Капитан Арнольд повел нас по сходням на «Цыганку». Один из ямайцев внес на борт наши вещи. Он, как и ласкары, носил на поясе острый нож. Матросы вели себя отчужденно и производили угрожающее впечатление. Когда мы спустились под палубу, капитан сказал:

— Вам придется прятаться здесь, пока мы не покинем пределы Англии. Прошу прощения за условия — они не слишком комфортные.

И это было еще мягко сказано. Каюта представляла собой крошечную выгородку в пустом отсеке трюма, со сдвижной дверью, хитро замаскированной под часть капитальной стены. Площадью не более шкафа, она пропахла чаем, специями, кофе и овечьей шерстью. Здесь имелся умывальный столик с тазом и кувшином, ночной горшок и одинарный матрас, покрытый старым одеялом. Я постаралась скрыть смущение.

— Мне доводилось спать и в худших условиях, — сказал Слейд, стараясь звучать бодро. — Моя жена тоже может ненадолго смириться с неудобствами.

— Тогда я покидаю вас. Пойду готовить судно к отплытию. А вы устраивайтесь, — сказал капитан Арнольд.

Оставшись наедине, мы в неловком молчании стояли по разные стороны матраса, занимавшего почти всю поверхность пола.

— Будем спать по очереди, — предложил Слейд. — Вы — первая. А я пойду помогу капитану Арнольду.

Спрятанная за сдвижной панелью, я чувствовала себя заколоченной в гробу. Матрас пах так, словно на нем спали никогда не мывшиеся люди. Я расстелила шаль, которую дала мне Кейт, легла и моментально провалилась в сон.

Мне снилось, будто я бегу через отделение для преступников в Бедламе, неся на руках умирающего Оливера Хелда. Он поднимает ко мне свое обескровленное лицо, улыбается призрачной улыбкой и говорит:

— Все, что угодно, для моей любимой писательницы.

Эллен Насси и Артур Николс следуют за нами, споря: сошла ли я с ума или нет и не следует ли принудительно поместить меня в отделение. Джулия Гаррс стоит возле открытых дверей своей палаты и кивком приглашает меня войти. Внутри я обнаруживаю секретную лабораторию Найала Кавана. Изувеченные трупы трех женщин свисают с крюков, словно коровьи туши, и поджариваются на огне, который развел лорд Истбурн. Я лежу, привязанная к столу. Надо мной склоняется Вильгельм Штайбер, слышится шипение газа, Штайбер прикладывает к моей голове клеммы и включает свою пыточную машину. Мой мозг пронзает ослепительно-белая вспышка, газ взрывается с оглушительным грохотом.

Крик ужаса застрял у меня в горле. Я проснулась и села, кошмар отступил, но грохот продолжался. Дверная панель сдвинулась, в каюту вошел Слейд с подносом, на котором лежали хлеб, холодное мясо, сыр и стояли чайник и чашка.

— Я принес вам обед, — сказал он.

— Что это за шум? — спросила я.

— Поднимают якорь. — Слейд поставил поднос рядом со мной и, скорчившись, сел на край матраса. — Что с вами?

— Просто дурной сон. Который час?

— Около десяти вечера.

Я проспала весь день. Заработали двигатели «Цыганки», корабль пришел в движение, он плыл по реке. Несмотря на страшный сон, я чувствовала себя бодрой и готовой к действию; сон зачастую обостряет восприятие. Теперь я осознала более ясно, чем прежде, что произошло.

Я больше не была ни Шарлоттой Бронте, уважаемой старой девой, дочерью священника из Гаворта, ни Каррер Белл, знаменитостью лондонских литературных салонов. Я была беглянкой, преступницей в глазах закона. Отлученная от общества, от своих друзей и родных, я покидала родину — быть может, к лучшему. Разумеется, я больше никогда не напишу ни одной книги. Имя мое будет покрыто позором, а потом канет в забытье. Тем не менее я не ударилась в слезы и отчаяние, не заболела, не почувствовала себя беспомощной, как случалось прежде, когда на меня обрушивались несчастья. У меня было такое ощущение, будто гроза пронеслась через мою жизнь, смыла все, что тревожило, и принесла покой. Если худшее уже случилось, чего еще бояться?

Тогда мне было еще невдомек, какие опасности ждут нас впереди. Я испытывала легкость и огромное облегчение, несмотря на печаль. Сейчас я чувствовала себя живой как никогда прежде и вдруг ощутила голод. Я вмиг проглотила все, что принес Слейд, и мне показалось, что ничего более вкусного я в жизни не ела. Но как же я встревожилась, когда, лишь я покончила с едой, появился Слейд! Небритый, одежда грязная от корабельной работы, под глазами — темные круги. Он выглядел до смерти уставшим.

— Когда мы будем в открытом море? — спросила я.

— Завтра рано утром.

— Присядьте. Так вам будет удобней.

Слейд нехотя пристроился на краю матраса рядом со мной, привалившись к стене. Мы не разговаривали, слышался лишь шум гребного колеса — корабль шел вниз по Темзе. Спустя некоторое время я почувствовала, что он немного расслабился, а потом и заснул.

Когда любишь, всякое новое открытие в любимом кажется чудом. Я никогда не видела Слейда спящим и смотрела на него теперь с умилением. Сон стер с его лица обычное настороженное выражение, расслабил мышцы. Он казался молодым, невинным и ранимым. Мое желание притронуться к его лицу не имело ничего общего с вожделением. Это было новое чувство глубокой и чистой привязанности. Тем не менее негоже было лежать в постели с мужчиной, который не был мне мужем.

Это омрачило мое счастливое состояние, но ненадолго. Мысли, которые никогда прежде не приходили мне в голову, боролись во мне с понятием о приличии. Кто скажет, что я поступаю неправильно? Общество? Но общество уже отвернулось от меня, потому что поверило, будто я нарушила его правила. Почему я теперь должна ему подчиняться? Зачем придерживаться принятых в нем понятий о чести? Я испытала окрыляющее ощущение беззаботности. Быть может, я стала наконец свободной и смогу жить так, как хочу?

В какой-то момент, еще на Темзе, солдаты остановили «Цыганку» и взошли на борт. Пока они топали по всему судну, я сидела, затаив дыхание. Слейд продолжал спать, и я не стала его будить, даже когда услышала шаги непосредственно возле нашей каюты. Я представляла себя его защитницей. Когда солдаты ушли, я поздравила себя с вновь обретенной храбростью. Как же мало знала я тогда о том, каким суровым испытаниям ей предстояло подвергнуться вскоре.

Прошло несколько часов. Моторы заработали в полную силу. Стук в дверь разбудил Слейда. Капитан Арнольд крикнул:

— Теперь можете выходить.

Когда мы поднялись на палубу, меня ослепил свет солнца — сверкающий маяк, только что вспыхнувший на горизонте, там, где небо смыкалось с океаном. Море было спокойным, фиолетово-темным, покрытым гладкой, словно струящийся шелк, рябью. Английский берег представлялся теперь лишь дымкой, оставшейся позади. Другие корабли тоже бороздили воду, но в отдалении. «Цыганка» ровно шла по курсу, из-под гребного колеса слышался монотонный плеск, дым вырывался из корабельной трубы. Воздух казался странно живым: он мерцал и плясал, и на что бы он ни падал, от предмета начинало исходить сияние. Мои легкие остро воспринимали каждый вдох соленого свежего воздуха, я чувствовала каждый удар ритмично бившегося сердца и быстрый ток крови по венам, а кожей ощущала присутствие Слейда, стоявшего рядом со мной на носу корабля.

— Мы дожили до нового дня, и я искренне благодарна за это судьбе, — воскликнула я.

— Я тоже, — согласился Слейд. — Лучше быть живым, чем мертвым, — это всегда было моим философским принципом.

Сон благотворно сказался на его физическом состоянии, вернув ему отличный цвет лица. Однако взор, который он обратил ко мне, был затуманен тяжкой думой.

— Теперь, когда мы получили небольшую передышку, я должен сказать вам, как огорчен тем, что втянул вас в такие опасные приключения.

Я не могла позволить ему взвалить на себя весь груз вины.

— Я втянулась в них по собственной воле, — напомнила я. И впрямь: ведь я могла спокойно оставить его тогда, в Бедламе, но не сделала этого. То, что я отправилась за ним по пятам, было полностью моей виной.

— Я имею в виду не то, что произошло за последние две недели, — возразил Слейд. — Я имею в виду нашу первую встречу, три года тому назад, когда я инициировал наше знакомство, чтобы продвинуть расследование, которым тогда занимался. Это было эгоистично с моей стороны. Мне следовало оставить вас в покое.

— Вы сожалеете о знакомстве со мной? — спросила я, уязвленная такой мыслью.

Слейд воскликнул со страстью:

— Ни в коем случае! Я сожалею лишь о том, что для вас знакомство со мной оказалось достойным сожаления, что я погубил вашу любовь ко мне и разрушил вашу жизнь. Но я обещаю все исправить и при первой возможности освободить вас от своего присутствия в вашей жизни.

— Но я этого не хочу! — сказала я со страстью, превосходившей его страсть. — Ничего вы не разрушили! Освободиться от вас — вовсе не то, чего я желаю!

Непонимание отразилось на его лице.

— Но там, в лаборатории, вы ясно дали понять, что не хотите иметь со мной ничего общего, кроме того, чтобы найти Найала Кавана и снять с нас обоих всякие подозрения.

— Я не то имела в виду. — Настала пора вывести его из заблуждения, в которое я сама ввела его, потому что не могла рассказать все честно. — Я по-прежнему люблю вас. Только поэтому я здесь. — Остаться со Слейдом было для меня не менее важно, чем найти Найала Кавана и спасти Англию. — Я хотела быть с вами тогда, хочу и сейчас.

Слейд покачал головой. От радости его губы невольно растянулись в улыбке, хотя брови недоверчиво хмурились.

— Неужели это правда? Наверное, я вас неправильно понял.

Я поспешила развеять его убеждение, будто он — пария и будто я считаю, что слишком хороша для него.

— Я не открывала вам своих чувств лишь потому, что они казались абсолютно безнадежными. Но теперь ситуация изменилась.

— Не настолько решительно. На моих руках по-прежнему кровь. И я — беглец.

— Я тоже беглянка. — Мне хотелось поделиться с ним чувствами, которые я испытала, пока он спал. — Мы преступили границы ординарного права и общепринятой морали. С прошлым покончено; нам осталось только двигаться вперед. И если мне суждено остаться на этом свете одной, лишившись всех, кроме единственного спутника жизни, я вознесу хвалу небесам за то, что этим спутником будете вы. — Это была самая пламенная, неосторожная, даже отчаянная речь, с какой я когда-либо обращалась к мужчине; и тем не менее я не испытывала ни колебаний, ни стыда. Какая-то сила, поднявшаяся во мне, превозмогла робость приверженной условностям женщины, какой я была прежде. Я широко раскинула руки: — Я буду с вами на любых условиях.

Слейд ошарашенно отпрянул от меня.

— Вы слишком великодушны.

— Это не великодушие, а чистый эгоизм. Я хочу вас. То есть если вы все еще хотите меня. — И хоть собственное бесстыдство потрясло меня самое, я добавила: — Сколько бы ни было суждено мне еще оставаться на этой земле, я хочу, чтобы мы прожили это время вместе и в полную силу, а если вы откажете мне в этом, то прокляни вас Бог, Джон Слейд!

Я была шокирована своим богохульством, а еще больше тем, что Слейд, откинув назад голову, громко расхохотался; его безудержный смех далеко разнесся по воде.

— Сказано недурно для дочери священника, Шарлотта Бронте! Вы только что сделали меня самым счастливым человеком на свете!

Он оторвал меня от палубы и неистово закружил. Я хохотала так же радостно и беззаботно, забыв обо всем. Море и небо в бешеном вихре неслись мимо меня, голова кружилась, я ликовала. Но лицо Слейда внезапно посерьезнело. Он остановился и поставил меня обратно на палубу. Я почувствовала, как улыбка сходит и с моего лица. Сейчас солнце освещало Слейда под острым углом, и казалось, будто весь дневной свет излучают только его глаза. Никогда еще мне так не хотелось, чтобы он поцеловал меня; но он этого не сделал. Мы смотрели друг на друга в благоговейном страхе, полностью осознав, какой союз только что заключили. Я словно бы со стороны услышала, как произношу слова, о которых прежде не могла бы и помыслить, не говоря уж о том, чтобы высказать вслух:

— Мне безразлично, сможем ли мы пожениться. Я стану вашей женой, если не перед законом, то по существу.

Я была в смятении от ожидания интимной близости, которую подразумевали мои собственные слова. И Слейд совершенно очевидно испытывал потрясение оттого, что вспыхнуло между нами. Потом в его глазах появился хитрый прищур:

— Рад сообщить вам, что принесения в жертву вашей добродетели не потребуется.

* * *

Вопреки распространенному ошибочному мнению, капитаны кораблей не имеют права совершать официальный акт бракосочетания в море. Заключенные подобным образом браки не признаются законными. Но обстоятельства благоволили нам со Слейдом. Капитан Арнольд имел священнический сан — он служил капелланом в вооруженных силах Ост-Индской компании и проводил воскресные службы на своем корабле во время плавания. Нелишне отметить, что всех своих матросов он обратил в христианство. Не знаю, как Слейд, ранее заявивший, что мы женаты, собирался объяснить капитану, почему он хочет, чтобы тот поженил нас. Вероятно, как-то объяснил, а может быть, капитан из преданности старому товарищу решил совершить обряд, не требуя никаких объяснений, важно лишь то, что он согласился.

Мы со Слейдом по очереди вымылись под холодной морской водой в душевой кабинке, которую матросы соорудили для нас на палубе. Я надела сиреневое платье, купленное в Лондоне, Слейд достал из чемодана чистый костюм, и тем же утром капитан Арнольд совершил таинство бракосочетания. Мы со Слейдом стояли рядышком на носу; матросы являли собой свидетелей. У меня не было ни фаты, ни цветов. Музыкой для нас служили рев корабельных двигателей да скрежет гребного колеса. Не о такой свадьбе я мечтала. В сущности, я была настолько уверена, что вообще никогда не выйду замуж, что даже не пыталась представить себе невозможное. Да и теперь никак не могла поверить, что это не сон.

— Если кто-нибудь из присутствующих знает причину, по которой эти двое не могут соединиться в законном браке, — говорил капитан Арнольд, — он должен либо сказать это сейчас, либо вечно хранить тайну.

Я вспоминала Джейн Эйр и ее первое, несчастливо закончившееся бракосочетание с мистером Рочестером и почти ждала, что какой-нибудь незнакомец вот-вот материализуется из ниоткуда и объявит о существовании непреодолимого препятствия. Но ничего подобного не случилось.

Капитан Арнольд сказал:

— Берешь ли ты, Джон Слейд, в законные жены эту женщину, чтобы жить с ней в горе и в радости, в богатстве и бедности, в болезни и здравии, любить ее и заботиться о ней, пока смерть не разлучит вас?

Слейд повернулся ко мне. Не думаю, что какой бы то ни было другой жених когда бы то ни было смотрел на свою невесту так серьезно и так пылко.

— Беру, — тихо, но твердо ответил он.

Я посмотрела ему в глаза и задрожала; меня бросило в жар, потом в холод, когда до меня дошло, что происходит: я получила мужчину, которого люблю, но каковы будут последствия? Теперь, когда наши судьбы переплелись, мое счастье будет зависеть от Слейда. Я чувствовала, как растворяется и исчезает моя собственная индивидуальность. Еще миг — и Шарлотта Бронте, и Каррер Белл должны будут уступить место миссис Джон Слейд. Какое странное, торжественное и рискованное деяние — замужество! Однако моя преданность Слейду всегда будет непоколебима. Когда капитан Арнольд с тем же ритуальным вопросом обратился ко мне, я ответила «Беру» без колебаний. Ощущение торжества росло во мне. Слейд улыбнулся, как будто прочел по моему лицу сомнения, охватившие меня в последнюю минуту, но не поверил, что они могут помешать нашему союзу. Он был предопределен, и к нему мы шли шаг за шагом по пути, от которого нам не дано было уклониться.

— У вас есть кольцо? — спросил капитан Арнольд.

Слейд достал из кармана кольцо, купленное мною самой. Я протянула руку, она уже не дрожала. И он надел мне на палец золоченый ободок. Слезы навернулись мне на глаза, сквозь них колечко сверкало так ярко, как если бы было усеяно бриллиантами.

— Объявляю вас мужем и женой, — сказал капитан Арнольд и, обращаясь к Слейду, добавил: — Можете поцеловать жену.

Когда Слейд обнял меня, матросы дружно ухмыльнулись. Наш поцелуй был кратким, но горячим и властным. Капитан поздравил нас, команда прокричала «Ура!». Нам устроили импровизированный свадебный завтрак, состоявший из хлеба и сыра, сдобренных ромом. После еды матросы исполняли свою дикую, экзотическую музыку на барабанах и неизвестных нам струнных инструментах. Представляю себе, что сказали бы папа, Эллен и другие мои друзья, если бы увидели меня в этот момент. При мысли о том, что их нет со мной, у меня горестно сжалось сердце. Но я не хотела омрачать этот день размышлениями о том, что я потеряла взамен того, что приобрела. Мы со Слейдом танцевали, беспечно смеясь.

По окончании церемонии капитан и его команда вернулись к своим обязанностям, а мы продолжали слоняться по палубе. Нам обоим не терпелось перейти к тому, что неизбежно следует за свадьбой, но мы оба тревожились: оправдаются ли наши ожидания. Наконец Слейд сказал:

— Ты можешь идти первой.

— Хорошо.

Трепеща, я спустилась в каюту, где капитан разрешил нам остаться, хотя прятаться уже не было нужды. Матрас оказался застелен чистыми простынями. Через иллюминатор проникали солнечный свет и морской ветерок. Я сняла платье и надела простую белую ночную сорочку. Посмотрев на себя в зеркало над умывальным столиком, грустно подумала, что больше похожа на монашку, чем на невесту, потом села на постель и до подбородка натянула простыню.

Вскоре в каюту вошел Слейд и закрыл за собою дверь. Похоже, он нервничал не меньше моего. Глядя, как он раздевается, я краснела, но не отворачивалась. Мы были теперь женаты, и я имела право знать о нем все. Слейд снял туфли, носки, рубашку и брюки, его движения были неловкими, он явно смущался. Восторженное любопытство охватило меня, когда я увидела его обнаженным: его мышцы были упругими и сильными, гладкая кожа на груди покрыта черным пушком блестящих волос. Единственными нагими мужчинами, каких я видела до того, были греческие статуи, но их облик ничуть не подготовил меня к первой встрече с обнаженным мужем. Вид возбужденного мужского естества глубоко взволновал меня. Во мне вспыхнуло желание. Позабыв о скромности, я расстегнула ночную сорочку, она соскользнула с моих плеч.

Какой восторг услышала я в учащенном дыхании Слейда, какое упоение желанием светилось в его глазах!

Он нырнул ко мне под простыню. Прикосновение его тела к моему, когда он обнял меня, было шокирующее интимным. Никакое другое тепло не может сравниться с теплом обнаженной плоти, касающейся другой обнаженной плоти. Оно поглотило меня так, как огонь поглощает сухие щепки. Физическая сторона брака сходна с испытанием огнем. Поначалу мы оба были страшно неловки. Его пальцы запутывались в моих волосах, когда он гладил их; мы сталкивались носами, целуясь; колени и локти мешали, когда мы пытались ближе прижаться друг к другу. Меня эта неловкость ничуть не смущала, от нее наши ласки казались более реальными, не похожими на те, что я вызывала в своем воображении одинокими ночами. И я не боялась того, что должно было последовать, хотя и слышала, как замужние женщины шепотом рассказывали друг другу, как это больно. Я боялась скорее того, что разочарую Слейда, что он сочтет меня слишком неопытной или, наоборот, развязной.

Но страсть, с которой он целовал меня, вскоре не оставила сомнений в том, что он находит меня именно такой желанной, как я мечтала. А мое собственное желание освободило меня от всех запретов. Когда он ласкал мою грудь, я бесстыдно стонала от восторга. И сама охотно ласкала его, жадно стремясь узнать его тело, требовательно заявляя свое супружеское право упиваться им. Я торжествовала, слыша его восторженные стоны, на которые сама же его провоцировала. Мы творили древнюю магию, как это делают все любовники. Мы, словно в танце, двигались в грациозном ритме, поворачиваясь, сплетаясь и выгибаясь вместе. Я слышала гул океана, с которым мы стали едины. Ощущала запах моря на коже Слейда, слизывала с нее соль. Когда я коснулась его отвердевшей плоти, рука почувствовала, как быстрый ток крови пульсирует в ней. От острого прилива желания мое лоно тоже возбудилось, повлажнело и стало податливо.

— Я готова, — выдохнула я.

Слейд колебался.

— Я боюсь сделать тебе больно.

— Не бойся! — ответила я, лежа на спине и открывшись навстречу ему.

Он приподнял меня. На миг его твердая плоть прижалась к моим чреслам, и я задохнулась от возбуждения. Я не могла больше ждать. Крик невольно вырвался из моей груди, когда я взлетела на вершину экстаза, который впервые испытала с ним три года назад в шотландском лесу. На этой волне наслаждения он вошел в меня. Я почувствовала внутри сопротивление, потом словно что-то прорвалось. Восторг затмил боль. Слейд начал двигаться, его дыхание участилось, глаза были закрыты, все мускулы напряжены. Я держала его крепко, наслаждаясь сама и давая наслаждение ему. Наконец он выгнул спину и закричал. Я почувствовала, как твердь внутри меня сломалась и хлынул высвободившийся теплый поток. Когда он лежал потом рядом со мной, задыхающийся и обессиленный, я обнимала его крепко, словно спасала тонущего в море человека.

* * *

Большую часть двух последующих дней мы провели в каюте. Команда деликатно не тревожила нас. Матрос оставлял еду и питье под дверью. Мы со Слейдом были потеряны для мира, занятые взаимным узнаванием друг друга. Наша первая брачная ночь смела все преграды между нами. Моя внутренняя сдержанность растворилась без остатка. Брак отменил тот факт, что мы со Слейдом познали друг друга совсем недавно. Не было такой интимной тайны, в которую мы побоялись бы окунуться. Я изучила тело Слейда так же, как он мое. Однако наши взаимные открытия не ограничивались физической близостью. Мы разговаривали часами напролет, рассказывая друг другу малейшие подробности своих жизней. Я узнала о семье Слейда и его детстве, о годах его службы в вооруженных силах Ост-Индской компании, о самых секретных его шпионских похождениях. Он с удивлением узнал о моей недавно приобретенной писательской славе и о друзьях, появившихся у меня в литературных кругах. Все, что мы говорили и делали, имело важное и насущное значение, словно мы старались втиснуть в эти несколько коротких часов весь свой жизненный опыт.

Быть может, эти часы были единственными, которые нам отмерены.

Спустя два дня после отплытия из Лондона корабль приблизился к высоким утесам, широким пляжам и рваным горным хребтам нормандского берега. Мы со Слейдом стояли на палубе, готовые возобновить поиски Найала Кавана.