Уилсон достал для Набокова заказы на книжные рецензии, помог завязать новые полезные знакомства, благодаря чему Набоков благополучно пережил первую зиму в Америке без постоянной работы. Его ждала должность в Стэнфордском университете, а в феврале двоюродный брат Николай договорился для него о лекции в Уэллс-колледже. Набоков привез в США “сотню лекций – примерно 2000 страниц – по русской литературе”1 и был готов прочесть их, как только представится такая возможность. Он видел себя не только художником, но и потенциальным преподавателем – тем, кто несет культурные блага и знание диковинной иностранной литературы аудитории, которая готова платить за это деньги. Набоков не утратил оптимизма и выбрал правильную стратегию приспособления к жизни в эмиграции.

По рекомендации Карповича, преподававшего в Гарварде, Набокова включили в список внештатных преподавателей Института международного образования, и колледж Уэлсли пригласил его в марте 1941 года прочесть двухнедельный курс лекций – отчасти потому, что в тамошней библиотеке вместе с прочими изданиями Льюиса Кэрролла обнаружился перевод “Алисы в Стране чудес”, который Набоков сделал в 1922 году2 . Набоков-лектор оказался обаятельным, эрудированным, с отменным чувством юмора и очаровательным английским акцентом. “Мои лекции пользуются обнадеживающим успехом, – писал он Уилсону. – Я между делом разделался с Максимом Горьким, мистером Хемингуэем и еще некоторыми, изувечив их трупы до неузнаваемости”3 . Писателю понравились студентки Уэлсли и “очаровательные” преподавательницы. В Бостоне он пообедал с Эдвардом Уиксом, который, как и Набоков, учился в Тринити-колледже в Кембридже. Уикс “принял мой рассказ, а заодно и меня самого с трогательной теплотой”, – сообщает Набоков (речь о рассказе “Облако, озеро, башня”, который рекомендовал Уилсон). Уикс рассыпался в похвалах, назвал рассказ “гениальным” и тут же предложил Набокову написать для журнала Atlantic еще несколько “маленьких шедевров” (“это то, что нам нужно”). Набоков был потрясен.

Вера почти весь год проболела: впоследствии она признавалась, что ее болезнь стала “результатом всех переездов и треволнений”4 . Она искала работу, в январе 1941 года нашла (переводы для газеты Free French), но потеряла, поскольку несколько недель ее мучил ишиас5 . Из-за болезни запланированная поездка в Пало-Альто угрожала сорваться: казалось маловероятным, что Вера сможет отправиться в путь. Однако 26 мая, в понедельник, который пришелся на новолуние, семья выехала на запад на машине Дороти Льютхолд, одной из студенток Набокова.

Поездка в Калифорнию на автомобиле в 1941 году была в некотором роде авантюрой. Систему дорожной нумерации (U. S. I, Md. Hwy 97) ввели всего десять лет назад6 , и покрытие на многих дорогах, в том числе и на основных автомагистралях, оставляло желать лучшего. Ситуация в мире была в высшей степени нестабильной. За две недели до того, как Набоковы, с рукописями и семилетним сыном, отправились в путешествие на тяжелой американской машине, парижское гестапо схватило 3600 евреев, в том числе много детей7 .

Немцы только что захватили Крит, и военные корабли фашистов громили в Северной Атлантике британский флот. Намерения Германии в отношении Советского Союза, с которым был заключен пакт о ненападении, тоже принимали иной характер. Трудно сказать, насколько Вера с Владимиром следили за развитием событий в газетах и по радио, но после того как немцы напали на СССР, Набоков писал Уилсону:

Почти двадцать пять лет русские, живущие в изгнании, мечтали, когда же случится нечто такое – кажется, на все были согласны, – что положило бы конец большевизму, например большая кровавая война. И вот разыгрывается этот трагический фарс. Мое страстное желание, чтобы Россия, несмотря ни на что, разгромила или, еще лучше, стерла Германию с лица земли, вместе с последним немцем, сравнимо с желанием поставить телегу впереди лошади, но лошадь до того омерзительна, что я не стал бы возражать 8 .

“Понтиак” тоже был лошадью, но уже другого рода. Путешественники называли его “понькой” (от слова “пони”)9 . Эта предпринятая семейством Набоковых экспедиция Льюиса и Кларка с местным гидом (мисс Льютхолд, которая хотела попрактиковаться в русском) стала прообразом последующих летних поездок. Каждый день они ехали дотемна или пока не уставали. Вдалеке показывалась вывеска мотеля или иного пристанища. Составленный Набоковым список мест10 , где они останавливались на ночлег, свидетельствует о том, что путешественники предпочитали мотели (Motor Court Lee-Meade, Wonderland Motor Courts, El Rey Courts и т. п.) и избегали обычных гостиниц, где в 1940-е еще был принят дресс-код и надо было давать чаевые. Только раз Набоковы остановились в отеле: The General Shelby в Бристоле, штат Теннесси (Шелби был генерал кавалерии, герой армии конфедератов)11 . Набоковы избегали пансионов – всех этих меблированных комнат с общим столом и уборной (Набоков предпочитал ни с кем ее не делить).

В то время, когда миллионам людей грозила гибель, сфера туристических услуг в Америке благополучно развивалась и постепенно меняла ландшафт. Гостиницы потихоньку отмирали, в особенности в маленьких городках, поскольку американцы все реже путешествовали на поезде. Раньше пассажиры прибывали в город по железной дороге и останавливались в отеле, как правило, расположенном рядом с вокзалом12 . Но начиная с 1910-х годов американцы все чаще путешествовали на автомобилях, и после целого дня за рулем измученному туристу не хотелось блуждать по улицам незнакомого города в поисках отеля, где с него сдерут втридорога. Так что в 1941 году Набоковы пожинали плоды перемен, которые начались задолго до их приезда, плоды тридцатилетней эволюции, в ходе которой американские автобродяги сперва возили с собой палатки и останавливались в любом красивом месте у дороги или же в кемпинге, существовавшем на средства муниципалитета. В дальнейшем стали набирать популярность частные кемпинги с душевыми кабинками, общей кухней и простейшими домиками (или палатками), где можно было укрыться от непогоды. Им на смену пришли кемпинги с более комфортабельными отдельными деревянными домиками, которые можно было снять за относительно умеренную плату: в домиках были нормальные кровати и прочая мебель. Потом настал черед коттеджных лагерей, они же коттеджные дворы. Коттедж представлял собой усовершенствованный деревянный домик: свежепокрашенные стены, занавески на окнах, более удобная мебель, отдельный душ и место для стоянки автомобиля. Популярные в сороковых мотели, как следует из списка Набокова, отличались от коттеджных дворов: в мотелях под одной крышей было несколько отдельных номеров13 . Часто такие автопансионаты имели прямоугольную или вытянутую форму, так что посередине получался дворик, который можно было благоустроить. В архитектуре подобных заведений к 1940-м годам царило удивительное разнообразие: строили мотели в стиле Тюдоров, в виде простых бревенчатых хижин, индейских вигвамов, в колониальном стиле с цветочными кадками и даже в виде миниатюрного форта Аламо.

Путешествие через всю страну, учитывая, что вела машину только мисс Льютхолд, дама средних лет, заняло у Набоковых три недели. На поезде вышло бы четыре дня. Набоков увлеченно охотился за бабочками. Впоследствии он подарил собранную коллекцию Американскому музею естественной истории, где она семьдесят лет пролежала взаперти в душном запаснике в конце коридора вместе с прочими экспонатами. В 2011 году двое научных сотрудников, Дэвид Гримальди и Сьюзен Рэб Грин, заметили на ярлычке фамилию “Набоков”14 .

El Rey Court (ныне El Rey Inn), Санта-Фе, штат Нью-Мексико

Образцы так и хранились в конвертах из пергамина, на которых Набоков записывал дату и место поимки. Каждый день путешествия приносил минимум один трофей. 28 мая, через два дня после начала путешествия, Владимир поймал экземпляры, которые ему показались достойными того, чтобы их сохранить, – в Лурее и Шенандоа, штат Виргиния, в местах, расположенных почти в 30 км друг от друга, по дороге из Геттисберга, где они остановились в первую ночь, в Лурей, где провели вторую. Они также заехали в Грейт-Какапон, штат Западная Виргиния, что в 120 км к западу от Геттисберга. С собой в “поньке” у Набокова было три сачка: путешествие неминуемо должно было выстроиться вокруг интересов главы семейства – похожее бывает в тех семьях, где отец, скажем, увлекается гольфом и деспотически настаивает на том, чтобы поиграть на каждом поле, мимо которого проезжает.

Набоков охотился за бабочками в национальном парке Грейт-Смоуки-Маунтинс на границе штатов Теннесси и Северная Каролина, который всего лишь за несколько месяцев до этого торжественно открыл президент Рузвельт. В Теннесси писатель собирал экземпляры в Бристоле, Кросвилле, Нэшвилле и Джексоне. О маршруте можно догадаться по картам, которые бесплатно раздавали на бензоколонках. Автомобильные клубы, такие как Американская автомобильная ассоциация, также публиковали справочники, которые Набоков внимательно изучал15 . Карандашные пометки писателя о заведениях, которые они посетили (“Мотель Shelby – хорошо”, “Maple Shade Cottages – нет”, “Cumberland Motor Court – очень мило”), напоминают современные рейтинги в справочниках. Названия гостиниц – величественные или безыскусные, обещавшие отдых на природе, – послужили прообразом для пародийных названий мотелей, появившихся впоследствии в “Лолите”.

Они ехали на юго-запад вдоль Голубого хребта по скоростной автомагистрали U. S. Route 2 (ныне федеральная трасса Interstate 81). Практически всю дорогу шоссе было двухполосным. В Ноксвилле они свернули на шоссе U. S. 40; судя по остановкам, Набоков охотился за бабочками там, где путешественники располагались на ночлег: скорее всего, они приезжали вечером, снимали номер, а утром писатель, вооружившись сачком, отправлялся на поиски. В Литл-Роке они свернули с U. S. 40 на U. S. 67, которое вело на юго-запад. Практически сразу за Литл-Роком мисс Льютхолд согласилась сделать очередной крюк: наверно, ей, как и иностранцам, хотелось увидеть как можно больше интересных мест, тем более в теплые июньские деньки, так что путешественники направились в национальный парк Хот-Спрингс, куда с начала XIX века американцы приезжали лечиться на водах.

О впечатлениях Набокова от пейзажей, которые они проезжали, можно судить хотя бы по письму, которое он написал по прибытии в Пало-Альто: “Во время нашего путешествия на машине через несколько штатов (один краше другого) я как безумный гонялся за бабочками”16 . Десять лет спустя он писал в ныне знаменитом фрагменте из “Лолиты” о “прекрасной, доверчивой, мечтательной, огромной стране”, по которой Гумберт Гумберт и Лолита путешествовали на автомобиле. Гумберт, которого, однако, не следует принимать за Набокова, тем не менее видит Америку его глазами: “За обработанной равниной, за игрушечными кровлями медлила поволока никому ненужной красоты там, где садилось солнце в платиновом мареве, и теплый оттенок, напоминавший очищенный персик, расходился по верхнему краю плоского сизого облака, сливающегося с далекой романтической дымкой”17 . Гумберт называет свою прозу “затейливой”, однако в описаниях пейзажей он более, чем где-либо, обращается к читателю без обиняков. Гумберт Гумберт тепло описывает “виды североамериканской низменности”, и чувствуется, что он, как всегда, борется с искушением выйти за пределы того, о чем рассказывает, – вырваться из плена собственных дурных предчувствий и лукавых ученых аналогий – и взглянуть на все свежим взглядом.

Возможно, во время поездки Набоков вспоминал “Книгу о бабочках” Уильяма Джейкоба Холланда, популярный иллюстрированный справочник чешуекрылых США и Канады – издание ненаучное, но исключительно информативное. Скорее всего, Уильям Комсток или Андрей Авинов подсказали писателю, где лучше охотиться, или же он узнал об этом из статей Journal of the New York Entomological Society, который внимательно штудировал. “Понтиак” пересек границу Техаса, и перед путешественниками открылись виды из книг Майн Рида. Они по-прежнему двигались по шоссе U. S. 67 и 2 июня проехали без малого 500 км из Хот-Спрингс в Даллас: типичные пейзажи Запада понемногу сменились бескрайними равнинами. Из-за неожиданно открывшихся глазу просторов с хребтами или пиками гор на горизонте, казалось, небо увеличилось в размерах и стало парадоксально близко, так что иногда путников мучило ощущение избыточной пустоты и чересчур яркой синевы18 .

Чтобы повеселить Дмитрия, путешественники наверняка искали, где можно посмотреть на ковбоев и индейцев. Через несколько месяцев после возвращения няня в Уэлсли, штат Массачусетс, вечером 31 октября 1941 года разрисовала Дмитрию лицо акварельными красками и повела по соседям19 . Голову мальчика украшал индейский убор из перьев. К этому времени Дмитрий уже бегло болтал по-английски. Мать с отцом не спешили одевать сына à l’Américain: летом в Стэнфорде он щеголял в коротких шортах-ледерхозе, а в холодную погоду носил шубку. Его мать, вспоминая о детстве сына, рассказывала, что иногда к нему подходили дети и спрашивали, кто он – мальчик или девочка. “Нет, я мальчик, – спокойно отвечал Дмитрий, – у нас в таких ходят мальчики”20 . Он был добрый, дружелюбный и смелый, писала Вера. С ранних лет он проявлял “сдержанность во всем, что касалось глубоких чувств”: “потеря ранила его тем сильнее, чем меньше он о ней говорил”. Вера вспоминала, что поездка через Америку запомнилась Дмитрию “множеством красивых мест… помню, как-то мы остановились на ночлег в моторкорте, и я повела его стричься. «Где твой дом, сынок?» – спросил парикмахер… – «У меня нету дома», – последовал ответ… «Где же ты живешь?» – «В домиках у дороги»”21 .

Набоковым было не привыкать жить в таких “домиках”: с тех самых пор, как родился Дмитрий, они сменили более 35 адресов в трех странах. В открытую Дмитрий не тосковал по оставленным жилищам – например, по квартире в Берлине, где жил с родителями до трех лет, но, по мнению матери, проявлял “странную привязанность к более людным местам”22 , а то, что он в детстве “так дорожил своими вещами и старательно собирал «полные» наборы… пяти– и десятицентовых машинок и поездов, объяснялось той давней утратой дома и игрушек”. Это была “отчаянная попытка очень маленького и растерянного человека бросить собственный якорь посреди непонятного”.

На фотографиях, снятых, судя по каменной кладке в стиле Управления общественных работ, в очередном национальном парке, Владимир настолько увлечен своим хобби, как будто его заставили позировать. В кадре он все время спиной или потупив взгляд, словно высматривает насекомых, или одновременно и спиной, и потупив взгляд. Тощая шея выгнута, как у цапли. Перед самым отъездом из Нью-Йорка Набоков писал Уилсону: “Завтра утром отбываю в Калифорнию с сачками, рукописями и новенькой вставной челюстью”23 . Зубы не давали Набокову покоя всю жизнь: в 11 лет в Германии ему потребовалась консультация “знаменитого американского дантиста”24 , а к тому времени, когда писатель добрался до Америки, битва шла за каждый зуб – эти вырвать, те оставить, а потом, к сожалению, вырвать и те.

1941-й оказался самым влажным годом за всю историю Техаса25 . Не раз путешественники попадали в грозу, но все-таки большую часть времени стояла нестерпимая жара: благодаря теплой и влажной погоде активно плодились бабочки, так что Набоков ловил насекомых для коллекции и в Минерал-Уэллс, и в Лаббоке, и в Далласе26 . Из Далласа путешественники отправились на запад по шоссе 108 и U. S. 84, въехали в Нью-Мексико неподалеку от Кловиса, городка, где в 1929 году в ходе раскопок нашли наконечники копий времен палеолита. В Форт-Самнере, по дороге в Санта-Фе, Набоков поймал еще один ценный экземпляр. Именно в Форт-Самнере некогда застрелили известного преступника Билли Кида: об этом упоминается в большинстве путеводителей. К западу от реки Пекос и к востоку от Рио-Гранде путешественники свернули с U. S. 84 на трассу U. S. 66, уже тогда легендарную, – любимое романтиками шоссе из Чикаго в Лос-Анджелес. В Санта-Фе они провели две ночи в очередном мотеле (“чудесном”)27 и купили Дмитрию индейский головной убор из перьев.

Что до охоты на бабочек, то гвоздем путешествия стал, конечно же, Большой Каньон. Здесь путешественники остановились в Bright Angel Lodge, на южном краю каньона: несколько сблокированных домиков в считаных метрах от пропасти. Очевидно, с U. S. 66 (ныне I-40) они отправились на север по U. S. 180 и попали в парк по Южной въездной дороге. В парке они пробыли два дня. Ночью лил дождь со снегом, и 9 июня выдалось таким холодным, что Вера с Дмитрием грелись в машине28 , пока Владимир и мисс Льютхолд гуляли по тропе Брайт-Эйнджел-Трейл, которая в то утро казалась “скользкой тропинкой”29 . Домики недавно перестраивали, причем работами руководила архитектор Мэри Э. Дж. Колтер, проектировавшая строения для железной дороги Атчисон, Топека и Санта-Фе30 , которой принадлежали концессии на южном краю каньона. Некоторые части домов, сохранившиеся после переустройства под руководством Колтер, датировались 1896 годом. Превращение заурядного постоялого двора, который предоставлял прибывшим по железной дороге туристам дилижансы до палаточных лагерей, в городок из домиков, а там и в небольшой пансионат, где сдавали не только отдельно стоящие затейливые постройки, объединенные перголами, но и комнаты, во многом отражает историю развития мотелей как таковых, – хотя, разумеется, то, что Колтер решила использовать в строительстве и местный камень, и окоренные бревна, и кирпич и внимательно следила за тем, чтобы все строения непременно вписывались в пейзаж, выгодно выделяют Bright Angel Lodge из череды мотелей, в которых Набоковым случалось останавливаться.

Bright Angel Lodge, ныне памятник старины, – наглядный пример характерного для Управления национальных парков деревенского стиля (который иногда называют “паркитектурой”). Среди прочих примеров – гостиница Ahwanhee в Йосемити и Paradise Inn в национальном парке Маунт-Рейнир в штате Вашингтон. Колтер была одной из основоположниц этого стиля. Деревенский стиль экспериментирует с национальными мотивами: взять хотя бы Хопи-Хаус31 , мастерскую и сувенирную лавку, которую Колтер спроектировала в 1906 году. Архитектор переосмыслила стиль домов-пуэбло индейцев хопи в городе Ораиби, штат Аризона: кстати, в то самое время, когда Колтер разрабатывала проект своей мастерской, обитателей настоящих пуэбло выжили представители племен, более лояльно относившихся к белым. В Хопи-Хаусе, расположенном по соседству с величественной гостиницей El Tovar, туристы могут увидеть современные изделия племен навахо и хопи, понаблюдать за настоящими индейцами за работой и купить какой-нибудь сувенир.

Перед тем как отправиться в первое путешествие по Америке, Набоков попросил друга из Американского музея естественной истории дать ему рекомендательное письмо – дескать, он “аккредитованный представитель” этого учреждения. Благодаря этому писателю разрешили ловить бабочек в национальном парке “Большой Каньон”. Среди его трофеев оказались самцы и самки нового, как думал Набоков, вида32 : он назвал его Neonympha dorothea в честь мисс Льютхолд, их бессменного шофера, – именно она случайно задела ногой коричневую бабочку в то холодное утро на “скользкой тропке”. Набоков c детства мечтал открыть новый вид бабочек33 , который назовут в честь него (“Neonympha dorothea Nabokov”). Спустя год или около того после путешествия он написал стихотворение – не об этой бабочке, но о другой, которая, увы, тоже, как выяснилось, не принадлежала к новому виду:

Путешествие на запад обернулось удачей. Маленький отряд на “понтиаке” катил вперед, останавливаясь по просьбе Владимира, который охотился за бабочками и в Лас-Вегасе, и в Сан-Бернардино, и в Санта-Монике, и в Охае35 .