Элеанора
Он действительно выглядел иначе?
Теперь, когда она знала, что он любит ее. Ну, или по крайней мере любил минуту или две в пятницу вечером. Любил достаточно сильно, чтобы сказать об этом вслух.
Так он действительно выглядел иначе?
Да, иначе. Более красивым, чем всегда. Когда она вошла в автобус, Парк сидел, выпрямившись в своем кресле — так, чтобы она сразу увидела его. Или, возможно, чтобы сразу увидеть ее. Потом, когда Парк пропустил Элеанору на ее место, он съехал пониже и повернулся к ней. Они оба сгорбились, спрятавшись ото всех за спинками кресел.
— Это был самый длинный уик-энд в моей жизни, — сказал он.
Элеанора рассмеялась и наклонилась к нему.
— Мы вместе? — спросил он. Хотелось бы ей говорить подобные вещи так же непринужденно. Задавать вот такие вопросы — даже если это была просто шутка.
— Да, — сказала она. — Вместе. И вместе, и вместе.
— Правда?
— Ну… Нет.
Она дотянулась до отворота его куртки и сунула кассету с «Битлз» в карман рубашки. Парк перехватил ее руку и прижал к сердцу.
— Что это? — другой рукой он достал кассету.
— Величайшие песни всех времени и народов. Будьте знакомы.
Он потер ее руку о свою грудь. Очень осторожно. Но и этого было достаточно, чтобы она покраснела.
— Спасибо.
Была еще одна вещь, которую следовало ему сказать. Элеанора дождалась, когда они окажутся в раздевалке, чтобы поговорить об этом. Ей не хотелось, чтобы кто-нибудь услышал. Парк стоял рядом, подталкивая ее рюкзаком в плечо.
— Я сказала маме, что, может быть, пойду в гости к подруге после школы.
— Правда?
— Да. Впрочем, необязательно сегодня. Вряд ли она передумает.
— Нет, сегодня. Приходи сегодня.
— А ты не хочешь спросить свою маму сперва?
Парк покачал головой.
— Это неважно. Мне разрешают даже приводить девушек в свою комнату — только дверь надо оставлять открытой.
— Де-евушек?.. В твоей комнате побывало так много девушек, что понадобилось специальное правило?
— О да, — сказал он. — Ты ж меня знаешь.
Не знаю, подумала она. На самом деле, совсем не знаю…
Парк
Впервые за много недель по дороге домой Парк не ощущал этого беспокойства, от которого скручивало все внутренности. Не чувствовал, что нужно впитать как можно больше Элеаноры, чтобы дожить до следующего дня.
Впрочем, теперь возникло новое опасение. Нужно было познакомить Элеанору с мамой, и Парк мучительно раздумывал, как пройдет эта встреча.
Мама была косметологом и продавала «Avon». Она никогда не выходила из дома, не подкрасив ресниц. Когда Пэтти Смит выступала в передаче «Субботним вечером в прямом эфире», мама просто расстраивалась. «Почему она пытается выглядеть как мужчина? Это так печально».
Элеанора же сегодня была одета в кожаный пиджак и старую клетчатую ковбойку. У нее было больше общего с его дедушкой, нежели с мамой.
И дело не только в одежде. Дело в ней самой.
Элеанора не была… хорошенькой. Она была доброй. Она была порядочной. И честной. Она определенно помогла бы старушке перейти через дорогу. Но никто — даже та старушка — никогда не сказали бы: «Вы знаете Элеанору Дуглас? Какая милая девушка!»
Маме Парка нравилось все красивое. Она любила красоту. Любила улыбки, светскую болтовню и общение глаза в глаза. Все то, что Элеанора терпеть не могла.
А еще его мама не одобряла сарказма. Она была уверена, что сарказм засоряет язык. Она его на дух не переносила. И называла Дэвида Леттермана «этот гадкий злой человечек у Джонни».
Парк почувствовал, что у него вспотели ладони, и выпустил руку Элеаноры. Вместо этого он положил ладонь ей на колено — и это было так приятно и ново, что на несколько минут он позабыл о маме.
А потом они приехали на его остановку. Парк вышел в проход и обернулся к Элеаноре, но она покачала головой.
— Встретимся у тебя.
Он ощутил облегчение — и тут же ему стало стыдно. Едва автобус отъехал, он кинулся к дому. Брат еще не вернулся — и хорошо.
— Мам!
— Я здесь, — откликнулась та из кухни. Она красила ногти жемчужно-розовым лаком.
— Мам, — сказал он, — слушай… э… Сейчас придет Элеанора. Моя… э… моя Элеанора. Ладно?
— Прямо сейчас? — Она потрясла бутылочку. Клик-клик-клик.
— Да. Не делай из этого событие, ладно? Просто… будь приветливой.
— Ладно, — сказала она. — Буду.
Он кивнул, потом оглядел кухню и гостиную, чтобы убедиться, что нигде нет ничего странного. Проверил свою комнату. Мама убрала его постель.
Он открыл дверь еще до того, как Элеанора постучала.
— Привет, — сказала она. Парк понял, что она нервничает. На самом деле она выглядела сердитой, но Парк был уверен: это из-за того, что она нервничает.
— Привет, — сказал он. Еще утром он мечтал только о том, чтобы заполучить побольше Элеаноры, но теперь, когда она была здесь… он понимал, что следовало продумать эту встречу получше. Заранее.
— Входи, — сказал Парк. — И улыбайся, — прошептал он в предпоследнюю секунду. — Ладно?
— Чего?
— Нет, ничего.
Мама стояла в дверях кухни.
— Мам, это Элеанора, — сказал он.
Мама широко улыбнулась.
Элеанора тоже — но вышло странновато. Это выглядело так, словно она сощурилась на яркий свет или собиралась сообщить плохие новости.
Парк увидел, как расширились мамины зрачки. Впрочем, возможно, он просто вообразил это.
Элеанора подошла, чтобы пожать маме руку, но она помахала руками в воздухе, словно говоря: «Прошу прощения, у меня ногти еще не просохли». Жест, который Элеанора, похоже, не поняла.
— Приятно познакомиться, Элеанора. — Элл-а-но.
— Приятно познакомиться, — ответила Элеанора. Странная гримаса — пародия на улыбку — застыла на ее лице.
— Ты живешь по соседству? — спросила мама.
Элеанора кивнула.
— Это чудесно.
Элеанора кивнула.
— Хотите газировки, ребята? Или снэков?
— Нет, — сказал Парк, перебивая ее. — То есть…
Элеанора покачала головой.
— Мы просто посмотрим телевизор, — сказал Парк. — Ладно?
— Конечно, — ответила мама. — Зовите, если что.
Она вернулась на кухню, а Парк подошел к дивану. Какая жалость, что в доме нет цоколя. Когда он приходил в дом Кэла в западной Омахе, мама Кэла отправляла их вниз и оставляла одних.
Парк опустился на диван. Элеанора села на другой его край. Она смотрела в пол и обкусывала заусенцы.
Парк включил MTV и перевел дыхание.
Через несколько минут он сдвинулся к центру дивана.
— Эй, — сказал он. Элеанора смотрела на кофейный столик. Там стояла большая гроздь стеклянного красного винограда. Его маме нравился виноград. — Эй, — снова сказал он.
И пододвинулся поближе к ней.
— Почему ты велел мне улыбаться? — прошептала она.
— Не знаю. Потому что я нервничал.
— А почему ты нервничал? Ты же у себя дома.
— Да, но раньше я не приглашал никого вроде тебя.
Она глянула на экран телевизора. Шел клип «Wang Chung».
Элеанора внезапно встала.
— Увидимся завтра.
— Нет. — Он тоже поднялся. — Почему? Что случилось?
— Ничего. Просто увидимся завтра.
— Нет. — Он взял ее за локти. — Ты ведь только пришла. Что не так?
Элеанора подняла взгляд. В ее глазах была боль.
— Кого-то вроде меня?..
— Я не это имел в виду. Я хотел сказать: кого-то, кто мне небезразличен.
Она глубоко вздохнула и покачала головой. Слезы текли по ее щекам.
— Неважно. Я не должна быть здесь. Ты меня стесняешься. Я лучше пойду домой.
— Нет. — Он притянул ее ближе. — Успокойся, ладно?
— Боишься, что твоя мама увидит, как я плачу?
— Это… будет не очень-то здорово, но я не хочу, чтобы ты уходила. — Парк боялся, что если она уйдет сейчас, то никогда не вернется. — Давай. Садись рядышком.
Парк опустился на диван и потянул Элеанору за собой. Постаравшись загородить ей вид на кухню.
— Ненавижу знакомиться с новыми людьми, — прошептала она.
— Почему?
— Потому что я никогда им не нравлюсь.
— Ты понравилась мне.
— Нет, не понравилась. Мне пришлось взять тебя измором.
— Но теперь ты мне нравишься. — Он взял ее за руки.
— Перестань. Что, если твоя мама войдет?
— Неважно.
— А мне важно, — сказала Элеанора, отпихивая его. — Это слишком. Я из-за тебя только сильнее переживаю.
— Ладно. — Он отпустил ее. — Только не уходи.
Элеанора кивнула и уставилась в телевизор.
Через некоторое время — минут через двадцать — она снова встала.
— Останься еще, — сказал он. — Ты не хочешь познакомиться с моим отцом?
— Ты не представляешь, насколько я не хочу знакомиться с твоим отцом.
— Может, придешь завтра?
— Не знаю.
— Жаль, что я не могу прийти к тебе.
— Зато можешь проводить меня до двери.
Парк повиновался.
— Попрощаешься со своей мамой от моего имени? Не хочу, чтобы она считала меня невежливой.
— Хорошо.
Элеанора перешагнула порог.
— Эй, — сказал он. Это вышло неуклюже и неловко. — Я попросил тебя улыбаться, потому что ты очень милая, когда улыбаешься.
Она спустилась по ступенькам, потом обернулась к нему.
— Лучше бы ты думал, что я очень милая, когда не улыбаюсь.
— Я не то хотел сказать… — начал Парк, но Элеанора уже решительно шагала прочь от дома.
Когда Парк вернулся в гостиную, мама вышла из кухни и улыбнулась ему.
— Твоя Элеанора кажется милой, — сказала она.
Он кивнул и прямиком направился в свою комнату. Нет, подумал он, падая на кровать. Нет, не кажется.
Элеанора
Не исключено, что завтра они расстанутся. Ну и ладно. По крайней мере, не пришлось знакомиться с его отцом. Боже, каков же его отец? Он выглядел как Том Селлек — Элеанора видела семейную фотографию, стоявшую на телевизоре. Тех временен, когда Парк был в начальной школе. Офигенно хорошенький, к слову сказать. Вся семья просто очаровашки. Даже его белокожий младший брат.
Его мама походила на куклу. В «Волшебнике страны Оз» — книге, не фильме — Дороти попадает в одно место под названием Фарфоровая Страна, где все жители крошечные и безупречно красивые. Когда Элеанора была маленькой и мама читала ей эту сказку, Элеанора думала, что жители Фарфоровой Страны — китайцы. Но они и в самом деле фарфоровые. Вернее, превратятся в фарфор, если взять их с собой в Канзас.
Элеанора представила отца Парка (Тома Селлека), который сует фарфорового человечка в карман своего бронежилета и увозит его из Кореи.
Рядом с мамой Парка Элеанора ощущала себя великаншей. Она была не сильно выше — может, на три-четыре дюйма — но гораздо, гораздо крупнее… Если б инопланетянин прибыл на Землю изучать жизненные формы, он бы даже не понял, что эти двое принадлежат к одному и тому же виду…
Когда Элеанора оказывалась рядом с такими девушками — вроде мамы Парка, или Тины, или большинства девушек в окрестностях, — она всегда удивлялась: куда они девают свои внутренние органы. Ну, в самом деле: как можно иметь желудок, кишечник и почки — и носить такие крошечные джинсы? Элеанора умом понимала, что она толстая — но не ощущала этой полноты. Под пухлыми формами кости и мышцы тоже были большими. Мама Парка могла бы носить грудную клетку Элеаноры как просторную куртку.
Возможно, завтра Парк порвет с ней. И даже не потому, что она такая огромная. А потому, что вся Элеанора — сплошь одна большая бесформенная масса. Потому что она неспособна находиться рядом с нормальными людьми и вести себя адекватно.
Это было уже чересчур. Встретить его прелестную, идеальную маму. Увидеть его нормальный, идеальный дом. Элеанора не представляла, что в этом дерьмовом квартале есть такие дома. С ковровым покрытием во весь пол. С расставленными повсюду маленькими корзинками, наполненными ароматическими смесями из сухих лепестков. Она и понятия не имела, что тут живут подобные семьи.
Единственный плюс обитания в этом поганом квартале — то, что все остальные здесь тоже были погаными. Другие дети могли ненавидеть Элеанору за то, что она толстая. Или за то, что она странная. Но не за ее разломанную семью или разваливающийся дом. Здесь у всех было так.
А семья Парка оказалась другой. И Парк говорил, что дед и бабушка живут в соседнем доме — в доме с цветочными кадками боже-ж-ты-мой. Его семья… они были словно Уолтоны.
А вот семья Элеаноры была дерьмовой. Еще до того, как появился Ричи и превратил их жизнь в ад.
Ей нет места в гостиной Парка. Да и не только там — а вообще нигде. Хотя порой, лежа в постели, она воображала себе место, где она будет к месту.