Парк
— Ты как, в порядке?
Она кивнула и залезла в машину.
— Сиди пока на полу, — сказал Парк.
Первая пара часов запомнилась плохо.
Парк не привык водить фургон. Несколько раз машина глохла на светофорах. Потом, на шоссе, разделяющем штаты, он повернул на восток вместо запада — и потребовалось двадцать минут, чтобы вернуться назад.
Элеанора не произнесла ни слова. Просто смотрела вперед и обеими руками держалась за ремень безопасности. Он положил руку ей на колено, но она словно бы не заметила этого.
Они съехали с шоссе где-то в Айове, чтобы заправиться и купить карту. Парк зашел на бензоколонку. Он купил Элеаноре кока-колу и сандвич. А когда вернулся в фургон — Элеанора спала, привалившись к пассажирской двери.
Боже, попытался сказать себе Парк, она вымоталась.
Он забрался в фургон, вздохнул — и кинул сандвич на приборную панель. Как она может спать?!
Если сегодня все пойдет как надо, завтра утром он поедет домой. И, вероятно, теперь ему разрешат водить машину. И ездить, куда угодно. Но не было места, куда он захотел бы поехать. Без Элеаноры.
Как она может спать, когда до расставания остались считанные часы?
И как она может спать в такой позе?
Ее волосы рассыпались и растрепались. В этом свете они казались винно-красными. Рот был слегка приоткрыт.
Земляничная девушка.
Он вновь попытался припомнить тот первый день, когда встретил ее. Попытался понять, как это случилось — как она превратилась из незнакомки в единственного человека, который имел значение.
А еще Парк раздумывал: что, если он не повезет ее к дяде? А просто поедет дальше по дороге. Куда угодно.
Зачем так торопиться к дяде?..
Если уж жизнь Элеаноры так круто поменялась, почему бы ей не сбежать к нему? К нему, а не от него?..
Черт! Неужели так трудно проснуться?
Парк вел машину еще около часа, взбодренный кока-колой и грустными мыслями. А потом ночь начала бледнеть. Поблизости не было зоны отдыха, так что Парк съехал на гравий — на проселочную дорогу, отходившую от шоссе под прямым углом, как плечо.
Он отстегнул свой ремень безопасности, отстегнул ремень Элеаноры. Потом притянул ее к себе и опустил голову ей на макушку. Она до сих пор пахла как прошедшим вечером — потом, сладостью и импалой. И Парк плакал, уткнувшись в ее волосы, — пока не уснул.
Элеанора
Она очнулась в объятиях Парка. Это было сюрпризом. Она решила бы, что ей снится сон, но все ее сны были кошмарами: нацисты, плачущие дети, гниющие зубы, выпадающие изо рта. Элеаноре никогда не снилось ничего столь же прекрасного, такого чудесного, как Парк — сонно-мягкий и теплый. Очень теплый. Когда-нибудь, подумала она, кто-нибудь будет просыпаться так каждое утро.
Лицо спящего Парка было красиво совершенно по-новому. Янтарная кожа, пронизанная солнечным светом. Полные губы. Высокие скулы. У Элеаноры вовсе не было скул…
Она оказалась застигнута врасплох. И прежде, чем успела опомниться, ее сердце снова билось для него. Так, словно не было на свете ничего, более прекрасного.
Может, и впрямь не было…
Солнце едва поднялось над горизонтом, залив кабину фургона голубовато-розовым светом. Элеанора поцеловала новое лицо Парка — под глазом, едва не коснувшись носа. Он сморщился и потянулся к ней. Элеанора провела кончиком носа по его брови и поцеловала его веки.
Ресницы затрепетали (так делают только ресницы и бабочки). И руки пришли в движение, обвивая ее.
— Элеанора, — выдохнул он.
Она взяла его дивное лицо в ладони и целовала — словно перед концом света.
Парк
Ее больше не будет в автобусе.
Она не будет строить ему рожи на уроках английского.
И не будет рычать на него, просто потому что ей скучно.
Не будет плакать в его комнате, желая того, что он не может ей дать.
Все небо было цвета ее кожи.
Элеанора
Он такой один, и он прямо здесь.
Он знает, что мне понравится песня, — еще до того, как я ее послушаю. Он смеется, прежде чем я доскажу анекдот. У него на груди, прямо под горлом, есть место, которое сводит меня с ума.
Он такой один — на целом свете.
Парк
Родители никогда не рассказывали, как они встретились, но когда Парк был помладше, он пытался вообразить себе это.
Ему нравилось то, как сильно они любят друг друга. Об этом он думал, просыпаясь по ночам от какого-нибудь кошмара. Не о том, что родители любят его — это само собой разумеется. А о том, что они любят друг друга. Родители не обязаны это делать.
Все его друзья жили в неполных семьях. Их родители расстались. И, казалось, именно это сломало детям жизнь.
Но родители Парка любили друг друга. Они целовались взасос — неважно, кто на них смотрел.
«Каковы шансы, что ты встретишь кого-то вот такого?» — думал он. Человека, которого ты будешь любить вечно. А он будет вечно любить тебя… И что ты сделаешь, если тот человек родился на другом краю мира?
Шансы невероятно малы. Как вышло, что его родители стали так счастливы?
Конечно, их жизнь не была безоблачной. Брат отца погиб во Вьетнаме. Именно поэтому отца послали в Корею. И когда родители поженились, маме пришлось оставить за спиной всех и всё, что она любила до тех пор.
Парк гадал, как отец встретил маму. Увидел ее на улице? Встретил на дороге? Заметил, когда она работала в ресторане?
Он недоумевал: как они оба сумели узнать?..
Этот поцелуй останется с Парком навсегда.
Он заберет его с собой.
И будет вспоминать, проснувшись ночью от кошмаров.
Элеанора
В тот первый раз, когда он взял ее за руку, Элеаноре было так хорошо, что все дурное позабылось в единый миг. И затмило все, что когда-либо причиняло ей боль.
Парк
Волосы Элеаноры полыхали огнем под закатным солнцем. Темные глаза светились, а тело жаждало его рук.
Он понял это в тот первый раз, когда притронулся к ней.
Элеанора
С Парком ничто не было постыдным. Или недостойным. Парк был солнцем — потому что Парк был солнцем. Это единственное объяснение, какое Элеанора могла придумать.
Парк
— Элеанора! Нужно остановиться.
— Нет…
— Нельзя этого делать.
— Можно. Не останавливайся, Парк.
— Я даже не знаю как. И у меня нету… ну, этого.
— Пофиг.
— Но я не хочу, чтобы ты…
— Мне плевать.
— А мне нет.
— Это наш последний шанс.
— Нет, погоди. Почему последний? Не надо так. Элеанора? Ты меня слышишь? Я хочу, чтобы и ты верила, что это не последний наш шанс.