Жас схватилась за край парфюмерного органа и попыталась встать. Тело ее дрожало. Комната засветилась, словно залитая светом, источаемым флаконами духов, будто они ожили. Пятясь, Жас сделала первый осторожный шаг, потом второй. Наконец она остановилась в противоположном углу комнаты, прижавшись спиной к двери, готовая убежать.

Орган снова превратился в обычный рабочий стол.

Жас осмотрела неподвижные предметы, убеждаясь, что ничто не движется, ничто не колышется и не мерцает, что все пришло в норму. Только так она могла убедиться, что снова в сознании и страшное видение закончилось.

Согласно черно-белым часам из оникса и алебастра, прошло совсем немного времени. Пять или шесть минут, не больше.

Прошло так много лет с тех пор, как она почувствовала, что знакомый мир ускользнул от нее, и она увидела себя, или некую версию себя, живую и напуганную, в каком-то ином месте и времени. Но ощущение психического припадка незабываемо. Этот же длился дольше и был более детальным, чем те, что она испытывала в детстве. В сравнении с нынешним припадком те видения были отрывочными, словно какие-то провалы.

Жас не могла позволить такому случиться. Не сейчас, когда Робби пропал и полиция снует повсюду, когда она совершенно одна. Жас сползла вниз, села на смятые бумаги и стала колотить кулаком по полу.

Когда она была моложе, галлюцинации были соблазнительными и бессвязными, и когда они заканчивались, она редко помнила детали. Но это видение она запомнила полностью. Ни один из образов не исчез и не растворился. Она видела церковь во всех подробностях, слышала людей, ощущала запахи, и все совершенно отчетливо. Жас помнила, что именно думала та грустная женщина, что именно она видела…

Подожди. У нее было имя. У ее возлюбленного тоже было имя.

У Жас никогда не было галлюцинаций про людей, имена которых она знала. Но в этом видении она видела предка Л’Этуаля.

От грубого стука в дверь ее тело содрогнулось. Она вскочила и обернулась к двери, словно за ней стоял палач.

– Кто там? – отозвалась Жас.

Это оказался один из жандармов с улицы.

Жас открыла дверь.

– Инспектор занес это и велел отдать вам.

Полицейский протянул ей тонкий блокнот в кожаном черном переплете, на обложке которого Жас увидела инициалы РЛЭ, и в груди у нее что-то екнуло. Протянув руку, чтобы забрать блокнот, она заметила, что рука дрожит.

Жас прошептала слова благодарности.

– Вы в порядке? Чем могу помочь? Может быть, позвать кого-нибудь?

– Нет, – она улыбнулась. – Я в порядке. Благодарю.

Как только он ушел, Жас снова открыла французские двери, впустила свежий воздух и села за стол. Следующие пять минут она листала дневник брата, увлекшись чтением. Она остановилась на странице, написанной две недели назад: годовщина смерти мамы. В тот день Робби улетел в Нью-Йорк. Он был с ней на кладбище, а потом сказал, что у него встреча, но с кем он встречался, брат так и не сказал. Жас и не спрашивала.

Но вот перед ней имя, которое она не ожидала увидеть. Зачем ее брат встречался с Гриффином? Что он делает здесь, в Париже? Почему Гриффин встречался с Робби каждый день почти всю последнюю неделю?

Воспоминание об аромате захватило ее.

Она почувствовала запах Гриффина Норта еще до того, как повстречалась с ним, ей понравился его аромат до того, как она узнала его имя или услышала его голос. Он стоял позади нее на вечеринке. Мгновение она не оборачивалась, не пыталась отыскать его, просто дышала.

Позднее Жас узнала, что его одеколон был создан в тридцатых годах двадцатого века американским парфюмерным домом. Но в шестидесятых годах, еще до рождения Гриффина, его производство закончилось. Он был первым и последним мужчиной, которого она встретила с таким запахом. Когда Жас спросила, откуда у него эти духи, Гриффин признался, что нашел их в пляжном домике, который как-то летом снимали его дед и бабушка. Это был единственный предмет, забытый владельцами в ванной.

– Единственная вещь, которую я украл, – сказал он однажды.

Гриффину аромат не очень понравился, но он увлекся таинственной историей, почему в доме забыли именно эти духи. Потеряли?

Жас тоже подумала, что запах предполагал историю, но не о потере одеколона, а о его создании. Ингредиенты были такие же древние, как Библия: бергамот, лимон, мед, иланг-иланг, ветивер, циветта и мускус. Насыщенные растительные и животные аккорды, сливающиеся и создающие особый запах, который для нее навечно будет ассоциироваться с Гриффином, со временем, когда они были вместе, с удивлением и любовью. С избавлением от одиночества, а потом с гневом и печалью.

Еще долго после их разрыва она искала по блошиным рынкам, интернет-аукционам, покупая даже полупустые флаконы. У себя в спальне, в тайнике старинного шкафа, она хранила восемь флакончиков. Даже запечатанный, даже в темноте, одеколон испарялся, словно мгновения жизни. Со временем детали тускнеют.

Ни одной культуре не удалось создать духи долговечнее, чем египетские. Считалось, что их ароматы со временем только улучшались.

Стоп.

Египет?

Женщина в видении тоже думала о Египте.

Жас попыталась вспомнить, почему.

Ее возлюбленный был там убит.

Теперь боль этой странной женщины эхом отозвалась в сознании и слилась с ее собственной болью. Только возлюбленного Жас не убили, он ее покинул. Но не схоже ли это со смертью?

Как часто бывает, поначалу она восприняла отношения наивно, пока не поняла, что изнанка любви настолько груба, что даже легкое прикосновение к ней клочьями срывает кожу, заставляет тебя кровоточить, вызывая такую глубокую боль, что темнеет в глазах.

Жас только что окончила аспирантуру в Калифорнии. Гриффин защитил диссертацию в Йельском университете и получил завидную работу на престижных египетских раскопках. Команда археологов, спонсируемая Смитсоновским музеем, пользовалась магнитными датчиками для поиска и картографирования основных фараонских объектов в окрестностях Великого Порта в Александрии, Канобе и Гераклионе. Гриффин стал их первым новичком за многие годы.

Перед его отъездом они должны были провести неделю в Нью-Йорке.

Был теплый летний вечер, над озером спускались сумерки, отбрасывая длинные тени. Они зашли так глубоко в Центральный парк, что жужжание насекомых и птичий щебет заглушили городской шум. Они пили холодное белое вино, по озеру скользили лодки, весла лениво погружались в воду и почти не тревожили лебедей и диких уток. Пасторальную сцену украшали стайки бабочек, порхающих над большой поляной диких цветов справа от веранды.

Темой диссертации Жас была символика бабочек в мифологии, и она с удивлением заметила, как много видов и подвидов этих существ обитало в центре Манхэттена. Жас отметила серебристо-серую, почти перламутровую голубянку крушинную и радужную баттус филенор.

Гриффин не отреагировал. Он залпом выпил вино, посмотрел в сторону и голосом таким тихим, что ей пришлось наклониться, чтобы расслышать его, сказал, что не надеялся, что она будет ждать из Египта.

– Ждать чего? – спросила она, не понимая его.

– Ждать меня. Нас.

Черно-белая бабочка порхала так близко, что Жас смогла разглядеть семь круглых оранжевых пятнышек на ее крыльях. Она читала, что пятнышки никогда не соприкасаются и всегда располагаются так, чтобы между ними было расстояние.

– Почему нет? – Слова застряли во рту, словно бумага. Ей показалось, что она их пыталась выплюнуть, а не произнести.

– Ты ждешь от меня так много, а я никогда не смогу соответствовать тому, что ты видишь во мне.

Она его услышала, поняла каждое слово, но не смогла сложить их вместе, чтобы понять смысл.

Возможно, он почувствовал ее смятение.

– Твои большие надежды заставляют меня чувствовать себя ничтожным. Знаю, что всегда буду тебя разочаровывать. Я так жить не хочу. – Голос у него был несчастный.

– Ты это про свою диссертацию?

Жас месяцы ждала шанса прочитать ее. Гриффин постоянно откладывал момент, говоря, что не хочет показывать, пока полностью не закончит. Она это понимала. Жас знала, что у него были проблемы с темой, что исследование было очень интересным и что он не укладывался в сроки. Когда Гриффин перестал жаловаться, Жас подумала, что он закончил диссертацию.

Однажды утром, пока он спал, она прибиралась в гостиничном номере и увидела его диссертацию, торчавшую из рюкзака.

Она открыла первую страницу.

– «Я, Гриффин Норт, заявляю, что источники и имена, содержащиеся в работе «Греческое влияние на образ бабочки в эллинистический период египетской культуры: поиск перехода Гора в Эроса и Купидона и обратно», использованы в моей дис…»

Рядом с ней бабочка села на цветок красно-желтой лантаны и стала пить нектар, к ней присоединилась другая бабочка, черная с красными поперечными полосками и белыми пятнышками, но названия ее Жас не помнила. Воспоминания вдруг стали предельно важны.

– «Я, Гриффин Норт, заявляю, что источники и имена, содержащиеся в работе «Греческое влияние на образ бабочки в эллинистический период египетской культуры: поиск перехода Гора в Эроса и Купидона и обратно», использованы в моей диссертации с указанием на упомянутую работу».

Но все было иначе. Гриффин скопировал, целиком и без изменений, целые страницы того, что написала Жас, даже не упомянув ее имени.

Она постаралась убедить себя не расстраиваться. Его работа вовсе не была идентична ее диссертации. Жас не писала о греческом влиянии на культуру позднего царства Египта. Но он полностью воспользовался ее исследованием образа бабочки в греческой мифологии, чтобы связать этот символ с образом Эроса и Купидона. Гриффин использовал ее методику для своих выводов, что изображения бабочек в гробницах позднего периода были результатом эллинистического наследия.

Если бы он попросил, Жас охотно отдала бы Гриффину свою диссертацию. Без ученой степени ему не удалось бы сохранить место на раскопках, в котором он так нуждался. Его место было не в стенах академии, но в пустыне, среди песков. Аспирантура являлась трудным испытанием для каждого, но к нему она была особо жестока. Профессор, которому он ассистировал, знал, что это место ему нужно и что других мест не было, поэтому он воспользовался его безвыходным положением, навалив на него огромный груз работ.

Сидя на полу, Жас прочла всю диссертацию, пропуская некоторые места, но внимательно вчитываясь в другие. Дело было не в том, что Гриффин это сделал, но в том, что он не сказал ей.

Когда он проснулся, Жас потребовала от него объяснений, но они у него едва нашлись. Гриффин просто обвинил ее в том, что она без разрешения залезла в его бумаги.

– Если кто-нибудь узнает, тебя лишат ученой степени, обвинят в плагиате, – сказала она.

– Никто не узнает, если ты не скажешь. Собираешься это сделать? – выкрикнул он.

Вдруг она увидела перед собой чужого человека.

– Как ты мог сказать мне это?

Гриффин убежал в ванную, принял душ, оделся и ушел, не сказав больше ни слова, оставив ее с чувством вины за то, что она сделала. Ее поразило его стремление манипулировать, никогда прежде он ничего такого не делал.

Он позвонил в четыре часа и попросил о встрече в парке, в лодочном домике.

Жас ожидала, что он покается и извинится, и готова была простить ему все. Но бросить ее, вместо того чтобы исправить то, что натворил?

На следующее утро она выбралась из постели и помчалась в аэропорт. Она спряталась в доме бабушки на юге Франции, вспомнив только об этом месте. Первую неделю она каждый день ждала, что Гриффин позвонит или свяжется с ней по электронной почте. Каждую ночь Жас ложилась в постель и плакала в подушку в полном отчаянии. Засыпала она, только убедив себя, что завтра он позвонит, обязательно позвонит.

По утрам она просыпалась, злая на себя за то, что так в нем нуждалась, за то, что все еще ждала мужчину, такого слабого и не желающего даже побороться за нее. Вставала с мыслью, что откажется говорить с ним, если он позвонит. Если он пришлет ей письмо по электронной почте, она его удалит, не открывая.

Но потом она снова начинала ждать.

К концу августа решительность Жас ослабела, и с истерзанным сердцем она вернулась в Нью-Йорк.

В конце лета, когда бы Жас ни приходилось напоминать себе, что совершила смертельную ошибку, открывшись, доверившись кому-то, она исполняла придуманный ритуал.

Взяв один флакончик из своего тайника, она выключала свет, зашторивала окна и садилась на край кровати. Задержав дыхание, Жас наносила немного драгоценных духов на кончики пальцев, душила край воротника с обеих сторон шеи, потом проводила пальцами по одной руке вниз, по другой вверх, подносила руки к лицу и вдыхала аромат, позволяя ему проникать глубоко и ранить ее.

Могущественный аромат обволакивал и топил ее, убаюкивал и заставлял верить, что она все еще с Гриффином, что она снова нашла по-настоящему родную душу.

Потом Жас открывала глаза, оглядывала спальню, красивые шторы из дамасского шелка, рельефы старинных роз на стенах и дюжины мерцающих флаконов Л’Этуаль на туалетном столике. В зеркале она не видела себя, лишь пустоту позади, где на мгновение воображала Гриффина.

Этот ритуал был наказанием, и чтобы вечно помнить, как глупо верить в мечты, она позволяла себе вспомнить больше. Первое свидание в бабушкиной спальне. Спускались сумерки, и, утомленная любовью, она слушала его рассказ о платоновских половинках, которые ищут друг друга по свету.

«Мы эти половинки…» – сказал он.

– Ames soeurs, – повторила она по-французски.

– Ты была слишком ранима, когда повстречалась с ним, – сказала бабушка, пытаясь утешить ее. – Ты индивидуалистка и слишком впечатлительная, слишком молодая. Он чересчур глубоко проник тебе в душу. Чтобы от него избавиться, тебе придется постараться. Но со временем ты справишься.

Жас постаралась. Гриффин стал для нее пройденным уроком, картой опасных жизненных ситуаций.

Но как бы ни была она счастлива в отношениях с другими мужчинами, глубокая связь с Гриффином преследовала ее.

И вот он в Париже. Почему? В дневнике Робби напротив его имени стоял телефонный номер. Жас заколебалась. Позвонить ему спустя десять лет? Услышать его голос? Почему это имеет для нее значение? Их связь друг с другом закончилась давно, очень давно. Испарилась. Пропал Робби, и прежде всего ее должно волновать именно это, а не прошлое.

Жас набрала номер.

– Алло?

От звука его голоса она оцепенела. Ее унес поток головокружительных чувств. Она попыталась вынырнуть на поверхность, сказать что-то, снова обрести голос над ревом воображаемого бушующего океана. Прошло так много лет после их разговора. Вдруг она вспомнила его спину, когда он уходил от нее в последний раз.

– Гриффин, – произнесла она. – Это Жас.

Она услышала, как у него перехватило дыхание, и ей это очень понравилось. Хотя бы так.