Коли отыщется тот, кто незапятнан душой,

Словно камень чистой воды —

Прилежен, участлив и благочестив,

Смело вверяйте ему истину.

Сутра Черного Лотоса

Над районом Дзодзё синело свежевымытое осеннее небо. Утреннее солнце позолотило желто-багровые верхушки деревьев. Погожие дни привлекли сюда множество паломников, смешавшихся с толпами священников и монахинь у торговых лотков. Возле ворот храма Черного Лотоса Мидори выбралась из паланкина, доставившего ее из замка Эдо.

Переполняемая не то тревогой, не то воодушевлением, она поспешила на храмовое подворье, сжимая захваченный с собой сверток. Во дворе девушка замерла, проникаясь увиденным. Здесь было больше зелени, чем в любом другом храме, но в остальном двор, наводненный монахинями, священниками и прихожанами, показался Мидори вполне обыкновенным, как и здешние постройки. Тишину оживлял детский смех. Верно, Рэйко нарочно запугивала ее, чтобы отговорить от поездки в храм. Подумав так, Мидори расстроилась, поскольку надеялась на маленькое приключение, и вспомнила о своей обиде на Хирату и Рэйко. Она так и будет никем, недостойной ни его любви, ни уважения подруги... если все оставит как есть. Мидори решила не оставлять. Она будет следить за Черным Лотосом, одобрят друзья это или нет. И девушка зашагала к двум монахиням, что стояли у дверей главной молельни.

– Доброе утро, – кланяясь, произнесла она. – Я пришла, чтобы принять постриг.

Весь вечер и всю ночь Мидори вела борьбу с совестью и все-таки убедила себя нарушить слово, данное Рэйко. Хотя подруга и отговаривала ее ехать в храм, Мидори видела, насколько той необходим свой человек в секте, и придумала, как лучше всего наблюдать за происходящим в Черном Лотосе, не вызывая подозрений. Хирата и Рэйко еще увидят, на что она способна!

Монахини поклонились в ответ, и одна из них сказала:

– Сначала вы должны пройти проверку у наших наставников. Прошу следовать за нами.

Мидори затрясло, когда она отправилась за монахинями на задворки главной молельни. Кто знает, каким образом здесь отбирают будущих послушниц?

Монахини отперли дверь в боковой придел зала.

– Подождите здесь, – сказала старшая.

Мидори разулась и вошла внутрь. Дверь захлопнулась. Она очутилась в комнате со стенной нишей, вмещающей буцудан – деревянный алтарь с прикрепленным к нему отрывком буддийского текста, а перед ним – коленопреклоненной молодой женщиной, скороговоркой бормочущей молитвы. На Мидори она даже не взглянула. У окна стояла еще одна незнакомка немногим старше Мидори. Она была красива на простонародный манер – бойкая на вид, смуглолицая, с пытливым взглядом.

– Ишь ты, хочет набожность свою показать, – произнесла она, тыча в сторону молящейся. – Жаль, никто, кроме нас, не видит.

Мидори робко улыбнулась.

– Я Тосико, – сказала женщина, подходя к ней. – А тебя как зовут?

– Умеко, – на ходу сочинила Мидори.

– Стало быть, ты тоже – в монашки? – Беззастенчивость и дешевое синее кимоно выдавали в Тосико крестьянку.

– Да, если возьмут, – ответила Мидори.

Тосико с любопытством оглядела ее.

– Что же тебя привело в монастырь?

"Допрос с пристрастием" поначалу смутил Мидори. Но она привыкла отвечать, когда к ней обращаются, поэтому рассказала припасенную накануне легенду:

– Родня хочет выдать меня замуж за того, кто мне противен, вот я и сбежала.

– А-а. – Тосико как будто удовлетворилась этой нехитрой историей. – Ну а я тут потому, что отец беден, а нас с сестрами у него пятеро. Без приданого мне замужества не видать, так что – либо сюда, либо в бордель.

– Извини, – сказала Мидори, глубоко тронутая ее несчастьем и спокойствием, с которым она говорит о своих бедах.

Дверь открылась, и в комнате показалась монахиня. Она молча поманила молившуюся женщину и куда-то повела ее.

– Думаешь, здесь ты будешь счастливее? – спросила Тосико.

– Надеюсь.

– Я слышала, они жутко строгие.

Мидори припомнила слухи о застенках, пытках и убийствах, которыми вчера делилась с ней Рэйко. То, что раньше, казалось, делало ее приключение увлекательнее, теперь заставляло ежиться от страха. Перед уходом она написала записку о своем замысле вступить в секту и положила подруге на стол. Но что, если Рэйко не найдет записку? Тогда никто не будет знать, где она, и некому будет спасти ее, если случится беда.

– Ну-ну, не трусь. – Тосико со смехом взяла Мидори под руку. – Вот так. Со мной не пропадешь!

Мидори успокоило ее дружелюбие, но вскоре за Тосико тоже явилась монахиня, а она осталась ждать в одиночестве. Ее тревога росла, пока Мидори не затрясло и не бросило в холод от страха. Она вцепилась в свой сверток, радуясь, что нашла хоть какую-то опору. Взявшись гадать, в чем будет заключаться экзамен, Мидори с трудом удержалась, чтобы не сбежать. Она подумала, как расстроится Рэйко, узнав, что она была здесь, подумала о Хирате... и осталась.

Спустя многие, как показалось Мидори, часы пришедшая монахиня отвела ее к странному зданию в тыльной части подворья. Это был длинный приземистый сруб, почти неразличимый за деревьями, с наглухо закрытыми ставнями. Мидори оказалась в продолговатом зале с огромным светильником, мерцающим под потолком. У противоположных стен восседали пятерки священников и монахинь, еще трое – на возвышении в дальнем конце комнаты.

– Встань под светильником и преклони колени, – приказал рослый незнакомец из глубины зала.

Трепеща от волнения, Мидори подчинилась, стиснув сверток в руках. Она не ждала увидеть столько народу. Яркий свет, льющийся сверху, слепил глаза, но Мидори удалось разглядеть говорящего – жестоколицего священника со шрамом на виске. Вспомнив описанных Рэйко членов секты Черного Лотоса, она сразу узнала в нем Кумасиро. Неприглядный тип справа от него, вероятно, был доктор Мива, а монахиня слева – настоятельница Дзюнкецу-ин. Тогда, в тиши гостиной Рэйко, они казались ей куда безобиднее, чем теперь. Остальные священники и монахини были ей незнакомы, и все как один сурово и неодобрительно разглядывали Мидори. Где-то в зале вполголоса бубнили молитвы.

– Назови свое имя и причину, по которой ты хочешь к нам присоединиться.

Тонким, срывающимся голосом Мидори повторила легенду, прибавив:

– Я хочу посвятить жизнь служению истине.

– Что это у тебя? – спросила Дзюнкецу-ин. Она показалась Мидори привлекательной – правильные черты лица, изящная мантия с капюшоном – и вместе с тем какой-то зловещей.

– Здесь кимоно... – Мидори запнулась. – Дар храму, чтобы оплатить мое содержание.

Одна из монахинь отнесла сверток на возвышение, где Дзюнкецу-ин вынула из него бледно-зеленый наряд, расшитый сияющими бронзой фениксами.

– Очень мило, – произнесла настоятельница, откладывая его в сторону.

Мидори уже пожалела, что пожертвовала своим лучшим выходным кимоно, хоть и в благих целях.

– Подай-ка нам чаю, – сказал Кумасиро.

На подносе возле помоста стояли чайник и чашки. Мидори было вознегодовала, что какие-то простолюдины обращаются с ней, дочерью даймё, как со служанкой, но несколько лет жизни во фрейлинах научили ее исполнительности. Трясущимися руками она принялась разливать чай. Подавая чашку Кумасиро, девушка ненароком плеснула ему на одеяние.

– Неуклюжая дуреха! – заорал тот.

– Простите! – От страха Мидори рухнула на колени и попятилась. – Умоляю, простите меня!

Опозорившись перед столькими людьми, она чувствовала себя раздавленной. Теперь-то ее точно вышвырнут.

– Ничего. Возвращайся на место, – произнес Кумасиро. – Сейчас тебе зададут вопросы, на которые надо отвечать честно.

Мидори уселась под огромным светильником, трепеща пуще прежнего. С детских лет ей было тяжело отвечать по заученному. А если она вообще не угадает ответ?

– Представь, что ты одна шла по городу и заблудилась, – сказал Кумасиро. – Как ты поступишь?

Мидори было нелегко такое представить, поскольку женщинам ее класса не годилось бродить в одиночку. Она никогда не терялась и даже не думала, что будет делать, случись с ней подобное. "Скорей, надо что-то ответить..." – лихорадочно думала Мидори.

– Н-наверное, попрошу у кого-нибудь помощи, – рискнула сказать она.

Почти тотчас до нее дошло, что правильнее было бы вернуться по своим следам или поискать ориентиры. Мидори в душе кляла себя за недогадливость. И хотя лица собравшихся ничуть не изменились, все наверняка сочли ее неразумной и, кроме того, неспособной самостоятельно думать. Она сжала кулаки, молясь, чтобы со следующим вопросом повезло больше.

– Как ты разделишь три золотые монеты между собой и другим человеком? – произнес Кумасиро.

Мидори снова страшно растерялась, но все-таки сообразила, что три предмета поровну на двоих не разделить. Еще она знала, что правила вежливости предполагают некоторое самоограничение.

– Я отдам две монеты другому, а одну оставлю себе, – сказала Мидори и тут же подумала, что золото можно разменять на медяки и делить уже их. Нет, так ей никогда не попасть в монастырь!

– Если бы кто-нибудь старше, умнее, сильнее тебя и выше по положению дал тебе приказ, что бы ты сделала?

У Мидори гора упала с плеч. Для девушки, привыкшей уважать власть, это был простой вопрос.

– Я поступлю так, как прикажут.

– Даже если придется делать то, что тебе не нравится?

– Моим долгом будет подчиниться, несмотря ни на что, – не раздумывая ответила Мидори.

– Даже если придется сделать что-то, что ты считаешь неправильным?

Мидори нахмурилась, пытаясь угадать, какой из ответов от нее хотят услышать. От волнения у нее свело живот.

– Я повинуюсь, потому что старшие лучше меня знают жизнь.

– Даже если тебе велят сделать что-то противозаконное?

Мидори задыхалась, тогда как руки и ноги ее похолодели, уподобившись глыбам льда. Она не хотела признаваться в готовности преступить закон, как и не хотела показать руководству секты, что может восстать против властей.

– Отвечай! – приказала Дзюнкецу-ин.

– Я подчинюсь, – ответила Мидори, понадеявшись, что выбрала меньшее из двух зол.

– А подчинишься ли ты, если этим причинишь кому-то боль? – нажимал Кумасиро.

"Какую боль?" – обомлела Мидори, но спросить побоялась. Вдруг, если она ответит отказом, ее предыдущие заверения покажутся всем фальшивыми?

– Да, – неуверенно проронила она.

Ей не терпелось узнать итог: плохо или хорошо она отвечала, – но собеседование еще не подошло к концу. Теперь его повела настоятельница.

– Привязана ли ты к родителям?

Как благочестивая дочь, Мидори должна была признаться в преданности покинутым родителям и покаяться в своем отказе выйти замуж за их избранника. "Так будет правильно", – решила она. Но ее мать давно умерла, а отец, господин Ниу, проводил большую часть времени в своем сельском поместье и Мидори нечасто его видела. Если она солжет, экзаменаторы могут это почувствовать.

– Нет, – нехотя призналась Мидори.

Лица собравшихся по-прежнему ничего не выражали.

– Если родителям понадобится твоя помощь, ты почувствуешь себя обязанной вернуться? – спросила настоятельница Дзюнкецу-ин.

Господин Ниу страдал старческим слабоумием, и Мидори не представляла, чем могла бы помочь ему.

– Нет, – сказала она, стыдясь своей непочтительности.

– У тебя есть братья или сестры, по которым ты будешь скучать, если останешься в монастыре?

Мидори с грустью вспомнила об убитой старшей сестре и брате, казненном по обвинению в измене, других сестрах – замужних, живущих за тридевять земель. Ей и сейчас их очень недоставало, и жизнь в монастыре ничего не изменит.

– Нет, – сказала она.

– А как насчет друзей?

– Нет, скучать не буду. – Она понадеялась, что разлука с Хиратой и Рэйко будет не такой долгой, чтобы начать по ним тосковать.

– Представь, что у тебя никого и ничего нет: ни дома, ни способа заработать на хлеб, – произнесла Дзюнкецу-ин. – Теперь представь, что кто-то спас тебя, приютил и накормил. Что бы ты испытывала к таким людям?

– Я была бы им благодарна как никому, – честно ответила Мидори.

Когда мачеха выгнала ее из отчего дома, а остальная родня не проявила участия, сёсакан Сано помог ей вернуться в Эдо и пристроил в свиту госпожи Кэйсо-ин. За это она будет ему вечно признательна, как и Рэйко, которая так тепло отнеслась к ней.

– Как бы ты выразила свою благодарность?

– Я сделала бы все, что в моих силах, если бы была им полезна. – В конце концов, вторая причина, по которой она пришла сюда, состояла в помощи Рэйко.

– Ты любила бы их? – спросила Дзюнкецу-ин.

– Да, – ответила Мидори. Сано и Рэйко стали для нее второй семьей, и она действительно их любила.

– А если так, то отдала бы за них жизнь?

– Да, – уверенно отозвалась Мидори. Верность и честь требовали подобного самопожертвования. Вдобавок Мидори часто грезилось, как она погибает, спасая Хирату.

Бесстрастные лица окружающих по-прежнему ничего не выражали, но общее настроение переменилось: все разом вздохнули и зашевелились, словно определившись с решением.

Мидори не знала, радоваться или огорчаться. Выдержала она экзамен или провалила?

Ответ пришел сам собой: конечно же, провалила! Сейчас ей объявят, что таких, как она, не берут. Теперь ей нельзя будет даже бродить вокруг храма – сектанты сразу заподозрят неладное. Мидори ужас как хотелось домой, пусть возвращаться к Рэйко с повинной, ничего не узнав о секте, и было невыносимо. Она не сможет показаться на глаза Хирате без надежды покорить его сердце.

– Идем со мной, – сказала настоятельница. – Сейчас ты приступишь к занятиям с другими послушницами.

Мидори чуть не задохнулась от радости. Ее все-таки приняли! Она кланялась Кумасиро, Дзюнкецу-ин и доктору Миве, восклицая: "Спасибо! Спасибо!"

Мидори шла за Дзюнкецу-ин, предвкушая, как будет наблюдать за сектой и какое впечатление произведет на Рэйко с Хиратой ее поступок. Она надеялась, что ее новую подругу Тосико тоже взяли в послушницы.