Воскресенье, 29 мая

Жас, Малахай и Робби дежурили у кровати в больнице весь вечер, но в полночь Жас настояла, чтобы они оба оставили ее и ушли домой. Пока всю неделю Робби прятался в катакомбах, он едва ли спал больше часа или двух кряду, и теперь просто падал со стула от усталости. Шофер Малахая должен был завезти Робби домой, а потом психолог отправится к себе в гостиницу. Наутро он улетал.

– Если я понадоблюсь, пожалуйста, звони мне, – сказал он Жас, обнимая на прощанье. За все годы, что она знала его, он сохранял дистанцию, прикасаясь только к ее плечу. – Все, что угодно, – сказал он, отпуская ее.

Она кивнула.

– Даже если просто захочется поговорить о том, что…

– Спасибо, – прервала она его, не желая, чтобы Малахай начал разговор о галлюцинациях при Робби. Ей хотелось забыть об этом. Не хотелось обсуждать с кем бы то ни было. Никогда больше.

Они ушли, и Жас впервые осталась с Гриффином в палате наедине. Свет в комнате был выключен, светились только приборы.

Врачи сказали, что для Гриффина было важно знать, что с ним рядом кто-то находится.

– Никогда не спрашивала, какая у тебя самая любимая легенда, – произнесла она. – Не странно ли это? Мне нравится про Дедала и Икара. Хочешь, я расскажу ее тебе?

Жас начала в проверенной старинной манере:

– В некотором царстве, в некотором государстве…

Но она устала, слишком устала. Ничего, если она немного отдохнет, всего несколько минут?

Жас уронила голову на сложенные руки и закрыла глаза.

Медсестра разбудила ее в шесть утра, когда пришла снять показания Гриффина.

Спустя полчаса, когда пришли врачи, Жас спустилась вниз. Она купила чашку кофе и вышла на улицу. Прислонившись к зданию, она стала пить кофе как можно медленнее, пытаясь сдерживать себя и не бежать обратно.

Приблизительно через пятнадцать минут Жас посмотрела на часы. Прошло всего пять минут. Глядя на входящих и выходящих людей, она знала, кто из них здесь работает, даже если на них не было медицинской униформы. У медперсонала на лицах не было никакого выражения, никакой печали в глазах, и губы их не были трагически сжаты.

Когда Жас снова поднялась наверх, на дежурство заступила другая медсестра, не пустившая ее в палату Гриффина.

– Он в порядке? – спросила Жас, глядя на дверь.

– Он в порядке, – улыбнулась медсестра. – Между прочим, меня зовут Хелен. Я на дежурстве до пяти. Вы жена мистера Норта?

– Нет, не его жена, нет. Его кузина. Я его кузина.

Робби выдумал этот обман, когда они с Жас приехали в больницу. Если бы он не сказал, что они родственники, им могли не разрешить остаться с Гриффином. Когда Жас спросила, откуда брат это знает, тот грустно улыбнулся и рассказал, скольких его друзей-геев не пускали в больницу лишь потому, что кровь превыше любви.

– Тогда почему врачи у него так долго?

– Мистер Норт вышел из комы. Они проводят некоторые тесты.

– Мозг пострадал?

– Я не уполномочена…

Жас схватила медсестру за руку:

– Знаю, что не уполномочены. И я никому ничего не скажу, но я просто с ума схожу. Пожалуйста, скажите мне, он в порядке?

Медсестра наклонилась. От нее пахло лимоном, вербеной и чем-то сладким, смешанным с больничными запахами. Губы Хелен расплылись в улыбке. У нее была яркая розовая помада, почти цвета жвачки. Именно помада, наверное, пахла так сладко.

– Я там была по поводу многих процедур, – сказала Хелен. – Похоже, что выздоровление у него будет полное.

Облегчение словно теплым ветром окутало Жас, приласкало ее. Жас знала, что стоит спокойно, но ей казалось, что она вращается. Не успев сообразить, что происходит, она оказалась на жестком пластмассовом стуле, Хелен стояла радом с бумажным стаканчиком в руке.

– Выпейте, – сказала медсестра.

– Что случилось?

– Думаю, у вас немного закружилась голова.

Жас кивнула.

– Мне легче, гораздо легче.

– Знаю, дорогая. Я знаю. Теперь просто посидите здесь, пока врачи не закончат. Один из них хочет с вами поговорить.

Хелен пошла прочь. Жас потянулась и схватила ее за руку.

– Вы видели его в сознании?

Медсестра кивнула.

– Видела.

Через полчаса нейрохирург убедил Жас, что Гриффин должен поправиться полностью и что он пробудет в больнице всего день или два.

– Сейчас мистер Норт спит, – сказал врач. – Возможно, он проспит большую часть дня. Но вы можете войти.

Все трубки, кроме внутривенного катетера, были убраны. Гриффин лежал на спине со слегка открытым ртом. Цвет лица у него был почти нормальный, повязка на плече свежая, и никаких просочившихся кровавых пятен. Всего несколько часов назад он весь был покрыт кровью.

Потом Жас обратила внимание, что волосы у него были прежние. Темно-коричневые, с серебряной проседью. От этого она даже поежилась.

Жас стояла рядом с кроватью и смотрела на него, глядела на Гриффина, мужчину, который давным-давно возродил ее к жизни. А теперь он спас ей жизнь. Казалось, это было настолько грандиозно, что и думать об этом не стоило. Слишком сложно, чтобы понять.

Наклонившись, она поцеловала Гриффина, надеясь, что губы разбудят его, как это случается в сказках. Но он не открыл глаза, не шелохнулся и вообще не отреагировал на ее прикосновение.

Жас не знала, как долго простояла у кровати, но в какой-то момент медсестра с розовой губной помадой вошла в палату.

– Может быть, хотите сходить домой? Он теперь будет спать почти весь день. Вы можете принять душ и отдохнуть, – Хелен улыбнулась. – Переодеться. Приходите позже, возможно к обеду. К тому времени он станет бодрее.

Жас опустила голову. Ее рубашка была в крови, и шарф, и даже туфли. Она не меняла одежды с тех пор, как вышла из дома вчера утром.

Да, ей надо домой. Жас направилась к выходу, потянулась к ручке, положила ладонь на нее, но открыть дверь не смогла. Она прислушалась к тому, что Гриффин всегда говорил ей при расставании, но услышала лишь его ровное дыхание.

Может ли она покинуть его теперь? Снова оставить его? Слишком долго они расставались, с момента, когда она его впервые увидела, и пока он окончательно не бросил ее в тот день в парке. Они прощались так часто, что теперь она мысленно слышала его.

Разве что Гриффин никогда не говорил ей «прощай». Вместо этого он склонял голову вправо, едва заметно улыбаясь кончиками губ, и низким голосом, переходящим в хрипловатый шепот, произносил: «Чао».

Когда Жас впервые это услышала, то подумала, что это несколько жеманно.

– Чао? – спросила она.

– Это по-итальянски. Так говорят, когда кто-то приезжает, а не только когда уезжает. Не правда ли, так лучше? Зачем нам расставаться? Мы можем сделать вид, что только что приехали сюда, и у нас впереди целые выходные.

Жас вернулась к кровати, наклонилась и, закрыв глаза, как можно сильнее прижалась к нему, отдалась мыслям, которых не позволяла себе целых пятнадцать лет, о том, как сильно ей хочется быть с ним.

Жас так и не смогла вернуть мать, она лишь чувствовала ее духи и слышала голос. Но это было не по-настоящему. Всего лишь отчаянье дочери. Но Гриффин был реален. Сколько еще людей предстоит ей потерять? Сколько раз придется терять этого человека?

Поначалу прикосновение его пальцев к ее щеке показалось таким естественным, что Жас не сразу поняла, что это означает. Он вытер ее слезы.

– Я просто утону в потоке грусти, – прошептал Гриффин.

Жас открыла глаза и посмотрела на него. Слов у нее не осталось. Говорить было нечего. Перед ней был мужчина, которого она никогда не переставала любить. И с которым она больше не могла попрощаться. Никогда.