Вена, Австрия

22 сентября 1814 года

Как только зазвучала музыка, майор Арчер Уэллс, в новеньком парадном голубом мундире, украшенном золотыми галунами и несколькими рядами медалей, предложил руку Марго, и та послушно последовала за ним в запруженный народом танцевальный зал. На самом деле в настоящий момент ей меньше всего на свете хотелось танцевать вальс, но Каспар расстроился бы, если бы она осталась дома, умирая от беспокойства. «Ты сможешь, — мысленно услышала Марго его голос, который неизменно словно обволакивал, обнимал ее. — Ты сможешь все».

Оглядывая зал, можно было вообразить, что вся Европа собралась в Вене на этот конгресс, и почти все его участники приехали на этот званый вечер, устроенный австрийским министром иностранных дел князем Клеменсом Лотаром Венцелем фон Меттернихом. Раздел Европы после опустошительных Наполеоновских войн оказался непростой задачей, однако это дало возможность Вене показать себя в полной красе шестнадцати тысячам высокопоставленных сановников, которые поселились в городе, захватив с собой не только своих жен, любовниц и слуг, но даже и личных шпионов. Марго подумала, что среди такого обилия народа можно будет собрать необходимые средства и снарядить на них экспедицию, чтобы найти и спасти ее мужа. Должен же быть какой-то выход. До самого вчерашнего дня сердце Марго оставалось застывшим ледяным комком, но теперь появилась надежда. И благодаря этой надежде она снова жила.

— Рад видеть, что ваш траур закончился, — заметил британский офицер, умело кружась с ней в вальсе.

Сегодня вечером впервые за девять месяцев Марго Нидермайер надела изумрудно-зеленое вечернее платье. Пришедшие вчера известия позволили, наконец, снять все черное и убрать его подальше.

— У вас ошибочные сведения, майор Уэллс. Я не вдова.

— Прошу меня простить, но даже в Англии мы внимательно следили за путешествиями вашего супруга. Нам известно о его трагической гибели в Гималаях.

Марго колебалась, пытаясь решить, есть ли какой-нибудь смысл сохранять обнадеживающие известия в тайне.

— Я сама тоже так считала, но вчера я получила письмо, убедившее меня в том, что Каспар жив и поправляется в горах у монахов. Я намереваюсь собрать средства, чтобы снарядить экспедицию и привезти мужа домой. Вот почему я сегодня здесь.

— Как это замечательно, мадам. Примите мои поздравления. Что ж, пока вы будете так напряженно трудиться, вам понадобится отдых. Позвольте вас соблазнить.

— Боюсь, у меня слишком старомодные представления о преданности.

— Преданность в наши дни ценится не больше тех монет, что отчеканены Наполеоном.

Марго не смогла удержать улыбку; бесспорно, Арчер был очаровательным кавалером, но для Марго ни о каком увлечении не было и речи. Впрочем, майор прав; завести себе любовника — сейчас это было все равно что сыграть партию в вист, и, разумеется, она была вольна поступать как ей вздумается. Так было всегда. Каспар научил ее свободе выбора: женщина не является собственностью. Его идеи были революционными — хотя это слово несколько потускнело в наше послевоенное время. Когда они в самый разгар войн после свадьбы отправились путешествовать по континенту, Каспар из соображений безопасности настоял на том, чтобы его молодая жена переоделась в юношу, состоящего у него в услужении, и он очень обрадовался, увидев, с каким восторгом Марго встретила новообретенную свободу. К сожалению, она слишком сильно любила своего мужа. Вот почему Марго сейчас нисколько не интересовал импозантный британский майор, крепко прижимавший ее к себе в вихре вальса. И если с каждым раз-два-три, раз-два-три к ней и возвращались воспоминания о том, каково быть женщиной в объятиях мужчины, то только потому, что Марго представляла, будто у нее на талии лежит рука ее супруга.

«Каспар, держись, я иду».

Марго вынуждена была закрыть глаза, чтобы майор не увидел навернувшиеся в них слезы.

— Если вы не хотите, чтобы я вас соблазнил, быть может, вы позволите мне помочь собрать необходимые средства? Если то, что я слышал, соответствует правде, кое-что из ваших вещей представляет интерес для моих друзей. Говорят, путешествуя по Индии, ваш супруг нашел какую-то старинную флейту, это так?

— Меер!

Кого это зовут? Чей это голос?

— Меер?

Всмотревшись в дрожащий и сияющий воздух, она увидела лицо. Другое лицо, другая эпоха. Металлический привкус во рту исчез. Ей уже не было холодно. Но тоска… тоска была невыносимой.

— Меер?

Меер понимала, что с ней только что произошло: она испытала подробное, но ложное воспоминание, состряпанное ее сознанием, чтобы справиться со стрессом, вызванным исчезновением отца. Приблизительно так же во сне подсознательно реальные события переводятся в символы и воображаемые действия. Но только сейчас она не спала. И в этом единственное отличие. Так же в точности и в детстве ей наяву грезились сны. Вот только если все на самом деле обстоит именно так, почему горе и страсть какой-то незнакомой женщины засели так глубоко в сердце самой Меер?