимается все выше, выше, пока не исчезает совсем. Я лежу под бесконечным звездным небом.

Адам

Через две минуты мне надоедает расхаживать под кабинетом Джулиана, и я стучу. Выглядывает учительница, говорит: «Его сегодня нет», – и закрывает дверь. Ну отлично. Значит, мне предстоит целый час изнывать от скуки в кабинете доктора Уитлок.

Жужжит телефон, это пришло сообщение от Чарли. Он снова поцапался с учительницей химии. Я набираю ответ, запинаюсь о мусорное ведро и приземляюсь на задницу. А пока встаю, замечаю, что у меня послание на голосовой почте.

– Это бессмыслица, – в третий раз повторяю я доктору Уитлок. – Джулиан предупредил бы меня, что переезжает.

– Я не знаю, что тебе сказать, Адам. – Она сидит за своим желтым столом и листает толстую папку. – Его дядя утром подписал все бумаги.

– Значит, он решил забрать Джулиана, когда остается – сколько? – месяц до конца учебного года? Это вам кажется логичным?

– Нет, – соглашается она. – Не кажется.

Джулиан

Я просыпаюсь от пульсирующей боли. Локти, плечи, колени – все ноет, еще хуже, чем следы от ударов на коже. Мне хочется пить. Мне жарко. Не знаю, сколько прошло времени. Дыхание по-прежнему хриплое и тяжелое, как при простуде. Звезды тускнеют, а может, у меня плывет в глазах.

Нет, правда тускнеют.

А потом я вспоминаю. Им нужно подзарядиться, чтобы светить. Я смотрю на них, до боли изогнув шею, а они медленно, пугающе тают.

Слишком темно. Я не могу дышать.

Хочу закричать, но вдруг Рассел услышит. Я царапаю металл. Мне нужно наружу!

А потом я натыкаюсь пальцем на него. Маленькое круглое отверстие.

Вместо облегчения накатывает тошнота. Рассел прокрутил дырки в чемодане, который подарили мне родители.

Я подтягиваю колени выше. Мне нужно в туалет. Вскоре это желание пересиливает боль в мышцах и от всех порезов.

Я как раз думаю, что больше не выдержу, и вдруг слышу звук отпираемого замка. Крышка поднимается, и я вскакиваю, жадно глотая воздух. Мне суют стакан холодной воды. Я хватаю его трясущимися руками и говорю:

– Мне нужно в ванную.

Рассел наблюдает за мной с каким-то отстраненным любопытством. Наконец, он кивает, и я хромаю в ванную. Эта хромота напоминает мне об Адаме.

Облегчившись, я сползаю на пол и прижимаюсь лицом к холодной плитке. Стены и пол ослепительно-белые. Я могу вытянуть руки и ноги. Хорошо, как же хорошо.

На меня падает длинная тень Рассела.

– Поднимайся.

Я вообще не хочу покидать эту комнату, но подтягиваюсь на руках и бреду в сторону кровати.

– Ты куда собрался? – спрашивает он.

Я кашляю. Горло пересохло. Жаль, воды было так мало.

– Спать?

Он качает головой и указывает на чемодан.

– Прости. – Я начинаю плакать.

– Ты со мной сражаешься. – Он разворачивается и выходит. Я падаю на кровать, но секунду спустя плечи и спину обжигает боль.

– Стой! Пожалуйста! – Я пытаюсь поднять руки, но мышцы не слушаются, и удары сыплются мне на лицо. – Я поеду к Норе!

Порка вдруг прекращается. Лицо Рассела становится просто ужасным.

– Ты хочешь уехать?

– Нет. – Я трясу головой. – Нет.

Он все еще потрясенно сжимает прут.

– После всего? Ты хочешь уехать?

– Нет. – Я снова трясу головой, но он меня не слышит. Внезапно прут обрушивается на меня с головокружительной скоростью. – Прости. – Я поднимаюсь и ползу к чемодану.

Рассел все еще бьет меня, когда я заползаю обратно в чемодан.

 

43

Джулиан

Раньше свет лился сквозь две крохотные дырки диаметром с карандаш, но теперь стало совершенно темно. Мне жарко. Я хочу пить. Я голоден. Меня вдруг накрывает волна паники, и хочется заорать.

Думай о хорошем.

Если я стану думать о хорошем, то смогу дышать. Я представляю Элиана Маринера. Как я стою на его корабле и могу уплыть куда угодно.

Дыхание постепенно выравнивается, и вскоре я проваливаюсь в полудрему. Мысли кружат в голове. Мама… папа… Эмеральд… Адам.

Сколько прошло времени?

Я не знаю.

Наконец, я могу думать лишь об одном: мне надо в туалет. Я считаю до шестидесяти, потом делаю это еще десять раз. Десять минут. Двадцать. Тридцать. Сорок. Пятьдесят. Выбора нет. Я больше не могу терпеть.

Иногда воспоминания приходят совсем неожиданно. Например, мамино лицо, когда я на нее рассердился и заявил, что больше люблю папу. Или его лицо, когда я рассердился на него и сказал, что больше люблю маму. Такие воспоминания связаны меж собой единой нитью. Видишь одно, а за ним тянется другое. Вспомнишь один проступок – и увидишь их все.

Однажды мы пошли на прогулку, и я нашел лягушат. Мама не разрешила мне забрать их домой, и я спрятал лягушат в карман. А еще однажды обнаружил гнездо малиновки с тремя яйцами. Папа велел их не трогать, но я все равно тайком понес яйца в школу, чтобы похвастаться.

Когда я достал лягушат из кармана, они были мертвы.

Когда я пришел в школу, учительница сказала, что мама-птичка не вернется в гнездо, даже если я положу яйца обратно. Птенцы никогда не появятся на свет.

Я не хотел убивать лягушат. Я не собирался убивать птенцов.

Мама с папой сказали мне, мол, не надо плакать. Отец взял меня на руки и сказал:

– У тебя голова разболится.

Но она уже болела. Папа принялся растирать мне лоб своими разноцветными пальцами, а мама сказала:

– Это случайность, вот и все.

Но «случайность» – не то слово, когда кто-то умирает. Когда кто-то умер по твоей вине.

Воспоминания о несчастных случаях тоже связаны между собой. Как во втором классе маме пришлось нести мне чистые штаны. Как я нечаянно пролил красную краску на диван. И как социальная работница сообщила мне о гибели родителей. Случайность, просто случайность.

Кажется, я слышу, как отпирается замок. Иногда у меня случаются галлюцинации, но не в этот раз. Крышка открывается. Должно быть, Рассел стоит надо мной, но свет слишком яркий и слепит меня. Но свет – это хорошо. Он подзарядит звезды. Чем дольше чемодан открыт, тем лучше.

Стакан с водой оказывается у меня руке, и я жадно пью. Зрение проясняется, и я вижу, как Рассел кривится. Он с отвращением принюхивается, и я сгораю от стыда. Он лишь говорит:

– В душ.

Руки и ноги болят еще сильнее, чем в прошлый раз, но вода успокаивает. Я беру мыло и оттираю свое вонючее тело и волосы. Когда я наконец выбираюсь из душа, горячая вода уже закончилась.

Во рту затхлый привкус. Дверь ванной распахнута, и Рассела что-то не видно. В спешке я не трачу время на то, чтобы выдавить пасту на зубную щетку, просто выдавливаю немного прямо в рот. Она такая сладкая и густая, так сильно напоминает еду, что, не успев подумать, я ее глотаю.

Я кашляю, когда на пол падает тень Рассела.

Я отворачиваюсь, но чувствую на спине его взгляд. Он бросает на пол штаны. Я натягиваю их, затем бреду к чемодану и забираюсь внутрь. Смотрю на него, мол, видишь? Я послушный. Но выражение его лица непроницаемо, оно холодное, пустое. Рассел снова закрывает чемодан. Когда я поднимаю глаза, звезды ярко сияют.

 

44

Джулиан

Сколько дней прошло?

Я не знаю.

У меня появился распорядок. Проснуться от лучей света. Помучиться от голода, выпить воды, сходить в туалет. Иногда я успеваю управиться до его появления.

Иногда – нет.

Чемодан открывается, и глаза болят от яркого света.

– Хорошо, – говорит Рассел. Сегодня я успел.

Управившись в ванной, я сползаю на пол. Я все еще на коленях, когда Рассел ставит рядом тарелку. Сэндвич с сыром и ветчиной. Глаза слезятся, на этот раз от эмоций. Он никогда прежде мне не готовил.

Я хочу поблагодарить его, но слова не идут, поэтому я просто киваю, надеясь, что он поймет. Еда вкусная, но внезапно желудок сводит, и я давлюсь.

Одобрение исчезает с лица Рассела.

– Медленнее.

Я кусаю еще и снова давлюсь. Он хочет забрать сэндвич, но я бездумно прижимаю еду к груди. Жилка у него на шее начинает пульсировать, он вырывает из моих рук сэндвич и бросает в мусорное ведро.

Я снова это сделал. Сражался. Сражался. Хватит сражаться.

Я дрожу, добираюсь до чемодана, но он захлопнут. Обеими руками поднимаю тяжелую крышку и залезаю внутрь. Вскоре я слышу замок. Запертый в темноте, я начинаю плакать.

Приходит воспоминание – такое ясное. Как я лежал на матрасе, в садике, во время тихого часа, и так тосковал по родителям, как можно тосковать только по мертвым. Я принялся плакать и звать их. Мне было где-то года три или четыре. Помню, я верил, что если произнесу их имена, они услышат меня, где бы ни были. Буквально видел, как мои мысли пробиваются сквозь облака прямо в космос и ищут цель. Родители услышат меня и придут.

Знаю, это бесполезно, но я ловлю себя на том, что делаю тот же трюк. Транслирую мысли и шепчу имена. Пытаюсь отправить послание, которое никто никогда не получит.

Адам

– Да что с тобой такое? – спрашивает Эмеральд. Мы лежим у нее на кровати под покрывалом с бабочками. Эмеральд пристроилась у меня на груди, я перебираю ее распущенные волосы и глажу обнаженное плечо. – Ты сегодня принимал таблетки?

– Да. А что?

– Не знаю, ты какой-то беспокойный.

– Я всегда беспокойный. – Но я понимаю, о чем она. Я и правда дергаюсь больше обычного, но дело не в СДВ, а словно…

– Ты нервничаешь?

– Нет. – Она же знает, я никогда не нервничаю.

– А выглядит именно так.

Я целую ее, пытаясь отвлечь нас обоих.

– А, да, – говорит Эмеральд пару минут спустя. – Ты почему сегодня не отвечал на телефон? Я тебе раз сто писала.

Я со стоном прячу лицо в ладони.

– Нет, Адам. Скажи, ты ведь снова не…

– Ладно, я был в машине. Подключал телефон и забыл, что на подставке стоит стакан воды. То есть я никогда так раньше не делал. Всегда стояла бутылка!

– И ты сунул телефон прямо в воду.

– Мама сказала, что с нее хватит. Этот она заменять не будет.

– Разве можно ее винить, – смеется Эмеральд. – Это какой, десятый телефон за год?

– Четвертый.

– Попробуй рис.

– Что?

– Сунь телефон в чашку с рисом. Он вытягивает влагу. – Она целует меня в грудь и ложится обратно. – Ты же помнишь мой номер?

Эмеральд заставляет меня выучить ее номер из чисто практических соображений, мол, я вечно теряю или разбиваю телефоны, но подозреваю, она просто считает, что это романтично.

– Ага.

Она снова меня целует, и несколько минут мы молчим. Затем Эмеральд спрашивает:

– От Джулиана по-прежнему нет вестей?

– Нет. Это так странно. Больше недели прошло, и тишина.

– Он же позвонил тебе на прощание?

– Да…

– Может, он просто занят. Переезд и все такое.

– Может. – Но я так не думаю. Никак не могу прогнать дурное предчувствие, оно не отпускает меня, как зубная боль. – Завтра пойду к нему домой. Попрошу номер его тети.

Эмеральд садится и смотрит на меня.

– Думаешь, его дядя даст тебе номер?

Нет. Не даст, просто назло.

– Я его заставлю.

– Я поеду с тобой, – объявляет Эмеральд одновременно тревожно и весело.

– Нет. – Не хочу подпускать ее к тому парню. – Сам управлюсь.

Джулиан

Помню, однажды у меня разболелся зуб, и весь мир сузился до одной этой ноющей точки. Больше ничего не существовало. Такая боль ограничивает, и от нее можно избавиться только если выдрать ее с корнем и выбросить прочь.

И вот я чувствую такую боль, на спине, справа, ниже грудной клетки. Болит все тело, но ощущение, что все сливается туда.

Постепенно очагов боли становится столько, что я не знаю, какой хуже. На краткий миг сквозь боль пробивается мысль, но тут же исчезает. Словно в голове застряла песня, только без слов. Размеренный ритм, пульсация, больбольболь. И выключить невозможно. Никак.

Рассел открывает чемодан.

– В душ, – приказывает он. – От тебя несет.

От боли я не могу двигаться.

– Живо.

Я распутываю конечности. У меня нет сил на крик, но я все равно его слышу, слышу, как он рикошетит у меня в голове.

По лицу текут слезы. Я стаскиваю штаны и заползаю в душ, но не могу повернуть вентиль. Рассел кладет на бортик бритву и уходит. Я не могу ее взять. Больно даже просто сидеть, поэтому я падаю.

Я лежу на боку, на холодном фарфоре – и слышу, как звонят в дверь.

 

45

Адам

Я нетерпеливо жму звонок снова. Дорогая тачка Рассела на подъездной дорожке, так что он точно дома. Наконец дверь распахивается. Дядя Джулиана выглядит довольно паршиво. Мятая одежда, щетина, темные от пота волосы падают на лоб.

– Да? – спрашивает он с натянутой улыбкой.

Это человек, который ударил Джулиана, взрослый, таких габаритов, что Чарли рядом с ним выглядит слабаком. Я глотаю бурлящую в груди ярость, открываю рот, чтобы спросить номер телефона, но вместо этого выпаливаю:

– Можно, я кое-что заберу из комнаты Джулиана? Я одолжил ему книгу и хотел бы ее назад.

Он хохочет, будто услышал шутку.

– Ты одолжил Джулиану книгу.

– Да.

– Он забрал все свои вещи.

– Он мне сказал, что забыл ее прихватить. Мол, она в комнате осталась.

– Он тебе сказал? – Его темные глаза сужаются. – Когда это?

– Э… пару дней назад. – Судя по взгляду, он знает, что я лгу. – Наверное, я просто проверю. – Пытаюсь протиснуться в дом. Глупо. Неужели я правда решил, будто номер на стене напечатан?

Рассел выпихивает меня прочь, выходит сам и захлопывает дверь. Он наклоняется вплотную ко мне и скалит свои мелкие белые зубы.

– Я сказал: его здесь нет.

Как хорошо, что Джулиан больше с ним не живет. Совершенно жуткий тип, а уж в глазах Джулиана и вовсе, должно быть, монстр. Я делаю шаг назад и поднимаю руки.

– Ладно, я понял. Я потерял номер его тети. Дайте мне его, и я уйду.

– Ты потерял ее номер. – Да что у него за манера все повторять, причем таким тоном, что сам начинаешь в себе сомневаться?

– Да?

– У него твой номер есть?

– Да.

– Значит, если он захочет с тобой поговорить, то сам и позвонит.

И как в прошлый раз, он захлопывает дверь у меня перед носом.

Джулиан

Мне показалось, Рассел с кем-то разговаривал, но теперь наступила тишина.

– Что ты делаешь? – кричит он, войдя в ванную. – Ты просто тут валяешься!

Я пытаюсь ему ответить, но не могу. Слышу, как поворачивается вентиль, и на меня льется вода, такая же ледяная, как дождь, под которым подвозил меня Чарли. Рассел продолжает орать, приказывает мне выкупаться, побриться, помыть волосы. Я пытаюсь поднять руки, но мне больно, и я начинаю плакать.

– Если не собираешься мыться, то выметайся!

Каждое движение медленное и мучительное. Натягивание пижамных штанов превращается в пытку. Я забираюсь обратно в чемодан. Он закрывается, и меня окутывает темнота.

Думай о хорошем.

Элиан. Я на корабле. Могу уплыть куда угодно.

Но картинка искажается.

Чемодан съеживается, будто я тоже становлюсь меньше, а потом куда-то уплывает. В расщелину меж мирами. В ту долю секунды, куда попадает Элиан, когда отправляется из одного места в другое. Длинная полоса океана между берегами, которую так боятся эскимосы.

Место, где ты исчезаешь.

 

46

Джулиан

Моя лампа, та, что на подставке в виде полумесяца, видимо, сломалась или перегорела, потому что в комнате хоть глаз выколи. На краю постели сидит папа; наверное, услышал, как я плачу. Он убирает с моего лица влажные волосы. Мне так жарко. Почему мне так жарко?

Сейчас лето… Сегодня мы смотрели на фейерверки. Гуляли по пляжу. Я нашел самую большую раковину, какую только видел. Мама назвала ее моллюском. Сказала: «Приложи ее к уху. Слышишь? Воздух ударяется о стенки, и кажется, будто шумит океан».

Но мне слишком жарко. Плохо. Болит голова. Хочу мокрую тряпку. Хочу включить телевизор. Хочу к маме. Пытаюсь донести все это до папы, но он говорит:

– Пора спать.

– Я не могу.

Он делает вид, что не слышит, как всегда, когда я говорю, что не хочу спать. Но сейчас все иначе. Мне плохо. Мне больно.

Папа что-то у меня спрашивает.

– Сколько звезд?

– Я не знаю.

– Ты знаешь правила, – мягко упрекает папа. – Сколько?

Я смотрю вверх, на абсолютно черное небо.

– Я не вижу звезд.

 

47

Джулиан

Сколько прошло времени? Света нет. Я что, его пропустил? Или еще слишком рано? Сколько я пролежал в этой раковине? Я эхом мечусь по ней, бьюсь о стенки целую вечность. Я не настоящий.

Я мокрый. Голодный. Он не придет.

Темно.

Мне страшно.

Я никогда не выберусь наружу.

Я кричу и царапаю стены раковины. Ярко вспыхивает боль, щелкают кости, но я продолжаю биться.

А потом падаю.

Лицо бьется обо что-то холодное. Металлическое.

Нащупываю две дырочки. Пытаюсь просунуть палец в одну из них, но натыкаюсь на что-то мягкое, твердое и холодное. Моя раковина перевернулась. Мне надо выправиться, иначе я утону. Я бьюсь плечами о стены, но раковина слишком тяжелая. Я борюсь с металлом, гравитацией и волнами. Но я так устал.

Глубокие хриплые вдохи.

Я слышу океан внутри раковины.

Адам

Я просыпаюсь сам не свой. Уже не помню, что за кошмар мне приснился, но помню ощущение – будто я задыхаюсь. Вскакиваю с кровати, теперь мне не уснуть. Тихонько выскальзываю из дома, чтобы не разбудить маму, сажусь в машину, хочу ехать к Эмеральд… и понимаю, что она, наверное, тоже еще спит.

Все заведения закрыты, я бесцельно еду куда глаза глядят и вдруг оказываюсь перед домом Джулиана. Фонари отражаются в двух рядах квадратных окон, отчего они похожи на оскаленные зубы. В доме не горит свет – логично, уже за полночь. Машины Рассела на дорожке не видно, но он мог убрать ее в гараж.

Я шагаю к входной двери и звоню. Звук эхом прокатывается по дому, и я невольно ежусь. Наверное, Рассел мне задницу надерет за то, что я его разбудил. Ну и пусть. Раз я сюда приехал, то не уйду без номера телефона.

Вот только свет не загорается, а разъяренный придурок не выскакивает из-за двери. Дома явно никого нет, но что-то не дает мне вернуться назад в машину.

То, что я делаю дальше, – огромная глупость, и я сразу лихорадочно начинаю придумывать, что скажу полиции, когда та приедет. Мол, я не принимаю таблетки от СДВ, а импульсивность – главная особенность моего поведения. И не моя вина, что я высадил ногой окно моего друга.

Сигнализации не слышно. Я просовываю руку сквозь разбитое стекло, стараясь не порезаться, и поворачиваю задвижку. Поднимаю раму и осторожно залезаю в дом, только падаю с жутким грохотом. Да, взломщика из меня не получится.

Я поднимаюсь на ноги, ожидая, что сейчас в комнату ворвется Рассел и заорет на меня, мол, как я смел влезть в его дом. А может, он принял меня за чокнутого преступника и заряжает ружье? Я замираю.

В доме царит звенящая тишина.

Я вхожу в ту комнату, где по идее жил Джулиан, и втягиваю затхлый воздух. Затем включаю свет. У стены стоит чемодан.

– Джулиан? – зову я, хотя если бы в доме кто-то был, мое фантастическое появление не осталось бы незамеченным. Я прохожу мимо комода и чемодана в ванную, заглядываю в гостиную и возвращаюсь в спальню. Пробую чемодан – тяжелый, все еще собранный.

Снова брожу по комнате. Тут ничего нет, но что-то явно не так. Выдвигаю ящики, ищу сам не знаю что, потом встаю на колени и пытаюсь открыть чемодан.

Он стоит на боку, и я с кряхтением кладу его плашмя. Чемодан куда тяжелее, чем я ожидал. Секунду я смотрю на него, гадая, зачем в мощном кофре дырочки побоку. Потом в голову приходит догадка… такая страшная, что сердце подскакивает к горлу и стучит, заглушая все прочие мысли.

Я дергаю замок, но он не поддается. Серебряная вспышка привлекает мое внимание. На комоде лежит ключ. Негнущимися пальцами я отпираю тяжелый замок и поднимаю крышку.

 

48

Адам

В ушах звенит как после контузии. Все отходит на второй план и меркнет. Я оглушен. Ослеплен. Пульс так замедляется, что я холодею и не могу пошевелиться.

Внутри чемодана Джулиан.

Его тело изогнуто под немыслимым углом. Руки и спина усеяны ярко-красными рубцами и лиловыми синяками. Под носом и на губах запеклась кровь. Ребра отчетливо видны сквозь кожу. Лопатки торчат, точно заостренные крылья.

Внутри чемодана вонь сильнее – смесь пота, крови и мочи. Джулиан не шевелится, не реагирует на падающий на него свет. И не дышит.

А потом я улавливаю еле заметное движение под острыми плечами, такое крохотное, что сомневаюсь, не почудилось ли мне. Затем слышу звук – короткий хриплый вдох.

Джулиан открывает глаза.

Я испытываю такое огромное облегчение, что ноги подкашиваются. Он жив, но, кажется, не видит меня. Джулиан моргает, глаза у него слезятся, будто он смотрит на солнце.

Джулиан дергается, вроде как хочет подняться, но не может. Я пытаюсь его вытащить, но он снова скрючивается на дне чемодана. Меня осеняет ужасная догадка – Рассел. Он это сделал, и он может вернуться в любую секунду. Я тянусь в карман за телефоном, а потом вспоминаю – черт, сотовый все еще у меня на прикроватной тумбе, в чашке с рисом.

Я начинаю говорить, снова и снова повторяю имя Джулиана, пытаюсь, чтобы вышло помягче, хотя сам просто в панике. Тянусь к нему, и на сей раз он дает себя поднять. Я стараюсь не задеть синяки и порезы, но это невозможно. Я подхватываю его под тонкие руки, но у Джулиана подкашиваются ноги, и он сползает на пол.

– Открой его, – говорит он. – Пожалуйста.

– Джулиан, ты свободен. Ты свободен.

– Открой его… для звезд.

Бессмыслица какая-то.

– Джулиан.

Он на животе ползет по полу, снова пытается открыть чемодан, но рукам не хватает сил.

– Все хорошо. Тебе не нужно туда возвращаться.

Но он все равно отчаянно сражается с крышкой, бормоча что-то про звезды. Пытаюсь схватить его, но он съеживается и прикрывает руками голову.

– Джулиан! – Я боюсь, что Рассел вот-вот вернется. – Нам надо уходить.

Он моргает. Кажется, начинает что-то понимать.

– Адам?

– Да.

– Ты меня видишь?

– Я тебя вижу.

Он кивает и закрывает глаза.

Я легко его поднимаю. Хочется верить, что дело в адреналине, но подозреваю, Джулиан действительно так отощал.

На улице он безжизненно повисает у меня на руках и перестает дышать.

Я врываюсь в автоматические двери пункта «Скорой», несу Джулиана, а сам переживаю, что все делаю не так. Его голова болтается как у куклы, мне нужно двигаться медленнее, зафиксировать ему шею, но Джулиан такой неподвижный. Его кожа липкая и холодная, как у рептилии.

Я замираю и обвожу взглядом пустое белое помещение. Где же толпы плачущих, истекающих кровью пациентов? Где женщины, с криками держащиеся за животы, пока их везут в родильное отделение? Где долбаные доктора?

На противоположной стороне, за небольшим окошечком сидит женщина и спокойно что-то печатает на компьютере. Я бегу к ней и кричу:

– На помощь!

Она точно меня видит – мы встретились глазами, – но ее лицо ничего не выражает. Женщина медленно встает и выходит в дверь в задней части своего стеклянного кабинета.

– Эй! – Я кружусь, оглядывая пустую комнату.

Минутой позже двойные двери распахиваются, и женщина с каким-то бородатым парнем медленно подвозит к нам каталку. Может, такая неспешность должна меня успокаивать, но эффект обратный.

– Ему очень больно, – говорю я им.

Они забирают у меня Джулиана и укладывают его на каталку. Я иду за ними, а они везут ее с тем же безразличием, как везли пустую. На ходу я пытаюсь ответить на их вопросы, но я словно пьяный. Все объяснения получаются бессмысленными и невнятными.

Джулиана запихивают в крохотную комнатку, где сонная дама надевает ему манжетку, чтобы измерить давление. Аппарат пищит, она что-то тихо говорит бородатому парню, и внезапно все забывают про неспешность. То, как они вмиг из скучающих превращаются в бешеных, просто пугает.

Из ниоткуда появляется дюжина санитаров и дружно принимается за дело, умудряясь ни разу не столкнуться друг с другом. Они быстро переговариваются, но я не понимаю ни слова. Лишь прижимаюсь к стене и стараюсь никому не мешать.

Одна женщина вводит иглу в руку Джулиана и прикрепляет ее пластырем, пока кто-то еще надевает ему на лицо кислородную маску. Высокий мужчина в черной униформе вкатывает огромный квадратный аппарат и быстро прикрепляет к груди Джулиана круглые белые присоски. У каждого кружка есть серебряный наконечник, и мужчина подсоединяет их к проводу, что тянется к его аппарату. Кто-то еще берет длинный шнур от манжетки, что все еще на руке Джулиана, и подключает к другой машине. Еще одна медсестра крепит белый зажим ему на указательный палец; от кончика зажима тянется длинный тонкий шнур.

Через пять минут Джулиан весь в проводах, в окружении дюжины аппаратов. Он киборг. Научный эксперимент.

Внезапно все расступаются перед молодым мужчиной в голубой униформе. Он склоняется над Джулианом, приподнимает ему веки большим пальцем и светит фонариком в глаза. Джулиан моргает, открывает рот, будто хочет что-то сказать, а потом снова вырубается.

Доктор по-прежнему смотрит на него, но обращается ко мне:

– Что с ним произошло?

Теперь мой рассказ более внятен: чемодан. Я нашел его в чемодане. Доктор начинает задавать вопросы, на которые у меня нет ответов. Я не знаю, сколько Джулиан там пролежал. Не знаю, когда он последний раз ел или пил. Не знаю, откуда у него все эти рубцы и синяки.

Мужчина в черном отсоединяет провода от груди Джулиана, убирает присоски и объявляет, что ЭКГ в норме.

– Что это значит?

– Сердце, – поясняет доктор, – в порядке. Но давление слишком низкое.

Я смотрю на провод, что тянется от руки Джулиана к черному экрану с рядами мигающих зеленых цифр.

Невысокая женщина вкатывает тележку с пробирками. Меня начинает подташнивать, когда она набирает из руки Джулиана образец за образцом. Наконец женщина уходит, добавив в свою коллекцию пять полных пробирок.

Приходит новая медсестра, приносит пластиковый пакет с какой-то жидкостью и цепляет его на вешалку у кровати. Затем раскручивает от него узкую трубку и подсоединяет к игле в руке Джулиана.

Джулиан. Боже. Он всегда был таким хрупким, но сейчас кажется бесплотным. Каждое ребро гротескно торчит, сердце почти видно сквозь кожу.

– С ним все будет хорошо? – спрашиваю я вслух.

– Узнаем больше, когда получим результаты анализов. – Такой ответ доктора меня не очень-то обнадеживает. – Еще я хочу проверить его на томографе и МРТ.

– Томографе? Почему…

Не успеваю я договорить, как сестра берет меня за плечо и спрашивает, не могу ли я выйти в коридор. Прямо за дверью стоят трое полицейских с шипящими рациями. Один из них, большой и хмурый, направляется ко мне.

 

49

Адам

– Вы правда полицейский? – спрашиваю я.

Он смотрит на меня и показывает значок.

– Так вы не сорвете одежду и не станете танцевать? – Понятия не имею, почему это все несу. Может, у меня нервный срыв. Офицер Кларк – судя по серебряному значку на лацкане – больше похож на стриптизера, чем на настоящего полицейского, ну или у него форма после стирки села. Но если он до этого на меня не злился, теперь-то уж точно.

Кларк прижимает меня к стене и рычит:

– Заткнись и давай сюда права. – Я достаю их из бумажника. Офицер внимательно их рассматривает, будто ищет там подсказки, затем передает другому копу. – Ты его нашел?

– Да.

– Расскажи подробно, что произошло.

Теперь моя история еще внятнее, но все равно не особо логичная.

– Ты вломился в его дом?

– Да.

– Потому что у тебя было плохое предчувствие?

– Да.

– А с чего оно у тебя возникло?

Я рассказываю, как пару месяцев назад дядя Джулиана того избил, так что да, у меня было плохое предчувствие.

– Ты сообщал в полицию?

– Нет.

Его лицо не выражает открытого осуждения, он все так же хмурится, но я кожей чувствую, как офицер недоволен. Мне следовало сообщить. Я знаю. Затем он спрашивает:

– Где его родители?

– Умерли.

– Еще родственники есть?

– Нет.

Суровая правда, которую неприятно говорить вслух. У Джулиана нет семьи. Вообще.

Кларк начинает задавать вопросы, на которые я не могу ответить.

– Где работает Рассел?

– Не знаю.

– Где он сейчас?

– Не знаю. Мне правда нужно вернуться в па…

– Нет, тебе нужно ответить на мои вопросы.

Я сжимаю руками голову, сражаясь с желанием выдрать себе волосы.

– Я не знаю.

Офицер хмурится еще сильнее – не думал, что это возможно.

– Жди здесь у стены.

Все трое полицейских собираются в круг, словно футболисты на поле. Они говорят слишком тихо, я не могу ничего разобрать.

А перед глазами стоит картинка: Джулиан, скрюченный в чемодане, словно его с небоскреба скинули. Чемодан стоял на боку, отверстия были закрыты, но как долго?

А если бы я не смог его перевернуть? Если бы вообще не пришел?

Один из копов, помоложе и постройнее, поднимает голову.

– Ты сегодня что-то принимал?

– Что?

Он подходит ко мне, прямо как офицер Кларк, пристально заглядывает в глаза и принюхивается.

– Почему ты так дергаешь ногой?

– Я нервничаю! И у меня СДВ.

– А ну убавь тон. Сейчас же.

– Извините. Ночь выдалась ужасная, а я просто хочу увидеть друга.

Взгляд его темных глаз смягчается.

– Подожди еще минуту.

Подходит Кларк и сует права в мою ладонь.

– Мы вернемся позже, хотим побеседовать с мальчиком.

Отлично.

Я возвращаюсь в палату, а из нее как раз выкатывают Джулиана. Медсестра говорит, что везет его на рентген, и это надолго.

Я стою в тихой комнате, тупо смотрю на пустое место, где секунду назад была его кровать. Ноги дрожат, и я вспоминаю, как на первом курсе в августе решил принять участие в марафоне. Как стучало в висках, как тряслось тело, как небо превратилось в тысячу черных точек.

Ноги подкашиваются, и я сползаю по стене на пол. Так близко плитка кажется мрачнее, чем полагается больничному полу. Надо кому-нибудь об этом рассказать.

Не знаю, сколько я так просидел, прежде чем смог встать и попросить у сестры воспользоваться телефоном. Есть только один номер, который я знаю наизусть.

Я и не думал, что после нашего разговора Эмеральд позвонит всем, кого мы знаем. Джулиан был бы в ярости, но я, видя, как мои ближайшие друзья вбегают в вестибюль кто в пижаме, кто в спешно накинутой мятой одежде, неожиданно ощущаю жжение в горле.

Встревоженные Эмеральд, Чарли, Элисон, Джесс, Камила и Мэтт полукругом окружают меня, и снова мне приходится объяснять, что произошло. На этот раз я держусь как профессионал и спокойно перечисляю все факты.

Похоже, паузу, которую я беру, чтобы перевести дыхание, они воспринимают как сигнал начать плакать. Эмеральд и Элисон разражаются слезами, и боже, даже у Чарли подозрительно блестят глаза, прежде чем он успевает отвернуться. Я растягиваю губы в ободряющей улыбке, заверяю их, мол, все хорошо. Им надо пойти домой и поспать. Друзья ошеломленно на меня смотрят, а потом почти синхронно усаживаются рядом. Жжение в горле усиливается, и я лишь судорожно киваю.

Говорю им, что схожу спрошу о Джулиане, и возвращаюсь несколько минут спустя, зная не больше, чем прежде. Все сидят со скорбным видом, словно на поминках. Эмеральд все еще тихо плачет на одной из серых больничных скамеек; ее лицо в красных пятнах. Неподалеку примостился Джесс – что примечательно, без наушников. Он отбивает пальцами по столу какой-то размеренный торжественный ритм.

На другой скамье Камила и Мэтт держатся за руки. На обоих красные пижамы в клетку. Интересно, они всегда так делают – в смысле, одинаково одеваются, когда дома?

На другой стороне огромной комнаты Чарли нарезает круги, точно рассерженный пес. Элисон бледной тенью следует за ним. Все потрясены. Я хожу от одного человека к другому, точно хозяин на самой депрессивной пижамной вечеринке в мире. Целую Эмеральд в макушку, обнимаю Джесса, сую купленные в автомате сухарики в кулак Чарли, но не уверен, действительно ли им это помогает.

В четыре часа утра я в тысячный раз возвращаюсь в палату Джулиана, и доктор говорит мне, что результаты готовы.

В целом все нормально. Мозг не пострадал. Органы работают. Но Джулиан истощен, обезвожен, испытывает проблемы с дыханием, и давление по-прежнему слишком низкое. Его определили в госпиталь и перевели в палату, где он и останется, пока не окрепнет.

Когда я передаю все это друзьям, мы вроде бы должны все прыгать от радости, но вместо этого устало поникаем, будто сами истощены.

Эмеральд берет меня за руку и тянет, словно ждет, что я уйду с остальными.

– Я останусь.

– Тебе надо поспать.

– Я посплю здесь.

– Адам… – Она хочет что-то сказать, но просто целует меня и уходит с ребятами.

Я смотрю им вслед, пока они не исчезают за автоматическими дверями.

* * *

В новой палате Джулиана темно, только над кроватью панель ламп дневного света. Он похож на музейный экспонат; каждая царапина или синяк четко видны. Указательный и безымянный пальцы на правой руке в бандаже. На лице кислородная маска, а вокруг так же много аппаратов, как и прежде. От него пахнет антисептиком: наверное, его помыли, прежде чем переодеть в больничную робу.

Меня вдруг одолевают мрачные мысли. Наверное, Рассел уже вернулся домой и обнаружил, что Джулиана в чемодане нет. А вдруг дядя попытается его найти? Вдруг явится сюда?

Я подскакиваю, когда пухлая медсестра касается моего плеча и говорит, что присмотрит за Джулианом до конца своей смены, до семи часов.

– А что у него с пальцами? – шепотом спрашиваю я, хотя он и не думает шевелиться.

– Сломаны. – Должно быть, чувства отражаются у меня на лице, потому что она добавляет: – Ему не больно. Доктор дал ему морфий. – Где-то над головой звучит мелодия, словно из какого-нибудь фургончика с мороженым. – Новый ребенок.

– Что?

– Эту колыбельную включают на всю больницу, когда рождается новый ребенок. – Она улыбается, будто это мило, но мне становится не по себе. Ну то есть все пациенты в госпитале ее слышат, но зачем? Чтобы, умирая, думать о круге жизни и перерождении?

Сиделка указывает на оранжево-желтое кресло у окна.

– Оно раскладывается в кровать. Я принесу тебе чем укрыться.

– Спасибо. – Здесь холодно, даже холоднее, чем в школе. Разве это полезно для больных?

Вскоре я лежу под тонким покрывалом на твердой раскладушке в той же комнате, что и Джулиан, и вспоминаю, как мы в детстве спали с ним вместе, только теперь его сопение механическое и громкое, будто он дышит в микрофон.

Я измотан, но из-за нервов не могу расслабиться. Когда Джулиан жил у нас, иногда у него случались проблемы со сном. Помню, однажды, почти заснув, услышал, как он меня зовет.

– Адам?

– Что?

– Ты меня видишь?

Сквозь шторы на окне проникало как раз достаточно света.

– Да, вижу.

– Мне страшно.

– Почему?

– Не знаю.

– Постарайся уснуть.

– Не могу. Мне страшно.

– Просто думай о хорошем. Мама так мне говорила, когда я был маленьким.

– А ты тоже боялся?

– Иногда.

– И о чем ты думал?

Я повернулся на бок и посмотрел на него. Вертикальная полоса света падала на его лицо, точно маска.

– О Человеке-пауке.

Джулиан скептически воззрился на меня:

– Представлял, что Человек-паук – это ты?

– Нет, я представлял, что я – это Человек-паук.

– И ты переставал бояться?

– Ну вроде да. Я думал о фильмах, прокручивал их в голове. А потом просто засыпал.

– Но Человек-паук страшный.

– Ничего подобного. Он потрясающий.

– Мне не нравится тот парень с металлическими щупальцами.

– Доктор Осьминог? Ну да, он довольно страшный. Ладно, забудь о нем. Думай о том, что тебе нравится.

– Я не знаю, что мне нравится.

– Знаешь. Подумай.

– Элиан Маринер?

– Ладно, подумай о своей любимой книге про Элиана, держи картинку в голове и не отвлекайся больше ни на что.

Он крепко зажмурился.

– Получается?

Он кивнул.

– Где ты?

– На корабле Элиана. Я лечу.

Теперь механическая версия дыхания Джулиана разносится по комнате. Жжение в горле становится сильнее. Что-то горячее и мокрое льется по щекам. Я плачу, сильно, но беззвучно, уткнувшись в жесткое больничное покрывало. Я хочу остановиться, но перед глазами стоит лицо девятилетнего Джулиана, когда я дал ему свой блестящий совет, лицо, полное страха и сомнения, потому что он, должно быть, уже знал правду. Супергероев не бывает, а если они и есть, то приходят слишком поздно.

 

50

Адам

Я просыпаюсь от того, что кто-то хнычет. Медсестра, сложенная как рестлер, тыкает иголками тощую руку Джулиана. Ну куда им еще больше крови?

Я бросаю взгляд на часы на прикроватном столике – сейчас только половина восьмого. Наверное, я уснул, хотя не знаю как. Всегда думал, что больницы – тихое спокойное место. А тут полно приборов, которые пищат, как сигнализация на машине, медсестры снуют туда-сюда каждые пять минут, а еще пациенты кричат от боли.

Я встаю; спина ноет.

– Эй, Джулиан, ты в порядке? – Он не открывает глаза, но снова всхлипывает, когда сестра вытаскивает иглу и вонзает ее снова.

– Обязательно так грубо? – спрашиваю я ее.

Дама бросает на меня хмурый взгляд.

– У него плохие вены. – Хватает другую руку, затягивает на ней резиновый жгут и хлопает по коже тыльной стороной затянутой в перчатку ладони. Пара слезинок выкатывается из-под его век и стекает к ушам.

– Джулиан?

Он все еще без сознания, накачан препаратами, но явно чувствует уколы. Наверное, так страшно ощущать боль, но не иметь возможности что-то сделать.

Я кладу ладонь ему на лоб, словно измеряю температуру.

– У нее получилось, – говорю я ему, когда кровь наконец льется в шприц. Набрав пять пробирок, сестра увозит свою тележку из комнаты. Щеки Джулиана все еще мокрые, но механическое дыхание выравнивается. Я падаю обратно на свою раскладушку, которая чуть мягче пола, и рассматриваю комнату.

Наверное, прошлой ночью я ее не разглядел, потому что теперь, при дневном свете, понимаю, что это педиатрическое отделение. На главной стене нарисованы дикие и домашние звери, живущие в полной гармонии под огромной радугой. Тема скорее подходит четырехлетке, а не мальчику четырнадцати лет, а приторная радость только еще больше расстраивает.

– Адам?

В дверях стоит мама.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я.

Она не отвечает, лишь с ужасом смотрит на Джулиана. Представляю, что она видит. Тощие конечности. Рубцы. Провода.

– Я всегда заглядываю к тебе перед тем, как поехать на работу. – Она говорит со мной, но смотрит на него. – Мне пришлось тяжело, когда ты сел за руль, и больше не надо было отвозить тебя в школу. Тяжело не прощаться с тобой по утрам. – Ее губы дрожат. – Когда я утром не нашла тебя в постели, то разволновалась. Знаю, это глупо, но первая мысль была, что тебя похитили. Я вечно боялась этого, когда ты был маленьким. Мы с тобой пошли в продуктовый магазин, а ты сидел в тележке и норовил поболтать со всеми. Ты не боялся незнакомых людей. Я волновалась, и раз не могла позвонить тебе, набрала Чарли.

Слезы катятся по ее лицу, и я обнимаю маму.

– С ним все будет хорошо.

Она выпрямляется, внезапно придя в ярость.

– Да. Будет.

Джулиан все утро дрейфует на границе сознания. Каждый раз, когда он плачет, медсестра вводит ему обезболивающее через капельницу. Я подтаскиваю металлический стул поближе к его кровати.

Я как раз ковыряю присланный из кафетерия обед, когда в палату входит высокая крепкая дама с гладкой темной кожей. На ней лиловый блейзер с наплечниками, такого же цвета юбка и цветастый шарф на шее. Она будто сбежала из ситкома восьмидесятых и умудряется выглядеть одновременно царственно и забавно.

– Адам Блейк? – спрашивает она, протягивая холеную руку.

– Да? – Я осторожно ее пожимаю.

– Меня назначили опекуном Джулиана.

 

51

Адам

Для пущего официоза дама вручает мне визитку, которая гласит: Делорес Картер, лицензированный больничный социальный работник.

– Я его временный опекун, – прибавляет она. – Буду представлять его интересы в суде. В таких ситуациях кто-то должен принимать решения, пока не выберут постоянного опекуна. – Делорес оглядывает комнату и замечает покрывало на раскладушке. – Ты здесь сам по себе?

– Да.

– А где твоя мать?

– Мне уже восемнадцать. – Она сопит; мои слова не произвели на нее впечатления. – Джулиану не нужен опекун. Я только что говорил с мамой, она хочет связаться с судьей. Джулиан жил у нас дома, мне восемнадцать, так что мы можем принимать решения о…

– Постой, постой, переведи дух.

Я следую ее совету и готовлюсь дать отпор, если она попробует меня выставить.

– Я не встречалась с Джулианом, но не собираюсь ограждать его от друзей. Ничего хорошего из этого не выйдет.

– Спасибо, – бормочу я и сажусь, ощущая внезапную слабость.

Делорес берет другой стул.

– Вечно они так. – Ее голос мягкий, но полон скрытой силы, будто она уже не раз такое видела.

– Хм? – Я пытаюсь сосредоточиться. Знаю, надо показать себя ответственным, но я издергался и устал.

– Постоянно выгоняли людей. Не пускали отцов в родильные палаты, родственников к пациентам. Теперь стало попроще.

– Почему?

– Потому что люди намного быстрее поправляются, если рядом те, кто их любит.

На глаза наворачиваются слезы, я чувствую короткую вспышку паники. Боже, я сейчас что?.. Да, я снова плачу. А женщина, которую я пять минут как знаю, прижимает мое лицо к своему лиловому плечу.

Я не сопротивляюсь.

Где-то в пять часов приходит Эмеральд и приносит желтый горшок с каким-то высоким экзотическим цветком. Она, как обычно, идеальна; волосы закручены и заплетены так, будто Эмеральд заехала сюда по дороге на бал.

При виде Джулиана она замирает, прямо как мама, просто стоит и смотрит, не говорит и не двигается. Я забираю горшок из ее дрожащих рук и ставлю на тумбочку в углу. Киваю в сторону коридора, и она выходит вместе со мной. Там на стенах другая картина – подводная вечеринка с улыбающимися русалками, акулами, дельфинами и прочими рыбами.

– Я не ожидала увидеть его таким, – шепчет Эмеральд. Я киваю. Ей нет смысла объяснять, о чем она. – Меня привез Мэтт. Они с Камилой внизу. Хотели подняться, но не знают, стоит ли.

Я скрещиваю руки на груди и прислоняюсь к стене рядом с самым счастливым осьминогом, какого только видел.

– Нет. Пока нет.

– Ты выглядишь уставшим, – говорит она. – Тебе, наверное, надо пойти поспать.

– Ага, прямо сейчас и прилягу.

Она вздрагивает. В ее голубых глазах смущение и боль, но я не прошу прощения. Ее волосы идеальны, но что-то в этом меня тревожит.

– Адам…

– Мне пора обратно.

Она пожимает мою руку. Я не отвечаю.

 

52

Адам

Второй день в больнице очень похож на первый. Джулиан спит. Я хожу, сижу, ем скудные передачки из столовой. Бездельничанье прерывается только визитами Делорес, мамы и друзей, которые не проходят дальше вестибюля. Палата теперь вся набита цветами, шариками и мягкими игрушками.

Я сижу на стуле у кровати Джулиана, когда он просыпается, да так внезапно, что я подпрыгиваю. Джулиан хватается за воздух, а потом пытается выдернуть трубки у себя из носа.

– Нет, оставь, – говорю я и перехватываю его руки.

Джулиан замирает и моргает, будто очнулся после кошмара.

– Адам? – Я впервые слышу его с тех пор, как принес в больницу… когда, полтора дня назад?

– Что? – Я держу его, пока не убеждаюсь, что он больше не дергается, затем цепляю ногой стул и подтягиваю ближе. – Ты в порядке?

Глупый вопрос. Кости у него на запястьях выступают гротескными буграми. Жидкий сахар вливается в вены из пакета с трубкой. Машины качают кислород в его легкие, измеряют пульс и давление.

Вместо ответа он шепчет:

– Школа закрыта? – Его голос тусклый, голос хриплый, будто горло болит.

– Не знаю. Я сегодня не ходил. – Я смотрю на часы.

– На… – Он глядит на белые присоски на груди, теребит трубки в носу. Я было хочу его остановить, но он сам роняет руку, словно та становится слишком тяжелой. – На лето.

– На лето? Нет… еще пара недель осталась.

Он так растерян и встревожен, что я жду, когда монитор пульса начнет бешено пищать, как в фильмах.

– Уже следующий год?

Я не понимаю, о чем он. Это бессмыслица, как та, что надо оставить чемодан открытым для звезд.

– Следующий год?

– Я пропустил год. Пропустил лето.

– Нет. Учебный год тот же. Летних каникул еще не было.

Он немного расслабляется и закрывает глаза.

– Хорошо. Я всегда его пропускаю. – Вдруг он снова в панике распахивает глаза, а мои устремляются на монитор. – Но как же? Я был там так долго. Я считал. Но больше не мог считать. Я был в раковине, потом раковина исчезла, и я не знал, где я. Думал, ты пропал. Что все пропали.

– В ра… Ты был в чемодане, Джулиан.

– В раковине. Я был в раковине, совсем один.

Я так пугаюсь, что думаю позвать медсестру, но не могу его бросить. Не хочу расстраивать его своей тревогой, поэтому стараюсь говорить спокойно.

– Это был чемодан.

Джулиан качает головой, но двигается будто в замедленной съемке.

– Ты… уверен?

– Да.

– Как долго?

– Не знаю. Когда я тебя нашел, прошло девятнадцать дней, как тебя забрали из школы.

Его глаза закрыты. Веки выглядят розовыми и прозрачными.

– Адам? – Я наклоняюсь ближе, показать, что я здесь, я слушаю. – А мне казалось не… девятнадцать дней. А как тысяча лет прошло… больше, чем вся моя жизнь до того. Почему?

Мне приходится собраться с силами, потому что это происходит снова. Горящее горло и желание расплакаться. За несколько лет я не проронил ни слезинки, а теперь будто не могу остановиться. Несмотря на желание оставаться спокойным, мне приходится моргать и вытирать глупые слезы, но они всё льются и льются, будто из крана, который мне не завернуть. Я глубоко вздыхаю и пытаюсь ответить на его вопрос.

– Оно не могло ощущаться как вечность.

– Но почему?

– Потому что было слишком ужасным.

– Но почему хорошие вещи не могут длиться вечно? Все было так быстро… до того, как их не стало. Я хотел бы повернуть время назад… замедлить. Почему со временем всегда так? Почему оно тянется там, где ты не хочешь быть, но летит, когда ты счастлив?

Я снова вытираю лицо.

– Не знаю.

Он смотрит в окно, хотя шторы опущены и ничего не видно. Потом его голова падает, как у отключившегося робота.

 

53

Адам

В следующий раз, когда Джулиан просыпается, в палате моя мама и Делорес. Учитывая все обстоятельства, опекунша держится хорошо, пытается уговорить его поесть, но особо не настаивает. Но Джулиан держится настороженно, пока они не замолкают, и тогда он утыкается в пустой экран телевизора.

– Хочешь что-нибудь посмотреть? – спрашиваю я и беру пульт/кнопку вызова сестры, прикрепленный к его кровати. Джулиан не возражает, и я начинаю щелкать по каналам. Когда доходит очередь «Дисней», он кивает. Там идет какой-то сериал про девочку с магическими способностями – я несколько лет его не видел.

Джулиан сосредоточенно внимает телевизору, когда на пороге возникают офицер Кларк с приятелями.

– Мы хотели бы поговорить с Джулианом Харлоу.

Делорес поднимается, высокая и внушительная, в ярко-розовом костюме, вкладывает карточку в ладонь Кларка и твердо заявляет, что никуда не пойдет. Кажется, он впечатлен.

– Ладно. Все, кроме опекуна, на выход.

Перепуганный Джулиан вжимается в кровать. Делорес становится на пару сантиметров выше.

– Ему будет спокойнее, если они останутся.

Она с Кларком долго спорит, затем он указывает пальцем на меня.

– Ты можешь остаться, если будешь сидеть тихо и не встревать. К стене. – Кларку нравится ставить меня к стенке. Мама рассержена, но ничего не говорит.

– Сынок, – обращается Кларк к Джулиану. – Расскажи нам подробно, что произошло.

Джулиан кажется таким крохотным в больничной робе и в окружении копов, которые даже садиться не стали. На лице Кларка появляется нетерпение, когда вместо ответа Джулиан принимается ковырять гипс на одном из сломанных пальцев.

– Нам надо все выяснить, так что буду благодарен за сотрудничество.

Джулиан нервно кивает и впервые тихо с запинками рассказывает, как оказался заперт в чемодане. Я не могу на него смотреть, поэтому пялюсь на стену и сосредотачиваюсь на улыбающейся овце.

Когда он замолкает, мне дурно.

– Ты знаешь, где сейчас твой дядя? – Голос Кларка такой невозмутимый, такой безжалостный, что я злюсь.

– Может, на работе? Он много работает.

– Твой дядя год нигде не работает, – рявкает Кларк, будто думает, что Джулиан врет.

Я отворачиваюсь от счастливой овцы и вижу, как удивленно распахиваются глаза Джулиана.

– Но он ходит на работу. Он всегда…

– Если что-то знаешь, то должен мне сказать, – перебивает Кларк.

– Но я не знаю.

– Ребята, вы не дадите ему передышку? – спрашиваю я.

– Сынок. – Кларк говорит это слово самым снисходительным образом, какой только можно вообразить. – Подожди снаружи.

Джулиан паникует еще сильнее.

– Он не хочет, чтобы я уходил, – указываю я на очевидно перепуганного друга.

– Ты отказываешься покинуть комнату? – Аккуратная фраза больше похожа на вызов.

Делорес встает, словно готова вмешаться, но не успевает она открыть рот, как меня заслоняет собой мама. Кларк опускает руку на кобуру.

– Мэм, сделайте два шага назад. – Ситуация становится смертельно опасной.

– Ну да, она ж такая страшная, – фыркаю я и сердито скрещиваю руки на груди. Жаль, никто не снимает, хотелось бы запечатлеть этот момент, когда я – совершенно не я.

– Если не прекратишь болтать, – Кларк шагает прямо ко мне, – я тебя арестую.

– Вы не можете, – выплевываю я. – Нельзя арестовать человека за то, что он болтает.

Он одной рукой выдергивает наручники и потрясает ими в воздухе.

– Я арестую тебя за препятствие допросу.

Мама плюет на его недавний приказ и берет меня за руку:

– Адам, просто выйди.

– Да вы что, смеетесь? – спрашиваю я Кларка. – Посмотрите на него!

Мама хватает меня за рубашку.

– Адам, выйди. – И это тоже меня злит. Где человек, который мог бы противостоять кому угодно? Бледный Джулиан дрожит на кровати, Кларк в открытую улыбается мне. Я открываю рот, но Делорес быстро качает головой.

– Я буду прямо за дверью, Джулиан, – говорю я. Кипя от злости, я выхожу.

 

54

Джулиан

Когда я открываю глаза, Адам спит на стуле рядом со мной, открыв рот и держа учебник по физике на колене. Высокая медсестра весело со мной здоровается и будит его. Он трет лицо и каким-то образом умудряется выронить книгу, тетрадь и карандаш.

– Слышала, ты готов помыться, – с гордой улыбкой говорит медсестра, держа пластиковый пакет с принадлежностями: свежей робой, бутылочкой шампуня и гелем.

– Да. – Мне надо в душ. Я воняю как чемодан.

Пока сестра отключает меня от капельницы, они с Адамом продолжают разговор о ее сыне, который начали, видимо, когда я уснул. Она оставляет иглу в моей руке, заматывает ее и наказывает мне ни в коем случае не мочить это место. Затем она наклоняется и развязывает первый узел на моей робе.

– Что вы делаете? – Я стараюсь уклониться. Она в шоке, будто не понимает, в чем проблема. – Я сам могу.

Я не краснею, но это всего одна из сотен смущающих вещей, что произошли, пока я здесь. Они задают личные вопросы, касаются самых сокровенных мест и не смотрят, кто еще в этот момент находится в палате.

– Я ему помогу, – вызывается Адам.

– Смотри, чтобы он не упал.

– Хорошо.

Первые пару дней у меня стоял катетер. Потом я использовал пластиковую утку, затем дорос до туалета, но даже за этим пристально следят.

Стоит сестре выйти, как я свешиваю ноги с края кровати и заявляю Адаму:

– Я могу идти.

– Знаю. – Но он держится рядом, пока я не вхожу в ванную и не закрываю дверь. Меня немного трясет, и, пока раздеваюсь, приходится цепляться за серебристую трубу вдоль стены. Роба чем-то напоминает мою старую форму для карате: те же складки и скрытые завязки. Карате я тоже бросил, потому что оно показалось мне слишком сложным. Теперь сложно все. Развязывать узлы. Дышать. Думать.

Лампа с жужжанием мигает над головой. Похоже, скоро перегорит. Дыхание становится тяжелее, хотя я не понимаю, чего боюсь. Мне хочется убежать из крохотной комнатки, но надо помыться. «Ты воняешь», – слышу я голос Рассела.

Никто не знает, где Рассел. Полиция думает, он прячется, но я не могу себе представить, как Рассел от кого-то прячется. Где бы дядя ни был, он в ярости. Я вылез из чемодана.

Отодвигаю штору. Тут ни бортика, ни ступени, вообще никакого барьера – как же комнату не затапливает? Захожу внутрь и встаю у прикрепленной к стене скамейки. Когда задвигаю штору, свет опять мигает, и внезапно пространство сжимается.

Сердце грохочет в ушах. Пот течет по носу. Я не могу дышать.

Я рывком отбрасываю штору.

Вожусь с ручкой двери. Заперто.

Я начинаю царапаться, плачу от боли, задев сломанные пальцы. Распахиваю дверь и падаю наружу.

– Что случилось? – Адам бросается ко мне. – Ты в порядке? – Мои колени подламываются, глаза ищут что-то – звезды. Он хватает меня за руку и поддерживает. – Что произошло?

– Я не знаю.

Он кивает, будто понял, держит меня и дает полотенце.

– Хочешь обратно в кровать? Тебе необязательно сейчас так напрягаться.

– Я должен вымыться.

– Может, оставим дверь открытой?

– Не знаю.

На этот раз Адам заходит вместе со мной и прислоняется к стене.

– Просто прими душ. Я подожду здесь.

Захожу в кабинку и задергиваю штору.

– Адам?

– Я здесь.

Я включаю воду. Она не ледяная, но и горячей не назвать. Я быстро моюсь, чувствуя, как подступают тошнота и головокружение. Колени трясутся, и я держусь за металлический поручень. Помню, как ездил на велосипеде. Так быстро. Мог носиться на нем до бесконечности. Вернутся ли когда-нибудь силы?

Оборачиваю полотенце на талии, прежде чем выйти. Адам дает мне чистую робу, но я хочу настоящую одежду. Опираюсь на него весь обратный путь до кровати, затем он протягивает мне белье и пижамные штаны.

Затем нажимает кнопку вызова и говорит медсестре, что я помылся и можно обратно подключать капельницу, аппарат давления и монитор пульса. Я не хотел, чтобы он ее звал. Я хочу хоть пару минут побыть самим собой, словно я нормальный человек и могу идти куда угодно. Хочу, чтобы тело снова стало моим.

 

55

Адам

Не знаю, сколько я уже сижу в палате. Вышел ненадолго… Когда это было, вчера? Джулиан задремал, я выскочил в коридор и взял пудинг из небольшого холодильника в столовой для посетителей. А когда возвращался, услышал, как Джулиан плачет, потому что проснулся один. С тех пор я не покидал комнату.

Полицейские так и не знают, где же Рассел, отчего мне не по себе, как тому оленю в лесу.

Джулиан ничего не ест, хотя вчера вечером медсестра отчитала его, словно злая бабушка. Он скрючился под ее суровым взглядом и пробормотал, что у него болит желудок.

– Ты должен есть, – настаивала она. – Нам нужно вернуть тебе нормальный вес.

Он уступил и выпил еще один протеиновый коктейль, но к твердой пище не притронулся.

Уже за полночь, он спит, но телевизор работает. Я попытался выключить звук… когда? вчера? – но Джулиан в панике проснулся и сказал, что в палате слишком тихо. Так что телик работает круглосуточно, то на «Никелодеон», то на «Дисней», то еще на каком-то детском канале.

Я лежу на раскладушке у окна и читаю все сообщения на новеньком телефоне, который всего пару часов назад привезла мама. Она вдруг решила, что мы с Джулианом можем умереть ночью, и это будет ее вина, раз она немедленно не заменила мне сотовый.

Там миллион сообщений, в основном от Эмеральд и Чарли, но еще от тех людей, которые никогда мне не писали. Не знаю, они правда волнуются или им просто любопытно. Решив никому не отвечать, я выключаю телефон. Укрываюсь тонким одеялом, закрываю глаза и пытаюсь уснуть под ярко-кислотные цвета, пронзительные детские голоса и закадровый смех.

Просыпаюсь я в коробке из-под холодильника. Она совсем такая, как я помню, только меньше – или это я подрос. Повсюду глянцевые фото насекомых. Их доисторические тела нелепые, но одновременно грустные. Суровое подтверждение тому, сколько они просидели тут в одиночестве.

Мое внимание привлекает изображение огромного медного жука. У него длинные усики, черные кожистые крылья, блестящие ножки с множеством сочленений. Смотрю прямо на него, и вдруг один усик шевелится.

Я отпрыгиваю, ударяюсь затылком о стену сзади, но картон не поддается. Он холодный и неподвижный, словно полированная сталь. Тяжело дыша, я щурюсь на фото. Это просто изображение, оно не настоящее. Но под моим взглядом усики выпрямляются, будто чувствуют меня. Внезапно тысячи крохотных глазок мигают, и коробка наполняется гулом.

Они жужжат, царапаются, шуршат.

Их миллионы. Насекомые летают по воздуху, ползают по стенам. Они заполняют коробку. Покрывают мою кожу.

– Адам.

Я лягаюсь, бьюсь об стены, но они металлические. Я кричу, но никто меня не слышит.

– Адам.

Я должен выбраться.

– Адам!

Я полусижу-полулежу на раскладушке в палате. Никаких жуков, никакого шума, кроме попискивания аппаратов Джулиана. Я сажусь, все еще сбитый с толку и перепуганный. Джулиан смотрит на меня, на его лицо падают блики от телевизора.

– Тебе приснился кошмар, – говорит он. – Ты в порядке?

Нет. Мне все еще страшно, а комната слишком мала.

– Да. Прости. Не хотел тебя будить.

– Что тебе снилось?

Я скидываю одеяло. Мне жарко, хотя тут вечно холодно. Я встаю.

– Выпускной бал. Я назначил свидания трем разным девчонкам, а они друг о друге не знали.

Джулиан тихо смеется, узнав сюжет из пяти разных эпизодов «Ника эт Найт», которые мы посмотрели на этой неделе.

– Разумеется, правда всплыла, и они собрались по-страшному мне отомстить.

Он снова смеется. Под своей горой одеял Джулиан похож на ребенка.

Я смотрю на часы.

– Уже поздно. Тебе лучше поспать.

Он согласно кивает, но ждет, пока я не ложусь обратно на раскладушку и не укрываюсь, и только потом сам закрывает глаза.

 

56

Адам

Джулиан смотрит какое-то богомерзкое шоу о братьях-близнецах, что заправляют отелем, а я без особого энтузиазма пытаюсь закончить домашнюю работу по математике. Тут в палату просовывается голова Чарли.

– К вам можно?

– Привет, – здороваюсь я, смотрю на Джулиана, и он кивает. – Да, заходи.

Чарли оглядывает все эти цветы и шарики. В палате с веселыми зверями он кажется большим и каким-то чужим.

– Я ничего не принес.

– Все в порядке, – заверяю я.

Он смущенно мнется, пока я не пинаю в его сторону стул. Несколько минут мы втроем молча смотрим телевизор, потом заглядывает медсестра и объявляет, что пришло время для анализов. Она пересаживает Джулиана на кресло и увозит прочь.

Не сводя глаз с экрана, Чарли бормочет:

– А он потрепанный.

– Видел бы ты его на прошлой неделе.

– Ага. – Он выглядит виноватым. – Я хотел. Просто не знал… Сомневался…

– Все в порядке, Чарли.

Очередная долгая пауза, заполненная лишь разборками этих противных визгливых близнецов, и наконец Чарли говорит таким тоном, будто признается в смертном грехе:

– Я ему завидовал.

– Знаю.

– Нет, правда завидовал. – Он виновато рассматривает свои руки. – Не знаю почему, но мне прям врезать ему хотелось.

– Но ты же не врезал. Ты вообще ни разу никого по-настоящему не ударил. – Он все еще пялится вниз, когда звучит эта колыбельная из фургончика с мороженым. – Новый ребенок.

– Что?

– Эта песня. Значит, ребенок родился.

– Наверное… – Он слабо улыбается. – Это мой брат.

Пару часов спустя мама остается с Джулианом, а я впервые за несколько дней выхожу из палаты. Так здорово размять ноги, что я практически бегу из цветастого педиатрического крыла в холодную белизну остальной больницы.

Чарли стоит в полуосвещенном коридоре и держит на руках нечто крохотное в желтом одеяльце. Его руки больше, чем сам ребенок. Чарли мне улыбается – по-настоящему улыбается. Вокруг никого: так понимаю, его отец вернулся домой к девяти миллионам остальных детей.

– Так это Перо? – спрашиваю я.

– Я отговорил маму, – качает головой Чарли.

– И как вы его назвали?

– Элиан.

– Элиан?

– Да, как в тех книжках. Когда мы были маленькими, я их любил.

– Я тоже.

Чарли смотрит на крохотное личико.

– А он милый, да?

Да. Ну то есть он похож на безволосого щенка шарпея, но это совершенно новый человек с совершенно новыми глазами и… Боже, опять. Жжение в горле, давление в груди.

– Адам?

Разумеется, Чарли пугается. Наверное, думает, я умираю. Вытираю слезы, что текут по лицу, но раз уж запас неисчерпаемый, они льются снова. Наверное, так выглядит нервный срыв.

Чарли кладет ребенка в маленькую тележку, затем поднимает руки как Франкенштейн или, будь на его месте кто-то другой, человек, который хочет кого-то обнять. Но если Чарли Тейлор действительно меня обнимет, настанет конец света. Его огромные руки все ближе.

Это конец света.

 

57

Адам

Мама смотрит на Джулиана, пока тот смотрит телевизор. Приходит Эмеральд с пачкой бумаг.

– Твои задания, – говорит она с натянутой улыбкой.

Мы выходим в коридор и останавливаемся у морской вечеринки.

– Я тебе писала, – говорит она.

– Да, прости.

– Знаю, тут нелегко.

– Ага. – Между нами странное напряжение и недомолвки, словно мы не те люди, которыми были неделю назад. – Что ж, спасибо, что принесла бумаги.

– Адам? – Ее лицо бледнеет. Глаза огромные, а распущенные волосы падают на плечи. – Неважно, – говорит она и резко разворачивается. – Ничего.

Позже, когда Джулиан спит, мама спрашивает:

– У вас с Эмеральд все хорошо?

– Да, а что?

– Ты странно себя ведешь. Будто злишься на нее.

Я глубоко вздыхаю. Серьезно, есть проблемы и поважнее.

– И с чего мне на нее злиться?

Мама не отвечает, просто смотрит на меня, а я мечтаю, чтобы люди уже наконец научились говорить, что думают. Или говорить правду. Если бы я сказал правду… а я не сказал. Послушался Эмеральд.

В общем-то я понимаю, что это не ее вина, но меня грызет мысль, что если бы я привез тогда Джулиана к себе домой, то позвонил бы в полицию. А если бы я позвонил бы в полицию, всего этого никогда бы не случилось. Но это ужасная мысль из числа тех, которые ты никогда не произнесешь вслух.

 

58

Адам

– Тебе нужно вернуться в школу. – Сегодня вечер воскресенья, и Делорес говорит со мной в коридоре у отбивающего чечетку лобстера.

– Не могу. – Она же знает, как Джулиан паникует, когда меня нет.

– Ты пропустил больше недели. Что скажет судья, если у женщины, которая добивается опеки над Джулианом, сын прогуливает уроки?

Дело не в прогулах, все гораздо хуже. На этой неделе экзамены, и если я их не сдам, то не выпущусь.

– Почему они не отпустят Джулиана?

– Отпустят, когда он начнет есть.

– Он ест… немного.

– Да, я слышала. Протеиновые коктейли, но не пищу. Так не может продолжаться.

Я знаю, мне стоило бы его уговорить, но по личному опыту также знаю, что еда здесь на вкус как дерьмо из микроволновки. Если и так проблемы с аппетитом, это вряд ли поможет.

– И что он станет делать целыми днями? Ему нельзя находиться одному. Он должен…

– Он не будет один. Внизу есть программа помощи для подростков. Может пойти ему на пользу.

– Боже, он ее возненавидит.

– Но не будет сидеть один.

Позже, когда все уходят и мы с Джулианом остаемся одни, я говорю:

– Тебе надо начинать есть.

Он удивлен и сразу начинает защищаться:

– Я не голоден.

– Тебя не выпустят, пока не начнешь есть.

– А ты не можешь…

– Что?

– Просто выбросить это? А скажем, что я поел.

– Нет.

Его плечи никнут.

– Я не голоден, – повторяет он, глядя на восковую курицу, мягкие бобы и твердую булочку.

– Ты хотя бы попробуй, ладно? Я принес пудинг из холодильника. Есть шоколадный и ванильный. – Я машу упаковками. – Какой хочешь?

– Никакой, – с отвращением Джулиан качает головой.

– Значит, ванильный. – Я снимаю пластиковую крышку и сую туда ложку.

Он скрещивает тонкие руки на груди с той же упрямой рожицей, которую вечно корчил, когда мы были в начальной школе, и я заставлял его читать. Если бы не ужасные обстоятельства, я бы рассмеялся.

– Ешь, Джулиан.

Он склоняет голову набок, словно сбитый с толку щенок, и откидывается обратно на подушки. Берет в рот кусочек, вздрагивает, и на миг мне кажется, что сейчас Джулиана стошнит. Затем он набирает еще.

– Продолжай есть, и скоро тебя выпишут. Ты же хочешь уйти, так?

– Да, – признает он после небольшой заминки.

 

59

Джулиан

Мне пока не разрешают ходить на большие расстояния, поэтому Адам везет меня на кресле, а рядом шествует Делорес. Яркий, оживленный коридор производит подавляющее впечатление, а меня до сих пор мутит от завтрака, который Адам заставил меня съесть.

Когда Делорес пришла сегодня утром, то сказала, мол, хочет, чтобы я присоединился к специальной группе ребят. Тех, кого обычно держат на шестом этаже в психиатрическом отделении, но кто уже находится на амбулаторном лечении. Адам и бровью не повел, что мне придется провести весь день в обществе психов.

Они вдвоем весело болтают, пока мы спускаемся в лифте на первый этаж. Адам везет меня по лабиринту коридоров, а потом в большую белую комнату с длинным рядом окон. Солнце слепит мне глаза.

В дальнем конце комнаты стоит кругом примерно дюжина пластиковых стульев, на них сидят шестеро ребят, все старше меня. Я единственный, кто не в настоящей одежде, а в пижамных штанах и больничных носках.

Меня тут же замечает девочка с бритой головой и сочувственно смотрит на мой больничный браслет и кресло. Двое парней, у которых больше пирсинга, чем кожи, вскакивают и начинают орать друг на друга. Остальные пытаются их угомонить, пока между ними вклинивается женщина в белом халате.

– Не хочу здесь оставаться, – шепчу я.

– Все будет хорошо, – говорит Делорес.

Адам катит меня через всю комнату прямо в круг.

– Ты новенький, – замечает лысая девочка.

– Нет, – быстро говорю я. – Я не останусь. – Я не могу дышать. – Адам.

Он с такой скоростью разворачивает кресло, что у меня голова кружится, а потом я лечу в другой конец комнаты. Адам останавливается у шкафа, полного принадлежностей для рисования.

Делорес склоняется ко мне.

– Глубоко дыши, вместе со мной, – говорит она, показывая, как надо. – Ниже. Не из груди, а из диафрагмы.

– Не могу. Больно.

Она стучит по моей груди.

– Тут дыхание короткое, паническое. Попробуй спуститься ниже.

– Не нужно мне дышать. Мне нужно уйти!

– Джулиан, – твердо говорит она. – Адаму сегодня нужно в школу, а ты останешься тут.

– Не могу. – Не хватает воздуха. – Слишком темно.

– Ну же, Делорес, – говорит Адам, – я могу посидеть с ним еще денек. – Он приседает передо мной и вытирает мое лицо рукавом.

Она его оттаскивает и что-то шепчет на ухо. Я разбираю лишь: «Давай не будем это вытаскивать». Он торжественно кивает.

– Будет весело! – Его голос становится громким и наигранно-веселым. Адам хватает с полки коробку с набором для лепки и показывает мне как доказательство. – Тебе же нравится искусство.

– Нет.

– Но ты говорил…

– Я солгал. Не нравится.

– Ну… тебе нравится сочинять истории. У тебя тут полная комната психов. Представь, сколько потом сможешь мне рассказать.

– Адам! – Непонятно, Делорес правда хмурится или делает вид. – Уверяю тебя, Джулиан, все совершенно конфиденциально.

Конфиденциально. Ненавижу это слово.

Она коротко кивает Адаму. Он буквально сияет.

– Ладно, давай это сделаем. – И возвращает меня в круг. – Приду сразу после уроков, – обещает он и ставит кресло на тормоз, чтобы я не мог уехать.

Адам

В столовой все как всегда, тепло и многолюдно, но по какой-то причине шум меня раздражает. Измотанный и накачанный больничным кофе, я втискиваюсь за наш стол между Джессом и Мэттом, напротив Чарли и Элисон. Несколько ребят, которых я еще не видел утром, обнимают меня и спрашивают о Джулиане.

– Он в порядке, – отвечаю я, но распространяться не хочу.

Я не могу прекратить притопывать, но пока никто не просит меня успокоиться. Я вполуха слушаю разговор, а сам вспоминаю, что произошло, когда на прошлом уроке я пришел к доктору Уитлок. Там были двое, она и директор Пирс, плечом к плечу. Он в ярости сжимал свою трость, а доктор Уитлок спросила:

– Ты знал?

Знал ли я, что происходит? Знал и не сказал ей? Я долго переводил взгляд с одного на другую и обратно, затем сознался: да, знал. Ее глаза становятся страшными.

– Ты должен был мне сказать.

– Простите, – выдавил я, смаргивая внезапно выступившие слезы.

Она развернулась и захлопнула дверь кабинета.

– Ты не ешь, – говорит Мэтт. Минуту спустя я понимаю, что он обращается ко мне.

– Наверное потому, что не хочу. – Его глаза расширяются, ведь я вроде как на него рявкнул, но мне слишком паршиво и не хочется извиняться.

– Обалдеть! – Громкий голос Джесса привлекает внимание всего стола. – Кто-нибудь, запишите это. Двадцать шестое мая. Адам Блейк в плохом настроении.

Чарли качает головой, переводит взгляд от Джесса на Эмеральд, затем на меня. Пристыженный, Джесс виновато смотрит на него в ответ. Похоже, они разработали что-то вроде азбуки Морзе, состоящей из морганий и кивков.

Я поднимаю голову и сознаю, что все пялятся на меня, точно я псих, с которым надо вести себя аккуратно. Руки и ноги начинают невыносимо зудеть. Наверное, дело в кофеине, но я больше не могу сидеть на месте. Даже не тружусь попрощаться, просто ухожу.

Весь день проходит в том же духе, я просто бесцельно убиваю время до конца каждого урока. Напряжение растет, слишком много мыслей крутится в голове, я гадаю, неужели вот так чувствует себя Джулиан? Если да, то как он вообще существует? Как ходит по вестибюлю? По идее, при таких ощущениях, на лбу должна быть большая рана.

Я иду на седьмой урок, когда вдруг натыкаюсь на невидимое препятствие – какого-то незнакомого парня. Он не из моего класса, вероятно, младше, но выше ростом и шире в плечах. У него треугольная челюсть, и он немного смахивает на велоцираптора.

– Смотри куда прешь, придурок, – огрызается он, будто специально об него запнулся.

– Я случайно, придурок.

В ту же секунду он хватает меня за грудки и швыряет в стену. По пути я сбиваю фонтанчик, но до цели не долетаю и неловко падаю. Это мгновенно привлекает внимание всего коридора. Нас окружают жаждущие крови подростки. Их предвкушение меня удручает.

Парень сверлит меня взглядом, как в боях без правил, прижимает к фонтану, скалит острые зубы, но ничего не говорит.

– Может, уже ударишь меня или я пойду?

Похоже, мой вопрос застает его врасплох, и он выпускает мой ворот. Я выпрямляюсь. Толстовка сзади мокрая насквозь. Толпа разочарованно выдыхает, когда парень отступает и дает мне пройти.

«Ты подрался??»

Иногда по сообщениям сложно понять настроение автора, но Чарли по умолчанию всегда кричит.

«Это была не драка», – отвечаю я, идя по яркому коридору педиатрии.

«Какого хрена случилось??»

Либо он волнуется, либо впечатлен. Мне все равно, поэтому я убираю телефон обратно в карман.

Джулиан сидит в кресле у окна и что-то пишет в блокноте на пружине. Рядом с ним Делорес в ярко-желтом платье и оранжевой шляпе, словно реклама весны. Она здоровается со мной, хлопает Джулиана по спине и говорит, что ей пора бежать.

– Как все прошло? – спрашиваю я, плюхаясь на стул.

– Мне обязательно туда возвращаться?

– Все так плохо?

– Да.

– Почему?

– Нас заставляли говорить вещи.

– Какие?

– Например, рассказывать про себя. Перечислить все свои хорошие качества. Мы должны были записать их и прочитать вслух.

Судя по описанию, похоже на личный ад Джулиана.

– И что ты написал? – Я тянусь за блокнотом, но приятель его убирает.

– Это конфиденциально, – говорит он и вроде как острит. Забавно.

– Потерпи еще пару дней. Потом сможешь уйти отсюда.

– А Рассел…

Моя улыбка гаснет.

– Что Рассел?

– Думаешь, он еще хочет, чтобы я у него жил?

– Да какая разница, чего он хочет? Ты туда не вернешься. – Я жду, что он расслабится, а его будто мутит. – Ты хочешь к Расселу?

Джулиан качает головой.

– Тогда что? – Последнее время я ничего не понимаю, словно англичанин, который внезапно оказался в России.

– Мне больше некуда идти.

Джулиан умный парень, но в чем-то просто ужасно несведущ.

– Ты поедешь ко мне домой. – Я думал, это очевидно. – Мама добивается разрешения стать твоим опекуном.

– Правда? Но…

– Что?

– Ну, раньше…

– Когда?

Он трясет головой. Я вообще уже ничего не понимаю.

– В прошлый раз.

– Что в прошлый раз?

– Я… я знаю, что доставил вам неприятности. И вы с Катериной не могли больше меня терпеть. Я знаю.

– Кто тебе это сказал? – Он не отвечает. – Рассел? – Он пожимает плечами и кивает. – Боже, Джулиан. Он солгал. Не мы выбирали, куда ты пойдешь, а он. Ты хоть представляешь, как тяжело пришлось маме, когда он запретил нам с тобой видеться?

Джулиан сомневается, и я срываюсь.

– Эй! – рявкаю я, и он вздрагивает. – Я тебе не лгу. – Глаза Джулиана размером с блюдца, перепуганные и немного встревоженные. Я все еще злюсь, но теперь раздражение идет на спад – а может, просто дробится? Оно нацелено на Рассела. На Эмеральд. На меня самого. – Я не лгу.

 

60

Джулиан

Сидя в кругу в комнате, где слишком много окон, я жду начала нового дня. Глядя, как другие ребята болтают и пихаются, вспоминаю, как прошлой осенью мы с Адамом ходили на концерт. Как общались между собой его друзья. Все они были спаяны воедино, любили и ненавидели друг друга, как одна семья.

Энни, девочка с круглыми красными щеками и без волос, пристраивается на пустой стул рядом со мной и без предисловий спрашивает:

– Кто тебя усадил в это кресло?

За последние пару дней она единственная, кроме персонала, попыталась со мной заговорить. Если остальные ребята жесткие, почти пугающие, то она добрая и милая. Прямо как Ширли Темпл, если бы Ширли Темпл была подростком, которого побила жизнь.

– Н-никто, – отвечаю я. – Просто я… слабый. Потому что ничего не ел. – Она мне не верит; неудивительно, если вспомнить, как я выгляжу со всеми этими порезами, синяками и сломанными пальцами. Это унизительно.

Когда консультант, женщина с короткими каштановыми волосами и в белом халате, занимает свое место, мы, как обычно, начинаем занятие с постановки целей и попыток их достичь. Ненавижу. Хуже, чем в школе. Там учителя хотя бы предпочитают, чтобы ты не открывал рот.

Час спустя нам разрешают писать в своих журналах. Я разворачиваюсь на кресле и еду в дальний угол комнаты.

В обед из кухни приносят контейнеры с едой. Мой единственный подписан, так как я на специальной диете из мягких продуктов. Рассматриваю запеченную курицу, коричневый рис, резаную морковь и йогурт. Есть совершенно не хочется, но Адам потом спросит, а я не сумею солгать.

Открываю натуральный йогурт, осторожно пробую. У него странная текстура, не твердая, не жидкая. Словно у… зубной пасты. Я давлюсь и выплевываю его на салфетку.

Мы снова собираемся в круг. Я мну подол своей футболки. Штанины слишком длинные, но если скрещу ноги, то вижу черные волоски на лодыжках. Как странно. На мне больничные носки, а мне хочется носить обувь, как все, но кроссовки остались где-то в доме Рассела.

Ведущая достает из пластиковой коробки бумажку с вопросом. «Что ты хотел бы изменить в своей жизни?» Никто не хочет отвечать первым, поэтому мы идем по порядку.

Следующий вопрос. «Если бы ты столкнулся с тем, кто тебя обижает, что бы ты ему сказал?» И снова по кругу.

Когда очередь доходит до меня, я мотаю головой. Ведущая недовольна, но поворачивается к парню с пирсингом. Он снова рассказывает нам, за что ненавидит свою мать и почему думает, что она заслуживает смерти.

Следующая Энни. Она рассказывает своим тихим, добрым голоском, что ее обижает сводный брат, Крис. Мол, они вечно ссорятся, и иногда дело доходит до кулаков. Однажды она так испугалась, что убежала и спряталась под соседской машиной. Крис ее нашел, схватил за ноги и хотел вытащить. Она попыталась за что-то уцепиться, не подумав, что мотор еще не успел остыть.

Энни поднимает руку и показывает нам длинный яркий ожог. Рассказывает, как ей было больно, как она испугалась, как плакала и говорила Крису, что ей плохо, но ему было плевать. Он согнулся и вытащил ее из-под машины за волосы.

Энни смущенно отводит глаза. Представляю ее брата – большого, сильного. А потом ее – испуганную и обжегшуюся.

– То, что происходит у нас дома… вы не поверите, – продолжает Энни. – Мне правда жаль Криса. Это я, дурочка… – Она принимается ругать себя, жалеть брата, оправдывать все его поступки, мол, то, что он ее обижает – нормально.

Ничего подобного.

 

61

Адам

Итак, мама официально получила временную опеку над Джулианом. Делорес зашла попрощаться, затем я вышел с ней в коридор. Она крепко меня обняла.

– Я буду по тебе скучать, Адам, ты же знаешь?

– Я тоже буду по вам скучать.

– Знаю, как только вы отсюда вырветесь, то и думать забудете обо всем этом, но если захочешь, приходи, поболтаем.

– Непременно. – Я снова ее обнимаю. – Делорес, пока вы не ушли, о Расселе ничего не слышно?

– Нет. – Она вздыхает. – Полиция навела справки. Его уволили в прошлом году, после какого-то инцидента с женщиной, но с тех пор никто ничего о нем не слышал.

– Странно, что он не работал. Джулиан сказал, Рассел вечно уезжал по делам.

– Последняя, связанная с командировками работа у него была четыре года назад Оттуда его тоже выгнали.

– Как же он за все платил?

– Платил не он, а Джулиан.

– То есть?

– Оба родителя Джулиана были застрахованы, и деньги перешли к Расселу. Те самые, на которые он должен был заботиться о племяннике.

Вспоминаю поношенную одежду и обувь Джулиана, то, как у него никогда не было телефона – а потом костюмы Рассела и его модную машину.

– Ублюдок.

– Согласна. Послушай, Адам, лучше, если ты сейчас это узнаешь. На Рассела выписан ордер, но пока его обвиняют лишь в жестоком обращении с ребенком. Понимаешь, о чем я?

– Н-но… как такое возможно? Он же пытался убить Джулиана. – Делорес медленно кивает. – Думаете, Рассел выйдет сухим из воды?

– Не знаю. Невозможно предугадать. Побег отягчает его вину, но суть в том, что на самом деле его никто не преследует. К счастью для Джулиана, Рассел, похоже, это не знает.

 

62

Джулиан

«Что тебе мешает?»

Группа реагирует как обычно, ребята упрямятся и закатывают глаза, мол, какой идиотский вопрос.

Мне уже не нужно кресло, и я сижу на настоящем стуле в новеньких кроссовках, которые сегодня принес мне Адам. Они ярко-красные, и я уже представляю, как буду в них бегать.

Все молчат, но от напряжения в комнате буквально искрит. Ребята смотрят в пол, на потолок, в окна, на свои руки. Я крепко жмурюсь и чувствую ее. Боль. Она исходит ото всех, как дым.

Консультант снова спрашивает:

– Что вам мешает? Когда вы закончите программу и вернетесь к своим жизням, что вас остановит? Что не дает жить так, как вы хотите? Что не дает стать свободными?

И я вдруг их вижу. Все, что держит меня в клетке. Не только Рассел, но я сам, мои страхи.

Страх говорить.

Страх пробовать.

Страх желать.

Страх мечтать.

Думать о тех, кого я потерял, – и бояться потерять еще больше.

Ведущая настаивает, и наконец некоторые бормочут ответы. Ребята делают вид, будто им все равно, но это не так. Как и я, они тоже уже знают, что им мешает. Вскоре ответы выстреливают один за другим. Наркотики-таблетки-родители-учителя-он-она-страх-друзья-я-я-я.

То, что я понял, не отпускает меня до конца дня. Я встаю, иду обратно в палату, беру журнал и пишу свой список «клеток».

 

63

Адам

– Мне нужно вернуться, – говорит Джулиан. – Обратно в дом Рассела.

Он меньше часа назад приехал к нам из больницы. Синяки побледнели, но все равно видны, как и ссадины под глазом и вокруг рта. Пальцы до сих пор в гипсе, а шрамы на спине, возможно, останутся навсегда.

– Зачем?

– Мне нужно кое-что забрать.

– Ты уже смотрел? – Пару дней назад Делорес с полицейскими ходили в дом и упаковали по коробкам вещи из его комнаты.

– Не все на месте.

– Если ты про одежду, мы тебе купим новую.

– Я не о ней. А о том, что осталось в… чемодане.

Мы оба молчим, словно нам нужно прийти в себя после этого слова.

Как бы мне не нравился тот придурок Кларк, я говорю:

– Ладно, только надо позвонить в полицию, чтобы нам дали сопровождение или вроде того.

Не успеваю я договорить, а Джулиан уже мотает головой:

– Я сам схожу.

– Ни за что.

Он устало садится на диван, а мне становится стыдно. Джулиан заставил себя произнести чертово слово, но получается, что каждый раз в ответ на него он слышит отказ.

– Ладно, – сдаюсь я. – Полицию звать не будем, а вот друзей прихватим. – И, не дожидаясь возражений, поясняю: – Только так. Они подождут снаружи, ладно? Просто так безопаснее.

– На случай, если Рассел вернется?

– Да.

– Ты же сказал, не важно, чего он хочет. Я все равно не буду с ним жить.

– Верно.

– Тогда в чем дело?

«Потому что он пытался тебя убить!» – хочу закричать я. Но иногда разговор с Джулианом напоминает общение с пятилетним ребенком, а некоторые вещи пятилетке лучше не знать.

– Просто доверься мне, хорошо?

– Я тебе верю.

Джулиан стоит на крыльце, держит в руках свой ключ, но не делает попыток открыть замок. Иногда его нужно подталкивать, но иногда надо просто подождать.

Я оглядываюсь через плечо на Чарли, Джесса и Мэтта. Мы только что доучились последний день в старшей школе, они, по идее, должны сейчас праздновать, но стоят здесь у моей машины, точно телохранители. Это о чем-то да говорит.

Джулиан глубоко вздыхает, отпирает дверь, и мы входим внутрь. Я ожидал увидеть следы обыска: выдвинутые ящики, перевернутые столы, но в доме царит все тот же неестественный порядок. Джулиан осторожно проходит по коридору, словно по минному полю, и замирает на пороге спальни.

– Здесь ничего нет, – говорю я, закрывая ему обзор. – Тут все вычистили. – Не знаю, там ли до сих пор чемодан или нет, но лучше Джулиану его не видеть.

Он кивает и разворачивается. В противоположном конце дома мы попадаем в самый аккуратный гараж, какой я только видел. Все рассортировано по пластиковым контейнерам, подписано маркером, расставлено рядами. Мы рыщем среди них, но там нет ничего, что могло бы принадлежать Джулиану.

Он начинает дрожать и тяжело дышит.

– Присесть не хочешь?

Он качает головой.

Мы возвращаемся в дом, и Джулиан тревожно замирает перед очередной дверью. На этот раз за ней оказывается комната Рассела. По центру стоит старинная кровать на четырех столбиках, такая огромная, что не представляю, как ее сюда занесли, такой же шкаф и комод.

В комнате есть что-то странное, но я никак не могу сформулировать мысль. А потом понимаю. Мебель. Ее будто вчера купили. Красиво, но нет следов, что кто-то здесь действительно жил. Мне жутко, но я стараюсь не подавать виду. Никто не знает, где сейчас Рассел. А вдруг… вдруг он прячется в доме?

– Боже! – Я подпрыгиваю от звука собственного телефона. – Все нормально, – заверяю испуганного Джулиана. – Это Чарли. – Затем говорю уже в трубку: – Мы в порядке. Просто комнат много.

– Уверен, что нам не стоит войти? – спрашивает Чарли.

– Уверен, все хорошо.

Я нажимаю отбой, затем начинаю проверять ящики. Внутри лежит аккуратно сложенная одежда. Джулиан неуверенно открывает шкаф, а я заглядываю под кровать. Ни пылинки, словно Рассел действительно сюда залезал полы помыть.

Я встаю. Джулиан смелее и отчаяннее роется в шкафу.

– Его тут нет!

– Давай искать дальше. Еще весь второй этаж впереди.

Гостевая наверху очень похожа на спальню Рассела – одна только мебель. Я открываю ящики, там совершенно пусто. Я вспоминаю одну из серий «Сумеречной зоны», где семейная пара застревает в странном пустом городе, и оказывается, что всё – деревья, дома, животные – лишь игрушки инопланетного ребенка.

Джулиан белый как привидение, я снова предлагаю ему сесть. Он отказывается.

– Серьезно, лучше сядь, пока не отрубился, – говорю я.

Он садится на кровать, а я делаю вид, будто продолжаю поиски, хотя тут явно ничего нет.

– Наверное, Рассел его выбросил, – пустым голосом говорит Джулиан.

Я начинаю думать о том же.

– Где мы еще не смотрели?

– В его кабинете.

– Встать сможешь?

– А я и не просился сесть.

Я снова подскакиваю от звука телефона.

– Боже, Чарли, мы в порядке, – рявкаю я.

– Просто проверяю.

Джулиан встает. Он все еще слишком бледный, но мы идем по коридору в кабинет Рассела. Я открываю дверь и замираю.

– Вот дерьмо.

 

64

Адам

На лице Джулиана написан тот же шок, что и у меня. Это жилище настоящего маньяка-собирателя. Тут столько вещей, что и внутрь-то зайти сложно.

Я обхожу покосившиеся коробки и оглядываю комнату. Здесь тоже есть шкафы со стеклянными дверцами, вроде того, внизу, но если там все расставлено как на витрине, здесь, если открыть хоть один, его содержимое посыплется тебе на голову, как в мультике. А самое странное – ни один из шкафов не придвинут к стене. Они просто вразброс раскиданы по комнате как попало.

Я огибаю стопку потрепанных книг и приглядываюсь. Один из шкафов набит старыми калькуляторами или кассовыми аппаратами. В другом множество фигурок в странных позах. На стенах еще куча вещей – маски, монеты, большой кусок брезента с тысячью пришпиленных к нему бабочек. Я вспоминаю об Эмеральд и ее коллекции. Только этот человек собирал абсолютно все. Тут можно рыться часами.

– Ну что, давай начнем, – предлагаю я.

Джулиан неуверенно кивает и садится у открытой картонной коробки. Комната так забита, что я далеко не сразу замечаю письменный стол у стены. Выдвигаю верхний ящик посредине – внутри куча офисной канцелярии, все в нескольких экземплярах, например, пять степлеров и восемь ножниц. В следующих ящиках тот же хлам.

Тяну нижний ящик слева. Заперто. Хватаю нож для вскрытия писем – их у Рассела тоже целая коллекция – и просовываю лезвие, пока Джулиан рыщет по комнате, распихивая бумаги и коробки. Ящик поддается, и тут я слышу:

– Нашел!

Джулиан прижимает к груди зеленый блокнот на пружинке. Я улыбаюсь и уже хочу встать, как вдруг замечаю внутри взломанного ящика сложенную красную футболку с мультяшной собакой, явно детскую.

– Это тоже твое? – спрашиваю я. Достаю футболку, и на пол падает что-то гладкое и черное. Флешка.

Джулиан, прищурившись, смотрит на красный кусок ткани.

– Да. Я ее помню. Хотя несколько лет не видел.

Зачем Расселу хранить в запертом ящике футболку Джулиана? И зачем аккуратно прятать в ней флешку? Джулиан продолжает рыться в коробках, а я прячу устройство в карман.

– Уходим.

Только дома я показываю Джулиану флешку. Вообще-то я не собирался ему ее демонстрировать, но достаю и спрашиваю:

– Твоя?

– Нет.

– Она была в кабинете у Рассела.

– Ты ее забрал?

– Она лежала в твоей футболке. – Джулиан растерян, но не особо обеспокоен. – Ты не против, если я взгляну, что на ней?

– Она не моя.

Я расцениваю это как разрешение и вставляю флешку в компьютер в гостиной. На большом экране появляется окно с множеством файлов, все видео. Щелкаю мышкой по самому старому.

Гостиная Рассела. Маленький дрожащий мальчик стоит спиной к камере. Рассел входит. Рядом с мальчиком он кажется гигантом. В руке у Рассела длинный тонкий прут.

Мне становится тошно.

– Снимай рубашку, – говорит Рассел.

Мальчик раздевается и хватает одну руку другой.

– Повернись.

Джулиан

Это я. Меньше и младше, наверное, лет девять или десять, но это я. Вижу свое искаженное страхом лицо перед ударом. Вижу свои полные боли глаза перед тем, как они зажмуриваются. Вижу, как я плачу. И первый раз вижу, как выглядит в этот момент Рассел.

– Он их записывал? – шепчу я. – Но зачем?

– Джулиан. – Адам произносит мое имя и замолкает.

Мальчик начинает кричать.

– Чтобы потом снова посмотреть?

Чувствую на себе взгляд Адама. Мальчик кричит громче.

– Боже. – Адам поспешно закрывает файл. Мы молча сидим и смотрим на белый квадрат с огромным списком записей.

– Удали их.

– Не могу, – говорит Адам. – Это доказательство. Нельзя просто…

– Пожалуйста.

– Надо показать это полицейским. – Он вынимает флешку.

– Отдай.

– Нет. – Его голос твердый, а в руке он держит предмет, на котором все мои секреты. На глаза наворачиваются слезы.

– Не показывай их никому. – Как представлю, что полицейские, следователи, судьи, да все, увидят, как я плачу, как я… Не хочу, чтобы кто-то на меня смотрел. – Некоторые видео будут хуже.

– В смысле?

– На некоторых… я… без одежды.

– Что значит – без одежды? Какого черта он с тобой творил?

Стыд становится невыносимым, мне будто душу вывернули.

– Джулиан. Что он сделал?

Я трясу головой и прижимаю пальцы к глазам.

– То же самое, – наконец отвечаю я. – То же, что ты видел… но без одежды. Пожалуйста, сотри их.

– Не могу. – Голос Адама срывается. – Я никому их не покажу, но и удалять не стану. Пока нет.

Экран теперь пуст, но я по-прежнему вижу то выражение на лице Рассела, которое появлялось, когда я отворачивался. Иногда лучше не знать, что происходит за спиной.

– Ты хочешь сам их посмотреть.

– Боже, нет. – Адам кривится, будто его сейчас стошнит. – Просто хочу сделать хотя бы одну умную вещь. Выбросить флешку глупо. Я ее придержу, на всякий случай.

– На какой?

– Если он вернется.

 

65

Адам

– В какой цвет ты хотел бы перекрасить комнату? – спрашивает мама Джулиана. У нее опять это странное, излишне радостное лицо, якобы она счастлива, а на самом деле волнуется.

Гостевая комната – а теперь комната Джулиана – до чертиков девчачья. Белая плетеная мебель, повсюду розовые и желтые ромашки, на стенах висят белые соломенные шляпы, как будто это какое-то украшение. Ну и в довершение бед, куча фотографий Варежки, ее старого персидского кота, в рамочках.

Джулиан оглядывает комнату.

– Не надо ничего менять.

– Ты уверен? – спрашивает мама.

– Все хорошо. В смысле, красиво. Спасибо, Катерина.

– Ничего не хорошо, – встреваю я. – Как можно тайком водить девчонок в такую комнату?

– Ох, Адам. – Мама веселится и хмурится одновременно.

А вот Джулиан растерян.

– Я не стану водить тайком девочек в эту комнату.

* * *

– Безнадежен, – вздыхаю я. – Мы все перекрасим.

Где-то в десять мама сидит на краю белой плетеной кровати и подтыкает Джулиану одеяло, будто ему пять лет. Но либо это его не смущает, либо он слишком вежливый. Еще не поздно, но я так устал, что тоже иду спать. Закрываю глаза, но не могу заглушить крики, что до сих пор звенят в ушах. И не могу не думать обо всех странных и очевидных вещах, которые следовало заметить раньше.

Например, постоянные «простуды» Джулиана. То, что дядя заставлял его брить ноги. Тогда я решил, что Рассел просто помешан на чистоте, но теперь… неужели он пытался сделать так, чтобы Джулиан больше походил на девочку? Или на ребенка? От обоих вариантов мне тошно.

Боже, я не могу заснуть. Что я делал, когда мучился бессонницей?

Думай о хорошем.

Я пытаюсь, я правда пытаюсь.

 

66

Адам

Наивно было полагать, что стоит Джулиану переехать к нам, и все наладится. В первую же ночь я едва на него не наступил, когда слезал с кровати. Он соорудил на полу гнездо из одеял и подушек и с тех пор спал там.

Днем не лучше. Он хвостом бродит за мной по комнатам, даже если я просто пошел на кухню или в туалет. И пусть бы только бродил, но Джулиан отказывается покидать дом. Вообще. А значит, и я не могу выйти. Дом не такой тесный, как больничная палата, но к концу недели я теряю терпение. Мне нужно на улицу. Нужен свежий воздух. Пять-семь минут в ванной без того, что кто-то маячит прямо за дверью.

Когда в полдень без предупреждения заявляется Чарли, я готов его расцеловать.

– Не хочешь сходить чего-нибудь поесть? – предлагает он. – Ты тоже, Джулиан.

Джулиан настороженно молчит.

– Нет, нам и здесь нормально, – наконец отвечаю я.

Чарли пожимает плечами и достает пару компьютерных игр. Вскоре мы сидим на полу перед телевизором, а Джулиан наблюдает за нами с дивана. Я предлагаю ему присоединиться, но он говорит:

– У нас никогда не было видеоигр.

А раз это не случалось при жизни родителей, то и не произойдет.

Примерно неделю мы придерживаемся этого ритуала: Чарли после работы приносит игры. Мы играем. Джулиан смотрит. Наконец Чарли признается, что, постоянно дергая ногами, я его до чертиков бешу.

– Иди на пробежку, – приказывает он.

Явно забеспокоившись, Джулиан садится прямее. Чарли, ничего не замечая, продолжает щелкать контроллером.

– Все отлично. Я в порядке, – заверяю я.

– Ты не в порядке. Тебе скучно. Ты когда последний раз из дома выходил? – Чарли наклоняется всем телом, пытается вернуть машину на трассу, яростно давит на кнопки, но она падает с обрыва. – Зараза! – Уже хочет передать контроллер мне, но отдергивает руку. – Я еще раз сыграю. Вали отсюда. Я с ним понянчусь.

Я смотрю на Джулиана. Он скорее разволновался, чем обиделся.

– Все у нас будет нормально. Да, Джулиан? – говорит Чарли.

Тот без малейшей уверенности кивает, но мне так хочется выйти из дома, что я делаю вид, будто ничего не замечаю. Надеваю спортивные штаны, кроссовки, обещаю скоро вернуться и ухожу.

Солнце. Какое наслаждение. Боже, я и забыл, как люблю бегать. Все время носился, пока не получил машину. Надо как-то выманить Джулиана из дома, сидеть внутри плохо для здоровья – а как же витамин D? Но это не произойдет, если не вытащить его за шкирку. Он очень тихий, но бывает невероятно упрямым.

Заворачиваю за угол и бегу быстрее. Все тело кажется легче, голова прочищается. Неважно, насколько все паршиво сейчас, это дело времени. Теперь я вижу картину целиком, в перспективе. Все будет как прежде, даже лучше. Я точно знаю.

Пробегаю еще пару кварталов и начинаю волноваться. Меня как минимум час уже нет. Джулиан, наверное, вне себя.

Разворачиваюсь и бегу домой.

А когда вхожу, мокрый и запыхавшийся, вижу, как Джулиан сидит на полу рядом с Чарли, обеими руками сжимает контроллер, а Чарли его подбадривает.

 

67

Адам

В полночь мама сидит в гостиной и смотрит «Сто к одному», но без особого энтузиазма. Даже не ругает участников за тупость. Когда я падаю на диван рядом с ней, она тихо говорит:

– Я за тебя волнуюсь.

– Это почему? – удивляюсь я.

– Ты слишком собранный.

– А если б я психовал, тебе было бы легче? – смеюсь я.

– Ты по-прежнему не разговариваешь с Эмеральд, не выходишь, но шатаешься по дому, будто и так счастлив.

– Погоди, так ты волнуешься, что я собран или что я притворяюсь собранным?

– Не знаю.

– Я в порядке.

Джулиан живет у нас уже почти месяц. Да, есть некоторые сложности, да, он по-прежнему спит у меня на полу и отказывается покидать дом, но в целом изо дня в день становится лучше. Я это вижу.

– Я серьезно, Адам.

– Пожалуйста, скорми эти сказки Джулиану. – Я теряю все желание шутить, и мама это понимает.

– Что ты хочешь сказать?

– Это ты у нас устраиваешь боевые действия и драмы, куда бы ни пошла.

– Так ты обо мне думаешь? – морщится мама.

– Не волнуйся обо мне. Все это случилось с Джулианом.

– Конечно, я о нем волнуюсь. Но это не значит, что мне все равно, что с тобой. Ты скоро уедешь, и я просто хочу…

– Я не уеду.

– Что?

– Я никуда не уезжаю.

– Ты не идешь в колледж, – бесцветным тоном констатирует она.

– Конечно, иду. Просто буду жить здесь. И ездить на занятия.

– Это глупо. Нельзя просто…

– Я думал, ты обрадуешься. Столько говорила, как будешь по мне скучать.

– Я и буду по тебе скучать, – вздыхает мама. – Очень. Но это не значит, будто я не хочу, чтобы ты ехал.

– Ну а я не еду.

– С Джулианом все будет хорошо, Адам. Я ведь смогла тебя вырастить?

– Более-менее.

Она смеется и бормочет: «Панки Брюстер». Затем снова становится серьезной. А на меня столько серьезного обрушилось, что до конца жизни хватит.

– Знаю, ты хочешь о нем заботиться. Все, кто тебе близок… ты им очень нужен. – Мы долго молчим, вполглаза смотрим финальный раунд, и наконец мама говорит: – Такой человек, как ты, должен общаться с людьми. Тебе нельзя быть одному.

– Я не один.

Она хмурится, будто я из вредности спорю.

– Если не хочешь выходить, тогда пригласи ребят сюда. Вы же планировали отметить выпускной. Еще не поздно.

– На самом деле поздновато.

– И все же. – Она как-то слишком настаивает на таких незначительных вещах.

– Не знаю.

– Небольшая вечеринка тебе не повредит. Вам обоим.

– Ага… может, приглашу пару человек.

– Например, Эмеральд?

– Возможно.

 

68

Джулиан

Сегодня небольшая вечеринка, если сравнивать с днем рождения Эмеральд в декабре, всего пятнадцать или двадцать человек, но шума все равно слишком много. Я открываю заднюю дверь, пересекаю двор и сажусь в траву под огромным деревом. Его ветки свисают до самой земли и скрывают меня, точно занавес.

Последний раз я выходил из дома, когда мы ездили к Расселу. А когда приехали обратно, Адам поставил машину в гараж.

Он все время твердит, что мне нужен свежий воздух, что сидеть у окна как кошка – не то же самое, что гулять. В глубине души я и сам скучаю по солнцу, по тому, как носился на велосипеде. Но стоит представить, что я выхожу из дома, и синее небо превращается в океан – огромный, бескрайний, бесконечный. И я в нем исчезаю.

Сегодня, когда собрались все друзья Адама, я вижу, как они по нему скучали. Большинство признается в этом открыто, другие просто смотрят на него и боятся отвести глаза. Они и со мной приветливы, но никто не пытается меня обнять, словно все боятся причинить мне боль.

Я глубоко дышу. Легкие расширяются, и больно совсем немного.

Воздух сладкий, теплый, настоящий. Может, Адам прав, и мне надо гулять. Тут хорошо. Я запускаю пальцы в траву, глубже, в землю, и представляю, как мама стоит на крыльце нашего прежнего дома и прикрывает глаза от солнца.

Я слышу музыку, что доносится из окон, но сижу довольно далеко, и это просто ритм без слов. Я закрываю глаза.

– Джулиан?

Этот голос миллион раз эхом отдавался в моей голове. Я открываю глаза. У распахнутых ворот, всего в нескольких шагах от меня стоит Рассел. Он идет ко мне. Я хочу убежать или закричать, но не могу. Тело совершенно не слушается.

Рассел проходит мимо крыльца, автоматически зажигается свет, и я ясно его вижу. Небритый, немытый, несчастный. Он смотрит на меня, и я понимаю: тело не повинуется, потому что оно не мое.

Я бросаю взгляд на дверь. Похоже, Рассел понял мои мысли, он быстро приседает и бросается ко мне. На меня. Одной рукой обхватывает меня за талию, прижимает спиной к своей груди, а свободной ладонью сжимает мою шею. Я чувствую, как у него бьется сердце, как он упирается подбородком мне в макушку. Чувствую его запах, он грязный и потный. Рассел сжимает меня крепче. Отдаленно это напоминает объятия, которых у нас никогда не было.

– Почему ты ушел? – спрашивает он. – Ты сказал, что хочешь второй шанс, но ушел.

– Мне пришлось. Адам…

Рассел крепче стискивает мое горло.

– Я пустил тебя в дом. Я. Но что бы я для тебя ни делал, ты все равно меня ненавидишь.

Я хватаюсь за его руку, извиваюсь. Я не могу дышать.

Внезапно он меня отпускает. Я болезненно втягиваю воздух и разворачиваюсь лицом к дяде.

– Я… я тебя не ненавижу. – И я не лгу. – Я знаю, ты просто несчастлив.

В его глазах загорается огонек надежды.

– Так ты вернешься ко мне?

Я вспоминаю видео. Выражение на его лице, когда он меня избивает. Все случаи, когда Рассел находил повод меня наказать. Не для того, чтобы сделать лучше, просто потому, что наслаждался процессом.

– Нет. Ты причинил мне боль. А делать людям больно плохо. Даже если ты несчастлив.

Его лицо превращается в лед, потом этот лед трескается.

– Я никогда и пальцем тебя не тронул, – рычит он. – За все эти годы, ни разу. – Он склоняется ближе, его глаза горят. – Разве нет?

Я качаю головой.

– Я мог, но не стал. Ты даже не представляешь. Чего мне это стоило.

Лампа над крыльцом гаснет, мы погружаемся во тьму, но это неважно. Я все равно никогда не умел его понять.

Рука хватает меня за горло, но почти не больно. Мне следует испугаться, но я чувствую опустошение. Я вспоминаю руки отца. Руки мамы. Что именно должны делать руки.

Рассел сжимает меня крепче, поднимает, словно куклу, и я повисаю в воздухе. Он тащит меня к воротам, и оцепенение спадает. Я открываю рот, но Рассел его зажимает. Я вырываюсь, царапаю его ладонь, а потом шеи касается что-то мокрое, и в нее впиваются зубы.

Рассел достает из куртки предмет – тот самый, что лежал в шкафу с прутом.

– Это пистолет моего отца, – сообщает дядя.

– Мне… мне жаль твоего отца. Я тоже по своему скучаю.

Рассел начинает смеяться, поворачивается, и луна озаряет его лицо. Это маска клоуна, улыбка поверх оскала.

– Думаешь, я скучаю по отцу? Я его ненавидел.

– Я… я…

Рассел снова смеется, а потом протягивает мне пистолет, точно подарок.

– Он столько говорил, что значит быть мужчиной, а я всегда считал, что использовать такие вещи мелочно. Мужчина должен полагаться на свои собственные силы, а не на кусочки металла, которые даже рассмотреть в полете невозможно. – Он снова крепко сжимает пистолет. – Но они быстрые, а иногда надо действовать быстро. Разве не так?

Я пытаюсь кивнуть.

– Вот с Адамом и надо управиться по-быстрому.

Я пытаюсь заговорить, но Рассел так стискивает мне лицо, что зубы царапают щеку изнутри, и я чувствую вкус крови.

– Ты знаешь, как быстро все может произойти. Вот они у тебя есть, а через мгновение… – он отпускает мое лицо и щелкает длинными пальцами, – их нет. – Меня одновременно прошибают холод и пот. – Все они. Исчезнут.

На сей раз, когда он меня тащит, я не сопротивляюсь. Я не иду, но и не борюсь. Пусть тащит меня прочь от дома к воротам, куда угодно.

* * *

Адам

Последнее время я гадал, не списываю ли на дурное предчувствие обычное волнение или тревогу. Может, это просто стресс – а может, настоящее предчувствие. Джулиана нигде нет – ни в комнате, ни на кухне, нигде в доме.

Я открываю заднюю дверь, и лампа озаряет две фигуры: Джулиана… и Рассела. Он держит Джулиана за шею своей огромной лапой и тащит к воротам.

Я бросаюсь вслед и кричу:

– Стой!

Они замирают. Лицо Рассела искажается такой ненавистью, с какой на меня никогда еще никто не смотрел. Он медленно поднимает руку и вдруг выглядит ужасно довольным.

Всегда думал, что если в меня когда-нибудь станут целиться, я буду знать, что делать. Если, как я, вы просмотрели сотни фильмов про супергероев, то думаете: вот сейчас скажу что-то едкое, а потом с ноги выбью пистолет из рук злодея.

На самом деле, это так страшно, что думать не получается. Я заикаюсь и делаю то, за что вечно ругают персонажей в фильмах – пытаюсь урезонить психа с пистолетом. Но это невозможно.

– Все хорошо, Рассел, – говорит Джулиан. – Я пойду. Я хочу пойти с тобой.

Слышу, как за мной открывается дверь.

– Адам, ты… – Эмеральд. Она кричит, затем раздается гул испуганных голосов.

Мама умоляет.

Кто-то плачет.

Кто-то бежит.

Это все неправильно. Так Рассел только запаникует.

Его рука – душит.

Джулиан – плачет.

Пистолет – ближе, ближе, пока его холодное дуло не упирается мне в лоб.

Я ничего не вижу. Чтобы остановить его, нужно видеть, а все расплывается, потому что мои глаза полны слез. Я закрываю веки и чувствую, как слезы текут по щекам.

Резкий звук и запах напоминает о фейерверках.

 

69

Адам

Чарли и Рассел катаются по траве. Чарли выше, но Рассел больше и куда сильнее. За ту секунду, что я зажмурился, Чарли каким-то образом успел сбить его с ног. Пистолет упал.

Где же он?

Джулиан, пятясь, ползет по земле, пока они сражаются.

Я не вижу пистолет.

Не знаю как, но Чарли одерживает верх над Расселом. Встав коленями на грудь ублюдка, друг вскидывает кулак высоко в воздух. Я вижу точный момент, когда Чарли ломает Расселу нос, слышу влажный хруст и вижу поток крови.

Рассел ревет от ярости, сцепляет свои огромные лапы и точно тараном бьет Чарли в висок. Друг тяжело падает на траву рядом с потрясенным Джулианом.

Я вижу пистолет.

Чарли, Рассел и я двигаемся одновременно – но Рассел быстрее. Чарли хватает его, как футболист на поле, и снова гремит фейерверк. Его эхо все еще звенит у меня в ушах, когда Чарли и Рассел падают. Оба лежат неподвижно, у обоих на груди кровь.

Меня кто-то обхватывает. Я пытаюсь вывернуться.

– Все хорошо, милый. Все хорошо, ты в порядке, – твердит мама.

Я наполовину слышу и вижу двор, полный друзей. Большинство плачет, некоторые в панике куда-то звонят.

Я отстраняюсь от мамы и падаю в траву.

– Чарли?

Он не шевелится.

Джулиан совершенно неподвижен, словно фотография или картина. Троюродный брат Джулиана.

– Чарли! – ору я.

Он кряхтит и садится.

– Боже! – Я сгребаю его в объятия. – Ты в порядке?

Он смущенно и испуганно смотрит на свою перепачканную кровью грудь.

– Мне не больно. Если только у меня шок. У меня шок?

Я истерически смеюсь, точно псих.

– Нет. Думаю, это его. – И киваю на Рассела, что наблюдает за мной злыми и пока еще не мертвыми глазами.

Мама уверенно собирает плачущих подростков и загоняет обратно в дом. Эмеральд берет Джулиана за руку и уводит его, точно ребенка.

– Я не… это случайно вышло, – заикается Чарли. – Я просто пытался… – Он отползает, вытирает трясущиеся руки о траву и приваливается спиной к изгороди. – Он хотел забрать Джулиана. Собирался его убить.

– Я знаю.

– Я его остановил.

– Знаю.

 

70

Адам

Не представляю, каким образом Эмеральд сумела меня найти. Я никому не сказал, куда направляюсь, просто вышел и не останавливался, пока не уперся в озеро и не смог идти дальше. Она садится рядом со мной на мокрую траву, и несколько минут мы просто смотрит на сине-зеленую воду.

Наконец Эмеральд нарушает молчание.

– Помню, как мы бегали сюда детьми. Там же висела веревка на той ветке? – Она указывает на дерево, ветви которого тянутся над озером.

– Шланг, – поправляю я. – Его сняли, когда кто-то утонул. – Я вру, на самом деле понятия не имею, куда исчезла тарзанка.

Эмеральд безразлично смотрит на воду, будто видит чей-то призрак. Это кажется уместным.

– Ты в порядке?

Прошла всего неделя с того момента, как мы с Чарли сидели во дворе, и я смотрел на умирающего Рассела. Смотрел прямо в глаза, пока Чарли упорно пялился на небо. А потом что-то произошло, и позже я не смог бы это объяснить, даже если бы попытался. Глаза Рассела были полны ненависти – и вдруг опустели, стали стеклянными.

После всего, что произошло, я ожидал, что Джулиану будет хуже. Вместо этого он точно стал сильнее, начал говорить обычным голосом. Словно раньше боялся произносить слова, боялся, что Рассел услышит его, где бы ни был.

В детстве Джулиан был ужасно упрямым, но, может, это и к лучшему. Сила воли помогает выжить, какие бы страшные события с тобой ни произошли. Но для меня осталась лишь одна вещь, эта одна плохая ночь, и я…

– Я в порядке.

– Что я сделала?! – кричит Эмеральд, пугая меня и уток на озере.

– Ничего.

– Тогда почему ты со мной не разговариваешь?

Потому что я идиот, такой же как Бретт, если бы он существовал на самом деле. В том, что случилось с Джулианом, я винил ее, а должен был себя.

– Ты хоть представляешь, как я испугалась? – Эмеральд плачет, лицо идет красными пятнами, словно она вывалялась в ядовитом сумахе. – Я думала, он тебя убьет. А потом ты выжил – я никогда еще не чувствовала такой благодарности. Не хотела больше воспринимать что-то как само собой разумеющееся. Надеялась, ты чувствуешь то же, но увы. Я тебя люблю, а ты даже не говоришь со мной. Я же сказала. – Она всхлипывает. – Сказала, тебе, что сломаюсь.

Мы словно опять оказались в центре лабиринта. Меня захлестывает такое раскаяние и такая любовь, что это хуже сердечного приступа.

– Прости, Эмеральд. Я не могу. Сейчас я никому не помогу.

– Ты помогаешь. – Она вытирает слезы с красных щек. – Ты помог ему. Был таким храбрым…

– Храбрым? Я не храбрый. Когда я увидел этого человека, то… не знаю, должен был ощутить злость, что-то сделать. А я просто стоял там и плакал. Джулиана спас Чарли, а я даже не уверен, что Джулиан ему нравится.

Мы снова замолкаем, и опять первой говорит Эмеральд.

– Все смотрят на тебя, а ты даже этого не замечаешь. Ты прямо как… Словно ты входишь в комнату и светишься.

Я безрадостно смеюсь.

– Ага. Свет – это моя суперсила.

– А когда улыбаешься… бабушка называет это улыбкой от всей души. Говорит, у некоторых людей душа такая большая, что они затрагивают ею все на своем пути. – Эмеральд снова вытирает мокрое лицо. – Помогать людям можно по-разному, Адам. Делать добро можно по-разному.

Не знаю, что тому виной – страх, горечь или все чистые эмоции за последний месяц, – но я вот-вот готов расплакаться, поэтому отвечаю, как обычно бы ответил:

– Ты сейчас собираешься спеть ту строчку, мол, я не знаю, что красив, и именно это делает меня краше? Не уверен, что выдержу.

– Ты и правда красивый. – Никогда не слышал, чтобы она говорила так нежно. Я просто смотрю на нее, не желая шутить. – Красивый.

Она касается моего лица так осторожно, словно я нечто хрупкое.

 

71

Адам

Джулиан что-то набирает на компьютере в гостиной, а я смотрю телевизор и пишу сообщение Эмеральд. Внезапно Джулиан подскакивает и утыкается в экран – по Travel Channel идет какой-то фильм.

– Можно взять твой ноутбук? – спрашивает Джулиан. Странно, он ведь уже за компьютером.

– Э, ну да.

Он хватает ноутбук с кофейного столика и выбегает из комнаты. Несколько минут спустя я слышу звон разбитого стекла.

Иду в комнату Джулиана и вижу, что одна из фотографий Варежки валяется на полу. Перешагиваю через осколки и пытаюсь обратить все в шутку.

– Говорил же, что надо сделать перестановку.

Джулиан или не слышит меня, или не хочет слышать. Он сидит посреди кровати, дрожа от напряжения. Лицо выражает предельную концентрацию. Рядом лежит открытый блокнот на пружине. Джулиан водит пальцем по странице, словно читает по Брайлю.

– Джулиан?

Он заводится еще больше и с силой тыкает пальцем в бумагу.

– Джулиан.

Он продолжает терзать блокнот, шепча что-то про себя. Я подхожу и хватаю его за руку. Он замирает и поднимает голову. Его глаза кажутся слишком большими для такого лица. Я отпускаю запястье Джулиана и сажусь на кровать.

– Почему она не написала заголовки? – спрашивает он, снова глядя в блокнот.

– Что?

– Заголовки. Нет ни одного заголовка. Я всегда думал, они что-то значат.

Я присматриваюсь к аккуратным округлым буквам.

1. Альма, Колорадо

2. Брайан Хэд, Юта

3. Деревня Таос-Ски-Вэлли, Нью-Мексико

– Кто это написал?

– Моя мама. Весь блокнот – это списки. Я всегда думал, что эти города, эти списки важны. Иначе она бы их не написала. Надо лишь понять, что они значат, понимаешь?

Я киваю, но не понимаю. Мне не понять всю боль, когда пытаешься разобраться, что двигало тем, кто умер.

– Я наконец понял, что значит этот. – Он указывает на мой ноутбук на столе. Там открыта страница со списком городов США, которые находятся выше всех над уровнем моря. – Похоже, все можно объяснить. Фильмы – просто победители в номинации. Песни – первые строчки из чартов за разные годы.

– Так… это же хорошо, что ты догадался?

– Хорошо? – Столь ядовитое выражение лица у Джулиана пугает. – Это просто факты, которые она записывала. Они ничего не говорят о ней самой. Она написала все эти списки, но они ничего не значат!

Внезапно он в ярости принимается вырывать страницы из блокнота.

– Ничто ничего не значит! Люди просто уходят. Они ничего не завершают. – Джулиан хватает выдранные страницы и рвет их в клочья. – Мы не умираем, пока не выполним миссию, да? Мы просто умираем. – Он вырывает зеленую обложку из пружины, пока ничего не остается. – Знаешь, как я понял?

Я качаю головой.

– Потому что если бы у них был выбор, они бы меня не оставили. Я их знаю. Они не ушли бы без меня!

Он складывается пополам, словно жалюзи, и начинает всхлипывать, сидя на куче обрывков. Ужасно смотреть и знать, что ничем не можешь помочь.

Внезапно Джулиан замолкает, будто кто-то звук выключил, затем берет двумя пальцами один клочок.

– О нет.

Он снова начинает плакать, клонится все ниже, пока не утыкается лицом в матрас.

Вскакивает, падает на колени, обхватывает руками живот.

Снова падает.

Я так мучился, когда болел из-за своих таблеток. Несчастный, измотанный, я так страдал, что не знал, куда себя деть. Лечь на кровать? На бок? На спину? Но ведь от боли не убежать. Помню, как мама беспомощно смотрела на это, не зная, чем помочь.

– Прекрати. Джулиан. У тебя голова разболится.

Он потрясенно замирает. Его рыдания становятся не такими истерическими, но более глубокими. Мама не могла мне помочь, но гладила по спине. Отец Джулиана растирал ему голову.

«Помочь людям можно по-разному, Адам».

Я пробегаюсь пальцами по его лицу, будто играю на пианино. Постепенно он затихает и отворачивается к стене.

– Я знаю, – говорит он так устало. – Если бы у них был выбор, они бы меня не оставили. Они бы позаботились о том, чтобы за мной было кому присмотреть.

В один миг тысячи воспоминаний пролетают перед глазами. Когда я знал то, что не мог знать. Когда его из раза в раз «прикрепляли» ко мне.

– Джулиан, может, они и правда это сделали.

 

72

Джулиан

На заднем дворе Эмеральд висят гирлянды бумажных фонариков и золотых огоньков. Столы заставлены едой, повсюду растяжки, шарики, праздничные колпаки. Гора завернутых подарков и гигантский торт.

Последний раз я ел торт на день рождения, когда мне исполнилось девять. В то лето, когда родители купили мне чемодан и сказали, что я храбрый. Мы всегда собирались втроем, никаких вечеринок с другими ребятами, школа ведь закрыта на каникулы. В тот год мы надели колпаки, я развернул подарки, и мы гуляли по каменистому берегу, где я нашел раковину.

Двор Эмеральд заполнен людьми, их так много, что все не помещаются за столом, во главе которого сижу я. Все поют «С Днем рождения» и смотрят, как я открываю подарки. Книга от Адама, журнал от Эмеральд. Столько внимания мне одному – но это не плохо, вовсе нет.

– Пятнадцать – это же намного больше, чем четырнадцать? – спрашиваю я позже у Адама.

Он склоняет голову набок и смеется.

– Думаю, да.

Мы слушаем музыку и едим торт. Солнце озаряет всех и делает похожими на ангелов. Головы Адама и Эмеральд совсем близко, они что-то шепчут друг другу. Джесс достает гитару и спрашивает меня, не хочу ли я спеть. Я качаю головой. Сегодня мне хочется только слушать. Чарли раздает всем фруктовое мороженое. Губы Эмеральд меняют цвет. Последний день июля медленно угасает, но все болтают и смеются, будто могут просидеть так вечно.

Я растягиваюсь на батуте. Уже темно. Я слушаю голоса дорогих мне людей и смотрю в идеальное ночное небо. Словно огоньки пробились сквозь ветки деревьев и спустились к нам. Они прекрасны, и их так много, что зараз все не увидеть.

Десять миллионов звезд.