После заметки в газете на прием к Ильину стали записываться. Федореев советовал — не берите мелочей, садитесь в большой процесс; но Ильин брал все подряд. Казалось, что сам организм требует полной загрузки, а когда выпадал свободный час, Ильин чувствовал себя развинченным, раздражался по пустякам и жаловался на жару.

Все было раскалено — сукно на судейском столе, деревянный барьерчик, отделяющий скамью подсудимых от публики, и кожаные кобуры конвойных. В зале не продохнуть. Но Ильин никогда не выступал без пиджака и всегда в рубашке с галстуком.

— Это что же, в упрек нам? — спросил председательствующий Александр Платонович Молев, тучный мужчина, больше всех страдавший от жары.

Ильин пожал плечами:

— Так удобнее…

И в самом деле эта внешняя подтянутость, запонки, подтяжки и другие мелочи настраивали его на работу.

Дело, в котором Молев председательствовал, а Ильин защищал, было из ряда вон выходящим. Молодой инженер-экономист — ему только недавно исполнилось двадцать четыре года, а выглядел он еще моложе — обвинялся в убийстве тещи с целью завладеть ее имуществом.

Не только родственные связи и не только хладнокровная жестокость делали этот процесс необычным. Геннадий Самохин производил впечатление человека интеллигентного и воспитанного, на вопросы суда отвечал тихо и даже несколько рассеянно, как будто речь шла не о зверском убийстве, а о чем-то совершенно обычном, о чем и говорить лень.

Много передумал Ильин, особенно в те дни, когда он вместе с Самохиным знакомился с обвинительным заключением, и потом, в переполненном зале суда. Скученность была необычайной, и Молев уже не раз обращался к публике с просьбой не устраивать давку.

Но самое трудное испытание было впереди, а у Ильина до сих пор не сложилась защитительная речь. Сколько угодно фактического материала, но нет главного — достоверных психологических мотивировок, без которых любая речь становится мелкой и ничтожной.

Сегодняшнее заседание началось с просьбы Ильина о повторной судебно-медицинской экспертизе. Суд согласился, и сразу же недовольно загудел зал: «По такой жаре тащились! Чего уж там докторам делать!» Молев был вынужден сказать, что, если еще раз возникнет шум, он прикажет удалить нарушителей из зала.

— Еще бы лучше при закрытых дверях, но с открытыми окнами! — смеясь сказал Аржанов и взял Ильина под руку. — Держитесь, осталось недолго!

В коридоре Ильин почти столкнулся с Тамарой Львовной. Уже не первый раз он встречал ее в суде, а на процессе Самохина — каждый день.

— Ну что, ну как? — спросила Тамара Львовна. — Есть надежда?

Ильину вопрос не понравился, не понравился и нездоровый вид Тамары Львовны, и лихорадочный румянец. «Зачем эта ученая дама, явно в ущерб своей научной работе, просиживает здесь часы?»

— Надежда? Надежда на что?

— Но ведь он ненормален, это сразу видно…

— Суд не может не считаться с заключением авторитетной экспертизы, — сухо сказал Ильин.

— Мне бы так хотелось встретиться, почему вы никогда к нам не заглядываете?

— Но где взять время? Судебное разбирательство заканчивается, скоро объявят прения сторон. Вы ведь теперь, кажется, в этом понимаете?

— Да, понимаю. Извините…

«Как она изменилась», — подумал Ильин. Он вспомнил их разговор на даче: «Чего-чего, а теорий всегда хватает. А вот как идет жизнь…»

Но думать о Тамаре Львовне было некогда.

Прежде всего на почтамт. Лара теперь писала часто, гораздо чаще, чем весной. Она писала, что мечтает о встрече, и жаловалась, что не спит ночами, думает о нем. Если бы эти строчки встретились в чьих-то других письмах или в книгах, Ильин нашел бы их банальными. Но он знал, что Лара пишет правду.

«И хотя я иногда теряю надежду увидеть Вас, я все-таки счастлива», —

писала Лара. И он знал, что и это правда.

Не раз Ильин думал, что, быть может, лучше всего прекратить переписку. Все равно у них с Ларой нет будущего. Но он так привык к этим странным, быстрым и ласковым строчкам, что уже не мог жить без них. Так втягивается пьяница в свое горькое питье, и Ильин боялся дня, когда все будет кончено.

Сезон «до востребования» был в разгаре. Ильин в адской духоте выстоял большую очередь и, получив письмо, вышел на улицу, тоже переполненную приезжими. Он решил идти по направлению к Большому. Древний пароль «В садике у фонтана» был сейчас как нельзя кстати. Но и в садике была толкучка, все скамейки забиты, туристы, толкая друг друга, пытались попасть под брызги, отовсюду слышался пулеметный треск «зенитов» и «кодаков».

Может быть, снова попытать счастья в холле гостиницы, на этот раз в «Москве»? Но в гостиницу Ильин не попал. Издали он заметил милиционеров в белых перчатках, сдерживающих большую толпу, а у входа в гостиницу горели киноюпитеры. Толпа вынесла Ильина на мостовую.

— Что здесь происходит?

— Вы что, ненормальный, вам что, каждый день живую Лоллобриджиду показывают?

«А, фестиваль! До чего же я отстал…»

С трудом он пробился на другую сторону улицы, купил газету. На Филиппинах обнаружено первобытное племя. Вступил в строй новый металлургический гигант, конкурс на лучшее здание библиотеки, открыта новая комета, Фишер запрашивает… И хотя Ильин понимал, что новый металлургический гигант — это хорошо, а требовать миллионы за игру в шахматы — плохо, но все эти события шли как бы поверх главного, а главное было в том, что скажет медицинская экспертиза о Геннадии Самохине. Все от этого зависит. «Нет, ничего от этого не зависит, — внезапно подумал Ильин. — Самохин здоров, и на болезнь мне не придется ссылаться. Так-то, дорогая Тамара Львовна… Но если он здоров, то на чем же будет стоять моя речь?» — в тысячный раз спрашивал себя Ильин, и казалось, что все киноюпитеры обращены сейчас только на него, говорящего свою защитительную речь. Александр Платонович, изнывающий от жары, заседатели — пожилой рабочий с автомобильного завода и известная пловчиха, — а на первой скамейке сидит жена Самохина, тоже молоденькая и хорошенькая и всех раздражающая своим кукольным личиком и туфлями на сверхвысокой «платформе».

Ильин был в двух шагах от бывшей своей конторы. Зайти? Говорят, родные стены помогают. И потом Касьян Касьянович! Что бы там ни говорили, а человек с огромным житейским опытом…

Здание конторы стояло во дворе большого двенадцатиэтажного дома. Этот дом — стекло и бетон — выстроили сравнительно недавно, а здание конторы осталось таким же купеческим, каким было сто лет назад. Но одно новшество все-таки и здесь появилось: новый роскошный, выложенный мраморными плитами вестибюль со стеклянной дверью-вертушкой и гардеробом в в подвале, тоже отделанном мрамором; оттуда летом приятно веяло холодом.

Первым заметил Ильина Мстиславцев и сразу же ухватил его за рукав:

— А, попалась, которая кусалась! Это как: проездом в нашем городе?

— Да вот, был рядом, решил зайти…

Мстиславцев потащил Ильина вверх по лестнице, весело показывая его сослуживцам:

— Иду, вижу: кто-то лежит, вроде бы знакомый человек…

— Да ну тебя! — отбивался Ильин.

Но даже главный бухгалтер Фирсов, человек уважаемый и независимый и повсюду подчеркивающий свою независимость, даже он вышел из своего «блиндажа» — так с незапамятных времен называли маленькую комнатку, в которой он работал, вышел только для того, чтобы взглянуть «на нашего милого Женю». Даже угрюмая старушка Шутикова, даже Елена Ивановна Кокорева — все они теперь толпились вокруг Ильина, а вскоре набежали и машинистки и еще бог знает кто. Мстиславцев сиял так, словно бы это была его антреприза.

И сразу девчонки стали кричать:

— Евгений Николаевич, расскажите, кого вы сейчас защищаете?

Ильину отвечать не хотелось, и он сделал вид, что полностью занят серьезным разговором с Фирсовым. Но и Фирсов не выдержал:

— И в самом деле, милый Женя, расскажите нам об этом процессе, — и щелкнул челюстями, как это делал всегда, когда подписывал ведомость.

— А верно, что этот бандит полмиллиона взял, а потом его больше года искали? — спросила старушка Шутикова.

— На Каляевской?..

— Бежал и отстреливался?

— Евгений Николаевич, а как же вам такого защищать?

— Товарищи, товарищи, не наседайте, — шутливо умолял Мстиславцев, — вопросы только в письменном виде.

Но уже бежала по коридору секретарша Касьяна Касьяновича, хроменькая Виктория Петровна, всех озабоченно спрашивая:

— Ильина не видели? Касьян Касьянович просит.

Все неохотно разошлись. Ильин слышал, как Фирсов сказал:

— Тещу? Такой и отца зарежет, рука не дрогнет! (Девчонки сразу на него напали: «Вот вы всегда так! Адвокат должен быть психологом!»)

Касьян Касьянович был не один. Рядом, но за другим столом, поставленным перпендикулярно, сидел тот самый, похожий на де Голля, Василий Васильевич, который на Люсиных похоронах говорил речь. У Ильина сразу в голове загудело: в последний путь, в последний путь, в последний путь, — вот ведь как бывает: говорил один человек, а запомнился целый хор.

— Черт, зануда, висельник, судейский крючок, — говорил Касьян Касьянович, обнимая Ильина. — Почему не заходишь, почему прячешься? А вы что, не знакомы? Как это — нет? Ну, это моя недоработка, моя, моя, Василий Васильевич старый наш друг. И как раз мы о тебе говорили, верно? — «Де Голль» утвердительно кивнул, и Касьян Касьянович спросил: — А почему о тебе?

Как ни плохо было на душе Ильина, а он улыбнулся, услышав знакомые обороты:

— В самом деле, почему обо мне?

— Вот так и спроси. Знаменитостью стал, а? Василий! О Самохине вся Москва шумит! Признаюсь, был и у меня грех: и я однажды на свою тещеньку помыслил, ну, думаю, если ты сама вовремя не отлетишь… Ладно, ладно, я рад за тебя. Идем дальше. Дело Калачика. Ведь эта изба Василия Васильевича… Помнишь? Рубль за консультацию…

— Помню, но, откровенно говоря, не хотел бы об этом сегодня.. Да и следствие еще не закончено…

— Вот именно что не закончено. Этот жулик много врет!

— Не понял вас…

— Василий? — снова обратился Касьян Касьянович к «де Голлю», но тот пожал плечами так, словно бы и имел что сказать, но не считал нужным разговаривать по этому поводу.

— Много врет Калачик, — продолжал Касьян Касьянович. — Затягивает людей неповинных. Это что за тактика такая? Болтает и затягивает. Сторицына уже десять раз таскали и на очные, и так.

— Зря вы волнуетесь, — начал Ильин. — Следствие идет своим чередом и…

— Скажи пожалуйста, «зря волнуетесь», — перебил его Касьян Касьянович. — Тебя бы посадили, я бы не волновался, да я бы весь свет обегал… Или как, из-за одного жулика всех пересажать? Ты что, уходишь? — спросил он «де Голля», который молча встал и молча протянул руку, сначала Касьяну Касьяновичу, потом Ильину.

— Закурим? — спросил Касьян Касьянович, когда они остались вдвоем.

— Нет, спасибо, — сказал Ильин. Ему уже не хотелось говорить о том, ради чего он шел сюда.