Больно. Жас не понимала, где она, – все перекрывала боль. Живот скрутило спазмом. И лишь когда боль отступила, Жас осознала, что лежит в гостевой комнате дома Малахая.
Хозяин был тут же: он дремал, скорчившись в кресле у ее постели; книга выпала из рук.
Да, точно. Малахай говорил, что побудет рядом – дождется, пока она заснет. Но зачем? Что произошло? Что случилось перед тем, как он произнес эту фразу?
Лес… Мегалит…
Она сжалась: снова скрутил спазм. Между ног текло что-то теплое и липкое.
Превозмогая боль, Жас осторожно поднялась, взяла с тумбочки несессер и поплелась в ванную.
У нее всегда были проблемы с месячными. Стрессы и походные условия не могли не повлиять на цикл. Вроде случилась задержка. В июне. Или в июле. Или раньше?
Поэтому несколько дней назад она все-таки купила тест на беременность. Распечатала упаковку – а потом сидела на краешке кровати, уставившись на пластиковую полоску так, будто это бесценный экспонат из Греции или Анатолии. Смотрела и думала: а что делать, если она и вправду в положении? Мужа или постоянного парня у нее не было. Несколько коротких ночей в конце мая в Париже – вновь воскресшая страсть к мужчине, в которого она давно влюблена и который, так или иначе, присутствовал в ее жизни всегда. Но Гриффин женат. В его семье не все ладится, и он изо всех сил пытается спасти брак. Жас ни в коем случае не хотела влезать в отношения супругов, и без того непростые. И если она теперь беременна, то что, спрашивается, делать?
В отличие от большинства подруг Жас никогда не думала о материнстве. Никогда не позволяла себе даже мечтать об этом: боялась, что станет для своего ребенка такой же матерью, какой Одри была для них с братом. Детство нанесло незаживающие раны, и Жас не хотела причинить такую же боль другой человеческой душе. Не надо, чтобы кто-то еще испытал то, что пришлось испытать ей.
Но если она беременна – избавиться от ребенка?! Особенно если это ребенок Гриффина? Не слишком ли многое она уже потеряла?
Жас так и не использовала тест. Убрала упаковку в аптечку, решив, что проверит позже, когда вернется после уик-энда у Малахая. Теперь в этом не было необходимости. Теперь она знала точно. Не знала только, как справиться с этим знанием.
Женщина умылась и попробовала восстановить в памяти то, что произошло в лесу.
Молния не задела ее – но ударила совсем рядом. Полыхнула вспышка, громыхнул гром. Грохнуло так, что затряслась земля. Ее пробрало до печенок – аж зубы застучали друг об друга. Ноздри заполнил едкий запах горящих листьев. Жас отпрянула – и впечаталась в твердую неподатливую поверхность камня. Вокруг падали листья, трещали ветки деревьев – и все заливал стоящий стеной дождь.
А потом откуда-то выскочил Малахай, помог преодолеть ров и втолкнул в одну из каменных хижин: там они и дожидались окончания ливня. Он помог ей избавиться от кроссовок. Резиновые подошвы тлели, носки как будто кто-то вытащил из костра. Но на коже девушки молния не оставила ни одного следа. Малахай надеялся, что удара электрическим током удалось избежать.
Но не было ли доказательством могущества стихии то, что сейчас медленно сочилось из ее тела? Означает ли произошедшее, что ей предстоит оплакивать новую потерю?
Закрывая косметичку, Жас вспомнила страшное отчаяние, которое обрушилось на нее прямо перед бурей. И чудесный горький запах. Аромат чего-то изначального. Леса. Звезд. Она помнила его: казалось, он заложен в кодах ее ДНК – но разве такое возможно? Она помнила его на глубинном, подсознательном уровне.
Малахай утверждал, что не ощущает никаких странных запахов. И ничего толком не разглядел: его ослепила молния.
Жас проглотила две таблетки обезболивающего. Умылась. Причесалась. Надела платье и потуже затянула пояс.
Даже если приступов больше не будет, ей не уснуть. Поэтому она не вернулась в спальню, а пошла вниз. Выпьет чашку чаю, вот что она сделает. По примеру Робби.
От мысли о брате стало легче. Сейчас она ему позвонит. Выпьет чаю и позвонит Робби. Такой план. В этот момент сомнений ей нужна была хоть какая-нибудь определенность.
Дом был спроектирован в неоготическом стиле середины XIX века: великолепный в ярком солнечном свете, ночью он казался зловещим. Проходя через полутемный холл, она слышала, как под ковром скрипели половицы; по стенам метались тени.
Центральная лестница была огромна, и Жас, спускаясь по ней, чувствовала себя карлицей. В отделанных мореным дубом нишах через равные промежутки располагались семейные портреты. Глаза почивших хозяйских родственников, казалось, провожали ее.
В кухне Жас включила чайник. Дожидаясь, пока закипит вода, она бездумно смотрела в окно. Матовый свет луны очерчивал высокие деревья, сейчас гнущиеся под порывами урагана. Осень еще не наступила, но листья кружились и падали на землю. Большую ветку отломило ветром и пронесло по воздуху. Она задела мраморного ангела, сшибла его с постамента, пролетела дальше и рухнула в бассейн.
В библиотеке было уютнее. По крайней мере, здесь тяжелые шторы закрывали окна, заглушая безжалостный рев бури.
Руки тряслись. В баре стояла бутылка арманьяка: Жас заметила ее вчера, когда Малахай готовил мартини. Она плеснула немного в чай и сделала глоток. Острый бодрящий запах. Жидкий, теплый и успокаивающий. В этой комнате, как и во всем остальном доме, время будто остановилось. Современная отделка помещения лишь усиливала чувство, что ныряешь в прошлое. Когда Жас приехала сюда впервые, это показалось ей странным, даже сбивающим с толку. Но сейчас обстановка в доме даровала ей благословенный уход от реальности. Здесь пахло выделанной кожей. Теплый, темный, такой мужской запах. Создание аромата с обертонами кожи – аромата сафьяна – было испытанием мастерства для всякого великого парфюмера. Запах кожи в этой библиотеке напомнил ей композицию, созданную дедом. Дом «Л’Этуаль» по-прежнему выпускал туалетную воду с этим ароматом. И хотя в каталогах она значилась как мужская, Жас часто ее использовала.
Смакуя чай, она разглядывала книжные полки и надписи, выведенные позолотой на корешках, представляя людей, которые собирали коллекцию десятилетие за десятилетием и читали все эти тома.
Что-то светилось за горой книг. Девушка обошла большой стол. Включенный ноутбук последней марки – немыслимый предмет в комнате, где, казалось, застыл XIX век.
Ноутбук был открыт на странице поисковой системы. Жас села в удобное кожаное кресло, поставила на стол чашку, набрала «поражение молнией» и запустила программу. Через пару секунд был готов результат. В десятой по счету ссылке значилось «воздействие на организм». Жас прочитала историю женщины по имени Энн Дауни, которая вместе с группой туристов сплавлялась по реке, когда в байдарку попала молния. Некоторые погибли на месте. Выжившие оказались тяжело ранены.
«Когда тело прошивает разряд напряжением в миллионы вольт, клетки мозга выгорают или травмируются; это приводит к отеку мозговых тканей, кровоизлиянию или эпилептическим припадкам. Проходя через организм, электрический разряд поражает сердце, легкие и почки…»
В глаза бросилась фраза:
«Если молния бьет в беременную женщину, то или происходит самопроизвольный немедленный выкидыш, или плод вынашивается до конца, но после родов ребенок умирает».
Жас захлопнула ноутбук. Прикрыла глаза. Выкидыш. Все-таки выкидыш.
Она быстро встала, спеша оказаться подальше от экрана со страшным текстом. Не заметила на полу портфель Малахая, споткнулась. Портфель упал и раскрылся, содержимое вывалилось на ковер.
Присев на корточки, Жас собирала бумаги и засовывала их обратно. Там, за окном, все еще завывал ветер и лил дождь. При каждом ударе грома она невольно вздрагивала. Худшее позади. Или… лучшее? Была беременность или нет – сейчас уже неважно, верно? Что толку зацикливаться на этом, ведь теперь ничего не изменить. Пройдет и это, повторила она про себя фразу, которую часто произносила мать.
Пройдет и это.
Жас не обращала внимания на документы, которые запихивала обратно в портфель, пока на глаза ей не попалось собственное имя, выведенное на конверте.
Жас л’Этуаль
Для вручения через м-ра Малахая Самюэльса,
фонд «Феникс»,
Нью-Йорк, 83-я Западная ул., дом 19.
Написано с сильным наклоном, как будто левой рукой. В мифологии все написанное левой рукой всегда связывали с Люцифером и черной магией.
Жас повернула конверт обратной стороной к себе и обнаружила, что он распечатан. Почти хирургически ровный разрез был выполнен ножом для бумаг. Таким, как нож из ляпис-лазури, который Малахай держал у себя на столе в кабинете фонда «Феникс». Но почему же Самюэльс вскрыл адресованное ей письмо?
В обратном адресе значилось:
Вилла «Лесные ручьи», остров Джерси, Англия.
Тисненное на плотной бумаге название показалось ей знакомым. Но память молчала.
От кого же это?
Вытащив лист бумаги, Жас просмотрела текст. Не читая, просто в поисках подписи.
Тео.
Без фамилии. Она никогда и не знала его фамилию. Пациенты клиники Бликсер Рат не знали фамилий друг друга. Руководство больницы заботилось о сохранении тайны личности.
Жас не вспоминала о нем очень давно, но сейчас перед глазами возник образ странного подростка, встреченного ею семнадцать лет назад. Как необычно – прошло так много времени, и Тео ее нашел…
Тогда стояло лето. Жас гуляла по горной тропинке и за поворотом наткнулась на него: он сидел на камне, который Жас считала своим. Тео, задумавшись, смотрел вдаль и ничего не замечал, пока под ее ногой не хрустнула ветка.
Некрасивый, тощий, долговязый; какая там мужская привлекательность… Выгоревшие на солнце волосы, собранные в хвост, подчеркивали выступающие скулы и высокий лоб. Глаза, которые пристально рассматривали ее, были блекло-голубого цвета, как будто пролитые слезы смыли все краски. На лице застыло затравленное выражение.
Жас потянуло к нему, как тянет железные опилки к полюсу магнита. Никогда раньше с нею не случалось ничего подобного, и такая реакция собственного тела ее удивила и напугала.
Ей тогда было четырнадцать. Гормоны кипели в крови, а уж что творилось с воображением! Первый раз мальчик до такой степени привлекал ее и будоражил. К тому же он эстетически соответствовал ее представлению о юных греческих героях, легенды о которых она читала в школе.
Жас, подобно многим ровесницам, была не очень уверена в себе. При встрече с мальчиками она замыкалась, испытывая смущение, и больше, чем когда-либо, осознавала свою непривлекательность. Миленькой в привычном смысле этого слова она никогда не была. Каштановые тугие локоны свешивались на лицо – будто змеи Медузы Горгоны. Слишком длинная шея. Слишком крупный нос. Глаза цвета тусклой зелени – не искрящиеся, скорее, задумчивые. Она казалась старомодной и совсем не напоминала девушек с телеэкранов и журнальных обложек. В музеях, куда ее водила мать, Жас узнавала похожие черты на картинах прерафаэлитов: томные женщины, средневековые сюжеты, яркие краски…
Но Тео посмотрел на нее не с пренебрежением, а с любопытством. И Жас заметила на его щеках густой румянец. Такой же, как на своих собственных. Захваченная врасплох, она отвернулась. И бросилась бежать.
Две недели Жас и Тео молча бродили друг около друга кругами. Два подростка, которые хотят познакомиться, но стесняются. Как многие школьники их возраста. Только дело происходило не в школе – а в психиатрической клинике в Швейцарских Альпах, где лечили пограничные состояния, шизофрению и неуравновешенность.
Пациентов не запирали. Не было охранников. Здесь проходили курс лечения только подростки, не отличавшиеся буйным поведением. Персонал клиники всячески способствовал тому, чтобы пациенты заводили друзей и участвовали в совместных мероприятиях. Если их поведение не вызывало нареканий, им разрешалось в свободное от процедур время ходить на прогулки, плавать, играть друг с другом в теннис.
Однако любовные отношения были под запретом. Равно как алкоголь, сигареты и наркотические препараты. Посылки и письма досматривались на предмет контрабанды.
За первое нарушение ждал суровый выговор. Последующие приводили к запрету прогулок и прочим ограничениям режима.
Тео нарушил все существующие правила. Но долгое время об этом не знал никто, кроме Жас.
Он твердил, что, соблюдая правила, чувствует себя узником. Поэтому никогда не предупреждал персонал клиники о намерении прогуляться: шел якобы в библиотеку и, никем не замеченный, выпрыгивал из окна на задворки здания. А когда возвращался, приносил наркотики: обычно марихуану, а иногда кое-что посильнее. Давал кухонным работникам такие взятки, что они не могли устоять, – и имел неограниченный доступ к сигаретам и алкоголю.
До его появления Жас была образцовым пациентом. Нарушать правила никогда даже не приходило ей в голову. Их встреча все изменила. Поскольку девочка находилась в клинике уже несколько месяцев и пользовалась определенным доверием, первые эксцессы – нарушения комендантского часа – никого особо не встревожили.
Сначала не встревожили…
Дорогая Жас!
С того лета, когда мы встретились, прошло много времени. Странное было лето. Больше всего я сожалею о том, что, покидая Бликсер Рат, не узнал твою фамилию – вообще ничего о тебе не узнал. Все эти годы я пытался тебя разыскать, но не представлял, как это сделать. В наиболее мрачные мгновения жизни я даже сомневался, была ли ты на самом деле – или это просто еще одно наваждение прошлого.
А теперь к делу. Я живу на острове Джерси, в доме предков вместе с двумя пожилыми тетушками, сестрами деда. У меня здесь художественная галерея, доставшаяся в наследство от матери. Еще полгода назад я был женат и счастлив в браке. Потом моя жена трагически погибла. Детей у нас не было.
Пытаясь справиться с потерей, я находил утешение в чтении. Отдавал книгам все свое время. Копался в семейной библиотеке, следил за поступлениями в местный книжный магазин.
Почему я пишу это письмо…
В том магазине я наткнулся на твою книгу. Оказывается, ты исследуешь мифы. Книга замечательная; она напомнила о том лете, которое мы провели в Бликсер Рат. А еще дала мне недостающий ключ – твою фамилию. Но, даже зная ее, я не смог выяснить, где ты живешь, не нашел твой почтовый адрес. Поэтому я пишу тебе через Малахая. Не знаю, почему такой простой способ не пришел мне в голову раньше. Может быть, оттого, что раньше необходимость найти тебя не была такой острой, как сейчас.
Две недели назад в семейной библиотеке в книге XIX века я обнаружил письмо. Оно написано в 1855 году образованным джентльменом и содержит предположение, что существуют доказательства тех сказаний о друидах, которые ты упоминаешь в своей книге.
У меня есть основания полагать, что рисунки, которые мы делали в клинике, связаны с этой загадкой. Каменный круг, помнишь? Трудно поверить, но на рисунке в том письме XIX века – тот же круг.
И поэтому я приглашаю тебя. Согласишься ли ты приехать на Джерси и помочь мне с поисками доказательств? Это было бы…