Мне пришлось заскочить к себе в кабинет за пиджаком перед тем, как отправляться к Тому. От слез Ханны у меня промокла рубашка, и похоже было, что я пробежал кросс в пять миль – словом, негоже было являться в таком виде к начальнику отдела, каковы бы ни были обстоятельства.

Она проплакала минут пять, а потом стала настаивать, чтобы я шел на заседание.

– Ни к чему еще и тебе нарываться на неприятности, тем более из-за меня, – заявила она, но вид у нее был до того несчастный, что единственное, что мне хотелось – это попытаться хоть как-то ее утешить. Но Ханна оттолкнула меня и поднялась на нога.

– Иди, Чарли, пожалуйста. Мне нужно немного побыть одной.

Я неохотно согласился, но заставил ее восемь раз пообещать, что она позовет меня, как только ей что-нибудь понадобится – включая грудь, на которой можно снова поплакать.

Наконец-то я добился того, что Ханна улыбнулась сквозь слезы.

– Можешь на это рассчитывать, Чарли. Твоя грудь – вне конкуренции. По крайней мере это я усвоила за все эти годы.

Я верил, что она не совершит какую-нибудь глупость, хотя конец карьеры в «Баббингтоне» действительно кажется концом жизни. Слава богу, окна были запечатаны. Официально считалось, что это необходимо для надежной работы кондиционеров; но я не сомневался, что сделано это для того, чтобы какой-нибудь сотрудник фирмы в стрессовой ситуации не избрал эффектный путь на первый этаж.

Когда я спешил в свой кабинет, за мной следили несколько пар глаз, но я упорно смотрел только прямо. Сплетни уже расползались по всей фирме, но меньше всего мне сейчас хотелось давать для них пищу.

Я резко остановился: моя дверь была закрыта, в то время, как я мог бы поклясться, что оставил ее слегка приоткрытой. Я смотрел на нее, и в душе нарастал страх. А что, если я тоже проштрафился? Например, не заметил какие-нибудь меморандумы? И мое кресло уже унесли? А вдруг позади моего стола стоит серая уродина, которая повезет меня на своих шатких колесах к концу моей карьеры?

Я уже давно взялся за ручку двери, но никак не решался открыть.

– С вами все в порядке, Чарли? – спросила Сью у меня за спиной.

– Да, прекрасно, – ответил я, тяжело дыша.

– Что происходит?

– Я расскажу вам позже, – пообещал я и, собрав все мужество, открыл дверь.

Мое кресло было на месте. «Ну и дурак», – прошептал я и, схватив пиджак, помчался к Тому в кабинет. Осторожно постучав в дверь, я проскользнул в комнату. Остальные уже расположились вокруг маленького стола. Знаете, когда находишься в кабинете старшего компаньона, кажется, что окон больше, чем дверей, а свободных стульев больше, чем окон.

Том кивком указал мне на свободный стул.

– Насколько я понимаю, вам всем уже известно, что произошло. Нет необходимости сообщать вам, какую катастрофу мы предотвратили. Честь и хвала Элинор за то, что она была бдительна. Я этого не забуду. – Три пары удивленных глаз уставились на Элли, и мне с трудом удалось скрыть свое смятение. Элли донесла? Элли выдала Ханну? Элли? Моя Элли? Мою Ханну? Она неуверенно ответила на мой взгляд. Том либо ничего не заметил, либо сделал вид. Ему совершенно не хотелось участвовать в наших разборках. – Однако теперь вам придется везти весь воз вчетвером. Полагаю, слишком поздно подключать кого-то нового. Впрочем, я не сомневаюсь, что вы справитесь с тем, что осталось подготовить, а под конец появлюсь я, и мне достанется вся слава. В один прекрасный день и вам достанется слава, – обратился он ко всем нам, но взгляд его был по-прежнему прикован к Элли. – Правда, еще не сегодня и, боюсь, даже не в ближайшем будущем. – Том издал смешок. – Ну все, «накачка» закончена. Пора за работу, не так ли?

Для него конец карьеры еще одного сотрудника фирмы означал не более, чем пример учения Дарвина в действии. Том занял столь высокое положение отчасти благодаря тому, что был известен как человек, способный к состраданию – это отличало его от многих коллег, и он лучше других ладил с подчиненными. Но с другой стороны, он проявлял безжалостность ко всему, что вставало между «Баббингтон Боттс» и законным местом этой фирмы на самой вершине Сити.

Не произнеся ни единого слова, мы вчетвером вернулись в мою комнату. Я запер дверь.

– Это не моя вина, вы должны мне поверить, – поспешно произнесла Элли. Она заняла оборонительную позицию: прислонилась к стене, скрестив на груди руки. Остальные держались от нее на некотором расстоянии. – Йан попросил меня послать меморандумы, и вдруг Том приходит ко мне сегодня утром в десять тридцать и спрашивает, как у нас дела с разрешением от Конкурсной комиссии. Вы все были на заседании с клиентом. Я не знала, когда вы вернетесь. – Это было правдой: один из нас всегда оставался на случай, если возникнет что-то срочное, и сегодня как раз была очередь Элли.

– Я сказала, что на всякий случай загляну в файл, и он попросил дать ответ к одиннадцати. – Это было похоже на Тома: он давал двадцать минут на то, что должно отнять как минимум два часа, тогда как большинство других компаньонов требовали ответа в течение секунды.

– Итак, я взглянула на файл, увидела, что ничего не сделано, и запаниковала. Я ни в коем случае не хотела подставить кого-нибудь из вас, но уже слышала, как они точат ножи.

– Итак, ты на нее донесла, не так ли? – осведомилась Люси враждебным тоном.

– Нет, я не доносила, – с ударением произнесла Элли. – Я сообщила Йану конфиденциально, и это он донес. Я обещала, что мы сами все исправим, но он пошел прямо к Тому.

В фирме, где вероломные, скользкие, двуличные компаньоны являются нормой, Йан поднял планку еще выше. Если так дальше пойдет, он положит конец нашим выборам компаньона-ублюдка недели, поскольку завладеет короной навсегда.

У Элли был такой подавленный вид, что мне стало ее жаль. Это женщина, которую я люблю, а я пока что не сделал ничего, чтобы ее защитить.

– Я думала, что могу ему доверять, – продолжала она, – но он сказал, что лучше заранее отойти в сторонку, когда начинает лететь дерьмо.

– Ты могла бы подождать, пока мы вернемся, – настаивал Эш. – И никому не говорить.

Элли взглянула на него с вызовом:

– А кто же мог знать, когда вы вернетесь? Я же не могла позвонить вам прямо к клиенту и сказать, что у нас крупные неприятности, не правда ли? Что же мне было делать? А вы бы стали ждать?

Мы примолкли, задумавшись о том, что стали бы делать сами в подобной ситуации. Элли просто придерживалась главной директивы и прикрывала свою задницу. В этой игре никто не оценит твой героизм, если ты заслонишь другого, подставив собственную грудь под пули: все подумают, что ты просто дурак.

– Мне очень неприятно это говорить, – в конце концов высказался я, подойдя к Элли и сжав ее руку, – но если Ханна проворонила, то это только ее вина. А не Элли. Как бы ни было нам всем грустно.

– Спасибо за эту объективную точку зрения. Ханна дала бы нам шанс самим исправить ошибку. Она помогала всем нам все эти годы – гораздо больше, чем мы ей. Самое меньшее, что она заслужила – это чтобы ей дали такой шанс, – возразил Эш.

Люси вздохнула.

– Чарли прав, Эш. Это самая крупная сделка в истории нашей фирмы. И мы не можем вот так покрывать ошибки. Может быть, вы все вдруг решили стать мазохистами, но групповое самоубийство – не для меня.

Эш продолжал яростно спорить, но он знал, что мы правы. Нас всех сломило то, что случилось, но факт остается фактом: Ханне оставалось винить только себя. И хотя мы все друзья, в «Баббингтоне» дружба имеет четко очерченные границы, и никто не станет жертвовать собой.

В комнате царило полное уныние. Зазвонил телефон – это была Ханна. Она еще только произнесла мое имя, но в голосе ее звучала такая боль, что я сразу же сказал: «Я иду».

– Нам придется вернуться к нашим баранам, – мрачно сказала Люси. – Мы не можем себе позволить впустую потратить все утро. Нужно очень много сделать к завтрашнему дню.

Мы все издали стон, но ничего не попишешь: «Баббингтон Боттс» неумолимо стремится вперед. Мы договорились, что трое пойдут пахать, а я присоединюсь к ним как можно скорее. Честно говоря, я испытал облегчение, когда покинул их. Однако войдя в комнату Ханны и увидев, как она сердито пинает свою корзину для бумаг, я снова приуныл.

– Ублюдок, – зарычала она при виде меня. Мои брови приподнялись от удивления. – Не ты. Ублюдок Кен Сазерленд. Ублюдок!

Вот оно что. Ублюдок Кен Сазерленд – так все его и называли – был магнатом, распоряжавшимся недвижимостью фирмы. Он делал деньги, сдавая квартиры – кстати, очень приличные – молодым сотрудникам. Ханна полагала, что тем, кто их снимает, гарантируется регулярное повышение зарплаты. Она снимала у Сазерленда квартиру уже пять лет. Ей так там нравилось, что однажды она спросила Сазерленда, не может ли купить у него эту квартиру. Он так хохотал, что слышно было в отдаленных уголках «Баббингтона».

– Что случилось?

Ханна перестала расхаживать по комнате и сердито на меня взглянула.

– Итак, я тут одна, и мне совсем хреново. Во-первых, я потеряла работу, во-вторых, мне, вероятно, никогда не найти другую, где бы меня не водили на помочах. – Я улыбнулся, но она поджала губы, и я сразу сделал серьезное лицо. – А тут еще является Ублюдок Кен Сазерленд – он, дескать, знает, что случилось, и что мне, пожалуй, лучше бы съехать с квартиры. На следующей неделе, пропади оно все пропадом! – Она так поддала ногой корзину, что та отлетела к стенке. – Ублюдок! – завопила Ханна. – Когда я буду съезжать, то заявлю, что квартира «непригодна для проживания»!

– Ну, по крайней мере, это отвлекло тебя от мыслей об увольнении, – заметил я.

У Ханны в буквальном смысле глаза вылезли из орбит – я никогда раньше не видел ничего подобного.

По моему собственному опыту, одна из реальных проблем, с которыми сталкивается мужчина – это неспособность сказать то, что нужно, когда он присутствует при эмоциональном взрыве женщины. Подставить грудь, на которой она может выплакаться – это не проблема. Но вот когда она поднимает залитое слезами лицо и спрашивает: «Что же мне делать?», – вам хочется пожать плечами и ответить: «Я не знаю. Зачем ты меня спрашиваешь? Откуда мне знать? Давай лучше обсудим вчерашний матч».

– По крайней мере это отвлекло меня от мыслей об увольнении? – В ее голосе послышались истерические нотки. – Это сказано мне в утешение?

Не говори «да», не говори «да», только не говори «да»!

– Нет, – спокойно ответил я. Уф!

– Потому что это меня не утешило, Чарли, не стану кривить душой.

Я знал, что очень важно никого не обвинять.

– Послушай, Ханна, ты просто вымещаешь свой гнев на мне, что вполне понятно…

– Прости, если я тебя обидела, Чарли, но моя жизнь погублена. ПОГУБЛЕНА К РАЗЭТАКОЙ МАТЕРИ, ТЫ ПОНЯЛ? – Когда я начал медленно приближаться к Ханне в попытке утихомирить ее, она схватила со стола первое, что попалось под руку – пресс-папье. Я отступил, рассудив что лучше мне находиться на некотором расстоянии – на случай, если я опять ляпну что-нибудь не то.

– Ханна, я знаю, сейчас кажется, что все так плохо – хуже некуда. Но бывают вещи и похуже, – сказал я и сразу же пожалел: я не мог придумать ни одной.

– Например? – Она перекладывала пресс-папье из одной руки в другую, как это делает толкатель ядра.

Неужели от всех мужчин так же мало толку в подобных ситуациях, как от меня? Я взглянул на плакат с «Осьминожкой» и вспомнил, сколько мы спорили о Джеймсе Бонде. «Роджер Мур – дает самое правдивое изображение мужского характера, какое только бывает, – всегда настаивала Ханна. – Одно движение брови передает всю гамму эмоций мужчины».

– Э-э… э-э… По крайней мере, у тебя свои зубы.

– Зубы? – повторила она, весьма озадаченная.

– Ну да, свои, а не металлические.

– Металлические? Ты что, совсем с ума сошел? Я кивком указал на плакат, и она повернулась.

Потом с воплем: «Долбаный Ублюдок Кен Сазерленд!» запустила в него пресс-папье. Оно угодило в то место, где были цифры «007».

Ханна взглянула на меня, лицо ее пылало.

– Это так несправедливо! Почему это случилось со мной?

Я не стал говорить, что она сама во всем виновата, – сочтя, что разумнее будет промолчать.

– Я знаю, что ты хотел сказать, – произнесла она уже более спокойно. – Я сама во всем виновата. Это мне известно. И все-таки я не понимаю, как такое могло получиться.

– Это очень сложная сделка, – ответил я. – Не так уж трудно что-то проглядеть.

– Что-то столь важное? Я так не думаю. И ведь речь идет обо мне, Чарли, а не о тебе. – Да что они все, сговорились? – Я всегда сто раз проверяю перед тем, как выйти из дома, надела ли я нижнее белье одинакового цвета – на случай, если попаду под машину.

– Меня всегда интересовал этот вопрос. Я имею в виду, как это происходит? «Боб, перестань искать эту оторванную руку и подойди сюда на минуту. Посмотри-ка на это! Розовый бюстгальтер и желтые трусики! И о чем только она думала, когда одевалась сегодня утром? Ничего себе!»

Ханна слабо улыбнулась, и напряжение спало.

– Вот именно. Девушка должна всегда быть на уровне.

Я осторожно двинулся к ней, широко разводя руки, чтобы показать, что безоружен в эмоциональном плане.

– Ханна, мне нечего сказать тебе в утешение, но я хочу, чтобы ты знала: я твой друг и сделаю все, что в моих силах, чтобы тебе помочь. Если хочешь, можешь пожить у меня, пока не разберешься со своими делами.

– О, Чарли! – воскликнула она, снова падая мне на грудь. – Спасибо за то, что ты настоящий друг.

И она снова заплакала. Я понимал, что она хочет сказать: у всех нас было так мало настоящих друзей в «Баббингтоне», что их поддержка имела огромное значение. Я чувствовал, как все ее тело содрогается от рыданий, и тоже начинал приходить в ярость. Почему такие, как Кен Сазерленд, относятся к нам не как к людям, а как к низшим существам, созданной для их увеселения и обогащения? Почему они не замечали страданий, в которых были сами повинны?

Когда я наконец оторвался от Ханны, которой нужно было пойти и кое-что уладить по поводу «человеческих ресурсов» (это сочетание всегда наводило меня на мысль о похитителях трупов), я весь кипел. Я решил открыто высказать свое мнение. Игнорируя все попытки перехватить меня, я дошел до лифта и с нетерпением ждал, пока он доставит меня на шестой этаж – в отдел недвижимости фирмы, где обитал мерзкий Сазерленд.

Я очень четко представлял себе, что хочу сказать Сазерленду. Это будет речь в традициях Черчилля – я имею в виду призыв к защите человеческих прав (даже для стажеров). В ней прозвучит убийственная критика по поводу высокомерия и грубости Сазерленда. К тому же она продемонстрирует, что именно думают о нем люди. «Я не просто ходячий график рабочих часов, – скажу я в заключение, и в голосе моем зазвучит волнение. – Я – личность, имеющая такое же право на чувство собственного достоинства, на уважение и свободное время по вечерам, как вы. Личность, которая способна любить не только свой степлер.

Личность… – и тут мой голос станет еле слышным от изнеможения. – Личность, которая просто хочет быть свободной».

Это все, что я хотел сказать компаньону, не прибегая к ругательствам, которые заставили бы покраснеть наемного убийцу мафии.

Я вихрем пронесся мимо изумленной секретарши и ворвался в кабинет. Сазерленд сидел, положив ноги на стол, и что-то писал в своем блокноте. Закончив фразу, он поднял на меня глаза.

– Я могу вам чем-нибудь помочь, мистер Фортьюн?

– Это касается квартиры Ханны Кляйн, – начал я воинственно.

Он бросил блокнот на стол.

– Она поступила на рынок всего десять минут тому назад. Ну и темпы у вас, Фортьюн! Я поражен. Вот это предприимчивость! Если вы займете квартиру сейчас, это будет тысяча фунтов в месяц, а если вы подождете один день – тысяча сто.

Я собрался было произнести свою речь, но вдруг заметил его ручку. Эта ручка была столь великолепна, она просто сияла и искрилась (неужели перо золотое? Вполне возможно), – и она поведала мне абсолютно все о том, что значит быть компаньоном в «Баббингтон Боттс».

Я прилагал все усилия, чтобы не быть пустым и ограниченным. И, собственно, не был таковым. Меня интересовали не только деньги, положение и власть. Но если сложить их вместе… Да, я хотел писать такой ручкой! Презирал себя за это – и отчаянно надеялся, что это все же не я, а то, чем сделал меня «Баббингтон». И все-таки в тот момент все было именно так.

Если я произнесу свою великолепную речь, то лишусь работы, дома, перспектив на будущее. Легенды о моем героическом конце будут передаваться от одного поколения сотрудников «Баббингтона» к другому – в этом я не сомневался, – и тем не менее это будет конец.

Сазерленд нетерпеливо постучал ручкой по большому пальцу левой руки.

– Знаете ли, цена подскакивает каждую минуту, пока мы здесь ждем, – сказал он.

Но моего друга вышвырнули, и за нее некому заступиться, некому сказать Ублюдку Кену Сазерленду, какой он ублюдок. Я собрался с духом, чтобы впервые в истории нашей фирмы предпочесть принципы доходам.

– Мне не нужна эта квартира, – начал я. Он бросил на стол ручку.

– Почему же вы сразу не сказали? Вы отнимаете у меня время, Фортьюн.

Слова вертелись у меня на кончике языка, но тут ручка скатилась со стола и упала на пол возле меня. Наклонившись, я поднял ее. У меня было ощущение, что она запросто может выписать тысячу чеков на грандиозные суммы.

– Но я знаю человека, которого она может заинтересовать, – спокойно произнес я, ненавидя и одновременно поздравляя себя.

Сазерленд неожиданно вновь сделался моим лучшим другом.

– Что же вы молчали? Присылайте их поскорее. Думаю, эта квартира уйдет очень быстро.

Пробормотав слова благодарности, я ретировался. И о чем только я думал? Кто выиграет от моего героического самопожертвования, кроме моих соперников, тоже рвущихся в компаньоны? Меня уволят, и вдобавок мне придется искать новую «берлогу». Я всего лишь хотел помочь Ханне, но лучший способ это сделать – постараться не последовать за ней на улицу.

Я вернулся к лифту, с облегчением размышляя о том, как вовремя остановился. Но в то же время я бы все отдал за то, чтобы у меня хватило мужества довести дело до конца.