Вернувшись в свою комнату, Джорджина отпраздновала свой успех тем, что бросилась в горьких рыданиях на кровать. Она не понимала, почему чувствовала себя такой пристыженной своими действиями; она не заслуживала того, чтобы быть униженной. Однако она не могла забыть его потрясенного лица, недоверие и презрение, которые она увидела в его глазах, будут всегда терзать ее. Она получила мало утешения от того, что он ни извинился за сговор, в котором она его обвинила, ни стал отрицать его; в основном его гнев, казалось, возник из-за тех критических замечаний, которые она отпустила по адресу его земляков вообще, и знание того, что ей известны его собственные хитрые планы, на первый взгляд, задело его в самой ничтожной степени.

Когда она наконец разделась и улеглась в кровать, перед ней была ночь мучительных мыслей, мыслей, которые не давали ей уснуть до тех пор, пока она не услышала щебет первых птиц, приветствовавших рассвет песней, чего она не могла одобрить, промучившись всю ночь; она предвидела, что будет страдать в сто крат больше, когда снова встретится лицом к лицу с Лайэном Ардьюлином.

С утомленными глазами, с кровью, пульсирующей в висках, она укладывала свои вещи перед тем, как спуститься к столу. Завтракала она в одиночестве. Майкл, как сообщила ей Кэт после того, как отметила изнуренность ее лица, отбыл с первыми утренними лучами, захватив свои рыболовные снасти и переодевшись, а Сам, который тоже позавтракал рано, просил сообщить ей, чтобы она была готова примерно к девяти часам, когда ее будет ждать автомобиль.

Кэт, по-видимому, считала, что на этот день запланирован пикник, и Джорджина решила, что если она не будет упоминать о своем отъезде, то это причинит им обеим меньше боли. Она уже раньше почувствовала большую нежность к старушке, которая, как она была уверена, отвечала ей взаимностью, однако склонность Кэт к эмоциональным сценам могла привести к мучительному испытанию даже в случае неотложной причины отъезда, и она не смогла вынести мысли о кульминационной развязке, которая могла бы наступить, если бы Кэт было известно, что эта их встреча может оказаться последней. Джорджина отчаянно пыталась прикрыть непринужденной болтовней отсутствие у нее аппетита до тех пор, пока, уже перед девятью часами, она не поднялась из-за стола и не расцеловала Кэт в обе щеки, таким образом простившись с ней от всей души.

Кэт вспыхнула от удовольствия и ответила ей поцелуем, как раз когда, почти в одно дыхание, журила ее:

— Теперь прослежу, чтобы ты не забыла взять с собой пальто, когда будешь выходить, дорогая, сейчас исключительно хорошая погода, в эти последние пять дней, однако она не продлится слишком долго, я думаю и лучше обезопаситься, чем беспокоиться.

— Да я не забуду, Кэт, — улыбнулась Джорджина, — так хорошо, что ты заботишься обо мне. Такое приятное изменение… — Ее голос прервался, заглушенный наплывом безысходной скорби.

— Не болтай глупостей, — рассмеялась Кэт, довольная. — Ты никогда в жизни не будешь способна с полным правом еще раз повторить эти слова. Или же я не знаю Самого так хорошо, как, я думаю, я его знаю. А вот и он! Наверняка, он славно посмеется, когда я расскажу ему, что ты только что сказала.

— Нет, пожалуйста! — Джорджина открыла рот от изумления, когда увидела встревоженными глазами высокую фигуру Лайэна, неожиданно появившегося в дверном проеме, но Кэт осталась глуха к ее мольбе.

— Ты позорно пренебрегаешь своей будущей женой, — ворчала она на него с фамильярностью человека, выхаживавшего его от всех детских болезней. — Она после случившегося так унывает, когда не видит тебя, что чуть не болеет, она мне сказала: «Обо мне никто не заботится!». Слыхал ли ты что-либо подобное? — подмигнула она ему. — Я оставляю вас, чтобы ты переубедил ее на этот счет.

Она торопливо вышла, оставив подавленную Джорджину. Лицо Лайэна было непроницаемо. Не обратив никакого внимания на ее горящие щеки, он неторопливо вошел в комнату и решительно сказал:

— Если вы готовы, то пойдемте. Машина ждет внизу.

Все еще возбужденная, она попыталась обойти его.

— Мне надо взять свой чемодан, он у меня в комнате.

Он протянул руку, задерживая ее.

— Нет необходимости, я захвачу его. У вас есть пальто?

— На кровати, — пробормотала она, с болью ощущая холодность, исходящую от него, — и перчатки, и сумка.

Он побежал по лестнице вверх, перескакивая через три ступеньки, и почти сразу же вернулся с ее вещами. Менее чем через пять минут она уже сидела на заднем сиденье на удивление дорогого автомобиля, следя за исчезающей вдали Орлиной горой затуманенными слезами глазами.

Они в молчании проезжали по сельской местности, выглядевшей смутно знакомой. Она узнавала запомнившиеся очертания пейзажа, мимо которых проезжала вчера в кабриолете. Но куда они едут на сей раз вдоль извивающихся тропинок. В этот раз он придерживался дороги, и через некоторое время ландшафт стал однообразным: плоские болота, казалось, тянущиеся на целые мили вглубь страны, вдаль от красот изрезанного побережья и величественных вершин, дающих приют орлам Ардьюлина. По крайней мере птицам была по вкусу полученная ими передышка; до тех пор, пока район был изолированным от остального мира, они могли жить там. Могучему орлу нет места среди заводских зданий и в суматохе цивилизации; не больше чем мужчине, сидящему перед ней, который внезапно начал управлять автомобилем с осторожностью, совсем необязательной на таких пустынных дорогах. Он к тому же был слишком необузданным и свободолюбивым, чтобы переносить ограничения, которые любое деловое предприятие внесет в его существование.

Еще через несколько миль езды в молчании она почувствовала беспокойство, неосознанную тревогу. Наверное, теперь уже пора бы заметить какие-нибудь признаки жизни? Она не имела представления, в каком направлении должно быть жилье, но инстинкт подсказывал ей, что в такой глуши не может быть никакой железнодорожной станции. Она нервно скомкала перчатку, прежде чем осмелилась протестовать.

— Куда вы везете меня? Это вовсе не дорога к железнодорожной станции. Я не вижу никаких следов — ни единого признака жилья!

Он не повернул головы, но по его профилю она поняла, что он набрался твердой решимости, и приготовилась к непредвиденному ответу.

— Вы еще не сразу поедете домой. Мне кажется, что ваше образование в некоторых отношениях неполно и для его завершения вам будет полезно хоть немного пожить в условиях менее удобных, чем в Орлиной горе!

— Я не понимаю! — задохнулась она от возмущения, не в состоянии поверить в скрытую угрозу, заключенную в его словах; конечно же, вряд ли он намеревается осуществить что-то вроде похищения! Но ей быстро пришел на ум девиз его семьи: «Мы способны на все!» — слова, которые таили в себе не пустую угрозу, а скорее совсем наоборот. Полная тревожного ожидания, она посмотрела по сторонам в поисках какого-нибудь пути бегства, но не видя ни одного: даже если ей удастся выпрыгнуть из движущегося автомобиля, то бежать все равно было некуда, не было ни одного дружественного человеческого существа, к которому она могла бы взывать о помощи.

И именно в этот момент она заметила какое-то расплывчатое очертание вдали, и, по мере того, как оно приближалось, она начала различать формы хижины с белеными стенами, очень похожей на жилище Дэниела Каваны. Быстрый прилив надежды поднял ее настроение — здесь крылось спасение, если она только успеет добежать! Она, не ожидая того, вдруг ощутила, что автомобиль замедлил движение, и она напряглась, готовая выскочить, как только хижина окажется на таком расстоянии, чтобы она успела добежать до нее. Как только она посчитала, что это расстояние уже достаточно невелико, она метнулась открывать дверцу автомобиля и вывалилась наружу, моля Бога, чтобы не переломать кости при падении. Приземлилась она с глухим звуком, от удара у нее перехватило дыхание. Пораниться она не поранилась, однако все же прошло несколько секунд, прежде чем она пришла в себя настолько, чтобы попытаться бежать к хижине.

Скрип тормозов, с которым остановил автомобиль Лайэн, добавил скорости ее движениям, однако когда она попыталась подняться на ноги, то почувствовала, будто тысячи тайных рук безжалостно удерживают ее в своих объятиях.

Стараясь преодолеть страх, она собрала все свои силы для второй попытки, однако к своему ужасу заметила, что над ее лодыжками медленно сочится жирный черный ил, и почувствовала, что ее тело погружается глубже и глубже в то, что было, как она теперь поняла, трясиной болота. Она сотрясалась от страха, которого никогда прежде не испытывала, из ее горла вырвался пронзительный вопль. В детстве она слышала много раз рассказы своего отца или дяди о торфяных болотах, которые могут проглотить лошадь за минуты, и обманчивая зеленая поверхность которых многие годы служит саваном бесчисленным неосторожным прохожим. Мысль о такой ужасной смерти исторгла из нее еще один испуганный вопль, захлебнувшийся в ее горле, когда она увидела, что к ней бежит Лайэн.

— Какое безрассудство! — проскрежетал он, когда подбежал к ней. — Надо бы оставить вас здесь!

— О, пожалуйста, пожалуйста, побыстрее… — Умоляла она.

Он наклонился к ней, протянул руки, и ее испуганное объятие чуть не свалило его с ног в трясину рядом с ней, однако он быстро восстановил равновесие и вытягивал ее до тех пор, пока не разлучил с болотом с ужасным всасывающим всхлипом, прозвучавшим как прощальный стон какого-то мерзкого чудовища.

Не обращая внимания на жирную черную слизь, покрывавшую ее, она уцепилась за него, как за спасательный круг, отчаянно трепеща от пережитого потрясения и полностью забыв, обрадованная тем, что спаслась, о том, что он один ответствен за то неловкое положение, в котором она оказалась. Несколько секунд она цеплялась за него молча, с руками, обвитыми вокруг его шеи, затем почувствовала, что он начинает дрожать. Она пришла в себя уже в достаточной степени для того, чтобы заметить угрызения совести, которые, как она считала, были его реакцией на тот шок, который он испытал, осознав близость смерти. Когда она подняла голову, чтобы удостовериться в этом, то увидела, что его лицо было багровым, а губы плотно сжаты. Как раз когда она начала испытывать чувство сострадания к нему, он больше уже не смог сдерживаться, и, к ее неописуемой ярости, она увидела, что он беспомощно согнулся, сотрясаемый смехом. Она молча глядела на него, изумленная столь быстрым переходом от суровости к веселью, — его переменчивые эмоции колебались от одной крайности к другой с подвижностью ртути — и обиженно смотрела, как слезы катились по его щекам, в то время как он рычал от смеха. Ей доставило бы огромное удовольствие ударить его, но она понимала, что такое «наказание» только усилит его веселье, поэтому она ждала, прямо кипя от злости, пока его смех не утихнет.

Прошло некоторое время, пока он смог настолько успокоиться, чтобы извиниться, и когда он в конце концов попросил прощения, его слова звучали подозрительно смиренно, так что ей было ясно, что он все еще борется с непреодолимым желанием хохотать. Она смотрела на него с каменным лицом, когда он, давясь от смеха, произнес:

— Извините меня, я знаю, что это непростительно, но если бы вы могли увидеть себя со стороны…

Он глубоко вздохнул, помогая себе уберечься от смеха, однако широкую ухмылку ему подавить не удалось, когда его глаза еще раз обежали ее фигуру, покрытую коркой грязи. Ей хотелось плакать от расстройства. Она представляла, как выглядит, но это было ничто в сравнении с тем, как она себя чувствовала. Ил стекал сзади и по щеке, туфли, полные просочившейся жижи, хлюпали, и всю ее одежду так пропитала влага, что она ощущала, что ее начинает до костей пробирать дрожь. Ее пылкий ответ:

— Пожалуйста, не обращайте на это внимания, мне нравится, что вы находите меня такой забавной! — был испорчен дрожью, с которой она не могла совладать.

Сразу же исполнившись чувством раскаяния, он обругал себя.

— Вам надо снять с себя эту сырую одежду, пока вы не простудились. — Он быстро перешел к действиям и одним широким шагом сократил расстояние между ними. В течение той секунды, когда он стоял, нависший над ней, она не могла представить, чего ей следует ожидать, и нервно начала отходить бочком, но тут же почувствовала, что ее отрывают от земли, сжимают сильными руками и без всяких усилий несут в направлении хижины.

Все оставалось неподвижным, когда они приближались к дому, на пороге никто их не приветствовал, приглашая войти, и только когда Лайэн полез в карман за ключом, беззвучно повернувшимся в скважине, она начала подозревать, что хижина, так похожая на другие разбросанные в окрестностях, может быть домом Каваны.

Только когда она очутилась внутри, у нее исчезли все сомнения, бедная обстановка вспомнилась ей сразу. Дидра была щедра на краски, многоцветные блестящие краски, и было ярко раскрашено все — и лестница, и двери, и наличники окон, однако такое украшение только подчеркивало низкое качество того дерева, на которое были нанесены краски, и светлые цвета только казалось увеличивали зияющие щели, открытые для сквозняков, дующих от плохо навешенных дверей. В пустом камине не было огня, так что как только Лайэн усадил ее, он сразу же направился к деревянному ящику, вынул оттуда шерстяное одеяло и приказал ей:

— Снимите эти ваши мокрые одежды и завернитесь в это одеяло, пока я буду разжигать камин. — Он нахмурил брови. — Что вам нужно, так это горячая ванна, но поскольку надо время, чтобы согреть воду, вы просто разотритесь как следует. По крайней мере, переоденьтесь во что-нибудь, пока не разожжем огонь, а я принесу ваши вещи из автомобиля.

— Гм… благодарю вас… — заикаясь, ответила она сквозь льющиеся слезы, — но мне надо вымыться даже холодной водой. Где здесь ванная комната?

Он сверкнул на нее взглядом с плохо скрываемым удовольствием и учтиво ответил:

— Здесь ее нет.

— Нет ванной комнаты? — в ее голосе звучало недоверие.

— Нет ванной комнаты, нет электричества, нет даже водопроводной воды, — с безжалостным вызовом ответил он. — Здесь, может быть, вы начнете понимать, что я имел в виду, когда сказал, что вам будет полезно пожить в немного менее комфортабельных условиях, чем до сих пор. Только представьте себе, мисс Руни, — она вздрогнула от издевательства, заключенного в тоне его голоса, — что если бы ваш дедушка не эмигрировал, то вам тоже пришлось бы родиться и расти в хижине вроде этой, где, если надо помыться, или даже выпить чашку чая, приходится брать ведро и прогуляться за водой к ближайшему ручью!

Джорджина быстро уловила скрытый смысл его слов. Он что, на самом деле намеревается удержать ее здесь, в этих примитивных условиях, для того чтобы наказать за ее резкие слова по отношению к его народу? Из-за непредсказуемости его поступков такое вполне могло оказаться вероятным!

Ее голос от страха прозвучал резче, чем обычно, когда она спросила:

— А где Каваны? Вы никогда не уговорите их удерживать меня здесь против моей воли!

Он согласно кивнул:

— Я совершенно убежден в этом. Вот почему мне пришлось подождать, пока они уедут.

Ее испуганные глаза блуждали по комнате, как будто бы она ожидала, что отсутствующие Каваны появятся из стен.

— Уедут? Куда уедут? Я не верю вам. Дидра говорила мне, что Дэниел никогда в жизни не покидал этой долины, так что он вряд ли согласился уехать из нее и сегодня!

Она снова задрожала, но не от холода, а от страха, и Лайэн, который до того отвернулся к камину, взглянул на нее как раз вовремя, чтобы заметить это.

— Отложим этот вопрос на потом, — отрывисто приказал он. — Не стойте здесь, дрожа, немедленно снимайте всю эту мокрую одежду!

При такой надменности его приказания ее голова вздернулась, и она ответила таким же точно тоном:

— Я не пошевельну ни одним пальцем, пока вы не объясните мне то, о чем я хочу узнать: где Дидра и Дэниел?

Бормоча проклятья, он оставил камин и шагнул к ней, чтобы схватить за плечи.

— Хорошо, упрямый дьяволенок, я расскажу вам. Дэниел уехал в Лондон. После многочисленных просьб Дидры и ряда добрых советов от меня он согласился лечь в больницу для операции на глаза по удалению катаракты, которая угрожает ему слепотой. Дидра договорилась обо всем еще месяц тому назад, но Дэниел наотрез отказывался уезжать, потому что некому было присмотреть за его скотом и его немногочисленными посевами. Дидра обратилась ко мне за помощью, и я обещал Дэниелу, что я буду присылать человека приглядывать за его домом, и нам удалось переубедить Дэниела. Однако, — его орлиные глаза пронзили ее, — я решил не посылать сюда человека, а приехать сам и захватить с собой вас. Я знаю, что вы, с вашим холодным разумом и немыслимыми способностями бизнесмена, не обратили на это место никакого внимания. Теперь у вас есть шанс показать нам, ленивым бездельникам — ирландцам, как распорядиться нашим имуществом, чтобы оно приносило хоть какую-нибудь прибыль. Это мелкое владение — типичное для многих в Керри, и именно поэтому я привез вас сюда. Я буду ждать, затаив дыхание, вашего мнения о том, что мы делаем неправильно в наших методах ведения дел, и вашего решения проблемы, как прожить на доход от двух дюймов пахотного слоя и двух акров бесплодных скал! Теперь, — он свирепо встряхнул ее, — вам дается ровно пять минут на то, чтобы снять эту мокрую одежду. Если не снимете вы, мне придется это сделать самому!

Он гневно выскочил наружу и оставил ее одну, пытающуюся преодолеть дюжину противоречащих друг другу чувств. Ее руки тряслись, когда она снимала с себя одежду, покрытую коркой грязи, уже почти высохшей на спине. Пришедший в замешательство разум не мог охватить смысл всех слов, изверженных им с таким яростно сохраняемым самообладанием; она отметила только один факт: он не был обручен с Дидрой. Встреча, которую она посредством умозрительных заключений расценила как просьбу к Дэниелу за разрешением на брак, все время была и оставалась ни чем более, как уловка, чтобы отправить Дэниела в больницу.

Она энергично растиралась, чтобы удалить с тела остатки грязи, но ее усилия ничего не могли поделать с тем теплом, с которым ее кровь приливала к щекам. Она вспомнила все те невероятные вещи, в которых она мысленно обвиняла его. Как только она могла себе представить, что для него возможно утаивать то, что он обручен и с Дидрой, и с ней самой одновременно? Здравый смысл подсказал ей, правда, слишком поздно, что такой способ действий совершенно чужд гордому старейшине клана Ардьюлинов, наиболее выдающимся качеством которого была честь, с которой он носил свое имя.

Она почти рыдала от расстройства, вызванного не только ее безуспешными попытками очиститься от грязи, когда он постучал и сказал через дверь:

— Я принес ваш чемодан, могу я войти?

Ее голос дрожал, когда она, завернувшись в одеяло, подошла к двери и сказала:

— Я не собираюсь одеваться в чистое со всей этой грязью на мне, мне надо вымыться. Не будете ли так любезны, принести мне немного воды?

— Извините, — послышался безжалостный ответ, — у меня есть другие занятия, вам придется позаботиться самой. Наверное, — его голос был нестерпимо раздражающим, — вы могли бы пока что натянуть какие-нибудь брюки и свитер? Немного грязи вам не повредит!

Джорджина проглотила свой сердитый ответ. Лайэн был отвратителен! Он воспринял ее молчание как согласие и раскрыл дверь как раз настолько, чтобы в щель прошел чемодан. Сотрясаясь от мучительного отвращения, она вынула из чемодана чистое нижнее белье и начала одеваться. Что бы ни случилось, поклялась она сквозь стиснутые зубы, но она должна вымыться, даже если бы для этого пришлось прыгнуть в холодный поток. Веселое насвистывание, с которым Лайэн проходил мимо, подлило масла в ее бешенство, бешенство, которое переросло в решение, что что бы ни случилось, ему не удастся сломить ее дух. Она — американка, потомок переселенцев с материнской стороны, и никакому ирландскому бунтарю не удастся совать нос в ее дела.