Когда говорят о самом молодом поколении современной австрийской литературы, нередко употребляют выражение «взрыв талантливости». И в этом нет преувеличения. Барбара Фришмут, Герхарт Рот, Франц Иннерхофер, Хельмут Ценкер, Алоиз Брандштеттер, Гернот Вольфгрубер, Михаэль Шаранг, Петер Туррини, Герт Йонке, Вильгельм Певни, Марианна Фриц, Райнхард П. Грубер, Петер Розай — все это имена молодых, тех, что вошли в литературу уже в 70-е годы, вошли яркими, запомнившимися произведениями и сразу привлекли к себе пристальное внимание критики. Некоторые из этих имен уже известны нашему читателю. А теперь ему предстоит раскрыть еще и небольшую книжку Петера Розая.
Петер Розай родился в 1946 году в Вене. Живет он сейчас в Зальцбурге, небольшом городе на западе Австрии. По образованию — юрист, в настоящее время — профессиональный писатель. Вот, пожалуй, и все скудные биографические сведения об авторе, приводимые, как правило, на суперобложках его книг. Зато куда более информативны сами книги молодого писателя. Петер Розай — автор двух сборников рассказов («Участки местности», 1972 и «Дороги», 1974), нескольких романов, которым по нашим привычным меркам больше подошло бы определение повести (с одной из них читатель познакомится в этой книге), отдельных произведений явно поискового, экспериментаторского характера и двух небольших сборников стихов.
Почти все эти книги (за немногими исключениями) написаны о родной писателю Австрии, о небольших городках и деревушках, затерянных в глуши Бургенланда, издавна экономически отсталого и наиболее бедного района страны. Возможно, именно это обстоятельство и обусловило прежде всего широкий интерес к творчеству Розая со стороны критиков самых разных направлений и ориентации. Молодой писатель имеет сейчас довольно обширную прессу, о нем с симпатией пишут самые разные газеты.
Так в чем же, собственно, заключается «феномен Розая»? Сказать, что молодой писатель талантлив, было бы, пожалуй, недостаточно. Розай и в самом деле писатель одаренный, но одаренность эта пока в большей степени спроецирована в будущее, чем в настоящее, во многом она еще в потенции, в ней одновременно несколько возможностей будущего творческого развития, и сегодня можно лишь предугадывать, каким именно конкретным путем оно пойдет дальше. Оценивать Розая как художника, как мастера пока преждевременно. Он ищет, пробует, нащупывает, ошибается, вновь экспериментирует, пытается найти подступы к своему, собственному слову в литературе, еще экспериментирует и ошибается — словом, живет горячей творческой жизнью, столь естественной для молодого писателя, только отвоевывающего себе место в литературном пространстве. И все-таки в почерке Петера Розая есть уже нечто такое, что присуще ему везде и всегда, что стало уже доминантой его творчества и одновременно залогом небезынтересного развития в будущем.
Петер Розай — самобытен, он действительно очень австрийский писатель. Его рассказы поражают знанием мельчайших подробностей крестьянского быта и отличаются почти репортажной, протокольной точностью в обрисовке повествовательного «здесь и сегодня», ландшафты их всегда подчеркнуто характерные, сугубо «местные». Взять хотя бы рассказ «На пути в Оучену», открывавший в свое время первый сборник писателя. Описание забытых богом и людьми деревушек, затерянных в верховье отрезанной от остального мира долины, дается предельно точно и подробно, можно даже сказать, социографически. Очерковый характер письма придает прозе Розая особую достоверность. Мы знакомимся с бедным краем, где жизнь нелегка, где люди вынуждены вести трудную борьбу за каждый кусок хлеба и где все же большинство населения живет в более чем скромных условиях. Чистенькая и опрятная Австрия с глянцевых туристических проспектов поворачивается здесь к читателю отнюдь не рекламной своей стороной, демонстрируя не столько ласкающие взгляд альпийские ландшафты, сколько суровую повседневность, далеко не всегда расположенную к простому человеку.
Петер Розай пишет о том, что хорошо знает. Когда-то и его семья жила в такой же деревеньке (рассказ «Альбена, наша деревня», 1979), затерявшейся на языковых и этнографических перекрестках Центральной Европы. Здесь — истоки всего творчества писателя, даже той известной «жесткости» его художественного почерка, его взгляда на мир, которые неизбежно вытекают из жестких условий жизни в самом этом мире. Впрочем, «жесткость» письма Розая объясняется не только объективными, но и некоторыми субъективными моментами. В какой-то степени «жесткость» эта проистекает еще и от влияния неоавангардизма, ставшего довольно модным течением в австрийском искусстве на рубеже 60-70-х годов. В самой манере повествования у Розая довольно причудливым образом переплетаются стремление к точному реалистическому воспроизведению хорошо знакомой ему обыденной жизни и явно заимствованное из модернистской поэтики стремление поиграть, поэкспериментировать — со словом, с образом, с персонажем. Так рождается характерный для раннего Розая дуализм: реалистичность ландшафта внешнего (быта и природы, условий человеческого труда) и абстрактность, надуманность, оторванность от конкретной ситуации ландшафта внутреннего (психологии героев, их поступков, оказывающихся порой абсурдно-немотивированными и даже жестокими). В сходном ключе написан и первый роман писателя «Незаконченный процесс» (1973) — насыщенное фантастикой, гротескно-кафкианским элементом повествование о некоем министерстве, где разрабатывается универсальный «закон будущего», в жесткую схему которого должны уложиться любые проявления человеческого «я», все его взаимоотношения с окружающим миром. Роман содержит целый ряд заслуживающих упоминания выходов в область социальной критики, но тем не менее в силу своей умозрительности и абстрагированности он не стал заметным явлением в творчестве Розая, не вызвал и серьезных восторгов у критики.
Исходный дуализм творчества Розая, его особая внутренняя противоречивость, складывающаяся из переплетения не только разных тенденций, но разных способов художественного освоения действительности, ощущались в его произведениях еще довольно долго. В конечном итоге должно было перевесить что-то одно, тем не менее обе тенденции не так-то легко уступали друг другу. Писатель словно бы постоянно балансировал на грани допустимого, на грани возможного, и единственное, что удерживало его от того, чтобы не соскользнуть окончательно в унылое и далекое от здравого смысла «экзистенциальное» бытие «без-времени», «без-места», — это глубокое знание конкретных примет жизни родного Бургенланда, придающее — временами даже помимо воли автора — строгую реалистическую достоверность описываемому.
Отмечен этой достоверностью и небольшой рассказ «Уход» из второго сборника рассказов Розая — «Дороги». Внешне здесь ничего не происходит, разве только герой вдруг дает волю издавна таимой в душе жажде вырваться из замкнутого и беспросветного мирка маленького городишка, вырваться любой ценой из захолустья, где так похожи одна на другую все деревеньки, а люди, чьи труды и дни проходят в неравном единоборстве с жизнью да в ожидании жалкого заработка, давно уже утратили ту исконную патриархальную доброжелательность, о которой так любят твердить приверженцы старины. Теперь они озлоблены, жестоки, замкнуты и недоверчивы. Вот от этого-то внутреннего микроклимата и бежит сломя голову герой рассказа «Уход», бежит, возможно, в большой город, издали представляющийся средоточием ценностей неизмеримо более высокого порядка.
Рассказ «Город» из того же сборника как бы знаменует собой переход героев Розая в новое измерение — «городское». И если в предыдущих рассказах писателя здоровое социальное начало проявлялось прежде всего в чуть умозрительной критике отжившего патриархального уклада, весьма далекого от обманчивой идилличности, то в «Городе» социальная тема обретает уже более конкретные, «вещественные» параметры. Появляется герой, который потом не раз еще встретится в произведениях Розая. Это — бродяга, аутсайдер, житель городского дна, безработный, перебивающийся случайными заработками, давно утративший надежду найти хоть какое-то место и мечтающий уже только о том, как бы ему наесться однажды досыта. Городской пейзаж в рассказах Розая не менее безрадостен, чем пейзаж деревенский: та же нищета, та же беспросветность, та же человеческая бесприютность, то же горькое одиночество.
Три рассказа, представленные в нашем сборнике, образуют своего рода «мини-трилогию», повествующую о не очень-то простой жизни простых людей в самом центре Европы, в маленькой стране, где так причудливо перемешались некогда разные жизненные уклады, разные привычки, разные национальные обычаи. А сегодня сменяющие друг друга живописные горы и долины дополняет еще и стремительная череда пейзажей индустриальных и безмятежно-сельских.
Особенно наглядно проступает это чередование в завершающей наш сборник повести «Отсюда — туда», написанной в той же присущей Розаю слегка эссеистичной манере. Эссеистичность следует понимать здесь в хорошем смысле, ибо она отнюдь не выводит повествование за пределы собственно художественной прозы, она лишь придает ему некоторые новые, порой неожиданные качества. Весь внешний мир повести нестроен, обрывочен, причудлив, он словно пропущен через сознание ее героя, точнее было бы сказать, «антигероя». Бродяга, нигде не чувствующий себя дома, безработный, промышляющий темными делами, связанными с торговлей то ли марихуаной, то ли наркотиками, сломленный, неприкаянный, отчаявшийся и замкнувшийся в себе человек, сам первая жертва своих темных махинаций, — он живет в расколотом, дисгармоничном, фрагментарном мире, постоянно страдая от недостаточности собственного бытия. «Хочется жить, но не удается» — вот один из главных лейтмотивов повести. Пожалуй, именно здесь Розай впервые делает шаг к более реалистическому освоению и внутреннего ландшафта тоже, углубляясь в него подчас даже слишком решительно, вот почему местами вообще-то свойственный писателю изящный психологизм подменяется скучноватым «психоанализированием», что, понятно, не идет на пользу книге. Впрочем, причиной тому отчасти и сама молодежная тематика. Петер Розай стремится воспроизвести не просто современное западное сознание вообще, он стремится воспроизвести именно сознание молодежное, беспокойное, тревожное, задающее себе глобальные вопросы и не находящее на них ответа, неприкаянное, в чем-то уже преступившее грань усредненной нормы, временами подчеркнуто фантасмагоричное, теряющее связь с реальностью, а временами, наоборот, отчаянно за нее цепляющееся. Тяжелый мотоцикл, на котором герой Розая мчится по дорогам Западной Европы, доставляя заказчику очередную порцию «товара» — это не только один из символов молодежной субкультуры, для Розая это еще и символ заключенного в технические рамки человеческого бытия вообще, без цели и без смысла мечущегося во времени и пространстве. Противостоять этому движению трудно, герой Розая давно ощущает себя всецело вовлеченным в него, конченым, безнадежным человеком, уже на грани жизни и смерти, человеком «не в порядке». Он кажется себе подвижной мишенью, по которой ожесточенно бьет жизнь.
И все-таки для этого молодого человека не все кончено. Живой, пытливый взгляд на мир, сердце, тотчас отзывающееся на любое проявление человеческого участия и доброты, страстное желание жить, жить по-настоящему, не подменяя жизни полупризрачным существованием на грани сновидения и психоделической грезы — все это заставляет героя в один прекрасный день распроститься со своим другом и работодателем Перкинсом, собрать все деньги, добытые с помощью прибыльного, но весьма ненадежного и сомнительного гешефта, и устремиться наугад в неизвестном направлении, «отсюда — туда», чтобы где-то там, в неизвестности, попробовать начать новую жизнь, попробовать спастись от того медленного личностного умирания, которое подступает с ужасающей неотвратимостью. Мы не знаем, удастся ли герою Розая преодолеть безысходность отчаяния, удастся ли ему обрести свое подлинное место в жизни, найти путь к другим людям. Попытка сделана, и это уже важно. А сколько их, таких же одиноких, неприкаянных, сломленных, колесит на тяжелых «судзуки» по автострадам Западной Европы и Америки, без перспективы, без цели в жизни, без надежды хоть когда-нибудь получить постоянную, достойную работу. Пасынки «общества потребления», оказывающиеся за бортом сразу, еще не успев по-настоящему вступить в жизнь.
Повесть «Отсюда — туда» остается на сегодняшний день одним из наиболее запоминающихся произведений Петера Розая. Страницы, наполненные особым настроением — тревогой, слабой надеждой и главенствующей надо всем тоской, — это сильная, добротная проза, демонстрирующая широкие возможности Розая-стилиста. Возможно, дополнительный художественный изыск придает этой повести и то обстоятельство, что в творчестве Розая она является как бы пограничной: ей предшествовала лихо закрученная психодель «Кем был Эдгар Аллан?» (1977), сплошь состоящая из почти не связанных с реальностью фантасмагорических видений, исследующих пограничные ситуации между «я» и «не-я»; за ней последовала повесть «Шальное счастье» (1980) с тем же почти героем, что и в повести «Отсюда — туда», однако и с некоторым весьма существенным отличием. Герой повести «Шальное счастье» поставлен писателем в гораздо более четко очерченные социальные рамки. Его неприкаянность, бездомность и неустроенность отнюдь не назовешь социально-индифферентными, они вполне конкретны, ибо герой Розая — и это подчеркивается в первых же строках текста — насильственно выброшен на улицу. Пополнив ряды безработных, он лишился не только работы, он лишился надежды, а вместе с нею и некой моральной личностной первоосновы. Вот почему в конце концов он покорно соглашается на весьма неприглядный промысел этакого «секс-боя», жертвы чужих извращенных наклонностей. Не по доброй воле занимается он этим грязным ремеслом, и не случайно неожиданное знакомство с такой же отчаявшейся, такой же бесприютной, как он, девушкой перерастает в серьезную человеческую привязанность, помогающую двоим хоть как-то противостоять равнодушию окружающего их холодного мира.
Судя по этой совсем недавней книге, Петер Розай все больше и больше преодолевает ту внутреннюю противоречивость собственного творчества, о которой говорилось выше: первозданно-личностное и социальное связываются у него все более органично, и именно от социального начинают серьезно зависеть мотивировки человеческих поступков. Прогнозы на будущее строить трудно, и все же хотелось бы, чтобы именно эта тенденция получила окончательное преобладание.
Представление о Петере Розае как писателе будет неполным, если не упомянуть два последних сборника его стихов. Это «Теория дождливых дней» и «Улыбка мальчика», опубликованные в 1979 году. Вряд ли есть основания предполагать, что поэзия займет отныне главное место в творчестве писателя, скорее это еще одна, вполне естественная попытка попробовать силы в новом жанре, проверить возможности собственного таланта. И действительно, поэтические миниатюры, собранные в названных сборниках, открыли нам еще одного Розая, Розая более простого, внимательного к строго конкретным, обыденным ценностям жизни, внимательного к каждому жесту, к каждому человеческому действию.
В стихах Розай как-то ближе к своим героям, чувствуется, что они, несмотря на все свое человеческое несовершенство, по-своему дороги ему и он смотрит на них не равнодушным взглядом:
Не все однозначно, не все равноценно в творчестве Петера Розая. Художник он молодой, ищущий и, как принято говорить, противоречивый. «Я в самом деле полагаю, — писал он в предисловии к сборнику своих ранних рассказов, — что работа художника состоит не в изобретении нового, но в развитии некой картины мира, некоего звука, который попадает в точку. То, чего я ожидаю от художника, можно сформулировать и так: он должен открыть нам глаза на мир». Открыть глаза на мир — достойное кредо для художника, и если временами проза Розая кажется горькой, жестокой, даже злой, то это отнюдь не органичное качество творческого метода писателя, не дефект его собственного эмоционального видения, а всего лишь чуть сгущенные краски реального мира, который его окружает и который, конечно же, не должен быть таким. А что у самого Петера Розая палитра красок может быть и другой, об этом убедительно говорят его стихи: