Франция, Париж. Четверг, 26 мая, 19.15

Закат отражался в Сене, желтые тона уступили место дымчатым малиновым бликам, постепенно растаявшим лавандовыми тонами, разлитыми по поверхности воды, словно художник-импрессионист воспользовался вечером вместо полотна.

– Не уверена, что это хорошая идея, – сказала Жас.

– Гулять по мосту? – удивился Гриффин.

– Устраивать себе ужин. – Она забыла, как Гриффин всегда играл ее словами. – А если они что-то найдут?

Он положил ладонь ей на руку, чтобы она замолчала.

– У Марше есть наши номера телефонов.

Сквозь жакет она почувствовала давление его пальцев. От внезапного тепла его рук внутри у нее что-то растаяло, но Жас постаралась взять себя в руки и отстранилась.

– Робби не простит мне, если я позволю тебе голодать, – сказал Гриффин.

Жас задумалась, помнит ли он те воскресные ужины, или же обращение к их прошлому было подсознательным. Жас подумала о потрепанной и потертой ленточке в шкатулке для драгоценностей в Нью-Йорке. Сказать ему о ней Жас не могла. Признание предполагало бы определенный уровень эмоциональной зависимости, которой ей не хотелось. Ленточку Жас хранила для того, чтобы не поддаваться слабости, но не потому, что ей до него было дело.

Гриффин облокотился о парапет, глядя на Нотр-Дам. Жас посмотрела в другую сторону, на Гранд-Палас. Закатное солнце золотило его стеклянную крышу. Казалось, что викторианское здание охвачено пожаром.

Вокруг них пешеходы пересекали Карусель по пути с Левого берега на Правый и обратно. Жас и Гриффин не были единственными, кто остановился, чтобы полюбоваться городом. Слева от них пожилая пара, прижавшись друг к другу, показывали на виды и фотографировали их. Справа страстно обнимались мужчина и женщина. Жас отвела взгляд и стала смотреть на реку.

– У тебя есть кто-нибудь? – тихо спросил Гриффин.

Она не ожидала такого личного вопроса, не слишком уверенная, что хочет с ним этим делиться.

– Несколько месяцев тому назад – да, – сказала она, все еще глядя на реку.

– Ты ушла от него или он?

– Странный вопрос.

– Разве? Прости.

Она пожала плечами и прикусила губу.

– Я вынудила его оставить меня.

– Что это значит?

– Он хотел, чтобы я переехала к нему. Когда мне… Знаешь, не думаю, что после всего хочу говорить об этом.

Гриффин протянул руку, положил ей на плечо и развернул лицом к себе.

– Если хочешь мне рассказать, то я готов выслушать.

Жас снова пожала плечами.

– Похолодало, – сказала она, плотнее запахнув свой жакет. – Надо идти.

В молчании они дошли до конца моста и дождались светофора. Потом прошли под большой каменной аркой в комплекс Лувра. Пройдя через Кёр д’Наполеон, Гриффин остановился напротив стеклянной пирамиды Пей.

Вокруг них толпились сотни людей, фотографирующих и отдыхающих у фонтана. Совсем немногие изучали архитектуру так же старательно, как Гриффин.

В глазах Жас отразился последний солнечный луч. Она моргнула. Мир вокруг нее заколыхался. На секунду она увидела повозку, запряженную лошадью, слуг в ливреях, открывающих двери, женщину в платье из золотой парчи и в замысловатом парике, пахнущую цветочными духами и немытым телом.

– Есть доказательства, что пирамидальные формы извлекают микроволновые сигналы из атмосферы и преобразуют в электрическую энергию.

– Что ты сказал? – спросила Жас, не расслышав ни слова.

– Существуют доказательства, что пирамиды извлекают микроволны из атмосферы и преобразуют в электрическую энергию. Именно поэтому даже построенные в наши дни пирамиды действуют как магический центр.

– Не думала, что теперь ты веришь в магию. Ты сильно изменился, как я погляжу?

– Теперь нет большего скептика, чем я. Но я провел ночь в пирамиде и пережил нечто, чего не могу объяснить.

Она снова покачала головой.

– Я еще более циничная, чем ты.

– Ты такой не была. Когда ты… – Он не закончил то, что хотел сказать, и начал снова: – Жас, что с тобой случилось?

Она почти произнесла: «Ты случился», – но смолчала.

– Что случилось со всеми? Только Робби до сих пор невинен. По-прежнему счастлив, так же, как и прежде. – Она подавила в себе рыдание. Жас не хотелось, чтобы Гриффин утешал ее, зная, как легко будет снова соблазниться его вниманием. Он так хорошо умел успокаивать.

Кафе «Марли» находилось в каменном гроте в крыле Ришелье. Несмотря на то что здесь благодаря близости к музею всегда было много туристов, ресторан любили и парижане.

– Робби говорил, что это один из его любимых, – сказал Гриффин, когда они вошли в ресторан. – Шикарно, но не претенциозно, просто, но не простовато.

Мэтр провел их к столику в углу одного из внутренних залов. Для начала Гриффин заказал вина и сыра.

Эта часть старинного дворца была приспособлена к требованиям современного ресторана, но величественность и великолепие были сохранены. Позолоченная лепнина украшала высокий потолок. Четырехсотлетние мраморные полы не повредило даже время. Глубокие кресла были обиты богатым красным бархатом.

– Хочу, чтобы ты попыталась расслабиться, – сказал он. – Выпей немного вина. – Он положил мягкого сыра на ломтик хрустящего багета и подал ей. – И еще съешь это.

– Приказ?

– Предложение. Ты под сильным стрессом. Я просто пытаюсь помочь. Когда ты ела в последний раз?

Жас разозлило, что он помнит эту ее особенность, и откусила немного хлеба, скорее чтобы удержать себя от комментариев к тому, что он сказал. Она была не голодна.

– Неправильно, что мы сидим в ресторане, когда…

Гриффин прервал ее:

– Нам надо поесть, а сделать это мы можем там, где хорошая еда и вино. И где никто не следит за дверью.

– Что ты имеешь в виду?

– Марше установил за тобой слежку.

– Чтобы защитить меня или шпионить? – Жас инстинктивно оглянулась. Она сразу и не заметила, что комната была практически пуста. Все посетители сидели на террасе, любуясь видами.

– Надеюсь, чтобы защитить, но не уверен. Именно поэтому я настоял, чтобы мы куда-нибудь пошли и поговорили. Не уверен, что в доме, в магазине или в мастерской это безопасно.

– Безопасно?

– Они могут подслушивать.

– Откуда ты все это знаешь?

– Я заметил, что за нами кое-кто следит. Видел его на мосту, а потом отражение в пирамиде. Поэтому думаю, что он нас охраняет. Вычислить его было очень легко, он даже не пытается скрываться.

В комнате вдруг стало невыносимо душно. Жас захотелось встать и убежать. Она не могла просто так сидеть здесь, когда Робби пропал. Глупо было думать, что она с этим справится.

Словно почувствовав, о чем она думает, Гриффин положил на ее руки свою ладонь, и легкого давления хватило, чтобы удержать ее на месте.

– Все будет хорошо, обещаю.

Другой рукой он поднял бокал.

– За Робби, – тихо и ласково произнес он.

У Жас на глаза навернулись слезы, но она их сдержала и поднесла бокал к губам. По привычке перед тем, как сделать глоток, она понюхала букет. Все нежные запахи слились в одну ароматную волну: вишня, фиалка, роза, а также запах кожи и дуба. Она отпила вина. Вкус словно затанцевал у нее во рту. Казалось непорядочно наслаждаться вином, когда Робби находился неизвестно где, в опасности.

– Что случилось с твоими руками? – спросил Гриффин.

На пальцах виднелись покрытые засохшей кровью глубокие царапины, которые появились, когда она пыталась сдвинуть крышку с канализационной шахты в центре лабиринта. Она потерла царапины, но от этого они только покраснели.

– Жас? – В его голосе прозвучала тревога.

– Если комната пуста, могут ли они подслушивать?

Он покачал головой.

– Не думаю.

Жас наклонилась к нему через стол, не сообразив, насколько соблазнительным было это движение, пока не увидела результат в его глазах.

– Думаю, я знаю, где Робби, – сказала она тихим, приглушенным голосом.

– Он с тобой связался?

– Нет. Но оставил еще один знак. Кажется, я знаю, где он, но попасть туда в одиночку не могу.

Она показала ему руки в доказательство своих слов.

– Я пыталась.

– Хотела рассказать мне?

Жас нахмурилась.

– Я уже говорю.

– Только потому, что я спросил про твои руки.

С ее стороны было глупо думать, что прошлое можно не замечать, просто обойти, не признав или не оценив его.

– Хватит об этом. О’кей? Не я тебя бросила, Гриффин.

По выражению его лица Жас поняла, что он не ждет от нее возвращения к теме. Минуту Гриффин молчал, пил вино, взвешивал свои возможности.

– Нет, не ты.

– Тогда почему ты на меня сердишься?

– Вовсе не сержусь.

Она удивленно подняла брови.

– Со мной ты не была бы счастлива, – тихо произнес он.

– Это ты так решил. Не я.

– Я это знал.

– Ты думал, что знал. – Она выпила еще вина.

– Все эти годы… мы действительно не забыли друг друга, не так ли? – Гриффин задал вопрос, который прозвучал как признание.

Жас задумалась, стоит ли отвечать и о том, что именно ответить. Чувства ее скрывались так глубоко и были так ранимы, что говорить о них казалось почти непристойно.

Гриффин наклонился, и она почувствовала его запах. Аромат наказания.

– Они больше не продают этот одеколон, уже много лет. А ты все еще им пользуешься.

– Так и не нашел одеколона, который бы мне понравился, поэтому твой брат предложил проанализировать формулу и сделать одеколон специально для меня. Он постоянно снабжает меня, когда одеколон заканчивается.

Смех Жас показался немного истеричным даже ей самой. Пока она скупала на блошиных рынках воспоминания, полупустые флаконы, Робби продолжал поддерживать отношения с Гриффином и даже готовил для него одеколон.

– Что бы там ни было, расскажи мне.

Жас подняла руки, попытавшись сказать что-нибудь связное, но пальцы застыли в воздухе. Она не могла приказать мыслям извлечь смысл из того, о чем она думала, и смогла только покачать головой.

Гриффин передвинул стул на четверть вокруг стола и поставил свой бокал поближе к ее бокалу. А потом наклонился, будто хотел рассказать секрет.

Его губы коснулись ее губ, и вдруг она не просто вдохнула его аромат и ощутила вкус вина, но вспомнила то, что считала забытым: как они были вместе, и о том, как держал он ее лицо в своих ладонях во время поцелуя, движения его губ. Жас вспомнила их с Гриффином вместе, их неразделимость, как вплелась она в ткань того, чем была. Воспоминание было таким глубоким, что казалось, стоит потянуть за ниточку и последовать за ней, то можно прийти… куда? Жас чувствовала его ладони у себя на щеках, его дыхание в себе, его волосы на своем лице, и все казалось знакомым и по-другому. Это же помнила Мари-Женевьева, когда тонула. Это же ощущала и египетская принцесса на берегу реки, когда ее возлюбленный сказал ей, что будет убит.

Убит? Утонула?

Жас оттолкнула Гриффина так сильно, что он упал обратно на свой стул. Сперва на его лице появился шок, потом любопытство.

– У тебя испуганный вид, Жас. Я не хотел…

Она покачала головой.

– Это не я, это Робби.

– Нет. С тобой сейчас что-то случилось. Я видел это в твоем лице. Что это?

– Забудь обо мне! – почти крикнула она – Теперь значение имеет только мой брат.

Принесли заказ. Пока официант ставил перед ней жареную куриную грудку и croque moncieur перед Гриффином, они молчали.

Следующие несколько минут они ели почти молча. Съев совсем немного, Жас опустила вилку и нож.

– Постарайся съесть еще.

Она покачала головой.

– Когда моя дочь не ест, я ее подкупаю.

– Я не твоя дочь, и у тебя нет ничего, чем ты мог бы меня подкупить, – Жас хотелось, чтобы слова прозвучали легко, но получилось горько.

Она оттолкнула тарелку.

– Пойдешь сейчас со мной искать Робби?

– Да, – ответил он без колебаний.

Выходя из ресторана, они не заметили бледную женщину, сидящую в одиночестве в углу террасы в наушниках, пьющую вино и ковыряющую фуа-гра вилкой. Но как только они вышли, Валентина Ли бросила горсть евро на стол и последовала за ними.

Подобно Елисейским Полям, дворцы Лувра всегда были переполнены народом. В этой толпе легко было затеряться, избежав полицейского в штатском, который также следил за Жас и Гриффином.

Валентина лавировала между потоками людей, заполнивших широкое пространство. Не теряя свою жертву из вида, она смешалась с группой подростков, столпившихся у пирамиды, куривших, набиравших тексты и разговаривавших по телефонам. Дважды она постаралась не попасть в кадр фотографировавших туристов.

Она не вынимала из ушей наушники. Женщина, слушавшая айпод, выглядела совершенно обыкновенной, но в наушниках звучала не музыка. Направленный микрофон фиксировал городской шум и прочие звуки. Слышать разговор Жас и Гриффина она больше не могла, но прекрасно прослушала их за обедом.

Куда они направлялись теперь? Где собиралась Жас отыскать пропавшего Робби Л’Этуаля? Название места не прозвучало ни разу.

Когда Валентина перешла Новый мост, то постаралась держать парочку на дистанции. В конце моста загорелся красный светофор, она остановилась, достала камеру и сделала несколько снимков Сены.

Париж теперь погрузился в сумерки, и в реке отражались городские огни. Под мостом проплыл туристический катер, и с его борта донеслись звуки Джанго Рейнхардта.

Знакомая музыка обволокла, опутала ее. Валентина беспомощно сдалась, ее захлестнула волна переживаний. Это был звук Франсуа, его ритм, его пульс. Он двигался под эту музыку, жил в ней, дышал ею, исполнял ее. Франсуа поклонялся Рейнхардту, как идолу. Утрата, которую Валентина не хотела признавать, обрушилась теперь на нее гораздо сильнее, чем она была готова. Часть ее полностью приняла эту скорбь. Нельзя было продолжать жить, когда пришла весть о смерти Франсуа. У нее никогда не было такого отца. Надо было остановиться, просто сесть и выплакаться. И она разрыдалась, скорбя о нем, позволила боли утраты завладеть ею. Теперь, на мосту, слушая музыку над рекой, Валентина не могла притворяться, что все хорошо.

Казалось, что никто вокруг не заметил плачущую женщину, созерцающую городские огни. Для маскировки не было ничего лучше слез. Это был первый урок, выученный без Франсуа, который двенадцать лет неотступно был с ней.