Через пять минут, чувствуя себя более грязной, чем она была когда-либо прежде, Джорджина направилась на поиски Лайэна. Она предусмотрительно захватила с собой два пустых металлических ведра, стоявшие около плоской каменной плиты, и когда она, наконец, нашла его за кормлением двух свиней на заднем дворе, она загремела ведрами и надменно потребовала:

— Где я могу их наполнить?

Он потянул время, выпрямляясь, потом небрежно махнул рукой в направлении хорошо протоптанной дорожки, ведущей от дома и исчезающей за живой изгородью.

— Выше топалки. Просто руководствуйтесь чутьем, вы не пропустите воду.

— Спасибо! — Она высоко задрала нос, как бы демонстрируя чутье и в то же время выказывая свое недовольство такой его неучтивостью. Она скорее умерла бы, чем попросила его пойти с ней по воду, но, пока она двигалась в том направлении, которое он указал, весь ее облик выражал негодование.

Она не имела ни малейшего представления ни о том, что такое «топалка», ни даже о том, как она может выглядеть, но она шла по дорожке до тех пор, пока не уперлась в живую изгородь. В ней был проход, по которому дорожка продолжалась дальше вдоль узкой тропинки, вьющейся между беспорядочно разбросанных неподстриженных кустарников. Она стала задыхаться, так как начался небольшой подъем, однако слабое позванивание воды, доносившееся из заросшей крапивой канавы, показывало ей, что она на правильном пути, и поэтому она продолжала двигаться дальше.

Потом дорожка закончилась, и она, оглядевшись, увидела скалы, папоротник и сорняки — но никакой воды. Она стояла тихо и прислушивалась, звук бегущей воды был дразняще близок, но не было никакого другого признака ее. Целых полчаса она искала, говоря себе, что должна это сделать непременно. Хотя она и оттирала себя самым тщательным образом, пытаясь освободиться от болотной грязи, ее запах до сих пор удерживался в ноздрях, и она знала, что не сможет отдохнуть и расслабиться, пока не смоет последние следы этой грязи.

Ноги жгла крапива, когда она брела через густой подлесок, ветви куманики рвали одежду и царапали лицо, однако она продолжала поиски, бормоча сердитые слова осуждения Лайэна Ардьюлина.

Ей захотелось закричать от досады, когда она в конце концов признала поражение. Она споткнулась о плоский камень и села, оглядывая потускневшими глазами растительность, маскирующую окрестности и так хорошо хранящую секрет. При мысли, что ей придется возвращаться в хижину с пустыми руками, к горлу подступали рыдания. Как он обрадуется виду ее горя; как он будет злорадствовать, когда у него опять появится возможность схватить ее за горло жестокими условиями, которые терпит его народ, названный ею ленивым! Она сожалела о сказанных в горячности словах, а теперь начала понимать, что бедность, существующая в Таэлии, никоим образом не является виной народа, переносящего ее невзгоды. Кроме того, она чувствовала, что Лайэн Ардьюлин привез ее сюда не затем, чтобы безжалостно насильно задержать здесь, его намерение было в том, чтобы гарантировать, что она покинет этот район только либо с твердым решением помочь, сделать все, что в ее силах, чтобы облегчить страдания людей, или, если это не получится, с настолько отягощенным чувством вины сознанием, что ее разум уже никогда не сможет радоваться миру и спокойствию.

Она сидела со склоненной головой, понуждая себя вернуться, и удрученно смотрела на кучу высоких папоротников. Уже почти решив подняться, чтобы отправиться в путь, ее глаза заметили быстрый серебристый всплеск. Еле способная поверить в свое счастье, она бросилась вперед, раздвигая руками папоротники, и вот перед собой она увидела озерцо, шириной около двенадцати дюймов, с водой темной, неподвижной, но кристально чистой. С возгласом искренней радости она встала на колени и окунула руки, сложенные пригоршней, в холодную глубину, поднесла этот нектар к губам, и ледяная пресность охладила ее язык. Напившись досыта, она наполнила до краев ведра и направилась к хижине, чувствуя такое ликование, что вес ведер даже не ощущался.

Лайэн раздавал зерно стайке пищащих цыплят, когда Джорджина, покачиваясь, преодолевала последние несколько ярдов перед домом. Когда он бросил птицам последнюю горсть корма и двинулся навстречу ей, мимолетная улыбка искривила углы его рта.

— А я думал, что вы заблудились, — вежливо предположил он, — не трудно было найти ручей?

Уверенная, что он смеется над ней, она пригнула подбородок к груди и солгала:

— Нет, нисколько, там было так тихо, что я присела на минуту и… задумалась, — закончила она дерзко.

— А, — ответил он с напускным умиротворением, — я понимаю, хорошо найти местечко, где сердцу спокойно. Надеюсь, ваши мысли были приятными?

Его насмешка заставила ее сердито отвернуться, но когда она отходила от него, ей пришлось холодно спросить через плечо:

— Не покажете ли мне, где я могу нагреть воду? Если я не смою с себя все это, то я буду кричать!

Видимо, он понял, что переборщил с поддразниванием, или, может быть, ее дерзкие слова не смогли скрыть удрученного состояния. Его голос стал неожиданно сердечным, когда он ответил:

— Ладно, давайте-ка эти ведра мне. Я не могу гарантировать вам горячую ванну, однако если вылить эту воду в то, что Дидра называет «ведьминым котлом», и погреть над огнем, то ее будет достаточно, если добавить еще пару ведерочек, чтобы вполне теплой водой вы вымылись.

«Ведьмин котел» Дидры оказался большим железным котелком с железным крюком сверху, за который Лайэн повесил его на стержень, расположенный выше уже разгоревшегося огня.

Он вылил воду в котелок, и, прежде чем пойти к ручью, чтобы снова наполнить ведра, притащил из сарайчика во дворе цинковую ванну, которую он разместил возле огня.

— Вот, миледи, — усмехнулся он, — ваша ванна почти готова.

Когда она с подозрением оглядела пустую комнату, он прочел ее мысли и сказал холодно:

— Не беспокойтесь, что здесь нельзя уединиться. Мне еще до темноты надо кое-что сделать по хозяйству, так что когда все будет готово, я займусь делами. На это уйдет не менее двух часов, — подчеркнул он. Она покраснела, его проницательность оказалась просто сверхъестественной, однако прежде чем она успела собраться с мыслями, он подхватил ведра и большими шагами вышел из хижины.

Купание принесло ей такое наслаждение, что она совсем утратила чувство времени. Никогда до сих пор эта процедура, которой она подвергалась ежедневно всю жизнь, не доставляла ей столько удовольствия и наслаждения. Дома ее ванная комната была симфонией в голубых тонах: голубая ванна, выложенные голубой плиткой стены с множеством зеркал, огромные мохнатые светло-голубые полотенца и стеклянные полки, заполненные всеми мыслимыми туалетными принадлежностями. Однако она никогда не проводила больше десяти минут в шикарном интерьере этой комнаты; непрерывный поток горячей воды она едва замечала, его ценность для нее была исключительно функциональной.

Здесь глубина воды составляла едва шесть дюймов, она была слегка теплая и быстро остывала. У цинковой ванны было рифленое дно, и нельзя было с удобством сидеть сколько-нибудь долго, а тепло от огня хотя и приятное, но все же с одной стороны чуть ли не поджаривало ее, тогда как с другой стороны ванны был холод от сквозняка, пробивавшегося через щели в двери. Тем не менее она испытывала небесное наслаждение, намыливая тело толстым слоем пены дезинфицирующего мыла, от терпкости которой щипало в ноздрях, и смывая последние следы болотной грязи.

Когда она вытерлась досуха и сменила белье на свежее, то испытала такое чувство блаженства, что перенесенные испытания показались ей почти стоящими того, точно так же, как боль оказывается не напрасной в том случае, когда удовольствие, получаемое после прекращения боли, достаточно сильное.

К тому времени, как вода была вылита из ванны и последняя вернулась в сарайчик, Джорджина порядочно проголодалась. Время ленча прошло, а Лайэн даже не упомянул об еде, и ее гордость не позволила ей заговорить с ним об этом, она просто затянула потуже пояс и заставила себя думать о другом. Но теперь ее голод становился невыносимым, и она вернулась в хижину и начала поиски чего-либо съедобного, надеясь отыскать что-нибудь на обед. Все, что ей удалось найти, состояло из миски масла и нескольких картофелин, однако даже вид этих простых продуктов заставил ее рот наполниться слюной. Отсчитав достаточное для двоих количество картофеля, — она сочла жестоким не позаботиться и о нем, хотя он и заслуживал того, чтобы поголодать, — положила их в кастрюлю с водой, которую поставила греться над огнем. Потом посолила воду, осторожно подложила еще кусок торфа поверх горящей кучки. Уже довольно скоро вода закипела, и, дожидаясь, когда картофель сварится, она накрыла голый деревянный стол куском клетчатой ткани и сервировала его, как могла, на двоих.

Она бесшумно двигалась по комнате, и как раз склонилась над кастрюлей, чтобы проверить, не сварился ли уже картофель, когда в хижину вернулся Лайэн. Он вошел так тихо, что когда его голос раздался у нее за спиной, она, испуганная, резко обернулась и в смущении уронила вилку.

— Мои поздравления, — насмешливо сказал он. — Я никогда бы не поверил, что вы умеете варить картофель. Интересно, узнали бы сейчас вас ваши компаньоны по бизнесу?

Скрывая неловкость, она грубо проговорила:

— Мне хотелось бы, чтобы они были здесь и сами ответили на этот вопрос, но раз их нет, не поесть ли нам, я умираю от голода!

Он взглянул на стол, на котором миска масла занимала почетное место, потом на кастрюлю картофеля, и его брови приподнялись. Однако он сел, не говоря ни слова, и стал ждать, пока она передаст ему еду.

Они ели в сдержанном молчании; она была слишком голодна, чтобы тратить время на разговор, а он — поглощенный своими мыслями, мыслями, избороздившими морщинами его лоб и затуманившими лицо угрюмыми тенями. Однако когда Джорджина отставила в сторону пустую тарелку, почувствовав себя достаточно насытившейся, чтобы начать требовать объяснения, он снова откинулся на спинку стула, закурил сигарету и встретил ее взгляд с вызовом, который сказал ей, что он более чем подготовлен отразить ее атаку.

Перед тем, как задать вопрос, она нервно прочистила горло.

— Вы на самом деле намереваетесь удерживать меня здесь против моей воли или ваши действия — просто блеф, попытка заставить меня согласиться развернуть здесь строительство завода? Если это так, то я смею уверить вас, что это не стоит усилий: любой, кто хорошо меня знает, скажет вам, что меня можно убедить, но никогда нельзя запугать! — закончила она вызывающе.

У нее застыла кровь, когда он ответил:

— Мои действия нельзя считать ни блефом, ни устрашением, они просто направлены на то, чтобы дать вам один заслуживающий внимания урок; это поможет вам запомнить на будущее, что суть дела значительно отличается от того, что видно снаружи. Точно так же, как то болото, в которое вы прыгнули, на первый взгляд выглядело обманчиво твердым и безопасным. Существуют и другие ситуации, о которых вам известно столь же мало, однако о которых вы, не колеблясь, высказываете суждения. В последующие годы вы будете благодарны мне за то, что я заполню пробелы в вашем образовании, которые, по-видимому, просмотрели те, кто нес ответственность за ваше воспитание.

От его самоуверенной наглости у нее перехватило дыхание, и какое-то время она могла только смотреть на него поверх полупустого стола. Потом она выпалила ему в лицо:

— Вы невыносимы! Слава Богу, наше обручение было только фарсом, мне ненавистна сама мысль о том, чтобы обручиться с мужчиной, набитым таким бесцеремонным высокомерием!

— Обручение состоялось! — Его холодный тон был сродни голубым сосулькам, блестевшим в его глазах, и окончательно заморозил ее попытку горячо ответить. Он наблюдал за ней сощуренными глазами, потом продолжил: — Хотя о нашем обручении и не было объявлено официально, в данный момент эта новость уже распространилась почти по всему графству. Я не намерен оказаться мишенью для сплетников, и я не позволю высмеивать имя Ардьюлинов, поэтому, нравится вам это или нет, вы останетесь моей невестой до тех пор, пока я не сочту, что прошло достаточно времени и можно оповестить о расторжении помолвки достаточно для того, чтобы не начались пересуды.

Она резко вскочила на ноги, на ее щеках запылали два языка пламени.

— И это вас беспокоят сплетни! Вас, который удерживает меня здесь насильно, без какой угодно компаньонки, которая помогла бы заткнуть рты болтунам! Я совершенно не понимаю ваших рассуждений. Что может вызвать больше сплетен — разрыв обручения или наше пребывание вдвоем здесь, в глуши, без единой души, подтверждающей то, что в соответствии с особенностями вашего народа имеет такое большое значение?

Ее страстные слова нисколько не поколебали его неумолимость. Казалось, ему полностью наскучил разговор, когда он внезапно вынул изо рта сигарету и сказал ей:

— Даже случайно никто не может попасть сюда, только в гости к Дэниелу, а так как всем известно, что сейчас его здесь нет, то приехать сюда никто не может, особенно если ты точно знаешь, что в конце пути тебя не ждет даже чашка чая. С тех пор как друзья Дэниела узнали, что дом опустел, вы можете быть спокойны, вас никто не обнаружит.

— Но есть мой дядя Майкл, — парировала она в ярости. — Даже он не позволит вам такого!

— Он находится за много миль отсюда, ловит рыбу, и, прежде чем вы упомянете Кэт, я должен сообщить, что сказал ей, что мы, возможно, встретимся с вашим дядей через несколько дней, так что если мы не вернемся домой сегодня вечером, она будет думать с чистой совестью, что мы решили так и сделать.

Краска возмущения постепенно сбежала с лица Джорджины, и оно стало бледным и встревоженным. Ее сероватые глаза расширились, когда она непроизвольно запротестовала, отрицая его такие жестокие высказывания, однако его несгибаемый взгляд не смягчился, он пронзил ее сердце и оставил его трепетать, как если бы был стальным острием. Он подтвердил каждое произнесенное слово, откуда, несомненно, следовало — орел больше не прячется! Дрожь смутного опасения пробежала по ее телу, когда она подумала об орлиной гвардии вокруг его дома; подобно этим диким созданиям, он также обладал чертой наброситься на того, кто перечил ему.

Скрип его стула по каменному полу так испугал Джорджину, что видно было, как ее тело вздрогнуло. Теперь, когда она знала степень его жестокости, одинокая хижина и ее пустынные окрестности приобрели дополнительный зловещий аспект в ее напуганном уме, посылавшем сигналы опасности, заставлявшем трепетать. Когда он поднялся, она непроизвольно вздохнула и откинулась на спинку стула. Он подошел ближе и посмотрел на нее сверху вниз с непроницаемым выражением лица, и она снова отпрянула от него.

Джорджина почувствовала, что, когда он стоит неподвижно в продолжающейся тишине, изнутри у нее подымается истерия. Веселый очаровательный мужчина, непоследовательной натурой которого она, как она ощущала с полной определенностью, может управлять, исчез полностью; суровый незнакомец, оказавшийся на его месте, представлял гораздо большую проблему, чем любая из когда-либо встречавшихся ей ранее. В деловом мире, где ее первые зубы прорезались на золотой самопишущей ручке сотрудника ее матери и где первые слова были повторением слов матери, произнесенных свойственным деловым женщинам языком, что поставило всех в известность о ее конкурентоспособности в мире мужчин, она господствовала безраздельно. Однако перед Лайэном Ардьюлином она чувствовала себя лишенной всякой уверенности. Холодное самообладание, которое она старалась развить в себе годами, исчезло как облачко с вершины горы, когда она попыталась применить свою ничтожную силу против превосходящей ее личности. И именно это испугало ее больше, чем что-либо еще; ее мать служила такой прочной поддержкой, что она чувствовала себя способной перехитрить любого мужчину, но здесь, вдали от ободряющей надежности «Электроник Интернэшнл» она оказалась женственно слабой и совершенно беспомощной в противостоянии мужчине, отказавшемуся оказывать ей почтение, к которому она как дочь своей матери успела привыкнуть.

Джорджина утомленно провела ладонью по лбу; она устала, позади был длинный день, полный событиями, и вокруг молчащей хижины опускались сумерки. О чем еще он намеревается ее расспрашивать? Какие еще оскорбления планируются за этой молчаливой маской, оживляемой лишь глубокой голубизной глаз, которые уже в течение минуты внимательно изучают ее? Ей хотелось узнать.

Она спросила внезапно:

— Где я буду спать? — и была удивлена кроткой неуверенностью своего голоса.

Он наклонился над ней:

— Спальня наверху, — он вскинул голову в направлении лестницы, находившейся у дальней стены. Ее сердце погрузилось в странное состояние, но она собрала все свое мужество и повернулась к лестнице.

— В таком случае, если вы не имеете ничего против, я пожелаю вам спокойной ночи, я очень устала.

Он протянул руку, останавливая ее:

— Я пойду первым, — настоял он ровным голосом, — так как бывал здесь не раз, а вы можете споткнуться в незнакомой обстановке.

Она не возражала, когда он прошел вперед, но сердце сжали холодные пальцы, вызвав чувство опасности, парализовавшее ее дыхание настолько, что ей с большим трудом удалось сделать глубокий вдох.

Наверху лестницы было гораздо темнее, в проходе не было окон и была только одна дверь, ведущая в единственную спальню. Он открыл ее настежь, проход немного осветился, и она вошла вслед за ним в комнату. Внутри стояла железная кровать с самым тонким матрасом, какой она когда-либо видела, положенным прямо на пружины. Спинки кровати были украшены помятыми трогательно великолепными латунными шарами, а на столе с такими рахитичными ножками, что, казалось, они вот-вот переломятся под тяжестью мраморной крышки, стоял кувшин и таз для умывания.

Она видела такие примитивные приспособления для умывания и ранее, еще в Америке в домах друзей, которые покупали их в качестве сувениров во время путешествий «в метрополию». В них ставили букеты цветов или цветы в горшках, и в таком качестве ими очень восхищались и хранили, но как многие люди, невесело удивлялась Джорджина, могут получать удовольствие от использования их по прямому назначению?

Ее скептицизм не остался незамеченным, потому что голос Лайэна прозвучал глухо, когда он спросил ее:

— Примитивно, не так ли?

Она быстро повернулась и отступила, оказавшись слишком близко к нему. Он стоял, прислонившись к дверному косяку со скрещенными на груди руками, и его стройная фигура казалась в этой комнате пугающе высокой. Один-единственный шаг в глубину комнаты плотно прижал ее к железу кровати, и слишком поздно она поняла, что попала в ловушку. Загипнотизированная страхом, она смотрела, как его темная голова все ниже склоняется к ней, и услышала его возбужденную речь:

— Но мы — примитивный народ, мисс Джорджина Руни, в чем вы, наверное, убедились. Я могу вообразить себе те мысли, которые даже теперь кружат в вашем испуганном слабом умишке. Что собирается делать дальше этот ирландский разбойник? Достаточно ли он цивилизован, чтобы уважать мою зависимость от него, или варварская кровь все еще горячо бьется в его жилах?

Он издевался над ней со всем удовольствием жестокого ребенка, привязавшего жестянку к хвосту кошки, но если ребенка можно простить за его неразумность, то никак не Лайэна. Смелая душа Джорджины взбунтовалась, и когда она с вызовом посмотрела на него, ее глаза гневно сверкали:

— Судя по накопившемуся опыту было бы глупо ожидать от вас уважения или вежливости. Любой человек, который может вроде вас увлечься женщиной в своих корыстных интересах, безусловно, лишен каких-либо более деликатных чувств. Суждение моей матери всегда звучит в моих ушах, снова и снова ее слова оказываются истинными: «Ирландцу никогда нельзя доверять!».

Его лютый гнев прочертил белую полоску вокруг плотно сжатых губ, но она не уклонилась от его взгляда и не пыталась отвести свой, когда он проскрежетал:

— Уже дважды вы предъявили мне это обвинение, и меня это очень обижает!

— Но ведь вы не можете этого отрицать! — возразила она.

— И никогда не буду, — заявил он, — потому что пытаться его оспорить — значит придавать ему такое значение, которого оно не заслуживает. Я отвергаю его как недостойное даже презрения!

Под его сердитым пристальным взглядом самоуверенность Джорджины заколебалась: не ошиблась ли она относительно мотивов, которые им двигали? Ее обвинение вызвало его гнев в такой степени, что сразу было заметно, как он борется с собой, чтобы сохранить самообладание. Но потом ей вспомнились слова, прозвучавшие в разговоре Лайэна с ее дядюшкой и неизгладимо запечатлевшиеся в памяти, — «прожженный делец!.. бесполый компьютер», — заставлявшие ее вздрагивать снова и снова. Она с застывшим лицом вновь обвинила его:

— Вы уклоняетесь от прямого ответа, старейшина рода Ардьюлин, но, к сожалению для вас, я вовсе не такая простушка, за которую вы меня принимаете!

Он оцепенел. Она едва не задохнулась от тревоги, когда он поднял руку и сжал ее предплечье так, что ей стало горячо.

— Вы на самом деле думаете, что я полюбил вас — просил вас стать моей женой — просто из-за денег?

В комнате воцарилась могильная тишина, пока он ждал ответа. Как часто с ней бывало в моменты нервного напряжения, она смотрела неотрывно на что-нибудь неживое и неподвижное — на один из латунных шаров, украшающих кровать, — и сконцентрировала все свое внимание на нем, как бы забыв обо всем на свете. Однако Лайэн не хотел, чтобы о нем забывали:

— Отвечайте мне! — он энергично встряхнул ее.

С полсекунды она выдерживала его взгляд, но опустила глаза при резком ответе:

— Да!

Она хотела тотчас взять свои слова обратно, но путей отступления не было. По его застывшему лицу она поняла, что ее подозрение глубоко поразило его, так глубоко, что, когда он ответил ей, казалось, что его душа пронзена насквозь.

— Пусть будет так! Я вижу, что просто напрасно потрачу время, пытаясь изменить ваше мнение обо мне.

Он кивнул в сторону единственного стенного шкафа:

— Постельное белье — там. Если я вам понадоблюсь, то я буду на сеновале.

Секундой позже он вышел, его шаги простучали по ступенькам лестницы, и она осталась, оглядывая комнату с чувством глубокой пустоты в сердце.