Элеанора
Казалось, мама Парка вовсе не удивилась, увидев Элеанору на следующий день. Видимо, Парк предупредил, что она придет.
— Элеанора, — сказала мама чрезвычайно любезно. — Счастливого Рождества. Входи.
Когда Элеанора вошла в гостиную, появился Парк — только что из душа. Что немного смущало Элеанору — по ряду причин. У него были влажные волосы, и футболка слегка липла к телу. Парк искренне обрадовался, увидев ее — это было очевидно. И приятно.
Элеанора не знала, как быть с его подарком, так что просто сунула его Парку в руки.
Он улыбнулся, удивленный.
— Это мне?
— Нет, — сказала она, — это… — Ничего остроумного в голову не приходило. — Да, это тебе.
— Ты не обязана ничего мне дарить.
— Не обязана.
— Можно открыть?
Она все еще не могла придумать остроумного ответа и просто кивнула. По крайней мере его семья была на кухне, и никто не видел их.
Подарок был завернут в почтовую бумагу. Любимую бумагу Элеаноры — цветы и феи, словно бы нарисованные акварелью.
Парк осторожно снял упаковку и посмотрел на книгу. «Над пропастью во ржи». Очень старое издание. Элеанора решила оставить суперобложку, поскольку та выглядела опрятно. Пусть даже на ней стояла цена букинистического магазина, написанная восковым карандашом.
— Знаю: выглядит немного претенциозно, — сказала она. — Я собиралась подарить тебе «Обитателей холмов», но она о кроликах. А не все любят читать о кроликах.
Парк смотрел на книгу и улыбался. На одну жуткую секунду Элеаноре показалось, что он откроет книгу. А она не хотела, чтобы Парк читал надпись под обложкой. Во всяком случае, не в ее присутствии.
— Это твоя книга? — спросил он.
— Да, но я уже прочитала ее.
— Спасибо, — сказал он, улыбаясь. Когда Парк был по-настоящему счастлив, его глаза прятались за множеством мелких складочек. — Спасибо тебе.
— На здоровье, — откликнулась она, глядя в пол.
— Идем, — сказал Парк, потянув ее за отворот пиджака.
Элеанора пошла следом за Парком к его комнате, но остановилась в дверях, словно налетев на невидимую стену. Парк положил книгу на кровать, потом взял с полки две небольшие коробочки в рождественской оберточной бумаге. Вернулся к двери и встал в проеме рядом с Элеанорой. Она подалась назад.
— Один подарок от моей мамы, — сказал Парк, протягивая сверток. — Это духи. Пожалуйста, не пользуйся ими. — На миг он опустил взгляд, а потом снова посмотрел на нее. — А это от меня.
— Ты не обязан ничего мне дарить, — сказала она.
— Не глупи.
Элеанора не пошевелилась, и тогда Парк просто сунул сверток ей в руку.
— Я пытался придумать подарок… какую-то вещь, которую не заметил бы никто, кроме тебя, — сказал он, откидывая с лица пряди волос. — То, что ты смогла бы объяснить своей маме… Ну, типа, собирался купить тебе какую-нибудь очень красивую ручку… но потом…
Парк наблюдал, как она разворачивает подарок. Элеаноре вдруг стало не по себе. Она случайно порвала обертку, и Парк забрал у нее бумагу. Внутри была маленькая серая коробочка. Элеанора открыла ее.
Кулон. Тонкая серебряная цепочка с маленькой подвеской в виде серебряной фиалки.
— Я пойму, если ты откажешься это взять, — сказал Парк.
Ей следовало отказаться. Но она не смогла.
Парк
Какая глупость! Нужно было ручку. Украшение — это слишком публичное… и слишком личное. Потому-то Парк и купил его. Он не мог подарить Элеаноре ручку. Или закладку. Не было закладки, выражающей его чувства.
Парк потратил на кулон большую часть денег, которые откладывал на стереомагнитолу для машины. Он нашел его в ювелирном магазине — в торговом центре, где люди примеряли обручальные кольца.
— Я сохранил чек, — сказал он.
— Нет, — сказала Элеанора, поднимая взгляд. Она выглядела взволнованной, но Парк не мог понять, почему. — Нет. Он красивый. Спасибо.
— Ты будешь его носить?
Она кивнула.
Парк пропустил ее волосы сквозь пальцы и притронулся к шее сзади, стараясь справиться с собой.
— Наденешь сейчас?
Секунду Элеанора молча смотрела на него, потом снова кивнула. Парк вынул кулон из коробочки и аккуратно обернул цепочку вокруг ее шеи. Именно так, как представлял себе это, когда покупал украшение.
Не исключено, что именно поэтому он его и купил — чтобы коснуться ее шеи под волосами. Он провел пальцами по цепочке и уложил подвеску в ямочку на горле.
Элеанора вздрогнула.
Парку хотелось потянуть за цепочку, привлечь Элеанору к своей груди и не отпускать.
Но он благоразумно убрал руки и привалился к дверному косяку.
Элеанора
Они сидели на кухне и играли в карты. В «Скорость». Элеанора научила Парка этой игре и каждый раз побивала его за несколько первых раундов. Впрочем, после этого она обычно теряла бдительность. Мэйси тоже всегда начинала выигрывать после первых раундов.
Играть в карты на кухне Парка — лучше, чем просто сидеть в гостиной, раздумывая о том, что они бы сделали, если б остались наедине.
Мама спросила, как прошло Рождество, и Элеанора сказала: чудесно.
— Что у вас было на ужин? — спросила мама. — Индейка или окорок?
— Индейка. И пюре с укропом… Моя мама датчанка.
Парк перестал играть и уставился на нее. Элеанора стрельнула в него глазами. «Что? Я датчанка. Закрой рот», — сказала бы она, если б его мамы не было рядом.
— Вот откуда эти прекрасные рыжие волосы, — понимающе сказала мама.
Парк улыбнулся Элеаноре. В ответ она сделала страшные глаза.
Когда его мама отлучилась к бабушке с дедушкой, Парк пихнул ее под столом ногой. На нем не было обуви.
— Я и не знал, что ты датчанка, — сказал он.
— Сейчас будет очередная прекрасная беседа из серии: у-нас-нет-никаких-секретов-друг-от-друга?
— Именно. Твоя мама датчанка?
— Ну да.
— А отец?
— Козел.
Парк нахмурился.
— А что? Ты хотел честности и откровенности? Ну вот. Сказать «козел» — честнее, чем «шотландец».
— Шотландец… — Он улыбнулся.
А Элеанора задумалась об этом новом уровне отношений между ними, которого так хотел Парк. Предельная честность и искренность? Едва ли она сумеет рассказать Парку всю уродливую правду…
Что, если Парк ошибается? Что, если он не сможет принять эту правду? И поймет, что все те вещи, которые он считал таинственными и интригующими, на самом деле просто… унылое уныльство?
Когда Парк стал расспрашивать ее о Рождестве, Элеанора рассказала ему о еде, которую приготовила мама, о фильмах, которые они смотрели, и о том, как Маус подумал, что «Гринч» — это фильм, где будет много злобных криков и воплей.
Она почти ожидала, что он скажет: «Ладно, а теперь давай плохие новости».
Вместо этого Парк рассмеялся.
— Как думаешь, твоя мама нормально бы ко мне отнеслась? — спросил он. — Ну, понимаешь… если бы не твой отчим?
— Не знаю… — сказала Элеанора. Она поймала себя на том, что крепко сжимает серебряный медальон.
Остаток рождественских каникул для Элеаноры прошел в доме Парка. Его мама, кажется, не возражала, а отец всегда приглашал остаться на ужин.
Мама Элеаноры полагала, что она проводит это время с Тиной. Однажды она спросила:
— Надеюсь, ты не злоупотребляешь их гостеприимством?
А в другой раз сказала:
— Тина тоже может иногда приходить к нам, ты же знаешь.
Но обе понимали, что это не так.
Никто из них не приводил друзей домой. Даже младшие. Даже Ричи. А у мамы и вовсе не осталось друзей.
Она привыкла.
Когда родители Элеаноры еще жили вместе, вокруг них всегда были люди. Бесконечные вечеринки. Мужчины с длинными волосами. Женщины в длинных платьях. И повсюду бокалы с красным вином.
Потом, когда отец ушел, у мамы все еще оставались подруги. Матери-одиночки — они приводили с собой детей и приносили ингредиенты для бананового дайкири. Они засиживались допоздна, шепотом сплетничая о бывших мужьях и новых бойфрендах, пока дети играли в соседней комнате.
Ричи начался как одна из таких историй. И вот как это было.
Рано по утрам, пока дети спали, мама ходила в магазин за продуктами. К тому времени у них уже не было машины; последний раз мама водила машину еще в старшей школе. Ну так вот: Ричи ездил на работу по тому же маршруту, которым мама ходила в магазин, — и видел ее каждое утро. В один прекрасный день Ричи остановился и попросил у мамы телефон. И сказал, что она — самая красивая девушка, какую он видел в своей жизни.
Когда Элеанора впервые услышала о Ричи, она лежала на старом диване, читая журнал «LIFE» и попивая безалкогольный банановый дайкири. Не то чтобы она нарочно подслушивала, просто мамины подруги любили, когда Элеанора была поблизости. Им нравилось, что она присматривает за детьми. Они частенько говорили, что она мудра не по годам. Если Элеанора сидела тихо, они даже забывали, что она в комнате. И не боялись немного перебрать с алкоголем.
«Никогда не верь мужикам, Элеанора, — постоянно говорили они. — Особенно тем, которые терпеть не могут танцы».
Но когда мама похвасталась, что Ричи назвал ее «прекрасной, как весенний день», они все вздохнули и попросили рассказать о нем побольше.
Разумеется, он так сказал, думала Элеанора, что она прекрасна, как весенний день. Именно такой она и была.
Элеаноре тогда исполнилось двенадцать, и ей трудно было представить парня, который обращался бы с мамой хуже, чем отец.
Она не знала, что есть вещи пострашнее эгоизма.
В любом случае, Элеанора всегда сталась уйти от Парка до ужина. Потому что, возможно, ее мама была права насчет злоупотребления гостеприимством. И потому что если вернуться домой пораньше — меньше шансов столкнуться с Ричи.
На самом деле все эти визиты к Парку сильно затрудняли возможность принять ванну. Разумеется, она не собиралась говорить об этом Парку — не важно, насколько искренни друг с другом они теперь стали.
Самый безопасный момент, чтобы принять ванну, — сразу после школы. Если же Элеанора после школы убегала к Парку, приходилось надеяться, что Ричи все еще будет пить в «Сломанном рельсе», когда она к вечеру вернется домой. И в этом случае принять ванну надо очень-очень быстро, поскольку задняя дверь располагалась аккурат напротив ванной комнаты — и могла открыться в любую минуту.
Элеанора знала, что эти трусливые «быстрые ванны» раздражают маму, но что она могла поделать? Тут уж не было ее вины. Она подумывала: не лучше ли пользоваться душем в школьной раздевалке? Но это могло быть еще опаснее. Учитывая Тину и все остальное.
На днях во время обеда Тина демонстративно подошла к столику Элеаноры и прошептала ей слово на букву П. Даже Ричи никогда позволял себе такого — что предполагало невообразимый градус мерзости.
— Что это с ней? — спросила Дениз. Риторически.
— Считает себя пупом земли, — сказала Биби.
— Она не пуп земли, — отозвалась Дениз. — Пуп земли не выглядит как мелкий пацан в мини-юбке.
Биби захихикала.
— И с волосами у нее проблема, — заметила Дениз, созерцая на Тину. — Ей надо бы вставать чуть пораньше. И определиться, как она хочет выглядеть: как Фэрра Форсетт или как Рик Джеймс.
Биби и Элеанора заржали.
— Иными словами: выбери что-то одно, детка, — сказала Дениз, закрепляя успех. — Что-то. Одно.
— Ой, — сказала Биби, шлепнув Элеанору по ноге. — Вон твой парень.
Все трое обернулись к стеклянной стене кафетерия. По коридору шел Парк — в сопровождении еще нескольких парней. Он был одет в джинсы и футболку с «Minor Threat». Парк глянул в сторону кафетерия и улыбнулся, увидев Элеанору. Биби хихикнула.
— Такой сладенький… — сказала Дениз.
Как будто кто-то сомневался.
— Знаю, — откликнулась Элеанора. — Так бы и съела.
И все трое хихикали, пока Дениз не призвала их к порядку.
Парк
— Итак… — сказал Кэл.
Парк все еще улыбался. Хотя они давно прошли мимо кафетерия.
— Ты и Элеанора, так?
— Так… Да, — отозвался Парк.
— Да. — Кэл кивнул. — Все знают. То есть я-то понял давно. Вспомнить хотя бы, как ты на нее пялился на английском. Я просто ждал, когда ты мне расскажешь.
— О… — Парк покосился на Кэла. — Прости. Я встречаюсь с Элеанорой.
— Почему не рассказал мне?
— Я думал, ты и так знаешь.
— Я знал, — сказал Кэл. — Но мы же ведь друзья. Предполагается, что мы рассказываем друг другу такие вещи.
— Я не думал, что ты одобришь.
— А я и не одобряю. Без обид. Элеанора меня пугает. Но если ты это делаешь — понимаешь, делаешь это, — я хочу об этом знать. Хочу знать все долбаные подробности.
— Вот поэтому на самом-то деле, — отозвался Парк, — я тебе и не рассказал.