Клянусь богом, не понимаю! Никогда не поверю, чтобы кто-то из семьи Руни был способен на такое предательство! — Лицо Майкла покраснело от гнева, когда он выпрямился во весь свой стошестидесятипятисантиметровый рост — из-за своей шаровидной внешности он выглядел еще ниже — и посмотрел поверх заваленного бумагами стола на свою абсолютно спокойную племянницу Джорджину.

Некоторое время она продолжала сортировать пачку писем, занимавших все ее внимание. Она быстро просматривала каждое письмо, делала на полях пометки, чтобы ее опытная секретарша смогла составить ответ, приличествующий компании «Электроник интернейшнл» — американскому производителю медной фольги для использования в компьютерах, одним из директоров которой она была. На него не обращали внимания, и Майкл начал закипать. Его глаза налились кровью, так что вены на лбу превратились в узлы. Джоржина кивнула, отодвинула в сторону бумаги и взглянула на дядю, чтобы вовремя предотвратить взрыв. Она спокойно достала сигарету и закурила, заставляя себя не слушать очередное повторение истории, которую слышала уже много раз, и особенно часто в последние месяцы.

Желая опередить его, она решила еще раз высказать свое мнение, да так, чтобы он окончательно убедился в ее намерении выполнить намеченный план, против которого он так неистово возражал.

— Предприятие, — ясно произнесла она с легким американским акцентом, должно быть построено здесь, на северо-западе Англии.

Когда дядя разразился бурными возражениями, она замахала руками, попросив замолчать, и твердо повторила:

— Это решено, дядя Майкл, окончательно и бесповоротно. Я больше не хочу слышать ни единого слова об изумрудно-зеленом острове и его прекрасном народе. Предприятие, — для усиления впечатления она направила свой указательный палец вниз, — будет построено здесь!

Лицо Майкла сморщилось, как у ребенка. В поисках стула, он отвел руку назад, грузно сел, расстроенный, и недоверчиво уставился в решительное лицо девушки.

— Ты не можешь так думать, Джорджина, — он помолчал, его гнев сменился полным унынием, — не можешь, зная, как крепки твои семейные связи с Ирландией. Вспомни истории, которые рассказывал отец, когда ты была ребенком, о твоем деде Симусе Руни, который, отчаявшись найти работу на родине, покинул дом и поехал искать лучшую жизнь в Америку. И как после женитьбы на твоей бабушке он встал на ноги и начал путь к преуспеванию. Он любил землю, которая усыновила его, но она не могла заменить родину. Он так любил Ирин, — так называл он Ирландию, — что эта любовь передалась его семье вместе с яркой надеждой. Ты знаешь, на что он надеялся, Джорджина. Он мечтал возвратиться в Ирландию, к народу, который он любил. Он хотел помочь стране, переместив туда часть своего дела, чтобы дать работу семьям тех, с кем провел свое детство. Он умер так же, как и твой отец, не успев осуществить мечту, но я уверен, — Майкл приподнялся со стула и с мольбой обратился к Джорджине, — уверен, ты не сможешь не выполнить его желание. Как ты можешь планировать строительство завода здесь, в Англии, зная, что этим разрушишь мечту двух поколений людей, которым ты и твоя мать обязаны благосостоянием и престижным положением в обществе?

Джорджина фыркнула — ни одно слово не прозвучало бы так осуждающе.

— Сентиментальная чушь, дядя Майкл! Сколько раз надо повторять: в бизнесе нет места сантиментам. Как ты знаешь, есть два места для нашего нового производства: одно здесь, другое в Ирландии. Настоящее месторасположение идеально подходит для наших нужд, так что нет никакого смысла тратить время, ехать в Ирландию, искать место там. Мы пообещали работу и знаем, что у нас есть возможность набрать достаточное количество рабочих на местном рынке рабочей силы. Власти стараются выполнить любое наше желание. Короче говоря, дядя Майкл, это место полностью отвечает нашим требованиям, и я не собираюсь обсуждать проблемы Ирландии и ее чувствительных беспомощных обитателей, имеющих репутацию не браться за дело сегодня, если его можно отложить на завтра. Я должна вести дело в условиях сильной конкуренции и не могу позволить себе просто возить за собой пассажиров, даже таких, которые носят за ухом трилистник.

— Ты циник! — взревел Майкл, когда она остановилась, чтобы перевести дыхание. От ярости он затанцевал на месте: его гнев был так силен, что после первой же реплики он потерял дар речи.

Наблюдая за ним, Джорджина подумала, что, рожденный и выросший в Америке, он был больше ирландец, чем сами ирландцы. Фанатичный патриот с горячим темпераментом, способный смягчить любое сердце, когда ему этого хотелось, хладнокровно подумала она, — чтобы добиться того, чего он не мог получить иным способом.

Она еще больше распалила его гнев, когда, небрежно облокотившись о стол, начала выпускать в воздух кольца дыма, всем своим видом показывая, что готова сколько угодно ждать, пока он возьмет себя в руки. Майкл, до глубины души оскорбленный тем, как она манипулирует разговором, окинул племянницу возмущенным взглядом, раздраженно отмечая, что туго стянутые в узел черные волосы еще больше подчеркивают властность характера. На его вкус, женские волосы должны мягко обрамлять лицо, а не казаться вырубленными из мрамора. Не нравился ему также строго скроенный, без лент и рюшей костюм, который придавал ей вид недотроги, прекрасно подходящий для деловой обстановки, но убивающий надежды молодых людей на тайные объятия. Но больше всего он был оскорблен юмором в ее глазах, юмором, которым, по его мнению, мог обладать только он, и это его раздражало. Воинственно и громко он высказал свое мнение.

— Сантименты? Тебе не знакомо значение этого слова! Ты холодная бесчувственная женщина, играющая в деловые игры в мире мужчин! Где твоя женственность, девушка? Где та мягкость и теплота, которые ищет каждый мужчина в женщине? Ты подобна механической кукле с компьютером вместо сердца, прекрасная копия своей матери, это факт!

Ее лицо дрогнуло. Убежденный, что его выстрел попал в цель, довольный собой, он громко продолжал:

— Да, твоей матери!.. Женщины, которая несет ответственность за смерть моего брата, я уверен, в той же степени, как если бы она сама толкнула его под автомобиль, который задавил его. Он был бы более счастлив, если бы женился на айсберге! Ты хочешь стать такой, как она? Строгая, прямая, ужасно деловая женщина с пустым сердцем и., пустыми руками!

Неожиданная слабость охватила Джорджину; гневное лицо дяди исчезло в сером тумане и затем появилось вновь. Ощупью она дотянулась до стоящего на столе пузырька с пилюлями. Дядя безжалостно продолжал свою тираду; она подождала, когда будет в силах дойти до раковины в углу комнаты и наполнить стакан водой. Майкл разъярялся все больше, не замечая, как она быстро проглотила пару пилюль и жадно запила водой из стакана. С той бесстрастностью, на которую могла быть способна, Джорджина подошла к окну и заставила успокоиться свое протестующее сердце. Такие приступы становились слишком частыми. Доктор, у которого она консультировалась в Нью-Йорке, наверное, был прав, когда поставил диагноз: «Переутомление от слишком напряженной работы». Как она смеялась тогда над его предложением взять длительный отпуск! Ведь это было бы время, проведенное впустую. Она снова стала воспринимать слова Майкла. Его речь была возбужденной, чисто в ирландской манере, слова выскакивали, опережая друг друга:

-..Холодная бессердечная женщина…убила брата ледяным пренебрежением… пустое сердце… пустые руки.

Что-то переключилось внутри Джорджины, и она набросилась на дядю с гневом, сравнимым только с его собственным:

— А слышал ли ты, дядя, что рассказывали женщины из нашей семьи? Нет? Тогда позволь мне посвятить тебя в это, но лучше сначала сядь, потому что будешь потрясен!

Сбитый с толку, ошеломленный бешенством в ее глазах, он повиновался команде. Она оперлась рукой о его стул, нуждаясь в опоре.

— Если бы в семье не было женщин, не было бы и бизнеса! Бабушка говорила это моей матери, а та передала мне, но я могу добавить от себя, что сказала она это только после того, как обрела горький опыт, который показал, что слова моей бабушки — истинная правда.

Пока она переводила дыхание, Майкл сидел молча, уставившись на нее от удивления.

— У дедушки была прекрасная голова, и он воспользовался ею наилучшим образом, когда выбрал невесту-американку. После того как он сделал открытие, на котором основывалось дело, он удобно устроился в мягком кресле, позволив жене искать рынки сбыта и отдавать приказы. Бабушка сносила до дыр уйму подметок в поисках заинтересованных покупателей и нашла их. Именно ей должны быть благодарны ты и мой отец за унаследованное процветающее дело, а не вашему беспечному отцу!

Майкл попытался возразить, но она оборвала его.

— История повторилась в случае с моим отцом и матерью, с другим обаятельным ирландцем и другой деловой женой-американкой. А спрашивал ли ты когда-нибудь себя, дядя Майкл, что делал мой отец в том дурной славы месте в день, когда погиб? Он навещал одну из своих многочисленных подружек и перебрал спиртного. Другими словами, ни моя мать, ни другой человек не толкали его под колеса автомобиля — он был просто мертвецки пьян!

Побежденный, Майкл тяжело опустился на стул. Он не услышал ничего нового, чего бы не знал раньше, но он отказывался смотреть правде в глаза и гнал от себя воспоминания о реальных событиях, и по прошествии лет они стерлись из его памяти, так что он уже мог верить, будто их вовсе не было. В то время как Джорджина шаг за шагом наступала на него, он отступал.

— А ты, дядя Майкл? Что сделал за всю свою жизнь? Ты не преуспел в бизнесе, потому что у тебя не было жены, которая служила бы опорой. Ты решил забрать свою долю наличными, оставив отцу полное управление делами, и спускал деньги то на один дурацкий проект, то на другой, пока ничего не осталось, и ты вынужден был уговаривать мою мать, чтобы она дала тебе работу. И у тебя еще хватает наглости, — ее голос дрогнул от возмущения, — порочить ее имя!

Он не пытался ответить. Резкие слова глубоко его ранили и не оставили камня на камне от его версии. Она взглянула в серое лицо, и в сердце ее шевельнулось сочувствие. Будучи ребенком, она боготворила обоих: и отца, и его такого же непоследовательного брата. Дети редко видят спрятанное за фасадом, а у Майкла и Брендана Руни было что скрывать от доверчивого ребенка. Капелька сочувствия, что осталась с дней детства на дне души, заставила ее устыдиться. Ведь сейчас она сорвала последнюю заплатку былой его гордости.

Джорджина намеревалась протянуть ему руку — его неподвижность стала неестественной. Но когда она наклонилась вперед, неожиданно перед глазами поплыл серый туман, перехватило дыхание, серое облако стало черным, и она по-детски позвала: «Дядя Майкл!». Он вовремя подставил руки, чтобы успеть подхватить ее при падении.

Он был напуган, потрясен, когда понял, что впервые в жизни высокомерная своевольная молодая племянница нуждается в его помощи. Ее неподвижность и хрупкая невесомость вселили в него чувство тревоги, пока он нес ее к кожаному дивану у окна. Усадив девушку, он некоторое время с болью в глазах изучал ее побелевшее лицо. Он страстно желал, чтобы длинные черные ресницы дрогнули и открылись затуманенные серые глаза. Не имело значения, что эти глаза могли выражать раздражение или надменность. Он понял, что независимо ни от чего, чувство, которое он питал к ребенку своего брата, не уменьшилось с годами, как он думал, оно все еще владело им, сильное чувство клана. Волнение росло внутри него, пока не встало комком в горле. Их резкий разговор, несовпадение взглядов унесла волна сочувствия. Ультрасовременная маска, которую она носила, как доспехи, спала, открыв беззащитного ребенка, лежащего без сознания.

Молча проклиная свою невестку Стеллу Руни, которая позволила случиться такому с единственным ребенком, он пытался снова и снова привести в чувство Джорджину.

Почему здесь нет матери, обязанной присматривать за ней, вместо того, чтобы сидеть за столом в нью-йоркском офисе и отдавать приказы мужчинам? Мужчинам, по мнению Майкла, достойным лишь кнута за свою бесхарактерность при исполнении приказов тирана в юбке. Ничего из того, что сказала Джорджина в защиту своей матери, не смягчило неприязни Майкла к женщине, на которой был женат его брат. Она всегда казалась лишенной сочувствия к окружающим черствой женщиной, которую не могла принять его живая ирландская натура. Это неестественно для любой женщины, говорил он себе, оставаться равнодушной и чужой, какой он находил ее всякий раз, когда Брендан приглашал брата за семейный стол. К удовольствию обоих братьев, случайные встречи их совместными усилиями превращались в хорошие попойки. Какая женщина может отказать двум братьям в праве пропустить одну-другую рюмку и вспомнить о том, о сем? А теперь это. Отправив мужа в могилу, она переложила бремя большого бизнеса на плечи молоденькой девушки, которую должно беспокоить только одно: удачно выбрать парня, который оценит ее по достоинству.

Все усилия привести племянницу в чувство оказались безуспешными, и Майкл, бранясь про себя, дотянулся указательным пальцем до сигнальной кнопки на столе. В ожидании ответа он беспомощно смотрел в восковое лицо Джорджины и призывал на помощь всех ирландских святых. В гневе он произнес клятву: «Нет, Стелла Руни, я не позволю тебе снова выйти победительницей. Не знаю, как я это сделаю, но я остановлю, клянусь, что остановлю тебя!».

Сьюзен Честерман, секретарша Джорджины, услышав длинный звонок, ворвалась в комнату с записной книжкой наготове. Она остановилась у двери и задохнулась от изумления и ужаса, увидев Джорджину, лежащую на диване, и Майкла, со взъерошенными седыми волосами, в ногах дивана, наклонившегося над ней. Не имея привычки подслушивать частые ссоры между Майклом и его племянницей, секретарша пришла к ошибочному заключению. Уронив записную книжку, она подбежала к дивану с криком:

— Что вы сделали, господин Руни?

Прежде чем Майкл успел объясниться, в комнате раздался требовательный голос Кассела Уолли, молодого администратора. Стелла так доверяла ему, что сделала правой рукой Джорджины на все время работы над новым заводом. Майкл питал к нему неприязнь. Этот молодой человек являл собой то, что Майкл особенно не любил в молодом поколении американцев: дерзость, неуважение к старшим, самонадеянность, намерение идти по головам для достижения желаемой цели. Правда, против своей воли он все-таки вынужден был признать, что Кассел Уолли вовсе не был дураком. Тот понимал, что если он хорошо зарекомендует себя во время испытательного срока, успех обеспечен. Кроме того, Майкл хорошо знал, что Кассел Уолли считает его старым дураком, чье присутствие в фирме так же излишне, как возмутительны его попытки воздействовать на племянницу. Вражда между ними была открытой.

— Думаю, Руни, — кратко вынес обвинение Кассел Уолли, — на этот раз вы превзошли себя.

Не удосужившись выслушать бессвязные негодующие объяснения Майкла, он жестом показал Сьюзен на телефон.

— Позвони доктору, быстро, а затем убери отсюда старого идиота, или я не отвечаю за себя!

Не обращая внимания на взрыв негодования Майкла, он направился к Джорджине и начал слегка похлопывать ее по щеке, настойчиво повторяя:

— Джорджина, очнись, ты слышишь меня? Джорджи!

Майкл оттолкнул мешающую руку Сьюзен, когда увидел, как племянница пошевелилась и тихо вздохнула. На его озабоченном лице появилась улыбка облегчения, когда он услышал ее приглушенный голос, но отпрянул назад, мрачнея при словах, произнесенных шепотом:

— Уолли, милый, не смотри так тревожно, через минуту я буду в порядке, в полном порядке.

«Уолли, милый!». Так вот куда подул ветер! Майкл сгорбился и вышел из комнаты прежде, чем его могли с позором выгнать. Погруженный в размышления, он прошел в свой кабинет и сел в ожидании. Нет нужды ждать приговора доктора: слишком часто видел он, как взрослые мужчины с таким же, как у племянницы, натянутым и уставшим выражением лица выходили из строя. Те мужчины подобны лошадям на бегах. Стремясь бежать быстрее и быстрее, некоторые из них были достаточно умны, чтобы понять: они бегут в никуда. Но они слишком зачарованы бегом или боятся сойти с дистанции, и поэтому продолжают бежать, убежденные, что страстно желаемая пачка денег представляет собой все самое лучшее в этой жизни. Майкл вздохнул, жалея их. Никогда не узнают они радости от прогулки в одиночку по мягкому пружинящему торфянику прекрасным весенним утром, не познают наслаждения, забрасывая блесну в сверкающее чистое озеро, чтобы поймать одну из обманчиво скользящих близко к поверхности воды пятнисто-коричневых форелей. Погрузившись в воспоминания, он снова вернулся в Ирландию, где, как сказала племянница, он растранжирил свою долю семейного состояния на стоящие один другого пустые проекты. Может, она права, но дома, на земле предков в графстве Керри, где он растратил свое наследство, его, возможно, помнили и отзывались о нем с любовью и уважением.

Неожиданно его опущенные плечи распрямились, а затуманенные голубые глаза засияли вдохновенным светом. Телеграмма — вот все, что может потребоваться! Телеграмма могла бы стать предвестником свободы его племянницы, — он почти подпрыгнул в кресле от охватившей его дикой радости, — а может быть, и свободы для других!