Борис: Я знаю здесь ползала по пленуму ЦК ВЛКСМ в семидесятом. Наташа: Все они наверняка не ангелы, но все с огромным опытом и преданы Отечеству. Борис: О да. Но в чём, скажи мне, преданность? Ложиться под гусеницы танка или в танке без всякого сомненья жать на гашетку и давить людей? И что, если тогда, когда по всей стране дома взрывались, — каждый раз взрывали те, кто предан Отечеству? Уже час дня, а нам не наливают ни капли, хоть с собою приноси. Наташа (откуда-то из-под юбки достаёт небольшую, плоскую стальную флягу и протягивает её Борису): Как видите, достойную замену растите Вы. Борис (выпивает из горла и, оставляя флягу у себя): Теперь никто не хочет говорить об этих взрывах и марать своё честнóе имя во всём этом говне. Но вот беда — в Рязани год назад в составе госкомиссии я сам подробно этим делом занимался и скажу тебе как старый, честный человек, проживший жизнь, — там были никакие не ученья. Там люди со спецтехникой и допуском по высшему разряду в подвал жилого дома заложили отнюдь не сахар.

Плёночка, крутись! Записывай слова мои! Хоть где-то останусь я! Хоть кто-то меня услышит! Вспомнит обо мне! Мне всё равно здесь тесно как в гробу, но только там, в гробу, по крайней мере тихо.

Борис, Борис. Как быстро мы забыли обычное домашнее вино и праздники обычные. Мы были людьми, а стали кости. В домино играют нами — ты попробуй сказать живое слово! Скажут — «Фига себе какой приехал Чехов!» — и зарежут по-тихому. Они пришли уже — те грозные, невидимые силы, что нас с тобой сотрут сегодня или завтра.

…по-тихому. Они пришли уже — те грозные, невидимые силы, что нас с тобой сотрут сегодня или завтра. Андрей: Фига себе какой приехал Чехов! Наташа: Прекратите. Вы говорите то, что он сказать велел. Андрей (раздражённо): Мне всё равно, что он велел. Вот этот Боря — давно уже покойник. Но скажи — ведь даже если это правда — тот злодей, кто эту правду рассказал!

Допустим, мы взорвали. Ну и что? Взорвать нас наши граждане призвали, поставив нас у власти.

И не вам, клеветники России, разбираться, кто прав, кто виноват! Наташа (спокойно): Кому Вы это? Здесь одни свои. Андрей (приходя в себя): Их Шерлок Холмс, приехавши в Москву, не стал бы здесь на каждом перекрёстке рассказывать, где, что, когда и как взорвали по приказу Королевы. Наташа: А если б рассказал — его б МИ-6 зарезало по-тихому и всё свалили бы на ихних черножопых. Андрей: Нет, это грубо. Здесь нам нужно поработать намного тоньше и наверняка. Пение из динамиков (всё это время бобины продолжают крутиться): Вот это — для мужчин! (Андрей и Наташа вздрагивают.) Рюкзак и ледоруб! И нет таких причин, Чтоб не вступать в игру. Прощайте вы, прощайте… Андрей (резко прерывая Визбора): Нет-нет, не это. Нам совсем без крови на этот раз. Голос из динамиков: Полоний к Вам. Андрей: Вот, этот пусть зайдёт.

Звучит первая ария Полония (исполняется несколькими голосами, и мужскими, и женскими): Ахметка Ахмед-джан совсем молодой дурной совсем в горы ушёл ах как посмотрел на меня как будто я нищенка немолодая нехорошая ой вэй как он стрелял хорошо как убивал хорошо мне надо чтобы меня такой принимали какая я есть мне надо чтобы ни орёл ни самый красивый какой-то баран ни бабочка мне надо чтобы не на природе не за виртуальные деньги а за настоящие надо чтобы сразу правду сказали сразу в глаза а он как в русских дурных романах где никто так не хочет чтобы сразу в глаза он всем бандитам сказал — вы здесь так долго уже так давно уже что вас нет уже всем в нашем городе кто старики уже так сказал — вы старики уже будете мне как дети уже будете мне как родители — вот тогда я сказала что хорошо что город у нас небольшой город маленький русским солдатам сказал — нет, то что русским солдатам сказал — это я петь в этот раз не буду от вот таких как я всегда ждут чудес а это неправильно неспортивно даже когда мы в Москву приезжали для него там не был совсем никакой предел Арарат Парк Хаятт Москва — пятизвёздочная гостиница потому что Германия это отстой и Америка Швеция и Италия это тоже отстой хорошо может быть только здесь в Чертаново но не везде не вот прямо здесь в пустой холодной квартире здесь если пойдёшь к докторам то они тебе всё отрежут и ноги и яйца отрежут лучше к блядям чем к врачам и теперь я шифруюсь мне сказали что лучше на время зашифроваться и я шифруюсь то есть совсем потеряться лучше чем тусоваться и везде появляться мне всё равно теперь тебя не узнать да и меня не узнать уже просто теперь ты в горах ты в горах и говоришь со мной прямо с гор уже говоришь Джамиля ну пойдём уже так как будто бы ты не со мной уже и всё хорошо уже (хор, жизнерадостно): Вот какой есть герой Ахмед-джан так зарежет что будешь в гробу как спелая дынька как персик как баклажан Призови его дорогой пусть лучше он безо всякого облучения устроит твоим новым друзьям приключения Андрей (прерывает пение и танец, но уже не так резко, как до этого прервал Визбора. Все исчезают, на сцене остаются только Полоний и Андрей): Нет-нет, ты ничего не понял. Другого мне надо от тебя теперь. Наш старый друг совсем не друг, а враг нам оказался. Но звать Ахмеда в Лондон нам кажется ошибочным. Чеченцы не нужны. Здесь нужно поработать намного тише и наверняка.

Павел (подаёт слишком сильно, мячик улетает в аут) : Пятнадцать-ноль. Вернее — ноль-пятнадцать. Прости, отвлёкся я. Во что играем мы? Наташа (смеясь): Паш, в теннис, перестань, ещё одна. Павел (подаёт второй раз и сразу бежит к сетке, но подача ещё сильней, чем первая, и мячик опять улетает в аут. Павел на бегу разворачивается и, подняв вверх руки, кричит в небо): Чтоб сдохли вы!!! Вот так вот каждый раз, когда моя подача! Наташа (мгновенно подхватывая мотив, идёт через корт к Павлу): Или когда доступна сеть вай-фай, а ты не можешь с ней соединиться — ошибка айпи-адреса, — тогда не просто ты готов убить уродов, придумавших проклятые программы, — весь сраный интернет готов взорвать, не говоря о доме на Каширке или в Печатниках. Павел: В России как на корте — ты всегда на мяч играешь, чувствуешь себя героем и классическим поэтом, и вдруг является какая-нибудь моль, какой-нибудь Володя или Петя «с качковых залов», — и делает тебя подряд 6–0; 6–0, как будто он всю жизнь играл вот в это. В такие дни все линии на корте, все мячики и даже эта сетка — всё о смерти мне напоминает. Ты не знаешь — там, наверху, уже определились с оружием, чтобы покончить со мною наконец? Наташа: Ну что за глупости? Тебя никто не тронет. Другие времена, и в Управленьи все говорят теперь о Дебюсси. Вот эта тема у него в сюите так популярна стала на Руси, что лишь о ней мы думаем —

Павел (прерывая смех, резко и неожиданно зло): Передушил бы голыми руками, да руки коротки. Они как тени всюду следуют за нами и молятся на карлицу свою. Наташа: Ну вот зачем ты так? Ты что, когда пошёл туда работать — думал, розы тебя позвали нюхать? Хотел ловить злодеев и убийц? Давай, лови. Злодеи — это мы. Убийцы, Паш. И даже здесь, сейчас, со мной играя в этот чёртов теннис, — ты с нами, Паша. Ты — один из нас.

Андрей: Он не угомонится. Вот скажи — зачем он намекает на Марусю? Маруся нам теперь отец и бог, а эта тварь дрожащая глумится над идеалом. Наташа: Ну, почти. Андрей: Чего «почти»? В своём ли ты уме ли, дорогая? С горшка, с горшка я знал её! Святая человек. На даче вместе мы в бане парились, ныряли в полынью в крещенские морозы. Как смеешь ты? Лишь ей благодаря опять одной семьёй мы стали. А ты, а ты — одна из всей семьи позоришь святое ныне звание чекиста. Работаешь без сердца, без души. Без всякого, прости меня, горенья. Ты посмотри, как я сюда приехал — только две пары плавок и две рубашки белых! И штаны, конечно, тоже белые. За Родину я душу заложил, фактически, как Фауст. Наташа (спокойно): Да-да, согласна я, горенья нет. Но слушай — убивать радиактивной хренью — здесь, в центре Лондона? При всём честнóм народе, за границей? Подумай, подыши, остановись, пока ещё не поздно. Оглянись — мы в Англии! Представь, вот эта вся херня начнётся здесь — и следствие, и суд, — в Вестминстере, а не на Красной Пресне. Давай спокойно я его зарежу в постели, и придумаем рассказ о бедненькой студентке из России, которую он тупо совратил и бросил. Или ледорубом, как Юрий предложил. Полоний сам не хочет. Ты его послушай, он-то — весь — горенье. Полоний (весь светится): …Люблю людей. Не знаю, почему. Они такие все разные. Но я люблю людей.

Они близки мне чем-то. Я могу и днём и ночью ими любоваться… Андрей (прерывает, грубо): Давай короче. Звучит вторая ария Полония (рэп, бэквокал, хор и танцы в том же стиле, что и при исполнении первой арии): Володя и Ахмед-джан спасают галактику для этого используют новую тактику как только на звёздах увидят движение стреляют по звёздам на опережение — На каждой звезде — враг, понимаете? В каждой звезде — враг, понимаете? Володя и Ахмед-джан против всяких провокаций — большинство провокаций — во время демонстраций. Поэтому ради защиты населения стреляют в население на опережение — В каждом из вас — враг, понимаете? В каждом из вас — враг, понимаете? Здесь только Владик хороший. И он всегда был хороший. В Афганистане был хороший. И в Сухуми был хороший. И в Грозном был хороший. Владик везде был хороший. В каждом из вас — враг, понимаете? Все слова давно обесценились, серебро и золото обесценились — но Владик хороший. Вах, как стрелял Владик-джан, как убивал Владик-джан!

(хор, жизнерадостно): Вот какой есть герой Владик-джан так зарежет что будешь в гробу как спелая дынька как персик как баклажан Призови его дорогой пусть лучше он безо всякого облучения устроит твоим новым друзьям приключения Андрей (прерывая танец, уже спокойно, медленно и с достоинством): Короче, ты не хочешь. Полоний (легко переходя на обычную речь): Короче, Андрей, всё это как-то стрёмно. Ведь могут вычислить не только нас с тобой, но и Марусю. Наташа правду говорит — давай его зарежем и тупо смоемся. Андрей: Вы оба мелко мыслите. Вы думали — убьём и свалим, как всегда, по-тихому. Но здесь другое дело. Не видите вы общую картину. Задумайтесь, что будет, если мы всё явно сделаем? Как ты, Наташ, сказала только что — «при всём честном народе и в Вестминстере»? Публично, как рубили наши деды на Лобном Месте яйца англичан и ляхов? Поймите вы, ведь это лишь начало великих дел! Нам нужно уважать себя заставить. То есть — их нужно уважать заставить нас. Волнуюсь я, но вы и так всё поняли. Полоний, друг, ведь ты же не какой-то «Полониус», ты наш, родной, братишка-сибиряк двести десятый — ты должен разбираться в геополитике. Всё переменится, всё это дело будет — красивый знак грядущих перемен, как залп Авроры. А далее Маруся размагнитит центр тяжести вселенной, сдвинет ось земную на два-три градуса всего — и всё, мы в дамках! Мы будем высоки, русоволосы. Крым будет наш — запомни этот твит. Их спутники, радары и ракеты бессмысленными станут, упадут все вертолёты НАТО — и вся нечисть, предатели, поставившие русских на колени, — в аду сгорят! Наташа (задумчиво): Красиво получается (смотрит на Полония). Оно, конечно, непонятно, но заманчиво и, главное, по-русски. Полоний: Согласен я пожертвовать собой ради такого дела великого.

Борис: Ты сам на всё это нарвался, Паш. Чего хотел ты? чтоб они признались? Ну вот, при всём честном народе убив тебя — они сказали — мы. Полоний — наш. Но мы — не виноваты! Вы докажите. Да, так они и скажут — «где ваши доказательства?» Допустим, да, его убили мы, и да, допустим, мы тогда дома взрывали. Запомните — мы можем сколько хочем понавзрывать — вам, суки, не понять, зачем взрывали и зачем убили, — ведь мы — Россия, так вас и растак. Прости меня. Тебе, конечно, больно всё это слышать. Павел: Нет, мне не больно. Почки — не болят, так говорили мне в армии. Почки — они как лёгкие, а лёгкие — сто пудов не болят. Сердце и голова не болят вообще никогда — там нет никаких оснований, чтобы болеть, там нет окончаний нервных, а только они болят. «Маруся — издохни!» — повторяю я, засыпая, и только тогда всё начинает болеть — почки и лёгкие, сердце и голова, — когда вспоминаю наглые лососиные хари, рожи, распухшие, словно жопы гусей, в прокуратуре, в любом суде, в министерстве внутренних дел, в верхней и нижней палате парламента, во всех кабинетах и просто на самых любимых улицах, — только тогда мне действительно больно. Простимся. Да-да, уже прощаемся. И ты иди, Полоний. Полоний: Сегодня ночью видел я во сне красавицу. Такую, брат, что сроду не видывал. И вот, её рука откуда-то, буквально с потолка — достала маленького серого зверька — какое-то убожество — в берете и с чёлкою. Передала мне в руки эту тварь и молвила — «Полоний, Вы наверное за этим ко мне приехали!» О, Господи! когда вокруг тупые дебилы и дебилки — как не взорвать всех на хрен? Как не сжечь всю эту сволочь? Как их всех сберечь?