Пролог

Эдо

Эра Генроку, 1-й год, 12-й месяц

(Токио, январь 1689 г.)

Он остановил лошадь на узкой тропе, ведущей к реке Сумиде, и прислушался. Нет ли шагов поблизости, не едет ли кто-нибудь следом? Сердце тревожно билось.

Он услышал поскрипывание голых ветвей на ветру и пофыркивание беспокойно перебиравшей ногами лошади. Высоко над горизонтом ярко светила последняя полная луна старого года, зловеще серебря тропу. Он пригляделся к затененным местам и мрачно усмехнулся: чувствует себя виноватым, вот фантазия и разыгралась. По этой затерянной в северных пригородах Эдо тропе и днем-то мало кто ходит. А сейчас, почти в полночь, она и подавно пуста.

Как он и думал.

Он направился прямиком через заросли, ветви цеплялись за плащ с капюшоном и массивный сверток, переброшенный через круп лошади, которая, не имея привычки к тяжелой поклаже, спотыкалась и тихонько всхрапывала. Он пытался успокоить ее, но тщетно. Мало того, лошадь отказалась идти дальше. Вдруг она взбрыкнула. Он испугался, обернулся и положил руку на сверток. Что, если сползет наземь? Хотя всадник не был обижен силой, вряд ли он сможет взгромоздить сверток на лошадь, во всяком случае, здесь, в лесу. А нести самому до реки... нет, час ходьбы с ношей, по размерам почти с него и вдвое тяжелее, — это безумие. И тянуть волоком нельзя: соломенные тонкие половики протрутся и содержимое вывалится.

Лошадь, поупрямившись немного, двинулась дальше по тропе. Сверток прочно покоился на крупе. Страх у всадника прошел. Глаза слезились, а лицо одеревенело от холода. Руки в перчатках, казалось, примерзли к поводьям. Только это понимание, что с каждым нелегко дающимся шагом он приближается к завершению своей миссии, поддерживало его в седле.

Наконец заросли поредели, и тропа начала круче спускаться к берегу. Всадник почувствовал запах воды и услышал, как волны лижут песок. Он спешился и привязал лошадь к дереву.

Вчера он спрятал лодку под нижними ветвями могучей сосны. Теперь нашел ее. Непослушными замерзшими пальцами он уцепился за нос лодки. Осторожно, чтобы каменистый грунт не повредил плоское деревянное днище, он вытащил лодку на тропу рядом с лошадью, затем занялся веревками, которыми крепился сверток. Когда был распутан последний узел, поклажа с глухим стуком упала в лодку.

До воды было не более сорока шагов, но преодолеть склон оказалось отнюдь не просто. Вскоре путник уже тяжело дышал, то толкая, то приподнимая, то таща за собой лодку. Наконец достиг берега, лодка коснулась воды. Он зашел в ледяную реку. Он тащил лодку до тех пор, пока она не перестала скрести о дно. Тогда он забрался в нее.

Лодка накренилась. Вода хлынула через борт. Он испугался, что лодка перевернется, но она резко выпрямилась, борта едва возвышались над речной поверхностью. Вздохнув с облегчением, он взял весло, встал на корме и погреб к югу.

Сумида расстилалась подобно полотну маслянисто-черного шелка, расписанного узорами лунного света. Всплески весла сопровождали пронзительный вой ветра, как контрапункт. На ближнем берегу, справа, мерцающие огоньки постепенно поднимались в гору: это были фонари квартала развлечений Ёсивара и факелы в садах храма Асакуса. На дальнем, восточном берегу, слева, располагались болота Хондзё, но их он не видел. Ни одно прогулочное судно, которых бывает много летом, не украшало реку. Сегодня Сумида принадлежала ему. Он почти радовался одиночеству и угрюмой красоте ночи.

Однако вскоре он начал сдавать. Руки устали грести. Дыхание сбилось и вырывалось теперь из груди сдавленными всхлипами. Одежда пропиталась потом и больше не защищала от холодного ветра. Ему очень хотелось просто, без всяких усилий плыть по течению реки в сторону залива Эдо и моря. Лишь отчаянная спешка заставляла его работать. До рассвета оставалось всего несколько коротких часов. Если бы он мог проделать это путешествие на лошади! Но многочисленные ворота Эдо охрана перекрыла еще до полуночи согласно запрету на передвижения в темное время суток. Единственный путь к цели лежал по реке.

Он испытал большое облегчение, когда показались знакомые городские пейзажи. Сначала это были дома даймё — влиятельных провинциальных правителей, которым принадлежали почти все земли в верховьях реки, как и во всей Японии, затем побеленные стены городских рисовых складов. Загроможденные лодками причалы и пирсы воняли от нечистот, прибитых течением, и протухшей рыбы. Наконец над ним проехала арка моста Рёгоку, опоры и замысловато переплетенные балки отчетливо выделялись на фоне неба.

Он выбрал причал за мостом, но отложил весло и привязал лодку к свае. И снова его охватил страх, на сей раз он испугался сильнее, чем в лесу. Огромный город Эдо раскинулся за слепыми фасадами складских сооружений. Он ощущал миллион душ, которые живут в Эдо: они не спят, а наблюдают за ним. Сдержав приступ паники, он встал на колени перед свертком. Аккуратно, чтобы не раскачать лодку, принялся разворачивать половики. Взглянув в небо, он определил, что луна давно села, первые розовые всполохи рассвета окрасили горизонт на востоке. Он мог бы еще добраться до погрузочных причалов в Фукагаве на противоположном берегу.

Он поборол желание спустить за борт последнюю циновку и, тщательно свернув ее, пристроил рядом с собой.

Два тела, соединенные смертью и веревками, которые опутывали их по запястьям и щиколоткам, лежали лицом друг к другу, щека к щеке. На мужчине было короткое кимоно и штаны из хлопка. Остриженные волосы обрамляли грубое, неприятное лицо. Припухшие глаза и чувственные губы выдавали приверженность к вину, распутство и жадность. Он заслужил свою участь. Как легко оказалось заманить его в ловушку обещанием богатства! Но женщина...

Невинное юное лицо, покрытое пудрой из рисовой муки, было призрачно-белым. Нарисованные высоко на лбу вместо выбритых бровей тонкие линии словно два нежных крыла простерлись над полукружиями закрытых глаз, обрамленных длинными ресницами. Губы чуть разомкнулись, два совершенной формы зуба, зачерненные тушью по моде, распространенной среди высокородных дам, поблескивали, как жемчужины. Длинные черные волосы струились почти до пят вдоль шелкового кимоно, плотно запахнутого вокруг стройного тела.

Вздохнув, он подумал, что и ее смерть также была необходима. Он не мог смотреть на нее без печали...

Внезапно раздались резкие щелчки, он вздрогнул. Не идет ли кто-нибудь к нему по причалу? Щелчки повторились: сначала два длинных, затем три коротких. Он стряхнул напряжение. Это всего лишь ночной сторож отбивает колотушкой где-то на берегу время. Звук далеко разносится по воде.

Он достал из-под плаща плоский лаковый футляр и положил в матерчатую сумочку женщины. Подсунул руки под оба тела, приподнял и столкнул за борт. Послышался приглушенный всплеск. Прежде чем убитые пошли ко дну, он поймал веревку, которой были связаны их запястья, и обмотал вокруг сваи, надежно закрепив конец в трещине. Последний раз взглянул на трупы, плавающие у самой поверхности воды в облаке распущенных волос женщины. Посмотрел в сторону моста и удовлетворенно кивнул. Когда их найдут — а это скоро случится, — все решат, что они вместе прыгнули с моста и течение несло их, пока они не застряли у сваи причала. Письмо, запечатанное в водонепроницаемом футляре, подтвердит предположение. Он удостоверился, что веревка не выскользнет из трещины, отвязал лодку и отправился в долгое, холодное путешествие вверх по течению назад.

 

Глава 1

Ёрики Сано Исиро, самый молодой из старших полицейских чинов в Эдо, медленно пробирался по мосту Нихонбаси. Ранним солнечным прозрачным зимним утром масса людей пересекала этот мост: носильщики с корзинами овощей, бежавшие на рынок и с рынка, продавцы воды с ведрами на коромыслах, покупатели и торговцы, согнувшиеся под тяжким бременем. Деревянные подметки громко стучали по доскам, воздух звенел от криков, смеха и разговоров. Даже знаки самурайского отличия на одежде не могли помочь Сано ускорить продвижение. Сидя на лошади, гнедой кобыле, он едва возвышался над толпой. Пара мечей, которые были при нем — длинный изогнутый клинок и короткий, как кинжал, — обеспечивали лишь гнусавое «Тысяча извинений, досточтимый господин».

Однако Сано не унывал. Позади осталась скука первого месяца работы в должности ёрики. Бывший учитель и историк, он быстро обнаружил, что управление маленьким отделом в департаменте полиции гораздо менее интересное дело, чем обучение юношей и копание в старинных текстах. Он тосковал по прошлой профессии, и мысль о том, что ему уже никогда не придется гоняться за утраченным или скрытым фактом, вызывала в душе саднящую пустоту. В мир охраны закона его забросили скорее семейные обстоятельства и связи, чем собственный выбор и талант. Тем не менее он поклялся, что будет служить на совесть. Сегодня он решил хорошенько изучить свои новые владения. Сидя в конторе и ставя печать на докладах служащих, совершить сие было трудновато. Приободрившись, он окинул взглядом Эдо.

По берегам широкого канала теснились побеленные здания складов, на воде роились баржи и лодки. Смог от бесчисленных печей и плит, топящихся углем, образовывал дымку над низкими, крытыми черепицей и соломой крышами, которые простирались по равнине во всех направлениях. Сквозь пелену виднелся замок на холме. Там Иэясу, первый сёгун из клана Токугава, основал ставку бакуфу военного правительства. Это случилось семьдесят четыре года назад, когда он выиграл сражение при Сэкигахаре. Благодаря загнутым кверху карнизам крыш главная башня замка походила на пирамиду из белых птиц, готовых вот-вот взлететь: подходящий символ для периода мира, установившегося после той битвы, самого продолжительного из всех, которые Япония знавала за пять столетий. За замком мягкими тенями проступали западные горы, они голубели почти как небо. Над ними белела снежная шапка горы Фудзи. Еле слышный звон храмовых колоколов вплетался в симфонию окружающих Сано звуков.

Съехав с моста, Исиро миновал шумный зловонный рыбный рынок и углубился в узкие извилистые улочки Нихонбаси — района, населенного крестьянами и торговцами, тезки моста. На открытых деревянных прилавках магазинов одной улицы продавцы саке торговались с покупателями, на другой люди копошились возле красильных лавок, дымящихся баков. Грязь и отходы хлюпали под копытами лошади и под ногами пешеходов. Сано повернул за угол.

Он оказался на широкой площади, где прошлой ночью пожар уничтожил целых три квартала. Обугленные остатки примерно пятидесяти домов — пепел, почерневшие стропила и балки, мокрый мусор, битая черепица — покрывали землю. Горький запах отпылавшего кипарисового дерева висел в воздухе. Безутешные погорельцы бродили среди этого разгрома, пытаясь отыскать хоть что-то из своих пожитков.

— Ай-я... — выла пожилая женщина. — Мой дом, вещи, все пропало! О-о, что же мне делать?

Соседки подхватывали ее причитания.

Сано сочувственно покачал головой. Тридцать два года назад — за два года до его рождения — великий пожар уничтожил большую часть города и унес сотни тысяч жизней. И по-прежнему «цветы Эдо», как здесь называли пожары, пускались почти каждую неделю среди деревянных домов, потому что сильный ветер моментально раздувал искру в гудящее пламя. Наблюдатели на шатких деревянных башенках, воздвигнутых над крышами домов, ударяли в колокола при первых признаках пожара. Жители Эдо спали тревожно, постоянно ожидая подобного сигнала. Большинство пожаров возникало случайно, из-за невинных ошибок вроде установки лампы слишком близко к бумажной ширме. Но встречался и злой умысел.

Сано приехал выяснить, не является ли вчерашний пожар следствием намеренных действий. Он сразу понял, что улик здесь не отыскать. Придется собирать показания очевидцев. Спешившись, он подошел к мужчине, который вытаскивал из пепелища металлический ящик:

— Вы видели, как начался пожар?

Ответа не последовало. Вместо него Сано услышал дробь шагов и вопли «Стой, стой!». Он обернулся. Тощий человек в лохмотьях проскочил мимо, задыхаясь и всхлипывая. Следом неслась группа головорезов, размахивая дубинками. Голые ступни убегавшего скользнули по грязи, и он растянулся на земле примерно в десяти шагах от Сано. Головорезы тут же набросились на беднягу, в воздухе замелькали дубинки.

— Чтоб ты сдох, скотина! — крикнул один из нападавших.

Всхлипывания оборванца превратились в крики боли и ужаса, он поднял локти, защищаясь от ударов.

Сано поспешил на помощь:

— Прекратите, вы убьете его! Что вы делаете?

— Кто тут задает вопросы?

Сано повернулся на грубый голос. Рядом стоял дородный мужчина с маленькими злыми глазами. Короткое кимоно свисало поверх обтягивающих штанов. Подстриженные волосы и короткий меч за поясом серой накидки выдавали в нем самурая невысокого ранга. Внимание Сано привлек предмет, зажатый в правой руке мужчины: тяжелая стальная палка с двумя изогнутыми шипами над рукоятью для захвата клинка нападающего — дзиттэ, оборонительное оружие и стандартное снаряжение патрульного досина.

Сано сообразил: перед ним его подчиненный, один из сотни с лишним человек. Мимо склоненных голов таких досинов он проходил во время официальной церемонии представления служащих. Головорезы, которые оставили в покое оборванца и смотрели теперь на Сано, — гражданские помощники этого офицера. Он лично нанял их, и они подчиняются только ему, выполняя грязную полицейскую работу вроде задержания преступников.

Троица угрожающе придвинулись к Сано.

— Кто вы такой? — переспросил досин.

— Я ёрики Сано Исиро. Доложите, почему ваши люди избивают этого горожанина?

Слова прозвучали тихо и твердо, хотя сердце у Сано дрогнуло от волнения. Он пока не привык к своим новым полномочиям.

Досин раскрыл рот, смущенно потер сильно выступающий подбородок и раболепно поклонился.

— Ёрики Сано-сан, я не узнал вас, — пробормотал он и кивнул в сторону помощников, те поспешно построились в шеренгу и опустили головы, упершись руками в колени. — Мои самые искренние извинения.

Интонация придала двусмысленность словам уважения. Сано почувствовал тайное презрение, исходившее от досина. Злые глазки сузились донельзя, когда досин осматривал его свежевыбритый лоб и напомаженные волосы, собранные на затылке в тугой узел, кимоно в черную и коричневую полоску, лучшее у Сано, и черные широкие штаны, недавно им купленные. Сано рассердился, но виду не подал. Презрение досина было ему понятно. Тщеславие ёрики служило притчей во языцех. Сано не следил за модой, но его начальник, судья Огю, подчеркивал важность правильного подбора одежды и ухода за внешностью.

— Ваши извинения приняты, — только и сказал Сано. — Так чем провинился этот человек, за что вы его наказываете?

На лице досина отразилось замешательство, обычно ёрики предпочитает держаться подальше от суматошной полицейской повседневности. Он на месте происшествия появляется в исключительном случае, да и то как главнокомандующий — в полном боевом облачении, при шлеме и с копьем. Сано предположил, что он вообще первый из ёрики, кто расследует заурядное дело о пожаре.

— Это сделал он. — Досин указал на руины. — Поджег. Убил пятнадцать человек. — Он плюнул в оборванца, все еще лежавшего в грязи и вздрагивающего от судорожных рыданий.

— Откуда вам это известно?

Возмущенный досин выпятил массивный подбородок еще сильнее.

— Жители видели мужчину, убегавшего с улицы, когда пожар только что начался, ёрики Сано-сан. К тому же он сознался.

Сано, минуя помощников, подошел к оборванцу.

— Все хорошо, — мягко сказал он. — Вставай.

Несчастный подобрал ноги и поднялся на колени. Сел на пятки, утерся ладонью. И вдруг, к изумлению Сано, широко улыбнулся. Зубов у него не было.

— Да, господин. — Он закивал и заморгал. Несмотря на морщины, изборождавшие его щеки и лоб, он выглядел как невинный ребенок.

— Как тебя зовут?

— Да, господин.

Сано повторил вопрос. Получив тот же ответ, попробовал зайти с другого конца:

— Где ты живешь?

— Да, господин.

— Это ты совершил поджог? — поинтересовался Сано, начиная кое о чем догадываться.

— Да, господин, да, господин! — Увидев, что Сано нахмурился, оборванец перестал улыбаться. Он поднялся на ноги, но снова упал, когда помощники досина его окружили. — Не делайте больно, господин! — взмолился он.

— Никто не сделает тебе больно. — Сано в ярости повернулся к досину. — Этот человек дурачок. Он не понимает ваших вопросов и того, что сам говорит. Вы не можете принять его признания.

Досин покраснел и расправил плечи. Дзиттэ дрогнул в его сжатом кулаке.

— Я спросил его, не он ли поджег. Он сказал — да. Откуда я знал, что он идиот!

Из толпы раздался крик:

— Поговорил бы — понял!

Потом другой:

— Он просто безобидный старый попрошайка!

Народ одобрительно загудел.

— Молчать! — Досин обернулся к толпе, и шум стих. Досин посмотрел на Сано. — Умышленный поджог — серьезное преступление, — сказал он с преувеличенным спокойствием и довольно самоуверенно. — Кто-то должен за него ответить.

На мгновение Сано растерялся. Этот полицейский — и ему подобные, если верить слухам, — больше озабочен тем, чтобы найти козла отпущения, чем раскрыть правду. Сано захотел жестоко наказать офицера за уклонение от обязанностей, но заметил, как тот потянулся к мечу. Он понимал: лишь его звание удерживает полицейского от нападения. Он невольно унизил досина перед помощниками и жителями. И в первый же день службы нажил себе врага.

Сдержавшись, он примирительно сказал:

— Значит, мы обязаны найти настоящего поджигателя. Вы, ваши люди и я вместе опросим очевидцев.

Сано наблюдал, как досин с помощниками растворяются в толпе. Его обуял странный восторг. Он исправил несправедливость и спас жизнь человеку. Впервые он осознал, что работа ёрики предоставляет много способов отыскать истину и дает не меньше наград за ее установление. Быть может, даже больше, чем работа ученого, роющегося в старых документах. Но он с грустью задумался о том, сколько еще врагов у него появится.

* * *

За полдень Сано вернулся в административный район Хибия, расположенный к юго-востоку от замка. Здесь находились особняки и одновременно резиденции городских чиновников высокого ранга. Сано ехал узкими проходами между глинобитными заборами, разделяющими дома с черепичными крышами, навстречу ему попадались посыльные с пакетами документов во дворах. Сановники в ярких широких одеждах фланировали маленькими группами. До Сано долетали обрывки разговоров по поводу государственных дел или свежих политических сплетен. Слуги с подносами, уставленными пирамидами из лаковых коробок, бегали взад-вперед через ворота усадеб. Мысль о вкусных вещах, заключенных в этих коробках, заставила Сано пожалеть о грубой лапше, которую он недавно умял. Но расследование поджога тянулось, быстро приготовленная, хотя и неприятная еда позволила ему приступить к исполнению других обязанностей без особых задержек. Он направился к полицейскому управлению.

— Ёрики Сано-сан! — Запыхавшийся посыльный поспешно поклонился. — Если вам угодно, господин, судья Огю хочет немедленно видеть вас. В здании суда. — Он поднял глаза в ожидании ответа.

— Хорошо. Свободен. — Приглашение судьи нельзя игнорировать.

Особняк Огю, одного из двух судей Эдо, был чуть ли не самым большим в районе. Возле увенчанных крышей ворот Сано представился стражникам в кожаных доспехах и касках. Он отдал им лошадь и прошел в ворота. Во дворе собралась кучки горожан. Одни надеялись найти у судьи решение своих споров, другие со связанными руками, под охраной досинов, явно ожидали его вердикта.

Добравшись до главного входа в длинное низкое здание, Сано помедлил. Окна защищали деревянные решетки. Выступающие скаты крыши отбрасывали на веранду густую тень. Сано в очередной раз подумал, что мрачное здание воплощает суровость приговоров, которые зачастую выносятся в его стенах. Сад с незажженными каменными светильниками и скелетами по-зимнему голых деревьев напоминал ему кладбище. Отмахнувшись от жуткого образа, Сано поднялся по деревянной лестнице. Пройдя мимо двух склонившихся перед ним охранников, открыл массивную резную дверь и остановился.

— Кузнец Горо. — Скрипучий голос судьи Огю эхом раскатился по длинному залу. — Я рассмотрел показания относительно преступления, в котором тебя обвиняют.

Сано прошел в заднюю часть зала, где судья восседал на помосте, и присоединился к самураям-служащим. Огю, худой, сутулый старик, казалось, тонул в просторном красном с черным шелковом кимоно. Лампы, стоявшие по обе стороны от его черного лакированного столика, освещали судью словно скульптуру на постаменте. Остальная часть зала была погружена в полумрак, который не рассеивал солнечный свет, пробивавшийся внутрь через окна, забранные деревянными решетками и заклеенные рисовой бумагой. Прямо перед помостом, на полу, размещался сирасу, символ истины — пятачок, покрытый белым песком. Там на циновке стоял на коленях связанный по рукам и ногам обвиняемый. За ним образовывали шеренгу члены его семьи, свидетели и квартальный староста.

— Показания неопровержимо свидетельствуют, что ты виновен в убийстве своего тестя, — продолжал Огю.

— Нет! — крикнул обвиняемый и попытался освободиться от пут.

Родственники зарыдали. Какая-то женщина упала в обморок.

Огю, перекрывая шум, повысил голос:

— Я приговариваю тебя к смерти. Твоя семья разделит твой позор и будет изгнана из провинции.

Он кивнул досинам, те бросились на приговоренного и выволокли его, упирающегося, через заднюю дверь. Служащие выпроводили посторонних из зала, один утащил бесчувственную женщину, схватив под мышки.

Огю позвал:

— Сано Исиро. Приблизьтесь.

Потрясенный Сано встал на колени за символом. Огю, только что приговоривший человека к смерти, а его семью к изгнанию, был совершенно спокоен! Сано сказал себе, что Огю тридцать лет служит судьей. После всех проведенных им процессов немудрено стать совершенно равнодушным к подобным сценам. Сано глубоко поклонился Огю:

— Чем могу служить, досточтимый судья?

Сухие паучьи лапки Огю поигрывали судейской печатью — продолговатым куском гипса, на котором были выгравированы его имя и должность. Узкое лицо с тяжелыми веками выглядело землистым в болезненным свете мерцающих ламп. Голова в старческих пятнах напоминала гнилую дыню.

— Поджог — серьезное преступление, — негромко поведал Огю, с нарочитым вниманием изучая печать.

Он помолчал и добавил:

— Хотя и не является чем-то из ряда вон выходящим.

— Да, досточтимый судья, — ответил Сано, раздумывая, для чего Огю его вызвал. Уж точно не для того, чтобы обменяться тривиальностями. Но Огю, как и многие из высшего общества, никогда не приступал к главному вопросу сразу. Сано показалось, что его понятливость подвергают испытанию.

— Такие важные, но пошлые дела лучше оставлять аппарату, низшему классу. К тому же порой некоторые действия имеют самые неблагоприятные последствия. — Огю посмотрел на окна, обращенные к замку.

И тут Сано понял. Эдо опутан шпионской сетью. Благодаря информаторам сёгун держит под полным контролем клана Токугава всю страну. Несомненно, кто-то начал докладывать Огю о действиях Сано в тот самый день, как он занял должность ёрики, И этот кто-то находился в толпе на месте пожара. Огю дал Сано понять, что для чиновника высокого ранга выполнять работу патрульного полицейского — значит позорить систему управления вплоть до сегуна. Сано не хотелось вступать в пререкания с начальником, однако следует реабилитироваться.

— Досточтимый судья, досин и его люди арестовали невиновного. Опросив очевидцев, я получил описание истинного поджигателя и...

Воздев палец, Огю принудил Сано замолчать. Жест был настолько близок к открытому упреку, что Сано не мог припомнить, прибегал ли судья когда-либо к подобному приему.

Огю переменил тему:

— Вчера я был удостоен чести пить чай с Кацурагавой Сюндаем.

Сообщение словно обухом ударило Сано. Кацурагава Сюндай выхлопотал ему должность.

Во время внутренних войн прошлого столетия прапрадед Сано, вассал на службе у правителя Кии, спас жизнь своему соратнику, главе рода Кацурагава. Со временем этот случай неразрывно связал две семьи. Кацурагава разбогатели, а Исиро, напротив, познали бедность, и наступил день, когда отец Сано решил напомнить о старом долге.

Они отправились навестить Кацурагаву Сюндая в казначействе. Стоя на коленях в роскошном кабинете Кацурагавы, они приняли пиалы с чаем.

— Мне недолго осталось жить, Кацурагава-сан, — сказал отец. — Поэтому я вынужден просить вашей помощи для моего сына. У меня нет денег, чтобы оставить ему, а он всего лишь учитель без особых перспектив и таланта. Но вы, при вашем влиянии...

Кацурагава не сразу ответил на невысказанный вопрос. Он зажег трубку, оценивающе посмотрел на Сано, Наконец промолвил:

— Я подумаю, что можно сделать.

Сано не поднимал глаз от пиалы. Кацурагава, надеялся он, ничего не станет делать. Долг перед отцом потребует от Сано принять все, что будет предложено. И он согласен на покровительство Кацурагавы. Самурай больше не добывает состояние мечом. Успех обеспечивается местом в системе правительственной бюрократии, а оно достается путем некоей комбинации способностей и связей. Единственное, что огорчало Сано, — это необходимость бросить любимое дело ради работы, которая подходит ему так же мало, как и он ей.

Голос Огю вернул Сано к действительности:

— Надеюсь, мы поняли друг друга?

— Да, досточтимый судья, — печально ответил Сано. Долг перед отцом и Кацурагавой, по просьбе которого Огю назначил Сано ёрики, исключал всякую возможности для спора или неординарного поведения. Долг, верность и сыновнее почтение — основополагающие принципы сурового кодекса бусидо. Иначе — пути воина, определяющего поступки самурая. Его честь, самая важная из добродетелей, зависит от приверженности этому кодексу. А бакуфу, которому служит Сано, ценит только подчинение и послушание. Истина и справедливость по сравнению с ними расплывчаты и могут быть предметом договоренности. Сано, глубоко опозоренный завуалированной критикой, обязан подавить собственные желания в угоду вышестоящим начальникам. Он больше никогда не покинет служебный кабинет, не будет сам заниматься расследованием. Пусть документы, которые ложатся на его стол, остаются просто словами на бумаге. Сано снова поклонился, ожидая конца аудиенции.

— Мое внимание привлекло небольшое дело, — сказал Огю, — дело, требующее крайней осторожности. Вы сделаете именно так, как я скажу.

Прямота, несвойственная судье, разбудила в Сано любопытство.

— Сегодня утром рыбак выловил из реки два трупа, мужчины и женщины. — Крохотный рот Огю перекосился от отвращения. — Синдзю.

Любопытство Сано возросло. Двойное самоубийство любовников было почти столь же обычным явлением, как и пожары. Родственники возражают против брака. Любовники не находят ничего лучше, как дружно уйти из жизни в надежде соединиться в буддийском раю. Почему Огю хочет привлечь Сано к незначительному расследованию, хотя минуту назад запретил лезть в чужие дела?

Огю дал ответ на невысказанный вопрос:

— Это было найдено на теле женщины. — Он протянул Сано сложенное вчетверо письмо.

Сано поднялся и обогнул сирасу. Тонкая рисовая бумага захрустела у него руках, когда он развернул письмо и прочел выведенные женским почерком иероглифы:

Прощаемся с этим миром и этой ночью

Мы, идущие тропой, которая ведет к смерти...

С чем это можно сравнить?

С инеем, лежащим вдоль дороги на кладбище,

Который исчезает с каждым нашим шагом:

Как печален этот сон обо сне!

Нориёси (художник)

Ниу Юкико

Сано узнал выдержку из популярной пьесы кабуки о двух обреченных влюбленных. Это была их последняя песня перед смертью. И Сано понял, почему Огю призвал его к осмотрительности. Мужчина, Нориёси, — простолюдин, о чем говорят отсутствие фамилии и приписка о профессии. Никто. А вот Юкико — дочь Ниу Масамунэ, правителя провинций Сацума и Осуми, одного из самых богатых и могущественных даймё.

— Вижу, вы осознали деликатность ситуации, — сказал Огю. — Так как причина смерти очевидна, полагаю, вы разберетесь с делом быстро и тихо. Вы вернете тело Ниу Юкико семье и скажете своим подчиненным, что всякий, кто осмелится разболтать ее имя и обстоятельства гибели, будет беспощадно наказан. Что касается Нориёси... — Огю взял кисточку и обмакнул в тушь. — Нориёси ответят перед законом по полной программе. Это все, ёрики Сано.

Противоречивые чувства одолевали Сано, когда он покидал зал суда. Огю приказал закрыть дело. Утаить личность женщины и опозорить семью мужчины, выставив его труп на всеобщее обозрение, — так всегда поступают с любовниками-самоубийцами. Однако интуиция подсказывала Сано, что не так все просто. Нужно попытаться выяснить правду об этом синдзю. Конечно, соблюдая правила игры, установленные Огю.

* * *

Полицейское управление располагалось в самом южном углу административного района, вдали от особняков и на максимальном удалении от замка. Согласно догматам синтоизма всякое соприкосновение со смертью означает духовное загрязнение. Даже косвенная причастность полицейских к казням заставляла многих чиновников сторониться их. Вид управления подчеркивал изоляцию: оно было обнесено высокой стеной, чтобы даже крыши зданий не были видны с улицы.

Сано миновал стражников у ворот и передал коня мальчику из конюшен. Пройдя через двор, образованный казармами досинов, вошел в приземистое бревенчатое главное здание и пересек внешнюю приемную, большое открытое пространство с квадратными колоннами. В комнате царил хаос. Четыре мелких чиновника, сидя на помосте в центре зала, отправляли посыльных и разбирались с бесчисленными посетителями, выстроившимися в очереди. Досины стояли в ожидании приказов о дежурстве или готовились к докладу. Слуги вбегали и выбегали через боковые двери с подносами, разнося чай по кабинетам ёрики. Солнечный, узорчатый от дыма множества трубок, свет падал на пол столбами. Из непрерывного гула время от времени вырывался чей-нибудь голос. Во внутренней приемной было тихо и пусто, если не считать двоих в официальной одежде. Свободные, в складку шелковые штаны, хаори с накладными плечами, кимоно, перехваченные широкими поясами наимоднейшего покроя и расцветки. От тщательно уложенных волос исходил запах винтергринового масла. Сано понял, что перед ним образчики горделивого, стильного ёрики.

Сано поклонился:

— Ямага-сан, Хаяси-сан, добрый день.

Ямага, тот, что был выше ростом и старше, слегка кивнул, излучая явную враждебность.

Хаяси, ровесник Сано, искривил тонкие губы в ехидной улыбке:

— Привет, новичок. Надеюсь, отдел под твоим руководством трудится хорошо. Насколько возможно ожидать от человека, не привыкшего к ответственности. — Из-за насмешливого тона участливые слова прозвучали оскорбительно.

Сано печально проводил глазами сослуживцев. Непросто будет подружиться с ними, впрочем, как и с остальными сорока семью коллегами. В отличие от него настоящие ёрики унаследовали должность от отцов. Проникновение чужака в их ряды было своего рода вызовом их семьям и профессиональной гордости. Холодные неодобрительные взгляды преследовали Сано, пока он шел по длинному коридору к отделу, где располагался его кабинет, и раздавал приветственные поклоны мелким подчиненным.

Открыв дверь кабинета Сано обнаружил еще один источник неприятностей. Хамада Цунэхико, его шестнадцатилетний секретарь, развалясь на циновках у жаровни, читал рассказы, сопровожденные рисунками. Доклады, которые Сано передал ему для подшивки в дела, беспорядочно валялись на столе. Черное хлопчатобумажное кимоно, разрисованное белыми спиралями, с красными клетками по подолу туго обтягивало полный торс. Выбритая макушка делала секретаря похожим не столько на взрослого самурая, сколько на большого ребенка. При появлении Сано круглое потное лицо выразило почти комический ужас.

— Ёрики Сано-сан! Вы вернулись! — Секретарь поспешно спрятал книгу под зад, сел на колени и поклонился. — Жду ваших распоряжений!

Сано сердито посмотрел на Цунэхико. Отец секретаря, могущественный чиновник, пожелавший, чтобы сын получил должность, настоятельно попросил об этом Огю. Судья пристроил оболтуса к Сано. Парень оказался неспособным выполнить с первой попытки даже самое простое задание. К тому же он громко шмыгал носом из-за хронического насморка. И все-таки Сано полюбил Цунэхико. Юноша был веселый, воспитанный... и столь же не подходил к полицейской службе, как, по мнению Сано, и он сам.

— Ладно, Цунэхико, не бойся. Пожалуйста, запиши следующее.

Он сел на колени у стола: Цунэхико, достав из шкафа бумагу и пишущие принадлежности, растер тушь и разместился за столиком рядом.

— Дело о самоубийстве художника Нориёси и дамы Ниу Юкико... — начал Сано.

Цунэхико написав пару иероглифов, озабоченно засопел и скомкал лист. Ясно, ошибся. Юноша не отличался большим талантом к каллиграфии и вообще к письму, тем паче под диктовку. Сано предпочел бы лично составить отчет. Но он должен действовать строго по инструкциям даже в такой сфере, как использование бестолкового секретаря.

Опасаясь ранить нежные чувства юноши, Сано подождал, пока тот вынет из шкафа чистый лист. Наконец, медленно и мучительно, под аккомпанемент насморочного сопения, они завершили работу. Сано перечитал четвертый, и последний, вариант и с облегчением, не найдя описок, приложил к бумаге печать.

— Отнеси это к старшему клерку и попроси дать необходимые распоряжения соответствующим управлениям.

— Слушаюсь, ёрики Сано-сан! — Цунэхико скатал отчет в трубку и перевязал шелковой тесьмой. По-прежнему сопя, поднялся и открыл дверь.

Из коридора донеслись смех и обрывки непристойностей: «...пышные попки... ароматные сиськи...» Мимо кабинета, шурша одеждами, проходили ёрики Ямага и Хаяси.

— Сегодня вечером на славу погуляем в Ёсиваре, — услышал Сано слова Ямаги. — Дамочки сделают для нас все, что мы захотим.

— Ну так вперед — подхватил Хаяси.

Перед Сано мгновенно предстало его будущее. Вот что случится с ним, если он пойдет путем, намеченным для него Огю. Принципы потеряют всякий смысл. Он станет таким же, как Ямага и Хаяси, которые больше заботятся о моде и древних обычаях, чем о службе. Будет рано уходить из управления, бросая на подчиненных дела, начнет резвиться в квартале развлечений с продажными девками. Привыкнет поступаться истиной ради безопасности, справедливостью — ради удобства.

— Подожди, Цунэхико!

Сано вырвал отчет из рук изумленного секретаря, порвал надвое и быстро составил другой, где назвал смерть Нориёси и Юкико подозрительной и требующей глубокою расследования. Этот вариант он отдал Цунэхико и вышел из кабинета. Он не хотел спокойной службы и поощрений, которые дарует слепое подчинение. Он жаждал волнений, сопряженных с поиском истины, как тогда, когда был ученым или когда выяснял причину пожара, и радости от того, что, найдя истину, сделал доброе дело. Ему нужно каким-то образом совместить собственные устремления с Путем воина и с долгом перед родными и господином.

Он обязан узнать правду о синдзю.

 

Глава 2

В тюрьме при морге — обители смерти и грязи, куда никто не ходит по доброй воле, — Сано никогда не бывал. Не поехал бы и сейчас, если бы тела Нориёси и Юкико отвезли в другое место. Он осматривал тюрьму со смешанным чувством любопытства и смущения.

Узкий ров перед входом. Во рву темная жидкость, наверное, жуткого происхождения, вытекающая из отверстий в нижней части ограды. Сторожевые вышки над четырьмя углами высоких каменных стен. За оградой остроконечные крыши. Трава и мох в трещинах камней. Упавшая с крыш черепица. Отвалившаяся штукатурка. Шаткий деревянный мост через ров. Караульное помещение и столбы массивных, окованных железом ворот. Вокруг тюрьмы жалкие лачуги и мрачные извилистые улочки Кодэмма-тё. Этот квартал у реки на северо-востоке идеальное место для подобного заведения — достаточно далеко от замка и административного района.

Сано порадовался щебетанию одетых в лохмотья детей, играющих на улицах, и резким ароматам еды, которую готовили на задних дворах. И то и другое заглушали звуки и запахи, идущие от тюрьмы. Он содрогнулся при воспоминании о том, что там, по слухам, творится. Набрав полную грудь воздуха, он направил лошадь на мост.

Когда Сано подъехал к караульному помещению, там возникла суматоха. Трое караульных, толкаясь, пытались выскочить за дверь. Сано спешился и привязал лошадь к столбу. Караульщики обменялись сконфуженными взглядами и низко поклонились.

— Мы в вашем распоряжении, господин.

Сано обратил внимание на их неряшливый вид, коротко подстриженные волосы, многократно чиненные кожаные доспехи и штаны, а также на длинные мечи. Простолюдины — тюремщики, возможно, бывшие мелкие преступники — имели право носить оружие, в противном случае до презренных должностей пришлось бы опускаться самураям.

— Я ёрики Сано Исиро. Я хотел бы поговорить с людьми, которые сегодня утром занимались телами двух самоубийц.

Стражники, разинув рты, вылупились на него. Похоже, раньше не видели ёрики, подумал Сано, и тем более не слышали такого странного требования. Он был уверен, что его коллеги никогда не заявлялись в тюрьму. Один из стражников нервно захихикал. Крупный мужчина, видимо, старший, наподдал ему тыльной стороной ладони и прорычал:

— Чего стоишь? Отведи его к начальнику!

Стражники растащили толстые бревна, перегораживающие ворота. Сано, приготовившись к худшему, шагнул на территорию тюрьмы.

Первое впечатление было обнадеживающим. Во дворе по утрамбованной земле вышагивали пятеро стражников. В воздухе пахло мочой, но вонь была не сильнее, чем в укромных уголках отдаленных улиц Эдо. В тридцати шагах от ворот высилось мрачное деревянное строение, окна которого были забраны толстыми решетками. Войдя в дом, Сано увидел комнату, похожую на обычную контору в административном районе. Стражник провел его по внешнему коридору и постучал в какую-то дверь.

— Войдите!

Поклонившись, стражник доложил:

— Досточтимый начальник тюрьмы, я привел к вам высокого гостя. — Он шагнул в сторону, пропуская Сано.

Начальник тюрьмы, тучный человек, сидел за столом, заваленным документами. С удивлением выслушав требование Сано, пожал плечами и сказал стражнику:

— Приведи эта.

Затем повернулся к Сано:

— Должен попросить вас встретиться с ним во дворе. Эта не позволено входить в это здание.

— Конечно. — Сано вслед за стражником вернулся на двор.

Эта были отверженные. Наследственная связь с профессиями, связанными со смертью, такими как мясник, дубильщик кож, делала их духовно нечистыми. Представители других слоев общества избегали их. Эта жили в лачугах на окраинах города. Они могли вступать в брак только с выходцами из своей среды и выполняли самую грязную и низкую работу — вычерпывали выгребные ямы, собирали мусор, убирали трупы после наводнений, пожаров и землетрясений. Именно эта обслуживали тюрьму и морг. Сано знал, что они имеют дело с трупами, но не представлял, что даже в тюрьме существуют места, куда им запрещено входить.

— Подождите, пожалуйста, здесь, господин. — Стражник исчез за углом здания. Вскоре он вернулся с людьми, одетыми в одинаковые, сшитые из небеленого муслина короткие кимоно.

Двоим не было и двадцати лет, третьему — около пятидесяти. С испуганными глазами, словно у попавших в ловушку животных, они немедленно упали перед Сано на колени и, расставив руки, коснулись лбами земли. Молодые дрожали, и Сано понимал почему: самурай мог убить их из прихоти — например, для того, чтобы опробовать новый меч, — без всяких последствий для себя. Однако Сано слышал ужасные истории о том, какие мучения доставляют узникам эта-тюремщики, пыточных дел мастера и палачи. И он обратился к ним со смесью жалости и антипатии:

— Вы занимались утром телами самоубийц-синдзю?

Молчание. Затем старший сказал:

— Да, господин.

Остальные тихо повторили за ним.

— Вы не заметили на телах ран или синяков? Может быть, это не было самоубийством?

— Не заметили, господин, — ответил старший.

Двое других промолчали. Их начала бить сильная дрожь.

— Не бойтесь. Подумайте. Расскажите, как выглядели тела.

— Простите, господин, я не знаю.

После еще нескольких попыток разговорить перепуганных людей Сано понял — никакой полезной информации получить не удастся.

— Можете идти.

Молодые на коленях поспешно попятились от Сано, потом вскочили на ноги и убежали. Пожилой и не пошевелился.

— Досточтимый господин, позвольте помочь вам, — сказал он.

У Сано затеплилась надежда.

— Встань, — приказал он, желая получше рассмотреть осмелившегося обратиться к нему. — Что ты хочешь мне рассказать?

Эта встал. Пепельные волосы, глубоко посаженные умные глаза и квадратное суровое лицо. Держится с достоинством.

— Сам я ничего не знаю, господин, — промолвил он, глядя прямо на Сано. — Но я могу отвести вас к человеку, который знает все, что только можно.

Заинтригованный, Сано согласился на предложение. Они обогнули здание по дорожке, где ходил стражник, пересекли дворик и вышли к громадному строению на высоком каменном фундаменте. Это была сама тюрьма. Крошечные окна, расположенные высоко над землей, делали ее похожей на крепость. У дверей, более массивных и укрепленных, чем главные ворота, их встретили пять стражников.

В тюрьме на Сано нахлынули шум и смрад. Стоны и рыдания доносились из-за тяжелых дверей, по коридору ходили двое надзирателей. Один у каждой двери вплетал свое рычание в общую какофонию:

— Я все вижу, паршивцы сукины дети! Не балуйте!

Другой заталкивал ногой подносы с едой в отверстия, прорезанные в нижних частях дверей. В слабом свете, проникавшем через окна в обоих концах коридора, Сано видел, что еда на каждом подносе состояла из гнилых овощей и шарика клейкого риса. Повсюду жужжали мухи, они то и дело садились ему на лицо и руки. Сано яростно стряхивал мерзких насекомых. Запах мочи, фекалий и блевотины забирался в ноздри, зловонные ручейки вытекали из камер прямо на каменный пол. Сано сдерживал дыхание. Но когда громадная крыса перебежала ему дорогу, с испугом глотнул воздуха и поперхнулся от отвращения.

Эта повернул за угол и быстро повел его следующим коридором. Шум поутих, хотя воняло по-прежнему. Сано немного успокоился. Вдруг впереди распахнулась дверь. Двое надзирателей поволокли навстречу ему голого, потерявшего сознание человека. Из носа несчастного лилась кровь, тело багровело от свежих ран. Надзиратели бросили в открытую камеру узника. Проходя мимо, Сано заметил там пятерых истощенных людей, которые скрючились в луже нечистот. Ужаснувшись, он отвернулся. Неужели кто-то может заслуживать такого обращения? Неужели бакуфу не в состоянии иначе контролировать жителей, не мучая и не истощая голодом тех, кто нарушил закон? Большинство преступников приговаривались к коротким срокам заключения, однако это было сомнительным благом: многие умирали в тюрьме. То, что правительство, которому он служит, допускает подобное обращение с заключенными, пугало. Сано постарался прогнать мрачные мысли.

Сжалившись, эта вывел его на свежий, прохладный воздух. Они оказались во дворике, окруженном высокой бамбуковой оградой. Сано радостно вздохнул полной грудью.

— Морг, господин. — Эта отворил дверь в крытое соломой строение и жестом пригласил Сано войти.

Сано заколебался. Он боялся увидеть нечто хуже тюремной камеры. Однако за дверью оказалась обыкновенная комната с деревянным полом. Вдоль стен размещались шкафы и каменные корыта, в центре — два высоких стола с приподнятыми краями. У открытого окна боком к Сано стоял человек лет семидесяти и в неярком дневном свете читал книгу. На нем было длинное темно-синее кимоно — традиционная одежда врача, на плечи накинуто серое одеяло, которым он защищался от влажного холода, присущего моргу. Он обернулся, и Сано замер.

Он помнил это лицо по доскам объявлений и информационным бюллетеням, которые распространялись газетчиками. Высокий костистый лоб и острые скулы. Глубокие складки, пролегающие от длинного носа аскета к тонким губам. Коротко подстриженные седые волосы, поредевшие на висках. Десять лет назад Сано видел, как этого человека с позором водили по улицам Эдо.

— Доктор Ито Гэнбоку! — Пронзительные глаза с неудовольствием посмотрели на Сано.

— Но разве... — Сано замолчал, не желая досаждать доктору личными замечаниями.

Полвека назад правительство взяло курс на строгую изоляцию страны от внешнего мира. Иэмицу, третий сёгун из клана Токугава, пожелал стабилизировать ситуацию в стране после долгих лет гражданской войны. Опасаясь, что иностранное оружие и военная помощь будут содействовать даймё в свержении его режима, он изгнал из Японии португальских купцов и миссионеров — вообще всех чужеземцев. Торговая привилегия была сохранена лишь за голландцами, но и те, размещенные на острове Дэсима в Нагасаки, жили под надзором день и ночь, их контакты с японцами ограничивались наиболее доверенными слугами сегуна. Гонению подвергались и иностранные книги.

Однако среди интеллектуалов распространилось тайное движение. Японцы-рангакуса — ученые голландской школы — доставали по разным каналам и изучали запрещенную литературу по медицине, астрономии, математике, физике, ботанике, географии и военному искусству. Они использовали добытые с риском знания на практике. И вот Сано оказался в обществе одного из самых известных рангакуса, чьей смелостью он в душе восхищался. Доктор Ито Гэнбоку, врач императорской семьи, был приговорен к ссылке на остров Эносима за применение методов голландской медицины и проведение научных экспериментов. Что он здесь делает?

— Да, я не уехал на Эносиму, — сказал доктор, словно прочитав мысли Сано. Голос был сух, но приятен. Юмор добавил ему теплоты. — Хотя некоторые сочли мое назначение смотрителем морга хуже ссылки. Несомненно, Токугава это предвидел, изменяя мне приговор. Между тем у моего положения есть отрадные стороны. — Он показал Сано книгу, на страницах было изображение человеческого тела, испещренное иностранными словами. — Я могу здесь спокойно заниматься исследованиями. Никому до меня нет дела, пока морг работает исправно.

Ито закрыл книгу и положил на шкаф.

— Кто вы и что вам нужно? — спросил неожиданно резко.

Представившись и объяснив, зачем пришел, Сано вспомнил, что не поприветствовал доктора должным образом. Что-то в Ито делало формальности ненужными. Может, это была необычная манера высказываться прямо. Или статус врача, который ставил Ито вне жесткой системы, определявшей отношения между людьми.

— Эта не смог ничего рассказать о синдзю и потому привел меня к вам. Вы уверены, что это не самоубийство?

— Я не видел тел. К сожалению, занимался погибшими во время вчерашнего ночного пожара. — Доктор с вызовом посмотрел на Сано. — Думается, лучший способ узнать вам о характере смертей — это использовать имеющиеся полномочия для осмотра тел и сделать собственные выводы, а не полагаться на мои. Впрочем, тело Ниу Юкико передано семье для организации похорон.

Значит, судья Огю все-таки не полностью доверяет ему, если распорядился вернуть тела, исключив вероятность ошибки или неповиновения, решил Сано.

— Но у нас осталось тело Нориёси. Хотите осмотреть вместе со мной?

Сано понял, что доктор припер его к стенке. Традиция Синто, в которой Сано вырос, учит, что любой контакт со смертью несет духовное осквернение. Но признаться перед этим человеком в боязни оскверниться было для Сано позором. Его маленький независимый поиск истины и знания казался незначительным по сравнению с жертвой, ежечасно приносимой доктором.

— Да, Ито-сан.

Доктор повернулся к эта.

— Мура-сан, — сказал он, применив вежливую форму обращения, как сделал бы в отношении любого человека, — принесите тело Нориёси.

Мура вышел из комнаты. Возвратился он с двумя эта, уже знакомыми Сано. Мура передал доктору ворох одежды. Другие эта водрузили на стол что-то длинное, закутанное в белую хлопчатобумажную ткань, и принялись разворачивать.

— Вещи Нориёси, — сказал Ито и отдал Сано одежду.

Сано начал раскладывать вещи на свободном столе, оттягивая тот момент, когда нужно будет смотреть на мертвое тело, выступающее из свертка. Он обнаружил соломенную сандалию, синие штаны и кимоно.

— Бедняк, — отметил Сано. Одежда была сшита из грубой, дешевой материи. Сандалия с сильно сношенной внутренней частью подошвы принадлежала явно простолюдину. Сано вздохнул. Неужели он впустую рискнул навлечь на себя гнев Огю и пережить все ужасы, увиденные в тюрьме? — Ниу уже только поэтому выступили бы против его брака с Юкико. Может, и впрямь самоубийство любовников, а?

— Не исключено. Послушаем, что расскажет сам Нориёси. — Доктор подошел к столу, на котором лежало обнаженное тело. Хотя держался Ито прямо и властно, в движениях его сквозила осторожность. На лице появилось страдальческое выражение. — Вы можете идти, — сказал он эта, доставившим труп. — Мура-сан, останьтесь, прошу вас.

Больше откладывать осмотр тела было нельзя. Сано перевел взгляд на останки.

И сразу испытал облегчение. Окоченевшие конечности, ступни, направленные точно в потолок, широко раскрытый рот делали Нориёси похожим на большую куклу — трудно было поверить, что он недавно жил и дышал. Ил и пучки водорослей присохли к коже и набедренной повязке. Ни крови, как у казненного на площади, ни признаков разложения, как у утопленников, выловленных из канала. В Сано взыграло любопытство, и он подошел к столу. Внимание привлекли темно-красные синяки на запястьях и лодыжках.

— Следы от веревок, которыми он был привязан к Юкико, — пояснил доктор Ито.

Других повреждений на теле Нориёси обнаружить не удалось. Большой живот, одутловатое лицо, однако руки и ноги жилистые, во рту почти все зубы. При жизни это был вполне здоровый человек сорока с лишним лет.

— Благодарю вас, — сказал Сано. — Достаточно.

Ито словно не слышал. Нахмурившись, он смотрел на труп.

— Мура-сан, переверните его.

Эта послушно положил тело на бок. Доктор наклонился и пристально вгляделся в голову и шею Нориёси.

Сано подошел ближе к столу и почувствовал сладковатый густой запах мясной лавки, смешанный с речной свежестью. Он попятился к открытому окну. Ито жестом показал эта, чтобы тот перевернул труп на живот.

— Что все это? — спросил Сано, издали показывая на большие красноватые пятна, покрывающие спину, ягодицы и конечности Нориёси.

— Скопившаяся кровь. — Ито достал из халата тряпку, обмотал руку и принялся ощупывать голову Нориёси. Даже будучи врачом прогрессивных взглядов, он не мог преодолеть отвращение к мертвым. — Мура-сан, нож и бритву, — приказал Ито и обратился к Сано: — У основания черепа прощупывается след от удара. Нужно получше рассмотреть.

Мура отрезал прядь волос и в указанном месте выбрил череп. Сано увидел багровый рубец и перевел взгляд на Ито.

— След от удара? Его убили, прежде чем бросить в реку?

— Или он стукнулся о камень... сваю... когда прыгал в реку. — Доктор Ито интонацией выделил последние слова. — Или ему врезали в первый час после смерти. Точнее не скажу. Но есть возможность выяснить, действительно ли он утонул.

У Сано участился пульс. Интуиция подсказывала ему, что эту рану Нориёси нанес убийца.

— Каким образом?

— Если он утонул, то в легких должна быть вода. Чтобы узнать, придется его вскрыть.

Сано испуганно посмотрел на доктора. Аутопсия, так же как и любая операция, напоминающая иностранные методы, была столь же непозволительна, как и пятьдесят лет назад. Пускай власти наплевать, нарушает теперь Ито закон или нет, но что будет с ним? Если кто-нибудь доложит, что Исиро присутствовал при запрещенном действе, то Сано не только потеряет службу — его сошлют, и он никогда больше не увидит свой дом, семью. Сано горячо запротестовал. Доктор Ито твердым взглядом заставил его замолчать. «Я рискнул всем, чтобы отыскать запретную правду, — казалось, говорили его пронзительные глаза, — а как далеко готов пойти ты?» От немого вызова Сано внутренне содрогнулся. Он попытался представить отца, судью Огю. Но перед глазами возникли помощники досина, избивающие беспомощного попрошайку. Сано вспомнил радость обретения истины и восстановления справедливости.

— Хорошо, — сказал он.

Едва слово слетело с губ, Сано понял: он нарушил закон еще тогда, когда согласился осмотреть тело. Первый шаг сделан. Идти дальше или остановиться — разницы нет.

Ито кивнул. Мура достал из шкафа деревянный поднос с инструментами. Стальные пилы, длинные бритвы, набор ножей и предметы, которых Сано раньше не видел. «Должно быть, из Голландии», — подумал он. Мура поставил поднос на стол рядом с телом. Принес из шкафа белую тряпку и обмотал нижнюю часть лица. Четкие движения эта подсказали Сано, что это не первое вскрытие, проведенное здесь. О том же свидетельствовала и бамбуковая трубка, протянутая от стола к отверстию в полу. Комната служила лабораторией для экспериментов доктора Ито.

Мура перевернул тело на спину. Взял тонкий нож и поднес к груди Нориёси. Значит, он, а не Ито режет трупы. Несмотря на нетривиальные взгляды, доктор поступал традиционно: оставлял грязную работу эта.

Сано с любопытством, смешанным с ужасом, наблюдал, как лезвие прошло через кожу Нориёси и двинулось от солнечного сплетения вниз, к пупку.

— Крови нет? — спросил он с облегчением оттого, что избавлен от гнусного зрелища. Неровные розовые края надреза и так выглядели чрезвычайно впечатляюще. Сердце у Сано бешено колотилось. Ладони похолодели и увлажнились.

— Мертвые не кровоточат, — пояснил доктор Ито.

Мура сделал несколько надрезов, перпендикулярных первому. В один вставил инструмент с широким лезвием.

Затем он отодвинул кожу с ребер Нориёси. Сано взглянул на блестящую красную плоть, на липкие руки эта, сжимающие инструмент, и судорожно глотнул, его замутило. По лицу заструился пот, между лопаток пробежали мурашки. Сано постарался преодолеть слабость, сосредоточиться на чем-нибудь, кроме операции. Ему не удастся выставить тело Нориёси на публичное обозрение, так как обнаружатся следы вскрытия. По возвращении в управление ему придется выдать ордер на кремацию тела... Отвлечься удалось. Не в силах отвести взгляд, он увидел, как появились внутренности Нориёси. Белые блестящие ребра, двойной розово-серый пористый орган и что-то густо-красное под ним. Внизу полости лежали кольца кишок. «Словно освежеванная туша», — ощущая головокружение, подумал Сано. Похож был и запах, исходящий от трупа: сладковатый и густой.

Сано, как и его ровесники, не бывал на войне. Он, конечно, знал о ее ужасах: люди, которых обезглавливали одним ударом меча или дырявили из ружья, купленного у зарубежного варвара; отрубленные конечности; тела, расчлененные на куски. Он читал исторические хроники, слышал рассказы, передаваемые из поколения в поколение. Военная бойня всегда представлялась ему как благородная, необходимая часть мира самурая. Хладнокровное, намеренное уродование человеческого тела казалось просто неприличным. Это было осквернение в самой изощренной форме. Сано чувствовал, как скверна прилипает к коже, залезает в нос, глаза. Внутри все переворачивалось. Даже пот казался зараженным, и Сано не мог принудить себя утереть ладонью лицо, только стиснул губы, чтобы пот не попал на язык.

— Два нижних ребра справа, — сказал Ито.

Мура зажал одно ребро клещами. Услышав хруст кости — раз, другой, — Сано зажмурился. Открыв через несколько секунд глаза, он понял, почему Мура использовал повязку. Кусочки мяса алели на ткани точно против рта эта.

— Хорошо. — Ито кивнул. — Теперь сделайте разрез... здесь. — Он провел линию в воздухе над тем местом, где только что были ребра, над оголившимся участком пористого органа. — Если в нем есть вода, то она должна быть в дыхательных мешках, — пояснил доктор.

Сано быстро кивнул, опасаясь, что его вырвет при малейшей попытке сказать хоть слово. Тонкий нож коснулся легкого. Сано приготовился увидеть фонтан жидкости.

Этого не случилось. Пористый орган немного опал, словно проткнутый воздушный пузырь у рыбы.

— Воды нет. — На лице доктора появилось выражение мрачного удовлетворения. — Нориёси не утонул. Его сначала убили, а потом бросили в реку.

У Сано померкло в глазах, ноги подломились. Его вырвало.

— Ёрики Сано-сан, вам помочь?

Сано попробовал ответить, но рот наполнился желчью. Сано махнул рукой и пошатываясь вышел из комнаты. Какая тут церемония прощания! Ему необходимо на воздух. Немедленно.

Коридоры показались бесконечными, вопли заключенных — криками демонов в аду. Не помня себя, Сано выбежал из тюрьмы. Ему удалось забраться в седло и проехать половину моста. Тут его снова одолела тошнота. Он сполз с лошади, и его вырвало в ров. Но это не принесло облегчения — ощущение грязи осталось. Мечтая навеки забыть пережитое в тюрьме, Сано погнал лошадь бешеным галопом сквозь вечерний сумрак.

Словно дар богов, мелькнула вывеска: «Горячая вода». Баня. Сано ринулся к ней, бросил поводья и буквально свалился с лошади. Ворвавшись внутрь, он швырнул на прилавок несколько монет.

— Господин, цена всего восемь дзэни! — возразил служка и протянул сдачу.

Сано не обратил на него никакого внимания, схватил с прилавка кулек с мылом из рисовых отрубей, сунул служке свои мечи, чтобы приглядел, и прошел в моечный зал. В тускло освещенной, заполненной паром комнате мужчины в набедренных повязках и женщины в тонких нижних кимоно скребли себя или отмокали в глубоких ваннах. Не замечая любопытных взоров, Сано разделся, скомкал одежду и кинул в сторону. Он растирался мылом, пока не стало саднить кожу. Затем залез в ванну и несколько раз окунулся с головой. Вода была обжигающе горячей, но Сано держал глаза и рот открытыми, чтобы очиститься и изнутри.

Наконец на него снизошла умиротворенность. Он больше не ощущал себя грязным. Тяжело дыша, он выбрался из ванны и отправился в парилку и тут со стоном осознал, что его ждет в будущем.

Нориёси убили. Логика подсказывала ему, что и участь Юкико была такой же. Но так как он не мог никому рассказать о незаконном вскрытии, ему придется каким-то другим способом доказать то, что хотели скрыть от всех.

 

Глава 3

Сано проснулся от звука шагов за дверью своей спальни в офицерской гостинице и приподнялся с деревянного подголовника. Дверь отъехала в сторону, в комнату вошла служанка с ведром горячих углей.

— Доброе утро, ёрики-сан, — весело прощебетала она, подбросила углей в жаровню у матраса и удалилась.

Веранда, на которую выходили двери его и еще десяти номеров, скрипела и подрагивала под тяжестью торопливых ног. Коллеги Сано громко приветствовали друг друга. Он не сразу привык к утренней увертюре — дома, где он жил с родителями и одной-единственной служанкой, было гораздо тише. Поморщившись от стука в соседнем номере, он не спеша откинул толстое одеяло и встал.

К счастью, болезненное состояние, в котором он пребывал после посещения морга, прошло. Он чувствовал себя свежим, голодным и даже уверенным в том, что сумеет найти убийцу Нориёси и Юкико. Только навязчивый страх перед гневом судьи Огю да беспокойство за свое доброе имя омрачали настроение.

Укутавшись в плотное зимнее кимоно, Сано отправился в туалет, пристроенный к основному зданию. По дороге никто не встретился, что порадовало: приятельских отношений с коллегами у Сано не было.

Вернувшись в спальню, он позвал слугу, тот помог ему умыться, надеть свежие черные штаны, белое нижнее кимоно и темно-синее верхнее с черными квадратами и черным же поясом. Служанка убрала постель в шкаф, собрала вчерашнюю одежду для стирки и поправила циновки. Пока слуга смазывал маслом и укладывал ему волосы, Сано думал о том, что в сложившихся обстоятельствах есть определенные плюсы. Номер в офицерской гостинице (какое счастье, что его переселили сюда из полицейской казармы!) оказался лучше и просторнее, нежели он ожидал. Кабинет с нишей для рабочего стола и встроенными полками похож на гостиные в богатых домах. Оклад двести коку в год — на эту сумму можно прокормить рисом двести человек. Даже с учетом оплаты за жилье, питание, аренду места в конюшне и вознаграждения слугам он получал во много раз больше, чем преподаватель.

Отослав слугу, Сано печально вздохнул. Все хорошо, жаль — коллеги, мягко говоря, неприветливы.

В столовой шесть человек, сидя на коленях вокруг столика, заканчивали завтракать. Держа в наманикюренных руках чашки с чаем, вылощенные ёрики дружно повернули головы, когда Сано чуть замешкался при входе. Разговор прервался.

Первым нарушил молчание Хасия Акира, старший ёрики:

— Мы думали, что вы не придете. — Полный человек лет пятидесяти с отвисшими щеками отпил из чашки. — Весьма признательны за оказанную честь находиться в вашем обществе.

Остальные что-то пробормотали с аналогичной легкой укоризной.

— Прошу прощения, — сказал Сано, усаживаясь рядом с Хаяси. Он был обязан терпеть пренебрежение, пирушки и болтовню коллег. В противном случае он предпочел бы есть у себя в номере и отдыхать в компании старых друзей.

Коллеги продолжили разговор, который, как обычно, касался политики.

— Что ни думай о правительстве, — заявил Хасия, — оно поддерживает стабильность в стране. У нас не было серьезных беспорядков более пятидесяти лет, с тех пор как подавили крестьянское восстание в Симабаре. Нам не грозят никакие войны, благо военная мощь рода Токугава превосходит силы любого клана даймё.

«Однако в истории появлялись амбициозные люди, которых не останавливали опасности на пути завоевания власти, — мысленно возразил Сано. — Пятьсот лет назад Минамото Ёритомо — предшественник Токугавы — разгромил имперские войска и стал сегуном. Род Минамото сменил клан Асикага. Потом великие военачальники боролись между собой за власть почти сто лет. Не бывает вечных режимов. И то, что бакуфу без промедления сокрушает назревающие мятежи, только доказывает это. Например, самураи считают Токугава непобедимыми, а меры предосторожности, предпринимаемые правительством, излишними».

— Впрочем, надо признать, многое изменилось после убийства такого прекрасного государственного деятеля, каким был великий старейшина Хотта Масаёси, — витийствовал Хасия. — Без его наставлений сёгун Токугава Цунаёси, похоже, утратил вкус к управлению страной. А ведь я помню, как сёгун разобрался с коррупционерами в Таката восемь лет назад. Тамошнего даймё лишил удела, второму после него лицу приказал совершить сеппуку, остальных взяточников отправил в ссылку. Теперь Цунаёси занят совсем другими делами — читает чиновникам лекции по китайской философии и классической литературе, восстанавливает старые синтоистские праздники, выступает театральным меценатом и засыпает деньгами конфуцианские академии.

В ровном тоне Хасии отсутствовали оттенки недовольства. В условиях, когда шпионы повсюду, никто не смел открыто критиковать сегуна. Но Сано, как и прочие, уловил смысл сказанного. У Токугавы Цунаёси были противники среди чиновников и среди других слоев населения.

Тонкие ноздри Ямаги затрепетали от отвращения.

— Главный канцлер его превосходительства мудрый и очаровательный Янагисава завладел нынче большой властью. — Ямаги поставил чашку на стол словно точку в опасном разговоре. — Распространенность определенного физического поведения, похоже, растет, — беспечно проговорил он. — Последствия можно видеть. Его превосходительство... многие лица... казна...

Остальные ёрики закивали и потупились, издав ни к чему не обязывающие восклицания.

Сано спрятал улыбку. Служанка принесла поднос с едой — рис, рыба, маринованная редька и чай.

В части иносказания Ямаги мог сравниться с Огю. Фактически Ямаги передал следующие сплетни. Канцлер предпочитает мужчин женщинам и является любовником сегуна с юных лет. Именно эта связь принесла Янагисаве влияние в стране. Аппетиты Цунаёси не ограничиваются Янагисавой. Он, несомненно, тратит правительственные средства на щедрые подарки другим любовникам, включая целый гарем мальчиков. В рядах слуг сегуна растет возмущение и среди могущественных даймё, но ропщут они не из-за сексуальных предпочтений сегуна, многие самураи привержены однополой любви, это как проявление бусидо, они скорее осуждают вопиющий фаворитизм.

Разговор переключился на обыденные темы. Болтать во время еды считалось грубостью, но ёрики уже покончили с завтраком и не находили ничего дурного в том, чтобы посудачить, пока Сано утолял голод. Исключенный, как всегда, из общей беседы, Сано взглянул на себя и коллег со стороны. Как они отличаются от воинов прошлых эпох! Вместо того чтобы собраться где-нибудь в центре для обсуждения вопросов стратегии перед грядущей битвой, они сидят в уютной столовой и перемывают косточки чиновникам. Хасия, например, распинается о своих проблемах с казначейскими бюрократами. Куда ему до генерала Ходзё Масамуры, который защитил страну от монгольского вторжения четыреста лет назад! Сано был рад тому, что мир принес стране процветание и покой, он сожалел об утраченной простоте минувших дней.

Бусидо претерпел незначительные изменения, следуя требованиям времени. Самураи по-прежнему считали честь, отвагу и верность главными достоинствами. Они носили мечи и тренировками поддерживали боевое искусство на должном уровне. Но порой лояльность к вышестоящим начальникам, союзникам, покровителям, не говоря уже о сёгуне и императоре, вступала в противоречие с клятвенной преданностью господину, толкала на предательство. Конечно, многие самураи занимались боевыми искусствами в школе, организованной отцом Сано, однако далеко не все. Эти становились изнеженными подобно Ямаге и Хаяси. Правда, сёгун Токугава Иэясу приказал учить самураев не только воинским делам, но и политесу. В мирное время их способности должны использоваться в гражданской сфере. Подобное образование и скудеющие кошельки делали самураев идеальными кандидатами на замещение должностей в бюрократической системе бакуфу. Однако Сано не мог избавиться от мысли, что самурайский дух отчасти утратил твердость и силу.

И вместе с ней — уверенность в том, что твоя жизнь есть подготовка к последнему сражению во славу господина. Разве Сано не готовился к расследованию преступления и поиску убийцы? Как ему быть?

Размышляя о двойственности положения, в которое попал, Сано запоздало понял, что Хаяси обращается к нему. Нетерпеливый тон коллеги показывал, что вопрос ставится не в первый раз.

— Простите, Хаяси-сан. Я отвлекся. Что вы сказали?

Хаяси, глядя прямо в глаза, отчеканил:

— Существует мнение, что учителя ничем, кроме преподавания, заниматься не могут. Но правительство организовано настолько умело, что фактически управляет само собой. Поэтому не имеет значения, кто и каким образом занимает должности. Вы согласны?

Слова Хаяси зловеще повисли в воздухе. Его приятели ухмыльнулись и обменялись красноречивыми взглядами. Сано бросило в жар. Ему надоели постоянные шпильки и завуалированные оскорбления. Именно потому, что Сано и сам себя считал недостойным занимаемого поста, в нем забурлил гнев. Все раздражение последнего месяца готово было выплеснуться в виде злой отповеди. Только понимание, что его открытая ссора с Хаяси разозлит Огю, заставило Сано промолчать. Огю ожидал, что полицейское управление будет работать без сучка, без задоринки.

— Да, существуют разные мнения, — с вынужденным спокойствием ответил Сано.

И почувствовал вдохновение. Пусть эти хлыщи думают, как им заблагорассудится. Преподаватель и ученый-историк обладает многими полезными талантами, которые можно применить к любому заданию — даже к расследованию убийства. Когда Сано хотел узнать о каком-нибудь событии или человеке, он рылся в книгах, расспрашивал свидетелей. Ничего, что у него пока нет очевидцев убийства. Он поговорит с теми, кто близко знал Юкико и Нориёси. Таким образом он выяснит мотивы злодейства и установит личность преступника.

Бросив на столик палочки, Сано встал и поклонился присутствующим в знак прощания.

Хаяси нахмурился:

— Вы столь быстро покидаете нас?

— Да. — Сано посмотрел на шесть запрокинутых к нему лиц. Враждебность, отпечатанная на них, опечалила и встревожила. Неспособность сдружиться с коллегами сулила плохое будущее. Но что поделаешь! Враждебность имеет меньшее значение, чем истина и воздаяние убийце. — Я должен дать указания подчиненным и нанести визиты вежливости семьям погибших.

* * *

Большие укрепленные имения даймё занимали солидные участки земли к югу и востоку от замка — впечатляющего скопления каменных стен и черепичных крыш на вершине лесистого холма. Каждое было окружено непрерывной линией построек, в которых жили не менее двух тысяч слуг. Белые оштукатуренные стены, украшенные черными изразцовыми плитками, образовывали геометрические фигуры и прерывались воротами с многочисленной охраной. Чистые прямые улицы, достаточно широкие для того, чтобы вместить крупную военную процессию, разделяли имения. По улицам сновали пешие и конные самураи.

Сано быстро шагал, вглядываясь в гербы на воротах. У Сано изо рта повалил пар. Стало прохладнее, затянутое тучами небо опустилось на город, обещая снег. Под мышкой у него был зажат традиционный траурный подарок: коробка дорогих пирожных, завернутая в белую бумагу и обвязанная черно-белой тесемкой.

Замок вдалеке и вооруженные люди вокруг напомнили ему, что Эдо в первую очередь — военная база. Тысячи горожан, зажатые между этим районом и рекой, существовали только для того, чтобы обслуживать ее. Эдо принадлежал сегуну и даймё.

«Имение Ниу Масамунэ при его богатстве и влиянии должно располагаться среди ближайших к замку», — решил Сано и продолжил путь. А вот и герб клана Ниу — красная стрекоза в кольце на белом знамени. В знак траура ворота были увиты черной тканью. Сано подумал, что стрекоза — символ победы — не подходила в качестве герба для клана Ниу. Ведь они и их союзники потерпели поражение от партии Токугава при Сэкигахаре. После сражения Ниу лишились владений своих предков. Однако Иэясу, первый сёгун из клана Токугава, понял: если он не ублажит побежденных врагов, они вскоре взбунтуются. Он отобрал у них прежние и новые владения — Ниу получили земли на Сацума, подальше от области своего традиционного влияния. Иэясу и его потомки взыскали с бывших противников огромные деньги в виде дани, одновременно позволив им сохранить значительную часть богатств, и дали автономно править в подаренных провинциях. Таким образом, Ниу Масамунэ сохранил за собой положение одного из самых высокопоставленных «внешних правителей» — тех, чьи кланы поклялись после Сэкигахары в верности роду Токугава. Красивые двустворчатые ворота с красными столбами и балками, двумя караульными помещениями по сторонам и массивной черепичной крышей демонстрировали превосходство Ниу над менее значительными даймё.

Сано остановился в нескольких шагах от ворот Ниу. Он никогда не думал, что ему придется навещать даймё. И теперь он размышлял о том, хватит ли ему смелости выспрашивать подробности жизни Юкико, когда он вроде пришел с официальными соболезнованиями. Только необоримая жажда добраться до истины и найти убийцу Юкико придала ему смелости. Он подошел к караулке и назвался охраннику.

— Я хотел бы выразить уважение семье Ниу, — пояснил он и, не желая полностью скрывать правду, добавил: — А также урегулировать некоторые вопросы касательно смерти госпожи Юкико.

— Подождите, пожалуйста. — Охранник в отличие от стражников в тюрьме не выказал ни удивления, ни подобострастия. Будучи слугой могущественного правителя, он, несомненно, сталкивался со многими посетителями в ранге гораздо выше ёрики. Он вышел из караулки и перешел к другой, посоветовался с напарником, открыл ворота, переговорил с кем-то, затем вернулся к Сано. — Подождите.

Влажный холод начал проникать под одежду, и Сано принялся ходить перед караулкой, чтобы согреться. Наконец, когда ему показалось, что его никогда не пустят в имение, ворота отворились.

Охранник, не тот, что прежде, поклонился и сказал:

— Господин, правителя Ниу в настоящее время в городе нет. Но если вы соизволите пройти со мной, то вас примет госпожа Ниу.

Сано не удивился. Согласно закону даймё каждый год проводили четыре месяца в столице, а остальное время — в провинции. Когда они выезжали к себе в имения, сёгун оставлял их жен и семьи в Эдо как заложников. Все даймё были поделены на две группы: пока одна находилась в Эдо, другая пребывала в провинции. Такое ограничение свободы действия, унижая кичливых правителей, эффективно удерживало их от плетения заговоров и организации мятежей. Кроме того, им приходилось жить на два дома и соответственно тратиться. Таким образом, мир в стране обеспечивался их деньгами, гордостью и львиной волей. И все же Сано не ожидал, что госпожа Ниу примет его. Большинство супруг даймё вели затворническую жизнь на женской половине особняков, а всеми официальными делами по имению занимались вассалы. Женщины редко принимали незнакомых посетителей противоположного пола. Не представляя, как держаться, что говорить, Сано двинулся за охранником.

Он тут же подумал, что усадьба устроена по типу военного лагеря, где палатки солдат располагаются вокруг шатра генерала. Казармы опоясывали обширный двор, причем те, в которых жили старшие офицеры, были больше и изящнее отделаны. Двор патрулировали десятки самураев, из караулок доносилось бряцание оружия. Центр двора занимал господский дом, окруженный садом. Шагая по мощеной дорожке между деревьями, Сано отметил, что сад выдержан в строгом стиле. Бревенчатый особняк под черепичной крышей стоял на гранитном основании. Сано знал, что подобные особняки представляют собой хаотично разбросанные здания, связанные длинными галереями и наползающими одна на другую крышами, и что проживают в них сотни людей. Благоговейный трепет вкупе с ощущением собственной ничтожности поколебали решительный настрой Сано. Неужели он настолько глуп, чтобы предстать перед такой богатой и могущественной семьей?

Непосредственно перед домом располагался навес с несколькими паланкинами, украшенными богатой резьбой по лаку. Сано миновал крытую веранду, вошел в просторную прихожую, разулся и надел шлепанцы, предназначенные для гостей. Мечи он положил на полку, рядом с крупной коллекцией луков, мечей и копий. Этикет предписывал самураю входить в частный дом невооруженным. Затем путешествие продолжилось.

Быстрая ходьба охранника позволяла лишь мельком оглядеть просторный пустой зал для приемов с кессонными потолками, фресками, изображающими зеленые острова среди бурного синего моря, и огромными помостами, на которых даймё сидел во время официальных церемоний. Служанка открывала окна, чтобы проветрить помещение. Через них Сано разглядел сцену, где летом разыгрывали пьесы театра но. Все вокруг было изящным и дорогим, но не слишком. Законы Токугавы о расходах запрещали неумеренное украшение домов, и ни один даймё не стал бы рисковать своим имуществом.

Коридор привел к очередному залу приемов, откуда доносились приглушенные голоса. Открыв дверь, охранник опустился на колени и поклонился.

— Ёрики Сано Исиро из канцелярии судьи северного Эдо, — объявил он и, встав, застыл у дверей.

Сано тоже выполнил ритуальное приветствие. Когда он, коленопреклоненный, поднял голову, его глаза немедленно обратились на женщину в кимоно цвета морской волны с цветными пейзажами, которая восседала на высоком помосте на фоне задника с изображением туманных гор. Тело у нее было широким и статным, как у мужчины. Белая шея выступала из глубокого выреза кимоно подобно могучей колонне. Лицо с продолговатым овалом, гладкой, молодой кожей, тонким носом, миндалевидными глазами и изящным маленьким ртом, подкрашенным ярко-красной помадой, представляло образец классической красоты. В черных волосах, вздымающихся надо лбом благодаря изящному начесу и лаковым гребням, не было и следа седины. Однако прямая осанка и уверенные манеры говорили о том, что дама в годах. Шелковое одеяло, расшитое узорами в виде черных и синих алмазов, покрывало колени и опускалось через квадратный край угольной жаровни. На одеяле покоились ее нежные руки, миниатюрность которых не соответствовала ауре власти, исходившей от их владелицы. Госпожа Ниу являла чарующий набор контрастов. Это была женщина, в чьей внешности сочетались красота и сила, она излучала женственность, но не позволяла условностям довлеть над собой. Сано захотелось побольше узнать о ней.

Снова поклонившись, он произнес слова, приличествующие обстоятельствам:

— Позвольте передать вам это в качестве скромного свидетельства моего уважения. — Он протянул коробку с пирожными, держа обеими руками. Траурный церемониал запрещал прямо упоминать смерть во время визита с соболезнованиями. Придется вернуться к этому вопросу после того, как будут закончены формальности.

— Мы благодарны вам за подношение. — Госпожа Ниу говорила хрипловато, но мелодично. Если она и горевала по поводу гибели Юкико, то прятала печаль за официальным спокойствием. Она наклонила голову, повернулась налево к стене. — Эии-тян?

Тут Сано обнаружил, что, кроме него и хозяйки дома, в комнате есть люди. Человек, который направился к нему, был вовсе не ребенком, как можно было предположить, услышав после имени частицу «тян», а огромным неуклюжим мужчиной с бугристым рябым лицом. Отсутствующее выражение на лице сначала заставило Сано подумать, будто это слабоумный слуга, пригретый в семье то ли по долгу, то ли из сострадания. Однако богатое кимоно из черного шелка и два меча прекрасной работы выдавали в мужчине знатного вассала на службе у даймё. Когда их взгляды на мгновение скрестились, Сано безошибочно угадал в крошечных глазах свет разума — осторожного, изучающего. Эии-тян без слов протянул поднос, принял подношение и передал Сано традиционный ответный подарок — расписанный коробок спичек, отнес поднос к столу у дверей, положил пирожные среди прочих даров и вернулся на место.

— Дочери правителя Ниу, — сказала госпожа Ниу, кивнув направо, в сторону ширмы, помещенной у стены на половине пути между ней и Сано.

Сквозь частую решетку Сано различил две тени. На полу около нее краснел подол кимоно. Через миг из-за ширмы высунулась рука и убрала подол. Сано обратил внимание на слова «дочери правителя Ниу». Вероятно, они были детьми от содержанки или бывшей жены, отданными на воспитание госпоже Ниу.

— Как я понимаю, вы пришли по делу, касающемуся Юкико, — сказала госпожа Ниу.

— Да. — Сано обрадовался, что она сама затронула щекотливую тему. — К сожалению, должен побеспокоить вас несколькими вопросами.

Госпожа Ниу чуть прикрыла глаза, выражая сдержанное согласие. Лицо осталось безмятежным, как у царственной красавицы на старинной картине.

Сано тщательно продумал свои вопросы. Нельзя дать ни малейшего повода подумать, будто ведется расследование убийства, иначе возникнут сплетни, оскорбительные для семьи Ниу. Наверняка за ширмой сгорают от нетерпения услышать пикантные подробности.

— Не удивило ли вас то, как умерла барышня Юкико?

— Да, конечно. — Госпожа Ниу помедлила. — Но, глядя в прошлое, я вынуждена признать: печальная кончина соответствует характеру Юкико.

За ширмой тихо вздохнули.

Госпожа Ниу ничего не услышала.

— Многие молодые девушки находятся под чрезмерным влиянием театра, ёрики Сано, — сказала она, — как видно из записки, которую вам показал судья Огю. Вы ведь недавно на полицейской службе, не правда ли?

— Да, недавно. — Замечание застало Сано врасплох. Он не предполагал, что госпожа Ниу настолько осведомлена. Большинство женщин не интересуются делами правительства. Почему госпожа Ниу отличается?

Сбоку от Сано открылась дверь. Появилась коленопреклоненная служанка, она держала в руках поднос с принадлежностями для чаепития и блюдечком рисового печенья. Сано обратил внимание на ее бледное лицо и красные припухшие веки. Поднявшись в полный рост, служанка поставила поднос перед Сано и принялась наливать в чашку зеленый чай, руки у нее так дрожали, что жидкость расплескалась по подносу.

— О-Хиса! — Звонко вскричала госпожа Ниу. — Сейчас же замени поднос!

Служанка ударилась в слезы, схватила непослушными руками поднос и рассыпала печенье на пол. Сано удивился, что она так восприняла в общем-то обычный нагоняй. Может, ее спровоцировала печаль по Юкико?

— Эии-тян, позаботьтесь о ней, — велела госпожа Ниу. Для своих габаритов Эии-тян очень быстро отозвался на приказ — словно ожидал его. Гигант собрал печенье на поднос, поднял и плавным движением схватил служанку за руку. Отправив и поднос и служанку за дверь, он вернулся на прежнее место с совершенно невозмутимым лицом — прямо маска из пьесы театра но. Несмотря на тупую внешность, он был достойным слугой и, возможно, более проницательным и умным, нежели полагали хозяева.

— Сожалею о неудобствах, которые вам доставила моя неуклюжая служанка, — сказала госпожа Ниу и вдруг, вскинув голову, нахмурилась, словно услышала что-то неприятное.

Действительно, из-за ширмы раздались сдержанные рыдания. Неужели и дочери правителя плачут по Юкико? Сано осознал странную атмосферу, царящую в доме. Чем она вызвана? Страхом? Отчаянием? Или это впечатление возникло оттого, что ему известно об убийстве Юкико?

— Мидори. Кэйко. Оставьте нас.

После приглушенной команды хозяйки рыдания смолкли. Шорох, звук шагов. Тишина. Дочери ушли, а Сано их даже не видел.

— Будет лучше, если мы продолжим разговор без невинных девушек, — сообщила госпожа Ниу. — Что вас еще интересует?

В этот момент дверь, через которую Эии-тян выпроводил о-Хису, открылась. Сано, довольный тем, что появилось время собраться с мыслями, оглянулся. В дверном проеме стоял молодой человек.

— Простите, что прервал вас, мать, но пришел монах, он хочет обсудить с вами организацию похорон Юкико.

Сано показалось, что госпожа Ниу в первый раз испытала чувство неловкости. Она вскинула руки, словно отталкивая мужчину. Затем, опомнившись, сложила их на коленях и проскрипела:

— Ёрики Сано, позвольте представить вам моего сына, Ниу Масахито, младшего сына правителя.

Сано поклонился в знак благодарности за оказанную честь.

Мать и сын были поразительно похожи. Они красивые и сильные. Судя по распаху мрачного серо-черного кимоно, торс господина Ниу являл результат усиленных физических тренировок: широкие плечи, мускулистые шея и грудь. Но лихорадочно блестящие глаза придавали лицу молодого человека энергию, которая отсутствовала на лице матери. Если мать казалась высокой, даже сидя на коленях, то сын был низкоросл. Хотя фигура и тембр голоса свидетельствовали, что ему больше двадцати лет, ростом он не превышал мальчика. Правителя Ниу Масамунэ звали «маленький даймё». Сын пошел в него.

— Масахито, может, ты переговоришь с монахом сам? — В тоне матери прозвучало легкое предостережение.

Господин Ниу не заметил намека. Он пересек комнату и встал на колени рядом с помостом. Походка была чуть скованная. Садясь, он подтянул правую ногу под себя двумя руками.

— Ёрики Сано пришел, чтобы обсудить некоторые вопросы относительно смерти Юкико, — сказала госпожа Ниу. — Они не должны тебя беспокоить.

— Напротив, мать. Именно это меня и волнует. — Господин Ниу величественно махнул Сано рукой. — Продолжайте, пожалуйста.

Сано встревожился. Новые обстоятельства могли умерить разговорчивость госпожи Ниу, а его толкнуть на ложный ход. Тем не менее Сано был рад познакомиться с еще одним членом семьи.

— Какой была барышня Юкико? — На самом деле его интересовало, имелись ли у нее враги. — Какие отношения она поддерживала?

Госпожа Ниу торопливо заговорила, будто стараясь опередить сына:

— Юкико была скрытной. Держала мысли при себе. Тем не менее она была крайне доброй и воспитанной девочкой. Все ее любили.

— Все? — выразительно вставил господин Ниу. Похоже, он получал удовольствие, подзуживая мать.

Госпожа Ниу никак не отреагировала на выходку за исключением единственного умоляющего взгляда. Она явно потакала сыну, терпела поведение, за которое любая из дочерей понесла бы суровое наказание. Сано решил, что присутствие господина Ниу благоприятствует расследованию. Выразительное замечание ставило под сомнение портрет, нарисованный матерью.

— А кто не любил Юкико? — напрямую обратился Сано к господину Ниу.

Госпожа перехватила вопрос:

— Масахито просто шутит. Все относились к Юкико наилучшим образом.

На сей раз молодой Ниу промолчал. Он не спускал глаз с Сано, в углах губ играла улыбка.

Сано попробовал поменять направление беседы. Желая узнать, каким образом убийца смог подобраться к своей жертве, он спросил:

— Насколько трудно барышне Юкико было выбраться из дома одной? — Пусть думают, что его интересует лишь то, каким образом даме, находящейся под присмотром, удавалось встречаться с любовником.

— Это большой дом, ёрики Сано. Здесь живет много народу, и трудно уследить за каждым. Впрочем, известно: Юкико однажды подкупила охранника, и тот выпустил ее ночью за ворота. — Госпожа Ниу поджала губы. — Мы его уволили.

— А кто-нибудь видел, как она выходила за ворота в ночь смерти? Знает, куда пошла?

Госпожа Ниу вздохнула:

— Нет. К сожалению, мы были на музыкальном вечере у господина Куроды. — Она кивнула в сторону соседней усадьбы. — Никто не хватился ее. — И добавила: — Вечер продолжался довольно долго.

Господин Ниу испустил резкий смешок.

— Довольно долго? Мягко говоря, мать. — Он обратился к Сано: — Мы были у них почти до рассвета. Немудрено, что, вернувшись домой, мы не позаботились выяснить, кто где находится. Разве не так?

— Так. — Сано чувствовал себя удрученным. Ниу не рассказали ему ничего, что можно было бы выложить перед Огю как свидетельские показания по убийству. А вопросов больше нет.

Господин Ниу подался корпусом вперед, в блестящих глазах вспыхнул огонек любопытства.

— Из ваших вопросов вытекает, что Юкико убили. Ведь вы пытаетесь выяснить личность потенциального убийцы. — Он поднял бровь. — Да? Нет?

Сано, которому стало неприятно, что его так легко раскусили, промолчал. Но выдержал пронзительный взор молодого человека. Краем глаза он даже заметил, что госпожа Ниу беспокойно заерзала, однако предпочла не вмешиваться.

— Но Юкико совершила самоубийство. — Господин Ниу обнажил превосходные зубы в широкой улыбке. — Значит, нет смысла задавать вопросы, правильно? — Тон показал, что аудиенция закончена.

У Сано не осталось иного выхода, как попрощаться и последовать за охранником. В прихожей он обулся и получил мечи. Разочарование тяжелым грузом лежало на душе. Что он узнал? Госпожа Ниу с сыном сочли, что Юкико покончила жизнь самоубийством. Не слишком ли поспешно? А вдруг преступник угрожает всей семье? У Сано разгулялось воображение. Хотя зависть и соперничество порой толкают на убийство, нет оснований полагать, будто в смерти Юкико замешаны родственники. Напряженность, царящая в этом доме, обусловлена чем-то другим. Плачущая служанка, вздохи дочерей и выходка господина Ниу могут означать что угодно.

В саду охранник разговорился с коллегой. Сано ждал, поглядывая по сторонам. Раздался тихий свист. Сано угадал отрывок из классической мелодии. Странно. Кроме него и двух охранников, никого не было. Казармы с закрытыми ставнями будто спали.

— Господин! Господин! — услышал Сано настойчивый шепот.

Из-за двери особняка неподалеку от главного входа появилось лицо молоденькой девушки, обрамленное длинными прямыми волосами, которые шевелил ветер.

— У меня есть что рассказать вам. — Девушка махнула рукой, подзывая, и Сано увидел рукав кимоно. Красный. Такое кимоно высовывалось из-за решетчатой ширмы. Девушка исчезла за дверью.

Сано растерялся. Многие были понижены в должности, оштрафованы или отправлены в ссылку даже за намек на неправильное поведение по отношению к дочери правителя. Сано посмотрел на охранников. Увлеченные разговором, они стояли к нему спиной. Желание поймать убийцу придало Сано смелости. Призыв неизбежной судьбы был необорим. И Сано рискнул.

Нырнув в дверь, он оказался в длинном узком проходе между высокой бамбуковой изгородью и стеной особняка. Девушки нигде не было видно, но Сано слышал голоса, доносившиеся из дома. Он быстро пошел вперед, оглядываясь через плечо и ожидая, что в любой момент его кто-нибудь окликнет.

Проход резко повернул налево и неожиданно закончился у открытых ворот. Сано осторожно выглянул. Пусто. Он на цыпочках переступил порог и вновь оказался в саду. Сучковатые ветви высокой сосны закрывали небо, делая сумрачнее и без того пасмурный зимний день. Через пруд, покрытый сосновыми иглами и опавшими листьями, был переброшен каменный мостик. На берегу лежали валуны, бока коричневели от лишайника и мха.

Девушка вышла из-за самого крупного валуна. Сано от неожиданности ойкнул.

— Ш-ш! — Девушка приложила палец к губам и показала взглядом на веранду, светившуюся в конце сада.

Ей было не больше двенадцати-тринадцати лет. Пухлые щеки, полные губы и круглый подбородок. Глаза, которые обычно, должно быть, искрились весельем, смотрели очень серьезно.

— Вам можно верить? — спросила девушка.

Удивленный ее взрослой смелостью, Сано ответил так, будто она была его ученицей:

— Я не могу вам указывать, кому верить, а кому нет, барышня... Мидори?

Ей явно понравился честный ответ и то, что он угадал имя. Она одобрительно кивнула, снова бросила взгляд на веранду и прошептала:

— Юкико не убивала себя!

— А ваша мать считает обратное. — Сано старался подавить охотничий азарт и остаться объективным. — Так же думает и ваш брат.

«И судья, и все остальные, кроме доктора Ито и меня», — пронеслось у него в голове.

Мидори топнула ножкой и сжала кулачки.

— Она мне не мать! Никогда ее так не называйте! — Девушка на мгновение зажала себе рот ладонью и перешла на быстрый шепот: — Она вторая жена отца. Наша с Юкико мать умерла. И мне все равно, что думают другие. Юкико никогда не стала бы убивать себя. Особенно так, с мужчиной. Не было у нее никакого мужчины. По крайней мере... — Вспыхнув, она опустила голову, и шелковистые волосы упали ей на лицо.

«Любовника», — мысленно закончил Сано фразу, смутившую Мидори.

— Откуда вы знаете? — Он напомнил себе, что перед ним ребенок, которому трудно плохо думать о любимой старшей сестре.

Похоже, в его словах прозвучал скептицизм. Мидори вскинула голову, глаза загорелись.

— Я знаю! — выкрикнула она. — Я могу это доказать! — Девушка сильно дернула его за рукав. — Юкико убили. Пожалуйста, поверьте мне. Вы должны...

— Мидори! Что ты там делаешь?

Сано подпрыгнул, услышав знакомый резкий голос. Госпожа Ниу стояла на веранде. Красивое лицо исказила злость. У Мидори вырвался тихий стон. Все трое на какое-то время застыли в молчании.

Первой очнулась госпожа Ниу.

— Немедленно иди к себе в комнату, Мидори, — сказала она с ледяным спокойствием, но выражение лица у нее не изменилось.

Не взглянув на Сано, опустив голову, Мидори побежала по дорожке из сада.

— Что касается вас, ёрики Сано, — продолжила госпожа Ниу, — советую немедленно покинуть имение. И больше здесь не появляться.

Сано услышал за спиной шаги и оглянулся. К нему спешил возмущенный охранник.

— Уведите его, — приказала хозяйка.

Сано позволил охраннику выполнить приказ. Он чувствовал себя гадко и глупо. Просто смешно! После всего, что ему довелось испытать, он разрушил карьеру, пойдя на поводу у капризной девчонки!

Однако оказавшись на улице, Сано пожалел, что не услышал рассказа Мидори, не получил факты, которые убедили бы Огю в необходимости расследования. Нужно рискнуть и еще раз поговорить с Мидори. Но сначала навестить семью Нориёси.

 

Глава 4

Мидори промчалась через сад и взбежала по лестнице к двери, ведущей на женскую половину особняка, где располагалась ее спальня. Но вместо того, чтобы войти, она остановилась и поежилась от холода. Затем, быстро приняв решение, она сняла сандалии на деревянной подошве. Держа их за ремешки, девушка в носках с отделенным большим пальцем легко пробежала вдоль веранды мимо ряда дверей, расположенных под нависающим скатом крыши.

На миг она задержалась у открытого окна. Во внутреннем коридоре судачили служанки. Мидори пригнулась и прошмыгнула под окном, чтобы ее не заметили. За углом, сквозь тонкую бумагу на окнах опять прорывались женские голоса: это наложницы отца сплетничали со своими служанками, приводя себя в порядок или занимаясь вышивкой. Где-то плакал младенец. Кто-то играл на самисэне и вдруг прекратил.

— Нет, нет! — услышала Мидори горестный возглас учителя музыки младшей сестры. — Чересчур быстро!

Опять послышалась мелодия, на этот раз она звучала медленнее. Мидори проскользнула мимо музыкальной комнаты, радуясь тому, что дети заняты и не могут увязаться за ней.

Наконец она достигла цели — двери в северном конце женской половины. Девушка отодвинула дверь и осторожно выглянула в коридор — пусто. Она быстро пробежала по нему и скользнула в спальню Юкико, куда госпожа Ниу строго-настрого запретила кому бы то ни было входить.

Мидори закрыла дверь и осмотрелась. Окна были затворены, лишь тусклый свет проникал в комнату из коридора. Мидори с трудом различала серебряные листья на белых обоях. Она почувствовала озноб, но холод виноват был в этом лишь отчасти. Девушку трясло от страха. Чтобы немного согреться, она обхватила себя руками.

Вещи Юкико — постельные принадлежности, одежда, напольные подушки, письменный стол, приборы для занятий каллиграфией и предметы туалета — отсутствовали. Циновки были вымыты, а шкафы, занимавшие одну из стен, заперты. В комнате не осталось и признака того, что Юкико когда-либо здесь жила. Что она вообще существовала на свете.

Мидори всхлипнула. Безликая пустота комнаты заставила ее осознать: Юкико действительно умерла. Даже прикрытое тканью тело в семейной кумирне, заполненной дымом благовонных палочек и пением монахов, не смогло этого сделать. А комната — смогла. При мысли, что смерть сестры вовсе не кошмар, от которого можно проснуться, девушка горько заплакала.

Наконец, уронив сандалии, она вытерла слезы рукавом кимоно. Не время скорбеть. Есть более важное дело. Она несколько месяцев собиралась им заняться. После смерти Юкико оно стало еще важнее. Мидори быстро подошла к шкафам и начала открывать дверцы. Затем, опасаясь, что кто-нибудь застанет ее здесь, принялась лихорадочно рыться в белье, аккуратно разложенном на полках.

Легкий цветочный аромат банного масла Юкико создавал эффект ее присутствия. У Мидори защипало глаза, слеза упала на стопку одежды. Но девушка призвала на помощь силу воли и продолжила работу. От шкафа она перешла к большому сундуку, стоящему на полу под полками. В нем, под летними кимоно, она нашла то, что искала, — рулоны шелковой бумаги кремового цвета, перевязанные черными шнурками.

Дневники Юкико.

Мидори схватила верхний свиток. Подойдя к окну, развязала шнурок. Сердце бешено колотилось. Теперь она узнает — во всяком случае, надеется узнать, — почему умерла Юкико. Несмотря на категорическое заявление симпатичному ёрики, она не была полностью уверена в сказанном. В последнее время ее веселая и спокойная сестра выглядела печальной. Она не делилась переживаниями с Мидори, но часто записывала свои мысли в дневник. Свитки должны поведать Мидори, был ли на самом деле у Юкико возлюбленный и правда ли то, что она, отчаявшись, решилась на самоубийство. Или к смерти ее привело что-то другое. Мидори нетерпеливо шелестела страницами, ища последнюю запись. Внимание привлек один пассаж. Прикусив кончик языка, она принялась читать.

Вчера мы собирали светлячков на вилле господина Куроды в Уэно. В тонких летних кимоно мы, как призраки, летали по темным полям, гоняясь за таинственным мерцающим светом, который излучают эти крошечные создания. Сладкий аромат земли и свежескошенной травы стоял повсюду. Стрекотание сверчков звучало непрерывным аккомпанементом к детским крикам и смеху. Мы собирали светлячков в плетеные коробочки, и там они продолжали тихо мерцать — живые фонарики!

Мидори улыбнулась сквозь слезы. Слова Юкико вернули ее в тот очаровательный вечер. Девушке казалось, что сестра рядом.

По дороге домой Мидори и Кэйко в порыве веселья начали бегать, смеяться и толкать друг друга. Они уронили и раздавили одну из коробочек со светлячками Куроды. Как я ни боялась увидеть их удрученные лица, я сказала им, чтобы они рассказали об этом госпоже Курода и попросили у нее прощения. Но, думаю, они согласились со мной, потому что не обиделись.

«На нее невозможно было сердиться», — печально подумала Мидори. Будучи старшей, Юкико всегда строго следила за сестрами, но делала замечания с такой любовью, с такой нежностью, что они с удовольствием слушались, просто чтобы сделать ей приятно...

В коридоре послышались тихие шаги: кто-то шел в чулках. Вот скрипнула половица. Мидори вскинула голову, потом с виноватым видом скатала дневник и поискала, куда бы спрятать. Ее не должны здесь застать. Мачеха накажет. Шаги проследовали мимо двери. Мидори развернула дневник и достала лист ближе к концу. Хватит предаваться воспоминаниям о счастливых днях. Нужны факты.

Следующий пассаж разочаровал ее. Событие шестилетней давности никак не было связано со смертью Юкико. Однако изложение приняло тревожный характер, почерк стал порывистым, словно Юкико писала нехотя, без обычного удовольствия.

Седьмой день одиннадцатого месяца. Мрачный, дождливый день. И именно в такой день Масахито посвятили в мужчины. Церемония проходила в главном зале для приемов. Отец дал Масахито новое, взрослое имя и подарил специальную шапочку. Затем состоялась церемония фундоси-ивай. Присутствовала вся семья. Было много гостей в нарядных кимоно. Вассалы отца стояли рядами в передней части зала. Горели фонари. Я чувствовала гордость за Масахито и с радостью наблюдала, как он принимает набедренную повязку — первую одежду мужской зрелости. Теперь, вспоминая тот день, я плачу. Жаль, что я не способна радоваться и гордиться двадцатилетним мужчиной так же, как пятнадцатилетним мальчиком!

Мидори озадаченно нахмурилась. Для сводных сестры и брата Юкико и Масахито были очень близки, однако, верно, в последнее время между ними возникла определенная холодность. Мидори перевернула лист, надеясь узнать причину отчужденности, но записи обрывались. Вместо них был перечень покупок: нитки для вышивки, заколки для волос, пудра. Помня, что лишнего времени нет, Мидори принялась перебирать листы, высматривая имя бедного художника. Она чуть не рассмеялась победно, не найдя его. Так она и думала! Юкико не знала Нориёси. Мидори прогнала навязчивое подозрение, что Юкико не упоминала своего возлюбленного из опасения: вдруг кто-нибудь прочтет дневник? — и обратилась к последней записи, сделанной за день до смерти Юкико.

Пришло время принимать решение. Правда, я не знаю, что делать. Если начать действовать, то это сломает жизни. Но если ничего не делать, то будет намного хуже! Заговорить — значит предать. Молчать — грешно.

Покусывая ноготь, Мидори перечитала текст. Иероглифы, написанные неровно, были не столь красивы, как раньше. Волнение явно отразилось на почерке Юкико. «Сломает». «Предать». «Грешно». Подбор слов убеждал Мидори, что доказательство убийства сестры найдено. Юкико знала что-то опасное. Но что именно? Какое решение беспокоило ее в последний день жизни? Мидори вернулась к предыдущей странице. Тревога и любопытство нарастали. Она настолько углубилась в чтение, что не заметила, как дверь начала потихоньку отъезжать в сторону, наконец щелкнула и открылась полностью.

Мидори пискнула и уронила дневник. Быстро повернулась. Изумление сменилось ужасом. В дверном проеме чернел силуэт мачехи. Позади маячил Эии-тян, громадную фигуру, которого нельзя было спутать ни с чем. Взгляд испуганной Мидори заметался по комнате, ища укрытие. Шкаф? Сундук? Поздно. Госпожа Ниу шла к ней. Всхлипывая, Мидори ждала вспышки гнева и злых пощечин.

Госпожа Ниу остановилась в нескольких шагах от нее. Спокойный взгляд смерил Мидори и переместился на рассыпанный дневник, открытые шкафы.

— Ты вошла в эту комнату вопреки моему запрету. — Голос звучал бесстрастно и потому более зловеще, чем крик в саду. — Ты говорила с полицейским офицером без моего разрешения и, разумеется, поведала всякие глупости о нашей семье. Теперь ты осквернила память сестры, переворошив ее веши.

Мидори задрожала. Губы задвигались в беззвучной мольбе.

— Пожалуйста... нет... — Почувствовав, что ее ждет нечто намного худшее, чем побои, девушка попятилась и локтем прорвала бумагу, натянутую на оконной раме.

— Тебя следует наказать. — Госпожа Ниу сузила очаровательные глаза.

Мидори почти слышала, как она тасует в уме варианты: никаких игр, никакой компании, никакой вкусной еды или любимых вещей на несколько дней... Все это девушке было знакомо.

Госпожа Ниу кивком одобрила выбранный вариант:

— Отправляйся к себе в комнату и не смей выходить, Пока все не будет приготовлено. — Она повернулась к Эии-тяну, который вошел вслед за ней и стоял рядом. — Проследите.

Мидори уныло поплелась за Эии-тяном. Страх выветрил из головы строчки Юкико. Мягкий треск за спиной заставил обернуться и ахнуть.

Мачеха рвала дневник страницу за страницей на мелкие кусочки.

 

Глава 5

Необычно хмурый Цунэхико пробормотал ответ на приветствие и слегка поклонился.

— Что случилось, Цунэхико? — удивился Сано.

— Ничего. — Опущенные глаза, выпяченная нижняя губа.

Вздохнув, Сано опустился на колени рядом с секретарем. Цунэхико был явно чем-то озабочен, у ёрики хватало опыта общения с мальчишками, чтобы понять это. Сано смиренно приготовился слушать и сочувствовать.

Цунэхико в тревоге теребил ярко-голубой пояс. Расписанное волнами кимоно распахнулось у ворота, приоткрыв пухлую грудь, которая вздымалась с каждым шумным вздохом. Как раз в тот момент, когда Сано решил, что секретарь не желает говорить, тот забормотал:

— Другие ёрики, выезжая по делам, берут секретарей с собой. А вы никогда никуда меня не берете. — Слова его полились потоком, не позволяя Сано ответить. — Вчера вы дали мне множество распоряжений, а сами ушли. Сегодня тo же самое. Отец говорил, я здесь для того, чтобы овладеть профессией. А как я могу чему-то научиться, если вы меня не учите?

Он поднял красное, взволнованное лицо. От чрезмерной серьезности зрачки у него начали косить, и на лице появилось забавное выражение. Сано едва удержался от смеха, когда Цунэхико печально молвил:

— Кроме того, мне очень одиноко. У меня совсем нет друзей. Никто меня не любит.

Ох уж эта каша из детских и взрослых обид! С какой стати Сано ее расхлебывать? Впрочем, он понимал, что пока был плохим наставником секретаря: мало давал знаний, терпеливо сносил лень и ошибки. В Сано очнулся педагог. Он почувствовал ответственность за воспитание молодого поколения, представитель которого попал в его распоряжение.

— Отныне мы будем работать бок о бок, Цунэхико, — пообещал он. — Я научу тебя всему, что умею.

«Чего бы это ни стоило», — добавил он про себя.

Цунэхико робко улыбнулся.

Сано улыбнулся в ответ. Хорошенький тандем они с удовольствием и тревогой образуют — полицейский дилетант и восторженный плакса!

— Ты нашел адрес, о котором я просил?

Прежде чем отправиться в имение Ниу сегодня утром, Сано попросил Цунэхико выяснить по храмовым книгам и записям в гильдии художников адрес и место работы Нориёси. После неудачной попытки узнать что-либо об убийстве у Ниу беседы с товарищами Нориёси были особенно важны. Сано очень надеялся, что Цунэхико справился с простым заданием.

— Да, ёрики Сано-сан! — просиял Цунэхико и театральным жестом протянул Сано листок бумаги.

Крупные, неуклюжие иероглифы Цунэхико гласили:

Нориёси, художник

Художественная компания Окубаты

Галере иная улица

Ёсивара, Эдо.

Сано задержался взглядом на названии района. Ёсивара — окруженный стенами квартал развлечений у реки на северной окраине Эдо. Там легализована проституция всех сортов. В изобилии еда и выпивка. Полно театров, музыкальных салонов, казино, магазинов и других более опасных развлечений. Гуляй не хочу, были бы деньги. Изначально район назывался по местности — «Тростниковая долина». Потом некий умник видоизменил иероглифы, и получилась «Счастливая долина». Еще это место называют Фуядзё, «Город, где не бывает ночи» — Ёсивара никогда не спит.

— Он живет и работает в одном и том же месте, — сказал Цунэхико. — Окабата — его хозяин.

— Понятно. — Согласно традиции учитель не имел права хвалить ученика, но наградить за добросовестный труд мог. К тому же подвернулся подходящий момент выполнить обещание. Цунэхико, конечно, будет путаться под ногами, но не беда, Сано справится... — Хочешь поехать со мной в Ёсивару? Поможешь в расследовании линии Нориёси.

— Да! О да! Спасибо, ёрики Сано-сан! — Обрадованный Цунэхико вскочил на ноги, опрокинул стол, рассыпал бумагу и кисти и разлил по полу тушь.

* * *

Плавно покачиваясь, лодка тащилась вверх по реке. Летом эта лодка вмещала по пять человек на каждом борту. Нынче Сано и Цунэхико были единственными ее пассажирами. В плотных плащах и широких плетеных шляпах сыщики устроились под хлопающим тентом — весьма сомнительное спасение от холодного сырого ветра. На корме два дюжих лодочника распевали в ритм ударам весел, время от времени прерывая песню, чтобы поприветствовать народ на встречных рыбацких и торговых суденышках. Коричневая вода, грязная и мутная, крутилась около лодки. Серое небо низко висело над рекой.

Цунэхико открыл коробку с обедом.

— Нам бы въехать в Ёсивару на белых конях, — сказал он. — Это сейчас в моде. И еще переодеться, чтобы никто насне узнал. — Он принялся за рисовые шарики, консервированные овощи и соленую рыбу с завидным аппетитом.

Сано улыбнулся. Закон запрещал самураям посещать квартал развлечений, Тем не менее члены их сословия безнаказанно валили в Ёсивару. Маскировку использовали только ради розыгрышей.

— Мы по официальному делу, Цунэхико, — напомнил Сано.

— По официальному, — согласился юноша и расплылся в улыбке, показав наполовину пережеванную пищу.

Сано ел медленно. Речной путь до Ёсивары занимал два часа. Сано специально пожертвовал скоростью, дабы осмотреть реку, принявшую тела Нориёси и Юкико, Слева проплывали складские ряды, Эту парочку могли сбросить в Сумиду где угодно — с пирса, со ступеньки лодочной будки, расположенных у основания каменной набережной, с места Рёгоку, под высокую арку которого нырнула лодка, или даже с правого заболоченного берега. Если Сано ничего не узнает в Ёсиваре, то придется обшарить берега реки в поисках свидетелей, что займет, правда, не один день.

Наконец лодка причалила к пирсу, Сано расплатился с лодочниками. Вместе с Цунэхико они выбрались из лодки, размяли затекшие ноги и поднялись по каменной лестнице на набережную, Они двинулись мимо магазинов и ресторанчиков, обслуживающих речников, От занавешенных дверей призывно улыбались девушки-служанки, улыбки сменялись сердитыми гримасами, потому что они не останавливались у заведений, Идя рисовыми полями и через болота, они видели черепичные крыши храма Каннон, поднимавшиеся вдалеке над окружающими низкими домиками и маленькими кумирнями. В храме били в гонг, ветер доносил едва различимый запах благовоний, Несколько монахов с гладко выбритыми головами стояли вдоль дороги, протягивая сосуды для милостыни.

Наконец появились рев и высокие земляные стены, опоясывающие Ёсивару. Ворота охраняли, дав самурая в шлемах и латах — дневная смена круглосуточною наблюдения залюдьми, проходящими в ворота с крышей и разукрашенными столбами.

Задавая вопросы, Сано с новей силой ощутил трудность конфиденциального расследования убийства.

— Да, мы знаем Нориёси, — сказал один стражник.

Однако когда Сано спросил, не видели ли они художника в день смерти, то получил ответ:

— Он все время шлялся то туда, то обратно. Как жемне запомнить, когда именно? В любом случае он мертв, и какое это теперь имеет значение?

Сано растерялся, запнулся, потом поинтересовался:

— А не выносил ли кто-нибудь пару ночей назад большую коробку или мешок?

«Достаточно большой для теге, чтобы вместить мертвое теле», — хотелось добавить ему, Его раздражал Цунэхико, который, вертясь возле, ловил каждое слово, Видимо, секретарь считал, что таким образом учится быть как ёрики. Оставалось надеяться, что Цунэхико ничего не поймет или все перепутает. В противнем случае он станет опасным, если вздумает разболтать кому-нибудь о поездке.

Другой стражник хмыкнул. Может быть, в отличие от тюремной охраны он и его товарищ, носившие на рукавах герб Токугавы — трилистник шток-розы, — определенно не считали себя рангом ниже городского чиновника.

— У нас хватает дел помимо того, чтобы следить за разными носильщиками, ёрики, — добавил важным тоном блюститель ворот.

«Например, ловить несчастных женщин», — подумал Сано. Местные проститутки были преданы в публичные дома обедневшими семьями или сосланы туда за преступления. Некоторые жили в квартале как принцессы, наслаждаясь роскошной обстановкой и купаясь в мужском внимании. Но большинство терпели побои хозяев и влачили жалкое существование. Они-то и пытались бежать из Ёсивары, прикидываясь кто служанками, кто мальчиками. И попадали в лапы стражников. Естественно, те уделяли мало внимания своим знакомым.

— Не хочу вас обидеть, — сказал первый стражник тоном, который позволял предположить обратное, — но вы загораживаете ворота. Вы проходите или нет?

— Благодарю вас за помощь, — отозвался Сано.

В сопровождении Цунэхико он вышел на Нака-но-тё, главную улицу. Он много раз бывал в Ёсиваре — ребенком, когда его родители по заведенному в Эдо обычаю приезжали, чтобы поглазеть на пышные выходы шлюх; школяром, когда бродил с приятелями по злачным переулкам, таращась на женщин. С тех пор много воды утекло, здешние удовольствия оказались не по карману учителю, да и необходимость зарабатывать на жизнь поглотила все время. Какие тут долгие поездки и веселые пирушки!

Сано узнавал и не узнавал Ёсивару. Знакомы были и строения, и чайные домики, где вместо чая продавалось саке, магазины, рестораны, бордели, а также броские рекламные надписи. Памятный запах прокисшего вина и мочи висел в воздухе. Но многое и изменилось. Квартал разросся. Хотя земляные стены ограничивали его, новые заведения заполонили пространство между старыми. Кроме того, последний раз Сано гулял по Ёсиваре теплым вечером, когда бумажные фонарики под крышами мерцали, а симпатичные проститутки из-за оконных решеток зазывали клиентов. Сейчас же, днем, фонарики не горели, пленные птички отдыхали, а поверх решеток на окнах сползали бамбуковый занавеси. Годы тоже потрудились над кварталом. Штукатурка пожелтела, стерлись каменные ступени у дверей, деревянные столбы потемнели. И время года наложило отпечаток. Вишневые деревья в кадках, розовые весной, покрытые буйной зеленью летом, стояли голые. Жаждущие развлечений самураи и простолюдины рыскали по улицам, а не фланировали, как когда-то. Даже смех казался Сано замерзшим. Великолепие, которое он помнил, померкло.

Унылый вид Ёсивары никак не отразился на настроении Цунэхико.

— Правда, здорово? — говорил он, во все глаза глядя на вывески. — Не понимаю, почему Ёсивара находится в такой дыре. Будь она поближе, мы могли бы приходить сюда каждый день!

— Квартал размещен вдали от центра, чтобы не смущать общественную нравственность, — воспользовался Сано случаем дать наставление. — Кроме того, полиции проще контролировать порок в одном месте, чем в разных.

«А правительственным шпионам выуживать сомнительных граждан», — добавил мысленно он. Цунэхико пропустил его речь мимо ушей. Он нырнул под занавеску у входа в чайный домик. Вывеска гласила: «ЖЕНСКОЕ СУМО! Смотрите состязание знаменитых женщин-борцов: Обладательница Яиц, Большие Сиськи, Глубокая Расселина и Там-Где-Живет-Моллюск!» На вывеске, чуть меньшей по размерам, уточнялось: «Только сегодня — Слепой в поисках темного места. Женщины-борцы против слепого самурая!» Утробные крики и громкое улюлюканье, доносившееся из чайного домика, показывали, что состязания, запрещенные в любом другом месте города, уже начались.

Сано покачал головой. Напрасно он взял Цунэхико с собой. Присматривай теперь за ним, трать даром время!

— Эй, Цунэхико, — позвал Сано. — Идем искать Галерейную улицу.

И тут секретарь его порадовал. Выходя из чайного домика, юноша заявил:

— А я знаю, где это. Айда за мной, я помню короткий путь.

Он затопал в сторону от Нака-но-тё, повернул за угол и повел Сано вдоль высоких стен, ограждающих задние сады борделей. Сыщики углубились в лабиринт переулков. Запертые двери, окна с решетками, ряды переполненных деревянных мусорных баков, одичавшие собаки. Сано вздохнул с облегчением, когда они выбрались на хорошо освещенную широкую улицу.

— Вот мы и пришли, — гордо известил Цунэхико.

На открытых прилавках магазинов, на стенах домов виднелись красочные гравюры. Неспешно прогуливались покупатели, в том числе и самураи, пренебрегающие запретами на приобретение этих, как считалось, «аморальных»произведений искусства. Приказчики выкрикивали цены и расхваливали качество своих товаров, хозяева на повышенных тонах торговались с покупателями. Сано сосредоточился на галерейных вывесках. Художественная кампания Окубаты оказалась в полуквартале вниз по улице. «Как бы отделаться от Цунэхико?» — призадумался Сано.

На помощь пришла непоседливость Цунэхико. Секретарь ринулся в магазин и принялся копаться в груде картинок. Улыбнувшись, Сано направился вниз по улице.

Не успел он подойти к заветной галерее, как к нему пристал продавец.

— Добрый день, господин! Ищете хорошую гравюру по сходной цене? Тогда вы пришли туда, куда нужно!

Человек был на редкость уродлив. Большое багровое родимое пятно тянулось от верхней губы через рот до подбородка. Из ноздрей торчали волосы. Кож была усеяна оспинами. Выпуклые глаза делали продавца похожим на какое-то насекаемее, скорее всего на богомола. Сходство усиливалось сутулыми плечами и тем, как он, потирая руки, приближался к Сано.

— Заходите, заходите, — настаивал он, схватив Сано за рукав.

Пришлось Сано подчиниться. Вход наполовину закрывал занавес. Деревянный пол был несколько приподнят и уставлен подставками. Стены ломились от картинок. Посетители отсутствовали.

— Что прикажете показать? — Урод, стало быть, был одновременно и продавцом и владельцем. — Пейзажи?

Он указал на картины, изображающие гору Фудзи в разное время года. Сано стало ясно, почему в галерее нет покупателей. Гравюры выполнены небрежно, краски слишком ярки и нанесены неточно, из-за чего получились радужные контуры. Странно, что магазин до сих пер не разорился.

— Вы Окубата?

— Да, да, это я. Но все называют меня Любителем Клубнички. — Сально хихикнув, торговец указал на родимое пятно.

Сано подумал, что прозвище наверняка имеет и тайный, похабный смысл.

Окубата поднял с пола гравюру.

— Может, вы предпочитаете классическую живопись, господин?

Сано опешил. Гравюра представляла грубую копию старинной картины «Хэ-гассэн» — «Состязание в испускании газов». Два конных самурая направляли друг на друга голые зады. Результат их усилий клубился цветным дымом.

— Прекрасное подношение вашим героическим родственникам, — сказал Любитель Клубнички.

— Нет, спасибо, — Сано почудилось оскорбление. Он вгляделся в Окубату, ища признаки насмешки или злонамеренности, но встретил лишь вежливый, мягкий взгляд. — На самом деле я пришел, чтобы поговорить о вашем служащем, Нориёси.

Прежде чем Сано успел назвать себя, торговец воскликнул:

— Вот оно что! Почему же вы сразу не сказали? — Понимающе кивнув, он повлек Сано в дальний конец комнаты. — Печально, что большой художник Нориёси покинул этот мир. Однако у меня хранятся его последние работы. Лучшие работы, должен признать. Вам нравится? Да?

Сано тут же понял, каким образом зарабатывает деньги художественная компания Окубаты. Она сбывает фривольные рисунки избранным клиентам, пейзажи не более чем маскировка. На эротических картинках некая парочка предавалась любви во всех мыслимых позициях. В спальне: мужчина на женщине. В саду: женщина с раздвинутыми ногами сидит на дереве, а мужчина, стоя, входит в нее. Порой при их страсти кто-то присутствовал, например служанка, которая помогала любовникам, или зевака, припавший к окну. Нориёси рисовал одежду, обстановку и части тела в мельчайших деталях. На одной большой гравюре он изобразил лежащего на полу самурая. Мечи рядом, кимоно распахнуто, огромная красная плоть обнажена. Возле самурая — голая девица. Стихи растолковывали происходящее:

Несомненно, несомненно

Всей душой они

Отдаются любви...

Лаская ее

Драгоценную калитку и держа

Руку, чтобы заставить взять его

Нефритовый ствол...

У какой девы лицо

Не зардеется, а сердце не забьется быстрей?

Гравюры Нориёси затмевали по качеству работы, выставленные у входа в галерею. Цвета естественны и гармоничны, исполнение выше всяческих похвал. В гравюрах было чувственное изящество, несвойственное обычным пошлым рисункам. Сано невольно ощутил возбуждение.

— Быть может, творения Нориёси помогут вам в романтических предприятиях.

Эта фраза выбила Сано из мечтательного состояния. Окубата или очень тонкий шутник, или совершенно безмозглый дурак, если не понимает, как его замечания могут подействовать на клиента. Отвернувшись от гравюры, Сано резко бросил:

— Не ваше дело. Я здесь не для того, чтобы покупать.

Он представился и с некоторым удовлетворением заметил, что лицо Окубаты побледнело: родимое пятно будто засветилось. Взгляд метнулся к картинкам. Круглой красный печати цензора не было. Ясно, товар контрабандный, продажа и хранение незаконны.

— Меня не волнует ваша торговля, — поспешно добавил Сано. — Расскажите о Нориёси.

Краска вернулась на лицо Окубата.

— Если смогу, господин. Задавайте любые вопросы. — Он с облегчением выдохнул.

Дабы окончательно успокоить хозяина и не выдать опасных подозрений, Сано начал с простого вопроса:

— Как долго Нориёси работал на вас?

— О, совсем не долго. — Любитель Клубнички бесхитростно улыбнулся.

И тут Сано догадался, что его бестактность была намеренной. Почувствовав себя обманутым, Сано угрожающе нахмурился.

Глаза гнусного Любителя поблескивали озорством, когда он считал, загибая пальцы:

— Нориёси был со мной... шесть... семь лет.

«Достаточно долго, чтобы хорошо узнать друг друга», — подумал Сано.

— Что он был за человек?

— Как все. Два глаза, один нос...

Разозленный Сано коснулся рукояти меча.

Окубата испуганно выпучил глаза и стер улыбку, поняв, что зашел слишком далеко.

— О, Нориёси был очень способным художником. Очень плодовитым. Его работы продавались очень хорошо. Мне будет его не хватать.

Сано набрался терпения.

— Нет, и хочу знать, что он представлял собой как человек. Был ли он дружелюбным? Пользовался ли известностью?

Любитель Клубнички ухмыльнулся:

— О, он не был очень известен. Но у него было много друзей. — Он показал на улицу. — По всему кварталу.

— Как их зовут? — Если не обращать внимания на гадкие манеры хозяина, то дело шло лучше, чем Сано ожидал.

Окубата назвал несколько мужских имен. Приятели Нориёси работали либо художниками, либо служащими в чайных домиках и ресторанах.

— Женщин не было?

— Нет, господин, насколько мне известной. Кроме молодой дамы, которая умерла вместе с ним. — Любитель Клубнички переступил с ноги на ногу.

Это движение вкупе с неожиданно прямым ответом подсказало Сано, что торговец лжет.

Сбивая Любителя Клубнички с толку, Сано поменял тему разговора:

— У Нориёси в городе есть семья?

Торговец прекратил переминаться.

— Нет, господин. Все его родственники в мире духов. Он говорил, что они погибли во время Великого пожара.

— У Нориёси были враги?

— Нет, многоуважаемый ёрики, — Любитель Клубнички возобновил топтание на месте. — Его все любили.

У Сано сдали нервы.

— Ну хватит! — выпалил он. — Или вы говорите правду, или я обращусь к... — Он перечислил имена, названные Окубатой. — Вы уверены, что они будут вилять, как вы?

— Мне очень жаль, но я не понимаю, о чем вы, господин. — Ноги неутомимо двигались. Половицы скрипели в такт.

— Кто подружка Нориёси?

Любитель Клубнички молитвенно сложил руки на впалой груди.

— При всем моем уважении к вам, ёрики, мне не нравится, как вы со мной разговариваете. Вы считаете меня лжецом. — Решив идти ва-банк, он прекратил переминаться. — В таком случае либо арестуйте меня и тащите в суд, либо, будьте любезны, покиньте мой магазин!

Сано на мгновение прикрыл глаза. Он почувствовал отвращение к себе. По неопытности он неправильно повел допрос. Окубата теперь ничего не расскажет. Вряд ли можно арестовать этого человека за отказ отвечать на вопросы о том, что официально считается самоубийством. Его даже нельзя арестовать за торговлю контрабандными картинками и оскорбление полицейского офицера. Судья Огю ясно дал понять: ёрики не должен делать работу за досинов.

— Я не хотел никого обидеть, — сказал Сано, раздосадованный тем, что вынужден извиняться в ответ на издевательство. — Я приехал не для того, чтобы арестовать вас или унизить ваше достоинство, Мне требуется только информация для отчета, и вы уже хорошо помогли, А теперь прошу вас о небольшой услуге. Не могу ли я взглянуть на жилье Нориёси?

«Быть может, тогда пойму, за что его убили».

— Конечно, господин. — С радостью, что расспросы о женщинах и врагах Нориёси прекратились, галерейщик отодвинул часть стены. Открылся плохо освещенный коридор. — Сюда.

Сано последовал за ним в узкий грязный дворик, ограниченный с одной стороны соседним магазином, с другой — хлипким, похожим на сарай зданием с узкой верандой. В дальнем конце располагался туалет, поленница, ряд керамических сосудов дли хранения продуктов, прислоненных к бамбуковой изгороди. Горький, едкий запах туши перекрывал привычную вонь нечистот и опилок. Окубата привел Сано на веранду сараеобразного здании. Сквозь открытые двери Сано увидел совершенно одинаковые комнаты. В каждой сидел художник. Один вырезал металлической стамеской линии на деревянной доске. Другой намазывал готовую доску тушью и прикладывал к листу белой бумаги. Третий раскрашивал отштампованную гравюру.

Окубата остановился перед четвертой дверью.

— Комната Нориёси. — Он отодвинул дверь.

Сано вошел в помещение, обойдя две пары деревянных сандалий. Голова уперлась в низкий потолок. Как и предыдущая, комната была очень маленькой. Стол стоял у стены. Пол застилала старая, посыпанная опилками циновка. У стола — открытый деревянный ящик с целой коллекцией ножей, стамесок и других принадлежностей для резьбы по дереву. На столе — свежая доска. Рядом тушевый набросок и чашка с засохшим клейстером, в который воткнута кисть. Нориёси явно готовился перевести рисунок на доску. Сано задумался. Набросок был выполнен в том же стиле, что и картинки в магазине, но изображал двух мужчин.

— Работа для особого клиента, кхе-кхе. — Любитель Клубнички толкнул Сано под локоть, усмехнулся и потер ладони. — Самураи часто интересуются подобным, верно?

Сано не обратил внимания на намек. Хотя он никогда не занимался любовью с мужчиной, да его и не тянуло к этому, однако разделял бытующее мнение: чем бы человек ни занимался в частной жизни, все приемлемо до тех пор, пока не вредит другим. Сано повернулся к обшарпанному деревянному шкафу, стоящему у стены напротив стола.

Штопаная одежда, истертые постельные принадлежности, выщербленная посуда, пластинки туши, кисти, угольные карандаши и наброски. Ничего нового. Нориёси был довольно способным, но бедным художником. Сано заканчивал беглую проверку нескольких хлопчатобумажных кимоно, как вдруг нащупал что-то твердое. Он вытащил затянутый шнурком мешочек и удивился — вещица оказалась тяжеловатой. Сано развязал мешочек и увидел золотые кобаны. По меньшей мере тридцать сверкающих овальных монет, которых достаточно, чтобы целый год содержать в достатке большую семью. Действительно, тяжеловато для кармана бедного художника. Неужели заработал честным путем?

— Вы не знаете, откуда это?

С изумительной быстротой торговец схватил кошелек и спрятал под плащ.

— Это мое. Я иногда платил Нориёси.

Сано глянул на ноги хозяина. Те непрерывно подергивались. Сано подавил желание выбить правду из этого урода. Благоразумие подсказывало, что нужно поискать иной способ установить истину. Если таковой не обнаружится, то всегда можно будет вернуться в галерею.

— Благодарю вас за помощь. А теперь разрешите переговорить с вашими людьми. Они, наверное, больше осведомлены о делах Нориёси.

Однако Сано ошибся. Художники, каждый из которых был лет на двадцать моложе Нориёси, плохо знали сослуживца. Они приехали из провинции и работали здесь только год. Нориёси редко удостаивал их своей компании, и они не имели понятия, где и с кем он проводит досуг. Сано опрашивал художников по отдельности и полагал, что они не лгут. Если приятели Нориёси будут, как и Любитель Клубнички, держать язык за зубами, то придется обшарить весь квартал в поисках хоть кого-то, кто даст полезную информацию. «Не привлечь ли Цунэхико?» — с надеждой подумал он. Интересно, где сейчас юноша?

Покинув художников, он вернулся в галерею и застал Любителя Клубнички с лысым человеком болезненной внешности. В правой руке страдалец держал длинную палку, в левой — деревянный рожок. Голоса были тихими и напряженными.

Завидев Сано, Окубата резко оборвал разговор.

— Иди. Поболтаем позже.

Но лысый протянул рожок в сторону Сано:

— Господин самурай! Я Волшебные Руки, лучший слепой массажист в Эдо! Не болит ли у вас что, не жалуетесь ли на нервы? Позвольте вам помочь избавиться от неприятных ощущений! О моем таланте ходят легенды, мои цены мизерны. — Он поднял глаза на Сано. Подернутые пеленой, почти белые, они напоминали глаза мертвой рыбы.

Сано удивился, откуда слепец узнал, что перед ним самурай. Наверняка подсказал Любитель Клубнички. Или Волшебные Руки почувствовал запах масла от его волос. У слепых острый нюх.

— Во время массажа готов развлекать вас разными историями, господин, — продолжал слепец. — Хотите послушать?

Не дожидаясь согласия, слепец объявил название рассказа:

— Собака сёгун. — Скрипучий голос стал певучим. — Токугава Цунаёси, хоть он способный правитель и великий человек, не может произвести на свет наследника. Его мать, Кэйсё-ин, обратилась за советом к буддистскому монаху Рюко. Тот сказал, что сегуну нужно искупить грехи его предков. Госпожа Кэйсё-ин и Рюко вместе убедили Цунаёси в том, что, коли он родился в год Собаки, сделать это можно, издав указ, защищающий псин. Теперь дворняг следует кормить, вообще заботиться о них. Сцепившихся собак нельзя разгонять при помощи пинков — только разливать прохладной водой. За нанесение барбосу раны — тюрьма, за убийство — плаха. Мы все должны относиться к кабыздохам с великим почтением. Вот так! — Низко поклонившись входной двери, слепой прокричал: — Приветствую вас, о-Ину-сама, досточтимый пес! — Потом он повернулся к Сано: — Господин, я знаю много других забавных рассказов. Так как насчет массажа?

Сано улыбнулся, раздумывая, окажется ли предлагаемая процедура лучше рассказа о сегуне. Этот анекдот ходил в народе уже два года, с тех пор как Токугава Цунаёси издал пресловутый указ, Потрясение и изумление, охватившие страну, сменились негодованием: почему на уход за собаками тратится так много денег, а обидевших их людей подвергают суровым наказаниям?

— Не сегодня, — сказал Сано, помедлил и поддался соблазну. — Ты знал Нориёси?

Любитель клубнички вмешался, прежде чем Волшебные Руки успел ответить.

— Ёрики, у моего приятеля срочный заказ.

И в сторону слепого:

— Не лучше ли тебе поспешить? — Он начал беспокойно переступать ногами, а руки задрожали.

Сано понял, насколько Окубате не терпится, чтобы массажист ушел.

Слепец поудобнее оперся на палку:

— О да, господин. Нориёси был хорошим Человеком. Он направлял ко мне много пациентов. Он ведь знал всех — знатных правителей, богатых купцов.

— А кто был его подружкой?

— О, вы имеете в виду Глицинию? Она работает во Дворце божественного сада на Нака-но-тё. Она...

— Заткнись, идиот! Скажешь не то, что надо, загремишь в тюрьму! — гаркнул Окубата.

Массажист прикусил язык. Послав Сано жест извинения, смущенно пробормотал:

— Мне пора идти, господин. — Вышел на улицу и поплелся, звуками рожка призывая встречных к вниманию.

Сано ринулся вслед, догнал слепца и спросил о врагах Нориёси, о слухах по поводу его смерти.

Но Волшебные Руки близко к сердцу принял предостережение торговца.

— Поговорите с Глицинией, — только и посоветовал он ёрики.

Сано долго смотрел в спину удаляющемуся слепцу. Поездка хотя и разочаровала, однако не была бессмысленной тратой времени. Сано узнал имена приятелей Нориёси, выяснил, что у художника были враги и что он каким-то образом получил крупную сумму денег. Любая из этих ниточек могла привести к убийце. Придется задержаться в Ёсиваре до темноты, когда откроются Дворец божественного сада и прочие увеселительные заведения.

Впрочем, нет! Сано вспомнил: сегодня вечером он должен навестить семью. Впервые с тех пор, как стал ёрики. Груз долга обрушился на Сано как гора. Ему предстоит явиться к родителям, зная, что он ослушался приказа господина и рискует обеспеченным будущим, которого они так хотят для него. Огорчить родителей — особенно отца — значит не выполнить сыновний долг.

Вздохнув, Сано двинулся в путь. Он разыскал Цунэхико и сказал ему, что пора возвращаться.

 

Глава 6

Незадолго до обеденного времени Сано добрался до района, расположенного на ближайшей к замку окраине Нихонбаси, где проживали его родители, а также другие самурайские семьи, занявшиеся торговлей и смешавшиеся с простолюдинами.

Он проехал через уличные ворота, кивнув в знак приветствия двум стражникам. По короткому мостику пересек обсаженный ивами канал. Дорога шла через замусоренную площадку на месте домов, уничтоженных недавним пожаром. Сано печально осмотрелся. В последнем письме отец рассказал, что в пожаре погибли четыре семьи и их магазины. Двигаясь дальше по улице, он размышлял об изменениях, случившихся со времени его отъезда. Он проехал мимо лавки зеленщика, магазина канцелярских товаров, нескольких прилавков с едой и остановился у дверей школы боевых искусств Сано.

Отцовская школа размещалась в низком длинном деревянном здании, стоявшем в линию с остальными домами на улице. Крыша покрыта грязно-коричневой черепицей в цвет стен. Окна забраны решетками из некрашеного дерева. Линялая вывеска... Все казалось старее и меньше. А ведь он отсутствовал только месяц. Сано спешился, привязал лошадь к перилам узкой веранды и вошел в здание. Сердце сжалось от нахлынувшей ностальгии.

Масляные светильники разгоняли зимний сумрак в тренировочном зале. Молодые люди в свободных хлопчатобумажных куртках и штанах, стоя друг против друга, отрабатывали боевые приемы. Одна шеренга орудовала деревянными мечами, другая защищалась палками, копьями, цепями, металлическими веерами. Крики и топот эхо превращало в оглушительный рев. Сано вдохнул знакомые запахи пота, масла для волос, влажной штукатурки, старого дерева — и почувствовал себя уютно.

Это место всегда было для него домом. Мальчишкой он изучал боевые искусства под строгим оком отца, юношей сам обучал владеть оружием. Предполагалось, что после ухода отца на покой Сано возглавит школу.

Однако она превратилась в процветающее предприятие. Частью виновато то обстоятельство, что многие самураи больше не заботились о совершенствовании своих военных навыков или обучении детей. Однако главная причина заключалась в самой школе. Не будучи связанной с крупным кланом, она не получала никаких вспомоществований, и отец Сано вынужден был сам платить властям за разрешение продолжать работу. Он преподавал технику, полученную от неизвестного мастера и, следовательно, малопопулярную. Вдобавок школа располагалась в не престижном месте. С каждым годом учеников собиралось все меньше. В конце концов работы для Сано и отца стало не хватать. Сано нанялся учителем, чтобы помогать семье, В этом году отец объявил, что после его смерти школа перейдет к ученику Аоки Коэмону — сэнсэю, который ведет класс. А затем попросил Кацурагаву Сюндая устроить Сано на правительственную должность.

— Сано-сан! — Коэмон, улыбаясь, подошел к ёрики и низко поклонился. — Добрый вечер.

Сано поприветствовал друга детства. Коэмон всегда уважительно обращался к нему как к сыну хозяина, Теперь, видя, насколько Коэмон держится свободно и уверенно в тренировочном зале, Сано почувствовал укол зависти. Для него прошлое было закрыто, он не мог вернуться в школу. У него было лишь настоящее с высокими доходами и 6ольшими проблемами.

— Что вы об этом думаете? — Коэмон указал на учеников.

Лица были знакомы, набор оружия — нет. Сано кивнул:

— Времена изменились.

Он, отец и Коэмон в течение нескольких лет спорили о том, следует ли ввести в программу школы нетрадиционные виды оружия. Отец, твердый приверженец кэндзюцу, выступал за то, чтобы ограничиться обучением искусству владения мечом.

— Нынче самурай должен быть готов противостоять противникам, вооруженным самым разнообразным оружием, и еще — школа вынуждена предлагать ученикам что-то новое, чтобы их привлечь. — Сано повторил аргументы, которые они с Коэмоном использовали в споре со стариком. При виде перемен, которые произошли в его отсутствие, он почувствовал необъяснимую тревогу, пропавшую, однако, когда Сано заметил зажатое в руке Коэмона оружие.

— Вы обучаете владению дзиттэ?

Коэмон пожал плечами:

— Основам. Я не специалист по дзиттэ.

Больше из любопытства, чем по необходимости, Сано пробовал упражняться с дзиттэ в тренировочном зале в казармах.

— Давайте попробуем, — сказал он, сбросил плащ, шляпу и закатал рукава.

Коэмон делал нарочито медленные выпады деревянным мечем, а Сано показывал, как нужно отбивать клинок и контратаковать при помощи дзиттэ.

— Парировать удар нужно так. — Он отбил рубящий удар по плечу, — Пока противник не опомнился, вперед. И быстро, ведь его клинок длиннее вашего.

Крутанул дзиттэ и слегка ударил коротким стержнем по руке Коэмона.

— А выбрав нужный момент... — Резкий поворот дзиттэ, и меч вылетел из руки Коэмона. — Если приложить достаточное усилие, то сможете переломить меч противника пополам.

Они поменялись оружием. Сано показал, как не угодить мечом в рога дзиттэ, и продемонстрировал движения ногами:

— Тогда вас не бросят наземь.

Скоро Сано стало жарко, тело покрылось потом. Он почувствовал прилив энергии. Приятно снова оказаться в знакомом тренировочном зале. Сано почти поверил, что его место — здесь.

Они закончили. Коэмон повернулся к залу и, возвысив голос, крикнул:

— На сегодня все!

Ученики замерли. В зале воцарилась тишина. Поклонившись партнерам, Сано и сэнсэю, класс направился в раздевалку.

— А где отец? — спросил Сано, когда они с Коэмоном остались одни. — Ушел по делам?

Коэмон заколебался:

— Он не приходил сегодня.

Сано встревожился вновь. Отец никогда не пропускал рабочий день.

— Что случилось?

— Не знаю. — Коэмон отвел взгляд. Он явно был в курсе, но либо не хотел говорить, либо его об этом попросили.

Сано поспешно распрощался с другом. Перемены в школе приобрели для него зловещий смысл. Почему отец согласился на них? Он взял лошадь под уздцы и направился и узкий переулок за углом школы. Высокие ограды закрывали жилые помещения владельцев магазинов. Сквозь щели в заборах Сано видел мерцание желтых огоньков светильников, зажженных в садах, и слышал привычные вечерние звуки: разговоры слуг, стук деревянных ведер, всхрапывание лошадей. Пикантный аромат супа мисо и чеснока плыл над кухнями. Но Сано было не еды, когда он открыл родительские ворота.

Он поставил лошадь в саду. Увидев пустое место у коновязи, он забеспокоился сильнее. Отец несколько лет назад предсказал свою смерть. Тогда Сано ему не поверил. Но старик не стал покупать коня на замену павшему. Значит, его жизнь действительно подходит к концу.

Сано разулся и, оставив мечи в прихожей, помедлил. Справа от него в просторной кухне с земляным полом Хана, стоя на коленях перед плитой, помешивала суп. Рядом парился рис. На деревянном столике возле каменной мойки были выложены овощи. Сано кивнул служанке в ответ на ее улыбчивый поклон. Он знал Хану со дня своего рождения. Он обязательно поболтал бы с ней, но из главной комнаты доносился резкий, лающий кашель, и Сано прошел к отцу.

Отец сидел у пылающей жаровни, закутавшись в толстое одеяло. Мать держала у его рта тряпку. Отец прерывисто, с хрипом вздохнул и снова закашлялся. Мать успокаивающе поцокала языком. Свободной рукой она натянула конец одеяла на край жаровни, чтобы тепло добралось до мужа. Свет масляного светильника на полу подчеркивал страдальческие морщины на изможденном лице старика.

— Ото-сан!

Родители одновременно повернулись к Сано. Кашель смолк.

— Ото-сан, почему вы не сообщили, что больны? — Сано устроился на коленях подле отца.

Старик с закрытыми глазами покачал головой и тонкой рукой отмахнулся от вопроса.

Ответила мать:

— Он не хотел тревожить тебя, Исиро-тян. Да и сегодня ему намного лучше. Скоро он поправится.

Голос и улыбка были безмятежными, но в суровых глазах проступала правда. Увидев на тряпке кровь, мать поспешно спрятала ее под складками кимоно.

— Он показывался доктору? — Жалость к матери почти затмила собственную скорбь Сано.

— Никаких докторов, — проскрежетал отец и закашлялся — к счастью, на этот раз ненадолго. — Уже поздно. Давайте поедим. Ома-э, наш сын не должен уходить голодным.

Мать послушно поднялась и удалилась.

С болью в сердце Сано отметил еще одну зловещую перемену в отце. Раньше старик часто советовался с врачами и пробовал их снадобья, ходил к предсказателям будущего, выясняя, сколько ему осталось жить, обращался и к синтоистским и буддистским монахам, чтобы те в молитвах убедили богов продлить ему годы. Теперь отец принимал болезнь и ее неизбежный результат со стоической отстраненностью. Глаза Сано наполнились горячими слезами. Не желая огорчать родителей, он спрятал лицо во влажную умывальную салфетку, которую подала подоспевшая мать. Не поднял он голову и тогда, когда мать слегка погладила его по руке.

Хана принесла подносы с ужином. Сано и отец ели молча, соблюдая традиционное правило. Сано поразило, как мало стал есть отец и как медленно. Парочка ложек супа, кусочек консервированной редьки, несколько волокон рыбы, крошечный глоток чая. Мать, которая обычно закармливала Сано, на сей раз сосредоточилась на муже в тщетных попытках заставить его съесть побольше. Сано решил поднять тему врачей снова.

Но когда подносы убрали и принесли курительные принадлежнооти, отец заговорил совсем о другом.

— Я нашел для тебя невесту, Исиро, — сказал он. — Это Икэда Акико, ей девятнадцать лет, за ней приданое в четыре сотни рё.

На лице у Сано не дрогнул ни один мускул. Отец делал от его имени предложения только дочерям богатых самураев и, естественно, получал отказ. Именно поэтому Сано в свои тридцать лет остался несчастным холостяком. Он не хотел перечить отцу, но мысль о том, что грядет очередное унижение, просто убивала.

— Положение Икэда намного выше нашего, ото-сан. Вряд ли они захотят меня в качестве зятя.

— Чепуха! — Восклицание вызвало у отца приступ кашля. — Наш посредник пошлет им подарки и организует миаи. Я уверен, они согласятся. Особенно теперь, когда ты стал ёрики.

«Ёрики или нет, — подумал Сано, — все равно ничего не получится. Скорее всего Икэда вернут подарки с посыльным».

— Да, ото-сан, — согласился Сано, опасаясь, что отец не выдержит спора.

Удовлетворенный, старик взял трубку.

— У тебя хорошо идут дела, сын мой? — Он прикурил от углей из металлической корзинки, затянулся, раскашлялся, сплюнул в носовой платок, который услужливо поднесла мать, и отложил трубку в сторону.

Сано решил не рассказывать ни о выговоре, полученном от судьи Огю, ни о тайном расследовании, ни о враждебности коллег. Вместе этого он описал служебный кабинет и номер в офицерской гостинице, перечислил свои обязанности. Он говорил сдержанно, чтобы не показалось, будто он приукрашивает.

Наградой ему была гордость, вспыхнувшая в отцовских глазах. Старик немного выпрямился, и Сано увидел воина, который некогда един выступал против целой толпы самураев в учебных боях на мечах.

— Если будешь служить честно и верно, — наставительно произнес отец, — и то ты никогда не станешь ронином.

«В отличие от меня» — имелось в виду.

Сорок лет назад третий сегун из клана Токугава, Иэмицу, конфисковал земли Кии, вынудив семью Сано и остальных вассалов правителя перебиваться в одиночку. Отец так никогда и не оправился от удара. Утратив господина, он лишился источников существования и наследственного статуса. Правда, он не превратился в бандита или мятежника. Вместо этого он основал школу и стал тихо жить, излечивая позор и горе утраты.

Еще мальчишкой Сано услышал о заговоре четырехсот ронинов, пытавшихся свергнуть бакуфу и обрести прежнее благополучие, но не слишком верил в это. Все ронины, полагал он, строгие, законопослушные люди; как отец, они заботятся лишь о том, чтобы сыновья были счастливее их. Повзрослев, он узнал, что в стране существует подспудное недовольство, что Токугава расплодили шпионов, стремясь загодя пресекать мятежи бесхозных самураев.

Сано почувствовал укол совести, вообразив реакцию отца на известие, что его сын ослушался приказа господина, пошел на риск бесчестья и увольнения.

Одновременно в Сано зародился гнев. Разве не отец, хотя и не преднамеренно, воспитал у него пытливость исследователя, которая ставит под угрозу его будущее? Разве не отец отправил его в монастырскую школу учиться каллиграфии, постигать математику, право, историю, политическую науку и китайскую классическую литературу в дополнение к военным искусствам, которые он освоил дома и ненужные в мирное время, воцарившееся в стране? Монахи научили Сано думать, как теперь ему слепо подчиняться приказам на хваленой правительственной службе?!

— Ты стоишь на пути к славе. Я могу покинуть этот мир со спокойной душой, — тихо, словно самому себе, сказал отец.

Гнев испарился. Осталось чувство вины. Отец, понял Сано, перебарывал болезнь ровно столько, сколько нужно: он увидел, что сын хорошо устроен. Больше за жизнь держаться незачем. Да и не может Сано поставить под угрозу положение, за которое из последних сил боролся отец. Не имеет права идти по пути, ведущему к разногласиям с теми, от кого зависит исполнение отцовской мечты. Бог с ним, с расследованием. Истина и справедливость не воскресят Нориёси и Юкико. Да и Сано не будет счастлив, если нарушит сыновний долг.

«Исиро» означает «первенец».

Мало того, единственный ребенок в семье. Как ни верти, груз последнего долга перед отцом лежит на Сано.

 

Глава 7

— Восемнадцатый день двенадцатого месяца, Генроку, первый год, — диктовал Сано дневной отчет о деятельности полиции. — Арестовано сорок семь человек: семнадцать за хулиганское поведение, восемь за плохое обращение и убийство собак, шесть за оскорбление действием, три за прелюбодеяние, один за проституцию вне установленной зоны. Самураи — один за хулиганское поведение, один за оскорбление действием — помещены под домашний арест, простолюдины направлены в тюрьму. Прелюбодейки обриты наголо, мужьям дано право на развод...

Наконец Цунэхико вручил Сано готовый отчет. Тот приложил печать и велел:

— Отнеси это судье Огю. Потом можешь идти домой. На сегодня все.

Сано подавил зевок и потер глаза, запорошенные недосыпом как песком. Прошлой ночью он так и не попал в офицерскую гостиницу. Провел ночь в родительском доме, либо сидя у постели отца и протирая ему лицо влажной тканью, либо готовя обезболивающий настой из трав, либо лежа без сна и слушая кашель, от которого вздрагивал весь дом.

Цунэхико замялся у двери.

— Ёрики Сано-сан, мы сегодня ничего не расследовали. А как насчет завтра?

— Мы не будем этим заниматься, Цунэхико. — Зевок удержать не удалось, и Сано прикрыл рот ладонью. — Ни завтра, ни послезавтра. Никогда.

Гримаса секретаря отразила сожаление, скопившееся на душе у Сано.

— Почему? Это было так здорово!

Убедив себя за ночь бросить расследование, Сано не хотел ни думать, ни говорить о нем.

— Так надо, — сказал как отрезал.

Истинный самурай Цунэхико принял объяснение без звука.

Когда секретарь исчез, Сано прибрал на столе и поплелся в офицерскую гостиницу. Небо с пышными облаками горело золотом от заходящего солнца. В Ёсиваре уже начались увеселения. Юдзё — изысканные, дорогие проститутки — машут посетителям из окон заведений. Одна из них, Глициния из Дворца божественного сада, знает, кто убил Нориёси и Юкико...

Сано решительно прогнал видение. Никакого расследования. Спать. Однако, войдя в номер, он помедлил перед шкафом, где лежали постельные принадлежности. Сомнительно, что мысли о Глицинии дадут ему уснуть. Он достал матрас с одеялами и напомнил себе причины, по которым ему не следовало ехать в Ёсивару. Отец. Будущее. Долг. Честь.

В результате желание докопаться до истины стало таким сильным, что он уронил одеяла и матрас.

Он бросился к платяному шкафу, переоделся в длинный серый плащ и широкополую, скрывающую лицо соломенную шляпу, взял все свои наличные и побежал к конюшне.

Вскочив на лошадь, Сано понял, что мечтал об этом целый день.

— Поговорю с Глицинией и успокоюсь, — пробормотал он, весьма удивив конюха.

Ощущение надвигающейся катастрофы отошло на задний план, но все-таки осталось.

* * *

Ночная Нака-но-тё сверкала жизнью и возбуждением. На скатах крыш сияли фонари. Из ресторанов, распахнутых настежь, доносились соблазнительные запахи. Из чайных домиков летел хриплый хохот, в окнах маячили мужчины с чашками саке. Прекрасные птички в ярких кимоно заполняли клетки увеселительных заведений. За спинами юдзё в ярко освещенных комнатах играла музыка: некоторые женщины уже подцепили дружков, и веселье началось.

Сано без труда отыскал Дворец божественного сада — самое большое строение на улице. Резными балками и колоннами, выкрашенными в красный цвет, желтой и зеленой росписью оно напоминало китайский храм. Над входом между двумя переплетенными драконами рдело полотнище, золотые иероглифы сообщали название борделя. Сано протолкался через толпу, которая в три ряда стояла под окнами.

— Уважаемая госпожа, где найти Глицинию? — спросил он у ближайшей очень молодой девушки, одетой в алое кимоно с белыми иероглифами, обозначающими счастье. Согласно традиции к юдзё следовало обращаться с почтением, как к благородной даме.

Алое Кимоно игриво надула губки.

— Госпожа Глициния, господин? Зачем вам она? — Напыщенная речь была в ходу у проституток Ёсивары. — Ведь воин, столь мужественный и несравненный, как вы, без сомнения, предпочтет хрупкую девушку, едва достигшую цветения, не правда ли?

Алое Кимоно застенчиво прикрыла веером лицо. Жест был такой же заученный, как и слова. Товарки захихикали в ожидании.

Сано собрал в кулак всю свою выдержку. Если он отбреет шлюху, то хозяин рассердится и не пустит в заведение.

— Не хочу обидеть вас, госпожа, но мне нужно поговорить с Глицинией.

— Поговорить? Он пришел сюда разговаривать?! — прыснули девки.

Сано решил, что пора представиться.

— Я ёрики Сано Исиро из полицейского управления. Я должен переговорить с Глицинией по официальному делу. Не могли бы вы передать ей, что я здесь?

На Алое Кимоно его заявление не произвело ни малейшего впечатления, напротив, разозлило: выходит, она зря трудилась.

— Это в управлении все должны выполнять ваши приказания, ёрики. А я вам не слуга. Впрочем, если...

Пренебрежительный взгляд смерил с ног до головы. Надменная улыбка тронула уголки губ. Сано понял намек и потянулся за кошельком.

— Прошу вас. Это очень важно. Я должен поговорить о Нориёси.

При упоминании имени художника надменная улыбка растаяла. Девушка коротко кивнула и взмахнула рукой. Появилась служанка. Девушка шепнула ей на ухо. Служанка открыла дверь и поклонилась Сано.

— Идите за ней, — сказала Алое Кимоно.

В прихожей Дворца божественного сада Сано разулся и снял мечи: бывали случаи, когда бедная юдзё, спасаясь от насилия, хватала оружие самурая и кончала жизнь самоубийством.

В просторном зале женщины и мужчины, болтая и смеясь, возлежали на разбросанных по полу шелковых подушках. Одна дама наигрывала на самисэне известную любовную мелодию. Служанки сновали с подносами, уставленными закусками и чашками с саке. Подносы звенели от щедрых чаевых, Судя по одеждам, гуляли богатые купцы. Миновав зал, Сано вслед за проводницей вышел на веранду.

Перед ним открылся вишневый сад. Лужайки, каменные светильники, фигурный пруд, маленький храм на острове. Летом, наверное, здесь резвилось много компаний. Нынче сад был пустынен. Однако фонарики на зданиях вокруг сада — по одному над каждой дверью — мерцали. Из окон лился свет. Звучал тихий смех. Юдзё развлекали клиентов в интимной обстановке.

Служанка указала на дверь за левым углом:

— Здесь, господин.

Сано постучал. Подождал. Прислушался.

— Войдите, — откликнулся голос с преувеличенной радостью.

Сано отодвинул дверь и поклонился. У лакового туалетного столика на коленях стояла женщина.

— Добрый вечер, госпожа Глициния. От приветливости не осталось и следа.

— Я ожидала кое-кого другого. Кто вы? — В отличие от Алого Кимоно она говорила на чистом, без примеси диалекта языке.

Сано снова поклонился и назвал себя.

Глициния совершенно не соответствовала его представлению о подружке Нориёси. Он полагал, что та в возрасте, этакая мамочка для клиентов. Оказалось, Глицинии не больше двадцати лет. Юдзё высшего разряда. Роскошное кимоно в черно-белую клетку. Броское украшение в виде цветов лиловой глицинии и бледно-зеленых листьев, спускающееся по диагонали от левого плеча к подолу, наверняка очень дорогое. Удивительно широкие глаза, придающие прелестному лицу вызывающее выражение.

Просторная комната отражала высокий статус и оттеняла красоту юдзё. Великолепные вещи: шелковые одеяла и матрас, резные лаковые сундуки и шкафы, раскрашенные светильники. В алькове стояла селадоновая ваза с засушенной веткой зимней вишни, несомненно, работы настоящего мастера, на стене висел свиток с классическим китайским стихотворением, иероглифы выполнены неподражаемым каллиграфом из Киото.

— Я здесь по поводу вашего друга Нориёси, — сказал Сано, оторвавшись от изучения комнаты и переведя взгляд на женщину.

Ее глаза, влажные и яркие, потемнели. Резко отвернувшись к круглому зеркалу, стоявшему на туалетном столике, Глициния взяла гребенку и принялась укладывать волосы, поднимая длинную блестящую массу на висках и сооружая сложный пучок на затылке. Движения были медлительны и томны. Сано, несмотря на то что все его помыслы были сосредоточены на расследовании, нашел их в высшей степени эротичными.

— Я не хочу говорить о Нориёси. Я жду гостя. — Голос женщины задрожал. — Прошу вас, уходите. Сейчас же.

Печаль и отсутствие враждебности в голосе подсказали Сано, что скорбь, а не гнев является причиной грубых слов. Он помолчал, не желая раздражать ее спором, но и не собираясь пока уходить.

Глициния бросила гребень на пол и повернулась к Сано.

— Ну? Чего вы ждете? — В глазах блеснули слезы. — Если вы пришли сказать, что Нориёси покончил жизнь самоубийством из-за любви к какой-то глупой гусыне из высшего света и что его тело будет выставлено на обозрение зевак у реки... так это я уже знаю. Об этом болтают по всему кварталу. Оставьте меня в покое.

Сано решил быть как можно более откровенным:

— Нориёси не покончил с собой. Его убили.

Юдзё изумленно воззрилась на него. Тишину нарушали лишь звуки из соседней комнаты: мелодия самисэна и тихие поющие голоса мужчины и женщины. На лице Глицинии отразилось недоверие, потом удивление.

— Убили? — Голос упал до шепота. — Неужели правда? Откуда вы знаете?

— Этого я сказать не могу. — Сано не знал, насколько может ей доверять, и не хотел, чтобы известие об аутопсии распространилось по Ёсиваре. — Но это правда. — Он встал на колени перед ней. — Я хочу узнать, почему его убили и кто. Вы поможете мне?

— Каким образом?

— Расскажите все, что вы знаете о Нориёси: о его семье, об окружении. Что это был за человек? Кто были его враги, почему один из них захотел его убить?

Взгляд Глицинии устремился вдаль. Она начала пальцами расчесывать волосы. «Волнуется», — решил Сано. Но почему? Все вокруг говорило о любви — роскошная обстановка, разобранная постель с едва уловимым цветочным запахом, ярко-розовые губы. А изящные нежные руки! Сано поневоле представил, как они ласкают его, и беспокойно заерзал. Ему показалось, что в комнате стало жарко.

— Все считают, будто Нориёси был прожженным дельцом, — сказала Глициния. — Достаточно назвать его имя, и все показывают так.

Бросив взгляд через плечо, словно для того, чтобы удостовериться, нет ли поблизости посторонних, она хитро улыбнулась и изобразила сделку, беря у кого-то деньги и пересчитывая их. Вульгарная пантомима поразительно не соответствовала образу утонченной женщины. Тем не менее Сано понял, что собой представлял Нориёси.

— Однако со мной он был другим. — Помолчав, она перешла на шепот. — Я приехала в Эдо из провинции Дэва, мне исполнилось всего десять лет. Отец продал меня в бордель, потому что в тот год случился неурожай и он не мог прокормить семью: жену, меня и четырех моих братьев. Сначала я прислуживала в Божественном саду. Вы знаете, что это такое?

Сано кивнул. Молоденькие девушки без особых талантов фактически являлись рабынями в увеселительных заведениях. Они помногу работали: убирали комнаты, помогали на кухнях, были на посылках. И все за скудную еду и кров. Многие умирали, не достигнув зрелости. Выжившие становились служанками у юдзё или второразрядными проститутками. Немногие выбивались в юдзё, и единицы обретали свободу.

— Я познакомилась с Нориёси годом позже, когда он пришел к нам с картинками — мы должны были показывать их своим клиентам. Он задержался на кухне, чтобы попросить чаю, а я как раз чистила овощи. — Воспоминание вызвало у Глицинии легкую улыбку. — Он спросил, как меня зовут и откуда я родом. Наверное, он понял, что я голодна. Я была такой худой — кости выпирали. — Она коснулась ключицы. — И волосы начали выпадать.

После этого он всякий раз, когда никто не видел, давал мне еды. Я боялась, что он перестанет приходить, но нет. Я поправилась. Волосы отросли. А Нориёси стал ходить со мной, когда меня посылали по каким-нибудь поручениям, с ним было весело, он часто шутил. Между прочим, он учил меня двигаться, улыбаться, разговаривать с мужчинами. Похоже, я преуспела. Однажды хозяин сказал, что мне больше не нужно работать на кухне. Он велел служанкам одеть меня в красивую одежду. И с тех пор... — Она обвела рукой комнату.

— Понимаю.

Нориёси взглядом художника уловил возможности Глицинии и спас от жестокой судьбы. Но не даром: наверняка он пользовался ее услугами. Сано посмотрел на вырез кимоно, на развилку упругих бугорков. В паху заныло. На миг Сано позавидовал покойнику.

Глициния нахмурилась:

— Я знаю, о чем вы подумали. Но вы ошибаетесь. Нориёси никогда не был моим любовником. Знаете, он предпочитал мужчин.

«Все-таки», — подумал Сано, вспомнив эскиз на столе художника.

— Когда я узнала, как он погиб, я страшно разозлилась, — грустно сказала Глициния. — Не потому, что он влюбился в ту девушку, и не потому, что ей удалось заставить его так захотеть близости с ней. А потому, что он ничего не рассказал мне. Не доверился, как обычно. Вы говорите, его убили... — Она сглотнула. — Мне так стыдно, что я тогда рассердилась. — Она смахнула слезу.

Сано тактично отвернулся. Когда он собрался спросить про врагов Нориёси, в дверь постучали.

Глициния вскочила на ноги.

— Быстро, быстро! — Открыв шкаф, она жестом приказала Сано залезть в него. — Это мой клиент. Он не должен вас видеть.

Из-за дверцы Сано услышал, как в комнату кто-то вошел. Тихий голос мужчины. Извиняющийся шепот Глицинии: «Неважно себя чувствую... очень жаль... может, завтра вечером... премного благодарна». Шелест шелка. Интересно, каково держать ее в объятиях? Дверца отодвинулась, прервав фантазии.

— Выходите. — Глициния бесцеремонно бросила подарок клиента, шелковый веер, на туалетный столик.

* * *

— Враги Нориёси? — переспросила она, когда они снова сели. — О ком вы хотите узнать? Обо всех или только о главных?

— Начните с главных.

Глициния нахмурила брови. Похоже, список был длинный.

— Кикунодзё.

— Актер из театра кабуки? — не поверил Сано. — Зачем ему было убивать Нориёси?

Глициния пожала плечами:

— Нориёси иногда брал деньги в обмен на сохранение секретов.

Шантаж. Глициния вспыхнула, и Сано в душе посочувствовал человеку, которому приходится выставлять напоказ пороки друга. Попутно румянец напомнил ему, как выглядит женщина в любовном экстазе, тем паче дыхание Глицинии участилось. Желание с удвоенной силой охватило Сано. К его вящему смущению, парочка в соседней комнате прекратила петь. Тонкие стены начали ритмично подрагивать. Сано отвел глаза, когда Глициния слегка улыбнулась. Скорее всего она извинялась за неосторожных соседей, но Сано показалось, что улыбка говорит: «Не хотите ли последовать их примеру?»

Скрывая смущение, Сано поспешно спросил:

— Значит, Нориёси платили за молчание? Кто, кроме Кикунодзё?

— Мне известно еще об одном. Борец сумо, но я не знаю его имени.

«Выяснить у приятелей художника», — сделал Сано зарубку на памяти.

— Не получал ли Нориёси незадолго до смерти крупной суммы?

Глаза Глицинии затуманились.

— Не знаю. Он мечтал выкупить меня из Дворца божественного сада и открыть собственную галерею. Мы собирались управлять ею вместе. Он даже подобрал здание. С задними комнатами для нас. Вряд ли он сумел бы когда-нибудь накопить столько денег.

Сано решил умолчать о золоте, которое забрал себе Любитель Клубнички. Зачем ее напрасно огорчать? Кроме того, сумма была хотя и значительная, но явно недостаточная для задуманного предприятия. Наверное, художник надеялся получить намного больше. Быть может, Кикунодзё убил его, чтобы не платить.

— Кикунодзё вполне мог убить Нориёси, — с горечью подтвердила Глициния мысли Сано. — Он и грозился, А другие... — Она перечислила множество людей — и самураев и простолюдинов, — которым Нориёси задолжал или которых обидел, обманул, — Сомневаюсь, чтобы они пошли на убийство.

Вот наконец информация для судьи Огю.

Сано поклонился.

— Благодарю вас, госпожа Глициния. Я очень постараюсь отправить убийцу Нориёси в тюрьму.

Он поднялся... и понял, что не в состоянии покинуть Глицинию. Чудесные глаза притягивали, тело манило, хотя юдзё не шелохнулась. Сано беспомощно застыл на месте.

— Подождите. — Глициния коснулась его рукава. — Останьтесь сегодня со мной.

Сано отпрянул. Его плоть, и без того напряженная, окаменела. Она просто выпрыгивала из кимоно при мысли о возможной ночи. Сано понял, что все это время юдзё исподволь, но неуклонно соблазняла его.

— Мне очень жаль, госпожа. Прошу вас.

«Прошу тебя, не заставляй меня унижаться, признаваясь, что я слишком беден для такого счастья».

Глициния шагнула вперед и погладила его по лицу.

— Нет, вы не поняли. Мне ничего от вас не нужно. — Она принялась ласкать ему грудь. — Ничего, кроме... вас.

— Но почему? — Сано с трудом верилось, что юдзё, водящая компанию с самыми богатыми и могущественными людьми Эдо, хочет его.

«Какая разница?» — ответило его тело, которое начало покалывать от ласковых прикосновений.

— С вами не нужно скрывать печаль.

Женщина отступила и изящным движением распустила узел у себя на поясе. Кимоно соскользнуло с плеч. Груди оказались небольшие, но полные. Ноги и руки точеные, безупречная кожа цвета золотистой слоновой кости. Под бритым лобком — знак всех юдзё — сокровенная женская расселинка. Сквозь аромат духов Сано услышал ее естественный запах, пикантный и дурманящий.

Глициния взяла его ладони и поднесла к своей груди. Само застонал, коснувшись ее сосков. Она прильнула к его губам. Он вздрогнул. Ему доводилось заниматься любовью со служанками соседей или с веселыми девицами из Нихонбаси. Но он впервые столкнулся с подобной практикой, занесенной в Японию иноземными варварами.

— Это не повредит вам, — промурлыкала Глициния, обдав теплым дыханием.

Скользкие влажные губы юдзё показались Сано неприятными. Однако желание вспыхнуло с новой силой, и он разжал рот, впуская настойчивый язык Глицинии. «Кто бы мог подумать, что предосудительный обмен дыханием и слюной способен так заводить?» Он подался назад, чтобы раздеться, с сожалением оторвавшись от ее губ.

Минуту спустя они рухнули на матрас, и она прижалась к нему со страстью, которая привела Сано в изумление. Он слышал немало рассказов о юдзё: их опытности, изощренных костюмированных забавах, игрушках, возбуждающих беседах, снадобьях, повышающих потенцию, притворных, но лестных для мужского самолюбия криках. Но ее вздохи и прорывы показались ему естественными. Он не почувствовал холодного автоматизма в том, как она ласкает ему грудь, и бедра, и мужскую плоть. В этом была простая и древняя потребность женщины в мужчине. Ее нельзя было сымитировать. Страсть выдавали набрякшие соски и увлажнившаяся расселинка. На мгновение он задумался, отчего Глициния не похожа на обычных юдзё. Особый талант, способность возбудиться по заказу? Попытка забыться, утопить печаль по Нориёси в случайном соитии? Какая разница, в чем причина!

Ее откровенное желание подвело Сано к самому краю. Почти теряя сознание от экстаза, он взял ее.

* * *

Сано не заметил, как уснул. Разбудили его слабые всхлипывания. Он отбросил одеяло и сел.

Перед низким столиком, одетая в белое кимоно, на коленях в профиль к Сано стояла Глициния. Голова опущена, губы беззвучно двигаются, по щекам стекают слезы. Сано подошел к ней. На столике среди фруктов, цветов и оплывших свечей лежали хлопчатобумажная головная повязка, курительная трубка и несколько игральных карт. Карты, на рубашке которых были изображены сексуальные сцены, показались Сано неуместными на буддистском алтаре. Внезапно он догадался: автор рисунков на картах Нориёси, головная повязка и трубка — тоже его. Глициния в траурной одежде молилась духу убитого художника.

Растроганный и смущенный, Сано поискал подобающие слова. Тщетно. Он не привык к столь откровенному проявлению скорби. Большинство людей держат свои чувства при себе даже на похоронах. Может, дать ей погоревать в одиночестве? Но он не мог просто уйти, не поблагодарив женщину за то, что было между ними. Сано осторожно положил руку ей на плечо.

— Ступай с миром в новый дом, Нориёси, — прошептала Глициния. — Когда-нибудь мы увидимся.

Она повернулась к Сано. Глаза походили на колодцы, полные горя, нос и губы распухли. Ее боль отозвалась у него в груди.

— Мне очень жаль, — брякнул он и попытался ее обнять.

Женщина отпрянула.

— Мой единственный настоящий друг умер! — В глазах сквозь слезы сверкнул гнев. — А как я почтила его? Переспала с ёрики! С тем, кому безразличны беды. — Рыдания оборвали речь.

Справившись с волнением, Глициния продолжила:

— Нет правосудия для простых людей, которые не в состоянии заплатить или иначе повлиять на наших правителей, чтобы добиться справедливости. Вы вернетесь в управление и состряпаете миленький отчет о том, что произошло с Нориёси. Порнография. Все ясно и просто. Никаких разбирательств. Зачем осложнять жизнь себе и начальникам, доставлять хлопоты богатой семье? Ведь та девушка была богата, да? Вы скрепите позор Нориёси своей печатью и своим молчанием. А его убийца останется на свободе!

Сано знал, что эту вспышку спровоцировали скорбь и самобичевание, однако слова Глицинии задели его за живое. Он и в самом деле намеревался сделать так, как она сказала.

— Вы ошибаетесь, — возразил он пристыженно. — Я не хочу позволить убийце Нориёси уйти от расплаты.

Он подумал о судье Огю, Кацурагаве Сюндае, отце и внутренне содрогнулся.

Глициния закрыла ладонями лицо и прошептала:

— Оставьте меня.

Сано молча оделся и вышел.

Во Дворце божественного сада не прекращалась пирушка, по-прежнему кипело веселье на Нака-но-тё. Однако главные ворота были уже закрыты. Сано, направлявшийся к общественным конюшням, где оставил лошадь, с беспокойством посмотрел на них. Он пробыл у Глицинии много дольше, чем рассчитывал, и вот застрял в Ёсиваре на всю ночь.

Он поплелся в беднейший район квартала, там располагались самые скромные трактиры, памятные со студенческих времен. За непомерную цену он сможет урвать несколько часов отдыха в ожидании рассвета и открытия ворот.

Ему дали место в комнате на девятерых. Лежа на соломенном тюфяке и слушая заливистый храп соседей, Сано испытывал странное чувство. Он считал, что это вина перед одинокой и несчастной женщиной. У него не хватило выдержки отказать ей. Он получил удовольствие, а взамен усугубил ее горе. Теперь он обязан искупить свою вину; во что бы то ни стало добиться справедливого возмездия убийце Нориёси — единственный путь.

 

Глава 8

На сей раз беседа с Огю протекала в его личном кабинете. Утреннее солнце било в прозрачные окна. Ни тебе зловещего сумрака суда, ни доносов, ни обвиняемых, ни свидетелей, только престарелый слуга подает чай. Они с Огю сидят на шелковых подушках у стола. Их не разделяет пятачок Истины, однако Сано все равно как преступник в ожидании приговора.

Он долго размышлял, пойти ли к Огю сегодня или подождать, когда фактов по делу соберется больше. Чувство вины перед Глицинией заставило его решиться: откровенность — это самое меньшее, чем он может выказать почтение вышестоящему начальнику.

— Досточтимый судья, я почтительно прошу вашего разрешения продолжить расследование смерти Ниу Юкико и Нориёси.

Огю морщинистыми руками взял чашку с чаем и вдохнул поднимающийся пар. Строгая официальная одежда — черное хаори с широкими накладными плечами поверх черного кимоно, на котором по кругу наштампованы золотые фамильные гербы, — придавала коже особенно бледный и сухой вид. На фоне красочной фрески судья напоминал портрет собственного предка, выполненный тушью.

— Я рад, что вы навестили меня, — наконец выговорил Огю. — Оказывается, нам надо многое обсудить.

Сано попытался уловить лучик надежды в нейтральном заявлении.

— Слушаю вас, досточтимый судья.

— Это касается нашего отчета. — Огю взглянул на свиток перед собой.

Сано обуяло предчувствие. В отчете он назвал синдзю подозрительным.

— Боюсь, ваш документ не отражает того понимания, которого мы достигли на прошлой встрече.

У Сано упало сердце. Раздражение сделает Огю невосприимчивым к каким-либо доводам.

— Кроме того, вы распорядились кремировать тело Нориёси вопреки закону.

— Пожалуйста, позвольте мне объяснить, — сказал Сано, почти физически ощущая, как пол уходит из-под колен. — Когда я узнал об этом синдзю, то подумал, что дело нуждается в дополнительном расследовании. Вот почему я написал такой отчет.

Огю помрачнел. Сано заторопился. Нет смысла объясниться по поводу кремации, главное — в другом.

— Простите мою самонадеянность, мне не следовало нарушать ваши приказы. Однако, проведя определенные следственные действия, я убедился, что Юкико и Нориёси были убиты. Умоляю вас разрешить мне закончить расследование, чтобы найти убийц и представить на ваш суд. — Он не счел нужным напоминать Огю, что, если слух об убийстве дочери даймё дойдет до официальных кругов, поднимется большой шум.

Хмурые морщины на лбу судьи стали резче — то ли от удивления, то ли от раздражения.

— И откуда же вам это стало известно?

Желая успокоиться, Сано сделал несколько глотков чаю.

— Я выяснил, что Нориёси не интересовался женщинами, значит, он не мог себя убить из-за Юкико. Кроме того, у него имелись враги. По крайней мере один ненавидел его настолько, что был готов пойти на преступление.

— И кто же? — Огю отхлебнул из чашки и подал знак слуге, чтобы тот подлил ему и Сано свежего напитка.

— Кикунодзё, актер театра кабуки.

— Как вы узнали... о наличии этого врага? — Пауза свидетельствовала о скептическом настрое Огю.

— Я говорил с близким другом Нориёси, Глицинией.

Сообщив имя, чтобы придать достоверности рассказу.

Сано надеялся, что не придется докладывать, чем женщина зарабатывает на жизнь.

Но Огю, видимо, и так знал. Ходили слухи, что судья, несмотря на возраст, частенько бывает в увеселительных заведениях Ёсивары. Он вздохнул и процитировал старую поговорку:

— Есть две редкие вещи: квадратное яйцо и искренность юдзё.

— Думаю, она говорила правду. — Сано внезапно вспомнил прошлый вечер: скорбь Глицинии, ее мольбы арестовать Кикунодзё за убийство, ее страсть... Кровь в жилах у Сано загорелась. Усилием воли он заставил себя вернуться к реальности.

Огю покачал головой:

— Ёрики Сано.

«Разве можно быть таким доверчивым? — расшифровал Сано его тон. — Как вы смеете тратить мое время на такую чепуху?»

— Судья, я был в морге и видел большой синяк у Нориёси на голове, его кто-то ударил, — в отчаянии проговорил Сано. — И еще... Он не был похож на утопленника.

Сано вступил на зыбкую почву. Вдруг Огю захочет побольше узнать о его посещении морга? К счастью, рафинированная утонченность удержала Огю от щекотливой темы. Судья состроил гримасу отвращения:

— Мы здесь не говорим о подобных вещах.

Выложив основные аргументы, Сано умолк. Если Огю отверг два доказательства и отказался обсуждать третье, то на что еще можно надеяться?

Огю прочистил горло и приказал принести очередную порцию чая. Сано приготовился выслушать неизбежные упреки с упоминанием Кацурагавы Сюндая. Однако мысль судьи устремилась в другом направлении.

— В царстве зверей можно многому научиться, — сказал Огю. — Когда тигр шествует к озеру, олень ждет, пока тот напьется и уйдет, и только потом утоляет жажду. Когда в небе появляется ястреб, мелкие твари прячутся.

Сано кивнул в надежде, что собеседник наконец перейдет к существу дела.

— Когда стрекоза распускает великолепные крылья, насекомые боятся к ней приближаться и уж тем более вызывать у нее гнев.

Последний сценарий не соответствовал истинному положению вещей в природе, но Сано понял смысл послания. Перед глазами возник герб — красная стрекоза в кольце на белом знамени.

— Значит, вы слышали о моем визите в имение Ниу.

Огю состроил изумленную мину.

— Ёрики Сано, неужели вам нужно напоминать об опасности, с которой сопряжены действия, оскорбительные для семьи крупного даймё? Госпожа Ниу лично заезжала ко мне, чтобы пожаловаться на ваше вторжение. — Голос возмущенного судьи поднялся до заоблачных высот и превратился в визг. — Какая глупость, какое безрассудство толкнули вас на столь дерзкий поступок, да еще в такое неподходящее время? — На его запавших щеках проступили яркие пятна, глаза сузились.

Сано стоически вынес оскорбления, хотя каждое разрывало его самурайскую душу. Лицо горело от стыда: он разгневал начальника настолько, что тот вынужден открыто выражать злость. Сердце сжималось под холодными щупальцами страха: что выберет Огю в качестве наказания? Попутно пытливая часть мозга спокойно анализировала: а почему, собственно, Огю жаждет остановить расследование и умиротворить Ниу?

— Ниу встретили меня очень милостиво, — мужественно возразил Сано. — Госпожа Ниу вообще не показала, что обижена. И с чего ей обижаться? Я лишь задал несколько вопросов, на которые она и молодой господин Ниу, по-моему, с радостью ответили. Если барышню Юкико убили, почему семья должна быть против расследования? Разве Ниу не заинтересованы в том, чтобы убийца был найден? Разве они не хотят отомстить за поруганную честь?

— Если Юкико убили, ёрики Сано.

Возражения Огю напомнили Сано гневную речь Глицинии. «Уж нет ли у Ниу причин не желать раскрытия убийства и поимки преступника? — подумал Сано. — Не помогает ли им Огю в сокрытии истины?» Сано отогнал крамольные мысли: «Вздор! Начальник исходит только из высших моральных принципов. Ниу и Огю просто стремятся избежать скандала, который наверняка возникнет, если все узнают о том, что Юкико замешана в синдзю». Все-таки подозрение оставило в душе неприятный осадок.

— Юкико и Нориёси расстались с жизнью добровольно. — Голос Огю обрел обычный тембр, на лицо вернулась характерная бледность. — Выбранный способ смерти и предсмертная записка подтверждают это. Трения прекращаются. Жду от вас обещания, что впредь вы не станете более тревожить семью Ниу и тратить понапрасну время, гоняясь за беспочвенными фантазиями.

Сано осмелился на последнюю попытку. Набрав полную грудь воздуха, он выпалил:

— Судья Огю, я уверен в том, что Юкико и Нориёси были убиты. У меня даже есть свидетель. Позвольте продолжать расследование и объяснить семье Ниу, почему оно необходимо. Убийца гуляет на свободе, это опасно для общества. Как ёрики и судья мы обязаны обезвредить преступника, прежде чем он нанесет новый удар.

Он с тревогой ждал ответа. Огю тоже самурай, и, конечно, он не устоит перед обращением к долгу.

Проигнорировав страстный призыв Сано, судья поменял тему.

— С глубоким прискорбием я узнал, что ваш отец болен.

Расчетливая фраза как удар поразила Сано. Кровь застучала в ушах, в глазах потемнело. Огю, которого он бесконечно уважал, напомнил ему об обязанностях таким недопустимым способом! Сано, чтобы не потерять самообладания, стиснул зубы.

Сквозь волны ярости до него доносились сухие, безжалостные слова Огю:

— Человек его возраста заслуживает всяческой заботы от самых близких людей. Будет жаль, если бесчестье семьи ухудшит его состояние.

Сано похолодел, словно на него вылили ушат ледяной воды. Огю угрожает увольнением! Ради отца нельзя допустить, чтобы это случилось. Но Сано не мог сразу сдаться.

— Судья Огю...

Огю принял из рук слуги очередную чашку. Сано чаю не предложил: беседа завершена. Сано нехотя встал и поклонился.

— Ёрики.

Сано обернулся у двери.

— Могу я просмотреть ваш окончательный отчет о синдзю? — мягко поинтересовался Огю. — Я хотел бы сообщить госпоже Ниу сегодня днем на похоронах Юкико, что дело закрыто.

Сано снова поклонился и вышел. Пусть Огю интерпретирует его молчание как угодно.

 

Глава 9

Сано торопливо шагал в офицерскую гостиницу. Мимо мелькали знакомые, он старался не встречаться с ними глазами. Мысль о том, чтобы заговорить с кем-нибудь или пойти на службу, была невыносима. Во всяком случае, сейчас, когда его трясло от бессильной ярости. Нужно совладать с эмоциями.

На поручнях веранды висели напольные циновки и постельное белье. Все двери были распахнуты. В номере служанка мыла пол. Сано и позабыл, что гостиницу тщательно убирали раз в неделю именно в это время. Раздосадованный, он побежал в сад.

Но и там Сано не мог успокоиться. В поисках, на чем бы сорвать злость, огляделся. Возле ног лежал камень размером с кулак. Сано схватил его и швырнул в пруд.

Камень — БУЛТЫХ! — вызвал целый фонтан брызг. Сано сразу же почувствовал облегчение. Что за глупое поведение! Словно у маленького школяра. Сано присел на корточки возле воды и, глядя на снующие сосновые иголки, задумался.

Теперь, когда гнев канул камнем на дно, он стал лучше понимать позицию Огю. Смерть Юкико и Нориёси действительно похожа на самоубийство. Синяк на голове, гомосексуализм и сомнительные сделки художника не доказывают обратное, Сано представил ничтожные улики. Нельзя винить судью за то, что тот прибег к крайним средствам для предотвращения грозящей, по его мнению, катастрофы. Нужно добыть доказательства, которые ни Огю, ни Ниу не смогут отмести, тогда все будут благодарны Сано.

Он со вздохом поднялся. Придется снова пренебречь приказом. А вдруг в процессе розыска обнаружится, что Ниу замешаны в преступлении и Огю их покрывает? Перспектива смутила Сано, но он вспомнил Глицинию и Ито. Показания юдзё, операция, проведенная доктором, кое-чего стоили каждому из них. Сано не мог легко сбросить это со счетов. Потрясенный, он понял, что готов рискнуть ради выполнения долга перед ними. Сано ощутил прилив неведомой энергии и устрашился. Отход от Пути воина, кодекса неколебимой верности и послушания, может иметь последствия, которые трудно вообразить.

Он направился к конюшне, уверяя себя, что все обойдется. От расспроса Кикунодзё беды не будет. Если повезет, судья Огю и госпожа Ниу узнают о возобновлении расследования только тогда, когда появятся весомые улики.

Впрочем, не исключено, что им наплевать на любые доказательства. Ну да ладно!

* * *

Сару-вака-тё, театральный квартал возле южного городского района Гинза, получил свое название от расположенного здесь двора Токугавы. Тихая погода. Спокойная поступь лошадей напомнила Сано праздники в детстве. Бывало, они всей семьей, с друзьями и родственниками, целый день проводили в театре — от рассвета, когда представление начиналось, и до заката, когда заканчивалось. Отец, как и многие старые самураи, предпочитал классические постановки. Но и ворчал по поводу напыщенных пьес кабуки, хотя они ему и нравились. Позже Сано, подобно другим юношам, посещал театр, чтобы пофлиртовать, благо молодые дамы приезжали за тем же. К сожалению, в последние пять лет работа оставляла ему мало времени для развлечений.

Сару-вака-тё блистал знакомыми красками и весельем. Стены четырех главных театров пестрели от афиш. Из открытых окон верхних этажей доносились куплеты и взрывы смеха — представления были в самом разгаре. Барабанщики в квадратных башнях на крышах отбивали ровный басовитый ритм, созывая далеких театралов. Люди разных возрастов и положений заполняли широкую улицу. Они стояли в очереди у билетных касс, покупали закуски в чайных домиках и ресторанах, разбросанных там и сям, обменивались приветствиями и впечатлениями. Сано знал: некоторые ночевали на театральных ступеньках, чтобы получить хорошие места или увидеть любимых актеров.

— Где выступает Кикунодзё? — Сано передал служащему общественных конюшен поводья.

Тот показал на самый большой театр:

— В «Накамура-дза».

У входа в театр висело объявление: «„Наруками“. В главной роли великий Кикунодзё!» К досаде Сано, очереди не было. Представление началось.

— Можно пройти? — спросил он без особой надежды у продавца билетов.

«Наруками» — история о принцессе, спасающей Японию от безумного монаха, который при помощи магии мешал дождю пролиться на землю, — была очень популярной. Впрочем, Кикунодзё всегда собирал аншлаг.

Продавец утвердительно кивнул:

— Есть места, господин. Постановка идет целый месяц. Большая часть публики уже посмотрела.

Войдя в театр, Сано минуту помедлил, ориентируясь. Просторный зал с окнами на потолке утопал в зимнем полумраке: пожарные правила запрещали внутреннее освещение. Тем не менее Сано различил на стропилах герб Кикунодзё. Женщины и простонародье сидели вдоль стен. Самураи располагались, белея открытыми макушками и топорщась рукоятками мечей. По приподнятым проходам, делящим зал на квадраты, бегали разносчики еды и напитков. Публика постоянными разговорами и беспрестанным движением почти заглушала игру музыкантов. Сано взобрался на ближайший проход и, озираясь, пошел вперед. Вот и свободное место. В секторе только пять человек. Устроившись на циновке, Сано обратился к спектаклю.

Действо близилось к концу. На фоне гор и облаков Наруками сулил стране голод и разорение. Утрированно черные брови и баки придавали безумцу демонический вид. Красно-золотая мантия, наброшенная поверх коричневого монашеского кимоно, поблескивала в тусклом свете. Актер громко и отчетливо выговаривал слова, притопывал и жестикулировал, стремясь привлечь внимание зрителей. Музыканты, сидящие по краям сцены, производили какофонию с помощью флейт, самисэнов и деревянных трещоток. Едва песня и музыка смолкли, в зале установилась тишина. Головы повернулись к выходу.

— Идет, — прошептал кто-то.

Лихорадочно застучали трещотки. Сано почувствовал, как по залу прокатилась рябь предвкушения.

На мостике, переброшенном через весь театр, возникла принцесса Таэма. Одетая в кимоно из красного атласа в белых хризантемах, она медленно и грациозно шла спасать свой народ от происков мага. Лицо, запудренное рисовой мукой, на котором алели напомаженные губы, поражало красотой. Черные волосы, поднятые на висках, свободно ниспадали сзади до пояса.

— Кикунодзё, — выдохнули зрители. Зал разразился овациями.

Принцесса появилась на сцене и запела. Публика притихла. Сано знал, что Кикунодзё — замечательный оннагата, что ему нет равных в исполнении женских ролей. Однако поверить в то, что Таэму играет мужчина, было невозможно. Лицо, голос, движения — все принадлежало женщине. Даже кусок алой материи, прикрывавший выбритую макушку актера, не нарушал иллюзии. Принцесса начала соблазнять монаха. Сано физически ощущал, как поток сладострастия струится от Таэмы к Наруками. Кто устоит перед такой красотой?

После нескольких песен Наруками сдался. Принцесса перерезала магическую веревку, которая удерживала дождь. Музыканты изобразили звук падающей воды. Япония под овации, свист и топанье зрителей была спасена.

Сано оставался на месте до тех пор, пока большинство зрителей не покинули театр. Затем прошел на сцену, где Кикунодзё любезничал с группкой поклонниц.

Актер оказался крупнее, чем предполагал Сано. Должно быть, актер, игравший Наруками, надевал сандалии на платформе, чтобы стать выше принцессы. Вблизи открылись новые детали, указывающие на истинный пол Кикунодзё: грубоватые черты лица, кадык, который во время спектакля был незаметен из-за опущенного подбородка, костистые запястья.

Но это нисколько не волновало почитательниц. Напротив, мужская сексуальность под дамской прической и одеждой возбуждала их до безумия. Театралки краснели и хихикали, когда по очереди стыдливо подходили к актеру и одаривали: кто красиво обернутой коробочкой, кто робким комплиментом. Кикунодзё принимал подношения с легкой улыбкой, изящным поклоном и складывал на специально приготовленной для этой цели столик.

Сано дождался, когда удалилась последняя поклонница, и представился.

— Кикунодзё-сан, могу ли я переговорить с вами с глазу на глаз?

Актер достал из складок кимоно веер и прикрыл нижнюю половину лица.

— Досточтимый господин... мои обязанности... у меня поручения... скоро новое представление... Очень извиняюсь... может, в другой день... — Мимика, тонкий томный голос, речь с придыханием на редкость точно копировали повадки благородной дамы.

— Я о Нориёси... Поговорим здесь, при всех, или где-нибудь еще? Выбирайте. — Как бы ни впечатлял разыгранный фарс, Сано не собирался упускать актера.

Кикунодзё сразу смекнул, в чем дело. Сано понял по глазам. Актер с притворной скромностью кивнул и пискнул из-под веера:

— Идемте со мной.

Сано проследовал за величавой фигурой Кикунодзё через дверь около сцены и по тускло освещенному коридору к гримерной. Они разулись перед завешенной дверью, и Сано с удивлением заметил: сандалии Кикунодзё больше его.

В крошечном помещении на открытых вешалках висели яркие кимоно. Стенку занимали полки, на одной деревянные головы, прикрытые париками, на остальных — веера, гребни, туфли, скатанное нижнее белье. На туалетном столике валялись расчески и тампоны для пудры, стояли сосуды с гримом. С большого зеркала свисали шелковые шарфы. На столе громоздились коробочки, похожие на подношения поклонниц Кикунодзё. Не являлась ли Ниу Юкико завзятой театралкой? Предсмертная записка намекала на это. Плюс госпожа Ниу жаловалась, что театр дурно влияет на молодых девушек.

Кикунодзё опустился на колени перед туалетным столиком. Сано присоединился к нему, чувствуя некоторое смущение. Истинные оннагата никогда не выходят из образа. Они утверждают, что это помогает играть более убедительно. Нужно ли поддержать игру и обратиться к Кикунодзё как к женщине? От актера исходит крепкий запах мужского пота. Попробуй тут подыграй.

К облегчению Сано, Кикунодзё не стал лицедействовать: либо уловил его смущение, либо не захотел тратить усилия на какого-то ёрики.

— Выкладывайте, что у вас, только, пожалуйста, побыстрее. — Актер бросил веер, поднял голову и распрямил ссутуленные плечи. Однако голос остался высоким, словно профессия бесповоротно феминизировала человека. — У меня сегодня днем еще спектакль, перед ним мне надо успеть провернуть одно важное дело.

— Например, заплатить за молчание кому-нибудь вроде Нориёси, — попробовал Сано застать актера врасплох.

Кикунодзё пожал плечами.

— Значит, вам известно, что он меня шантажировал. Надеюсь, вы не будете против, если я переоденусь? Очень спешу.

— Ни в коем случае.

Сано с интересом наблюдал, как Кикунодзё разбирает сложную систему заколок, которыми парик крепился к волосам, гладко зачесанным и схваченным ниже затылка в плотный узел. Затем он взял кусок материи, обмакнул его в сосуд с маслом и стал убирать с лица грим. Чудесная трансформация — юная принцесса Таэма превратилась в мужчину далеко за тридцать с приятным, но не особо примечательным лицом.

— Нориёси больше не потревожит ни меня, ни кого другого, — сказал Кикунодзё. — Он мертв. Я, признаюсь, нисколько об этом не сожалею. Мелкий проныра!

«Узнай, что тебя подозревают в убийстве, ты бы не посмел столь откровенно высказываться», — подумал Сано.

— А по поводу чего он вас шантажировал?

Кикунодзё встал и развязал длинный широкий пояс.

Скинул верхнее и нижнее кимоно. Под одеждой, на груди, талии и ягодицах, были прикреплены ватные подушечки. Актер отлепил толщинки от худощавого, но мускулистого тела. Сано отметил: Кикунодзё достаточно силен, чтобы убить Нориёси и Юкико и сбросить в реку.

— Говорят, на самом деле Нориёси не покончил с собой. Его убили. Вы слышали?

— Возможно. — Даже решив, что этот слух распустила Глициния, Сано оценил ловкость, с которой актером ушел от ответа. Значит, достаточно умен, чтобы спланировать и осуществить убийство. — Так по поводу чего он вас шантажировал?

Кикунодзё облачился в голубое нижнее кимоно и верхнее из черного шелка, украшенное золотыми колесами со спицами и голубыми волнами, затем подпоясался одноцветным черным кушаком.

— Думаю, это вряд ли вас касается. — Он демонстративно посмотрел в сторону двери.

Через щель в занавеске была видна часть сцены. Там шла интерлюдия для оставшихся зрителей. Актер, изображая самурая — слугу даймё, исполнял шуточный танец. Он размахивал боевой палицей, словно женщина, занятая весенней уборкой в доме. Слышались одобрительный гул простых горожан и шипение и свист самураев. Так, во всяком случае, определил Сано.

— Я спрашиваю вас потому, что" может быть, и вправду Нориёси был убит.

Кикунодзё, надевай черный плащ поверх кимоно, сердито вздохнул:

— Я его не убивал. Я провел ночь с дамой.

— А она это может подтвердить?

— Конечно, нет, — поморщился актер. — Нориёси разнюхал, что я встречаюсь с замужней дамой. Ее муж, узнай об этом, убил бы нас обоих. Вы же понимаете.

Сано кивнул. Театр кабуки был основан около ста лет назад синтоистскими монахами из храма Идзумо. Вскоре кабуки утратил связь с религией. Актрисами стали проститутки. Их фиглярство перешло все границы приличия, что привело к соперничеству возбужденных поклонников. Город захлестнули массовые беспорядки. В итоге правительство запретило женщинам выступать в театре. Их роли начали исполнять мужчины. Однако проблема оказалась неразрешенной. Оннагата провоцировали скандалы так же, как проститутки, вызывая вожделение не только у гомосексуалистов, но и у женщин, которые находили маскарад очень пикантным. Дабы укротить слабый пол, правительство приказало оннагата выбривать макушки. Те подчинились. На искусственные лысины легли красные платки. И что? Теперь поклонницы млели и от этого. Кикунодзё со своим тайным романом был не оригинален.

— Сёгун, между прочим, поступает, как ему заблагорассудится... с женами и дочерьми министров. А нас, бедных прелюбодеев, наказывают — если не разгневанные супруги, то власти. Что вы об этом думаете, ёрики?

Сано подумал, что Кикунодзё снова стремится поменять тему.

— Положение дает привилегии, Кикунодзё-сан. Так что насчет Нориёси?

Актер бросил взгляд, исполненный тайного уважения.

— Нориёси требовал все больше и больше денег. Он высосал меня до последней кровинки. В конце концов, примерно месяц назад, мне пришло в голову: если он начнет рассказывать, то кто ему поверит? Просто его слово будет против моего, а кто он такой? Я сказал, что больше платить не намерен, и объяснил почему. — Кикунодзё подошел к столу, отодвинул коробочки, снял и разложил квадратный отрез, затем снял с вешалки белое свадебное кимоно и красное нижнее, достал из шкафа чистые носки, все это вместе с красным платком, снятым париком и набором косметики он водрузил на матерчатый квадрат. — Давно следовало прогнать мазилу. Не зря он никому ничего не рассказал и денег больше не просил.

«Если актер действительно прекратил платить, то как Нориёси разбогател?» — подумал Сано.

— Предположим, Нориёси убили. Вы можете доказать, что были в другом месте, когда это случилось?

Кикунодзё рассмеялся, завязывая вещи в узел.

— Дорогой мой, во-первых, я не знаю, где его убили. Во-вторых, на подобное мероприятие у меня просто нет времени. То репетиция, то спектакль... — Он улыбнулся, как прекрасная принцесса Таэма. — То дама.

— В случае чего она подтвердит ваше алиби?

Оннагата окинул Сано сожалеющим взглядом.

— Конечно, нет. Разве я не говорил, что она замужем? И не выпытывайте ее имя, я все равно не скажу.

Сано от досады стиснул зубы. Мудреное дело — вести неофициальное расследование. Люди не хотят говорить. И законных способов заставить нет. Любой эксцесс сразу привлечет внимание судьи Огю.

— Еще есть вопросы?

— Один. Вы знакомы с дочерью господина Ниу, Юкико?

Хотя Сано очень внимательно наблюдал за Кикунодзё, он не увидел на лице ни тени смущения, только легкое удивление по поводу абстрактного вопроса.

— Юкико, — проговорил актер, задумчиво прищурившись. — Да, думаю, что встречался с ней. Вся семья Ниу частенько посещает театр.

«Для убийцы неглупый ход, — подумал Сано. — Дескать, мне нечего скрывать. Ведь выяснить, что Ниу большие поклонники кабуки, легко. Ложь вызывает подозрение». Сано прикинул, как и почему актер мог бы совершить преступление. Не исключено, что Юкико стала свидетельницей убийства Нориёси и поплатилась за это.

— Простите, мне пора идти, — сказал Кикунодзё. — Я опаздываю.

Затем естественным тоном, словно мысль только что посетила его, актер добавил:

— Если вы считаете, что Нориёси убил кто-то из тех, кого он шантажировал, то вам лучше переговорить с борцом сумо по имени Райдэн.

Сано снова восхитился сообразительностью Кикунодзё. Отличный способ избавиться от подозрения — перевести стрелки на другого.

— А что у Нориёси было на него?

Кикунодзё пожал плечами:

— Об этом вам придется спросить у самого Райдэна. — Он отодвинул дверь и пустил в комнату прохладный воздух.

Намерение оннагата покинуть театр в мужском наряде потрясло Сано.

— Я думал, вы появляетесь на публике только в женской одежде.

— Порой приходится жертвовать искусством, — пояснил Кикунодзё. — Если я выйду в таком виде... — он кивнул на парики и прочее, — поклонники меня растерзают. Этого я позволить не могу. По крайней мере сегодня... Мне предстоит сугубо личное дело. Жаль, конечно: придется переодеваться на месте. — Он взвалил узел на плечо.

Сано запоздало понял, что Кикунодзё идет на свидание с дамой сердца. Зачем актеру свадебное кимоно, он не удосужился подумать.

С притворной скромностью потупив взор, оннагата улыбнулся.

— До свидания, ёрики, — пропел он, низко поклонившись, и вновь предстал женщиной в глазах Сано.

Великий актер и заурядный ловелас стремительно зашагал по улице.

Сано, быстро обувшись, инстинктивно последовал за ним. У Кикунодзё был мотив для убийства Нориёси, вдобавок он знаком с Ниу. Еще он способен спланировать и осуществить убийство. И наконец, в мужском обличье может передвигаться по городу, не привлекая внимания. Действительно ли в предполагаемую ночь убийства он был с дамой? Кто она?

 

Глава 10

Хотя Сано не готовился в шпионы, он нашел, что следить за Кикунодзё очень легко. Рослый актер ловко лавировал в толпе. Сано держался шагах в двадцати позади и примечал чайные домики, если Кикунодзё приспичит обернуться.

Но Кикунодзё не оборачивался, даже и не подозревая о слежке. Не нужно было тревожиться и о том, что он неожиданно вскочит в седло и умчится в туманную даль. Сёгун, истый покровитель искусств, собирался даровать Кикунодзё статус самурая в знак признания театральных достижений, но пока этого не сделал. Актер оставался и простолюдинах, а они на лошадях не ездят.

Кикунодзё достиг кукольного театра «Юкидза». Неожиданно дверь открылась, и на улицу повалил народ: самураи по окончании постановки покидали лучшие места на первом ярусе. Кикунодзё пропал из виду. Сано в панике бросился вперед.

— Эй, смотри, куда прешь, приятель, — сказал кто-то.

Другой толкнул Сано и начал теснить в обратном направлении.

Сано заметался. Он осмотрел улицу и ближайший переулок. Кикунодзё не было, Три пары носильщиков, взвалив на плечи паланкины, посеменили прочь от театра. Сано мгновенно догадался, что актер в одной из кабинок. Наудачу выбрав паланкин, Сано проследовал за ним за пределы театрального района, до тихой улицы, где тяжелые черепичные крыши нарядных полукаменных домов богатых торговцев возвышались над деревянными изгородями. Спрятавшись за доской объявлений, он наблюдал, как носильщики остановились и поставили паланкин на землю перед воротами. Не здесь ли живет любовница Кикунодзё?

К великой досаде Сано, из паланкина вылез очень старый и сильно пьяный мужчина. Шатаясь и роняя деньги, он принялся расплачиваться с носильщиками.

Сано вернулся в Сару-вака-тё. Теперь придется опрашивать театральных сплетников. После азарта слежки такая перспектива не прельщала. Сано понравилась работа детектива. Мысль о том, что обман может служить благородной цели, показалась ценной. Он вспомнил борца сумо. Глициния тоже говорила о нем, значит, нужно поискать Райдэна.

* * *

Хозяин чайного домика, продававший билеты на крупные состязания, дал Сано детальные инструкции:

— У мебельного магазина свернете с большой дороги. Потом пойдете вдоль рядов серебряных дел мастеров и корзинщиков. Пройдете несколько домов, где прачки сушат белье на крышах. Повернете направо. Минуете лапшовый ресторанчик, парикмахерскую и три чайных домика. Райдэна найдете перед павильоном сказителя. Это его место. Он всегда там.

Сано так и поступил. У павильона сказителя собралась шумная толпа, но не за тем, чтобы послушать рассказы старика, тот развлекал кучку матерей с детьми в павильоне. Люди глазели на какое-то действо, громко подбадривая невидимых Сано участников.

Сано привязал лошадь у чайного домика и протиснулся сквозь толпу.

Ринг огораживали не тюки рисовой соломы, как обычно, а булыжники. Вместо барабанщиков, созывающих народ на официальные соревнования, публику привлекал оборванный мальчуган, стуча палкой по деревянной доске.

По краю ринга прохаживался человек в ярко-желтом кимоно, на спине красовалась модная картинка: ветка вишни, меч и весло, ребус расшифровывался как «я обожаю драться». Кимоно было распахнуто, под ним виднелись огромный живот и отделанная бахромой черная набедренная повязка. Человек уперся руками в бедра, наклонился вперед, выставив напоказ массивные голые ягодицы, и закачался из стороны в сторону, высоко поднимая то одну, то другую согнутую в колене ногу и с громким стуком опуская грязную босую ступню на землю, от чего пыль взвивалась клубами. Он снова топнул ногой: и чтобы показать свою силу, и чтобы отогнать злых духов. Яростный оскал превращал круглое жирное лицо в демоническую маску. Происходила демонстрация мощи и отпугивания духов.

Зрители завопили:

— Райдэн! Райдэн!

Имя — звучный псевдоним, какие брали многие профессиональные борцы, — означало «Гром и Молния». Возбужденные болельщики явно ждали от своего любимца жестокого шторма. На ринг полетели монеты.

— Ну, этот ему не соперник, — услышал рядом Сано.

Он повернул голову и в душе согласился с соседом. Бореи на другом краю ринга был не менее пузат, чем Райдэн, не профессионал. Скорее всего это был торговец. Когда он снял добротное кимоно, Сано заметил богатую подкладку: тайный бунт богатого простолюдина против правительственного закона, запрещавшего ему носить шелковую одежду. Поеживаясь от холода, торговец принялся неуклюже копировать разминку Райдэна. На лунообразном лице застыло радостное смущение, словно простак не мог понять, как решился выйти на ринг, но при этом восторгался собственной смелостью. Друзья во всю глотку подбадривали его.

Достав из кимоно мешочек Райдэн вытряхнул на ладонь белое вещество и кинул россыпью на ринг. Остальное слизнул. Соль — чтобы по старинной традиции очистить себя и почву. Убрав мешочек, он снял кимоно и бросил мальчишке-барабанщику.

Соперники опустились на корточки и, уткнув кулаки в землю, уставились друг на друга. Зрители притихли. Сердце у Сано забилось быстрее. Он невольно попятился.

Перед ним разворачивался не старинный синтоистский ритуал, принятый четырнадцать веков назад, когда борцы из соседних деревень состязались за благословение богов в период посадки риса. Не было это и легендарным поединком, какие устраивали спустя пятьсот лет между сыновьями императора, чтобы определить, кто наследует трон. Не походил бой и на нынешние состязания, где профессиональные борцы с секундантами-даймё выступали на глазах у огромной аудитории в крупных храмах Эдо. Это было уличное сумо в худшем смысле: дикое, грязное, непредсказуемое. Могло случиться все, что угодно. Сано подумал, не прекратить ли поединок. Правительство время от времени издавало указы против уличного сумо, однако теперь оно не было запрещено. Сано увидел двух досинов, своих подчиненных. Значит, у матча даже есть неофициальное разрешение властей.

Райдэн и торговец с ревом ринулись в атаку. Телеса столкнулись с громким шлепком. Сила удара бросила обоих в стороны. Зрители отскочили.

— Убей его! Убей его!

От криков у Сано зазвенело в ушах.

Райдэн кинулся на торговца со скоростью, удивительной для тяжеловеса. Применив технику шлепка, он нанес серию быстрых ударов открытой ладонью в грудь, горло и лицо противника. Торговец замычал. «Скорее от смущения, чем от боли», — подумал Сано. Торговец попробовал ответить ударом, но Райдэн начал теснить его на край ринга. Казалось, что поединок вот-вот закончится поражением торговца, и тут Райдэн отступил. Он усмехнулся и жестом пригласил пыхтящего соперника контратаковать. Сано понял, что Райдэн не хочет быстрой победы. Он специально дал торговцу шанс в надежде собрать побольше зрителей и соответственно денег.

Торговец храбро кинулся на Райдэна. Они сцепились, причем Райдэн без видимых усилий удерживал позицию, тогда как противник, тяжело дыша, изо всех сил старался спихнуть его с места. Райдэн разорвал захват, сделал два шага назад — нарочно или нет, Сано не понял.

— Вот так! — закричали друзья торговца.

Ободренный поддержкой, тот начал новую атаку. Сано напрягся, ожидая столкновения. Но Райдэн в последний момент шагнул вбок. Схватив торговца за набедренную повязку и использовав инерцию собственного движения, он выкинул беднягу за пределы круга: один из сорока восьми классических приемов сумо.

Торговец со всего маху врезался в толпу и повалился. Друзья тщетно попытались его подхватить. Болельщики Райдэна возликовали, сторонники торговца взвыли.

Через минуту крики стали тревожными. Когда Сано понял почему, у него замерло сердце. Издевательская улыбка на лице Райдэна превратилась в злобную гримасу. Лицо налилось кровью. Без всякого предупреждения он бросился на поверженного противника и принялся гвоздить беспомощную жертву кулаками, непрерывно рыча как бешеный медведь.

— Хватит! — простонал торговец, обливаясь кровью. — Ты победил! Сдаюсь!

Друзья торговца предприняли попытку оттащить Райдэна, тогда борец повернулся к ним. Толпа превратилась в бурлящую массу взлетающих и падающих кулаков, ног, кувыркающихся тел. Оскорбления, стоны.

— Прекратите! — Голос Сано потонул в общем гвалте. Ёрики попробовал дотянуться до меча, но его сдавили со всех сторон.

Настоящая опасность уличного сумо заключалась совсем не в том, что борцы могли пострадать во время поединка без судейства, а именно в массовой драке. Толпа быстро превращалась в орудие убийства, в меч, разящий сам по себе.

Зрители побежали прочь. Сано спрятался под навесом чайного домика. Он видел, как толпа растаптывала мальчишку-барабанщика.

В этот момент стражи порядка вспомнили о своем долге.

— Все, прекратите! — орали досины. — Расходитесь по домам! Представление окончено!

Безжалостно работая дзиттэ, они разогнали обезумевшее стадо. Один велел помощникам собрать пострадавших. Другой направился к Райдэну.

Борец стоял посреди ринга. Его необъяснимый гнев прошел так же быстро, как и возник. Лицо было хмурым.

Изумленно глядя на разбегающихся зрителей, он жалобно взывал:

— Есть еще желающие сразиться? Кто из вас осмелится встать против могучего Райдэна?

Досин подошел к рингу и вытянул руку ладонью вверх. Борец вздохнул и нагнулся за разбросанными монетами. Собрав, он отсчитал половину денег досину. Тот усмехнулся и пошел к товарищу, позвякивая монетами.

Значит, Райдэн платит досинам за то, чтобы они сквозь пальцы смотрели на его матчи. Сано покачал головой. Придется подчиненным устроить выволочку. Он осторожно приблизился к Райдэну, который почесывал в паху левой рукой и разглядывал монеты, лежащие на правой. Вдруг борец взбеленится снова?

— Не хватит даже поесть, — пожаловался Райдэн. — И нужно было этим досинам приходить и прерывать матч?

Неужели он забыл, что это он напал на беспомощного человека и стал причиной беспорядков? Смущенный и настороженный, Сано все-таки решил воспользоваться ситуацией:

— Позвольте угостить вас.

Наверное, Райдэн будет более склонен отвечать на вопросы и менее агрессивен, если предложить ему еду и выпивку.

Недовольство на лице Райдэна сменилось лучезарной улыбкой.

— Ну конечно, — согласился он с готовностью, которая подсказала Сано, что борец привык получать подачки от незнакомцев. Может быть, он этим и жил. Уличные бои на улице означают, что у него нет покровителей среди даймё или других источников стабильного дохода.

Сано подождал, пока Райдэн оденется, и направился вместе с ним в лапшовый ресторанчик.

Ресторанчик напоминал придорожную продуктовую лавку. Раздвижные двери были широко открыты, только короткие синие занавески, свисающие со скатов крыши, отгораживали внутреннее помещение от улицы. Вдоль левой стены узкая полоска земляного пола вела из зальчика на кухню, где в клубах пара и дыма две женщины колдовали над угольной плитой. Из огромных котлов разносились соблазнительные запахи бульона, заправленного чесноком, соевым соусом и морепродуктами. За стойкой, которая частично отделяла кухню от зала, стоял старик в синем хлопчатобумажном кимоно. Несколько счастливчиков сидели перед плошками на приподнятом над землей дощатом помосте напротив стойки и усиленно работали палочками. Остальные устроились на полу, вытянув ноги либо в проход на кухню, либо на улицу. Сано и Райдэн прошли к стойке.

— Два фирменных блюда. — Судя по поклонам и кивкам хозяина и посетителей, Райдэн был в заведении частым гостем. — И побольше саке.

Фирменные блюда оказались кицунэ-удон — лисьей лапшой, названной так в честь озорного духа-лиса, которого все винили в своих неприятностях. Толстая белая лапша, залитая наваристым коричневым бульоном и присыпанная сверху хрустящими золотистыми кубиками жареного тофу, была любимым блюдом лиса. Сано обратил внимание, что плошка Райдэна вдвое больше, чем у него, а бутылка саке — и подавно. Вручая хозяину ресторана деньги, он подумал, что работа детектива становится накладной. Траурный подарок Ниу, вояжи в Ёсивару, билет в театр и вот теперь угощение борца обошлось во столько, сколько прежде он зарабатывал уроками за неделю.

С некоторым трудом Сано и Райдэн нашли места. Сано оказался зажат между стойкой и массивным корпусом борца. Но по крайней мере жар с кухни и потеющий борец не давали замерзнуть.

В перерывах между едой Райдэн без умолку вещал:

— Стыдно, когда великий борец вроде меня вынужден бороться на улице за дзэни, как вы считаете? — Чав-чав, буль-буль. — Едва сводит концы с концами, как простой попрошайка! Однако позвольте вам сказать, незнакомец Райдэн не всегда так жил.

Сано волей-неволей наблюдал за руками Райдэна. Они были удивительно гибкими, словно без суставов, как у людей с гравюр. Кончики пальцев с крохотными плоскими ногтями при каждом движении почти полностью выгибались назад. Сано подумал: «И как это такие слабые на вид руки могут обладать силой, необходимой для сумо? Или для того, чтобы убить двоих людей и сбросить их тела в реку?»

Райдэн наполнил чашку саке и осушил одним глотком.

— Две весны назад я жил в имении господина Тории. У меня была прекрасная комната, и мне прислуживали десять учеников. Я имел женщин, каких только хотел. Еда — от пуза. Я соревновался с лучшими борцами и всех побеждал. Сам сёгун похвально отзывался о моем искусстве.

Преувеличение, конечно. Будь Райдэн действительно первым борцом, Сано слышал бы о нем раньше. Да и господин Тории — из разряда мелких даймё. Его капиталы — крупица от того, чем владеют Ниу; едва ли он в состоянии содержать хорошую команду борцов сумо. И потом, сёгун интересуется конфуцианством и искусствами, а не спортом.

— Красивая жизнь, как по-вашему? — спросил Райдэн, проглотив очередную порцию саке. По тоскливой интонации Сано понял, что борец старается не только произвести на него впечатление, но и потешить собственное самолюбие. Сано стало жаль его, хотя он помнил нападение Райдэна на торговца.

Райдэн покончил с лапшой и подал хозяину сигнал принести еще одну порцию. Пришлось опять расплачиваться. Сано снова потянулся за деньгами.

— Но господин Тории выгнал меня: я как-то поднял бойца и швырнул об стенку. Нечестно, по-вашему? Но ведь я не причинил ему особого вреда. Он выжил. Я вообще не хотел ничего плохого. Относительно недавно я ушиб голову во время поединка. С тех пор в ней завелся демон, он заставляет меня делать жуткие вещи.

Райдэн притронулся к виску и печально добавил:

— Вот так я получил прозвище «Гром и Молния». Я могу ударить где и кого угодно, в любой момент. Когда на меня находит, лучше держаться подальше.

Этот человек явно привык говорить сам, к Сано он не проявлял ни малейшего интереса. Кроме риторических, он не задал ни единого вопроса. Сано молча ел, позволяя Райдэну изливать душу. Если борец узнает о должности собеседника, то беспечной доверительности конец, а Райдэн и так многое рассказал о себе. Он нуждался в деньгах и имел крайне неустойчивый характер. Эти качества делали его опасной жертвой для шантажиста вроде Нориёси.

Райдэн переключился на изложение своих жизненных трудностей: скудная еда, скупой хозяин квартиры, пренебрежительное отношение борцов. Сано решил, что пора переводить монолог на более интересную тему.

— Вы слышали о художнике, который совершил синд-зю? Кажется, его звали Нориёси.

Райдэн перестал жевать и бросил на Сано настороженный взгляд.

— Может, и слышал, — равнодушно ответил он, трубным звуком втянул лапшу и вытер губы рукавом.

Однако Сано заметил: борец вздрогнул при упоминании имени художника, значит, тема ему небезразлична.

— Вы знали его?

— Может, и знал. — Райдэн быстро заработал челюстями.

— Он вам не нравился?

Райдэн промолчал. Сано спокойно ждал ответа. Он полагал, что словоохотливый борец долго не продержится. И оказался прав.

Райдэн швырнул пустую плошку за дверь и крикнул:

— Я ненавидел эту ничтожную мразь!

Тело у борца вдруг напряглось, а гибкие пальцы сжались в кулаки, на лицо набежала тень. Так было перед тем, как он напал на торговца.

Присутствующие вылупились на Райдэна. Несколько человек вскочили и выбежали вон.

Тайком потянувшись к мечу, Сано сказал как можно мягче:

— Спокойно, все хорошо.

Однако уверенности, что он сумеет погасить вспышку безумия, у Сано не было.

К его изумлению, тело Райдэна обмякло. Лицо просветлело. Он заморгал, потряс головой, словно стряхивая наваждение, и, открыв рот, осторожно уставился на Сано.

— Простите, — сказал он глухим голосом. — Мы разговаривали? Вы о чем-то меня спросили? — Он посмотрел перед собой. — А где моя плошка?

Сано позволил себе осторожно расслабиться: опасное состояние Райдэна вроде прошло.

— Мы говорили о Нориёси, — напомнил он, надеясь, что имя не вызовет новой вспышки ярости. — Почему вы его ненавидели?

Райдэн смущенно нахмурился.

— Я — его? О да — ненавидел. Это он устроил, чтобы меня вышвырнули из команды господина Тории. Тот мастер-боец никогда бы не рассказал господину Тории, что я нарушил дисциплину и чуть не убил его. Он не хотел терять авторитет. Но в тот день в имении был Нориёси, он принес кое-какие картинки. Он видел все, что произошло. И сказал мне, что, если я не буду платить ему тысячу дзэни в неделю, он доложит о случившемся господину Тории. У меня не было таких денег. Тогда он рассказал, и господин Тории меня выгнал. Ужасно, как по-вашему?

Сано почувствовал легкое разочарование. Он ожидал большего. Райдэн, похоже, не контролирует своего демона. Он способен убить человека ни с того ни с сего. Но вряд ли у него хватило ума закамуфлировать двойное убийство под самоубийство.

И Кикунодзё и Райдэн с готовностью признали, что были жертвами шантажа со стороны Нориёси. Но если связь Кикунодзё с Ниу Юкико казалась слабой, то Райдэна и подавно. Самурайки из высшего общества никогда не посещали публичных поединков сумо, тем более уличных. Впрочем, какие-то светские мероприятия могли свести Юкико с семьей Тории, но тот прогнал Райдэна почти два года назад. Какие обстоятельства связывали Нориёси и Юкико? Чутье подсказывало Сано, что художник был напрямую связан с кланом Ниу, что именно отсюда вытекает мотив убийства. Тем не менее он продолжил допрос:

— Вам когда-нибудь доводилось бороться с людьми господина Ниу?

Хозяин принес борцу третью плошку лапши, наверное, для того, чтобы предупредить очередную вспышку злости.

— Конечно. — Райдэн принялся за еду. — Во время соревнований в Му-эн-дзи.

Храм безысходности, построенный на месте захоронения жертв Великого пожара, был излюбленным местом для организации различных зрелищ.

— Три года назад.

— Вы знакомы с его дочерьми? Особенно со старшей... Юкико?

— Кхе-кхе-кхе. — Райдэн толкнул Сано в бок огромным локтем. — Знаю, о чем вы подумали. Но нет. Даймё никогда не подпускают нас близко к своим женщинам. Они нам не доверяют. Жаль, ведь некоторые... — Он начал описывать прелести женщин, которых видел только издалека.

Сано поверил ему. Борец не обладал ни умом, ни талантом Кикунодзё, для того чтобы лгать легко и убедительно. Он просто опрометчив в словах и лишен инстинкта самосохранения. Он даже не поинтересовался, кто такой Сано, почему задает вопросы. И вообще его похотливые замечания о женщинах из семьи господина Тории, долети они до ненужных ушей, могут стоить ему серьезного наказания.

В конце концов Сано прервал разглагольствования:

— Вы довольны, что Нориёси умер?

Райдэн допил саке.

— А чего мне о нем жалеть, как по-вашему? Но есть один человек, которому жаль Нориёси еще меньше, чем мне. Я был не единственным, кого он шантажировал.

— Вы имеете в виду Кикунодзё, актера из театра кабуки?

Борец окинул Сано озадаченным взглядом.

— И его тоже? Не знал. Нет, я о другом человеке.

— И кто же это такой?

— Член очень могущественного клана. — Райдэн впервые осторожно зыркнул вокруг и понизил голос: — Не знаю, кто именно, и не стану называть семьи, но...

Борец зачертил палочкой между ног. Картинка на пыльном полу была выполнена не столь искусно, как у Нориёси, но Сано легко понял, что изображено.

Стрекоза, знак семьи Ниу. Вот она, ниточка между Нориёси и Ниу!

 

Глава 11

Госпожа Ниу, держа поднос с лаковой шкатулкой, несколькими лучинами и горящей свечой из свернутой в трубку коры лавра, остановилась перед комнатой сына. Желая увидеть Масахито и одновременно страшась встречи, она понадежнее устроила поднос на пальцах и постучала в дверь. Ответила тишина, если не считать заунывного пения из семейной буддийской часовни, где монахи отпевали Юкико. Однако госпожа Ниу ощущала присутствие Масахито так же сильно, как если бы видела сына сквозь бумагу на окне, прорезанном в стене. Она отодвинула дверь и вошла.

Ее обдало ледяным воздухом, она вскрикнула от испуга.

Масахито стоял на коленях перед распахнутым окном спиной к двери. На нем было лишь тонкое кимоно из белого шелка. На ногах никакой обуви. Госпожа Ниу пересекла комнату и встала рядом с сыном. На лице у Масахито застыло выражение восторга — веки полусомкнуты, губы приоткрыты. Казалось, он погружен в глубокую медитацию и ничего не замечает. Комната носила отпечаток аскетизма. Стены, выбеленные штукатуркой, на полу — потертая циновка, окантованная черной хлопчатобумажной тесьмой, минимум мебели, истончившийся от времени матрас. Несмотря на богатство отца, Масахито жил как монах, словно стремился понять, до какой степени способен выдерживать невзгоды.

Опасаясь за здоровье сына, госпожа Ниу затворила окно.

— Мать!

Она резко обернулась и едва не выронила поднос.

— Масахито, пора собираться. Скоро начнется церемония похорон Юкико.

Сама госпожа уже была в белом траурном кимоно. Масахито предстояло переодеться в черную церемониальную одежду.

— Лучше бы ты не оставлял окно открытым. Простудишься на сквозняке, — добавила госпожа Ниу.

Сын бросил на нее взгляд, такой же холодный, как воздух в комнате.

— Я говорил тебе, мать, чтобы ты никогда не входила ко мне без разрешения.

От его недовольства сердце у госпожи Ниу сжалось, как от физической боли. Масахито — бесценный, вымоленный сын — родился после долгих лет надежд и отчаяний. Она любила его, как никого на свете, и всю жизнь осыпала подарками и вниманием. Но сын часто огорчал ее. Госпожа Ниу слышала, как слуги шепчутся: она балует его из-за больной ноги, родовой травмы. Ах, если бы только это! Похоже, у него изуродовано не только тело, но и душа. Мало того! Он младший сын даймё, да еще ребенок от второй жены. Отец лишил его наследства и расположения из-за физического недостатка. Даже двоюродное родство матери с кланом Токугава и принадлежность к семье Фудзивара, которая господствовала при императорском дворе в старые времена, не в состоянии были дать Масахито статуса.

Постепенно Ниу подавила желание укутать сына во что-нибудь тепленькое, забота могла лишь спровоцировать новую грубость.

— Прости. Не мучает нога? — робко спросила мать.

И сразу пожалела о сказанном. Нога его действительно мучила. Об этом свидетельствовали судорожно сведенный рот, тени вокруг глаз. И конечно, ледяная стужа в комнате. Госпожа Ниу помнила, как он, будучи ребенком, потянулся к зажженной свече. Когда она отдернула его руку и спросила, для чего он это сделал, сын ответил: «Одна боль заставляет забыть о другой».

Масахито нетерпеливо вздохнул:

— Я в полном порядке, мать.

Он аккуратно выпрямил ноги и положил прямо перед собой, приготовившись к лечению. Ни оха, ни страдальческой гримасы. Он никогда не показывал, что ему больно.

Масахито задрал кимоно до самого паха. Кожа на левой ноге, стройной и мускулистой, была гладкой и чистой. Правая нога, сухая и слабая на вид, имела зарубцевавшиеся шрамы, на тощем бедре виднелись свежие раны.

Как обычно, взгляд на увечье Масахито заставил госпожу Ниу испытать прилив грустной нежности. Ей захотелось смягчить осторожной лаской боль сына, но она сдержалась. Реакция Масахито на проявление чувств была непредсказуемой. В детстве он иногда отвечал на объятия матери, иногда отпихивал ее или пинал ногами. Он отвергал любые признаки сочувствия и только угадывал их.

Госпожа Ниу опустилась на колени и открыла лакированную шкатулку. Одиннадцать маленьких серых конусов, сделанных из растолченных листьев чернобыльника, собранных в пятый день пятого месяца, были мягкими и слоистыми на ощупь. Поочередно облизывая основание каждого конуса, она укрепила снадобье на бедре Масахито, старательно избегая следов прежних сеансов лечения. Не в силах побороть искушение, госпожа Ниу, словно нечаянно, провела кончиками пальцев по коже сына. Прикосновение доставило неощутимое удовольствие. Она запалила лучины от свечи и перенесла огонь на конусы. Поднялся легкий дымок, и мягкий аромат тлеющих листьев смешался с запахом свечи. Далекое заунывное пение монахов придало врачеванию мистический оттенок. Будто Масахито — живой Будда, а она, молясь, возжигает перед ним благовония.

Госпожа Ниу внимательно наблюдала за сыном, ожидая, когда чернобыльник развеет его душевную смуту и притупит физическое страдание. Ей надо было многое сказать Масахито. Конусы тлели. Дым густел. Наконец с лица Масахито исчезло напряженное выражение.

— Для нашей семьи наступил критический момент, — объявила госпожа Ниу. — Он требует от всех нас здравомыслия. Даже жертв. — Она замолчала в надежде, что сын сам озвучит страшное предложение.

Напрасно Масахито взирал на нее со злой улыбкой, лихорадочный взгляд жег ей лицо.

Госпожа Ниу с трудом выдавила:

— Видимо... видимо, тебе лучше... воздержаться... кое от чего.

При мысли об этом «кое-чем» она содрогнулась в душе.

Улыбка Масахито стала шире, но веселья или тепла в ней не прибавилось. Он покачал головой:

— Ох, мать. Почему бы тебе хоть раз в жизни не сказать, что ты имеешь в виду? Мы здесь одни. Так давай же. Скажи, что ты от меня хочешь. — Он сложил руки на груди и изобразил предельное внимание. — Итак?

«Он издевается, — горестно подумала госпожа Ниу — точно так же, как в детстве издевался над братьями, сестрами и приятелями». Действительно, Масахито всегда удавалось доводить их до слез или бешенства. Он имел над ними абсолютную власть, ребятня боялась его и выполняла любое пожелание. Однажды девятилетний Масахито стравил между собой сестер, двоих старших братьев и всех детей слуг. Он организовал жестокую игру в сражение при Данно-ура, произошедшее пять столетий назад, в результате которого был положен конец реальной власти императора и установлено военное правление. Игра завершилась ссадинами и ушибами, подчас серьезными, а также разгромом садового павильона. Однако Юкико пыталась остановить драку.

Госпожа Ниу помнила тот ужас, с которым обнаружила ликующего командира среди плачущего окровавленного войска.

— Зачем, Масахито? — крикнула она.

Он, тоже весь в синяках и царапинах, посмотрел ей прямо в глаза. Ни тени угрызений совести.

— Я хотел изменить историю, мать. И я это сделал. Скажи отцу, что сегодня клан Таира разгромил Минамото.

«Скажи отцу». В этих двух словах заключалась истинная причина того, что произошло. Масахито не интересовался историей. С рождения отвергнутый отцом, он искал наказания, потому что оно лучше, чем полное отсутствие внимания.

Госпожа Ниу поняла: мальчику нужна твердая мужская рука. Скрепя сердце отослала сына к отцу в провинцию. Возможно, теперь, когда Масахито начал делать успехи в искусстве владения мечом, они сумеют подружиться, сын вырастет настоящим благородным человеком. Но муж, который стыдился своего ребенка-калеки, не стал им заниматься. Верный слуга прислал ей весточку, что господин Ниу просто-напросто запер Масахито в отдаленной комнате, предоставив ему жить словно зверю в клетке. Грязь, одиночество, объедки с барского стола... Преисполненная чувства вины, госпожа Ниу вернула сына в Эдо. С тех пор она не позволяла мужу наказывать отпрыска, хотя шалости с каждым годом становились все более жестокими. Старалась сама обуздать дикий нрав сына, а если не удавалось, то замаливала последствия выходок, часто очень дорогой ценой.

— Прошу тебя, Масахито, — прошептала госпожа Ниу.

На сей раз она бессильна помочь ему, если только...

— Ты хочешь, мать, чтобы я отказался от удовольствий. Ты думаешь, полиция узнает про меня.

— Масахито...

Насмешливый голос сына хлестал словно плетью:

— Ты хочешь, чтобы я держался подальше от летнего дома в Уэно. Ты хочешь, чтобы я...

— Прекрати! — взвизгнула госпожа Ниу и прижала ладонь ко рту, чтобы не сказать лишнего.

Как она ненавидела его сейчас!

И как любила. Под маской злого озорства Масахито казался еще красивее, чем когда находился в добром расположении духа. Госпожа Ниу пожалела о том, что обожает сына. В противном случае она могла бы контролировать себя, как при посторонних людях, могла бы добиваться цели, как в любой другой обстановке. Сейчас она молила небо даровать ей спокойствие и разум. Только отбросив чувства, она сумеет подчинить сына своей сильной воле, которую, кстати, он унаследовал.

Добившись нужной реакции, Масахито расслабился. Он погладил госпожу Ниу по щеке тыльной стороной ладони и нежно сказал:

— Мать, ты напрасно беспокоишься. Бояться нечего. Полиция обнаружит в окружении Юкико достаточно много подозрительных личностей. Актера, которым она восхищалась. Отвергнутых поклонников. Да и вообще — Нориёси мертв, опасности больше нет. Скоро мы заживем так хорошо, как тебе и не снилось. Поверь мне.

Госпожа Ниу наслаждалась редкостной минутой нежности. Она взяла его руку и крепко сжала. Ей хотелось умолять Масахито прекратить опасные забавы. Сделать это для нее, если уж не для себя. Страх за сына разрывал ей душу. Но она понимала: просьбы лишь разозлят отпрыска и он снова начнет ее мучить.

Она ограничилась тем, что сказала:

— Визит Сано Исиро встревожил меня. Я приняла его потому, что желала познакомиться с ёрики, который ведет дело о смерти Юкико. Теперь я сожалею об этом. Он оказался умным, чуждым условностей и настойчивым человеком. Тебе не стоило в таком тоне говорить с ним. Ты разжег в нем интерес. Кто знает, что ему удастся откопать, если он будет продолжать рыться в наших делах?

— Сано Исиро? Да кто он такой? Просто мелкая сошка. Он не достоин даже того, чтобы о нем думать.

Масахито освободил руку и угрожающе рассмеялся. К нему вернулись напыщенность и безрассудство, чего она боялась больше всего. Горящие глаза засверкали, тело напружинилось. В таком состоянии с ним бесполезно было говорить об осторожности. Он с вожделением ждал смерти, как когда-то наказания.

«Он обрекает себя на мучение и страх, потом отходит и вновь ищет страданий», — скорбно подумала мать.

— Я предприняла меры, чтобы удержать ёрики подальше от нас, — сказала госпожа Ниу, сопротивляясь подступающему ужасу: «Вдруг он умрет? Жизнь станет совсем пустой». — Судья Огю запретил ему вмешиваться. Но и мои возможности ограниченны. Я не хочу вызывать подозрений, прося слишком многого, особенно сейчас, когда тебе нужно затаиться. — «Надеюсь, в голосе не звучат просительные нотки». — Хотя бы на время.

Масахито вздохнул.

— Мать, мне не нужна твоя защита. Я знаю, что делаю, и могу позаботиться о себе сам. Если ёрики Сано станет и дальше создавать проблемы...

Он взял тлеющий чернобыльник и, не обращая внимания на ее протестующий крик, с хохотом раздавил между пальцами. Конус рассыпался в прах и легким дымком осел на пол.

 

Глава 12

Похоронная процессия тянулась по улицам Эдо, направляясь к реке восточнее храма Дзодзё.

Впереди шли одетые в черное самураи, они несли на длинных палках белые фонари, за ними шли мужчины с гроздьями священных лотосов, сделанных из золотой бумаги. Далее монахи в оранжевых кимоно несли паланкин, где восседал настоятель в великолепной шелковой мантии. Остальные монахи размахивали благовонными палочками, звенели колокольчиками, били в барабаны и бросали на дорогу лепестки роз. Вслед за монахами шествовал господин Ниу. Он держал в руках похоронную табличку, походка была напряженной, лицо — мрачным. За ним плыл гроб — маленький белый домик с черепичной крышей, — носильщики облачены в черные одежды с вышитыми фамильными гербами Ниу. Потом шли носильщики с огромной бамбуковой клеткой, где щебетали птицы. Следом тащились монахи, монотонно распевая сутры. Позади шествовала вся семья с вассалами и слугами — мужчины в черном, женщины в белом.

Чуть поотстав, двигались остальные участники процессии: шеренга за шеренгой сотни людей отдавали последние почести дочери великого правителя.

Сано шагал среди них, облаченный в церемониальный наряд — белое шелковое нижнее кимоно, черное шелковое верхнее с вышитыми золотом семейными гербами в виде четырех переплетенных летящих журавлей на спине, груди и полах, свободные черные штаны и черное хаори с накладными плечами. Мечи в знак уважения к усопшей были обернуты в черную ткань. Сано рассчитывал, что костюм поможет ему затеряться в толпе и госпожа Ниу его не заметит.

После ее предупреждения и выговора судьи Огю мысль о новой встрече с семьей Ниу наполняла Сано трепетом. Однако, узнав о связи Нориёси с этой семьей, он чувствовал, что должен еще раз встретиться с сестрой Юкико, Мидори. Возможно, доказательство, о котором она говорила, поможет выяснить личности жертв шантажа и убийцы. Как бывший учитель он знал, что дети часто выдумывают разные истории. Осторожность подсказывала, что необходимо воспринимать все, что Мидори говорит, с долей разумного скепсиса. И тем не менее вероятность того, что у нее в руках ключ к раскрытию убийств, была велика.

Существовали и другие причины, почему Сано хотел улучить момент и побеседовать с ней. Во-первых, Глициния: он должен доказать, что не отказывает Нориёси в правосудии по сословным предрассудкам. Во-вторых, судья: он должен проверить, используют ли Ниу, причастные к убийствам, Огю втемную. Как бы Сано ни относился к Огю, он принадлежал к длинной череде людей, готовых отдать жизнь за своих начальников. Он не мог позволить вовлечь Огю в сомнительные предприятия. Здесь его личные желания совпали с профессиональными обязанностями.

Молодой господин Ниу возглавлял похоронную процессию. Судья Огю находился ближе к передним рядам. Госпожа Ниу шла впереди женщин. Но как найти Мидори среди совершенно одинаковых белых кимоно и шапочек? А найдя, как поговорить с ней наедине?

Процессия миновала ворота, спустилась по каменной лестнице и остановилась на берегу реки. В центре просторной, обсаженной деревьями площади под соломенной крышей, которую поддерживали столбы, располагалась яма, заваленная дровами. Рядом были расставлены столы с закусками и напитками. От жаровен, смешиваясь с запахом благовоний и свежим речным ветерком, поднимался ароматный дым. Участники процессии окружили яму. Сано, воспользовавшись всеобщей перестановкой, протиснулся поближе к женщинам из семьи Ниу.

Носильщики опустили клетку с птицами на землю и открыли. С громким шелестом крыльев и щебетанием птицы взмыли в небо. Их полет символизировал освобождение души от земной оболочки и уход в мир духов. Сано увидел девушку, похожую на Мидори. Когда он пытался поймать ее взгляд, толпа снова передвинулась, и он обнаружил, что стоит на расстоянии вытянутой руки от судьи Огю. Сано поспешно подался назад.

Настоятель начал службу под аккомпанемент колокольчиков и барабанов. Сано, приподнявшись на цыпочки, нашел глазами девушку, которую принял за Мидори. Это была не она. Разочарованный, он опустился на пятки и набрался терпения.

Наконец, более чем через час, носильщики поставили гроб Юкико на уложенные в яме дрова. Господин Ниу поднес факел к поленнице.

Дрова вспыхнули со звуком, похожим на возглас ужаса. Огонь с треском и ревом моментально объял гроб. Повалил черный дым. Через считанные секунды обнажилось сидящее тело Юкико — маленькое, худенькое, спина прямая, голова обрита. Тело невыносимо долго покрывалось пузырями и чернело. Когда кожа на черепе начала обгорать, лицо превратилось в гротескную маску. Шипели выделения из тела, пахло горелым мясом... Ветер относил пепел в сторону реки.

Сано наблюдал за происходящим, испытывая, как всегда на похоронах, печаль по поводу преждевременно оборвавшейся жизни, инстинктивное отвращение к горящему телу и облегчение из-за того, что очистительный огонь делает свое дело. Поскольку Сано не знал Ниу Юкико, он не ощущал горя. Вместо него у Сано возникло острое чувство долга перед духом умершей девушки. Все: и любовь, и ненависть, и счастье, и горе, и боль, и удовольствие — имеет свой конец. Но истина и справедливость, верил Сано, продолжают жить и после смерти.

«Я найду твоего убийцу», — мысленно пообещал он Юкико.

В ожидании, когда огонь поглотит тело, Сано изучал лица присутствующих. Возможно, на одном из них отразится стыд, или радость, или другая эмоция, не соответствующая моменту. Изобличающая убийцу. Увы. В соответствии с погребальной традицией лица были бесстрастны. Госпожа Ниу сохраняла обычное спокойствие, которое сидело на ней как часть наряда. На лице господина Ниу вроде мелькнуло нетерпение, впрочем, оно могло быть плодом воображения Сано или игрой отсвета пламени.

С неожиданно громким треском рухнула крыша над погребальным костром, подняв тучу искр и дыма. Присутствующие подались назад. Сано еле выбрался из тесной толпы. Он обогнул народ и оказался прямо за семейной группой. От женщин Ниу его отделяло пять или шесть рядов. Мидори видно не было. Однако рядом стоял кто-то знакомый.

Хлопчатобумажное кимоно служанки. Заурядное лицо, плоский нос, маленький рот. Если бы не покрасневшие от слез глаза, Сано никогда не узнал бы о-Хису, служанку из имения Ниу.

— О-Хиса, — шепнул он, дернув женщину за рукав. — Где барышня Мидори?

Служанка скользнула по нему пустым взглядом.

Впереди в неприятной близости маячила спина госпожи Ниу.

— Мы встречались два дня назад в доме, — поспешно объяснил он. — Я ёрики Сано... помнишь меня? Я должен переговорить с барышней Мидори. Это очень важно. Где она? Покажи.

Теперь о-Хиса его узнала. Глаза и губы округлились от страха.

— Нет... мне очень жаль... я...

Невнятно бормоча, она сделала движение, словно намеревалась убежать в сторону ворот. Сано загородил дорогу.

— Пожалуйста... — начал он.

О-Хиса нырнула в толпу. Народ заволновался, послышались удивленные и раздраженные голоса.

Сано в смятении наблюдал за переполохом, произведенным о-Хисой: женщины отряхивали пыльные следы на подолах, старик поднимался с земли. Сано собрался спрятаться среди мужчин от греха подальше, и тут на его плечо легла тяжелая длань судьбы в виде руки Эии-тяна. Глуповатое лицо слуги госпожи Ниу было совершенно неподвижным, зато маленькие глазки угрожающе блестели.

— Что все это значит? — раздался надменный женский голос.

Госпожа Ниу собственной персоной приближалась к Сано, величественная и взбешенная. Ее сопровождали три вассала мужа, суровые и решительные. Толпа расступилась. Пение монаха оборвалось. Колокольчики и барабаны смолкли. Лишь огонь продолжал потрескивать как ни в чем не бывало.

Сано оцепенел от страха: что с ним сейчас сделают? Он огляделся по сторонам. Все головы были повернуты к нему, в том числе голова судьи Огю. Сано взмолился, чтобы госпожа Ниу проглотила его имя.

Так она и поступила. Или забыла, как его зовут, или не пожелала известить друзей, что похороны ее дочери сорвал полицейский офицер.

— Я вас однажды предупредила и не стану предупреждать снова. — Сказано было очень тихо. В прекрасных глазах злость и страх. — Эии-тян, выпроводите этого человека.

Резкая боль пронзила руку Сано до самого плеча. Только врожденная осторожность помогла ему не закричать — просто застонать. Только опасение, что судья Огю узнает его (если еще не узнал) заставило прижать подбородок к груди, а не вырваться из тисков. С заломленной под лопатки рукой, почти теряя сознание от боли, Сано поплелся прочь от взволнованной толпы, подгоняемый Эии-тяном. Словно сквозь туман до него долетали слова госпожи Ниу, приносящей извинения собравшимся, и пение монахов, возобновивших службу. Стыд усиливал физическое страдание: Сано, кажется, ощущал, как сотни зевак наслаждаются его унижением.

Добредя до лестницы, то есть отойдя достаточно далеко от траурного места, Сано остановился и изо всей силы ударил пяткой по подъему ступни Эии-тяна, врезал локтем свободной руки в живот. Бугай не пошелохнулся. Сано предполагал, что Эии-тян сделан из плоти и крови. Отнюдь. Тот казался вырубленным из камня: твердого, немого и бесстрастного. Живой истукан чуть ли не на руках начал поднимать Сано по лестнице.

— Погодите, Эии-тян.

Сквозь мрак окутавшей боли Сано увидел молодого господина Ниу, который стоял на верхней ступени — маленький, но гордый.

— Вы не хотите нас оставить в покое. Да, ёрики Сано? — Господин Ниу прислонился к столбу ворот. — Думаю, теперь вы понимаете, что чрезмерное любопытство способно обернуться очень крупными неприятностями. Да? Нет?

Сано, сдерживая очередной крик боли, промолчал. Словно вспомнив нечто пустячное, господин Ниу добавил:

— О, Эии-тян, отпустите его.

Бугай повиновался. Сано, поморщившись, потер плечо и руку. Кажется, ничего не сломано. Злость забурлила в его жилах. Не к Эии-тяну — орудию пытки. К молодому Ниу.

Тот мог раньше остановить слугу, но решил дать Сано помучиться. Садистский огонек в глазах Ниу подтверждал это. Сано захотелось отплатить за оскорбление, швырнуть в ненавистное лицо обвинение и угрозу: «Кто-то из ваших убил Нориёси и Юкико, и я докажу это!» Но он сдержался, вспомнив слова Токугавы Иэясу: «Смотри на гнев как на своего врага».

— Что вам нужно от нас на сей раз? — поинтересовался господин Ниу.

— Я всего лишь хотел выразить уважение вашей семье, — солгал Сано.

Господин Ниу издал пренебрежительный смешок.

— Неужели вы намерены прекратить свое смехотворное расследование по поводу нашей семейной трагедии?

— Если только найду доказательства того, что оно действительно смехотворно.

Хмурая складка на мгновение перерезала лоб господина Ниу. «Испуг или раздражение?» — подумал Сано.

— Разве нужны доказательства?

Явная тревога Ниу обрадовала Сано. Возможно, удастся вынудить сына даймё к опрометчивой откровенности.

— Нориёси был связан, кроме Юкико, еще с одним членом вашей семьи.

К сожалению, господин Ниу обрел самообладание. Проигнорировав вопрос, он сказал Эии-тяну:

— Возвращайтесь назад. Думаю, ёрики Сано без вашей помощи найдет дорогу домой.

Эии-тян зашагал вниз по лестнице.

Господин Ниу обратился к Сано:

— Если окажетесь вблизи нашего имения, милости прошу, однако я не смогу гарантировать вам безопасности. Наши вассалы искоса смотрят на тех, кто покушается на собственность или членов семьи Ниу.

Сано понял: если он опять приблизится к Ниу, его убьют.

— Вижу, вы не так глупы, как кажется. Просто излишне рьяны, — презрительно улыбнулся молодой даймё. — Прощайте, ёрики. Надеюсь, больше не свидимся.

«Надейся, — подумал Сано, глядя вслед господину Ниу: высоко поднятая голова, расправленные плечи. — Надейся. Пока». Унижение бродило в крови как прокисшее вино. Рука опустилась на меч и сжала рукоять изо всей силы. Оскорбительное поведение молодого даймё лишний раз подтвердило уверенность Сано в том, что семья Ниу замешана в убийствах.

Господин Ниу обернулся.

— Кстати! — крикнул он. — На вашем месте я не стал бы тратить время на поиски Мидори. Мать отправила ее в женскую обитель, в храм Каннон в Хаконэ. — Смех со звоном раскатился по лестнице.

Сано видел, как Ниу вернулся к погребальному костру. Пламя опало, дым витал над тлеющими углями. Сано направился к центру города. Досаду сменило пьянящее возбуждение. Пусть он попал в опасную ситуацию, зато выяснил, где Мидори. Предстоит утомительное путешествие на запад по дороге Токайдо — Восточное море, которая соединяет Эдо с имперской столицей Киото. Будет непросто объяснить судье Огю пятидневную отлучку. Ну да ладно! То, что семья внезапно убрала Мидори из Эдо, означает одно — Ниу не хотят раскрытия убийства.

 

Глава 13

Токайдская дорога начиналась от моста Нихонбаси. Одетый в зимнюю дорожную одежду — широкополая круглая плетеная шляпа, тяжелые кимоно, штаны, сандалии с носками и теплый плащ с капюшоном, — Сано ехал верхом на юго-запад, прочь от просыпающегося города. Когда солнце выжгло последние блекло-розовые краски рассвета, показалась Синагава, вторая из пятидесяти трех станций, которыми был отмечен путь от Эдо до Киото.

Широкая песчаная дорога, разделенная насыпью посередине и обсаженная через равные промежутки елями, сузилась и стала взбираться на гору. Само видел впереди много согбенных фигурок, бредущих в сторону Синагавы. Справа местность переходила в заросшие лесом холмы, слева, за рыбацкими хижинами, упиралась в море. Залив кишел небольшими лодками. Крупные суда стояли на глубокой воде, их очертания едва проступали сквозь утреннюю дымку. Птицы, кружась и паря, наполняли высокий голубой купол неба шорохом крыльев и резкими печальными криками. Постоянное шипение прибоя служило им аккомпанементом. Чистый прохладный соленый ветер заряжал Сано энергией, внушая оптимизм и уверенность. Путешествие должно увенчаться успехом. Мидори предоставит доказательство того, что Нориёси и Юкико убили, а может, даже подскажет кто.

— Подождите, ёрики Сано-сан!

Вопль шагах в двадцати сзади развеял счастливое настроение Сано. Раздраженно вздохнув, он натянул поводья. Сияющий Пунэхико подскакал на громадном черном коне. Сано совершенно позабыл о своем спутнике.

Цунэхико сполз с коня.

— Я на минуточку. — Он устремился к елке, на бегу задирая плащ.

Покачав головой, Сано поймал поводья коня Цунэхико. Он пожалел, что взял с собой секретаря.

* * *

Вчера прямо с похорон он поехал к судье Огю. Конечно, не стоило торопиться с просьбой об отпуске. Если Огю видел Сано на церемонии, то разумнее было подождать, пока уляжется начальственный гнев. Но беспокойство толкало Сано в дорогу. Если в ближайшее время не раскрыть преступление, то убийца уйдет от ответственности.

Он ждал у ворот до темноты. Наконец двое носильщиков с паланкином появились из-за угла. Из паланкина вылез судья Огю.

Сано поприветствовал начальника, тот, к его облегчению, ни словом не обмолвился о похоронах.

Сано сказал:

— Досточтимый судья, я должен попросить у вас пятидневный отпуск. Как вам известно, мой отец нездоров. Доктор посоветовал мне совершить паломничество в монастырь в Мисиме, чтобы помолиться о его выздоровлении.

Вынужденная ложь привела к нравственному кризису. Сано, ненавидящий разные уловки, в последние дни беспрерывно юлил и обманывал. Похоже, расследование угрожает не только его карьере, но и принципам, сбивает с Пути воина. Сано убеждал себя, что цель оправдывает средства. Справедливость — для жертв преступника, Глицинии, Мидори и тех, кто любит их, — превыше всего. Но уговоры не помогали. Сано был глубоко несчастен и ничего не мог с этим поделать. В итоге из нескольких вариантов он выбрал историю с паломничеством: она содержала хотя бы долю истины.

Огю задумчиво потер подбородок.

— Паломничество ради отца. Какое прекрасное выражение сыновних чувств! Конечно, я даю вам отпуск, ёрики Сано. Когда вы намерены пуститься в путь?

— Благодарю вас, досточтимый судья. Если вы не против, то завтра утром.

Сано удивился тому, с какой легкостью судья уступил его просьбе. Неужели поверил в его выдумку? Или пользуется возможностью, чтобы отделаться от настырного подчиненного? Или знает о Мидори, но не связывает внезапное паломничество с женской обителью в Хаконэ — следующей станцией после Мисима? Тогда он ошибся, предположив преступный сговор между судьей и семьей Ниу.

— Очень признателен вам за доброту. — Сано поклонился на прощание.

— Вы, конечно, возьмете с собой секретаря?

Сано в смятении открыл рот. Судя по тону вопроса, это было не пожелание, а условие, на котором предоставлялся отпуск.

Вот те на! Мало того, что Цунэхико — плохой наездник, из-за него путешествие растянется дней на десять. А питание, ночлег, место в конюшне, плата за проезд на каждой станции? Расходы возрастут вдвое.

— Я чрезвычайно ценю ваш совет, досточтимый судья, — промямлил Сано, — но дело личного характера, мне не понадобятся услуги секретаря.

Огю движением бровей отмел его возражения.

— Спутник в поездке необходим человеку, который занимает такой пост, как вы, — твердо сказал судья. — О деньгах не беспокойтесь.

И тут Сано понял: Огю посылает Цунэхико в качестве шпиона. Подозрения насчет порядочности судьи вернулись.

— Пройдите, пожалуйста, Сано-сан, — с доброй улыбкой пригласил Огю. — Я выпишу вам два пропуска и выдам командировочные на секретаря. Затем вы заглянете к нему и предупредите о грядущей поездке.

* * *

Когда Цунэхико подбежал к коню, Сано уже поборол раздражение. Юноша поставил ногу в стремя, с усилием подтянулся и, тяжело дыша, лег брюхом на седло.

— Спокойно. — Сано погладил попятившегося коня.

Он крепко держал поводья, пока Цунэхико усаживался.

Наконец свершилось.

— Ты бы поменьше пил.

Выговор нисколько не задел Цунэхико.

— Но, ёрики Сано-сан, езда верхом будит во мне жажду. И голод. — Он приложился к фляге и достал из пухлой седельной сумки мешочек с сушеными сливами. Щеки заходили ходуном. — Ах как здорово, что взяли меня с собой! Большое-пребольшое спасибо вам, ёрики Сано!

Сано покашлял, пряча улыбку. Они тронулись в путь.

Воспоминания о господине Ниу, судье Огю, Пути воина перестали беспокоить Сано. Ему начинала нравиться беспечность Цунэхико, он даже принялся подмурлыкивать, когда юноша запел. Все складывается вполне удачно. Без сомнения, ему удастся утаить от секретаря истинную причину их путешествия и избавиться от его компании при поездке в храм Каннон.

Хотя движение по дороге Токайдо было не таким интенсивным, как весной или летом, у Сано и Цунэхико хватало попутчиков. Они обогнали две тяжело груженные строевым лесом (собственностью правительства) повозки, запряженные быками, и несколько тачек об одном колесе (другие на дорогу не пускали: таким образом Токугава заботились о нераспространении оружия и прочего военного снаряжения). По обочинам брели крестьяне, собирая листья, ветки и конский помет на топливо. Изредка попадался богатый путник, он покачивался в каго — кресле, похожем на корзину, — на плечах у загорелых крепышей в кимоно, из-под которых были видны причудливо татуированные тела и ноги. Разносчики товаров с тюками на спинах семенили вдоль дороги. Группка паломников шла в храм или монастырь, распевая песни и хлопая в ладоши. Попрошайки играли на деревянных дудочках, стараясь привлечь внимание потенциальных благотворителей. Несколько раз Сано и Цунэхико обменялись приветствиями с самураями, те либо ехали неспешно, как и они, либо галопом проносились мимо.

В Синагаве оживленно торговали придорожные трактиры, чайные домики и ресторанчики. Цунэхико восторженными воплями восславил ароматный пейзаж.

— Ну пожалуйста, давайте поедим, ёрики Сано-сан, — заныл он.

— Позже.

Сано всю дорогу наблюдал за безостановочной трапезой секретаря и знал: бедняжке не грозит голодная смерть.

Они перекусят на следующей станции, пока будут отдыхать и кормиться лошади. Сано хотел засветло проехать как можно большее расстояние.

— Слезай.

Они направились к пропускному пункту.

В расположенных поблизости конюшнях предлагались внаем вьючные лошади. Проходя мимо, они услышали пьяный смех. Местные носильщики каго сидели вокруг костра на площадке, окруженной ветхими лачугами, и пили саке в ожидании пассажиров.

Перед окошком пропускного пункта стояли люди. Чиновник регистрировал путников, проверял документы, позволял или запрещал продолжать путь. Они заняли очередь.

Через несколько минут Цунэхико надоело ждать:

— Ну почему так долго?

Сано вышел посмотреть, в чем дело. У окошка стояла седовласая женщина в сопровождении двух мужчин. Чиновник перебирал стопку документов, время от времени задавая женщине вопросы.

— Не понимаю, почему они придираются к пожилому человеку, — сказал Цунэхико, когда Сано поведал ему о причине задержки. — Они не имеют права заставлять нас ждать. Мы ведь торопимся!

Сано едва удержался, чтобы не сказать юноше, дескать, мы выиграли бы больше времени, если бы ты не бегал столь часто к елочке. Вместо того чтобы занудствовать, он решил просветить секретаря:

— Правительство не позволяет даймё тайно вывозить своих жен из Эдо. Если заложники окажутся в безопасности, в провинции, то даймё получат свободу действия и начнут демонстрировать недовольство по поводу налогов и всяких ограничений, введенных сегуном, бунтовать.

Пожилая женщина прошла в караулку, размещенную невдалеке от пропускного пункта. Там чиновница должна была удостовериться в наличии у путешественницы шрамов и отметин, упомянутых в подорожных. Сано оставалось только удивляться тому, как быстро Ниу удалось выправить паспорт для Мидори. Желанные документы требовали огромного количества подписей, на получение их могли уйти месяцы. Ниу, наверное, потратили на взятки целое состояние. Это со всей очевидностью показывало, что у семейства имелись веские основания услать Мидори подальше от Эдо.

Дождавшись своей очереди, Сано предъявил пропуска и заплатил пошлину. Досмотрщики обыскали их седельные сумки на предмет наличия контрабандного золота, иностранных товаров и огнестрельного оружия. Будучи правительственными чиновниками, Сано с Цунэхико без каких-либо затруднений прошли процедуру. Уже приготовившись тронуться в путь, Сано испытал тревожное, неприятное чувство.

Кто-то за ним наблюдал. Он физически ощутил на себе взгляд, со злой настойчивостью сверливший ему спину.

Сано притворился, будто проверяет крепление седельной сумки. Быстро обернулся. Самураи, крестьяне, паломники... На лицах людей, посматривавших на него, не было ничего, кроме обычного интереса. Он не увидел никого знакомого.

— Чего мы ждем, ёрики Сано-сан? — Цунэхико был уже в седле. — Что-нибудь случилось?

— Нет. — Сано не хотелось беспокоить Цунэхико. Он взобрался на лошадь и еще раз огляделся. Правительственные шпионы следили за всеми передвижениями вдоль дороги Токайдо. Наверное, один от нечего делать понаблюдал за ним. Вот и все.

Но тревога не покидала Сано. Пока они ехали к следующей станции в Кавасаки, он поймал себя на том, что все чаще оглядывается назад. Не те ли три самурая следят за ним? Не тот ли разносчик товаров? Дорога зазмеилась через небольшой лесок. На какое-то время они оказались одни. Цунэхико снова пошел оправиться.

Сано смотрел на вершины сосен. Ветви образовывали полог. «Прекрасное место для солдат, чтобы укрыться от стрел и пуль неприятеля, — думал Сано. — И столь же удобное для засады злоумышленников». Каждый год бессчетное число путников на Токайдо становились жертвами грабителей и убийц.

За спиной раздался цокот копыт. Сано оглянулся, ожидая появления всадника. Цокот смолк. Утро было тихим, если не считать пения птиц и шелеста деревьев. Однако Сано нервничал. Тишина казалась зловещей из-за ощущения слежки. Сано положил руку на меч. Позвать: «Кто там?» — или поехать за поворот дороги и посмотреть, в чем дело? Нет. Повстречаться с неизвестным противником в безлюдном месте Сано не имел ни малейшей охоты.

— Поторопись, Цунэхико! — крикнул он.

Сано перевел дух только тогда, когда они выехали из леса на простор. Впрочем, радоваться ему пришлось недолго. Обнаружилось серьезное препятствие: река Тама. Несколько пловцов переправляли лошадей вброд через спокойную, искрящуюся на солнце воду. Товарищи ждали их на каменистом берегу. Гребцы помогали пассажирам рассаживаться в широких деревянных лодках. Ох уж эти Токуга-ва и их эффективная тактика поддержания мира! Дабы помешать передвижению войск по Токайдо, они велели уничтожить почти все мосты.

Спеша побыстрее покинуть опасное место, Сано заплатил столько, сколько лодочник запросил, и помог Цунэхико развьючить лошадей. Он заставил секретаря поспешно сесть в лодку, побросал туда сумки и запрыгнул сам. Паромщик греб с возмутительной медлительностью, два пловца, аккуратно обходя камни и ямы, переводили на другой берег их лошадей.

Цунэхико сунул руку в воду и тут же отдернул.

— Ой, холодная! — воскликнул он. И к пловцам: — Как вы переносите такой ужас?

Пловцы рассмеялись, загорелые лица были почти скрыты за мордами лошадей.

— Мы крепкие ребята! — ответил один пловец.

Сано слушал вполуха. Он все косил глазом в сторону удаляющегося берега. Ощущение опасности нарастало.

* * *

Наблюдатель, стоя за сосной, смотрел на реку. Паром увозил Сано Исиро на противоположный берег. Ёрики непрерывно оглядывается. Явно понимает, что за ним следят. Возможно, заметил это у пропускного пункта, но уж наверняка — в лесу, когда наблюдатель едва не выдал себя. «Оплошал, конечно, не учел слабый мочевой пузырь мальчишки», — с досадой подумал наблюдатель.

Он был уверен, что является великолепным шпионом. У него имелся богатый опыт маскировки и слежки. Унылого оливкового цвета шляпа и плащ сначала позволили ему раствориться в толпе, а теперь делали его невидимым на местности. А еще он знал, как скрывать чувства и намерения. Люди, в том числе и Сано, смотрели сквозь него, в упор не замечали. Ничего страшного, что ёрики насторожился. Беспокойство будет изнурять его. К тому времени, когда наступит пора нанести удар, он станет совсем тепленьким.

Запах леса и воды напомнил наблюдателю ту ночь, когда он сбросил тела в реку. Какое счастье — его больше не мучают кошмары. Теперь он не вскакивает с постели мокрый от пота, с колотящимся сердцем, не видит во сне, как его арестовывают, пытают и казнят.

С новым делом он справится так же удачно, как и с предыдущим. Единственное, что его слегка волновало, — это молодой самурай, который едет вместе с Сано. Наблюдатель не любил сюрпризов. Впрочем, в присутствии мальчишки есть свои плюсы. Сано едет медленнее, чем хотел. Наблюдатель может держаться в отдалении и догонять его на станциях. Кроме того, мальчишка рассеивает внимание Сано, делает его, ёрики, менее осторожным.

Сано и Цунэхико причалили к берегу и принялись выгружать вещи. Пловцы вывели лошадей на сушу. Наблюдатель подождал, пока объекты оботрут и навьючат лошадей, сядут верхом и скроются из виду, и свистом подозвал коня. Животное, ждавшее на дороге, послушно прибежало на зов. Наблюдатель спустился к реке и переправился на другой берег.

Он не спешил. Никуда Сано от него не денется.

 

Глава 14

Закат окрасил небо ярким, с фиолетовыми прожилками золотом. Деревушка Тоцука была шестой станцией на Токайдо, здесь обычно ночевали путники, покинувшие Эдо ранним утром. Однако Сано собирался ехать дальше. Он надеялся измотать преследователя, если таковой существует. Ночь быстро подступала. Сано и Цунэхико продрогли, устали и проголодались. Лошади тоже нуждались в тепле, отдыхе и кормежке.

Сано натянул поводья.

Цунэхико, помрачневший и притихший от усталости, разулыбался.

— Очень хорошо, ёрики Сано-сан, — одобрил он начальника и облегченно вздохнул.

Крытые соломой трактиры, рестораны, чайные домики и магазины Тацука теснились вдоль дороги. Фонарики над входами весело мигали. У каждой двери стояли симпатичные «официантки» — не признаваемые властью деревенские проститутки — и заговаривали с путниками. Продавцы лекарств торговали мазями и эликсирами. Группа паломников толклась возле магазина религиозной утвари. Песни и музыка летели из-за заборов: постояльцы трактиров уже приступили к вечеринкам. Дома крестьян ютились среди деревьев в стороне от торгового квартала.

Сано и Цунэхико миновали величественные, похожие на храмы постройки, зарезервированные для даймё и придворных чинов. В центре городка они нашли небольшой трактир, дверь которого выходила прямо на улицу. На висячих цилиндрических светильниках оранжевого цвета красовалось название «Рёкан Горобэй». Рекламные надписи обещали ночлег и стол по низким ценам. Домик казался аккуратным и ухоженным. Пол в прихожей чисто выскоблен. У задней стены алтарь в честь Дзидзо, покровителя путешественников и детей. Упитанный божок стоял на подставке в окружении рисовых пирожных, чашек с саке и зажженных масляных светильников.

— Годится, — решил Сано.

Прежде чем войти, он оглянулся. Знакомые бесхитростные лица попутчиков заставили его застыдиться. «Воображение разыгралось», — подумал он и переступил порог.

— Добро пожаловать, добро пожаловать! — Улыбающийся хозяин быстро вышел навстречу из жилой половины дома и поклонился. Приземистый, лысый и полный, он был похож на Дзидзо. — Благодарю вас за то, что выбрали мой ничтожный трактир. Меня зовут Горобэй. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы ваше пребывание здесь было приятным.

Он принес им подписать регистрационной лист и позвал конюха, чтобы тот занялся их лошадьми. Затем, позаимствовав светильник у божка, повел Сано и Цунэхико в кладовку, где они оставили свои вещи, кроме тех, что могли понадобиться. Цунэхико повесил мечи на вешалку рядом с мечами остальных гостей, а Сано заколебался, держа руку на ножнах. Вдруг преследователь объявится ночью?

— Не беспокойтесь о своем оружии, господин, — сказал трактирщик. — Здесь оно будет в полной сохранности. У «Рёкан Горобэй» есть ночной сторож.

— Это никак не связано с вашим заведением, мне просто хотелось бы оставить меч при себе, — сказал ему Сано.

— Как вам угодно, господин.

Через очень красивый сад они вышли к жилым помещениям. Поднявшись по ступеням небольшой веранды, хозяин открыл дверь. Комната на двоих. Циновки-татами, жаровня, стенной шкаф для постельного белья и личных вещей. Горобэй разжег жаровню и запалил лампы, которые стояли рядом с ней, улыбнулся и поклонился.

— Надеюсь, это бедное жилище устроит вас, господа. Ванная комната и туалет вон там. — Он показал рукой направление. — Если вам что-нибудь понадобится, дайте, пожалуйста, мне знать. — Поклонившись еще раз и взяв светильник, он торопливо вышел: из прихожей доносились голоса очередных посетителей.

Приняв ванну и переодевшись в удобное кимоно, Сано успокоился в теплой уютной комнате. Опасность показалась далекой, нереальной.

— Я голоден, — объявил Цунэхико и, отдуваясь, устроился на коленях возле жаровни. — Когда будем есть?

Словно в ответ на его вопрос дверь отодвинулась. На коленях вползла служанка. Она поклонилась и передала им подносы. Порции рыбы, риса, овощей и супа внушали уважение. Сано, уставший изучать лица окружающих, порадовался тому, что в трактирах нет общих столовых, гости едят в своих комнатах. Служанка налила чаю и саке и удалилась.

— Совсем неплохо, — констатировал с набитым ртом Цунэхико.

Сано согласно кивнул. Рис благоухает специями, овощи и суп приправлены прекрасным соусом. Похоже, в «Рёкан Горобэй» уплаченные деньги отрабатывают на совесть. Надо не забыть оставить хорошие чаевые. Узел тревоги в душе ослаб, уступив место сильному голоду. Сано съел почти столько же, сколько Цунэхико, оставив для огорченного секретаря лишь порцию моченой редьки.

— Как шумно, — заметил Цунэхико, когда они допивали остатки саке. — Что они там делают?

Он потянулся, чтобы отодвинуть панель окна.

— Не нужно... — Сано взмахнул рукой, пытаясь остановить его.

Цунэхико удивленно обернулся:

— Почему?

Сано опустил руку.

— Нет, ничего. — Ему не хотелось обнаруживать место пребывания, но устоять перед соблазном выглянуть наружу было трудно: может, на этот раз удастся увидеть того, кто за ними следит. — Открывай.

Смех и музыка ворвались в комнату вместе с холодным воздухом. Сано посмотрел на соседние окна. В одном номере веселилась компания самураев. Женщина в ярком кимоно, вероятно, «официантка», играла на самисэне. Какой-то самурай принял шутовскую позу и фальшиво запел. Приятели покатились от хохота. В другом номере два монаха, растягивая слова, читали сутры. В третьем... Сано перевел взгляд. Может, преследователь прячется в саду? Или остановился в трактире неподалеку, готовый утром пуститься по его следу? А может, бродит в потемках за деревней?

Цунэхико зевнул:

— Как я устал.

Сано тоже зевнул. Потребность во сне одолевала страх. Когда появилась служанка, чтобы забрать подносы, Сано попросил ее разложить постели. Та быстро справилась с делом и удалилась. Сано взял меч и надел плащ.

— Пойду подышу свежим воздухом.

«И удостоверюсь, что нам ничто не угрожает», — добавил Сано про себя.

Он обошел двор, затихающий по мере того, как вечеринки заканчивались и гости укладывались спать. Выглянул на опустевшую улицу. У некоторых трактиров и чайных домиков до сих пор горели фонари. Его поприветствовал ночной сторож, молодая копия Горобэя, похоже, сын. «Может, слежка мне только чудится? — подумал Сано. — Или усталость притупила бдительность?»

Он вернулся в номер, запер дверь и окна. Хмуро глянул на хлипкие деревянные защелки. Цунэхико спал, натянув одеяло до кончика носа. Обычное сопение превратилось в размеренное похрапывание. Сано разделся, погасил лампы, лег на матрас и закутался в одеяло. Пока сон потихоньку не сморил его Сано прислушивался к трещотке ночного сторожа, которая словно говорила: «Все спокойно». Рядом с постелью лежал меч. Последним осознанным усилием Сано вынул руку из-под одеяла и извлек длинный клинок из ножен.

* * *

В саду «Рёкан Горобэй» наблюдатель притаился за разлапистой сосной. Близилась полночь, лампы в номерах погасли. Кусты и строения чернели по сравнению с гравийными дорожками, тускло отражавшими лунный свет. Ветер раскачивал потушенные бумажные фонари и голые ветви деревьев.

На дорожке раздался хруст шагов, зажелтело пятно света. Возник ночной сторож, через левую руку у него болтался фонарь, в правой руке была зажата трещотка, на поясе висела увесистая деревянная дубинка. Сторож совершал обход, который начался, едва зашло солнце.

Изо рта сторожа поднимались облачка пара. Наблюдатель задержал дыхание. На всякий случай. Вряд ли сторож его заметит: этот круглолицый человек в соломенной шляпе проверял сад через два обхода на третий. Как наблюдатель и предполагал, сторож остановился на краю сада, развернулся и направился к воротам, ведущим на улицу. Наблюдатель ровно задышал. Через минуту пятно света снова замаячило на дорожке.

На сей раз сторож вызвал у наблюдателя прилив гнева. Этот жалкий человек со своей пунктуальностью просто маньяк! Он мешает подобраться к Сано. Что, если не удастся быстро вскрыть дверь? Он заметит нарушителя спокойствия и поднимет трещоткой тревогу. Вся деревня слетится сюда, словно полчище демонов!

Наблюдатель попытался убедить себя подождать до завтра. Куда там! Упрямое желание закончить работу сейчас, нынче ночью, пригвоздило его к месту.

Сторож остановился на краю сада и двинулся в сторону ворот. Незнакомец вышел из-за сосны.

Пальцы сомкнулись вокруг шеи и углубились в мягкую теплую плоть.

Сторож, вскрикнув, выпустил из рук фонарь и трещотку, вцепился в пальцы мужчины, отчаянно стараясь разорвать хватку, задергался.

Наблюдатель в напряжении стиснул зубы. Он почти не ощущал боли от ногтей сторожа, вонзившихся в кожу. Скоро сопротивление стало ослабевать. Сторож уронил руки вдоль тела, дернулся и обмяк. Человек разжал пальцы. Безжизненное тело упало на землю. Наблюдатель спрятал труп в кустах и погасил фонарь.

Больше никто не стоит у него на пути.

С ощущением абсолютной власти мужчина пошел через сад к номеру Сано.

* * *

Он снова шагал по вонючим тюремным коридорам. Только вел его не эта, а судья Огю, облаченный в парадные одежды.

Огю остановился в конце коридора и распахнул дверь.

— Идите, ёрики Сано. — Высокий скрипучий голос почти потонул в воплях и стонах заключенных. — Идите и разделите судьбу тех, кто не слушается приказов и не выполняет своих обязанностей!

Сано не хотел идти. Он боялся узнать, что лежит за этой дверью. Но невидимая сила толкала его вперед. Почти плача, он упал на колени перед судьей и простер руки.

— Прошу вас... Не надо...

Огю засмеялся:

— Ну и где ваша самурайская отвага, ёрики Сано?

Сильным пинком он послал Сано в дверь, и тот оказался на четвереньках внутри комнаты. Сано закричал — сначала от изумления, потом от ужаса.

Посреди комнаты стоял стол. Около него Мура и доктор Ито. Мура держит длинное лезвие, нижняя часть лица обмотана белой тряпкой.

Доктор Ито призывно махнул рукой, и тут Сано заметил, что стол пуст. Ждет. Его.

— Нет! — закричал Сано.

* * *

Соломенные сандалии не издавали ни звука в отличие от половиц, которые покряхтывали при каждом шаге. Наблюдатель подошел к номеру Сано. Тронул дверь. Заперта. Он вынул из-за пояса кинжал. Просунул между дверью и косяком, надавил на щеколду. Она поддалась со скрипом. Наблюдатель перепугался так, что чуть не выронил кинжал. Застыл, прислушался.

Из номера доносилось лишь мерное похрапывание. Наблюдатель медленно отодвинул дверь. Комнату залил лунный свет.

Сейчас...

* * *

Сано услышал громкое бульканье. Мура, доктор Ито, жуткий стол исчезли. Вместо них появился кто-то, неуклонно идущий к Сано. Исиро инстинктивно схватил меч, вскочил на ноги и рубанул перед собой. Кто-то отшатнулся и пулей вылетел из комнаты.

Сано потряс головой. Приснится же такое! Тюрьма, судья Огю, морг, незваный гость... Ему понадобилась целая минута, чтобы окончательно прийти в себя, осознать, где он находится, и оглядеть номер. Все как будто в порядке, страх должен отступить. Однако Сано испытывал пугающую уверенность, что мир вокруг изменился. Каждый нерв тревожно вибрировал.

Запах, стойкий сладковатый запах. У Сано запершило в горле, и он чихнул. Звук разорвал тишину. Сано понял, чего ему не хватает.

Похрапывания секретаря.

— Цунэхико?

Наклонившись, он коснулся юноши. И сразу отдернул руку. Одеяло было мокрым, теплым и липким. Сано уронил меч и рухнул на колени. Дрожащими руками отвернул одеяло.

От потрясения у него на миг остановилось сердце.

Цунэхико лежал на матрасе лицом вверх. Из глубокой раны на горле текла кровь.

 

Глава 15

«Так вот откуда бульканье», — подумал Сано.

Он стащил с себя кимоно, прижал к страшной ране и похлопал юношу по щекам в безумной надежде оживить. Он знал, что Цунэхико умер. Он определил это с первого взгляда.

Теперь Сано понял, что незваный гость ему не приснился. Он схватил меч и ринулся к двери, непроизвольно отметив в уме, что она открыта. Убийца — уж не таинственный ли преследователь? — не уйдет! Жуткая жажда мести горела в душе Сано, он раньше и не подозревал, что способен на такое. Он хотел кровью отплатить за кровь. Он хотел обрушить на голову убийцы весь гнев богов. Босиком, в одной набедренной повязке, с поднятым мечом, он обежал вокруг трактира.

— Стой! Убийца! — кричал он.

Словно отвечая ему, со стороны деревни взорвался и затих перестук копыт.

— Стой! Убийца!

В окнах стали зажигаться огни. Сано услышал, как гости беспокойно засуетились в номерах, встревоженные голоса загудели: «В чем дело? Кто кричит? Где ночной сторож?» Сано опомнился: «Действительно, что со сторожем? Если он не смог предотвратить нападение, то хотя бы теперь должен трещоткой поднять на ноги стражников на пропускном пункте и деревенскую полицию».

Сано помчался к воротам, оттуда в сад. Вдруг нога что-то задела. Сано споткнулся и упал. Против ожидания он не ушибся, а ткнулся в мягкий куль. Кто-то подбежал с фонарем и закричал:

— Дзихэй! Сыночек!

Сано оглянулся и увидел рыдающую пожилую женщину. Тогда он посмотрел на куль.

Выпученные остекленевшие глаза младшего Горобэя заставили его отпрянуть и вскочить на ноги. «Задушен, — мелькнула мысль. — Тем же, кто убил Цунэхико». Сано зажмурился и оцепенел от ужаса. Рыдания женщины звучали словно отзвук его собственной муки. Услышав топот и мужскую речь, он открыл глаза. Вокруг него столпились соседи по ночлегу.

— Побудьте с ней, — приказал он монахам, указав на мать сторожа. — За мной! — крикнул самураям.

Не дожидаясь ответа, Сано кинулся к конюшне. Самураи, разомлевшие от спокойной жизни, а особенно от ночной пирушки, тем не менее последовали за ним, полураздетые, сжимая мечи, пыхтя и тряся животами.

Сано с помощниками безрезультатно прочесал окрестности. Убийца растаял в ночи.

* * *

Несколько часов прошли как в бреду. Сано сообщил Горобэю, что, кроме его сына, убит постоялец. Доложил о преступлениях стражникам, те вызвали деревенскую полицию, старейшин и старосту. В «Рёкан Горобэй» набилась целая толпа желающих посмотреть на тела убитых.

— Вы уверены, что он мертв? — все время спрашивал староста, склоняясь над трупом Цунэхико.

Сано знал: смерть знатного путешественника сулит деревне, где расположен пропускной пункт, серьезные проблемы и расходы. Это и отчет перед центральной дорожной администрацией в Эдо, и проведение расследования, и оповещение ближайших родственников, и организация кремации тела или его транспортировка домой. Тем не менее идиотский вопрос заставил Сано сорваться.

— Да, идиот! Конечно же! Он мертв! Даже не думай посадить его в каго и отправить на следующую станцию. Он умер здесь. Только здесь!

Староста уставился на него, открыв рот. Нахмурился.

— Откуда нам знать, что это не вы сами его убили?

— Это не убийство с целью ограбления, — монотонно сообщил старейшина, открывая шкаф и извлекая содержимое. — Деньги на месте. — Он потряс кошельками Сано и Цунэхико.

Сано уже приходило в голову, что власти могут заподозрить его в совершении убийств. И он сказал:

— Взгляните на мое оружие... Там нет крови. Да и вообще. Зачем мне убивать секретаря в нашей общей комнате, а потом поднимать тревогу? Зачем душить сторожа и взламывать собственную дверь?

То ли аргументы Сано, то ли его должность убедили присутствующих, Сано больше не обвиняли в убийстве.

— Чтобы поймать преступника, нужно отправить поисковую партию в обе стороны дороги. Немедленно. Иначе он улизнет, — предположил Сано.

Перспектива не вызвала восторга. Старейшины заявили, что лучше дождаться рассвета, в темноте, дескать, поиски бесполезны. Полиция согласилась, что лучше искать по свежим следам, но усомнилась в целесообразности беспокоить важных гостей в придорожных трактирах. Староста от смущения всплеснул руками. Молодой человек, недавно перенявший должность у отца, он никогда прежде не имел дела с убийством. В конце концов он объявил, что лучше отложить решение вопроса, дабы хорошенько оный обдумать.

— Тогда позвольте мне организовать погоню, — взмолился Сано. — Я беру на себя всю полноту ответственности за беспокойство.

И это предложение было отклонено. Сано — чиновник из Эдо, его полномочия не распространяются на Тоцуку. Как и всякий человек, у которого погиб спутник, он останется в трактире (стражник проследит), продиктует заявление и подпишет множество документов. Утром ему необходимо прийти на допрос, организовать кремацию тела Цунэхико и пообещать доставить пепел семье юноши.

Наконец Сано оставили в покое. Горобэй поместил его в запасной комнате, которую поспешно приготовила плачущая служанка.

Сано попробовал уснуть, но не смог. Он встал на колени перед окном. Печаль, злость, ужас, до сих пор сдерживаемые, нахлынули с удесятеренной силой. Хотя в комнате было тепло, его охватила жестокая дрожь. Половицы вздрагивали вместе с ним. Сано сжал челюсти и напряг мышцы, чтобы справиться с ознобом. Через несколько минут, показавшихся вечностью, дрожь утихла, тело стало слабым и опустошенным, зато мозг заработал, как никогда, четко.

Цунэхико убил человек, который следил за Сано. Убил по ошибке. Сано, а не Цунэхико, должен был стать жертвой. Лишь счастливое пробуждение и быстрая реакция спасли его от ножа. Зачем понадобилось убивать Сано? Только для того, чтобы остановить расследование. Кому это выгодно? В первую очередь семейству Ниу, все ниточки ведут к нему. Но нельзя сбрасывать со счетов и Кикунодзё с его умом и талантом перевоплощения, Райдэна с его мощью и склонностью к насилию, даже судью Огю с его странной позицией.

Испытывая горькое удовлетворение, Сано подвел итог. Последним неоспоримым доказательством того, что Нориёси и Юкико были убиты, является покушение на его собственную жизнь. Однако это удовлетворение, как и любое в связи с достижением цели, меркло перед чувством вины по поводу смерти Цунэхико.

Он не имел права подвергать Цунэхико опасности. Ему следовало рассказать юноше об истинной цели поездки. Он должен был распознать угрозу, исходящую от неизвестного наблюдателя, и предупредить Цунэхико, как-то защитить его. А самое главное — ему вообще не надо было никуда ехать. Судья Огю приказал бросить расследование, и он обязан был подчиниться. Нельзя сваливать вину на Огю, дескать, зачем послал Цунэхико. Кровь юноши на руках у Сано.

Исиро понял, что никогда всерьез не собирался отказываться от расследования. Та часть души, которая жаждала истины, всегда знала, что он не остановится. Сано принялся обдумывать линию поведения. Истина оказалась чересчур дорогой. Нельзя платить за нее чужими жизнями.

Жажда мести снова вспыхнула в Сано. Честь требовала удовлетворения, душа — облегчения от печали и стыда.

Сано потянулся к поясу. Медленно вынул из ножен длинный меч и, взяв обеими руками, направил перед собой.

Он простоял в таком положении, совершенно неподвижный, до самого утра.

 

Глава 16

Фудзисава, Хирацука, Оисо, Одавара. Названия пропускных пунктов слились в единое целое, как и воспоминания о городках и лесах, горах и долинах, речных и морских побережьях, жилых домах и храмах. Дойдя почти до изнеможения, серым днем через двое суток после отъезда из Тацуки он оказался вблизи Хаконэ, на самом трудном и опасном отрезке Токайдского тракта. Гористая местность, крутая, неровная тропка между высоких кедров. Сано спешился и продолжил путь пешком. Вскоре он вспотел, несмотря на влажный, пробирающий до костей холод. Появились одышка, головокружение.

У Сано начались галлюцинации. Камешки, вылетавшие из-под ног, казались валунами, журчащие ручейки — ревущими водопадами, пар из расщелин — дыханием дракона, живущего под горой Фудзи, встречные, вежливо кланяющиеся крестьяне — призраками, а путешественники из числа тех, кто наводняет Хаконэ летом, чтобы насладиться лечебными свойствами прохладного воздуха, ибо зимой он вреден, — бандитами. Сано шел с обнаженным мечом, готовый мгновенно отразить нападение.

Однажды ему почудилось, что за кедром прячется наблюдатель. Он остановился и крикнул:

— Я здесь! Выходи и возьми меня, я вызываю тебя!

Услышав свой голос, повторенный горным эхом, Сано понял, что сходит с ума, и постарался взять себя в руки.

Наконец он добрался до деревни. Сотня с небольшим домов лепились по краю тракта, огибающего юго-восточный берег озера Аси. Усеянное рыбачьими лодками озеро отражало свинцовое небо и высокие, поросшие лесом горы, некоторые с почти отвесными склонами. Над горами смутно белела снежная шапка Фудзи.

Шагая к пропускному пункту, Сано чувствовал громадное облегчение. Скоро он сможет отдохнуть в чистом уютном номере трактира, получить еду для желудка и горячую ванну для ноющих мышц. Однако на пропускном пункте его поджидало препятствие. Хаконэ славилась сердитым нравом дюжих стражников. Положение деревни: с одной стороны — горы, с другой — озеро, делало ее естественной ловушкой, используемой людьми сегуна для отлова подозрительных путников, особенно тех самураев, которые не относились к числу верных союзников клана Токугава. Около укрепленных ворот перед Сано выросли двадцать стражников в полном боевом облачении.

— Пойдемте со мной, — сказал один.

В караулке Сано битый час допрашивали три чиновника в кимоно, расшитых гербами Токугава.

— Из какой вы семьи? Откуда вы родом? Куда направляетесь? Какова цель вашего путешествия? Кто ваш господин? Чем вы занимаетесь? Кто ваш непосредственный начальник?

Сано страстно мечтал отдохнуть и поесть, но ссора с чиновниками была непозволительной роскошью: его могли задержать на полдня — или даже неделю.

— Сано Исиро из Эдо, сын Сано Сутаро, учителя боевых искусств, прежде отец состоял на службе у правителя Кии из провинции Такамацу, — вежливо доложил он.

Через открытую дверь было видно, как в соседней комнате чиновники выворачивают на пол содержимое его седельных сумок. Кто-то обыскивал одежду, кто-то изучал дорожный пропуск.

— Я ёрики под началом Огю Бандзана, судьи Северного Эдо. Совершаю паломничество в Мисиму.

Он думал, что чиновники спросят, кого именно и зачем он собирается навестить в Мисима. В их работу входило вынюхивать, не плетется ли заговор против правительства. К его удивлению, чиновники утратили всякий интерес к цели поездки и сосредоточились на имени.

— Ёрики Сано Исиро из Эдо, — сказал главный, — не замешаны ли вы в убийствах, совершенных позавчера в Тацука?

Сано потрясла скорость, с которой шпионская сеть разносит новости по Токайдо. Он удовлетворил любознательность, подозревая, что ответы на большинство вопросов им известны. После тщательного повторения позавчерашнего допроса его отпустили.

Храм Каннон располагался высоко в горах за Хаконэ. Сано оставил лошадь и кладь в трактире и отправился в путь пешком. Тропинка вилась и петляла. Кедры вплотную подступали к ней. Грузные темно-зеленые ветви закрывали обзор на каждом повороте. Снег и лед выбелили землю. Сано подобрал корягу и пошел, опираясь на нее как на посох. «Должно быть, Ниу послали слуг, чтобы помочь Мидори в пути, однако дорога для нее, наверное, была не из легких», — мельком подумал он. Чем круче забиралась тропинка, тем сильнее дул ветер, крепчал мороз и увеличивалась влажность. Капли ледяной воды хлестали по лицу. Сано казалось, что он уже в облаках. Сердце колотилось от напряжения, легкие с трудом насыщали кровь кислородом.

Однако решимость поймать убийцу и отомстить за смерть Цунэхико гнала Сано вперед. Он надеялся, что встреча в храме Каннон оправдает путешествие. Остановившись передохнуть, он увидел, что деревня, озеро и горы под ним покрыты легкой пеленой тумана. У Сано закружилась голова, и он оперся на посох. Отдышавшись, продолжил опасный подъем.

Именно в тот момент, когда силы были на исходе, он вышел на поляну и увидел храм.

Вход обозначали ворота — двойная черепичная крыша на четырех мощных столбах. Сано миновал эти ворота, затем такие же, но поменьше и очутился на земляном дворике, уставленном незажженными каменными светильниками. Справа главный павильон, квадратный и неприступный, на высоком каменном основании. Слева пагода и деревянная клеть с колоколом. Каменные скульптуры вокруг кладбища. Павильон для проповедей, хранилище сутр и склады на уступах за двориком. Выше в гору длинное приземистое здание на деревянных опорах, надо полагать, женская обитель.

Хотя за время существования храм, похоже, периодически ремонтировали, лишь пятиярусная пагода была восстановлена в первоначальном виде — побеленные стены, крыша под новой серо-голубой черепицей, свежая краска на деревянных деталях: зеленая на средниках окон, красная и желтая на изящных переплетениях оконечностей крыши — традиционно китайские тона. Колокольчики, опоясывающие высокий бронзовый шпиль пагоды, позванивали на ветру. Однако другие здания являли признаки запустения. Мох и лишайник покрывали стены. Деревянные балки, двери, решетки окон облезли и потрескались. Крыши растеряли черепицу. Ни монахов, ни паломников, ни монашек. Храм, казалось, вымер.

Сано поднялся по ступеням к главному павильону и толкнул массивную дверь. Дверь со скрипом отворилась. Он помедлил, разулся и вошел. У задней стены зала на цветке лотоса величественно восседал огромный Будда. Время сделало многорукую бронзовую статую зеленовато-черной. Вокруг меньшие по размеру раскрашенные деревянные цари-хранители грозили врагам кулаками и копьями. Сотни зажженных масляных светильников и тлеющих благовонных палочек словно оживляли божества неверным, мерцающим светом. За многие годы огонь и дым вычернили балки. На выцветших фресках едва проступали красно-коричневые изображения Будды в окружении дворцов и гор. В дальнем левом углу скромно ютилась выполненная в человеческий рост позолоченная деревянная статуя богини Каннон, Гуань-Инь, китайская богиня милосердия, Бодисаттва, пожертвовавшая собой ради спасения людских душ. Ее украшали корона в драгоценных камнях и пылающий нимб.

Сано опустил монетку в ящичек для пожертвований на подставке возле алтаря, закрыл глаза и склонил лицо над соединенными ладонями, мысленно произнося молитву за здоровье отца, за дух Цунэхико, за окончание печалей Глицинии и успех своей миссии.

Шорох одежды привлек внимание Сано. Он обернулся и увидел стройную монахиню в платке и длинном черном кимоно. На вид ей можно было дать от тридцати до шестидесяти лет. Бледное суровое лицо и высокий лоб. Длинные пальцы, перебирающие четки на поясе. Монахиня подошла и встала рядом с Сано.

— Добро пожаловать, благородный паломник. Я настоятельница храма Каннон. Буду рада рассказать вам об истории храма. Храм построен в эпоху Хэйань, примерно восемьсот лет назад...

Заунывный тон свидетельствовал о том, что она много раз произносила эту речь, избыток вежливости — что, подобно всем иерархам дзен-буддизма, стремилась заручиться расположением сословия воинов — самураи поддерживали буддийские храмы.

— ...В настоящее время храм является пристанищем для двадцати женщин, отказавшихся от мирской суеты во имя духовного просветления. Если вы пройдете со мной, я расскажу вам о реликвиях храма.

Сано поклонился.

— Простите, настоятельница, но я здесь не как паломник. Я приехал, чтобы повидаться с одной из ваших послушниц, барышней Ниу Мидори. — Он назвал себя. — Прошу прощения за вторжение, но дело крайне важное.

— Боюсь, ваше желание невыполнимо. — Голос настоятельницы утратил свою заученность и любезность. — Как я уже говорила, наши воспитанницы отринули мир и его заботы. Они отказались от посторонних контактов. А новоприбывшие послушницы в особенности соблюдают строжайшее затворничество. Вы не можете видеть барышню Мидори ни сейчас, ни когда-либо еще. Мне очень жаль, что вы напрасно проделали долгий путь.

Приговор окончателен и обжалованию не подлежит. Его выпроваживают. И так невеселое настроение Сано ухудшилось.

— Прошу вас, настоятельница, — промямлил он. — Обещаю, разговор будет коротким. Я никоим образом не нарушу ее благочиния. — «Может, она получила указание от госпожи Ниу? Правда, по лицу это было незаметно». — Мне очень нужно поговорить с Мидори наедине. — Помолчав, он добавил: — Да, чуть не забыл. Я бы хотел сделать храму Каннон маленький подарок.

Подкуп не подействовал. Настоятельница дважды хлопнула в ладони. Дверь отворилась. В зал вошли два монаха в оранжевых кимоно: высокие, мускулистые, с длинными резными копьями в руках.

— Прощайте, господин. Пусть Будда с его божественным милосердием дарует вам безопасную дорогу домой.

Сано не оставалось ничего иного, как под конвоем обуться и удалиться. Он был наслышан о боевых навыках горных монахов, которые сотни лет воевали друг с другом и с правящими кланами. Он попытался подкупить стражников, чтобы они устроили ему свидание с Мидори. Монахи не отреагировали, лица походили на каменные маски. Они довели Сано до ворот и смотрели ему в спину, пока он спускался по тропе.

Избавившись от настырных взглядов, Сано уронил вещи и рухнул на колени. Нужно было собраться с силами для спуска по склону горы. Скоро наступит ночь. Если не поторопиться, то в темноте можно упасть и покалечиться на скользкой тропе или заблудиться и замерзнуть насмерть. Однако глубокое отчаяние и крайняя усталость удерживали на месте. Все путешествие было затеяно зря. И Цунэхико погиб напрасно. Сано ни на йоту не приблизился к разгадке убийства Нориёси и Юкико. Как пережить поражение и трагические последствия своих поступков?

«Вставай, — приказал себе Сано. — Возьми вещи. Выдвини сначала правую ногу вперед, затем...»

Со стороны храма послышался топот. Монахи! Бросив руку на меч, он вскочил на ноги, повинуясь самурайскому правилу стоять и биться. Однако более древний советчик — инстинкт самосохранения — шепнул, что лучше бежать, пока не обнаружили. Подхватив вещи, Сано припустился вниз по склону.

— Ёрики! Подождите!

Звонкий голос заставил Сано притормозить и обернуться. Маленькая женщина спешила по тропе. Подбежав к Сано, она споткнулась и упала бы, не подхвати он ее. Пораженный, Сано смотрел и не верил своим глазам.

Это была Мидори. Но вместо элегантного шелкового кимоно — бесформенный пеньковый хитон, вместо изящных туфелек — босые стопы. Лицо побледнело, черты заострились, губы обветрились. Больше всего Сано поразила обритая голова. Лишь синеватый оттенок на коже напоминал о длинных черных волосах.

Мидори судорожно вздохнула.

— ...увидела вас из кельи... — Она приложила руку к высоко вздымавшейся груди. — ...Вылезла в окно... Не могла дать вам уйти, не рассказав...

— Успокойтесь, все хорошо. — Сано усадил ее на ствол поваленного дерева и сел рядом.

Девушка поеживалась от холода. Он снял плащ и набросил ей на плечи. С нарастающим волнением он ждал, когда она отдышится.

Однако Мидори заговорила не о сестре и Нориёси.

— Ненавижу это место! — выпалила она, стукнув кулачками по дереву. — Стряпать, скрести полы, молиться с утра до вечера! Спать на соломе, пока не разбудит этот ужасный колокол! — Она заплакала, глаза стали совсем прозрачными. — Если я побуду здесь еще немного, то умру. Пожалуйста, заберите меня отсюда!

Сано покачал головой, от жалости у него разрывалось сердце.

— Не могу. — Хотя отказ наверняка ожесточит ее, он не должен лукавить.

Мидори вздохнула и утерла хитоном слезы.

— Я знаю, что не можете. — Забывшись, она подняла руку, чтобы поправить прическу, и резко опустила, коснувшись голого черепа. — Люди моего отца станут охотиться за нами. Они отрубят вам голову, а меня отправят назад. Я не должна была вас просить. Извините.

— Как вы попали в храм? — спросил Сано, желая избежать нового потока слез, который неизбежно случится при прямом упоминании о смерти ее сестры. А еще он хотел, чтобы она все рассказала сама, без понуканий.

— Меня наказала мачеха. — Глаза Мидори вспыхнули гневом. — Я ненавижу ее! Если еще раз увижу, убью! Схвачу меч и сто раз проткну ее. Вот так! — Она продемонстрировала. — Зачем меня упекли в монастырь?! Мне нравится жить в Эдо, ходить на вечеринки, в театр, гулять с сестрами, наряжаться, играть в куклы... О-о-о! — Она разрыдалась, уткнувшись в колени.

— И ваш отец не возразил вашей мачехе?

Сано знал, что многих мужчин совершенно не заботит счастье дочерей, но не ожидал, что господин Ниу столь легко отдаст Мидори в монахини. Он больше выгадал бы, сосватав ее за молодого человека из какого-нибудь влиятельного клана. А так Ниу утратил шанс заключить полезный политический союз да еще внес солидную сумму на нужды храма.

Мидори выпрямилась.

— Отец не интересуется мной. Мачеха ведет дом, как ей заблагорассудится. Точно так же мои братья управляют провинцией. Слуги говорят, отец не в состоянии здраво мыслить.

И Сано вспомнил: господина Ниу называют не только Маленький Даймё, но и Безумный Маленький Даймё. Ходят слухи, что в провинции Сацума творятся странные вещи. Например, господин Ниу в приступах безотчетной ярости носится верхом вокруг замка и рубит каждого, кому не посчастливится оказаться у него на пути. Значит, власть господина Ниу перешла к его жене, тогда вполне понятно ее необычайное могущество. «А нет ли в семье еще кого-нибудь, склонного к насилию? — подумал Сано. — Масахито внешне очень похож на отца. Но если и внутренне, то подозрение снимается, убийства Нориёси, Юкико и Цунэхико предполагают ясный ум и холодную расчетливость».

— За что вас наказали?

— За то, что не послушалась мачехи и пробралась в комнату Юкико. За то, что разговаривала с вами.

«Значит, я правильно сделал, что сюда приехал», — отметил Сано.

— Она не хочет, чтобы я кому-нибудь рассказала, что читала дневник Юкико.

Сано в азарте подался вперед: «Вот она улика! От самой Юкико».

— И что там было? — спросил он равнодушно, боясь спугнуть удачу.

Мидори поплотнее закуталась в плащ.

— Ну... Юкико писала о собирании светлячков, о церемонии посвящения в мужчины Масахито.

Она подробно рассказала и о том событии, и о другом, радуясь вниманию Сано. Исиро слушал вполуха, поглядывая на тропу, где могли появиться монахи-стражники.

— Я не нашла в дневнике имени Нориёси, — сказала Мидори. — Огю не упоминается ни разу! И я знаю, почему Юкико не торопилась замуж. Она всегда говорила, что девушка должна ждать, пока ей подберут подходящую партию. Кроме того, где она могла познакомиться с Нориёси? Она никогда не выходила из дома без компаньонки, тем более вечером. — Мидори озадаченно взглянула на собеседника. — Только однажды...

Сано порадовался тому, что позволил ей болтать без умолку.

— Это было в тот день, когда она пропала? Вы знаете, куда и зачем она пошла?

Ответ разочаровал.

— Нет. Это было в прошлом месяце. В ночь полнолуния. Я не видела, как она уходила. Видела только, как вернулась на рассвете. Жаль, что не удалось прочесть дневник до конца — мачеха помешала.

Значит, после ночной вылазки Юкико прожила месяц. Поездка опять становилась бессмысленной. Сано предпринял отчаянную попытку ее оправдать и пошел напролом:

— В Эдо вы сказали, будто располагаете доказательством того, что Юкико убили. Вы вычитали это из дневника? Он у вас с собой? Покажете?

Мидори беспомощно пожала плечами.

— Мачеха порвала дневник. Да и зачем он вам? Я же сказала, из него следует, что Юкико не знала Нориёси. Поэтому она не могла совершить вместе с ним синдзю. Разве этого не достаточно? Разве теперь нельзя заняться поисками того, кто ее убил?

— Нельзя, к сожалению. — Сано вскочил и сделал два быстрых шага по тропинке, чтобы девушка не увидела его перекошенного лица.

Каким трагически напрасным оказалось путешествие! Единственное, что удалось узнать, — Юкико не упоминала имени художника в дневнике, который больше не существует. От злости — нет, не на Мидори, хотя та и запутала его, на самого себя — у Сано сдавило грудь. Он глубоко вдохнул и выдохнул, успокаиваясь, повернулся к ней и мягко спросил:

— В дневнике было еще что-нибудь?

Мидори вдруг съежилась и устремила взгляд в землю.

— Нет. Ничего, — промямлила она.

Сано понял: девушка лжет. Что-то она скрывает. Что-то очень важное для расследования. Он опустился на корточки.

— Даже то, что сейчас кажется неважным, может позднее оказаться полезным. Если вы хотите, чтобы я нашел того, кто убил вашу сестру, расскажите мне все.

Молчание.

— Ну же, барышня Мидори!

Она вздохнула и упрямо посмотрела ему в глаза.

— Это не имеет никакого отношения к смерти Юкико, — отрезала она. — Это касается нашей семьи.

«Ей и в голову не приходит, что Юкико убил кто-то из родственников», — сообразил Сано.

Внезапно Мидори отпрянула. Глаза зарыскали по лицу Сано в поисках спасительного намека.

Сано заколебался, говорить или не говорить правду: девушка и так настрадалась. Но истина требует жертв. Мидори движет чувство верности, которое обязывает хранить домашние тайны. Придется пробиться через эту броню.

— Ваши семейные дела, возможно, связаны со смертью Юкико, — осторожно сказал он.

Мидори до крови прикусила обветренную губу. Облизнув ранку, она заговорила бесцветным, монотонным голосом:

— За день до исчезновения Юкико написала, что не знает, как поступить. «Заговорить — значит предать, — было сказано в дневнике. — Промолчать — грех». Я перебрала в уме тех, кого она могла иметь в виду... — Мидори запнулась. — Скорее всего это Масахито.

«Ага! Молодой господин Ниу. Подвергался шантажу Нориёси. Находился под влиянием сестры, остро реагирующей на неблаговидные поступки. Взять хотя бы историю со светлячками. Умный, во всяком случае настолько, чтобы сфабриковать синдзю. Не исключено, что агрессивный, как отец. Сын могущественной дамы, способной использовать влияние, чтобы защитить его перед законом. И наконец, вспыльчивый. Такой мог пойти на убийство, чтобы избежать разоблачения». Сложилась логическая цепочка, в которой не хватало последнего звена.

— Что Юкико знала о Масахито, барышня Мидори?

Девушка печально покачала головой:

— Не имею понятия. Все, что Юкико написала... — Она нахмурилась, припоминая, и просветлела. — Она написала: «За то, что Масахито сделал, полагается смерть не только ему, но и нам. Семья должна разделить с ним всю тяжесть наказания, потому что так предписывает закон». Мысль о смерти внушала ей ужас. Но Юкико была готова умереть, лишь бы не жить в позоре, потому что это долг самурайки. А долг, она считала, превыше верности семье. Она хотела разоблачить Масахито и обречь нас на ту же страшную участь, что и его.

Мидори задумалась. Сано понял о чем.

— Потом в комнату вошла мачеха, и дальше я не дочитала, — сказала Мидори. — Я не знаю, что сделал Масахито, но, видимо, что-то очень плохое.

Сано попробовал догадаться, что именно натворил молодой господин Ниу.

Самурай не подчиняется законам, по которым живут простолюдины. Обычно ему позволяют совершить сеппуку — ритуальное самоубийство — вместо того, чтобы казнить за совершенное преступление. Только за деяния, связанные с бесчестьем, его лишают статуса и судят как простолюдина.

«Неужели поджог? — подумал Сано. — Или измена? Во всяком случае, такое, что вынудило Ниу лишить жизни не только сестру, но и Нориёси с Цунэхико».

— Это он убил ее, да? — спросила Мидори. — Боялся, что она его выдаст?

Желая сохранить объективность, Сано сказал:

— Может, и нет. Ведь нам неизвестно, что узнала Юкико. Может, она что-то неправильно поняла.

В глазах Мидори вспыхнула и погасла надежда. Она провела пальцами по бритому черепу.

— Нет. Юкико была уверена в преступлении Масахито, иначе она не стала бы писала. Перед исчезновением она была сама не своя.

Мидори подтянула колени к груди, упершись голыми пятками в ствол. Сано пронзила жалость к этой изнеженной дочке даймё, которую услали в ненавистное ей место, обрекли на лишения и рабский труд. Такова была судьба многих девушек, но с одной страшной разницей. Девушки, проданные в публичные дома или насильно выданные замуж, могли утешаться тем, что мучаются во имя родных. У Мидори не было подобного утешения. В том числе и по вине Сано. Он принес девушке много горя. Ему очень хотелось, чтобы дело приняло другой оборот. Однако виновен Масахито или нет, большой роли не играло. Когда расследование будет закончено, пострадают невинные люди. Теперь это стало для него аксиомой.

— Простите, — сказал Сано. Он не мог придумать ни единого слова сочувствия, которое не звучало бы банально и фальшиво.

Мидори не ответила. Осунувшееся лицо выражало страдание.

Внезапный удар храмового колокола разорвал тишину и заставил девушку вскочить на ноги. Сочный звук эхом отозвался в горах, пронесся над озером, извещая о начале вечерней службы.

Мидори бросила затравленный взгляд в сторону храма.

— Лучше вернуться, пока никто меня не хватился. Если монашки узнают, что я отлучилась, то оставят без ужина. — Она нехотя протянула Сано плащ. — Прощайте, ёрики-сан.

Девушка сделала несколько шагов, обернулась и по-взрослому твердо сказала:

— Я хочу, чтобы смерть Юкико была отомщена. Я хочу, чтобы убийца был наказан.

Сано въявь увидел ту женщину, какой Мидори могла бы стать: по-своему не менее величественной, чем госпожа Ниу.

— Если это Масахито... — Она сглотнула и храбро продолжила: — Значит, так тому и быть.

Маленькая, жалкая фигурка побежала к храму. Сано побрел к деревне. Все, спать. Завтра он двинется в Эдо, где его ждет тяжкая обязанность уведомить родителей Цунэхико о смерти их сына и доказать виновность Ниу Масахито в трех убийствах.

 

Глава 17

Судья Огю наклонился, дабы осмотреть каменную скамью перед павильоном для чайных церемоний. Хотя при свете утреннего солнца на скамье не было заметно грязи, судья провел пальцем по камню, поднес к глазам и нахмурился: пыль!

— Немедленно вымой, — указал он вещественным доказательством на скамью. — Скоро приедет госпожа Ниу. Все должно быть в идеальном порядке.

— Слушаюсь, господин. — Слуга замахал мокрой тряпкой. Огю направился в сад. Он хотел убедиться в том, что сухие ветки убраны с вымощенной каменными плитами дорожки, что на поверхности пруда составлены красивые узоры из листьев. Хрустнул бумажный свиток. Без особой радости Огю достал из-за пояса письмо госпожи Ниу, полученное накануне, и принялся читать, наверное, раз в двадцатый, пропустив протокольную часть:

«Принимая во внимание последние события, я полагаю крайне важным, чтобы мы встретились и наметили план действий для разрешения проблем, связанных с оными событиями».

Под «событиями» она имела в виду, конечно, тайный визит Сано Исиро в храм Каннон и убийство юноши Цунэхико. Шпионы донесли Огю и о том, и о другом. Больше ничего экстраординарного за последние три дня не произошло. Судья раздумывал, для чего Сано понадобилось лгать про Мисиму. Наверное, были веские основания. Но, как бы там ни было, дело касалось только начальника и подчиненного — отнюдь не жены даймё. Смерть Цунэхико — печальное, однако обычное явление на большой дороге. Что госпоже Ниу до какого-то секретаря? Тем не менее она настаивала на встрече. Странно.

Загадочное письмо привело к бессоннице и плохо подействовало на желудок. Огю до сих пор подташнивало, хотя он принял пепел бамбука. Впрочем, немудрено, что лекарство не подействовало. Утром информатор из Эдо доложил: Сано не прекратил расследование синдзю. За день до отъезда он беседовал с актером Кикунодзё и борцом Райдэном. Огю не думал, что это уже известно госпоже Ниу: его информаторы уступают только шпионам сегуна. Однако скоро она все узнает и набросится на него, дескать, почему не добился, чтобы Сано выполнил приказ. Мысль о гневе госпожи Ниу усугубила болезненное состояние судьи. Будто раскаленный кол встал поперек горла, когда он вспомнил, что эта фурия способна уничтожить его. Судья закашлялся. Проклятый Сано Исиро, упрямый, наглый болван! Чтоб ему пусто было!

Сунув письмо за пояс, Огю попытался прогнать тревогу. С госпожой Ниу он справится. Достаточно применить талант, отшлифованный за годы службы. Манипулирование. Искусство играть словами. Упреждение опасности. Использование сильных и слабых сторон противника в своих целях. Подготовка благоприятных обстоятельств для нейтрализации удара. Судья сосредоточил внимание на павильоне для чайных церемоний.

Небольшая квадратная хижина. Соломенная крыша, глиняные стены, бамбуковые рамы. Будто взяли сельский дом да и перевезли в Эдо. Огю обычно получал удовольствие от того, как хижина контрастирует с его городской резиденцией. Он не пожалел средств на ее грубоватую простоту. «Деньги, — частенько думал он, — могут дать даже мир и покой».

Однако сегодня все было не так, как надо. Оголившийся сад казался враждебным. Огю держал вишневые деревья для весны, однолетние растения — для лета, клены — для осени, его не интересовали вечнозеленые растения, которые могли бы ублажать взгляд зимой. Старинные каменные светильники выглядели мрачными и ветхими. Плиточная дорожка к хижине — слуги часами под его руководством выводили живописно-неправильную линию — раздражала. Не понравился судье и дизайн хижины. Вход, который можно было одолеть только на четвереньках, почудился слишком высоким, а широкие окна — чересчур узкими. Грядущий визит госпожи Ниу поубавил в судье спесь, и он увидел домик в истинном свете: посредственное творение дилетанта, возомнившего себя мастером чайной церемонии.

Огю разозлился на госпожу Ниу и Сано Исиро, бесцеремонно нарушивших покой.

— Иди сюда, ты! — гаркнул он слуге. Тот пулей примчался. — Видишь пятно? — Судья ткнул пальцем на соринку в углу плитки. — Займись немедленно! И если впредь твоя работа будет такой же неряшливой, выгоню!

— Да, господин. Будет исполнено. — Слуга тряпкой протер плитку.

Страх в глазах слуги вернул Огю ощущение могущества. Теперь он точно выйдет победителем из схватки с госпожой Ниу, как выходил из любой трудной ситуации в течение всей своей долгой жизни. Улыбаясь, он поплыл к хижине.

Размер входа имел тонкий смысл. Его задача была унизить гостей чайной церемонии. Обычно судья попадал в домик через задний, служебный вход. Сейчас ему захотелось увидеть домик глазами госпожи Ниу. Судья скинул обувь и отодвинул дверь. Пока он полз в помещение, улыбка его становилась шире и шире. Госпоже Ниу придется на коленях приближаться к нему, чего в другой ситуации она никогда не сделала бы. Начало схватки останется за ним.

Оказавшись в домике, Огю огляделся с довольным видом. Былинки соломы посверкивают в стенах, обмазанных красно-коричневой глиной. Центральной опорой служит ствол дерева, он кривоват, зато отполирован до блеска. Великолепная текстура проступает на некрашеных балках и столбах. В нише — черная ваза работы безвестного корейского гончара. На вазе — свиток с хайку, трехстишие воспевает зимний пейзаж. Да, все в комнате отвечает высочайшим стандартам чайной культуры.

От себя Огю добавил небольшой штрих, который, без сомнения, украсил традиционный дизайн — три жаровни, вкопанные в землю и накрытые декоративными деревянными решетками. Зачем жертвовать комфортом ради простоты! Зимой тепла от очага, установленного на полу у места хозяина, явно недостаточно.

Судья прошел в крошечную кухню и достал из шкафа деревянный веничек, чашу, коробку прекрасного зеленого чая, измельченного в порошок, черпачок, салфетки, кувшинчик для осадка и плошку. Он наполнил плошку водой из сосуда, отнес в главную комнату и поставил на очаг кипятиться. Остальные предметы расположил на лаковом подносе, стоявшем на сервировочном коврике у очага. Поудобнее уселся на коленях. Как всегда перед чайной церемонией, он воскресил в памяти свое перемещение из деревенского дома родителей в эту хижину, столь же незатейливую, но более дорогую, и весьма.

Он, урожденный Асасио Бандзан, был сыном мелкого вассала, незначительного союзника клана Токугава. В разоренной войной провинции его семья вела крестьянский образ жизни.

Не по годам смышленый, он заслужил благосклонность учителя в поместной самурайской школе и, в конце концов, правителя провинции. Наградой ему стала должность пажа в замке Эдо.

Там он, восьмилетний, был самым слабым и низкорослым среди сотни с лишним пажей, зато самым умным. Прирожденная способность использовать слабости и желания как взрослых, так и ровесников сослужила ему хорошую службу. Он ссужал деньги, организовывал свидания с женщинами, доставал выпивку и лекарства, покрывал ошибки и плохое поведение. За это пажи выполняли за него тяжелую работу и защищали от драчунов, а чиновники награждали премиями и выгодными должностями. Он обменивал свою дружбу на информацию, которую использовал против врагов. Таким образом, он оттачивал искусство политики, сделавшее его знаменитым. В несколько лет он продвинулся от заурядного пажа — старший паж, клерк, секретарь — до администратора. Дальше человеку незнатного происхождения путь наверх был закрыт.

Тогда он женился на единственной дочери одного из главных вассалов сегуна (льстивое обхаживание будущего тестя, тайная дискредитация соперников). Он принял фамилию жены, Огю, и стал приемным сыном и наследником тестя. В результате получил должность советника. Когда тесть умер, к нему, помимо всего прочего, перешла должность судьи Эдо.

С помощью шпионской сети он управлял городом тридцать лет, пряча волчьи зубы под овечьей маской. Ни один скандал его не затрагивал.

До недавнего времени, когда минутная слабость и жадность отдали его в руки госпожи Ниу.

Два года назад сёгун издал первый указ в защиту собак. Нарушители указа начали появляться перед Огю в зале суда. Большинство были бедными крестьянами, и он выносил приговоры без зазрения совести. Но однажды к нему пришел прекрасно одетый молодой человек.

— Судья Огю, я сын Кухэйдзи, торговца маслом. — Юноша опустился на колени и поклонился. — Моего отца арестовали за убийство собаки. Завтра он предстанет перед вашим судом. Я готов предложить вам солидную сумму за его освобождение.

Огю заметил признаки испуга: быстрота речи при полной неподвижности.

— А почему вы полагаете, что ко мне можно обратиться с таким предложением?

Он брал взятки, но осторожно: когда проступок был незначительным или виновность подсудимого стояла под вопросом. Сёгун уведомил его — лично! — о том, что указы о защите собак должны исполняться строго. При ослушании Огю грозило лишиться должности, а то и головы.

— Я не хотел оскорбить вас, достопочтимый судья. — Юноша дрожал как былинка на ветру. — Но я преданный сын. Умоляю вас даровать отцу жизнь и свободу. Вот... Три сотни кобанов. Клянусь жизнью, я никому об этом не расскажу.

Огю собрался взмахом руки велеть посетителю удалиться, но взгляд упал на золото, которое юноша высыпал из кошелька на пол. С такими деньгами можно построить летнюю резиденцию в горах. А вдруг сёгун узнает о сделке? Вздор! Каким образом? Блеск монет помог Огю найти еще несколько аргументов в пользу взятки. Собака сдохла, наказание торговца не оживит ее. Крошечное нарушение закона не лишит Токугаву Цунаёси шанса произвести на свет наследника.

— Сыновняя преданность достойна награды, — сказал Огю.

Он освободил торговца, построил виллу и почти забыл о происшествии.

Прошлой весной он заходил к господину Ниу. Госпожа Ниу подстерегла его в коридоре.

После обмена положенными комплиментами она сказала:

— Хорошее масло добавляет еде вкуса. Думаю, даже собаки с этим согласны. Вы разве не готовы заплатить триста кобанов за лучшее масло, которое может предложить торговец?

Для кого-нибудь другого ее замечание прозвучало бы как несусветная глупость. Но Огю с ужасом понял: она знает о взятке. С тех пор страх не покидал его. И теперь он не мог наслаждаться своим впечатляющим взлетом к власти без опасения, что дошел до вершины горы только для того, чтобы скатиться по противоположному склону. Не решилась ли госпожа Ниу воспользоваться смертоносным знанием?

Голоса в чайном саду прервали размышления. Прибыла госпожа Ниу. От волнения у судьи пересохло во рту. Он пошел встретить ее. Госпожа Ниу просто хочет побеседовать, убеждал он себя. Все будет хорошо.

Судья почувствовал очередной укол тревоги. Посетительница сидела на скамейке. Женщина была одета для чайной церемонии безупречно, видно, тоже тщательно подготовилась. Черное верхнее кимоно с модными складками от плеч, черное шелковое нижнее кимоно с традиционным зимним рисунком: цветы сливы, сосновые ветви и бамбук. Величественная и прекрасная, как всегда, госпожа Ниу поднялась, завидев судью.

Огю приветствовал ее согласно этикету и поклонился, стараясь побороть смущение.

— Добро пожаловать в мое убогое жилище. Ваше согласие принять приглашение на чай большая честь для меня.

Госпожа Ниу тоже поклонилась. Ровно настолько, насколько Огю. Она как супруга даймё была выше судьи по чину, но ниже как женщина, частное лицо и человек лет на двадцать моложе его. «Следовательно, она признает, что силы примерно равны», — порадовался Огю.

— Напротив, Огю-сан. Это ваше гостеприимство является честью для меня. Чайная церемония — бальзам для души после мирских забот. Однако блаженство может быть временным и даже призрачным. Разве не так? — Госпожа Ниу улыбнулась. Вычерненные для красоты зубы сделали улыбку похожей на оскал смерти.

— Гм, верно.

«Замечание без подоплеки, — решил Огю, оставил гостью коленопреклоненной и направился к служебному входу. — Предостережением не пахнет. Может, обойдется».

Он прошел через кухню и устроился возле очага.

Шелест шелка — госпожа Ниу снимает обувь и ползет по проходу. Плеск воды — ополаскивает руки и рот у тазика. Шорох двери — она на коленях перед Огю.

Увы, унизительный путь не отразился на женщине.

— Горы и равнины — все тонет под снегом, ничего не остается, — продекламировала она хайку, поклонилась в сторону ниши и заняла почетное место напротив судьи. — Ах, поэзия действует на меня освежающе. Я испытываю великое наслаждение, словно не нужно спешить назад в мирскую суету. — Она расправила кимоно, будто и впрямь собралась поселиться здесь навеки.

Чайная церемония служит очищению тела и духа, слиянию человека и природы. Так учит дзен-буддизм. Именно на это и рассчитывал Огю. Жесткие правила церемонии, надеялся он, разрядят ситуацию. Госпожа Ниу, обладая изысканными манерами, не станет касаться неприятных тем. Теперь он, разочарованный, понял: она вполне способна воспользоваться церемонией в личных целях. Огю угодил а собственную ловушку. Нельзя было избавиться от гостьи, не скомкав церемонию и не выставив себя хамом.

Огю взял салфетку.

— Очень мудрое замечание, госпожа, — сказал он слабым голосом. Руки дрожали.

Обычно Огю протирал чашу неторопливо, наслаждаясь формой и материалом. На сей раз он ограничился поспешными мазками, с трудом соображая, что делает. «О, пусть обвалится крыша, чтобы закончился этот едва начавшийся фарс!» — взмолился он.

Крыша не рухнула. Вместо этого госпожа Ниу сказала:

— Хайку напомнило мне сцену из спектакля, в котором главную роль исполняет лучший оннагата Эдо. — Госпожа Ниу выдержала паузу, позволяя собеседнику вникнуть в смысл слов. — В пьесе, кажется, присутствует мотив грома и молнии. Вы, наверное, видели. Если нет, поинтересуйтесь у вашего подчиненного.

«Оннагата — Кикунодзё. „Гром и Молния“ — Райдэн. Ваш подчиненный — Сано Исиро». Огю почувствовал слабость в ногах, расшифровав послание. Значит, госпожа Ниу в курсе того, что Сано продолжает расследование синдзю, она даже знает, кого ёрики допросил.

Машинально наложив черпачком заварку в чашу, судья принялся наполнять ее водой.

— Да. То есть нет. — Он терялся в догадках, каким чудесным способом шпионы Ниу сумели раздобыть информацию. Нужно немедленно обезоружить противницу. — Примите, пожалуйста, мои самые искренние извинения...

«За что?» — встревоженно подумал Огю.

Госпожа Ниу ни в чем его реально не обвиняет. Не может же он ляпнуть: «За то, что я не смог выполнить вашу просьбу насчет Сано!» Тем более госпожа Ниу продолжает делать вид, будто это обычная чайная церемония, а не выволочка ленивому слуге. Вульгарное нарушение чайных традиций лишит его последних преимуществ.

— ...за мои жалкие попытки изображать хозяина.

Госпожа воззрилась на струю кипятка, текущую в чашу.

— Хорошая вода очень важна для приготовления настоящего чая. Где вы берете свою, не из источников ли Хаконэ?

— С горы Хиэй, — промямлил Огю. «О боги, она знает и про нынешнее местонахождение Сано!» Он начал деревянным веничком взбивать чай и воду в зеленую пену. На теле выступила нервная испарина, одежда стала отвратительно липкой. Судья пожалел, что велел растопить потаенные жаровни.

— Моя дочь Мидори недавно ушла в монахини. Женская обитель, храм Каннон, — сообщила госпожа Ниу и огорчилась из-за своей бестактности. — Простите. Вам, конечно, это известно. — Пауза. — Иначе для чего вашему подчиненному совершать утомительное путешествие в Хаконэ, несмотря на трагедию, которая приключилась с Цунэхико?

Чаша и веничек выпали из рук судьи. Пенистый напиток залил пол. Застонав, Огю кинулся промокать лужу салфеткой. «Вот зачем Сано выдумал паломничество: расспросить Мидори. Какое вопиющее неподчинение! И насколько унизительно узнавать все от этой лисы! Почему не доложили шпионы? За что деньги получают?!»

— Я не знал, что ваша падчерица ушла от мира, — пробормотал Огю, прижимая к груди чайник. — Прошу прощения за неуклюжесть.

Под снисходительным взглядом госпожи Ниу судья приготовил новую порцию чая. «Она сердится, хотя и не подает вида. — Огю почувствовал спазмы в желудке. — Она уничтожит меня». Он передал чашу госпоже Ниу.

Она повертела чашу в руках, как то предписывает ритуал.

— Какая красивая вещь. — Потрогала подушечкой пальца грубую глазурь. — Я буду пить и думать о гончаре, который ее сделал, и о тех ярких личностях, которые пили из нее до меня.

Слушая дежурные слова, Огю испытывал облегчение, даже желудок успокоился. «Она сказала все то, зачем пришла. Она сорвала гнев и не станет вредить».

— Вы слишком добры ко мне, госпожа, — с благодарностью сказал он.

Похвалив чай, госпожа Ниу протерла чашу там, где касалась губами, передала судье и прочла сочиненный стих. Огю отпил чаю и ответил на ее творчество своим. Он вылил остатки чая в кувшинчик, и они повторили процесс, потом еще раз. Головокружительное облегчение вознесло Огю на вершину красноречия. Никогда прежде он не вел чайную церемонию с таким блеском. Госпожа Ниу держалась ему под стать. Красивая, образованная, с безупречными манерами, она почти нравилась Огю.

Провожая ее до ворот, судья в порыве сентиментальности сказал:

— Благодарю вас, госпожа, за то, что вы почтили мой скромный домик своим великолепным присутствием. Я буду несказанно рад, если вы когда-нибудь снова посетите меня. Как вас заманить? Назовите ваше условие.

— Такое предложение для меня большая честь. — Госпожа Ниу слегка наклонила голову. — Вы можете кое-что сделать. Позвольте говорить прямо.

От неожиданности у Огю засосало под ложечкой.

— Конечно. — Он непроизвольно ссутулился и выдавил скудную улыбку. «Значит, она еще не выложила истинную цель визита, не желала нарушать чайную церемонию, — сообразил судья. — Каким же дураком я ей показался! Сам отдался в руки».

Взгляд госпожи Ниу стал жестким.

— Расследование Сано Исиро заинтересовало мэцукэ. — Последнее слово слетело с губ подобно капле яда.

— Шпионов сегуна? — растерянно переспросил Огю. Привлечь внимание к работе своего управления — вот уж чего он хотел в последнюю очередь. — Вы уверены?

— Информация от источника, заслуживающего доверия, — отчеканила госпожа Ниу. — Самое печальное — они носятся с идеей, что моя падчерица Юкико и Нориёси были убиты, в чем уверен и ваш ёрики.

— Все-таки убийство, — прошептал Огю и сжал пальцы в кулаки, скрывая дрожь. «Ужасно! Сёгун подумает, будто я пытался замять дело. В лучшем случае — выговор, в худшем — понижение в должности».

Как горько судья раскаивался в том, что не послушал Сано! Но он искренне верил, что это было синдзю. Кто поставит ему в вину то, что он хотел избавить семью Ниу от беспокойств, связанных с расследованием? Никому не известно, что госпожа Ниу держит его на крючке.

— Не будьте смешным, — фыркнула женщина. — Это было самоубийство. Мэцукэ, мерзкие интриганы, просто развлекаются, воображая скандал в доме правителя Ниу и дивиденды, которые скандал принесет. А что? Представьте, какое богатство перейдет в сундуки Токугава, если они смогут лишить моего мужа владений! — Голос охрип от волнения. — Они собираются начать собственное расследование. Этого нельзя допустить.

— Нельзя допустить, — эхом откликнулся изумленный Огю. Надо же! Какая-то женщина считает возможным помериться силами с людьми сегуна! — Но каким образом?

Госпожа Ниу издала надменный смешок.

— Это вам решать, судья Огю-сан. — Она сделала ударение на титуле.

— Мне? Почему? Как? — У судьи при мысли о заговоре все перевернулось в желудке. Он испугался, что его сейчас вырвет и позору не оберешься.

— "Почему", полагаю, очевидно. — Госпожа Ниу открыла ворота. — А «как» — ваша проблема.

Женщина шагнула прочь. К ней подошла служанка, чтобы помочь залезть в паланкин. Ниу бросила через плечо:

— Просто вспомните о торговце маслом, и, я уверена, вы сразу что-нибудь придумаете.

Уехала.

Огю закрыл ворота, прислонился к ним спиной и, сомкнув веки, глубоко задышал ртом, борясь с телесной и душевной немощью. «Вспомни, кто ты есть? — внушал он себе. — Ты побеждал прежде, ты выйдешь победителем и теперь». Он вспомнил: много лет назад у него был товарищ, претендовавший на должность старшего пажа. Огю обвинил соперника в краже и занял вожделенное место. В течение всей судейской карьеры он сталкивался с попытками свергнуть его. И что? С помощью связей он регулярно отправлял врагов в ссылку, подальше от Эдо. Госпожа Ниу не опаснее прочих.

Постепенно к судье вернулись силы. Огю открыл глаза и поплелся домой. Он размышлял над тем, почему госпожа Ниу настолько хочет не допустить расследования, что готова прибегнуть к крайним мерам. Но тревога за светлое будущее пересилила любопытство. Дабы избежать катастрофы, он должен действовать безотлагательно. Угроза, ее масштаб и форма, определилась и перестала пугать. Огю даже улыбался, входя в резиденцию. Он не какой-нибудь глупец, он мудрый и могущественный судья. Он знает, когда ситуация требует решительных действий, а не осторожного маневрирования. Острое чутье было еще одним даром, который помог ему подняться до властных высот. Будучи человеком утонченного, нет, даже изощренного вкуса, он не станет марать свои руки.

— Пошли немедленно за ёрики Ямага и Хаяси, — сказал Огю слуге.

Он должен отдать распоряжения. Эти и другие подчиненные нейтрализуют розыски мэцукэ и раз и навсегда положат конец вмешательству Сано Исиро в дела семьи Ниу.

 

Глава 18

Райдэн обедал в лапшовом ресторанчике. Раздался стук копыт. Люди метнулись в разные стороны. Борец оторвался от плошки и увидел двух всадников в полном боевом облачении: богато украшенные кожаные доспехи, металлические шлемы, маски. Мечи обнажены. Всадники остановились прямо перед Райдэном.

— Эй ты! — крикнул один.

Райдэн ответил раздраженным ревом: пыль из-под копыт попала в лапшу, — глянул на всадников, отставил плошку и встал во весь рост. Руки сложены на груди, ноги широко расставлены.

— Это ты мне?

— Тебе. — Маска на лице искажала голос, но не скрывала угрозу. Холодные зрачки смотрели в упор. — Ты Райдэн, борец сумо?

Райдэн попятился. Злость заменила страх. Борец узнал гербы на доспехах и украшения из крыльев на шлемах. Ёрики. Их необыкновенное появление на улице сулило большие неприятности.

— Ну и что, если я? — Райдэн притворился, будто ни капельки не боится.

Ёрики натянули поводья. Кони прянули назад, освободив пространство перед Райдэном.

Все тот же ёрики (борец определил его как главного) приказал:

— Взять его!

Невесть откуда понабежавшие стражники окружили Райдэна. Двое заломили ему руки и потащили от ресторана, остальные застыли на месте, подняв дубинки. Сквозь частокол Райдэн заметил троих досинов с дзиттэ, четырех человек с лестницами и толпу зевак.

Райдэна охватила паника. Он дернулся.

— Эй, отпустите меня! Что вы делаете? Что вам от меня нужно?

— Ты арестован за убийство Нориёси, художника, и Юкико, дочери господина Ниу, — объявил главный ёрики. — Ведите его в тюрьму, — велел стражникам.

— Вы делаете ошибку, — запротестовал Райдэн. — Я никого не убивал.

Едва он закрыл рот, как почувствовал знакомую болезненную неуверенность. Демон, живущий у него в голове, порой стирает память. Ему часто говорят, что он сделал то-то и то-то, а он не имеет понятия, о чем идет речь. Может, он и вправду убил этих людей. Особенно ненавистного Нориёси. Однако в тюрьму все равно не хочется. Нужно убедить полицию в своей невиновности.

— Вы арестовываете не того человека, — сказал он.

Слепая ярость всколыхнулась в душе. Громадная туша с ревом кинулась вправо, влево. Стражники, державшие его, осыпались, как сухие листья с дерева. Райдэн бросился на остальных. Одного саданул локтем в грудь, другого свалил ударом кулака в челюсть и принялся топтать поверженных. Дубинки уцелевших обрушились на него градом. Но Райдэн продолжал бить. Обуянный демоном, он не чувствовал боли.

Так же внезапно, как пришла, ярость утихла. Вернулся страх.

— Нет! — Райдэн заслонил ладонью лицо.

Поздно. Рот обожгла боль. Райдэн выплюнул сгусток крови и зуб. Дубинки плясали по всему телу. Он заплакал и упал наземь. Сверху навалились стражники. Райдэн лежал, подвывая, как раненое животное. Крики зевак звенели в ушах. Ему связали запястья. Веревки глубоко врезались в кожу. Стражники слезли и поставили его на ноги. Лестницы образовали загон. Дзиттэ уперся в спину.

— Иди! — гаркнул в ухо досин.

Скуля от боли и ужаса, Райдэн двинулся вперед. От стыда он низко опустил голову. Он знал, что увидит, если поднимет глаза.

Гордо восседают на конях ёрики. Маршируют досины. Стражники несут лестницы. В клетке плетется пленник.

Райдэн не раз развлекался подобным спектаклем. Вместе со всеми глумился над арестантом, вместе со всеми бросал в него камни. Теперь толпа издевается над ним. Камни летят в него.

— Это ошибка! — крикнул он, когда камень попал ему в бровь. — Я не убийца. — Он поднял умоляющий взор на мучителей. Душа ушла в пятки. Злобные рожи, безжалостные зенки, раззявленные рты, жаждущие его крови. — Пожалуйста...

Удар в спину:

— Заткнись!

Через некоторое время Райдэн обнаружил, что находится перед воротами тюрьмы. Как он здесь очутился, непонятно. Он похолодел от свежей волны ужаса.

Конвоиры принялись разбирать загон.

— Пожалуйста, не надо, не отправляйте меня туда, я не хочу туда, — забормотал борец. Он знал, что в тюрьме не дождется справедливости.

Райдэна не слушали. Его провели по зловонному коридору и впихнули в мрачную комнату. Он упал ничком. Грубые руки связали ноги. Дверь захлопнулась.

Райдэн перекатился на живот. Крошечная камера, высокие окна, решетки. Борец забился, пытаясь разорвать путы.

— Выпустите меня отсюда!

Никакого ответа. Изможденный, он сдался. Он лежал, тяжело дыша, обливаясь потом, который вскоре стал ледяным под пронизывающим сквозняком с улицы. Райдэн заставил себя думать. Нельзя ли подкупить тюремщиков? Если не удастся, единственная надежда на выживание — стойкость. Пытки обязательно последуют. Что бы с ним ни делали, нельзя сознаваться в убийстве. Райдэн призвал на помощь силу воли, которую воспитали в нем двадцать лет тренировок сумо. С радостью он почувствовал, что разум проясняется по мере того, как отступает страх. По жилам потекла храбрость, будто перед боем.

Дверь распахнулась. Вошли тюремщики. У каждого длинная палка и копье, за поясом кнут. Райдэн не обратил на них внимания, сосредоточившись на внутреннем мире. Пусть делают что хотят.

Один тюремщик закрыл дверь и встал около, опершись на палку. Другой — грубое животное, левый глаз запечатан морщинистым шрамом — навис над Райдэном.

— А-а, могучий воин, — насмешливо говорил кривой. — Лежишь на полу, словно грязная свинья. Ну-ка скажи мне правду, ты убил Ниу Юкико?

— Никого я не убивал. Не делайте мне больно, я хорошо заплачу.

Кривой расхохотался.

— Чем заплатишь? — Он рывком разорвал ветхое кимоно Райдэна, нашел кошелек и вытряс на пол три дзэни. — Этим? — Напарник хихикнул. — Хочешь, я докажу тебе, что великий Райдэн лжет? — предложил ему кривой. Он отставил палку и вытащил кнут.

Кожаная лента свистнула в воздухе, опустилась на Райдэна, но не вызвала крика.

— Я не убивал, — прошептал борец.

— Нет, убил, — возразил кривой. — Убил Юкико и Нориёси и бросил трупы в реку. Признайся!

— Нет.

Кнут вновь свистнул.

— Ты убил их.

— Нет.

— Да. Скажи: я убил Юкико, я убил Нориёси.

Снова и снова взлетал кнут, опять и опять звучало обвинение. Мир съежился до жуткой хари палача. Райдэн понял, за что его наказывают. За избиение борцов, за разгром тренировочного зала, чайных домиков и борделей. Но разве в этом лично он виноват? Это все его демон. А сам Райдэн совсем не плохой человек, просто неудачник.

— Нет... Не я... Не заслужил... Хороший человек... Настоящий самурай. Нет. Нет. — Слова с бульканьем вытекали из окровавленного распухшего рта.

Кривой взялся за копье.

У Райдэна не выдержали кишки и мочевой пузырь. Пол под ним стал скользким от крови, мочи и фекалий. Тем не менее на каждый удар он упрямо отвечал:

— Нет. Не убивал.

И кривой сдался.

— Крепкий орешек, — сказал он напарнику. — Похоже, он говорит правду.

Изувеченное тело Райдэна расслабилось. Надежда затеплилась в затуманенном болью мозгу: может, они оставят его в покое?

Напарник что-то пробормотал. Тюремщики покинули камеру.

— Милостивый Будда, — благодарно прошептал Райдэн.

Теперь он купался в слезах радости, ожидая освобождения. Но шло время, никто не приходил. Райдэн забеспокоился. Руки и ноги онемели от веревок. Хотелось помыться, выпить вина, наложить на раны лекарства.

— Эй, — прохрипел борец. — Вернитесь. Выпустите меня.

Дверь открылась. Вошли мучители. Улыбка кривого заставила Райдэна содрогнуться от ужаса. Дымно-металлический запах ударил в ноздри. Райдэн понял все.

— Нет! Только не нэто-дзэмэ! Не надо!

Кривой перевернул его на живот. Не имея сил сопротивляться, Райдэн молил о милосердии. Он рыдал и пускал слюни.

Копье распороло спину сверху донизу. Он заскрежетал зубами от жгучей боли.

— Пожалуйста, я заплачу сколько угодно... Я раздобуду... У-у-у!

Кривой раздвинул копьем края разреза. Напарник наклонился и начал переворачивать кувшин.

— Ай-й-й!

Расплавленная медь тонкой струей полилась в рану. Райдэн чуть не сошел с ума от боли. Крича и плача, он слышал, как шипит, запекаясь, плоть. Напарник приподнял кувшин.

— Ты убил Нориёси и Юкико? — издалека донесся голос кривого.

Райдэн не смог ничего ответить, лишь закричал, когда медь снова полилась в рану.

— Отвечай, свинья. Ты убил их?

Краем сознания борец понимал, что если сознается, то ему конец. Но и далее терпеть пытку он был не в состоянии.

— Я не знаю, — взвыл он, надеясь, что правда удовлетворит мучителей.

Издевательский смех кривого свел его надежду к нулю.

— Ты убил их. Признавайся!

Целый водопад жидкого огня вылился на спину. Крик Райдэна поднялся до такой высоты, что застрял в горле. Напарник вылил на него все, что было в кувшине. Медь расползалась по коже. Райдэн забился в страшных конвульсиях.

— Д-д-д-да!!!

И потерял сознание.

Когда он пришел в себя, его отвезли на телеге в суд.

Старый лысый судья тонким голосом произнес:

— Райдэн, ты признался в убийстве Ниу Юкико и Нориёси. Я приговариваю тебя к смерти.

Его повезли к месту казни. Борец то бредил, то затихал. Ему чудилось, что он ведет непрерывный поединок с безликим противником. Каким-то образом он знал, что это — его демон, его половина, с которой он боролся и которую ненавидел последние три года. Зрители кричали и топали ногами. Райдэн пятился за черту круга...

Райдэн очнулся. Он лежал на телеге. Над ним висело блеклое небо. Где-то поблизости шелестела река. Ринг и демон исчезли, но Райдэн по-прежнему слышал крики и топот зрителей. Он повернул голову, поморщившись от боли.

— О нет, — пробормотал он.

Роль зрителей исполняли вороны. Взмахивая крыльями, пронзительно каркая, они вонзали клювы в гниющие обезглавленные трупы рядом с Райдэном. Борец с трудом повернул голову в другую сторону. Какие-то люди сколачивали деревянный крест. Стук молотков напоминал топот из его видения. Лобное место у реки, сообразил Райдэн. Какое позорное для самурая место смерти!

Стыд и печаль по уходящей жизни захлестнули его. К горлу подступили рыдания. Борец подавил их. Отдавая последнюю дань бусидо, он со стоической отчужденностью ожидал конца своих страданий. По крайней мере злой демон умрет вместе с ним.

Пыхтя от натуги, его подняли и привязали к кресту. Райдэн посмотрел в сторону реки. Берег был уставлен высокими кольями с насаженными головами. Легкий туман вился над коричневой водой. Несколько рыбаков с лодок наблюдали за происходящим. Солнце призрачно-белым шаром висело у горизонта. Райдэн закрыл глаза.

Крик палача заложил уши.

Копье вонзилось в грудь.

Волна боли подхватила Райдэна и понесла прочь из этого мира. Он увидел красное пульсирующее марево. Оно начало быстро тускнеть и вдруг вспыхнуло. Борцовский ринг. Демон наступает. Райдэн пятится за черту жизненного круга. Из последних сил он шагнул вперед, схватил демона и повлек за собой. Взрыв торжествующей радости.

Потом наступило ничто.

 

Глава 19

Сано не был в Эдо всего пять дней, но ему казалось, что прошла целая вечность. Он с трудом вспомнил, что скоро Новый год.

Хозяйки и торговцы выметали сор из дверей, чистили жилища и магазины, просушивали постельные принадлежности на балконах.

— Демоны из дома! Богатство в дом! — скандировал народ.

Лавки ростовщиков ломились от посетителей: клиенты спешили рассчитаться с долгами старого года. Сосновые лапы, стволы бамбука и позолоченные гирлянды украшали каждую дверь. Рисовые пирожные лежали на притолоках дверей и карнизах окон: взятка предлагала злым духам лететь куда подальше. На рынке покупатели толпились вокруг прилавков, стараясь запастись провизией: в праздник стряпать было нельзя. Продавцы моши лепили из клейкого риса плотные вязкие шарики, которые через три дня все будут дарить друг другу в огромном количестве.

Радостное возбуждение царило в городе, жители предвкушали самый большой праздник в году: Сецубун, канун Нового года.

Сано ехал, печальный и уставший, по ярким полуденным улицам. Никогда любимый праздник не значил для него так мало. Урна с прахом Цунэхико, которую он забрал на обратном пути в Тацука, выпирала из седельной сумки, напоминая о том, что предстояло сделать. Нужно поймать убийцу и отомстить за смерть друга, не поступясь честью семьи. Нужно разгадать тайну госпожи Ниу и избежать нападения незримого преследователя. Нужно, более чем когда-либо, добиться от судьи Огю разрешения заниматься расследованием... и позволения допросить молодого господина Ниу. Сано горько усмехнулся. Шансы на успех ничтожны. Огю, который с таким рвением защищает семью Ниу, вряд ли обрадуется, когда узнает о визите к Мидори. Но без ее заявления улик против господина Ниу нет. Придется рассказать Огю о Хаконэ.

Войдя во внешнее служебное помещение здания суда, Сано сразу понял: что-то не так. Клерки, посыльные и слуги побросали работу и уставились на него. От смущения лицо зарделось. В ушах зазвенело от тишины. Вдруг, словно по команде, все отвели глаза и зашептались.

Главный клерк, не отодрав задницы от циновки, сказал: — Вас ждут в приемной судьи Огю, ёрики Сано-сан.

Полный дурных предчувствий, Сано двинулся по коридору. Около приемной он глубоко вздохнул, выдохнул и постучал в дверь.

— Войдите, — послышался голос Огю.

Почувствовав, что пересохло во рту и вспотели ладони.

Сано толкнул дверь.

В комнате сидели на коленях четверо человек: двое справа от стола Огю, третий — слева.

Сано поклонился:

— Добрый день, досточтимый судья. Хаяси-сан. Ямага-сан. Добрый день, Кацурагава-сан.

Покровитель был последним из тех, кого Сано хотел бы сейчас встретить, хотя не видел Кацурагаву Сюндая с тех пор, как вместе с отцом нанес ему визит.

Что все это значит?

Мужчины ответили на приветствия с суровой официальностью. Огю кивнул, приглашая садиться. Сано сел и заскользил взглядом по нарочито бесстрастным лицам.

— После долгих раздумий, — сказал Огю, — я решил, что вы были правы в отношении Ниу Юкико и Нориёси.

Сано удивленно заморгал.

— Правда?

— Да. Они не совершали синдзю. Они были убиты.

Возликовавший Сано и не подумал спросить, почему судья изменил свое мнение. Главное — все двери в городе откроются перед ним! Убрано последнее и основное препятствие на пути расследования.

Преисполненный самых радужных надежд, Сано принялся благодарить начальника.

Огю поднял палец, требуя молчания.

— Поскольку вы отсутствовали на посту, у меня не было другого выбора, как передать расследование Ямаге-сан и Хаяси-сан. Они объяснят вам, что удалось сделать.

Ужасное чувство утраты сжало Сано сердце.

— После необходимых следственных действий мы арестовали борца Райдэна, — поведал Ямага. — Вчера он предстал перед судом за убийство Ниу Юкико и Нориёси. Сегодня на рассвете казнен.

— Нет! — Сано устремил недоверчивый взгляд сначала на Огю, потом на Кацурагаву. Огю не дрогнул, Кацурагава насторожился. — Не может быть! Какие следственные действия? С чего вы взяли, что их убил Райдэн? Что происходит?

Хаяси прочистил горло.

— Райдэн признался.

Сано рассмеялся. Неуместное поведение заставило коллег переглянуться.

— И конечно, добровольно! — крикнул Сано. — Хотел бы я узнать, какие вы из него выбили доказательства! Давайте, расскажите о ваших следственных действиях!

— Вы меня оскорбляете? — Длинное лицо Хаяси вытянулось. Сано и не предполагал, что это возможно.

Хаяси начал вставать, положив руку на меч. Сано последовал его примеру.

— Пожалуйста, пожалуйста. — Судья жестом усадил их на место. — Давайте не будем задираться, как дети.

Он повернулся к Сано:

— Разве не вы сами назвали Райдэна в качестве подозреваемого?

И Сано догадался: Огю по-прежнему защищает Ниу, он лишь переменил тактику. Чего проще? Найти козла отпущения, казнить — и дело с концом. Но Сано говорил не только про борца, он упоминал и актера. Ямага и Хаяси не тронули Кикунодзё, поскольку испугались бросить вызов его именитым патронам. У несчастного Райдэна покровителей не было. На руки Сано пала кровь еще одной жертвы.

— Я никогда не считал Райдэна убийцей, — удрученно промолвил он. Защита не могла воскресить борца, но она способна была восстановить его честное имя. Для этого нельзя позволить Огю закрыть дело.

— Райдэн заявил в тюрьме, что не знает, совершил он убийство или нет, — отчеканил Хаяси. — Безумие, которое подвигло его на убийство, помогло ему преспокойно все забыть.

Версия выглядела правдоподобно. Демон действительно сводил Райдэна с ума. Неужели Сано ошибся и Цунэхико погиб из-за того, что он вовремя не арестовал боксера? Неужели Райдэн преследовал их?

— Боксер — не единственный, кого шантажировал Нориёси, — сказал Сано, преодолевая колебание и чувство вины и от того упрямее настаивая на своем. — Кроме того, у него отсутствовали причины убивать Ниу Юкико.

Ямага хмыкнул:

— Это вы так думаете.

Хаяси бормотанием поддержал товарища.

Сано не хотел обнародовать добытые им факты. Он опасался, что их используют так же, как представленные ранее. Но ему необходима была официальная санкция судьи. Он рассказал о том, что узнал в Хаконэ.

— Я считаю, молодой господин Ниу заслуживает того, чтобы им заняться. В первую очередь надо выяснить, не он ли преследовал меня до самой Тацука и убил моего секретаря, — подытожил Сано.

Благоразумие удержало Сано от прямого обвинения Огю в покрывательстве семьи Ниу. Догадки к делу не пришьешь. Сано приготовился к выговору за преступное непослушание.

Но Огю только вздохнул.

— Девичьи фантазии. И я сомневаюсь, что вы менее Юкико склонны сочинять, если полагаете, что вашего бедного секретаря убил не бандит с большой дороги. Что касается семьи Ниу, то о ней не может быть и речи. С истинным убийцей уже... расправились.

— Но...

— Вопрос закрыт. — Судья кивнул Ямаге и Хаяси. — Можете идти.

Зашелестев шелковыми одеждами, ёрики встали и поклонились. Сано уловил их презрительные взгляды, когда они выходили из комнаты.

— Я хотел бы продолжить расследование, — сказал Сано, хотя и понимал, что неповиновение, да еще при свидетеле, ничего хорошего не даст.

Огю обменялся взглядами с Кацурагавой, прежде чем ответить.

— Боюсь, вы больше никогда никаким расследованием заниматься не будете, Сано-сан. Вы освобождаетесь от должности ёрики города Эдо и всех вытекающих из нее обязанностей и привилегий.

Слова ударили как обух по голове. Сано закачался. Какой позор для него и семьи! Лицо Огю поплыло перед глазами. Звуки отдалились. Из всего сказанного судьей Сано поймал лишь обрывки:

— ...неподчинение... некомпетентность... неверность... несоответствие...

Он почти забыл о расследовании, которое было столь важным минуту назад. Как воспримет его увольнение отец?

— Сано-сан, вы меня слышите?

Сано открыл рот, но не смог выдавить ни звука.

Огю подумал, что он собрался возражать, и быстро добавил:

— Мое решение окончательное и обжалованию не подлежит. Пожалуйста, освободите кабинет и жилье немедленно.

— Да, досточтимый судья, — прошептал Сано.

— И будьте вы так любезны, оставьте прах Хамады Цунэхико моему клерку, официальный представитель доставит его родителям и принесет соболезнования от имени города.

Сано не возмутился: как смеет Огю лишить его права выполнить этот печальный долг?! Он смиренно кивнул. Все не важно.

— Можете идти. — Огю сделал паузу. — Надеюсь, что ваше усердие в будущем принесет вам успех.

Сано, словно во сне, встал.

Кацурагава нарушил молчание:

— Я иду с вами.

Сано в смятении посмотрел на покровителя. Хотелось побыстрее собрать вещи в кабинете и в гостиничном номере. Покинуть Эдо. Придумать, что сказать отцу.

Кацурагава подошел и положил руку на плечо.

— Нам нужно поговорить, Сано-сан.

Кацурагава и Сано направились по тихой улочке, которая разделяла стены резиденций. Некоторое время шли молча. Сано искоса поглядывал на патрона. Короткая толстая шея почти тонет в тяжелых плечах. Полные губы, нос с глубоким вырезом ноздрей. Настороженные, редко мигающие глаза. Солидный, но упругий живот. Уверенные манеры. В точных движениях и неспешной, размеренной походке чувствовалась скрытая мощь. Сано чувствовал себя маленьким, незначительным, хотя и был выше патрона.

— Как ваш поручитель я несу часть ответственности за то, что с вами произошло, — сказал Кацурагава, глядя прямо вперед. — Похоже, торопясь выполнить обязательство перед вашим отцом, я поступил опрометчиво. Мне не следовало хлопотать о должности, которая вам мало подходит. Но в конечном счете виноваты вы сами, разве не так?

Он посмотрел на Сано.

— Вы когда-нибудь пытались действовать в соответствии с требованиями вашего начальника? Вы когда-нибудь пытались компенсировать недостаток квалификации и сообразительности лояльностью и послушанием?

Сано обиделся:

— Какое отношение к случившемуся имеют мои недостатки? Меня уволили не потому, что я работал плохо. Наоборот, я работал чересчур хорошо. Я раскрыл убийство, которое судья Огю хочет замять. — Он всплеснул руками. — Как вы можете ожидать от меня лояльности к человеку, который настолько коррумпирован, что приговорил к смерти невиновного, лишь бы навсегда оставить все в тайне? — Он уже кричал, не заботясь о том, оскорбит его поведение Кацурагаву или нет. Желание защитить себя от собственных и чужих обвинений тянуло за язык. — Вы же не станете отрицать, что здесь дело нечисто?

— Сано-сан. — Кацурагава остановился и обернулся к протеже. На губах играла снисходительная улыбка. — Именно это я и имел в виду, говоря о недостатке у вас сообразительности. Конечно, здесь имеет место укрывательство! Если бы вы соответствовали занимаемой должности, то давно поняли бы, почему это необходимо.

— Что?!

Не обращая внимания на изумленный возглас, Кацурагава продолжил:

— Как по-вашему, что произойдет, если станет известно об убийстве Юкико? А если выяснится, что ее убил кто-то из ближайшего окружения или даже член семьи правителя Ниу? А если сёгун придаст смерти весь клан и конфискует его земли в качестве наказания за преступление? Не знаете? Я вам скажу. Тысячи и тысячи ронинов возьмутся за оружие, чтобы отомстить за своего господина. Союзники Ниу и другие даймё, которым надоело девяностолетнее правление Токугава, поднимут мятеж, им только дай повод. Сложите все это. Что получается? — Он близко наклонился к Сано, и тот различил поры на смуглой коже. — Кровопролитие. Еще пять веков войн. Вам это нужно? Или вас просто заело любопытство? Тогда рассудите. Неужели смерть трех людишек, из которых один был форменным кретином, стоит покоя и мира в стране?

В объяснении Кацурагавы звучала страшная логика. Но в чем-то он был не прав. Прежде всего Сано не верилось, что Огю руководствовался только заботой о государстве.

— Почему же этого мне не объяснил судья Огю?

— Возможно, он полагал, вы сами понимаете. — Кацурагава пошел дальше.

Сано последовал за ним.

— Вы в самом деле считаете так, как рассказали? И судья Огю? Разве нельзя позволить убийце, если он из семьи Ниу, совершить сеппуку? Родные не будут наказаны, даймё не взбунтуются, клан Токугава не пострадает.

Кацурагава медлил с ответом, Сано сказал:

— Пожалуйста, подумайте над моими словами. Если найдете в них смысл, то не используете ли свое влияние, чтобы вновь открыть расследование?

Кацурагава бросил на Сано взгляд, в котором отразились и сожаление по поводу наивности подопечного, и гнев на его вызывающее поведение. Сано понял бесплодность попыток искать помощи у Кацурагавы. Патрон, Огю и прочие официальные лица связаны сложной паутиной обязательств, порвать ее нет никакой надежды.

— Сано-сан, я готов найти вам другую должность. Может, даже лучшую, чем та, которую вы только что потеряли. У меня обширные связи. — Кацурагава шевельнул пальцем, показав, насколько ему легко осчастливить бывшего ёрики. — И еще. Я слышал, отец хочет вас женить. С удовольствием предложу вам свои услуги в качестве посредника и гаранта.

Выгодная служба, завидная невеста. Сано получал шанс повысить социальный статус и в какой-то мере восстановить достоинство. Такая перспектива очень даже сгладила бы досаду отца. К сожалению, предложение Кацурагавы сильно смахивало на подкуп.

— Вы поможете мне при условии, что я прекращу расследование?

Губы Кацурагавы скривились.

— Ну хорошо. Да.

— Я не могу этого сделать.

— Почему?

— Духи Цунэхико и Райдэна против.

Кацурагава застыл на полушаге.

— Вы что, глупец, Сано Исиро? — Он взял Сано за плечи и крепко встряхнул. — Вы не соображаете, что делаете с собой, с отцом? Кроме того, для вас теперь с расследованиями покончено. Вы больше не ёрики. Никто не обязан отвечать на ваши вопросы и выполнять ваши приказы. А попробуете вести следствие в частном порядке — вас арестуют и строго накажут за вмешательство в государственные дела. Все кончено, Сано-сан. Бросьте это!

— Нет.

Вырвавшись из рук Кацурагавы, Сано испытал пьянящее чувство свободы. Отрезвил страх. Влиятельный покровитель был абсолютно необходим для каждого самурая, желавшего подняться по служебной лестнице.

«Что я натворил!» — подумал Сано.

— Значит, вы глупец, — констатировал Кацурагава и потер ладони, словно уничтожая остатки обязательств перед Сано и его семьей.

Он пошел прочь. Не пройдя и десяти шагов, обернулся.

— Знаете, почему мы с судьей Огю решили, что из вас получится хороший ёрики? Потому что положились на вашу неопытность и гипертрофированное чувство долга. Мы были уверены, что вы окажетесь безвредной игрушкой в наших руках. Мы ошиблись. — Кацурагава рассмеялся. — Но только не сейчас. Ваша смехотворная настойчивость равносильна самоубийству.

Сано добрался до дома родителей к вечеру. Спешившись, он помог носильщикам сгрузить у ворот баулы с вещами из гостиницы и расплатился. Носильщики ушли. Сано постоял в сгущающихся сумерках. Настроение было под стать.

Как самурай он всегда знал, что может наступить такое время, когда придется совершить сеппуку, чтобы избежать или загладить бесчестье. Теперь оно пришло. Только ритуальное самоубийство восстановит честь его имени и семьи. Однако Сано вынужден погодить со смертью. Его жизнь не принадлежит ему, пока он не отомстил за смерть Цунэхико, не оправдал Райдэна и не добился справедливости для Юкико, Нориёси и Глицинии.

Сано через силу привязал лошадь к стойке и подтащил баулы к дому. Разувшись, отодвинул дверь в главную комнату. Вонзить кинжал себе в живот было бы легче. Комната оказалась пуста. Сано перевел дух и вошел.

Дверь в спальню была открыта. Сано увидел мать. Она стояла спиной к сыну, в опущенных плечах читалось отчаяние.

Сано бросился в комнату. Отец лежал на матрасе. Глаза закрыты. Тело сотрясает тихий рокочущий кашель. Сердце Сано сдавил страх. Отец никогда так рано не укладывался спать. Плошки, тазики, тряпки, склянки с лекарствами — все указывало на то, что отец в постели весь день, а то и дольше.

— Ото-сан! — позвал Сано.

— Исиро. — Мать напряженно улыбнулась. — Какая неожиданность. Мы не ждали тебя.

Сано обнял ее — мать показалась маленькой и хрупкой, словно ослабла от болезни мужа — и опустился на колени перед постелью.

Отец очнулся. Медленно открыл глаза. Хмурая морщина появилась между бровей. Потом лицо разгладилось, видно, движение мышц утомило старика.

— Сын мой, — едва слышно прошептал отец. — Почему ты приехал? Разве можно так часто отлучаться со службы?

«Как ему сказать, — подумал Сано, — что я лишился должности и покровителя? Нет, промолчу. Скажу, когда — или если? — старик окрепнет».

Иссохшая рука отца высунулась из-под одеяла и тронула руку сына.

— Иди. — Отец слегка толкнул Сано. — Не пренебрегай обязанностями.

— Ото-сан. — Сано запнулся. Бескомпромиссная честность, присущая отцу, не давала солгать. — Мне очень жаль, но я должен сказать тебе что-то плохое.

И Сано рассказал обо всем, начиная с расследования по делу о синдзю и кончая Кацурагавой Сюндаем. Закончив говорить, он приготовился выслушать сетования отца.

Против ожидания отец не сказал ничего. Только медленно прикрыл глаза. Сано успел заметил, что слабый свет в глазах старика потускнел.

— Ото-сан. — Молчаливый укор встревожил Сано гораздо меньше, чем понимание того, что он, быть может, лишил отца последнего шанса на выздоровление. — Пожалуйста, простите меня. Не сдавайтесь болезни!

Он положил ладонь на руку отца. Рука вздрогнула. Сано расценил это как отречение. Для старика он больше не существует. Сано пожалел, что не совершил сеппуку. Отец предпочел бы, чтобы сын умер, но не оказался опозоренным.

— Ото-сан!

Мать потянула Сано за рукав, побуждая встать.

— Пусть отец отдохнет. Не хочешь ли помыться перед ужином?

Сано встал и пошел от глаз, от улыбки, умоляющих его вести себя так, будто мир не рухнул в одночасье.

— Ты куда? — вскрикнула мать, спеша за ним. — Когда ты вернешься?

— Не знаю.

* * *

Дождь барабанил по черепице крыш и с брызгами низвергался со скатов в лужи. Свет ламп призрачно светился в желтых квадратах окон. Верхушки пожарных вышек исчезали в дымке и тьме. Время от времени пробегал случайный прохожий под зонтом. Из переулков долетал скрип деревянных колес, стук ведер и черпаков — ассенизаторы совершали ежевечерний обход. Вонь фекалий смешивалась с чистыми ароматами влажной земли и дерева, дымом сгоревшего угля и запахами готовящейся пищи.

Сано промок до нитки. Болели ноги, но мозг не давал им покоя. Сано решал, что выбрать: загладить размолвку с Кацурагавой Сюндаем и спасти карьеру или прибегнуть к сеппуку. И в том, и в другом случае он прекращает расследование, которое грозит бесчестьем и смертью ему и отцу. Но прекратить расследование Сано не может: стремление к истине и справедливости встает на дыбы.

Так он и бродил по городу наобум — по крайней мере ему так казалось, — пока не увидел тюрьму. На башнях мерцали факелы, стражники поверх доспехов были облачены в дождевики. Сооружение напоминало призрачный замок. Сано, никогда не предполагавший вернуться в это проклятое место, без колебания пересек мост и подошел к караулке.

— Я ёрики Сано Исиро, — сказал он в надежде, что стражникам неизвестно о его отставке. — Мне надо встретиться с доктором Ито Гэнбоку.

Доктор принес жертву своим идеалам. Он поймет, перед какой дилеммой Сано оказался, и, может быть, подскажет, как поступить.

Стражники без звука пропустили мнимого ёрики, один проводил его вокруг зданий через дворики и проходы к хижине доктора. Единственное окно тускло светилось, из отверстия в крыше поднимался дымок.

Стражник без стука открыл дверь.

— Ито, к тебе пришли. — Он поклонился Сано и пропал.

Ни веранды, ни прихожей не было. Сано оставил обувь на земле перед дверью, свисающая с крыши солома образовывала некое подобие козырька. Пригнув голову, чтобы не удариться о притолоку, он переступил порог.

Жилье состояло из единственной комнаты. Ито сидел на коленях посередине, возле маленькой жаровни перед ним стояли лампа и раскрытая книга. В углу Мура стирал в ведре одежду.

Доктор без всякого удивления посмотрел на Сано.

— Не знаю почему, но я был уверен, что вы придете. Да не стойте же, давайте заходите и обогрейтесь. Мура-сан, принесите саке для нашего гостя, пожалуйста. И плошку рисовой каши.

Сано сел у жаровни. Теперь он понял, насколько замерз. Тело сотрясала крупная дрожь, зубы выбивали дробь. Он протянул руки к раскаленным углям.

Не говоря ни слова, Ито поднялся, вынул из шкафа одеяло и протянул Сано.

— Спасибо, не нужно. — Сано заметил, что в шкафу больше не осталось одеял. Доктор отдал ему собственное.

Ито продолжал держать одеяло в вытянутой руке.

— Снимите мокрую одежду и укутайтесь, а то заболеете. — Поняв колебания Сано, доктор добавил: — Пожалуйста, окажите мне честь. У меня мало возможностей проявить гостеприимство.

Сано последовал медицинскому совету. Он выпил подогретое саке и съел дымящуюся кашу, которые принес Мура. Затем Сано поведал доктору обо всем, что произошло с момента их последней встречи.

Ито слушал не перебивая. Когда Сано закончил говорить, он спросил:

— Что вы собираетесь делать?

— Не знаю, — признался Сано. — Я думал, вы поможете мне принять решение.

— Ясно. А почему вы хотите получить именно мой совет?

— Потому что вы побывали в похожей ситуации. И еще потому, что я ценю ваше мнение.

Минуту Ито молча смотрел на гостя.

— Сано-сан, после приговора я потерял все — дом, жену, семью, состояние, должность, слуг, уважение коллег, здоровье. Свободу. Правда, у меня остались мои исследования, — он кивнул на книгу, — и друг-помощник, — он улыбнулся, — Мура, но и только. Эта комната и морг — весь мой мир. Я живу в бесчестье и умру в бесчестье. Порой боль и стыд бывают невыносимыми. Извините, уважаемый Сано-сан, я не тот человек, который посоветует вам отказаться от своего будущего ради каких-то идеалов.

Сано почувствовал себя обманутым: открыл заветную шкатулку, а там дырка от бублика.

— Впрочем, я не стану вам предлагать и обратный вариант. Вы ведь все равно поступите так, как велит вам совесть. — Доктор сделал паузу, глядя на Сано со странной смесью сожаления и одобрения. — Я вижу в вас много своего. — Он вздохнул. — Гири, ниндзо. Татэмаэ, хоннэ.

Сано согласно кивнул. Долг против желания, догма против свободы мысли. Вечный и неразрешимый конфликт.

— Каждый человек сам решает, что для него важнее. Каждый человек сам знает, когда решать и что решать. Думаю, вам это известно, Сано-сан.

Сано рассеянно смотрел на лампу. Свет образовывал круг, в котором находились только он и доктор Ито. Внешний мир исчез. Перед Сано замелькали образы. Отец как символ долга, воплощенный Путь воина. Кацурагава Сюндай — плата за безоговорочное следование бусидо. Сжигаемое на погребальном костре тело Юкико. Плачущая Глициния. Смущенный Райдэн. Смеющийся Цунэхико. Первые два образа меркли по сравнению с остальными. Их подавляла потребность Сано добиться истины и справедливости.

Время шло. Пламя светильника пожирало клубок сомнений, разум прояснялся. Доктор Ито прав, подспудно Сано давно решил, что будет продолжать охоту за убийцей при любых обстоятельствах. Он вернет себе честь упорством на выбранной стезе. Или не вернется никогда. Жизнь отца зависит от сыновней силы воли. Все нынешние блуждания и раздумья суть только уловки, боязнь признать очевидный факт. Сано пойдет до конца.

— Я благодарен вам за гостеприимство и проницательность, уважаемый доктор. И то и другое было чрезвычайно важно для меня. Но я не смею дольше обременять вас своим присутствием. — Сано поднялся.

— Уже поздно, — возразил Ито. — Ворота в городе вот-вот закроются. Вы не сможете сегодня вернуться домой. Мура, приготовьте постель для нашего гостя, пожалуйста. Поспите, Сано-сан. Утром у вас достанет сил и мудрости сделать то, что считаете нужным.

 

Глава 20

На следующее утро Сано, одетый в крестьянскую соломенную накидку от дождя и широкополую соломенную шляпу, топтался напротив имения Ниу. Накалывая на заостренную палку и бросая в корзину лошадиный помет, он прикидывался дворником, а на самом деле следил за воротами. Охранники ни в коем разе не должны признать в мусорщике человека, которому запрещено подходить к владениям Ниу ближе чем на пушечный выстрел. Если Ниу или судья Огю проведают о тайной слежке, не миновать Сано ареста или даже смерти.

Сано ждал появления молодого господина Ниу. Он надеялся, что молодчик сам предоставит доказательства своего злодеяния. Теперь Сано не располагал ни властью, ни деньгами, чтобы добыть улики иным способом.

Несмотря на минимальные шансы на успех, Сано испытывал удивительный душевный подъем. Нетрадиционные способы расследования, уйма времени, независимость, уверенность в правильности выбранного пути, возможность оправдать себя и тем продлить годы жизни отцу наполняли ликованием. Как настоящий ронин Сано мог жить — или умереть — по собственному почину. Однако обретенная свобода и пугала. Будущее представлялось смутным.

Маскарад доставлял Сано определенные неудобства. Он постоянно возился в грязи. Накидка защищала от холодного мелкого дождя, но попутно натирала шею и запястья. Ледяная жижа просачивалась в носки. Соломенные сандалии хлюпали при каждом шаге. И вообще, как унизительно для самурая переодевание в обычного крестьянина! Без коня, имея в качестве оружия только короткий меч, спрятанный под накидкой, Сано чувствовал себя голым и беззащитным. Одно успокаивало. Благодаря противному наряду он стал фактически невидимкой: окрестные жители не удостаивали его взглядом с высоты коней или из-под зонтов.

От ворот его отделяли тридцать семь шагов. Сано подсчитал. Никто не входил и не выходил. Наконец, не желая привлекать внимания тем, что долго остается на месте, Сано переместился немного в сторону. Он оставил парочку лошадиных яблок, чтобы иметь причину вернуться.

Дойдя до конца улицы, Сано двинулся назад. Три самурая с гербами-стрекозами семьи Ниу вошли в ворота, двое вышли. Младший Ниу не появлялся. Сано забеспокоился: улица была уже чистой. Он мечтал, чтобы кто-нибудь что-нибудь уронил и дал повод задержаться. Он пробыл возле имения столько, сколько позволяла осторожность, и отправился в очередной тур.

— Эй ты!

Сначала Сано не отреагировал: к самураю таким образом не обращаются, потом вспомнил о маскировке и обернулся.

— Хватит убирать! — крикнул охранник от ворот Ниу. — Надоел. Пошел вон, скотина!

«Скотина!» Тридцать лет самурайского воспитания восставали в Сано против оскорбления. Он гневно взглянул на охранника. Злой ответ рвался с губ. Сано бросил палку и потянулся к мечу, которого не было на месте.

— Ну, чего вылупился? — Охранник направился к Сано, поигрывая небольшим предметом.

Это был кинжал.

Смеясь, охранник крикнул товарищам:

— Заставить его плясать? — И обратился к Сано: — Если тебе дорога твоя задница, беги!

— Хорошо, господин!

Потрясенный, Сано низко поклонился, как подобает простолюдину, поднял палку и поспешно удалился за угол. Там постарался восстановить душевное равновесие. Охранник вполне мог заколоть его, как правитель Симабары Мацукура, который убивал крестьян за недоданную горсточку риса. И при этом отделался бы только выговором! Наконец Сано перестало трясти от злобы. Он осмотрелся и задумался над тем, как продолжить наблюдение за имением.

Через менее украшенные ворота в усадьбу шел непрерывный поток носильщиков и слуг. Здесь Сано мог быть уверен, что на него никто не покусится. Охранники заняты своим делом. Многолюдно. Полно мусора. Однако шансы увидеть молодого Ниу минимальны. Сын даймё наверняка пользуется парадным входом.

Сано печально побродил по улочке. «План провалился. Что делать? Можно поискать свидетелей, заметивших в районе реки человека с большим тюком. Можно снова съездить в Ёсивару и расспросить приятелей Нориёси: вдруг накануне исчезновения художника видели его с господином Ниу. — Сано вздохнул. — Не пойдет. Есть опасность, что разоблачат и доложат Огю».

Когда Сано в третий раз подошел к караулке, ворота открылись и выпустили черный паланкин. Его несли четыре самурая. На паланкине и одежде носильщиков отсутствовали гербы владельца, но ошибиться было невозможно: кто-то из членов семьи Ниу или ее именитый гость тайно покидал усадьбу. Сано напряг зрение. Сдвинутые шторки сильнее разожгли любопытство.

Внезапно шторки раздвинулись. Пассажир поговорил с носильщиками и пропал из виду. Лицо, частично скрытое плетеной шляпой, мелькнуло всего на несколько мгновений. Но Сано узнал его.

Это был молодой господин Ниу.

* * *

Для Сано не составило труда проследить за паланкином, тем более что оживленные улицы Нихонбаси заставляли носильщиков идти медленно.

Ниу посетил мастерскую оружейника-мечника и уехал без покупки. В сомнительной школе боевых искусств, куда частенько захаживают ронины, он поупражнялся с мечом, причем стальным, а не деревянным. Он блестяще действовал и в нападении, и в обороне, его реакция была молниеносной. Схватка за схваткой заканчивались тем, что его меч оказывался у горла соперника. Наблюдая за фехтованием с улицы через открытую дверь, Сано от восхищения затаивал дыхание. Лучше ему не встречаться с господином Ниу в бою!

После тренировки Ниу с тремя партнерами отправился в ресторан, расположенный вблизи школы. Сано по примеру носильщиков купил обед у уличного разносчика. Хотя Сано рискнул встать неподалеку от носильщиков, ничего полезного он не услышал: самураи ели молча. Сано очень бы хотелось подслушать, о чем говорят Ниу и его приятели. Увы, в ресторан мусорщиков не пускали.

Сано купил два пирожных моши на тот случай, если слежка приведет его в пустыню. Он готов был следить за Ниу всю жизнь.

Господин Ниу вышел из ресторана и сел в паланкин.

Носильщики повернули на дорогу, ведущую к усадьбе. Сано почувствовал глубокое разочарование. Он взбодрился, когда носильщики миновали район имений и двинулись дальше, по извилистым улочкам, через мост Нихонбаси, вдоль каналов, через богатые и бедные предместья, постепенно отклоняясь на север. В конце концов они покинули город и зашагали по коричневым и серым холмам.

Движение на дороге Окусюдо, ведущей в Уэно, было довольно-таки бойким, попадалось много крестьян, одетых точно так же, как и Сано. Носильщики повернули к лесу. Сано начал отставать, боясь, что его заметят. Однако, когда паланкин скрылся между ветвей, Сано прибавил шагу из опасения потерять след Ниу.

Сборщики хвороста расчистили почву, и идти было легко. Сано столкнулся с другими трудностями. Острые камни пробивали соломенные сандалии, кололи уставшие ступни. Лужи норовили его утопить. Воткнутая в дерево стрела подсказала, что это охотничьи угодья вельможи. Значит, в любой момент можно было напороться на егерей или охотников. К счастью, показалась стена с крытыми воротами, на которых красовался герб семьи Ниу. Носильщики поставили паланкин, из караулки вышли охранники и впустили паланкин.

Сано сообразил, что перед ним летняя вилла Ниу. «Коли даймё в провинции, а его семья в городе, вилла вряд ли строго охраняется», — рассудил он. Подбежав к стене, Сано услышал хлюпанье шагов по сырой земле. Он быстро присел за куст. Мимо Сано прошли самураи, вооруженные луками и стрелами. До Сано долетели слова:

— Я бы с удовольствием вернулся в Эдо. Здесь слишком тихо.

— Ну, уж не сегодня.

Раздался смех.

Что бы это значило? Сано поспешил в том направлении, откуда явилась веселая парочка. Он брел, повторяя изгибы стены, пока дорога и ворота не скрылись из виду. Остановился, прислушался, осмотрелся. В сторожевых башнях, устроенных на стене, ни души. Лес будто вымер, в тишине слышен стук капель, падающих с ветвей. Сано решил взбираться на стену. Земляная насыпь, облицованная плоскими камнями, плотно пригнанными друг к другу, высоко поднималась над головой. Сано нашел зазор между камнями, уперся ногой и тронулся в путь.

Вскарабкавшись, он лег животом на стену и посмотрел вниз. Парк — естественная смесь деревьев и кустов — казался пустынным. Сано на всякий случай выждал минуту и перевалился за стену. Осторожно спустившись наземь, он снял зашуршавшую накидку и спрятал под опавшей листвой. Дождь почти прекратился, темный плащ и штаны будут лучше скрывать в наступающих сумерках, чем светлый балахон. Сано двинулся к воротам. Тропинка вела в лес, похоже, она была специально протоптана для прогулок вельможных дам. Она кружила и вилась, пока не выбралась на поляну, за которой к воротам шла широкая гравийная дорожка. Неподалеку виднелся дом. Сано почудилось, что время рвануло вспять.

Построенная в стиле, распространенном примерно восемь веков назад, тенистая летняя вилла семьи Ниу стояла на небольшом пригорке. Большой главный дом — квадратное деревянное сооружение на столбах, крытое гонтом, — был обращен на юг. У подножия крутой лестницы стоял паланкин господина Ниу. Охранники наблюдали за дверью, выходящей на широкую веранду, прикрытую сверху крышей, опиравшейся на колонны. По обеим сторонам дома располагались флигеля. За фигурными решетками окон мерцал свет. Все строения были соединены подземными ходами. Кроме того, туннели опоясывали сад, заканчиваясь открытыми павильонами, стоящими на сваях. Позади комплекса находились строения, где размещались покои семьи, жилье слуг и вассалов, кухни, конюшни. Сано доводилось видеть подобные хоромы на старинных картинах. Писательницы Мурасаки Сикибу и Сэй Сёнагон, жившие при Хэйаньском императорском дворе, создавали в таких домах незабвенные произведения. В таких покоях, павильонах и садах принц Гэндзи увлекался плетением интриг. «Интересно, для чего сюда приехал господин Ниу?» — подумал Сано.

Прячась за деревьями, Сано подобрался к дому с тыла и обнаружил подземный ход. Сано нырнул в темноту и попал на свет. Туннель привел его под павильон. Сано осторожно выглянул наружу. Озерцо с островком посередине. Арочные мостики соединяют островок с берегом. На веранде охранники. Сколько же их здесь? Неужели все даймё столь усиленно заботятся о безопасности летних вилл в зимнее время? Есть ли охранники в доме, во флигелях? При такой страже сомнительно, что удастся приблизиться к Ниу. Раздосадованный и уставший, Сано съежился под павильоном и прислонился к крупному предмету изогнутой формы.

Подсознательно знакомые контуры подсказали: лодка. Когда глаза привыкли к темноте, Сано убедился в этом. Рядом с ним находилось не какое-нибудь хрупкое суденышко для дамских прогулок по озерцу, а крепкая плоскодонка с не менее крепкими веслами, уложенными поперек корпуса. Сано пошарил рукой по дну и наткнулся на рулон. Похоже, скатанное татами. Сано принялся разворачивать укладку, молясь в душе, чтобы охранники на веранде не уловили шуршание соломы.

Закончив работу, Сано обнаружил... Он прищурился, вглядываясь, и возликовал.

В правой руке он держал соломенную сандалию, сильно стоптанную с внутренней стороны, в левой — моток веревки. Точно такую же сандалию он видел в прозекторской доктора Ито: она принадлежала Нориёси. Мало того! Он мог поклясться, что именно этой веревкой были перевязаны тела «влюбленных». Сано представил, как Ниу заманивал несчастных на виллу — Нориёси посулил деньги, а Юкико по-братски пригласил погостить; как, прячась за спинами, наносил смертельные удары; как связывал трупы и заворачивал в татами; как перевозил громоздкий сверток на лошади к поджидавшей лодке; как сталкивал тела в воду. «Попался, голубчик!» — подумал Сано. Он спрятал сандалию и веревку под плащ. Впервые за много дней радостная улыбка затеплилась в уголках его губ. Вот улики, которые можно предъявить властям: не судье Огю — Совету старейшин. Теперь-то им придется выслушать Сано.

Но вместо того, чтобы выбраться на волю и мчаться в город, Сано задумался. Отсутствие мотива сильно ослабит обвинение. Нужно выяснить, почему умерли Нориёси и Юкико.

Сано пополз по другому туннелю, ведущему к флигелю. Темнота была — глаз выколи. Сано тщательно ощупывал почву перед собой. Стоит провалиться в яму, поднять шум — и сразу понабегут охранники.

Только Сано успел добраться до просторного подполья флигеля, как со стороны ворот донесся стук копыт. Сано распростерся, вытянув руки вперед. Пол над ним скрипнул, в доме кто-то находился. Потом шаги захрустели по дорожке.

Мужчина крикнул:

— Привет, братья! Что вы так задержались? Его светлость давно ждет вас.

Сано не расслышал ответа, однако догадался: охранники вышли встретить новоприбывших. Он пополз на голоса и выглянул наружу.

— ...это значит...

— ...настоял на приезде... в противном случае не доставил бы товар... знаю, что ему не понравится, но...

Два охранника стояли спиной к Сано и лицом к четырем самураям, сидящим на лошадях, и двум носильщикам, держащим паланкин. В серых сумерках Сано не смог разглядеть ни лиц, ни гербов на одеждах. Однако охранники приветствовали новоприбывших как равных, значит, гости тоже были людьми молодого Ниу. Сано дорого дал бы, чтобы компания подошла поближе к флигелю.

Неожиданно из паланкина раздался грохот. Носильщики опустили паланкин. Открылась дверь, и на землю выкатился сгорбленный человечек.

— Отведите меня немедленно к господину Ниу Масахито!

Охранники бросились на человечка. Тот увернулся и ринулся ко флигелю. Верховые самураи загородили дорогу. Человечек резко затормозил, охранники сцапали его и поволокли к паланкину. Человечек оглянулся и завопил. Сано заметил пятно на губах и подбородке. Любитель Клубнички, поставщик фривольных картинок!

Сано улыбнулся. Похоже, дела, приведшие сюда торговца, касались и Нориёси. Эк его взяли в оборот!

Охранники швырнули Любителя Клубнички к паланкину, торговец шлепнулся на кучу сухих листьев.

— Выгружайте товар и отправляйте этого зануду в Ёсивару, — приказал охранник носильщикам.

— Я никуда не поеду, пока не переговорю с господином Ниу! — крикнул Любитель Клубнички.

Носильщики попытались его поднять.

Тут, услышал Сано, открылась дверь флигеля. Знакомый голос спросил:

— Что здесь происходит?

Любитель Клубнички вскочил на ноги.

— Господин, какое счастье видеть вас. — Он с приторным смирением поклонился. — А ваше гостеприимство — поистине верх великодушия. — Даже в этих обстоятельствах он не пытался — или не мог — обуздать свою язвительность. Сделав несколько шагов к Ниу, он упал на колени. — Прошу простить мою назойливость, но я должен кое-что обсудить с вашей милостью.

— М-да?

Сано представил раздраженную мину на лице его светлости.

— К сожалению, стоимость моих услуг возросла, — сообщил Любитель Клубнички. — Не обсудить ли нам сей вопрос с глазу на глаз?

Ниу пропустил предложение мимо ушей.

— У нас была договоренность. Не вижу причин, чтобы менять ее.

Торговец потер ладошки, родимое пятно расплылось в доверительной улыбке.

— Смерть Нориёси, к сожалению, многое изменила.

Как Сано и ожидал, сын даймё сразу понял намек.

— Хорошо, — нетерпеливо проговорил он. — Сколько?

Любитель Клубнички назвал несусветную сумму. Сано возмутился: неужели смерть работника настолько подорвала гнусный бизнес? Или торговец занялся шантажом вместо Нориёси?

Ниу остался спокойным.

— Приходи завтра в имение. Деньги будут ждать. Уберите это. — Охранники подхватили торговца. — Принесите то, что он привез. — Носильщики бросились к паланкину. — Побыстрее. У меня мало времени.

Дверь хлопнула.

Сано увидел, как носильщики вытащили из паланкина нечто, завернутое в одеяло. Оно сползло, и Сано на мгновение перестал дышать.

— Труп! — произнес самурай то, о чем подумал Сано.

Торговец выглянул из-под руки охранника.

— Нет-нет. Он просто опоен снадобьем, как приказали его светлость. Он будет спать еще по меньшей мере два часа.

Торговца запихнули в паланкин. Он высунул голову и крикнул:

— Уверен, времени более чем достаточно, ха-ха-ха!

Сано метнулся опять в подземный ход. Нужно выяснить, что Ниу намерен сделать с полутрупом. Шаги носильщиков привели Сано во флигель. Сано услышал мягкий звук: носильщики опустили тело на пол. Может, стоит пробраться во флигель?

Нет: носильщики вышли из комнаты. Вслед зашагал и Сано на прежний наблюдательный пункт.

Перед флигелем человек, останавливаясь через равные промежутки, втыкал в землю и зажигал факелы. Вскоре цепочка пляшущих огней осветила дорожку к воротам. Послышались торопливые шаги. Захлопали двери. Сано выглянул в сад. Служанки носили в главный дом полные подносы. Похоже, намечается банкет. У Сано забурлило в животе. Он вынул из кармана плаща пирожное мощи. Сей питательный продукт, которым самураи обычно замаривают червячка во время долгих поездок, должен укротить желудок, пока тот не выдал Сано.

Суматоха постепенно стихла. Вилла погружалась в ночь. Сано замерз и окостенел. Пирожное утолило голод, но не любопытство. Сано наполовину вылез из-под дома. Никого. Тогда он покинул убежище.

Его пошатывало, ноги не слушались. Сано потянулся изо всех сил, поприседал и крадучись двинулся вдоль флигеля, туда, где, по его расчетам, находился усыпленный пленник.

Окна за деревянными решетками были закрыты. Сано приложил ухо к стене и уловил стоны. Он должен видеть! Сано поискал щель или отверстие. Тщетно. Ощупал отшлифованное временем дерево. Пальцы наткнулись на круглый выступ. Сучок!

Сано воткнул короткий меч в центр кружка и покачал. Сучок крепко сидел в дереве. Сано повторил попытку. Почудилось или действительно сучок поддался? Сано осторожно потянул клинок на себя. Ну вот...

Сучок вышел с легким скрипом. Сано показалось, что грянул гром. Он нырнул под флигель. Не прибегут ли сатрапы молодого Ниу? Сано сковырнул сучок с меча, приготовившись к бою. Однако вилла была по-прежнему погружена в тишину. Сано вылез наружу. Сжимая меч, он осмотрелся и прильнул к глазку.

Обнаженное тело окружено кольцом из горящих свечей. Выбритое темя и длинная челка. Юный самурай еще не прошел церемонию посвящения в мужчины. Он неподвижен, глаза закрыты. Лицо, видимо, под действием снадобья, неестественно красное. Над мальчиком стоит Ниу, тоже обнаженный. Мужская плоть напряжена. Мускулистый торс блестит от пота. Правая нога тоньше левой и покрыта шрамами. Глаза лихорадочно сверкают, приоткрытые губы влажно поблескивают. Грудь судорожно вздымается.

После слов Любителя Клубнички Сано ожидал увидеть нечто подобное. Тем не менее он почувствовал досаду и отвращение. Детская проституция узаконена. Единственная вина Ниу заключается в том, что он занимается этим не в Ёсиваре. Следовательно, у Нориёси не было повода шантажировать молодого даймё, а у того — причин убивать художника.

Ниу упал на колени, взял нож, наверное, заранее припасенный, замахнулся, облизнул пересохшие губы и медленно приставил лезвие к горлу мальчика. Не торопясь, с наслаждением провел по розовой коже.

Зачарованный ужасным зрелищем, Сано не заметил, как кто-то подошел к нему сзади.

 

Глава 21

Это была женщина. Глаза широко распахнуты, рот открыт.

С быстротой молнии Сано зажал женщине рот, подхватил и поволок в парк. Женщина повизгивала и брыкалась. Сано ощущал, как бьется ее сердце.

— Я ничего вам не сделаю, — прошептал Сано ей на ухо. — Прошу вас, замолчите.

Милостивый Будда, он вовсе не хочет ее убивать!

Чуть запоздало он узнал женщину: служанка Ниу.

— О-Хиса, вы ведь помните меня. Я Сано Исиро. Я приходил в усадьбу и был на похоронах барышни Юкико. Вы не станете шуметь, если я отпущу вас?

Кивок. Сано отпустил женщину, готовый снова схватить ее или бежать.

О-Хиса оправила одежду и кивнула на флигель:

— Он опять, да? — Лицо сморщилось, словно она собралась заплакать.

— "Опять"? Он часто убивает детей ради удовольствия?

Сано сделал пару шагов. Он должен спасти ребенка! Если не поздно... Сано вспомнил об охранниках. Его растерзают прежде, чем он доберется до Ниу. Ну уж нет! Сжав меч, он мысленно призвал на помощь всю свою храбрость и силу.

— Юкико об этом знала?

Он полагал, что Нориёси и Любитель Клубнички были в курсе.

— Нет, нет! — О-Хиса энергично всплеснула руками. «Значит, сестру он убил за что-то другое», — решил Сано. — Он раньше никогда не убивал. Лишь чирканет и отпустит домой.

Сано усомнился в правдивости. Он видел Ниу, видел сладострастное желание убить. Он побежал к флигелю.

Ниу в белом нижнем кимоно сидел на коленях посреди комнаты спиной к Сано. Охранники заворачивали в одеяло постанывающего мальчика. Детское горло красной ниткой обвивал неглубокий порез.

Сано с облегчением прерывисто вздохнул. Ни он, ни мальчик сегодня не умрут. Вложив меч в ножны, Сано вернулся к о-Хисе.

— Это я виновата в том, что барышня Юкико умерла, — пролепетала служанка.

— Ш-ш! — Сано увлек о-Хису поглубже в сад. — В каком смысле? — Он не мог поверить, что худенькая слезливая женщина — душегубка.

О-Хиса отреагировала привычным способом: залилась слезами. Сано и хотел бы ее утешить, да времени мало. Он сильно встряхнул женщину за плечи.

— Что вы имеете в виду?

Резко прекратив всхлипывать, о-Хиса возмущенно взглянула на Сано и выпалила:

— Барышня Юкико умерла, потому что я решила, будто молодой господин убивает мальчиков. — Она трогательно вытянулась в струнку и вздернула подбородок. — Честь требует, чтобы я расплатилась жизнью за гибель барышни, но я трусиха. Арестуйте меня, пожалуйста.

Сано жестом унял расхрабрившуюся служанку.

— Почему вы заподозрили молодого господина?

Вот наконец перед ним настоящий свидетель.

Слова о-Хисы полились так же бурно, как недавно слезы, она жаждала поделиться секретами, которые мучили ее.

— Я начала работать у госпожи Ниу прошлой осенью. Спустя три недели экономка послала меня сюда, обслуживать молодого господина, он приезжает на виллу, когда по состоянию здоровья ему необходимо покинуть город. Однажды я проходила мимо окна и увидела... увидела...

— Понятно, — твердо сказал Сано, испугавшись утонуть в очередном слезном потоке.

— Через два дня... другой мальчик! Я подумала, что он убивает их. Все в крови, лежат, не шевелятся. Потом приходят люди молодого господина и уносят их. Сначала я никому об этом не рассказывала. Не мне распространяться о господине. Но после того, как это произошло в третий раз, я решила прекратить убийства. Бедные мальчики! Я... я все рассказала барышне Юкико, она всегда была добра ко мне. — Голос о-Хисы сорвался.

— И что она сделала?

— Она отругала меня. Она любила брата и не могла плохо думать о нем. Но барышня все же захотела проверить. Я была там, — кивок в сторону флигеля, — и видела, как она приехала. Она без стука вошла в комнату. — О-Хиса всхлипнула и зажала себе рот.

Мидори говорила, что Юкико однажды ночью уходила куда-то одна, вспомнил Сано. В то время факт показался незначительным. Теперь Сано понял цель и причину тайной вылазки. Он восхитился смелостью Юкико и ее верой в брата. К сожалению, и то и другое привело девушку к смерти.

— Господин Ниу был с мальчиком, — подсказал Сано.

Служанка скорбно кивнула.

— У мальчика были порезы на горле и груди. Молодой господин как раз одевался. Он увидел барышню Юкико и взбесился. Он ударил ее по лицу. Барышня Юкико заплакала. Она спрашивала, как он может убивать невинных детей, и умоляла не делать этого больше. Я тоже плакала, я была так напугана. Молодой господин закричал, что мальчик спит, что он вовсе не мертвый, что он не сделал ему ничего дурного. Потом мальчик застонал и сел. Он увидел Юкико, молодого господина, порезы и заскулил: «Что вы со мной сделали? Кто вы? Где я?» Барышня Юкико тоже стала кричать. Молодой господин приказал им замолчать. О, он был вне себя от ярости. Мальчик продолжал скулить. И тогда молодой господин... — Голос о-Хисы стал таким тихим, что Сано пришлось наклониться к ней. — Молодой господин схватил меч и отрубил мальчику голову. — Она уткнула лицо в ладони и зарыдала.

Сано представил: залитая кровью комната, Юкико в ужасе, съежившаяся за окном о-Хиса... Наверное, Ниу был бессилен перед своим влечением к самурайским мальчикам. Гораздо проще было убивать эта или простолюдинов.

— Барышня Юкико лишилась чувств. Молодой господин позвал людей и вынес барышню из комнаты. Люди забрали тело. Барышня Юкико плакала в коридоре. Молодой господин сказал ей: «Скажешь кому-нибудь — я тебя убью!»

Вот, значит, почему Ниу убил сестру. Высокая нравственность не позволила Юкико хранить молчание. А Нориёси догадался об убийстве, пронюхав, что мальчик не вернулся домой.

О-Хиса схватила Сано за грудки.

— Дух Юкико преследует меня во сне. Чтобы упокоить его, я должна умереть. Арестуйте меня!

Врожденное чувство преданности заставляло женщину искать наказания для себя, а не для молодого Ниу. Сано обнял ее.

— Вы ни в чем не виноваты, о-Хиса. Если то, что вы рассказали, правда, то единственный человек, виновный в смерти Юкико, — это господин Ниу. Вы мне поможете наказать его?

— Я? — прошептала оробев служанка. — О нет.

— Тогда дух барышни Юкико будет преследовать вас всю жизнь.

— Но что я могу сделать?

— Пойти завтра со мной в Совет старейшин и повторить свой рассказ. Они воздадут молодому господину Ниу по заслугам.

«Им и впрямь ничего другого не останется сделать», — злорадно подумал Сано.

Глаза женщины затуманились, Сано понял: она обдумывает предложение. Служанка стыдливо высвободилась из объятий.

— Нет, — промямлила она. — Я не могу предать господина. Если бы это касалось лично меня, то пожалуйста, я готова. Но он может наказать мою семью. — Она вдруг заторопилась. — Я отсутствую слишком долго, меня начнут искать.

Сано знал, что предложил ей пойти на большой риск. И что этот риск оправданный.

— Молодой Ниу наверняка помнит, кто из слуг был на вилле в ту ночь. Рано или поздно он убьет вас, как барышню Юкико. Единственный способ для вас защитить себя и свою семью — это сдать его властям, прежде чем он начнет действовать. Неужели вы этого не понимаете?

О-Хиса беззвучно зашевелила губами. Глаза ее забегали.

Наконец она сказала:

— Да. Хорошо. Молодой господин возвращается в Эдо завтра утром, я и другие слуги — тоже. Так и быть, я пойду с вами в Совет старейшин.

— Спасибо, о-Хиса! — с чувством выдохнул Сано. — Встретимся в полдень. Как насчет встречи в мастерской Мусаси-мечника?

— Пусть будет так. До свидания. — О-Хиса поклонилась и засеменила к флигелю.

Сано смотрел ей вслед. Не передумает ли она до завтра? Не расскажет ли об их плане товаркам? Те вполне способны донести Ниу. Впрочем, зачем беспокоиться заранее? Пока Сано везет, охранники его не заметили. Пора уходить.

Дом сиял огнями. Сано припомнил разговор охранников у караулки, нетерпение Ниу, приготовления к банкету. Какие еще зловещие события здесь развернутся?

Сано только что не на цыпочках пустился к дому. Раздался стук копыт. Сано спрятался в кустах. Ворота открылись и впустили двух самураев, те, проскакав по освещенной факелами дорожке, спешились и исчезли в доме. Через несколько минут появилась новая пара, затем другая... Вскоре у дома стояло двадцать лошадей. Сано очень хотелось заглянуть в дом. Собрание было секретное, в противном случае Ниу собрал бы общество дома, в Эдо.

Слева от Сано появились светлые пятна. По мере их приближения Сано различил мощные фигуры стражников с фонарями. В сердце вонзилась иголка страха.

— Экономка сказала, что слышала чужой голос.

— Может, старой курице почудилось?

— Надо проверить.

Сано бросился наутек.

— Вон он. Держи!

Над ухом Сано просвистела стрела. Другая смачно вонзилась в дерево. Сано распластался на земле. Охранники прошли, чуть не раздавив его. Сано пополз наугад. Он чуть не закричал, когда скатился в неглубокий, но крутой овраг и стукнулся о каменистое дно. Затрещали ветви — охранники возвращались. Сано заметался и нашел укрытие у ствола дерева, которое росло на краю оврага. Шишковатые корни образовали пещеру. Сано забился в спасительную глубину.

Утомленные охранники прислонились к дереву.

— Думаю, он пошел туда.

— Или туда.

— Придется обшарить каждый кустик.

— А то нет! Приказ господина — никаких посторонних. Охранники удалились. Сано выбрался из убежища. Фонари мелькали у стены. Путь к отступлению отрезан.

И тут Сано осенило. Охранники полагают, что чужак будет уходить прочь от дома, следовательно, надо бежать, наоборот, к дому, проползти под строениями и перелезть через стену в дальнем конце парка.

Так Сано и поступил. Он ощупывал каждый метр земли руками и ногами, чтобы не производить лишнего шума. В итоге очутился возле дома.

Охранник у двери вглядывался в парк. Его товарищи патрулировали дом сбоку. Сано выбрал самого неторопливого и засек маршрут. Оказывается, охранник не ограничивается домом. От угла идет вдоль крытой галереи до павильона, останавливается, обозревает парк и поворачивает назад. Сано дождался, когда охранник дошел до павильона, пригнулся, пересек открытое пространство и нырнул под дом.

Ему показалось, что он полз вечность. Сверху доносились голоса, скрип половиц. Наконец пахнуло свежим воздухом. Сано высунул голову из-под дома. В парке никого нет.

Сано выбрался на волю. Веранда тоже пуста. Сквозь окна, забранные бумагой, прорывается возбужденная речь, все говорят одновременно, слов не разобрать. Сано одолело любопытство.

Он зашел слишком далеко, чтобы уйти, не узнав, в чем дело. Сано вынул короткий меч и проколол бумагу.

Масляные лампы и угольные жаровни наполняли просторную комнату прозрачным дымом. В центре полукругом сидели двадцать молодых людей и смотрели на Ниу, занимавшего помост на фоне раскрашенного экрана. Некоторых Сано узнал. Ниу встречался с ними в мастерской мечника и школе боевых искусств. Значит, прогулка Ниу была не столь уж бесцельна.

Воцарилась тишина. Серьезные лица и почти осязаемое напряжение напоминали скорее военный совет, чем светское мероприятие. К тому же мужчины были вооружены, по правилам этикета при посещении частного дома такого быть не могло. Сано изучил гербы на кимоно и от удивления прикусил губу. Среди собравшихся были Маэда, Датэ и Хосокава. Ниу созвал представителей всех основных кланов, кроме Токугава.

— Думаю, план не сработает, — сказал Маэда. — Предлагаю рассмотреть альтернативные варианты.

Поднялся гомон:

— Он прав! Он ошибается! Нельзя терять время, пора действовать!

Ниу с тонкой ухмылкой прислушивался к спору.

— Хватит!

Все мгновенно умолкли, на лицах застыли страх, уважение, восхищение. В глазах Ниу вспыхнула страсть. Маленький сын маленького даймё будто вырос. Его сжигал внутренний огонь, видимо, подогретый недавним сексуальным упражнением. Этот огонь заворожил присутствующих. Каким планом он увлек молодых бездельников?

— Хватит болтать. — Ниу поднялся, только легкая резкость движения выдала его физическую ущербность. — Если вы забыли, разрешите напомнить вам, почему необходимы решительные действия и что мы от них выиграем.

Ниу принялся мерить платформу шагами, голос зазвенел металлом:

— Нам обрыдло ярмо преследований и унижений. Наших отцов и дедов лишили наследственных уделов и выселили на задворки империи. Их держат кого в городских, кого в сельских имениях, не разрешая жить с собственными семьями.

Злобный ропот прокатился по комнате. Спины распрямились, кулаки сжались.

— Неужели мы должны по-прежнему транжирить наши богатства, оплачивая замки, дороги, ирригационные сооружения по прихоти Токугава? Зачем нам финансировать сёгуна, который тратит деньги на содержание гарема из актеров и простолюдинов? С какой стати он диктует нам, как обставлять дома и даже как одеваться? А его шпионы?! А его пропускные пункты на Токайдской дороге?!

Ропот превратился в рев. Ниу взмахом рук восстановил тишину.

— Токугава Цунаёси — жалкий ублюдок, он отдал управление страной презренному Янагисаве, а сам развлекается. Своим поганым миролюбием он отнял у нас единственное достойное занятие — служение чести на поле брани. И мы должны все это терпеть?

— Нет! Нет! Долой клан Токугава!

Сано обомлел. Ну и ну! Государственная измена! За это младшего Ниу казнят, но обесчестят гораздо сильнее, чем за убийство мальчика-самурая. Понесет наказание и вся его семья, если преступника схватят. Уж не погибла ли Юкико из-за того, что стала свидетельницей тайной сходки? Тогда при чем тут Нориёси?

— Может, позволим Токугава превратить нас в собачьих охранников или бюрократов?

— Нет! — грянули двадцать голосов.

— Тогда нужно действовать без промедления. Только с оружием в руках мы восстановим честь и славу наших кланов!

«Что-то не так», — подумал Сано. Дефилирование по платформе, металл в голосе, театральные жесты, сверкание глаз — все было чересчур. Господин Ниу играл, пользуясь тем, что зрители озлоблены против Токугава. И те реагировали на спектакль с великим энтузиазмом.

— Да! Да! — Собравшиеся вскочили на ноги, выхватили из ножен мечи и подняли вверх.

Ниу удалился за экран. Появился он, держа распущенный свиток, наполовину исписанный иероглифами, и кисточку.

— Время принести клятву.

Он встал на колени, положил свиток и кисточку перед собой и вынул кинжал. Все затаили дыхание. Сано — тоже. Ниу резанул по ладони. Ни один мускул у него на лице не дрогнул в отличие от прочих физиономий. Погрузив кисточку в кровь, Ниу расписался на свитке. Заговорщики поочередно поднимались на сцену и покидали ее, прижимая платки к ладоням.

У Сано засаднила левая длань. Он потер несуществующий порез. Авантюристы настроены очень серьезно. Клятва на крови — воистину клятва. Вот бы узнать, что написано в свитке!

Ниу скатал скрижаль и встал.

— А теперь на память о сегодняшнем событии. — Хитрая улыбка тронула уголки губ.

Взмахнув трубкой, он продекламировал:

Солнце садится за долиной —

Счастье близится, как и Новый год.

Стихотворение показалось Сано бездарным. Однако заговорщики одобрили вирши криками и смехом. Напряжение, сопровождавшее церемонию принесения клятвы, ослабло. Ниу начал снова ругать Токугава, соратники громко вторили ему.

— Скоро мы докажем, что мы — настоящие самураи! — воскликнул Ниу. — Мы заставим отцов гордиться нами!

Сано уловил искреннюю нотку и догадался: Ниу не ищет власти и славы, он хочет добиться отцовского одобрения. Так же, как и Сано. Исиро почувствовал невольную симпатию к врагу, но быстро одернул себя. Нет, они совершенно непохожи. Сано работает на благо семьи, а Масахито, гоняясь за сомнительными выгодами, толкает отца и родных в пропасть.

В комнате наступила тишина. Головы повернулись к дверям. В дверях возник охранник.

— В чем дело? — Тяжело дыша от перенапряжения, Ниу вытер рукавом пот со лба.

Охранник поклонился.

— Простите, что вынужден потревожить вас, господин. На территории появился посторонний. Мы почти настигли его.

— Почти?

— Ему удалось ускользнуть.

Вместе с заговорщиками Сано остолбенел. Очнувшись, он рванулся бежать, но упрямое любопытство пригвоздило к окну.

— Шпион! — ахнул Хосокава.

Посыпались вопросы:

— Нас раскрыли? Кто предал? Что делать?

Заговорщики выглядели всполошенными воробьями.

Сано засомневался, что они в состоянии выполнить свой план.

Ниу твердым шагом выдвинулся на просцениум.

— Глупцы! — отчеканил он. — Ваши ахи горю не помогут. Идите и убейте его.

— Он прав! Верно! — Выхватив мечи, все, кроме Ниу, выскочили из комнаты.

Главарь остался на помосте, картинно сложив руки на груди.

Сано не стал ждать, пока жаждущая крови банда вывалится из дома. Он припустил к стене, взобрался на нее и спрыгнул.

 

Глава 22

Мечник был одет в белые одежды, как синтоистский монах на торжествах. Ухватив щипцами, он вытащил из горна полосу стали, раскаленную докрасна. Помощник, подцепив щипцами другой край, согнул размягченный металл пополам. Распевая молитвы, мужчины застучали по полосе кувалдами, обеспечивая будущему клинку гибкость и прочность, которые он получит благодаря многослойности. Каждый удар звонко отдавался в чистом утреннем воздухе. Ученики суетились вокруг, поднося воду для закаливания металла и подбрасывая уголь в горн. Жар достигал улицы, которая разделяла двор мастерской и ряд кузниц, где мастера гнули металл для подков и домашней утвари.

Сано, прислонясь к деревянной ограде, посматривал то на мечника, то на дорогу. Мимо проходили работники, перенося сырье и готовую продукцию из одной мастерской в другую. Когда появлялась женщина, Сано выпрямлялся: не о-Хиса ли? — и вновь прилипал к ограде. Он приехал раньше назначенного времени, поэтому не волновался.

Горячая ванна и несколько часов сна в каморке доктора Ито помогли ему взбодриться после вчерашних приключений и долгого прозябания в подозрительном чайном домике, где он дожидался рассвета и открытия городских ворот. В высушенной на плите одежде, опоясанный двумя мечами, Сано был уверен в том, что способен противостоять любым превратностям наступающего дня. Оптимизм внушала и ясная погода. Только тревога за отца омрачала настроение. «Терпение», — говорил себе Сано. Еще немного, и он восстановит попранную честь. Отец будет жить.

Полдень наступил и прошел. Улица опустела, когда мастеровые сели обедать, и забурлила, когда обед кончился. А о-Хисы нет как нет. Оптимизм Сано пошел на убыль. Он начал гадать, почему служанка не выполнила обещание. Младший Ниу задержался на вилле. Госпожа Ниу или другая дама загрузили работой. Болезнь сковала по рукам и ногам... В конце концов Сано был вынужден признать: о-Хиса струсила. Он утратил шанс спасти честь семьи. Отец умрет.

Забыв об осторожности, Сано дунул через Нихонбаси в район даймё. Именно в тот момент, когда он подбежал к имению, ворота распахнулись. Надежда вспыхнула и погасла. Не о-Хиса — молодой хозяин собственной персоной.

Пряча лицо, Сано притворился, будто поправляет обувь. Нужно было срочно определиться: или ждать о-Хису, которая неизвестно когда появится, или отправиться за Масахито и побольше разузнать про заговор. Сано колебался недолго. Жажда активных действий перетянула чашу весов. Сано поспешил за Ниу.

Следить за сыном даймё оказалось труднее, чем вчера, но не потому, что Сано шел пешком, а Ниу ехал на коне. Хотя Новый год официально начинался с наступлением темноты, улицы Нихонбаси уже заполнили веселые горожане. Молодые люди, одетые в женскую одежду, приставали к Ниу с шутливыми предложениями и не отходили, пока он не замахивался мечом. Конь шарахался из стороны в сторону, когда мальчишки бросали под копыта хлопушки. Домохозяйки сновали с баулами, занимаясь последними приготовлениями к празднику. В такой сутолоке всадник мог двигаться не быстрее пешехода. Сано держался поодаль от объекта, дабы тот его не узнал. Толпа жутко мешала слежке. К Сано пристал пьяный старик с кружкой саке. Группа подростков преградила путь, устроив сражение на деревянных мечах. Сано с радостью вырвался из тесного квартала на широкую, сравнительно тихую улицу, где находились роскошные магазины и дома богатых торговцев. Ниу свернул в переулок. Сано прибавил шагу. Тут раздался громкий шум: крики, стук копыт, мерный топот многочисленных ног.

— Прочь с дороги! Кланяйтесь! Кланяйтесь! — услышал Сано.

И увидел конных самураев со знаменами, украшенными гербами клана Шимадзу: крест в круге. Перед самураями бежали глашатаи.

Люди, побросав узлы, шарахались на обочину, падали на колени, выставляли руки вперед и прижимались лбами к земле. Все знали, что самурай без промедления воспользуется своим законным правом зарубить любого простолюдина, который вовремя не склонится перед даймё.

Сано приперли к стене. Процессия громыхала мимо. Сначала ехали всадники, величественные и суровые. Потом двигались сотни слуг, неся корзины с едой и ценностями. За ними шли пехотинцы в больших плетеных шляпах, рубя руками воздух. Следом появился роскошный паланкин даймё. Замыкали процессию неоглядные отряды охранников.

Наконец улица освободилась. Горожане поднялись с колен и разбрелись. Сано ринулся в переулок и обнаружил, что Ниу исчез.

Мысленно кляня даймё, Сано засновал по улицам, спрашивая лавочников и прохожих:

— Здесь не проезжал молодой самурай в простой черной одежде?

Никто такого всадника не помнил. И немудрено. Процессия затмила все впечатления.

Не желая сдаваться, Сано поднялся по шаткой лестнице на пожарную вышку и принялся обозревать бурлящие улицы с птичьего полета. Он увидел нескольких всадников, но разобрать, есть ли среди них Ниу, было, разумеется, невозможно. Зато Сано заметил знакомую фигуру в дверях трактира, расположенного ниже по улице.

Любитель Клубнички, прикрывая ладонью глаза от солнца и вытягивая шею, кого-то высматривал в толпе. Через плечо болтался большой мешок. Вдруг торговец бросился бежать. Перепрыгнув через несколько ступеней, Сано неуклюже приземлился на тротуар и поспешил за ним. Ниу приказал Окубате именно сегодня прийти за деньгами. Может быть, они договорились встретиться где-нибудь подальше от имения. Если урод не выведет на Масахито, то придется вернуться к мастерской мечника или поискать о-Хису.

Похоже, Любитель Клубнички опасался непрошеных попутчиков. Он постоянно оглядывался, прятался за досками объявлений, заходил без надобности в чайные домики. Однажды он задержался в магазинчике так долго, что Сано испугался, не хватил ли Окубату удар. Сообразив, в чем дело, Сано обежал квартал, и как раз вовремя: Любитель Клубнички выходил из задней двери магазинчика.

На рыбном рынке, рядом с мостом Нихонбаси, он опять едва не потерял Окубату. Пришлось продираться сквозь народ, заполонивший узкие проходы между рядами прилавков, протискиваться между бочек с живой макрелью и тунцом, корзин с раковинами-моллюсками и морскими гребешками. Вонь гниющей рыбы вызывала тошноту. Вдобавок прямо перед носом группа покупателей заспорила о цене огромной акулы, свисавшей с поперечной балки. Когда Сано удалось отвязаться от вопросов: «А вы как думаете? Нет, постойте, почему вы так считаете?» — Любитель Клубнички был далеко впереди.

Подбежав, Сано услышал крик Окубаты:

— Мне нужны деньги сейчас! Отдавай!

— Но у меня их нет, — запротестовал продавец морской капусты.

Галерейщик в отчаянии взвыл и метнулся к воротам. Сано кинулся за ним: «Для чего Окубате так нужны деньги? Ведь Ниу отвалил ему целое состояние!» Сано подумал, не расспросить ли продавца морской капусты, и решил, что слежка важнее.

Окубата направился прямиком к реке. Рыбаки вытаскивали на берег лодки, чтобы избавиться от улова. Галерейщик исподволь начал осматривать каждую лодку. У моста он остановился. Судя по поникшим плечам, ему не удалось найти то, что искал. Он поговорил с рыбаками. Сано поймал парочку фраз:

— Вы видели?.. Лодка должна была ожидать...

Окубата поплелся к рынку. Не дойдя, свернул к некогда белому, а теперь грязно-серому дому.

Сано остановился шагах в двадцати от заведения. «Свежая суши», — гласила вывеска над дверью. Но сторонам заполненные рыбаками и работниками чайные домики. Любитель Клубнички не показывался. «Интересно, — подумал Сано, — он встречается с Ниу или просто пытается уйти от „хвоста“?» Сано рискнул заглянуть в ресторан.

В комнате накурено. Справа высокий прилавок вдоль длинной стены. В конце прилавка занавешенная дверь в кухню. За стойкой повар в синей головной повязке над кустистыми бровями. Он с замечательной скоростью нарезает полосками сырую рыбу, готовит суши и отпускает ее посетителям. Окубата стоит у прилавка спиной к кухонной двери и разговаривает с седовласым стариком.

Сано пристроился у прилавка в двух шагах от галерейщика. Пропахшие потом портовые грузчики прорычали приветствие и нехотя подвинулись, уступая место.

— Что желаете, господин? — спросил повар, не поднимая глаз от посверкивающего ножа.

— Чего-нибудь вкусного, — рассеянно ответил Сано.

Любитель Клубнички опустил заплечный мешок на пол.

Заламывая паучьи лапки, простонал:

— Да, конечно, это куча денег, и мы договаривались о другом. Но мне нужны деньги, причем немедленно.

Убого одетый толстяк что-то невнятно пробормотал. «Кто он? Ростовщик? Или очередная жертва шантажа?»

— Танцующая суши, лучшая в городе! — рявкнул повар и оттолкнул тарелку.

Блюдо, проскользнув по прилавку, остановилось точно перед Сано.

— Спасибо. — Сано ухватил шевелящуюся креветку палочками и, очистив, проглотил, в душе умоляя повара больше не встревать.

— Вам легко советовать: не тревожься, — пожаловался Окубата. — Вам не нужно спасаться бегством!

Сано доел креветки, не ощутив вкуса. «Ах, вот что означают вместительный мешок, просьба о деньгах, лодки. Любитель Клубнички перепуган до смерти. Что или кто гонит его из города? Может, господин Ниу? Может, галерейщик вместо гонорара увидел грозящий меч?»

Хриплое бормотание толстяка.

В ответ прозвучало:

— Так как насчет долга? Где деньги?

Повар швырнул Сано тарелки:

— Тунец и морской лещ!

Сано подал знак, что с него достаточно.

Толстяк достал из-под мешковатого плаща кошелек и передал Окубате. Сано нахмурился: уж больно белые и нежные руки у толстяка. Им бы держать не увесистый мешочек, а... Веер!

Знаменитый актер оказался великолепным мистификатором. С помощью накладок он изменил овал лица, благодаря парику постарел лет на двадцать. Подушки вокруг талии довершили дело. Кикунодзё преобразился до неузнаваемости. Если бы не руки. Их оннагата не догадался спрятать в варежки.

* * *

«Все когда-то совершают ошибки», — подумал Сано. Он отмел было икунодзё как подозреваемого. Теперь сомнения вспыхнули с новой силой. Актер солгал, заявив, что отказался платить шантажисту. Значит, мог наврать и про связь с замужней дамой. То есть не про связь, а про статус женщины. Не была ли это Юкико? Наверное, он убил ее и Нориёси потому, что боялся мести Ниу. Но тогда кто убил Цунэхико и преследовал Сано? У актера каждый день спектакли, репетиции. Или не каждый день?

Окубата забыл обо всякой осторожности:

— ...не следовало... еще денег... не знал... опасно...

Сано мысленно расшифровал всхлипывания: Ниу Масахито отказался терпеть наглые поборы. Получается, шантажист уверен, что не Кикунодзё, а молодой даймё убил Нориёси и Юкико и готов убивать снова. От торговца буквально исходил страх. Почему же он продолжает заниматься шантажом? Сано восхитился крепкими нервами и предпринимательским духом Любителя Клубнички. Мерзкий человечек не упускал возможность поживиться, где бы она ни появилась.

Кикунодзё что-то пробормотал.

От возмущения Окубата заговорил складно:

— Но ведь идея была прекрасной! Неужели вы полагаете, что я настолько глуп, чтобы подражать несчастному мазиле?!

Истерический смешок.

— О нет! Я просто решил поднять цену. Из-за погибшего мальчика. Мне пришлось заплатить родным кучу денег, чтобы они не обратились в полицию. Откуда мне было знать, что господин... — Он опомнился. — Что некто неправильно поймет мотив моего поступка и вообразит, будто я тоже шпион, требующий мзды за молчание о его заговоре?

Сано чуть не подавился морским летом. Нориёси был информатором Токугава! Если художник прознал о сборищах на вилле, то Ниу вполне мог его убить. Такие сведения гораздо опаснее в руках шпиона, чем вульгарного шантажиста! Сано предположил, что вольнонаемный Нориёси сначала пользовался добытыми секретами в своих интересах и лишь потом докладывал начальству. С Ниу номер не прошел.

— Заговор двадцати одного. Им всем по двадцати одному году. Это очень опасно, да, господин Ниу безумен и не остановится ни перед чем. — Пауза. — Я назвал фамилию? Наплевать! — Окубата закашлялся и отер губы. — Нориёси говорил, авантюристы могут добиться успеха! Они собираются...

«Ну, давай, давай, — мысленно поощрил его Сано. — Все это я уже знаю. Ты скажи, что они собираются делать!»

— Убить сегуна!

Сердце Сано сжалось от ужаса. Убийство Цунаёси в лучшем случае навлечет на семьи заговорщиков гнев клана Токугава, в худшем — ввергнет страну в междоусобицу. Каждый даймё потребует для себя пост военного диктатора!

На плечо Сано опустилась рука.

— Сано-сан!

Исиро выронил от неожиданности палочки и медленно повернулся на голос.

— Что привело вас сюда, господин? — поинтересовался веселый морщинистый спекулянт, продающий рыбу неподалеку от дома родителей Сано. — Я думал, вы работаете на судью. Вы ведь ёрики, да?

— Ш-ш-ш! — Сано взглянул на объекты слежки.

Галерейщик и актер смотрели на него круглыми глазами. Потом, как по команде, прыснули в разные стороны. Кикунодзё выскочил, минуя Сано, в переднюю дверь. Окубата, подхватив мешок, метнулся вокруг прилавка и скрылся за кухонной занавеской.

— Вчера говорил с вашей матерью, — сообщил смущенный необычным приветствием спекулянт. — Ваш отец нездоров, да? Пожалуй, занесу ему китовой печени...

— Простите. — Сано бросил на прилавок несколько монет.

Жаль упускать Кикунодзё, но Любитель Клубнички важнее, Сано обязан быть преданным в первую очередь сегуну.

Исиро отдернул занавеску и ворвался на кухню. У стола женщина разделывала рыбу. Сано чуть не сшиб стряпуху.

— Виноват! — Он сиганул за дверь.

Любитель Клубнички несся по зловонному переулку к реке.

— Подождите! — крикнул Сано. — Я только хочу с вами поговорить!

Окубата поудобнее перехватил мешок.

Сано догнал бы галерейщика, не возникни на пути пьяная компания. Он вылетел из переулка в тот момент, когда галерейщик вскочил в лодку.

— Подождите, Окубата! — тяжело дыша, сказал Сано и ринулся сквозь толпу, свору бродячих собак и частокол рыбацких сетей.

— Скорей, скорей! — подгонял Любитель Клубнички лодочника, пританцовывая и грозя опрокинуть утлое суденышко.

Пожав плечами, лодочник оттолкнулся шестом от берега. Сано зашел по колено в ледяную воду и уцепился за борт.

— Прошу вас, вы должны рассказать мне о планах заговорщиков.

Любитель Клубнички ударил ногой по рукам Сано и завизжал:

— Убирайтесь прочь! Оставьте меня в покое!

Лодка накренилась, галерейщик с лодочником, ругаясь на чем свет стоит, плюхнулись в воду. Сано поймал торговца за ворот.

Снова и снова он опускал уродливую голову под воду.

— Рассказывай!

Любитель Клубнички захлебывался, фыркал, стонал и ничего более. Тогда Сано искупал его в реке столь решительно, что он перестал подавать признаки жизни. Сано вытащил его на берег.

— Где? Когда? Как?

Багровый, с выпученными, как у рака, глазами, Окубата жадно глотал воздух.

— Ну?!

— Убейте меня, господин! — наконец провыл галерейщик. — Я не знаю, когда, где и как господин Ниу планирует убить сегуна!

 

Глава 23

О-Хисе не хотелось сидеть в имении Ниу. Не хотелось шить одежду для кукол дочерей даймё под надзором Ясуэ, старшей швеи. Когда время встречи с Сано прошло, душа о-Хисы стала изо всей мочи рваться к мастерской мечника, но...

— Когда закончишь это, — Ясуэ указала на крошечное кимоно, которое подшивала о-Хиса, — возьми вон то. — Оглядела яркие отрезы ткани, лежащие на полу. — До праздника кукол всего месяц, а нам нужно приодеть две сотни игрушек. Иначе накликаем беду на дом.

О-Хиса вздохнула:

— Хорошо, Ясуэ-сан.

Когда-то о-Хисе нравилась эта работа, она навевала воспоминания о счастливом детстве. Мать и бабка, обе вдовы, обшивали за гроши окрестную голь. Но они всегда раз в год устраивали праздник кукол — традиционную радость для девочек. Поздно вечером они садились вокруг плиты и принимались шить кукольные наряды. Мать непослушными от усталости руками ласково и терпеливо показывала маленькой дочери, как кроить и метать. Слепая бабушка, улыбаясь, на ощупь стачивала детали одежды. Десятый и последний праздник, накануне отбытия из Нихонбаси к месту первой работы, особенно запомнился о-Хисе.

— Не плачь, деточка, — сказала бабушка. — Ты будешь приезжать к нам на Новый год, когда слуг распускают по домам.

— Будь храброй и старательной, — наставляла мама, моргая, чтобы слезы не потекли ручьем.

О-Хиса вздохнула, опечаленная сравнением прошлого и настоящего. Кимоно будет из шелка, а не из хлопчатобумажного лоскутка. И куклы будут из качественного фарфора, а не из дерева или соломы. И праздник будет для дочерей даймё, а не для нее.

Были у о-Хисы и другие причины для печали. Пораженные артритом пальцы старшей швеи больше не держат иглу. Ясуэ сохраняет должность только потому, что некогда служила в семье госпожи Ниу. Теперь ее основной работой является наушничество. Через старшую швею госпожа Ниу узнает обо всем, что творится на женской половине.

Рядом с Ясуэ сидит служанка о-Аки, грузная, хмурая — ей бы подковы гнуть, а не иголкой искусничать. Тоже доносчица. Ее специализация — слуги. Докладывает госпоже Ниу об их ошибках, разговорах, мелких кражах, проказах. Однажды застукала помощника повара. Сломала мужчине руку и отвела к хозяйке.

— О-Хиса, ты делаешь слишком крупные стежки. — Старшая швея сердито насупилась. — Укороти. Что за неумеха! Неужто мать тебя ничему не научила?

— Простите, Ясуэ-сан.

Пошивочные, где они сидят, — островок тишины в бурлящем доме. Хотя смерть барышни Юкико и траур определенным образом влияют на обстановку, тем не менее приготовления к Новому году кипят. Слуги заканчивают генеральную уборку. Дочери даймё, наложницы и их фрейлины выбирают кимоно, в которых отправятся на вечеринки. Служанки греют воду для мытья, укладывают волосы, приносят и уносят одежду, делают массаж, подают чай и закуски. Повара варят, парят, пекут, шинкуют. Ошалелые от суматохи дети с воплями гоняются друг за другом по коридорам. О-Хиса рассчитывала, что под шумок удастся улизнуть, чтобы встретиться с Сано, но ее приобщили к праздничным хлопотам и выйти из дома нет никакой возможности. Как теперь найти Сано?

Хотя молодой господин ни словом, ни делом не намекнул — дескать, знаю, что ты подглядывала за мной на вилле, — однако после смерти барышни о-Хиса почувствовала слежку. Много раз она проходила по коридорам имения и слышала, как за ней открываются и закрываются двери, как незримые наблюдатели фиксируют ее перемещения. Когда она выходила с поручением за ворота, какая-нибудь служанка обязательно невзначай попадалась на пути, и они шагали вместе. О-Аки перебралась в комнату о-Хисы в качестве четвертой соседки. А по возвращении с виллы совсем стало невмоготу. Ясуэ и о-Аки встретили о-Хису на пороге дома и с тех пор держат под постоянным контролем. О-Хиса бросила на церберш внимательный взгляд. А что, если взять и убежать? О-Аки догонит и сломает руку? Ясуэ донесет господину Масахито? Он убьет о-Хису. Ну и пусть! По чести говоря, она заслуживает смерти. Но прошлой ночью ей снова приснилась барышня Юкико. Черные умоляющие глаза на голубом лице. Тонкие пальцы, уже обглоданные рыбами, просяще тянутся к ней. Волосы — будто черное облако на воде. Сано полагает, что о-Хиса может упокоить несчастный дух, если все расскажет Совету старейшин. Хорошо, она согласна. Однако защитят ли старейшины ее семью от гнева Ниу? Очень хочется верить. Только как ускользнуть от тюремщиц?

— О-Хиса! — Хриплый голос Ясуэ нагло вмешался в мысли девушки. — Ты неровно подгибаешь, исправь.

— Да, Ясуэ-сан. Простите. — О-Хиса принялась распарывать стежки и уколола палец. От боли, а вернее, от тоски слезы потекли ручьями. Высасывая кровь из ранки, о-Хиса представляла, как Сано, не дождавшись, уходит в неизвестность.

Из коридора донеслись голоса служанок:

— Ты подмела павильон в северном саду?

— Нет. Я думала, ты подметешь.

— А я думала, ты.

Северный сад находился вблизи ворот.

— Может, мне подмести? — робко предложила о-Хиса.

Ясуэ насупилась.

— Сиди.

Заметив одобрительный кивок о-Аки, о-Хиса почувствовала, как все внутри оборвалось. Тут ей пришла замечательная идея. Она изобразила конфузливую улыбку.

— Можно выйти?

— Куда это? — спросила Ясуэ.

— В место для облегчения, если вы не против. — Так в доме величали уборную.

Ясуэ в досаде поджала губы, она явно боялась нарушить приказание.

— Ладно уж, раз приспичило. Но дольше времени не задерживайся! О-Аки, иди с ней.

Поеживаясь от пронзительного взгляда, о-Хиса прошла в уборную для слуг — крошечный домик, по понятным причинам стоящий на отшибе. Заперевшись, она произнесла в уме короткую молитву. Затем, поборов отвращение перед тем, что предстояло, задрала и подвязала на талии полы кимоно, чтобы не мешали, и встала на колени у отверстия выгребной ямы.

Хотя бадью часто опорожняли и ополаскивали настоем из душистых трав, широкое очко чудовищно воняло. О-Хиса заглянула в очко. Бадья была заполнена наполовину. Сдержав тошноту, девушка села, осторожно опустила ноги в отверстие, нащупала края бадьи, выгнулась и сползла в промежуток между бадьей и полом уборной. Люк, который слуги использовали для выноса нечистот, находился справа. Она протиснулась к маленькой двери и открыла ее. Отвращение и страх взяли верх над осторожностью. О-Хиса и не подумала убедиться, нет ли кого за дверью. Свобода! Девушка вывалилась из люка, немного полежала на холодной земле, судорожно вдыхая свежий воздух, вскочила на ноги и помчалась вон из усадьбы, на бегу расправляя кимоно. Силу и смелость ей придавала мысль о родных. После Совета старейшин она навсегда вернется к маме и бабушке. Она больше не увидит семью Ниу.

О-Хиса обогнула женские апартаменты и устремилась к мужским. Они предназначались для даймё, его старшего сына и их ближайших советников, поэтому сейчас пустовали. Масахито жил в отдельном флигеле, он тоже не мог здесь угрожать о-Хисе.

Она остановилась, чтобы сориентироваться. Прежде ей не доводилось бывать в этой части имения. Безлюдные дома, закрытые ставнями окна, притихшие сады... Как попасть к воротам?

О-Хиса припустила наугад. Нельзя мешкать. О-Аки может в любой момент обнаружить, что пленница сбежала, и сообщить старшей доносчице. Имение начнут обыскивать, и не сносить девушке головы.

О-Хиса углубилась в узкий проход между зданиями. Раздался скрип. Дверь? Девушка инстинктивно взвизгнула и обернулась. На крыше сидела ворона. «Нашла время каркать!» — поперхнулась о-Хиса. Она почти жаждала, чтобы ее нашли, избавив тем самым от страха и неопределенности. Только мысль о семье придавала ей отвагу. Всего через несколько часов она будет дома. Как приятно удивятся мама и бабушка, когда увидят ее на день раньше праздника! О-Хиса прильнет к материнской груди и забудет обо всем, что пережила у Ниу. Ей не приходило на ум, что родные расстроятся, узнав, почему она бросила выгодное место работы.

О-Хиса выбежала в сад, увидела ворота и ринулась к ним. На белом гравии между бесформенных валунов зачернели следы.

Она почти достигла ворот, когда позади послышались хрустящие шаги. Не останавливаясь, она метнула взгляд через плечо, открыла рот — и не успела крикнуть.

Шнур оборвал дыхание. Она рухнула, скорчившись, наземь. Перед глазами возник родной дом, осиянный золотым нимбом. Мама и бабушка сидят у плиты. Любящие улыбки манят о-Хису. Она потянулась к дорогим лицам, но видение исчезло. Вместо него появилось другое.

Барышня Юкико. Воплощение бесконечного сострадания. Барышня простерла вперед руку, приветствуя о-Хису в мире мертвых.

 

Глава 24

Замок стоял на вершине холма, поросшего лесом. Это был огромный, хорошо укрепленный город в городе. За толстыми стенами пребывали сёгун Токугава Цунаёси, его семья, ближайшие союзники и целая армия солдат, чиновников и слуг.

Символ могущества Токугава, как всегда, вызвал у Сано благоговейный трепет. Исиро уверовал в безумие младшего Ниу. Кто, находясь в здравом уме, посмеет бросить вызов нынешнему сегуну? Замку почти сто лет, наверняка он продержится намного дольше. Несметное количество самураев находится в караульных помещениях, расположенных по верху стен и на смотровых площадках. За стенами поднимается на пять этажей главная цитадель, состоящая из соединенных между собой башен. Выступы и бойницы обеспечивают зону обстрела для ружей и пушек. Каменная кладка и черепичные крыши неуязвимы для пуль и ядер. Батальон стражников, вооруженных мушкетами и мечами, охраняет обитые железом главные ворота.

Наблюдая за потоком посетителей, самозваный сыщик оробел. Он никогда не бывал в замке: семья Сано слишком незнатна, прежний ранг Исиро слишком низок. Тем не менее нужно попасть в центр шпионской сети Токугава. Там сортируют и обрабатывают информацию, собранную агентами по всей стране. Там, бесспорно, заинтересуются сообщением о заговоре двадцати одного.

Однако Сано не решался пересечь мост. Кроме собственных наблюдений и слов Любителя Клубнички, у него нет доказательств, что готовится покушение на сегуна. Ему неизвестно, как, когда и где выступят заговорщики. Значит, придется рассказать все с самого начала в надежде, что мэцукэ придут к единственно правильному выводу. Сано расправил плечи и твердой походкой подошел к стражникам.

— Я бы хотел встретиться с мэцукэ.

Стражники смерили его скучными взглядами.

— Покажите ваше приглашение.

— У меня нет приглашения. У меня есть сведения чрезвычайной важности для сегуна.

Стражник оперся на копье.

— "Чрезвычайной важности", говорите? Думаю, вам стоит рассказать мне. Если это не пустая болтовня, я прослежу, чтобы сообщение попало к нужным людям.

Представив, как сообщение будет искажено при прохождении через бюрократические инстанции — да и вообще получат ли его мэцукэ, — Сано покачал головой.

— Я должен лично доложить.

— Ничего ты не должен. — Стражник стряхнул налет вежливости, голос стал грубым. Это был пехотинец Токугава, один из тех, кто прославился заносчивостью и хамством. — Или оставляй сообщение, или катись отсюда. Некогда нам трепаться. — Он отошел к группе прибывших самураев.

Прежде чем отпустить восвояси мокрого и возмущенного Любителя Клубнички, Сано вытряс из него имя мэцукэ, на которого работал Нориёси. Однако галерейщик не помнил фамилию: то ли Дзодо Иккю, то ли Тода Иккю.

Решив попытать счастья, Сано сказал:

— Тода Иккю снимет вам головы, если вы не отведете меня к нему.

Стражник немедленно повернулся к Сано.

— Вы человек Тоды? — Лицо расплылось в понимающей ухмылке. — Что же вы сразу не сказали?

Он постучал копьем по воротам. Вышел новый стражник.

— Отведи этого человека к Тоде Иккю.

Сано понял основной принцип работы правительственной бюрократии: манипулирование людьми через их страх перед начальством.

За главными воротами оказались дополнительные. Ограниченное стенами квадратное пространство между двух ворот служило ловушкой для пронырливого противника. Сано насчитал по крайней мере двадцать стражников, внимательных, суровых, готовых действовать. Они забрали у Сано мечи и обшарили в поисках спрятанного оружия.

Боковые ворота вывели Сано и сопровождающего на просторный двор, по сторонам тянулись длинные деревянные навесы с красными шторами. Арсенал. Сотни вооруженных самураев, пеших и конных. Резкий запах конского пота; непрерывный гул голосов. И топот.

И снова ров и мост, контрольный пункт, стена с воротами, двор, самураи... Сано почувствовал себя крошечной букашкой, которую и муха в состоянии раздавить. Наверное, безумие придает Ниу Масахито нечеловеческую храбрость.

Миновав очередные ворота, Сано с охранником поднялись в извилистую крытую галерею. Бойницы и стрельни прорезали белые оштукатуренные стены и смотрели на каменный забор. Через равные промежутки галерея обрывалась просторными квадратными площадками, с них защитники могли забросать камнями любых злоумышленников. Крепость Токугавы гарантировала его потомкам спасение от внешних врагов, но кто спасет их от внутренних? Сано решил, что засада на сегуна будет устроена за пределами замка, подальше от его гарнизона.

Последние ворота распахнулись, и Сано с охранником очутились в классическом саду с подстриженными кустами, соснами и валунами. И патрулями, разумеется. Широкая гравийная дорожка привела ко дворцу.

Невысокий просторный дом, алебастровые стены, кипарисовые балки, ставни и двери. Черепичная крыша с башенками, увенчанными изображениями золотого дракона. Отдаленная музыка... Сано подумал о речи Масахито. Кланы даймё и впрямь обеспечили роду Токугава прекрасное житье.

У резных дверей стояла охрана. Получив разрешение войти, Сано с сопровождающим разулись в гулкой прихожей и углубились в лабиринт коридоров.

В этом крыле дворца располагались правительственные чиновники. Солнечный свет из забранных решетками окон падал яркими полосами на полированные кипарисовые полы. Обширные залы. Расписанные великолепными пейзажами приемные с помостами, выложенными подушками. Запертые кабинеты. Дважды сопровождающий отсалютовал патрулю; один раз и Сано и охранник поклонились чиновнику в широком кимоно. Неестественная тишина царила вокруг. Скрип половиц эхом разносился по коридорам.

— Новый год, — проворчал охранник. — Эти бездельники уже поразъехались на каникулы.

Единственная открытая дверь оказалась в очень узком темном проходе. Сано вслед за охранником вошел в кабинет. Так вот он каков, центр сёгуновой разведки!

Деревянные рамы, затянутые бумагой, делят прямоугольное помещение на закутки из расчета по окну на каждый. Столы и полки завалены книгами, свитками, футлярами для писем, письменными принадлежностями. На стенах развешаны карты, некоторые утыканы цветными булавками.

Застарелый запах табака пробивался сквозь аромат трав, которыми пытались освежить воздух к Новому году. Солнечный свет заслоняли ставни. Было холодно и тихо. В последней каморке горела лампа.

Человек в черном ровнял книги на стенной полке. Охранник вежливо кашлянул.

— В чем дело? — Человек обернулся и указал на Сано. — Кто он?

— Ваш информатор, Тода-сан, — несколько удивленно ответил охранник.

Прежде Сано не доводилось встречать мэцукэ. Он внимательно оглядел того, от кого зависела не только его судьба, но и существование режима. Тода был ни высок, ни мал, ни толст, ни худ. Возраст неопределенный. Внешность на редкость обыкновенная. Сано усомнился, что, покинув замок, сумеет узнать нового знакомого на улице. Похоже, безликость является обязательным атрибутом для профессионального контрразведчика.

— Это не мой информатор, — сказал Тода усталым голосом. — Я никогда в жизни не видел его.

— Но... но он сказал...

Тода перебил охранника.

— Меня не волнует, что он сказал. Уведите его. И позаботьтесь, чтобы сегодня посетителей больше не было. Вы сможете это сделать или мне поговорить с вашим начальником?

Охранник помрачнел.

— Ну ты, давай иди! — рявкнул он, подтолкнув Сано к двери. — Я поговорю с тобой за воротами.

— Подождите, — поспешно проговорил Сано. — Тода-сан. — Он поклонился. — Прошу вас, уделите мне минуту. У меня важная информация. Это касается заговора против сегуна. — На лице мэцукэ отразилось недоверие. — Это имеет отношение к вашему информатору Нориёси.

Проблеск интереса оживил глаза Тоды.

— Хорошо. Но только минуту. — Он кивнул охраннику. — Подождите за дверью.

Охранник вышел.

Тода сел на колени и жестом предложил Сано поступить так же.

— Представьтесь и кратко расскажите о себе. Я хочу знать, с кем имею дело.

«И стоит ли мне верить», — подумал Сано.

Выслушав его рассказ, Тода спросил:

— Вы не тот ёрики, которого недавно выгнал судья Огю?

«Плохие новости распространяются быстро. Не поверил», — вздохнул Сано.

— Да, это я. Но прошу вас, воздержитесь от предвзятости. Сначала выслушайте меня, а потом выносите приговор.

У Тода, как ни странно, обнаружилась характерная манера. На протяжении всего рассказа Сано он непроизвольно кончиком указательного пальца правой руки поглаживал один за другим ногти на левой руке.

Сано замолчал. Откуда-то донеслись трескотня хлопушек и дробь барабана. Тода не мигая смотрел на Сано. Исиро внутренне сжался.

— Так. Вы говорите, что Ниу Масахито, а не казненный борец Райдэн, убил Нориёси, чтобы не допустить раскрытия заговора двадцати одного? — вымолвил Тода.

— Именно так. — Сано выложил на полу перед мэцукэ сандалию и веревку. — Вот мои вещественные доказательства.

Он объяснил значение предметов.

— Вы полагаете, господин Ниу убил свою сестру либо потому, что и она узнала о заговоре, либо потому, что стала свидетельницей убийства. И гибель вашего секретаря тоже организована господином Ниу, так по-вашему?

— Да.

Тода кивнул и снова принялся гладить ногти.

— Гениально придумано, — промурлыкал он.

У Сано упало сердце.

— Вы не верите мне.

Этого и следовало ожидать. Чиновники достигают высоких постов, плывя по течению, а не против него.

— Я не сомневаюсь в вашей искренности, Сано-сан, — возразил Тода. — Я вижу, вы убеждены в своей правоте. Однако ваши мотивы мне, да, думаю, и вам тоже, ясны. Первое. Вы хотите отплатить Ниу за их, как вам кажется, роль в ваших бедах. Второе. Вы хотите доказать, что лучше вашего бывшего начальника знаете, как раскрыть преступление. Третье. Вы хотите искупить вину за смерть Цунэхико. Неужели вы рассчитывали, что вам поверят?

Протест непроизвольно сорвался с губ Сано.

— Я ничего не придумал, вы ошибаетесь!

Он запнулся, сообразив, что перестал существовать для Тоды, как только назвал свое имя. Такая несправедливость привела его в ярость. Но он взял себя в руки, понимая, что сейчас есть вещи поважнее задетой гордости.

— Прежде чем вы забудете обо всем, что я рассказал, проверьте господина Ниу и его друзей, — взмолился Сано. — Ради сегуна.

— Сёгун и так хорошо защищен... против реальных опасностей. — Тода сделал акцент на слове «реальных». — Его военная мощь огромна, группка заговорщиков — даже если она существует — может не надеяться на успех. Времена мятежей вроде Великого заговора ронинов давно прошли. Уверяю вас, кланы даймё, включая Ниу, весьма заинтересованы в нынешнем режиме. Они распоряжаются провинциями и значительной частью богатств страны. В войне против Токугава они потеряют все.

Несмотря на драматичность ситуации, Сано едва не рассмеялся: он вспомнил свои аргументы в споре с Кацурагавой.

— Заговорщики — безрассудные, амбициозные молодые люди, у них отсутствует присущий старшим членам их семей инстинкт самосохранения, — сказал Сано. — А судя по тому, что я узнал о господине Ниу, он не из тех, кто подчиняется логике. Возможно, из-за безумия, которое распространено в его семье.

— Нам известно о пристрастиях молодого господина Ниу. Вы не в состоянии сообщить нам ничего нового. Масахито не представляет угрозы для сегуна.

Судя по тону речи мэцукэ, Сано сумел пробить брешь в обороне противника.

— Похоже, вы недооцениваете господина Ниу из-за того, что он инвалид.

Тода, обретя бесстрастность, встал и снял с полки записную книжку. Сел, заводил пальцем по иероглифам.

— Господин Ниу Масахито. Родился с деформированной правой ногой из-за... — Он изложил мнения врачей и астрологов, присутствовавших при рождении сына даймё. — Живет с матерью в Эдо, так как отец его на дух не переносит. — Тода перевернул несколько страниц. — В возрасте пятнадцати лет убил ронина на дуэли, которую сам и затеял. Летом того же года во главе банды напал на поселение эта, убил десять человек. В возрасте шестнадцати лет забил насмерть мальчика, оказывавшего интимные услуги, и с тех пор не имеет доступа в Ёсивару. Мальчиков ему поставляют на семейную летнюю виллу в Уэно. Совокуплению предпочитает самоудовлетворение и нанесение поверхностных ран усыпленному партнеру. В возрасте семнадцати лет...

Перечень был длинный. Ужасаясь крайностям поведения Масахито, Сано одновременно восхищался богатством информации, собранной мэцукэ: «Неужели им удалось внедрить шпионов даже среди слуг и вассалов Ниу? Может, они и впрямь знают все, что стоит знать о Ниу? Может, заговор всего лишь игра в „верю — не верю“, которой забавляется группа молодых богатых бездельников?»

— Инциденты были замяты Ниу при помощи денег и влияния. Думаю, теперь вы видите, что у нас достаточно данных, чтобы судить о личности Ниу.

«А может, мэцукэ решили: если Масахито не тронул никого из значимых персон, то никогда и не тронет?» — подумал Сано.

— Вы уверены, что ваша шпионская сеть работает так, как должно? По-моему, нанимая шантажистов в качестве информаторов, вы сильно рискуете. Они способны использовать добытую информацию в личных целях, утаивая ее от вас. Как Нориёси.

— Нориёси не был информатором.

В ответ на удивление Сано Тода пояснил:

— Это вы сказали, что он информатор; я этого не подтвердил. Он просто был человеком, который время от времени попадал в поле нашего зрения. Мы наблюдали за ним, как и за всеми прочими обитателями Ёсивары, имеющими контакты с высокопоставленными горожанами. Я согласен с вами, из шантажистов не получаются надежные информаторы. — Вымученная улыбка вздернула уголки губ, но не коснулась глаз.

Сано смущенно посмотрел на собеседника. Он был уверен, что Тода лжет. Но почему? Защищает честь мундира? Какая беда от того, что кто-то узнает о связях художника с мэцукэ?

— Вы согласились выслушать меня лишь потому, что я упомянул Нориёси, — напомнил он.

В этом Сано не сомневался. Другое беспокоило его — ощущение, что почва уходит из-под ног, как при землетрясении, когда невольно теряешь представление о реальности. Вежливый Тода пошатнул его веру в себя. А вдруг он и вправду выдумал все по причинам, изложенным Тодой? Неужели он такой дурак? Судья Огю и Кацурагава Сюндай с этим согласились бы. Как и Совет старейшин, если он заявится туда без о-Хисы.

Нарастающее отчаяние вынудило Сано вскочить на ноги.

— Вы были готовы выслушать меня, пока не узнали, кто я такой. Как вы можете, служа сегуну, пренебрегать сообщением о заговоре против него, даже не проверив факты? — Он потряс сандалией и веревкой, которые невесть когда поднял с пола. — Как вы смеете отвергать информацию, поступающую по вашим же каналам?

— Я согласился выслушать вас потому, что вы сказали, будто у вас есть нечто ценное для нас, — мягко поправил Тода. — В отличие от сложившегося у вас мнения мы приветствуем информацию из всех достойных доверия источников. Мы трудимся на благо Токугава и помогаем им оставаться у власти вот уже восемьдесят восемь лет. Мы расследуем все, что требует расследования. А сейчас, Сано-сан, надеюсь, вы извините меня. — Он хлопнул в ладоши, призывая охранника. — Ваша минута истекла. Всего доброго.

Замерзший, голодный и уставший донельзя, Сано отправился к родителям. Не хотелось долее злоупотреблять гостеприимством доктора Ито, да и признаваться ему в поражении тоже.

Напрасно Сано пожертвовал надеждами отца. Истина не принесла счастья. Сано выяснил, что Ниу хочет убить сегуна. Ну и что? Как остановить Масахито? Попытки предупредить власть оказались бесплодными. О-Хиса нарушила обещание и тем поставила крест на расследовании. Сано утратил покровительство Кацурагавы. А сегодня он потерял и веру в себя.

Пора кончать с опасностями и разочарованиями. Пора вернуться к прежней жизни и навек забыть, что когда-то был ёрики. Пусть благоденствует судья Огю. Пусть Тода и подобные ему защищают сегуна, как считают нужным. Сано больше не обязан заботиться о правосудии.

Однако разумные доводы не утешали. Наоборот. Они заставляли страдать сильнее. У Сано все переворачивалось внутри, когда он думал о том, что Цунэхико, Юкико, Нориёси, Райдэн, мальчик-самурай остались неотмщенными. Как жить, зная, что убийца угрожает сегуну?!

Сано пересек ворота и вышел к каналу. Идя по мосту, он обратил внимание на яростный лай. Он посмотрел через перила. Коричневая вода лениво плескалась у берега. Под плакучей ивой дрались три собаки. Черный гладкошерстный пес, похоже, защищал что-то. Сано прищурился. Вроде светлый овальный предмет. Сано двинулся дальше: «Обычное дело. Голодные твари убили собрата и не могут поделить». Вдруг он замер на месте: «А если это ребенок, утонувший в канале? Тогда следует выяснить, кто он и где проживает семья».

Сано перебежал мост и спрыгнул на берег.

Черный пес стоял над худеньким обнаженным телом. Сплошные синяки и порезы. Левая рука прижата к боку, правая согнута в локте так, будто женщина хочет поправить прическу... Только нечем: кисти на обеих руках обрублены. Мало того. Ноги тоже обезображены: вместо ступней кровавые культи, икры отсутствуют.

— Милостивый Будда...

Черный пес гавкнул и присел на задние лапы, готовясь к прыжку. Остальные собаки угрожающе зарычали. В красных пастях сверкнули клыки.

Сано вмиг оправился от столбняка.

— Пошли прочь! — замахнулся он на собак.

Свора попятились. Сано поднял камень.

— Прочь!

Собаки поджали хвосты и затрусили к мосту. Сано присел на корточки возле трупа. Чувства, испытанные на вскрытии Нориёси или у тела Цунэхико, были ничто по сравнению с нынешним потрясением. «Какое чудовище способно сделать такое?!»

Стараясь не касаться страшных порезов, Сано перевернул тело на спину. На груди зияли два круглых кровавых колодца. Сано посмотрел на лицо.

В вылезших из орбит глазах стыл первобытный ужас. Щеки и нос распухли. Изо рта тянулись засохшие ручейки крови.

— О-Хиса, — прошептал Сано.

 

Глава 25

Собаки лаяли на берегу канала; вороны с карканьем кружились над ивой. Сано ничего не слышал. «Кто убил о-Хису и почему?»

Ответ пришел сразу. Младший Ниу. Чтобы скрыть прошлые и будущие преступления. Масахито каким-то образом узнал, что служанка в курсе всех его дел и собирается сегодня в Совет старейшин. Ненависть к себе и стыд, которые преследовали Сано после смерти Цунэхико, вспыхнули с удесятеренной силой. О-Хиса умерла из-за него. У него на совести еще одна смерть. На сей раз его вина гораздо серьезнее. О-Хиса боялась давать показания. Это Сано ее уговорил. Фактически он обрек девушку на гибель. Однако что она делала здесь? Шла к нему. Сано не говорил ей, где живет. Сано быстро оглядел окрестности. Рядом с телом мало крови. Никаких следов отрубленных конечностей или одежды. Ясно, ее убили в другом месте. Но зачем тело бросили именно здесь, на пути к его дому?

По мосту загрохотали шаги. Сано обернулся. Досин с двумя помощниками. У помощников дубинки, утыканные шипами. Сано догадался: Ниу заманил его в западню. Он предполагал, что Сано в ближайшие дни отправится к родителям, и не ошибся в расчетах.

Досин, тяжелый, мускулистый, начал неловко спускаться на берег.

— Сано Исиро! — крикнул он. — Ты умрешь за это, как простой преступник. Завтра твоя башка украсит кол у реки!

Значит, Ниу узнал-таки Сано. У ворот усадьбы. Он понял, что настырный парень продолжает расследование. Ищейку не укротило даже снятие с должности. Ниу решил основательно разделаться с Сано, обвинив в убийстве о-Хисы. Застать на месте преступления — других доказательств злодеяния не требуется. Судья Огю без звука подпишет приговор. Обычно самурая только журят за убийство простолюдина, но страшные увечья на теле о-Хисы превращают мелкую провинность в уголовщину. Зверство наказуемо. Никакие звания не спасают от позорной казни. Сано впредь не помеха для Ниу Масахито.

Эти мысли вихрем проносились в голове у Сано, пока он стоял, пригвожденный ужасом. Помощники обогнали досина и зашлепали по влажной глине. Сано понял: нельзя допустить, чтобы его схватили. Под пыткой он, как Райдэн и тысячи других заключенных, признается в чем угодно. Единственное спасение от кола у реки — остаться на свободе и доказать, что Ниу — убийца и предатель.

— Сопротивляться бесполезно! — крикнул досин из-за спин помощников. — Нас трое против одного. Прими свою участь как истинный самурай.

Помощники подняли дубинки. Сано попятился, лихорадочно озираясь. Пусть он покажется трусом, сейчас это не важно. Можно уйти по реке. Она зимой мелкая. Вода едва ли будет по пояс. Но дно вязкое, илистое. Далеко не убежишь. И по берегу мчаться трудно. Вон как досин с помощниками ковыляют. Придется принять бой.

Помощник бросился на Сано. Исиро рубанул по диагонали. Помощник вскрикнул и опустился наземь, зажав на груди кимоно, потемневшее от крови.

Товарищи от неожиданности притормозили. Сано не стал ждать, когда они опомнятся, и бросился к мосту. Ему хотелось оглянуться, убедиться, что поверженный только легко ранен. Не слишком ли много силы вложено в удар? Но времени на сожаления не было.

— Стой! Я приказываю тебе остановиться! — крикнул досин.

Помощник, молодой и бойкий, нагнал Сано. Посыпались удары. Сано, вздрагивая, когда шипы дубинки вгрызались в плечи, продолжал бежать.

Вот и мост. Зеваки с визгом прижались к перилам.

— Это сын Сано Сутаро!

— Что он натворил?

— Похоже, кого-то убил.

Сано стало стыдно: эти люди, которых он знает всю жизнь, могут подумать, что он убийца; нужно остановиться, объяснить...

— Держите его! — задыхаясь, крикнул помощник и нанес очередной удар.

Досин издалека завопил:

— Ты покойник, Сано Исиро! Ты не сможешь бежать вечно!

Сано оглянулся на бегу и взмахнул окровавленным мечом. Кто-то с испугу сиганул в воду. Сано прибавил ходу и оторвался от дубинки.

У ворот его поджидала новая неприятность: стражники.

— Этот человек убийца! — крикнул помощник. — Хватайте его!

Сано успел проскочить в ворота, но стражники присоединились к погоне. Крики, топот, свист мечей, вылетающих из ножен. Левый бок свело судорогой. Дыхание всхлипами вылетало изо рта. Кожу покалывало в предчувствии смертельного удара.

И тут пришло спасение. Навстречу не спеша ехал на вороном коне пожилой самурай, сосед родителей.

— Виноват, Вада-сан, — крикнул Сано. — Простите меня, пожалуйста, но я вынужден позаимствовать у вас коня.

Самурай ойкнул, Сано стащил его на землю.

— Завтра верну!

Он вскочил в седло и пустился вскачь. Только бы дожить до завтра!

Душа торжествующе пела: свобода! Однако на какой срок — Сано не представлял. И еще он не знал, как воспользуется этой свободой.

* * *

Сано выбрал самый темный переулок из встретившихся, втиснулся вместе с конем между ветхих строений, спешился, прислонился к стене и закрыл глаза. Нужно подумать.

Он растворился в бурлящей толпе, празднующей Новый год. Но надолго ли? Обычно терпимые к разным проделкам полицейские что-то чересчур внимательно всматриваются в лица.

Ищут. Его. Уже.

Сано вытер пот со лба. Шум с соседних улиц болью отдавался в висках, уныние парализовало работу мозга. Ныли раны на плечах. Окровавленная одежда прилипла к коже. Мышцы онемели. Каждое движение давалось с трудом. Страх, словно железный панцирь, сжал внутренности. Никогда еще Сано не чувствовал себя таким жалким и одиноким.

Путь домой отрезан. Наверняка досин с помощниками ждут там Сано, чтобы упечь в тюрьму или прикончить на месте. По сравнению с этим бесчестье, которое Сано навлек на семью, казалось ерундой.

Может, спрятаться в провинции? Тогда вся империя начнет за ним охотиться. Судья Огю небось уже отправил посыльных с приметами Сано к дорожным стражникам и деревенским старостам. Нет, провинция закрыта, так же как родительский дом.

Остается единственное — призвав на помощь самурайскую закалку, выжить в Эдо и доказать свою невиновность.

Послышались шаги. Сано погладил коня, успокаивая, и выглянул в переулок. Это был, слава Богу, не досин, а прохожий, одетый в роскошный плащ и нелепую плоскую шляпу. «Маскарадный костюм», — сообразил Сано. Явно навеселе, человек зигзагами брел по мостовой.

У Сано сложился план. Сев на коня, он пулей вылетел из убежища и одним махом сорвал с пьяного плащ и шляпу.

— Эй, ты что...

Сано натянул поводья. Какая ирония: объявив поход против преступника, он сам стал вором! Сано вынул из кошелька несколько монет и бросил пьянице.

— Это тебе в качестве оплаты.

Он мог погибнуть в любой момент и не хотел, чтобы последний его поступок заключался в краже, как бы необходима она ни была. Кроме того, теперь нужда в экономии отпала. Если он переживет ночь — если план сработает, то денег как-нибудь раздобудет. В противном случае суммы, которой он располагает, не хватит даже на его похороны. Сано пожалел, что не додумался заплатить за коня, он не был уверен, что сумеет вернуть вороного.

Сано поскакал в сторону улицы. В конце переулка он остановился и разглядел добычу. Плащ был пурпурный с золотыми пионами. А шляпа оказалась маской. Похоже, бронированная личина принадлежала некогда генералу или другому важному вояке. Она была выкована из черного металла, имела отверстия для глаз и рта, а также жесткие черные усы из конского волоса. Сано облачился в маскарадный костюм. Длинный меч приподнимал плащ. «Надеюсь, — подумал Сано, — никто не поинтересуется, почему самурай прячет оружие».

На улице бурлила толпа. Мелькали маски: драконы, обезьяны, демоны, тигры. Бродячие музыканты играли на барабанах, флейтах и трещотках.

— Демоны, долой! Богатство — в дом! — скандировали женщины. С крыши бросали на счастье жареные соевые бобы.

Сано двинулся на северо-восток от Нихонбаси.

* * *

Крошечная синтоистская кумирня, крытая соломой и украшенная ветками сосны, бамбука, а также белыми знаменами с гербом Токугава, располагалась за магазинами. Сано спешился у ворот и привязал коня. Во дворе около прилавков с закусками и сладким, сброженным на имбире новогодним рисовым напитком толпились жители окрестных домов. Сано смочил губы водой из каменной чаши, бросил монету в ящик для пожертвований, дернул за веревку, от чего зазвучал гонг, дважды молитвенно хлопнул в ладоши, разулся и вошел в кумирню.

У алтаря стояла семья — отец, мать и двое детей. Мать разворачивала упаковку пирожных — подношение богине плодородия.

— Пусть Инари пошлет нам удачу в новом году, — объяснил отец детям.

Сано, шансы которого на успех были равны нулю, взгрустнул: словно невидимый экран отгораживал его от реального мира.

К Сано подошел монах:

— Ну-ка, что вы такой печальный? Праздники даны, чтобы радоваться.

Это был пожилой человек. Лицо как печеное яблоко. Бритая голова. Черная цилиндрическая шапочка. Темно-пурпурное кимоно поверх белого. При улыбке морщины разбегаются вокруг глаз и рта.

— Вас что-то тревожит? — сочувственно спросил монах. — Я могу вам помочь?

«Никто не в состоянии мне помочь», — подумал Сано.

— Не дадите ли вы кисточку, немного туши и клочок бумаги? И еще. Не покажете ли место, где можно написать пару фраз?

Если даже монах нашел просьбу необычной или счел странным, что Сано не снял маску, то никак не выдал себя. Он просто сделал знак следовать за ним и отвел Сано в пристройку, расположенную за кумирней. В небольшой комнате, служившей одновременно складом, кухней и конторой, монах разложил на столе письменные принадлежности и удалился.

Сано снял маску, натер туши, смешал ее с водой и обмакнул кисть.

Новый год. Генроку, 1

Ото-сан и Ома-сан! — написал он, сожалея, что спешка не позволяет начать с традиционных выражений уважения.

К тому времени, когда вы получите это письмо, меня, возможно, не будет в живых. Дело в том, что меня обвиняют в убийстве женщины, которую нашли сегодня у канала. Даю вам самую торжественную клятву: я никого никогда не убивал. Пожалуйста, верьте мне.

Вместо того чтобы пассивно принять судьбу и бесчестье, которое навлекут на нашу семью обвинение и казнь вашего сына, я хочу доказать свою невиновность и воздать по справедливости настоящему убийце. Я намерен сделать это, сначала похитив, затем передав в руки властей некий свиток, который сейчас находится у господина Ниу Масахито. В свитке содержится доказательство того, что он виновен в государственной измене, и подтверждается моя версия о том, что он убил четырех человек и вынудил меня бежать от закона с целью скрыть замысел убийства сегуна.

Я покидаю вас с глубокой печалью. Пожалуйста, простите меня за все страдания, которые я вам принес. С вечной благодарностью, преданностью и уважением

Исиро.

Сано перечитал наспех составленное письмо. Возможно, оно чуть-чуть утешит родителей или по крайней мере объяснит им поведение сына. Он подождал, пока тушь высохнет, свернул и запечатал письмо. Написал полные имена родителей и указал адрес. Затем надел маску и вышел к монаху.

— Будьте добры, позаботиться о том, чтобы это было доставлено сегодня. — Сано протянул монаху письмо и остаток монет. — Это очень важно.

Монах, нахмурившись, кивнул и принял письмо. Но нахмурился он не из-за оскорбительного предложения денег.

— Нельзя ли повернуть назад с той опасной стези, на которую вы ступили? — завуалированно пожалел его монах.

Сано посмотрел на двор, где труппа актеров-любителей устроила импровизированную сцену. Главный герой — самурай пел горестную песню о сыне, убитом в сражении. Публика с одобрением встречала его страдальческие вопли и ужимки.

— Нет, — сказал Сано. — Я не могу повернуть назад.

 

Глава 26

Район даймё претерпел волшебное изменение. Круглые фонари висят на стенах каждого имения, оранжевый свет согревает вечернюю прохладу. Ворота распахнуты настежь. По улицам гуляют конные и пешие самураи, шумно приветствуя друг друга. Одни переодеты в женщин-воительниц, другие в легендарных героев, попадаются и детишки с выбритыми макушками. Самые серьезные личности облачены в шикарные кимоно. Кое-где горят костры, запах дыма смешивается с приторными ароматами духов и масла для волос. Фокусники, актеры и музыканты лезут из кожи вон в надежде выманить у богатеев несколько монет. Попрошайки громко требуют подачек. Монахи продают амулеты, обещая удачу в наступающем году.

Сано подлетел к усадьбе Ниу. Сердце колотилось в унисон стуку копыт: скорее, скорее, скорее! Он должен получить свиток заговорщиков сегодня, пока маскарадный костюм позволяет свободно передвигаться среди причудливо разодетых людей.

У ворот Сано резко осадил коня. Охранники, сжимая оружие, подозрительно всматривались в веселящуюся толпу. Среди них был досин, который едва не арестовал Сано совсем недавно.

Сано заставил себя спокойно проехать мимо ворот, хотя под пристальными взглядами по спине забегали мурашки.

Спешился он в переулке, разделяющем владение Ниу и соседнее имение. Здесь темноту смягчало лишь мерцание звезд. Сано взял коня под уздцы и пошел, оглядываясь и прислушиваясь. Ни души. Ни звука, кроме отдаленного шума с улицы.

Задние ворота Ниу выходили прямо на задние ворота соседа. Ни те, ни другие не охранялись. Сано изучил стену. Гипсовая поверхность, облицованная керамической плиткой, была совершенно гладкой. За стеной виднелись зарешеченные окна. Сано решил, что они принадлежат казарме. Окна тянулись ровным рядом до ворот, где чуть приподнимались. «Караулка, — сообразил Сано и перевел глаза выше. — Ага...»

Скаты крыши венчали красивые загогулины. Сано вытянул из-под плаща вещественное доказательство. Размотав, сделал на одном из концов петлю со скользящим узлом и бросил на правую загогулину.

Промах. Сано прошиб пот. Он снова бросил веревку. Под маской побежали ручейки. Еще попытка. Петля охватила флерон. Сано подергал за веревку. Узел прочно затянулся.

Сано взглянул на коня. Нельзя оставлять его здесь: может обнаружить патруль. Лучше — прогнать. Однако жаль: вдруг придется спасаться бегством? Придется провести на территорию имения.

Сано поставил коня у ворот и полез на стену. От усилий плечи обожгло болью. Раны начали кровоточить. Кто бы подумал, что стена такая высокая!

Наконец Сано достиг крыши. Он отдышался и приподнял голову. Вдали маячили мрачные строения. Тишина. Либо все ушли спать, либо собрались в передней части имения. Надолго ли?

Сано быстро отвязал веревку и сунул под плащ. Незачем оставлять следы тайного проникновения. К тому же веревка могла понадобиться. Ухватившись за край крыши, Сано спустил ноги и повис лицом к караулке.

Он уже был готов спрыгнуть наземь, когда услышал шаги и мужские голоса за стеной. Патруль!

Шаги приближались. Руки у Сано задрожали от напряжения. Сано стиснул зубы и пальцы. Не хватает грохнуться и привлечь внимание охранников.

— Тихо как в могиле.

— Тем лучше. Поворачивай.

Сано узнал голос проклятого досина. Мысль о коне, который стоит совершенно открыто перед имением Ниу, почему-то не обрадовала. «О, милосердный Будда, — взмолился Сано, — пошли их куда угодно, только не к воротам!»

Шаги и голоса стихли. Сано разжал пальцы. Земля со всей силы ударила по ногам. Сано упал на самую глубокую и болезненную рану — ту, что на левом плече, и от боли до крови прикусил губы. На глазах выступили слезы. Сано с трудом поднялся и, убедившись, что караулка пуста, заковылял к воротам.

Против ожидания тяжелые железные щеколды подались легко. Сано впустил коня и привязал к дереву.

Что делать дальше? Как найти свиток? В доме ли он вообще? Не ошибся ли Сано, предположив, что осторожный безумец привез секретный документ в город? Как передать свиток властям? Как увильнуть от полиции? Сано мотнул головой. Каждую проблему он будет решать по мере возникновения. Прежде всего нужно отыскать младшего Ниу.

Боль отпустила. Сано двинулся через открытое пространство, которое оказалось площадкой для верховой езды. Обогнул пруд для обучения людей бою в непривычных условиях. Внезапно из темноты выросли две фигуры. Сано окаменел. Потом до него дошло, что это мишени для стрельбы из лука.

У конюшен Сано встретила новая неожиданность. Сквозь топтанье и фырканье лошадей пробивался смех, в окнах горел свет. Сано крадучись миновал опасные строения и нырнул в сад. Вынырнул он перед широко раскинувшейся громадой.

Это был целый комплекс зданий, связанных между собой крытыми галереями. Сано понял, что городская резиденция даймё устроена гораздо сложнее летней виллы. Как найти покои Масахито, не говоря уже о свитке?

Сано открыл ближайшие ворота и попал в извилистый коридор, образованный мощными слепыми стенами. Коридор привел его к дорожке. Дорожка устремила в проход между деревянными заборами. Проход, повиляв, передал лужайке... Лужайка... Сано шел, шел, утратив всякое представление о направлении. Оставалось только надеяться, что в итоге он очутился там, где живет семья господина Ниу, Появилась калитка. Сано толкнул ее. Калитка со скрипом открылась. Сано съежился. Оправившись от испуга, шагнул в сад. Кусты. Пруд. Беседка. Строения с широкими крытыми верандами. Горящие фонарики над каждой дверью. Темные окна. Апартаменты могли принадлежать как членам семьи, так и ее советникам. Не исключено, что покои Масахито находятся в другом месте. Гадать, где именно, у Сано не было времени. Главное — проникнуть в дом. Сано двинулся к веранде.

По небогатому опыту он знал, что запоры в знатных домах отсутствуют. Для чего тратиться на замки, когда есть охрана? Сано тронул первую дверь. Открыть не удалось. Он потряс дверь, дернул. Тщетно. Тогда Сано достал короткий меч. Острый кончик не пролез между полотном и косяком. С тем же успехом перепробовав остальные двери, Сано обратился к окнам.

Окна были забраны тонкими частыми деревянными решетками. Сано облюбовал самое удаленное от освещенной двери окно и коротким мечом взломал решетку. Прутья отлетели с резким треском, напоминающим взрыв хлопушки. Сано вспорол бумагу на окне и заглянул в дыру.

Длинные пролеты из дерева и бумаги разделяли несколько дверей. По-прежнему сжимая меч, Сано пролез в окно и пересек коридор. Дверь. За ней снова коридор и двери. Ликование Сано по поводу проникновения в жилище весьма поуменьшилось: он учуял цветочный аромат духов. Похоже, это женская половина. Впереди закачалось пятно света. Сано замер. Навстречу ему шла девушка с масляной лампой. Сано собрался повернуть назад и услышал, как за спиной отодвинулась дверь. Пути к отступлению оказались отрезанными, Сано в панике рванул ближайшую дверь. Он переждет в комнате, пока девушка и кто-то еще не пройдут мимо, тогда продолжит поиски апартаментов младшего Ниу.

К великой досаде Сано, за дверью обнаружился шкаф, забитый сундуками и ящиками. Места для Сано не было. Придется бежать. Куда, назад или вперед? К неизвестно кому или к девушке? Сано выбрал девушку, с ней-то он как-нибудь справится.

При виде Сано девушка завизжала на весь дом:

— Вор! Помогите!

Сано пулей обогнул ее, выскочил из коридора и захлопнул дверь. Опять проход! Когда же кончится лабиринт?! Девушка продолжала кричать. Сано понесся по проходу. Дверь, коридор, дверь, коридор... Где же выход?

Вдруг зазвучал веселый скрип. Сано угодил на соловьиную тропу — специально сконструированный пол, предупреждение о незваном госте. Монахи, знать и военачальники издавна пользовались подобной сигнализацией. Стать невесомым Сано не мог. Он побежал на цыпочках, стараясь держаться поближе к стене. Но «соловьи» все равно заливались, как настоящие.

— Эии-тян! — позвал женский голос.

Сано прыжком преодолел остаток «тропы» и очутился в очередном проходе. Пахнуло свежим ветерком. Открытая дверь! Через считанные секунды Сано был в саду.

Он поздно заметил опасность. Кто-то сграбастал его и швырнул на землю. Меч и маска отлетели в сторону, тяжелые колени опустились на спину Сано, мощные руки взяли за плечи и начали медленно, неотвратимо выгибать ему спину. Хребет прострелила страшная боль. Сано показалось: он слышит, как хрустят позвонки.

— Нет! — сказала женщина.

Нападавший отпустил Сано. Исиро перекатился на спину, она болела, но была цела.

Над ним стояла госпожа Ниу. Свободно ниспадающие волосы, сильно напудренное лицо, неподпоясанное кимоно — призрак да и только. Однако копье, нацеленное в грудь Сано, было очень реальным.

Женщина ощерила черные зубы и убрала копье.

— Отведите его в дом, Эии-тян. Мы не станем его убивать... Пока.

 

Глава 27

Жестокое торжество горело в глазах у госпожи Ниу. Оно моментально развеяло в душе Сано облегчение оттого, что он попал в руки матери, а не сына. Госпожа Ниу пошла прочь. Темные одежды прошуршали по земле и по ступеням веранды.

Эии-тян наклонился над Сано. Исиро нащупал длинный меч, уперся пятками и попробовал вскочить. Но меч запутался в складках плаща, а пронзительная боль в ранах сделала движения неуклюжими. Бугай одним рывком поставил Сано на ноги. Жестокий толчок — и Сано полетел в сторону дома. Запнувшись о нижнюю ступеньку, он со всего маху ударился о веранду. Эии-тян поднял его за ворот, взял под мышку, как неодушевленный предмет, и понес в дом. Сано подергался и затих, почувствовав у шеи холод клинка.

Животный ужас, словно молния, пробил Сано от макушки до пяток. Успокаивая себя, Сано сосредоточился на окружающей обстановке. Позванивают на ветру колокольчики, свисающие со скатов. Полупрозрачные окна освещают коридор. От Эии-тяна исходит затхлый запах... Слуга впихнул Сано в комнату и заставил встать на колени.

Сано быстро осмотрелся. Помещение просторное; одна стена расписана фресками, другая занята встроенными шкафами; в алькове ваза с цветами. Хозяйка сидит среди подушек, на плечах толстое одеяло, хотя утопленные в полу очаги пышут жаром.

— Свяжите его, — приказала госпожа Ниу.

Сано и глазом не успел моргнуть, как путы глубоко впились ему в кожу. Эии-тян отобрал у него длинный меч — символ сословной принадлежности и чести — и швырнул на пол словно мусор.

Сано возмущенно уставился на госпожу Ниу. Теперь он заметил, что лицо хозяйки усадьбы не запудрено, а покрыто нездоровой бледностью. И эта дымящаяся чашка рядом с подушками... «Запах напоминает травяной отвар, который отец принимает при головных болях», — подумал Сано. Как ему не повезло, что госпожа Ниу заболела и осталась дома вместо того, чтобы праздновать где-нибудь Новый год!

— Эии-тян. — Госпожа Ниу вздернула подбородок.

Проверив крепость пут, слуга встал на полпути между Сано и госпожой Ниу и скрестил руки на груди. Каменное изваяние, готовое вмиг ожить по приказу. И убить.

— Вы заинтересовали меня, Сано-сан, — сказала госпожа Ниу так, словно вела беседу на светском рауте. Она приложилась к чашке. — Прежде чем Эии-тян избавит нас от вашего присутствия, мне бы хотелось знать, что движет вами. Вследствие своих опрометчивых действий вы уже лишились должности, теперь, полагаю, расстанетесь с жизнью. Зачем вы проникли в мой дом? Вы же не вор и не глупец. Объяснитесь, пожалуйста.

Хотя жизнь напрямую зависела от ответа, Сано не стал исповедоваться. Вряд ли госпожа Ниу поймет его упрямое стремление к истине — он и сам не до конца себя понимал. Сано видел то, что лежало на поверхности.

— Мне нужно доказательство виновности вашего сына по крайней мере в одном преступлении из череды тех, которые я знаю.

— Да? — Госпожа Ниу приподняла брови в вежливом удивлении. — И что же это за преступления?

«Как много ей известно? Не удастся ли лишить ее самообладания, поведав неприятные новости о молодом господине Ниу?»

— Убийства Юкико и Нориёси. Убийство моего секретаря, Хамады Цунэхико. Убийство некоего мальчика-самурая и вашей служанки о-Хисы. Убийство...

Он замолчал, увидев снисходительную улыбку на ненакрашенных губах. Расслабленная поза свидетельствовала о том, что хозяйка усадьбы не играет в невозмутимость, она действительно совершенно спокойна.

— Вам все известно, — вымолвил Сано, пытаясь скрыть изумление.

Улыбка госпожи Ниу стала шире.

— Ах, Сано-сан, вы меня разочаровали. Я думала, вы умнее.

И тут Сано догадался. Детали соединились, и картина потрясла воображение.

Господин Ниу, каким бы сильным и выносливым ни сделали его воля и тренировки, имел тем не менее физический недостаток. Он не мог в одиночку погубить столько людей. Ему помогала мать. Она уговорила судью Огю замять дело о синдзю. Она спровадила Мидори в монастырь. Она приказала Эии-тяну убить шантажиста Нориёси и свидетельницу о-Хису. Она послала бугая на Токайдскую дорогу убить Сано (бедный Цунэхико и ночной сторож!). Она добивалась, чтобы Сано лишился не только должности, но и головы. И все ради сыночка. Неужели она и Юкико убила руками Эии-тяну? Наверное, девушка посоветовалась с ней, прежде чем идти в полицию. Или узнала о намерении падчерицы иным образом. Например, из дневника...

— Вижу, вас посетило озарение. — Госпожа Ниу рассмеялась, как серебряный колокольчик. — К сожалению, ничего хорошего оно вам не принесет. Эии-тян, убейте этого вора и передайте труп досину.

«Ну нет, — подумал Сано, — так просто я не сдамся».

— Бессмысленно совершать очередное убийство, госпожа Ниу. Вы не в состоянии защитить сына от него самого. И его измена вам ничего не даст, кроме ссылки и вечного позора.

Ни выражение лица, ни поза госпожи Ниу не изменились, но Сано почувствовал, как она внутренне напряглась.

— Измена? Сано-сан, я должна предостеречь вас от оскорбительных и беспочвенных обвинений. У вас и без того хватает неприятностей. Вы ведь не хотите, чтобы я попросила Эии-тяна сделать вашу смерть мучительной и долгой?

«Она ничего не знает о заговоре сына! — обрадовался Сано. Перед ним забрезжила надежда на спасение. — Она организовала три преступления, чтобы скрыть убийство мальчика-самурая, — шалость по сравнению с мятежом! — Он поймал затравленный взгляд женщины. — Она не хочет верить в измену сына. Но верит. Она знает, на что способен ее Масахито».

Эии-тян поднял Сано и поволок к двери.

— Ваш сын и его приятели хотят убить сегуна! — крикнул пленник.

Госпожа Ниу подала голос уже из-за двери.

— Подождите, Эии-тян... приведите его назад.

Сано занял прежнее место и положение.

— Откуда вам это известно?

Выслушав факты, женщина помрачнела и глубоко задумалась. Сано ждал решения своей участи.

Госпожа Ниу просветлела.

— У вас изумительное воображение, Сано-сан. Надо же, увидеть во сне такую интересную сказку! И главное — поверить в нее настолько, чтобы рискнуть жизнью из-за какого-то свитка.

У Сано похолодело в груди: мать отказывалась верить в предательство сына.

— Откуда вы знаете, что свитка нет? Как по-вашему, что господин Ниу делает на летней вилле, когда ездит туда зимой? Зачем созывать младших сыновей даймё?

Вопреки присущей учтивости Сано забросал знатную даму вопросами. И был вознагражден огоньком сомнения, мелькнувшим в красивых глазах.

— Отчего бы нам не сходить прямо сейчас в покои вашего сына и не поискать свиток? Разве вам не хочется доказать, что я не прав? Если не прав.

Он рассчитывал на то, что госпожа Ниу примет вызов. Расчет оказался точным.

— Ладно, пойдемте, — сказала она с надменным видом. — А когда мы ничего не найдем, Эии-тян позаботится о вас. Вы помучаетесь вдвойне за то, что отняли у меня время и обращались ко мне в хамской манере. — Она встала и взяла лампу. — Эии-тян, развяжите. Ноги.

Покои господина Ниу размещались в отдельном доме, через сад от матери. Шли гуськом: женщина, Сано и бугай, поигрывающий веревкой.

Госпожа Ниу отодвинула дверь.

Скромные размеры комнаты удивили Сано не менее, чем потрескавшиеся белые стены и потолок с грубыми балками. Это были не апартаменты наследника даймё, а монашеская келья. Даже при тусклом свете лампы Сано заметил потертости на татами и заплаты на оконной бумаге. Поразмыслив, Сано решил, что обстановка очень подходит фанатичному Масахито.

— А теперь я докажу вам, что вы ошибаетесь в отношении моего сына, — заявила госпожа Ниу. В голосе звучал чрезмерный оптимизм.

«А может, она поверила моим словам, но сыграла неверие?» — подумал Сано.

Поставив лампу на пол, госпожа Ниу принялась открывать шкафы.

Пожитков было немного — хлопчатобумажное постельное белье, предметы туалета, несколько простых темных кимоно, книги, письменные принадлежности. Госпожа Ниу с улыбкой перебирала вещи, однако руки у нее дрожали. Приступив к сундукам с книгами, она вообще съежилась, как человек, ожидающий укуса змеи.

Сано пристально наблюдал за обыском. В какой-то момент он понял, что не дышит, и судорожно вздохнул. Что, если она не найдет свиток? А если найдет? В любом случае она воспользуется услугами Эии-тяна. На теле выступил холодный пот. Заболели раны.

Госпожа Ниу выпрямилась и протянула Сано пустые ладони.

— Видите? — с искренней радостью проговорила она. — Свитка, о котором вы толковали, не существует. — В голосе зазвенел металл. — Вы дорого заплатите за то, что оскорбили меня и моего сына. — Взгляд на слугу. — Эии-тян, прошу вас.

Эии-тян дернул за веревку. Сано в отчаянии посмотрел на шкаф.

— Стойте! Госпожа Ниу! Там! Вы пропустили!

Глаза женщины метнулись к шкафу. Она открыла рот — закрыла.

Сано затараторил:

— Над полкой с нижним бельем. Прямоугольная панель. За ней тайник! У многих шкафов такие тайники, чтобы прятать деньги от воров. Постучите!

Госпожа Ниу неуверенно постучала по панели костяшками пальцев. Раздался гулкий звук. Госпожа Ниу отдернула руку.

— Это просто так... — сказала она. — Ничего... Недостаток в дизайне. Шкаф сколочен плохо, но сын не хочет иметь у себя в комнате дорогую мебель... — Она подняла на Сано полные тревоги глаза.

Сано понял: ее томит желание оправдать сына и любопытство. Последнее его поразило. Между ним и госпожой Ниу обнаружилось общее. Эта женщина тоже готова была на все ради обретения истины. Сано приободрился.

— Эии-тян, выньте панель.

Потащив за собой пленника, слуга подошел к шкафу. Сано, сгорая от нетерпения, наблюдал, как Эии-тян, вытащив свободной рукой короткий меч, начал ковырять панель. Госпожа Ниу светила ему лампой.

Прерывистое дыхание хозяйки, хруст дерева, отдаленный треск хлопушек.

Эии-тян резко надавил на рукоять меча. Панель поддалась со скрипом, напугавшим всех троих. Когда она упала на пол, Сано возликовал в душе, а госпожа Ниу всхлипнула.

Тайник был неглубокий, но довольно широкий. Госпожа Ниу обшарила его рукой. Убитое выражение на бледном лице подсказало Сано, что свиток найден.

Медленно, словно в трансе, женщина передала лампу Эии-тяну, из-за чего тот уронил веревку. Сано подумал о побеге и осознал за компанию, что мог бежать и раньше — когда Эии-тян ослабил хватку, занимаясь панелью. Но он не сделал этого тогда и не сделает сейчас, потому что должен закончить расследование. В противном случае его жизнь ничего не будет стоить.

Госпожа Ниу развязала шелковый шнурок на свитке. Развернула трубку. Забегала глазами вверх-вниз по иероглифам и молча села на колени. Голова и плечи бессильно опущены. Свиток на полу.

Сано шагнул вперед. Эии-тян, не зная без приказа хозяйки, что делать, не стал ему мешать. Сано согнулся над свитком.

Мы, которые подписались здесь кровью, посвящаем свои жизни делу свержения клана Токугава. Смерть Токугаве Цунаёси. Победа и честь нашим кланам, истинным правителям страны.

Заговор двадцати одного:

Ниу Масахито

Маэда Ёсиаки

Хосокава Тадано

Курода Нагакира

Асано Наокацу

Набэсима Ёрифуза

Тодо Ёсихиро

Хашисука Садао

Сатакэ Масатоси

Юэсуги Тадатэру

Ии Масанори

Датэ Такатора

Хосокава Тадао

Курода Нагамура

Мори Кагэкацу

Тодо Ёсинобу

Икэда Хиротака

Яманоуши Хидэнари

Арима Иэхиса

Юэсуги Тадасато

Тории Охгами.

Госпожа Ниу выпрямилась. Полные горя глаза смотрели в никуда. Сано понял: мать поверила в измену сына и теперь оценивает опасности, которые его поджидают. Предательство слуги, вассала или товарища по заговору — возможно. Смерть от рук телохранителей Токугавы Цунаёси или государственного палача — вероятно. Беспощадное преследование за убийство сегуна, если удастся скрыться, — несомненно. Молодой господин Ниу обречен на бесславную смерть — часом раньше, часом позже.

Лицо у госпожи Ниу сморщилось, словно разом лишилось костных опор. Голос потерял властные интонации:

— У него нет шансов на успех. Он лишь погубит себя.

Сано понял: нужно пользоваться моментом. Может, и не удастся привлечь госпожу Ниу к ответу за убийства, зато есть шанс спасти сегуна и предотвратить ненужное кровопролитие. Сано тщательно подобрал слова:

— Вы спасете сына, если помешаете ему убить сегуна.

Она покачала головой, в глазах заблестели слезы.

— Вы не понимаете. Мой Масахито от рождения обладает избыточной силой воли. Никто и ничто не способно сломить его дух. А я... Я так люблю Масахито. Куда уж мне влиять на него. Я не могу его остановить. — Речь оборвалась тяжелым, мучительным рыданием человека, не привыкшего плакать.

— Вы должны попробовать, — мягко сказал Сано. — Иначе... — Договаривать не имело смысла. Она знала не хуже, чем он, что стандартной карой за измену является казнь не только изменника, но и всех членов его семьи. Не исключено, что Ниу с их могуществом и влиянием отделаются конфискацией имущества и пожизненной ссылкой. Но вряд ли. Они предпочтут смерть бесчестью.

Госпожа Ниу сидела как статуя. Только трясущиеся губы выдавали ее борьбу за самообладание.

— Все бесполезно, — едва слышно прошептала она.

— По крайней мере поговорите с ним, — проникновенно предложил Сано. Ему захотелось положить ладонь на ее руку: прикосновение порой действует лучше слов, но он не решился, просто придвинулся к ней. — Пойдите к нему. Прямо сейчас. Пока не поздно.

— Нет, он не станет меня слушать. Кроме того, я не знаю, где он. Он говорил, у него встреча с какой-то принцессой из «Сказания о Гэндзи»... Они собирались вместе отметить Новый год. Масахито был такой взволнованный... — Госпожа Ниу бормотала словно в бреду.

— А его отец? Если вы расскажете даймё, он наверняка сможет...

— Нет! — Глаза госпожи Ниу расширились, потемнели, будто она увидела нечто ужасное. Потом она тихо заплакала.

Сано почувствовал к ней жалость. Как бы вела себя его мать, узнав, что сын обречен? А ведь такое может случиться. Нет, нельзя расслабляться. Дух Цунэхико взывал к мщению.

— Тогда вам следует сообщить о заговоре властям, — сказал он сурово. — Ради себя самой, мужа, семьи. Вы же понимаете, замять покушение на сегуна не удастся. Это вам не Нориёси с Юкико. Правда все равно выплывет наружу. У вас не хватит ни сил, ни средств защитить сына.

Госпожа Ниу застыла, похоже, оценивала в уме свои возможности.

— Идемте в Совет старейшин и покажем им свиток. Они... — Сано чуть не ляпнул «арестуют вашего сына», но вовремя опомнился, — позаботятся, чтобы господин Ниу никому не причинил вреда. Пойдемте. Вы же знаете, выбора нет.

Она продолжала плакать. Сано ждал ее решения. Ему нужна была госпожа Ниу как заслон от полиции. Он был почти уверен, что в замке он сумеет заставить опустошенную, обезумевшую от горя женщину признаться в убийствах, и таким образом он будет реабилитирован.

Госпожа Ниу утерла слезы рукавом кимоно. Расправила плечи и превратилась в слабое подобие гордой жены даймё, какой была час тому назад.

— Вы правы. — Голос окреп. — У меня нет выбора. Эии-тян, развяжите нашего гостя и верните ему оружие. Потом, не задерживаясь, приходите ко мне в комнату. Сано-сан, пожалуйста, подождите меня здесь, я скоро буду готова.

— Конечно.

Эии-тян поставил лампу на пол, перерезал мечом веревки на запястьях Сано и вышел из комнаты. Сано облегченно вздохнул — и не только потому, что получил свободу. Его миссия близилась к завершению: убийцы будут наказаны, сёгун спасен, он реабилитирован. Отец на радостях выздоровеет, и жизнь потечет лучше прежнего. Сано пытался отогнать преждевременную радость, чтобы не сглазить.

— Не дадите ли мне рукопись? — попросил он.

Сейчас, когда госпожа Ниу согласилась пойти в Совет старейшин, свиток мало значил, но все-таки не хотелось терять его из виду.

Госпожа Ниу скатала и завязала рукопись. Поднявшись, передала с поклоном Сано. Заплаканное лицо попыталось изобразить безмятежность.

Сано показалось, что женщина держится до странного официально. Зачем? Никакая чопорность не способна скрыть серьезности ее положения. Может быть, она находит утешение в вежливом ритуале? Он церемонно поклонился в ответ и убрал свиток под плащ к прочим вещественным доказательствам.

Госпожа Ниу удалилась. Эии-тян принес мечи с маской и тоже ушел. Сано расхаживал по комнате, механически поигрывая ненужной личиной. Госпожа Ниу все не возвращалась. Что задерживает ее? Может, она передумала идти в Совет старейшин? Как быть, если — так? Он размышлял о том, как ей тяжело сейчас: она убивала, чтобы защитить сына, а тот просто взял и сам подставил голову. Она горько скорбит о проступке Масахито, но ведь он ее плоть и кровь и она его любит. Сможет ли она предать сына? «Но она казалась такой решительной, — возражал себе Сано. — Словно окончательно утвердилась в правильности выбора...»

Сано застыл на полушаге. У него возникло смутное предчувствие.

— О нет, — прошептал он и опрометью выскочил за дверь.

Сано пробежал по коридору, пролетел через сад и ворвался в здание, где находились покои госпожи Ниу. Чуть не на пороге ее гостиной он услышал громкий стон. Он отодвинул дверь. Перед ним открылась именно та картина, которую он так боялся увидеть.

— Нет!

Госпожа Ниу стояла коленопреклоненная на циновке и сжимала рукоятку кинжала, торчащего из горла. Кровь лилась на кимоно. Рот был открыт. Вдруг раздался низкий булькающий звук, и изо рта потоком хлынула кровь. Глаза женщины закатились, так что стали видны только белки.

Эии-тян стоял рядом с ней. Держа длинный меч в обеих руках, он высоко поднял его вверх над шеей женщины.

— Нет! — снова крикнул Сано. Вбежав в комнату, он бросился на колени перед ними.

Меч Эии-тяна, сверкнув дугой, резко опустился. Голова госпожи Ниу со стуком упала на пол, покатилась и остановилась лицом вверх в ногах Сано. Высокий фонтан крови из обезглавленного забившегося тела окрасил стены, пол и потолок. Теплые капли попали и на лицо Сано, беспомощно смотревшего на слугу, который помог госпоже Ниу совершить дзигаи — женское ритуальное самоубийство.

Он с безграничной и страшной покорностью выполнил приказ хозяйки. Сано не мог ненавидеть слугу, который смотрел на окровавленный меч с выражением печали, боли и недоверия, придававшим лицу совершенно человеческое выражение. «Эии-тян во многих отношениях лучший самурай, чем я, — подумал он. — Какую огромную внутреннюю силу надо иметь, чтобы убить человека, которому однажды поклялся служить!»

Сано взглянул на то, что некогда было госпожой Ниу. Ее тело упало на бок, руки по-прежнему сжимали рукоять кинжала. С чувством, похожим на жалость, он заметил, что женщина связала себе лодыжки, дабы тело сохранило благопристойную позу, какой бы мучительной ни была предсмертная агония. Он поискал в себе удовлетворение оттого, что стал свидетелем конца убийцы Юкико, Нориёси, Цунэхико и о-Хисы, и не нашел. Душу переполнила печаль, Сано скорбел о матери, которую погубили любовь и верность. Жажда мести исчезла, взамен появилось желание воскресить госпожу Ниу. На неделю, на день, на час.

Потому что теперь, когда ее нет, как ему остановить Ниу Масахито и реабилитировать себя?

 

Глава 28

Эии-тян смотрел на блестящие капли крови, падающие с меча, в душе была невыносимая пустота. Теперь он один. Жутко, пугающе один, как до того момента, когда в его жизни появилась госпожа Ниу.

Он вспомнил себя во дворе имения ее отца. Он — десятилетний, уродливый, крупный. Болезненно стеснительный, чувствительный и неуклюжий. Ребенок с телом мужчины, которое неизвестно как контролировать. Отверженный. В тот день мальчики-самураи напали на него с деревянными мечами.

— Смерть безобразному демону! — кричали они.

Он уже готов был заплакать, как вдруг появилась она. Прекрасная и величественная, несмотря на свои семь лет, она одним взглядом заставила его мучителей разбежаться. Он уставился на нее, слишком глупый и изумленный, чтобы найти какие-то слова.

Но ей понравилось его молчание. Она улыбнулась. Указав на него крошечным пальчиком, она сказала высоким голоском:

— Ты будешь моим слугой.

Он так и не понял, почему она выбрала именно его среди вассалов отца, и никогда не сетовал на судьбу. Он лишь знал, что жизнь его чудесным образом переменилась. Благодаря ее покровительству он добился положения и уважения. Никто из детей с тех пор не смел дразнить его, ни один взрослый не бранил более за глупость. И он сторицей платил своей госпоже. Он совершенствовал боевое мастерство, чтобы защищать ее. Он мгновенно выполнял любое ее приказание. Когда она вышла замуж, он помогал ей вести дом даймё, шпионил для нее за обитателями дома, наказывал их для нее. Он любил ее, не прося взамен ничего, кроме чести служить ей. Больше всего он боялся покрыть себя позором, не угодив госпоже. Для нее он с радостью убил Нориёси, о-Хису, даже кроткую барышню Юкико. То, что вместо Сано он убил мальчишку Цунэхико, показалось ему самой страшной катастрофой в жизни.

До настоящего момента. Он и представить себе не мог, что исполнение приказа госпожи может принести такую боль.

И вот теперь ее нет. Жить не для кого. От горя свело горло. Слезы не могли выйти наружу. Они давили на глазницы, и казалось, голова вот-вот разорвется. Он посмотрел на обезглавленное тело госпожи Ниу и увидел улыбчивую семилетнюю девочку...

Послышался крик. Эии-тян словно вынырнул из тумана. Перед ним стоял этот человек, Сано, о существовании которого он совершенно забыл. Почему этот человек так взволнован? Ах да, нужно выполнить последнее поручение госпожи Ниу.

* * *

— Эии-тян, вы слышите меня? — с нарастающим отчаянием кричал Сано. — Вы понимаете, что я говорю?

Смерть госпожи Ниу заметно уменьшила его шансы доказать свою невиновность и спасти себе жизнь. Но, возможно, он еще в силах спасти жизнь сегуна. У него сложилось впечатление, что покушение должно состояться на днях. Но когда именно? Спросить некого, кроме остолбеневшего Эии-тяна.

— Вы знаете, где находится молодой господин Ниу или когда он нападет на сегуна?

Сано подавил желание схватить Эии-тяна за плечи и хорошенько встряхнуть. Лучше подальше держаться от него. Вдруг бугай опасен и без госпожи Ниу?

— Если знаете, скажите. Если можете. Прошу вас!

Слуга молча положил меч рядом с телом хозяйки. Осторожно, стараясь не наступать на ее кровь, подошел к письменному столу у окна и указал на бумагу. Написанные тушью иероглифы, еще не просохшие, поблескивали в свете лампы.

Прощальное письмо госпожи Ниу! Сано схватил его в надежде, что оно как-то поможет ему. Бегло просмотрев текст, он разочарованно вздохнул.

Моему дорогому и единственному сыну Масахито.

Это мое последнее послание. Я хочу сказать, что люблю тебя, как никого и ничто в этом мире. Чтобы защитить тебя, я убила Юкико, Нориёси и о-Хису. Я приказала убить Сано Исиро, однако вместо него погиб его секретарь. Прими эти ужасные деяния как доказательство преданности, которую ты никогда не позволял мне выражать прямо и открыто, через слова и поступки.

Теперь, несмотря на мой долг перед твоим отцом, семьей и нашим правителем сёгуном, я не могу предать тебя. Поэтому я выбираю дзигаи, единственный оставшийся для меня выход, чтобы восстановить свою честь после того, как я подвела тебя и других, кому обязана быть преданной.

У меня два предсмертных пожелания. Первое: почти мой дух тем, что не совершишь задуманную измену, она лишь погубит тебя. Я знаю, ты не выполнил бы эту просьбу, будь я жива; пожалуйста, сделай так, как я прошу, сейчас. Не дай мне умереть напрасно.

Второе желание заключается в том, чтобы Сано Исиро остановил тебя — если ты сам не остановишься — и таким образом спас наш клан от смерти и позора, чего я добиться не могу.

А теперь прощай, мой любимый сын. Если на то будет воля милостивого Будды, однажды мы встретимся снова.

Твоя мать.

Сано устало прислонился к стене. Вот наконец неопровержимое доказательство его правоты — исповедь госпожи Ниу. Однако письмо едва ли будет полезно для него: полиция скорее убьет, чем станет выслушивать какие-то доводы! И сегуна письмо не спасет. После того, что рассказала госпожа Ниу, вряд ли ее мольба тронет волевого сына.

— Прочтите. Письмо. Мне.

Сано удивленно вскинул голову. Он никогда не слышал, чтобы слуга говорил, он вообще считал бугая немым.

— Прочтите, — повторил Эии-тян, просительно сложив ладони.

Сано не мог более задерживаться в имении. Он должен попытаться передать свиток и письмо властям, чтобы те арестовали молодого Ниу и предотвратили покушение на сегуна. Он должен попытаться реабилитировать себя, прежде чем его убьют. Но он всегда подозревал, что Эии-тян не дурак; незаметное следование за ним и Цунэхико на большой дороге подтверждало, что бугай отменный шпион, возможно, натренировался в доме. Теперь выяснилось, что Эии-тян умеет говорить. А вдруг слуге что-то известно о планах заговорщиков? Сано прочел письмо вслух.

Помолчав с минуту, Эии-тян поинтересовался:

— Это все?

— Да. — Сано шагнул вперед. — Эии-тян, послушайте. — Робко протянул руку. — Госпожа Ниу хочет, чтобы я остановил господина Ниу, но меня могут убить в любой момент. Даже если я сумею предупредить о заговоре нужных людей, они могут не успеть начать действовать. Если вам известно, где сейчас господин Ниу, пожалуйста, скажите мне. Ради госпожи Ниу.

Покачивание головы, пожимание плечами.

— Вы знаете, где и когда он планирует напасть на сегуна?

Эии-тян отстранил его могучей дланью, пересек комнату и опустился на колени рядом с телом госпожи. Ее кровь испачкала ему кимоно, но он не отреагировал. Похоже, мир перестал для него существовать.

Сано в отчаянии постарался вспомнить все, что знает о молодом Ниу. Нет ни малейшего намека на то, где и когда произойдет покушение. Сано развернул свиток и попробовал прочитать между строк вожделенную дату и адрес. Бесполезно. Ну что ж. Сано убрал документ под плащ. И вдруг замер. Плащ напомнил ему тайную сходку на вилле.

Масахито, стоя на помосте, размахивает свитком в такт стихотворному ритму.

— Закат и Новый год, — вслух подумал Сано. — Солнце над долиной и счастье. Да! «Счастливая долина»!

Знакомое название квартала развлечений обдало Сано жаром.

Предводитель иносказательно указал заговорщикам время и место нападения на сегуна.

От восторга у Сано закружилась голова. Госпожа Ниу сказала, что ее сын — наверное, щекоча себе нервы намеком на заговор — с волнением ждал встречи с кем-то, кто будет наряжен принцессой из «Сказания о Гэндзи».

Сёгун празднует Новый год в Ёсиваре. Переодетый женщиной. Сегодня ночью.

Сано выбежал из комнаты. Настоятельная потребность спешить одарила усталое, избитое тело свежей энергией. Еще есть время, чтобы предупредить сегуна об опасности. То немногое, что ему известно, все же лучше, чем ничего.

* * *

Эии-тян со склоненной головой сидел на коленях подле тела госпожи Ниу, ослабевший после усилий, которые затратил на несколько слов. Он понимал речь и мог выстраивать предложения в уме, но предпочитал молчать. Он вообще не говорил до шести лет. Привычка к молчанию выработалась и глубоко укоренилась с тех пор, как мальчишки передразнивали его медленную, с запинками речь. Только потому, что он не умел читать и хотел знать последние слова госпожи Ниу, Эии-тян нарушил молчание. Теперь он об этом сожалел.

Он никак не мог поверить, что госпожа Ниу не оставила ему послания. Ни благодарности за годы службы, ни выражения заботы о его будущем. Ни единой благодарности! Обиженный Эии-тян понял, что для женщины, которая была для него всем, он не значил ничего. Она видела в нем лишь раба — хуже того, вещь, орудие убийства. Она провела последние минуты жизни за написанием письма своему драгоценному Масахито. Злобному сыну, предавшему ее, и даже не удосужилась вспомнить о человеке, искренне ее любившем. Эии-тян услышал жуткий звук, свой полуплач-полувой. Ни словечка ему! После всего, что он для нее сделал!

Возненавидеть бы ее. Но нет, она по-прежнему была его госпожа. Хозяйка его сердца.

Эии-тян вздохнул. Погоревали, и хватит. С абсолютным самообладанием, выработанным самурайской закалкой, он отбросил печаль и гнев. Руки двигались быстро и точно, развязывая пояс, снимая кимоно. Последний взгляд на голову госпожи. Это всего лишь кусок плоти. Настоящая госпожа Ниу живет в преисподней, вот и ему пора туда.

Представляя радость встречи с хозяйкой, он даже не вскрикнул, вонзив меч себе в живот.

 

Глава 29

Сано скакал по темным болотам в стороне от дороги. Фейерверки взлетали над стенами Ёсивары, красиво освещая крыши красными, синими, белыми и зелеными сполохами. Сано уже различал крики, смех и треск хлопушек.

Бег коня замедлился. Сано чувствовал, как потные бока вздымаются от усталости, но скакал дальше. Да и сам он судорожно глотал воздух через узкую прорезь в маске, словно проделал весь этот путь бегом. Однако Сано продолжал понукать коня. Дикая скачка от района даймё до квартала развлечений заняла два часа; близилась полночь. Подвергся ли сёгун нападению? Осталось ли время, чтобы найти и остановить заговорщиков?

Если бы госпожа и молодой господин Ниу дали ему больше зацепок! Если бы можно было попросить кого-нибудь о помощи! Увы, даже такие неопровержимые улики, как письмо и свиток, не спасут его от гибели. Его убьют раньше, чем он успеет убедить начальство послать солдат для спасения Токугавы Цунаёси. Сано с тоской подумал об учениках отца и своем друге Коэмоне. Умелые храбрые бойцы, преданные семье учителя, они были бы настоящими союзниками в предстоящей операции. Но связаться с ними нет никакой возможности. Сано нельзя появляться в районе, где живут родители и где наверняка околачиваются полицейские с досином во главе.

Сано подскакал к воротам Ёсивары. Ворота распахнуты настежь, и стража распивает с самураями. Сано щелкнул поводьями и нырнул в ворота.

— Стой!

Сано и не подумал обернуться, чтобы посмотреть, не гонятся ли за ним.

Квартал развлечений оглушил и ослепил его. Тысячи фонарей светили со скатов крыш вдоль Нака-но-тё, мужчины с балконов запускали ракеты. Ниже по улице пылал огромный костер. У Сано защипало от дыма глаза, когда он пробирался сквозь гущу народа. Ёсивара бурлила от новогоднего карнавала. Под масками скрывались и самураи в полном боевом снаряжении, и крестьяне в затрапезных одеждах, и музыканты, и барабанщики. Музыка и крики сливались в непрерывный рев. Пахло спиртным, мочой и блевотиной. Чайные домики сотрясались от раскатов хохота. Там было полно посетителей. Некоторые птички выпорхнули из клеток и смешались с толпой. Сано был вынужден остановить коня, когда путь перерезала целая процессия расфуфыренных девиц. Юдзё вызывающе хихикали и отпускали игривые поклоны. Жареные шарики соевых бобов хрустели под множеством ног.

Сано, досадливо скрипя зубами, объехал процессию юдзё, чтобы упереться в огромную толпу, окружившую факира. Он в отчаянии огляделся. Как в таком аду найти Токугаву Цунаёси и молодого господина Ниу? "Одно хорошо, — утешал он себя, — полиция здесь никогда меня не поймает.

Вскоре ему пришлось изменить мнение. У дверей чайного домика, над дверями которого красовалась реклама женской борьбы, стоял досин. Приметный повседневной одеждой и неулыбчивым лицом, он кричал вопросы изумленному самураю. А неподалеку помощники досина обрабатывали конного самурая. Они стащили беднягу наземь и сорвали с него маску тигра. Один приставил к шее острие копья, другой шарил под одеждой.

Сано повернул коня и протиснулся на противоположную сторону улицы. Оба самурая были примерно его роста, телосложения и возраста; конь — той же масти, что и у Сано. Погоня продолжалась. Тода Иккю, заправский шпион, наверное, сообщил в полицию о неожиданном визитере и рассказал о сандалии и веревке, которые тот носит при себе. Сано понимал, что ему следует избавиться от вещей, способных выдать его с головой, и коня. Однако он по-прежнему надеялся вернуть коня владельцу, а вещественные доказательства использовать по назначению.

Когда-то Сано читал иллюстрированное издание «Сказания о Гэндзи». Он представлял, как сёгун выглядит этой ночью. Четыреста лет назад женщины носили по пять или шесть разноцветных кимоно без поясов одновременно, полы волочились по земле, рукава закрывали кисти рук. Волосы с пробором посередине свободно спускались до плеч. Где находится «принцесса», чем занята?

Сано поставил себя на место Цунаёси: «Я стремлюсь на одну ночь сбросить ярмо власти и известности. Я тщательно выбрал костюм...» Получалось, что сёгун хочет смешаться с гуляками на улице или в чайном домике, будучи уверен: здесь-то ни враги, ни просители его не достанут. Конечно, он приехал не один. Его сопровождают охранники, возможно, одетые в костюмы того же периода.

А где Масахито сотоварищи? На их месте Сано устроил бы засаду вне стен Ёсивары, чтобы, убив, без помех скрыться. Впрочем, решать за безумного Ниу трудно. Как и вообразить, в какие наряды облачились заговорщики.

Поняв, что при всем желании объехать квартал не удастся, Сано начал приставать к прохожим: «Вы не видели...», затем описывал свиту сегуна, как ее представлял.

— Нет. Да. Может быть. Не знаю! — ответил пьяный торговец.

— Не будьте таким серьезным, парень! Пойдемте выпьем! — предложил столь же пьяный молодой самурай.

Привратник у дома удовольствий сказал:

— Дама в старинном наряде? Зачем вам искать ее, когда вокруг так много симпатичных модных девиц?

Сано вспомнил о Глицинии. Однажды она помогла ему. Вдруг опять поможет? У нее в Ёсиваре должно быть много друзей, которые охотно присоединятся к поискам, и достаточно поклонников, способных выступить против людей молодого Ниу. Он направился к Дворцу божественного сада. По пути ему попалась новая процессия. Радость и беспокойство охватили его в равной степени, когда взгляд остановился на женщине, замыкавшей ряд.

Если бы не удивительные глаза, Сано ни за что не узнал бы Глицинию. Сильно похудевшая и бледная, она была одета в одноцветное кимоно из хлопка. Рядом с ней покачивался пьяный в дым мужчина. Вот он облапил женщину и потянулся к ее груди. Лицо Глицинии застыло в гримасе, отдаленно похожей на улыбку.

У Сано не было времени размышлять над тем, что вынудило восхитительную красотку опуститься до уличной шлюхи.

— Госпожа Глициния!

Сано удалось подъехать к ней, никого не задавив. Он еще раз назвал ее по имени, приподняв маску.

— Вы помните меня? Вымученная улыбка испарилась.

— Вы! — Глаза засверкали ненавистью. — Я помогла вам. Я отдалась вам даром. И посмотрите, что со мной стало!

Она указала на себя, кавалера и процессию. У Сано упало сердце. Он вспомнил, что доложил об их разговоре судье. Наверное, Огю приказал перевести ее в проститутки низшего разряда, чтобы никто не принимал во внимание ее рассказ об убийстве Нориёси. «Еще одна жизнь, поломанная по моей вине», — огорчился Сано.

— Госпожа Глициния, простите меня, но мне опять нужна ваша помощь. Я должен найти...

— Не подходите ко мне! — взвизгнула Глициния. — Вы достаточно натворили!

Стряхнув клиента, она растворилась в толпе. Волей-неволей Сано пришлось оставить ее в покое.

И вовремя. К нему приближался досин. Сано торопливо спешился и двинулся дальше, ведя коня на поводу. Новое положение позволяло заглядывать в открытые окна и двери. В чайных домиках и ресторанах он видел много высоких и дородных женщин, которые вполне могли оказаться переодетыми мужчинами, но никто, к сожалению, не был похож на сегуна.

В итоге Сано очутился на чрезвычайно узкой улице. Дальний конец упирался во внешнюю стену квартала. Сияющие светильники на веревках тянулись от крыши до крыши, танцевали под дуновением ветра. Сано остановила плотная толпа. Он встал на цыпочки и вытянул шею. Мужчины вокруг него все больше расходились в ожидании кульминации празднеств. Юдзё энергично подбадривали их. Скользкая земля кисло воняла. Шагах в тридцати от Сано мелькнула гладко причесанная голова, глуповатое белое лицо и длинные, ниспадающие на плечи волосы. Мужчина, переодетый женщиной, улыбался и махал кому-то рукой. Широкий золотой рукав поднялся и открыл несколько слоев кимоно: красное, зеленое, голубое, белое.

Сано узнал Токугаву Цунаёси. Три самурая в масках, но в обычных одеждах шли впереди сегуна, расчищая дорогу. Охранники, трое на конях и трое пеших, прикрывали правителя с тыла и с флангов. Сано начал пробиваться на середину улицы. Он должен перехватить сегуна, пока тот не исчез в толпе.

— Кончай пихаться! — завопил кто-то, оттесняя Сано к ограждениям.

— Прочь с дороги, прочь с дороги! — кричали охранники.

Сано привязал коня к ограждению и вклинился между двумя мужчинами. Охранник приблизился к нему. Локоть самурая сбил с Сано маску. Поправляя ее, Сано увидел, что охранник обернулся на чей-то зов.

Рядом с охранником появился досин. Они завели разговор, к которому присоединились передние самураи. Сано догадывался о чем речь. Досин спрашивал или рассказывал о некоем весьма опасном беглеце.

Сано снова устремился вперед. Он обязан воспользоваться ситуацией и предупредить сегуна. Заговор двадцати одного мог реализоваться каждую минуту.

Раздался глухой удар. Воцарилась тишина. За первым ударом последовал второй, третий. Зазвонили миллионы гонгов и колоколов. Квартал потонул в веселых криках. Наступила полночь, и монахи в храмах по всему Эдо приступили к изгнанию прошлогоднего зла и приглашению добра нового года.

Сано слушал мелодичный перезвон, испытывая вместе с толпой благоговейный трепет. Вдруг боковым зрением он увидел движение на крыше. Оглянулся.

Самурай в темном кимоно, узких штанах и маске, держа лук, встал на колено, достал из колчана, свисавшего с плеча, стрелу, наложил ее на тетиву и стал целиться прямо в сегуна.

— Смотрите, ваше превосходительство! — крикнул Сано, взмахнув рукой. — Вон. На крыше!

Голос потерялся в общем шуме. Не слыша самого себя, Сано продолжал кричать:

— Ваше превосходительство!

Никакого результата. Тогда Сано пробрался к коню, отвязал его и вскочил в седло. Поднявшись на стременах, размахивая руками, он кричал и кричал.

— Ваше превосходительство!

Никто не двинулся с места. И немудрено: колокола и гонги звонили непрерывно. Сёгун поднял восхищенный взгляд к небесам. А Сано в ужасе наблюдал, как еще двое лучников устраиваются для стрельбы на других крышах по соседству с первым.

— Вы! Там! Наверху! Остановитесь! — крикнул изо всей мочи Сано.

Крик совпал с паузой между ударами колоколов. Лучник, самый близкий к Сано, пустил стрелу. Она полетела к Сано с умопомрачительной скоростью. Конь заржал и прянул назад. Из-под гривы пульсирующим фонтаном брызнула кровь. Конь задрожал и рухнул. Сано успел заметить, что лучники выстрелили. Сёгун исчез, будто провалился сквозь землю.

Улицу мгновенно охватила паника. Люди колотили друг друга, пытаясь спастись, не зная от чего. Крики перекрывали звон гонгов и колоколов. Сано упал на человека, сбитого конем. Кто-то наступил на Сано. Он с трудом поднялся и тут же получил сильный удар ногой в подбородок. Маска слетела. Встав снова, Сано увидел, как охранники влезли на крышу и помчались за убегавшими лучниками. Другие окружили упавшего правителя живой стеной, третьи сдерживали обезумевшую толпу.

— Очистите улицу! — кричали охранники. — Быстрей, шевелитесь! Все!

Толпа подалась в сторону Нака-но-тё. Крики и вопли неслись отовсюду:

— В чем дело? Что случилось? На помощь!

Сано понял, что перезвон стих. Преодолевая напор орущей массы, он пошел вперед. Он должен посмотреть...

Неужели сёгун мертв?!

На пятачке, очищенном от толпы, лежал человек, из груди торчала стрела. Это был охранник. Сано перевел дух. Цунаёси стоял невредимый, но явно ошеломленный. Он указывал на труп, потом на крышу. Он хмурился. Он бил охранников кулаками. Дамский наряд резко контрастировал со злобной руганью. Охранники смущенно разводили руками, оправдываясь, и получали новую порцию колотушек.

Сано обвел взглядом пустеющую улицу. И опрометью кинулся к сегуну. Он понял план Ниу Масахито. Стрельба была устроена как отвлекающий маневр, чтобы разогнать толпу и отвлечь внимание охранников. Прелюдия к настоящей атаке. Сейчас появятся истинные убийцы. Восемнадцать убийц.

— Эй ты! — Досин поманил пальцем Сано. — Иди-ка сюда.

Сано остановился, однако не для того, чтобы выполнить приказ. Сано смотрел за спину сегуна, в дальний конец улицы. Там шли три самурая, они никуда не спешили. Одетые в простые темные кимоно, в соломенных шляпах, скрывавших лица, они сторонились, давая проход перепуганным людям. Их разделяли примерно десять шагов, причем человек, шедший посередине улицы, был чуть впереди. Приближаясь к группе, окружавшей сегуна, они сократили расстояние между собой и разом, как военный отряд, ускорили шаг. Идущий впереди человек быстро осмотрел крыши. Свет фонарей упал на лицо. Сано узнал господина Маэда, которого видел на тайной встрече.

— Ваше превосходительство! — крикнул Сано, бросившись вперед. — Сзади. Осторожно!

Вместо того чтобы перейти в укрытие, сёгун и охранники уставились на Сано. Господин Маэда был уже в нескольких шагах от Цунаёси. Рука легла на меч.

То ли все-таки вняв предостережению Сано, то ли просто почуяв опасность, охранник резко обернулся. Господин Маэда выхватил клинок из ножен. Прежде чем он успел опустить оружие на голову жертвы, в левой руке охранника оказался обнаженный клинок. Охранник нанес страшный удар поперек груди Маэды. Тот закричал и вонзил меч в шею охранника. Оба упали замертво.

Шлюхи, наблюдавшие сцену из окон домов удовольствий, завизжали. Горожане, не успевшие покинуть улицу, прыснули врассыпную. Сано, как мог, увертывался от бегущих людей. Досин схватил его за руку.

— Кто вы? Что вам об этом известно?

Сано не обратил внимания на вопросы.

— В укрытие! — крикнул он сегуну. — Тут есть и другие!

Но время для спасения было упущено. Неожиданно появились одетые в темное люди. Они окружили группу сёгуна. Улица заполнилась мечущимися бойцами и блеском клинков. Сталь зазвенела о сталь. Ночь раскололась хриплыми криками. В центре суматохи стоял Токугава Цунаёси, военный диктатор, который предпочитал изящные искусства боевым, конфуцианские исследования — государственным делам. Безоружный, он прятался за спинами охранников — жалкая фигура в дорогих кимоно и парике с длинными волосами. Белый грим делал испуганное лицо похожим на отвратительно комичную маску.

Досин бросил Сано и, крикнув помощников, присоединился к драке. Охрана билась храбро, с беспощадным упорством, как подобает лучшим воинам рода Токугава. Но нападавших было больше. Сано выхватил меч и кинулся в свалку.

Один из людей господина Ниу побежал на него с высоко поднятым мечом. Сано отпрыгнул в сторону и, резко крутанувшись на месте, рубанул нападавшего по спине. Человек закричал и свалился лицом вниз. Сано скорее почувствовал, чем услышал, как другой крадется сзади. Упав на колено, он повернулся вокруг оси и нанес рубящий удар, которым вскрыл подкравшемуся живот. Тот рухнул рядом с первым врагом. Все произошло очень быстро. Действиями Сано руководили годы тренировок. Теперь же мысль о том, что он убил, с ревом пронеслась в уме подобно горячему, жестокому ветру.

Он сделал то, что, полагал, не придется делать никогда, — сразился за своего господина. Он самурай до мозга костей. Воодушевленный, Сано вскочил на ноги, готовый к битве. Он спасет сегуна!

Тела охранников и людей господина Ниу устилали улицу. Досин и его помощник тоже погибли. Какой-то заговорщик зарубил двух горожан, которые вмешались в схватку, и побежал к трем сообщникам, те нападали на четверку охранников, вставших в каре вокруг сегуна. Каре становилось все плотнее по мере того, как нападавшие теснили охранников к каменной стене. Одежды сражавшихся были залиты кровью. Лучшие стояли против лучших. Сано заметил, как из двери на улицу выскользнул человек, одетый в темное. Он шел знакомой, слегка прихрамывающей походкой.

Ниу Масахито.

Охранник с криком упал. В живом щите сегуна образовалась брешь. Молодой Ниу метнулся к ней, обнажив меч.

— Нет! — Сано прыжком пересек дорогу Ниу.

Мечи встретились с оглушительным звоном. Ниу оттолкнул Сано. Ликование на лице сменилось яростью. Глаза загорелись ярче обычного. Зубы обнажились в дикой улыбке.

— Вы по-прежнему вмешиваетесь в мои дела. Вы когда-нибудь чему-нибудь научитесь?

Сано против воли вспомнил великолепное выступление Ниу в тренировочном зале. Меч заколебался в руке. Облизнув вдруг пересохшие губы, Сано сказал:

— Да, я Сано Исиро. Я не позволю вам убить сегуна. — Даже ему самому голос показался робким.

Масахито захохотал. Это был воистину демонический хохот. У Сано зашевелились волосы. Ноздри Ниу затрепетали, он словно почуял страх Сано.

— Вы не способны остановить меня. Вы можете лишь попытаться и умереть.

Не отрывая взгляда от Сано, он пригнулся, готовясь к прыжку.

Пока Ниу говорил, Сано, не теряя противника из виду, блуждал в потемках своей души. Он искал гармонию, которая управляет воином во время битвы. Однако ему удалось обнаружить лишь хаос и смятение, от которых нечего было ждать притока энергии. Он не мог сконцентрировать волю. А без этого он являлся просто куклой, хотя и обученной военному ремеслу. Демон против куклы. Он пропал.

Господин Ниу начал бой. Меч со свистом распорол пространство перед Сано.

Исиро парировал, но на мгновение запоздал. Клинок Ниу резанул его по левому плечу. Только то, что он интуитивно уклонился в сторону, спасло ему жизнь. От жгучей боли Сано глухо застонал. Он сделал контратакующий выпад, однако господин Ниу без труда уклонился.

Под свист и звон они неуклонно приближались к сёгуну. Охранники не могли прийти Сано на помощь. Им невдомек было, что молодой Ниу представляет для правителя гораздо большую опасность, чем остальные мятежники. Сано понял, что не в силах спасти правителя. Тогда он решил задержать Ниу насколько удастся.

Он присел. Клинок противника пропел над головой. Обожгло кожу на макушке. Сано левой рукой выхватил из ножен короткий меч. Плечо заболело сильнее; перед глазами забегали черные мушки. Он испугался, что потеряет сознание. Не глядя, он протянул оружие назад:

— Возьмите, ваше превосходительство!

Кто-то схватил меч. У Сано не было времени посмотреть, кто именно. Свистящая дуга снова и снова обрушивалась на него. Ему удалось избежать смерти, лишь уйдя от человека, которого обязан был защищать.

С отчаяния Сано прибег к словесной атаке:

— Ваша мать, узнав, что вы изменник, покончила с собой!

Ниу ничем не выразил, что услышал сообщение Сано. Он внимал голосу славы.

Сано попытался еще раз:

— Вам не избежать кары. Вы убьете меня, убьете сегуна, но вам не выбраться живым из Эдо!

Поскольку Сано казалось, что господин Ниу нападает со всех сторон одновременно, он не заметил выпада. Меч выскочил из руки. Сано механически потянулся за добавочным и похолодел. Как он ошибся, отдав короткий меч! Сано попятился, озираясь вокруг. Где длинный меч?

Господин Ниу наступал. Только хромота мешала ему настигнуть Сано.

Сано споткнулся о тело досина, того самого, что преследовал его от моста Нихонбаси. Взмахнув руками, он грохнулся на мертвеца. Меч валялся чуть поодаль. Сано потянулся к оружию и увидел ноги Ниу.

— Вы невыносимый зануда, Сано-сан, — сказал сын даймё и перевел дыхание. — Однако больше вы неприятностей не доставите. Прощайте, враг мой. — Он нарочито медленно поднял меч.

Сано увидел свою смерть. У нее были безумные глаза молодого Ниу. Сано сжал кулаки, приготовившись встретить судьбу с самурайским мужеством. В правую руку попал твердый предмет. Когда Сано сообразил, что это, у него внутри все перевернулось. Дзиттэ. Полицейское оружие для самозащиты. Символ закона и порядка. Орудие борьбы добра против зла. Понимание глубинного смысла поединка родило вожделенную гармонию. Сано почувствовал приток энергии. Воля сконцентрировалась. Сано из куклы превратился в воина.

С душераздирающим визгом Ниу бросил меч в диагональном ударе. Сано прикрыл корпус металлической палкой. Руку прострелило болью. Рог дзиттэ поймал меч возле самого горла. Сано метнулся вбок, используя замешательство противника и инерцию удара. Господин Ниу пошатнулся. Прежде чем он сумел высвободить клинок, Сано дернул дзиттэ в сторону. Но Ниу не выронил меч. Сано хрястнул противника по лицу. Ниу как подкошенный упал. Обрадованный Сано вскочил на ноги.

Однако опыта владения дзиттэ у него не было. Он неправильно рассчитал либо угол удара, либо его силу. А может быть, не хватило решимости убить. Ниу поспешно встал. Сломанная челюсть превратила лицо в скособоченную злую маску. Глаза горели дикой яростью. Ниу сделал выпад, сверкнула сталь.

Левая рука Сано фактически бездействовала, а правая начала уставать, отражая непрерывный град ударов, не позволяющих поднять меч. Тем не менее восприятие обострилось до такой степени, какой Сано доселе не испытывал.

Видя Масахито, он замечал все, что происходит вокруг.

Сано использовал свое физическое преимущество — подвижность. То налетая, то отскакивая, он вынуждал господина Ниу к преследованию. Он наносил по корпусу противника удары концом дзиттэ. Правда, пришлось поплатиться за рискованные выпады: клинок Ниу несколько раз саданул по предплечьям и рассек щеку. Однако дополнительная боль стала для Сано новым источником силы и прозрения. Он открыл главную правду о противнике: господин Ниу жаждал убить и одновременно умереть. Желания уравновешивались. В этом была главная причина, почему он стремился уничтожить сегуна, почему выбрал для нападения малоподходящее место.

Ударив наотмашь по здоровой ноге господина Ниу, Сано поверг его на колени. Баланс в безумце, почувствовал он, сместился в сторону смерти. Масахито помедлил со вставанием. Сано хватило времени перебросить дзиттэ в левую руку, наклониться и поднять правой рукой длинный меч.

Господин Ниу кинулся в атаку. Сано парировал выпад дзиттэ и поймал клинок рогами. Он резко крутанул дзиттэ. Меч Масахито обломился у самой рукояти. Ниу замер. Он посмотрел сначала на сломанное оружие, затем на Сано. Взгляды встретились на миг, который, казалось, длился вечность. Сано увидел в глазах врага поочередно ненависть, злобу, страх. И смирение.

Отбросив дзиттэ, Сано двумя руками взял меч. Крутанул им, вознес высоко над собой и с торжествующим криком опустил на Масахито. Сталь рассекла голову от макушки до переносицы.

Сано застыл. Энергия иссякла. Пронзительная ясность ушла. Все вокруг померкло. Сано стоял без чувств, без мыслей. Схватка выпотрошила его.

Затем мир и его тревоги заполнили пустоту. Сано посмотрел на поверженного врага. Молодой Ниу лежал на спине, подогнув ноги и сжимая обломок меча. Кровь пузырилась около засевшего в черепе клинка и накапливалась в земляной лунке. Смерть стерла в глазах злой блеск. Лицо было младенчески невинно и спокойно.

Сано выдернул меч и, обмякнув, сел на колени.

Повсюду валялись трупы. Двадцать один заговорщик, полицейские, охранники, самураи, задавленные в толчее зеваки. Но сёгун был жив. Он с двумя охранниками стоял неподалеку и смотрел на Сано.

«Все кончено», — подумал Исиро и уткнулся лбом в землю.

Очнулся он на носилках. Его несли к погребальному костру.

— Пожалуйста, — прошептал он. — Я должен объяснить...

— Отдыхайте. Поговорим позже, — отозвался суровый голос.

Носилки превратились в лодку. Яркие фонари, знамена с гербом Токугава.

Сано уложили на мягкие подушки в маленькой каюте. Над ним склонилось обеспокоенное лицо Цунаёси. Командный голос велел матросам отчаливать. Кто-то раздел Сано и помазал раны жгучей жидкостью. Сано застонал от боли и закрыл глаза.

Пока лодка плыла в Эдо, он пребывал в благословенном забвении.

 

Глава 30

Праздник. Первое утро нового года Эдо встретил спокойно. На пустынных улицах раздавленные соевые бобы, потерянная маска, обрывки разноцветных бумажек — островки мусора, пропущенные уборщиками, молчаливо свидетельствовали о недавнем веселом разгуле. Ночью несколько раз принимался легкий снежок, он запоздало украсил крыши белым налетом. Небо было льдисто-голубым. Яркое солнце придавало небывалую четкость городским строениям.

Сано неторопливо ехал верхом к родительскому дому. Прошлой ночью сёгун отменил приказ о его аресте, и теперь Сано был свободным человеком. Усталыми, слезящимися от холода глазами он удивленно взирал на чудесно преображенный мир. Магазины были закрыты на праздники. Днем улицы заполнятся людьми, спешащими нанести новогодние визиты, но пока дома стояли тихие и безмятежные, украшенные сосной и бамбуком двери были плотно закрыты. Это город, в котором он прожил всю жизнь. Эдо преобразился, и Сано изменился.

Ночь Исиро провел в замке. Доктора обработали ему раны и кровоподтеки, обложили травяными примочками шишки и ссадины. Потом служанки помыли и причесали его, одели в чистую теплую одежду и напоили чаем. Затем без всякого предупреждения охранники проводили его в Совет старейшин. Там Сано увидел сегуна и канцлера.

Токугава Цунаёси в официальной черной одежде сидел на помосте в огромном зале для приемов. Лицо осунулось. Вообще сёгун выглядел старше своих сорока трех лет. Канцлер Янагисава и пять старейшин расположились на коленях подле помоста.

— Вы спасли мне жизнь, Сано Исиро. — Голос у высшего военачальника страны оказался тоньше и мягче, чем Сано ожидал. — Я хочу выразить вам свою благодарность. Но прежде хотел бы услышать, как вам удалось узнать о заговоре молодого господина Ниу. Расскажите, пожалуйста.

Сано изложил факты, предъявил сандалию и веревку, с которыми по-прежнему не расставался, и зачитал свиток и письмо.

Старейшины заволновались.

— Возмутительно!

— Госпожа Ниу — убийца?

— Ниу Масахито сошел с ума. Как он мог покуситься на такое?

— Неужели судья Огю пытался помешать расследованию?

Канцлер Янагисава, перекрыв гам, предложил:

— Заслушаем самого досточтимого судью. — Он хлопнул в ладоши.

Охранники ввели Огю. Сано изумленно воззрился на бывшего начальника. Судья выглядел так, словно его только что вытащили из постели. Лицо заспанное, поверх ночной одежды плащ. Увидев Сано, Огю ойкнул и попятился к дверям. Охранники подтолкнули к помосту и поставили на колени.

— Ваше превосходительство, какая честь для меня, — заикаясь, проговорил Огю, склонившись перед правителем.

Сёгун окинул его суровым взглядом.

— Вы препятствовали Сано Исиро расследовать убийства Ниу Юкико и Нориёси?

— Что вы... что вы... нет, ваше превосходительство, — залепетал Огю.

Сёгун посмотрел на канцлера, тот сдвинул брови.

— Вы знали, что госпожа Ниу организовала несколько убийств, желая скрыть преступление своего сына? — спросил Цунаёси. — Из-за ваших махинаций господин Ниу сегодня ночью чуть не убил меня.

— Нет. О нет, — простонал Огю и распростерся на полу. — Ваше превосходительство, прошу вас, поймите. Уверяю вас, если бы я знал, то никогда...

— Довольно! — Резкий окрик сегуна прервал жалкие причитания. — За недопустимое пренебрежение обязанностями и предательское поведение, поставившее под угрозу мою жизнь, я освобождаю вас от обязанностей судьи Эдо и приговариваю к бессрочной ссылке на остров Садо. Вы проведете в тюрьме три месяца, пока на остров не отправится корабль. — Он кивнул охранникам.

— Нет! — взвыл Огю. — Прошу вас, ваше превосходительство, будьте милосердны!

Охранники подняли его. Он брыкался, стараясь высвободиться, но ражие ребята быстро выволокли его из зала. Сано был потрясен. Ужас от мгновенной расправы, смешанный с жалостью, испортил удовольствие от поражения могущественного противника.

Когда истерические рыдания в коридоре стихли, один из старейшин сказал:

— Печальное происшествие. Теперь по городу пойдут разговоры.

Канцлер Янагисава заговорил, прежде чем это собрался сделать сёгун.

— Вы правы, — сказал он. — То, что его превосходительство сегодня ночью едва не убили, должно быть известно как можно меньшему числу людей. Как и то, что в нашей системе безопасности произошел сбой.

Старейшины и Цунаёси внимали ему с почтением. Сано припомнил завтрак в офицерской гостинице: «Похоже, Янагисаве действительно перешла значительная часть власти сегуна».

— Мы не можем допустить, чтобы даймё подумали, будто сёгун уязвим для нападения. Клан Токугава не должен потерять авторитет, иначе разразится мятеж.

Послышались одобрительные реплики.

— Я предлагаю следующую версию событий. В Ёсиваре произошла схватка между бандитами. В ходе беспорядков погибло много горожан, которые бросились на помощь полиции. Среди них — молодой господин Ниу и двадцать его друзей. Преступники, не убитые на месте, арестованы и после суда казнены.

Сёгун кивнул, старейшины переглянулись. Сано, хоть его и покоробило наглое искажение истины, признал разумность предложения.

Глава Совета старейшин неуверенно возразил:

— Это сработает, да. Кроме нас, в курсе того, что его превосходительство сегодня ночью был в Ёсиваре, охранники, семья и самые доверенные слуги. Молодой господин Ниу и его сообщники убиты. Госпожа Ниу и ее слуга Эии-тян мертвы. Мы можем прибегнуть... к методам... — «Кнута и пряника», — понял Сано, — ...чтобы принудить очевидцев молчать. К тому же кланы заговорщиков никогда не признают, что имели какое-либо отношение к государственной измене. Однако закон предписывает, чтобы родственники изменников были наказаны. Разве нам не следует действовать по закону?

У Сано упало сердце, он представил, как Мидори и члены ее семьи, а также сотни невинных людей идут на казнь, чтобы поплатиться за преступление, которое не совершали. Он испытал несказанное облегчение, когда вновь заговорил канцлер:

— Как вы верно указали, все злодеи мертвы. Дальнейшее наказание... — Он развел руками.

Сано расшифровал жест так: дальнейшее наказание удовлетворило бы закон, но не потребность правительства в сохранении тайны и не потребность страны в порядке и мире.

Припарки притупили боль; успокоительный чай навеял сон. Очнулся Сано, только услышав свое имя.

— Сано-сан, простите, что задерживаем вас так долго. Мы понимаем, вы устали. Но нам нужна всего еще минута вашего драгоценного времени.

Сано встрепенулся.

— В награду за вашу верную службу я дарую вам право выбрать награду самому, — сказал Токугава Цунаёси.

Сано растерялся от щедрости подарка.

— Благодарю вас, ваше превосходительство. — Он замолчал, лихорадочно соображая. — Я прошу, чтобы женщина Глициния была освобождена от пребывания в квартале развлечений, чтобы ей дали деньги, достаточные для безбедного существования.

Сёгун подался вперед, на лбу появилась задумчивая морщина.

— Хорошо. Но юдзё... Это слишком банальная просьба. Просите что-нибудь пооригинальнее.

Сано осмелел:

— Я прошу, чтобы память моего секретаря Хамада Цунэхико, погибшего при исполнении долга, была увековечена памятником на его семейном кладбище. — Признательность сегуна наверняка пойдет много дальше того, чтобы утешить семью мальчика. — И чтобы Ниу Мидори выпустили из женской обители храма Каннон и перевезли домой в Эдо.

— Он ничего не просит для себя! — восхитился сёгун. — Только для других. Ваши просьбы будут выполнены, Сано-сан. В награду за ваше бескорыстие я оставляю за собой право самому решить вашу судьбу.

* * *

Пересекая канал, Сано потрепал великолепного вороного жеребца, которого Токугава Цунаёси дал ему взамен погибшего коня. Седельные сумки были забиты новогодними подарками — красивой лаковой посудой, керамикой, серебром, изящно обернутыми коробочками с моши и мандаринами — для семьи и друзей. Он осмотрел себя: дорогой, подбитый мехом плащ и шелковые кимоно с гербами Токугава из личного гардероба сегуна. Сано дотронулся до прекрасных мечей работы мастера-мечника Ёсимицу, подаренных признательным правителем. Он ощутил тяжесть кошелька, в котором лежало десять золотых монет — задаток от суммы, которую он получит после визита домой. Все это, казалось, принадлежит какому-то другому человеку. И ему была невыносима мысль об истинной цене его подвигов, которую он вскоре узнает.

У знакомых ворот Сано спешился и провел коня во двор. Дверь дома распахнулась. На пороге стоял отец, хрупкий, ссутулившийся. Правой рукой он опирался на косяк, левой держал письмо. В запавших глазах отражалась смесь надежды, неуверенности, подозрения, страха и беспомощной любви.

Чувство вины чуть не разорвало Сано сердце. Что бы он ни совершил сегодня ночью, он никогда не простит себя за ту боль, которую заставил испытать отца. Он попробовал поздороваться, но в горле запершило от стыда.

— Исиро. — Отец простер руку с письмом и уронил, словно был неуверен, позвать ли Сано в дом или захлопнуть перед ним дверь. Тело потряс приступ кашля. — Ты вернулся домой, чтобы остаться? — Осторожный вопрос включал мириады невысказанных вопросов.

Сано прокашлялся.

— Ото-сан, — сказал он, поклонившись. — Я вернулся домой только на праздники. Сёгун назначил меня следователем по особым делам. Когда я уеду отсюда, то займу апартаменты в замке и приступлю к работе — за вознаграждение, которое в десять раз больше прежнего.

Вот, он высказал это вслух. Теперь это касается его, а не «другого» человека, награда стала реальностью, в которую он не смог сразу поверить. Осознание ответственности ужаснуло его, не оставив там места для самодовольства.

— Если позволите, я войду и все объясню.

Отец недоуменно поднял брови, смерил Сано взглядом, посмотрел на коня и побледнел. Левая рука дрогнула на косяке, отец начал оседать на землю.

— Ото-сан!

Бросив поводья, Сано кинулся к отцу и подхватил его. В прихожей показалась мать. Радость на ее лице мгновенно сменилась испугом, она вскрикнула, увидев мужа на руках сына. С ее помощью Сано занес отца в дом и уложил около жаровни, прикрыв теплыми одеялами. Затем вышел на улицу, поставил коня в стойло и вернулся к родителям.

— Исиро-тян, мы так беспокоились. Ты нам написал... Что с тобой случилось? — Мать заплакала. — Где ты был?

Сано положил перед родителями седельные сумки с сокровищами и опустился на колени. Токугава Цунаёси позволил ему рассказать дома правду о происшедшем. Взяв с родителей слово сохранить все в тайне, он поведал свою историю.

— Если кто-нибудь спросит, вы должны говорить, что сёгун повысил меня за службу, еще когда я был ёрики, — предупредил он.

Это придумал Янагисава со старейшинами. «Как точно они рассчитали его соучастие в обмане», — усмехнулся в душе Сано.

У матери высохли слезы.

— О, Исиро-тян, ты герой! И какая прекрасная награда за твою храбрость! — Она кивнула на богатую экипировку сына. — Все обернулась как нельзя лучше.

Сано очень хотел бы разделить ее веру. Однако он опасался, сам не зная почему, что новое назначение обернется столь же наказанием, сколь наградой. Пытаясь отделаться от тревожных мыслей, он улыбнулся матери. Затем повернулся к отцу.

— Вам лучше, ото-сан?

Старик кивнул.

— Ты добыл честь нашему имени, сын мой. — Он приподнялся на локтях и даже порозовел.

Мать, смеясь, встала.

— От радости я совсем забыла про еду! — Она заспешила на кухню.

* * *

За новогодним столом Сано, чтобы не огорчать мать, усиленно работал челюстями, хотя боль и усталость притупили любовь к красным бобам и холодному супу, сладкому душистому вину и другим праздничным яствам. Зато Сано получал большое удовольствие, глядя на отца: тот ел с завидным аппетитом, что предвещало выздоровление. Сано очень хотелось побыть одному, осмыслить все, что с ним произошло с тех пор, как он впервые услышал о синдзю; разобраться в эмоциях, связанных с новым назначением.

Наконец долгое застолье закруглилось. Сано встал и поклонился родителям.

— Я должен вернуть Ваде-сан коня.

Захватив коробочки с моши и мандаринами для соседей, он растворился в тихих улочках.

Вада-сан принял его с благоговением и упросил выпить вина в честь назначения. Сано заглянул и к другим соседям, но только для того, чтобы пожелать приятного Нового года. Новости распространяются быстро; все довольно скоро узнали о его двусмысленной удаче.

Затем он бродил по улицам, держа под мышкой последний сверток, мысли беспорядочно теснились в голове. Размышляя над событиями, которые произошли до этого момента, Сано старался понять, что он мог сделать иначе. Мог ли он предотвратить большую беду, не становясь причиной мелких бед? Перевешивает ли окончательная победа промежуточные поражения? И почему он так боится приступать к новой службе?

Он с удивлением обнаружил, что стоит перед тюрьмой. Выходит, он нуждался не в одиночестве, а в дружеской беседе.

* * *

— Должен признаться, я сомневался, что когда-нибудь вновь увижу вас, мой друг, — сказал доктор Ито, приняв подарок и новогодние поздравления. — Ходят странные слухи. Что привело вас сюда, когда вы... — он посмотрел на гербы Токугава, — в полном порядке или по крайней мере со всеми признаками того?

Сано промолчал. Ему хотелось излить душу, однако он не знал, как начать. Как облечь в слова сумятицу страхов, сожалений, сомнений?

Доктор Ито прервал молчание:

— Я рад, что вы пришли, Сано-сан. Вы как раз вовремя, станете участником моего особого новогоднего ритуала. Идемте.

Они с Сано прошли через несколько охраняемых дверей и проходов во дворик, где располагались казармы стражи. Каменные ступени в углу вели на стену и западную смотровую башню.

Они поднялись по лестнице.

— В этот день я всегда наслаждаюсь видом Эдо и окрестностей, — сказал Ито.

Тревога за друга заставила Сано забыть собственные проблемы.

— Вы хотите сказать, вам разрешают смотреть за стены тюрьмы один раз в год?

— О нет, — с печальной улыбкой ответил доктор. — Я могу приходить сюда в любое время. За лечение стражники платят мне привилегиями, которых не дождешься от нашего славного правительства. Я сам решил дозировать себе удовольствия. Это позволяет чего-то ждать. И меньше думать о том, что я потерял.

Они двинулись по широкому плоскому гребню стены. Ветер развевал их одежды.

— Красиво, не правда ли? — тихо проговорил доктор Ито. — Начало года — время надежд. Даже я надеюсь на то, что однажды обрету свободу. — Он пристально посмотрел на Сано. — Но вы ведь пришли не для того, чтобы слушать мои стенания?

И Сано прорвало. Он рассказал, чем для него обернулся праздник.

— Так, значит, вы герой, — диагностировал доктор. — Но не в собственных глазах.

Сано горько усмехнулся:

— О да, я герой. Я спас жизнь сегуну; я убил изменника и, возможно, предотвратил многовековую междоусобицу. Я нашел убийцу и принес ей смерть. Но из-за меня погибли трое невиновных: Цунэхико, Райдэн, о-Хиса. Я думал, что искал истину, но теперь мне кажется, что я просто тешил свое тщеславие. Если бы я знал, что все будет так, я поступил бы по-другому. Я позволил бы синдзю остаться синдзю. Я был глупцом — гордым, наивным глупцом — и награжден за это! — Переполненный отвращением к себе, Сано принялся мерить стену шагами.

— Я понимаю ваши переживания, — сказал Ито. — Но самобичевание бессмысленно. Вы исполнили долг перед верховным правителем. Ваш удел был спасти сегуна. Удел Цунэхико, Райдэна и о-Хисы — погибнуть. У каждого своя судьба.

Дружеское сочувствие не принесло душе успокоения. Но даровало прозрение. Сано понял, почему его так беспокоит новое назначение.

— Когда я убил молодого господина Ниу, я решил, что все мои тревоги позади, — сказал он, тщательно подбирая слова. — Канула в прошлое постоянная необходимость выбирать между личными устремлениями и долгом, из которых ни одно не кажется абсолютно правильным или полностью ошибочным. Вести расследование, которое неизвестно куда приведет и кому пойдет на пользу. Руководствоваться в работе не знаниями, а чутьем. Рисковать не только жизнью, но и честью. Оказалось, ничего подобного. Что такое это высокое положение — следователь по особым делам? Да шанс получить то же самое, но в большем размере.

— Правда?

Сано встретил насмешливый взгляд и сразу сообразил, что друг имеет в виду. Благодаря покровительству сегуна он будет располагать огромной властью. Он сможет принести больше — и быстрее — пользы добрым людям.

Сано со вздохом кивнул:

— Понимаю.

Он остановился и посмотрел на город. Над покрытыми снежной пеленой крышами Нихонбаси маячила белая башня замка. Там он провел прошлую ночь, и там ему предстоит провести много дней и ночей. Он не стал смотреть на район даймё, а перевел взгляд на западные горы, сеть каналов, толстую глинистую артерию реки Сумида. Он посмотрел на северо-восток, в сторону Уэды и Ёсивары, потом на юг — в направлении театрального района. Он пытался разглядеть людей, мельтешивших на улицах. Наконец он проследил взглядом за ниточками дорог, ведущих к отдаленным провинциям.

— Уже сейчас где-то происходят события, которые нельзя оставить без внимания, — сказал доктор Ито, словно прочтя мысли Сано.

— Да.

Сано подошел к краю стены. За ней расстилалось его будущее.

— Не завидую вам, Сано-сан. Вам предстоит тяжелая жизнь.

Сано вдруг почувствовал прилив бодрости. Новый год — пора надежд, как сказал доктор Ито. Душевные раны затянутся. Время и опыт принесут мудрость, она поможет успешнее добиваться справедливости. Бескомпромиссная борьба со злом покроет новой славой имя семьи. Сано захотелось поскорее приступить к обязанностям уполномоченного сегуна по особо важным делам.

— Я готов! — сказал он.