Глава 1,

в которой я провожу утро в замке Куллинан

Меня зовут Уолтер Словотский.

По моим прикидкам, где-то через декаду я шагну в свой сорок третий год — и, может, наконец повзрослею. За последние лет двадцать я перебывал героем, купцом, агрономом, вором и политическим фанатиком в духе Джефферсона. Ах да — и убийцей. Оптом и в розницу. В общем, на все руки мастер.

Вдобавок я умудрился прижить двух дочерей (это те, о которых я знаю — я... гм... не прочь развлечься на стороне), изречь добрую сотню недурных афоризмов и переспать со столькими еще более недурными женщинами, о скольких в колледже не мог и мечтать; в том числе с будущей женой моего второго лучшего друга (тогда мы еще не были так уж дружны. Когда он узнал обо всем, то едва не убил меня — но кончилось все тем, что мы подружились) и несколькими годами позже — с его приемной дочерью (об этом он так и не узнал; иначе непонятно, чем бы дело кончилось).

Вот так и жил я год за годом, а теперь собираюсь серьезно свою жизнь поменять. Для разгона можно начать хотя бы с еды.

Еда для меня — дело серьезное.

Местный народ, включая и меня, собирался на завтрак.

Вселение в новый замок отнимает кучу времени и разжигает аппетит. Я же и без того никогда на его нехватку не жаловался, даже с похмелья.

— Передай, пожалуйста, окорок, — попросил я.

По вкусу нитритов я совсем не скучал: в Биме потрясающе коптят свинину. При одной только мысли о бобах с копченым бимстренским окороком у меня рот наполняется слюной.

— Торопишься? — Джейсон Куллинан взмахнул вилкой. — Отец всегда говорил, что смерть вполне может подождать, пока ты позавтракаешь.

Для этого предрассветного часа он был отвратительно свеж. Лицо умыто, темно-каштановые влажные волосы зачесаны назад, глаза ясные. Распусти он сейчас пушистый хвост, я бы не слишком удивился.

У меня же во рту стоял вкус прогорклого виски пополам с желчью, болела голова. Вчера вечером я слегка перебрал, но, судя по ощущениям, только слегка: голова у меня всего лишь гудела, а не раскалывалась.

Допустить, чтобы пропала хорошая еда, — грех, а я стараюсь зря не грешить. Так что я откусил добрый кусок ветчины и запил ее глотком молока из глазурованной кружки — свежее молоко, но недостаточно холодное. От по-настоящему холодного молока должно ломить зубы.

— Мальчик мой, — сказал я, — твой отец украл эту фразу у меня. Как почти все, что ему удалось хорошо сказать.

Наградой мне была быстрая белозубая улыбка — та самая, которой славился его отец.

Хотя его щеки и покрывала десятидневная темная поросль, думать о Джейсоне как о взрослом мне было трудно — слишком уж юным он выглядел.

Глаза его затуманились, словно он о чем-то задумался, на миг будто выглянула другая сторона личности его отца и взгляд стал далеким, холодным. Но миг миновал, он снова выглядел пятнадцатилетним, хоть и был на пару лет старше. Славный парень.

Джейсон Куллинан очень похож на мать. У него ее рисунок скул, линия волос на лбу, теплые черные глаза. Но немало в нем и от Карла Куллинана — главным образом в подбородке и развороте плеч. Я сказал бы, что порой это пугает меня, но всем известно, что великий Уолтер Словотский не знает страха.

Из чего можно лишь заключить, что всем известно далеко не все.

— А окорок передашь? Я показал на блюдо.

Тэннети наконец соизволила передать его.

Что сегодня за спешка? — поинтересовалась она.

При чем тут спешка? Просто я голоден.

Когда — много лет назад — я впервые увидел Тэннети, она выползла, шатаясь, из фургона работорговцев: наш с Карлом летучий отряд перехватил тогда очередной невольничий караван. Тогда она была из тех, на ком взгляд не задержится: тощая, неприметная, даже шрамов запоминающихся не было.

Не сказать, чтобы прошедшие годы сильно украсили ее. Костистое лицо Тэннети чуть оплыло — наверное, с утра повязка свободно болталась на пустой глазнице. Она почесала шрам, что змейкой обегал ее здоровый глаз, и мотнула головой, чтобы откинуть волосы с глаз... то есть с глаза. Похоже, опускается Тэннети: в прежние годы она не позволила бы себе отрастить такие патлы.

Прежние годы. Со стариками та беда, что у них прежние годы всегда лучше нынешних. Но я не верю старикам — возможно, потому, что память у меня чересчур хорошая. Слишком много дней проведено в дороге, когда спать приходилось на голых камнях, да и то урывками: впереди всегда ждала какая-нибудь засада. Да мы тогда и сами старались нарваться на засаду — это входило в задачу.

— Ну? — сказал Джейсон. — Так что ты собрался делать сегодня утром?

— Свидание у меня, — отвечал я. — С луком, стрелами и кроликами. Или с оленем. А впрочем, может, и нет. Может, свидание будет с дубовым суком. Да нет, не повеситься — пострелять в него из лука.

Тэннети кивнула.

— Ты и гном?

Я не удивился. За все эти годы Тэннети не заметила, что Ахира не любит охоты. Даже для пропитания — если уж совсем не припрет; о спорте и говорить нечего.

— Эти игры не по нему. Ахира еще спит.

Вчера мы засиделись далеко за полночь, а сейчас солнце только-только взошло. Если кто и упрекнет Ахиру — то только не я. Предрассветные часы — время, когда я люблю забираться в постель, а не вылезать из нее. Для меня совершенно необычно быть на ногах в это время, но я давным-давно усвоил, что если поступать так, как тебе несвойственно, сохранишь молодость — а порою и жизнь.

А возможно, я просто обманываю себя. С логикой у меня всегда было плохо. Возможно, я встал в такую рань из-за дурных снов. И из-за Киры.

Я налил себе еще чаю. Не знаю, чего У'Лен подмешивает в заварку, но у него очень приятный ореховый привкус. Не скажу, чтобы я рискнул пить такое в походе — запах будет чувствоваться в поту весь день, а может, и дольше. Если ты в разведке — ешь, что едят местные. Но дома пить этот чай — одно удовольствие.

Джейсон посмотрел на меня внимательно поверх кружки.

— У тебя все в порядке?

— Все отлично, — беспечно отозвался я.

Ложь всегда давалась мне легко. Последнее время меня беспокоит плохой сон, и не только он. После нескольких лет улучшения Кире опять стало хуже. Есть вещи, которые не излечить даже времени. Словно нарыв в душе — сидит глубоко, не добраться, и гноится. Будь оно все проклято. Моей вины тут нет.

Задолго до того, как я встретил — и освободил — ее, с Кирой обращались очень дурно. Один из ее хозяев был более чем жесток, и хотя это не оставило шрамов на ее теле — можете мне поверить: в прежние дни мы с ней изучили этот вопрос весьма подробно, — но глубоко впечаталось в душу; рубцы гноятся и по сей день.

Тут нужно чудо, а у меня под рукой — ни одного подходящего.

Считается, что мы — пришельцы с Той стороны — умеем творить чудеса, но это лишь кажется. Просто мы принесли с собой кое-какие умения и навыки — ну и конечно, обрели кое-что при переходе. Изначально в нашей семерке я оканчивал сельскохозяйственный факультет, Джеймс Майкл Финнеган должен был стать компьютерщиком, Лу Рикетти инженером-строителем, Карл был профессиональным дилетантом, Андреа специализировалась по английской литературе, Дория изучала микроэкономику, Джейсон Паркер (мир его праху; он погиб, не прожив на этой стороне и двадцати четырех часов) — историю.

По-настоящему вылечить Киру на Этой стороне нельзя; возможно ли это было бы на Той — спорный вопрос, если кто любит бесполезные споры. Психотерапия, возможно, и помогла бы, но и она не творит чудес.

Свое лекарство я мог бы, возможно, найти через две комнаты от наших с Кирой покоев — в постели у приемной сестры Джейсона, Эйи. В том случае, разумеется, если бы она согласилась начать снова то, что мы закончили.

Есть и другой вариант — снова на дорогу, в поход.

Ни то, ни другое меня не устраивало. Восстанавливать отношения с Эйей — опасно; к тому же самым разумным было на время осесть в баронстве у Джейсона, сохраняя форму, — до тех пор хотя бы, пока не придет весточка от Микина.

И еще мне не нравится жить под одной крышей с Бреном, бароном Адаханом — хотя на самом-то деле он остался здесь, чтобы помочь семье обжиться в замке — или чтобы не расставаться с Эйей.

А больше всего мне не нравится, что Вселенной плевать на то, что мне нравится, а что — нет.

Джейсон подцепил последний кусок окорока и плюхнул его на мою тарелку.

— Сюда еще еды! — крикнул он. Ответа не последовало: обслуживание тут далеко от идеала.

Тэннети покачала головой.

— Не то что в прежние дни. Слуги подскакивали, не успеешь отдать приказ.

Джейсон сделал ей знак уняться. Сработало, разумеется, — да и что удивительного? Пробыв кучу лет у Карла телохранительницей (это самое подходящее слово), теперь она исполняла ту же роль при его сыне.

Мы втроем сидели за круглым столиком в закутке повара при замковой кухне — крохотной комнатушке между кухней и трапезной залой. Ее забранные мутным стеклом окна изнутри и снаружи защищали решетки.

За столом — и в комнатке — могло поместиться человек восемь-десять, поэтому Джейсон и выбрал ее для семейных завтраков, когда три недели — пардон, две декады — назад мы прибыли в бывший замок Фурнаэль. Отныне и впредь — замок Куллинан.

Сквозь звон тарелок и чашек до меня доносился из кухни голос распекающей поваренка У'Лен — сперва звенящий от притворного гнева, потом перешедший в привычное громовое ворчание.

Есть разные теории. Если принять, что в слугах прежде ценится опыт работы с теперешними хозяевами замка, то следовало бы полностью поменяться штатом с Томеном Фуриаэлем... простите, с Императором Томеном. План А: так и сделать, и хрен с ним. План Б: оставить на службе всех, кого только можно, исходя из теории, что главное для работников — знакомство с местными условиями. Баронский замок требует двора вчетверо меньшего, чем императорский.

На самом-то деле оба варианта разумны, сгодился бы и тот, и другой — вот только мнения Уолтера Словотского никто не спросил. Мы с Ахирой учим парня тому, что называем «семейным бизнесом», но управление замком в него не входит, так что наши мнения мы держим при себе.

Так что неудивительно, что Джейсон выбрал компромисс, противоречащий обеим теориям: привез с собой кое-кого из своих и оставил на работе почти всех местных, чтобы они тут толкались и мешали друг другу.

Поэтому рулеты пригорали, мои комнаты стояли неметенными — хотя цветы в них менялись ежедневно, — а чтобы принять горячую ванну, требовались особые приготовления — и масса усилий.

Тэннети переглянулась с Джейсоном; тот кивнул, и она повернулась ко мне.

— Пойти с тобой?

— Что?

— Пойти с тобой? На охоту? — Она склонила голову набок. — Мы ведь об охоте говорим?

— О ней. Нет, спасибо, не нужно. — Не успев это сказать, я передумал: — Впрочем, если тебе больше нечем заняться, пошли.

Лишнее оружие никогда не помешает, если только не перегрузиться им, как Белый Рыцарь, а Тэннети и есть оружие. И оружие отличное.

Она улыбнулась.

— А то здесь нечего убивать, кроме времени.

Мне было бы куда спокойнее, не скажи она этого. Я хотел с утра пострелять из лука — отчасти просто смыться из замка от всех неприятностей, но в основном ради тренировки, а не добычи. Я не против добывать себе обед — в свое время, обучаясь на мясопромышленника, я забил и разделал немало коров, — но в восторг это меня не приводит. Зато Тэннети этим просто наслаждается — потому-то охота с ней мне и не по нраву.

Честно говоря, я готов был уже отказаться. Игра с оружием — неадекватная подмена по Фрейду, каким бы большим и мужественным ни был лук и как бы далеко ни посылал он стрелу.

Джейсон нахмурился. Порой я могу читать мысли: дать разрешение Тэннети было просто, куда труднее решить другое: запрещает ему долг пойти с нами, разрешает — или требует?

В конце концов мальчик решил развлечься, хотя я бы не стал гадать, из каких соображений.

— Давненько я не охотился, — сказал он, сбрасывая со своих плеч бремя мировых проблем.

И слегка эти самые плечи с облегчением расправил.

Был у меня соблазн устроить из этого урок насчет того, что приглашения он от меня не слышал, но я решил, что не стоит. Джейсон почти не отдыхал с того времени, как обменял Серебряную корону императора Холтубима на баронство, — пусть погуляет одно-то утро.

— Давай-давай, — сказал я. — Присоединяйся.

— Доброе утро!

В комнатку вошла Эйя Куллинан, следом за ней — чуть не наступая ей на пятки — моя дочь Джейни. Эта парочка вечно усложняла мне жизнь, одновременно ее украшая.

— Доброе утро, папуля! Всем доброе утро! — Джейни наклонилась и чмокнула меня в щеку. Короткие черные волосы, кудряшки вечно падают на глаза, тонкие, округляющиеся день ото дня руки и ноги, мужские кожаные штаны и шелковая, стянутая на узкой талии блузка (все, что надо, подчеркнуто): моя юная дочь. Шестнадцатилетка, но шестнадцать на Этой стороне — это вам не шестнадцать на Той. Здесь взрослеют не в пример быстрее, чем там.

— Доброе утро, лапонька, — ответил я.

Она плюхнулась на стул рядом с Джейсоном и потянулась к караваю, а Эйя на миг застыла: раздумывала, куда бы сесть. Я не возражал: любовался.

В ясных, чуть раскосых глазах светился недюжинный ум. Часть выгоревших волос она собрала в конский хвост, остальные, прикрывая скулы, обрамляли ее лицо. Одета она была — насколько вообще она была одета — в короткое платье белого шелка с наискось отрезанным подолом: с правой стороны чуть прикрывая колено, с левой он поднимался к середине бедра. Вид отличный, но все же это она зря: охранники тут неотесанные.

Джейсон окинул приемную сестру хмурым взглядом.

— Выполнишь мою просьбу? Она склонила головку к плечу.

— Смотря что попросишь.

— Надевай на себя что-нибудь, прежде чем выйти из спальни, если не трудно.

Интонации хозяина дома пока что давались ему не вполне, но все же прозвучало это куда лучше, чем прежде.

— А это, по-твоему, что? — Она провела рукой вдоль бока.

— Кошмар. Не знаю, как принято было в Бимстрене, но здесь так не пойдет.

— Ага, — не столько согласилась, сколько отмахнулась она. Улыбнулась мне и села рядом, на миг коснувшись рукой моего плеча; нога ее в это время прижалась к моей. Не искушение — просто касание.

Кто-нибудь объяснит мне, почему температура у женщин на два градуса по Фаренгейту выше, чем у мужчин?!

И почему я вечно влипаю из-за женщин в неприятности?

На самом-то деле все просто: мне нравятся те из них, с кем я сплю, независимо от того, что на них надето. Добавьте к этому некоторую толику ухоженности и... гм... обаяния, вычтите растерянность, которую любой мужчина чувствует рядом с красивой женщиной, — и вперед, навстречу счастью — или приключениям на свою задницу, это как посмотреть.

Тэннети задумчиво рассматривала собственные ногти.

— Я бы не волновалась. Если здесь и есть кто, до кого не дошло, что с ним будет, тронь он Эйю или Джейни хоть пальцем — я ему объясню.

— Премного благодарю, Тэн, — с набитым хлебом ртом заявила Джейни, — но я умею объяснять и сама.

— ...а коли мне понадобится помощь — так всегда можно кликнуть Дарайна, Кетола и Пироджиля. — Тэннети изучала острие ножа — я и не заметил, как она его вытащила. Я же говорю: рано поутру я не в форме. — Хотя не думаю, что помощь понадобится.

Джейсон отмахнулся:

— Я не это имел в виду. Мне вовсе не хочется, чтобы Брен подскакивал всякий раз, когда кто-нибудь на нее взглянет.

— Не волнуйся, — улыбнулась Эйя. Мысль, что Брен Адахан может ревновать, развеселила ее. — Чем больше он будет следить за мной, тем меньше времени у него останется, чтобы лезть к Джейни. Мужчин, знаешь ли, надо чем-то занять, как Джейни сказала мне ночью.

Она взглянула на Джейсона, потом покосилась на меня: обратил ли я внимание. Я сделал вид, что нет, и она улыбнулась опять.

Джейсон чуть покраснел. Лицо Джейни было совершенно бесстрастно; перед тем как повернуться к Джейсону, она стерла с него усмешку.

Думаю, ожидалось, что я взовьюсь, но я не из тех родителей. Меня, извините, совершенно не волнует, что моя дочь занимается любовью. Пока она дважды в год наведывается к целителям Пауканов и сама обо всем думает — а я позаботился приучить ее к этому, едва у нее начались месячные, — мне остается только надеяться, что она получает удовольствие.

С тем, кто попытается принудить ее или причинит ей боль, я поговорю по-своему, но это уже, черт побери, не называется секс. С подобной мразью я поступлю так же, как когда-то с последним хозяином ее матери — тем самым, что ее насиловал. (Нет, я не стану делать это медленнее. Лучше от этого ему не будет, да и менее мертвым ом тоже не станет.)

Тем не менее считается, будто я не знаю, что происходит между Джейни и Джейсоном. Так проще. У нас с мальчиком и без того полно, о чем спорить.

А Эйя продолжала:

— Однако, если мне понадобится совет насчет моего поведения, я непременно обращусь к тебе.

Джейсон ни о чем не подозревал. Он не из тех, кто умеет скрывать подобное знание. Джейни тоже не показала, будто что-то заметила, но это ничего не значило.

Я улыбнулся Эйе, как добрый дядюшка племяннице — надеюсь, это так и выглядело. Нам с ней нужно о многом поговорить наедине, но это отдельная песня.

Кстати, о песне. В каком ключе ее играть?

Одна моя подруга с отделения английской драмы любила повторять театральное присловье: «Спьяну и в пути — не считается». Пьяными мы не были, но были в пути. И, честно говоря, нам обоим было очень хорошо.

Перед моими глазами стояла другая женщина, которая больше не позволяла мне касаться себя, которая твердила мне о любви, но никогда не смеялась, даже не улыбалась в моем присутствии, а по ночам плечи ее тряслись от беззвучных рыданий. И вот скажите мне, как спать с этой, а не с той, что засыпает в твоих объятиях, щекоча дыханием твою шею, чьи ноги переплетаются с твоими, а сердце бьется в такт твоему?

Но нельзя бросить жену, с которой прожил почти двадцать лет, потому только, что она эмоциональная калека, и нельзя бросить ее ради более молодой потому лишь, что от ее прикосновений ощущаешь себя вдвое моложе.

Все это разумно, но что делать — я просто не знал. И от этого чувствовал себя стариком.

Когда я был моложе, я всегда знал, что делать.

Я оттолкнулся от стола, потому что этот поступок казался мне правильным в тот момент. Земля не разверзлась и не поглотила меня. Это всегда добрый знак.

— Мы с Джейсоном и Тэннети идем на охоту, — сообщил я Эйе.

Она не то не поняла намека, не то не приняла идеи.

— Желаю повеселиться. — Она потянулась за рулетом. — Брен еще наверху?

Я помотал головой.

— Не видел.

На миг я подумал, уж не отводят ли мне таким манером глаза — на случай, если она по ночам пробирается в комнату Брена, как Джейни — в комнату Джейсона, потом решил не забивать себе голову гаданиями. Мне все равно, кто с кем играет в постельные игры, пока сам я не сплю один. Что в последнее время стало для меня проблемой. Одной из.

А кроме того, существует Закон Словотского, уж не помню какой: «Не пеняй любовнице, если она изменяет тебе с будущим женихом».

К чертям это все. Не о чем мне больше думать, кроме как о постельных играх... Я встал.

— Я пошел, ребята.

Тэннети оторвала кусок хлеба с добрый кулак, макнула его в мед и тоже поднялась.

— Пойдем чего-нибудь подстрелим.

Замок спал в золотистом утреннем свете — во всяком случае, это касалось придворных Карла. Он всегда спал или старался спать долго, а У'Лен не стала ничего менять — то ли в память о нем, то ли по привычке.

— Встречаемся на конюшне, — сказал я Тэннети и Джейсону.

Она кивнула и побежала к черной лестнице, а Джейсон удалился полной достоинства походкой. Я направился к двухкомнатным покоям, которые делил с женой. Впрочем, возможно, покои эти можно было бы назвать и трехкомнатными — учитывая потайной ход в комнату за соседней дверью. Что с того, что комната эта не занята, а с нашей стороны потайной ход заперт? Мне приятно думать, что я всегда могу незаметно выйти; однако мысль, что кто-то может так же незаметно войти, меня совсем не радует.

Кира раскинулась на постели. Одеяло соскользнуло, почти по бедро открыв длинную ногу. Солнечный свет играл на золотистых волосах, тихонько — в такт дыханию — поднимались и опускались груди, губы чуть приоткрылись — доверчиво, невинно, маняще...

Я почувствовал себя обманутым. Мне хотелось прилечь рядом, обнять ее — на миг, прежде чем уйду, — но сделать этого я не мог. Запрещено — когда она спит. Таковы правила. Не мной установленные. Кира отлично умела добиваться выполнения своих правил. Зовите это пассивной агрессией, если угодно, — но она обижается, когда я пытаюсь что-то менять.

Проклятие.

Я сменил полотняные штаны на кожаные — пробираться сквозь подлесок в них безопаснее — и влез в охотничью куртку и в двойную наплечную кобуру, сшитую для меня Кирой. Затянув на талии перевязь, я заткнул за нее дополнительную связку метательных ножей.

Свою лучшую пару пистолетов я храню в дубовой шкатулке с хитроумным замком — надо одновременно нажимать на крышку и отодвигать защелку. Оба пистолета смазаны, заряжены и готовы к действию. Я сунул их в кобуру. Прекрасно, кстати, сделанную: один пистолет оказывается чуть выше, чем надо, зато другой — его удерживает на месте скрытый в коже U-образньый шнурок — прячется прямо под мышкой, рукоятью вперед: выхватил, взвел, выстрелил.

Что до меня — я куда охотнее держал бы свои пистолеты для безопасности незаряженными. Ну, может, когда-нибудь так и будет. Пара Джейсоновых шестизарядных — первые на Этой стороне, но вряд ли они останутся и последними. С револьвером и устройством быстрого заряжания все просто — выщелкнуть барабан, защелкнуть устройство заряжания работы Рикетти, защелкнуть барабан, и пусть кожух заряжалки летит куда хочет — и можно бабахать. И это в худшем случае: я бы все равно держал револьвер заряженным, доверившись нелицензированной переделке предохранительной планки Ругера работы Рикетти.

А вот чтобы зарядить кремневик, нужно не меньше минуты, а я ни разу еще не оказывался в ситуации, когда мог бы сказать себе: «А знаешь, неплохо бы через пару минут иметь заряженный пистолет».

Ни разу. Заряженное оружие или не нужно вообще, или нужно немедля.

Маленькая фляжка с раствором «драконьего рока» лежала на бюро, тщательно залитая воском, и я еще раз проверил пробку — отчасти потому, что мне не нравится запах настоя, но главным образом потому, что у одного моего друга на эту дрянь жуткая аллергия: он, видите ли, дракон. Хотя твари, сотворенные не из плоти, а из магии, на которых и действует «драконий рок», давно изгнаны из Эрена — люди и волшебные существа с трудом уживаются рядом, — ходят слухи о нашествии тварей из Фэйри, а Джейсону во время поисков на Киррике довелось самому видеть каких-то невиданных зверей.

А потому я сунул фляжку в куртку.

И последнее, хоть и не менее важное. Две терранджийские гарроты. Я рассовал их по особым кожаным карманчикам. Жуткая вещь — тонкая гибкая струна сделана из пружинящей колючей проволоки, шипы загнуты внутрь, так что вам остается лишь затянуть удавку. Пропустите деревянную ручку сквозь петлю, набросьте петлю через голову на шею, один раз хорошенько дерните — и все, можете отпускать. Чтобы снять гарроту, бедолаге пришлось бы сперва повернуть удавку рукояткой вперед, потом пропустить ручку назад и только после этого — стянуть через голову петлю.

Не сможете накинуть ее на голову? Никаких проблем: захлестываете удавкой шею, пропускаете ручку в петлю и тянете. Уж можете не сомневаться, что у терранджийца всегда найдется хоть одно столь негуманное оружие — эльфы бывают существами весьма неприятными, — а у человека вроде меня — целых два.

Однако сейчас мир, и это славно. Можно не слишком готовиться, отправляясь на лесную прогулку.

Мне хотелось увидеть Киру, прежде чем я уйду — и мне не хотелось видеть ее, — так что я повесил на плечо колчан, взял самый лучший свой лук и отправился на конюшню.

Джейсон уже сидел в седле; крупный рыжий мерин под ним был не иначе как потомком Морковки. Грум заканчивал седлать коренастую чалую для Тэниети. Я выбрал небольшую пегую кобылку и заседлал ее сам, заработав широкую щербатую улыбку мальчишки: его поразило, что великий Уолтер Словотский сам занимается своей лошадью.

Ладно, пусть себе восхищается, вреда не будет.

Вода и сухой паек в конюшне всегда наготове. Пока от Бимстрена до Малого Питтсбурга не проведен телеграф, иного способа связи, кроме гонцов, нет, а вести, как правило, срочные — тут не до долгих сборов. Я перекинул через седло пару седельных сумок, а на луку повесил большую флягу.

Мы выехали из главных ворот — в разгорающийся день.

Земли, полого поднимающиеся к прежнему замку Фурнаэль — нынешнему Куллинану, — были превращены в поля по крайней мере на милю во всех направлениях. Отчасти, чтобы у барона были личные нивы, но главным образом, думаю, чтобы никакой враг не мог незаметно подобраться к замку. Западная дорога не меньше двух миль шла по пшеничным полям, прежде чем свернуть на север и нырнуть в лес, от веку считавшийся охотничьими угодьями Фурнаэлей. Езды до него было мили две — как раз разогреть коней.

Копыта негромко стучали по немощеному тракту, над головой по глубокому синему небу скользили пушистые белые облака — так, как умеют скользить только они. Внизу легкий ветерок гнал волны по зеленому полю. Воздух был еще по-ночному прохладен — ни намека на послеполуденный зной. Ну да день еще только начинался.

— Отличный денек, — заметил Джейсон.

— Что есть, то есть, — откликнулся я. Не доверяю я отличным денькам.

Один из Джейсоновых револьверов висел в кобуре у него на груди — рукоять вровень с левым локтем. Неплохое место, правда, левой рукой выхватить его будет трудновато, но вполне можно.

Я завидовал его оружию. Если в ближайшее время гонец не привезет мне из Приюта такую же пару, я отправлюсь туда сам — потолковать с Лу Рикетти. В конце концов, первый кремневый пистолет на Этой стороне сделал я, а это что-то да значит?

Тэннети усмехнулась.

— Зарабатываешь популярность помощью?

— Чего?

— Лошадь, — сказала она. — Ты седлал ее сам. — Она фыркнула. — Этот телепень на конюшне смотрел на тебя, будто ты какой-то особенный.

— Ну... — Я постарался как можно простосердечнее пожать плечами. — Я ведь такой и есть, Тэннети.

Она бы на этом и успокоилась, но встрял Джейсон:

— Так почему ты это сделал?

Я пожал плечами — еще раз.

— Раньше я доверял кому-нибудь подседлать мне коня, но со временем убедился, что я куда сильнее заинтересован в правильной затяжке подпруги, чем любой грум.

Тэннети кивнула. Джейсон нахмурился. Мы быстро рысили по дороге.

— Вон что, — наконец сказала она. — Считаешь, мы слишком засиделись?

Пришел черед кивать мне.

— Именно. Надо только подождать, пока все проблемы со слугами и двором не решатся. Тянет назад на дорогу?

Джейсон кивнул.

— Эллегон будет завтра, ну, может, днем позже. Думаю, нам стоит поискать Микина. Тревожно мне за него.

Микин — славный парень, но у него, насколько я знал, свои дела. Да, он друг детства Джейсона, но для меня главное, что он — светопреставление, ищущее, где бы свершиться, а я в свое время наелся этого по горло. Хватит, спасибо. Да и потом...

— Подождем немного, — сказал я. — Ахира перекинулся словцом с Данагаром, когда мы покидали Бимстрен. Тот обещал разослать разведчиков.

Микин колесил, наверное, по Срединным Княжествам, а может, и по другим областям Эрена: искал того, кто когда-то обратил в рабство его семью. Шансов, что он нападет на след, было мало; если на что-то и можно было рассчитывать, то лишь на то, что обличье бродячего кузнеца — достаточно хорошее прикрытие.

Впрочем, отсутствие шансов его не остановит, молодого идиота. Как не остановило бы и меня.

Джейсон поджал губы.

— Я должен был сам это сделать.

— Возможно.

На самом деле мысль дурная: последнее, чего не хватало императору Томену, — что Джейсон станет учить его лучшего полевого агента, что делать. Трон под ним пока достаточно шаток: единственное, что дает ему право на престол, — дарственная от сына узурпатора. Это не осуждение: «узурпатор» — всего лишь определение, а Карл был моим вторым лучшим другом.

— В любом случае, — сказал я, — лучше нам подождать, пока что-нибудь не услышим, а потом полететь на Эллегоне. Так будет быстрее. И, честно говоря, я хотел бы еще пару-тройку деньков поесть, поспать и потренироваться, прежде чем снова лезть неведомо во что. — Но о Микине я все же волновался. — Не знаешь, он хороший кузнец?

Джейсон наклонил голову.

— Лучший, чем я. Несколько лет назад нас поднатаскал Негера. Вряд ли кто-нибудь из нас сойдет за мастера, но я смогу сделать работу хорошо, чисто и быстро. А Микин умеет лучше меня.

— В любом случае — подождем. Вести придут скоро. Может быть, даже слишком скоро.

— Ладно, — кивнул Джейсон. — Может, лучше будет подождать в Бимстрене?

Тэннети ядовито ухмыльнулась:

— Великолепная идея. — Она вытащила клинок — рапиру с крестообразной рукоятью — и несколько раз взмахнула ею в воздухе. — Почему бы тогда просто не подрубить Томену ноги в буквальном смысле?

Она решительно отправила клинок назад в ножны.

— Что?

Джейсон парень сообразительный, но он еще молод.

— Подумай сам, — сказал я. — Представь: ты подъезжаешь к замку. В Бимстрене. Что будет?

— Как это — что будет?

— Да вот так. Что ты сделаешь в первую голову?

Он пожал плечами:

— Пошлю весточку Томену. Въеду в ворота и оставлю коня у входа.

— Верно. Ты въедешь в ворота. Без спроса и дозволения, потому что там прошло все твое детство и ты привык, что это твой дом, и никому даже в голову не придет тебя остановить — так?

До него наконец дошло. Вся дурь, что есть в Джейсоне, излечится с возрастом — если, конечно, у него будет время повзрослеть.

Губы у него дернулись в усмешке:

— А Его Императорскому Величеству Томену, бывшему барону Фурнаэлю, меньше всего нужно присутствие сына Карла Куллинана, вызывающее сомнения в его праве на трон.

— Именно. Ты будешь держаться как можно дальше от Бимстрена, пока за тобой не пришлют — если пришлют. Так же, как другие бароны. А когда ты туда приедешь — станешь держаться чуть более смиренно, чем они.

Джейсон улыбнулся.

— И изредка показывать характер, чтобы умолкнуть по первому взгляду императора?

Тэннети засмеялась.

— Он быстро схватывает. — Она повернулась к нему. — Что решим?

Он шутливо поднял руки.

— Остаемся здесь — так?

— Пока остаемся, — уточнил я.

— Отлично. А теперь потренируемся.

И Тэннети без всякого предупреждения послала лошадь в галоп. Мы догнали ее только через полмили.

Там, где тракт, сворачивая к северу, плавно уходит в пологие предгорья Беная, из лесу навстречу ему выбегает дорога — и, прорвавшись сквозь кусты и пашню, вливается в него.

За дорогой хорошо следят, даром что идет она по лесу, — нависающие сучья подрублены, кусты по обочинам прорежены. Мчаться по ней галопом ночью я бы не рискнул, но днем, неспешной рысью — одно удовольствие.

Я действительно наслаждался: царственные дубы и вязы высились вдоль пути, ветви их, сплетясь в вышине, пологом укрывали дорогу, и внизу, несмотря на жаркий день, было прохладно, влажно и зелено. Слух у меня очень хороший — для человека, — но даже и я не слышал ничего, кроме цоканья конских копыт.

Отличный, тихий денек.

Что-то зашуршало в кустах на обочине.

В левой руке у меня мигом оказался метательный нож, в правой — пистолет... и тут кролик, выскочив из кустов, перебежал тропу и канул в лес по другую ее сторону.

Тэннети со своим кремневиком замешкалась, но лишь на миг. Джейсон был третьим; свой револьвер, один из двух существующих, он вежливо направил в небо.

— Какого...

— Та хават, — сказала Тэннети. — Отбой. Это только кролик.

Убирая кремневик в кобуру, а клинок — в ножны, Тэннети не сводила с меня глаз.

— Ну и из-за чего все?

Я развел руками в знак извинения, сунул в кобуру собственный пистолет, потом запихнул в ножны нож.

— Простите.

Парочке хватило великодушия промолчать.

Отличный день — что же это я готов выпрыгнуть вон из кожи от малейшего шороха? Да, конечно, эти слухи о тварях из Фэйри, но где Фэйри, а где мы?

Плохо. Слухи, конечно, есть, однако это не повод дергаться.

Я мог бы заметить Тэннети и Джейсону, что они заведены не меньше моего, но это был бы спор ради спора — они действовали, исходя из здравого принципа, что если кто-то выхватил оружие, у него есть на то основания. У меня их не было. Кролик на расстоянии выстрела — основание, чтобы вытаскивать оружие медленно и осторожно, не ставя спутников на уши. Это не повод предупреждать — что словом, что действием, — что какая-то пакость грозит испортить праздник.

Мы поехали молча (я старательно сдерживался) и ехали с полчаса (сколько проедешь туда, столько потом придется ехать обратно), но в конце концов за деревьями показалась полянка, и я сказал: отдыхаем.

Я спешился более неуклюже, чем мне бы хотелось, и принялся растирать копчик.

С каждым годом стареешь, Уолтер.

Тэннети то ли не чувствовала боли, то ли хорошо ее скрывала. Что именно — я бы угадывать не рискнул.

— Коней оставим? — спросила она, соскальзывая с седла.

— Конечно.

Я расстегнул седло, положил его на расстеленную попону разнуздал коня и привязал его к дереву — только веревка и недоуздок. Джейсон сделал то же самое.

Тэннети просто бросила повод наземь и приказала:

— Стоять.

Я подумал, что если ее конь не будет стоять на месте, ей самой с ним разбираться.

Я надел перчатки для стрельбы — в бою, если надо, я готов резать себе пальцы и обдирать руку тетивой, но на тренировке — спасибо, не хочу; а потом натянул лук, отличный лук терранджийской работы. Сколько он мне стоил — лучше не говорить. Надо бы показать его Лу; впрочем, даже ему вряд ли удастся как-нибудь его улучшить. Мягкий, изящный изгиб, склеен из трех сортов почти черного дерева, длинная накладка красного рога, прикрепленная к нему жилами, — вот он каков. К тому же до блеска отлакирован. Посередине — мягкая толстая кожа, держать так удобно, что отпускать не хочется. А натяжение — почти пятьдесят фунтов. Вполне хватает, поверьте.

— Я всегда считал — тебе по душе арбалет, — заметил Джейсон, натягивая собственный лук. Перебросив через плечо колчан, он занялся перевязью. Немного подумал, расстегнул ее и повесил на луку седла.

— Обычно — да, — кивнул я. — А знаешь что, Джейсон!

— Да?

— Что бы ты сделал, сообщи я тебе, что вот за теми деревьями — шестеро холтских мятежников, и они намерены на нас напасть?

Он попятился к коню.

Тэннети хмыкнула.

— Ты бы вот что сделал — обернулся к ним и сказал: «Подождите, господа мятежники, пока я спущу штаны и наклонюсь, чтобы вам было удобнее засовывать мой меч мне в задницу». — Она ткнула пальцем в его коня. — Возьми меч.

Мальчик мгновенно схватил и пристегнул меч. Я знаю людей, которые на замечания реагируют куда хуже Джейсона. Время от времени я любуюсь одним из них в зеркале.

Я наложил на тетиву учебную стрелу — не хватало еще стрелять по деревьям боевыми.

Да, я люблю арбалеты. Ими можно стрелять одной рукой, с седла или лежа — ничего этого с длинным луком не сделаешь. Две из этих вещей можно сделать с луком коротким, но с потерей в расстоянии и убойной силе. Такой компромисс меня не устраивает. Длинный лук может послать стрелу дальше любого арбалета — и с куда лучшими результатами.

Единственная проблема — нужна куча тренировок, чтобы набить в этом руку, и еще больше их, чтобы сохранить форму.

На другой стороне поляны, на суку, сидела, обозревая собравшихся внизу глупых людишек, жирная ворона.

Что ж, посмотрим, не разучился ли я стрелять по технике дзен. Тренировки в этой технике здесь, когда сам себе и мастер, и ученик, — дело нелегкое... Я поднял лук, выпрямился, прицелился — не глазами — и проследил, как слетает стрела. Тетива соскользнула с пальцев мягко, ровно, одним плавным движением, а не рывком.

Секунда — и вот стрела уже дрожит в ветви, в трех футах правее взлетевшей вороны.

Джейсон насмешливо улыбнулся.

— Промах на длину стрелы. Выстрел не слишком, дядя Уолтер.

Тэннети перехватила мой взгляд. Уголки ее губ приподнялись. Будь это кто другой, я бы сказал, что он улыбается.

— Поглядим, насколько близко к этой стреле вонзится твоя, Джейсон Куллинан. Давай удиви меня.

Джейсон вскинул лук и выстрелил слишком быстро: тетива громко щелкнула по коже его перчаток, а стрела исчезла в лесу.

Тэннети громко засмеялась, и Джейсон чуть не вспылил, но сумел сдержаться.

— Что ж, — сказал он. — Будем считать, я указал, куда пойдем на охоту.

— Потом, — ответил я. — Сперва еще немного постреляем учебными стрелами.

Охота, как и рыбная ловля — и секс, коли уж на то пошло, — одно из тех дел, которыми надо заниматься, чтобы понять в них толк.

Не считая моментов убийства, я очень люблю охотиться. По крайней мере так, как это мы сейчас делали. Крадешься по темному лесу, ноздри щекочет запах мха и прелой листвы, вслушиваешься, всматриваешься — и не боишься, что кто-нибудь выскочит из-за дерева и прикончит тебя. Это так здорово!

Рядом со мной — те, кому я доверяю, потому что я никогда не пошел бы на охоту с людьми, которым не верю.

Есть и другие способы охотиться. Один из лучших если хочешь добыть еду — устроить в нужном месте засаду и подождать, пока добыча сама к тебе не придет. Сидишь, экономишь силы и ждешь. Рано или поздно, если место для засидки выбрано верно, твой кролик — или олень, или антилопа, или кто-то еще — непременно появится. Но это — охота для выживания.

Сейчас же мы развлекались. Прежде, на Той стороне, я не умел двигаться так тихо. Я не жалуюсь, прошу заметить, но быть крупным парнем — вовсе не всегда так уж приятно. Поверьте.

Кроме того, на самом деле мы не охотились. Мы отдыхали, и пока пробирались по лесу, изредка постреливая учебными стрелами, мне удалось избавиться от своей тревоги. По крайней мере на сей момент.

Что уже неплохо.

— Джейсон, видишь пень — вон там? — Я показал на засохший обломок ствола футах в сорока.

— Тот, что за упавшим деревом?

— Точно. Спорим, я всажу стрелу в корень — тот, что справа?

Он пожал плечами.

— Это и я могу.

— Отсюда? — Я приподнял бровь. — Серебряная марка тому, кто попадет ближе?

Он кивнул:

— Идет.

— Тэннети?

— Обойдетесь без моего благотворительного взноса.

— Не о том речь. Нам нужен судья.

— Это пожалуйста. — Она встала в позу инструктора: — Приготовились! Наложили стрелы! Натянули луки! Три... Два... Один... Огонь!

Мишень была коварной — коварнее, чем казалась. Листва нижних ветвей старого дуба мешала «навесить» стрелу. Надо было помнить, что полетит она не по прямой, а по дуге. Хитрость была в том, чтобы направить стрелу в прогал листвы.

Я мягко спустил тетиву; стрела ушла чуть в сторону, но не настолько, чтобы я промахнулся: она мазнула по листьям, но не отклонилась и вошла точнехонько в корень. Стрела Джейсона вспахала землю примерно в футе от цели.

— Плати, — сказал я.

— Запиши на мой счет, — отозвался он.

Я вытащил стрелу из дерева и вновь наложил, высматривая следующую цель.

— Дядя Уолтер?

Джейсон, хмурясь, разглядывал наконечник своей стрелы, но хмурился он явно не из-за нее.

— Да?

— Почему мне кажется, что на самом деле мы охотимся вовсе не за оленем? Тэннети хмыкнула.

— Может, потому, что мы тратим время на стрельбу по деревьям?

— В замке отличное стрельбище — за казармами, — сказал Джейсон.

— Если ты знаешь что-нибудь более скучное, чем палить все утро по мишеням, — просвети.

Что до меня — я предпочитаю делать вид, что охочусь, и стрелять в деревья. Я никогда не тренировался метать ножи — просто пользовался ими время от времени, чтобы убедиться, что еще не утратил Дара. Но это совсем иное — учиться пользоваться ножами мне надо не больше, чем рыбе — учиться пользоваться жабрами.

Другое дело — то, чему я учился. Если я не буду тратить по нескольку часов на длинный лук хотя бы раз в декаду, я потеряю навык, и тогда мне перестанет везти. А невезение — в понимании сына Стаха и Эммы Словотских — означает гибель. Как говорил Вуди Аллен, смерть — одна из худших неприятностей, которая может приключиться с человеком нашей профессии, и лучше немного потренироваться, страхуясь.

Так что я тренируюсь. Чертову уйму времени пришлось мне потратить, тренируясь из чего-нибудь стрелять и чем-нибудь рубить, но тут никуда не денешься. Входит в необходимые затраты.

Но не станешь всем все выкладывать.

— Мне так больше нравится, — сказал я. — Погожий денек, приятная компания, свежий воздух, быть может — возможность настрелять пару марок...

— ...от какого-нибудь лоха... — с улыбкой договорила Тэннети.

Улыбка была неприятной и чуть не испортила мне утро.

 

Глава 2,

в которой я обсуждаю кое-какие семейные проблемы

Почти всегда жизнь совершает переходы от плохого к худшему, но время от времени в мире происходят улучшения: ясно, что вот-вот случится какая-то мерзость, а случается что-то другое — не такое мерзкое.

Иногда что-нибудь хорошее; а иногда — просто не случается что-то плохое. Меня и то, и другое устраивает.

В первый раз это произошло, когда мне было лет семь. Родители собирались в гости, старший братец, Стивен, куда-то удрал, так что мне вызвали няню. Звали ее миссис Клейнман; она жила на какую-то вдовью пенсию в красном кирпичном доме через квартал от нас. Старая грымза не любила детей; ей не хотелось ни играть, ни разговаривать — только сидеть на диване, сбросив тапки, жевать чипсы, клевать носом и глядеть в телевизор.

Что бы вы сделали на моем месте? Я сделал то, что напрашивалось само собой, — и, естественно, когда Стах и Эмма вернулись домой, разразился скандал. Когда старина Стах злился, правая щека у него подергивалась в тике. Это было похоже на биение пульса.

Он вошел в мою комнату — свет из коридора оставлял половину его лица в тени. Стах был невысоким, коренастым, с крупными руками, которые сжимались в огромные кулаки. Сейчас руки были разжаты. Бить меня он не собирался — а вот отшлепать мог. Лицо его покраснело так, что я подумал — он взорвется. Щека часто подергивалась. Когда он склонился над моей кроватью, я — честное слово — встревожился не столько за себя, сколько за него.

— Уолтер!

Обычно он звал меня Сверчок — кроме случаев, когда злился. Сейчас он был в ярости.

А потом он схватил меня своими ручищами. Я ощутил запах виски. Меня затрясло от смеха. Его смеха.

— Знаешь, Сверчок, наверное, эта старая зануда заслужила, чтобы ее тапки прибили к полу.

Полагаю, именно с тех пор меня перестал волновать исходящий от кого-либо запах виски.

Я чистил лошадь, когда услышал позади шаги Брена. Чистить коней в замке Фурнаэль — простите, в замке Куллинан — очень удобно: в специальных стойлах устроены деревянные выгородки, невысокие и узкие. Ставишь туда лошадь, и готово: и коняка не вертится, и ты без укусов и синяков от копыт.

Так что я не тревожился, что меня лягнут. Вообще не было никаких причин тревожиться. У дверей один из грумов и двое солдат перековывали норовистого мерина; через проход от меня другой грум возился с конем Джейсона. Да и стража всегда под рукой — только крикни. Так что если где и возникнут проблемы — то не здесь.

Кроме того, вряд ли Брен Адахан пришел бы сюда создавать мне проблемы.

— Привет, барон! — Я медленно повернулся, не убирая руки с ограды мойки. Привычка: с первого дня на Этой стороне я везде и всюду присматриваю себе путь отступления. Как правило, не без основания. Путь такой есть не всегда, но я всегда его ищу. — Где изволили быть?

— Занимался делом, Уолтер Словотский, — сказал он. — Утро провел на фермах, у арендаторов. Потом вернулся, провел учет на нашей ферме. Потом был на псарне, теперь — здесь.

— Учитываешь баронскую живность?

Мысль хорошая; мне стоило бы об этом подумать самому. Я считаю новым домом Джейсона огражденную цитадель, но ведь на самом деле это не так: владения включают и саму цитадель, и большие примыкающие к ней угодья, а также всех живущих на них — людей и скот равно.

— Кто-то же должен, — сказал он. Сегодня он был в коже, в светлой, почти белой куртке оленьей кожи и таких же лосинах; волосы, чтобы не падали на глаза, скреплены заколкой из оленьего рога.

Очень стильно, но Брен Адахан всегда был одержим стилем. Сам я думаю больше о сути, чем о внешности. Нет, я несправедлив. Я бывал с ним в деле — тогда Брен Адахан был таким же опустившимся и грязным, как мы все. Он из тех, кого хорошо иметь рядом — и за спиной — в бою: это мы с Джейсоном оба знаем по опыту.

Возможно, чтобы напомнить мне об этом, на бедра он надел простую вытертую кожаную перевязь; слева к ней был пристегнут короткий меч, справа висел кинжал и кремневый пистолет.

— Есть у тебя минутка? — спросил он.

— Для тебя, барон, она у меня всегда найдется, — сказал я, покривив душой.

Он улыбнулся, словно оба мы говорили от чистого сердца.

— Я завтра уезжаю. В моем баронстве кое-что случилось — мне надо быть там.

— Малый Питтсбург? — поинтересовался я. В стальном городке вечно что-то случалось.

— Да. Не совсем точно, но в общем — да. — Он кивнул, и мне на миг показалось, что мы снова стали друзьями. — Позволь помочь тебе.

Он расстегнул перевязь, повесил ее на колышек и скинул куртку. Я уже протягивал ему щетку.

Он провел пальцем по жесткой щетине.

— Ранэлла поглощена железной дорогой, нужно же кому-то заниматься управлением. — Он с силой провел щеткой по второму боку кобылы; она фыркнула и заплясала, но он опытной рукой успокоил ее. — Меня ведь этому учили?

Каждому свое, Брен.

Он с усилием улыбнулся.

— Я собираюсь просить Эйю поехать со мной.

— Я тебя понимаю, — сказал я. — На твоем месте я бы тоже попросил.

Он долго молчал.

Может быть, ей будет лучше отсюда уехать.

Я кивнул.

— Может быть. Ей придется решать самой.

— Это точно. — Он сменил тему. — Смотрю, ты сегодня без добычи. Хоть удовольствие-то получил?

Он крепко ухватил кобылу за гриву, другой рукой успокаивающе похлопывая ее по шее.

— Было довольно приятно.

— Ради процесса, не ради добычи?

— Что-то вроде того.

Я сунул пробойник под мышку, нагнулся к переднему копыту кобылы и стал его скрести. На нем было полно навоза и грязи, почти как в нашей жизни. Я охотно не занимался бы этим — я лентяй, каких мало, да и не подобает это мне по рангу, — но есть куча всяких болезней, которые так и норовят поразить копыта, если их вовремя не очистить.

Брен протянул руку за пробойником. Я отдал его ему, а потом успокаивал лошадь, пока он чистил сперва правое переднее копыто, потом — заднее. Очистив последнее копыто, я шлепнул кобылу по крупу и закрыл дверь денника.

— Оставьте ее там, если не против, — крикнул конюх. Он обихаживал лошадь Тэннети. — Мне надо вычистить ее стойло я займусь этим, как только закончу с этой лошадкой, Уолтер Словотский.

— Ей нужно свежей соломы, — заметил Брен.

— Сейчас принесу, барон...

Грум осекся: Брен уже поднимался на чердак. Я поднялся следом.

В соломе зашуршало, когда мы поднялись, но крысы, как всегда, уже попрятались.

Конюшня есть конюшня: тюки, связанные бечевкой, лежали, как кирпичи, по четыре в ряд, у дальней стены. Брен разрезал веревку, а я вилами сбросил солому вниз.

— Трудное это дело, — Брен изучал рукоять ножа, — быть учеником великого покойного Карла Куллинана.

— Так я слышал.

— Приходится меняться, знаешь ли. — Его улыбка более не была дружелюбной. — В прежние дни все было бы просто. Никто не посмел бы встать между мной и тем, что я хочу. Но если бы кто и рискнул, трудностей не возникло бы. — Он похлопал себя по бедру, где полагалось быть рукояти меча. — Все люди созданы равными, да? Так было не всегда. У тех, кто стоит ниже меня, не хватило бы жизни стать таким бойцом, каким я был. И есть.

Какое-то время он думал, потом повернулся, воткнул нож обратно в тюк и сбежал по лестнице. К его груди и штанам прилип конский волос, они были в поту и грязи, и, думаю, поэтому свою куртку он нес в руках. Он не оглянулся.

Я долго смотрел ему вслед, даже когда он исчез из виду.

Я вернулся в свои комнаты, к Кире — и не нашел ее. Она ушла, не оставив даже записки, где ее искать. На Эту сторону я попал, не умея писать по-местному, потратил чертову прорву времени, чтобы сперва выучиться эрендрийской грамоте самому, а потом обучить ей жену — и вот она уходит, не черкнув мне ни слова.

Наверное, надо было пойти искать Киру — но вместо этого я пошел искать друзей.

Дория — вместе с гномом и моей младшей дочкой — отыскалась в кузне, рядом с баней.

— Папка!

Дочурка просияла и рванулась ко мне. Отец для своей дочери — всегда герой, даже если он этого и не заслуживает. Я подхватил Доранну на руки.

— Что делаешь, детка?

— Теть Дория и дядь Хира учат меня ковать, — сообщила она и, неожиданно посерьезнев, подняла пальчик. Все очень серьезны в три с половиной. — Будь осторожен, не тронь металл. Он горячий.

— Ладно, Доранна. — Я чмокнул ее в макушку. — Я не стану его трогать. — Мои дочки всегда заботятся обо мне. Это приятно. Я погладил ее по голове. — Тебе не пора спать?

— Не надо спать, — ответила она, и вопрос был решен. Переупрямить моих дочерей, если уж что-то взбрело им в голову, невозможно. Кира считает, что они пошли в меня, я — что в нее, и у нас уже вошло в привычку ругаться по этому поводу — разумеется, не всерьез, — пока она в конце концов не сдается. Так что, полагаю, я прав, и упрямство в нашей семье — от Киры.

— Что у тебя в ухе, родная? — Опуская ее на землю, я вытащил из кошеля кусочек колотого сахара. Он был в бумажке, так что я зажал его между указательным и средним пальцами, хлопнул в ладоши, показывая, что они пусты, а потом сделал вид, что вытаскиваю сахар из ее уха. — Опять прячешь сласти?

Ловкость рук необходима в карманном воровстве, а оно — один из моих даров. Никогда еще не доставался мне бриллиант ярче, чем сияющая улыбка Доранны и ее довольное причмокивание, когда она сунула кусочек за щеку.

Ахира выгнал кузнеца — или скорее подарил ему выходной день — и теперь, склонившись над наковальней, собирал кольчугу. Хитрая работа — нужно крепко заварить каждое кольцо, и так, чтобы оно не приварилось к другим. За время службы в Энделле королю Маэреллену он кое-чему научился.

Да и я тоже, хотя и меньшему, чем он, что несправедливо, если учесть бывшую у меня фору — на Той стороне, до того, как все началось, я целое лето работал учеником кузнеца в Старбридж-Виллидж. Это наводит на мысль насчет роли наследственности и обучения, но про Ахиру трудно понять, где у него что.

Не знаю, на самом ли деле было интересно Дории — или ей просто важно общение. А Доранну вообще все на свете интересует.

Я припомнил, когда Дория надевала в последний раз свое облачение Целящей Длани — просторную белую мантию, от которой она становилась старой и бесформенной. Я не видел, чтобы она носила ее после Мелавэя. Возможно, она спрятала мантию куда подальше со всем остальным, что напоминало ей о Длани — вплоть до собственных воспоминаний.

Сегодня Дория заправила подол белой полотняной блузы в приютские джинсы и выглядела свежей и чистой. Доранна вцепилась ей в руку.

— Потрясно выглядишь, Дори, — сказал я.

Дория и Ахира выглядят слишком молодо. Работая, он разделся до пояса, и на покрытой шрамами широкой волосатой груди канатами проступали мышцы. Один из рубцов — на правом плече — по-прежнему злобно алел; выглядел он так, будто кто-то неуклюже ковырялся ножом над самым соском. Думаю, так оно и было. Ахира не любит говорить об этом.

Впрочем, если забыть о шрамах, за годы на Этой стороне Ахира ни капли не изменился. Хотя макушкой он едва достает мне до груди, в густой жесткой каштановой гриве нет ни единого седого волоса. И ждать, что они появятся, не стоит: гномы живут долго.

Пальцы, что орудовали клещами в горне, были толстыми и крепкими, с суставами с добрый орех. Лицо побагровело от жара. По лбу и щекам струился пот. Свободной рукой Ахира зачерпнул из бадьи холодной воды и плеснул себе в лицо. Доранна восторженно взвизгнула.

Если не заглядывать Дории в глаза, она выглядит совсем так же, как в двадцать лет: кожа сливочно-гладкая, короткие светлые волосы лучатся юностью. Под мужской рубашкой заманчиво подрагивают крепкие груди. (Да, признаюсь: я люблю женщин. Можете меня осуждать.)

Свободной рукой Дория обвила мою талию.

— Ахи-ира заво-одной, — пропела она, кладя голову мне на плечо. — Жутко радуется, что к работе вернулся.

— Радуется, что живой! — Гном тряхнул головой, смахивая остаток воды, вытащил клещи из горна, глянул на раскаленное звенышко — тот ли цвет, — пристроил на место и заработал молотом. — Что-то давненько мы не устраивали встрясок.

Глаза Дории блеснули.

— Больших встрясок.

Ахира улыбнулся.

— Ах это. Ну...

Не поймите их превратно: они вовсе не намекали, что спят вместе, просто вспоминали о какой-то невинной шалости.

Теория «большой встряски» — теория Ахиры, не моя. Он считает, что по-настоящему революцию делает Лу Рикетти, наш Инженер, что истинный вызов существующему порядку вещей — исходящие из Приюта технические новшества, а мы своими набегами и всем остальным лишь расшатываем этот порядок, отвлекаем врага, не давая ему понять, что происходит на самом деле. Карл был с ним согласен.

Я, однако, в этом не уверен. Что положило конец рабству в Соединенных Штатах? Армия янки или индустриальная революция?

Что до меня — я понятия не имею. Я только веду себя так, будто все знаю. Я люблю, когда жизнь сложна и запутанна, — но люблю не всегда. По мне, надо держаться первоначального плана: убивать работорговцев, чтобы цена на живой товар подскочила до запретительной.

Пока удается. Делать это с каждым годом все труднее, но и рабы с каждым годом становятся все дороже.

План должен быть выполнимым, поэтому он предусматривает, что мы должны оставаться в живых. Я всегда считал свое личное выживание главной частью любого хорошего плана.

Я рассмеялся.

— А кто заставил полмира поверить, что Карл Куллинан жив и где-то бродит? Не мы?

— Твоя правда. — Гном выпятил толстые губы. — Думаю, впрочем, имеет смысл еще чуток подождать, пока не получим вестей от Микина. — Он широко улыбнулся. — Мы, гномы, терпеливый народ.

— Само терпение. — Тратить на Ахиру сарказм — гиблое дело. Не то чтобы он его не понимал, понимает, конечно, но сарказм на него не действует. — И все-таки... Микин вцепился в большой кус: ему может понадобиться помощь, чтобы его прожевать.

— Может, и так, но повода спешить я не вижу. — Ахира ухватил еще кусок проволоки дюймов шесть длиной и сунул его в горн. — Впрочем, если Эллегон свободен, можно слетать к Эвенору — порыскать вокруг.

Он сказал это между прочим, словно это только что пришло ему в голову, но мы с ним дружим слишком долго, чтобы он смог запудрить мне мозги. Ахира хотел заняться разведкой — и пытался подбить на это меня.

Он глянул на меня, чуть улыбнулся и потер плечо.

— У Дории есть скверная привычка — спрашивать, когда она уже знает ответ.

— Тоже собрался искать своего обидчика?

Ахира покачал головой:

— Жизнь слишком коротка.

На миг лицо его омрачилось, и я понял: после того как мы расстались у Эвенора, с ним произошло что-то очень серьезное; но если за долгие годы я что и узнал о Джеймсе Майкле Финиегане, так это то, что о своих делах он будет говорить, когда сам захочет. Вряд ли в этом мире есть кто-нибудь, кому он доверял бы, как мне, но даже я услышу об этом когда-нибудь в другой раз — если услышу вообще.

— Жизнь слишком коротка, и ты тоже. — Губы Дории дрогнули. — Что бы ни происходило в Эвеноре, не думаю, чтобы это касалось тебя.

Оно могло касаться, а могло и нет. Рассказывали о странных смертях близ Эвенора, о животных, изувеченных так, что это мне напомнило такие же случаи на Той стороне в западных штатах, о появлении из Фэйри драконов и других крупных волшебных тварей, большая часть которых исчезла из Эрена с приходом Людей.

Некоторые из этих рассказов вполне могли быть правда. Джейсон и его спутники убили какую-то огромную тварь во время поиска на Расколотых островах. По описаниям она не была похожа ни на что, мне известное.

Ахира вскинул на меня взгляд:

— Что скажешь?

— Что Дория права. Думаю, нам хватает дел без того, чтобы лезть в магические заморочки.

И потом, он явно ничего не обдумал. Магические заморочки — не то дело, в которое нам с ним стоит соваться одним.

В самом сердце города Эвенора издревле стоит здание, что является форпостом Фэйри в Эрене — возможно, единственным форпостом. Я несколько раз видел его издали — огромный сияющий белый дом, который будто меняет форму, стоит только хоть на миг отвести взгляд. Мне не приходилось приближаться к нему, и я не хотел этого делать. Зовите это Посольством Фэйри, или форпостом, или еще как-нибудь — зовите как хотите, только это не то, что мне хотелось бы обсуждать. Есть в Фэйри нечто такое, от чего люди теряют разум, и кругом Эвенора полно дикости и безумия. Можете мне поверить.

Я потер тыльную сторону левой ладони — там должен был быть длинный шрам, и непременно был бы, не окажись у меня с собой в тот раз целительного бальзама.

Нет, он явно сказал не подумав. Только вдвоем — гному и мне — там просто нечего делать. Даже с Джейсоном нас будет мало. Но довольно об этом. Если достаточно потянуть время, то, возможно, нам вообще не придется этим заниматься. Пусть с этим разбирается кто-нибудь другой.

— Подумай и дай мне знать, — сказал Ахира.

— Могу сказать и сейчас, — отозвался я. — Нас это не касается, и у нас и так довольно дел.

— Возможно.

Дория сопроводила ответ коротким кивком. Доранна потянулась к ней, просясь на руки. Это было прощание.

Им было хорошо и без меня — Дории, моей младшей дочке и моему лучшему другу.

Андреа Куллинан я нашел в ее новой мастерской. Она распаковывала вещи.

В идеале мастерская мага должна находиться у самой стены замка или вообще вне его стен — чтобы никто никому не мешал. Так было сделано, когда мы с Лу закладывали Приют, и Карл с Энди устроили нечто подобное в Бимстрене, но замок Куллинан слишком мал, и все подходящие места в нем уже заняты.

Андреа заняла последнюю из череды кладовых главной замковой башни — сырая, холодная, она освещалась лишь зарешеченными незастекленными окнами и люками в потолке. Добраться туда можно было только через другие кладовые, пробираясь в сырой полутьме мимо влажных бочонков вина, пухлых мешков с зерном и окороков, что свешивались с вбитых в потолки крючьев.

Я не люблю подвалов. Давным-давно, дома, мальчишкой, я всегда слышал, как скребутся там крысы. Всегда, когда бы я ни спустился вниз. Помню, я погнался за одной с бейсбольной битой — и, клянусь вам, она обернулась, зашипела и потом гналась за мной до самого верха лестницы.

Подвалы на Этой стороне еще хуже, чем дома — как бы щедро ни платил мне царь Маэреллен, это вполне заслужено теми усилиями, которые я потратил на уменьшение популяции крыс в нижних Энделльских пещерах.

Но здесь крыс не было. Даже мышей. Просто темная, сырая, холодная тишина.

И мороз пробирал по коже.

Я остановился у того, что называлось дверью в мастерскую Андреа: влажный на ощупь кусок некрашеной ткани.

— Андреа? Это я!

Молчание.

— Минутку, Уолтер, — отозвалась она.

Я ожидал услышать набор звуков, которые, разумеется, тут же бы и забыл, но услышал лишь шорох — будто от ткани или бумаги. А потом раздалось:

— Теперь можно.

Я отбросил занавеску, поежившись от ее прикосновения. Кроме падающих сквозь решетки солнечных лучей, комнату освещало несколько ламп — впрочем, даже совместными усилиями рассеять мрак им все равно не удалось. Повсюду — на полу, вдоль стен, на столах — громоздились деревянные сундуки и ларцы, иные открытые, иные пока запертые.

Андреа застегивала последнюю пуговку; кожа ее была все еще влажной после обтирания. Из потемневшего бронзового сосуда над жаровней поднимался парок.

Я с удовольствием помог бы ей одеться (или раздеться — не важно). Андреа Андропулос Куллинан: черные волосы, более не побитые сединой, высокие скулы, изящный нос, язык, играющий с пухлой нижней губой; короткая черная кожаная безрукавка, под пару ей тугие черные кожаные джинсы (я с юности обожаю женщин в тугих джинсах) — высокая грудь обтянута, талия и живот — открыты.

Приглядись я получше — мог бы заметить на ее плоском животе рубцы беременности; я не возражал бы и приглядеться, но даже и так выглядела она отлично. Может быть, даже слишком.

Я повертел в пальцах амулет, что висел на шнурке у меня на шее: ограненный под бриллиант камешек переливался спокойными зеленовато-янтарными тонами. Ни алого, ни синего, никаких вспышек.

На самом-то деле это мало что значит: все наши амулеты сделаны Энди, и она любой из них может обмануть.

— Как идет работа?

Я чуть подчеркнул голосом слово «работа». Она улыбнулась.

— Разборка — дело грязное. Незачем пачкать еще и одежду.

Даже если это означает работать голышом в сыром холодном подвале? Впрочем, может быть — это только гипотеза, — она не возражала увидеть свое отражение в какой-нибудь блестящей поверхности.

Я потянулся к ее хрустальному шару, но задержал руку. Андреа коротко кивнула, и тогда я взял его. Тонкая работа: его как бы держала в объятиях бронзовая змея.

Он оказался холоднее, чем я ожидал, и тяжелее. Совсем как наша жизнь — сами понимаете.

Я заглянул в великолепный хрусталь, но все, что увидел, — свое собственное расплывшееся отражение. Я не ждал ничего иного — и, разумеется, ничего иного и не получил.

— Что ж, все верно.

— Можно попробовать заманить его сюда под предлогом проверки дел в Малом Питтсбурге, — сказала она.

Прошла почти минута, прежде чем я сообразил, что Энди продолжает начатый вчера вечером разговор — речь шла о том, как заманить в гости Лу Рикетти, нашего Инженера. Лу годами не вылезает из Приюта — ему бы не помешало прогуляться, посмотреть мир. Андреа придумала пригласить его проинспектировать сталелитейный заводик в Малом Питтсбурге городке в самом близком от нас баронстве Адахан.

Идея неплоха, но я ненавижу такие вот замечания, когда она считает, что я должен помнить, о чем мы говорили в прошлый раз.

— Возможно, — сказал я.

Я не собираюсь и пытаться изменить Энди — она только разозлится, и все. Лучше сменить тему.

— Чем занималась?

Ее улыбка была слишком понимающей.

— Спала. Сны видела. Работала. Разбиралась. Все как обычно.

Голос ее звучал слишком уж беззаботно, слишком обыденно — или, быть может, мои собственные дурные сны сделали меня чрезмерно чутким — впервые в жизни. Никто никогда не мог обвинить меня в тонкой душевной организации.

— Сны? — переспросил я.

— Сны, — ответила она. — Знаешь, истории, которые снятся. Колбаса гоняется по коридорам за хлебом. Всякая такая чушь.

— И все?

Понимаете, мои сны — просто сны: юнговские архетипы вырываются на волю и лезут мне в голову. Но сны магов и мудрецов... с ними я бы связываться поостерегся.

— Нет. — Она подняла руку, будто хотела отмахнуться от темы, потом опустила ее. — Нет, не все. Мне снилось, и не раз — я заблудилась, бегу по бесконечным улицам, они пустые, а я одна... Плохо. — Она вздохнула. — Но это лишь сны. — Она опустила взгляд на книгу, щелкнула коротким ногтем по простой кожаной обложке. — Может быть, не надо было пить вино перед сном. От него сны снятся. — Она снова взглянула на книгу.

Маг может войти в чужой сон. Это опасно для обоих; но это же — и классический способ одолеть соперника, подчинить противника своей воле.

Она вскинула на меня взгляд.

— О чем ты меня не спросил? Я пожевал губами.

— Я не понял: тебя тревожит, что кто-то нападает на тебя во сне, или ты хотела бы видеть общие сны с каким-нибудь другим магом?

Может, кому-нибудь ее улыбка и не показалась бы неотразимой, но я в этом не уверен.

— Ни то, ни другое. Меня занимает совершенно иное. — Она коснулась книги. — Меня занимает, почему я опять заинтересовалась поисковыми заклинаниями, магией направлений. Я достаточно поднаторела в них, но недавно словно ощутила истинный вкус к делу. — Она играла с длинной тонкой иглой. — Хочешь — зарой ее в стог сена, и я покажу тебе, чего добилась.

— Спасибо, не надо.

Плохо дело. Слишком упорные поиски Карла — а волшебник или волшебница способны до бесконечности биться головой о стенку, если уж им приспичило пробить ее этой самой головой — довели Андреа до истощения. Она только-только поправилась. Возможно, конечно, эти поиски довели ее еще и до безумия, тогда она вряд ли когда-нибудь поправится    просто научится это скрывать.

Я сменил тему:

— Ты видела сегодня мою жену?

Она кивнула:

— Она где-то здесь. — Андреа неопределенно повела рукой. — Ты поэтому пришел? — спросила она. — Что вообще делается?

У меня возникло такое чувство, будто я упустил из виду что-то важное, только непонятно что.

— Я только что говорил с Ахирой. Просто в порядке обсуждения — как тебе мысль о вылазке?

Я спросил это, надеясь услышать «нет».

Если мы собираемся выяснять, что происходит на границе с Фэйри, нам нужен кто-нибудь, способный творить волшебство. Если я устрою так, что Энди откажется, переубедить Ахиру не составит туда. В Холтунбиме набралось бы с дюжину магов похуже, но ни одного из них в опасное дело калачом не заманишь — маги, как известно, народ осторожный, если не трусоватый. Значит, оставался только Энрад — бывший ученик Энди, но Энраду уже доводилось прежде бывать в деле и со мной, и с Ахирой. Подозреваю, это отбило у него вкус к подобным занятиям. Слишком грязное дело тогда вышло для чувствительных типов вроде Энрада — да и меня самого, коли на то пошло.

— Куда? — спросила она.

— К Фэйри — может, куда-нибудь к Эвенору.

— Проверять слухи? — Андреа оживилась. Я кивнул, и она улыбнулась. — С удовольствием. — Она потянулась к столу, взяла самоцвет и принялась катать его между большим и указательным пальцами. — Чуть-чуть поработав, я могла бы создать заклятия, которые позволят мне узнавать — а возможно, и видеть, — что происходит. Но ни к чему хорошему это бы не привело — ты знаешь, чем такое кончается.

Есть такие вещи, Которых Делать Нельзя. Их узнаешь по тому, что от них обязательно плохо тебе или другим. Никому никогда не становилось лучше от героина, а занятия магией оказывают на людей примерно такое же действие: они подсаживаются на магию, как на иглу. Обычно магам хватает малых доз, но Энди перехватила волшебства, пытаясь найти Карла. Скорее всего ее свалило горе — плюс недостаток движения, сна и еды.

Однако выглядела она отлично.

— Думаешь, не личина ли это?

Она встала, уперев руку в бедро.

— Нет.

Наверняка нет, если она работала обнаженной. Я плохо знаю магию и не могу сказать, обманывала ли личина ее саму так же, как других, — но я знаю Андреа. Она никогда не стала бы работать голышом, если бы ее внешность не нравилась ей, а даже носи она личину, она не могла не знать, как выглядит на самом деле.

Думаю, я ее не убедил: она покачала головой, отвергая обвинение, которого я не высказал.

— Это не личина, Уолтер. Сон, еда, прогулки...

— Волосы прогулками не изменишь.

— ...и немного краски. — Она шагнула ко мне. — Мне не нравится седина. Отталкивает мужчин. — Подняв руку, она коснулась моего виска: у меня там серебрилась... гм... «мужественная седина». — Тебе она идет больше. 

Я подавил желание обнять ее: не уверен, что нам обоим этого бы хотелось. Мы были любовниками когда-то — однажды, дважды, пять раз — как посчитать. Я не считал, я наслаждался. Почти двадцать лет назад это было, и все же между нами оставалось еще «нечто такое».

Это было искушение. По многим причинам. Даже если забыть о гормонах — хотя я слишком часто думаю не той головой, что между ушами. Мы с Энди любили друг друга — чистой любовью — двадцать лет, и вот теперь ее муж, мой друг, погиб, и, возможно, нам стоило бы помянуть его жизнь чем-нибудь очень тайным и личным.

Но не под одной крышей с моей женой.

Я понимал, что играю в благородство, хоть это и звучит глупо, пытаясь удержать ее от нашей вылазки. И Энди, и я знали, что случится, когда и если мы выйдем на нее вместе, и, возможно, я старался, хоть и не впрямую, убедить ее остаться дома.

Я взял ее руку в свои и поднес теплые мягкие пальцы к губам.

— Старый друг, — сказал я, — мои глаза радует твой цветущий вид.

Хрен с ним, с благородством, просто вспомним, что Уолтер Словотский из тех, кто заботится о своих друзьях. Энди — первый раз с того времени, как пришла весть о смерти Карла — была в прекрасном настроении. И я не рискну его испортить ни за каким хреном — в любом смысле.

Когда не знаете, что делать, — поешьте, попейте, поспите — одни или с кем нравится. Эти занятия можно и сочетать.

Наши с Кирой покои были пусты. Я разделся, вытянулся под простыней и тут же уснул.

 

Интерлюдия

Все тот же сон

Все тот же кошмар.

Мы стремимся вырваться из Ада, миллионы мчатся по бескрайней равнине. Тут все, кого я любил, и другие лица, знакомые и незнакомые.

За нами, затмевая горизонт, гонятся вопящие демоны — похожие то на персонажей мультфильмов, то на расплющенных или вытянутых волков, и я боюсь их до судорог, до того, что дыхание перехватывает в морозном воздухе.

Выход впереди — золотая лестница пронзает тучи, и кто-то уже лезет по ней, непрерывный ручеек бежит и пропадает в ватной серости. Я не знаю, кто успел выбраться, и только надеюсь, что дети мои среди успевших.

Кое-кто уже миновал тучи, но всем нам не успеть: демоны приближаются слишком быстро и вот-вот схватят нас.

И тогда я вижу его — Карла Куллинана, отца Джейсона. Он стоит над толпой, на голову выше всех, лицо его сияет, на руках, на груди, на бороде — пятна засыхающей крови.

— Надо удержать периметр, — говорит он. — Кто со мной?

И улыбается, будто мечтал об этом всю жизнь, чертов болван.

— Я, — откликается кто-то.

Из толпы выходят люди — некоторые окровавлены, некоторые искалечены.

Вперед проталкиваются Франклин и Джефферсон, а с ними толстая старая негритянка; плечи ее согнуты долгими годами тяжких трудов. А может, это и не Джефферсон       волосы у него не белые, а грязно-рыжие. Не важно: он наш.

— Прошу вас, мадам, — говорит он напряженным голосом — уходите с остальными.

Она фыркает.

— Я тридцать семь лет скребла у белых полы, чтобы выкормить и выучить шестерых детей. — Руки ее сжимаются в кулаки. — И неужто ты думаешь, засранец, что я дам этим гадам добраться до моих деток?

Франклин усмехается.

Он просит у вас прощения, мадам.

Джефферсон низко кланяется.

— Прошу простить меня.

Другой человек — пушистые брови нависли над всевидящими глазами, висячие усы белы как снег — прикусывает сигару, потом отбрасывает ее, выругавшись.

— Удержать можно, — говорит он. Голос его звучит чуть пискливее, чем я думал. Но это говорит он сам, а не актер Хэл Холбрук. — Только людей нужно больше.

Карл смотрит на меня — все они смотрят на меня: Джефферсон, Твен, Ахира, старый сумасшедший Земмельвейс, все они — и он, с окровавленным недоуменным лицом.

— Уолтер! — говорит он. — А ты чего ждешь?

И тут я просыпаюсь.

 

Глава 3,

в которой излечивается икота, съедается ужин и организуется поездка

Это называют «очеловечением вещей». И ничего плохого в этом я не вижу.

Я помню, как впервые понял, что к вещам можно относиться, как к людям. Мне было тогда лет пять или, может, шесть.

Дело было так. У Стаха (тогда я звал его Папулей) была Большая Машина — «бьиюк-старфайр-98» 1957 года. Он купил ее в Лас-Вегасе, когда ездил туда первый и последний раз. Последняя, лучшая модель классического американского большого автомобиля, зверь с восьмицилиндровым мотором в три сотни лошадиных сил и львиным рыком. Двухцветный, черно-желтый, как шершень, изогнутые крылья и багажник, на котором можно разбивать лагерь.

Сиденья в Большой Машине были что диваны. Она была огромной, как дом, и, когда я ехал в ней, пристегнутый ремнями с большими пряжками, я чувствовал себя в такой же безопасности, как дома на диване.

Порой нам издевательски сигналили водители «фольксвагенов».

Папуля только хмыкал.

— Не въезжают они, а, Эм?

Тогда мамочка глубоко вздыхала — это означало: «опять он завелся», — а потом спрашивала:

— Во что они не въезжают?

Тогда он говорил что-нибудь вроде:

— В то, как эта железяка защищает нас. В то, что если мы столкнемся с ихней консервной банкой...

— Стах! Уймись.

— ...то их размажет по дороге, а нас наша Красотка защитит на все сто.

Для них это была своего рода мантра — хоть я и сомневаюсь, что они знали это слово.

Они перестали повторять свою мантру после того, как какой-то идиот в синем «корвете» врезался в нас, когда мы возвращались домой — перед самым поворотом на подъездную дорожку. Удар был сильным: лобовое стекло разлетелось вдребезги, содержимое пепельницы взвилось в воздух, меня ослепило, пепел забился мне в горло — я не мог говорить, пока не прокашлялся. Пряжка ремня врезалась мне в бедро, и пару недель там переливался всеми цветами радуги синяк — но в остальном все было в порядке. У всех. Хуже всего пришлось Стиву, моему брату, — его приложило о спинку переднего сиденья, но и он отделался разбитым носом.

А болвана из «корвета» увезли в больницу — его так помяло, что я даже не разглядел, мужчина это или женщина.

Всюду была кровь, в воздухе стоял запах бензина и горящего масла. Мама, придерживая Стива за затылок, повела его в дом, но никому и в голову не пришло прогонять меня.

Я вместе с отцом дождался, пока шофер эвакуатора не увез нашу машину. Нашу машину.

Господи, во что она превратилась! Радиатор и капот смяты, лобовое стекло разбито, передние колеса вывернуты так, словно сломалась ось, и кузов сдвинуло вбок с рамы.

Водитель эвакуатора все качал головой, заводя захваты, которые подняли передок машины.

— Покупали ее новой, мистер Словотский? — спросил он, перекрывая протестующий скрежет металла.

— Стах, — сказал папа рассеянно. — Все зовут меня Стахом. Сокращение от Станислав... Да. Когда я ее купил, она была новой. Десять лет назад.

Он похлопал смятую сталь и, будто смутившись, отдернул руку.

Водитель качнул головой, быстро, сочувственно, словно бы говоря: «Да-да, я понимаю».

— Да. Хорошие машины. Жаль, теперь таких не делают, — сказал он и повернулся к своему эвакуатору.

— Это всего лишь машина, — сказал отец.

— Конечно, Стах.

Водитель улыбнулся. Он поверил папуле не больше, чем я. И не больше, чем отец верил себе сам. Его толстые пальцы ласково взъерошили мои волосы.

— Когда тебе пришло время родиться, Сверчок, я в ней вез твою маму в больницу.

— Ее починят, пап?

Я все еще держался за бок и потирал бедро. Отец покачал головой. По щекам его катились слезы — он не замечал их.

— Нет, — сказал он. — Она слишком разбита. Но ты, Стив и мама остались целы, Сверчок, и только это и важно на самом деле.

Он стиснул мои пальцы.

— Да я не цел, — всхлипнул я. — Я ногу ушиб, и больно.

— Ну да. Конечно, больно. С синяками, знаешь, всегда так. Я тебе очень сочувствую, Сверчок, но мы все могли угробиться, угробиться...

Бормоча что-то по-польски, он выпустил мою руку и нежно погладил металлический бок машины, которая уже тащилась за эвакуатором прочь от тротуара. Я плохо знаю польский и не запомнил слов, но смысл я помню.

«Спасибо, надежный и верный слуга».

Эвакуатор свернул за угол, и Большой Машины не стало. А мы еще долго стояли и смотрели, пока глаза снова не стали сухими.

Когда я проснулся, Кира сидела у постели и смотрела на меня.

Я ощутил ее присутствие еще во сне, но мое подсознание, при всей его подозрительности, не хотело меня из-за этого будить.

Почти как привидения в древних замках, она сидела в кресле у окна, подобрав под себя ноги, и солнце, проникая сквозь решетки, прикрыло ее лицо черно-золотой вуалью тени. Я видел лишь уголок губ, приподнятый в улыбке, которая могла быть искренней, а могла и нет. Уверенным быть нельзя; моя жена до тонкостей изучила науку притворства еще до того, как встретилась со мной.

— Доброе утро, милый.

Она шила. Белая ткань горкой лежала у нее на коленях, сновала вверх-вниз игла.

Я потянулся, протер глаза.

— Привет.

Взяв с тумбочки у постели шорты, я натянул их, поднялся, прошел по ковру, наклонился — медленно, осторожно, ласково — и поцеловал ее, предусмотрительно сцепив руки за спиной. Она ничего не могла поделать с собой; значит, делать что-то должен был я. С собой, не с ней.

Она повела головой, то ли чтобы что-то рассмотреть, то ли занервничав. Я отступил на полшага. Она тут же успокоилась. Мне стало грустно.

— Хорошо спал? — спросила она по-английски, как всегда, чуть-чуть запинаясь.

— Не-а. Я этого не умею.

Традиционная наша шутка. Порой, когда теряется суть, остается держаться за форму.

— Ты что-то кричал пару раз, — заметила она. — Я не разобрала слов.

Все как всегда.

— Дурной сон, — сказал я.

Подошел к умывальнику, умылся и насухо вытерся, а потом принялся подыскивать, что бы надеть на полуофициальную вечернюю трапезу, и в конце концов остановился на коротком шоколадном с серебром колете поверх кремовой гофрированной рубахи и на серовато-коричневых штанах с серебряным галуном по шву. Я люблю, чтобы одежда была удобной, а кроме того, в прорезях рукавов хорошо прятать метательные ножи. Не то чтобы подобные вещи были нужны на официальном ужине — но кто его знает?

Я затянул на талии перевязь с полагающимся мечом, решил, что она сидит нормально, снял ее и перекинул через плечо.

— Как провела день? — спросил я. Кира пожала плечами.

— Крутилась.

Она откусила нитку, воткнула иголку в шитье, аккуратно отложила его в сторону, поднялась и подошла ко мне — длинные золотистые волосы собраны на затылке.

Она остановилась передо мной — не касаясь.

Дело было не только в платье, хотя оно отлично смотрелось: длинная накидка белого кружева поверх алого шелка рубахи с небольшим декольте и глубоким вырезом на спине, открывающим взгляду мягкую атласную кожу. Клянусь, жена моя с каждым годом все хорошеет. В ней видна та зрелая красота, которая приходит к женщинам после тридцати, когда детская пухлость уже исчезла, а увядание старости еще не коснулось тела.

И на все это можно только смотреть.

Так нечестно.

— Правда, где ты была?

— Помогала Андреа — все утро.

Так вот что Энди от меня скрывала! Мне это совсем не понравилось — но, надеюсь, я сумел скрыть недовольство.

Предполагалось, что Энди — следуя предписаниям Дории — почти перестала заниматься магией. Слишком много энергии потратила она, пытаясь отыскать Карла, а людям — маги они или нет — вредно постоянно вертеться возле магии. Сила опасна — даже если ты уверен, что можешь управлять ею.

Лично я считаю, что Дория слишком увлеклась ролью заботливой еврейской мамочки — ей она наполовину не подходит. Но даже если Дория права насчет вреда, для Киры это должно быть относительно безопасно: она читать магические тексты не может.

Страница волшебной книги Андреа для нее — такая же мешанина невнятных символов, как для меня. Если у вас нет врожденного дара — магом-волшебником вам не быть. Если вы не находитесь на короткой ноге с богами, силами или феями, как было когда-то у Дории, — вам не быть и магом-клириком.

Кира склонила голову набок.

— Я как раз раздумывала — будить тебя к ужину или дать спать дальше.

Она улыбнулась, шагнула сперва назад, потом ко мне — как в танце.

— А ужин скоро?

Я притянул ее к себе — и она окаменела.

— Прости.

Руки мои упали.

Она обняла меня, опустила голову мне на грудь. Порой стоит играть по правилам.

— Нет. Это ты прости, Уолтер.

— Это сильнее тебя.

Я начал было поднимать руки, но опомнился. Она не виновата. И мне приходится постоянно ей об этом напоминать.

Я сжал кулаки. Кира не виновата. Не ее вина, что если я обнимаю ее — она каменеет, а если начинаю ласкать — кричит. Но ведь и я тоже не виноват. Я всегда делал для нее все, что мог, но, кем бы я ни был, я не целитель разума и души. В лучшем случае — я исследователь.

— И это тоже пройдет, — сказала она.

Точная цитата из меня, а не искаженная из Эйба Линкольна. Я ей это повторял во время ее беременности. Своего рода мантра.

Даже смешно, ей-богу: всегда я политически некорректен. Здесь — говоря, что женщина должна иметь примерно те же права, что и мужчина; дома — но редко, очень редко, — позволяя себе указывать, что беременные женщины повреждаются в уме. Где-то на год, если не больше.

Возможно, они в этом не виноваты. Возможно, вообще никто ни в чем не виноват.

— Пройдет, куда денется.

Может, и пройдет. Я скептик, но чего на свете не бывает.

Медленно, осторожно я снова обнял ее — не прижимая — и поцеловал в шею. Получилось: она вздрогнула, но не закричала и не начала вырываться.

Какая-никакая, а победа. Я разжал руки.

— Увидимся за ужином.

Так было не всегда. Когда-то, в начале, мы проводили больше времени в постели, чем вне ее. Может, это было и не так, но мне так запомнилось.

Да черт побери, первый раз мы с ней были вместе через несколько часов после того, как мы с Карлом вытащили ее из фургона работорговца и освободили вместе со всеми рабами той партии. Я всегда говорил, что в этом бизнесе бывает сопутствующая выгода.

Но уже тогда были первые признаки — когда я порой ночью касался ее, а она сжималась и отстранялась, объясняя, что слишком устала, или когда вскрикивала, если я неожиданно обнимал ее, — и тут же с нежной улыбкой упрекала сама себя за пугливость.

Но тогда подобные вещи случались очень редко и, я бы сказал, ничему не мешали. Скорее наоборот.

Все происходило очень медленно: сперва иногда, потом редко, потом чаще и чаще, а потом я вдруг осознал, что мы не занимались любовью уже добрый год и что она не выносит прикосновений.

Выпить бы надо.

Блестящая серая глиняная бутыль холтского бренди нашлась в гостиной на втором этаже. Там же отыскалась пара кружек.

Впрочем, «гостиной» этот зал именовали придворные — я всегда называл его про себя «трофейным». Ковер на полу был из кусочков шкур, по стенам висели головы животных, убитых баронами Фурнаэль: олени, кабаны, волки и — единственная — огромная бурая медвежья башка, пасть разинута, желтые зубы вот-вот клацнут... Вряд ли эти зубы так блестели, отполированные, у живого медведя.

На одной из стен, под самым потолком, висит целая тушка зайца, будто застывшего в прыжке. Наверняка за этим стоит какая-то семейная легенда, но какая — мне узнать не удалось.

Неуютное место, и не потому, что зверье выглядит как живое. Оно таким не выглядит — бимские чучельники далеко не мастера, и со стеклом в Эрене всегда было худо. Вместо стеклянных глаз здесь вставляют белые костяные полушария. Ощущение — будто находишься среди то ли зомби, то ли слепышей. Не сразу привыкнешь, и бренди помогает.

Беда в том, что на меня вдруг напала икота — как раз когда я пил, а я этого терпеть не могу. Выпивка в нос попадает.

Я разжег камин и уютно устроился в низком кресле, любуясь играющим огнем, — и тут в дверь постучала Дория.

Она переоделась к ужину — была в длинном фиолетовом платье из ткани, которую я всегда называл велюром, хотя и знаю что это неправильное название. Туго облегающий верх — от низкого декольте до расшитого золотом пояса на бедрах, концы которого спадают на широкую складчатую юбку. Корсаж и рукава отделаны золотым шнуром. На таком же шнуре к поясу подвешена сумочка.

— Ну и как? — спросила она.

— Прекрасно, — ответил я. — Хоть сейчас на трон.

Она взглянула на две кружки, что грелись на камнях у камина.

— Меня ждал? — поинтересовалась она, когда я лениво приподнялся и повернул кружки другим боком. Я икнул и помотал головой.

— Нет. Но согреть две кружки ничего не стоит. Кто знает, когда друг решит забежать выпить.

— Или вылечить твою икоту. — Она улыбнулась, опустилась в кресло и откинула голову на высокую спинку.

— Ага, — с ноткой сарказма отозвался я.

Она вытащила из кошеля что-то похожее па кварц.

— Вот, пососи.

Я пожал плечами и сунул камешек за щеку. Сладко...

— Горный сахар? — спросил я, перекатывая его ро рту. Демосфен, чтоб тебе пусто было.

— Именно, Ватсон.

Я приподнял бровь, точно спрашивая: «И это излечит икоту?»

Дория кивнула.

— Девяносто процентов. Икоту вызывает нарушение баланса электролитов в крови, из-за чего начинаются спазмы Диафрагмы. Обычно сдвиг в сторону ацидоза. Соль или сахар помогают исправить дело. Если они не действуют — значит, сдвиг был в сторону алкалоза; тогда поможет лимон. Подожди немного.

Я собирался возразить, но икота прошла. Возможно, просто потому, что устала меня мучить.

— Где ты этому научилась? В сестричестве Длани?

— Нет. Это с Той стороны. Меня научила одна подружка, Диана. По-моему, ты ее не знал.

— М-м-м... Не припомню.

— Нет. Ты ее точно не знал. — Дория улыбнулась. — Ты бы запомнил. Как там кружки?

— В самый раз.

Кружки и правда согрелись как надо: были чуть более горячими, чем принято на Этой стороне. Самое оно для холтского бренди. Я раскупорил бутылку и плеснул нам обоим по доброй порции. Я собирался встать и отдать ей кружку, но вместо этого Дория поднялась и пересела на подлокотник моего кресла, обняв меня за плечи. Она пахла цветами и мылом.

— Лехаим.

Я чуть запнулся на еврейском словце. И заслужил улыбку.

— Лехаим, — повторила она и выпила. Я тоже. Бренди обожгло мне горло и согрело желудок. Неплохо — весьма.

— Тебя что-то тревожит? — спросила она.

— Мелочи. — Я постарался, чтобы это прозвучало как можно беззаботнее. — Не тебе же одной можно тревожиться.

Она усмехнулась.

— И о чем твои тревоги на сей раз? Как соблазнить вашу горничную?

Я изобразил содрогание.

— Ты видела нашу горничную?

— Серьезно.

Я пожал плечами — осторожно, чтобы не сбросить ее

— Жаловаться не на что. Все в порядке. Энди выглядит куда лучше, да и гном почти исцелился. Джейсон отличный парень. Зеленый, конечно, как Халк, но...

Она коснулась пальцем моих губ. Я умолк.

— А как Кира?

Я не ответил.

Дория ждала. У нее это получается куда лучше, чем у меня.

— Она не виновата, — сказал я наконец. — Как это у вас называется — посттравматический синдром?

Она пожала плечами.

— Двухгодичный курс психологии — и ты считаешь меня психиатром?

— Я на тебя не настучу за незаконную практику. — Я приподнял мизинец. — Честное скаутское!

— Что ж, ладно. — Она пила и раздумывала. Потом махнула рукой. — Это не важно, Уолтер. Наклеить на болезнь ярлык — еще не значит понять, что она такое. Или как ее лечить. Кира в плохом состоянии... или ваши отношения в плохом состоянии.

Дория сделала глоток и вздохнула. Я приподнял бровь.

— Не знал, что это заметно. У тебя еще остался дар диагностики?

— Нет. — Она замотала головой. Действительно ли Великая Мать лишила ее всей силы, или все же у нее осталось несколько заклятий — на черный день? Можно не спрашивать — Дория не скажет. — Но я всегда считала чары лишь Усилителями собственного чутья, не заменой. Давно это у вас?

— Откуда считать?

Она насмешливо улыбнулась уголком рта.

— Подумай.

— Слушай, я про это не рассказываю. Не помнишь?

— Помню. — Она улыбнулась шире. — Как правило. Я подумал о последнем разе — и постарался поскорее о нем забыть. Мне вспомнилась другая ночь — неистовая теплая ночь в Приюте, вскоре после того, как мы с Карлом вернулись из набега. Думаю, это была вторая ночь — на первую пришелся Карлов Выходной День, должно быть. А тут мы оставили Джейни — тогда еще совсем крошку — с Карлом и Энди, взяли одеяла и ушли из поселка в лес, на склон горы. Мы допьяна напились молодого черничного вина и с упоением занимались любовью — всю ночь, под звездами.

Я не преувеличиваю, вот руку на отсечение: всю ночь.

До сих пор, стоит мне закрыть глаза, и я вижу ее, волосы ее парят надо мной, озаренные светом звезд...

Но это было давным-давно, в другом краю, и бедняга скорее умрет, чем снова позволит согреть себя.

Я сменил тему.

— Энди последнее время выглядит куда лучше. Вряд ли это личина.

Дория немного помолчала, потом улыбнулась и тоже оставила речь обо мне и Кире.

Удивительно, что могут сделать прогулки, еда и сон — не говоря уж о прекращении занятий магией.

— Она... — Я осекся.

— Не перестала ею заниматься? Ты меня не удивил. Алкоголизм не совсем болезнь, и привыкание к магии считать только болезнью тоже неправильно.

Если я чего и не ждал от Дории, то вот таких рассуждений Она первая забила тревогу, требуя, чтобы Энди не пускали в мастерскую — любыми средствами, разве что не силой.

— Но очень близко к болезни, — сказала она. — Поверьте — ты и все остальные! Всегда существует соблазн, вечная тяга. Девчонкой я была ужасной обжорой! И толстой,

конечно, заговорила она вроде бы о другом, но на самом деле о том же. — Но в конце концов я смогла похудеть, когда стала следить, что, сколько и как я ем. Ровно сколько нужно, и никогда ни капли больше. Если голодать — потом все равно отъедаешься, и все без толку.

Я взял ее руку в свои и поцеловал. Нежно-нежно: с Дорией всегда нужно было обращаться нежно и бережно, и мне это в ней нравилось.

— У тебя и другие проблемы были, — сказал я, — но ты уже далеко от них ушла, девочка.

Дория вздохнула.

— Хотелось бы надеяться. — Ее пальчики пробежали по моему воротнику, потом — по усам. — Пойдем-ка на ужин.

Тяготы жизни правящего класса относятся к тем вещам, которые приучаешься выносить с годами, даже если сам ты относишься к этому классу только косвенно. Все имеет свои теневые стороны. Например, кормежка отличная, но в любой момент тебя могут дернуть по самым различным поводам и припахать к любой работе.

Вот и сейчас — мне пришлось развлекать двух новых деревенских старост, прибывших ко двору на обед. Отличная идея, право слово: пригласить сельчан отобедать с бароном. Я Рад, что подкинул Джейсону эту мысль.

Мы расселись так, как повелевал этикет: Джейсон — во главе стола, Андреа — напротив, Рителен, старший из двух старост, по правую руку от Джейсона; дальше по этой же стороне — Кира, Доранна и Джейни; по другой — Дория, я, Эйя, Брен Адахан и, наконец, Бенен, второй староста. Таким образом, оба старосты оказались на почетных местах: один справа от Джейсона, другой — от Андреа. А Кира могла поболтать с Рителеном, широкогрудым обладателем моржовых усов — все равно, кроме нее и Джейсона, его бы никто толком не услышал.

Садиться так было сущей глупостью. Стол в трапезной зале рассчитан человек на тридцать, и двенадцати едокам за ним слишком просторно.

Лично я предпочел бы сидеть двумя кучками — каждая на своем конце стола. От четырех до шести — самое удобное число собеседников. Добавьте еще хоть одного — и общая беседа разобьется на несколько мелких, причем у собеседников будет ощущение, что они присоединились не к той. (Ко мне это не относится — разговор со мной по определению является самым интересным.)

Или превращается в монолог.

Естественно, сельские старосты читать монологов не стали. Хотя я бы с удовольствием послушал о гнили, одолевшей пшеницу в селении Телерен, или выяснил бы, что они думают об использовании побегов бобов мунго в качестве пищевых добавок.

Но об этом, разумеется, и думать было нечего; за супом — густым, наваристым черепаховым супом, щедро сдобренным молотым перцем и кругляшами моркови, проваренными ровно настолько, чтобы прожевать, и рулетами, горячими, только с плиты хрустящими и исходящими паром — У'Лен, как всегда, на высоте, — Брен завел речь о лошадях.

— ...хитрость в том, чтобы заставить коня не предугадывать наши желания, а мгновенно повиноваться. Любой болван может направить лошадь галопом к изгороди — и оказаться на той стороне, сам того не желая. Конник получше может предугадать, что лошадь собирается сделать. У самого же опытного конь просто ничего не сделает, пока ему не прикажут. Вот помню, однажды...

Эйя и Джейни внимали просто-таки завороженно, да и другие дамы тоже прислушивались.

Все, кроме Андреа. Она прикрыла рот сплетенными пальцами и только делала вид, что слушает.

Мне думается, я понимаю связь между женщинами и лошадьми — но меня это не заботит. Связь эта почти сексуальна — нет, я не имею в виду дурацких шуточек насчет бабы и жеребца. (Хотя все женщины, каких я знал, старались держаться подальше от жеребцов. Как и я сам. Нехолощенный конь мгновенно звереет, стоит ему учуять кобылу в течке  или женщину с месячными.)

Понимаете, я ничего не имею против лошадей. За последние двадцать лет я прошагал тысячи миль, а проскакал вдвое больше и не хотел бы, чтобы оно было наоборот. Я предпочитаю машины, а еще больше, когда есть возможность, летать на Эллегоне — но, честное слово, ничего против лошадей я не имею.

С другой стороны, лошади — твари на удивление тупые. Они совсем ничего не соображают. Их можно загнать до смерти, если обращаться с ними плохо, но и привязываться к ним сильно нельзя — потому что иногда, когда сильно припечет, приходится их бросать. Однажды я целый день просидел в бочке для дождевой воды, дыша через тростинку. Вряд ли лошадь моя поместилась бы там со мной, а если бы я не нашел в себе сил ее бросить — очаровательная была кобылка, обожала лизаться, как собачка; надеюсь, она попала в хорошие руки, — она бы запросто выдала меня, и я был бы мертв, как пень.

Так что не надо о лошадях.

Особенно — о перескакивании через изгороди, когда не собирался этого делать. Я так чуть не сломал себе шею. Губы Ахиры искривились в усмешке:

— Может, поговорим за столом еще о чем-нибудь? — осведомился он, и тут вошла У'Лен со второй переменой на серебряном подносе.

— Давайте-давайте, вот и тема пришла: отличные каплуны! И попробуйте только их обругать! — заявила У'Лен. Потрясающая женщина: сплошные мышцы и жир, и вечная ехидная усмешка на потном лице.

Я не в восторге от местной традиции подавать мясо прежде рыбы, но три огромные птицы на подносе поразили мое воображение: крупные, пухлые, золотисто-коричневые, украшенные зубчиками чеснока и кружочками лука, жареная шкурка еще пузырится и шипит от жара.

Пахли они прямо-таки райски.

— Помолчи, женщина! — Джейсон запросто играл роль отца в словесной перепалке с У'Лен. — Я всегда узнаю, хороша ли еда, с первого куска. Сейчас проверим твою стряпню...

Фыркнув с наигранным возмущением, У'Лен плюхнула поднос на стол перед Джейсоном, а сама заработала разделочным ножом и вилкой.

Этим вечером, в плоеной блузке и длинном ярком мелавейском саронге, открывающем ее ногу от щиколотки до середины бедра, Эйя была невероятно хороша. Она улыбнулась мне поверх стакана с вином — за что я был награжден хмурым взглядом Адахана. Жена моя не удостоила меня даже таким.

Не дергайся, Брен. Не осложняй всем жизнь.

— Как тебе вино? — спросила Эйя.

Я сделал глоток.

— Неплохо. — Как приятно было бы сидеть поближе к ней, ощущать ее ногу рядом со своей, чувствовать, что женщина готова прижаться к тебе, а не оттолкнуть.

Я глотнул еще вина. Немного вяжет, на мой вкус, но оно еще молодое — бимские вина требуют долгой выдержки; впрочем, результат того стоит. За годы войны виноделие в Биме пришло в упадок, а в Фурнаэле почти все запасы были выпиты во время осады. Толком выдержанного вина сейчас не найти во всей стране.

У'Лен занималась дележкой. Не знаю, как вы, а я всегда люблю смотреть, как люди делают то, в чем они мастера.

Нож сверкал в свете свечей; первая птица была разрезана в меньшее время, чем требуется, чтобы об этом сказать. Разделала ее У'Лен по-эренски: кожа нарезана на куски размером с ладонь, к каждому добавлено по большой ложке желе и соуса; грудка рассечена на толстые ломти, ножки отделены от тушки, верх тушки очищен от мяса, гузка и остатки скелета отправлены на кухню, в суповой котел, и вот уже парочка поварят вносят гарнир и зелень.

Пока У'Лен разделывала вторую птицу, Джейсон подцепил кусок кожи с подливкой и осторожно откусил, пробуя.

— Ну? — без малейшего почтения осведомилась У'Лен, не прекращая резать. — И как оно?

— Да не так чтобы, — отозвался он.

Я подумал, что упавшая челюсть Бенена разобьет тарелку, но Рителен, разобравшийся в ситуации, спрятал в усах улыбку и прикрыл рот платком.

— Не так чтобы, да?! — У'Лен уперла огромные кулаки в еще более огромные бедра.

— Угм. Можно избавить остальных от поедания этих... гм... птичек. Собой я, так уж и быть, пожертвую.

— Дядя Джейсон вре-от, вре-от, — пропела Доранна и тут же умолкла — ей сунули в рот полную ложку. Порой Кира действует весьма расторопно и на удивление вовремя.

Мы как раз закончили со второй переменой — речной форелью, запеченной в сливках со щавелем (очень вкусно, но я знаю куда лучший способ приготовления свежей форели) — и У'Лен разносила десерт, когда вошли Кетол, Пироджиль и Дарайн.

Ну прямо три мушкетера. Кетол высок, тонок, рыжеволос; Пироджиль — коренастый обаятельный уродец; Дарайн — медведь, а не человек. Они были спутниками Карла в легендарном Последнем Набеге, и двое из троих сопровождали Джейсона в поисках Карла, которым оказался... ну, в общем, я.

Заговорил Пироджиль:

— Барон, там у нас крестьянин. Говорит, ему к вам надо. Что-то там у них стряслось в Велене.

Для Бенена это оказался вечер потрясений. Во-первых: трое солдат, не спрашивая дозволения, вваливаются в трапезный зал и прерывают торжественный ужин; во-вторых, из-за чего они этот ужин прервали; и в-третьих, Джейсон поднимается и идет к дверям. Перевязь он застегивал уже на ходу.

— Что ж, посмотрим, что там, — сказал он. — Барон Адахан, будьте добры занять мое место.

Уважительное отношение Джейсона к холту меня впечатлило бы, если бы это не был скорее способ не дать Адахану сунуть нос в чужие дела, чем желание выказать ему доверие.

— Я с тобой.

Тэннети быстро проглотила последний кусок форели. К десерту Тэннети равнодушна. Она встала, проверила, на месте ли нож, потом застегнула перевязь на талии.

Я вовсе не собирался идти с ними: три мушкетера достаточно опытны, чтобы обыскать крестьянина, да в придачу там будет Тэннети. К тому же я намеревался полакомиться ежевичным тортом У'Лен — обожаю его, хоть зернышки и застревают вечно у меня между зубами. Но Джейсон вышел, и Ахира двинулся следом, так что пришлось подниматься и мне.

Я бы из чувства эгалитарности пригласил его в дом, но меня никто не спросил.

Мы встретились с ним во дворе, под бдительным оком стражи, в мерцающем свете факелов и сиянии звезд.

Крестьянин выглядел не так, как я ожидал, хотя я мог бы и сообразить. Велен в добрых двух днях ходьбы — фермер пришел не сам, а прислал сына. Маленький, грязный, вонючий, он был не слишком умен — но и не настолько туп, чтобы не нервничать. Он то и дело бил себя по лбу костяшками пальцев, выдавливая из себя жалобу, что какая-то тварь убила корову его отца.

И при этом плакал.

Да. Корова. Чепуха, верно? Ошибаетесь. Для крестьянина с клочком поля да двумя коровами это — мостик между жизнью и голодной смертью. Хорошая молочная корова может прокормить всю семью, а заодно и приносить теленка каждые пару лет. Коровы — не лучший способ переработки съедобного зерна: если кто понимает насчет белкового баланса, то вегетарианство на несколько порядков эффективнее, — но многое из того, что ест корова, для людей несъедобно.

Право выпаса на баронских землях само по себе для крестьян не спасение. Крестьяне не едят траву.

— Похоже, что это волки, — хмуро заметил Джейсон. — За войну они расплодились.

Кое на что дворянство годится. На то, например, чтобы ограничивать численность других хищников. В Биме к тому же это традиционно дело барона.

Тэннети пожала плечами.

— С волками мы вроде справляемся, — сказала она. — Что с четвероногими, что с двуногими. Ружья в деревнях есть?

Дарайн кивнул.

— Не так чтобы всех их перебить, но отгонять хватает.

— Взять корову с его выгона? — Ахира пожал плечами. — Может, и стоит.

Он взглянул на меня, приподнял бровь и слегка развел руками.

Я поджал губы и покачал головой.

— Не-а.

— Ты считаешь, это не волки? Джейсон был несколько раздражен. Я вздохнул.

— Ты не понял. Ахира спросил, как я думаю: это ловушка или нам стоит отправиться взглянуть на тушу, пока волки ее не дожрали.

— Ты об этом спросил? — Джейсон повернулся к гному.

Тот кивнул.

— Об этом. — Он улыбнулся. — Что, неприятно?

Джейсон нахмурился. Я усмехнулся.

Так случается у старых друзей: когда проводишь рядом чертову уйму лет и беседуешь чертову уйму раз на чертову уйму тем, в какой-то миг понимаешь, что слова в общем-то не нужны. Ты не гадаешь, как поступит твой друг, — ты это знаешь. Довольно слова, жеста, порой не нужно и их — все и так ясно.

Но это не то, что можно объяснить семнадцатилетним — даже очень ответственным и умным. Они попросту не поверят.

Впрочем, в данном случае объяснить было просто. Ввязываться в обычную волчью охоту нам с Ахирой вовсе не обязательно, но если тут что-то еще — это может быть связано с теми рассказами о тварях из Фэйри, а во всем, в чем замешана магия, может быть замешан Арта Мирддин. И мы.

Поймите: я понятия не имею, зачем Арта Мирддин — да-да, тот самый легендарный Арта Мирддин — перенес нас сюда. Вряд ли затем, чтобы, как он говорил сначала, мы добрались до Врат между Мирами и открыли их для него. Я, конечно, скептик, но мне в это не верится. Потому, во-первых, что я не люблю, когда меня используют те, кого я не люблю, — друзей для этого вполне хватает. Я никогда не любил картинки-головоломки, и уж совсем не по мне — быть в такой картинке кусочком.

А может, я просто боюсь, что вселенная поступит со мной гак, как меня всегда подмывало поступить: всунет кусочек на место, куда он не совсем подходит.

Кусочку придется туго.

Беда в том, что к данной человеку жизни не приложена инструкция по использованию, и всякий раз приходится по новой решать, во что влезать, а во что нет. После двадцати лет дружбы с Ахирой я знал, что он не будет спать спокойно, пока мы не проверим все сами, — и вообще до этого времени спать не захочет.

Как всегда, он втравливал меня в историю, вызывающую у меня дурные предчувствия.

Ладно, раз мы решили поучить пацана жизни, то стоит продолжить урок.

— Снаряжение, — сказал я Ахире. — Давай скажи ему, что, по-моему, надо взять.

Гном кивнул и, отведя Джейсона в сторону, принялся шептать что-то ему на ухо. Проверяльщики...

— Так, — сказал я. — Нам нужна повозка и запряжка для нее. — С этим ясно: все знают, что я предпочитаю мягкий облучок жесткому седлу. — Пайки и стандартное дорожное снаряжение — просто взять в конюшне пару готовых мешков. Потом устроим налет на склад — каждому нужно по гамаку. — Они из эльфийского шелка, легкие как перышко и прочные. Если такой гамак есть где растянуть, то лучше спать в нескольких футах над холодной землей, а не на ней. И не в ней, коли уж на то пошло... — Сигнальные ракеты, пять резвых коней — на всякий случай... рогатины, гранаты, кремневые ружья плюс личное оружие. А вот рассаду он наверняка забыл.

Ахира заулыбался во весь рот.

— Обижаешь! Я сказал — два ящика.

— Умница.

Одна из моих не совсем сумасшедших идей: раз уж крестьянское меню все равно в основном состоит из бобов и картошки, так бобы можно с тем же успехом прорастить и существенно увеличить их питательную ценность без дополнительных затрат.

Отсюда и ящик с рассадой. Джонни Яблочное Семечко отдыхает.

— Но это не все.

— Так я ему и сказал. — Ахира рассмеялся. — Продолжай.

— Мелкие удобства. Еще ты сказал ему, что надо позаботиться положить в повозку лишние одеяла — чтобы мне не пришлось отбивать свою нежную задницу на жесткой доске. Добавь к этому чистый чайник и заварку. И бутылочку «Отменного».

Я не имею привычки надираться в дороге, но глоток-другой доброго пшеничного виски перед сном отлично прочищает горло.

Ахира ткнул мальчика в бок.

— Понял?

Джейсон нахмурился. Искал, должно быть, в чем тут хитрость, но хитрости не было — после стольких-то лет дружбы.

Тэннети хмыкнула — ехидно, разумеется.

Крестьянин совершенно ничего не понимал, что было вполне ожидаемо: разговор большей частью шел по-английски, а он если на каком языке и мог говорить, то лишь на эрендра.

Джейсон повернулся к нему.

— Можешь показать где?

— Да, господин, — только, это самое... днем.

Джейсон поманил Дарайна.

— Накормите Мадука и устройте на ночь. И чтобы на рассвете он был сыт и готов в путь.

— Да, барон Фур... Куллинан.

— Именно что, — с улыбкой сказал Джейсон. — Барон Фуркулиннан. Будем знакомы. А вторая ваша корова? Ты уверен, что она цела?

Хорошее замечание: крестьянин, молод он или стар, не оставит свою единственную корову без охраны на полтора дня.

— Отец завел ее в дом, господин барон.

Ахира взглянул на меня и развел руками. Дарайн повел крестьянина прочь.

— Иди-ка ты спать, Джейсон, — сказал я. — Завтра у тебя долгий день.

Позади нас, стараясь быть незаметной, пробиралась Андреа — так что и я не стал ее замечать. Пусть себе развлекается.

— И у вас тоже. Ахира тряхнул головой.

— Нет. Ночь достаточно светлая. Мы с Уолтером выезжаем сейчас.

— Опять ночью не спать, — заметил я.

Гном пожал плечами.

— Не впервой. Попрощаемся с родными — и в путь. — Он повернулся к Тэннети: — Ты с нами?

— Конечно. — Она вздохнула. — Только вряд ли чего убивать придется... — Она глянула на меня. — Как ты рассчитываешь отыскать эту штуку в темноте?

Ахира пожал плечами — вместо меня.

— До рассвета мы туда не доедем, а к тому времени место будет отлично заметно. Грифы. — Он немного подумал. — Втроем должны справиться.

Джейсон кашлянул.

— А как же я?

Я улыбнулся.

— Но ведь ты выезжаешь завтра.

Он развел руками.

— Отлично. Мне преподан урок. А можно узнать, что он означает?

— Я думал, это очевидно. —Ахира вздохнул. — Когда мы здесь, в твоем доме — ты барон Куллинан, а мы твои гости. Прекрасно. Нет проблем. Но когда мы выходим из твоего дома или хотя бы собираемся выйти — мы уже не твои гости и уж тем более не твои слуги. Мы — твои товарищи.

— Скажи «старшие товарищи» и добавь «наставники» — попадешь в точку, — добавил я. — Мы с гномом не можем сидеть при тебе годами; а научиться нужно многому.

Какое-то время он стоял молча, и я начал уже сомневаться, как он это проглотит. Я хочу сказать, когда мне было семнадцать, я терпеть не мог публичных выволочек. Честно говоря, я и сейчас терплю их с трудом. Даже с глазу на глаз.

— Доброго пути, — сказал он, повернулся и пошел прочь.

Тэннети сплюнула.

— Болван.

Интересно, подумал я, о ком это она — о Джейсоне, об Ахире или обо мне, но спрашивать не стал. Никогда не задавай вопроса, если не хочешь услышать ответ.

— Нечестно, — сказала позади меня Андреа. — Но все равно спасибо.

Я чуть вздрогнул, словно она меня напугала. Тэннети подозрительно наклонила голову, Ахире этого и не надо было. Я усмехнулся:

— Я сделал это не для того, чтобы пришпилить его к твоей юбке. Я сделал это ради собственной шкуры. Если Джейсону работать с нами — он должен доказать, что на него можно положиться. Кроме того, у него гости — старосты — и их надо развлекать.

А может, я просто помнил, что мальчишка однажды сбежал, когда был нужен — ладно, сразу после того, когда был нужен, — и это навлекло множество бед на многие головы.

Андреа снова была в кожаных штанах, а сверху — в черной матовой кожаной куртке. Самый дорожный костюм. Через плечо у нее висела сумка, а из-под расстегнутой куртки выглядывали два пистолета в кобурах, тот, что на левом бедре — рукоятью вперед.

— Ты для чего так вырядилась? — спросил я, будто не понял.

Ее взгляд стал отдаленным и каким-то чужим, и мне это совсем не понравилось.

— Мне надо уехать отсюда. Хоть ненадолго, не то я свихнусь. — Она тряхнула головой, словно отгоняя морок.—Ходят слухи, — продолжала она, — о тварях из Фэйри, о животных, перекушенных пополам. И потом, тот громадный зверь, чем бы он ни был, на которого наткнулись на Расколотых островах Джейсон и Тэннети... Я вам пригожусь. Вот увидите.

— Там, похоже, были просто волки.

Волшебные твари и люди не уживаются рядом, и в Эрене их днем с огнем не сыщешь. Болтают, разумеется, всякое, но по большей части рассказы рассказами и остаются. Я сам был источником многих легенд — мне ли не знать, какая чушь порой за ними скрывается!

Она склонила голову к плечу.

— А если это не просто волчья стая? Что ты тогда будешь делать?

А как она думает — что я сделаю?

— Удеру со всех ног, вот что.

Я думал об этом весь вчерашний день — и все сходилось на том, чтобы не впутывать Энди в эти дела. Плюнув на теории Дории.

Учитывая, в каком мире мы живем и в каких передрягах нам случалось бывать, нечего удивляться, что много моих знакомых женщин были изнасилованы. Относительная свобода от подобного рода нападений возникла относительно недавно в большинстве обществ вопрос состоит в том, кого, кроме женщины, задевает это нападение. (Мы привыкли считать, что на Той стороне все хорошо и справедливо, но в стране, где я родился, нападения — это преступления против государства, а не против личности, и государство решает, давать делу ход или нет. Я знаю, что говорю.)

Все оставляет шрамы. У Киры свои проблемы; Тэннети это превратило в с трудом управляемую психопатку. Дория едва не стала чем-то средним между салатом и брокколи, если вы понимаете, о чем я. Эйя, думаю, выкарабкалась из этого лучше, чем они все, но и у нее в глазах я порой вижу огоньки безумия. Точно такие же, как в глазах Андреа.

Нет уж. Хватит с нас в деле одной сумасшедшей — Тэннети, пусть нам всего-то и придется, что пристрелить несколько худых, перепуганных волков. Второй псих нам не нужен, тем паче наркоманка от магии. Ладно, пусть она и не магическая наркоманка; Дория может и ошибаться.

Но Энди не была в поле долгие годы, и я как раз собрался ей это объяснить, так что почувствовал себя полным кретином, когда — после всех моих разглагольствований о том, что мы практически читаем мысли друг друга — Ахира вдруг сказал:

— Ладно. Давайте быстро попрощаемся с кем надо — и в путь.

Это было для меня полной неожиданностью. И не самой приятной.

 

Глава 4,

в которой мне приходят в голову немудрые мысли и я кое с кем прощаюсь

Я сумел попрощаться со всей семьей — даже с младшей дочкой.

Дория Андреа пошла в отца — она «сова», и этим похожа на меня и Стаха, а не на Эмму и Стива или на мать и сестру. Но в этом возрасте то, что она еще не была в постели, объяснялось только одним — поздним ужином.

— Спокойной ночи, прокурор в юбочке, — сказал я, укладывая ее.

Это наша домашняя шутка, никто, кроме своих, ее не поймет. И никого, кроме нас, она не рассмешит. Доранна крепко обхватила меня за шею.

— Возвращайся скорей, папка. Пожалуйста!

— Непременно. — Я осторожно высвободился, на миг коснулся ее волос, по-детски мягких, которые день ото дня делались все золотее, совсем как у ее матери. — Спи, солнышко.

Джейни ждала меня в зале, прислонившись к стене. Она начала что-то говорить, но умолкла, когда я приложил палец к ее губам. Я осторожно прикрыл дверь и отвел дочь в сторонку.

— Беда в том, милый папуля, — сказала она, не обращая внимания на мое лицо, — что под старость ты стал слишком хитер.

— Вот как?

Ненавижу, когда она зовет меня «милым папулей»!

— Ты хорошо объяснил моему парню, что не стоит на тебя давить — даже и пытаться не стоит. Но ты, как я понимаю, отказался от простенького тренировочного варианта, от которого всем вам была бы немалая польза. Мне такой обмен не кажется выгодным. — Она передернула плечами. — Если, конечно, мое мнение хоть сколько-нибудь важно.

Поскольку меня самого это тоже беспокоило, то не согласиться мне было бы так же трудно, как и признать, что действительно я не прав, так что я не сделал ни того, ни другого.

— Оно важно, девочка.

Я на миг обнял ее.

Она улыбнулась. И почему это улыбки моих дочек озаряют весь мир?

— Будь здорова, — сказал я.

Кира сидела в мягком кресле; слева горит лампа, шитье отложено, а она что-то то ли вяжет, то ли плетет — я в этом ничего не понимаю, да и не хочу понимать.

— Ты едешь.

Голос ее ровен, она словно говорит: «Я не стану уговаривать тебя не ехать».

— Похоже на то, — улыбнулся я. — Ты не волнуйся. Я умею не лезть на рожон.

Она вымученно улыбнулась. Или я уже перестал различать ее искреннюю и деланную улыбки. Нет, после стольких лет я должен был научиться видеть разницу. Должен был.

— Это хорошо, — сказала она.

Снаружи холодало, и холод уже просачивался в дом. Я сбросил придворный костюм, запихнул его в гардероб. Быстро натянул подштанники, черные кожаные штаны, черную же полотняную рубаху и, набросив на плечи бурый плащ, застегнул его над ключицей черненой бронзовой пряжкой. Взял из вазы розу, понюхал, сунул в пряжку и осмотрел себя в зеркале.

Я вовсе не уверен, что мне понравился тот востроглазый парень, что глянул на меня из стекла, хотя выглядел он что надо.

Привлекателен, зараза. Черты лица правильные, глаза с легким восточным разрезом, твердый подбородок, усы как у доктора Фу Манчу. Хорошо за сорок, но морщинки в углах глаз только-только намечаются, зато виски тронуты сединой, что вовсе его не портит — плохо лишь; что седина такая же несимметричная, как улыбка.

Ну и улыбочка — беспечная, легкомысленная. Сразу видно, что почти всегда этот тип донельзя собой доволен, но ничто в его лице не подсказывало, что у этого чувства есть достаточные основания.

Очень возможно, размышляет он сейчас о том, что ему предстоит ехать вместе с красивой приятельницей прежних дней, сына которой он так умно — и вовремя — отговорил от этой самой поездки, и, может, удастся должным образом раздуть прежние угли.

Возможно также, он думает, как глупо размышлять о подобном рядом с женой. Впрочем, это как раз сомнительно. Как я уже сказал, не уверен я, что этот тип мне нравится.

— О чем ты думаешь? — спросила Кира. Словно мы настоящие муж и жена, которые могут задавать друг другу подобные вопросы — и рассчитывать на честный ответ.

Кира, подумал я, что с нами стало?

— Думаю, что я голый.

Я улыбнулся ей самой ободряющей из своих улыбок и прошел в гардеробную. Кстати, я почти не соврал.

Оружие было на месте — разумеется. Я надел все: метательные ножи, пистолеты в кобурах, перевязь с коротким мечом и длинным заостренным кинжалом. Я знаю, что охотничий нож лучше, но предпочитаю кинжал. Дань традиции.

Кроме того, я к нему привык.

Скатал охотничью куртку и сунул под мышку. В двух из множества ее карманов — терранджийские удавки.

Кира отложила вязание-плетение, или чем там она занималась, и подошла к шифоньеру в углу.

— Вот. — Она подала мне полностью собранный кожаный рюкзак. — Одежда, немного вяленого мяса, сладости — все, что тебе нужно. — Она улыбнулась мне. — Почти.

Я сунул в рюкзак куртку и закинул его за плечо.

— Спасибо.

Поцеловав кончики пальцев, я коснулся воздуха перед ней. Она наклонилась к моей руке, пару раз сглотнула слюну — с трудом.

— Скоро вернешься?

Конечно, должен был сказать я, не тревожься.—А ты этого хочешь?

— Да. — Она закивала. — О да. Я этого очень хочу.

— Тогда почему бы не... ладно.

Она ждала, приподняв голову. Сколько бы раз это ни кончалось плохо, я всегда думаю, что если буду двигаться медленно, действовать нежно и бережно — все будет в порядке. На сей раз все будет в порядке.

Кретин.

— Все хорошо, Кира.

Я осторожно обнял ее. Один миг, один краткий миг я думал, что все обойдется — теперь, когда она позволила мне снова прикоснуться к себе.

Но она покачала головой — сперва неуверенно, потом бешено затрясла ею, а потом уперлась руками мне в грудь и оттолкнула меня.

— Нет!

Я вышел из комнаты, не обращая внимания на рыдания за спиной.

  Черт побери, моей вины тут тоже нет!

В конюшне нас уже ждали. Целый комитет по проводам: Дория, Эйя, Дарайн, Кетол и Пироджиль. Брен Адахан остался развлекать старост. Верховые кони были уже оседланы, пару лошадей впрягли в повозку.

Я проверил подпругу, угостил морковкой пегую кобылку, выбранную для меня Тэннети, и привязал ее к заднику повозки. Я собирался править повозкой, но и верховая лошадь была мне нужна. Мало ли что — вдруг придется удирать быстро и без дороги. Для пересеченной местности повозки приспособлены плохо.

Ахира уже сидел на своей мышастой кобылке, и, когда я вошел, Тэннети взлетела в седло норовистого вороного мерина с белой отметиной на морде. Он заплясал, она ударила его каблуками и направила мимо факелов во двор.

Андреа аккуратно сложила одеяло вдвое, покрыла им облучок и забралась в повозку.

— Поехали!

Она уселась и похлопала по облучку рядом с собой. Дория, все еще в вечернем платье, глянула на меня, сморщила губы и пожала плечами.

Береги себя, Уолтер, — сказала она. Пальцы ее на миг сжали мое плечо, потом она легонько поцеловала меня в губы. — Приглядывай там, ладно?

— За кем? —улыбнулся я ей победной улыбкой. Она не улыбнулась в ответ.

— За всеми, — сказала она. — Особенно за Андреа.

Я не знал, как закончатся дела с Эйей — правду сказать, я не знал, хочу ли вообще кончать их, — пока не услышал собственный голос:

— Проводи меня до ворот. Остальные нагонят.

Я переглянулся с гномом и развел пальцы на одной руке: «Дай мне пять минут, ладно?»

Он повторил знак и кивнул. «Пять, но не шесть».

Мы с Эйей вышли из конюшни и погрузились во мрак. Я спиной ощущал враждебный взгляд — интересно, подумалось мне, из какого окна сейчас смотрит Брен Адахан. Укрепленные на стенах крепости факелы трещали и чадили, бросая в темное небо клубы черного дыма. С неба на нас смотрели любопытные звезды — подмечали каждый шаг, каждый жест, каждое слово. А может, и нет.

Эйя была в том же, что и за обедом, костюме с мелавэйскими мотивами. Я мысленно принялся развязывать сложный узел у нее на левом бедре.

— Ты боишься, — сказала Эйя.

— Я всегда боюсь. — И это была правда. — Боюсь, когда просыпаюсь утром, боюсь, когда ложусь спать вечером.

Она засмеялась — теплый, звенящий звук, как будто пропела виолончель.

— Попробовал бы ты убедить меня в этом, когда я была девчонкой! Мой дядя Уолтер боится? Дядю Уолтера так же невозможно напугать, как... — она пошевелила в воздухе пальцами, подыскивая подходящее сравнение, — ...как моего отца.

Я хмыкнул.

— Вот тут ты права. Карл был слишком туп, чтобы бояться.

Она взяла меня за руку, и мы пошли молча, держась за руки, как школьники.

— Это всего на пару дней? Я пожал плечами:

— Как выйдет. Может, немного дольше. А может, там придется так жарко, что мы вообще сгинем на веки вечные. Никогда ведь не знаешь, как оно обернется.

Все было, как в прежние Приютские дни: отряд уходит в набег, нарываясь на приключения, — и, разумеется, находит их: в виде очередного работоргового каравана. Работорговцам приходится перевозить рабов с места на место, особенно новых рабов: людям свойственно завязывать отношения с другими людьми, даже если эти другие — их собственность. А это мешает бизнесу.

Не могу сказать, что я любил те дни — дни, когда я был правой рукой Карла. Да, конечно, кое-что в них было: дела, в которых не участвовал Карл, частенько заканчивались довольно приятно. Мы ведь освобождали не только мужчин. Среди освобожденных бывали женщины, и много, причем попадались весьма привлекательные. Просто поразительно, насколько благодарна может быть женщина тем, кто ее освободил, и как она подчас выражает свою благодарность. Можете расспросить мою жену.

Ну, и добытые деньги тоже лишними не были. Но...

— Брен звал меня с собой в Малый Питтсбург, — сказала Эйя. — Как думаешь — ехать?

— Малый Питтсбург — интересное место, — отозвался я. — Он, конечно, грязен и весь в саже — но посмотреть стоит.

— Я не об этом.

— Знаю. — Ее ладошка в моей была теплой. — Ты о том, что иногда надо принимать решения. Брен не станет ждать вечно. Кира когда-нибудь прозреет. Мы должны решить, кто мы друг другу.

Она кивнула:

— Можешь добавить, что и я не стану ждать вечно. Но я спрашивала не о вечности, даже не о будущем. Я спрашивала о настоящем. Кем мы должны быть друг другу сейчас, Уолтер Словотский?

Я погладил пальцами ее руку.

— Друзьями. По меньшей мере.

Она замерла и выдернула свою ладонь из моей. Воздух меж нами застыл, и мне вспомнилось: Эйя, прижавшись щекой к прикладу, твердо держит ружье и плавмо спускает курок — а по боку ее стекает алая влага.

— Товарищами по оружию, — сказала она, и в голосе ее послышался знакомый куллинановский холодок. — По меньшей мере.

— Разумеется! — Я поднял руки в знак извинения. — Навсегда.

Холодок сменился улыбкой.

— Так-то лучше. — Она обхватила ладонями мое лицо и крепко поцеловала.

Когда мы выехали за ворота, Энди начала было что-то говорить, но потом передумала. И слава Богу.

 

Глава 5,

в которой мы едем всю ночь, а я вспоминаю, как неприятно болит отбитая задница

Скакать ночью по проселочной дороге поначалу даже интересно. Впереди, изгибаясь и извиваясь, бежит сквозь поля тракт, кони мчатся по нему, минуя деревни, и удары их копыт неровной дробью разносятся в воздухе. Когда-нибудь подберу себе упряжку лошадей с одинаковым шагом.

Было темно, но не облачно. Над головой бледно сияли звезды, окрашивая пейзаж всеми оттенками ночи — от нежнейшего белого до глубокого бархатистого черного. Ночь полнилась звуками: ухали совы, звенели насекомые, тихонько шуршал в камышах и кронах деревьев ветер. От леса тянуло мятной прохладой.

Но все это быстро приелось.

Дорога вела себя, как все дороги: шла прямо, изгибалась и снова шла прямо. Звезды озаряли пейзаж бледным белесым светом, лишая его всех оттенков, кроме намека на болезненно-синий, превращая ночь в подобие старого черно-белого телевизора.

И все время лошади колотили по пыли копытами, иногда облегчаясь прямо на ходу, и тогда в воздухе плыли ароматы мочи и навоза.

Нет уж, «бьюик» куда лучше.

Хотел бы я поменяться глазами с Ахирой. Просто развлечения ради. Зрение гномов уходит в инфракрасный спектр, что не только позволяет им видеть на два цвета больше, чем всем остальным, но и дает огромные преимущества ночью. (Именно поэтому их пещеры чаще освещаются волшебной сталью, чем живым огнем — пламя инфравидящих попросту слепит.)

Двигались мы тихо. Очень соблазнительно поболтать в дороге — но я так и вижу, как некто, лежащий в засаде, с усмешечкой шипит второму, какие мы молодцы, что въехали под деревья, и как нас легко взять. Спасибо, не надо. В тишине мы с Ахирой способны услышать впереди малейший шорох — если он раздастся. И, значит, спастись от беды.

С другой стороны, считай я, что нас действительно ждут неприятности, нас бы здесь не было. Я спокойно спал бы в своей постели вместо того, чтобы трястись на жестком облучке, чувствуя, как на каждом ухабе спинка лупит меня по почкам.

* * *

Когда мы подъезжали к Велену, глаза у меня горели от недостатка сна, солнце с ехидной усмешечкой висело над горизонтом, а на юго-западе кружили в воздухе грифы.

 

Глава 6,

в которой мы сталкиваемся с волками

К грифам мы подъехали хорошо за полдень. Птицы сидели и на туше, и на кукурузном поле вокруг.

Не думая о потраве посевов, Тэннети погнала коня прямо на грифов, заставив их подняться на крыло.

Они не знали Тэннети: часть, конечно, продолжала летать, лениво помахивая крыльями, но добрая половина устроилась на ближнем дубе и подняла гвалт, выкрикивая оскорбления незваным пришельцам — то есть нам. Грифы Срединных Княжеств мельче, чем их родичи с Той стороны (хотя грифов с Той стороны я вживе никогда не видел, так что наверняка не скажу), — они с большую ворону, с отвратительными мясистыми серьгами, нависающими над изогнутыми клювами. Мерзкие твари.

Кости у меня ныли. Я воткнул тормоз и выбрался из повозки.

Перед нами был типичный местный хутор: разъезженная дорога наискось пересекает когда-то прямоугольную вырубку и исчезает в лесу с другой ее стороны. Лес этот мог быть всего-навсего полоской в дюжину ярдов, оставленной для защиты от ветра, но мог и тянуться неведомо куда.

По обеим сторонам дороги тянулась низкая каменная насыпь, поднимая ее над землей фута на два. Я видел насыпи и получше: эта уже кое-где просела. Впрочем, не моя забота: пусть об этом болит голова у барона и сборщиков податей. Считается, что это их дело — следить, чтобы крестьяне содержали колодцы и дороги в порядке.

За дорогой стояла бревенчатая, обмазанная глиной хижина. Из других построек — огражденный выгул, хлипкий курятник и, как повсюду, каменный колодец. Внутри хижины было какое-то движение — это стоило запомнить, но сперва я хотел взглянуть на корову.

Или на то, что от нее осталось. Волки хорошо поработали, а грифы приложили немало труда, чтобы довершить начатое. Они — то есть волки, потому что грифы не едят свежатину — оттащили тушу на тридцать футов в поле, причинив молодой кукурузе куда больший ущерб, чем Тэннети с ее конем.

Теперь корова превратилась в вонючее, кровавое, покрытое мухами месиво.

Как ни странно, я испытал облегчение. В свое время, изучая мясопроизводство, мне пришлось забить немало коров, и самое неприятное в этом процессе — собственно забой и самое начало разделки. Тебе дают пневматический молот — это нечто вроде тупорылого дробовика, — соединенный шлангом с компрессором, ты его приставляешь корове ко лбу и жмешь на спуск. Давление воздуха посылает молот — то есть просто поршень, — и тот бьет корову по черепу, достаточно сильно, чтобы она отключилась как минимум; чаще же пробивается кость. В этот момент поднимаешь ее крюком, режешь и даешь крови стечь.

Грязная работа, но всего через несколько минут то, с чем ты имеешь дело, перестает быть похожим на корову и превращается в части туши. Куски мяса, внутренности, язык. И в сторонке — дожидающаяся обработки шкура.

Здесь нам осталось еще меньше. Примерно полкоровы сожрали волки. Они съели или утащили заднюю половину, а переднюю скорее обкусали, чем объели.

Бессмыслица. Слишком изощренно. Кое-где мясо было прокушено до кости — но и все. Волк так, конечно, сможет, хоть ему и придется очень постараться, чтобы вышло настолько аккуратно. И зачем ему это? Кто научил бы волка превращать еду в баловство?

Но это были именно волки: на мягкой земле следы их отпечатались во множестве. Стая ушла на северо-восток, в лес.

Ахира и Андреа оставили лошадей у повозки; теперь они стояли с Тэннети над кровавыми останками — вся троица дружно разгоняла мух.

Гном нахмурился.

— Похоже, переднюю половину просто скусили. И унесли.

Андреа приподняла бровь.

— Ты хочешь сказать — как сделал бы Эллегон?

Ахира не ответил.

В хижине снова зашевелились. Тэннети прошагала туда и врезала по двери прикладом дробовика.

— Выходите. Все. Ну? Быстро! Разговор есть, — распорядилась она.

В чем, в чем, а в тонкости обхождения Тэннети не откажешь.

Я мог бы поклясться, что в мазанке больше чем двоим не поместиться, но не прошло и минуты, а перед ней уже тревожно переминалось с ноги на ногу семейство из семи человек, у матери на руках младенец, младшая дочь прижимает к себе вырывающуюся курицу.

Тэннети нырнула внутрь. Ей бы стоило посоветоваться, прежде чем это делать — в таких местечках бывают смертельные ловушки.

Но все обошлось — она выбралась из хижины, хохоча во все горло. Не улыбаясь, не посмеиваясь, а хохоча.

У них... — выговорила она сквозь смех, — у них там корова... и коза... и... — она зашлась от смеха, — и, по-моему, куры... в подполе...

Ахира и Андреа старались успокоить семью. Ясное дело: куча чужаков с ружьями шастает вокруг — разволнуешься! Непривычно, да и опасно — кто их знает, чего от них ждать.

С другой стороны, улыбка Андреа очарует и самого отпетого мизантропа.

— Здравствуйте, — сказала она. — Мы приехали разобраться, что тут у вас с волками. Нас прислал барон.

— Старый или новый? — с подозрением спросила женщина.

Непонятно, мы у нее вызвали подозрение или сама идея, что знатные люди занимаются нападением хищников.

— Новый, — ответила Энди. — Барон Куллинан. Мы работаем на него. Тэннети, Даэррин, Ворелт и Лотана.

Она по очереди указала на всех нас.

Этот миг стоил мне нескольких седых волос. Андреа имела привычку быть честной, а нашу четверку в Эрене знали — даже слишком хорошо. Порой это было удобно, но чаще создавало проблемы. Немало нашлось бы идиотов, желающих проверить, что они получат, захватив бывшую императрицу Холтунбима. (Надеюсь, ничего, кроме смерти, они не получат. Но они этого скорее всего не знают. И, разумеется, им плевать на мое мнение.) И еще больше тех, кто хотел бы выяснить, не лучше ли они владеют мечом, чем Тэннети Одноглазая, не бросают ли ножи быстрее, чем Уолтер Словотский. (Да, мы здесь оба; но, как вы понимаете, я предпочел бы это скрыть.)

На сей раз интуиция не подвела Энди: она дала вымышленные имена троим из нас, но не Тэннети. Тэннети была очень известна: воительниц вообще-то немного, к тому же одноглазых — так что называть ее вымышленным именем значило заставить подозревать, что и у нас имена ненастоящие.

Мужчина открыл рот.

— Прошу прощения, но...

Жена быстро затрясла головой:

— Молчи!

— Я их видел! — уперся муж.

— Сколько их?

— С полдюжины, может, больше. Волки, да, но...

— Но что?

— С ними было еще что-то. Непонятное, — выдавил он.

Ласковая улыбка Энди стала еще нежнее. Думаю, она старалась всех успокоить, но видно было, что она ужасно довольна.

— И что же «это» такое было?

Фермер пошевелил в воздухе пальцами.

— Оно было похоже на волка, ну совсем как волк, только...

Он частил и запинался.

— Я видел; я знаю. Это не волк.

— Не волк. Оно больше, и двигается... этак чудно — нет, не волк это, только похоже.

— Как это не волк, только похоже? — попытался уточнить я.

Крестьянин в отчаянии заломил пальцы.

— Двигалось оно... неправильно. Сгибалось не там.

— Волк, который гнется не там, — хмыкнула Тэннети. — По мне — так невелика проблема.

Она жестом отпустила крестьян; они нырнули в хижину, но мы чувствовали на себе их взгляды.

— Это было полтора дня назад, — негромко сказал Ахира.

За это время волки могут уйти далеко. Если захотят.

Я пожалел, что не изучал зоологию. Как передвигается стая волков? У них своя территория или...

Андреа опустилась на колени рядом с кучей помета и принялась рыться в своем мешке мага.

— Подожди, — раздраженно сказал я. — Я не...

— Если ты не найдешь лучшего способа отыскать их, Уолтер, чем Определяющее заклятие, — отозвалась она, — так не мешай мне работать.

— Я хороший следопыт, — напомнил я ей.

Защита крестьян, будь то от набегов бандитов или от нападения бродячих волков, традиционно лежит на местном дворянстве. Мы не были местным дворянством — на самом деле, — но действовали вместо него.

— Недостаточно хороший. — Тэннети покачала головой. Ты смог бы найти их за несколько дней — если бы они залегли в берлогу. Пока ты будешь искать, они будут отжираться на местном скоте, а нам придется спать в дневную жару и охотиться ночью.

С другой стороны, Андреа нужно бы поменьше творить магии. Это ей не на пользу...

— Тебе не на пользу пойдет, если не прекратишь говорить обо мне в третьем лице.

Улыбка Андреа была широкой, но не сказать, чтобы очень приятной.

Ахира поднял руку.

— Мы устали. Но все же давайте подумаем. — Он принялся загибать толстые пальцы. — С волками не бывает проблем, пока они помнят, что от людей надо держаться подальше. Эти про это забыли. — Он загнул еще один палец. — Они охотятся за скотом не потому, что вокруг нет другой добычи: ее полно. Но им нравится именно говядина, а людей они не боятся. Так что они придут. В лесу прохладно — так давайте уйдем с дороги, растянем полог, немного отдохнем, а потом поедим чего-нибудь горячего. А после этого — ближе к вечеру — поохотимся. — Он нахмурился и добавил: — С помощью Определяющего заклятия.

Больше откладывать смысла не было. Кони оседланы, пистолеты заряжены и засунуты по местам. Мой лук — тетива надета только с одной стороны — висел у меня на груди, две дюжины охотничьих широкожальных стрел убраны в колчан на спине. Фляжка с целительным бальзамом привязана к икре (мои ножны то и дело стукались об нее).

Рука, которой я сжимал рогатину, повлажнела. Лучшее оружие в ближнем бою, какое я знаю. Шесть футов длиной, древко в месте захвата обмотано кожей и медью, лезвие — длинное, в кулак шириной. Двумя футами ниже лезвия — перекладина. Классическое перекрестие — это просто кусок меди, призванный удержать наколотого врага на расстоянии. Какой-то гений — не из нас, среди нас гениев не нашлось додумался изогнуть медную пластину U-образно, заточив — но не зазубрив — концы. В результате вышел распухший трезубец.

Тэннети держала коней. Они гарцевали, всхрапывали и косились на кольцо факелов, внутри которого склонилась над волчьим пометом Энди. В ее лице было нечто, напомнившее мне один давний случай.

Когда-то, давным-давно, я видел щенка корги, которого в полуквартале от дома ветеринара сбила машина. Мы с моим братом Стивом возвращались из школы и как раз подошли к этому кварталу. Док Макдональд, смешной кругленький человечек с черным, совсем как у настоящего врача, саквояжем, стоял подле пса на коленях.

Я немногое помню о собаке — отвернулся, не стал смотреть.

Но я помню выражение лица доктора Мака, когда он наполнял шприц: не только сдержанное сочувствие, но и какая-то веселая неторопливая уверенность. Я неправильно истолковал это выражение и сказал Стиву, дергая его за рукав:

— Он собирается спасти собаку. Стив помотал головой.

— Нет. Он собирается прекратить ее страдания.

На лице Андреа было похожее выражение, когда она стояла на коленях в пыли, выложив перед собой из остатков костей, клюва и перьев силуэт улетающей птицы.

Тщательно, как врач, обмыв подушечку большого пальца, она проколола ее острием позаимствованного у Тэннети ножа, выдавила три крупные капли и стряхнула их на грязь и волчий помет.

Факелы вспыхнули ярче, когда она заговорила. Огонь становился все выше, пока с губ ее срывались медленные, тягучие слова, которые забывались, едва будучи услышаны. Наконец она вскрикнула — и пламя взвилось к небесам.

Миг, только один миг мне казалось, что ничего не произойдет. Где-то в глубине души я до сих пор не верю в магию.

Но — затрепетало перышко, шевельнулась кость, к трепещущему перу добавилось белое, призрачное, и к кости добавилась кость, и еще, и еще... Обрывки перьев и осколки костей, настоящие и призрачные, соединились в птицу, а птица вспорхнула в воздух.

Ахира и Тэннети были уже в седле. Древки рогатин уперты в стремя.

Андреа поднялась, лицо ее было бледным и влажным от пота.

— Быстрей, — звенящим шепотом сказала она. — Птица постарается держаться посредине между мной и волком. Поспешим.

Мы помчались к заходящему солнцу.

Просто чтобы показать вам, каким болваном может быть парень из Нью-Джерси: я когда-то думал, что скакать галопом на лошади — то же, что ехать в очень быстрой машине. Да, конечно, надо следить, чтобы ни во что не врезаться или ничего себе не отбить, но в остальном — все то же самое. Только верхом.

Много я понимал.

Мы неслись по дороге и по полям, не обращая внимания на вытаптываемые посевы, потому что ущерб от стаи волков был бы ей-богу, куда более болезненным для местных крестьян, и стараясь не углубляться в лес.

Впереди, на грани видимости, летела птица, иногда замедляя полет, но все равно чуть быстрее, чуть дальше, чем было нужно, чтобы следовать за ней рысью. А скакать на несущейся галопом лошади — тяжко.

Да, моя кобыла перепрыгивала дренажные рвы, но я всякий раз подлетал в седле, и шлепаться обратно было так же приятно, как если бы я прыгал сам. Не говоря уж о том, что седло постоянно скачущей лошади старалось вбить мне основание позвоночника в основание черепа.

Я был готов уже взмолиться об остановке, когда птица закружилась над краем поля, уселась на изогнутый сук — и осыпалась дождем костей и перьев.

Я взглянул на Андреа.

Она кивнула: заклинание развеялось, потому что цель перед нами, а не потому, что кончился срок его действия.

Впереди — темный, угрожающий — высился лес. Солнце скрылось за ним.

Ахира был уже на земле, рогатина зажата в руке. Он твердо упер ее в землю, взял арбалет, быстро взвел, наложил стрелу.

— Тэннети, держи рогатину наготове, пистолет и лук под рукой. Андреа, взведи курок и поставь на предохранитель... Я соскользнул с седла и принялся надевать тетиву на лук. Ахира покачал головой.

— Нет, Уолтер. Ты обойдешь их с тыла и выгонишь на нас.

Он протянул мне пару гранат.

Я браво ухмыльнулся и сунул гранаты в карманы. Во всяком случае, я надеюсь, усмешка выглядела бравой — мне она стоила немалых усилий. Хорошо, спутники у меня не слишком наблюдательны.

— А если они бросятся не на вас, а на меня?

Гном усмехнулся в ответ.

— Тогда мой тебе совет: лезь на дерево. И побыстрее.

Разведка в лесу — отчасти искусство, но в основном — ремесло.

Не важно, кто вы такой — человек, зверь или еще кто: если двигаться напрямик по лесной подстилке, сучкам, сухим листьям и бог знает чему еще, вас неминуемо услышат. Хитрость в том, чтобы ступать на слежавшуюся землю, плоские камни и свежую траву. Это может оказаться трудно, если при этом еще необходимо держаться поблизости от деревьев.

К месту, где могла быть стая, я зашел с подветренной стороны; шуму от меня было больше, чем мне бы хотелось, но вряд ли его можно было услышать издалека. В конце концов, мое дело — спугнуть их и погнать к друзьям.

Ничего себе подарочек друзьям?

Ладно, это Ахира придумал, не я. Да и не будет у них сложностей: зачем тогда все эти ружья и луки? Моя же задача — остаться живым и непокусанным, пока я ищу стаю.

Хм... Будь я вожаком волчьей стаи, я бы выставил часовых на некотором расстоянии от главного лагеря. Занятная математическая задачка: чем дальше от лагеря круг часовых, тем больше от них пользы, но тем больше их нужно. Решить ее, вероятно, можно методом минимакса или методами теории игр — но не думаю, чтобы волки применяли то или другое.

Можно, конечно, сделать и по-другому: время от времени высылать дозорных обходить лагерь — вместо или плюс к постоянным часовым.

Я не знаю, был то спрятавшийся часовой или я наткнулся на патруль, но на меня, чуть прошуршав листвой, обрушились из темноты две сотни фунтов жесткой шерсти и жуткой вони. Зубы щелкнули, целясь сомкнуться на моей ноге... которой там уже не было. Сыночек Эммы Словотской не такой дурень, чтобы дожидаться, пока его сожрет волк.

Я скакнул вбок и от души пнул волчару — большого вреда это ему не причинило, но мимо он проскочил.

Когда он повернулся, я уже был на ближнем дереве — болтался на толстом суку. Сердце у меня трепыхалось где-то в районе пяток.

Пока я карабкался на сук, вдалеке раздались крики и выстрелы, но все это казалось куда менее важным, чем волк — он царапал ствол, пытаясь меня достать.

Зверь взвыл один раз — и умолк: ни рычания, ни лая. И это было Страшнее рычания. А видеть, как он всякий раз подбирается, готовясь к прыжку, было еще страшнее.

Я знаю: считается, что я всегда спокоен и холоден. Но так бывает только в рассказах — и никогда на самом деле. Пальцы мои дрожали, но я все же вытащил из кармана гранату и попытался запалить фитиль трением о ее шершавый бок. Судя по крикам и выстрелам, бой подходил к концу, но все равно имело смысл попробовать выкурить из лесу тех волков, которые в нем еще остались.

Пока же мой новый приятель молча пялился на меня снизу , переводя дух между бросками на ствол. Зубы его лязгали у самых моих пяток. Я начал подумывать — не встать ли мне на ветке в полный рост, но решил, что так запросто можно потерять равновесие. Еще я думал, не дать ли ему по морде, но и об этом я пока только думал.

С третьего раза фитиль наконец занялся, и когда он разгорелся, я со всей силы метнул гранату туда, где, по моим прикидкам, должна была быть стая. Теперь можно и моим приятелем заняться.

Мне бы очень хотелось рассказать, как умно и геройски я себя вел, но все, что я сделал, — это всего лишь вытащил один из подмышечных пистолетов и взвел его. Зверь как раз готовился к прыжку, так что мишень у меня была что надо, и я мягко спустил курок. Считается, что стрелять вниз трудно, но это только когда цель не просто внизу, а еще и вдали — приходится вводить поправку на то, что цель ниже тебя.

Но сейчас волк был прямо подо мной, так что я навел мушку ему на грудь и спустил курок. Грохот, облако вонючего дыма — и вот зверь уже валяется в луже собственной крови.

Его стекленеющий взгляд следил за мной, когда я спускался вниз.

Тут не было ничего личного — уже не было. Волк защищал свою стаю, а я защищал свою, и у меня было оружие, которого он не привык бояться. Я мог бы сказать, что сожалею, но это не так.

Если о чем я и сожалел, так о том, что мы не на одной стороне. Он оскалился и зарычал при моем приближении, по-прежнему мечтая ощутить на зубах вкус вражьего мяса. И тем напомнил мне моего давнего друга.

Я достал метательный нож и со всей силы всадил его в волчье горло. Кровь оросила грудь и впиталась в землю. Он умер быстро.

Я знаю, в это самое время где-то разорвалась граната, и я должен был бы обратить на это внимание, но, честно говоря, мне это не запомнилось. Понимаете, я не герой, но рядом с погибшим волком меня удержала не трусость.

А то, что мне было очень на душе хреново.

Почему-то хотелось погладить шкуру мертвого волка, но толку бы ни мне, ни ему не было. Так что я просто нырнул в лес.

В сумраке за меня цеплялись кусты. Чувство направления у меня отменное, так что я знал, что нахожусь всего в нескольких футах от опушки, но, убейте меня, я ее не видел.

Все же я проломился через подлесок — и выбрался на растоптанную, освещенную рыжим закатом грязь поля битвы.

Для звезд было еще слишком светло, но огоньки фей играли на поляне вовсю. Под их переливами, на земле, валялись волчьи тела и части волчьих тел — одни усажены стрелами, другие искусаны пулями. Один проложил себе путь через ливень свинца и стрел — и добрался до Ахиры; теперь он трепыхался на земле, пронзенный рогатиной.

Лишь один остался в живых: он стоял поодаль, против Энди и Тэннети.

Ахира выдернул рогатину — зверь содрогнулся в последний раз — и повернулся к последнему волку.

Только это не был волк.

Он был похож на волка — один в один: огромный серый зверь. Я мог бы принять его за вожака стаи — пока он не пошевелился. Он двигался, не как движутся звери, он тек, как жидкость, лапы его, когда он шагнул, не согнулись в суставах, а зазмеились.

Тэннети выпалила ему в бок, но то ли твари было на это плевать, то ли ранение оказалось несерьезным; зверь вздрогнул и подобрался для прыжка, из оскаленной пасти не вырывалось ни звука.

Энди вскинула пистолет, но она никогда не была хорошим стрелком; пуля взметнула фонтанчик травы и грязи.

Тварь бросилась на нее.

И в этот миг Ахира, рыча от напряжения, всадил рогатину твари в грудь, свалив ее наземь, — всадил с такой силой, что трехзубый наконечник пронзил ее насквозь и на добрых два фута вошел в землю.

Ноги твари извивались, как змеи, тело шло волнами, яркие глаза мутнели, пока не стали темными стекляшками. Тогда судороги прекратились.

Ахира в последний раз навалился на рогатину — и вытащил ее.

Я мчался к ним по мягкой земле, спотыкался, шатался, даже чуть не упал — хотя одному только Богу известно, чем я мог бы помочь. Теперь я позволил себе пойти медленнее. Когда враг мертв — бежать ни к чему.

Тэннети опустила меч, отерла о штаны и сунула в ножны. Потом направилась туда, где из трупа волка торчала вторая рогатина. Уперлась ногой в волчий бок, выдернула оружие и оперлась на него, как на посох.

— Блин, Уолтер, — сказала она, — ты самое интересное пропустил.

Дело обернулось круче, чем мы планировали. Волкам полагалось просто удрать — и выскочить под ружейный и арбалетный огонь, а не нападать стаей. Ахира и его рогатина должны были довершать то, что начали пистолеты и лук. Или разбираться с теми, кто от огня увернулся.

Ахира, хромая, сделал пару шагов, наклонился и тяжело опустился на мягкую землю. Дышал он с трудом.

Я остановился над ним.

— Тяжко пришлось?

Я протянул ему руку, но он мотнул головой.

— Даже слишком. Они действовали как команда: похоже, эта тварь ими управляла. — Он махнул рукой на приколотого к земле волка — не волка.

Андреа улыбнулась, отирая со лба пот.

— Теперь я вспомнила, почему всегда отправляла в походы вас. — Она глянула на тварь. — И что это?

Ахира тряхнул головой.

— Ходят же слухи о странных тварях из Фэйри. Похоже, одну из них мы и убили.

Рот его сжался в прямую линию, потом стал прежним. Не важно было, кого мы убили, важно, что убили.

Я собирался что-то сказать — несомненно, умное, — но глаза Энди расширились, а рот приоткрылся.

— Господи боже!

Тварь поднималась. Только что погасшие глаза наливались мерцанием, тело, как вода, струилось вокруг пронзившего его трезубца. Зверь встряхнулся, как пес — рогатина, кувыркаясь, отлетела прочь. В темной шерсти от нее и следа не осталось.

Будь ты неладен!

Оно с рычанием шагнуло к Ахире, подбираясь для прыжка.

Тэннети заплясала вокруг твари с рогатиной в руках, но она переоценила себя: когтистая бескостная лапа, немыслимо изогнувшись, вышибла трезубец из ее рук. Она схватилась за меч — и тут тварь бросилась на нее.

Ахира был слишком далеко, к тому же между ним и местом, где тварь собирается сожрать Тэннети, стояла Энди. Значит, действовать мне.

Верным поступком — единственно разумным поступком — было бы отступить и всадить, куда надо, метательный нож. Мешало выполнить этот план только одно: парочка сплелась так тесно, что я запросто мог попасть в Тэннети вместо твари. И все же у меня с собой жидкий «драконий рок» — что стоит накапать немного на лезвие? Тогда останется только надеяться, что метаболизм у этой твари такой же, как у всех порождений магии, которых «драконий рок» поражает.

В любом случае большей глупости, чем вскочить ему на спину и попытаться всадить клинок под лопатку, придумать просто нельзя. Пробовать это сделать мог бы только идиот, а я ну никак не идиот. Идиотом был Карл — вот уж кто непременно поступил бы именно так. А я — я парень умный.

Но мои рефлексы глупее меня. Так что не успел я сообразить, что, собственно, делаю, как уже сидел на спине тварюки — с одной из терранджийских удавок в руке.

Сознательно — или случайно — тварь вцепилась Тэннети в руку. Я впервые в жизни услышал, как она стонет. Тварь надвигалась грудью на грудь Тэннети — вот-вот наползет совсем и поглотит ее.

Я обхватил зверюгу за шею одной рукой и попытался закрепиться на ее спине, как всадник на понесшей лошади, но это было как вжиматься в желе: ни одного твердого мускула, ни одной кости, за которую можно было бы зацепиться. В конце концов — сам не знаю, как я это сумел — мне удалось сцепить ноги у твари под брюхом. Теперь я мог набросить ей на шею удавку — но мешала рука Тэннети.

— Отпусти! — крикнул я. — Бога ради, отпусти!

Каким-то чудом я сумел обмотать проволоку вокруг шеи зверя и пропустить рукоятку в петлю.

Я потянул; удавка исчезла в густой шерсти. Теперь твари полагалось начать задыхаться и биться, пытаясь сорвать с шеи гарроту, и в конце концов сдохнуть. Но этот волк не остановился — только усилил напор и перекатился на спину, впечатав нас в землю.

Мир на миг потускнел, но я держался, и зверюга, яростно встряхнув, отшвырнула Тэннети. Мы с этим существом покатились по земле, голова твари поворачивалась ко мне, как у совы.

Кажется, я помню, как в руке моей оказался метательный нож и как я всадил его в бок твари, но сомневаюсь, что такое было возможно.

Как бы там ни было — зверю удалось выдавить мой кинжал, но я продолжал цепляться за его спину...

...пока двойной изгиб, который просто сломал бы любой настоящий хребет, не сбросил меня вниз. Я тяжело шмякнулся оземь.

Некоторые умения никогда мне не изменяют: я упал на мягкую землю как надо, с перекатом. Левая рука онемела. Я поднялся, шатаясь...

— Он мой, — сказала Андреа Андропулос Куллинан, и ее спокойный голос перекрыл шум боя.

Она давно отбросила дымящееся ружье. Теперь одним движением плеч она скинула плащ, отшвырнула его в сторону и, не обращая внимания на прохладу, встала лицом к лицу с тварью. Повисшее над ее плечом солнце облекало ее огненным ореолом. Рядом с ней, сжимая в руках топор, встал Ахира но она жестом отказалась от его помощи.

Она смотрела на тварь. В упор.

— Изыди! Ты не получишь меня и моих друзей, — молвила она. — Первый раз велю я тебе.

Она тряхнула головой, отбрасывая с глаз волосы. Язык шевельнулся, облизывая полные губы — один раз, второй, третий.

Волк неуверенно, текуче шагнул к ней. С легкой улыбкой она вскинула руку — тонкие сильные пальцы взбивали воздух.

— Изыди! Сейчас же и навсегда. Второй раз велю я. Низкое гудение наполнило воздух — Андреа вытянула руки перед собой, ладони с расставленными пальцами напоминали чаши.

Свет закатного солнца словно потек, ленты сверкающего меда струились меж ее пальцев, растекались по земле вокруг ее ног. Чего бы ни коснулся жидкий свет — сучки, трава, сухая солома, — все вспыхивало, даже земля начинала дымиться.

В лицо мне дохнуло жаром — куда там горну!

— Назад, назад! — выкрикнул гном.

Лицо его было красным и потным. Одной рукой Ахира сгреб Тэннети, другой—обхватил меня за пояс и поволок нас подальше, хотя я в подбадривании и не нуждался. Но отвернуться все же не смог.

Андреа мягко шагнула вперед, к твари, нога ее застыла в воздухе и твердо опустилась в мягкую грязь, бедра шевельнулись, закачались в почти сексуальном порыве. А возможно, и не почти: я мало знаю о магии.

Тварь подбиралась для прыжка, а в ладонях Андреа змеился, играл жидкий свет.

— Изыди, велю я тебе в третий — и последний — раз.

Голос ее зазвучал ниже, а струи света потемнели, и сперва я подумал, что заклинание не сработает, но нет: гудение становилось все громче и выше, звук, пронзительный и яростный, все разрастался и разрастался...

...и оттеснял тварь назад.

Андреа широко расставила пальцы и набрала полные ладони золотистых пылевых нитей. Ловкие пальцы, невообразимо могущественные и нежные, сплетали нити в полотно багряного света — оно потоком стекало с ее рук и выплескивалось на тварь. Там, где световая река касалась волка, — он вспыхивал, ошметки шерсти и плоти взлетали в воздух.

Я подергал Ахиру за руку и заставил его — вместе с Тэннети — лечь.

Андреа выкрикнула резкие слова, которые невозможно было запомнить, — и звук сделался еще громче, теперь он подавлял, а свет стал так ярок, что я закрыл глаза.

И вовремя. Даже под веками глазам стало больно, вспышка ослепила меня, а жар омыл волной.

Самая большая неприятность — ослепнуть в бою. Я заставил себя разлепить веки.

Андреа — покрасневшее лицо лоснится от пота — стояла на куче пепла и грязи над одной из возникших на ровном месте луж лавы. Над другой, развеиваясь, клубилось облако тьмы.

— Изыди, — негромко сказала Андреа. — Все кончено.

— Здесь и сейчас, — уточнило облако голосом глубоким, но призрачным. — Но ты испортила мне игру. Когда-нибудь я испорчу игру тебе.

Энди что-то пробормотала, потом вскинула взгляд в ожидании. Ничего не произошло.

— Кто ты? — спросила она.

Голос захохотал. Смеха мерзее мне слышать не приходилось.

— Не все твои чары действуют на меня — хотя некоторые действуют. Я не стану вкладывать в твои руки оружия против себя. Зови меня... ну, хотя бы Бойоардо, хотя имя это никогда не было моим.

Она пробормотала еще одно заклинание и начала, причудливо изогнув пальцы, поднимать руку.

— Дай мне еще пару мгновений, — сказал Бойоардо. — Возможно, тебе воздастся за это — если мы встретимся там, где игра идет по другим правилам.

«В Фэйри? — подумал я. — Нет, Энди. Прикончи его сейчас».

Тэннети начала приходить в себя; я взял ее на руки и приготовился удирать — я лучший бегун, чем гном, — хотя, если Энди не справится с тварью, нам все едино конец.

— А! Умно, Уолтер Словотский из Сикокаса. Будешь ли ты так же умен Там, Где Плачут Деревья, или Там, Где Лишь То, Что Ты Когда-то Любил, Может Помочь Тебе?

— Разумеется. — Я заставил себя усмехнуться. Бравада — шутка дешевая, хоть и приятная. — Я буду еще умнее. Это часть моего обаяния.

А может, не такая уж дешевая была бравада. Тьма двинулась ко мне.

— Нет! Изыди! — Андреа распрямила пальцы, пробормотала какое-то слово — и ветер погнал тьму прочь, в сияние заходящего солнца.

Тварь сгинула. Мы остались одни в сумерках, на курящейся дымом земле. Ахира склонился над Тэннети, осматривая ее раны. Андреа стояла на грязевом пригорке, над озерцом лавы. Лицо ее было красным, все тело покрывал пот.

Она мягко повернулась, балансируя, как танцовщица.

— По-моему, милые друзья, я молодец. Как я с ним управилась!.. — Она легко перескочила лаву, сделала несколько шагов к нам — и рухнула как подкошенная.

 

Глава 7,

в которой появляется Эллегон — и напоминает о некоем обязательстве

Над лугом висела золотистая дымка. Кукуруза вымахала по глаз слону — правда, слон этот был небольшой, и, возможно, он еще слегка присел. И — без трепа, я был там — выглядело это так, будто поле уходит в небо.

— Утречко, чтоб тебя... — пробормотал я себе под нос. Ненавижу утра. И дурацкий этот фильм «Оклахома», где их воспевают.

Кто-то должен стоять на часах. На Тэннети живого места не было, а тратить на себя больше целительного бальзама, чем, по ее мнению, нужно, она отказалась: эти снадобья дороги, намного дороже моего ночного сна. Энди совсем обессилела, да и потом — ей не хватает наблюдательности и настороженности, что есть у гнома и у-меня.

Методом исключения остались мы с гномом, да еще у меня — чувство раздражения, что опять я крайний. (Мне все-таки не следовало жаловаться: на этот раз ничего особо противного не было.) Мы с Ахирой поделили между собой ночь, и хотя мне в этой сделке досталась лучшая часть, намного лучше мне не стало.

Мы разбили лагерь на опушке, поставили несколько сигналок от тех, кто мог бы подобраться из леса, с тыла, одинокий часовой — то есть я — охранял лагерь спереди. Работа в поле — это упражнение в прикладной паранойе.

Время сидеть, наблюдать и думать, пока по небу медленно разливается рассвет.

По ночам в голову лезет многое. Даже слишком.

Что бы ни произошло на границе с Фэйри — это больше не было чужой проблемой: Беда подошла к дому. Это не значит, что мне плевать, жрут или нет людей всякие чудища в других краях, но мир большой, а я — только один. На всех меня не хватит. Но мои жена и дети живут в баронстве Куллинан. Бойоардо, кем бы — или чем — он ни был, нагадил в баронстве Куллинан. Отныне это касалось меня лично.

Однако не будет большой беды, если мы еще немного побудем в баронстве, вместо того чтобы очертя голову лезть в неприятности. Пусть в замке все утрясается, а мы пока подождем вестей: может, услышим что интересное; пусть Тэннети спокойно выздоравливает — сама, а не с помощью дорогих и редких целительных бальзамов. А я смогу еще немного поупражняться с пистолетом, мечом и луком. По мне лучше сидеть, чем бежать, лучше бежать, чем биться, но биться все же лучше, чем умирать. Этого мне, спасибо, не хочется.

Возможно, есть из этого и другой выход. Порой, если достаточно долго тянуть с решением проблемы, находится кто-то, кто решает ее за вас. Рейган все полоскался и нервничал насчет ядерного реактора в Ираке, пока израильтяне не решили за него эту проблему, разбомбив реактор в клочья.

Я был бы просто счастлив, случись нечто подобное и в этот раз. Магии и людям не ужиться рядом. Думаю, это одна из причин, почему развитие на Той стороне пошло иначе, чем здесь. И почему здесь земное постепенно вытисняет магическое. Если верить легендам, был когда-то век драконов, когда их стаи затмевали свет.

Я не вижу, что может сделать сынуля Стаха и Эммы Словотских, чтобы помешать возвращению подобных вещей, даже влезь я в эту заваруху по самые уши. Это все равно что пытаться остановить утечку нефти в трубе, затыкая пальцем метровую дырку.

Порой, если достаточно долго тянуть с решением проблемы, находится кто-то, кто ее за тебя решает. Как с Кирой?

«Ты поступишь чертовски умно, Уолтер, если перестанешь думать об этом», — сказал я себе.

Что же мне делать? Бросить ее ради Эйи? Ага, это гарантировало бы Кире сохранение душевного здоровья. Попробовать решить дело силой? Я не дотронусь до женщины, которая содрогается от моего прикосновения, и если она не хочет говорить о чем-то, то нет способа ее заставить.

Я вздохнул. Никак не видно было разумного выхода.

Возможно — только возможно, — если я оставлю ее в покое, не буду давить, не стану делать нашу историю предметом общего обсуждения, она сама в себе разберется.

На это хотя бы можно надеяться.

Порой приходится удовлетвориться и таким решением.

Далеко в синеве неба возникла черная точка — застыла на миг, а потом начала снижаться к нам.

— Эллегон? — мысленно окликнул я его, стараясь думать погромче.

Если это и он, то еще слишком далеко. Карла и особенно Джейсона всегда связывали с драконом необычайно прочные узы, и они могли беседовать с ним на почти любом расстоянии, но я никогда не был ему настолько близок. Оно и понятно: с Джейсоном Эллегон познакомился еще до его рождения.

А вот если это не Эллегон, то мы влипли. У меня в куртке была та самая фляжка с «драконьим роком»; я вытащил ее и сломал печать.

— Эй, люди, у нас гости! — крикнул я, вскакивая. — Все по местам!

Как же я люблю выбирать между дракой и бегством! Что до меня, я предпочитаю голосовать ногами: ударь и беги — проживешь до завтра. И все такое прочее... Но того, что летает, мне не обогнать, а чтобы спрятаться, нужно нечто большее, чем полоска леса шириной в бикини.

Смочив три стрелы «драконьим роком», я аккуратно уложил их на камень. Я смогу быстро их выпустить — а потом сбежать еще быстрее, чем стрелял.

Точка росла.

Только что спавшие тела, все как одно, зашевелились — и быстро. Ахира лихорадочно натягивал одежду и доспех; Андреа тянулась к ружью; Тэннети — левая рука ее была на перевязи — взвела пистолет и сунула его за пояс.

В моей голове прозвучал знакомый голос.

«Уолтер, я восприму как личное одолжение, если ты будешь столь любезен меня не убивать».

С такого расстояния я уже смог разглядеть знакомый силуэт: громадный, треугольный, кожистые крылья взбивают

воздух.

У меня отлегло от сердца.

— Я тоже рад тебя видеть, Эллегон, — пробормотал я. Он все равно услышит, так что можно и не кричать.

«Всегда приятно оказаться близ центра известной вселенной».

Чего?

«Центр мироздания — та точка, что у тебя под черепной крышкой. Или к югу от пряжки твоего ремня. Она у тебя иногда смещается, знаешь ли».

Ладно, подождем, пока ты до полового созревания доживешь.

«Через пару столетий я буду таким же. В точности. Примерно каждую дюжину лет. Это если смогу найти драконицу».

Я пробормотал мысленно что-то вроде: Неужто и для тебя земля вертится?

«Как для всех».

Больше я ничего не сказал — просто отпустил тетиву лука, отложил его в сторону и занялся стрелами. Обжечь наконечники в костре, и от «драконьего рока» следа не останется, а стрелам — никакого ущерба. Хорошие стрелы дороги, их стоит поберечь.

Я поднял взгляд: в небе — никого.

Эй, ты где?

«За тобой, захожу на посадку. Пассажирам не нравится, когда она жесткая».

Я потер копчик.

Да, помню.

Темная тень прошла над головой, кожистые крылья подняли ветер: Эллегон приземлялся. Он тяжело шлепнулся на дорогу ярдах в пятидесяти от нас. Земля ощутимо дрогнула.

Эллегон: серо-зеленая драконья туша запредельного веса размером с автобус, который хорошо кушает и мечтает вырасти в «Боинг-737». С одного конца — длинный хвост, с другого — крокодилья башка; из пасти, меж кинжалов-зубов, сочатся струйки дыма.

С огромной треугольной головы на меня холодно воззрились полуприкрытые веками глаза. Видимо, замечание насчет «Боинга» не пришлось Эллегону по вкусу.

«Ты очень догадлив».

Голова отвернулась. Из пасти выметнулся снопик огня, рыжие язычки пламени лизнули дорожную грязь. Дракон шагнул вперед и плюхнулся на землю в согретом месте — то ли от усталости, то ли чтобы седоку было удобнее слезать.

«Элементарная вежливость. Как всем известно, я — самый воспитанный из драконов. То, что последние три дня я без отдыха махал крыльями, тут совершенно ни при чем».

Пассажиром, разумеется, был Джейсон Куллинан. Кое-какие вещи предсказуемы до безобразия. Весело махая рукой, он зашагал к нам.

— Доброе утро, — сказал я. То, что он был нам нужен вчера, я говорить не стал. Сам сообразит.

Он похлопал по мечу и по рукояти револьвера, едва видимого под короткой курткой.

— Я, в общем, подумал...

Ахира тряхнул головой.

В следующий раз не думай «в общем», — сказал он. — Думай конкретно.

Я сам не сказал бы лучше. Так что просто указал на бревно, где недавно сидел.

— А пока выпей чаю.

Когда-то, в студенческие годы, одна подружка пригласила меня принять участие в ее еженедельных компьютерных беседах — убейте, не помню, какой это был чат — то ли «КомпьюСенд», то ли «Соре», то ли еще чего. Мы сидели перед ее «Осборном» — симпатичная машинка — и перестукивались с кучей прочего народа по всей стране, время от времени думая, сидят ли они там голые... как мы.

Сильнее всего мне запомнилось... ну, скажем, второе, что мне сильнее всего запомнилось, потому что вечер был очень хорош, — так это что самым интересным в этом электронном разговоре не то с шестью, не то с десятью собеседниками было то, что говорилось под поверхностью общего разговора, приватно между двумя его участниками.

Беседа с участием Эллегона на это чем-то похожа, даже если беседовать, сворачивая лагерь.

Ахира аккуратно упихнул в рюкзак свернутый брезент, тщательно затянул горловину и бросил рюкзак мне. Я зашвырнул его в повозку.

Тэннети покрепче взяла под уздцы упряжных лошадей — те фыркали, гарцевали, приседали и вообще всячески показывали, что происходящее им не по нутру. Лошади всегда нервничают в присутствии Эллегона — думаю, по тем же причинам, по которым гамбургер, если б мог, нервничал бы в моем. Поэтому-то Энди и отвела верховых коней подальше.

Джейсон сидел на земле, поджав колени и опираясь спиной о ствол дерева. Он аккуратно опустил чашку с чаем в мягкий мох.

— Придется разбираться с тем, что лезет из Фэйри. Эвенор, так?

У мальчишки дар подмечать очевидное.

«Ты слишком суров. — Мысленный голос Эллегона прозвучал особенно чисто, с легким отзвуком бронзы, и я понял, что дракон говорит только со мной. — Хотя душевной тонкостью он в отца — что есть, то есть».

Гном бросил мне еще один мешок с вещами, потом поднял обожженную ветку и последний раз — на всякий случай — разворошил угли.

— Кто-то же должен. — Он пожевал губами. — Не нравится мне это. Я о магии.

Я хмыкнул.

— Это ты жалуешься на магию?

Если бы не магия, Ахира по сию пору был бы калекой Джеймсом Майклом Финнеганом.

— Разумеется, — сказал он. — А на Той стороне я ворчал бы на ядерное оружие, антибиотики, автомобили и прочие сомнительные блага цивилизации.

Он взглянул на Андреа.

— Как близко ты должна быть, чтобы узнать, что происходит?

Она похлопала по концу бревна, на котором сидела.

Посадите сюда кого-нибудь, кто это знает, и я узнаю прямо отсюда.

Ахира приподнял бровь.

— Прочитаешь мысли?

— Просто спрошу, — улыбнулась она.

— Очень смешно. Серьезно: насколько близко от происходящего ты должна быть, чтобы понять, что именно происходит?

Она пожала плечами:

— Зависит от того, что происходит. Я могу узнать это, скажем, за три дня пути от места события. А могу не понять и за полмили.

— А отсюда никак нельзя? Что бы оно ни было? Она усмехнулась.

— Ну, в случае, если события не сфокусированы, если развиваются мощно, динамично, без прикрытия, без особой тонкости... плюс еще перечень качеств, которые для вас ничего не значат... Однако в таком случае происходящее привлечет внимание доброй половины эренских магов, и там будет столпотворение. Плохо — но уж как есть. Так что — нет. Чтобы я могла разобраться, что происходит, мне нужно отправиться к месту действия. И чем ближе к нему я буду, тем меньше сил это у меня отнимет.

Ахира кивнул.

— Я это обдумаю. Он оглянулся на меня.

Я знал, о чем он спрашивает, но вопрос был неверен. Он спрашивал — когда вместо надо ли.

Я помотал головой.

— Не стоит ни во что лезть, пе подумав. Если у нас будет пара дней — мы не только сумеем лучше подгото­виться к походу, но и будем в лучшей форме, чтобы выхо­дить на дорогу.

— Что-то уж слишком ты убедителен. — Тэннети отпи­ла чаю и сплюнула в костер. — Остыл. — Губы ее покриви­лись. — Ты не хочешь идти.

— Я не убежден, что идти надо, — сказал я.

Мне совсем не понравилось, как смотрел на меня Бойоардо, и у меня не было ни малейшего желания кидаться дого­нять его прямо сейчас. Я никогда не рвался на свидание к Самарре (простите, приврал. Была у меня знакомая девушка Самарра Джонсон, и на свидание с ней стоило мчаться гало­пом. Но я отвлекся).

Тэннети почесалась и поморщилась, когда ее избитое тело возмутилось.

— Я отведу повозку и коней в замок, если вам всем хо­чется полетать.

«Справедливо, — одобрил Эллегон. — Можно мне съесть детенышей?»

— Детенышей?

«Я забыл. Ты не слышишь не только разумом — у тебя и уши забиты. Волчат. — Струя пламени указала направ­ление. — Вон там».

Я вздохнул. Волчат только и не хватало! Как будто нельзя защитить невинных крестьян от волчьей стаи — и потом уже никого не убивать, не винить себя из-за этого во всех грехах.

Их было двое. До невозможности прелестные, до смерти голодные и вонючие, как куча дерьма. Маленькая щель под скалой — не лучшее логово, но, возможно, лучшее, что смог­да быстро выкопать для своих детей мама-волчица. Воля Бойоардо гнала стаю вперед, так что от настоящих логовищ при­ходилось отказываться.

Гном не собирался выручать меня из этой трудной ситу­ации.

— Ты можешь оставить их подыхать от голода, а потом казниться уже этим.

Джейсон глянул на него сверху вниз:

— Дурнее в голову ничего не пришло?

Андреа присела на корточки и потянулась погладить од­ного. Сперва звереныш попробовал ее цапнуть, потом при­нялся сосать палец.

— Или можно перерезать им глотки.

Тэннети опустилась на колени возле скалы.

— Я это сделаю. Нечестно оставлять их голодать.

Она вытащила нож и потянулась к ближайшему волчонку. Джейсон перехватил ее руку.

— Что за спешка?

Она пожала плечами:

— Они голодные. — Она убрала руку. — Я им не враг. Просто не хочу, чтоб они страдали.

Он приподнял ладонь:

— Не надо торопиться. Давай подумаем. Я — так уже подумал. Обо всем. Черт!

Иногда воспитание, подобное нашему, — это бремя, и, похоже Джейсон унаследовал часть этого бремени от Карла. В первобытном обществе люди не сюсюкают над симпатичными зверушками. Такого рода сочувствие — роскошь, ко­торую те, кто борется за выживание, не могут себе разрешить. Скажем, ты не можешь позволить себе вырастить всех щенят, которых приносит твоя сука, а стерилизовать ее тебе умения не хватает. Так что приходится топить щенят — всех или большую часть.

Понимаете — порой мне приходилось быть жестоким. Есть ситуации, когда просто приходится признавать, что что-то там — совершенно естественно, что с этим ничего не поделаешь. Во всех лесах постоянно умирают обаятельные зверята, и в большинстве случаев это совершенно естествен­но. Я видел вещи и пострашнее.

Но в этом не было ничего естественного. Бойоардо при­вел из предгорий мать этих волчат, а мы перебили стаю — так что ответственность за сирот лежит теперь на нас. На мне.

За деревьями смутно вздымалась Эллегонова туша.

«Самым правильным будет сейчас улететь».

Самым правильным будет найти в замке Куллинан соба­чье молоко.

— Джейсон! — окликнул я. — Есть в замке щенная сука?

— Нет, — отозвался он. — На моей псарне нет. Брен показывал мне хозяйство, но об этом не поминал. С другой стороны, таковая сука вполне может найтись у какого-нибудь ближнего старосты. Видели вы старосту без собак?

— Есть коровы, — заметил Ахира. — Можно попробо­вать коровье молоко.

Тэннети сплюнула.

— Глупости. Прикончить их побыстрее — это лучшее, что можно сделать.

Джейсон помотал головой.

— Не думаю, что мой отец на это бы согласился, а ты?

Тонкая улыбка проскользнула по его губам. Он полез ру­кой в логово и сгреб одного из волчат. Тот скулил и трепы­хался. Джейсон протянул его мне. Сидеть спокойно щенок намерен не был.

Джейсон вытащил второго и, не обращая внимания на тре­пыхания и скулеж, зашагал по тропе к Эллегону.

— Тем, кто хочет лететь со мной, лучше поспешить. Мы возвращаемся в замок — бегом.

Я смотрел на волчонка у себя на руках. Шерсть его была жестче и гуще, чем, на мой взгляд, полагалось щенку, глаза стекленели от голода и жажды.

Черт, черт, черт.

— Ладно, поехали.

— О'кей. — Ахира поправлял мешок у себя на плечах. — Поможем мальчику.

— Я думал, ты хочешь бросить их подыхать от голода, а после казниться этим, — сказал я.

— Ничего такого ты не думал.

Ко времени, когда мы вернулись в замок Куллинан, Эйя, Брен и их свита отбыли в Малый Питтсбург.

 

Глава 8,

в которой мы с женой, как ни странно, не ссоримся

Сложные проблемы зачастую решаются легко и просто это от простых голова идет кругом.

Вот, например, кормление волчат. Сложная проблема была — чем и как их вообще кормить?

Вполне могло получиться, что мы не сможем найти для щенков достаточно еды — и нам придется убить их просто из милосердия. Я не сторонник таких мер, поверьте, но это все упростило бы.

Однако оказалось, что кормление приемышей — воп­рос вполне решаемый, так что мы решили попробовать при­ручить их. В прежние дни — в древности — такое случалось, и собаководы даже изобрели собственную методику, как вскармливать и воспитывать зверят. А так как людьми они были грамотными — в старину собаководство почиталось делом уважаемым, и занимались им в основном небогатые дворяне, — то они оставили на сей счет записки.

Один из наших псарей, Фред (я тут ни при чем: это сокра­щение от холтского имени Фределен), был твердо убежден, что Нифиэнская пастушеская собака происходит от смешения волка и огромного холтского пса породы калифер — мне эта громадина всегда напоминала лохматого мастифа.

Впрочем, тут были свои хитрости. По Фреду, сука может кормить волчат только первые десять дней — потом зверята вырывают у собаки соски. Чтобы держать волчат в строгос­ти, нужна волчица.

Обычная смесь для волчат состоит из козьего молока и сыворотки с добавлением одной части бычьей крови на де­сять частей молока и некоторых травок, которых Фред не мог описать.

И куда больше внимания, чем нужно новорожденному младенцу. Если вы хотите, чтобы волчата уживались с людь­ми, надо, чтобы звери постоянно людей обнюхивали.

Следующие десять дней нам всем было не до смеха.

* * *

Кошмар повторяется.

Мы стараемся вырваться из ада, мчимся сквозь влажные завесы, что свешиваются из ниоткуда, закрывая бесконеч­ный простор.

Здесь все, кого я любил, и вместе с ними — знакомые и незнакомые лица.

Позади, порой видимая сквозь завесы, ярится демонская погоня. Я не хочу смотреть на них, да и не должен — мы почти выбрались, почти спаслись.

Но «почти» — не значит «уже».

Выход высоко впереди, он отмечен сияющими зелеными буквами, и кое-кто уже выбрался через него. Мне кажется, я вижу, как прошли туда и вышли мои жена и дети.

Я надеюсь на это.

Кто-то уже прорвался, но остальным надежды нет: демо­ны уже рядом, вот-вот настигнут.

И тогда я вижу его — Карла Куллинана, отца Джейсона. Он стоит над толпой, на голову выше всех, лицо его сияет, на руках, на груди, на бороде — пятна засыхающей крови.

— Надо их задержать, — говорит он. — Кто со мной? Он улыбается, будто мечтал об этом всю жизнь, чертов болван.

— Я, — откликается кто-то, и Карл, не глядя, кто это, показывает место в строю рядом с Клинтом Хиллом и Эдди Мерфи.

— Твой черед. — Он поворачивается ко мне. Он по­крыт кровью, какой-то желто-зеленой слизью и волчьим дерьмом.

Он встряхивает головой, смахивая кровь с глаз.

— Твой черед, Уолтер.

* * *

— Твой черед, Уолтер, — повторил Джейсон и снова тряхнул меня.

Я просыпался медленно, наполовину уже в реальности, наполовину в кошмаре: за лицом сына для меня еще маячило лицо Карла.

Плохо: при моей профессии и образе жизни надо просы­паться мгновенно, до того, как тебя коснулись. Мне плевать, что моя подкорка считает, что в собственной постели и рядом с женой я в безопасности: дверь открыта, рядом с моей по­стелью стоит вооруженный человек.

Очень плохо, Уолтер.

На другом краю постели, свернувшись клубочком, спала глубоким сном Кира — но даже во сне выставив колено, будто защищаясь от меня.

На полу с моей стороны валялись грязные, вонючие шер­стяные штаны и куртка. Спецодежда для кормления волчат. Я выбрался из-под одеял, с содроганием натянул ее — она все еще была влажной, — нацепил кое-какое оружие и сле­дом за Джейсоном вышел в коридор.

Во рту у меня стоял металлический привкус — он всегда появляется, если я недосплю. Не знаю уж почему, но недо­сыпаю я вот уже десять дней — с самого возвращения. За­бавно, правда?

На верхней площадке лестницы я остановился взглянуть в окно.

Эллегон спал на холодных камнях двора, как кот, — ог­ромные лапы подобраны, треугольная голова посапывает на булыжниках. Обаятелен, как автобус.

Плохо. Я бы не отказался от общества. Вовсе не весело торчать ночью в одиночестве.

Джейсон протянул мне один из двух фонарей. По замко­вой традиции — восходящей, вероятно, к дням осады — фа­келов на стенах было раз, два и обчелся. Если кто выходил, брал с собой фонарь.

— Как они? — спросил я.

Парнишка пожал плечами:

— Нора сидит под плитой. Ник нажрался за троих. — Он поднял руку, прощаясь. — Пойду немного посплю.

И он поплелся к своей комнате, цепляясь ногами за ковер.

Я спустился во внутренний двор и прошел в сарай, где мы поселили волчат.

— Пошли вон, злобные твари, — сказал я, открывая оп­летенную металлической сеткой дверь и вешая фонарь на крюк.

Волчата тут же выбрались из своих укрытий. Нора чуть не проскочила в дверь, но наткнулась на мою ногу и, скуля, удра­ла назад. Ник молча обнюхал мои ноги и завилял хвостом.

В запертом буфете хранился кувшин Фредовой вонючей смеси. Я взял чистую деревянную плошку и плеснул в нее порцию для Норы. Ник в отличие от сестры еще не свыкся с мыслью о необходимости лакать; он скулил все время, пока я наливал его порцию в бутылку и совал ему в рот тряпичную соску.

Еще неделя, может, чуть больше, и он тоже будет есть сам. Или я сверну ему шею.

Я плюхнулся на кучу соломы, понадеявшись, что Джейсон перед уходом навел чистоту. Глупая надежда — однако на сей раз она оправдалась. Эти маленькие чудовища могут — и ни­когда не упустят случая — в момент превратить подстилку в помойку, дайте им только до нее добраться.

Ник весь извертелся. Обычная проблема: как удержать одной рукой вертящегося щенка, а другой — бутылку у него во рту.

Ел он жадно, словно его не кормили неделю, а не час.

Лучший способ приручить щенка волка или дикой соба­ки, по словам Фреда, — взять их совсем маленькими (что мы и сделали), а потом как можно больше с ними возиться.

Надо сделать их членами семьи, сказал он. Очевидно, он имел в виду импринтинг.

Посидел бы он с ними ночами...

Нет, я понимаю, отчего Фред не захотел сам этим зани­маться: его собаки до судорог боятся волчьего запаха. Я на­чинаю думать, что распылитель с волчьей мочой может сделать запретной для домашних собак любую территорию.

Я так скажу: это был бы идеальный случай для юного барона Куллинана проявить баронскую власть и объявить одной из служаночек, что ей нашлось новое дело: ухаживать за парой волчат.

Так нет же. Куллинаны — народ упрямый, и если уж эта работа дополнительная, Джейсон не собирался без крайней нужды занимать ею замковую дворню. Заниматься этим вы­пало тем, кто принял на себя ответственность: ему самому, Ахире, его матери и мне.

Вообще-то я ничего не имею против собак. Я их даже люб­лю, люблю повозиться с ними под настроение, поиграть. Бро­сать палку и смотреть, как пес мчится за ней —истинное удовольствие... первую пару дюжин раз.

Но тратить каждый день по шесть часов на кормежку и возню со щенками, убирать их псарню, недосыпать — этого я не люблю.

Проклятие.

Я тут до рассвета: потом придет Ахира. Несколько часов тоски.

А все же они симпатяшки.

Я прислонился к стене. Нора, более робкая, уже спрята­лась в тень, долизав миску, а Ник продолжал теребить и ли­зать бутылочку, пока не уснул у меня на коленях.

И пошла моя долгая смена, когда совершенно нечем за­няться, кроме как размышлять о мерзостности мироздания.

Что же я такое делаю, что для Киры секс стал мучением? Как-то не так прикасаюсь к ней? Не хочу показаться хваст­ливым, но за многие годы мало кто жаловался. Не всегда это было расчудесно или потрясающе, но я всегда считал, что не­плохо знаю, как это надо делать.

Нет, глупо. Не в этом дело.

Я почесал Ника между ушами, он пошевелился — и сно­ва заснул.

Просто удивительно, как одна и та же жизнь может ка­заться вполне безоблачной днем — и мрачной, как туча, по­среди ночи.

Днем куда более важно, что я живу и работаю с друзья­ми, которых люблю — и которые любят меня; что дело, ко­торое мы делаем, мы делаем не для себя одних; что у меня две очаровательные здоровые дочки, и обе обожают меня; что сам я тоже здоров и сумел сохранить бодрость духа...

...а ночью единственное, о чем я могу думать, — это что Моя жена не позволяет мне касаться себя.

Должно быть, я задремал, но вдруг проснулся. Ник, тоже проснувшийся, вжался в мои колени — и замер.

Выучка есть выучка: сперва ты хватаешься за оружие, а уж потом решаешь — нужно оно тебе или нет. Я спустил щенка на пол и вытащил из ножен кинжал.

— Уолтер?

Голос Киры.

— Да. — Я сунул кинжал назад в ножны. — Он самый.

Наклонившись, я потрепал озадаченного щенка по шее.

Удерживая на одной руке поднос, она вошла и наклони­лась к Нику. Тот решил, что она своя, и изо всех силенок замахал хвостом, а когда она подняла его свободной рукой, нежно облизал ей лицо.

— Привет. Ты зачем поднялась?

— Покормить тебя. — Она отдала мне поднос: полбу­ханки домашнего ароматного хлеба, нарезанного кусками тол­щиной в палец, огромный — чуть ли не фунт — кус холодного жареного с чесноком мяса, тоже нарезанного, не слишком тол­сто; белые фарфоровые блюдечки с горчицей и хреном; таре­лочка с козьим сыром в голубых прожилках, в окружении яблочных долек, и глазурованный коричневый чайник с ды­мящимся травяным чаем. И две кружки.

Моя женушка умеет пошарить на кухне.

— Не могу спать одна. — Она улыбнулась, понимая дву­смысленность ситуации. — Наверное, мне не хватает тебя.

— Сколько времени?

Я густо намазал на хлеб горчицу, потом — хрен, а сверху шлепнул ломоть мяса. Потом поставил поднос на стол. Ос­тавлю немного и ей. По крайней мере пока не доем сандвич.

— Полвторого.

Она опустила Ника на пол, и он тут же опять замахал хвостом.

— Надергай соломы и садись, — сказал я. — Я встал в полночь. — Меня не было всего-то чуть больше часа.

Но такого времени вполне хватает, чтобы впасть в деп­рессию.

Я вгрызся в сандвич. От хрена у меня на глазах выступили слезы но сандвич того стоил. Много чего можно сказать о тонко порезанном холодном жареном мясе, чуть-чуть

присоленном и наперченном, приправленном горчицей и хреном, на ломте домашнего ароматного хлеба, с чесночком... но я лучше помолчу и просто его съем.

Кира села — так, чтобы я не мог до нее дотянуться, — откинулась на стену и запахнула белый полотняный халат, надетый поверх просторных штанов.

Ник отправился охотиться за Норой, но та только поглуб­же забилась в свое гнездо в дальнем углу сарая. Кира при­встала, но я покачал головой — и она опустилась назад.

— Оставь ее, — буркнул я с набитым ртом. — Толку нет ее выгонять, сама вылезет со временем. Или нет.

Когда тебя тревожит что-то, с чем ты не можешь ничего поделать, лучше всего думать о чем-то другом, с чем ты тоже ничего поделать не можешь.

Как же мне не хватает хорошего справочника с Той сто­роны! Здравый смысл и старые заметки помогают, но их мало. Я помню что-то насчет доминирующих самцов, и что если человек хочет нормально ужиться с волками — он должен стать для нин чем-то вроде супердоминирующего самца. Но как этого добиться? Рычать на них, что ли, и кусаться? Бить их по морде? Прижимать рукой к земле, чтобы вели себя при­лично? Или самый лучший способ — мягкое упорство?

Здравый смысл тут не помощник. У всех животных — человек не исключение — свои стереотипы поведения, и если нарушать их, толку не будет. Никакими убеждениями и угрозами нельзя заставить корову спускаться по лестнице, кош­ку — делать стойку на дичь, а лошадь — приносить добычу.

Из курса экологии я помню, что волки питаются в основ­ном вредителями-грызунами и что фермеры, истребляя их, делают себе же хуже. Работая на короля Маэреллена, в Энделле, я начисто прекратил избиение волков гномами. (Лад­но, ладно: я настоятельно порекомендовал царю прекратить его, а он последовал рекомендации.) У подданных царя было чем заняться более полезным, сколько бы там крови ни было между гномами и волками.

Возможно ли будет вернуть этих волчат в лес? Черт меня побери, если я знаю.

Подбежал Ник и принялся лизать и грызть мои пальцы. Я попытался приласкать его, чтоб успокоился. Не помогло — он продолжал задираться. А зубки у него острые.

Нет. Кусаться нельзя! Кира хихикнула:

— Ты точно так же воспитывал Джейн.

Я тоже засмеялся.

— Уж как умею. — Свободной рукой я показал на под­нос, предлагая ей тоже сделать сандвич.

Кира помотала головой.

— Нет. Это только тебе. — Она помолчала. — Как по-твоему, что за тварь этот ваш Бойоардо?

Я пожал плечами:

— Нечто из Фэйри. Опасное нечто.

Она притянула Ника к себе, он устроился у нее на коле­нях и мигом заснул. Я изогнул бровь.

— Просто надо уметь с ними общаться, — сказала она. И тряхнула головой, отбрасывая с глаз волосы.

Я намазал сыр на кусок яблока и отправил в рот. Сочета­ние это кажется нелепым, как острая ветчина с ломтиком дыни, пока не попробуешь. Сладость яблока смягчает остроту сыра, а его клейкость не дает яблоку рассыпаться. Хрустит оно при этом по-прежнему.

Я намазал еще кусочек и предложил Кире. К моему удив­лению, она не отказалась.

— Я говорила о нем с Андреа, — сказала она, слизывая с пальцев остатки сыра.

— О Нике?

— Нет. О фэйри.

Порой я знаю, что надо сказать женщине:

— Вот как? У нее есть предположения?

— Нет. — Она посмотрела так, будто один из нас такой болван, что только со второй попытки угадает, кто именно из нас болван. — У меня есть.

— Да? И какие же?

Не знаю, получилось бы у меня нарочно говорить более неискренне и более покровительственно. Когда портятся от­ношения, тут уж не важно, как и что говорится.

— Гм... Ты рассказывал — оно двигалось похоже на вол­ка, но не как волк, сгибалось неправильно и не там, где надо.

А она, оказывается, слушала внимательно. Я кивнул.

— Точно.

— Ну так вот, я вспомнила об этом сегодня днем, когда смотрела, как Доранна играет с Беталин — знаешь, дочкой Фоны? Они играли в лошадки.

Я улыбнулся:

— И кто был всадником?

Ну наконец-то я сказал хоть что-то верное: Кира улыб­нулась.

— Беталин. Доранна пожелала быть лошадью. Она бе­гала на четвереньках, но гнулась не там, где настоящая лошадь. А когда она заржала, это не было ржанием настоящей лошади — она просто в это играла.

Аналогии обманчивы. Они могут привести к правде, а мо­гут и провести мимо или вывести на минное поле.

— Так ты считаешь, Бойоардо — детеныш фэйри и про­сто играл в волка?

— Как тебе эта мысль? Такое возможно?

Не знаю, почему моей жене так важно мое мнение, но она смотрела на меня так, будто от моих слов зависела ее жизнь.

— Возможно. Вполне может быть, что ты права.

Она опустила плечи — я и не заметил, насколько они были напряжены. Вообще я многого не замечаю.

— Не знаю, много ли от этого будет пользы, — сказала она, — но мне подумалось...

— Ты правильно сделала, что сказала. — Но что мы зна­ем о Фэйри? Если она права, что может значить? Что все чудные твари оттуда, о которых ползут слухи, — злые детки из детсада на прогулке? — Я тоже не знаю, будет ли от этого какой-нибудь прок, — сказал я с улыбкой, — но рассказать стоило.

Выяснить все точно можно в двух местах: в Пандатавэе и в Эвеноре. В Эвеноре, ибо там единственный в Эрене форпост Фэйри. В Пандатавэе — потому, что если в Фэйри начинает­ся какое-то шевеление, пусть и самое слабое, это рано или позд­но, но непременно привлечет внимание Гильдии Магов.

Мне не по душе оба города, хотя Пандатавэй все же хуже. Там за мою голову все еще назначена награда — причем чем на меньшие кусочки разрубленным меня представят, тем выше цена.

Значит, остается Эвенор. Никогда его не любил. Это фор­пост Фэйри, и там действуют далеко не все действующие в Эрене законы природы. Поблизости от городской черты еще не так плохо — я был там и выбрался всего лишь с нервным тиком, да и тот быстро прошел. Но говорят, чем дальше — тем больше действуют неустойчивые, зависящие от места за­коны мира Фэйри, и тем меньше остается от незыблемых за­конов остального мироздания.

Есть решение, подходящее к целой куче проблем: пусть этим занимается кто-нибудь другой.

И мне это решение казалось оптимальным. То, что я де­лаю, я делаю неплохо — но я не маг, я не люблю магии и считаю наиболее разумным держаться от нее подальше, ка­ков бы ни был ее источник.

— Это тебя пугает?

Когда моя жена говорит, что я не идиот, я не против.

— Разумеется, — сказал я. — Заработать себе репута­цию неуязвимого может каждый. Для начала лезешь в самое пекло и выходишь живым. Повторяешь это еще раз — и репутация готова. Еще несколько раз — и станешь легендой. Но слава не сделает тебя неуязвимым. Твое умение тоже зна­чения не имеет: всегда есть шанс, что не повезет. Если все время бросать кости, то в конце концов выбросишь несколь­ко раз подряд «змеиные глаза».

— Как было у Карла.

Я кивнул.

— Как было у Карла, у Джейсона Паркера, у Чака, как... как у нас всех когда-нибудь будет. Возможно.

Мы слишком долго не обращали на Нору внимания: она вылезла из своего закутка и принялась жевать мой башмак.

— Вот так, понимаешь, и возникла вся проблема.

Я очень осторожно, нежно, отпихнул щенка. В ответ она вцепилась в носок башмака и начала трясти его, как пес — крысу.

— Какая?

— Рабство. — Я наклонился, ухватил Нору за шкирку и подержал. — Вот ты воюешь с другим племенем — не важ­но, кто начал войну — и побеждаешь. Что ты сделаешь с выжившими? Устраиваешь поголовную резню, как принято у народа Чака? Отпустишь на все четыре стороны — Лелеять месть?

— На которую они имеют право.

— Кто бы спорил. Но дело не в этом. Имеют, не имеют но если ты позволишь им уйти, ты посеешь ветер. Итак, ты перебьешь их — всех до единого? Или примешь под свою руку?

А если примешь — сможешь ли ты принять их, как соб­ственных граждан, или членов племени, как ни назови? Ра­зумеется, нет.

Конечно, рабство — не единственный выход. Выбор ог­ромный — хотя бы и колонизация. После победы Бима Карл присоединил Холтун. Различия касались лишь доверия и по­ложения: Карл принял холтов под свою руку, пообещав им равные права в Империи — со временем.

— Значит, ты говоришь, что работорговцы, которые со­жгли мою деревню и захватили меня, когда я была еще дев­чонкой, были милейшими людьми. Просто их не так поняли. А я тебе рассказывала, как они вшестером, вшестером...

— Тише. — Я потянулся было к ней, но вовремя опом­нился. — Успокойся, Кира. Я говорю не о том, во что это превратилось. Я говорю о том, как это начиналось. — Я погладил щенка. — Может, из лучших побуждений?

Может быть, если предвидеть все последствия, лучше было позволить Тэннети просто безболезненно их прикон­чить.

Киру это не убедило. Губы ее сжались в прямую линию, а потом она отвернулась. Черт ее побери, вечно она от меня отворачивается!

— Кира, — сказал я. — Я никогда не прощу никого, кто причинял тебе боль. Умышленно или нет.

Я хотел обнять ее, приласкать, прижать к себе и сказать, что все будет хорошо, но такую ложь трудно сказать женщи­не, которая вскрикивает, едва ты ее коснешься.

Какой-то миг я гадал, чем все кончится. Случиться могло все от попытки ударить меня до пылких объятий.

Но она просто приподняла Ника — щенок засучил в воз­духе лапками.

— Я знаю, — холодно сказала она. — Ступай, Уолтер. — В ее голосе слышалась дрожь, но это потому, что я очень при­слушался. — Я побуду здесь. Тебе нужно поспать.

У меня расстройство сна стремится к максимуму — я так и не сумел заснуть опять.

 

Глава 9,

в которой мы отправляемся в путь

Стах всегда клялся, что это было на самом деле, но в роду Словотских принято врать. Я лично в это не верю.

А история такова.

Однажды, когда я был совсем маленьким — лет трех или близко к тому, — Стах поставил меня на кухонный стол и отпустил руки.

— Прыгай, Уолтер, — сказал он. — Не бойся: я тебя подхвачу.

— Нет, не подхватишь, — заупрямился я. — Ты не ста­нешь меня ловить, и я упаду.

— Давай, Уолтер, давай. Я поймаю тебя. Честно. Некоторое время мы спорили — он протягивал ко мне большие руки, я упирался, понимая, что это какая-то провер­ка. И наверняка — подвох.

И все же я прыгнул. А он отступил, и я упал на пол. И расшибся.

Я лежал и плакал.

— Ты же обещал, что поймаешь!

— Это научит тебя не доверять никому, — сказал он.

Потом я много думал об этом. Поступок был жесток, а мой отец скорее отрезал бы себе руки, чем был жестоким со мной. Но сказать, что он это сделал, — дело иное. Ведь то, что он этим доказывал мне, было истиной: проживите доста­точно долго, и наверняка среди тех, кому вы доверяете — даже если таких немного, — найдется тот, кто предаст вас. Попросту даст вам упасть.

Они всего лишь люди; все люди ненадежны, даже я. Осо­бенно я.

Не лучше ли понять это в детстве, на примере, которого, может, никогда и не было, чем напороться на это тогда, когда это будет по-настоящему важно?

И не говорите мне, что ложь — всегда жестокость.

* * *

Джейсон нашел меня в фехтовальном зале в восточном крыле казарм. Светлое, полное воздуха место: одна стена по­чти целиком из распахнутых окон, вторая сияет белизной.

Я выбрал учебный меч и соломенную куклу, разогрел мышцы с годами это становится все нужнее и нужнее — и принялся отрабатывать выпады, заставляя мышцы бедер ра­ботать так, что они чуть не взвыли.

Как говаривал приятель моего приятеля: «После сорока остается себя только латать». Физически ты вроде бы еще в форме, тем более если поддерживаешь себя упражнениями на уровне — но организм неуклонно сдает. Мое правое ко­лено время от времени начинало ныть, хотя по-настоящему плохо мне становилось, только если я его перетруждал. И все равно — плохо. Я пробовал и лед, и тепло, и уже начал подумывать съездить в Питтсбург к пауканам выяснить, не сможет ли их лекарь как-то заговорить мой сустав.

— Поработаешь со мной? — спросил Джейсон.

Он был в белой свободной рубахе и таких же штанах, заправленных в сапоги. Добрая рабочая одежка.

— А в чем вопрос? Разве из меня песок сыплется? — Я указал на стойку с тренировочным оружием. — Давай. Вы­бирай игрушки.

— Спасибо.

Он взял пару поддельных терранджийских боевых жез­лов и напал на моего любимого противника — деревянный столб, от пола до потолка укутанный циновками. Блокировал воображаемый удар, парировал второй, потом выбил по за­кутанному дереву быструю глухую дробь.

— Хочешь бесплатный совет, стоящий того, что ты за него платишь? — спросил я, вставая в позицию напротив.

— Конечно.

Один жезл он отвел назад, другой выставил вперед. Стой­ка ожидания и защиты.

— Не старайся уметь все. Не впадай ни в суперспециализацию, ни в неумение вообще чему-нибудь научиться.

Я мягко отбил пробный выпад, сильным ударом отбросил в сторону его жезл и отступил.

— Отлично, — кивнул он.

Он провел сложный маневр, в котором я не до конца ра­зобрался; целью его было — отвлечь мое внимание от атакую­щей руки. Я легко парировал и скользнул вбок — в результате он проскочил мимо и сам себе помешал.

— Ну спасибочки, юный Куллинан!

Я сделал вид, что бью по запястью, — но превратил об­манное движение в выпад, который пронзил бы его грудь, если бы не две вещи: во-первых, оружие у нас было тренировочное, а во-вторых, Джейсон парировал — слишком даже просто — левым жезлом.

Я чересчур долго соображал, что он делает — это не был настоящий терранджийский палочный бой. Джейсон дрался, словно двумя клинками, пользуясь левым жезлом как кинжа­лом, а правым — как саблей. В ближнем бою кинжал — убий­ственное оружие: когда сходишься грудь в грудь с противником, работающим двумя мечами, очень советую ничем лишним ле­вую руку не занимать. На нормальной дистанции — это доба­вочная угроза и отвлечение для противника, особенно если у гарды кинжала длинные «усы», позволяющие захватывать атакующий клинок.

Когда приходится работать с одним клинком против двух, классическое решение — прямолинейность. Во всех смыс­лах. Заставьте противника встать к вам грудью, в то время стоите в позиции три четверти или боком — самая удобная позиция для защиты. Жестко блокируете его длинный клинок, потом атакуете руку, которая его держит. Наносите сильный удар, отступаете — убедиться, что ору­жие выбито, увлекаться здесь нельзя — и нанизываете его на вертел.

Забудьте о целевых точках фехтования, о победе в один удар. Все эти финты, и обводы, и изящные выпады в попыт­ках добраться до тела половины не стоят хорошего, глубоко­го пореза предплечья, прорезающего мышцы и сухожилия так, что оружие выпадает из окровавленных пальцев.

Наверное, я слишком отвлекся на теоретические размыш­ления, и Джейсон пробился через мою защиту, слегка стук­нув тем жезлом, который я считал блокирующим.

— Черт!

Я отскочил, потирая ушибленное место. Было больно. Он улыбнулся.

— Еще раз?

— Хватит.

Он поставил жезлы назад в стойку и повернулся ко мне.

— Идея повынюхивать вокруг Эвенора тебя не вдохнов­ляет, если я правильно понял?

— Не вдохновляет. Терпеть не могу лезть туда, где за­мешана магия.

Он кивнул.

— Понимаю. Согласен. Но только что прибыл гонец. Ка­жется, близ Эвенора происходит и еще кое-что — в Феневаре произошло убийство из серии «Воин жив».

«Даже записку оставили. Разумеется, по-английски». Давненько я не беседовал с драконом.

— Микин?

Джейсон пожал плечами.

— Может, и нет. Мы только подали пример.

Н-да, а это имело смысл. Разбираться с порождениями магии — это не ко мне, а вот поискать пропавшего друга я вполне могу.

— Один отряд или два? — спросил Джейсон.

Решение с двумя отрядами напрашивалось само собой. Один — заглянуть в Фэйри, другой — искать Микина. Один со мной, другой — без. Но — допустим, мы найдем его — что дальше? Арестуем? За что?

Микин, вы арестованы по подозрению в сумасшествии, поскольку мы о вас слишком долго не имели известий.

Нет уж. С другой стороны, если он переступил грань... тогда нужен кто-то старший и достойный доверия. Таких у нас немного.

— Я готов. Позволь только мне поговорить с Ахирой.

Джейсон кивнул.

— Конечно. Пошли.

— Сейчас?

— А у тебя есть еще какие-то дела?

Гном снова был в сумрачной кузне, законченная кольчуга висела на вешалке на стене. Свет углей отражался в его гла­зах, делая их демонически-красными. Он клал в горн какую-то заготовку — из двух брусков: один, подлиннее, толщиной в палец и длиной в мою руку, и другой, покороче. Тот, что короче, был уже приварен к длинному примерно на четверть длины от конца.

— Что это будет? — поинтересовался я.

Он улыбнулся, сунул заготовку в горн и яростно зарабо­тал мехами. Мне в лицо ударило жаром, а сквозь его волосы, по щекам и покрытой шрамами груди заструились ручейки пота.

 Помнишь те новомодные дубинки, что появились у полицейских на Той стороне? Вот, хочу попробовать сделать такую. — Он похлопал по рукояти молота. — Рукоятка бу­дет вращаться — Кайрин делает для нее втулку. Насажу ру­коять и слегка расклепаю.

— Помню их, — сказал я. — Но они же были дере­вянные.

Ахира улыбнулся:

— Я думаю, что с излишней тяжестью справлюсь. — Он помолчал. — Пытаетесь решить, один отряд пойдет или два?

— Ну, знаешь ли!

Джейсон в возмущении воздел руки к потолку.

— Сынок, — сказал я, — когда дружишь с кем-нибудь больше двадцати лет и много времени проводишь...

— Даже слишком много, — вставил гном.

— ...с ним, начинаешь читать его мысли. А он — твои.

Беда в том, что сейчас у меня под рукой один Ахира. Я больше думал, как самому не угодить в разборки с Фэйри, чем о том, кто сможет разобраться там.

Гном пожал плечами:

— Это-то очевидно. История с Фэйри важнее, но веро­ятность, что мы сможем повлиять на события — тем или иным путем, — весьма мала. С другой стороны, Микин — один из наших, и миф о Воине тоже сотворили мы. Так что с этим нам и разбираться. — Он немного помолчал. — Один от­ряд, — сказал он наконец. — Чтобы проверить, что творит­ся в Эвеноре. Главная цель — найти Микина.

— Все-то тебе ясно, — заметил я.

Я не всегда могу читать его мысли — Ахира умнее меня. Но иногда я могу добиться этого обходным путем.

— Андреа нужна в Эвеноре, — сказал он. — И я не допущу, чтобы она была там без нас.

— Это решено?

— Да. Она заявила, что идет, и Тэннети идет с ней. А с Тэннети, если ею не управлять, не оберешься беды — зна­чит, хотя бы один из нас тоже должен идти.

Джейсон склонил голову набок.

— А все-таки, может, пусть отряда будет два? Люди есть. Взять хоть Дарайна, Кетола и Пироджиля.

— Ты мог бы взять Кетола и остальных и отправиться искать Микина, — медленно, словно взвешивая, произнес гном.

— И я о том же.

— Не пойдет, — отрезал гном. — Они нужны здесь: присматривать за семьей. — Так Ахира называл мою жену и дочек: просто — семья, словно она была единственным и самым главным. Я его понимал. — Будь здесь Даэррин — мы взяли бы кого-нибудь из его отряда, но его здесь нет. Нас не хватит на два отряда. — Он улыбнулся Джейсону: — Нач­нем урок. Собери отряд.

Джейсон сжал кулак и выставил большой палец.

— Я — раз.

— А кто будет нянчить волчат? — поинтересовался я. — Я думал, они на тебе.

Джейсон чуть улыбнулся.

— Распоряжусь, чтоб этим занимались судомойки. Да и Джейн обещала помочь. Присмотреть вместо меня.

Я усмехнулся в ответ.

— Пользуешься положением?

— Я старался обойтись без этого. — Не дожидаясь ответной подколки, Джейсон поднял второй палец — Матушка. Вы правы — коли уж мы собрались заняться фэйрийскими делами, нам понадобится маг.

Он упустил суть: Андреа уже заявила, что отправляется в Эвенор. Вопрос был — кто пойдет с ней, а не пойдет или не пойдет она.

Три и четыре, — продолжал он, — вы. — Он почесал средним пальцем нос. — Тебе не по нраву идея заниматься сразу двумя вещами?

Я фыркнул:

— Мне приходилось делать одновременно и больше дел. — Я наклонил голову набок. — У тебя нет дурных предчувствий насчет участия в деле твоей матери?

Она хорошо держалась в Велене, а с тех пор я пристально наблюдал за ней. Выглядела она отлично, почти совсем не изменилась, разве что щеки порозовели. Но себя беречь — этого Андреа никогда не умела, с самого-самого начала. А если потребуется магия?

Вопрос был чисто академический: Андреа идет, и это об­суждению не подлежит — но надо же нам с Ахирой учить Джейсона. «Академический» не значит «бесполезный».

— Нет, — сказал Джейсон. — Предчувствий у меня нет. На лице его не отражалось никаких чувств: отстраненное, холодное лицо шахматиста, который знает цену своим фигурам и будет передвигать их по доске, когда надо и куда надо, чье бы лицо ни имела та или иная фигура.

— Это необходимо, — сказал он и добавил мизинец. — Тэннети. — Он вытянул руку с растопыренными пальцами. — Пятеро. Достаточно мало, чтобы не привлечь натужного внимания, достаточно мало, чтобы при нужде укрыться в какой­нибудь щели, — но довольно, чтобы себя защитить. Эллегон высадит нас — и подберет. Думаю, где-нибудь на окраинах Эвенора.

— Нет, — возразил Ахира. — Если там что-то и впрямь серьезное, не стоит нам лезть сразу в самое пекло. Лучше подбираться постепенно — заодно и выясним по дороге, что к чему. Местные могли уже сами многое узнать либо выс­мотреть — нам и делать тогда ничего не придется.

Да, так лучше. А еще лучше — вообще держаться от все­го этого подальше. Я, конечно, промолчал, но, думаю, у меня на лице эти мысли отразились достаточно ясно.

Ахира повернулся к Джейсону.

— Не оставишь нас на пару минут?

— Но...

— Все в порядке. — Гном махнул на дверь кузни. — Можешь заодно принести мое седло из конюшни. Хочу до­бавить к нему пару крепежных колец.

Он постоял в дверях, глядя вслед мальчику, потом повер­нулся ко мне.

— Брось, Уолтер, — сказал он. — Ты не обязан идти. Никто тебя топором в шею не гонит. Но ты знаешь, что пой­дешь, — и я знаю. — Он гулко хмыкнул. — Причины тому три: загибай пальцы. Первая: может, когда-то все эти слухи о тварях из Фэйри и были только лишь слухами, но дней де­сять назад дело стало для тебя личным. Твои жена и дети живут здесь, в этом баронстве, и ты не больше меня располо­жен оставлять эту угрозу и дальше неведомой.

Он взглянул на меня.

— Причина вторая: Джейсон, Энди, Тэннети и я идем наверняка. Ты не пустишь нас одних.

Он словно ждал, что я начну спорить. А я улыбнулся.

—  Какой я благородный, а?

Он не клюнул на эту наживку — впрямую не клюнул.

— И последняя причина. — Он не смотрел мне в глаза. —  Твоя жена не подпускает тебя к себе, и если ты сейчас уйдешь, то сможешь на какое-то время забыть об этом. Сможешь отложить этот вопрос хотя бы до своего возвра­щения. — Он отвернулся к горну.

Я хотел рассердиться на него, разъяриться за то, что он помянул об этом. Будь рядом кто-то еще — я бы и рассер­дился.

Но он был прав. По всем трем пунктам. Будь оно все проклято.

В дверях возник Джейсон — седло болталось у него на плече.

— Куда его положить?

— Просто брось на пол. И иди собирайся. Мы выступа­ем утром.

Мы шли назад. Джейсон морщил лоб.

— Что-то случилось?

— Ты о чем?

Он махнул рукой.

— Ахира... он был какой-то... не знаю... не такой. Будто злился. Я что-то не то сказал?

Нет, это не из-за тебя. Это предигровое.

— Чего?

— Не важно.

Он нахмурился.

Я было подумал, не объяснить ли ему, что даже если фут­бол для тебя просто работа, способ уплатить за учебу, на игру надо себя накрутить, и когда ты выбегаешь на поле, и сердце стучит, и земля под ногами пружинит, и ты готов ухватить скажем, квотербека и вбить его в землю так, что у его потом­ков будут ныть кости, — вот тогда у тебя и появляется такой злобный взгляд, хочешь ты того или нет. А потом пришла мысль, что это понять может лишь тот, кто там вырос, и что очень мне не хочется описывать футбол уроженцу Этой сто­роны.

И тут мне подумалось, что если я буду отвечать парниш­ке «Не важно» на каждый заданный мне вопрос, он рано или поздно пырнет меня кинжалом, так что я просто улыбнулся.

— Это правда не важно, — сказал я. — Честное слово.

Я попрощался с детьми и щенятами, и единственное, что осталось, — еще раз проверить, все ли я взял. Оружие, одежда, еда, деньги, мелочи. Больше всего, как всегда, было мелочей. Я пакуюсь так, чтобы, если надо будет бежать, самое нужное лежало у меня или в поясе, или в небольшом рюкзачке.

Хватай и беги — если припрет. В таких случаях вывола­киваешь друзей и — если хватает времени — самое необхо­димое. Остальное бросается.

Внизу, во дворе, плеснуло пламя.

«Все тебя ждут. И я тоже».

Подождите еще чуть-чуть.

Мой большой рюкзак был почти неподъемным. Я доволок его до окна и бросил в подставленные Ахирой руки. Шмяк.

Я повернулся к Кире.

— Как в добрые старые времена, а, старушка? — сказал я и улыбнулся.

Она не улыбнулась в ответ.

— Я не хочу, чтоб ты уходил.

Совет Уолтера Словотского женам, чьи мужья собираются в путь: будьте милыми. Проблемы подождут.

Простые проблемы или подождут, или вы решите их сами, пока супруг в отъезде. Поэтому ведь они и зовутся простыми — верно? Они не так уж и важны. А ничего серьезного за время, пока муж собирает рюкзак и идет к двери, вам все равно не решить. Не время даже пытаться.

Он все равно уйдет — но всю дорогу только и будет ду­мать, что о них. Так что отложите разборки. Для них не вре­мя и не место. Не время и не место что-то обсуждать; нас с Кирой это касалось в первую очередь.

Самым правильным, самым очевидным для меня было просто не услышать ее последних слов.

— Верно, — сказал я. — Но чтобы я оставался, ты тоже не хочешь. Для тебя ведь невыносимо мое прикосновение, по­мнишь?

— Прошу тебя! Не вини меня в этом. — Она стояла в дверях. — Я не виновата, Уолтер. Я стараюсь, но всякий раз, когда ты прикасаешься ко мне, это как... — Она подня­ла руку, извиняясь. Ее била дрожь. — Прости.

Собирающимся в путь мужьям Уолтер Словотский сове­тует то же самое.

Я стиснул ее руки — она вырывалась, но мне было уже плевать.

— Но не виноват и я, Кира. Не я сотворил это с тобой, и нельзя меня в этом винить. Я не... — Я осекся и выпустил ее. Она обхватила себя за плечи и отвернулась. Плечи ее тряслись.

— Нет.

Я не могу всю жизнь платить за боль, которую причинили тебе другие, подумал я. Но не сказал.

«Если хочешь знать мое мнение — вы оба не виноваты». — Сказанное Эллегоном предназначалось только мне.

Спасибо. Мне нужно было это услышать.

«Всегда к твоим услугам... Так мы отправляемся или хочешь еще немного пообщаться с женой?»

Я поцеловал кончики пальцев и помахал ими ее спине.

— Прощай, Кира.

Ах, разлука столь сладкое горе...

Солнце разогнало предутреннюю прохладу, но на восто­ке собирались облака, и тучи грозили дождем. Время отправ­ляться: лететь сквозь дождь — удовольствие малое.

Джейсон и Андреа уже взобрались на широкую Эллегонову спину и привязались к сиденьям, а Ахира еще возился у дракона под брюхом — проверял узлы. У меня, как у всех, есть чувство самосохранения, но лететь на драконе — совсем не то, что скакать на лошади. Если что пойдет не так — он сообщит.

«Кстати — говорю специально для тебя, — несколько кусков каната большой разницы не делают».

Эллегон фыркнул, напугав солдат, собравшихся во дворе пожелать нам удачи.

Дория всерьез отнеслась к своим обязанностям управи­тельницы — из кармашка ее рубахи торчал список дел.

— Собираешься навести тут порядок к нашему возвра­щению? — Я понимающе подмигнул.

Она улыбнулась и пожала плечами.

— Отринув Мать, я потеряла профессию; надо же мне что-то делать.

Ей виднее. Но если уж на то пошло — в школе Приюта всегда есть для нее вакансия. Обучать детишек английскому, праву да мало ли чему. К тому же и Лу Рикетти будет рад, что она рядом...

— Пока... хозяйка.

Я фыркнул, чмокнул Дорию — вскользь, — взобрался наверх и привязался к седлу позади Тэннети.

Она обернулась и одарила меня быстрым пристальным взглядом.

— Долго ты.

— Оставь, — сказала Андреа, и она умолкла.

— Все в порядке? — Ахира тоже поднялся и затягивал ремни. Слишком туго — летать гномы не любят почти так же, как плавать на кораблях.

Джейсон коснулся торчащей под курткой рукояти револь­вера.

— Все в норме.

Тэннети сложила руки на груди и откинулась на укреп­ленный меж нами тюк.

— Порядок.

Андреа сделала нетерпеливый жест:

— Поехали!

— Заводи, птичка, — сказал я.

«Держитесь...»

 

Глава 10,

в которой мы прибываем в Феневар и нападаем на горячий след

Я всегда таскал идеи, где только мог. Я не так изобрета­телен, как Лу: чем богат — тем и рад.

Мысль писать «Воин жив» я позаимствовал у старшего брата, Стива, — было у него что-то похожее в одной из тех считанных вьетнамских историй, которые он мне вообще рассказывал. (Это когда он не пил. Пара пива — и он начинал травить байки и пил дальше без продыху, пока не сваливался под стол.)

Это было не что-то из его дел: почти весь свой срок во Вьетнаме он провоевал стрелком на вроде как невооруженном вертолете; это называлось «сачок» — но такая была при­вычка у наземных солдат: оставляли туза пик, карту смерти, на мертвых врагах. Он это объяснял так, что, наверное, началось с того, что у кого-то оказалась неполная колода карт и кто-то решил, что это будет остроумно. Кончилось тем, что многие подразделения напечатали собственные карты, со сво­им названием.

— Погоди, я как-то не понял, — сказал я тогда. — Они думали, что «чарли»...

— Ты там не был, — спокойно перебил он. — Называй их вьетконговцами, или северовьетнамской армией, или про­сто противником.

— ...они думали, что противник, обнаружив тела своих людей, испугается, увидев у них на головах игральную карту?

Он пожал плечами:

— Я же не говорю, что в этом был смысл. Я только ска­зал, что они так делали. Но смысл был. От этого война ста­новилась более личной. Был способ сделать ее еще более личной, — добавил он. — Но мы это редко делали.

— Я думал, что ты все время просто летал, — сказал я.

Если он будет меня упрекать...

— Просто летал почти все время, — ответил он.

И больше ничего не сказал.

По мне — так чем дальше от Эвенора Эллегон нас бы высадил, тем лучше. Самым правильным было бы, по-моему вообще отправиться в другую сторону.

План, однако, был не таков. План был — высадиться на побережье поодаль от Эвенора. Феневар для этого впол­не подходил. Удобнее всего было бы высадиться за какими-нибудь прибрежными скалами, да вот беда: скал близ Феневара нет, а есть лишь плоский, низкий берег, заболоченный почище озерного. Ни тебе леса, ни какого другого укрытия; как на всех пригодных землях вокруг Киррика, пашня доходит чуть не до самой воды, а порой и дальше — на болотистых мелководьях выращивают окультуренный дикий рис.

Дракону пришлось высадить нас дальше, в холмах пред­горий — в добром полудне ходьбы до города.

Давно, еще в дни охоты на рабовладельцев, мы поняли, что безопасность Эллегона напрямую зависит от двух вещей: насколько удален и пуст район приземления — раз, и сколь­ко времени пробудет дракон на земле — два. Мы хотели оба риска свести к минимуму.

Как вид? — поинтересовался я, когда Эллегон, накре­нившись, заходил на крутой вираж.

Ветер сек мне лицо, выбивая из глаз слезы. В сером пред­утреннем свете холм внизу был едва различим, но у Эллегона глаза получше моих: дракон ясно видел дорогу, что, пробива­ясь сквозь лесные чащобы, огибала его.

«Вокруг никого — насколько мне видно. Спускаюсь».

Ветер тугой волной забился вокруг. Земля рванулась на­встречу. Эллегон, взбивая крыльями воздух, опустился на тракт.

И тут же, мгновенно отстегнув ремни безопасности, Джейсон и Ахира соскользнули по его боку наземь. Мы с Тэннети принялись развязывать веревки и сбрасывать тюки и рюкза­ки. Я спустил Андреа в подставленные руки Ахиры, потом и сам съехал вниз в скользящей петле.

Эллегон сделал несколько шагов по тракту, взмыл вверх, уходя в небо крутой спиралью, — и вот уже шум его крыльев пропал в вышине.

«Через пару декад я начну проверять места встреч», — передал он на прощание.

Ахира достал из поясной сумки заговоренную на свече­ние сталь; она засияла. Свой рюкзак гном уже водрузил на спину.

— Пошли, ребята. До Феневара нам топать весь день.

Тэннети, надевавшая рюкзак, кивнула:

— И было бы к чему рваться, а то там только прокисшее пиво.

Хотя модифицированный прямой подход — отвлечь, схва­тить и удрать — вполне пригоден для добычи конкретного предмета, для поиска информации он не годится никуда.

Существует куча способов добывать разведданные — а разведданные лишними никогда не бывают.

Один из лучших — он же один из простейших. Если го­родок стоит на торговом тракте — а мы, по понятным причи­нам, всегда старались работать вокруг трактов, — в нем наверняка будет гостиница. А если городок побольше — так и не одна. Путешественники — каково бы ни было их заня­тие — почти всегда не прочь поболтать. Рассказы их, само собой, правдивы далеко не всегда. Но кто я такой, чтобы воз­ражать против привирания?

На двух первых постоялых дворах нам достались лишь байки. Сплошной пустой звук.

Беседа в «Голубом ручье» — третьей гостинице — похо­дила на жидкое пиво: так же растекалась по столам и уходила в песок.

Пиво в этих краях подают в кувшинах — правда, кувши­ны эти вдвое меньше тех, что для воды. Кое-кто прямо из кувшина и пьет; другие пользуются кружками. Я долил круж­ку Тэннети доверху, потом омочил губы в своей.

Тэннети сделала большой глоток.

— Ну?

— Что — ну?

— Нашел что-нибудь выдающееся?

Я не хотел сегодня брать с собой Тэннети. Воительниц в Эрене мало, а о ней многие слышали: слава об одноглазой боевой кошке Карла Куллинана разошлась далеко. Кроме того, она не умеет держать себя в руках. А норов у нее таков, что пугает даже меня.

С другой стороны, она вставила стеклянный глаз, чуть при­крыв его прядью, а меня никто никогда не путал с Карлом — ни в легендах, ни в жизни.

Она больше всего подходила для этого дела: умела дер­жать рот на замке — в отличие от Джейсона; смотрелась абсо­лютно своей в питейном зале гостиницы — в отличие от Андреа; не привлекала ненужного внимания — в отличие от Ахиры.

Хотя, возможно, мне все же стоило бы взять с собой Ахиру: здесь он бы не выделялся. В дальнем темном углу, угощаясь почти черным хлебом и похлебкой неизвестного происхождения, уже сидели гном и его приятель-человек. По покрою его кожаной куртки я решил, что гном этот из Бенерелла: бенерелльцы обожают одежду в обтяжку. Человек мог быть откуда угодно, хотя больше всего таких пшеничных блон­динов в Осгарде.

Все меняется, даже когда не ждешь перемен. А может быть, в особенности когда не ждешь перемен.

Я не сразу ответил Тэннети. Повернулся к ней и загово­рил чуть-чуть громче.

— Сам не знаю. Эта... — я выдержал паузу, — ...штука, что мы утром видели, чудней твари на глаза Тибелю в жизни не попадалось, чем хочешь клянусь!

Широколицый парень, сидевший на той же скамье, что и я, навострил уши.

Я поднял опустевший кувшин и перевернул его. Сейчас буду заказывать еще, если ни до кого намек не дойдет.

— Н-да, — заметила Тэннети.

Не скажу, что мне очень помогло.

Я глянул на нее; боюсь, что зло.

— Да уж, — продолжала она, стараясь поправить дело, — и впрямь странная тварь.

Мне оставалось лишь возвести глаза к потолку и просить о помощи богов или небеса.

— Очень странная.

— Прошу прощения, путник... — Парень, чье внимание я привлек, приподнялся, вежливо указывая на свой — пол­ный — кувшин. — Вы говорите, вы видели что-то странное?

«Уже несколько раз говорю, — подумал я. — И чертов­ски неуклюже».

— Вроде бы видел, — сказал я, жестом приглашая его к нам. Если рыбка голодна — она и пластикового червячка схватит.

Он плеснул понемногу эля в каждую из трех кружек и вежливо отпил из своей.

— Много странных тварей появляется в последнее вре-мя — заметил он. — И с каждым годом все больше. Путе­шественники рассказывают, но знаете, с каждым пересказом твари все растут и растут.

Я кивнул:

— Бывает. Но эта не растет. Это был волк, который не был волком.

Вокруг нас начал собираться народ: питейный зал тавер­ны не для тех, кто ищет уединения.

Парочка приятелей — те самые гном и человек — про­шли мимо, как раз когда я начал весьма основательно отре­дактированный рассказ о том, как мы столкнулись с Бойоардо и волчьей стаей. У меня они съели не корову, а оленя, мы с ними не дрались, а просто подсматривали, да и происходило дело не в Биме, а неподалеку от Альфани. Я всегда придерживаюсь деталей, просто не всегда точных.

Самый простой способ что-либо выяснить — это посло­няться вокруг и поспрашивать, но в этом случае неминуемо нарвешься на вопрос, кто ты сам и что тебе надо. А учитывая, что за мою голову назначена награда — Пандатавэйская работорговая гильдия любит меня не больше, чем я ее, — я пред­почитаю не задавать прямых вопросов.

Так что от самого простого способа пришлось отказаться. Оставалось только завести где-нибудь в людном месте разго­вор о чем-то, что касалось бы интересующей тебя темы — и вызвало бы общий интерес. И слушать, как окружающие де­лятся с тобой тем, что им известно.

Невысокий сухощавый торговец драгоценностями — на­звался он Энриком — заказал выпивку на всех. (Он навер­няка был крепче, чем выглядел, если учесть его занятие и отсутствие с ним телохранителя.)

— Оно могло прийти из Краев Других — есть, говорят, такие, — сказал он. — Или оттуда. — Он весьма красно­речиво потыкал большим пальцем себе за спину.

— Края Других? — Я постарался выглядеть как можно более озадаченным. — Это кто ж такие — Другие?

— Другие — значит Другие. Издавна известно: не хо­чешь накликать — не называй. Мой дед — он давно умер — называл их просто они. И дожил аж до шестидесяти.

Другой человек сплюнул.

— Суеверия это. Ничего больше.

— Может, так, а может, и нет. Может, те узнают, когда произносят их имена... Что до всяких там странных тварей, до того, что уничтожило деревеньку близ Эревэйла, — я бы не стал в это лезть. — Он повернулся ко мне. — А ты, Ти­бель?

Я помотал головой.

— Никогда ни во что не лезу.

Без причины, конечно. Уничтоженная деревня? Что-то новенькое.

— Мудро, — одобрил купец. — А тут еще Воин этот    и возникает ведь, только чтобы убить... Была у меня служан­ка, десять лет у меня работала, Венда ее звали. Здоровая, как лошадь, и преданная, что собака. Но как Воин этот объ­явился — а говорят, это сам Карл Куллинан и есть, — я ее продал. Задешево. И, верите, не жалею.

Тэннети нахмурилась:

— Погоди-ка! Насколько я слышала, Карл Куллинан и его люди не трогали никого, кроме работорговцев. Особенно — рабо­торговцев из Гильдии.

Энрик покачал головой.

— Так оно и было. Долгие годы. Я встречал и воинов Приюта, и их торговцев — даже стоял как-то раз вместе с одним их отрядом, в Куаролине это было, у границ Катарда... Суровый народ, но мне с ними было спокойно, и их с радостью принимали в большинстве городов — все знали, что они не охотятся ни за кем, кроме работорговцев, а рабо­торговцев сейчас нигде особо не любят.

Но сейчас, говорят, все изменилось. Вон в Венесте убили хозяина конюшни — и всего-то за то, что у него был раб.

— И не только в Венесте! — Плотный мужик так грох­нул кулаком по столу, что кувшины и кружки подскочили. — В нашем родном Феневаре — за его околицей, можно сказать — Арнет с братом были убиты в постелях, и сорока дней с тех пор не прошло. Да — и записку оставили. На этом... аглицком. Опасный язык — говорят, чтобы писать на нем заклинания, не нужно быть магом.

— Полная чушь!

Еще один плевок. Феневарцев можно узнавать по плев­кам: они ими пользуются, как знаками препинания.

— И чтобы писать по-ихнему, и чтобы делать ихний по­рох, надо быть ихним магом.

Следующий час я слушал в оба уха. И ставил всем вы­пивку чуть чаще, чем с меня следовало. Лучший способ не вызывать подозрений. Вовсе не обязательно быть как все — нужно просто казаться таким.

Кажется, я все-таки перепил. Но мне в память врезались слова Рэйла — пекаря, из тех, с кем мне не хотелось бы сво­дить близкое знакомство.

— ...и Алезин так говорил. Помните, новый коваль бро­дячий, что проходил здесь дней десять назад?

Оп-ля! Алезином звался отец Микина. Возможно, ко­нечно, что здесь побывал настоящий странствующий кузнец с таким именем, но лично я в подобные совпадения не верю.

В этом был смысл. Многие кузнецы — и почти все вла­дельцы конюшен — подрабатывают ковкой лошадей, но, как и в каждом ремесле, мастерства достигает лишь тот, кто за­нимается этим постоянно. С другой стороны, вне больших городов оседлому ковалю просто не хватит работы, а профес­сия странствующего коваля — вполне уважаемое занятие для кузнеца или лошадника, если у него найдутся деньги на инст­румент и желание побродить.

Тем более что особых инструментов это не требует. Ма­ленькая наковальня и, может быть, переносной горн, если не жалко выбросить на него денежки, потому что костра в яме вполне хватит для такой работы. Молотки, клещи, несколько тримминговальных ножей и щипцов плюс небольшой запас подков — и вы в деле. Все это можно нагрузить на вьючную лошадь, хотя лучше, конечно, завести фургон.

Приютские летучие отряды обычно возили за собой по крайней мере одну дорожную кузню. Разведка — вещь не­обходимая, а одно из лучших прикрытий разведчика — ли­чина странствующего кузнеца.

Микин оставил свою группу и взял с собой инструменты коваля.

Кажется, мы напали на горячий след. Возможно, мы су­меем разобраться с Микином быстро, прежде чем сунемся в Фэйри. Если подумать, не такая уж плохая мысль. В конце концов мы ведь с самого начала собирались убивать двух зай­цев: порыскать вокруг Эвенора, выяснить, что тут творится с Фэйри, и найти Микина. Если выйдет.

Что важнее? Ну ладно, Эвенор. Отлично.

Что срочнее? А вот это другой вопрос.

А может, лучше всего спросить: с чем нам проще упра­виться?

И вообще зачем задавать вопросы, когда кругом столько пива?

Энрик налил мне еще.

— Правильный ты мужик, Тибель, — сказал он. — Хо­рошо с тобой сидеть.

— Эт-то потому, ч-что я с-слуш-шать умею. Не знаю уж как, но назад в номер я все же попал. Как-то Тэннети меня смогла дотащить.

Снилось ли мне что в эту ночь, я не помню, но помню, что вставал — поздороваться с ночной вазой в углу. Если б мне это приснилось, я бы проснулся куда раньше. От запаха.

Утром на меня навалилось всем похмельям похмелье.

Ради дела готов на любые жертвы.

 

Глава 11,

в которой я маюсь похмельем

Пытаться что-то решать, когда у тебя похмелье, — та еще радость. Пытаться что-то с похмелья делать — радость еще большая.

Глаза у меня были закрыты, так что видеть ее я не мог — но у самого моего локтя стояла маленькая, с палец, бронзовая ребристая бутылочка целительного бальзама. Поставила ее туда Тэннети, когда они с Ахирой выволокли меня из спаль­ни и устроили на канапе в общей комнате. На глазах у меня лежала влажная тряпица, превращая сжирающий их сухой огонь в обычную боль.

Садистка чертова. И ведь отлично знает, что я не возьму бальзам. Не в такой ситуации им пользоваться. Целитель­ные напитки — они для особых случаев. Самых крайних.

— Как ты, Уолтер? — спросил гном.

— Лучше всех.

Болело все. Маленькие человечки ковырялись большими ножами у меня в висках, а по жилам прохаживались взад-вперед демоны в подбитых огненными шипами бутсах. А уж что творится в моем желудке — я вообще предпочитал не думать.

По крайней мере канапе мягкое и могло бы быть даже уютным, если бы самая его мягкость не причиняла боль. Удоб­ство меня не удивляло — мы заняли все лучшие апартаменты в гостинице. Когда платишь настоящим пандатавэйским зо­лотом, то и получаешь настоящую роскошь. В местном по­нимании, конечно.

По крайней мере на малость комфорта рассчитывать можно.

Ахира грыз круглобокое красное яблоко, и хруст его бо­лью отдавался у меня в голове.

У меня во рту стоял привкус рвоты. Всякий раз, когда я поворачивал голову взглянуть на что-нибудь, шейные позвон­ки хрустели, а глаза резало, будто песком.

Лекарство близко, но я не могу им воспользоваться. И не стану.

Я с усилием приподнялся на локте и потянулся за кружкой горячего, как огонь, холтского травяного чая — его сварила для меня Энди. По идее он должен помогать при головной боли. Чтобы взять кружку, пришлось сбросить с глаз влажную тряп­ку. Я мог бы поклясться, что один из них видит что-то не то.

Я взглянул на бутылочку с бальзамом. Просто недопус­тимо пользоваться им, чтобы избавиться от похмелья. И не потому, что целительные бальзамы дороги. Они редки, вот в чем штука. Их очень трудно достать. Именно поэтому мы держали их про запас, на самый крайний случай.

Да, однажды я выпил полбутылки, когда делал ноги из одного города, не помню уже точно из какого. Но я тогда растянул ногу, и хоть повреждение это и пустячное, в тот раз оно могло стоить мне жизни — а согласно моему определе­нию, рана не может считаться пустячной, если из-за нее можно погибнуть.

Но в любом случае как бы меня ни припирало к стенке, я никогда не пользовался бальзамами попусту. Распущенность хороша лишь в одном случае — и не в этом.

В окно врывался западный ветер; на сквознячке мне ста­новилось чуть легче. Джейсона отправили за едой — и он вернулся с корзиной, набитой фруктами, шампурами с жаре­ной свининой, булочками и луком, то есть всем, что нашлось на рынке в конце улицы. А еще — из обеденной залы — он приволок кучу пивных кувшинчиков.

От запаха мяса меня замутило. Жареная свинина и по­хмелье — вещи несовместные.

Попытка снять боль чаем провалилась. Быть может, эль пойдет лучше. Я принял предложенную Джейсоном боль­шую кружку и отхлебнул выдохшегося пойла в надежде, что хоть оно разгонит клубящийся перед моими горящими гла­зами туман.

Не разогнало. С лекарствами от похмелья мне никогда не везло.

Целительные бальзамы дороги, и доставать их трудно. Похмелье мучительно. Бросьте на весы то и другое — доро­говизна уравновесит страдание. Или страдание — дорого­визну.

Подойдем по-другому. Решим пропорцию: я могу прова­ляться здесь целый день. Через день я буду в порядке, а если мы собираемся уходить из Феневара, нам так и так этот день понадобится: купить припасы, раздобыть лошадей, решить, куда едем.

Беда в том, что мы не знаем, в какую сторону двинулся Микин. С другой стороны, хотя в Эвеноре определенно что-то происходило и тамошним тварям явно не сиделось на мес­те, сам город, пока, во всяком случае, с места не двигался, и это отчасти решало наши проблемы.

Как ехать — решить было просто. Разумеется, по земле. Порта в Феневаре нет: берег тут болотистый, а море мелкое.

— Хоть плыть не придется, — заметил Ахира, подавляя дрожь.

Энди потрепала его по колену:

— И ты уже рад?

Гномы не любят воды глубже, чем нужно для мытья; тра­диционная гномья баня — это комната, сходящаяся к стоку в середине и уставленная раковинами, которые им, гномам, по грудь. Из всех гномов, которых я знаю и знал, Ахира — един­ственный, кто купался в ванне.

Если вдуматься, поймешь почему. Люди легче воды. Для нас плавание — просто использование сил природы, нам толь­ко иногда надо поднимать голову и ритмически очищать от воды нос и рот, чтобы вдохнуть. Иное дело гномы. Они плотнее людей. Кости не просто шире, с более крупными и крепкими суставами, способными выдержать куда боль­шие нагрузки, — у них более плотная кальциевая структу­ра. Мышечные волокна у них мельче, но их куда больше, и отношение жир/мышцы меньше, чем у людей, — вот почему они так любят эль: крахмал и алкоголь — источник быстрых калорий.

Бросьте гнома в воду — и он камнем пойдет ко дну.

— Видали когда-нибудь плавающего гнома? — спросил я через силу.

— А как же, — подхватила Андреа. — Два шарика мо­роженого заливаешь кока-колой и бросаешь игрушечного гно­ма поплавать.

Шутка, понятная лишь уроженцам Той стороны.

— Хочется нам или нет, но мы должны его отыскать, — вернулся к теме Джейсон.

Тэннети усмехнулась.

— Желать — не значит получить. Он опередил нас на десять дней. Он может быть где угодно.

Энди покачала головой:

— Не где угодно, если он по-прежнему выдает себя за странствующего кузнеца.

— Нам необходимо его найти.

Джейсон прав. Одно дело — убивать работорговцев. По ним никто не заплачет. Их боятся, конечно; с ними имеют дело — а как еще обходиться с покоренным соседом?

Но сочувствовать им? Становиться на их сторону? Считать воинов Приюта угрозой для всех?

Никогда.

Бойся сотворять легенды, ибо люди поверят в них. Мы с Ахирой, а позже Джейсон немало потрудились, давая жизнь рассказам о Воине, а Карл стал олицетворением воина Приюта. Убивая местных и оставляя записки, Микин разбивал легенду. Даже не знаю, что во мне было сильнее — недоумение или злость. Микин вырос в Приюте и должен был бы понимать.

Я глотнул еще горячего чаю и снова лег. Просто протянуть руку, взять бронзовую бутылочку, сорвать восковую печать, запрокинуть голову...

Нет.

Ахира размышлял.

— Сможешь ты найти его с помощью заклятия? — спросил он Андреа.

Она пожала плечами.

— Вероятно. — Еще одно движение плеч. — Нет, точно смогу. Я хорошо натренировалась в поисковых заклятиях.

Я собирался спросить как, но передумал. Когда-то, считая, что Карл жив, она положила великое множество трудов и сил, чтобы найти его. Если чем-то занимаешься долго и всерьез — становишься в своем деле большим докой.

— Мне нужно что-нибудь от него, — сказала она. — Желательно волосы или ногти, или что-то, с чем он имел дело. Достаточно близко.

— Говорят, записка была написана кровью.

— Его? — скептически осведомился Ахира.

— Вряд ли, но это зацепка. — Андреа поднялась. — В городе живет маг. Насколько я понимаю, он — тайный соглядатай правителя Ульвена. Думаю, пришла пора проявить профессиональную вежливость.

Она, конечно, не в маговских одеждах, но статус свой, если понадобится, сумеет доказать очень быстро.

— Постой. — Ахира поднял ладонь. — Ты этим долго не занималась.

— Магией?

Он хмуро усмехнулся,

— Нет. Всем остальным. — Он пожевал губами, потом стянул еще кусок мяса со своего шампура. — Если собираешься связаться с местными — надо быть готовыми убраться отсюда. И быстро. А это значит — верхом.

Тэннети кивнула.

— Я займусь. Ты слишком легко расстаешься с золотом. Вызывает подозрения.

— Давай.

— Хм-м... — Она склонила голову к плечу. — По одной на брата и две заводные?

— Три, если выйдет. Еще надо постараться выяснить все, что удастся, о том, что творится в округе. Тут есть гномья кузня; я схожу и узнаю — может, ковалю захочется поговорить о Старом Крае. Получить весточку оттуда... Джейсон, это — на нас с тобой.

Джейсон насупился.

— Почему я?

Потому что ты говоришь по-гномьи, да еще и с гевереллским акцентом. Владеющие Языком Громадины, говорят они с акцентом или без, достаточно редки. Ты очаруешь его. А если он еще и из Геверелла, тем лучше. — Гном повернулся к Андреа. — Значит, магом заниматься тебе и Уолтеру. Тебе нужен кто-то прикрывать спину. — Он кивком указал на меня. — Лучше тебе пойти прямо сейчас.

— Сейчас? — спросил я.

— Сейчас, — подтвердил он.

— Ну что ж. — Каждое слово мне давалось с трудом. — Телохранителю надлежит двигаться.

— Именно. Так что пей снадобье.

Трясущимися пальцами я ощупал печать, сломал и сорвал крышку. Борясь с болью, поднес сосудик к потрескавшимся губам.

Меня чуть не вывернуло, но я подавил позыв. Приторно-сладкая жидкость смыла изо рта привкус рвоты, оставив мягкое тепло, как доброе бренди. Голова прошла почти сразу, за ней, поломавшись для виду, унеслись и другие боли.

Я в самом деле не люблю магию. Но похмелье я не люблю куда больше.

— Кажется, полегчало.

Я отбросил влажную тряпку и вскочил с диванчика.

Ничего не болело — даже не ныло. Прохладный воздух бодрил, в нем стоял потрясающий запах приперченного мяса, жаренного на шампурах, свежего хлеба и лука... Я снова стал двадцатилетним — сильным, нахальным, готовым разобраться со всем миром — и начать прямо сейчас, вот с этого шампура с жареной свининой и луком и с хлебцев, оставленных Джейсоном на подносе.

Когда я вгрызся в холодное мясо, Ахира перехватил мою улыбку — и улыбнулся в ответ.

Раздавая задания, он, как всегда, заботился обо мне. Он вполне мог назначить телохранителем Андреа себя, пусть бы ей даже и пришлось подождать, пока он вернется из кузни.

Тэннети осклабилась.

— Эй вы, парочка, чем это вы так довольны?

Ахира пожал плечами:

— Это мы о своем.

 

Глава 12,

в которой я слишком умничаю — себе же во вред

Надпись гласила:

« Р е в н о р.   Ч а р о д е й, в о л ш е б н и к, м а г, п р е д с к а з а т е л ь».

Обычный эрендрийский шрифт — вот только, по всей вывеске разбросаны руны и символы.

Андреа остановилась в пяти шагах перед дверью и полезла в поясной кошель.

Я потянулся было перехватить ее руку, но передумал.

— Погоди минутку, — сказал я.

Она раздраженно обернулась.

— В чем дело?

— Понимаешь, — начал я, — в магии я не знаток...

— Это точно.

— ...но я знаю, что ты рискуешь. Ты ее, можно сказать, «переела» — и не так уж давно. Дория вообще считает, что ты «подсела» на магию. Как на наркотик.

Энди отмахнулась:

— Ты так не считаешь. Иначе не взял бы меня с собой.

Я уже думал об этом, как и о том, что мне очень удобно было не согласиться с Дорией, решить, что она ошибается, и Андреа может спокойно отправиться с нами, потому что реши я иначе — не знаю, что бы мы делали: без мага-то нам было не обойтись.

Она тряхнула головой, длинные черные волосы взлетели и опустились, подчеркивая ее позу: голова вскинута, рука на бедре. Вот откуда взяла этот жест Эйя, подумалось мне.

— Я не собираюсь всю оставшуюся жизнь замаливать свои грехи. Да, я довела себя до проблемы, слишком усердствуя и не думая о последствиях. Но теперь я себя контролирую.

Думаю, скрыть скептическую мину я не смог. Неудивительно: я и не пытался.

Также неудивительно, что Андреа это не успокоило.

— Уолтер, не будь дураком! Ты же знаешь, что в этом походе вам понадобится маг — по крайней мере в Эвеноре и Фэйри.

Ее правда.

— Да, но...

— Никаких «но». Чтобы просто пройти по центру города, уже нужна магия. В некоторых ракурсах у этого города нет диаметра.

— А?

— Я хочу сказать — в центре города там кусочек Фэйри, а правила мира Фэйри, они... — она поискала слово, — ...неопределенные, по вашим понятиям. Или — по моим — не полностью определены. Если подойти близко, законы природы там начинают нарушаться.

Нет, на самом-то деле они не нарушены. Они просто... чуть-чуть свихнулись. Они действуют не как везде, и есть еще куча других, которых вам попросту не воспринять. Так что вам придется довериться мне — там. Как мы доверяемся тебе здесь.

Один мой старый приятель всегда говорил: все, чего хотят от мужчин женщины, — ненавязчивое главенство. Он не был знаком с Андреа. И с Тэннети. И с Эйей. Да и с моей женой тоже, коли на то пошло. Про Джейни я вообще молчу.

М-да. Закон Словотского номер какой-то: «Если общее правило ни к кому не подходит — значит, ты что-то упустил». Дорию, быть может? Или Доранну?

— В данный момент, — продолжала Андреа, — тебе придется довериться моему суждению о том, нужна или не нужна сейчас магия. Вопросы есть?

Ответа моего она ждать не стала. Запустила пальцы в кошель, вытащила пригоршню пыли и, швырнув ее в воздух, пробормотала пару невнятных слов. Нелегко избавиться от старых привычек: я, как всегда, попробовал разобрать их и, как всегда, не только не понял, но тут же и забыл.

Пылинки превратились в точечки слепящего света, потом потемнели до красноты — и продолжали гаснуть, пока от них не остались лишь темные крапинки у меня в глазах.

Энди замерла. Глаза ее были прикрыты, губы медленно шевелились. Прохожие косились на нас и обходили стороной. Обычный люд — я не исключение — старается держаться от работающего мага подальше.

Наконец она открыла глаза.

— Все в порядке; он нас ждет. Войдем.

— Гм... А могу я узнать, что это такое было?

— Ну, первое — просто поиск ловушек. Что до второго... — Она улыбнулась. — Старый маговский трюк. Каждое заклинание, как известно, — это набор звуков, каждый из которых стоит на точном, именно ему отведенном месте. Ну вот, наговариваешь заклинание почти до конца, а последние несколько созвучий оставляешь невыговоренными. Вроде как собираешь машину, вставляешь ключ зажигания, но не поворачиваешь его. А потом, когда тебе нужно, договариваешь заклинание до конца. — Она помахала пальцами. — И пожалуйста. Из твоих пальцев бьет молния или что там еще происходит.

— С моих пальцев молния никогда не ударит — хотя порой мне этого бы очень хотелось. — Я старался говорить спокойно и дружелюбно, но тон ее мне не понравился. Было в нем что-то смертоносное, темное. Я взял ее за руку. — Прости, подруга, но ты кое-что упустила из виду. Мы тут не затем, чтоб драться с местным магом.

Она возвела глаза к небесам:

— Я знаю. Глупый. Я вовсе не собиралась входить в лавку Ревнора, держа недостроенное заклинание у него — да и у себя — над головой. Это было бы недружелюбно. Я была занята тем, — тут губы ее растянулись в весьма завлекательной улыбке, — что глотала собственные слова. Понял? Она потрепала меня по плечу. — Ты занимайся вынюхиванием, а магию оставь мне.

Она прошла за гардины; я двинулся следом.

Когда-нибудь мне повезет и я войду в лабораторию мага, где будет освещение, как в библиотеке, чистота, как в «Макдоналдсе», и стерильный запах, как в больнице.

Сегодня мне не повезло.

В мастерской Ревнора воняло, как в раздевалке спортсменов, — старой грязью, несмытым потом и ножным грибком. Ф-фух!

Нет, то, что обо мне говорят, — правда, но я не тупица. Просто я еще в школе решил, что играть в футбол — отличный способ платить за учебу, не прорезая в кармане Стаха и Эммы кровоточащую четыре года дыру. То, что я делал на площадке, было всего лишь работой. Не более того. Вонь застарелого пота не вызывает у меня ностальгии. Слишком много времени я провел в раздевалках на Той стороне, чтобы скучать по их аромату.

Освещалась мастерская двумя чадящими свечками, вставленными в настенные подсвечники с отражателями. Даже не заговоренной сталью. Тусклый свет озарял маленькую комнатушку с рабочими столами вдоль стен и дверью в дальнем конце, открытой в непроницаемый мрак.

Снаружи был жаркий полдень — здесь же царила сырая прохлада.

Покачав головой, Андреа прошла к одному из столов, взяла небольшую — с кулак — медную плошку и принюхалась.

— Мирт, корица и конопля? Даже так? Я разочарована. — Она повернулась ко мне. — Я никогда не любила приворотных зелий, но если уж делать, то делать. Просто повысить либидо — едва ли то же самое, ты согласен?

Ей не ответили.

— Ох, умоляю, — сказала Андреа пустоте и фыркнула. — Мне известно, что ты здесь, точно так же, как тебе — что здесь я, и по той же причине. Ауру, знаешь ли, не спрячешь. Ты ведешь себя глупо, раздражаешь моего телохранителя. Я бы не хотела злить его — подозреваю, что и ты тоже.

В проеме дверей возник бронзовокожий полубог. На голову выше меня — а я не из низеньких, — с плечами, которые, казалось, вот-вот разорвут его мантию мага.

— Ничего подобного я не делал, — возразил он. У него оказался раскатистый баритон, хотя и достаточно мягкий, чтобы быть певучим. — Просто заканчивал дела в задней комнате... — Он сцепил руки и вежливо поклонился. — Меня зовут Ревнор. Добро пожаловать в мою скромную мастерскую.

Андреа наклонила голову в ответ:

— Зови меня Лотана, хотя это не мое имя и никогда им не было.

Он протестующе вскинул руку и попытался искательно улыбнуться.

— Прошу тебя, добрая госпожа. Заклятия имени мне не под силу, да я и понимаю, что этого делать не стоило бы. — Он усмехнулся, глядя куда-то за ее правое плечо. — Не знаю точно, что это там такое, но не хватает лишь одного звука, чтобы оно меня сожрало?

— Что-то в этом роде. — Она сладко улыбнулась. — А я думала, что хорошо его спрятала.

— А мне казалось, ты говорила, что съела все заклинания, — прошипел я, совершенно не заботясь, слышит ли меня Ревнор.

Она криво усмехнулась мне:

— А наложи он на тебя Заклятие Правды, разве ты не стал бы тут же все выкладывать?

— Не вижу в этом нужды. — Ревнор широко развел руки. — Я признаю, что ты сильнее меня, милостивая Лотана, но это не значит, что я слеп. Ты здесь с некоей целью — и я не думаю, что тебя интересуют гарантированно безвредные и сомнительно эффективные приворотные зелья. Могу я помочь тебе?

— Возможно. — Она лениво взяла со стола какой-то инструмент — серьезное нарушение маговского этикета, насколько мне известно. Он выглядел очень похоже на зубоврачебный зонд — только кончик его тускло светился. Энди попробовала кончик подушечкой пальца. — Ходят слухи о всяких странностях, ползущих из Фэйри. Мне интересно, что слышал ты.

Ревнор взглянул сверху вниз сперва на нее, потом на меня — на лице его не отражалось ничего, словно он заставил себя не замечать, как бесцеремонно она обращается с его вещами.

— Странности происходили, госпожа Лотана, это правда. Но что они такое — лучше тебе спросить у тех, кто сильнее меня.

— Пару декад назад здесь произошло убийство. Была оставлена записка. Мы хотели бы взглянуть на нее.

— Как ты узнала, что она у меня? — Он нахмурился. — Ты действительно сильна.

— На самом-то деле мы понятия не имели, что записка тут. Мы собирались просить помочь нам до нее добраться. Андреа начала что-то говорить, но я перебил ее:

— Ты знаешь, что Лотана сильнее тебя. Но, возможно, насколько она тебя сильнее, ты узнавать не захочешь. Как и то, какие силы в эту историю вовлечены.

Я сделал мистический знак. Он ничего не значил, во всяком случае, на Этой стороне, хотя сестра Берта из Тулузы — монахиня, которую мы прозвали «Дырка от той лузы» — была бы очень горда тем, как изящно это у меня вышло.

Ревнор поднял ладонь.

— Да, я понял.

Андреа недовольно глянула на меня, раздраженная вмешательством, но я только развел руками:

— Прости, Лотана, но этого было не избежать. Ревнор должен был узнать, какие мощные силы здесь завязаны. И нашему другу Ревнору куда безопаснее было бы отдать записку нам — и остаться в стороне от всего этого.

— Ну... — Тень улыбки поцеловала ее губы, и я был бы не прочь составить этой тени компанию. — Раз ты так думаешь... Я предпочла бы заручиться его помощью, несмотря на опасность, но...

Через пару минут мы уже шагали по улице с запиской в руках.

Записка была написана крупными печатными буквами — так писать учила в Приютской школе Андреа.

Воин жив — сообщали бурые эрендрийские письмена, а внизу по-английски было приписано: Не пытайтесь искать меня. Пожалуйста. Я уже близко.

— Нет, черт поберн, из этого я ничего не вытяну. Писал это он, и кровью, но не своей. Для поискового заклятия этого мало — тут нужны его вещи, а не те, с которыми он пару минут имел дело. Иначе бы я могла выследить кого угодно, просто перебрав несколько квадрильонов молекул кислорода, которым дышала моя дичь.

Андреа была недовольна.

И я тоже. Я стоял у окна, пытаясь выгнать пахучий дым — в состав, которым Андреа пользовалась, чтобы узнать, не укажет ли записка, где сейчас Микин, входили весьма пахучие вещества, а мне вовсе не улыбалось, чтобы гостиничные слуги унюхали серу или коноплю, или огонь заклинаний мага.

Внизу, с лошадьми наготове, нас ждали товарищи. Нас ничто не гнало из города прямо сейчас, но Микин, куда бы он ни поехал, с каждым часом удалялся от нас все больше, и, сидя на месте, мы его точно не перехватим.

Дожидаться еще одного сообщения о Воине и новом убийстве? Возможно, конечно, но опасно. Зачем каким-то путешественникам — причем путешественникам подозрительно богатым — шастать вокруг Феневара? Хороший вопрос — значит, надо сделать так, чтобы он не был задан. Надо двинуться вдоль побережья — в любом направлении — и выяснить, не проезжал ли тут кузнец по имени Алезин. А если проезжал, то когда.

Мы спустились по задней лестнице в проулок — к лошадям.

Тэннети раздобыла отменный набор: от понурого мышастого пони-мерина для Ахиры — он никогда не любил особо быстрых или горячих лошадей, я вообще думаю, что, если б мог, он любой лошади предпочел бы хромую — до норовистой пегой кобылы для себя.

Я проверил подпругу, потом вскочил на широкую спину своего гнедого мерина. Его рваное правое ухо говорило, что до того, как попасть под нож и щипцы коновала, он когда-то проиграл схватку другому жеребцу. Он хотел бежать быстрее, чем считал нужным я, но Тэннети — умница! — одарила его весьма жестким трензелем из крученой проволоки, так что мы быстро пришли к соглашению. На моих условиях.

— Итак? — поинтересовался Джейсон, вровень с гномом выезжая на главную улицу и неспешно направляясь по ней к прибрежному тракту, что шел по болотам примерно в миле отсюда. — Куда направимся?

Ахира пожал плечами.

— Днях в двух пути в одну сторону — Тромодек, днях в трех в другую — Брэ. Что нам надо решить — что мне надо решить, — это что важнее: поиски Минина или проблемы с Эвенором? — По общему решению командиром у нас был Ахира. Отчасти потому, что он не принимает решений, не подумав трижды, а то и четырежды. — Кто что посоветует?

— Брэ, — сказала Андреа. — На шаг ближе к Эвенору.

В этот миг солнце закрыло облако, и на лицо ее легла тень. Что-то было в том, как она это сказала... Одержимость? Страсть?.. Не знаю.

— Тромодек, — сказал я. — Пара дней вряд ли что-то решит, а так мы, возможно, сумеем быстрее найти Микина. Тромодек ближе, значит, мы быстрее что-нибудь выясним. По крайней мере — на день.

И уйдем на два дня дальше от Эвенора и Фэйри. Возможно, все, что известно о тварях оттуда, мы сможем узнать, просто проехав вдоль берега, а я не сторонник теории, что изучать циркулярную пилу надо, залезая под нее.

Кроме того, если Эвенорские события и вправду так важны — там может оказаться и другой народ, кроме нас, другие маги, как и Энди, желающие сунуть туда носы. Вот пусть их и прижучат первыми.

— Брэ, — сказала магичка. — Эвенор гораздо важнее. Вы разве не слышали слухов о разоренной деревне?

— Я не доверяю слухам. Слишком много их я создал сам. Тромодек.

— Брэ. — Что-то было в ее голосе, кроме настойчивости. Раздражение капризной женщины? Страх?

— Тромодек. — Я улыбнулся самой обворожительной из своих улыбок. — Поборемся?

— Как-нибудь потом.

Она улыбнулась так, будто говорила это всерьез, и заработала сердитый взгляд Джейсона на нас обоих.

Я тоже был от него не в восторге. Мне не раз приходило в голову, что, не будь его, я ночевал бы с Энди, а не с Ахирой. Случаев заняться утешением вдовы мне выпадало предостаточно.

Ахира повернулся к Джейсону.

— Барон?

Джейсон усмехнулся — чуть вымученно.

— Ты ко мне? — Я его тоже раздражал; нечего и сомневаться, он примет сторону матери. — Я за Тромодек, — сказал он.

Он меня потряс — я не рассчитывал на поддержку. Впрочем, мог бы и сообразить: Джейсон куда более заинтересован в поисках Микина, чем в разведке Эвенора, а это ставит нас на одну сторону.

— Если мы окажемся правы, — продолжал он, — то быстрее найдем Микина; если нет — это задержит нас на четыре дня, а не на шесть, как если мы ошибемся с Брэ.

Тэннети фыркнула.

— Предлагаю способ выбора получше. Подумайте, где легче влипнуть в беду, и пойдем туда сразу. Все равно у нас всегда так бывает.

— То есть ты — за Брэ, — сказал я.

— Конечно. На шаг ближе к Эвенору; на шаг дальше в могилу. Я говорю: Брэ.

Ахира резко натянул повод: его пони решил пуститься рысью, а гном этого не хотел.

— Итак, двое у нас за Тромодек, двое — за Брэ. Что означает, если б мы голосовали, что мой голос решающий. Ну а поскольку у нас не демократия, решаю в любом случае я.

Джейсон открыл было рот — но решил не высказываться.

Ахира вздохнул.

— Я тоже помню его, Джейсон. Помню, как разъярились мы с Карлом, когда узнали, что отец бьет его.

Он на миг опустил голову, быть может, прощаясь с избитым маленьким мальчиком, но, когда он поднял ее, лицо его было лицом игрока, безжалостным и холодным.

Было время, когда Ахира встречал что угодно с улыбкой на лице и шуткой на устах, но время это давно миновало.

— С одной стороны, мы знаем, что Микин не сидит на месте, — сказал он. — Так что если мы хотим искать его, самым правильным решением будет Тромодек. Эвенор же и Фэйри никуда не денутся. С другой стороны, проблема Эвенора важнее, чем поиск заблудшего Приютского воина, кто бы он ни был.

Его топор был привязан поперек седла; узлы он завязал так хитро, что мог высвободить оружие одним быстрым рывком. Сейчас рука гнома лежала на топорище, словно взывая к его помощи.

— Знай мы наверняка, что сумеем отыскать его быстро, — продолжал Ахира, — Я решил бы иначе, но сейчас говорю: Брэ. Эвенор важнее; мы идем в Эвенор.

Мальчишкой я считал, что все болота должны быть вроде Эверглейда во Флориде или Мевских топей: редкие участки влажной земли и воды, чуть прикрытые жидким кустарником, а в основном — коварные трясины, готовые поглотить тебя, стоит только оступиться.

Хорошо еще, что не существует установленной пени за ошибки, не то я бы столько их заплатил за свою жизнь, что она оказалась бы куда короче. Я чаще оказывался везуч, чем прав. Помню, однажды я оказался замешанным в одну политическую заварушку в Скироте — и, разумеется, встал не на ту сторону. Хорошие ребята, выпади им случай, выставили бы мою голову на шесте, а с плохими мы поделили бочку золота.

Ухабистый тракт вился через болота, будто искал гребень холмов там, где никакого гребня не было. Справа и слева земля полого уходила вниз, сквозь плети вьюнков и дикого винограда, к густым зарослям кипарисов и ив, среди которых тут и там проблескивала вода и зеленели предательские полянки.

Назойливые сойки время от времени садились на ветви над нами, то ли чтобы поиздеваться, то ли чтобы обдать пометом, или то и другое вместе. То и дело слышалось шуршание в опавших листьях, но, хотя болота должны были кишеть жизнью, увидеть мне так никого толком и не удалось — здешнее зверье научено не попадаться на глаза людям. То, что с людьми на этот раз ехал гном, не заставило их сделать исключение.

Несколько исключений, впрочем, было. В одном месте дорога крутыми изгибами пошла вниз, и за последним поворотом открылось озерцо — полмили в поперечнике, окруженное камышом и высокой травой. Там, у кромки воды, стояла й пила лань. При нашем приближении она подняла голову, глянула огромными испуганными глазами — и унеслась прочь; треск кустарника спугнул лебедей — стая их возникла из-под прикрытия нависших над водой ветвей и взмыла в небо.

Тэннети, всегда готовая развлечься — или, на худой конец, хотя бы кого-нибудь убить, — вскинула заряженный арбалет, но стрелять не стала. Думаю, она не была уверена в точности прицела, а останавливающее действие у арбалета небольшое, так что если не попасть оленю в хребет, в сердце или (что наиболее вероятно) в легкие, приготовьтесь к долгой погоне.

— Вот тебе и ужин, — вздохнула Тэннети.

Этой ночью мы встали лагерем на обочине близ прямого отрезка дороги — причем не на земле, а развесили гамаки меж деревьев. От змей и прочей нечисти.

Через кусты даже я не смог бы пробраться без шума, а тракт просматривался на четверть мили в обе стороны, так что мы развели костер и позволили себе расслабиться — появись кто-нибудь, времени нам хватит.

Первая стража выпала Джейсону; он настороженно смотрел в огонь, а устроившийся рядом Ахира поправлял проволочно-ременную оплетку рукояти своего топора. Мне не спалось, так что я сделал сиденье из одеял, оперся спиной о седло и занялся кинжалом. Когда от клинка зависит жизнь — он должен быть острым.

К нам — совершенно сонная — подошла закутанная в одеяло Тэннети.

Я вскинул на нее взгляд.

— У тебя усталый вид.

Она кивнула, бросила на землю рядом со мной сложенное одеяло и уселась на него по-турецки, кутаясь в то, которое было у нее на плечах.

— Я такая и есть. Просто слишком на взводе. — Она уставилась в темноту, будто ожидая, что оттуда вот-вот кто-нибудь выпрыгнет, потом тряхнула головой. — Бывает.

Я слегка подвинулся, чтобы она оперлась о мое седло. Она Улыбнулась своей особой улыбкой — губы сжаты, уголки чуть приподняты — и прислонилась к нему. И ко мне. Я сквозь одеяло ощутил тепло ее тела и подумал — сколько же времени я не был с женщиной.

И все же это время я люблю в походах больше всего — конец дня, когда нечего больше делать, кроме как сидеть и говорить, пока сон не загонит тебя в постель — какой бы она ни была.

Руки Тэннети прикрывало одеяло. Зная ее, я понимал, что обе руки лежат на рукоятях взведенных пистолетов. Я говорю без снисходительной усмешки: это даже как-то успокаивает. Когда дело касается Тэннети, в одном можно быть уверенным точно: она всегда готова отразить внезапное нападение. Может быть, даже слишком готова — но готова.

Гном перематывал топорище каким-то очень хитрым манером — я так и не смог понять, как именно. Толстые пальцы с привычной аккуратностью делали свое дело, а глаза и разум их хозяина пребывали где-то в другом месте. На земле перед ним лежал моток бронзовой проволоки: вместе с кожей это даст прочный, надежный захват, влажные будут у бойца ладони или сухие. (У меня, когда дело доходит до драки, ладони всегда влажнеют.)

Джейсон, по моему — и гнома — примеру, взялся за револьвер: вытащил его и набор для чистки, патроны, бутылочки, ветошь и все прочее и аккуратно разложил их перед собой на попоне. Сталь и медь поблескивали в свете костра.

Почистил и смазал оружие он за пару минут, потом обтер промасленной тряпицей, зарядил и убрал назад в кобуру, а кобуру привесил на место.

— Второй у тебя в мешке? — спросил я.

— Что? — Он оглянулся на меня. — Второй?.. А — второй револьвер! — Он улыбнулся: как-то уж слишком легкомысленно. — Да нет. Я оставил его твоей дочери.

—  Полагаю, Джейн, а не Доранне?

Я шутил, и мальчик это понял.

— На всякий случай, — пояснил он.

Клюющая носом Тэннети одобрительно кивнула.

Я еще немного поточил кинжал. Негера, мастер-кузнец, выковал его из единого куска железа, слегка присыпанного древесным углем, раскаленного и сложенного в тысячу раз, отчего он стал прочным, несмотря на тонкость лезвия. Он скорее согнется, чем сломается, и все же твердости в нем хватит, чтобы рассечь мышцы и хрящ. Поверхность его покрывал узор, образовавшийся в процессе: линии, похожие на папиллярные рисунки. По этому рисунку я мог бы узнать свой кинжал среди сотен таких же: на каждом клинке работы Негеры узор свой.

Я проверил клинок на большом пальце: едва коснувшись, он оставил на ногте глубокую борозду. Отлично. Я смазал кинжал маслом и сунул в ножны.

Когда я поднял взгляд, на меня смотрел Джейсон. С легким скептицизмом. Интересно, подумал я, уж не считает ли он, что это у меня от нервов, что я не знаю, куда руки девать? Впрочем, мыслей читать я не умею, так что просто вытащил из ножен метательный нож и занялся им. Заметьте: мне вовсе не обязательно занимать чем-то руки. Я просто люблю, чтоб они были заняты. Могу прекратить в любой момент.

Джейсон обменялся взглядом с Тэннети и понимающе улыбнулся.

Ахира уловил намек.

— Ты делаешь общую ошибку, Джейсон Куллииан, — заметил он. — Считаешь, что вещи, с которыми живешь и работаешь, — всего лишь предметы.

Мальчишка пожал плечами.

— Весьма полезные предметы, — проронил он. — Но в общем — да. — Он похлопал по пистолету. — Это вот куда полезнее, чем шесть кремневиков, но он был и остается всего лишь вещью.

— Нет. Это не просто вещь. Вот послушай. — Ахира вздохнул. — Я потратил кучу времени, делая этот топор. — Гном аккуратно намотал на рукоять еще виток проволоки. — С переходом я получил лишь часть знаний кузнечного дела — многому пришлось доучиваться. Получить нужную сталь я смог лишь с третьей попытки, и то только с помощью опытного сталевара. На то, чтобы придать этому куску металла нужную форму, чтобы уголь проник достаточно глубоко, у меня ушла целая декада. В странствиях я собрал с десяток буковых и дубовых палок — и еще больше времени мне потребовалось, чтобы обстрогать их до нужного размера, подогнать друг к другу и склеить так, чтобы они никогда не разошлись;

Он погладил темный металл ладонью.

— Если работаешь с чем-то или над чем-то достаточно долго, оставляешь в нем частицу души. Не только на сейчас, не на время твоей жизни или пока эта вещь существует. Навсегда.

Его взгляд затуманился.

— Мне вспоминается одна ночь... и одна дверь. Она вела в комнату, где спали трое ребятишек — двое из них были мне как родные. В ту ночь к нам проникли наемные убийцы, и хоть мы и считали, что убили их всех, — мы могли и ошибаться. Так вот, ту ночь твой отец и я провели перед этой дверью — возможно, просто на тот случай, если мы все же ошиблись, но возможно и потому, что просто не могли спать.

Тэннети опустила голову мне на плечо, веки опущены, на лице — выражение ребенка, которому рассказывают на ночь любимую сказку. Я обнял ее; она чуть вздрогнула, но тут же успокоилась.

Ахира еще раз хлопнул по топору, потом взъерошил жесткими пальцами шевелюру Джейсона.

И всю ночь этот топор нашептывал мне: «Не волнуйся. Никто не пройдет мимо нас и не тронет их».

Не знаю уж почему, но в эту ночь, впервые за бог весть сколько времени, мой сон был глубоким, теплым, темным       и без кошмаров.

На следующее утро мы завтракали, едва первые лучи солнца пробились сквозь кустарник. Людям достались хлеб, холодная колбаса, сыр и терпкое местное вино, лошадям — овес, картошка, яблоки; ключевая вода — всем.

Я откусил кусок колбасы и проглотил. Выплюнуть его было бы невоспитанно, да и вряд ли сильно бы помогло. Я люблю чеснок, видит Бог, очень люблю — но завтракать чесноком мне как-то до сих пор в голову не приходило.

Если бы колбасу поджарить, это исправило бы вкус, но нам было уже пора.

Тем не менее мне хотелось чего-нибудь горяченького. Кружка чая согрела бы мне и руки, и нутро. Я подумал было глотнуть бренди из спрятанной в сумке фляжки — оно тоже помогло бы согреться, — но решил этого не делать.

Ахира, Энди и Джейсон снимали лагерь; я взялся помогать Тэннети с лошадьми.

— Я ездил и на худших, — заметил я, чтобы завязать разговор.

Она улыбнулась.

— Эти не так плохи. Я проверила их, насколько было можно. Пони Ахиры немного хром, но он — самый худший. Да и с ним на самом деле все не так плохо. Все недавно подкованы, хороши под седлом. Хотелось бы знать, как они отнесутся к выстрелам.

Она вздохнула, будто не знала ответа, хотя ей было прекрасно известно — как.

Понесут — не удержишь.

Для лошади стоять смирно, когда где-то прямо над ее головой с треском и блеском бьют молнии, — вещь невозможная. Стрелять с коня — если он не обучен специально — можно только одним способом: спешиться, привязать его к чему-нибудь, что он точно не вырвет с корнем, отойти подальше и только потом палить.

Или так, или нужна абсолютная уверенность, что:

а) ваш первый выстрел попадет в цель;

б) вам совершенно необходимо сразу же после выстрела оказаться где-то в другом месте, причем совершенно не важно где.

— У хозяина конюшни, должно быть, большой табун, — сказал я.

Закон спроса и предложения действует, даже если сам термин неизвестен.

— Что да, то да. Куда больше, чем ему нужен. Декад восемь-девять назад он прикупил большую партию у пригородного коневода. Он ждал барышника пару декад назад.

Знаю, это очевидно — но никто больше этого почему-то не заметил. Одно дело — давать советы квотербеку, сидя в кресле у телевизора. Другое — играть самому. В поле.

— Энди?

Она проглотила хлеб, который был у нее во рту, и только потом откликнулась:

— Что?

— Чтобы найти Микина, тебе нужно или что-то от него, или что-то, с чем он близко соприкасался?

Она тоже ничего не сообразила — что ж, оно и понятно. Если вы никогда не работали с огнем и холодным железом — вам не понять, сколько труда это стоит, сколько вашей души переходит в ваше творение, пусть даже это всего-навсего жаровня для гриля, пара крючьев, обыкновенный гвоздь,..

...или подкова.

Джейсон вот понял сразу — подскочил к своей лошади и приподнял ее переднюю ногу.

— Нет — эту не меняли, точно.

— Проверь другую.

Я потянулся к левой передней ноге собственного коня. Тэннети заставляла его стоять смирно, держа одной рукой за холку.

Ничего. Кузнеца довольно часто можно опознать по манере ковать, а у гномьих выучеников она очень характерна, куда чище, чем у того, кто ковал эту лошадь.

Два промаха.

Ахира проверил своего пони и нервную вороную кобылку Энди.

— Здесь кое-что есть, — сообщил он. — Восемь гвоздиков. Прекрасный гномий стиль. — Широкое лицо Ахиры расплылось в улыбке от уха до уха. Он повернулся к Энди. — Это долго? И нужно ли мне снимать подкову?

Она покачала головой.

— Нет — если вы ее подержите, чтобы она стояла спокойно. А управлюсь я за десять минут.

На самом деле она управилась за пять, хотя лицо у нее покраснело и покрылось потом. Как и у меня.

Ее дрожащий палец указал в направлении, откуда мы пришли. На Феневар. На Тромодек. Прочь от Эвенора.

Ахира тряхнул головой.

— Черт побери все! — Он взглянул на меня. — Бродяга у нас в руках — если бы не прежние доводы. Эвенор важнее. Придется оставить Минина на потом. Идем к Брэ.

Как же я не люблю магию!

 

Глава 13,

в которой нас впускают в Брэ

Когда я был мальчишкой, лучшим другом Стаха был Майк Вочиски, местный коп. Был он когда-то то ли детективом, то ли просто дознавателем, да поймали его не в той кровати, но на Комиссию по Недостойному Поведению выносить не стали. Просто напялили снова синий мундир — и вперед, улицы патрулировать.

Большой Майк мне нравился. Он был похож на большую синюю бочку, курил сигары, похожие по виду и по запаху на собачьи какашки, и постоянно рассказывал байки. Он мне подарил мой первый складной нож, настоящий Скаутский Нож. Нет, это не был лучший нож, который можно купить за деньги, но приятно было, что он — настоящий. Нож этот я тоже любил.

И случаи, которые рассказывал Большой Майк.

«Торчат эти пять засранцев на углу, и я точно знаю, что это те самые раздолбаи, что неделю назад размели винную лавочку старика Каплана, а самого его здорово отметелили.

Ну, ты меня пойми правильно: старика Каплана я не слишком жалую. Он, паразит, насчет скидки полисмену и слышать не хочет — ну, раньше не хотел. Теперь-то я его с трудом уговариваю деньги с меня брать. Видел бы ты, Стах, какую я коробку получил на Рождество...

А, да, я не о том. Мне плевать, если он у себя дома с лестницы свалится, но когда он на улице, он под моей охраной. А я не люблю, если человек под моей охраной попадает в больницу с трубкой в носу и еще одной трубкой в шланге, понимаешь?

Да, так про тех долболобов на углу. У меня ну совсем не за что было их притянуть, и вообще я теперь патрульный, а не дознаватель, или там кто, так что не мое дело. Патрульные расследованием не занимаются. Только я не допущу, чтобы какая-то сволочь лупила моих жителей, в моем квартале. Значит, подхожу я к этим гвоздюкам и этого отвожу в сторонку.

— Ты вроде как мне хотел чего сказать? — спрашиваю, так, знаешь, понизив голос, но не слишком.

Он не дурак, сразу понимает, что почем, и орет что-то, на меня замахивается. Ну, я его на сотню фунтов потяжелее, и он знает, что по-настоящему бить меня не стоит. Если он меня стукнет, я его так отделаю, что у потомков его будут кости болеть.

А пока он замахивается, я его за руки хватаю и пихаю спиной к стене — не сильно, только чтобы внимание отвлечь, когда сую ему сотню (я ее в руке держал наготове) в карман штанов.

Остальные эти раздолбай на нас глазеют, и один это видит, что меня избавляет от лишних хлопот. И я этого отпускаю.

Как оно у них выйдет, я не знал, да особо и не интересовался, но через пару дней навестил я этого мудака в больнице. Выглядел он похуже, чем Каплан, и очень хотел говорить. Я его хоть пальцем тронул? Не-а. Я ему предложил заплатить еще раз. Он почему-то не захотел.

Сотня баксов — деньги не маленькие? Еще бы. Для копа. Но мне их возместили. Спорить могу, старик Каплан ни разу в жизни так удачно сотню не вкладывал, ни до, ни после».

Я рассчитывал попасть в город во второй половине дня, но мы, очевидно, ехали быстрее, чем я думал.

Был полдень, когда перед нами — совершенно неожиданно — возник Брэ. Или мы возникли перед ним — как посмотреть. На мой взгляд, центр мироздания находится в паре сантиметров у меня под черепом. Просто он перемещается.

Как бы там ни было, мы завернули за очередной поворот, и пожалуйста — он перед нами: скопище одно-, двух- и трехэтажных глинобитных домов, разделенных узкими улочками, что сбегали к Киррику по прибрежным холмам. Не ахти какой городок.

— Вспоминаю одну шутку, — сказал я. — Подходит официант к столику и спрашивает: «Как вы нашли отбивную?» — «Просто — сдвинул зелень, а она там и лежит».

Андреа натянуто рассмеялась, Ахира тоже. Двое других даже не улыбнулись. Чтобы оценить подобную шутку, надо очень хорошо знать английский — чего о Тэннети не скажешь. И иметь чувство юмора, не то что Джейсон Куллинан.

Первое впечатление от Брэ: он пропах рыбой. Что и неудивительно. Здешние прибрежные воды кишат ею, и главное, чем тут торгуют — вяленая сельдь. И для себя, и на вывоз. Несмотря на запах, у меня рот наполнился слюной при мысли о свежей пестрой форели, приготовленной на открытом огне и сдобренной солью, перцем, маслом, и — самую капельку — сбрызнутой соком сладкого нетанальского лимона...

Впереди, на въезде в город, стояла застава. Построено здание было давно, а солдаты в нем появились недавно.

— Странно, — заметил Ахира.

Он управлялся с конем лучше, чем я ожидал, хотя я знал, что он предпочел бы пони. Но на пони у меня были свои планы.

Я кивнул. Главная опасность для тех, кто живет вдоль Киррика, всегда приходит с воды, а не с суши. Города находятся друг с другом в хороших отношениях, приберегая враждебность для пиратов и островитян.

— Так, люди, — сказал Ахира. — Ведем себя вежливо и прилично. Проблем себе создавать не будем. Медленно, спокойно едем к заставе. Уолтер, действуй.

Неудивительно, что у нас все выходит: Ахира знает, когда мне можно предоставить свободу действий, а когда — не надо. Я, конечно, придумал новую легенду, но Ахира напомнил, что мы встречались в Феневаре с другими путешественниками, и теперь, смени мы легенду, могут заподозрить, что нам есть что скрывать.

Не то чтобы это было по-настоящему опасно — куча народа, путешествующего по Эрену, не совсем те, за кого они себя выдают, и тот, кто безоглядно верит всему, что говорит путешественник, обладает двойным запасом излишней доверчивости.

Я обернулся в седле и окинул отряд последним — самым внимательным — взглядом.

Ружья упакованы вместе с луками, пистолеты надежно убраны. Энди надела мантию мага, но, как она выразилась, «притушила свой пламень», чтобы выглядеть слабее, чем есть. Мне пришлось поверить ей на слово.

Выглядела она слишком хорошо, и улыбка на ее губах, хоть и не улыбка предвкушения, была все же чуть радостнее, чем стоило бы.

Тэннети, в голубой рубахе, выпущенной поверх лоснящихся кожаных штанов, изображала ее служанку, а что у служанки на поясе длиннющий кинжал — так это вряд ли кого-нибудь удивит.

Как и три сопровождающих волшебницу телохранителя, один из которых — гном.

Мы выглядели, как надо — все, кроме Джейсона. Под рубашкой у него был бугор — само по себе это нормально, многие носят под одеждой кинжал или кошель; но тут проступала рукоять револьвера. А это уже плохо: хотя работорговые пистолеты и ружья сейчас уже достаточно распространены, мне вовсе не улыбалось объяснять, откуда у нас вещица, столь явно сделанная в Приюте.

 — Распусти немного шнуровку, — сказал я. — И поверни кобуру, чтобы рукоять не торчала.

Если что-нибудь испортит игру, я буду очень рад Джейсонову револьверу — но мне очень не хотелось, чтобы игру испортил именно он.

Обыска мы бы не прошли, но на въезде в эренские города обычно и не обыскивают.

Последнее — но самое главное.

— Энди?

Она прикрыла глаза.

— В городе два мага. Пламя неяркое. Они не слишком сильны и умелы. Если только не сделали того же, что я. — Она улыбнулась. — Только лучше.

Не будь так жарко, меня бы пробрала дрожь.

Стражники были точно отштампованы по одному образцу: среднего роста, коренастые, с моржовыми усами и решительными подбородками, крупные руки крепко сжимают древки копий — то ли для опоры, то ли для боя. Если бы мне охранять въезд, я тоже не отказался бы от копья. На него можно опереться.

Сбоку на караульне висело три четверти тележного колеса; зачем — я в тот момент не понял.

— Ваши имена и цель прибытия в Брэ? — спросил один из стражей.

— Тибель, Джеллин, Тарен. — Я по очереди указал на себя, Ахиру и Джейсона. — Телохранители Лотаны, мага. Дуанна, — я показал на Тэннети, — служанка госпожи.

Не поклянусь, что оно так и есть, но я всегда считал телохранителей ребятами неболтливыми, и большинство людей так думает. Пара сжатых фраз вполне может заменить долгие уговоры.

—  Едем через ваш город или мимо — от вас зависит. Приключений не ищем. Можем задержаться на ночь, две, три, можем уехать. Собираемся торговать дальше по побережью; где, чем и с кем — наше дело.

Они могли, конечно, сообразить, что «дальше по побережью» означает Эвенор, — но обсуждать это было не в характере моей маски.

Двое стражников переглянулись и пожали плечами.

— По воле властителя Даэрана, — с легким поклоном произнес третий, — вы можете войти в Брэ. Вам рады здесь.

— Город расположен вот так. — Один из двух других указал на сломанное колесо. — Городская площадь — здесь. — Он коснулся втулки острием копья. — Здесь — дворец правителя; если хотите оптом закупить рыбу — обращайтесь к Лакею. — Он так и сказал: к Лакею; то самое слово, которым называют человека, что чистит одежду и убирает комнаты.

— Гостиницы расположены вдоль Высокой улицы. — Копье коснулось спицы. — Рыбные рынки — в порту. Езжайте по главной улице, — еще одно касание, — через центр города и мимо Столбов Кары.

Андреа склонила голову к плечу.

— Не быстрее ли будет проехать по улице Угря вдоль холма до Старого Тракта?

Стражник удивленно взглянул на нее.

— Я не знал, что вы прежде бывали в Брэ, госпожа Лотана.

Она одарила его ледяной улыбкой.

— Я и не бывала.

Она пошевелила пальцами — движение, среднее между знаком оберега и жестом, которым маги сопровождают заклятия. Мне это не понравилось, но поделать я ничего не мог, и причины возражать не было. Отряду не повредит, если она выяснит, как ездить по Брэ. В конце концов, поисковые заклятия — ее специальность. А вот что отряду повредить может — это ее разговорчивость. Надо будет с ней потом поговорить, решил я.

Солдат решил не вдаваться в обсуждения.

Все должны ехать мимо Столбов Кары, — сказал он. — Таков приказ властителя. Что-нибудь еще?

Я хотел было спросить насчет Столбов Кары, но, поскольку Энди замолкла, решил не проявлять излишнего любопытства.

Я ткнул пальцем в пони.

— Хороший кузнец не помешает. Этот вот пони сегодня расковался.

Стражи переглянулись, один из них прошел к концу нашей колонны, приподнял ногу серого пони, долго ее осматривал, потом кивнул.

То, что я был к этому готов, не значит, что мне это понравилось, хотя, когда стражник опустил ногу пони, атмосфера заметно потеплела. Я не вчера родился: сорвал подкову загодя, чтобы копыто успело измазаться, а кромка — немного стереться.

—        Обязательно кузнеца? Не бродячего коваля?

Я развел руками:

— Сошел бы и он. — Я сказал это спокойно, небрежно — но не слишком небрежно. Телохранителя, не имеющего к Микину никакого отношения, вряд ли возмутил бы этот вопрос — но вот странным он ему показался бы наверняка. — Я думал, что Брэ — слишком большой город, чтобы не иметь собственного кузнеца.

Должно быть, мы выдержали экзамен, потому что стражник кивнул.

— Вы найдете кузнеца на улице Сушеной Креветки, — сообщил он, возвращаясь к своим обязанностям гида. — Это у подножия холма. Лошадей он, говорят, кует мастерски. Еще раз — добро пожаловать в Брэ.

Мы ехали вдоль глинобитных домов купцов и лавок городских торговцев. Центр был уже близко.

— А что это за Столбы Кары? — спросил Джейсон.

Я пожал плечами.

— Для побережья — дело обычное.

Это местный вариант распятия: привязывают кого-то к шесту и не дают ни есть, ни пить, пока тот сам не загнется от жажды и голода.

Я нахмурился. Может, я недостаточно видел смертей и страданий, но мне совсем не надо, чтобы местный правитель приказывал мне их смотреть.

Впереди улица сужалась. Мы вытянулись в цепочку по одному: впереди — как главный телохранитель — я, позади — Ахира.

Поперек площади стояло шесть столбов, похожих на телефонные, сверху на каждом укреплена клетка, где мог поместиться человек.

Четыре клетки были заняты — в них, на металле, лежали неподвижные тела, сплошные лохмотья, кожа да кости.

С такого расстояния я не мог разобрать, живы ли те четверо, но потом заметил, как одна рука шевельнулась.

Тэннети издала горловой звук. Я думал, у нее желудок крепче, чем у других.

Ахира шепотом велел ей заткнуться. И я тоже, хотя не слишком обеспокоился: при виде такого замутит кого угодно, а она изображала всего лишь служанку.

— Как скажете, — тихо отозвалась она. — Но одну из них я знаю. Еще с Приюта. Это Кенда, она инженер. И еще тот, в дальней клетке. Это Баст.

Черт! Я помнил Баста худым мелким парнишкой.

Конь Джейсона взыграл, когда он подогнал его к моему.

— Что будем делать?

— Прямо сейчас — ничего, — сказал я. — Вообще ничего, пока мы с Ахирой не скажем. Если мы скажем. Ясно?

Лицо его побелело, но он кивнул.

 

Глава 14,

в которой я отправляюсь на прогулку

Я всегда старался одновременно и сохранять чувство меры, иметь его — с тех самых пор, как мы с Джеймсом Майклом и Карлом посещали вводный курс философии.

Учить этике можно разными способами. Профессор Альперсон выбрал сложный.

— Итак, — говорил он, — возьмем классическую этическую проблему. В некотором городе, в некий день и час, вы идете вдоль железнодорожных путей. Вы слышите гудок приближающегося поезда.

И в то же время вы видите впереди двоих, застрявших на рельсах. Один из них — старик. Вы знаете, что он — человек добрый и честный; второй — юноша, и вам известно, что он — негодяй, каких мало. У вас время спасти только одного. Что вы станете делать, и имеет ли значение, что именно вы сделаете?

Какое-то время мы бились над этим вопросом. Я, конечно, стал оспаривать заданные параметры — никогда не принимал условия как незыблемые, но профессор держался твердо. Нет, у них нет способа самим освободиться, нет, поезд не остановится, да, мне это известно точно, а эпистемологию обсудим как-нибудь в другой раз.

Джеймс Майкл заявил, что через сто лет они оба все равно умрут, так имеет ли смысл спасать сейчас хоть кого-то? К этому ведет профессор?

Альперсон пожал плечами:

— Может быть. А может, я ни к чему не веду. Карл отнесся к проблеме серьезно.

— Надо спасать одного, — сказал он. — Не важно кого. Спасать старика, потому что он добродетелен, а добродетель достойна уважения, или спасать юношу, потому что, каким бы поганцем он ни был, он имеет право вырасти, но кого-то из них спасать необходимо.

Альперсон улыбнулся:

— А что, если я скажу, что это день 6 августа 1945 года, что город называется Хиросима, и через две минуты па голову вам троим упадет бомба? Это что-нибудь меняет?

Карл покачал головой.

— Разумеется, нет, — сказал он.

Улыбка Альперсона стала еще шире.

— Отлично. Это не значит, что я согласен, — но отлично. Вы заняли определенную позицию. Теперь — защищайте ее.

Остаток дня у нас ушел на то, чтобы свести все воедино, но местные и сами еще обсуждали случившееся, так что любопытство приезжих вряд ли показалось бы им... гм... любопытным.

Произошло убийство — не в самом Брэ, но в пределах владений правителя Даэрана.

А в самом городе работала — по договору — команда инженеров: строила стеклодувную фабрику. Консервирование рыбы в глазурованных глиняных горшках — один из способов сохранить избыток улова. Хотя перепеченная и пересоленная рыба в рассоле из запечатанного кувшина — не то, о чем бы лично я мечтал в черный день, для многих жителей внутренних областей это было желанное, хоть и дорогое лакомство и отличная добавка к почти безбелковой диете, состоящей в основном из лука и хлеба.

Но закатывать по-настоящему — в стекло — было бы куда лучше: безопаснее, быстрее, да и дешевле. Лу Рикетти давно добивался производства хорошего стекла, и берег Киррика оказался весьма удачным местом для фабрики. А потому он послал команду инженеров под руководством Баста, одного из своих главных помощников, на разведку и переговоры. Баст был славный парень — я его помнил худосочным пареньком, которому всегда доставалась лишняя смена на часах.

Новая идея Лу — брать подряды на нашу работу.

Не такая уж и гениальная, как оказалось.

Сейчас рабы на фермах стали редкостью, а лошади и быки попадаются все чаще. Из окружающих Брэ хуторов, хозяев которых связывала с правителем Даэраном вассальная клятва, большинство — более зажиточные — обрабатывали свои земли с помощью многочисленных домочадцев, лошадей и волов, и лишь на нескольких, победнее, было по одному рабу.

На одном таком хуторке жили старик по имени Хенерен, его бездетная жена и престарелый раб Венред. К ним заехал бродячий кузнец; он побывал уже на нескольких фермах в округе — ковал лошадей.

Он быстренько убил Хенерена и его жену, объявил Венреду, что тот отныне свободен, и, оставив старого раба одного, укатил по направлению к городу.

Венред выждал день, а потом тоже отправился в город — пешком. У него ушло на это несколько дней — он не уходил с хутора тридцать лет и попросту заблудился. Но о долге перед своим хозяином он помнил — и доложил об убийстве городской страже...

...через день после того, как Баста видели, когда он договаривался с судовладельцем о проезде бродячего кузнеца. В день, когда утром уплыл Микин.

Двумя днями раньше, чем стражник вернулся в город, официально засвидетельствовав преступление.

Вполне естественно, что Баст и его спутники помогли воину Приюта, пусть даже он и скрывался под личиной бродячего кузнеца. Им-то ничего не стоило его узнать.

Точно так же естественно, что правитель Даэран обвинил Баста и его людей в заговоре с целью убийства своих подданных и обрек их на жару днем и холод ночью, давая им только лишь воду — пока они не умрут от голода и холода или жары.

Какие все милые люди!

— Почти полночь, — сказал Ахира. — Стража может смениться в любой момент.

Мой час. Как бы много ни было информации, дополнительная ее порция всегда пригодится — если вы понимаете, о чем я.

Мы занимали подозрительно богатые — и столь же подозрительно безопасные — апартаменты на третьем этаже гостиницы. Единственный вход и два балкона, ни до одного из которых не добраться с земли. С крыши, пожалуй, этого тоже не сделать — нависающий козырек мешал просто спрыгнуть с нее на балкон.

Мне ничто не мешало сползти по стене дома на площадь внизу — разве что случайный прохожий заметит.

Но за освещением в этом городишке следили так себе, два уличных светильника не горели, и местные жители не очень давили на стражу, чтобы их зажгли.

Вполне подходящий сумрак для таких, как я.

Выйти из главной двери? Можно, конечно, — но когда задумываешь надувательство, всегда лучше иметь возможность сказать потом, что был в другом месте.

Да, это я — Уолтер Словотский, надувала.

Я по-турецки сидел на полу, Андреа стояла позади и сильными пальцами массировала мне плечи. Я мог отказаться от массажа, предложенного красивой женщиной, но редко отказывал профессионалам, и никогда — если профессионалом оказывалась красивая женщина.

Джейсон нахмурился. На глазах у меня была повязка     но как сходятся его брови, я просто услышал.

— Мне бы тоже надо пойти.

Тэннети фыркнула:

— Можно подумать, ты способен выручить его из беды! Голос его был слишком спокоен.

— Да, — ответил он. — Вполне можно подумать.

Он был прав — на прошлой вылазке он спас мне жизнь, — но сейчас это было лишним. Мы не готовы ни к бою, ни к бегству, и изменить тут ничего нельзя — во всяком случае, этой ночью. Будь мы более хладнокровны — мы оставили бы инженеров на солнышке еще на денек, чтобы, когда я отправлюсь на разведку, остальной отряд уже покинул город. Тогда, если дело обернется плохо, они могли бы уйти.

Но нет. Они заперты наверху много дней, выставлены умирать, ссыхаясь на жарком солнце, и, хоть я и не вижу возможности освободить их сегодня же, чем скорее мы узнаем, с чем имеем дело, тем скорее сможем их вытащить.

Если сможем.

Дело в том, что важность дела никак не влияет на возможность его сделать. Слишком много уроков дала мне жизнь на эту тему, и оставалось лишь надеяться, что сейчас я не получу еще один.

Время быстро осмотреться, выяснить, как лучше спасать инженеров: устраивая им побег — или одарив быстрой смертью.

Или вообще никак. Если ничего сделать нельзя — ничего сделать нельзя.

— Пора. — Я встал, открыл глаза и увидел — сквозь повязку, — что светильники в комнате горят по-прежнему. — Потушите свет.

Я услышал несколько дуновений.

— Свет потушен.

Чтобы хорошо видеть в темноте, нужно родиться гномом. Они не только лучше видят в темноте, но и различают три цвета в инфракрасной зоне, так что могут передвигаться бегом в условиях, где человек едва способен ползти на ощупь.

Этот наилучший способ мне недоступен. Следующий по эффективности способ видеть в темноте — это, во-первых, иметь наследственность, дающую хорошее ночное зрение, во-вторых, есть морковь в лошадиных дозах, нравится она тебе или нет (мне лично не нравится), и, наконец, третий способ — похуже, но тоже надежный — прежде чем выходить, дать глазам хорошенько привыкнуть к темноте.

Черный — мой любимый цвет, особенно ночью. Беда в том, что это классический цвет воров. Вообще-то неплохо было бы мне еще и раскрасить черными разводами лицо и руки, но это мгновенно выдало бы меня как лазутчика.

Ахира мимоходом сжал мое плечо.

— Не лезь слишком близко и постарайся не попасть в беду.

Он всегда старается уберечь меня от беды, и лишь насущнейшая необходимость вынудила его сегодня согласиться на мою ночную прогулку.

— В беду? Я?! — Я улыбнулся. — Как может угодить в беду человек, который так прилично выглядит?

Он не улыбнулся, хотя мрачно нахмуренное лицо чуток просветлело.

— Тоже верно. Не стремись подобраться поближе — у тебя слишком высокое положение, чтобы тебя интересовали мелкие детали Столбов Кары. Просто выясни ситуацию по-быстрому и возвращайся сюда.

— Разумеется.

Мода для хорошо одетых воров в этом сезоне: черные штаны плотного холста, заправленные в простые кожаные башмаки, куда более удобные, чем может показаться со стороны; черная дубленая куртка в талию, поверх всего — коричневый плащ с капюшоном. С одной стороны у пояса подвешен — на кожаных шнурах вместо металла, чтобы не брякал — короткий меч, с другой — кожаная дубинка, оружие разбойника, но и телохранители им пользуются. Две связки метательных ножей, спрятанные, разумеется; и большая сума, в открытую повешенная на плечо, а в ней — кое-какие деньги, пара сосудов целительных бальзамов и разные другие мелочи. Перчатки из мягчайшей свиной кожи, отлично державшие короткую кожаную веревку, из которой я сделал на крюке петлю и пропустил через нее длинную веревку для спуска.

На улице все было тихо. Ахира взялся за конец веревки, я перебросил другой конец через перила и шагнул в ночь.

Есть два основных способа ходить по городу: по главным улицам либо по проулкам и задним дворам. Я миновал два проулка, прежде чем наткнулся на то, что искал. Через улицу подмигивала окнами таверна, из-за ее дверей в ночь рвались матросские песни. К этим дверям через улицу вели приподнятые над грязью мостки.

Я выгреб из-под них немного грязи, снял башмаки, носки, перчатки, плащ, пояс, меч и куртку, все плотно увязал в плащ и сунул тючок под мостки. Потом прикрыл его вынутой грязью.

Ахира был прав. Если кто выглядит, как я, — он не станет шататься по центу города, поблизости от Столбов Кары, ни один, ни в компании.

Я выпрямился — голый до пояса, торба закинута на плечо и зашагал по проулку к таверне.

Сперва немного пива... нет, много пива.

Уличная грязь холодила мне ноги, пока я шел через улицу, в широкие двери, в шум, пение и свет общей залы.

— Эй! — сказал я. — Найдется тут кто желающий выпить с моряком?

 

Глава 15,

в которой возобновляются старые знакомства

В первый раз, когда я отправился в плавание, все было неплохо, если бы не одна вещь. Есть люди совсем без чувства юмора.

Я тогда на лето нанялся на работу в туристский лагерь в Мичигане — на самом деле просто грузовик водил, хотя это было веселее, чем можно судить по названию. Мне приходилось забрасывать туристов на маршруты: сплав по какой-нибудь канадской речке, пеший поход через леса Верхнего полуострова, лагерь для робинзонов в национальном парке, еще чего-нибудь в этом роде, — и потом отвозить их обратно. В кузове слегка модифицированного грузовика. Абсолютно против правил — по закону полагались школьные автобусы, — но, пока инцидентов не было, никто к нам не приставал.

Были в этой работе два приятных момента. Один — пейзажи: очень красиво выглядит эта часть мира. Второй — моя лень была довольна: когда не надо было возить туристов, я ничего делать не был обязан.

Поэтому я болтался по лагерю. Пробегал пять миль в день, чтобы держать форму, подновил несколько лесных троп и так далее, но в основном болтался без дела и читал: Эмма и Стах присылали мне каждую неделю пять пакетиков М&М, десяток новых книжек в бумажной обложке, две-три пары носков и совершенно бесполезную дюжину презервативов (в лагере, где было одно пацанье, у меня не было в этих предметах необходимости).

Как-то один из туристов, шестиклассник, кажется, спросил, не могу ли я быть у него и нескольких его друзей капитаном на швертботе. Это была одномачтовая гоночная скорлупка с двумя втыкающимися швертами, быстрая и красивая, отлично ходила по озеру, но если управлять ею неумело, могла перевернуться от дуновения ветерка. Дело в том, что хотя все эти ребята были опытными яхтсменами, правила лагеря требовали, чтобы старшим был взрослый, а я таковым являлся, имея от роду целых девятнадцать лет.

Странно получилось. Мики, тот мальчишка, который на самом деле командовал, обращался ко мне официально: «Капитан, я думаю, нам следует приготовиться к повороту». Я, естественно, давал команду: «К повороту!», и ребята тянули шкоты, или там перекладывали румпель, или как это еще называется, а я потом в ответ на кивок Мики лихо командовал: «Поворот!»

Им только не нравилось, когда я говорил что-нибудь вроде:

— Так, теперь люки задраить, сухопутных крыс — на рею!

Никакого чувства юмора. Особенно когда я командовал: — К перевороту!

 Вот оно в чем дело, — гудел мой новый приятель, толстой лапой обнимая меня за плечи. — Пусть «Русалка» с виду самая медленная шаланда на Киррике... — на самом деле он сказал «Х-х-х-хиррик», но я его понял, — ...пусть она воняет, как сто лет не чищенный плавучий сортир, позорище той сточной канавы, по которой он плавает; пусть капитан на ней — самый тупой из всех тупиц, что когда-либо рисковали упасть за борт и отравить начисто всех рыб морских — пусть! А на самом деле, как поплаваешь на ней да привыкнешь к ее норову, так тут и поймешь, что она еще куда хуже. Дав-вай ще по пиву!

Он был крупный, плотный, с волнистой моряцкой бородой, закрывающей щеки, шею и половину груди. В тусклом свете чадящих свечей, роняющих пятна воска на грубо сколоченный стол, грязное его лицо блестело от пота. Он придавил какого-то жука, глотнул пива и ухватил меня за колено.

Решив, что он собрался снова разразиться длинным пьяным монологом, я рискнул вставить слово.

— Значит, — начал я, раскачиваясь с ним в такт, — ты думаешь, я и думать не должен наниматься?

У меня речь была даже пьянее, чем у него, хотя и ненамного.

— Велен, мой мальчик... — Он задвигал в воздухе пальцем. Наверное, хотел его поднять, указуя. — Я думаю — ты полный псих, если продолж-жаешь думать мысль о мысли наниматься.

— Ну не может же все быть так плохо, а?

— Не может, да? Я вижу тебя насквозь, Велен, и не думай, что не виж-жу. Я знаю, куда ты клонишь.

Я изобразил дружескую улыбку.

— Знаешь, вот как?

На дверь я не смотрел. Если надо будет, уйду в три движения: вскочить, прыгнуть и исчезнуть в темноте. Ну, еще чуть-чуть везения надо будет.

— А то нет... Слишком долго топтал ногами землю вместо палубы, да? Это заметно, парень, заметно... человеку нужно есть... и пить, да? — а моряку нужно плавать. В этом я не сомневаюсь, Велен, красавчик, я говорю только — ты мог найти себе что-нибудь получше «Русалки». Это только и говорю — ну еще, может, что хуже ты точно не найдешь.

Он поднялся, пошатываясь, как новорожденный жеребенок.

— Х-хорошо посидели... вот прикончу эту — и отваливаем... Эй, Тонен, Руфол — я отваливаю... Вы со мной или против меня? Рыбой клянусь, вы ж без меня дорогу не найдете. Набрались... вы оба... вы оба набрались...

— Набрались, мы? — откликнулся какой-то моряк. — Не, просто приняли чуток лишку. — Он поднялся, а с ним еще один, и мы все вывалились в ночь.

Шатаясь, мы прошли по улице, спустились с холма и двинулись через центр города, во все горло распевая прекрасную матросскую песню — обычно ее поют, когда тянут канаты.

Я запевал. Я немало времени провел, изображая — нет, будучи — матросом: это лучший способ осматривать побережье Киррика и Расколотые Острова, не привлекая внимания.

Небрежности в освещении, которую я подметил на окраине в центре не существовало. Столбы окружала дюжина фонарей, а поблизости стояло оцепление из десятка солдат. Я мог бы побиться об заклад на что угодно — в доме правителя, через дорогу, таится еще десяток, и куда больше по первому крику набежит из казарм. Прибрежные города всегда под угрозой пиратских рейдов, и местные правители привыкли держать войска под рукой.

Один из стражников оцепления подобрался к нам поближе.

— Потише горланьте, — с улыбкой сказал он. — Государь спит с открытыми окнами, а если его разбудить — мало вам не покажется.

Мой приятель товарищески плюхнул руку солдату на плечо.

— Он не любит песен? Что же он за правитель?

Бедолагу солдата даже шатнуло: таким густым перегаром пахнуло на него. Я его понимал. Моряк выпустил его, потом, таща меня за собой и покачиваясь, двинулся к ближнему столбу.

— Пойдем-ка взглянем, ч-что тут у нас... Ой, а правда, что тут у нас? Костлявые птички сидят на пенечках... Привет, птичка! Может, слетишь оттуда ко мне на пальчик?

Из клетки на нас равнодушно, пустым взглядом смотрело иссохшее лицо Баста. Ни следа узнавания; сомневаюсь, что он вообще хоть что-то видел. Ломаного гроша не поставлю, что он протянет еще хоть день. Кенда выглядела и того хуже, а двое в дальних клетках вообще не шевелились: наверное, умерли.

Клетки заперты на замок, а не заварены. Что не заварены — точно: Кенда чуть изменила положение, и дверь дернулась. Не слишком хорошо — но и не так уж плохо: двери вполне могли быть заварены. А замки... Нет такого замка на Этой стороне, который я не смог бы открыть, будь у меня нужный инструмент и пара минут в запасе. Инструмент всегда при мне; вот с временем может выйти осечка.

Об этом потом. Сейчас просто собирай информацию.

Один из стражников сидел на пороге открытых дверей осадной башни — высокой, мощной, возможно, со спиральной лестницей внутри. Она была мощнее, чем нужна была бы для обычной лестницы с перекладинами, да и пленников в клетки доставлять по винтовой лестнице проще, чем по деревянной.

— Эй-эй-эй! — окликнул он нас. — Никаких у меня разговоров с заключенными! Ступайте своей дорогой!

И мы побрели прочь — спотыкаясь, запинаясь, шатаясь и горланя следующую песню.

У причала мой толсторукий друг остановился и пропустил двух других вперед.

— Хочу перекинуться с нашим новым... ик... другом словечком, ладно? — сказал он им.

Те засмеялись и пошли к узким сходням в конце причала. Они знали его предпочтения.

Я тоже кое-что понял, причем довольно давно, но не был готов к тому, что он неуклюже обнимет меня за шею и спросит:

— Хорошо сработано, Уолтер Словотский?

Совершенно трезвым голосом. И с хитрой улыбкой.

— Я спрашиваю — мы достаточно разузнали? — сказал он негромко, потом повысил голос: — Да ты чего? Я просто хочу дружить, а т-ты-ы, что ли, не хочешь? Ты хочешь спросить, откуда я тебя знаю. — Он снова говорил тихо. — Ты меня, конечно, не помнишь, но мы когда-то встречались. Много лет назад.

Он пощелкал себя по шее, по месту, где борода, стекая со щек и подбородка, падала на грудь. Возможно, тому виной неровный свет портового фонаря, но мне показалось, я разглядел под густой подушкой бороды белые шрамы — такие оставляет железный ошейник.

Неуклюжие пальцы почесали место, где мог быть ошейник. Где был ошейник.

— А теперь оттолкни меня, Уолтер Словотский, — прошептал он. — Оттолкни посильней. И выругайся, да покрепче, будь так добр.

— Я занимаюсь этим с бабами, черт тебя побери, — и убери свои мерзкие лапы! — завопил я, пихая его изо всех сил. — Отлезь от меня, не то я тебе яйца отрежу и тебе же их в глотку и запихну!

— Да ладно, давай дружить! — И снова негромко: — Мы отплываем утром. Я не храбрец, не то остался бы и помог тебе и твоим друзьям. — Он дал мне пощечину — весьма ощутимо. — Это тебе за наглость! — и тихо продолжал: — Если хотите уйти водой — самые быстрые кораблики тут «Масленка» и «Деленита», но остерегайтесь их капитанов. У них дела со здешними купцами. — Он поднял руки, признавал поражение. — Хрен с тобой, нет так нет, — заявил он и побрел во тьму, прощально махнув мне рукой.

Я даже не знал его имени.

 

Глава 16,

в которой съедается дружеский завтрак

Никто не спал: ждали меня. Ахира втянул меня в окно так быстро, что я будто взлетел.

— Как прошло? — спросил он. — Узнал, что нам нужно?

— Возможно, — кивнул я. — Мне надо подумать.

— Понятно. — Он улыбнулся с облегчением. Люблю я эту его улыбку. Давненько я ее не видал: с самого Бима. — Ты, надеюсь, не полез близко?

Я пожал плечами:

— Решил на этот раз тебя послушаться.

— Порой все решается самым простым образом, — сказал я друзьям, когда мы следующим утром вчетвером сидели за завтраком. — Кажется, я знаю, как их вытащить.

Наши в клетках были обречены еще на день голодания и высушивания на солнце. Тэннети умчалась с каким-то поручением.

А здесь солнце брызгами падало сквозь колышущиеся легким ветром шторы на стол с четырьмя приборами, играло на серебряных блюдах с ветчиной и мясными пирожками, на маленьких рюмочках с вареными всмятку яйцами — не говоря уж обо всем остальном. По традиции Брэ, завтрак — самая плотная еда дня. Мне это нравится.

Ахира склонил голову набок.

— Кто бы сомневался. — Пользуясь парой серебряных вилок — чтоб не обжечься, — он приоткрыл крышку горшочка и принюхался. — Что-то тушеное. — Гном положил немного себе на тарелку и принялся макать туда золотистый, с кулак, хлебец. — М-м-м... Неплохо. Козленок, наверное.

Я потянулся за хлебцем — он был еще теплым, — разломил его и макнул половинку в малиновый джем, сладкий, с легкой приятной кислинкой. Зернышки захрустели у меня на зубах.

Андреа ничего не ела, а ее сын нехотя ковырялся в еде. Ахира вгрызся в толстый ломоть ветчины, запил его добрым глотком темно-красного вина.

— Давай рассказывай, что это за простой способ, — улыбнулся он. Углы рта его подозрительно дернулись.

— Ты и Джейсон занимаете осадную башню, поднимаетесь наверх и связываете все клетки канатом. — Я макнул вторую половину хлеба в мисочку с золотистым маслом и откусил кусочек. Хм-м... Невозможно решить, что лучше. Я проглотил обе половинки в один присест.        — Я в это время обматываю основания столбов взрывшнуром и поджигаю запал.

Прямо перед взрывом с неба сваливается Эллегон и, как только взрыв освободит столбы, уносит все вместе куда подальше. Что потом — ясно.

Джейсон раздраженно нахмурился. Энди затрясла головой.

— Думаю, с этим планом у нас будут трудности, — сухо сказал Ахира.

— Всего несколько, — отозвался я. — Во-первых, у нас нет взрывшнура. Во-вторых, во время последнего нашего с ним разговора на эту тему Лу заявил, что до создания чего-то подобного ему еще лет пять. Так что единственное, что у нас есть, это гранаты, а тут они не подходят. В-третьих, до свидания с Эллегоном еще восемнадцать дней, так что рассчитывать на него мы не можем. В-четвертых, там слишком много солдат, и нас перебьют прежде, чем мы успеем начать.

На одном из блюд пирамидой лежали жареные цыплята. Я взял верхнего и оторвал ножку. Она оторвалась как-то уж слишком легко: то ли цыплята пережарены, то ли я на большем взводе, чем хочу показать... Впрочем, какое это имеет значение? Кожица на ножке чесночная и хрустит; мясо мягкое, сочное...

В дверь вихрем влетела Тэннети, захлопнула за собой створки, рухнула на стул, схватила хлебец, оторвала горбушку и, впившись в нее зубами, доложила:

— Проезд для восьмерых на «Делените». Уходим завтра, в полдень.

— Когда посадка?

— Утром, в любое время. Одна проблема, впрочем, имеется. У нее слишком низкая осадка, и сегодня ее отводят на рейд, чтобы догрузить там. На Долгом Причале идут работы — он совсем зарос снизу, а у правителя Даэрана проблемы с рабочими-силками.

— Шлюпки?

Она кивнула.

— С «Делениты». Две. Каждая берет восьмерых. Обе будут привязаны с вечера у Долгого Причала.

— Было уже с нами такое, — заметила Андреа. — Через день, как мы свалились на Эту сторону.

Если мы без неприятностей доберемся до корабля, у нас и его капитана будет один общий интерес: поскорее убраться отсюда ко всем чертям. В точности, как давным-давно, с Аваиром Ганнесом и его «Гордостью».

— Вспомнилось прошлое... — Ее улыбка на миг озарила

комнату. Она потянулась к грудке и впилась в нее крепкими белыми зубами. — С эвакуацией понятно. А как сама операция?

Я пожал плечами.

— Тоже как раньше. Последний раз мы с Ахирой занимались этим, когда возвели твоего мужа на трон. — Я тряхнул головой. — Хотя на сей раз все делать мне одному.

— Сделать это должен я, и только я. Я никакой не герой, но Ахира просто не пройдет. И Андреа там тоже нечего делать. Джейсон слишком молод — не справится; Тэннети сможет — и прекрасно — запугать кого угодно, но остального ей не сделать. Я откинулся на спинку, стараясь придумать, как мне выполнить эту работенку в компании с сорокалетней волшебницей, надежным гномом, зеленым юнцом и одноглазой психопаткой, но не смог.

— Это когда же было? Тот последний раз? — Тэннети наклонила голову набок. — Я так понимаю, последний раз ты сталкивался лицом к лицу с властью, когда был убит барон Фурнаэль?

— В яблочко, — кивнул я. — На сей раз у меня должно выйти лучше.

Джейсон перевел взгляд с меня на Ахиру, потом снова на меня.

— И ты от этой работы получаешь удовольствие?

— По правде сказать, мальчик мой, — да. Считай это моим личным изъяном.

Кроме того, предстоящая работа пугала меня до судорог, но не до потери аппетита. Я потянулся взять еще цыпленка. Нужно во всем знать меру... и блюсти равновесие.

Покуда наши друзья коптились на жарком солнце, мы отдыхали, ели, пили — и готовились.

Завтра утром придется пораньше встать к завтраку. Очень важно успеть в резиденцию к рассвету.

 

Глава 17,

в которой я мило беседую с правителем Даэраном

Старая семейная история — и это одна из немногих, что рассказывала мать, так что вполне может оказаться правдой. Вряд ли, конечно, но...

Когда мои родители собирались завести меня, у них были вроде бы какие-то проблемы с зачатием. Доктора тогда в бесплодии не очень разбирались и пытались применять кучу разного рода средств, из которых некоторые имели смысл, другие же были просто шарлатанской панацеей. Графики, диеты, измерения температуры, боксерские трусы — весь набор, в общем.

И наконец, как рассказывала мама, доктор им сказал:

— Послушайте, перестаньте так стараться. Может быть, просто дело в перенапряжении. Так что перестаньте на этом фиксироваться, забудьте о графиках, о числах месяца. Вы это просто делайте где только и когда только вам захочется. Понятно?

— Вот почему, — заканчивала Эмма, улыбаясь чуть насмешливо, а Стах слегка краснел, — мы уже никогда не возвращались в ресторан «У Говарда Джонсона».

Путь к сердцу мужчины лежит через желудок — или между ребрами, если надо с этим сердцем разобраться раз и навсегда. Путь в резиденцию правителя лежит через кухню.

В общем-то все вполне осмысленно. Парадная дверь — для официальных визитов, там стоит охрана и ей очень интересно, зачем ты сюда пожаловал. А приходящих, заметьте себе, тьма: правитель Даэран — не какой-нибудь бездельник королевской крови. Он, как большинство правителей разбросанных вдоль Киррика небольших уделов, что-то вроде сельского старосты: на нем и суд, и порт, и цены на ввозимые и вывозимые товары...

С другой стороны, учитывая местные проблемы с холодильниками — которых вообще нет, — тут весьма развита доставка продуктов. Поставщики являются постоянно — особенно по утрам, до того, как солнце полностью вылезет из-за горизонта, прежде чем даже те, кто уже работает, проснутся окончательно.

Но надо отдать им должное, они не вторгаются, как вражеское войско.

Тут весь фокус в том, чтобы делать такой вид, будто точно знаешь, куда и зачем идешь, — и уверен, что не упрешься чулан.

Дело простое: кухня выходила в переулок, и единственная открытая дверь была там. Из-за нее доносились звон посуды и крики поваров. (Почему все повара всегда кричат, по сей день для меня тайна.)

Я прошел через подсобные помещения в собственно кухню, пока меня не перехватили. Перехватила толстуха, чем-то смутно похожая на У'Лен, только с еще более злобной физиономией, если в это можно поверить. Она помешивала кастрюлю с бульоном из костей, моркови и лука, но оторвалась от дела, чтобы вскинуть на меня суровый взгляд.

— Сласти для правителя Даэрана.

Я глубоко поклонился, протягивая ей небольшой деревянный ларец и клочок пергамента.

Она не взяла ни того, ни другого.

— И что мне прикажешь с этим делать?

— Госпожа, я мчался без остановки весь день и всю ночь, чтобы доставить это из Феневара, от правителя Ульвена. — Я протянул руки. — Ларец надлежит передать лично правителю Даэрану; на пергаменте необходимо поставить личную отметку ключника правителя — в доказательство, что я доставил все в целости и в срок. — Я тряхнул пергаментом. — Добрая госпожа, я уверен, вы можете сделать отметку вместо него, будьте уж так...

Она взглянула на сломанную восковую печать — мои якобы неловкие пальцы не слишком хорошо скрывали се.

— А с этим мне что делать?

Я невинно улыбнулся.

— С чем?

— С этой печатью. Она сломана. А если там чего не хватает?

— Добрая госпожа, прошу вас... Неужто я похож на человека, способного украсть сласти из подношения самому правителю Даэрану?

Она кивнула:

— Ты не похож ни на кого другого... А я неужто похожа на дуру, которая подтвердит количество, когда знает, что чего-то не хватит? Пшел вон! Правитель Даэран вообще-то человек не вспыльчивый, но ты к нему лучше не суйся. — Она подталкивала меня к внутренней двери. — Найди кого-нибудь другого, кто подпишет твою писульку. А то у правителя терпения немного.

— Госпожа, прошу вас...

Только не бросай меня в терновый куст!

— Проваливай! Первый кордон прошли.

Я поднимался по черной лестнице, шероховатый камень холодил босые ноги. Босые ноги ступают тише, чем обутые.

Дальше все должно быть просто. Нам известно, где покои правителя — когда на улицу выходит роскошный балкон, сообразить не трудно.

Система охраны должна быть вскорости усилена, но не сейчас и не вдруг. Весть о том, что он сотворил с инженерами, дойдет до Приюта, но несколько декад на это уйдет. Даэран, естественно, захочет усилить охрану, но не станет делать этого слишком рано, чтобы люди не выдохлись.

Кроме того, он мог считать, что для Лу Рикетти инженеры — просто работники, которых он сдает внаем, но развязывать из-за них войну не станет.

Если так, то он прав. Слишком большое расстояние и слишком много владений и стран отделяют Приют от Брэ. Не станешь же воевать со всеми.

В любом случае покои Даэрана должны быть на третьем этаже, и стража перед дверями вряд ли стоит, хотя спит он скорее всего, заперев дверь.

Я остановился у вышитой бисером шпалеры, закрывающей вход на третий этаж. Дверной проем закрывала вторая такая же, и я прислушался — не шуршит ли бисер. Заодно послушал, не шлепают ли по площадке шаги.

Ничего. Осторожно, медленно, аккуратно я отвел шпалеру в сторону. Нет никаких причин, чтобы у дверей стояла охрана. А потому охраны у дверей стоять не должно.

Все, что мне оставалось сделать, — это убедить стоящего у дверей стража, что его нет.

Я опустил шпалеру назад и задумался. Плохо, но пока что ничего не случилось.

Что напрашивается само собой? Вынуть пистолет и наставить на стражника — ведь всякому ясно, что если в тебя целятся из пистолета, ты будешь делать, что тебе сказано?

Не всегда.

Один фанат «Грэйтфул Дэд» как-то пролез за кулисы, купив пиццу и пробежав мимо охранников с воплем: «Пицца для Джерри Гарсиа!» Отлично все получилось, и, насколько мне известно, музыкантам тоже понравилось, и они оставили этого типа за кулисами на весь концерт. И пиццу тоже съели.

С другой стороны, парень, который пытался зайцем пролезть на выступление Джерри Форда, попробовал тот же метод, но не добрался даже до секретной службы. Его на первом же полицейском посту свинтили, и все выходные он просидел в тюрьме, а пиццу разбирали по молекулам в лаборатории на предмет содержания взрывчатки.

К чему я все это? К тому, что наглость — оружие обоюдоострое.

В ларце у меня была одежда — я собирался переодеться в спальне правителя Даэрана прежде, чем его разбудить: вряд ли он испугается человека в простых холщовых штанах и рубахе низкорожденного.

Я быстро оделся. Страж тем лучше, чем буквальнее он понимает все приказы. Если ситуация приказом предусмотрена, он ведет себя соответственно; никакой инициативы. Если нет — тоже никакой инициативы.

С другой стороны, правители — особенно правители жесткие — хотят всего сразу. Нарушение приказа нещадно карается, но так же карается нарушение ненаписаных и непроизнесенных приказов — какова бы ни была буквальная формулировка приказа, как бы ни противоречили друг другу приказ писаный и неписаный. Одним из таких непроизнесенных, но обязательных к исполнению приказов не могла не быть охрана тишины во время сна правителя.

Я в открытую вышел из-за портьеры и направился к стражу, глядя на него как можно более повелительно.

— Ты что, солдат, оглох? — спросил я, не понижая голоса. — Не слышал, как я тебя звал? — На ходу я раздраженно похлопывал перчатками по бедру. — Глянь на это безобразие! — Я махнул себе за спину. — Это что там у тебя за...

То ли тут и правда не берут в охрану слишком умных, то Ли этот никак не был жаворонком. Пока он раздумывал, что делать, я ударил его рукой в горло — не насмерть, я умею рассчитывать удар, — а потом ларцом в челюсть (удар твердым предметом в подбородок здорово встряхивает ствол мозга) прежде, чем включилась у него цепь тревоги. После этого было уже поздно. Глаза его закатились, колени подогнулись, и он рухнул.

Я не стал подхватывать его раньше, чем он врезался головой в пол — больно, наверное! — зато потом быстро втянул его в темную дверь, в комнату правителя. Связывать людей я умею отлично: фокус в том, чтобы для начала прикрутить друг к другу большие пальцы потуже.

Спальня большая, светлая, просторная. Однообразие свежепобеленных стен кое-где нарушается картинами, на полу — полосатый черно-белый невелианский ковер. Толстый: нога у меня утонула по щиколотку. Правитель Даэран лежал, похрапывая, на широкой постели. Один. Хорошо.

Широкое окно на балкон запирал засов. Я аккуратно снял его, положил на пол и одной рукой распахнул окно, другой вытаскивая кинжал.

Над постелью правителя высился тяжелый, опирающийся на столбики балдахин. Вдоль каждого столбика свисал шелковый шнур... гм. Явно он их использует, но для себя или для других? Я улыбнулся. Не, такое мне с рук не сойдет.

Только минута мне понадобилась, чтобы собраться.

Ладно, времени терять не будем. Я перевернул его на спину, запихнул ему в рот угол стеганого одеяла, приставил к носу острие кинжала — и он проснулся быстро. То есть очень быстро.

— Одно громкое слово, правитель Даэран, — прошипел я, и рука моя ощутимо дрогнула, — один громкий звук, один вскрик — и разговаривать я буду с вашим преемником. — Острие кинжала непрерывно дрожало у меня в руке, как струна. Я отлично умею дрожать. — Это ясно?

Голос мой слегка прерывался, и это, думаю, пугало его куда больше, чем все остальное. Мне бы тоже не хотелось, чтобы какой-нибудь нервный тип приставил кинжал к моей шее.

При других обстоятельствах, полагаю, правитель Даэран выглядел бы лучше, а сейчас вид портили взлохмаченная треугольная бородка, торчащие щетинистые усы и расширенные от ужаса глаза.

Кивнуть по-настоящему он не мог — попробуйте кивнуть, когда к горлу приставлен нож, — но умудрился наклонить голову на долю дюйма и вернуть в прежнее положение.

Я вытащил изо рта правителя одеяло и заменил его горлышком металлической фляги, большим пальцем отщелкнув ее крышку.

— Выпейте.

Я приподнял фляжку. Нож переехал к его правому глазу. Пойло было мерзкое, но он его проглотил, хоть и зашелся кашлем.

— Глотайте как следует!

Видно было, как меня трясет дрожь испуга.

Бросив взгляд по сторонам, я отошел от постели, положил фляжку на стол и вынул из кармана флакон. С громким хлопком открылась его пробка.

— Вот и все. — Я вольготно устроился в кресле и приподнял руку с колбочкой. — Теперь пару минут держите руки подальше ото рта — а то как бы не стошнило, если ненароком туда пальцы сунете. Или альтернатива: если вам интересно, насколько любит вас ваш наследник, — крикните погромче. Я тогда вылью противоядие на ковер или разобью флакон о стенку. К закату вы умрете — очень неприятной смертью.

Я постучал острием ножа в стекло флакона, и правитель вздрогнул. До него начало доходить. Я улыбнулся.

— Осторожнее, постель не забрызгайте. — Я не стал стыдливо отворачиваться, когда его вывернуло на пол. — Первое. Даже если вы сейчас доберетесь до целительного бальзама, он вам не поможет. Это особое снадобье, и спасти вас может разве что Великая Правящая Мать Целящей Длани или, может быть, Верховный Паукан Тарантул, или как там его зовут. А местные ваши лекари не справятся.

Вытирая рот рукавом рубахи, он сумел взять себя в руки — куда лучше, чем это на его месте удалось бы мне.

— Я понимаю так, что есть и альтернатива?

Он попытался привести бороду и волосы в порядок.

— Ага, — сказал я. — Вот такая: моих друзей выпускают из клеток, везут к Долгому Причалу — и подальше отсюда. Вы изменили решение — они подлежат изгнанию, а не медленной смерти.

Я надеялся услышать несколько по-настоящему бурных угроз, но он только кивнул.

— Кто вы такой?

Я поклонился.

— Уолтер Словотский, к вашим услугам. — Глаза его расширились до предела: он узнал имя. — Так какой вы выбираете вариант?

— Значит, — сказал он, — я освобождаю ваших друзей, а потом получаю противоядие? В количестве достаточном, чтобы купировать яд?

— Разумеется, — кивнул я. — Много не понадобится — здесь втрое больше, чем нужно. В смысле, чтобы вылечиться. Немножко еще поболеете, дней пять еще посидите на ночной вазе, но это будет лишь легкое расстройство. Кишки наружу не вылезут.

Он взглянул на меня прищуренными глазами.

— Знаете, мне не до конца верится.

Я рассчитывал, что он купится.

Это же само собой понятно: я так рисковал, пробираясь внутрь, и зачем, спрашивается? Чтобы скормить ему коктейль из воды, йода, перечного масла, рвотного корня и слегка протухшего майонеза, который мы приберегли со вчерашнего завтрака и подержали на солнышке?

Разумеется, нет.

Чем крупнее блеф, тем больше вероятность, что он сработает, а это было самое серьезное вранье, какое мне удалось измыслить за столь краткий срок.

Хм-м... Конечно, всегда можно обратиться к плану Б. Беда только в том, что я рассчитывал на этот план, и плана Б не придумал. В том смысле, что общие заготовки у меня были, но без подробностей, а подробности-то и есть самое главное. Начать надо, конечно, с того, что всадить ему в горло нож, заглушить крик — а потом можно и убираться отсюда. Окно? Не для меня, но, пожалуй, пригодится — снять со стража мундир и вышвырнуть его из окна. Будет асассином, убитым при попытке скрыться.

Рядом с окном — письменный стол. Я мог бы спрятаться под ним, а потом выскользнуть, когда поднимется кутерьма.

Мне приходилось выбираться и из худших передряг, но не часто, и это было давно. Когда играешь на деньги, нельзя ставить на кон все, а я поставил, и сейчас этот сукин сын...

Вселенная родилась из газового облака, рассыпалась величественной звездной россыпью, состарилась и наполнилась мертвыми железными звездами за время, прошедшее меж словами правителя «Знаете, мне не до конца верится» и его следующей фразой:

— Вам придется принять остаток яда, чтобы убедить меня, что противоядие действует.

Он медленно поднял флягу и протянул ее мне.

— Я хотел бы видеть, как это льется к вам в рот.

Я глотнул жуткого густого пойла — кажется, мы немного перестарались.

— Увидели? — осведомился я. Мой желудок уже бунтовал. Ненавижу рвотный корень. Приступ рвоты бросил меня на колени, и Даэран тут же извлек откуда-то кинжал, но я приподнял повыше флакон с противоядием, давая понять, что чуть что — и уроню его.

Я вытер рот его простыней, потом осторожно отпил ровно треть противоядия. Обжигающая капля помчалась по пищеводу. Именно то, что нужно сейчас моему брюху: добрый глоток лучшего пшеничного виски. «Отменное» Рикетти не зря так называется.

Правитель помедлил долгую секунду — и опустил кинжал.

— Думаю, мне лучше одеться, — сказал он.

Он, конечно, уже соображал, как бы меня обдурить. Надеюсь, я опережал его — хотя бы на шаг.

Двое солдат опустили Баста в пыль городской площади, уложив его рядом с приходящей в себя Кендой — ни Мардику, ни Верену целительные бальзамы помочь уже не могли. Они не поднимают мертвых.

Самое время задуматься об этом, о Басте и Кенде, о Тэннети, Джейсоне, Ахире и Андреа — да и обо мне самом, коли на то пошло. Жуткая смерть.

Я посмотрел Даэрану в глаза. Нет смысла хвататься за нож. Я должен помнить, что у меня — противоядие от того «яда», который время от времени сжимает спазмами его желудок, и этого оружия уже достаточно.

Если что-то не является правдой, это еще не значит, что о нем можно забыть.

Даэран смотрел на мою правую руку — ту, что сжимала колбочку, — примериваясь, как бы рвануться и выхватить ее, но в конце концов решил, что шансы не в его пользу. Я посматривал на мощного солдата позади — тот кружил вокруг, как фуллбек на поле, стараясь обойти меня так, чтобы обхватить, зажав руки. И ведь мог попытаться это сделать. Но мог и не рискнуть. Я должен быть готов отбросить противоядие и объявить правителю, что на корабле есть еще, — но я был вовсе не таким оптимистом, чтобы считать, что это подействует.

Солдаты собрались на площади, но выходы к улицам тоже были перекрыты.

Кенда смогла сесть сама и поднести сосуд с целительным бальзамом к растрескавшимся, окровавленным губам Баста.

Он судорожно глотнул — и произошло знакомое чудо: его мертвенно-серое лицо порозовело, черные провалы глаз ожили. Он по-прежнему был истощен — целительный бальзам вернул ему жизнь, но большего сделать не мог. Пройдут дни, прежде чем он сможет сам ходить, и недели — прежде чем он сможет драться. Если он сможет драться — самозащита входила в подготовку инженеров, но я что-то не припомню, чтобы Баст был в ней отличником.

— Не больше десяти солдат, — сказал я правителю. — По одному — чтобы нести моих друзей, еще восемь — чтобы вы чувствовали себя в безопасности.

Фуллбек за моей спиной шевельнулся, под его ногой скрипнул гравий. Сейчас мне полагается обернуться — тогда свободный защитник слева нырнет и вырвет у меня колбу. В ней, конечно, нет ничего особенного, только жизни, моя и моих друзей, но это почему-то заставляет забыть о том, что жидкость — всего лишь четверть пинты пшеничного виски.

Я поднял сосудик над головой, готовясь швырнуть его оземь.

— Уберите их, Даэран.

Он дал эти двоим знак отойти.

— Капрал Кино, — велел он, — возьмите десять человек. Двоих — нести друзей Уолтера Словотского.

Двоих «футболистов» он, разумеется, сюда включил.

По небу бежали мирные, пухлые облака. С Киррика дул прохладный ветер, унося прочь запах моего страха.

Тэннети и Джейсон ждали у края причала, револьвер Джейсона был при нем, палец лежал на курке. Тэннети в одной руке держала обнаженный клинок, в другой — пистолет, еще один пистолет торчал из-за пояса.

Футах в трехстах от причала покачивалась на волнах «Деленита», удерживаемая якорями и швартовами с носа и кормы. Там готовились к отходу. Грот и бизань были подняты, кливер тоже, но пока привязан к мачте. Развернуть его — пара минут. Поднять якорь, отдать концы — и только вы кеч и видели. Он был еще оснащен парочкой добавочных парусов — на Той стороне их зовут стакселями, — но это вряд ли сильно добавило бы ему скорости.

Андреа с Ахирой стояли на высокой корме, беседуя с капитаном. Не знаю точно, о чем они говорили — оставалось только надеяться, что они сумеют его убедить.

Не думаю, что моряки в двух шлюпках сильно обрадовались. Киррикский моряк должен уметь и удирать, и драться, но «Деленита» — быстроходный кеч, так что наверняка наука удирать была его команде известна лучше, чем искусство боя.

— Флакон, пожалуйста. — Даэран требовательно протянул руку. — А потом можете садиться со своими друзьями на корабль и уходить.

Я рассмеялся.

— Я действительно выгляжу таким дураком? — Я вытянул руку с колбочкой над водой. — Сперва мы погрузимся на корабль, а потом я перешлю вам сосуд с одной из шлюпок.

— Откуда мне знать, что вы попросту не убьете меня, оказавшись на борту?

Ответил Джейсон:

— Даю вам слово Куллинана.

В Эрене до сих пор есть края, где это решило бы все. Брэ, очевидно, к этим краям не принадлежал.

— Нет, — подумав, сказал Даэран. — Я никому из вас не верю. Вы садитесь в одну шлюпку, а я и шестеро моих людей с пленниками — в другую. Мы поднимаемся на борт, меняемся — и расходимся с миром.

Я тоже немного подумал. Потом пожал плечами.

— Идет.

 

Глава 18,

в которой я совершаю сделку, и мы пытаемся распрощаться с дружелюбными жителями Брэ

Логистика, формальная или неформальная, никогда не входила в круг моих основных интересов. Этим всегда занимался кто-нибудь другой. Вот Рикетти, например, — Лу задачки по логистике решает для тренировки. Логистика велела нам разместить Малый Питтсбург в Холтуне, а не в Приюте — Приют слишком далеко от дорог и слишком близко к эльфийским землям, что многим не давало бы спокойно спать — мне в том числе.

Что до меня — я не очень понял, как им удалось погрузиться на корабль, но на самом деле я об этом не думал до тех пор, пока шлюпка не обогнула его, открыв нашим взорам плавучий док.

На самом-то деле это была скорее небольшая баржа с принайтовленными по ватерлинии для устойчивости пустыми бочонками на носу и корме. Деревянная рама, висящая над поручнями, не давала барже отойти от корабля. Очевидно, на причале товары нагрузили на баржу, отвели ее к «Делените» и пришвартовали к борту. Теперь товары можно будет сложить в сеть и поднять лебедкой на борт с наименьшим риском как для экипажа, так и для товара.

На борту, над нами, двое моряков как раз закрепляли грузовой кран. Аккуратно сложенную сеть уже к нему привязали. С этим они припозднились. Краном практически невозможно пользоваться, если гики не убраны или не привязаны на другой стороне судна — они движутся по одному и тому же месту, а стрела крана должна быть достаточно длинная для обеспечения хорошего рычага, когда двум матросам предстоит перетащить тонну груза с причала на палубу.

В бытность свою моряком, кочуя из порта в порт, я любил поработать лебедкой и краном. Работа это трудная, и любить такую для меня необычно, но есть нечто совершенно особое в возможности оперировать такими силами, пусть даже и опосредованно.

Конечно, не для всех.

На миг я подумал, что мы вырвались — Тэннети, легко перескочив со шлюпки на баржу, помогла вылезти мне: я попрежнему осторожно сжимал в руке колбочку, будто только от нее все и зависело.

В общем-то так оно и было.

Даэран и его солдаты последовали за нами на баржу; двое бережно уложили на нее Кенду и Баста. Сверху, держась за поручень, нагнулся капитан.

Он мне сразу весь не понравился — от аккуратно подстриженной бородки и усов, обрамляющих раскрытые в белозубой полуулыбке губы, до узкобедрой широкоплечей фигуры борца или бодибилдера, стоящей на крепких, как бревна, ногах. И загар красиво-бронзовый, не коричневый.

Никогда не доверял красавцам.

— Добро пожаловать, — вымолвил он с деланным спокойствием. А может, мне это показалось. Может, он из тех болванов, которые просто не понимают, насколько легко все может пойти к черту.

— Я — Эрол Линеан, капитан «Делениты».

Я кивнул.

— Уолтер Словотский. Капитан своего сердца.

— О черт, — буркнула Тэннети. — Так я и думала, что ты ляпнешь что-нибудь подобное.

— Что?

— Ты не терпишь соперничества, Словотский, — сказала она. — Будь осторожней.

— Я вижу, — продолжал капитан, — у нас проблемы. Почему бы вам всем не подняться и не обсудить их?

Тэннети могла бы и не предостерегать меня — я, конечно, и сам собирался произвести обмен, взойдя на корабль, но что-то в голосе капитана чуть не заставило меня передумать.

Однако шаг этот по-прежнему казался мне единственно разумным.

— Поднимаемся, — сказал я.

Ахира ждал меня наверху, у трапа.

— Кажется, — заметил он, — у нас могут быть неприятности. — Таким небрежно-спокойным тоном он говорил только тогда, когда неприятностей было действительно не избежать. — «Деленита» и Эрол Линеан торгуют тут уже очень давно — и в хороших отношениях с властями.

— Насколько хороших?

— Настолько, что Эрол Линеан ни вот настолечко не испугался.

Плохо. В наш план входило, что капитан, боясь местных властей и полагая, что правитель Даэран не поверит в его невиновность, раз он помогает нам, захочет сам убраться отсюда побыстрее и подальше.

Взгляд у Энди был невидящим. Будь у меня к этому дар, я заподозрил бы, что в голове у нее роятся возникающие заклятия. Но случись что — и она превратится в подобие огнеметчика в бою: все станут целить в нее. Ей нужно время, чтобы нашептать свои незапоминаемые словечки — а вот как раз времени ей может и не хватить.

Что нам надо было, так это что-нибудь такое, что сможет перевесить для Эрола Линеана выгоду торговли в Брэ. И перевесить намного. В экипаже у него всего пятеро — чтобы управляться с хорошим кечем, больше и не надо, а чем больше у вас людей, тем меньше прибыль, — так что, если дела пойдут плохо, перевес вряд ли будет на нашей стороне, даже примкни они к нам.

С другой стороны, если все рухнет, он будет знать, что жизнь ему не гарантируется.

Я улыбнулся капитану, словно бы говоря: «Можешь не сомневаться, что пойдешь первым», и он улыбнулся в ответ, сделав грациозный жест. «После вас, дорогой, после вас».

Отлично. Я понял: их дюжина против нашей пятерки, а у меня бывали шансы и похуже, чем двенадцать к пяти.

С другой стороны, солдаты Даэрана ведут себя так, будто точно знают, что им делать, как по отдельности, что плохо, так и вместе, что еще хуже. Словно чтобы подчеркнуть это, трое из Даэрановых молодцев сдвинули головы и принялись совещаться. Как пить дать — разбирают цели.

Хреново. С шестерыми мы, может, и справимся — да й то с трудом, а если еще экипаж встанет на их сторону...

Я быстро прикинул отрядные средства — деньги, камни, снадобья и все прочее, и решил, что, даже если прибавить мое обаяние, этого не хватит. Морской торговец не может не быть авантюристом, но корабль для него на первом месте, если только — да и то не всегда — прибыли ему не хватит, чтобы купить другой.

Даэран решил действовать.

— Противоядие. — Он с улыбкой протянул руку. Солдаты полукругом окружили его. — Противоядие — и мы уходим.

Он лгал, но считал, что у меня нет другого выхода, как ему поверить.

Китайская ничья — когда полная комната народу с пистолетами, и все держат друг друга под прицелом. Кончается она, когда кто-нибудь сделает роковую ошибку.

— Что ты хочешь за проезд на твоем корабле, Эрол Линеан? — спросил я.

— А, — отозвался он небрежно, — вы уже оплатили проезд.

Он не рассчитывал, что я поверю ему, — я и не поверил.

Ну что ж, мы хранили эту тайну долгие годы. Тайной было даже то, что кто-то, кроме инженеров, знает, как это делается хоть это и было известно всем, кто пришел с Той стороны.

— Я скажу тебе, как делать порох, — заявил я. — Не магическую подделку работорговцев. Настоящий, черный порох. Он делается очень просто — и дешево. Я сказал бы тебе это прямо сейчас, только ведь они тоже услышат.

У Ахиры отвисла челюсть, у Джейсона глаза полезли на лоб. Энди и Тэннети я не видел, но им это тоже вряд ли понравилось. Лучшее, что я мог сказать в свое оправдание, — это что я бросил Даэрану и Эролу Линеану кость, за которую они сцепятся. Тот из них, кто узнает секрет пороха, получит источник невиданного богатства. Второй знающий неминуемо станет соперником. Будучи единственным — вне Приюта — обладателем тайны, Эрол Линеан сможет ходить на своем корабле из порта в порт, сбывая дешевый порох по высокой цене. Если на рынке будет конкуренция, порох из чуда становится просто выгодным товаром.

Даже будь у меня пара дней на обдумывание, я не смог бы придумать ничего лучшего, чтобы заставить Эрола Линеана принять нашу сторону против Даэрана. С тех пор я много думал над этим, и до сих пор не вижу альтернативы.

У моей великолепной импровизации оказалось только одно слабое место: по взгляду, которым одарил меня Эрол Линеан, я понял, что он мне не верит.

Зато мне поверил Даэран. Я понял это, когда он бросился на меня и прижал к перилам, пытаясь вырвать флакон.

Сейчас-то понятно, что у него были все основания. Я потратил достаточно времени, убеждая правителя в своей искренности, и убедил. В конце концов он же бросился за предполагаемым противоядием. Он был расположен мне верить — я мог бы продать ему Бруклинский мост, хотя он даже понятия не имел, что такое Бруклин. А Эрол Линеан только что со мной познакомился, и ему еще только предстояло узнать, как я обаятелен и надежен.

Все произошло мгновенно. Одна из причин, почему маги всегда нуждаются в телохранителях, — та, что в бою маг становится первой, если не главной, мишенью. Останься Энди цела и на свободе — перевес в драке очень скоро оказался бы на нашей стороне.

Двое солдат метнулись к ней. Уголком глаза я увидел, что Энди рухнула от удара по голове, а Тэннети рубит солдата, который пытается пришпилить ее к палубе, но я был занят собственной дракой.

В прежние времена это было бы самое время Карлу вмешаться.

Однажды, когда ловушка, расставленная нами для работорговцев, неожиданно не сработала, он оказался в окружении четырех мечников — и неплохих, можете мне поверить, — а сам вооружен только чем-то вроде утяжеленной палицы. Так вот, не прошло и четырех секунд, как все было кончено: они лежали, не пытаясь подняться.

Но Карл погиб, его у нас не было, а был только я.

Я сделал лучшее, что только мог: всадил метательный нож в живот Даэрану и так отшвырнул одного из солдат, что тот впечатался в остальных, устроив кучу малу.

Это дало мне время выхватить меч.

Я отбил возникший на пути нож и всадил клинок солдату меж ребер. Тот захлебнулся криком и, дергаясь, повалился на палубу — с застрявшим у него в ребрах мечом. Десять лет назад, даже пять лет назад я бы успел вырвать клинок, высвободить его прежде, чем он застрянет, — но я стал медлительным и старым.

Нам бы вообще ничего не светило — если бы не Ахира и Джейсон с револьвером. Гном исхитрился сцапать где-то тяжелый абордажный багор и теперь вертел им, как палицей — одному из дуболомов правителя Даэрана досталось так, что он перелетел через борт и тяжко шлепнулся на баржу.

Револьвер Джейсона выплюнул пламя и дым — и один из солдат с воплем рухнул прямо на Баста, заливая его кровью из раненого бедра.

Руки Баста судорожно дернулись, неловкие пальцы впились солдату в лицо. Баст делал, что мог, — но большим подспорьем это, разумеется, не было.

Я нырнул под нацеленное в меня копье и кинулся на его хозяина, на ходу вытаскивая терраиджийскую удавку.

Сделав левой обманное движение, правой рукой я быстро накинул врагу удавку на шею и дернул, затягивая, — этот рывок вполне мог бы наполовину отрезать ему голову.

Побагровев лицом, солдат безнадежно вцепился в гарроту. Теперь спасти его могли только болторезы, а я не собирался копаться у себя в сумке, доставая их.

Но их было слишком много, хотя Эрол Линеан и его матросы не вмешивались — просто слишком много, чтобы мы могли одолеть их в рукопашном бою. Мне надо было обдумать все заранее. Надо было настоять, чтобы Джейсон держался поодаль, не лез в самую гущу, пока совсем не припечет. Но такое планирование всегда было епархией Карла, а Карла больше нет.

Один солдат добрался до Джейсона, ухватил револьвер, дернул его вниз и содрогнулся, когда выстрел разворотил ему живот, но Джейсон не успел высвободить оружие, как на него насели еще двое врагов.

Тэннети тоже выстрелила из одного из своих кремневиков и — хоть я и не видел этого — попала. Двигаясь быстрее, чем я мог представить, она повисла на спине одного из солдат, нападавших на Джейсона, ее сияющий охотничий нож взлетел и опустился, и снова, и снова — только теперь он блестел ало и влажно.

Джейсон сумел высвободиться и быстро выстрелил еще дважды — но на третий раз его револьвер только сухо щелкнул.

Револьвер.

Он стрелял патронами, начиненными бездымным порохом, над которым Рикетти с помощниками работали долгие годы. Это был один из двух — всего двух — существующих в этом мире револьверов.

Джейсон был сыном Карла Куллинана, а Карл Куллинан из кожи бы вон вылез, лишь бы такое совершенное оружие не попало в руки врагу. Джейсон Куллинан швырнул револьвер себе за спину — через борт.

Бесценный кусочек голубоватой стали, кувыркаясь, высокой дугой взлетел в воздух.

Наверное, именно в этот миг я услышал вскрик Тэннети — меч приколол ее к мачте, нож выпал из бессильных пальцев. Именно тогда Джейсон упал под навалившимися на него телами. Меч вытащить он попросту не успел.

Что-то ударило меня по голове, и мир на мгновение дрогнул. Я качнулся, хватаясь за нож, шагнул назад... и услышал крик.

— Уолтер, мы...

Мне не довелось услышать, что собирался сказать Ахира: самый крупный солдат подставил ему подножку, гном зашатался, беспомощно хватаясь за воздух, — и полетел в проем в ограждении. Как шар в лузу.

Только вместо лузы была вода.

Очень глубокая вода.

Нет!

Да нет, все должно было обойтись. Ахира крепкий. Когда он упал на баржу, развитая мускулатура и крепкие кости должны были уберечь его. Но он упал неудачно, под острым углом, и его отбросило...

Его испуганный вопль до сих пор стоит у меня в ушах. Высокий, замирающий вопль. Я до сих пор вижу, как он падает назад, пальцы цепляются за баржу — и соскальзывают. И ничего нельзя сделать. Я до сих пор вижу брызги от его падения, его расширенные глаза, ужас на его лице, когда вода сомкнулась над ним.

Гномы тяжелее воды.

Гномы не могут плавать.

Гномы камнем идут ко дну.

— Нет!.. — завопил я.

Проклятие! Дожив до моих лет, пора бы усвоить, что одним желанием ничего не изменишь, что совершенно не важно, чего ты там хочешь, жаждешь, ждешь, что тебе что-то там необходимо — важно лишь то, что ты делаешь.

Не думая, не рассуждая, как последний болван, я протянул руку — без толку. Глубина под килем была футов восемь, а то и десять, и Ахира уже пропал из виду.

Что-то ударило меня в правое ухо.

 

Глава 19,

в которой один друг говорит несколько прощальных слов правителю Даэрану

Мой наставник в каратэ, мистер Имаока, дал мне лучший урок боя из всех.

— Главное в каратэ — бег, — сказал он, глядя, как мы неохотно натягиваем кроссовки. — Первое, что нужно сделать в бою, — повернуться и убежать.

Пробегите самое меньшее милю, а лучше — две или три. Если враг все еще преследует вас, к этому времени он наверняка запыхался. И если вы по-прежнему считаете, что драться стоит, — повернитесь и победите его.

Когда я снова начал понимать, что происходит, надо мной склонялся Даэран, без малейших следов раны, с аккуратно расчесанными волосами и бородой, лицо лучилось здоровьем и радостью.

Ясно: добрался до наших целебных бальзамов.

Кошмар почище похмельного.

Под левой лопаткой билась боль: туда мне, наверное, и всадили нож. Дышать я мог только неглубоко; сломанные ребра скрипели при малейшем движении.

Не то чтобы я мог особо шевелиться. Даэран избавил меня от этой сложности, привязав — руки за спиной — к ограждению на корме, между Тэннети и Джейсоном. Энди, Кенда и Баст лежали связанные на горячей палубе, над каждым стоял солдат. Зачем — не знаю.

Тэннети и Джейсон, оба израненные, хоть и не истекали кровью, драться смогли бы вряд ли. Джейсона сильно помяли, а у Тэннети — хотя пальцы ее правой руки ощупывали узлы — левая рука висела плетью. Очевидно, меч, пришедший в плечо, повредил нерв.

Худо.

Глаза Андреа — их было видно за кляпом — горели боевым огнем, даже правый, подбитый и почти напрочь заплывший.

Ахира погиб.

Наши вещи были раскиданы по палубе, одежда свалена в кучу, оружие аккуратно собрано на обозрение правителя. Наклонясь над грудой, он вытащил металлическую флягу. Я бы не возражал, чтобы он из нее хлебнул: это лекарство от потертостей для лошадей, настойка на древесном спирту.

— Давайте по порядку, Уолтер Словотский, — сказал Даэран. — Прежде всего — противоядие. Уверен, у вас есть еще.

Разумеется, оно у нас было — в другой фляге, подальше. Я люблю изредка хлебнуть, чтобы смыть дорожную пыль.

Я не ответил — и постарался не смотреть на фляжку с «Отменным». Он не рассердился. Просто шагнул ко мне и несильно ударил по лицу — сперва ладонью, потом тыльной ее стороной.

Он не пытал меня. Пока. Просто показал, что настроен всерьез.

Перед моим мысленным взором встала картинка: Ахира сжимает ублюдка могучими руками, выдавливая из пего жизнь.

Но Ахира — за бортом, под тридцатью футами воды. Мертвый.

Есть одна возможность — только одна, да и та вряд ли сработает. Сейчас наступило очень неустойчивое равновесие. При том ущербе, какой мы нанесли его отряду, Даэран и Эрол Линеан оказываются примерно в равном положении, а правитель Даэран не такой дурак, чтобы подвергать себя опасности, посылая за подкреплением — то есть угрожая оттереть Эрола Линеана от пороха.

Этой парочке пришлось бы договориться, прежде чем взяться выпытывать из меня тайны; им придется составить этакое маленькое соглашеньице, которое на Той стороне обеспечило бы им немалый срок за нарушение антимонопольного законодательства.

Я думал, как разыграть свой единственный козырь. Мы хранили тайну черного пороха почти двадцать лет — пока маги в Пандатавэе изобретали свою замену, а Рикетти в Приюте возрождал бездымный порох и обоймы с патронами.

Но если открывать ее, то или сейчас, или никогда. Я решил — сейчас.

— Селитра, — сказал я. — Кристаллы, которые находят в старых навозных кучах.

— Нет! — вскинулся Бает. — Не говори ему! Во имя Инженера — заткни пасть!

— Селитра, — повторил я, не собираясь останавливаться. — Пятнадцать весовых частей. Толченый древесный уголь — лучше всего от ивы — три части. Сера — две части.

— Это противоядие?

— Нет, нет, нет! Это порох. Черный порох. Процесс изготовления сложный, но ингредиенты именно эти. Селитра, уголь, сера. Пятнадцать, три, два.

По губам Эрола Линеана скользнула улыбка.

— По-моему, правителя Даэрана куда больше интересует противоядие. Ты умудрился разлить почти все.

Я попробовал пожать плечами — и тут же об этом пожалел.

— Не было никакого яда. — Я цедил слова сквозь багровую муть боли. — Все сплошной блеф. Идиот просто купился.

Думай, черт тебя возьми, думай. Пока что я делал лишь свое обычное дело: тянул время, чтобы дать возможность Ахире вызволить нас из силка, растягивал немного петлю, чтобы он мог действовать... но Ахиры-то нет.

Он мертв.

Значит, мне придется делать его работу. Или кому-то другому.

Нет, есть и другое решение. Мы все умрем. Даэран шагнул ко мне, но по знаку Эрола Линеана остановился.

— Ты лжешь.

— Тогда хлебни еще чуток из вон той фляги. — Я показал подбородком. Даже это больно... — Это просто пшеничное виски, но — на здоровье. Вкус тот же. С наилучшими пожеланиями от Инженера.

Баст оскалился, сверля меня злобным взглядом. Если б он мог сейчас освободиться, кинулся бы не на врагов — на меня. Тайна пороха была величайшим сокровищем инженеров, а я только что выдал ее.

Оно, конечно, так, вот только для меня величайшее сокровище — жизни моих друзей и моя собственная, и я надеялся, что только что купил нам возможность выжить. Никто из них не доверял мне, а Эрол Линеан — как и все его люди — знал теперь слишком много.

Но пока что он этого не осознавал. На борту «Делениты» находится Даэран и трое боеспособных солдат, все с оружием наголо, а у капитана — только пятеро матросов, ни у кого нет оружия, и все на палубе. Возможно, Эролу Линеану и его экипажу и удастся победить в драке, но тогда это будет долго. Рассчитывать выкинуть с корабля Даэрана и его людей до появления подкрепления он не может.

Даэран просунул фляжку с виски мне в рот.

Прежде чем он ее выдернул, я сделал добрый глоток. Последняя чарка осужденного.

— Что-то ты слишком сговорчив, — заявил он. — Возможно, это опять блеф. Подождем и посмотрим, что выйдет.

Ничего не выйдет. У меня не хватает козырей настроить Эрола Линеана против Даэрана. Все, что я делаю, — просто тяну время. Зачем?

Возможно, Тэннети сумеет освободиться.

Она явно не понимает, что происходит — иначе бы не улыбалась. Дура ненормальная. Неужто не понимает, как серьезно ранена, неужто не видит, что мы уже все мертвы, что я просто трепыхаюсь в надежде на чудо, которого не произойдет?

Теперь вот и Джейсон разулыбался. Кретин.

Я не против геройства, но это просто нелепо.

Ахира погиб, мы все, считай, тоже мертвы — а чертов дурак скалится...

И в этот момент я ощутил, как моих рук — и стягивающих их узлов — коснулись загрубелые пальцы.

* * *

Думаю, Даэран увидел что-то в моих глазах. Брови его встопорщились, и он шагнул вперед.

Я плюнул на палубу. Кровью. Кровь всегда производит должное впечатление.

— Целительный бальзам, — потребовал я. — Ничего больше не скажу, пока не получу его — и мои друзья тоже.

— Мы подумаем об этом — когда услышим рецепт в деталях.

— Сейчас же, — сказал я. — Не то я откушу себе язык — и тебе никогда не узнать тайны изготовления.

На самом-то деле невелика тайна. Взвешиваете все составляющие по отдельности, ссыпаете в бочонок, смачиваете водой (неплохо), мочой (лучше) или вином (совсем хорошо), потом начинаете мешать. Мешать, мешать, мешать, пока руки не начнут отваливаться. Тогда еще немного помешать. Пропустить смесь — она похожа на тесто — через проволочное сито, чтобы смешалось получше: это называется гранулирование. Повторить, высушить — очень тщательно — и готово. Опасно — дети, не пытайтесь делать это дома без родителей! — но никаких сложностей.

— Ты блефуешь. Опять.

— А ты проверь.

Я блефовал.

Даэран не рискнул.

— Не теперь. На этот раз пусть победа будет твоя. — Он подошел ко мне.

Пальцы за моей спиной отдернулись. Ахира, каким-то чудом умудрившийся зацепиться за борт корабля — возможно, притулился на литом наличнике иллюминатора или еще чем-то подобном, — нырнул вниз.

— Сперва им.

Я кивнул на остальных. Им это было куда нужнее, чем мне, особенно Тэннети и Джейсону, к тому же я хотел освободить руки.

Даэран старательно сдерживался. У него будет еще время наказать меня за наглость, а то, что сейчас он напоит пленников целительным бальзамом, не помешает ему позже убить их.

— Как скажешь.

Он подошел к Тэннети и поднес к ее губам бутылку с бальзамом.

Пальцы позади меня возвратились и закончили свое дело, потом моих рук коснулась рукоять ножа — но отдернулась. Пальцы вложили мне в ладонь кожаный ремешок — и пропали, одарив напоследок быстрым пожатием.

Ну, Ахира, ты даешь...

Это был он. Без вопросов. Я знаю прикосновение этой руки и не стану заглядывать дареному коню в зубы, если конь этот — единственное, на чем можно удрать. Мой лучший друг жив, может свободно действовать, и...

Ну я и кретин! Он же меня не дразнил! Он просто сообщил мне, какое у нас есть оружие, и дал то, которое больше всего подходит, веря, что я его пойму.

Что мы имеем? Кожаные ремешки — наверняка те самые, что стягивали мои запястья, — и нож.

Есть с чем начинать.

Нож отправится к Тэннети, а Ахира постарается обойти кругом, прижимаясь к борту судна и стараясь не попасться на глаза. Нет. Этого он делать не станет. Если он опять сорвется — вряд ли ему удастся еще раз выплыть. Он останется, где есть — будет стоять, на чем стоит, что бы это ни было.

Он освободил меня, Тэннети и Джейсона — и ждет, что я сделаю, что надо, сам.

Как, интересно знать, ему удалось выбраться из воды? Я своими глазами видел, как он врезался в воду — и камнем пошел ко дну.

Потом, Уолтер. Потом.

И почему, интересно знать, он так медлил?

Андреа, Джейсона и Тэннети уже оделили целительным бальзамом; пришел мой черед.

Даэран присел рядом со мной:

— Пей свой бальзам. А потом расскажешь. Это я тебе обещаю.

Он поднес теплое горлышко к моим губам и чуть не силой втиснул его мне в рот. Скрипнули зубы.

Ладно, плевать. Приторный бальзам смыл вкус крови, колотье и боль истаяли и исчезли.

Радоваться нет времени. Я сделал петлю на одном конце ремешка, пропустил через нее второй...

Глаза правителя Даэрана вылезли из орбит, когда я набросил петлю ему на шею — и затянул. Как следует.

— Бей! — крикнул я, хотя команда эта была лишняя.

Приканчивать Даэрана времени не было — я просто отпихнул его и, пригнувшись, кинулся к нашему снаряжению. За мной пружиной взметнулась Тэннети — бросилась с ножом на солдата. Тот опоздал лишь на миг. По-моему, она его выпотрошила: крик его отдался у меня в ушах.

Думать времени тоже нет: я должен сделать все правильно и на автопилоте.

Я схватил меч и пустил его к Джейсону по палубе рукоятью вперед, потом сделал захват солдату, стоящему над Энди, да так жестко, что тренер Фаско был бы доволен. Он, паразит, всегда меня ругал, что я слишком нежно с квотербеками обращаюсь. Ладно, ну его.

И солдата туда же. Под моим напором он отлетел назад, почками на перила. Руки взметнулись в стороны, он замер от болевого шока.

Они все еще сильнее нас, и даже пусть наши тылы прикрывает Ахира, но дело безнадежно, если только... так, сперва я должен освободить Энди, а ей придется...

Разумеется. Верь в друзей. Краем глаза я увидел движение — кран! — и услышал хохот Ахиры.

— Тэннети, Джейсон — ложись! — рявкнул я. Темная тень неслась ко мне. Я нырнул под нее и рванулся к Энди; и в этот миг бревно, запущенное могучими руками гнома, пронеслось над палубой, сметая, как кегли, солдат — матросы профессионально пригнулись.

Я вытянул нож и дотянулся-таки до Энди. Подцепить, повернуть — и она свободна, пальцами вытянуть кляп... Пинком отбросить кинувшегося к ней солдата...

Она вскочила на ноги, руки раскинуты, с уст срывается один-единственный звук...

Дневной свет стал алым и тусклым, небо над головой потемнело.

Время застыло. До сих пор сердце билось быстро и сильно, а сейчас каждый удар стал как медленный двойной стон.

Тук — ту-ук.

Долгая пауза.

Тук — ту-ук.

Я мог думать, мог видеть, но даже упасть быстро не мог. Мы все застыли, как были: Тэннети с поднятым ножом, не замечающая, что сзади ей угрожает вот-вот готовая ее разрубить сабля; Ахира, одной рукой вцепившийся в кровавое месиво, только что бывшее лицом солдата, другой — насквозь прошибающий грудь второму. Джейсон, в броске проколовший брюхо самому крупному из врагов, но лицо его помрачнело, потому что он видит опускающийся на него клинок...

Все мы застыли в алом времени. Все, кроме Энди.

Наклонясь, будто шла против сильного ровного ветра, она плавно двинулась по палубе, по дороге отведя грозящую Тэннети саблю.

Она подошла к сыну, отбросила нацеленный на него клинок, потом приставила пальцы к вискам солдата и пробормотала слово, которое, даже услышав, я не запомнил бы.

На пальцах лениво заиграли искры. Губы колдуньи шевелились, но я не слышал, что она говорит. Искры потекли потоком, поток стал молнией, острия ее вонзились в голову солдата — и пронзали ее, покуда надо лбом и из ушей не показался дым.

Медленно, грациозно она повернулась и улыбнулась мне. Улыбка была какой угодно — только не дружелюбной.

— Ваш выход, — показала она губами.

День снова поголубел, время потекло нормально. Ахира вытащил из кучи оружия свой топор.

Живыми на палубе остались лишь два солдата. Одному зажала горло локтем Тэннети, второго тут же располосовал сверкающий клинок Джейсона.

Таким образом, остался только сам правитель Даэран. Он елозил по палубе, стараясь освободиться от удавки, которую я затянул явно недостаточно.

Ну так я же торопился!

Ахира поднял топор.

— Кто... кто ты такой? — прохрипел правитель.

Будь на месте гнома я, как бы мне хотелось произнести речь, что Микин — один из нас, и если его надо остановить — мы остановим его сами, без вмешательства всяких там местных шишек, и о том, что осуждать наших друзей и помощников на смерть за неразумную помощь Микину — значит поступать незаконно и враждебно, и с таким поведением мы мириться не можем и не будем.

Но Ахира не стал произносить неподготовленных речей.

Топор опустился, и только тогда гном ответил:

— Правосудие, сукин ты сын, — произнес он. Наверное, когда-то давным-давно мы с Джеймсом Майклом смотрели одни и те же фильмы.

Солдаты на причале садились в лодки; две небольшие шлюпки уже плыли к нам.

— Капитан, — спросил я, — вам хочется давать им объяснения или лучше нам отсюда убраться?

Эрол Линеан улыбнулся и знаком приказал экипажу пошевеливаться.

— Наше соглашение в силе, Уолтер Словотский, — сказал он. — «Деленита» обязуется доставить вас, куда скажете; вы обязуетесь открыть мне секрет изготовления инженерского пороха.

Он не стал извиняться за то, что превратил необходимость в добродетель — принял сторону правителя Даэрана. Бизнес есть бизнес.

Баст бросился вперед, шатаясь — возможно, еще и из-за качки.

— Нет! Не говори ничего, не выдавай тайны, не...

Тэннети схватила его за руку и ловко завернула се ему за спину.

— Не теперь. Позже — если вообще когда-нибудь.

Она оттолкнула его, обнажила меч и встала в позицию у меня за спиной.

Я кивнул Эролу Линеану:

— Соглашение в силе. Да поплыли же отсюда, болван!

 

Глава 20,

сразу после которой я звонко хлопаю себя по лбу ладонью

Бывает такая вещь, которую одна моя подруга когда-то назвала «носорог в углу». Может, это она не сама придумала, но я слышал от нее.

— Носорог в углу — это мысль, которая нависает над разговором, — говорила она, — но о которой не говорят. Эти самые носороги попадаются всюду и в любой ситуации.

— Скажем, — улыбнулся я, — когда впервые ведешь девушку ужинать?

Именно такая ситуация у нас сейчас и была.

— Например. Вы с нею обсуждаете лекции, специальности, работу, кино, политику — все что угодно, — сказала она. — А думаете оба только о том, будете ли сегодня спать вместе.

— Вот как?

— Я в том смысле, что ты об этом думаешь, и она об этом думает, но об этом вы как раз и не говорите.

— Ты в том смысле, что мы — нет?

— Ну... — Она задумчиво отпила пива и улыбнулась: — Да.

Ахира не собирался рассказывать мне, как выжил — если только я не спрошу; а я не собирался спрашивать. Обычное упрямство, но за долгие годы оно вошло у нас в привычку. Как правило, кто-то один сдается, но не стоит ставить последние деньги на то, кто именно.

Палубу у носа обдавало брызгами. Ахира сидел на приступке у якоря, закинув одну руку за леер, и точил топор; я бездельничал, опершись на ограждение.

Ахира мягко водил точилом по лезвию топора. Вж-жих, вж-жих, вж-жих.

— Еще немного поточишь — и можно бриться, — заметил я.

Он пожал плечами:

— Топор не бывает слишком острым.

Да, чересчур тонкая кромка может в бою выкрошиться от удара, но для Ахиры с его силищей это безразлично.

Ахира по крайней мере со мной говорил, хотя и не о том, о чем мне бы хотелось. Для Баста и Кенды я был персоной нон грата, а Джейсон пока что не решил, то ли я действительно блестяще вышел из положения и всех спас, то ли из трусости и без толку предал все, ради чего существовал Приют. Я бы поспорил с ним, но и сам не знал, на чьей стороне правда. Энди спала в кубрике, Тэннети охраняла ее, Баста и Кенду.

— Кажется, теперь идем быстрее, чем до поворота, — сказал гном.

— Знаю, — отозвался я. — Это только кажется.

Бежать по ветру быстро, но душно и скучно. Чем быстрее парусник, тем менее приятно на нем путешествовать: чем лучше корабль использует ветер, тем меньше обдувает вас. Все запахи остаются с вами. Ощущение такое, что двигаетесь не вы, а вселенная движется мимо вас. Медленно и тоскливо.

Я предпочитаю идти бейдевиндом, чтобы ветер сек мне лицо, а брызги дарили свежесть.

Волшебство и безумие таились где-то в ночи — и мы плыли навстречу им.

Мы беседовали, неся ночную вахту. Не самое худшее занятие. Ночь ясная, на бархатисто-черном небе гордо сияют алмазные звезды. Слева, где кончалась игра звездного света на пологих холмах волн, вставал грозной громадой берег, мрак, в котором изредка мелькал огонек костра или вспыхивало окошко.

Справа, взблескивая и переливаясь под звездами, сумрачно катились волны.

Моряк видит только поверхность моря, и ему остается лишь гадать, что ждет его внизу. Много есть такого, чего мы никогда не узнаем.

Наверное, я никогда не узнаю, что мне нужно было делать с Кирой. А может быть, мне и не нужно решать насчет того, что правильно — если говорить об эффекте. Может быть, все, что нужно, — это согласиться, что если я хочу наладить с ней отношения, то не должен удирать в экспедицию по Эрену, что, возможно, в Энделле все было прекрасно именно потому, что там я был с ней.

А может — и нет. Может, долгая разлука — именно то, что нам с Кирой и нужно.

Я все еще помнил ее — летящие по ветру волосы, податливое, теплое тело. Как давно это было...

Приходит время, когда надо принять решение — перестать ходить вокруг да около, притворяясь, что размышляешь, взвешиваешь и ищешь единственно правильный путь, — и ты его принимаешь. И все.

Я — решил. Хватит попыток, нытья, сомнений и копания во всяких «почему». Когда я вернусь — я улажу отношения с Кирой. Точка. Не важно как, не важно зачем. Я просто это сделаю.

— О чем задумался? — спросил Ахира.

Вж-жих. Вж-жих.

— О том, что холодает.

Над головой, быть может — в паре сотен ярдов, быть может — в паре сотен миль, неспешно кружили три волшебных огонька: водили хоровод, переливаясь на лету зеленью и голубизной. Они кружились все быстрее и быстрее, поднимались все выше и выше, становясь оранжевыми, алея и багровея — гонялись друг за другом, пока уже не могли удержать круг; и тогда сперва один, а за ним и два других огонька рассыпались ворохом огненных искр, что, голубея, упали в темные воды.

— Волшебство и безумие таятся в ночи, — сказал я.

— Это точно.

— И мы плывем прямиком к ним.

— Что есть, то есть. — Вж-жих, вж-жих, вж-жих. — Где бы ты сейчас хотел быть?

— Мне и здесь хорошо.

И правда ведь, хорошо: просто сидеть и болтать. И — думать.

Эрол Линеан помешан на аккуратности. Якорный канат терранджийского плетения, из-за которого трос из железа и бронзы получается мягким и гибким, как пеньковая веревка, уложен плоской спиралью, а не просто скойлан бухтой.

Впереди плясали в воде отражения звезд; вода мчалась мимо бортов. Над нашими головами, надувшись, как громадный призрак, ловил ветер кливер.

К нам враскачку подошел матрос. Звали его Вертум Барр, был он низенький, костлявый, хорошо за пятьдесят, настолько худой, что, хоть и имел небольшое брюшко, на его груди проступали ребра. Сморщенный и смуглый, он был точно сушеный гриб — из тех моряков, каких полным-полно по всему Киррику. Все его имущество у него в мешке, но, пока он может работать, у него всегда найдется койка, под которую этот мешок закинуть.

— Слегка приводится, когда ветер свежеет? — спросил я. Он ухмыльнулся щербатым ртом:

— С чего ты взял?

— Я тебя умоляю. Это очевидно: мы чуток кренимся. Рулевому приходится уваливаться. Это нам стоит скорости.

— Хм-м... А что бы сделал ты, если бы тебе командовать?

Я пожал плечами:

— Проверяешь? У вас центр парусности слишком смещен к корме. Я бы вынес каретку на ветер, чтобы грот меньше ветра набирал. Или чуть привелся бы к ветру и взял рифы на гроте. Но я-то лентяй, а капитан, который гордится, что использует каждое дуновение ветра, либо распустит один из этих ваших добавочных парусов, для которых у вас есть рангоут, или — что вероятнее — поставит стаксель побольше.

— И он так и сделает?

— Капитан, который озаботился укрепить грот-мачту двойными штагами, не станет приводиться, а паруса сменить нелегко будет — человека четыре надо; и вы помощников ищете, чтобы поставить эту зверюгу — я про большой стаксель.

— Честно говоря, спорить с тобой на деньги не стал бы, — ухмыльнулся он. — Помощь не помешает.

— Нормально. С удовольствием поможем.

Ахира тряхнул головой.

— Доточу позже. — Он закрыл топор чехлом и прислонил его к кофель-нагелям. — Во что ты нас теперь втравил?

— В работу. Надо кое-что сделать.

Мне по-прежнему хотелось знать, как он сумел выжить, а ему — рассказать мне об этом, но мы позволяем друг другу упрямиться, когда дело не касается чего-то жизненно важного.

Во тьме сверкнула его улыбка:

— Это — всегда пожалуйста.

Мы удивили их. Мы с Ахирой умудрились вдвоем вытащить тюк с большим стакселем — на Той стороне его назвали бы генуэзским стакселем, — хотя Ахира и ухнул от усилия, когда протягивал его через люк. Весил он добрых четыреста фунтов — но Ахире такой вес нипочем.

Что до меня — я только поддерживал и направлял. Я в конце концов всего лишь человек.

Такелаж у них немного другой, чем мне привычно, да и паруса они складывают и ставят по собственной оригинальной системе, так что даже займись я этим — у меня вряд ли бы что-то вышло; но Вертум Барр и Третан Верр свое дело знали, и очень скоро генуэзский стаксель был развернут, а малый кливер — спущен, свернут и убран.

Мы с Ахирой вернулись туда, где сидели, генуэзский стаксель над нашими головами раздулся и слегка полоскал, пока команда выбирала шкоты.

— Не понимаю, что ты в этом находишь, — заметил Ахира. Просто так, не критикуя.

— Со вкусом к этому надо родиться, — улыбнулся я. — У меня на Той стороне был кое-какой опыт. — Очень небольшой. — Это хороший отдых.

— Хм-м...

— У тебя на уме что-то есть.

Он кивнул.

— Точно. Я вот думаю — не теряешь ли ты реакцию, Уолтер. — Ахира внимательно изучал кромку топора. — Кажется, вы все стали медлительнее — с годами.

— А ты — нет? — бросил я, быть может, слишком резко. — Сегодня ты облажался.

Не свались Ахира за борт, мы победили бы в первом раунде — вместо того чтобы рисковать во втором.

По спине у меня пробежали мурашки. Местные умеют развязывать языки, и мне даже мысль, что мою обожаемую задницу могли бы прозондировать докрасна раскаленной кочергой, очень была неприятна. У каждого есть свои маленькие слабости — это одна из моих.

Он покачал головой:

— Я — нет. Я старею не как люди, не так быстро. — Ои одарил меня грустным взглядом. — Если бы я терял понемногу реакцию, то признал бы это. Перед собой.

Я прислонился к перилам и закрыл глаза. Возможно, я и правда стал слишком стар для всего этого. Я твердил это десять лет — может, это и стало правдой.

Чертовски не вовремя, однако. Магия вырвалась на волю, и мы плывем в Эвенор, навстречу сами-не-знаем-чему. Ситуация, когда требуется не только обретенная с годами мудрость, но и реакции юноши. Нам нужна комбинация Элвина Йорка, Натти Бумпо, Джорджа Паттона и Джека-из-Тени, а приходится обойтись мной.

— Возможно, — сказал я. — А возможно, в этот раз нам всем просто не повезло. Не думаю, что мы сработали так уж плохо. Мы все ушли живыми — это может считаться как на десять ударов меньше пара в гольфе. Очень опасно было.

— Нет, — твердо возразил гном. — Это всего лишь пар.

Мы замолчали надолго.

— Не сердись, — сказал он. — Это надо было сказать.

— Может, да, а может, и нет.

— Не знай ты этого — тебе было бы легче? — Мне на плечо легла широкая лапа. — Помнится, однажды в дождливую пятницу, много-много лет назад, кто-то сказал мне, что не стоит выезжать в коляске под дождь, потому что в моем положении мне нельзя простужаться. Я помню, он сказал еще, мол, да, это чертовски несправедливо, но мир вообще несправедив, и не стоит делать вид, что это не так.

Я пожал плечами:

— Тебе это было и вправду нельзя.

Мне трудно было думать об Ахире, как об увечном Джеймсе Майкле Финнегане, — в частности, потому, что я никогда не считал Джеймса Майкла калекой — ум его всегда был острее моего, а на скрюченное тело обращать внимание перестаешь очень быстро — как только пообщаешься с человеком подольше. Это не главное.

— И еще я помню, — негромко продолжал ои, — что в тот вечер ты отменил свидание ради игры в покер.

— Слушай, мне же нужны были деньги! — Я улыбнулся. — И потом, свидание я не отменял, а просто перенес на неделю.

Бетани тогда проявила себя отлично: она заменила Джеймсу Майклу руки при игре, и очень веселилась, что остальные игроки куда внимательнее смотрели ей в вырез, чем себе в карты. Приятная дама. В следующую субботу мы отлично поужинали — бифштексы и каберне «Серебряный дуб» — на то, что я выиграл.

— Теперь мой черед, — сказал он. — А ты научись принимать жизнь как есть. — Он усмехнулся, чтобы смягчить укол, смех гулко зарокотал в его похожей на бочку груди. — Не можешь же ты позволить себе сломать шею?

— Ни за что не стану лишать всех женщин мира моего обаяния. Только для таких разговоров пока рано. Я все еще в норме.

Ахира кончил точить топор и тщательно, любовно обернул его промасленной тряпкой.

— Возможно, — сказал он. — Даже наверняка. Но когда-нибудь ты окажешься слишком медлителен. Этот момент можно оттягивать, но настанет время, когда ты не сумеешь действовать сам. — Он принялся грызть ноготь. — Следующее поколение на подходе — Джейсон обретает хватку. И надо сделать так, чтобы у него было на кого опереться.

— До каких пор?

Ахира пожал плечами.

— Пока что-нибудь не изменится. Как бы ни изменилось. Пока не вспыхнет революция, которую готовит Лу. Пока сборище холтских и бимских баронов не станет настоящим парламентом. Пока не вмешается Арта Мирддин и не перепохабит нам все, что мы делаем.

Свет звезд плясал на воде; брызги обдавали не бодростью, а холодом.

— А тем временем, — продолжал он, — ты должен делать две вещи.

Я знал, что будет первой.

— Тренироваться, тренироваться и тренироваться.

— Угу. Начнем утром. Мы с тобой... я читаю твои мысли почти так же хорошо, как ты — мои. Тэннети слишком увлекается, а Джейсон свои действия не координирует ни с кем.

Я пожал плечами:

— Я все время думаю о нем, как о его отце. Карл отпрыгнул бы назад и посбивал половину солдат с ног еще до того, как ввязаться в драку, а потом перебил бы всех остальных.

Ахира одарил меня долгим взглядом — он так смотрит всегда, если я ляпну какую-то глупость.

— Вот это — вторая. Не слишком верь в эту легенду, не то начнешь считать себя столь же легендарным. — Он смотрел на воду. — Ты должен помнить, что ты — хитроумный Уолтер Словотский, и оставь свои попытки быть Карлом. Шататься по площади разведки ради поступок.

— Ну, допустим, — не сказал я, так. Я это проделал по-своему.

Но Ахира застрял на теме «ты-становишься-слишком-стар-для-этого», и мне не хотелось усложнять вопрос.

И потом, он прав. У меня всегда лучше получалось прокрадываться и двигаться в обход, а не лезть напролом против шестерых мечников. Я должен был придумать обходной путь, а не устраивать «китайскую ничью» с Даэраном.

— Постараюсь, — сказал я.

— Вот и хорошо. — Он встал. — Тренироваться начнем с утра. А пока иди поспи. Эту ночь подежурю я. Отосплюсь завтра.

А, черт!

— О'кей, — сказал я. — О'кей, хрен с ним. Сдаюсь.

— А?

            — Сдаюсь. Ты победил. Если не скажешь — рухну на колени и спрошу.

Он улыбнулся и щелкнул ногтем по якорному канату.

— О чем спросишь?

— Как вышло, что ты жив?

Снова улыбка.

— Ты о том, что гномы тяжелее воды и не могут плавать?

— Именно. Так ты скажешь или мне предстоит умереть от любопытства?

Он пожал плечами, взвесил якорный канат на ладони.

— Надо бы попросить у Эрола Линеана кусок такого троса, как талисман. Кто-нибудь когда-нибудь тебе говорил, что гномы не умеют лазать по канату?

 

Глава 21,

в которой я даю отпор фанатику и провожу время со старым другом

Хорошо, когда старые друзья рядом. На эту тему есть пара историй — но с ними придется чуток подождать.

Мы остановились в Артивене — поторговать. Бросили якорь на рейде, и шлюпка увезла на берег Эрола Линеана с кое-какими товарами — парой связок скифортского железного дерева, несколькими бочками невероятно вонючего фене-варского клея и пятьюдесятью с лишком фунтами приютского булата.

Удивляться тут нечему — Артивен славится своими клинками, а сталь лучше приютской найти трудно.

Думаю, однако, мы вполне могли бы и пройти мимо — если бы не две вещи. Первое: у экипажа кончались припасы. В Брэ их пополнить времени не хватило. Поспешное бегство всегда помешает чему-то важному, что неудивительно. Второе: Ахира хотел ссадить с корабля Баста и Кенду. Чтобы не путались под ногами.

Эрол Линеан выспрашивал у меня подробности изготовления пороха, и я их сообщал.

Баст куксился. У нас было мало бальзама, чтобы полностью поставить его и Кенду на ноги; а он от пережитых испытаний очень ослабел. Отдых и еда поправят дело, пусть и не сразу. Хотя отдыхать он не мог.

Он перехватил меня, когда я брал у Вертума Барра очередной урок по такелажу и парусному вооружению кеча — я не дилетант, но никогда не упускаю возможности приобрести новые умения и отточить прежние. Тэннети и Джейсон тренировались на корме.

Было приятно вновь ощутить себя моряком, ни о чем не беспокоиться, ходить в мешковатых штанах и больше ни в чем — ну, еще повязка на голове и нож, привязанный к правой икре под штаниной — и думать лишь о том, как растянуть парус, чтобы максимально его использовать, не пора ли откачивать из трюма воду или как управляться с кораблем под сложным набором парусов.

Рангоут у «Делениты» был необычным даже по меркам своеобразных парусников Киррика: использовалось лакированное клееное дерево вместо железа (нормально) и бронзы (еще лучше); шкаторины кливера заякорены, а не скользят, лапы рифов — как медвежьи когти. Непривычно, но неплохо.

Тэннети разделась до тонкой полотняной рубахи и шортов, а на Джейсоне были лишь поношенные приютские джинсы. Они кружили друг вокруг друга, выставив руки, чтобы ухватить противника за предплечья либо за пояс.

— Ну, так, — прожевывал Вертум Барр пополам с вяленым мясом, — ты небось слышал, что бизани кечу ходу не прибавляют. Кое-что в этом есть. Но когда лавируешь в узкости, чем быстрей сменишь галс, тем дальше будешь от препятствия, потому-то мы и так внимательно бизань настраиваем. — Он хмуро оглядел горизонт, кожа на лбу пошла морщинами. — Если ветер неустойчивый, можно бизань-трисель поставить.

Вдали собирался шторм. Всем штормам шторм.

Тэннети позволила Джейсону ухватить себя за пояс и, когда он попытался провести бросок, пнула его пяткой в икру опорной ноги, сбив на палубу. Они повалились оба — Тэннети сверху, пальцы замерли в паре дюймов от мальчишкиных глаз.

Она вскочила, хлопнув ладонью по палубе.

— Еще раз.

— Но почему кеч? — спросил я.

Вертум Барр улыбнулся.

— «Деленита» была рыбачьей посудиной, а рыбакам нужна не столько скорость, сколько маневренность. Если б решал я — я бы переоснастил ее в шлюп, но Эролу Линеану она нравится такой, а она ведь его, а не моя?

Тэннети и Джейсон сошлись снова. На сей раз их руки и ноги мелькали так быстро, что я толком не понял, что происходит, но когда схватка кончилась — он по-прежнему стоял на ногах, а Тэннети, тяжело дыша, лежала на палубе.

Если б решал я — корабль переждал бы шторм тут, стоя на якоре, но никто из экипажа, похоже, не считал его по-настоящему опасным. Можно много чему научиться, время от времени нанимаясь матросом на каботажные суда, но есть вещи, которые могут дать лишь долгие годы опыта.

— Ну а если мы хотим обогнать бурю — мы сможем бежать быстрее и ничего не бояться, коли тут сзади у нас будет немного тряпки. Так?

Я кивнул:

— Похоже, что так.

Я слышал, как ко мне со спины подходит Баст, но ничего не сделал. Пусть начинает сам. Разумеется, если он намерен воткнуть мне нож между ребрами, я пожалею об этом. Но так уж я устроен.

Вертум Барр потер лоб согнутым пальцем и отошел.

— Уолтер Словотский! — позвал Баст, и я обернулся. — Нам надо поговорить.

— Можно и поговорить. Если ты намерен поспорить на счет плавания в Скифорт — обратись к гному.

Ахира был на берегу, искал судно отправить Баста и Кенду, по поводу чего я, во-первых, не был настроен спорить и с чем, во-вторых, был совершенно согласен.

— Не об этом, — сказал он. — Кое о чем более важном.

Я помнил Баста голенастым пареньком с кадыком, что нервно подергивался на тонкой шее — мягкая редкая бороденка не могла его скрыть, как не могла и изменить невыразительного лица. В прежние дни он никогда не смотрел мне в глаза, вечно отводил взгляд.

Теперь его черная борода топорщилась, как запущенная живая изгородь; кожа туго обтягивала скулы и переносицу; а немигающие глаза не отрывались от моих. Одет он был в холщовые моряцкие штаны, снизу подвернутые толстыми валиками: они были ему основательно велики. На плече у него висел мех для воды.

Он еще не заговорил — а я уже знал, что он скажет. Сугубо личное мнение — но ученики Лу всегда казались мне склонными к фанатизму.

— Мы должны заставить молчать всех на этом корабле, — заявил он. Голос его был решителен, упорен и ровен, в глазах горело упрямство, но фанатичного огня я пока не заметил. Перебросив мех через ограждение, он принялся выпускать плетеный кожаный шнур, пока мех не шлепнулся в воду. Тогда он подтянул шнур и привязал мех к ограждению: охлаждаться на ветерке.

Охлаждение испарением. Об заклад бьюсь, ему известно даже, как это именуется по-научному.

— Только потому, что они узнали секрет пороха? — спросил я наконец.

— Да.

            Как сказал бы Гассан ибн ас-Саббах, смерть фанатикам! Я покачал головой.

— Когда-нибудь тайна все равно бы открылась. Так почему не сейчас? Если выбор — между раскрытием тайны и хладнокровным убийством капитана и его команды, так лучше пусть будет раскрыта тайна.

Я полез в торбочку у пояса, вытащил пластинку вяленого мяса, разломил пополам и вежливо предложил ему выбирать первым. От него подобной вежливости я не ждал — да и поступи так он, обе половинки могли оказаться отравленными.

Он немного подумал — взвешивал, стоит ли делить еду с величайшим из известных ему предателей, — потом решил, что, в случае чего, его руку это не остановит. И вгрызся в мясо.

— Нет, — продолжал я, — наше преимущество всегда было — и будет — не в тайнах, а в том, что мы идем на шаг впереди. Не будь работорговый порох так дорог, тайна черного пороха не стоила бы ни гроша. Им стоило бы удешевить процесс; черт, может, это и возможно — я не разбираюсь в магии. — Я откусил мяса. Слишком соленое. — Нет, наше дело — идти впереди, а не тормозить других. Сейчас быть впереди означает сменить оружие, стреляющее черным порохом, на оружие, стреляющее порохом бездымным. Больше взрывная сила на единицу объема, дыма меньше. И горит медленнее.

Баст слишком хорошо держал себя в руках, чтобы взгляд его отразил изумление — но что-то в нем все же мелькнуло. Мне не полагалось знать о преимуществах медленно горящего пороха в длинных стволах.

Подошли Тэннети и Джейсон, оба потные от тренировки. Джейсон выглядел уставшим, но победительно-довольным — так нередко выглядят юнцы; Тэннети все еще тяжело дышала, а на шее ее часто билась жила. Вид у нее был совершенно выжатый.

— Мы думаем сойти на берег, — сообщил Джейсон. — Разомнем ноги, поспрашиваем, что и как.

Лицо его было отражением мыслей; я ясно видел, что ему прямо не терпится.

— Тэннети! — Я склонил голову набок. — Что у него на уме?

— Он сказал.

— Не верится.

— Ну, возможно, ему стоило бы уточнить. — На ее лице возникла улыбка. — Один из моряков вернулся и принес слух о каких-то тварях, лезущих из Эвенора. Мы думали выяснить, что говорят местные.

Я повернулся к Джейсону, не спрашивая, почему он сам не сказал мне этого. Ему еще учиться и учиться — я не настаиваю, что все интересное должен делать сам. К тому же собирание сплетен — не такое уж интересное дело.

— Ты спрашиваешь разрешения?

Он подумал об этом. Сперва о том, что он меня не слишком любит, а потом о том, что вполне способен наделать ошибок.

А потому, без всякого выражения, он сказал:

— По крайней мере — совета.

Он тщательно сохранял безразличное выражение лица. Про себя он понял, что принимать совет будет не обязательно.

Тэннети спрятала улыбку. Молодец: мальчику не нужно видеть, как она одобрительно расплывается в ухмылке. Он может занестись так, что свернет шею.

— Ты спрашиваешь гнома?

Джейсон помотал головой.

— Он занят, и Кенда тоже. — Он оглянулся на Баста. — Хочешь с нами?

Баст качнул головой.

— Нет.

Очень вежливо. Баст напоминал мне одного приятеля с Той стороны: Брайан всегда отказывался от приглашения сходить пообедать, издавая единственный — очень характерный — горловой звук, считая само собой разумеющимся, что друзья не обидятся. Не слишком удачное поведение — в конце концов его перестали звать. Почти все.

Джейсон ждал с демонстративным терпением.

— Конечно, — сказал я. — Идите повынюхивайте, но не слишком усердствуйте. Купите что-нибудь, поешьте местной еды — в общем, держите глаза и уши открытыми, а рты — занятыми.

Джейсон и Тэннети отошли. Баст продолжал пялиться на меня.

Черный порох вовсе не был такой тайной, как он считал. Энди была с нами, когда мы с Лу смешивали первую порцию, и помогала растирать. Она знает формулу, и Ахира знает, и я уверен, Дория тоже знает, что входит в черный порох, хотя биться об заклад, что ей известны пропорции, не стану.

Не то чтобы это имело значение — классический рецепт можно нарушить, и все же получить настоящий порох. Главная тайна в том, чтобы знать, что брать, заняться этим и сделать дело.

Так что мой ответ вполне мог звучать так: «Баст, не волнуйся, что тайна выплывет наружу, потому что мы и так знаем ее долгие годы».

Но Баст так стремился перерезать глотки всем, кто узнал тайну, что не стоило указывать ему новые мишени. Лучше попробовать его урезонить.

— Ты сам-то знаешь?

Он покачал головой.

— Слышал... намеки, но вникать не стал. Мне нет необходимости знать, как делается порох, и я не хочу этого знать.

— Мастер Ранэлла знает, и есть кое-какие... указания на случай, если и она, и Инженер умрут. Но я — нет, я не знаю.

Он отвязал мех от ограждения и, прежде чем предложить его мне, вежливо глотнул сам.

Я подумал, брать ли у него мех, и мне пришло в голову, что выпить — значит показать, что я ему доверяю, но потом я решил, что риск слишком велик, хоть смысла травить меня Басту нет. Но он-то этого не знал.

Мы уже и так довольно навозились с ядами, пусть и фальшивыми.

— Не стоит, Баст, — сказал я, возвращая ему мех.

— Ты просишь меня доверять тебе, а сам мне не доверяешь? — спросил он.

Я кивнул:

— Ну, в общем, да.

В конце концов, это просто констатация факта.

Дверь в каюту Энди была приоткрыта. Лучи солнца, проникая сквозь щели в жалюзи, падали на койку и превращали смятые бурые одеяла в пегие. Энди, в шортах и безрукавке — день был жаркий, — по-турецки сидела на койке, посреди разбросанных по одеялу вещей: серебряного кинжала с рукоятью, белеющей новой костью, мотка невероятно тонкой нити, маленького кристалла-линзы, зажатого в глиняной оправе, и длинным, не меньше фута, пером — его она бездумно вертела, а оно переливалось всеми цветами радуги.

Все как всегда.

Она сперва меня не заметила, сосредоточившись на толстой книге в кожаном переплете. Я взглянул на страницы и обнаружил, что не просто не могу понять написанного, но знаки дрожат и расплываются у меня перед глазами.

Снова магия. Я вздрогнул — не люблю я ее.

Я молча стоял в дверях. Молчать я умею. Однажды я просидел на дереве, не издав ни звука и не шевелясь, почти сутки — солнце взошло, закатилось и взошло снова — хотя и теперь еще у меня бедра и копчик принимаются ныть, стоит мне об этом вспомнить. А ведь сколько лет прошло!

— Закрой дверь и садись, — сказала она, не поднимая глаз. — Я не кусаюсь.

— Да ну тебя.

Она подняла голову, и струи света и тени омыли ее лицо, выхватив глаза и губы: она улыбнулась. На миг, лишь на краткий миг, годы унеслись прочь: мы снова были юными, нам было по двадцать. Возможно, она ничуть не состарилась за все эти годы, возможно, просто хорошо выглядела. Я не верю во всю эту чушь с Той стороны, что расцвет женщины приходится на двадцать и около того, а к тридцати она начинает сдавать.

Но это длилось лишь миг; она отвернулась, одна полоска тени скрыла глаза, другая — губы.

— Кто чем занят?

Я сел на кровать по другую сторону от заклинательной книги.

— Джейсон с Тэннети пошли в город осмотреться. Ахира в порту, ищет, кто бы увез Баста и Кеиду. Эту парочку надо отправить до заката. А чем занята ты?

Перевод: много ли ты занималась магией и как себя после этого чувствуешь?

Губы ее покривились в усмешке:

— Пыталась разобраться в заклятиях, которые мне пока недоступны. Без толку.

Наверное, тревога моя отразилась у меня на лице — она махнула рукой, будто хотела ее прогнать. Это не помогло.

— Да нет, не те, что опасны, — это тонкая магия. Магия познания, не боя. — Она коснулась ногтем расплывчатой строчки. — Вот, например, это. Сотвори я его — в комнате чуть-чуть повысится температура. И только.

— И зачем это?

— Для составления карт. Поисковая магия. В Эвеноре она может нам пригодиться. Мы приближаемся к Эвенору. Когда будем — завтра вечером?

Я кивнул:

— В худшем случае — послезавтра утром.

А может, это будет лучший случай. Сейчас у меня уже холодок по коже не бежал. Инстинктивно я потянулся к ножу — мне спокойнее ощущать в руках оружие, — но отдернул руку. Трогать аксессуары мага лучше не стоит.

— Порой нож — это просто нож, — сказала Андреа. — Бери, ничего страшного.

Я взвесил нож на ладони: серебряное лезвие холодило кожу, костяная рукоятка была слишком теплой, точно Энди крепко сжимала ее — слишком долго.

Она смотрела на меня, глаза поблескивали в полумраке. Полосы света и тени косо пересекали ее лицо.

— Порой я тревожусь за тебя.

В голосе ее была какая-то особая нотка, какое-то напряжение. Мне это не понравилось.

— Я и сам тревожусь. — Я провел пальцем по кромке ножа. Видали мы и острее. — Я слишком стар становлюсь.

Уголок ее рта попал в лучик света: она улыбнулась.

— Слишком стар для чего?

— Для скитаний. Для того, чтобы вляпываться в истории и выбираться из них.

— Пока что тебе это вполне удается.

Она откинулась назад. Я пожал плечами.

— Беда этой работенки в том, что совершенно не важно, насколько хорошо ты это умеешь, коли тебе перестало везти. Это как...

В том-то и дело. Сравнения тут не подобрать.

— Ладно, попробуем так. В прежние дни мы с Карлом часто устраивали тренировочные схватки. Тогда, в расцвете сил, он имел передо мной преимущество в силе, а я перед ним — в скорости, но у него реакция была чуть получше. Он не мог так быстро двигаться, но реагировал быстрее и начинал двигаться на миг раньше меня.

Она кивнула — бесстрастно.

— Итак, учитывая, что в рукопашном бою он меня превосходил, он должен был бы побеждать всегда. Но он побеждал не всегда, а в большинстве схваток. Разница огромна. Мы действовали почти на грани человеческих возможностей и порой приходилось, скажем, ставить блок до того, как твой соперник решит ударить — если дожидаться его движения, нервным импульсам просто не хватит времени добежать до мозга и вернуться прежде, чем удар будет нанесен.

— И что? — спросила она. — К чему ты клонишь?

— Я клоню к тому, что мы живем в мире, где действуют и мастерство, и случай. Поставь себя в ситуацию, в которой действует случайный фактор, — и как бы тщательно ты ее ни проанализировала, как бы хорошо ты ни знала свое дело, есть возможность, что ты выберешь путь, на котором тебя раздавит.

— Или размолотит в котлету, — сказала она. Голос ее был тих и неестественно ровен. Она говорила не обо мне. — В фарш. — Пальцы ее впились в мою руку. — Разбросает по грязному берегу, и чайки будут пикировать на обрывки мышц и лоскутья кожи, хватать ошметки мяса и обломки костей, и один глаз, чудом уцелевший, станет слепо пялиться на острые клювы...

— Энди!

— Я вижу его перед тем, как это случилось, — выдохнула она. Речь ее делалась все быстрее и быстрее. — Я его вижу, я это чувствую — но только не когда мой разум пылает, не когда сила щекочет кончики моих пальцев. Я вижу, как он улыбается, не потому, что ему не страшно — он никогда не боялся выказывать страх, — а потому что знает: так он напугает их чуть больше. А еще я вижу, как он поджигает фитиль, — слова вырывались у нее бешеной скороговоркой, — как он валит их здоровой рукой, пока фитиль догорает, и смеется над ними, и улыбается, потому, быть может, что если он не может бежать, то не позволит бежать и им, потому что решил, что коли это конец — они уйдут вместе с ним.

Она вскинула на меня взгляд.

— Но порой у него не его лицо. Порой это лицо Джейсона, порой — Ахиры, иногда это Пиелл, а иногда... Боже мой, Уолтер, порой у него твое лицо, порой он даже выглядит, как ты, порой это ты, Уолтер...

— Тс-с-с... — Я приложил палец к ее губам. — Тише, Энди. Чуть медленнее.

Она умолкла, но я видел, чего ей это стоило. Дрожащие пальцы коснулись моего лица — невесомо, нежно, словно осенняя паутинка.

— Порой это ты, — повторила она. — Порой у него твое лицо.

Она дышала неровно и часто, голос был низким, дрожащим. — И все это тем больше перепутано, — сказала она, — чем ближе мы к Эвенору.

Она коснулась моего лба двумя пальцами и выдохнула заклинание — словно вытолкнула воздушный шарик.

Яркая вспышка полыхнула позади моих глаз — у меня в мозгу, и я увидел дальние огни, уходящие к горизонту и за него. Оранжевые, алые, они горели чересчур ярко, так, что вполне могли выжечь мне глаза.

Вдали, за горизонтом, Киррик волнами накатывался на берег Фэйри, где-то бурлил, где-то тихо плескался, а в глубине огромные темные тени ждали освобождения.

Где-то тоже вдали, но ближе, вскрылась багряная вена магии: чуждые твари и чужеродность изливались из нее в холодный воздух, обретая вещественность, реальную, несмотря на всю ее чуждость. Саблезубая тень с крыльями летучей мыши стала тварью и с шумом унеслась в ночь; расплывчатый, неуклюжий морок обретал четкость и плоть, пока барахтался на земле, почесывая шерстистые бока.

А далеко-далеко, на грани зримого, едва различимая, однако кристально ясная, ждала земля, и яркие огни пульсировали вдоль ее берегов в странно знакомом, однако неузнаваемом танце.

— Фэйри, — произнесла Энди. — Вот ты — человек, со всеми проблемами и печалями, какие только могут у человека быть. Ты можешь все их выложить обитателям Фэйри — и они отошлют тебя назад либо исцеленным и счастливым, либо разбитым и несчастным: счастливей, чем ты мог мечтать, либо несчастнее, чем может присниться в кошмаре.

— А вероятность?

Она засмеялась и повела передо мной руками, пальцы ее шевелились, будто тасуя колоду карт.

— Представь себе бесконечную колоду, Уолтер. На каждой карте — номер, от единицы до бесконечности. Одна единица, две двойки, три тройки и так далее. — Она сделала вид, что разворачивает колоду. — Выбери карту — любую, Уолтер, от единицы до бесконечности, и я тоже выберу, и какова будет вероятность, что мой номер больше твоего?

— Это как посмотреть: с одной стороны — 50/50, с другой — 100 процентов, с третьей — вообще ноль.

— И все ответы верны, — сказала она, бросая невидимую колоду.

Мое видение ушло от воды к суше. Мы привыкли думать, что предметы большой волшебной силы редки и запрятаны за тридевять земель — но даже в пределах Артивена я видел пламя почти полудюжины зачарованых вещиц и колец. И не просто огонек там заговоренного камушка или кусочка стекла. Обернутая полуистлевшей кожей, лежала в потаенном месте железная перчатка с пальцами, похожими на толстых червей, каждый палец оканчивался зазубренным лезвием, подобным акульему зубу. Она таилась в ожидании под песками на берегу, похороненная среди развалин старого порта.

— Перчатка смерти, — сказала Андреа. — Она убивает чисто, убивает легко — но всякий раз убивает и частицу того, кто ею пользуется. Погребена много лет назад кем-то, у кого достало мудрости не пользоваться ею — и не оставлять ее у себя. Наверняка найдутся те, кто отдал бы за нее что угодно.

Тогда как могла она пролежать там так долго? Я не задал вопроса вслух — но Энди все равно ответила.

— Разве не видишь? Она спрятана, скрыта.

Не от меня. Но перчатка смерти мне ни к чему, благодарю покорно.

— Нет, Уолтер, болван ты этакий, не перчатка — вся картина в целом, призыв. Чтобы ее увидеть, нужно больше силы и умения ею владеть. Сумей я только заглянуть глубже...

Свет стал распространяться, разгораться, но...

— Нет!

Образы у меня в голове стали болезненно-четкими, они вгрызались в мозг, угрожая рассудку. Я отбросил руку Энди — и свет позади моих глаз померк. Я не предназначен ни творить магию, ни работать с магией.

И ей этого тоже нельзя. Не на этом уровне. Не так.

— Перестань, — сказал я. — Оставь это.

Зрачки ее немигающих глаз были расширены, челюсть дрожала. Крупная алая капля крови повисла на нижней губе, губы шевелились — быстро, беззвучно, дыхание делалось все более неровным и быстрым.

— Нет!

Я встряхнул ее — сперва тихонько, потом сильнее, но она не останавливалась. Надо бы встряхнуть ее еще сильнее — но я не смог. Это не значит, что я не хотел встряхнуть ее как следует. Я пробовал, правда — но был некий предел тому, насколько сильно я могу ее встряхнуть, насколько крепко ее магия позволит мне это сделать.

— Перестань!

Я попытался дать ей пощечину, но рука замерла близ ее щеки: то, что должно было быть ударом, стало нежным касанием. Что бы ни управляло ею — оно же защищало ее от нападений извне.

— Андреа!

Ударить ее я не мог, а слова — что бы я ни сказал — пропадали втуне, а потому я притянул ее к себе и прижался губами к ее губам.

Зрачки ее были расширены, а губы — теплы и влажны, и солоноваты от крови, может, ее, а может — моей. Руки ее обвились вокруг меня, на удивление сильные пальцы сомкнулись у меня на спине — она тесно прижалась ко мне.

Инстинкты умирают с трудом, а наложенные на себя запреты, напротив — легко; я смел с постели и волшебную книгу, и магические принадлежности — смел их на пол, не заботясь о возможных последствиях.

Глаза Энди, теперь не столько безумные, сколько нетерпеливые, не отрывались от моих глаз; мы рухнули навзничь, пальцы рвали одежду.

Часть моего разума, которая всегда настороже, хихикнула, мол, обычно я делаю это более умело — но я шикнул на нее, и она заткнулась. Что удивительно — сразу.

* * *

Она долго лежала в моих объятиях, пристроив голову у меня на плече, и дышала так тихо и ровно, что я решил — она спит, и не стал ни шевелить рукой, ни вытягивать руку у нее из-под головы, хотя чувствовал, что мышцы вот-вот онемеют.

Честно говоря, первый раз был не так уж и хорош: мы оба спешили, я — уж точно. Второй раз был куда лучше. Двадцать лет назад был третий раз, но мне все равно, сколько прошло лет, я давно уже не был с женщиной — ну очень давно! — а с тех пор стал старше... и медленнее.

Ладно, я знал, что это грядет, и вот оно свершилось, и ничего: мир не рухнул.

Чего я не брал в расчет — это того, что Дория, возможно, права, что Энди перебрала магии, и теперь не только зависит от нее, но может и вообще скатиться «за грань». Я должен был стараться держать ее подальше от магии — но если б у меня была хоть какая-то мыслишка, как это сделать!.. Один раз это у меня вышло, но не думаю, что удерживать ее таким образом все двадцать четыре часа в сутки — возможность сколько-нибудь реальная.

Я хочу сказать, если предположить, что я... хм... способен на это — как мне сформулировать это предложение?

Я улыбнулся про себя, хотя смеяться тут было нечему. Энди загоняла себя, и я не знал способа ее остановить. Возможно — только возможно, — она все же сможет лучше держать себя в руках. Возможно, есть какой-то иной путь.

Ненавижу эти «возможно»!

Я думал — она спит, но вот она потянулась, зевнула, подняла ко мне лицо и с улыбкой коснулась большим пальцем ноги ножен, по-прежнему привязанных к моей щиколотке.

Не то чтобы я ощущал большую потребность в оружии, когда занимаюсь любовью, — просто у меня не было времени его снять.

Напряжение совершенно оставило ее — что и неудивительно. Даже если это делается не совсем так, оно все равно расслабляет, а я, хотя не оценивал процесс, не почувствовал, чтобы кто-то из нас делал что-то не так. Что меня удивило — так это что меня тоже покинуло напряжение. В частности, в плечах и в правой руке. (В левой, наверное, тоже, но сейчас она онемела, и в ближайшее время мне ее не проверить.)

— Что мне полагается сказать? — спросила она неузнаваемым со сна голосом. — Спасибо, мне это было нужно?

Сказать, что именно так оно и было, было бы бестактно — даже если смягчить оное подтверждение объяснением, что для взрослого человека, привыкшего вести активную половую жизнь, не самым лучшим будет резко от нее отказаться, как мог бы я проиллюстрировать своим примером.

Или я мог бы сказать, что тоже нуждался в этом. Нет, не просто для расслабления: в конце концов, я — нечто большее, чем привесок к собственным гонадам. Что мне было нужно — и нужно до крайности, — это прикосновение женщины, которая не содрогается, когда я касаюсь ее.

Но...

            — В общем, да — сказал я. — Было бы неплохо.

Я вам скажу, чем хорошо, когда рядом старый друг.

Можно сделать нечто, с точки зрения морали в лучшем случае сомнительное, а потом, когда об этом спросят, ответить пожатием плеч и дурацкой шуточкой, и все, что тогда случится, — это что друг на миг замрет в твоих объятиях, потом обмякнет и положит тебе на грудь голову, а потом со смехом в голосе заявит:

— Уолтер, ну ты и зараза! — И быстро добавит: — Нам лучше одеться, пока не вернулся мой сын.

А потом можно стоять у ограждения несущегося в ночи корабля, любуясь сумасшедшей пляской фейских огоньков на горизонте и отражением их в бегущей пенной воде — и другой старый друг подойдет и положит тонкую руку тебе на плечо, прижмется головой к руке и ничего, ничего не скажет.

 

Глава 22,

в которой мы встречаемся с тремя ворчащими работорговцами, двумя ожидающими магами и одной задумчивой целительницей — только куропатки на грушевом дереве не хватает

Солнце только что село, окрасив небо и воду полосами и потеками золотого и багряно-алого, — и тогда на горизонте возник Эвенор, подмигивая нам огнями из-за островов.

Холодные седые воды, омывающие Эвенор, усеяны скалистыми, изрезанными водой островами. Иные грозят небу, выставив из-под воды каменные пальцы — глядя на них, невольно начинаешь думать о подводных копьях, готовых пронзить брюхо корабля. Другие, покрытые илом и гнилью, лишь на несколько футов поднимаются над водой. Их темные туши смутно вырисовывались под волнами, угрожая «Делените» мелью.

Они все время лезли нам под днище.

В жизни так оно чаще всего и бывает.

Эрол Линеан вел «Делениту» к опасно узкому проходу меж двух островов, но вроде бы он знал, что делает, и я только надеялся — он это действительно знает.

— Там, на другой стороне, пристань. Ближе в эти дни я к Эвенору подходить не хочу.

Глаза Андреа вспыхнули — поверьте, это не фигура речи — и она положила руку на плечо капитана,

— Нет. Есть другая пристань. Дальше, за каналом. Плывите к ней.

Она сказала это грудным контральто, почти пропела.

Я взглянул на Ахиру, он — на меня, но никто из нас ничего не сказал.

Эрол Линеан начал было возражать — но жест колдуньи заставил его умолкнуть.

— Плывите к ней.

Пристань оказалась уступом, вырубленным в скале. Лестница, извивисто взбегая по боку утеса, тремя пролетами выводила оттуда на вершину.

«Деленита» тихонько покачивалась на якоре — а ветер безнадежно пытался швырнуть ее о скалы и попусту хлопал парусами. Мы быстро выгрузили свои пожитки, Джейсон и Тэннети спустились в шлюпку первыми, мы с Ахирой побросали с борта узлы и тюки четверым гребцам.

Я высаживался последним. Повернулся, чтобы поблагодарить Эрола Линеана — но он ведь вывозил нас из Брэ не по доброте душевной, а в обмен на тайну, стоящую куда больше трюма, битком набитого золотом. Или не стоящую ничего — если я попросту начну распространять ее дальше, рассказывая всем, кому сочту нужным, как и из чего делать порох.

Разумеется, для меня она не представляла особой ценности — а вот Линеан воспринимал ее как бесценное сокровище. А потому ему и в голову не пришло, что я могу распространять секрет и дальше — зачем бы мне раскрывать то, что я столь тщательно скрывал все эти годы?

Я улыбнулся.

— Счастливого плавания, Эрол Линеан, — сказал я, переваливаясь через борт.

Несколькими минутами позже мы и наш багаж были уже на низком причале, а моряки торопливо гребли назад к «Делените».

Ахира взглянул на огни, озаряющие небо над нами, и повернулся ко мне.

— Уолтер! — сказал он. — Действуй.

Большей частью любые предпринимаемые предосторожности пропадают втуне — но их все равно приходится принимать.

Моя однокашница по колледжу — она оканчивала его, когда я был на первом курсе — вышла замуж тут же после диплома. Она сразу постаралась завести детей, и тут выяснилось, что у нее бесплодие, и все деньги, все волнения, за много лет потраченные на контрацепцию, пропали зря. Я не хочу считать, сколько раз я входил в комнату через окно или потайную дверь, сколько раз прежде, чем войти, всовывал туда голову и быстро озирался. А уж вспоминать, сколько раз я вооружался до зубов, чтобы за весь день — или всю ночь — не прикоснуться ни к ножу, ни к пистолету, мне и вовсе не хочется.

И все же всякий раз, поступая так, вы поступаете верно.

Я медленно, осторожно крался вверх по лестнице, сперва ощупывая каждую ступень руками — не прогибается ли — и только потом наступая на нее всем весом. Глаза мои внимательно всматривались в ступени впереди — нет ли чего необычного, и я радовался, что они из камня, а не из дерева. Есть тысяча способов превратить в ловушку деревянную лестницу, но сделать это с лестницей, выложенной из камня, куда сложнее, а с вырубленной в скале — и вообще почти невозможно. Но именно почти.

Очевидно, проще всего было бы устроить ловушку па вершине, где любой болван выставит над краем голову и торс, превратившись в отличную мишень. Поэтому я остановился на последней площадке и осторожно выпрямился.

Вершина заросла плющом, стелившимся над самой почвой, так что ни препятствий для глаза, ни тайных укрытий там не было.

Но не станешь же ожидать, что кто-то будет высматривать в темноте над землей лоб с парой глаз? Не станешь ожидать, что кто-то окажется там на месте в нескольких дюймах, глаза в глаза?

И правильно: ничего такого там и не было.

Зато был человек, сидящий поодаль на земле и глядящий иа меня, и еще двое у него за спиной. Сидящий был широкоплеч, черноволос и чернобород, его тонкие губы чуть приоткрылись в улыбке, то ли слегка циничной, то ли немного презрительной.

У левого его бедра видна была рукоять палаша, торчащая вперед, но руки он скрестил на груди.

— Привет, — сказал он, подчеркнуто медленно развел руки и показал назад, на костер — там, вокруг булькающего котелка, сгрудились еще три тени в темных одеждах. — Они ждут тебя, и вас всех.

Он протянул мускулистую руку помочь мне, потом медленно поднял ладони вверх и отодвинулся, когда я не взял ее.

Я взглянул на троих у огня — трое в надвинутых капюшонах. Они следили за нами, но не двигались.

Их шестеро, нас — пятеро. Не скажу, чтобы расклад был мне по душе: те трое, что у огня, вполне могли оказаться магами.

Чернобородый заговорил снова.

— Та хават, — произнес он с улыбкой. — Мы не причиним вам вреда. Во всяком случае, здесь и сейчас. — Улыбка была добродушной, но мне не понравилась. — Хоть я и зовусь Волкененом и являюсь полноправным членом Работорговой гильдии, как и эти мои братья по гильдии.

Иногда это счастье для всех, включая меня, что я — это я, а не Карл. Карл бросился бы на Волкенена, не думая о последствиях — снять одного для начала не так уж и плохо. Что до меня, я просто дал знак остальным подниматься, а сам осторожно взял в ладонь метательный нож.

Я хочу сказать, я поверил ему, но не был уверен, что верю, если вы меня понимаете.

Рядом со мной возникла Энди и взяла меня за рукав, будто предостерегая. На ее губах уже дрожало заклятие.

— Спокойно, Уолтер, — сказала она, поднялась по лестнице и двинулась по пружинистым плетям ползучих растений к костру и к троице, что сидела подле него. Один из работорговцев шагнул было к ней, но его остановил свирепый взгляд Волкенена.

— Нет, — сказал тот. — Оставьте их.

Трое работорговцев попятились: от нас, от костра, к дальнему краю площадки, где стояли две низкие палатки.

Я поднялся по двум последним ступеням и тоже вышел наверх. Внизу, у подножия склона, выжидающе лежал Эвенор. А может, он и не лежал, и не ждал. Может, он там не просто лежал.

Когда я последний раз был у Эвенора — город выглядел совершенно нормальным, за исключением небольшого кусочка вокруг фейрского... скажем так, посольства, я всегда называл его так.

Я сказал бы, что эта часть города не изменилась, загвоздка лишь в том, что она никогда не остается неизменной.

То была высокая башня с куполом, этажа в четыре высотой, сплетенная, казалось, из зари и тумана, яснее всего видимая уголком глаза. Если смотреть прямо — она колеблется, изменяется, переливается из формы в форму, но всегда настолько неуловимо, что никогда не поймешь, что и как происходит, хоть и видно, что сейчас все уже иное, чем миг назад.

Она по-прежнему возвышалась в центре города, но теперь ее окружали три похожих здания поменьше, нет...

...сотня зданий, да нет, конечно же —

тысяча зданий, расползшихся по округе...

...нет, тесно прижавшихся к ней...

...нет, плотно стоящих вдоль кривых...

...извилистых...

...прямых улиц.

Я мог бы и отвернуться, но никогда нельзя отворачиваться от того, что тебя тревожит, — это опасная привычка. Надо притерпеться. Так что я смотрел, сжав зубы настолько крепко, что удивляюсь, как ни одного не сломал.

Ну ладно, хорошо. Окраина города по-прежнему представляла собой узкие улочки, мощеные и немощеные, и дома там стояли обычные, из камня и дерева, но в центр, в скопище чего-то огромного, под слепящую колеблющуюся дымку, ни взгляд мой, ни разум проникнуть не смогли — как я ни старался.

Ну и хрен с ним, бояться нечего. Интегрального исчисления я тоже никогда не понимал, так это же не значит, что я должен его бояться.

Так почему я дрожу? Можно бы сказать себе, что на вершине холодно, но я подобной интеллектуальной нечестности ни в ком не люблю, в себе в первую очередь.

Ну ладно: мне страшно. Тоже мне, жуткая важность. Мне в этой жизни бывало страшно.

Далеко, на грани видимого, сновали туда-сюда темные тени: одни исчезали в мерцающей белизне, другие ныряли во тьму.

Я повернулся к остальным.

М-да, а буря, кажись, надвигается — с одной стороны по крайней мере. Энди тихо подошла к троице у костра, но Джейсон и Тэннети бросили свои пожитки и встали напротив работорговцев. Оружие никто не вынимал — но это как раз дело времени. Джейсон уже расстегнул ремень, на котором висел одолженный им кремневик.

Дурак мальчишка. Я расстегнул ремни на всех своих кремневиках. Я уж совсем было решил положиться на слово Волкенена о том, что он нам не угрожает, так теперь начинается.

Ахира встал перед Джейсоном.

— Друзья, давайте не начинать того, чего не сможем прекратить.

Обращался он в основном к Тэннети и Джейсону, но, возможно, в какой-то степени и ко мне.

Что-то шевельнулось в плетях под ногой, и я вздрогнул, схватившись за рукоять пистолета.

—        Знаете, — сказал я, — это напоминает мне одну историю. Речь там шла о двух армиях, что стояли друг против друга, пытаясь договориться о мире. Но беда в том, что в одной из армий воин заметил змею — и вытащил меч, чтобы отрубить ей голову. И началась драка. Не потому, что кто-то хотел этого, а потому, что все сочли, будто она уже началась.

Ахира кивнул:

— Так что давайте все вести себя очень спокойно. Тэннети, мы с тобой сядем вон там. — Он указал куда-то между костром и палатками. — Джейсон и Уолтер, присоединяйтесь к Андреа.

Я не понял — то ли мне гордиться, что он верит в меня настолько, что доверил прикрывать Андреа, то ли обижаться, что он настолько в меня не верит, что не считает способным удержаться от выстрелов или стрелять, куда надо, а потому не стал ни обижаться, ни задирать нос, а просто поспешил вместе с Джейсоном к стоящей у костра Андреа.

Я давно говорил, что если в Эвеноре вершится что-то действительно важное, туда неминуемо слетятся разномастные маги — выяснять, что происходит. Теперь я не знал, радоваться мне своей правоте или огорчаться.

Один из троих встал и отбросил капюшон — плащ темными складками упал к его ногам. Под плащом на нем были светло-желтые рубашка и штаны. Я всегда считал магов невысокими и иссохшими человечками — чем могущественнее, тем немощнее, — но это глупо, если подумать. Кто может выбирать себе внешний вид, тот предпочтет выглядеть сильным и молодым; тот, у кого достанет сил сделать видимость истиной, может стать молодым и сильным. И уж далеко не все маги — человечки.

Этот был высок и скорее строен, чем худ, черная бородка аккуратно подстрижена, движения, когда он приветствовал Энди, — грациозны.

— Войди в наше общество, достопочтенная волшебница. — Он сложил ладони перед грудью и поклонился. — Мы ждали тебя.

Энди не ответила, и повисло молчание — лишь мерцал внизу город да посвистывали сучья в костре. С треском лопнула головня, в воздух, озарив ночь, фонтаном взлетели искры.

Андреа подняла руку и выдохнула заклятие — и маг вытянулся, став слишком худым для человека. Уши его заострились, волосы бородки стали шелковистыми и тонкими, как у ребенка.

— Прекрасно, прекрасно сделано, — почти пропел эльф. — Я свидетельствую: ты разгадала меня.

Она вздернула голову.

— Неискренние поздравления мне ни к чему. Я не прозрела бы сквозь твою личину, не позволь ты мне этого.

— Верно.

Нельзя сказать, что взгляд его был просто покровительственным, как и манеры, когда он сложил руки у пояса и поклонился. Взгляд был пронзительным: мне даже показалось, что он видит насквозь не только мою одежду и плоть, но и самую душу.

— Я — Ваир ип Мелруд, резидент Гильдии магов в блистательном Пандатавэе последние две сотни лет. Меня знают как Ваира Неуверенного. — Губы его покривила улыбка. — По крайней мере думаю, что меня знают под этим прозвищем.

— Годы добры к тебе, — сказала Энди.

— Благодарю.

Поднялся второй, одним движением отшвырнув плащ. Первому он был примерно по пояс: гном. Сперва я подумал, что он не маг: среди гномов маги — редкость, но тут он по-турецки устроился прямо в воздухе, и я переменил мнение. Чтобы просто пользоваться заклинаниями левитации, от мага требуется изрядная сила, и куда большая — чтобы вот так запросто использовать парение для того лишь, чтобы оказаться на одном уровне с Андреа. Это могло быть рисовкой, но гномы рисоваться не любят. Нет, он на самом деле был магом, но не потрудился мастерить себе личину.

Гномам вообще все равно, как они выглядят; ну да о вкусах не спорят.

Этот был уродлив даже для гнома. Чуть пониже Ахиры, но веса примерно вдвое меньшего, и все лицо в глубоких складках. Облезающая кожа не придавала ему особенно здорового вида, но он явно не считал псориаз большим горем.

Большой нос и массивная челюсть придавали Ахире приятно-безыскусный вид, а лицо этого гнома, изборожденное резкими морщинами, казалось вырезанным из старой сморщенной кожи.

— Нареен, — проскрипел он. — Нареен Терпеливый, Нареен Стеклодел. Я прошу тебя сесть с нами.

— Я выслушаю вас, — сказала Андреа. — Скоро.

Она повернулась к третьему. Тот поднялся, как двое предыдущих, сбросил капюшон. М-да... Даже с волосами, стянутыми тугим узлом на затылке, эта волшебница была бы красивой, если бы ее правый глаз не таращился в небо — мертвый и незрячий.

Она раскрыла свой бурый плащ — под ним засияли белые одежды. Несмотря на ее незрячий глаз, я понял, что это значит.

Черт!

            — У меня нет ни имени, ни прозванья, — глубоким контральто произнесла она. — Но я из Сестричества Длани.

Еще раз — черт!

Я не люблю целительниц Длани. Это личное — Длань на долгие годы забрала у нас Дорию и никогда не вернула бы ее: ей пришлось вырываться силой, и она едва смогла это сделать. Однажды мы с ней встретились в те времена, и тогда ее ум практически не существовал отдельно, вплавленный в коллективное сознание. Я знаю — это часть их отношения с той Силой, что они называют Целящей Дланью, и это дает им возможность быть проводниками ее благословений и милостей, но я не обязан, чтобы мне это нравилось, и оно мне не нравится.

И еще: говорят, чем больше силы обретает целительница Длани, тем меньше в ней остается от ее личности. Тех, кто занимает у них высокие посты, знают по титулам — от имен своих они отказались. Те, кому полагается в этом разбираться, говорят, что Великая Правящая Мать вообще не личность, а лишь отражение общей души Сестричества. Меня от подобного жуть берет. А кроме того, много лет назад я свел с этой самой Матерью знакомство, и она почему-то сочла, что мой очаровательный эгоцентризм не так уж... гм... очарователен, а я не очень-то уютно себя чувствую рядом с тем, кто наделен могуществом и весьма от меня не в восторге. Это у меня с тех самых пор, как в школе был у меня инцидент с директором по поводу баскетбольного мяча, надутого водородом, и бунзеновской горелки.

Можете назвать меня привередливым.

Андреа показала на лагерь работорговцев:

— А эти?

— Они со мной, — отозвался Ваир. — Мне требовались телохранители, а в Пандатавэе между ними и моей гильдией заключено... долговременное соглашение. — Он склонил голову набок. — Ты, кажется, удивлена, увидев нас здесь? Неужели вы полагали, что будете единственными, кого заинтересуют эти события?

— Я жду здесь уже почти год, — вмешался Нареен. — Питаюсь корешками и листьями, слежу за изменениями внизу и жду возможности узнать больше. — Он показал на мерцающий город. — Когда я прибыл, это было лишь в центре. Немногие...

— Вон. — Ваир ткнул пальцем. — Еще одно.

Я проследил, куда он указывал, но ничего не заметил. Энди тоже.

— Одно — что?

Ваир пожал плечами.

— Кто знает?

Нечто вынырнуло из теней и кануло во мрак. Темное, неповоротливое, едва видимое, появилось — и тут же исчезло.

Нареен долго следил за чем-то, чего я не видел, потом тоже пожал плечами.

— Оно может быть чем угодно. Нечто из Фэйри, обретшее плоть, тень, обретшая личность, миф, ставший реальностью... — Его взгляд цеплялся за взгляд Андреа. — Я видел, как вылетели и унеслись вдаль два дракона, как уходили в ночь, переваливаясь, десяток полудемонов-получудовищ и множество, множество крупных волосатых тварей вроде людей, но уродливее даже, чем люди. — Он взглянул на мерцающий внизу город. — Вот опять! Образ, проблеск, привкус Места, Где Стонут Деревья.

Женщина из Длани ощупала перед собой воздух.

— Возможно. Я уверена — раньше мне было видение луга где-то близ Аэрштина.

Я хотел было спросить, откуда она знает, где именно этот самый луг, но промолчал. Магия есть магия. Она покачала головой.

— Нет, Уолтер Словотский, дело не в ней. Луг окружали карликовые пихты, а они растут только на Аэрштине.

— Так что же там происходит?

Если нужно задать тривиальный вопрос, попросите об этом Джейсона.

Ваир пожал плечами — в который раз.

— Что угодно — вариантов великое множество. Возможно, это просто первый за долгое время пробный шар, попытка выяснить, по-прежнему ли находятся в равновесии силы Фэйри и воля богов. Или кто-то из них, не достигший зрелости... нет, кажется, у меня нет нужных слов. — Он взглянул на меня, потом пробормотал несколько слов, и словно пальцы коснулись моего разума. И только тут до меня дошло, что он говорил по-английски, а не по-эренски. — Возможно, кто-то из них, не достигший зрелости, оказался на свободе, создает разных тварей и выпускает в мир тверди, как ребенок пускал бы по ветру мыльные пузыри. — Он улыбнулся — с печалью. —А возможно, я и ошибся — и это просто еще один раунд давней дуэли двух старых безумцев.

Нареен хмыкнул.

— Не проси у эльфа ответа; у него их всегда слишком много.

— А у тебя?

Гном пожал плечами:

— Я и притворяться не стану, что у меня есть хоть один.

— Да, конечно, все видят очевидное: магия и ее порождения изливаются из Эвенора, как расплавленное стекло из дырявого тигля, чтобы застыть в холоде неизменяемой реальности. Но причина? Я не стану говорить о причинах — не то вы сочтете меня Ваиром Неуверенным.

Ваир скрестил руки на груди, потом поднял ладонь и потер подбородок.

— Я не знаю. Это — незнаемое, а возможно — и непознаваемое. Несомненно для меня лишь одно: нет иного пути что-то узнать, как только приблизившись, только войдя в Чертог. Быть может, это щель между Фэйри и реальностью, быть может — просто Добрый Народец играет с Эвенором; а быть может, это — конец света.

Целительница Длани положила ладонь ему на руку:

— Незнаемое можно исследовать. Щель можно зарастить; Добрый Народец можно уговорить прекратить игру. Непознаваемое и конец всего сущего можно и должно встретить с достоинством. Наша проблема — в незнании, что почти так же плохо, как знать слишком много.

Что плохого в том, чтобы знать слишком много?

Она глянула на меня недоуменно. Да, понятно — избыток знания может исказить чувство соразмерности. Я до этого дошел сам еще много лет назад, до семинаров у профессора Альперсона. Избыточное чувство соразмерности — недостаток. Видите ли, ответ на тот вопрос насчет железной дороги таков, что это не важно, что ты знаешь или думаешь, что знаешь, — Карл был прав. Ответ таков, что нельзя из нежелания принимать тяжелое решение дать погибнуть двоим, если одного можно спасти — хотя бы и на краткий миг.

Уголок рта Энди покривился в скептической полуулыбке.

— Какова вероятность, что это — конец света?

Нареен осклабился:

— Нулевая. Ваир преувеличивает. Происходящее важно — но не настолько. Ощущение не то. Жизни висят на волоске — да; но не реальность реальности, не существование существования.

Спасибо, успокоил.

Целительница Длани подбирала слова осторожно, с особым тщанием.

— Необходимо, чтобы кто-то спустился в город, в Чертог. Тот, что вы зовете Посольством Фэйри.

— И вы считаете, что нашли таких дурачков? Вот просто интересно.

Тонкие губы Ваира насмешливо изогнулись.

— Дурачков? Нет. Ту, которая... необычайно опытна в отыскивании обходных путей за гранью своих возможностей в обычных областях знания. Ту, кто была призвана, быть может. — Он одарил Андреа одним из своих всевидящих взглядов. — Хотя я не вижу, кто мог бы призвать тебя против твоей воли.

Я повернулся к Андреа.

— Мне все это не нравится.

— И не должно. — Движением руки она заткнула меня и снова обратилась к Троим: — Беда ваша ведь не в недостатке силы, не так ли? Она в недостатке знания; У Ваира и одного хватит могущества, чтобы перекрыть истечение магии, будь у него нужные инструменты. Ты сделал эти инструменты, Нареен, но тебе не исцелить раны, не сшить вместе пространство и время. Длань способна залечить прорыв, будь в том нужда, но вы ничего не можете, потому что никто из вас не способен прозревать сквозь неопределенность.

Она поджала губы и наклонила голову, подчеркивая сказанное.

— Вам троим нужен кто-то, кто преуспел в магии поисков и направлений, кто-то, у кого больше знаний о той области внизу, чем должно было бы быть, кто-то, кто сможет проложить себе через нее путь, имея некоторые шансы выбраться, и расскажет вам, что там творится, даст возможность ощутить тамошнюю реальность.

Нареен печально вздохнул.

— Почти что так. — Рука его пошарила в кошеле у пояса и вытащила маленький кожаный мешочек. Толстые пальцы невероятно осторожно развязали узел — и вытолкнули на другую ладонь стеклянный глаз. — Это второе Око, сделанное мной здесь.

— Первое — у меня. — Целительница постучала ногтем по мертвому, слепо глядящему глазу. Два сухих щелчка. — Что видит одно Око — увидит и второе. Итак. Нас здесь трое: я — чтобы видеть, Нареен — чтобы сделать инструменты, Ваир — чтобы использовать их. Ты — четвертая. Ты отнесешь Око.

Я поднял руку.

— Эй, минутку, блин! Почему вы не можете сделать этого сами? Почему Энди? Почему мы? Почему я?

— Почему не мы? — Ваир склонил голову, признавая правомерность вопроса, если не обвинение. — Не я, ибо я очень быстро заблужусь в Эвеноре: мои умения из другой области. Не та, что из Длани, и не Нареен, потому что мне нужны ее Око и его инструменты. — Ваир Неуверенный взглянул на меня неуверенно. — Андреа — потому что она, с помощью своей силы, может проходить сквозь неопределенности; Джейсон — потому что он все равно пойдет, как пошел бы его отец; Ахира — потому что в Эвеноре опасно, и его сила может пригодиться; Тэннети — потому что, если силы не хватит, ей поможет неистовство; ты — потому что там, где не смогут помочь ни сила, ни неистовство, сослужат службу твои хитроумие, прагматизм и упрямство.

Я склонил голову набок:

— И все, что от нас требуется, — это доставить Око в Посольство Фэйри, или форпост, или как там оно называется, и выбраться оттуда?

— Все, что требуется, — медленно, печально произнес Нареен, — пронести его туда.

 

Глава 23,

в которой мы, как дураки, действуем, толком не подумавши

Одна моя подруга однажды объяснила мне, почему она проверяет себе грудь только раз в месяц. Можно бы подумать, учитывая, какую важность придают на Той стороне тому, чтобы обнаружить уплотнение как можно раньше, — на Той стороне от этой опустошительной болезни мало хороших средств, и все они действуют намного лучше, если поймать опухоль в зародыше, — что ей бы стоило каждое утро несколько минут тратить на эту проверку. А если, черт побери, она сама этого делать не хочет, я бы десятки мужиков назвал, в том числе себя, которые были бы рады ей помочь.

Но она мне объяснила, что такие изменения происходят очень медленно, и если их ощущать все время, то привыкнешь к росту небольшого узелка, будешь воспринимать его как норму и заметишь изменения намного позже, чем если обнаружишь их неожиданно.

Порой самые важные изменения происходит прямо у тебя под носом, а ты их не замечаешь.

Мне все это не нравилось. Ни капельки.

— Чего я не понимаю, — спросил я, — это почему она? Почему мы?

— Может, потому что мы здесь?

Ахира с ненужной силой передернул плечами, подтягивая лямки рюкзака по кольчуге. Он закрепил пряжки в самой свободной позиции: теперь рюкзак едва держался у него на спине.

— Ерунда, — отмахнулся я.

— Были вещи, о которых Андреа не говорила. Может быть, ее сюда притянули — подумай об этом.

Я припомнил встречу в ее новой мастерской — и выражение одержимости, навязчивой — или навязанной? — идеи на ее лице... и был еще тот случай, под Феневаром, когда одна только мысль об удалении от Эвенора перепугала ее.

Ахира продел под лямки кусок веревки, стянул его узлом, потом привязал лук, который удерживал вместе передние лямки.

— Кто мог ее притянуть?

Он снова пожал плечами.

— Понятия не имею. — Он покачал головой. — Я могу и ошибаться. Такое выглядит неправдоподобным: она упряма, и если кто попытается подчинить ее волю — не сдастся без борьбы. У кого здесь достанет силы так повлиять на нее, чтобы она не сопротивлялась? — Он махнул рукой. — Так что забудь. Не все мои идеи верны.

Я тоже не мог никого такого придумать.

— Тогда почему нам всем просто не развернуться и не убраться отсюда?

Гном хмуро усмехнулся:

— Потому что совершенно не важно, кто из нас чего хочет. Тот же самый принцип, что прежде: неведомые твари лезут из Фэйри, и это начинает вредить нам и тем, кого мы любим. — Он бросил взгляд на троицу у костра. — И поскольку Андреа идет туда, не важно, что она должна делать по нашему с тобой мнению — ты ведь не больше моего намерен отпускать ее одну.

Что ж, кто-то должен был это сказать — так почему бы не он?

— Повернись-ка, — сказал я. Он повернулся — и я хорошенько, крепко подергал рюкзак. Держится. Не красиво, не очень удобно. Рюкзак сам по себе со спины не спадет, и в то же время Ахира сможет сбросить его одним движением. — Пойдет.

— Отлично. — Он прикусил ноготь, осмотрел иззубренный край. — Много тебе встречалось людей или предметов, которых ты бы не мог понять?

Я не смог удержать улыбки.

— Считай, все, кроме меня и тебя — правда, на твой счет я порой сомневаюсь.

Усмешка его была кислой.

— Я имею в виду — связанных с магией.

Я пожал плечами.

— Включая Дейтона? Куча. — Я принялся загибать пальцы. — Во-первых, вся Гильдия магов. Считать за единицу или по головам? Правящая Мать. Ясные Всадники. Бойоардо. Те парни в черных рясах, на которых мы наткнулись пару лет назад под Энделлем. Тэллерен, хотя тут я, возможно, инстинктивно подозрителен. Насчет Энрада ничего не скажу, не уверен. И... — Я покачал головой. — Нет. Она упряма, как и все мы. Никто не мог бы ее ни к чему принудить.

— Никто живой, — уточнил Ахира.

Я не завидовал Волкенену. Он пытался выполнить работу, которую очень бы хотел провалить.

— Я все же думаю, — сказал он, — что вам стоит взять нас троих с собой. Мы отлично действуем, когда дело доходит до мечей.

Тэннети — нельзя сказать, чтобы оскалилась.

— Уверена, что так. — Она поиграла ножом в ножнах. — Хочешь...

— Нет, — оборвал ее Джейсон. — Не здесь и не сейчас. Ты убьешь его, но он может успеть задеть тебя, а у нас целительного бальзама — на пару глотков.

— Я не понимаю, почему вы отказываетесь от помощи. — Андреа раздраженно дернула головой. — Там с нами может произойти что угодно.

Эта часть дела совершенно ее не касалась, но ей не нравилось, как все оборачивается. Но, благослови ее боги, она хотела выслушать мое мнение.

— Это вопрос опыта и доверия, — сказал я. — Я доверю Тэннети прикрывать мне спину — тогда я могу заниматься только тем, что передо мной. — Я взглянул вниз со склона. — Но Волкенену прикрывать мне спину я не доверю, и я не знаю, каков он в бою. Я не хочу волноваться еще и о том, что позади.

Ахира хлопнул в ладоши.

— Так, вопрос закрыт. Собираемся. Тэннети, ты взяла Око?

— Само собой. — Тэннети покатала Око в ладони. Отвернувшись, она сдернула повязку и поднесла ладонь с Оком к лицу. Когда она снова обернулась, Око смотрело из глазницы. Неплохое местечко для хранения, хотя, когда она моргнула, оно повернулось незрячей стороной и слепо уставилось во тьму.

Тэннети передернула плечами под кожаной рубахой.

— Работка простая: доставить эту штуку, — она постучала по Оку, — в Посольство Фэйри, или в форпост, в общем, как бы эта хрень ни называлась. — Она уронила руку и взглянула на меня. Взгляд получился косым. Пробежала рукой по своему разнообразному оружию, вскинула на плечи мешок. — Я готова. У нас есть причины еще тут торчать?

Есть, разумеется. Научить лошадей петь, например.

— Нет, — сказала Андреа. — Чем быстрее мы двинемся — тем лучше.

— Вот и ладно, — сказал Ахира. — Все слышали? Идем.

— Минуточку. — Джейсон повернулся к Волкенену. — Мы знаем, кто вы, — заявил он. — Вы торгуете человечиной. Сейчас не время и не место разбираться с вами, но будет другое время и другое место...

Волкенен оскалил зубы:

— А ты кто такой, чтобы назначать мне время и место?

Джейсон улыбнулся:

— До тебя не доходили слухи, Волкенен? Воин жив!   

Он повернулся к нам.

— Вот теперь — пошли!

Мы с Тэннети заняли место в арьергарде.

— Не по душе мне это, — сказала она. — Они могут срезать путь через гребень, спуститься по той стороне и устроить нам на пути засаду. Двое впереди, один сзади — нас утыкают стрелами, мы и моргнуть не успеем.

Я покачал головой.

— Не-а. Не станут они.

Кто тогда отправится в Эвенор?

Но я все равно держал ушки на макушке, да и Тэннети тоже, и мечи мы держали наголо.

По каменной лестнице мы сошли с вершины на узкую дорогу, что извилисто бежала по холмам к городу, то появляясь, то исчезая из глаз.

Сперва я не понял, в чем дело. Город пульсировал, мерцал, улицы меняли положение и размеры. Только что это был узкий ночной проулок с низкими лабазами без окон — и вот уже без всякого предупреждения, без видимых изменений он превращается в дневную улицу, пересеченную крытыми переходами, а когда это случилось — я не заметил.

Но чем ближе мы подходили, тем медленнее шли изменения. Улицы дольше оставались такими, как были, изменения происходили дальше от нас — но были все такими же внезапными и незаметными. Я знаю: мгновенные изменения невозможны, тем более прямо у вас под носом и так, чтобы вы не заметили, как это произошло.

Ясно теперь, почему я не терплю магию?

Беда в том, что мой мозг пытается отследить изменения, поймать рябь, блик или миг трансформации, а он для этого не приспособлен. Это как пытаться разглядеть переходы друг в друга цветов инфракрасного спектра — глаз на это не рассчитан.

Наверное, я слишком внимательно всматривался, как появляется город из-за следующего поворота, и чуть не пропустил момент, когда стая на нас кинулась. Обычная история для Эвенора: слишком много магии разлито тут в воздухе, а у некоторых от присутствия магии крыша едет. Вообще-то из-за этого их должно бы тянуть жить порознь, иначе они быстро перебили бы друг друга. Впрочем, не знаю. Это не по моей части.

А по моей части были три темные тени, спрыгнувшие с деревьев — я едва успел крикнуть, предупреждая остальных. Одна из тварей тут же вцепилась когтистой лапой в плечо Тэннети и рванула вниз.

 

Глава 24,

в которой мы узнаем возможное происхождение ранее известного термина

Я успел крикнуть, нанося удар по широкой волосатой спине — только один, потому что надо было обернуться и насадить на меч того, кто летел на меня, расставив руки.

На тренировках действия в этой стандартной ситуации отрабатываются до автоматизма: парировать удар, сделать выпад и выдернуть оружие, провернув в ране, чтобы из узкой раны, которая противника не остановит, сделать широкую дыру, которую он не сможет не заметить, и тут же либо парировать, либо рубить нового противника. Главное — не дать противнику ни отвлечь себя, то есть монополизировать твое внимание, предоставляя другим противникам возможность с тобой разделаться, — ни пожертвовать собой, то есть заставить тебя возиться с ним долго и измотать перед схваткой со следующим.

В любом случае: защита, выпад, укол с проворотом й извлечение оружия. И быстро!

В данном случае беда была в том, что эта тварь оказалась не только крупнее и сильнее человека, но еще и быстрее. Она наделась на мой меч — тот по рукоять ушел в ее волосатое брюхо — и, схватив меня в медвежьи объятия, подняла над землей. Впрочем, левую руку мне вырвать все ж таки удалось, и я принялся молотить врага кулаком по роже.

Не то, не то, не то — реакция на это была еще меньшей, чем на меч. С равным успехом я мог бы бить по обернутой шкурой скале.

Огромные лапы выдавливали из меня воздух. Давили с такой силой, что рукоять моего собственного меча грозила войти мне в кишки. Теплая кровь — кровь этой твари — бежала у меня по животу и по ноге, но терял силы я один: мой меч, пронзивший ее насквозь, казалось, ничуть твари не повредил.

Надо мной уже смыкалась тьма — но я сумел просунуть свободную руку под его лапу и вытащить кремневик из кобуры на левом бедре. Я взвел курок, приставил пистолет к волосатой башке и, закрыв глаза, нажал спуск.

Выстрел. Жар и влага ударили мне в лицо; с булькающим хрипом тварь выпустила меня, падая наземь.

Со следующим вдохом я вдохнул запахи серы, огня, крови, прогорклого пота и собственного страха: чудесный аромат. Выхватив второй пистолет, я взвел курок, но с оставшимися двумя тварями уже разобрались мои друзья.

Тварь Тэннети — та, которую я ранил, — подыхая, лежала на земле. Из дюжины ран, от царапин до глубоких разрубов до самой кости, лилась кровь. Третья, разрубленная от шеи до пояса, валялась среди собственной крови и кишок: ей было уже все равно.

Над ней, тяжело дыша, стоял Ахира. Топор и кольчуга, скользкие от крови, лаково блестели в свете звезд.

— Все целы?

— Мы с Джейсоном в порядке, — отозвалась Андреа.

Они с Джейсоном стояли за гномом, в одной руке у мальчика меч, в другой — пистолет. Насколько я видел, никто из Куллинанов не получил ни царапины.

— Буду жить, — сообщил я.

— Уф-фх-х... — Тэннети стояла в грязи на четвереньках. Она опустилась на колени, потом медленно, с трудом поднялась на ноги. — Бывало и хуже.

Волосы у нее были, как воронье гнездо, на правой скуле алела свежая царапина, но вроде бы серьезных повреждений не было.

Три твари лежали перед нами на земле.

Возьмите человека, надуйте его в полтора раза, растяните ему лицо, а потом покройте его всего густым вонючим мехом — и получите то, с чем мы дрались. Здоровенные и невероятно сильные, хотя и не слишком умные — будь эта троица чуток побыстрее или посообразительнее, все мы были бы уже мертвы.

Ахира нагнулся к отрубленной лапе, пошевелил топорищем кисть.

— Частично втягивающиеся когти, большой палец, хоть и не сильно, противостоит другим... Оно могло быть разумным.

Я ощупал бок. Больно чертовски, но, кажется, ничего серьезного. Глубоко вдохнув, я не ощутил скрежета осколков сломанных ребер, так что все в порядке.

Нас спасли возраст и опыт. Большей частью предосторожности оказываются ненужными; в девяносто девяти случаях выставленный дозор никто не тревожит; выставлять арьергард — это, как правило, напрасная трата сил. Молодые люди все это быстро усваивают, и дело не в том, что они бывают рассеяны — я тоже бываю, — а в том, что они вообще перестают смотреть, что вокруг делается.

Переживите один раз нечто подобное — и в следующий раз ваши шансы выжить будут куда выше.

Ничего такого особенного тут нет. Ничего, кроме старания, терпения, собранности — и удачи. Ничего, о чем стоило бы волноваться.

Я вытер трясущиеся руки о штаны.

— Что ты, прах тебя побери, такое? — спросила Тэннети умирающую тварь.

Та медленно повернула к ней голову, глаза были на выкате — от боли точно и еще, быть может, от ярости.

— Ур-ркх, — медленно произнесла тварь и потянулась к Тэннети когтистой лапой.

Потом содрогнулась — и умерла.

— Время уходит, — сказал Ахира. — Идем.

 

Глава 25,

в которой мы входим в Эвенор — и я теряюсь

У берега горная дорога выбежала на равнину. Наползал предрассветный туман, а мы шагали вперед, и город все так же изменялся на глазах. Дорога сузилась, стала тропкой, окруженной густым высоким кустарником; пришлось нам идти гуськом.

Казалось, мы идем долгие часы; Эвенор медленно приближался. На горизонте грозил заняться рассвет, и ветерок, несущий легкий туман с Киррика, пробирал холодом.

Мы с Тэннети сменили Ахиру и Джейсона, следуя за Энди, а они присматривали за нашими спинами. Пока что все хорошо.

Единственной проблемой была Андреа: слишком спокойна, шаги слишком легки, почти невесомы. Мы подошли к развилке. Я покачал головой. Этой развилки здесь прежде не было. Дорога здесь раньше изгибалась, но не раздваивалась.

А теперь раздваивалась.

Энди улыбнулась, пробормотала несколько быстрых слов.

— Правая ветка, — сказала она. На миг глаза ее встретились с моими. — Сейчас можно говорить; ближайшие полмили решать ничего не придется.

— Было бы неплохо, если бы так и дальше осталось.

— На это не рассчитывай.

Я попытался изобразить уверенную улыбку.

— Как ты?

Она пожала плечами.

— Нормально. Справляюсь.

— Отлично, — сказал я. — Но мы можем повернут назад в любой момент, как только тебе захочется.

Глаза ее перестали мигать. Я тогда не знал, что это значит, не знаю и сейчас — но глаза ее перестали мигать.

— Не думаю, — вымолвила она. Потом поправилась: — Нет, мы не станем поворачивать назад. Идем дальше.

— Развилка позади исчезла.

Голос Ахиры был слишком спокоен.

Я повернулся: позади нас дорога, изгибаясь, исчезала в тумане как раз там, где была развилка. То есть где раньше она была.

— Ну и ладно, — сказал я. — Все равно она мне не нравилась.

Туман впереди густел.

— Эй, Ахира! Не возражаешь поменяться с Тэннети? Инфракрасные лучи пробивают туман лучше обычного света, а у гномов зримый спектр захватывает инфракрасную полосу.

Они поменялись, и мы двинулись дальше, а туман становился все гуще, и в конце концов я уже видел едва ли на шесть футов перед собой.

— Сомкнулись, ребята. — Тэннети кивком велела Джейсону приблизиться. — Все за одного, один за всех?

Я уже готов был возразить, но Ахира кивнул:

— Разумно. Андреа?

Она затрясла головой.

— Не могу думать. Слишком густой туман — на земле, и глазах, в голове. — Она ссутулилась, напряглась, словно ожидая удара, потом выдохнула заклинание — и обмякла. Пальцы ее чертили в воздухе незримые письмена.

Туман продолжал сгущаться, я уже видел лишь собственные ноги и — чуть впереди — Ахиру. У меня заколотилось сердце.

Вообще-то я не страдаю клаустрофобией. С одним моим приятелем-гномом (не с Ахирой, он по пещерам лазить не любит) мы однажды оказались в завале и целых три дня дожидались спасателей. И все было нормально, я его учил в «балду» играть на томском языке. Но в недвижности пещерных стен есть нечто успокаивающее. Никто не высунет из них когтистую лапу, чтобы вырвать у тебя сердце; в тесноте гномьих ходов не таятся ни волчьи ямы, ни проволочные силки, неведомые твари не поджидают тебя там, чтобы наброситься из-за угла, и...

Уолтер, остынь.

Энди с помощью магии вела нас к Эвенору; Ахира всматривался в туман и видел хоть ненамного, но дальше меня, защищая нас от неведомого врага. От меня, Тэннети и Джейсона не было никакого проку, и это чертовски действовало мне на нервы.

— Еще немного вперед, — сказала где-то в тумане Андреа — тень, не более того.

Туман поднялся мне сперва до колен, потом до живота, и вот уже я не вижу ничего, кроме поднесенной к лицу руки.

— Здесь, — объявила Андреа. — Резко направо и шаг вперед. Нет, не все. Только Ахира. Хорошо. Уолтер, ты следующий.

Я повернул вправо и шагнул вперед, из тумана — и оказался рядом с Ахирой по щиколотку в густой грязи узкой эвенорской улочки, залитой утренним светом.

Я дернулся бежать, пустился бежать — но сапоги мои облепила грязь. Это было все равно что бежать... хм... бежать по грязи.

И потом, бежать причин не было. Только что я был в непроницаемом тумане, а теперь мы с Ахирой стоим на ясном свету посреди узкой улочки, окруженные двухэтажными глинобитными домиками, по щиколотку в густой бурой грязи. Это могла быть любая улица любого города — если бы не висели над головой, замерев, яркие даже при солнце огоньки фей.

Откуда-то издалека донесся голос Энди — вот только направления уловить я не смог.

— Теперь Джейсон, — говорила она. — Прямо сюда. Да-да, вправо и прямо. Правильно.

И внезапно Джейсон, а потом Тэннети и, наконец, сама Андреа возникли с нами рядом. Я заставил себя улыбнуться.

— Отлично сделано. Не знал, что ты умеешь телепортировать.

Энди улыбнулась, протянула руку и погладила меня по щеке.

— Спасибо за комплимент, но истинная телепортация требует таких сил и умений, какие возможны только в теории. Для любого смертного, — добавила она.

Если это не телепортация, то интересно, что это было.

Наверное, вопрос отразился у меня на лице, потому что она пожала плечами и ответила:

— Это не телепортация. Телепортация — это когда ты переносишься из точки А в отдаленную точку Б, минуя все промежуточные точки. А сейчас мы просто оказались рядом с местом, куда направлялись — нужно просто знать, где и как искать.

Воздух был теплее, чем должен был быть в этот утренний час. Я, конечно, ждал, что он согреется, но не настолько. Утренняя прохлада мне нравится больше. Дайте только солнцу нагреть обычную городскую улицу — и она начинает вонять так, словно вымощена выдержанным конским навозом. Что, если подумать, именно так и есть.

— Ухабистый Тракт.

Андреа кивнула сама себе и поманила нас за собой. Извилистая улочка с глинобитными домами резко сворачивала футах в ста позади нас и примерно в стольких же впереди. Дома были слишком высоки, чтобы поверх них что-нибудь рассмотреть — видно было только дальнее мерцание купола

Фэйри на севере.

Тишь да гладь — только грязь, дома да волшебные огоньки.

— Все спокойно, — сказал я. — Даже слишком, кемо сабе.

Ахира хмыкнул.

— Заткнись, — сказал он беззлобно, и мы пошли к Энди, — Бери что дают.

Тэннети медленно поворачивалась, словно кинокамера кругового обзора — чем-то подобным она в своем роде и была. Я не виню ее за желание охватить все — округа была совершенно обыденной, я ожидал увидеть Эвенор совсем не таким. Где мерцание? Улица, на которой мы стояли, была обычной и твердой, как всякая другая улица.

Я собрался задать дурацкий вопрос, но Джейсон меня опередил.

— Где же мерцание? Почему все так стабильно? — спросил он.

Андреа не обернулась.

— Мерцание — от неопределенности. Эвенор никогда сам не знает, что собой представляет, и эта неуверенность растет. Но чем бы он ни был, мы здесь, и это все определяет. Мы можем быть только в одном месте и времени.

Моя реакция па разъяснения магии всегда одна и та же:

— А!

Есть три теории, как себя вести в незнакомых — и враждебных — городах. Моя любимая теория советует вообще туда не соваться: очень редко тебя могут убить там, где тебя нет. Вторая по приемлемости — разделить отряд надвое, чтобы каждая группа двигалась по своей стороне, прикрывая другую. Это ограничивает возможности стрельбы для тех, кто прячется в домах по сторонам улицы.

Третья — шагать прямо посреди улицы: считается, что так вы успеете заметить и отразить любое нападение.

Именно эта теория мне не очень нравится, так что я сдвинулся к приподнятому над улицей тротуару.

— Нет, — сказала Андреа, не оборачиваясь. — Не надо. Ты можешь потеряться. А это нельзя.

— Потеряться? Слушайте, я не из тех, кто теряется. У меня нет идеального чувства направления — но на городских улицах меня можно потерять, только сильно постаравшись.

Верно, Уолтер — но что, если туман дойдет тебе до самого носа?

Я остался со всеми.

Ухабистый Тракт извивался и изгибался еще с четверть мили — пока возле крошечного скверика не разделился пополам: левый рукав вливался в мощеную улицу, правый вел вниз, в еще большую грязь.

Я наклонился к Ахире:

— Хочешь поспорим, куда нам дальше?

— Сюда.

Андреа шагнула в грязь — и тут же утонула в ней по самые икры.

— Здесь недавно здорово лило, — заметил Ахира, шаря глазами по сторонам.

— В самую точку, Шерлок.

Мы двинулись по грязи следом за ней, сапоги наши чавкали и чмокали всякий раз, когда мы поднимали ногу и опускали ее...

на горячую сухую пыль улицы. Нас окружал полуденный солнечный жар и разноголосый говор рыночной площади.

— Люди, — сказал Ахира. — Как приятно видеть людей!

Тут мне пришло в голову, что все они прекратят сейчас продавать и покупать, оскалят огромные клыки и бросятся на меня — но порой мне все же везет, и ожидания меня обмывают.

В вышине, над головой, плясали и пересвистывались с дюжину деревянных флейт: ныряли во влажном воздухе, наигрывая высокими звенящими голосками сумасшедшую мелодию. Не ахти какая музыка: восьмитактная, без особых вариаций.

Нам пришлось быстренько отпрыгнуть в сторону, уворачиваясь от пары коней — громадин вроде клайдсдейлов, только в яблоках, — тащивших тяжело груженный фургон.

Мы сгрудились вокруг Андреа, как школьники вокруг учительницы. Что было не слишком далеко от истины.

Ладно, я туповат, но в конце концов до меня дошло: Эвенор не знает не столько что он, сколько когда он. Обычно попасть из утра в вечер просто, но полудня при этом не миновать. Если только все — включая время — не встанет с ног на голову. Черт возьми, а ведь мы, может статься, шагнули из сегодня во вчера.

Был базарный день, и торговля шла довольно бойко под посвистывание флейт.

Неподалеку, над горой плетеных корзин, румяный продавец яблок вел бесконечный торг с высоким костлявым человеком в дорожном плаще и шляпе с обвисшими полями. За ними одна из нескладный тварей — ладно, я буду называть из уркхами или орками, пока вы для них лучшее имя не найдете, спасибо, — неуклюже жестикулируя, доказывала, что мясник слишком много запрашивает за бараний окорок. Во всяком случае, я надеюсь, что это была баранина -— ляжка вполне могла оказаться чабаньей.

Над улицей возвышался купол Посольства Фэйри — от нас его отделяла всего пара-тройка перекрестков.

— Сюда, и постарайтесь ни на что не наткнуться, — сказала Энди, ныряя в толпу; мимо, грохоча подковами и колесами, как раз проезжала запряженная тяжеловозами фура. Сложность передвижения в толпе — приходится все время подавлять боевые рефлексы. Я не люблю, когда меня пинают и подталкивают — предпочитаю пинаться и толкаться сам. Только так надо работать в толпе — а я, поверьте, не такой уж плохой карманник. Хотя сейчас не время было проверять, на уровне ли это мое мастерство.

Мы шли по улице, вдоль забитых всякой всячиной торговых рядов, где толстый торговец яблоками бесконечно торговался с высоким покупателем в плаще и шляпе, мимо спорящего с мясником орка, мимо лавок, где свечники заливали Воск и вкладывали фитили в формы, а толстая старуха-корзинщица вплетала очередной прут в странной формы корзину.

Что-то в этом меня тревожило, и я быстро коснулся плеча Ахиры, скользнул в хвост нашей группы и оглянулся. Да, разумеется, неприятности стоит оставлять позади, но обезьянье любопытство способствует выживанию — если не перебарщивать с ним.

Они занимались все тем же. Все они. Орк по-прежнему торговался за мясо, высокий покупатель спорил с коротышкой-купцом, а корзинщица все еще не вплела...

Тяжело груженная фура прогрохотала мимо, влекомая двумя похожими на клайдсдейлов тяжеловозами.

И флейты плясали над головой, высвистывая все тот же восьмитактный мотив...

Я пробился назад к Андреа.

— Энди...

Она предостерегающе подняла палец и пробормотала новое заклинание.

— Нам сюда. — Локтями раздвигая толпу, она прошла между двух прилавков — в прохладу дня...

...и темноту ночи в самой середине квадратной — нет, треугольной площади. В нее вливались три улицы, каждая оканчивалась клинообразным домом, будто долькой каменного пирога. Ни окон, ни дверей у домов не было.

В центре площади стоял пьедестал со статуей, хотя что это за статуя — я не понял.

Никогда не пытались найти в глазу слепое пятно? Это просто. Ставите на листе бумаги две точки, зажмуриваете один глаз и смотрите на одну точку, приближая бумагу к лицу — другая должна быть видима боковым зрением.

В какой-то момент эта другая точка пройдет через слепое пятно — место, где оканчиваются зрительные нервы. И она исчезнет, хоть вы и будете знать, что она есть, и вы непременно увидите ее, если чуть-чуть сдвинете бумагу или повернете голову. Но нет: смотреть надо перед собой.

Именно так выглядела эта статуя. Точно ее Нельзя Видеть.

Над ней и за ней, на вливающейся в площадь магистрали, вздымался, мерцая в ночи, купол Посольства Фэйри.

— Быстрей, быстрей, — подгоняла нас Андреа, уводя к другой магистрали.

Ахира поднял руку.

— Нет, стой. То, что мы делаем...

Она замотала головой, глаза расширились.

— Нет. Останавливаться нельзя. Все рушится. — Губы ее шевелились, дыхание прерывалось. — Это уже не просто город. Он распадается. — Она показала на улицу, что вела к посольству. — Длань была права: это связано со всем миром. — Она махнула в сторону улицы. — Идите прямо туда, выйдете на Заброшенную Дорогу, но Заброшенная Дорога не приведет вас на Двойной Круг — сверните на север у первого поворота — и придете к ямам; восточная дорога выведет в точку на сто футов глубины на дне Киррика, неподалеку от Пандатавэя; западная зашвырнет на деревья на околице Салкета. Все это, — она покрутила пальцем, — связки, переходы. Но вы ведь не пойдете туда?

Отлично. Многомерный план города забил Энди голову напрочь, и она забыла, насколько все остальные слабо себе представляют, что за чертовщина тут творится.

— Давайте-ка выбираться отсюда, — сказал я.

— Нет, это не все от Фэйри. Не в прочных местах. И только частично. Идем, пока он не добрался сюда. — Она схватила за руку Джейсона и бегом припустила к улице.

О чем она говорила? Кто это — он? Я помчался за ней, Ахира и Тэннети — следом. За нашей спиной было нечто, нечто огромное — но я не оглянулся посмотреть. На пересечении площади и улицы мы почти нагнали ее.

— Бойоардо? — спросил я, выворачивая шею, когда мы нырнули в ночь, и...

...и, заскользив, едва успели притормозить в двух футах от края нагретой плоской крыши. Я протянул руку и удержал Ахиру, чтобы он не врезался в Джейсона. Полдневное солнце сияло с небес, но их синеву рассекали тучи, черными полосами протянувшиеся от горизонта до горизонта.

— Быстрей! — позвала Андреа. — Сюда.

Мы спустились по пожарной лестнице в проулок, следом за Энди поспешили по нему...

...и оказались в крошечном парке, прохладном, зеленом, пахнущем перегретой на солнце мятой.

Я сказал бы, что нас окружали дубы — вот только стволы их слегка серебрились, а листва, играя на ветерке, чуть позванивала, как серебряные колокольцы.

Тэннети тяжело дышала, мне тоже не помешала бы передышка.

Ахира огляделся.

— Можно нам тут отдохнуть? — спросил он сквозь перезвон листвы. — Или надо бежать дальше?

— Да, — сказала Энди. — Здесь мы отдохнем — недолго. Я достаточно запутала наш след.

Древний дуб протянул над землей одну из своих ветвей — достаточно низко, чтобы ухватиться и повиснуть, восстанавливая дыхание. Что я и сделал. Кора под моей ладонью была шершавой, серебристая листва — прохладной.

Джейсон протянул руку и щелкнул по листу ногтем. Лист зазвенел, как камертон.

Ахира уселся на землю.

— Просто на случай, если нам надо это знать — куда нам дальше?

Энди прикрыла глаза и задумалась — как-то уж слишком надолго. Губы ее беззвучно шевелились.

Нет, я за временем не следил. Просто прошло не меньше минуты, и Тэннети начала уже беспокойно ерзать, но Джейсон успокоил ее, легко коснувшись ее руки. Однако Джейсон навострился в легких касаниях; мне захотелось бы ее стукнуть. (Я бы не сделал этого, заметьте, но захотел бы. В присутствии магии я всегда нервничаю.) Наконец Энди открыла глаза.

— Вам отсюда не видно, но ярдах в пятидесяти за тем старым дубом есть ступени, ведущие к дороге. Еще какое-то время по ним можно будет идти — только не наступайте на верхнюю ступеньку; она уводит от дорог.

Я отпустил ветку и прислонился к стволу, позволив себе расслабиться; это мне легко удалось.

Шершавый ствол, на который я опирался, дарил мне покой. Возможно, я черпал успокоение в его неизменности. Руки мои играли высокой травой — слишком высокой для парка, как мне подумалось: футов четырех в высоту, густая, мягкая и зеленая, как на лугу.

Тэннети потрогала стеклянный глаз.

— Что происходит?

Андреа раскрыла рот, закрыла его, открыла опять.

— У вас недостанет подготовки, чтобы понять.

Мне никогда не нравились подобные объяснения. Беда, однако, в том, что порой в них кроется правда. Попробуйте объяснить принцип неопределенности Гейзенберга тому, кто не знает, что мельчайшая частица материи — это не пылинка, или начатки атомной теории человеку, уверенному, что если иметь достаточно острый нож, можно делить пополам куски глины до бесконечности. Я пробовал.

Пальцы Андреа неуверенно пошевелились.

— Мы живем по законам природы. Магия — часть этих законов. Гравитация притягивает материальные предметы друг к другу; магнетизм притягивает или отталкивает; слабая магия переносит информацию; сильная дает могущество. — Она махнула рукой на купол Посольства Фэйри. — Но те, они... они живут по законам Фэйри. Когда мы в Фэйри или хотя бы просто слишком близко к их границам — мы уподобляемся компании ньютонианцев, которые движутся в Эйнштейновом пространстве и удивляются, почему это им не удается преодолеть скорость света — с какой бы скоростью они ни бежали.

Она обвела рукой парк вокруг — порывисто, словно разрывая путы.

— Эвенор всегда был частью... окраин Фэйри. Добрый Народец не очень-то его жалует: здесь слишком много ограничений, слишком скучно. Но это меняется, и я вижу, слишком сильно... — Она поднялась, и напряжение ушло. — Это касается не только пространства, но и времени. Здесь и сейчас, — Она понизила голос. — Внутри Фэйри, в сингулярности его ядра, все в хаосе, все связано напрямую, там действуют все законы и не действует ни один из них.

Она потрясла головой, словно чтобы прочистить ее.

— Но здесь такого быть не должно. Те Трое могут навечно скрепить город с реальностью — но они не знают, где это должно сделать. Ваир — самый могущественный, но он не может решить, куда направить свой пламень; Нареен вложил в свои инструменты крепость и прочность своей расы, но больше почти ничего. — Она коснулась пальцем глаза Тэннети. — Им нужно ее зрение.

Я поостерегся бы тыкать пальцами Тэннети в глаз, пусть даже и стеклянный, но она не отреагировала. Андреа шевельнула плечами, надевая рюкзак:

— Так что пошли.

— Почему сейчас?

В голосе Ахиры слышалась нотка паники.

— Я уже говорила почему: я увидела пути. Через пару секунд мы услышим его шаги, и...

Тяжкие шаги загудели по земле. Мы сбежали по лестнице — перескочив верхнюю ступень — на ту сторону мощеной улицы, промчались проулком...

...и выскочили во тьму пасмурной ночи, освещенной лишь тусклым зеленоватым свечением вонючего ила вдоль края сточных канав.

Ахира вытащил из поясной сумки заговоренную сталь — и искусственный свет разорвал мрак.

Это был всего лишь переулок — узкая, склизкая улочка меж двумя рядами домов, что, исчезая вдали, высились в темноте. Позади нас не было слышно ни звука, но Энди покачала головой.

— Здесь он слишком близко — нам придется срезать путь, пройдя через Фэйри. Сюда.

Она шагнула в темноту дверного проема. Мы шагнули за ней, сквозь тьму...

...на пронизывающий, ледяной ветер Места, Где Кровоточат Деревья.

Льдистый вихрь неустанно трепал алые листья, с которых при малейшем движении скатывалась багряная влага. Огромные ветви скрипели и стенали от боли. Лужи крови собирались под деревьями, темнели, густели на воздухе.

— Никому не двигаться, — велела Андреа. — Я буду вас перемещать. — Здесь законы более... расплывчаты. Даже стабильность небезопасна — если не знаешь, куда шагнуть.

Шагнув вбок — так быстро, что ноги ее, казалось, летят над влажной травой, — она чуть коснулась щеки Джейсона. Чуть слышный хлопок — и он исчез.

— Иди прямо вперед.

Она потянула Ахиру за рукав. Он, чуть запнувшись, сделал шаг — и тоже пропал.

С ней остались лишь я да Тэннети, но я уже слышал позади тяжкую поступь. Один шанс — и тот неверный.

Ладонь Энди коснулась моей щеки.

— Не шевелились, Уолтер, — чуть слышно шепнула она. — Он сзади тебя.

Тэннети извернулась, вскинула меч... но травы обратились змеями, обвили ее лодыжки, впились длинными клыками ей в ноги.

Она завизжала. Не знаю, почему меня удивило, что это был высокий и жуткий звук — такой же, как у всех. Но у нее он обратился в рык, и она врубилась в змей, устилая землю вокруг крошевом кровавых, извивающихся ошметков змеиных тел.

Голос был тот же самый.

— Добрый всем день, — произнес Бойоардо.

Лицо его было слишком правильным, слишком красивым, ямочка на подбородке — слишком глубокой. Он был весь в багряном и черном, от галуна на алом плаще, небрежно перекинутом через плечо, до черных сапог, блеск которых сделал бы честь любому офицеру СС. Красная бархатная куртка туго обтягивала широкие плечи, ремень на талии подчеркивал великолепную фигуру атлета.

Он сел — прямо на воздух, словно забыв, что под ним нет стула. Но не упал — туча крохотных крылатых ящерок сорвалась с деревьев, образовав трон, на который он и уселся. Другие подхватили плащ Бойоардо и аккуратно положили его на спинку.

Тэннети, не переставая рубить змей, снова зарычала.

Бойоардо забросил ногу на ногу и разгладил и без того гладкие черные лосины.

— Прошу вас. Зачем столько шума?

По его знаку змеи исчезли, но кровь по ноге Тэннети продолжала бежать.

Он расплылся у меня перед глазами — а когда я смог сфокусировать взгляд, на троне восседал худощавый человек моих лет и с меня ростом. Возможно — чуть старше, худощавее, с сединой только лишь на висках. Подбородок твердый, усы аккуратно подстрижены, у глаз едва-едва заметный восточный разрез. Он был во всем черном, и только стянутый черненой бронзовой пряжкой плащ выделялся бурым цветом.

Да, да, я соображаю медленно.

— Я красивей, — заявил я.

Тэннети бросила на меня подозрительный взгляд — более подозрительный, чем обычно.

— Чем я? — спросила она.

Пальцы Андреа коснулись моих висков — и на миг Бойоардо замерцал, став Тэннети, потом Энди, потом снова мной. Понятное дело, он мной не был — он лишь отражал меня. По-своему.

На миг Энди взглянула мне прямо в глаза. Ей не надо было ничего говорить: она должна доставить Око в Посольство Фэйри, а Бойоардо надо задержать здесь на время, достаточное, чтобы она смогла это сделать. Она знает дорогу; Тэннети несет Око. Таким образом, Энди невероятно важна, Тэннети — необходима, а мной можно пожертвовать.

Но она этого не могла. Принести меня в жертву, хочу я сказать. Не могла — без моего согласия. В этом беда Андреа: ей недостает безжалостности.

Все тот же кошмар. Только на сей раз Куллинан просит меня сделать все в одиночку, а я не знаю, смогу ли.

Я замер — на какие-то полсекунды...

 

Глава 26,

в которой я нахожу Место, Где Лишь То, Что Ты Когда-то Любил, Может Помочь Тебе

Большую часть того, что было потом, я не видел — наверное, потому что занят был: дрался за свою жизнь.

А возможно, и нет. Я хочу сказать — это было, рассказы о прочих событиях вполне достоверны, но вопрос в том когда. Мы немногое знаем о Фэйри, скорее всего мы и не созданы знать о Фэйри много. Но что время в Фэйри — и рядом — действует странно, мы знаем. А что мы были рядом с Фэйри — это уж точно. И точно, что в Эвеноре со временем что-то уже было не так. Это уж наверняка: когда заворачиваешь за угол в полдень и попадаешь в рассвет, не надо быть Альбертом Эйнштейном, чтобы понять, как тщательно здесь перемешано время.

Что я могу сказать наверняка — так это то, что случилось с Джейсоном и гномом, было в какой-то следующей части их жизни, так же как моя схватка с Бойоардо — в следующей части моей.

Я думаю, иначе быть не могло.

И я не могу сказать, что же все-таки вызвало эти события. Я так и не перестаю гадать с тех пор — был ли тому причиной я? Или Андреа и Трое? Или все вместе? Или что-то еще?

Проблема с этой частью истории в том, что я не знаю, кто по-настоящему в ней герой. Нет, неправда. Я знаю.

Она купила мне и Андреа пару секунд и заплатила за них полной мерой, не жалуясь.

Будь оно все проклято, Тэннети. Я так и не успел проститься с тобой.

Ахира шагнул из плачущих трав в темноту, на мягкий ковер. Прямо перед ним стоял Джейсон.

Они попали в комнатку, то ли кабинет, то ли спальню, освещенную лишь маленькой, горящей почти под потолком, масляной лампой. Комнатка была почти пустой — лишь ковер, стол у стены, груда одеял и пустой ночной горшок в одном углу да несколько холщовых мешков с сырыми овощами и вяленым мясом.

Если что и привлекало к себе здесь внимание — так это стол. Столешницей служила гладкая, снятая с петель дверь. Даже ручка по-прежнему была на месте, на обращенном к стене краю. Дверь стояла на четырех камнях высотой до колена. На столешнице лежали развернутые книги и свитки, прижатые какими-то камешками и железками. Ахира разглядел эрендрийские письмена и еще какие-то руны, которых не разобрал, а остальное просто расплывалось перед глазами. Маговские дела.

— Здесь кто-то живет, — сказал Джейсон.

Ахира прижал палец к губам. Способность юноши подмечать очевидное его не раздражала, а вот болтать не надо. Пока они не разберутся, куда попали, лучше держать рот закрытым, а глаза и уши — распахнутыми.

Тяжелая деревянная дверь, отделяющая комнату от темного коридора, была приоткрыта. Ахира прислушался — ни звука. Пока ничего опасного.

Сделав знак Джейсону следить за дверью, гном повернулся к окну.

Снаружи, прямо через улицу, стояло, переливаясь, Посольство Фэйри — во всей своей изменчивой красе.

Было в нем три этажа — или четыре? И были ли там высокие стрельчатые окна, похожие на стеклянные, выводящие на балкон двери — или лишь узкие проемы в гладких неприступных стенах: щели, слишком узкие даже для бойниц?

Ладно, не стоит рассматривать то, чего рассмотреть не можешь, лучше сосредоточиться на том, что делать. Торчать в мастерской мага — к добру не приведет, пора дви...

Джейсон знаками звал его к себе. Мальчик уже лежал на полу у единственной двери. Губы его шевелились.

— Я что-то слышал, — беззвучно произнес он.

Славный парень. На сей раз он не боится. Нет, это неправда — Ахира чуял его страх. Джейсон достаточно умен, чтобы бояться, он сознает, что в любой момент может быть ранен или убит, но это часть жизни, и к ней надо относиться соответственно.

 И он это знает и не может согнать улыбки с лица. На сей раз Джейсон Куллинан не побежит.

Держа секиру в руках, Ахира прислушался. В коридоре раздавались шаги. Знакомые.

Ахира опустил топор.

— Привет, Андреа, — сказал он. В дверь и правда входила Андреа — но Андреа другая.

Кожаные черные безрукавку и штаны сменило сияющие белое одеяние, сотканное из дымки и света. В черных волосах серебрилась седина, глаза покраснели и припухли, то ли от слез, то ли от недостатка сна.

Джейсон шагнул к ней — но Ахира удержал его.

— Подожди.

Она подняла тонкую руку:

— Это я. Старше — может, на год, может, на больше или на меньше. Время здесь совсем... другое, а я пряталась и училась в потаенных уголках времени, борясь с безумием, пока не выучилась большему. Да, я стала старше; в чем-то, надеюсь, мудрее, в чем-то сознательно невежественнее. Но это по-прежнему я. — Слеза скатилась по ее щеке. — Можно мне вас обнять? Очень долго я ждала.

...зато Тэннети не задумалась — ни на миг. Сунув пальцы в глазницу, она вырвала Око, швырнула его мне — и бросилась на Бойоардо.

Стеклянное Око, кувыркаясь, летело в меня.

Нет!

— Тэннети, не надо!

Кричать, хоть мысленно, хоть вслух, было уже бесполезно. Нарееново стеклянное Око, столь нужное Троим, чтобы заглянуть сквозь завесы неопределенности в сердце Эвенора плыло по воздуху ко мне. Я выхватил его оттуда, шмякнул в ладонь Андреа и рванулся, но было поздно.

Бойоардо уже вскочил с трона — так быстро, что полы плаща свистнули, как хлыст. Небрежным движением отбив меч Тэннети, он схватил ее.

Она простонала — коротко, когда его пальцы зубьями бороны пропахали ее тело, потом он встряхнул ее — один, два, три раза, как пес крысу, и отшвырнул — окровавленную, изломанную, мертвую.

Руки его были алы от ее крови, красны до локтей, и это раздражало его привередливый вкус. Он взглянул на них, на алую влагу, замочившую рукава, лениво шевельнул пальцами — и кровь исчезла. Тэннети лежала на земле. Ее мертвый глаз и пустая глазница смотрели в пустоту.

Нельзя тратить время на скорбь по друзьям. Во время битвы — нельзя.

— Давай, Энди, — сказал я. — Давай же! Достань его. Как тогда.

Она покачала головой:

— Не здесь, не у границ Фэйри. У меня не хватит ни умения, ни сил.

Бойоардо улыбнулся:

— Она знает, что я могу преследовать вас двоих по всему Эвенору — где бы вы ни скрылись.

Я притянул Андреа к себе. Боже, ну зачем ты сделал женщин такими теплыми?!

Спрячься на время, — выдохнул я ей в ухо, — но донеси Око до места. Сделай, что должно.

Она кивнула, один раз, быстро, коснулась мягкими пальцами моих губ — и оттолкнула меня прочь. Я откачнулся, а она шагнула — и исчезла.

* * *

Джейсон неловко обнял мать, а Ахира позволил себе опустить топор.

— Очень долго? — спросил он.

Она развела руками. Джейсон выпустил ее.

— Не знаю. Может быть — год. Может быть — два. Я старалась считать, сколько раз ем и сколько сплю, но перестала, когда поняла, что еда и сон мне здесь почти не нужны. Два года?.. — Она отошла к окну. — Довольно времени, чтобы понять, что нужно будет сделать, чтобы перейти улицу. Довольно времени, чтобы изучить почти все тропы Эвенора, довольно времени, чтобы узнать кое-что о себе, довольно времени, чтобы призвать себя сюда. — Она тряхнула головой, возвращаясь к ним. — Простите, что я так расклеилась. Я знаю — для вас это были только секунды.

Ахира улыбнулся.

— Вот и ответ на давний вопрос.

По крайней мере частичный ответ. Он знал Андреа Андропулос Куллинан добрых двадцать лет — и знал, что она упряма, как только может быть упрям человек. Ее невозможно было заставить подчиняться ничьим приказам. Она все решала сама. Всегда. Никто и ничего не решал за нее. Никто.

Итак: кто мог призвать Андреа в Эвенор? Кто мог завлечь ее сюда? Кто постоянно взывал к ней от самого замка Куллинан? Кто мог заставить ее пуститься в путь, вопреки здравому смыслу, в неизвестность?

Только Андреа.

Она возвратила ему улыбку.

— Я. Кто же еще? — Взгляд ее на миг затуманился. — Она вот-вот будет здесь. С Оком.

— И что тогда?

Она пожала плечами.

— Мне известно немногое. У нее — я хочу сказать, у меня было не так уж много времени, чтобы поговорить с ней... со мной. Когда мы расстались с вами двумя, она взяла око, а потом вытолкнула меня в нездешнюю часть Эвенора. Там я заблудилась. Я должна была понять, как найти дорогу назад, сюда. Она сказала, что она... что я попытаюсь перейти улицу и принести Око сюда. — Она выглянула из окна. — Чего бы это ни стоило. Остальное довершат Трое. — Ее глаза округлились. — Ох, нет! Я так обрадовалась, увидев вас двоих, и совсем позабыла, что она говорила мне... — Она повернулась к Джейсону. — Быстро, дай мне твой нож!

...я качнулся назад — на пустынную улицу в заброшенной части города. Ряды доходных домов тянулись под темным небом по обеим ее сторонам, а из трещин в земле бил холодный белый свет.

Я был один — но, если Бойоардо последовал за мной, долго мне одному не быть. Оставалось надеяться, что он решит погоняться за мной, что я сумею водить его достаточно долго, чтобы Андреа смогла сделать свое дело, доставить Око в Посольство Фэйри и вернуться, вытащить меня из беды прежде, чем Бойоардо меня прикончит.

Энди здорово умеет искать вещи и людей; все может получиться, если, конечно, я смогу выиграть достаточно времени. Но мне нужно избегать его так долго, как только воз...

Меня похлопали по плечу — явился! Он не был моим отражением, все-таки нет: такой самодовольной улыбочки под моими усами никогда не бывало. Или я ошибаюсь?..

— Приятное местечко. — Он не спеша потянулся ко мне. Свет из-под земли оставлял его глаза в темноте, но слишком белозубая улыбка прямо-таки сверкала во мраке. — Закончим здесь?

В школьной команде я начинал полузащитником — сейчас я нырнул под его руку и рванул вперед зигзагом. Не помогло. Он держался в полушаге позади меня: не бежал, просто скользил над землей, не касаясь ее ногами.

Он нахмурился.

— Ну, слишком просто, — сказал он и дал мне вроде бы несильного тычка в плечо.

Я полетел наземь и пропахал добрых шесть футов по грязи и мелким камешкам. Штаны на левом бедре порвались в клочья и кожу содрало широкой полосой. В стену я влетел со всего размаху, так, что дух отшибло.

Я лежал на земле, тщетно пытаясь вдохнуть. Мышцы не работали. Попросту не желали.

Он навис надо мной.

— Поднимайся. Я думал, с тобой будет веселее.

Я перекатился на четвереньки, потом с трудом встал.

— Дай мне время... прийти... в себя, — сумел я прохрипеть.

Я не знал, будет ли держать правое колено, да и ребра — я чувствовал — терлись друг о друга внутри багрового мешка жгучей боли, который я когда-то называл грудью.

Он широко улыбнулся:

— Не вижу в этом необходимости.

Он пошевелил пальцами — и мою боль точно рукой сняло. Нет, ее не сменили облегчение и покой, которые приносят целительные бальзамы. Просто только что я едва мог дышать от боли — и внезапно ее не стало.

Даже борозда на левом бедре затянулась, даже одежда снова оказалась целой. Тяни время, Уолтер.

— Постой минутку, — сказал я. — Это для тебя слишком просто. Создай себе трудности. Уравняй шансы. Не просто выгляди, как я. Уменьши до моих свои скорость и силу.

Сделай состязание честным.

Если у Бойоардо и есть слабость — это его самонадеянность, хотя кто рискнул бы сказать, что он не имеет на нее право? Невероятно сильный, неуязвимый, способный принять любое обличье по своему вкусу... Уж лучше бы я был сейчас в Филадельфии

Он склонил голову набок.

— Честным — нет; я не хочу проиграть. А менее нечестным — сделаю. Так игра будет интереснее.

Он внимательно всмотрелся в меня, потом закрыл глаза и сосредоточился. Фигура его на миг расплылась, словно бы потекла — и вот он уже снова, как я.

Бойоардо шагнул ко мне.

— Я лишь вдвое сильнее тебя и лишь наполовину быстрее, — сообщил он. Отбил мой кулак и ударил сам — в голове у меня вспыхнули звезды. — Это нас устроит.

Движения, отрабатываемые достаточно часто, закрепляются в мышечной памяти. Например, связка «блок-удар».

Он попытался нанести мне прямой правый, но я сблокировал его руку, сократил дистанцию и выбросил колено вперед и вверх.

Мне не повезло: он успел поставить жесткий блок сверху.

Но не повезло и ему: я сумел-таки вытащить один метательный нож левой — блокирующей — рукой, и теперь всадил ему между ребер. Он пошатнулся от боли. Недостаточно серьезной боли — он принял мою форму не до конца; всего лишь настолько, чтобы испытывать человеческие ощущения, боль в частности.

Я бы бросился его приканчивать, но мы это уже проходили, когда он прикидывался волком. Самое большее, чего я мог добиться — чего я мог надеяться, что добьюсь, — это связать его боем, пока остальные будут делать свое дело.

А лучший способ для этого был — бежать.

И я побежал — по улице и...

...прямиком в мощный лес — свод листьев смыкался футах в пятидесяти над моей головой. Подлесок цеплялся за лодыжки и икры, ноги вязли в палой листве. В кронах, провожая мой бег, перекликались крохотные зеленые ящерки.

Я споткнулся, растянулся во весь рост, перекатился, чуть не врезавшись в огромный выступающий корень, и уперся спиной в ствол гигантского дерева.

Бойоардо стоял передо мной, отбросив капюшон.

Единственное, что я мог придумать, — это чуть потянуть время, одно мгновение, пока не вытащу метательный нож. Может, удастся попасть в какой-нибудь жизненно важный орган, свалить его наповал быстрее, чем он может регенерировать.

— Место, где Говорят Только Правду, — сказал он. — Самая его окраина... Закончим здесь?

— Нет, лучше потяну время сколько смогу, — честно ответил я, тайком нащупывая нож. — Я собираюсь всадить в тебя нож...

Черт, черт, черт...

Я взбежал вверх по корню, перескочил на другой; следующий прыжок вынес меня за деревья, на тропку. Его шаги раздавались за мной — я рванул по тропе, за поворот, где она пересекала другую тропу, и прыгнул через нее...

Андреа повернулась к Джейсону.

— Быстро, дай мне свой нож!

Джейсон не шевельнулся. Ахира оттолкнул его, сорвал у него с пояса нож и перебросил его Андреа рукоятью вперед.

Она вскинула нож и ударила им в дверной проем — как раз когда там, одетая в черную кожу, возникла другая Андреа...

У Ахиры перехватило дыхание.

...в темноту. Я споткнулся, упал на спину, в тухлую воду, но тут же вскочил — мокрый, продрогший. И едва не стукнулся головой о потолок туннеля. Я расставил руки — и только потому не упал опять. Стенки туннеля были мягкими и теплыми, их мясистую поверхность каждые футов десять пронизывали белые кольца, костистые на ощупь.

Впереди был свет. Я побрел вперед, пошатываясь, как мог быстрее. Впереди, еле видимый, вроде был перекресток.

Гулкие шаги раздались у меня за спиной в тот миг, когда я достиг перекрестка и шагнул...

...в следующий отсек туннеля.

Иногда даже в Эвеноре угол — всего лишь угол.

Я побежал, хлюпая ботинками по грязи, прямо в...

* * *

У Ахиры перехватило дыхание.

— Нет!

Это должна была быть Андреа, но это не могла быть Андреа. Андреа не стала бы пытаться убить себя-прежнюю, но Ахира только что сам дал этому неведомо-чему нож.

Клинок свистнул в воздух, прошел в миллиметре над плечом новой Андреа — и вонзился в вытянутую волосатую лапу.

Ахира улыбнулся. Он все-таки оказался прав. Белая Андреа действительно была его старым другом.

Белая Андреа схватила Черную за руку и рванула в сторону как раз в тот миг, когда тварь — сплошные мышцы и вонючая шерсть — ввалилась внутрь.

Она столкнулась с Ахирой, вцепилась волосатыми клешнями ему в горло и, не обращая внимания на все еще торчащий в лапе нож, оторвала гнома от земли. Новая Андреа, младшая, подняла было руку — но та, что в белом, ударом заставила ее опустить ладонь.

— Нет. Мы должны идти. Сейчас же. Их мы оставим здесь. У нас почти нет времени.

Другая начала было возражать, но Белая Андреа, не слушая, выпихнула ту за дверь, захлопнув ее за собой — и весьма ловко оставив Джейсона и Ахиру внутри. В ловушке.

...в дым, забивший мне легкие, заставивший заслезиться глаза. Меня попытались схватить чьи-то сильные пальцы, я ударил ногой раз, другой — и нырнул в туман, оставив его кашлять и задыхаться где-то за дымной завесой.

Вот интересно — он что, правда запер себя в человечье обличье со всеми его слабостями? Не успел я задать себе этот вопрос — кашель смолк.

Фэйри, ты плутуешь. Он воспользовался моментом — чуть-чуть изменил себя, чтобы дышать в дыму, не кашляя и не задыхаясь.

— Плутую, конечно.

Я снова шагнул вперед, из дыма...

Гномы называют себя Умеренным Народом; и есть у этого народа поговорка, осуждающая неумеренную умеренность. Умеренность — штука важная, сдержанность — необходима, но только когда она уместна. Здесь для сдержанности места не оставалось, а умеренность была бы неумеренной роскошью.

Вселенная сжалась для Ахиры до его рук, вцепившихся в запястья чудовища. И не могло быть ничего, кроме этих рук, и каждая ладонь должна будет сомкнуться, оторвать мощные лапы от горла Ахиры.

Пальцы гнома сжимались все крепче и крепче, но и душащие его руки — тоже. Разум его начала затягивать мгла...

Когда-то он был прикован болезнью к креслу на колесах, но время это ушло и не должно возвратиться. Он может примириться с чем угодно — но не с невозможностью двигаться.

Руки и ноги у него трепыхались бессмысленно и беспомощно.

Никто никогда не будет держать меня против моей воли. Никто никогда.

Не осталось ничего, кроме его пальцев на чужих запястьях — сжимающих, продавливающих плоть и кости этой твари. Ярость бело-голубым пламенем палила мозг, давая мощь пальцам, унося прочь разум. Пробуждался берсеркер — лишь искры не хватало ему, чтоб вырваться.

Хрустнули кости под его ладонью, лапы разжались, Ахира полетел на пол — и услышал, как сталь вонзается в плоть...

...снова, осознал он.

Он уже какое-то время слышал этот звук. Нож, что вонзается в тело. Пока он старался освободиться, Джейсон не переставая молотил тварь ножом.

Ахира поднялся на колени, полной грудью вдохнул дурной воздух. Несмотря на вонь твари, на запах собственных страха и пота, воздух охлаждал горящие легкие и оживлял не хуже ледяного белого вина. Прохлада разливалась по телу, сменяя ярость, возвращая способность мыслить.

Он открыл глаза — Джейсон из всех сил рубил шею твари; из дюжины ран на ее груди хлестала кровь.

Она покачивалась вперед-назад, слишком тупая, чтобы осознать, что уже мертва. Ахира припал на колено, нырнул, ударяя плечом в волосатые мускулистые ноги, сбил тварь наземь, схватил ее за голову — правой рукой вцепился в жесткие, как проволока, волосы, левой ухватился за массивные надбровные дуги — и повернул. Сильно, вложив в рывок все оставшиеся силы. Наградой ему был громкий щелчок.

Вот и все. Тварь дернулась — и обмякла, испуская зловоние. Ахира с трудом подавил рвоту.

Оба они задыхались. Джейсон помог Ахире дойти до окна.

— Что происходит? — спросил юноша.

— Не знаю.

Холодный уличный воздух помог ему прочистить дыхание и мозги — но ответов не принес.

Андреа бросила их, но сделала она это, зная, что они в силах одолеть тварь — орка, гоблина, чем бы она там еще ни была. Гном высунулся из окна, вдыхая вкусный, свежий воздух.

Внизу, на мостках через улицу, лицом к Посольству Фэйри стояла Андреа Белая: на ладони одной, высоко воздетой — Око, в другой — переплетенная в кожу книга.

Ахира окликнул ее, но она то ли не услышала его, то ли не обратила внимания. Она шагнула на узкую улицу — и тут же воздух вокруг нее потемнел, потом сгустился в три черные ленты, которые обвили ее — и медленно, неуклонно стали давить вниз, к земле, на колени, чтобы заставить отступить.

Она опустила взгляд на книгу, шевельнула губами.

Ахира обеими руками сжал подоконник. Во рту у него пересохло.

Несомненно, Андреа была могущественной волшебницей, и Андреа Белая еще и имела достаточно времени, чтобы подготовиться ко всему этому. Но слишком частое обращение к Силе могло свести ее с ума, а Фэйри — это противник, намного превышающий ее по классу. И она знала это. Она не стала запоминать заклятие, которым пользовалась, — она читала его по книге: боялась, что не сможет, неся его в памяти, сохранить разум.

Подняв правый указательный палец и держа Око остальными, Андреа легонько коснулась внешнего уголка правого глаза. Там набухала слеза — дрожала, разрасталась, пока наконец не выкатилась из глаза, скатилась по щеке и вспыхнула, упав на одну из черных лент.

Там, куда упала огненная слеза, лента растаяла, осталась лишь дыра с рваным краем.

Андреа уронила еще одну огненную слезу, и еще, и еще — пока не полился огненный дождь, растворяя ленты тьмы, пока и от них, и от слез не осталась лишь щепотка пепла, которую Андреа, снова делая шаг вперед, просто стряхнула со своих туманно-белых одежд.

* * *

...и оказался в мерцающей мгле, стоя коленями на булыжниках. В ушах слышался дальний рев. Я поднялся на ноги. Куда бежать? Справа — я не столько видел ее, сколько ощущал — была стена, но вокруг меня сомкнулся туман, и в других направлениях могла быть и открытая степь, и зияющая бездна.

Господи, Энди, побыстрее там. Было бы очень приятно, если бы меня спасли хоть в последний момент.

Может быть, я сумею взобраться на стену. Если Бойоардо полезет за мной — я смогу прыгнуть на него сверху. Даже вдвое сильнее меня, он не был неуязвим. Если позволит время, я успею взобраться достаточно высоко, чтобы обрушиться на него, сшибить наземь — и если не придавить насмерть, то хотя бы оглушить, пока он не отбросил ограничения плоти, которые сам себе поставил.

Ну да. Размечтался. А еще меня Майской королевой выберут.

Туман поредел — и я увидел вырубленные в стене ниши, все разных размеров. И в первой, прямо у меня перед глазами — пару кроссовок.

Твою мать...

Это были не просто кроссовки. Это были именно мои старые кроссовки. По крайней мере та первая пара, что я запомнил.

Стах всегда предпочитал покупать уцененку, и выбрал пару какой-то фирмы — уж не «Пи-Эф Флаерс» ли? — которые производитель уценил из-за неровной строчки на швах. Неровный шов — чуть-чуть кривоватый, ничего страшного — был на них по-прежнему; как и маленькая потертость на подошве, где кто-то — вероятно, инспектор отдела контроля соскреб марку фирмы, когда кроссовки лишили права носить ее имя.

Та же синяя лента вдоль резиновой подошвы, те же плоские шнурки, чистые и белые, как в тот день, когда они были новые.

Они напомнили мне о быстром-быстром-быстром беге в жаркий летний день, о прыжках через изгороди, о задних дворах, где я крался, и не только тогда, когда за мной гонялся этот проклятый сенбернар, а просто потому, что было мне десять лет, было лето, а бегать, прыгать и красться — этим ты и занимаешься в летний день, когда тебе десять лет.

В следующей нише лежала перьевая ручка с белой точкой на колпачке, настоящий «Шеффер», и я знал, что, возьми я ее и сними колпачок, она начнет писать самыми черными в мире чернилами, потому что именно этими чернилами она писала, когда мамуля подарила мне ее — в тот день, когда я принес свой первый табель с одними четверками и пятерками. Откуда она знала, что я наконец принесу домой хороший табель? Или ручка все время лежала у нее, пока я учился в начальной школе?

Пять пятерок и три четверки, как гласил табель — он лежал в следующей нише и ждал меня.

Рассказ об этом занимает больше времени, чем занял у меня осмотр стены — вряд ли я стоял перед ней больше секунды.

Мой плюшевый медвежонок тоже был здесь: уродливый черно-белый панда, одно ухо оторвано, вместо глаз — стеклянные коричневые пуговки со старого пальто. Он лежал и терпеливо ждал — так же, как всегда лежал в изголовье моей постели.

Медведи — они такие.

Бойоардо говорил о Месте, Где Лишь То, Что Ты Любил, Может Помочь Тебе.

Теперь я понимал. В Эвеноре, в приграничье Фэйри, это было место с большой буквы «М», но для меня оно всегда было с маленькой буквы.

Я прожил уже немало лет и знаю многое не понаслышке. Пробегай все лето в паре уцененных кроссовок, и они войдут в твою жизнь: не только на те недолгие недели или месяцы что они продержатся, но на все то время, пока длятся жаркие летние дни после школы, пока существуют тугие, пружинистые шаги, которые возможны только в паре новых кроссовок, пока существуют изгороди, дворы и сторожевые псы, которые никак не могут быть такими огромными и острозубыми, как мне запомнилось.

Они были мои — навсегда.

Мой мишка был здесь. А раз он здесь — никаким кошмарам не добраться до меня: ведь мой мишка спит в головах моей кровати, готовый развеять дурной сон своим привычным теплом.

Здесь все было моим. Это было мое место.

В следующей нише лежал нож. Складной. Достаточно неказистый и меньше, чем мне помнилось, но на скаутском знаке была та самая царапина. Мой нож.

Этот нож подарил мне когда-то Большой Майк, много лет назад, и вот он здесь, у меня в руке, и знакомый рельеф пластиковых накладок под пальцами.

Ну да, на поясе у меня боевой кинжал, куда дальше достающий в бою. Но он всего лишь металл, всего лишь оружие.

А это — мой нож.

Он многое значил для меня, он был здесь, чтобы помочь мне. Что там говорил Ахира? Что-то про то, что не одни только люди в нашей жизни имеют значение, что стоит больше заботиться о том, что мы делаем своими руками, чем пользуемся, потому что мы вкладываем частицу себя во все, к чему прикасаемся.

И я знаю, что складной нож без стопора — глупость, а не оружие в драке, а потому раскрыл шило посреди колодки и зажал нож в руке, пропустив шило между пальцами. Один удар — и оно вонзится глубоко, сильно, сквозь кожу, в глаза Бойоардо.

Мой нож.

Давайте сюда демонов.

Вдалеке что-то взревело — звук одновременно знакомый и странный. Не рев зверя — рык мотора. Я уж столько лет не слышал звука мотора, до скольких считать не умею.

Из тумана вышел Бойоардо — точное мое подобие. Плащ вился вокруг его ног.

— Как мило с твоей стороны дождаться меня здесь, Уолтер Словотский, — моим голосом произнесло мое лицо. — Ты испортил мне игру; теперь я испорчу тебе. — Он улыбнулся. — Я всегда знал, что все кончится тут, в этом Месте.

Он нанес удар — но я закрылся левой. Она тут же онемела и повисла, но правая еще работала, и я нанес ему прямой в лицо.

— Пошел ты! — сказал я.

Он успел отклонить голову, но тонкое стальное острие вспороло ему щеку до самой кости. Он пошатнулся.

Но этого было слишком мало. Он ударил меня наотмашь, поднял и швырнул оземь. Я тяжело грохнулся на плиты, нож вылетел и канул в туман. Я пополз было за ним, но Бойоардо встал у меня на пути.

— Ты проиграл, — сказал он.

Дальний рев стал ближе.

Я узнал этот звук — Господи Боже, я узнал его! Восемь цилиндров, дающих мощность больше, чем у трех сотен лошадей, толкающих вперед тонны стекла и металла, раскрашенные черным и желтым, как шершень.

Ахира был прав. Нам надо заботиться о том, что мы создаем, чем владеем, с чем соприкасаемся, потому что в каждой из наших вещей есть частичка от нас — и нам надо думать о том, каковы мы. А в Место, Где Лишь То, Что Ты Любил, Может Помочь Тебе, лучше всего попадать, если ты был открыт миру и много с чем соприкоснулся, потому что неизвестно, что тебе здесь может понадобиться.

— Ошибаешься, Бойоардо, — сказал я. — Проиграл ты.

Дождь слез растворил черные путы, и Андреа сделала еще шаг через улицу, к мерцанию форпоста Фэйри.

— Она прошла! — с облегчением выдохнул Джейсон.

— Нет. — Ахира мотнул головой. — Она еще не дошла туда. Смотри.

Мерцание обретало твердость, сияние становилось стеной, что воздвигалась от земли и до небес.

Стеклянистые руки выросли из стены, они толкали Андреа и тащили ее, одни хватались за одежды, другие за волосы. Крохотные пальчики, обретая плоть, сжимались все крепче.

Она обратилась к другой странице своей книги — и, мгновение поколебавшись, начала читать.

С губ слетели слова, которых невозможно запомнить, и одновременно она, сунув книгу под мышку, коснулась правым указательным пальцем левого запястья.

Струйка крови побежала по ее руке, крупные алые капли золотели и искрились.

Она сложила левую ладонь чашечкой. Струйка крови бежала по руке и, свертываясь, собиралась в ладони. Когда от лужицы полетели золотые искры, Андреа вскинула руку и тряхнула ею — раз, другой, третий. Облако золотых искр превратило призрачные руки в туман — а потом и вовсе в ничто.

Высоко подняв Око, держа раскрытую книгу в свободной руке, Белая Андреа снова шагнула вперед.

— Ошибаешься, Бойоардо, — сказал я. — Проиграл ты.

Если уж помирать, то можно за те же деньги со смелыми словами на устах, но умирать я не собирался — здесь и сейчас. Он сам виноват: Место выбирал он. Возможно, в своей чужеродной жестокости он подумал, что будет забавно прикончить меня тут, в Моем Месте, — но его самонадеянность подвела его.

Это место было моим.

Сперва он мне не поверил. Потом улыбка его исчезла, глаза расширились. Взгляд его заметался из стороны в сторону в поисках пути к бегству — пути не существовало. С одной стороны была стена, с другой, из тумана, приближалась она.

Бойоардо попробовал сплутовать, попытался сменить облик — но было слишком поздно, да и скорость у него была не та. Прежде он менялся быстрее; теперь это выглядело так, будто он пытается принять слишком много обличий одновременно.

Тем хуже для него. Когда выступаешь против Большой Машины, не отвлекайся.

Это была одна из последних и несомненно лучшая модель Американской Большой Машины, зверь с мотором в три сотни лошадиных сил и львиным рьжом. Двухцветный, черно-желтый, как шершень, гибкое ветровое стекло, гнутые крылья и багажник, на котором можно разбивать лагерь.

Взвизгнув шинами, она обогнула меня — тонны черно желтой стали, взревев, вынеслись из тумана и врезались в Бойоардо, размазав его по стене.

Он попытался подняться, но Большая Машина дала задний ход, задымились шины — и она снова переключила скорость, припечатав его к стенке. Радиатор от удара погнулся, ветровое стекло пошло трещинами.

Бойоардо был настигнут в миг превращения. Он снова поднялся, весь разбитый, в крови, слишком слабый, чтобы сосредоточиться и измениться. Пальцы его змеились, когда он, защищаясь, вскинул сломанные руки.

— Нет, умоляю!

Жалость не остановила бы мою руку, да во мне и не было жалости. Нельзя играть с людьми, будто они игрушки, — и ожидать от меня сочувствия. Не стоит рвать тех, кого я люблю, на кровавые тряпочки — а потом взывать к моему состраданию.

— Давай, — сказал я.

Воздух перед Андреа сгустился — и стал черной стеной, отделившей ее от Посольства Фэйри.

Она вытянула правую руку — ту, что держала Око — и, не переставая шептать, сильно ударила по стене. На кончиках ее пальцев занялись огоньки — холодные белые и алые шарики, исчезавшие, когда касались черной стены.

Она пробормотала еще одно заклинание, и ударил гром — у Ахиры зазвенело в ушах. Но и гром бился о черную стену без толку.

Она шагнула назад, озираясь, словно решая не то, бежать или нет, а куда бежать. Андреа мотала головой: черные, тронутые серебром волосы мечутся по плечам, глаза плотно закрыты.

За раскатами грома Ахира не слышал ее слов — но ему и не надо было их слышать.

Он почувствовал, что подоконник под его руками пошел трещинами, — и заставил себя разжать пальцы. Ломай подоконники, не ломай — лучше не станет. Он снова ошибся. Он считал, что маг не знает, как далеко может углубляться в чары, за что именно будет заплачено разумом, когда произойдет эта жертва.

Сейчас было ясно, что Андреа знает: за следующее заклятие она заплатит большим, чем слезы и кровь.

Она выпрямилась, расправила плечи и раскрыла книгу на новой странице. Она читала медленно, внятно, а рука, сжимавшая Око, поднималась все выше — пока распрямленный указательный палец колдуньи не коснулся виска. Словно говоря: «Я напитаю тебя этим».

Правая ее рука вспыхнула — и, когда Андреа резко выпрямила ее, черная стена перед ней истаяла. Она запустила Оком в мерцание Посольства Фэйри — и упала на колени.

В дальней дали неспешно, задумчиво, очень по-эльфийски, прозвучал голос:

— Кажется, я вижу.

— Ну так не медли, — отозвался другой. — Воспользуйся этим и запечатай это все.

Мир озарился сиянием — и погас.

— Давай, — сказал я.

Большая Машина снова прибавила газу, шины взвизгнули на камнях, и в нос ударило паленой резиной.

Она врезалась в него в последний раз. Дым из размозженного радиатора смешался с туманом, когда она размазала по стене то, что осталось от Бойоардо. Она сдала назад, и он остался лежать: раздавленный, окровавленный, мертвый. Не знай я, кто это был, по останкам не смог бы сказать.

Медленно, с трудом машина подъехала ко мне, потерлась разбитым крылом, будто спрашивая — все ли со мной в порядке.

Мое Место таяло вокруг меня.

Я едва успел погладить холодный металлический бок. Я не знаю польского, да это и не имело значения. Она поймет, на каком языке ни скажи.

— Спасибо, надежный и верный слуга.

Тут туман поднялся вокруг, взвихрился, и меня с головой захлестнуло забытье.

 

Глава 27,

в которой отряд разделяется, и двое из нас отправляются в Холтунбим

Я не помню, как мы туда попали, — помню только, как очнулся на плато над Эвенором. Похоже, что я добрался туда на автопилоте. Полагаю, это шоковая реакция: обширная коллекция ушибов и синяков доказывает, что мне досталось больше, чем пара ударов по голове.

Нет, первое воспоминание было не такое. Мы с Ахирой обсуждали случившееся, я смотрел вдаль, Андреа, завернутая в шерстяное одеяло, всхлипывала, прислонясь к плечу Джейсона.

Нас было семеро. Кто-то сидел, кто-то стоял — и все смотрели на развалины города. За спинами у нас горел костер.

Трое работорговцев сбежали — или просто решили уйти.

Эвенор перестал мерцать — и множество созданий, мерцавших в его переменах, были бесцеремонно вышвырнуты в здесь и сейчас. Стаи волосатых тварей дрались друг с другом в узких улочках; те, что несообразительнее, бежали оттуда, а порождения ночи, спасаясь от света дня, прятались в тень холмов.

Темные тени удирали из города, спасались от его цельности — кто стелясь по земле, кто взмывая в воздух, кто ныряя в Киррик. Я мог бы поклясться, что видел, как взлетел и умчался на юг дракон, — но я могу и ошибаться.

Вот что мне нужно было — это выпить. Не так — мне нужно было выпить с Тэннети. Возможно, мне нужно было, чтобы именно она — кивком и холодной улыбкой — сказала мне, что я все сделал правильно, хотя я и сам не пойму, с чего это мнение беспощадной психопатки вдруг стало для меня важным.

Будь оно все проклято, Тэннети.

Я все-таки решил выпить. Полез в свой мешок, выудил фляжку с «Отменным». Она была довольно тяжелой, там что-то еще оставалось — с полдюжины добрых глотков точно. Я вытащил пробку и от души хлебнул; пшеничное виски обожгло мне горло и согрело нутро, и тогда я протянул фляжку Ахире.

— Что ж, — задумчиво произнес он, — думаю, мы это заслужили.

Он сделал глоток и, к моему удивлению, предложил сосуд служительнице Длани.

Она подняла ладонь в знак отказа. Глаза ее — что живой, что стеклянный — не отрывались от зрелища внизу.

— Волшебные твари разбегаются — уходят в землю, в воздух и в воду, — сказала она. И добавила, склонив к плечу голову: — Таких я не видела с тех пор, как была совсем маленькой.

До меня только потом дошло, что большая часть порождений магии исчезла из Эрена много столетий назад.

Вскинув на плечи небольшой холщовый мешок, она повернулась и пошла в темноту.

Мне понадобилась почти минута, чтобы понять, что она ушла и больше не вернется. Ахира протянул флягу Джейсону, тот — Нареену.

Ваир хорошенько протер рубин примерно в монету размером и вставил его в проволочную рамку. Бросив в костер пригоршню порошка, он сквозь линзу всмотрелся в дым.

— Могло быть и хуже, — заметил он. — Возможно, сюда смогли бы проникнуть все фэйри. Если бы пролом не запечатали, если бы того, кто проделал его, не остановили. — Он взглянул на меня сквозь пламень рубина, потом сунул его в кисет на поясе и скрестил руки на груди. — У нас бы ничего не вышло, не сумей мы увидеть пролом — Оком. Вы отлично поработали — все вы. — Он поднялся. — Во всяком случае, так мне кажется.

Не сказав больше ни слова, он повернулся и канул во тьму. Я уверен — поклянусь чем угодно, — что он исчез, хотя еще должен был быть виден в свете костра.

Андреа, прислонясь к сыну, все еще плакала. Тихонько. Джейсон яростно на нас поглядывал — словно мы могли что-то сделать.

Нареен тихо и коротко засмеялся — так всегда смеется Умеренный народ.

— Тут ничего не поделаешь, юный Куллинан. Нужно просто перетерпеть. — Нареен подошел к ним, мягко, медленно оторвал Андреа от сына и взял ее ладони в свои заскорузлые лапищи. — Видишь ли, — сказал он вроде бы Джейсону, хотя на самом деле — Андреа, — те, кто наделен Даром, знают, что нет большего счастья, чем пользоваться им, совершенствоваться в нем. — Пальцы его гладили ее руки. — Все мы знаем, что, чрезмерно пользуясь Даром, слишком углубляясь в волшебство, мы рано или поздно встанем перед выбором: магия или здравый рассудок, но кто предпочтет здравый рассудок сиянию Мощи, омывающей твое существо?

Говорил он тихо — но каждое слово поражало Энди, словно удар. Она заплакала громче и попыталась вырваться. Но Нареен не отпустил ее.

— Нет, — сказал он. — Ты приняла решение. Ты напитала Мощь не разумом, но Даром. — Он что-то начертил в воздухе указательным пальцем, оставлявшим за собой быстро гаснущий багряный свет. — Своей способностью видеть в этом четкие письмена, а не багровое марево. И всем, что с этим связано.

Я вспомнил, как когда-то давно другой мой друг тоже пожертвовал своей способностью творить волшебство, и каким благом это для него обернулось. И понадеялся, что для Андреа это тоже обернется к лучшему. А может быть, и нет.

Нареен наклонил голову — возможно, восхищаясь, возможно, чуть снисходительно.

— Мое восхищение, — сказал он.

Потом опустил Энди наземь. Она совсем не изящно уселась на корточки и спрятала лицо в ладонях. Нареен повернулся уходить.

— Подожди пока! — Джейсон протянул к нему руку. — Погоди. Я... то есть мы — мы помогли вам. Теперь мне нужна кое-какая помощь от тебя. — Он сглотнул слюну. — Здесь где-то один мой друг. Бродит вокруг, творит... жуткие вещи. Мне нужно его найти. Помоги мне.

В лице его снова была Куллинанова жесткость. Не важно, что он любит мать, не важно, что она, плача, сидит на земле у его ног — у него есть дело, и он намерен это дело сделать.

Нареен кивнул.

— Помогу — немного.

— Согласен.

Черт. Трудно быть Гераклом... Только расчистишь авгиевы конюшни — а тебя уже за Пегасом посылают.

Ахира взглянул на меня. Он улыбался.

— Что я сейчас скажу?

Я улыбнулся в ответ:

— Спроси Джейсона. Пусть тренируется.

Джейсон немного подумал.

— Что кто-то должен доставить матушку домой, но я слишком молод и глуп...

— Неопытен, — вставил гном.

— Похожие качества, — добавил я.

— ...чтобы отпускать меня гулять одного. — Он с трудом проглотил слюну. О Тэннети он ничего не стал говорить. Не знаю, почему это было так важно для него — было, и все. — А потому, — продолжал он, — одному из вас лучше пойти со мной. Тому, кто лучше умеет держаться подальше от неприятностей, а не тому, кто лучше умеет в них впутываться.

Ахира улыбнулся мне:

— Интересно, про кого это он?

Джейсон повернулся ко мне и одарил меня еще одним суровым куллинановским взглядом. Не сказать, чтобы он на меня действовал.

— Присмотришь за матушкой? — спросил он таким тоном, будто это не приказ, а просьба.

Но это как раз нормально.

— Само собой, — сказал я. — Андреа нужно отдохнуть. Мы здесь переночуем, а утром двинемся через горы.

Чтобы добраться до Баттертопа, холма к северу от Оллервела — ближайшего из постоянных мест встреч с Эллегоном, — нужна примерно неделя. Там мы сможем дождаться, пока он не заглянет на очередном облете — кладем еще несколько дней, самое большее — декаду. Мне случалось прожить на подножном корме и дольше.

Только отдыхать мне толком не придется. Этой ночью — уж точно. Кто-то должен остаться на страже, а плачущая без остановки женщина — на мой взгляд, не самый лучший часовой.

Нареен ободряюще улыбнулся:

— Об этом не тревожься. По крайней мере сегодня ночью.

Вообще-то мне сильно бы не понравилось, что гномий маг читает мои мысли, если бы не его заразительная улыбка. Он полез в кошель и вытащил стеклянный шарик размером с крупную гальку. Положив шарик прямо на воздух, он коснулся его большим пальцем и что-то пробормотал. Шарик закрутился.

— Спите спокойно. При опасности он закричит. А мы чем быстрее уйдем, тем быстрее сможем отплыть в Артивен.

Я хотел было спросить, как они собираются находить дорогу в кромешной ночной тьме, — но Ахира постучал себя по лбу.

Инфразрение, вспомнил?

А, да.

Ахира кивнул.

— Долгие проводы — лишние слезы?

— Верно.

Я быстро пожал руку Нареену, быстро обнял Джейсона — что он перенес с похвальным терпением — и только потом повернулся к Ахире.

— Смотри там, коротышка, — сказал я. — И если я понадоблюсь...

Он кивнул — один раз — и коротко улыбнулся. «С нами все будет в порядке, — сказала улыбка. — Но если вдруг понадобишься — дадим знать». Тяжелая рука крепко сжала мое плечо.

Они ушли; я подбросил сушняка в костер.

Внизу в закатном свете стоял Эвенор — пустой, без малейших признаков жизни, если не считать мерцающего купола в самом его центре.

* * *

Как же здорово, что Нареен оставил на страже этот свой шарик! Я могу еще вспомнить, как расстилал на траве одеяло и укладывался на него, но дальше — пас. Не успев лечь, я отрубился.

И спал как убитый до самого рассвета — разбудило меня слабое «дзынь!» разбившегося о камень шарика.

 

Глава 28,

в которой живой мертвец не только разговаривает, но и ест форель и курятину

Сворачивая лагерь, я всматривался в небо над Эвенором. Голубое небо, пухлые тучки, ни одного дракона. Проклятие.

Вежливее, конечно, было бы сказать «когда мы сворачивали лагерь», но нюанс в том, что «мы» этого не делали. Я приготовил завтрак — вяленое мясо и овсянку; сытная штука. Я собирал рюкзаки — нет, честно. Я гасил угли костра — ладно, для этого я лучше приспособлен биологически.

Энди ждала меня на тропе. Вынув из своего рюкзака потрепанный том в кожаном переплете, она раскрыла его. Буквы расплылись перед моими глазами; я не рожден читать магические письмена.

Должно быть, они расплывались и у нее перед глазами тоже. Даже если забыть на время, что она выжгла свой магический дар, — попросту из-за слез.

Она потерла глаза тыльной стороной ладони, убрала книгу и крепко затянула рюкзак. Потом вскинула его на плечо.

— День уж пламенеет, — сказал я. Люблю выражаться цветисто. — Не будем тратить его зря. Пора в путь.

Энди медленно двинулась вперед. По крайней мере она больше не плакала. Глаза ее покраснели, под ними темнели мешки. Волосы напоминали воронье гнездо, рот кривился недовольной гримасой.

Но она хотя бы больше не плакала.

Хоть что-то.

Я оглядывал небо, надеясь высмотреть пару кожистых крыльев. Самое бы время Эллегону появиться и спасти от лишнего износа и мои любимые кожаные ботиночки, и мои не менее любимые ножки. Но небеса были пусты — лишь синева, облачка да птицы. Когда дракон нужен — его не доищешься.

Мы продолжали спуск.

С теми, кто хочет уйти от мира, можно обращаться по-разному. Можно просто набраться терпения, дать человеку углубиться в собственный пуп и вылезти, когда ему заблагорассудится. Если заблагорассудится.

Понимаете, я не говорю, что этот метод плох. Может, он и хорош, может, вообще наилучший. Но Уолтер Словотский так не поступает, вы уж извините.

— Понимаешь, — болтал я, стараясь перекрыть болтовню ручья, — любой может заблудиться — в смысле, не знать, где находится. Это ерунда, если знаешь, как добраться, куда тебе надо. Вот если заблудился так, что не знаешь, как добраться до места, это уже опасно.

Ручей был вполне нормальной ширины, ярда в три в том месте, где мы стояли, с широкими берегами, по которым очень удобно идти. В половодье берега, наверное, заливает, но сейчас не сезон дождей.

— Одно из простейших правил ориентирования, — говорил я, — старайся никогда не идти по неизвестной территории к пункту назначения: городу, оазису, чему угодно. В точку — да даже в целую область — легко промахнуться.

А вот дороги и реки — они хоть узкие, но длинные. По ним и старайся идти.

Так что выходи к дороге, которая ведет к месту твоего назначения, даже если это значит уйти вправо или влево от нужного направления. Вот сейчас я знаю дорогу, что ведет от Хеливена к Оллервелу: широкий, удобный тракт, пересекающий там, в холмах, множество ручьев, и уж точно — вот этот. Так что, если не будет серьезных причин этого не делать, мы пойдем вдоль ручья, пока не уткнемся в дорогу. Что и требовалось доказать.

Энди не ответила.

— Я знаю, что ты хочешь сказать, — продолжал я. — «Уолтер, это все хорошо и даже прекрасно, — говоришь ты, — но ты уже раз выходил из Эвенора, и эта местность не незнакома тебе».

Верно подмечено, ничего не скажешь. Но есть разница между «был здесь когда-то» и «хорошо знаю местность». Да — я знаю путь, которым выбирался из Эвенора в прошлый раз, но это было больше десяти лет назад, и меня могут узнать в каком-нибудь городе, так что лучше нам тем путем не ходить.

Она глянула на меня, пытаясь, чтобы взгляд не был сердитым. Уже лучше. По крайней мере она пытается что-то делать.

И у меня возникло искушение попытаться нечто сделать; случалось мне бывать в обществе спутниц, которые на меня глядели куда хуже.

Если не обращать внимания на покрасневшие глаза и поникшие плечи, Андреа чертовски здорово выглядела — хоть в башмаках и коже, хоть без них.

Но разговаривать не желала по-прежнему.

Есть вещи, которые нравятся мне еще меньше, чем путешествие с молчаливой спутницей, которая не поддерживает беседы, отвечает односложно, а укладываясь спать — плачет. Каждую ночь. Но вещи эти сродни сидению в клетках на Столбах Кары.

Впереди ручей делал излучину, и я подумал, что в омуте под нависшим над водой деревом должна быть рыба. Утро заканчивалось, а еды у нас в рюкзаке не прибавлялось, так что я скинул рюкзак и дал знак Энди подождать.

Она тоже сбросила рюкзак и опустилась на землю. Молча.

Уж лучше бы она заговорила и распугала рыбу.

Крадучись, я взобрался на ствол. Конечно же, под рябящей водой, в тени дерева, стояли три крупненькие форели: то ли вели неспешную беседу о своей рыбьей жизни, то ли что-то ели.

Недолго им осталось болтать.

Один из даров, полученных мной при переносе на Эту сторону, — быстрота. Были, конечно, дела и поважнее, где она мне пригождалась, — но я не знаю большего удовольствия, чем, быстро наклонившись, выхватить из воды рыбину и вскинуть ее высоко в воздух, как медведь лосося. Только я красивее любого медведя.

Форель шлепнулась на берег и забилась, как сумасшедшая.

Крупная — как все местные крапчатые форели. Фунта три — три с половиной, не меньше.

Я надеялся, что Андреа придет на помощь, но она просто смотрела, так что я вытащил из рюкзака хозяйственный нож — я не стану использовать для такого ни кинжал, ни метательные ножи — и быстро выпотрошил рыбу, вымыв в реке одновременно и ее, и собственные руки.

— По правилам надо бы потушить форель в маринаде со специями, — заметил я. — Голубая форель — вообще одно из лучших блюд, какие есть на земле.

Второй способ — тоже неплохой — насадить форель на зеленый прут и зарыть поглубже в горячие угли. Однако горячих углей у нас нет, и тратить час, пока прогорит большой костер, я не собираюсь.

Продолжая говорить, я собрал немного сушняка и развел на берегу костерок: если у вас есть под рукой сухая береста (у меня была) и вы не боитесь потратить немного пороха (я не боялся), то не пройдет и минуты, как огонь будет гореть.

Я рассек рыбину вдоль спины и наколол каждую половинку на два зеленых прута. Шершавым камнем втер в них немного дикого лука. Просто для вкуса. Готовка заняла всего пару минут: свежую речную рыбу жарят ровно столько, сколько нужно, чтобы убить паразитов.

Немного соли из солонки в моем рюкзаке — и прошу: рыба на шампуре. Завтрак на двоих.

— Тебе какую? — спросил я.

Она не приподнялась выбрать, а я не был раздражен настолько, чтобы оставить ее голодной, так что я просто подал ей один прутик, а с другим расправился сам — в мгновение ока.

Недурно. Совсем недурно. Свежая форель, всего пятнадцать минут как из речки — блюдо, достойное королей. И даже Уолтера Словотского.

Я сполоснул руки в реке, плеснул немного воды на костер.

— Пошли.

В первые дни ничего не менялось. Энди спала, когда ей велели, ела, что ей давали.

К моему удивлению, она стояла на часах — и была во время стражи внимательна и настороженна. Но этим дело и ограничивалось.

Ночи были холодными, и я был бы не против спать не один. Но заводить об этом разговор было не к месту, даже насчет просто спать. Я человек чуткий, правда?

Так что вместо этого я продолжал разливаться соловьем. Мне уже не хватало тем: к третьему дню я переговорил обо всем, что знаю (ну ладно, почти обо всем. Некоторые вещи Женщине Знать Не Положено). О том, как обустраивать замок и обучать прислугу; о том, как правильно стрелять из лука и поддерживать в этом деле надлежащую форму; о том, почему надо держать пистолеты заряженными. И о том, почему старушка Тэннети всегда до судорог пугала меня.

Под вечер второго дня мы вышли на Хеливен-Оллервелский тракт. Река и ее форельные обеды остались позади.

На следующее утро, когда мы снимали лагерь, а я уже начал свой монолог, Энди глянула на меня и нахмурилась.

— Уолтер, заткнись, — сказала она.

— Так-так-так! Мы ожили!

Я взгромоздил рюкзак на спину, и мы двинулись по лесу к дороге.

Я думал, она фыркнет, но она лишь бесстрастно на меня посмотрела.

— Твое сочувствие меня не трогает. Ты не знаешь, от чего мне пришлось отказаться.

— Это лучше секса — так мне говорили.

Уголок ее рта приподнялся. Чуть-чуть.

— Смотря с кем.

— Это предложение?

— Нет.

Порой «нет» вовсе не значит «нет», но когда его сопровождают слабое покачивание головой и так поджатые губы — оно значит именно то, что значит. Ну и ладно. Я умею принимать отказ.

С другой стороны, я ведь иду домой, к жене, чтобы все с ней наладить, и неплохо бы позволить себе в последний раз небольшую интрижку. С третьей стороны... ладно, хватит с тебя двух.

И прекрати философствовать.

Мы шли — молча. Я ничего не имею против тишины, хотя в лесу настоящей тишины не бывает. Дальний крик птицы, жужжание насекомых, а если не это — так шепот ветра в кронах деревьев. Никакой тишины. И — на самом деле — никакого покоя. Спокойны лишь самые высокие деревья.

— Что теперь? — спросила она.

А может быть — просто сказала.

Этим путем я прежде не ходил, но через Оллервел пару раз мне проходить доводилось.

— До Оллервела всего пара миль — перейти реку и вниз. Там мы купим свежей еды. На форель нам вряд ли повезет — вокруг Оллервела ее основательно повыловили, — но угря достанем, или окуня, какого ты нашла в озерах. Не мясо — не то чтобы его тут не было, но местные мяса почти не едят, и мы будем долго им пахнуть. Вот курицу купить можно, если...

— Ша. — Она устало махнула рукой. — Чем мне заниматься теперь? Когда мы вернемся?

Я пожал плечами:

— Чем угодно, Энди. Кроме магии, как мне говорили.

В тысячный раз она вытащила из рюкзака зачитанный том и открыла его.

Буквы перед моими глазами расплылись; перед ее, надо думать, тоже.

И не потому, что она плакала.

Бывают мгновения, когда ощущаешь правильность бытия: ферма на окраине городка, горящий огонь, и жирный каплун поворачивается на вертеле, рассылая по ветру соблазнительные ароматы... Возможно, в самом городе мы купили бы что-нибудь получше — и побольше, — но шкворчание кожи на углях заставило меня расстаться с холтунбимской бронзовой маркой с профилем Карла — я купил на нее себе симпатичную грудку (без комментариев, пожалуйста), а Энди — огромный окорочок; и то и другое лежало на горячих — только из печки — ломтях темного хлеба.

Я не стал дожидаться, пока грудка остынет, и обжег язык. Оно того стоило.

Рад сообщить, что Энди грызла окорочок с большим аппетитом — она ела даже на ходу: мы прошли по деревне, мимо ветхих глинобитных домиков, и вышли на северный тракт.

Еще пара-тройка дней — и мы на Баттертопе.

— А ты? — спросила она.

Я ответил не сразу. Мне понадобилась пара мгновений — сообразить, что она вернулась к разговору, прерванному несколько часов назад. Ненавижу эту ее манеру!

— Я? — Я пожал плечами. — Думаю, какое-то время отдохну. Побуду с Кирой, с детьми. А ты?

Она вздохнула.

— Придется вернуться к учительству. Английский, основы математики, как обычно. Даже если кто-нибудь из Приютской молодежи делает это лучше. Не знаю.

Возможно, только возможно — если уделять Кире больше внимания, быть с ней более терпеливым, все устроится. Жизнь порой похожа на битву: бывают мгновения, когда нужно взорваться, биться в полную силу, когда летят тормоза и плевать, что будет потом. Понимаете — вы ведь вкладываете частицу себя не только в то, чего касаетесь, но и в тех, кого касаетесь, тоже. После почти двадцати лет совместной жизни Кира стала частью моей сути, и я не более собирался рвать с ней, чем отрубать себе руку.

Тем же вечером нас отыскал Эллегон.

Становиться лагерем близ дороги мне не хотелось: она была слишком широкой, открытой всем звездам — и феевым огонькам тоже. Как кого, а меня это нервировало. Поэтому мы отошли подальше, на лесистые склоны и, пока хватало света, повесили гамаки высоко на ветвях старого дуба.

На самом-то деле вешал его я, и гамак был только один. Энди было трудно карабкаться, так что я выбирал ветви, на которые взбираться полегче. Это было нелегко, но в конце концов она устроилась и даже сделала вид, что спит. А я взобрался выше и приткнулся в развилке меж двух старых сучьев — то ли мне стало лениво, то ли я просто устал, чтобы возиться со всем этим. Я просто обмотал веревку вокруг ствола и завязал ее на груди, чтобы, если вдруг наклонюсь вперед, а не назад, не свалиться.

Я смотрел, как уходит день. Как там поется у гномов? Что-то насчет...

Ну разумеется — в этот самый миг над деревьями с ревом пронеслось пламя и раздался шелест кожистых крыльев.

«Подъем, ребята. Карета подана. Если поторопитесь — к утру будем в Холтунбиме».

 

Глава 29,

в которой мы решаем, что делают те, кто может, и зачем

Эллегон мягко опустился близ стен замка. Все вокруг заливал серый предутренний свет. Я скользнул вниз по чешуйчатому боку и жестко приземлился на землю, подвернув ногу.

— Стареешь, Уолтер.

Энди куда более ловко съехала с драконьей спины.

«Со всеми бывает. — Дракон повернул к нам широкую морду. — Даже с лучшими. Насколько я знаю. Что собираетесь делать?»

— Я — спать, — отозвался я. — В воздухе у меня спать не выходит.

«Это я заметил».

Энди похлопала себя по животу.

— Я собираюсь что-нибудь съесть, а потом, наверное, тоже посплю. А ты?

Дракон пошел прочь, к главной дороге. Крылья его трепетали.

«На южном пастбище есть предназначенная мне овца. Я голоден».

Было бы очень мило со стороны Эллегона отойти, чтобы не обдать нас при взлете мусором и пылью. Хотя в данном случае это было бы то же самое, что поливать реку.

«В таком случае...»

Дракон взвился в воздух, кожистые крылья подняли с земли пыль и швырнули ее прямехонько мне в лицо. И мусор           тоже.

— Этот мой длинный язык! — сказал я. Энди не ответила.

Часовой у главных ворот открыл нам калитку. Мы отмахнулись от его предложения разбудить встречающих. Я хотел просто взглянуть на жену и детей, а потом найти пустую кровать. А еще лучше — взять чистые одеяла и свернуться в уголке нашей с Кирой комнаты: пусть найдет меня, когда проснется. Без предупреждения в постель к ней я не полезу: это ее расстроит.

Энди тронула меня за плечо.

— Зайди ко мне, когда проснешься. У меня есть одна идея — хочу обсудить с тобой.

Я кивнул, слишком усталый, чтобы спрашивать, что за идея.

Снаружи разгорался рассвет, но в замке всегда темно, пока солнце не вскарабкается повыше — и задолго до того, как оно сядет. Прислуга в этом не виновата. Какой-то бережливый слуга — он же скаредный кретин — убрал все фонари; мне пришлось взять лампу из подсобки при кухне.

Я не верю в безумно хихикающую темноту, но сумрак вроде подсмеивался надо мной, когда я поднимался по лестнице к спальням.

Комната Доранны — рядом с моей и Кириной. На миг я прокрался туда.

В скупом свете масляной лампы моя младшая дочурка лежала под одеялом — свернувшись, как в гнездышке. Я удержался от громкого вздоха, но вот слез удержать не сумел: парочка скатилась-таки по моим щекам. Черт побери, а она, похоже, подросла, пока меня не было. Так много теряешь, уходя в путь, чтобы тебя ни гнало — золото или сталь.

На миг я коснулся ее теплой щеки, и она заворочалась, потом высунула пухлые ручонки и, не просыпаясь, притянула мою ладонь к своему лицу. Пару минут спустя я тихонько высвободил руку.

Боже мой, малышка, как же я скучал по тебе!

Я тихо притворил за собой дверь и пошел в нашу с Кирой комнату. Ручка не поворачивалась; заперто. Отлично: Кира не забывает о безопасности. Я мог бы поспорить на что угодно: потайной ход в комнату рядом по-прежнему загорожен.

Я полез в кошель за своим ключом. Медленно повернул его в замке и мягким толчком открыл тяжелую дверь, надеясь, что петли не заскрипят, и она не проснется.

В мое отсутствие кровать передвинули, а рядом с окном поставили большое зеркало, чтобы первые лучи солнца, отражаясь, падали на подушки и будили спящих.

Очень умно.

Но и предрассветного света мне вполне хватило, чтобы разглядеть лица спящих. Обоих. Моей жены и этого кретина Брена Адахана.

Я не знаю, сколько времени я бездумно простоял там. Мне кажется — долго, но скорее всего — нет.

Я смутно помню, о чем думал — между волнами гнева, ненависти, зависти, стыда и вины.

Я думал что-то о том, что не держусь двойных стандартов, правда, честное слово не держусь, как бы ни мутил мне голову гнев.

Я помню, как до меня дошло, что Кира не выносит не просто прикосновений, а именно прикосновений моей руки, моего тела; они вызывают у нее ассоциации с прошлой жизнью — насилием и рабством.

Чем я такое заслужил? Возможно, и ничем. Ну так что? Кто тебе сказал, будто люди получают лишь то, чего заслуживают?

Помню еще, что — мимолетно — подумал: неплохо было бы вскрыть замок соседней — Адахановой — комнаты и подстеречь его там, когда он будет возвращаться потайным ходом.

И что я уж точно подумал, что стоять в дверях с текущими по лицу слезами — это совершенно без толку; а потому я медленно закрыл дверь и отер щеки. Я повернул ключ уже почти до конца, когда за спиной послышались мягкие шаги.

Прослушал. Плохо.

Я довернул ключ, аккуратно убрал его и повернулся — на носках.

В сероватом свете стояли Эйя и Джейни — бок о бок. Джейни — в тяжелой черной ночной рубахе, стянутой в талии толстым бархатным шнуром. Рубаха была слишком велика ей: подол подметал пол, руки прятались в рукавах. Выглядела она совсем маленькой — слишком маленькой, чтобы вмешивать ее в эти дела.

Эйя набросила белую шелковую сорочку — чуть ниже бедер. Пальцы нервно играли с пояском. Глаза припухшие со сна, но вовсе не заспанные.

Я попробовал догадаться, кто из них кого разбудил, и решил, что, наверное, Эйя Джейни. Эйя знала — черт, да все знали, — что если кто и сможет меня урезонить, то Джейни.

— Привет, пап, — прошептала Джейни.

— Привет, радость моя, — тоже шепотом отозвался я. — Ну, что у нас нового?

С печальной улыбкой — никогда прежде не видел, чтоб Джейни улыбалась печально, и не скажу, что мне это понравилось — она взяла меня за руку и повела по коридору на площадку наверху лестницы.

— Кое-что произошло, пока тебя не было, — сказала она. — Кое-что, о чем мы все дружно делали вид, что не знаем. Эйя волновалась, что ты можешь натворить глупостей, но я ей сказала — мой отец разберется со всем как Цивилизованный человек и никого не тронет. — Она помрачнела. — Скажи ей, что я права, пап.

Я — нечто большее, чем собрание гормонов и рефлексов; я могу задыхаться от ярости — а так оно и было, — но решать, что делать, буду я, Уолтер Словотский, а не моя злость. Решаю я, а я решил, что взрываться не стану. Не здесь, не сейчас; вообще никогда. Этой проблемы не решить ни ножом, ни пистолетом — не решить, и все тут.

Так что я заставил свои кулаки разжаться.

— Конечно, лапочка. Без проблем. Правду сказать, я решил, что мы с твоей мамой друг от друга свободны. — Что ж, это, возможно, и правда. С мгновения пару минут назад — что я бы там ни надумал себе на «Делените». Проклятие, мы могли бы пока подождать с разводом, но всякий раз, видя ее, я вспоминал бы ее и Брена в постели, а любое мое прикосновение напоминало бы ей... черт знает, о чем она там вспоминала.

Катись оно все...

Эйя улыбнулась.

— Это ни для кого не будет просто, — сказала она. Ее золотисто-каштановые волосы сбились ото сна; мне захотелось причесать их — рукой. Она вложила свою ладошку в мою и крепко пожала. — Но все образуется. Верь мне.

— Разберемся, — ответил я, усталый до невозможности.

Она коротко кивнула.

— А пока что, — попросил я, — может, кто-нибудь найдет мне кровать?

Джейни отвела меня вниз — в незанятую комнату этажом ниже — и чмокнула в щеку.

— Увидимся днем. Доброго сна. — И убежала по коридору, путаясь в слишком длинном подоле рубахи.

Эйя на миг нырнула в мои объятия, руки ее притягивали, а не отталкивали, тело было живым и теплым. Она положила голову мне на грудь, потом подняла лицо и быстро, нежно поцеловала меня в губы.

— Позже, — сказала она и тоже ушла.

В комнате было темно, слегка пахло плесенью. Кровать была колченогой, и плесенью пахла отнюдь не слегка. Но в смертельной усталости есть свои преимущества: вы проваливаетесь в сон, едва рухнув в постель.

Все тот же кошмар.

Мы пытаемся вырваться из ада, толпой мчимся по улицам Эвенора, убегая от волкоподобных тварей, для которых мы — лишь игрушки или добыча. Здесь все, кого я любил, и еще лица, знакомые и незнакомые.

Впереди перекресток, и я знаю, что если свернуть под верным углом — это приведет нас к свободе. Я кричу, куда свернуть.

Кажется, получилось. Те, кто сворачивает, исчезают — и я знаю откуда-то, как знают только во сне, что они спаслись, не попали в Место, Где Плачут Деревья.

Но похожие на волков твари приближаются, а с ними — неуклюжие орки, с их лап капает кровь.

И тогда я вижу его — Карла Куллинана, отца Джейсона. Он стоит над толпой, на голову выше всех, лицо его сияет, на руках, на груди, на бороде — пятна засыхающей крови.

— Их надо задержать, — говорит он. — Кто со мной? Он улыбается, будто мечтал об этом всю жизнь, чертов болван.

— Я, — откликается кто-то.

Из толпы возникают фигуры — в крови, кто-то изувечен, кто-то хромает.

Впереди всех — Тэннети. Не состарившаяся, похудевшая, ие усохшая, а молодая, яростная Тэннети со своим насмешливым оскалом.

— Меня запиши, — говорит она.

Следующая — Энди, соблазнительно затянутая в кожу, на левой руке — маленький кожаный щит, в правой — дымящийся пистолет. Она улыбается мне.

— Ты же не думаешь, что я без магии ничего не стою? Мой брат Стив примыкает штык к разряженной «М-16».

Ободряюще улыбается.

— Острые края не заест, правда, Сверчок?

Карл смотрит на меня — они все смотрят на меня, — на его окровавленном лице — вопрос.

— Уолтер? Чего же ты ждешь?

Я собираюсь ответить, собираюсь сказать им всем нечто важное, но...

...просыпаюсь в холодном поту. Вокруг — темнота.

Всего только сон. Подумаешь, велика важность, твердил я себе, отирая со лба испарину.

Было темно. Я проспал — или, если быть точным, промаялся кошмаром — весь день и добрую часть ночи.

Пока я спал, кто-то входил — и не только положил мне чистую одежду, но и наполнил бронзовую ванну, подставив под нее жаровню — вода не нагреется, но хотя бы ледяной не будет.

Я разделся донага, потом, прежде чем натянуть штаны и рубаху, обтер грудь и лицо. Ванна может и подождать — покуда я не поем. Но не дольше того. Хорошенько отмокнуть в горячей воде — то, что доктор прописал.

Я сглотнул. Ладно. Что теперь?

В дверь постучали.

— Войдите! — отозвался я, и нож скользнул мне в ладонь.

Я, конечно, не собираюсь драться с Бреном, но он может этого и не знать. А двое для драки нужны вовсе и не всегда. Вошла Энди — с лампой и полным подносом.

— Я велела одному из часовых прислушиваться к малейшему шороху отсюда, — сказала она. — Хотела перехватить тебя, прежде чем начнется... суматоха.

Я заставил себя улыбнуться. Удачное она подобрала слово. Суматоха. Оно мне понравилось.

— А еще ты хотела со мной поговорить. — Я оторвал кусок холодной курятины. — Ты хотела поговорить со мной о чем-то еще, о том, скажем, что теперь, когда ты больше не маг, ты хотела бы заняться тем, что Карл называл семейным бизнесом, и что тебе нужен учитель, а так как мне здесь какое-то время будет не слишком уютно, не соглашусь ли я быть этим учителем?

Энди кивнула. Без улыбки. Просто кивнула. Вот интересно, подумалось мне, неужели единственное место, где она теперь улыбается, — мои кошмары?

— Именно, — обыденно подтвердила она.

— И что, по-твоему, я должен сказать?

— Да. Я думаю, ты скажешь «да».

— Ладно: да. — Я кивнул. — Я собираюсь уладить кое-какие дела — семейные, — а потом мы начнем тренировки и, как только сможем, выйдем на дорогу.

Она выглядела так, будто хотела о чем-то спросить.

— Урок первый: спрашивай. Когда есть время, всегда спрашивай.

Она немного подумала.

— Почему ты так рвешься назад на дорогу?

— Сказать тебе правду?

— Конечно. — Она улыбнулась. — Почему нет?

Я пожал плечами и оглянулся на пропотевшие смятые одеяла, что валялись на кровати и на полу.

— Там я лучше сплю.