Домой Ильин вернулся в двенадцатом часу. Шел густой черный дождь. После такого сухого лета ждали ливней и гроз, а осень пришла тихо и буднично.
Ильин чувствовал себя усталым. Потерянный для работы день, знаменитый институт, куда он так стремился и который так и не посмотрел, тихий вечерний пароходик и нелепый поход на почту, на мгновение показалась отставная «колдунья», сделала носик, усмехнулась и исчезла. День выпал из жизни, как выпадает кирпичик на стройке дома. Но там это не беда: разбился — клади новый. А в жизни ничто ничем не заменишь.
Он вышел из лифта и в ту же минуту, еще на лестнице, услышал громкие голоса. Быстро открыл дверь. В маленькой передней стояла Иринка с телефоном в руках. В глубине коридора маячил Андрей в трусах и майке.
— Наконец-то! Я просто не знала, что делать. Ночь, эти люди, я позвонила Саше…
— Какие люди?
— Жена твоего Калачика. Несчастная женщина! Мне было ее жаль, но этот тип: «Земля плоская!..» Невыносимо!
— Зачем же ты их пустила? Иринка, Иринка!.. — только и сказал Ильин и толкнул дверь в кабинет.
Любовь Яковлевна и еще какая-то личность в кепочке и болонье.
— Евгений Николаевич! Это он, я его привела!
— Ясно, — сказал Ильин. Ничего ему еще не было ясно, но появилось такое чувство, как будто стал развязываться важный узелок.
— Понимаю, что одно беспокойство. И супруга ваша…
— Жена моя не в курсе моих дел, — сказал Ильин. — А вы, Любовь Яковлевна, должны знать, что о делах разговаривают не дома, а на работе. Это правило без исключений. Так что прошу меня извинить. И вас тоже… не знаю имени-отчества.
— Какое еще имя-отчество, — перебила Любовь Яковлевна. — Паша, и все.
— Павел Терентьев, но в большом свете меня зовут Поль, — сказала личность, прижав кепочку к груди. («Совсем еще не старый, — подумал Ильин, — но уже совсем сморщенный».)
— И всегда вот так, — сказала Любовь Яковлевна, — не может чтобы не поломаться. Поначалу все по-хорошему было. Ваша супруга нам тапочки дала, чтобы не наследили, сейчас, говорит, придет, где-то задержался. А этот как вскочит: «Поль к вашим услугам, мадам!» Стыдно! Но раз уж я взялась за это дело… А потом ваш сынок появился, а этот сразу к нему: как, спрашивает, земля круглая или нет? Сынок ваш отвечает, что вроде круглая, не совсем чтобы шар, но все-таки. А этот как закричит: блин! Тут, конечно, ваша супруга прибежали, дочка. Я говорю, давай на лестнице подождем, а он в амбицию: я, говорит, ради ваших дел с лекции ушел.
— Так точно, — весело подтвердила личность. — Устройство вселенной — бога нет, и всего за полтинник, остальное в письменном виде. Пишу записку: «А ежели земля плоская, тогда как?» Знак вопроса, подпись, число.
— И на этом сегодня закончим, — решительно сказал Ильин. — И как это вы узнали мой адрес? Нет, только в консультацию, в любое время.
— Не хочет он в консультацию, Евгений Николаевич, я ему говорила! Уперся!
— А на что я вам там нужен? — спросил Поль. — Для присяги или для исповеди?
— Ни то ни другое. Вы же в курсе, что я адвокат Аркадия Ивановича Калачика, и меня, естественно, интересует все, что имеет отношение к этому делу. И прямо, и косвенно. В консультацию ко мне приходили однополчане Аркадия Ивановича…
— Однополчане! Смешно, право… Ну что, ну взял я однажды сотню, так ведь из суммы, в десять раз превосходящей. Постыдились бы пересчитывать. И учтите, взял заимообразно. Закон тяготения, слыхали о таком?
Но тут снова вмешалась Любовь Яковлевна:
— Он и с Аркадием Ивановичем так, насчет тяготения! Только ради нашей Нины и прощали.
— Попрошу не касаться! — неожиданно крикнула личность. — Если хотите знать, только ради Нинель я здесь…
— Нет уж, нет! — вскинулась Любовь Яковлевна. — Не для того я за тобой по этажам бегала. Рассказывай, как дело было! Уезжал Аркадий Иванович в командировку, а товарищ Сторицын требовал, чтобы деньги вовремя!
— Хватит! — сказал Ильин. — Не заставляйте меня прибегать к крайним мерам!
Поль как-то сонно взглянул на него:
— Крайние меры? Пжалста. А пока небольшой этюдик: ранняя весна, солнце, кое-где на улицах лежит снег, а на Пушкинской площади уже появились парочки. В этот погожий весенний день меня пригласил дядюшка и, ласково глядя поверх очков, повел такой разговор: «Сын мой, — то есть, разумеется, не сын, а племянник, — вот тебе красненькая, съезди к моему приятелю Калачику А. И. и привези от него экспортную коробочку конфет…»
— И второй раз носил, — крикнула Любовь Яковлевна, — зимой дело было!
«Как быть? — спрашивал себя Ильин. — Может, и в самом деле вызвать милицию? Но как это будет выглядеть! Адвокат с помощью милиции выставляет жену своего подзащитного!..»
— Эх вы, — сказал Поль, с презрением глядя на Любовь Яковлевну. — Да разве так рассказывают? — Он быстро провел кепочкой по губам. — Находясь во временно затруднительном положении… Что это вы меня за рукав трогаете? — спросил он Ильина. — Я ведь и закричать могу… Словом, подымаюсь к дядюшке, потряхиваю коробочку — лакированная тройка, стиль рюсс, рука несмело подымает крышку… Стружка, самая обыкновенная стружка, а под стружкой… думаете, бонбоны? Ну, заимствовал я у дяди сто, прописью сто рублей, а мне Аркадий Иванович по приезде замечание сделал, упрекнул в нечестности. Сам-то он, Аркадий Иванович, жулик, а? Я и тогда уже догадывался.
— Аркадий Иванович… жулик? — ахнула Любовь Яковлевна. — Ты что ж, и на суде будешь так безобразничать?
— Любовь Яковлевна! — сказал Ильин. — Если это сию же минуту не прекратится…
— На суде? — переспросил Поль. — А я при чем? У меня позиция железобетонная: Нинель. — Поль приветливо помахал кепочкой. — «Что вам известно о деле?» — «А ничегошеньки». — «Вы довольно часто бывали в доме Аркадия Ивановича Калачика?» — «Обедал!» — «Выполняли какие-нибудь личные просьбы?» — «А как же: дочку в кино водил…»
— Вон! — сказал Ильин, чувствуя, что больше не выдерживает. — Уходите немедленно! Вон!
— То есть как это «вон»? — Кепочка угрожающе приподнялась. — Я ведь к вам по высочайшему приглашению, так вы меня, мамаша, сориентировали?
— Вон! — сквозь зубы сказал Ильин.
— Караул! — крикнула кепочка. — Адвокаты! Наемники! Жуликов защищаете! Мой дядя самых честных правил!
С трудом Любовь Яковлевна накинула на него болонью, но и с лестницы Ильин слышал:
— Наемники! Захребетники!
Наконец стало тихо. Первый час ночи. Конечно, Иринка не спит и ждет, чтобы он все ей объяснил. Но как же это она одна управлялась весь вечер! Значит, пока он путешествовал по Москве-реке, кепочка кричала здесь петухом… Да, худо, очень худо, думал Ильин. И хуже всего то, что во всем виноват он сам. Ведь это ему надо было удостовериться, что Сторицын… «Коробочка в экспортном исполнении»… Не хватает только майора Пронина! Но, кажется, кепочка сделана из сверхпрочного материала, его так просто не расколешь…
Так он стоял перед дверью к Иринке. В щелочку была видна узкая розовая полоска. Иринка любила засыпать при свете, а он любил эту узкую полоску. Ильин открыл дверь и сразу почувствовал ее руки. Значит, Иринка ждала, и, пока он стоял за дверью, она стояла по другую сторону и ждала.
— Иринка!
— Не сердись на меня, — говорила Иринка. — Все это очень глупо: натертый пол, тапочки, этот тип ужасно обидчивый. Я просто не знала, как себя вести… У тебя усталый вид, хочешь крепкого чаю?
— Да, хорошо бы. Крепкий чай — это прекрасно. — Он был тронут Иринкой: ведь именно ей пришлось сдерживать натиск сверхпрочной кепочки. Он смотрел, как Иринка зажигает газ, ставит чайник, и видел, что у нее дрожат руки. И ему хотелось утешить ее.
— Мне кажется, ты что-то скрываешь от меня, — сказала Иринка. — Кто эти люди?
— Любовь Яковлевна — жена моего подзащитного, можешь поверить, что для меня все это тоже неожиданно. А этого типа я сам первый раз вижу. Похоже, что именно через него мой Калачик дважды передал деньги своему начальству…
— Похоже на то, что твой Калачик запутал тебя! Все говорят, что Лев Григорьевич Сторицын человек честный, а ты его обвиняешь.
— Я не обвиняю Сторицына, я защищаю Калачика!
— Это я понимаю. Уж это-то я понимаю. Для этого не надо кончать юридический… А если врет Калачик?
«Это не ее слова», — думал Ильин, глядя на керамическую тарелочку, висящую на стене, домик, мостик, беседка, ничего особенного, но он привык к этой тарелочке: совсем недавно у них был ремонт, но и после ремонта тарелочка осталась на своем месте.
— Тебя просили, советовали, почему ты никого не слушаешь?
— А кого слушаешь ты? Мстиславцева или, может быть, Аржанова?
— Боюсь я за тебя, Женя, боюсь…
— Ты так говоришь, словно нам что-то угрожает…
— Такое чувство, что все рушится… Ты не хочешь посоветоваться с Касьяном Касьяновичем? Он бы не возражал.
— Он здесь при чем?
— Может быть, и ни при чем, но он столько для нас сделал! Прости меня, Женя, наверное, я должна гордиться тобой, ты сильный человек, не трус, я как-то раньше об этом не задумывалась. Но теперь все стало иначе, и ты стал другим. А я прежняя, не сильная. Я ведь, Женя, твоих рук дело. Все всегда зависело от тебя, и, если бы ты хотел, чтобы я была сильной, я бы стала сильной. Но я тебе нравилась… слабой. А сейчас я должна уснуть, поздно.
Ильин знал, что все возражения бесполезны. У Иринки так организована нервная система, что едва начинают сдавать тормоза, как появляется неодолимая потребность спать. Ильин любил ее вот такую, сонную, что-то бормочущую про себя.
— Спокойной ночи, Иринка!
— Спокойной ночи!.. — Сон, кажется, уже подхватил ее. — Нет, ничего, я сама… Не надо, я сама…
«Она уже спит», — подумал Ильин, но в это время Иринка сказала:
— Я прошу тебя поговорить с Касьяном Касьяновичем. Он ждет.
Третий час утра, скоро должно светать, но за окном темно, дождь, осень, и кажется, что до утра еще очень далеко и многое еще может случиться в эту ночь.