Парк

Парк положил комиксы и запись «The Smiths» на соседнее сиденье — так что они будут просто ждать ее. И ему не придется ничего говорить.

Она вошла в автобус через несколько минут — и Парк разу понял: что-то не так. Она выглядела потерянной и отрешенной. В той же одежде, что и вчера. Это не так уж страшно: она всегда носила одни и те же вещи в разных сочетаниях, но сегодня это было иначе. Шея и запястья обнажены, волосы спутаны: копна на голове, просто шар из рыжих завитков.

Она остановилась возле их сиденья и посмотрела на стопку, которую он приготовил (а где ее учебники?). Потом взяла все это — аккуратно, как всегда — и села на свое место.

Парк хотел увидеть лицо девушки, но не мог. Он тогда стал смотреть на ее запястья. Она взяла кассету, где он написал на стикере: «Как скоро наступит Сейчас и другие песни».

…И протянула кассету ему.

— Спасибо. — Это что-то новое. Она никогда не говорила такого прежде. — Но я не могу это взять.

Парк не принял кассету.

— Она для тебя, бери, — прошептал он. И перевел взгляд с ее рук на опущенный подбородок.

— Нет, — сказала она. — То есть спасибо, но… я не могу.

Она попыталась сунуть кассету ему в руки. Он не шевельнулся. Зачем она усложняет простые вещи?

— Я не возьму ее назад.

Она стиснула зубы и пронзила его яростным взглядом. Похоже, она и в самом деле его ненавидела.

— Нет, — сказала она громко. Так, что все остальные вполне могли это услышать. — Я имею в виду: мне ни к чему. Мне не на чем это слушать. Боже, просто забери ее.

Он взял кассету. Она закрыла лицо руками. Парень, сидевший напротив, противный старшеклассник по имени Джуниор, уставился на них.

Парк вперил в Джуниора хмурый взгляд и смотрел, пока тот не отвернулся. Потом снова обернулся к девушке. Вынул свой плеер из кармана тренча и вытащил из него кассету с «Dead Kennedys». Сунул новую кассету, нажал кнопку и потом — осторожно — протянул наушники через ее волосы. Он был очень аккуратен и даже не коснулся ее.

Парк слышал, как вступает плавная гитара. И потом — первую строчку песни: «Я сын… и наследник…»

Она чуть приподняла голову, но не глянула на него. И не убрала рук от лица.

Они приехали в школу, и Элеанора вернула ему наушники. Из автобуса они вышли вместе — да так и пошли. И это было странно. Обычно они расходились, едва ступив на тротуар. На самом деле странным было именно это, подумал Парк. Каждый день их путь лежал в одну и ту же сторону, просто ее шкафчик был чуть дальше в холле. Как же они умудрялись каждый день идти порознь?

Парк остановился на миг, когда они поравнялись с ее шкафчиком. Не подошел к ней — просто остановился. И она тоже.

— Ну вот, — сказал он, бродя взглядом по холлу, — теперь ты слышала «The Smiths».

А она…

Элеанора рассмеялась.

Элеанора

Надо было просто взять кассету.

Не стоило рассказывать всему автобусу, что у нее есть и чего у нее нет. Ей вообще не стоило ничего говорить этому странному азиатскому парню.

Странный азиатский парень…

Ей казалось, что он азиат. Трудно сказать на самом деле. У него были зеленые глаза. И кожа цвета меда, пронизанного солнечным светом…

Может, он филиппинец? Это в Азии? Не исключено. Азия неохватно огромна.

До сих пор Элеанора знала только одного азиата — Пола. Он учился в математическом классе в ее старой школе. Пол был китайцем. Его родители переехали в Омаху, убегая от китайского правительства. Не ближний свет, чего уж там. Словно они посмотрели на глобус и сказали: «Чем дальше — тем лучше».

Именно Пол научил говорить Элеанору «азиат», а не «восточный». Восточный — это про кухню, — объяснил он.

«Как скажешь, повелитель лапши», — ответила она.

В любом случае Элеанора понятия не имела, что азиат делает в Огайо. Все белые здесь были белыми всерьез. Скажем так: белыми по умолчанию. Пока Элеанора не переехала сюда, она ни разу не слышала, чтобы кто-то вслух произнес слово «ниггер». Здесь же ребята в автобусе использовали его направо и налево, словно это был единственный способ назвать чернокожего. Как будто для этого не было других слов или выражений.

Элеанора не употребляла слова «ниггер» даже мысленно. Плохо уже то, что она привыкла (спасибо влиянию Ричи) называть всех кругом мудаками.

В школе было трое-четверо других азиатов. Родственники. Один из них написал эссе о том, что он беженец из Лаоса.

Ну и вот, был мистер Зеленые Глаза. Парень, которому она чуть было не решилась рассказать всю историю своей жизни. Может, по пути домой она поведает ему, что у нее нет телефона, или стиральной машины, или зубной щетки…

Вот насчет щетки… Элеанора подумывала, не поговорить ли об этом со своим куратором. В первый день в школе миссис Данн усадила Элеанору рядом и произнесла небольшую речь. Общий смысл: Элеанора может рассказывать ей все-все-все. Разглагольствуя, она крепко сжимала самую пухлую часть Элеанориной руки.

Если Элеанора расскажет миссис Данн все-все-все — о Ричи, маме, все — черт знает, что может случиться. Но если сказать о щетке… может, миссис Данн добудет ее? И тогда не придется бегать в ванную после обеда и чистить зубы солью (Элеанора видела такое в каком-то вестерне, но не факт, что это вообще работало).

Прозвенел звонок. 10:12.

Еще два урока перед английским. Она размышляла, заговорит ли он с ней в классе. Может, теперь они разговаривают?

В голове до сих пор звучал голос — не его, а вокалиста из «The Smiths». Даже когда он пел, можно было уловить его акцент. Песня звучала словно молитва.

Элеанора сперва не обратила внимания, что на физкультуре до нее почти никто не докапывался. Мысленно она все еще была в автобусе. На физкультуре играли в волейбол, и Тина только раз сказала: «Твоя подача, сучка».

Но это прозвучало почти добродушно.

Войдя в раздевалку, Элеанора поняла, почему Тина вела себя так тихо. Она просто предвкушала. Тина и ее подружки — все были там. И чернокожие девочки тоже — все хотели насладиться зрелищем, ожидая, когда Элеанора подойдет к своему шкафчику.

Он был уклеян прокладками «Kotex». Ушла целая упаковка, пожалуй.

Сперва Элеаноре показалось, что прокладки и впрямь в крови, но они просто были выкрашены красным маркером. На некоторых — надписи: «овца» и «рыжая жирдяйка». Но «Kotex» — качественные прокладки, так что чернила уже начали впитываться.

Если бы одежда Элеаноры не оставалась в шкафу, если бы на ней был не спортивный костюм, а что-то другое, она бы просто ушла. А так — ей пришлось пройти мимо девчонок, задрав подбородок как можно выше, и методично выкинуть прокладки из шкафчика. Несколько было прилеплено к одежде.

Элеанора немного поплакала — не смогла удержаться. Но она стояла ко всем спиной, так что зрелищность была не ахти. В любом случае, все закончилось через несколько минут, поскольку никто не хотел опоздать на обед. Девчонкам тоже надо было одеться и причесаться.

Все ушли, кроме двух чернокожих девушек. Они подошли к Элеаноре и стали снимать прокладки со стенки.

— Не обращай внимания, — прошептала одна из них, сминая прокладку в шарик.

Ее звали Дениз, и она выглядела очень юной для десятого класса. Миниатюрная девушка, заплетавшая волосы в две косички.

Элеанора покачала головой, но ничего не сказала.

— Они просто пустоголовые дуры, — сказала Дениз. — Настолько ничтожные, что Бог едва ли их видит.

— Угу, — согласилась вторая. Вроде бы ее звали Биби. Она была из тех, кого мама Элеаноры называла «крупная девушка». Гораздо больше Элеаноры. Даже спортивный костюм Биби был не такого цвета, как у остальных, словно для нее имелись особые правила. При виде Биби Элеанора начинала стыдиться, что так переживает из-за собственного тела… И раздумывала, почему же именно она оказалась официальной толстушкой класса.

Они выкинули прокладки в мусорку и прикрыли мокрыми бумажными полотенцами, чтобы они никому не попались на глаза.

Не будь тут Дениз и Биби, Элеанора прихватила бы несколько прокладок с собой — те, что были без надписей. Ну потому что: как можно так бездарно переводить ценные вещи?..

Она опоздала на обед, потом опоздала на английский. И если бы до сих пор она еще не успела понять, что ей нравится этот дурацкий азиат, то наверняка осознала бы это сейчас. Потому что после всех неприятностей — и тех, что произошли за последние сорок пять минут, и тех, что случились за последние двадцать четыре часа, — Элеанора думала лишь об одном: ей хочется увидеть Парка.

Парк

Они снова сели в автобус, и на этот раз Элеанора взяла его плеер без возражений. И сама вставила наушники в уши. Подъезжая к своей остановке, она вернула плеер.

— Можешь взять его на время, — тихо сказал он. — Послушаешь остаток записи.

— Я боюсь его испортить.

— Не испортишь.

— И не хочу сажать батарейки.

— Плевать на батарейки.

Она подняла на него взгляд — может быть, впервые. Ее волосы выглядели еще более невероятно, чем утром: скорее, мелкие завитки, чем кудри — словно она сделала огромное рыжее «афро». Но взгляд был смертельно серьезен и излучал ледяное спокойствие. Любые банальности, какие вам доводилось слышать о Клинте Иствуде, сгодились бы сейчас для описания глаз Элеаноры.

— И правда, — сказала она. — Плевать.

— Это всего лишь батарейки.

Она вынула батарейки и кассету и вернула плеер Парку. А потом вышла из автобуса, не оглянувшись.

Боже, какая же она странная!

Элеанора

Батарейки начали садиться около часа ночи, но Элеанора слушала еще целый час — пока голоса не умолкли окончательно.