Если ты в заточении,

Скован цепями по рукам и ногам,

Бодхисатва Неисчерпаемой Силы

тебя вызволит.

Сутра Черного Лотоса

Свет полной луны, усеянной тенями и щербинами, прорвал пелену облаков и озарил эдоскую тюрьму, нависающую над темными и безлюдными улочками северо-западного Нихомбаси. На сторожевых башнях по периметру тюремных стен и в проходах, где вышагивал караул, горели фонари. Во дворе дымился костер из отбросов. Из покосившихся тюремных бараков доносились вопли и причитания.

В одной из камер на куче соломы лежала Хару. Лунный свет, проникающий сквозь крошечное зарешеченное оконце, выхватил из темноты ее испуганное лицо. Дрожа от холода, она поджала босые ступни под куцую муслиновую робу и обхватила руками колени. От вони человеческих испражнений подводило живот. В обоих ответвлениях коридора стенали, кашляли, храпели другие пленницы.

Одна женщина кричала: "Помогите! Выпустите меня!" Ее мольбы пронизывала та же безысходность, какую чувствовала Хару. Время шло, а надежда, за которую она цеплялась, убывала.

Когда Хару уводили, она так неистово билась и визжала, что страже пришлось везти ее связанной, с заткнутым ртом. Путь к тюрьме она проделала на телеге, запряженной волами, терпя издевки толпы. Потом тюремщики развязали ее и бросили в эту камеру. Чего она только не делала – барабанила по двери, бесновалась, визжала и плакала, пыталась долезть по стене до окошка, пока ее не сморила усталость, – все тщетно. Хару заснула, а потом проснулась уже в потемках, для тягостного прозрения. Ослабев от голода и жажды, с болью во всем теле, она задумалась о том, как ее сюда занесло.

Сколько трудов ушло на то, чтобы убедить Рэйко в своей доброте и невиновности! Рэйко была с ней мила и отзывчива словно старшая сестра, и Хару в душе благодарила ее за старания. Вот бы еще сёсакан-сама не разыскал ее родителей! Вот бы Дзюнкецу-ин, настоятельница, доктор Мива, Кумасиро и сироты не говорили про нее дурного! Они, как и сёсакан-сама, ненавидят ее и желают ей смерти. Теперь все надежды на спасение Хару возлагала на первосвященника.

Когда она прибыла в храм Черного Лотоса, Анраку избрал ее в качестве личной прислуги. Она подавала ему еду, служила на побегушках и в конце концов разделила с ним постель. Положение любимицы дало Хару преимущества перед другими: она была избавлена от черной работы, долгих часов учебы и молитв, а также подчинения правилам. Анраку дал ей то, о чем она мечтала и чего была лишена все предыдущие годы, – особенное обхождение. Родители видели в ней лишь еще одну пару рабочих рук, чтобы содержать лавку; муж обращался как с рабыней. Один Анраку понял, что она заслуживает лучшего.

– Твой жизненный путь пронизывает и объединяет все остальные, – сказал он ей. – Ты – молния в начале грозы, искра, от которой занимается пламя, песчинка, что склоняет чашу весов в сторону добра. В твоих руках судьба Черного Лотоса.

Он никогда не объяснял ей значения этих слов, но Хару и без того нравилось служить ему и наслаждаться своим положением. Анраку был красив, умен и могуществен. Хару любила его. Покровительство первосвященника защищало ее от недовольных и сглаживало последствия ее выходок. Она верила в свою значимость и полагалась на его защиту, хотя сейчас Анраку словно забыл о ней.

Она рассчитывала, что после пожара он позаботится о ней, и не подозревала, что ее оставят для допросов полиции и отошлют из храма. И в Дзодзё, и у судьи Уэды она тщетно ждала Анраку, который заберет ее домой. Неужели Кумасиро, Дзюнкецу-ин и Миве удалось настроить его против нее?

Хару терзалась сомнением и страхом. Она убеждала себя, что Анраку не поверит наговорам врагов. С его-то божественной силой он наверняка предвидел случившееся, а раз так, это было предопределено и необходимо для ее пути к совершенству. Но что, если новое откровение переменило его чувства к ней? Хару душили слезы. Она не находила других объяснений, почему все забыли о ней и оставили прозябать на грани жизни и смерти.

Женщина из соседней камеры угомонилась. Тюрьма спала; где-то вдалеке завывали собаки. Хару смежила веки. Провалившись в сон, она странствовала во времени и пространстве. Вот она в хижине – борется с Оямой. Он придавливает ее к полу, смеется над ее криками, лапает ее, раскрасневшись от похоти... Вдруг обстановка меняется, и она уже в спальне дома, где жила после замужества. Ояма превращается в ее мужа, сморщенного, беззубого, брызжущего слюной. Хару силится оттолкнуть его, но слуги скручивают ее, а он, отдуваясь, пихает ей между ног...

Теперь она бежит в темноте. Позади слышится взрыв, а следом – топот погони... Груда пылающих углей, а она стоит сверху, привязанная к столбу. Огонь лижет подол кимоно, толпа неистовствует. Сквозь пламя проступает видение: священники вырывают младенца из рук сиделки Тиэ, та кричит: "Нет! Не отнимайте!" Потом огонь поднимается выше, опаливает кожу, поджигает волосы...

Хару рывком села, хватая ртом воздух. Сердце бешено колотилось. Едва она поняла, что видела кошмар, как в коридоре послышался шорох чьих-то осторожных шагов. Вслед за тем скрежетнул засов на двери ее камеры. Тревожное предчувствие заставило Хару вскочить на ноги. Она бросилась в угол камеры и затаилась там, прижав руки к бокам, стараясь быть незаметнее. Дверь со скрипом отворилась, и они проскользнули в камеру – трое мужчин в повязках, скрывающих лица и волосы. Последний из вошедших бесшумно запер дверь.

В свете луны Хару видела, как их глаза блеснули и нацелились на нее. Она чувствовала враждебность, разлитую в воздухе вместе с едким запахом пота, ощущала зло в их сиплом дыхании. Подвывая от ужаса, Хару сильнее вжалась в угол. Самый рослый из незнакомцев быстро подошел к ней и рывком притянул к себе, зажимая рот ладонью.

– Не дергайся и стой тихо, – прохрипел он, – или тебе конец. Усекла?

Он придавил ее своим телом к стене. Грубые пальцы стиснули ей челюсть, приплюснули губы к зубам. Холодея от страха, Хару кивнула.

– Сейчас ты услышишь, что тебе предстоит сделать, – сказал он, шевеля ртом под повязкой. – Так что запоминай хорошенько.

Хару не узнавала ни глаз, ни голоса. Две другие фигуры казались ей смутно знакомыми, но, не видя лиц, она не могла опознать их наверняка.

– Когда тебя будут судить, ты признаешься, что убила тех троих и подожгла хижину, – произнес главарь.

Из груди Хару вырвался протестующий вскрик. Черный человек с силой ударил ее головой об стену. У нее зазвенело в ушах.

– Думаешь, сможешь спастись, если будешь все отрицать? – спросил он, словно читая ее мысли. – Если даже судья поверит и выпустит тебя, ты пожалеешь, что не рассталась с жизнью.

Кто он такой и почему желает ей смерти? Вопрос так и остался без ответа.

– Сейчас ты узнаешь, что тебя ждет, если вздумаешь отпираться, – прошипел незнакомец.

Он выдернул Хару из угла, развернул и толкнул в сторону. Его напарники подхватили ее. Она завизжала и бросилась на них, выставив вперед ногти, но один скрутил ее, а другой заткнул рот кляпом. Хару чуть не вырвало. Сердце в панике выпрыгивало из груди. Двое мужчин держали ее за запястья так, что она повисла между ними, корчась и вырываясь. Тот, кто говорил с ней, неожиданно дал ей пощечину. Голова Хару откинулась назад, пол-лица горело. Посыпались новые удары – по носу и ушам. Она закачалась, не чуя себя от боли. Горячая кровь хлынула из ноздрей, полилась в горло. Хару едва удержалась от крика, зная, что это еще больше разозлит мучителей. Поэтому, когда их главарь достал кнут и стал хлестать ее по груди, животу, спине и ногам, оставляя дико саднящие полосы, ей оставалось только рыдать сквозь кляп. Камеру оглашало лишь щелканье бича, хриплое дыхание мужчин да ее сдавленные всхлипы. Затем Хару отпустили. Она рухнула на пол, конвульсивно сотрясаясь всем телом. Ее перекатили на спину и раздвинули ноги, задрав одежду. Рослый бандит вцепился ей в бедра, и кошмар ее сна смешался с реальностью.

– Не надо! – умоляла она с кляпом во рту.

Но, как ни билась, двое мужчин держали ее за щиколотки и запястья, пока их главарь заталкивал в нее член. Хару пронзительно закричала. И снова последовал удар головой о камни.

– Тихо! – прорычал насильник, пронзая ее снова и снова.

Он был полицейским Оямой. Он был ее мужем. От его смрада Хару начало мутить, а надругательство все продолжалась. Стиснув зубы, она теперь думала о том, как их всех ненавидит.

– Признайся, или будет хуже! – рявкнул он ей на ухо.

Что бы ни случилось, она никогда ни о чем не расскажет.

– Попытаешься выкрутиться – я приду за тобой, – пригрозил главарь. – А тогда, хоть прячься, хоть не прячься, найду тебя и буду казнить до тех пор, пока не взмолишься о смерти. Тогда-то я тебя и убью.

Он всхрапнул, и Хару почувствовала, как терзавшая ее плоть обмякла. Когда он слез с нее, она застонала от облегчения, но первого мучителя сменил его подручный. Опять та же проклятая скачка, опять боль. А потом и еще, когда дошла очередь до третьего. У Хару саднило в паху, внутри все осклизло от крови. От диких толчков кляп растрясло, и она закричала:

– Уйдите! Отстаньте!

Было слышно, как в соседних камерах заворочались сонные пленницы. Насильник, лежащий на ней, замер.

– Помогите! Помогите! – не помня себя, заходилась она криком.

Кто-то уже бежал по коридору. Неподалеку раздались мужские голоса. Бандит соскочил с нее, сыпля проклятиями. Перед тем как выскочить в дверь, рослый главарь произнес:

– Запомни мои слова.

Хару визжала, не в силах остановиться. В камеру ворвались трое стражников с фонарями. В их неровном свете Хару сквозь слезы и боль увидела, как их взяла оторопь при виде ее наготы.

Насильники словно испарились.