Парк
На следующий день его семья собиралась на лодочную выставку. Потом предполагался обед в городе и затем, может быть, поездка в торговый центр. Прошла вечность, прежде чем Парк съел свой завтрак и принял душ.
— Давай, Парк, — едко сказал отец, — одевайся и наводи красоту.
Можно подумать, он будет красить глаза ради выставки лодок.
— Давай, — сказала мама, проверяя помаду у зеркала в прихожей, — ты же знаешь: твой отец ненавидит толпы.
— Я обязан идти?
— А ты не хочешь? — Она взбила волосы.
— Да нет, хочу… — Он не хотел. — Но вдруг Элеанора придет? Нам с ней надо бы поговорить.
— Что-то не так. Ты уверен, что вы не поругались?
— Нет, не поругались. Я просто… беспокоюсь о ней. И даже позвонить не могу. Ты же знаешь: у нее нет телефона.
Мама отвернулась от зеркала.
— Ладно, — сказала она, — оставайся. Но пропылесосишь полы, ладно? И убери эту кучу черной одежды в своей комнате.
— Спасибо, — сказал Парк. И обнял ее.
— Парк! Минди! — Отец стоял в дверях. — Пошли уже.
— Парк останется дома, — сказала мама. — А мы идем.
Отец послал ему острый взгляд, но не стал возражать.
Парк не привык быть дома один. Он пропылесосил. Убрал одежду. Сделал себе сандвич и посмотрел серию «Молодежи» на MTV. А потом задремал на диване.
Он услышал дверной звонок и ринулся открывать, не успев еще толком проснуться. Сердце бешено стучало в груди. Так бывает, когда заснешь среди дня и не сразу вспоминаешь, как просыпаться.
Парк не сомневался, что это Элеанора. И открыл дверь, даже не проверяя.
Элеанора
Машины не было — и Элеанора решила, что семьи Парка нет дома. Они, возможно, уехали на какую-нибудь крутую семейную прогулку — обедать в «Бонанзе» и фотографироваться в одинаковых свитерах.
Она уже собиралась уйти, когда дверь распахнулась. Элеанора еще не успела смутиться или ощутить неловкость из-за вчерашнего — а Парк уже тащил ее в дом, ухватив за рукав.
Еще не закрыв дверь, он обнял ее — по-настоящему обнял. Сомкнув пальцы у нее за спиной. Обычно Парк держал Элеанору ладонями за талию, словно в медленном танце. На этот же раз все было… как-то иначе. Его руки обвили ее, его лицо спряталось в ее волосах, и ей некуда деться, кроме как прижаться к нему.
Он был теплым… Теплым, нежным и мягким.
Словно спящий ребенок, подумала она. Вроде того. Не в буквальном смысле.
Элеанора снова попыталась смутиться.
Парк пинком закрыл дверь и привалился к ней спиной, все крепче прижимая к себе Элеанору. Его волосы падали на лицо, а глаза были полузакрыты. Затуманенные. Нежные.
— Ты спал? — прошептала она — так, словно боялась разбудить его.
Парк не ответил. Приоткрыв рот, он впился в ее губы. Ее затылок лег в его ладонь. Он так крепко прижимал ее к себе, что некуда было деться. Она не могла ни выпрямиться, ни вздохнуть. И не могла сохранить никаких тайн. Его дыхание клокотало у нее в горле. Она чувствовала его пальцы — на шее, на спине… Ее собственные руки нелепо висели вдоль тела, словно им не было здесь места. Может, и ей самой не было здесь места…
Парк, видимо, почувствовал это. Он оторвался от ее губ и вытер рот о футболку на плече. Он смотрел на нее, словно увидел впервые с тех пор, как она переступила порог.
— Эй… — сказал он, переведя дыхание. — Что происходит? Ты в порядке?
Элеанора взглянула Парку в лицо, не зная, как трактовать его странное выражение. Парк опустил подбородок, словно его рот не желал отодвигаться от ее губ. Его глаза были такими зелеными, что могли превратить углекислый газ в кислород.
И он трогал ее — во всех местах, прикосновений к которым она так боялась…
Элеанора предприняла одну последнюю попытку смутиться.
Парк
На миг показалось, что он зашел слишком далеко.
Он не собирался делать ничего такого, он еще не отошел от сна. И он думал об Элеаноре, грезил о ней — все эти бесконечные часы. А она замерла в его руках. На миг он решил, что зашел слишком далеко. Что переступил черту.
А потом Элеанора прикоснулась к нему. Тронула его шею.
Трудно сказать, чем это отличалось от всех прочих моментов, когда она касалась его. Элеанора стала другой. Только что она была застывшей и неподвижной — и вдруг ожила.
Она притронулась к его шее. Повела рукой вниз по груди. Парку хотелось бы быть выше и шире; он надеялся, что Элеанора не остановится.
Она была очень нежной в сравнении с ним. Может, она хотела его не настолько, насколько он желал ее. Но даже если она хотела его хотя бы вполовину так же сильно…
Элеанора
Она прикасалась к нему — и это было именно так, как она себе представляла.
Провести пальцами по скуле, шее, плечу…
Он был гораздо горячее, чем она представляла — и тверже. Словно состоял из одних мышц и костей. Словно его сердце билось прямо под футболкой.
Она трогала Парка мягко, осторожно — просто на случай, если трогает его неправильно.
Парк
Он расслабился, привалившись к двери.
Пальцы Элеаноры скользили по его горлу, по его груди. Он взял ее за другую руку и прижал к своему лицу.
Он застонал, словно от боли — и решил, что обдумает все позже. И, может быть, почувствует угрызения совести. Потом.
А сейчас… Если он по-прежнему будет стесняться, то не получит того, что он хотел.
Элеанора
Парк был живым. И все происходило наяву. И все было позволено.
Парк принадлежал ей.
Держать его, обладать им. Это не навсегда, конечно же. Разумеется, не навсегда.
Но теперь, сейчас — он принадлежал ей. И он хотел, чтобы она прикасалась к нему. Словно кот, который сует голову тебе под руку.
Элеанора провела ладонью по груди Парка, разведя пальцы. Потом снова рукой вверх — под его рубашкой.
Она сделала это, потому что хотела. И потому, что, начав трогать его вот так — именно так, как она себе представляла — она уже не могла остановиться. И потому что… будет ли у нее возможность потрогать его вот так еще раз?..
Парк
Ощутив, как ее пальцы коснулись его живота, Парк застонал. Он покрепче стиснул Элеанору и двинулся вперед, толкая Элеанору перед собой, огибая кофейный столик и направляясь к дивану.
В фильмах это выглядит органично или комично. В гостиной Парка это выглядело попросту неуклюже. Они не отлеплялись друг от друга, так что в итоге Элеанора упала спиной на диван, а Парк рухнул рядом с ней.
Он хотел смотреть ей в глаза, но это трудно, когда глаза так близко.
— Элеанора… — прошептал он.
Она кивнула.
— Я люблю тебя, — сказал он.
Элеанора посмотрела на него. Ее глаза были блестящими, черными и бездонными. Потом отвела взгляд.
— Я в курсе.
Парк вытащил из-под нее одну руку и провел ею вдоль тела Элеаноры. Он мог лежать так весь день — прикасаясь к ее талии, к ребрам, бедрам, снова и снова… Он бы так и сделал, если бы у него был целый день. И если бы она не состояла из великого множества прочих чудес.
— В курсе? — переспросил Парк. Элеанора улыбнулась, и он поцеловал ее. — Ты не Хан Соло в подобных отношениях, знаешь ли.
— Я абсолютный и совершенный Хан Соло, — прошептала она. Было так хорошо слушать ее. Было хорошо помнить, что это все равно Элеанора — под всей своей новой плотью.
— Ну, а я — не принцесса Лея, — отозвался он.
— Не зацикливайся так на гендерных ролях, — сказала Элеанора.
Парк провел рукой по ее бедру вниз и вверх. Подцепил большим пальцем подол свитера и приподнял его. Элеанора сглотнула и откинула голову назад.
Он задрал свитер повыше. Потом — бездумно — потянул вверх и свою футболку. И прижался голым животом к ее телу.
— Ты можешь быть Ханом Соло, — сказал он, целуя ее в шею. — А я буду Бобой Феттом. Я пересеку весь космос ради тебя.
Элеанора
Вот факты, которых она пару часов назад еще не знала.
Парк покрыт кожей. Везде. И везде она такая же гладкая и медово-прекрасная, как его руки. В некоторых местах она была более плотной — скорее, как атлас, нежели шелк. Но это все равно его кожа. И она потрясающая.
И она сама покрыта кожей. А под кожей — сплошь наэлектризованные нервные окончания, которые ни черта не делали всю ее жизнь, но вдруг проснулись и ожили. И стали как огонь, и лед, и пчелиные жала, когда Парк притронулся к ней. Повсюду — где бы Парк ни касался ее.
Она стеснялась своего живота, своих веснушек и того факта, что лифчик держится на ней лишь благодаря двум английским булавкам. И все же хотела, чтобы Парк продолжал прикасаться к ней — даже в тех местах, которые трогать непозволительно. А Парку, казалось, не было дело до всех этих смущающих ее вещей. Некоторые из них ему даже нравились. Парк сказал, что она пахнет конфетами…
Ей хотелось, чтобы он трогал ее. Везде.
Парк остановился, не посмев тронуть лифчик. Он засунул пальцы за пояс ее джинсов сзади. Элеанора не останавливала его. Она ни за что бы не стала этого делать. За всю свою жизнь она не ощущала ничего прекраснее, чем прикосновения Парка. Никогда. И ей хотелось чувствовать их еще и еще.
Ничто не было грязным. С Парком.
Ничто не было постыдным.
Потому что Парк был солнцем — это единственное объяснение, какое Элеанора могла придумать.
Парк
Начало темнеть. Парк понимал, что родители могут вернуться в любую минуту. Вообще-то им уже давно следовало быть дома. Едва ли родители обрадуются, застав их в такой позе. Его колено между ее ног, его рука на ее бедре, его губы касаются ее шеи в разрезе свитера…
Парк отлепился от Элеаноры и постарался сосредоточиться.
— Куда ты? — спросила она.
— Не знаю. Никуда. Родители скоро придут. Надо привести себя в порядок.
— Ладно, — сказала Элеанора и села. Но была такой растерянной и такой красивой, что Парк вмиг снова оказался сверху и толкнул Элеанору на диван.
…Полчаса спустя он предпринял вторую попытку — и на этот раз поднялся на ноги.
— Я иду в ванную, — сказал Парк.
— Давай. — Она кивнула. — Не оглядывайся.
Он сделал шаг и оглянулся.
— Тогда я пойду в ванную, — сказала она через несколько минут.
Пока Элеаноры не было, Парк включил звук у телевизора, добыл им обоим кока-колы и осмотрел диван: не осталось ли каких-то улик. Вроде, нет.
Элеанора вернулась. Лицо ее было мокрым.
— Ты умылась?
— Да… — откликнулась она.
— Почему?
— У меня был странный вид.
— И ты решила, что сумеешь это смыть?
Парк осмотрел Элеанору — так же, как и диван. Ее губы набухли, а волосы были растрепаны больше, чем обычно. Впрочем, она всегда носит растянутые свитера и беспорядок на голове — не в новинку.
— Отлично выглядишь, — сказал Парк. — А я?
Элеанора посмотрела на него и улыбнулась.
— Хорошо. Просто очень-очень хорошо.
Парк взял ее за руку и потянул на диван. Деликатно — на этот раз.
Она села рядом и уставилась на свои коленки.
Парк наклонился к ней.
— Тебе все это не показалось странным?
Элеанора качнула головой и рассмеялась.
— Нет… Ну, только на минутку. И только чуть-чуть.
Никогда еще ее лицо не было таким открытым.
Брови не сведены к переносице, нос не сморщен. Парк обнял ее, и Элеанора с готовностью положила голову ему на грудь.
— О, ты глянь, — сказала она, — «Молодежь».
— Да… Слушай. Ты мне так и не сказала: что вчера стряслось? Ну, когда я тебя увидел.
Она вздохнула.
— Я шла к миссис Данн. На физкультуре кто-то спер мою одежду.
— Тина?
— Не знаю. Может быть.
— Ты ее нашла? Одежду, в смысле.
— Да… На самом деле я не хочу об этом говорить.
— Ладно, — сказал он.
Элеанора прижалась щекой к его груди, и Парк покрепче притиснул ее к себе. Он хотел бы, чтобы они провели всю жизнь вот так. Чтобы он мог встать между Элеанорой и всем миром.
Возможно, Тина и впрямь была чудовищем.
— Парк, — сказала Элеанора, — еще одна вещь… То есть… могу я тебя спросить кое о чем?
— О чем угодно. Мы же договорились.
Она коснулась ладонью его сердца.
— То, что ты делал сегодня, это… как-то связано с нашей вчерашней встречей? С тем, что ты увидел меня… такой?
Ему не хотелось отвечать. Вчерашнее смущение стало еще сильнее — теперь, когда он знал всю грустную историю.
— Да, — тихо сказал он.
С минуту Элеанора молчала. А потом…
— Тина свихнется от ярости!
Элеанора
Казалось, родители Парка искренне рады видеть Элеанору. Его отец купил на лодочной выставке новую охотничью винтовку и теперь пытался объяснить Элеаноре, как она работает.
— На выставке лодок можно купить винтовку? — спросила Элеанора.
— Там можно купить что угодно. Все, что нужно для счастья.
— А книги? — спросила она.
— Книги о лодках и оружии.
Была суббота, так что Элеанора засиделась допоздна. А потом, по пути домой, они с Парком как обычно остановились за трейлером. Но сегодня Парк не поцеловал Элеанору. Он просто держал ее, прижимая к себе изо всех сил.
— Думаешь, мы еще когда-нибудь сможем побыть наедине? Как сегодня? — спросила она, ощущая, как глаза наполняются слезами.
— Когда-нибудь — да. Скоро ли? Я не знаю…
Она обняла его так крепко, как только могла, а потом пошла домой — одна.
Ричи был дома и смотрел «Субботним вечером в прямом эфире». Бен спал на полу, а Мэйси — на диване.
Элеаноре следовало бы прямиком пойти в спальню, но нужно было заглянуть в ванную. Что означало — пройти между Ричи и телевизором. Дважды.
Войдя в ванную, она стянула волосы на затылке и еще раз хорошенько умылась. А потом двинулась в обратный путь, мимо телевизора. Не поднимая взгляда.
— Где это ты была? — спросил Ричи. — Куда ты все время ходишь?
— К подруге. — Элеанора не замедлила шага.
— Какой еще подруге?
— К Тине, — сказала Элеанора. И положила руку на дверь спальни.
— Тина… — протянул Ричи. Изо рта у него торчала сигарета. Он держал в руках банку «Old Milwaukee». — У Тины дома какой-то гребаный Диснейленд, да? Никак туда не находишься.
Она ждала.
— Элеанора? — окликнула мама из своей комнаты. Голос звучал сонно.
— Ну а что ты купила на те деньги, которые я подарил тебе в Рождество? — спросил Ричи. — Я же сказал: купи что-нибудь красивое.
Дверь спальни открылась и вышла мама. На ней был халат Ричи — один из этих восточных сувенирных халатов: красный атлас, большой аляповатый тигр.
— Элеанора, — проговорила мама, — иди спать.
— Я просто спросил, что она купила на рождественские деньги, — сказал Ричи.
Если назвать какую-нибудь вещь, Ричи велит показать. Если сказать, что еще не потратила деньги, он может потребовать их назад.
— Кулон, — ответила Элеанора.
— Кулон… — повторил Ричи. Он посмотрел на нее мутным взглядом, словно пытался придумать какую-нибудь гадость, но потом просто сделал глоток и откинулся на спинку кресла.
— Спокойной ночи, Элеанора, — сказала мама.