Глава 1

Душное, мрачное помещение. Стены без окон. В помещении сидел человек. Помещение — зал суда. Человек — убийца, ждущий оглашения приговора. В зале ни репортеров, ни зрителей. Жертвой убийцы был член соперничающей банды. Голос женщины-обвинителя эхом отдавался под сводами зала. Она зачитывала заключительное обвинение.

— Ваша честь, в данном случае все поймут, что максимально возможный приговор будет необходим и оправдан. Обвиняемый — преступник с большим стажем. Ранее он уже был судим за вооруженное нападение, по собственному признанию обвиняемого, его поведение характеризуется полным пренебрежением к человеческой жизни.

Пока она перебирала лежащие перед ней бумаги, кондиционер испустил скрежещущий металлический звук и замолк навеки.

— Я хочу зачитать вам небольшой кусок из протокола допроса. «После того, как вы один раз ударили его ножом, вы продолжали наносить удары и нанесли их еще трижды, так ли это?» Вот ответ обвиняемого: «Он продолжал облизываться и дергался, вроде как у него внутри был часовой механизм».

Она сделала паузу.

— Ваша честь, речь шла о человеческой жизни; а не о часах фирмы «Таймекс».

На скамье подсудимых тихо посмеивался обвиняемый, закрывая, словно ребенок, рот сложенными лодочкой ладонями. Адвокат выстрелил в него полным неудовольствия взглядом и обвиняемый выпрямился, напустив на себя подобающий моменту строгий и торжественный вид. Судья также не преминул бросить на подсудимого негодующий взор поверх очков. Обвинитель открыла рот, чтобы продолжить свою речь, но решила прежде снять жакет. Если она этого не сделает, то через секунду просто утонет в поту.

— Согласно закону, обвиняемый должен быть передан в Калифорнийский департамент исправительных дел для отбывания заключения сроком от двенадцати лет до пожизненного. В деле есть отягчающие обстоятельства — применение оружия и предыдущая судимость. Учитывая это, обвиняемый может быть приговорен к сроку от девятнадцати лет до пожизненного заключения. В деле отсутствуют смягчающие вину обстоятельства.

Она упала в кресло. Воздух был тяжел и неподвижен. Между грудями потекла противная струйка пота. В уме она уже перебирала подробности других дел.

— Молодой человек, — произнес судья после того, как было зачитано обвинительное заключение, — если бы позволил закон, я бы отправил вас в тюрьму до конца ваших дней. Вы гниющий прыщ на теле человечества.

Поднялся и опустился судейский молоток, заключенного передали в руки конвоя. Суд закончился. Хотя приговор был максимальным, менее, чем через десять лет заключенный мог подать прошение о пересмотре дела. Обвинитель подняла со стола тяжелую папку с делом и направилась к выходу. Рядом с ней семенил адвокат.

— Кажется, мы теперь долго не будем сталкиваться в зале суда, — проговорил он, имея в виду ее повышение по службе. — Черт, это очень прискорбно, Лили.

Они открыли двойную дверь и вместе вышли в холл.

— Этот невинный смешок, вероятно, стоил вашему подзащитному лишних пяти лет заключения. Хотя он заслужил их своими прошлыми подвигами. Вам следует лучше управлять своим зверинцем.

— Да, Форрестер, конечно, вы правы.

Она прошла под аркой детектора металла в зону безопасности, оставив за дверью кивающего адвоката.

Она восемь лет проработала помощником окружного прокурора, и, несмотря на это, преступники, которых с ее подачи приговаривали к различным срокам заключения, продолжали иметь для нее какое-то значение; они задевали оголенные провода, подключенные к ее нервам. Каждый приговор вызывал возникновение в ее сознании какой-то вольтовой душ, от которой сыпались искры, часть из них попадала и на окружающих. Она вошла в свой кабинет и со всей силы швырнула папку с делом в пуленепробиваемое окно. Она с мрачным удовлетворением смотрела, как вылетевшие из папки бумага усеяли казенный ковер, устилавший не менее казенный пол. Те же имена, те же лица. Ничего нового, все это уже было. Система выплевывала их назад, как тухлые куски мяса. Причем, чем чаще система глотала их, тем более тухлыми и вонючими они становились. Она вспомнила о гильотине и решила, что это было не такое уж варварское изобретение. Перед изобретателем, определенно, следовало бы извиниться.

Она собрала оставшиеся в ее ведении дела в открытый картотечный ящик, стоявший у нее на столе. С завтрашнего дня ей надо было принять дела в качестве руководителя отдела сексуальных преступлений. Это была еще одна ступень лестницы, ведущей к обитому черной кожей судейскому креслу. Самое заветное ее желание было достичь такого положения, когда она могла бы смотреть на зал суда сверху вниз и чтобы никто без разрешения не смел бы даже приблизиться к ней. Она хотела, чтобы за ней было закреплено полное право повелевать и принимать решения. Она желала власти, но еще больше, чем власти, она жаждала подчинения, возможности управлять событиями. Ей страстно хотелось добиться хотя бы каких-то реальных результатов. Она была замужем за человеком, который ничего не хотел, ни на что не надеялся и ничего не делал. Джон даже не хотел своей собственной жены, не желал ее, как мужчина. Но все это началось очень давно, почти сразу после рождения дочери. Так что сейчас это было для нее уже не в новинку. Они спали в одной кровати, не занимаясь сексом уже в течение нескольких лет.

Она оглядела кабинет, рассыпанные по полу бумаги, ящики картотеки. Посмотрев на часы, она поняла, что опаздывает на вечеринку, которую устраивало агентство по поводу ее повышения и других назначений. Каждые шесть месяцев в управлении начиналась суета кадровых перемещений.

Она встала на четвереньки и извлекла из-под стола два предмета: фотокопию патологоанатомического заключения и поздравительную открытку, полученную ею по случаю дня рождения. Фотокопию она вложила в папку, а открытку развернула и поставила на стол. Эта была одна из тех музыкальных открыток, которая играла «С днем рожденья тебя». Вчера ей исполнилось тридцать шесть лет. Об этом не вспомнил никто, кроме ее матери. О ее дне рождения не вспомнили ни муж, ни ее так называемые друзья. Может быть, если бы мать не прислала ей эту открытку, она и сама не вспомнила бы о своем дне рождения.

Она стояла, как завороженная, и слушала знакомую мелодию, глядя, как на открытке по очереди вспыхивают и переливаются красные, белые и желтые флюоресцирующие цвета. Звуки становились все слабее и глуше. Наконец она поняла, что истощилась миниатюрная батарейка. Теперь музыка годилась бы разве только для торжеств по случаю дня рождения мышки. Она с размаху кулаками расплющила открытку об стол, милостиво заставив ее замолчать и спросив себя, какого срока заслуживает она за убийство из жалости поздравительной открытки. Наверное, минуты четыре, но, учитывая смягчающие обстоятельства, можно скостить пару минут.

Она сунула бумага в ящик, швырнула открытку в мусорный бак, при этом та издала последний писклявый звук. Лили подхватила портфель и покинула кабинет.

На улице к ней подошел рослый мужчина.

— Форрестер, — сказал он, — жюри только что вынесло вердикт по поводу убийства второй степени тяжести по делу Оуэна. Я пришел, чтобы выяснить отношения с одним из ваших следователей, вот, решил похвастаться.

Этот человек был сыщиком из Окснарда, причем неплохим сыщиком. Таких осталось немного. С этим делом он работал уже несколько лет. Она с удовольствием поболтала бы с ним, но и так страшно опаздывала.

— Поздравляю вас, Каннингхэм. Один ноль в вашу пользу, можете отметить мелом это очко у вас на доске для записей.

Ей очень нравился этот человек. Он был полностью предан своей работе. Все остальное существовало для него постольку, поскольку оно не мешало ему отдавать делу всего себя без остатка.

— Мы очень нуждаемся в установлении истины и в вашей работе. Я хочу сказать, что если все будет продолжаться дальше в том же духе, то наши противники преступники выиграют войну с нами.

Нарушив правила, она перешла улицу в неположенном месте. Оглянулась и подумала, сколько раз она пересекала улицу в этом месте, а потом шла к бару. Она никогда всерьез не волновалась, что когда-нибудь ее оштрафуют. Если люди могут убивать и калечить себе подобных, потом спокойно отсидев за это несколько лет в тюрьме, снова выйти на свободу и приняться за старое, то она имеет полное право переходить улицу там, черт возьми, где ей нравится. Она была низкооплачиваемым слугой народа и имела право на льготы и послабления. Прямо у нее перед носом взвизгнули тормоза, и водитель погрозил ей пальцем. Она сладко улыбнулась в ответ и еще больше замедлила шаг.

Бар «Элефант» до отказа заполнили мужчины и женщины в форме. С тех пор как было закончено строительство правительственного комплекса, управление захватило бар и с тех пор считало его своей собственностью. Атмосфера там была, как в «Касабланке» образца 1942 года. Стены выкрашены в белый цвет, под потолком кружились лопасти вентиляторов. На сцене играл чернокожий пианист, которого вряд ли кто слушал, поскольку все были заняты своими делами. Здесь действительно вершились дела, рассматривались прошения о помиловании и творилась закулисная кухня. Если прокурор говорил, что дело надо решить в подразделении номер шестьдесят девять, значит, речь шла о выпивке в «Элефанте». Это в управлении было известно всем.

У стола напротив двери стояли два юриста отдела — Клинтон Силверстайн и Маршалл Даффи. Это был один из тех высоких столов, за которыми не сидят, а стоят. Обычно администрация баров и ресторанов использует такие столы затем, чтобы натолкать как можно больше людей на возможно меньшую площадь. Силверстайн водил пальцем по краю своего стакана с джином и тоником, а Даффи в это время наливал себе пиво из высокого кувшина. Даффи был высок и черноволос, на нем отлично сидел сшитый по последней моде костюм, сорочка накрахмалена и сияла незапятнанной белизной. На шее повязан галстук. Он склонился над полным и коренастым Силверстайном.

— Ты забавный чудак, знаешь, — говорил он Клинтону. — Это так, хотя я и называю тебя своим другом.

— Да, я чудак. Все правильно. Правда, при этом я не ношу контактных линз. Ты знаешь, как странно ты в них выглядишь?

Клинтон отступил от стола, расслабил узел галстука и улыбнулся приятелю.

Даффи отпил из стакана, проглотил пиво и заговорил.

— Блюз моего детства. Его очень любит моя жена. Все женщины любят блюз. Подумаешь, большое дело — это назначение. Я думал, что тебе вообще на все наплевать.

— Это было раньше. Раньше мне действительно было наплевать. Когда начальником был Фаулер. Меня тошнит от отделения мелких правонарушений. Черт подери, если мне придется заниматься еще одним делом о вождении автомобиля в пьяном виде, я брошу все и подам в отставку.

— Да никуда ты не подашь. Ты спокойно проглотишь это назначение. Тоже мне, большое дело, назначили бабу. Не так уж она и плоха. У нее чудесная маленькая задница. Она чем-то похожа на мою жену. — Даффи отошел от стола, едва не свалив стоящую в кадке пластмассовую пальму.

— Да меня совершенно не волнует, как она выглядит. Я знаю только, что она баба с большим приветом. Единственное, что ей нужно — это транквилизаторы и хороший мужик. То и другое вместе. Вот что я думаю. Она будет править железной рукой, попомни мои слова. — Клинтон запустил руки в свои курчавые волосы, подняв их дыбом и став похожим на чемпиона по боксу Дона Кинга.

— Знаешь, это выглядит так, будто горшок дразнит котел за черноту, мой дорогой. — Даффи посмотрел на входную дверь. — Ну-ка сделай глоток побольше, Клинти, и успокойся. Вот идет твой новый босс.

— Лили, — позвал ее мужской голос. — Идите сюда.

В баре было темно и дымно, она плохо ориентировалась в полумраке, ее глаза еще не отвыкли от яркого дневного света. Она пошла на голос.

— Привет, Маршалл, кажется, вечеринка успешно началась без меня.

Ей было тревожно. Она нервно оглядывала помещение. Судя по всему, здесь было все управление в полном составе и половина присяжных поверенных округа. Она редко посещала подобные вечеринки. У нее было для этого слишком мало времени, да к тому же коммуникабельность не являлась ее сильной стороной.

— Нет, мы все с нетерпением вас ждем. Вы сегодня почетный гость. Что будете пить?

Она собралась было заказать привычный бокал белого вина, но затем передумала.

— Я хочу «Маргариту» с солью.

Даффи замахал рукой, стараясь привлечь внимание официантки, и Лили торопливо добавила:

— Да, еще я хочу рюмочку текилы.

«Может, после этого мне станет лучше», — подумала она. Кажется, мужчины поступают именно так, когда им выпадает трудный день. Отойти от суеты и дать алкоголю сбить себя с ног. Кажется, это идет им на пользу. Может, и ей это будет полезно. Сегодня был трудный день, кроме того, на психику давило новое назначение.

— Знаете, на меня это произвело впечатление. Клинтон и я только что говорили о вас. Он признался, как волнуется от того, что ему придется работать под вашим началом.

— Кажется, не очень-то он взволнован. Кстати, куда это он исчез?

Она засмеялась, хотя ей было совсем не смешно. Такие специалисты, как Силверстайн, представляли для нее особую проблему, с которой придется столкнуться, приступив к работе. Как она будет руководить специалистами, которые имеют намного больший, чем у нее, опыт работы и не меньшее самолюбие. Это будет очень нелегко. Пожалуй, сейчас ей стоит выпить, чтобы притупить испуг и волнение.

Даффи повернул голову и сделал удивленную физиономию. Клинтон переместился за стоявший в отдалении стол и разговаривал с Ричардом Фаулером, предшественником Лили.

Лили пыталась смотреть в прозрачные голубые глаза Даффи, но ее так и тянуло посмотреть на Фаулера.

— Вас перевели в отдел убийств, пошли по моим стопам, да? — Она жгла глазами спину Фаулера, желая, чтобы он обернулся. Вместо того чтобы аккуратно поставить на пол портфель и сумочку, она с шумом уронила их на пол. Но грохот падения утонул в гуле бара, и Фаулер не обернулся. Ее лицо пошло красными пятнами. — Где официантка? — поинтересовалась она.

Лили решила заказать стакан белого вина, ей совершенно не улыбалось, чтобы Фаулер увидел, как она, словно водитель грузовика, хлещет текилу. Но было поздно, оказывается, Даффи уже сделал заказ.

— Думаю, что меня можно назвать жертвой Большого кадрового перемещения, — сказал Даффи, упираясь локтями в стол.

Его слова прошли мимо ее сознания, мыслями она вновь обратилась к Фаулеру. Последние две недели он работал с ней, обучая ее премудростям руководства, чтобы ей было как можно легче приступить к выполнению своих новых обязанностей. Это был высокий мужчина ростом около шести футов пяти дюймов с длинным крепким телом бегуна или пловца. Волосы и глаза не просто темные, они были абсолютно черными и красиво контрастировали с атласно-белой кожей. Несмотря на свои размеры, передвигался он совершенно бесшумно и очень ловко, как большой кот, готовый броситься на ничего не подозревающую добычу. Он двигался так, как Лили мечтала двигаться сама. И это притягивало ее к нему.

Фаулер заметил ее и подошел к их столу. В этот момент появилась официантка с напитками. Он снял с подноса «Маргариту» и вопросительно взглянул на Лили. Она кивнула. Потом он посмотрел на рюмку и спросил:

— Это тоже ваше?

— Нет… Да… Я… — Она залилась краской и начала заикаться, как последняя дура.

Фаулер пришел к ней на помощь.

— У вас был очень тяжелый день. Мне бы он тоже дорого обошелся.

Поставив на стол оба бокала, он придвинулся к ней, не стесняясь стоявшего напротив Даффи. Она ощутила запах крепкого мужского одеколона — от Фаулера исходил аромат лимона. Последние две недели она постоянно вдыхала этот запах, ей даже казалось, что им пропиталась ее одежда. Подобное бывало, когда ей приходилось работать с курильщиками, тогда одежда долго хранила запах табачного дыма.

— Ну что, по рюмочке, а? — сказал он и слегка улыбнулся одним уголком рта. — Неужели эта неделя была так тяжела?

— Нет, нет, вы-то были просто великолепны. Вы, видимо, имеете в виду мой сегодняшний приговор? Да, это далось мне нелегко, особенно сравнение человеческой жизни с часами. Каково сравнение, а?

— Вы имеете в виду его фразу: «Он продолжал облизываться»? А что, это, пожалуй, остроумно. Парень сможет стать великим комиком, когда выйдет из тюрьмы.

— В том-то и проблема. В том-то и суть, что можно убить человека, а потом вас снова выпустят на улицу и вы сможете начать снова убивать. Одна эта мысль делает меня больной. К этому нельзя привыкнуть, как бы часто вы ни встречались с подобным. — Она увидела приближающуюся официантку и наклонилась, чтобы поднять сумочку и вытащить оттуда деньга. — Я хочу заказать вам что-нибудь выпить.

— Официантка уже ушла. Закажете в следующий раз, если уж вам так этого хочется.

Теперь он стоял вплотную к ней. Их бедра соприкасались. Лили одним глотком опрокинула в себя рюмку текилы и запила ее «Маргаритой», облизав с губ соль. Чем ближе к ней он находился, тем в большее волнение она приходила. Она начинала говорить, как начинающий обвинитель, словно ей впервые в жизни приходилось зачитывать обвинительное заключение по поводу убийства.

— А вы помните последнюю вечеринку, на которой мы были вместе? Я помню, — проговорил он. — Вы были в белом платье с открытой спиной, а волосы распущены по спине. Вы выглядели просто фантастически.

— Последний раз я была на вечеринке больше пяти лет назад. Это было на барбекю у Денниса О’Коннорса. Если мне не изменяет память, вы были в джинсах и голубом свитере.

Их глаза встретились, и он не стал отводить взгляд, внимательно рассматривая то, что пока не принадлежало ему. Текила все еще жгла ей горло, и она испытывала от этого большие неудобства. Взяв со стола холодный бокал, она прижала его к щеке.

— Мне надо позвонить. Присмотрите за моим портфелем, ладно? — Она направилась в заднюю часть бара, потом оглянулась и, улыбаясь, добавила: — А знаете, Ричард, у меня никогда в жизни не было белого платья с открытой спиной.

На свете очень много вещей, которых Лили никогда не делала, вещей гораздо более важных, чем хождение по вечеринкам в платьях с открытой спиной. Одним из таких дел было наличие любовника. У Лили никогда не было мужчин на стороне. Хотя муж постоянно обвинял ее в том, что она обманывает его, она оставалась верной женой, несмотря на эти нелепые обвинения и полное отсутствие секса в их семейных отношениях.

Проталкиваясь к двери, она наткнулась на Пола Батлера, окружного прокурора, низкорослого мужчину старше пятидесяти лет, который редко общался с людьми, находившимися ниже его по служебной лестнице. Для нее было удивительно видеть его здесь.

— Пол, — сказала она, — я не видела, что вы здесь, а то давно подошла бы к вам. Думаю, что ваш секретарь уже проинформировал вас о том, что завтра состоится наша совместная конференция по делу Лопес — Макдональд. — Текила сильно ударила по пустому желудку Лили. Ей страшно хотелось выглядеть трезвой, поэтому она старательно артикулировала каждое слово.

— О, да, — ответил он, равнодушно глядя ей в глаза. — Напомните мне суть этого дела.

— Двойное убийство, подростки, любовники… Парня забили дубинкой, а девушку изнасиловали и нанесли ей тяжкие телесные повреждения. Под стражей пятеро подозреваемых — все испанцы, возможно, члены банды родственников.

Сенсационное дело, выплеснувшееся на первые страницы газет, парень и девушка были лучшими студентами одного колледжа.

— Вы сами просили созвать эту конференцию, Пол. Мне поручили дело еще до повышения, и я его уже практически закончила. Вы вспомнили теперь?

Она старалась говорить безразличным тоном, не желая подчеркивать тот факт, что он оказался неосведомленным в столь важном деле.

Батлер опустил глаза и откашлялся.

— На этой неделе должны принять бюджет, я сейчас почти все время занят с мэром. К тому же эти служебные перемещения. Мы обсудим этот вопрос завтра.

Он хотел было пройти мимо нее, но она рванулась вперед и схватила его за руку. Она никогда в жизни не сделала бы этого, если бы не алкоголь.

— Я только хотела выразить вам свою благодарность за мое повышение. Я знаю, что были и другие кандидатуры.

Даже в тусклом свете бара она заметила, что от смущения его лицо приняло свекольно-красный оттенок. Она слишком тесно прижала к себе его руку. Это была плохая привычка, она возникла от тщеславия, так же как и то, что Лили не носила очки вне службы. Она взглянула на его волосы и подивилась тому, насколько они редки, раньше она как-то не замечала этого. Он отступил назад, словно почувствовал, что его пристально изучают.

— Конечно, конечно, — пробормотал он. — Хорошо, мы завтра обязательно обсудим это дело: Лопес — Макдональд.

Когда он проходил мимо, его притиснули к ее груди. Лили чуть не рассмеялась, увидев в его глазах выражение неподдельного ужаса. Неужто он и вправду вообразил, что она с ним флиртует? Это просто нелепо. С кем бы она ни собралась флиртовать, это был бы точно не Пол Батлер. Она оперлась о латунные перила, окружавшие стойку бара, глядя, как он удаляется на своих коротких ножках, удивляясь такому устройству мира, где простое изъявление благодарности стало настолько редким, что, будучи высказанным, вызывает подозрение. Возможно, Батлер даже не знал, что повысил в должности именно ее. Он не помнил даже дела Лопес — Макдональд. Может быть, его помощники просто наугад вытащили бумажку с ее именем из шляпы?

Нет, подумав, решила она, это, конечно, просто невозможно. Он лично звонил в кабинет Ричарду и устроил ему разнос, а потом объявил о его смещении с должности. Буквально несколько часов спустя он сам звонил ей и сообщил о назначении. Ричард, правда, оставался инспектором, но инспектором Муниципального суда, а это можно было рассматривать, как понижение в должности. Рассказывали, что Фаулер пришел в ярость от одного слишком мягкого приговора, вынесенного в связи с каким-то ужасающим сексуальным преступлением, и вломился в апартаменты судьи Реймонда Фишера. Он нашел Фишера в ванной комнате. Сорокалетний судья сидел за туалетным столиком и нюхал кокаин. Одной из причин, по которой Лили хотела получить место судьи, был тот факт, что самые худшие и скользкие плавали по поверхности, как плавает масло на поверхности воды. Они были непотопляемы и неприкасаемы, их темные тени омрачали жизнь всем, кто был ниже их по положению. Судью Фишера застигли за употреблением кокаина, а с должности сместили Фаулера. Вот оно — совершенное и непредвзятое судейство!

В глубине бара, возле входа в женский туалет, Лили обнаружила телефон. Она была уверена, что это женский туалет, на нем должно быть какое-то экзотическое имя — вроде Бванагэлс, или что-то в этом роде. Она была в этом баре много раз, но никогда еще не пила текилу. Алкоголь разгуливал по ее крови и качал ее, как корабль во время шторма. Она поискала на двери фигурку в юбке и не найдя таковой, решила наудачу вломиться в туалет. Первой, кого она там встретила, была Кэрол Абрамс.

— Лили, — пропела ей маленькая блондинка, — примите мои поздравления по случаю повышения. Это была совершеннейшая неожиданность.

Она потрепала Лили по плечам своими ухоженными ручками с розовыми наманикюренными ногтями. При этом движении ее аккуратно подстриженные волосы сместились вперед, и Лили скорее угадала шестым чувством, чем увидела, как эти волосы ровно, волосок к волоску, легли на прежнее место, словно притянутые невидимым магнитом. Отбросив со лба непослушную прядь, Лили увидела дешевый лак на своих ногтях и непроизвольно спрятала руки за спину.

— Я не скажу, что сама не мечтала о таком повышении, — продолжала Кэрол. — Нет, не буду отрицать, мне хотелось занять это место. Но я счастлива, что оно досталось именно вам, женщине, а не какому-нибудь идиоту, который будет сидеть у себя в кабинете и целыми днями мастерить бумажные самолетики. Вы же понимаете, что я хочу сказать?

Лили зашла в кабинку, закрыла дверь и тщательно заперла ее на задвижку. Кэрол Абрамс могла последовать за ней и даже открыть дверь и продолжить разговор. Ее совершенно не смутил бы вид Лили на унитазе, со спущенными колготками. Неутомимая и блестящая Кэрол была сущим наказанием для любого отдела. В зале суда она буквально изматывала судью, жюри, адвокатов и весь состав суда до последнего человека.

— Я не знаю, как вы относитесь к Фаулеру, но я бы не сказала, что в восторге от его смещения. Я хочу сказать, что этот человек точно знает закон, правда, совсем недавно он был выведен из равновесия и потерял контроль над собой. Ведь каждый понимает, что нельзя сходить с ума и преследовать судью за не понравившийся тебе приговор. Боже мой, я думаю, что он очень страдает от понижения в должности. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Кэрол, почему бы нам не обсудить это завтра? — сказала Лили.

Спуская воду, Лили подумала, что ей не хочется выходить, пока за дверью стоит Кэрол, и она пожалела, что спустила воду. Лили хотелось сказать ей в лицо одну вещь. Вот сейчас она откроет дверь и скажет ей прямо в глаза, что Фаулер знает об этой жизни то, чего она, Кэрол, при всей ее сверхактивности не узнает никогда, но…

Лили открыла дверь и никого не увидела. Кэрол ушла. Боже, благодарю тебя за маленькие радости.

Осмотрев в зеркале свое помятое лицо, она вытащила из растрепавшейся прически шпильки, пригладила свои ярко-рыжие волосы щеткой, подкрасила губы помадой, попыталась наложить на веки тени. Потом подошла к телефону и позвонила своей тринадцатилетней дочери.

— Шейна, это я.

— Секунду, мам. Я только скажу Шарлотте, чтобы она подождала у телефона.

Лили подумала, какое безумие, что у девчонки в таком возрасте уже есть своя собственная телефонная линия и что она, мать, вынуждена чего-то ждать; но папочка…

— Почему ты звонишь?

От удивления Лили широко открыла глаза и отступила на шаг от телефона. С каждым днем Шейна становится все саркастичнее. Лили помнила, каково приходится девочке, когда она переживает наступление зрелости, и изо всех сил старалась понять свою дочь, думая, что это всего лишь преходящие юношеские выкрутасы.

— Ты готовишь уроки или просто болтаешь по телефону? Что делает папа?

— Шарлотта помогает мне по телефону разобраться с домашним заданием. А папа спит на диване.

Лили представила себе привычную картину: в раковине навалены грязные тарелки, телевизор надрывается во всю мочь, а этот… вытянувшись, дрыхнет на диване и храпит на весь дом. Именно поэтому Лили последнее время стала часто задерживаться на службе. Джон спит перед телевизором, Шейна часами болтает по телефону, сидя в своей комнате. Вряд ли стоит спешить домой.

— Передай ему, что я задерживаюсь, у меня важная встреча и я вернусь домой через несколько часов.

— Мам. У Шарлотты сейчас лопнет терпение. Скажи ему это сама.

— Я люблю тебя, — прошептала Лили.

Дочь отключилась. Трубка молчала. Она представила себе прелестное личико Шейны и попыталась совместить его с ее голосом, тоном и поступками. Ее родное дитя, ее чудная маленькая девочка превратилась в грубое и несносное существо. Лили стала просто зависеть от своей дочери. Всего только несколько лет назад Шейна могла часами сидеть на полу около матери и, буквально глядя ей в рот, ловить каждое ее слово. Лицо девочки при этом сияло и лучилось радостью. А теперь она зависит от собственной дочери. Если бы Лили в свое время посмела таким тоном поговорить со своим отцом, он бы так стукнул ее, что она полетела бы на пол. Но Джон сказал, что те времена безвозвратно канули в вечность: дети получили право отвечать родителям в том же тоне. Теперь Шейна обожает своего отца.

Лили начала шарить в сумочке в поисках еще одного четвертака, чтобы позвонить Джону, но потом передумала и закрыла сумочку. Она обязательно пожалуется ему, что Шейна постоянно болтает по телефону и совсем не занимается, Лили просто не сможет удержаться. Джон повесит трубку, пойдет в комнату Шейны и передаст ей, что мать велела прекратить болтать по телефону. Сам бы он ей этого ни за что не сказал и не скажет, обязательно сошлется на Лили. Он еще, пожалуй, добавит, что мать велела ей убрать в комнате, а то она утонет в мусоре. Это будет произнесено очень кстати и вроде бы невзначай. Если его слова не подействуют и Шейна не выразит своего недовольства, он напомнит, что когда-то мать сказала, что ей придется стать официанткой, если она и дальше будет продолжать так пренебрегать своими занятиями и не будет готовиться к поступлению в колледж. Такие замечания, которыми иногда обмениваются между собой нормальные родители, никогда не достигают ушей ребенка. Но Джон все передавал Шейне, и не только это. Иногда он просто лгал ей.

Ему стоило быть поверенным, думала Лили, пробираясь к своему месту сквозь толпу, заполнившую бар, оправляя юбку и одергивая жакет. Ему бы быть адвокатом или юрисконсультом по бракоразводным делам.

На своем месте она обнаружила еще один бокал «Маргариты», рюмку текилы и Ричарда Фаулера. Она отставила рюмку в сторону и пригубила «Маргариту». Ее волосы свободно падали на глаза, а она в это время исподволь рассматривала Фаулера от ботинок до макушки. Это основательный человек, подумала она, человек с убеждениями, настоящий воин. Этот не будет драться, заслоняясь ребенком, как щитом. Это не тот человек, который удовлетворяется скучной правительственной работой в течение тридцати часов в неделю, а все остальное время позволяет жене тащить груз семьи, слоняясь по дому без дела. Он не был таким мямлей, как Джон. Гнусавый ньюйоркский выговор Силверстайна доносился от соседнего стола. Он бросал себе в рот попкорн и пытался одновременно разговаривать. Четыре зернышка из пяти упали на пиджак и на пол. Даффи, кажется, уже ушел домой.

— У вас великолепные волосы, — сказал Ричард. — Я и не думал, что они такие длинные, вы же никогда на службе не носите их распущенными.

Он протянул руку и коснулся ее волос, накрутив локон на палец.

— Носить в нашем департаменте распущенные волосы было бы непрофессионально. Я и сама не знаю, почему я до сих пор не постриглась. Наверное, мне не хочется расставаться со своей юностью или что-нибудь в таком роде.

Она попыталась глубоко вздохнуть. Она задыхалась, ей не хватало воздуха. Он был так близко.

Фаулер убрал руку от ее волос. Лили хотелось взять его за руку и вернуть ее на свои волосы, ощущая их наэлектризованность, ей хотелось, чтобы его пальцы гладили ее лицо, ее тело, но момент был упущен. Через весь зал к ним направлялся частнопрактикующий адвокат Лоуренс Боденхем. Новым писком моды среди частнопрактикующих адвокатов являлись длинные, до плеч, волосы, а у Боденхема они даже были завиты на кончиках. Подойдя к столу он пожал руку Лили.

— Вы Лили Форрестер, верно? — спросил он. — Лоуренс Боденхем.

— Да, это я, — ответила Лили, желая только одного — чтобы этот человек поскорее ушел, а она придумала бы что-нибудь значительное, что могла бы с небрежным видом выложить Фаулеру. Особенно ей хотелось этого теперь. Она выпила изрядное количество текилы, и в крови у нее бушевало фальшивое алкогольное мужество. Она не подала ему руки, и он опустил свою.

— Я представляю Дэниела Дютуа, по делу номер 288, и у меня возникли некоторые проблемы с Кэрол Абрамс, которая вела расследование.

Лили знала это дело только понаслышке и весьма смутно. Ричарду, очевидно, оно было хорошо известно, он презрительно посмотрел на адвоката. Дело два-восемь-восемь касалось растления. Жертвой был десятилетний мальчик, обвиняемым — столп общины, что называется — Большой Брат.

— Вы меня помните? — резко спросил Ричард. — Если у вас возникли какие-то проблемы, Боденхем, то обратитесь к судье. Или почему бы вам не позвонить домой Батлеру по своему роскошному радиотелефону прямо из новенького «порше»? Батлер прямо-таки обожает вас, ребят, которые зарабатывают по двести тысяч кусков в год, защищая в суде чудесных парней, которые любят иметь маленьких мальчиков.

Боденхем отошел на безопасное расстояние, прежде чем ответить.

— Я слышал, что вы снова вернулись в отдел, где будете подписывать квитанции штрафов пьяных водителей и передавать дела окружным прокурорам, которые не отличают своих задниц от колодезных скважин. Это действительно повышение, с которым вас можно поздравить.

Не успели еще эти слова слететь с губ адвоката, как сам он уже растворился в густой толпе.

Ричард откинулся от стола, грохнув по нему обоими кулаками. Глаза его покраснели, от него исходил густой запах бурбона.

— Ну и вечерок у меня сегодня. Прямо подарок судьбы. Как-нибудь увидимся. — Он повернулся, чтобы уйти.

Лили поймала его за куртку и остановила.

— Вы слишком много выпили, Рич. Я отвезу вас. — Она стояла, готовая идти, с сумочкой и портфелем в руках.

Впервые за этот вечер он широко улыбнулся, показав ослепительно белые зубы.

— Ну, пошли. Если уж вам пришла охота меня спасти, то сейчас, пожалуй, самое время. Но если вы думаете, что я позволю такой пьянчужке, как вы, везти себя, то ошибаетесь. Пошли, вы так и не собрались заказать мне выпивку, так хотя бы закажите мне теперь чашку кофе.

 

Глава 2

Он ждал.

Его руки и лицо были плотно прижаты к толстому стеклу затемненного окна новенькой вылизанной тюрьмы. От его горячего дыхания по стеклу расплывались туманные круги. Он развлекался тем, что составлял из них замысловатые фигуры. За окном было темно, смеркалось. Маленькая красная машина одиноко стояла под его окном. Каждый день, утром и вечером, он внимательно смотрел, как ее длинные ноги появлялись в дверях этой машины, видные почти целиком из-под задравшейся юбки. Ему казалось, что если бы она ставила машину немного подальше и под другим углом, то он смог бы рассмотреть под юбкой, какое белье она носит. Он мысленно снимал с нее одежду и воображал ее голой, иногда он думал, что ему удастся разглядеть волосы на ее лобке. Они должны быть рыжими. Рыжие волосы на лобке.

Сейчас он был очень зол на нее. Она редко появлялась в одно и то же время. Но так поздно она еще никогда не задерживалась. Он был уверен, что она с кем-то трахается. Он положил на нее глаз, сделал ее своей женщиной, а она с кем-то трахается, прямо сейчас, в эту вот минуту. Он явственно видел, как эти длинные ноги обвивают шею другого мужчины, как она впилась в него полными желания и страсти глазами. Ему хотелось сжать кулак и вышибить это желание из ее глаз, стереть его с ее лица, чтобы вместо него в ее глазах появилась боль. Она была похожа на школьную учительницу или на следователя, но на самом деле она была просто шлюхой. Все они шлюхи.

Продолжая прижиматься всем телом к стеклу, он повернул голову и оглянулся в сторону общей камеры. Там, за столом отдыха из нержавеющей стали, сидели другие заключенные и весело смеялись над каким-нибудь полицейским детективом, который показывали по телевизору. Их смех был похож на плач гиен, согнанных в одну клетку. Они любили полицейские детективы. Когда на экране убивали или ранили копа, они аплодировали и свистели. Но скоро он прекратится — этот смех. Через несколько часов их разведут по камерам и запрут на долгую, бесконечную ночь, и смех стихнет, послышатся совершенно другие звуки. Они начнут разговаривать, перекликаясь через перегородки между камерами. Их голоса будут эхом отдаваться под потолком. И они станут внимательно прислушиваться. Там в темноте был другой мир.

Иногда он слышал, как в том мире мужчины плакали, как дети. От этого он просто становился больным, его начинало тошнить. Они скоро начнут говорить о своих женах, детях, кто-то вспомнит даже свою мать. Они будут говорить о Боге и Библии, они будут говорить об искуплении и прощении. Раздадутся и другие звуки, звуки потного, вонючего, отвратительного секса. Надзиратели пытались пресекать его, но им никогда это не удавалось. Хрипы и стоны не прекращались ни в одну ночь.

Мужчины остаются мужчинами, подумал он. Мужчинам нужен секс. Но он никогда не падет так низко — он не станет животным, как другие, он не позволит никому лишить его мужского достоинства, его мужественности. Только не его, на какой бы срок ни заперли его сюда. Он латиноамериканский любовник, мужчина для женщин. Женщины всегда утверждали, что он очень красив. Единственное, что ему оставалось делать — это выбирать из тех женщин, которые сами предлагали себя ему. Они все хотели быть с ним.

Он прижал нижнюю часть тела к окну и посмотрел на стоянку. Он вообразил, как спрячется на полу машины и будет ждать ее там. Он почувствовал, как напрягся его член, придавленный к стеклу. Потом он увидит ее лицо, услышит ее визг; напряжение между его ног усилилось. Он, вращая бедрами, все сильнее прижимался к стеклу, рот его приоткрылся. Его тяжелое дыхание рисовало на стекле круги, которые напоминали ему о пятнах крови. Он отпрянул от стекла и стоял совершенно неподвижно, давая полную волю своему гневу. Он не какой-нибудь мальчишка, которого можно пинком загнать в клетку.

Его засунули в камеру с черным. И не просто с черным, а со старым черномазым идиотом. У него были здесь друзья, свои ребята с улицы. Но его сунули с этим долбаным черномазым, а за такой публикой нужен глаз да глаз. Теперь ему придется все ночи напролет бодрствовать.

Смех, топот и свист продолжали доноситься из общей камеры. Это была лучшая часть дня. Но он не мог отойти от окна, не увидев ее. Она отняла у него это время. Эта рыжеволосая шлюха.

— Ты заплатишь за это, сука. Ты заплатишь, — прошипел он стеклу. — Ты еще попросишь, чтобы я тебя трахнул. Еще попросишь.

Сегодня утром, когда она шла на работу, он уже стоял у окна, ждал ее. Что-то в ней было такое, что тревожило его, вызывало яростное желание увидеть под собой ее искаженное ужасом лицо, ее разинутый в диком крике рот. Эта ярость ослепила его. Где-то он встречал ее раньше. Тогда он видел ее не из окна. Она была намного ближе. Он помнил, что у нее были веснушки. Это были какие-то чужеродные точки, усеявшие ее нос и щеки. Этого он не мог бы разглядеть из окна. Но он знал, что они там были. Он ясно представлял себе ее веснушки. У большинства испанских женщин не бывает веснушек. У него никогда не было веснушчатых женщин.

— Все когда-нибудь бывает в первый раз, парень, — сказал он, ухмыльнувшись. — Все когда-нибудь бывает впервые.

— Что ты смеешься, парень? — спросил рослый негр, ввалившись в камеру. — Ты все время торчишь тут у окна и смеешься, как чокнутый. Тебя изнасилуют, они тебя трахнут. Послушай старого Вилли, парень. Вилли знает. Они тебя трахнут.

Он крутанулся на месте и плюнул в негра.

— Заткнись, твою мать! Они раздерут твою черную задницу, но меня они не посмеют тронуть. У меня есть друзья, семья. У меня есть связи. Я уже буду в другом месте, когда тебя посадят в автобус и повезут в тюрягу.

— Может и так, — согласился черный человек, опустив голову и направляясь к своей койке. — Может быть.

Латиноамериканец не отставал. Чернокожий, конечно, рослый, здоровый мужик, но он слишком стар.

— Ты просто старый неудачник, парень. Тебя взяли при попытке угнать машину. Будь я на твоем месте, я бы ни за что не попался. Я бывал в таких переделках, которые тебе и не снились. Ты меня слышишь?

Старый негр заворочался и повернулся лицом к стене.

— Смотри на меня, когда я разговариваю с тобой. Ты знаешь, кто я?

Негр, не реагируя, неподвижно лежал на койке. Он подошел ближе, теперь он был совершенно уверен в себе, упиваясь своей силой. Простертый на койке старик выглядел маленьким и беззащитным.

Он зашипел, склонившись над нарами:

— Если я расскажу тебе, что я делал, то твои вшивые волосы встанут дыбом у тебя на макушке. Я делал такое, по сравнению с чем пристрелить пару человек — это ничего не стоящий пустяк. Ты знаешь Ричарда Рамиреса? — Он ударил себя в грудь. — Это мой друг. Знаешь его? Ночной бродяга. Это мой закадычный друг. Брат. Все газеты пишут о нем на первых страницах.

Старый негр медленно развернулся на койке и внимательно посмотрел на него огромными круглыми глазами.

— Парень, у тебя в голове каша. А теперь отойди от меня. Оставь старого Вилли в покое. Мне от тебя ничего не надо. Оставь в покое старого Вилли.

— Ты когда-нибудь трахал белую женщину, Вилли? Тебе когда-нибудь посчастливилось сунуть свой черный член в щель белой женщины? А как насчет рыжих? Ты когда-нибудь имел рыжую веснушчатую женщину с белой, шелковистой, как у ребенка, кожей? Они такие мягкие, Вилли. Их кожа и вправду, как шелк, на котором вышивают разные красивые вещи.

Старый негр наклонил голову, чтобы не ушибиться о верхние нары и поднялся в полный рост. Шесть футов шесть дюймов, если не больше. Он выставил руки вперед, чтобы оттолкнуть от себя латиноамериканца, но это было излишне. Тот, с посеревшим лицом, отпрянул сам.

— Я знаю, что ты делал, парень. Я много слышал об этом. И если бы я был ты, то помалкивал бы в тряпочку. Вилли бывал в большом доме, мальчик. Там не очень любят таких парней, как ты. То, что делал ты, может сделать любой сопляк.

Съежившись, он сидел у стены в нескольких дюймах от открытого вонючего сортира. Одно только упоминание о каторжной тюрьме повергло его в ужас. Он был небольшого роста, тело его было не тренировано и подточено наркотиками и алкоголем. Силы он черпал из беспомощности своих жертв. В пересыльной тюрьме у него были шансы выжить, в каторжной таких шансов у него не было. Он знал, что могло с ним там произойти.

Он сделал несколько шагов к окну и снова выглянул на улицу.

— Это твоя вина, сука, — прошептал он. — Это все твоя вина.

 

Глава 3

Они сидели под тентом кафе в двух кварталах от бара «Элефант», потягивали черный кофе и понемногу трезвели. Они закусывали кофе чизбургерами и весело смеялись.

Лили распотрошила свой бутерброд и, ковыряясь вилкой в мясе, обнаружила кровь.

— Совсем сырое, — пожаловалась она.

— Пошлите его назад, на кухню, — посоветовал Ричард. — Они добьют животное до конца, пока мы здесь.

— Пожалуй, я просто не стану его есть, — сказала она, одной рукой отодвигая от себя тарелку, а другой придвинув чашку кофе. — Так расскажите мне, что все-таки произошло у вас с судьей Фишером.

— Да ничего особенного, просто я застал маленького ублюдка за понюшкой кокаина. Что я еще могу сказать?

— Но как он набрался духу позвонить Батлеру да еще нажаловаться на вас? Может, Батлер, как-то заинтересован в этом деле?

— Да нет, ни черта он не заинтересован. Он просто позвонил Батлеру, сказал ему, что я псих, вломился в его апартаменты и что он не желает больше видеть меня на расстоянии пушечного выстрела от Верховного Суда.

Он вытер рот салфеткой. В его черных глазах появилось живое и озорное выражение.

— Получилось так, что я вышел в холл и оповестил нескольких встреченных мной людей, что у Фишера маленькое торжество, и если они поторопятся, то им, пожалуй, тоже достанется по паре понюшек первоклассного колумбийского кокаина.

— Ну и что же вы сделали не так? — Лили от души рассмеялась, представив себе эту сцену. — Вы что, хотели его убить? Я всегда думала, что у вас с Батлером прекрасные отношения. Я думала, что он всегда посчитает вас правым. Почему он не восстановил вас в должности?

— О, Батлер прекрасный человек. Он мне всегда полностью доверял. Поверил и на этот раз. Но просто он избрал самый легкий путь. Пошел, так сказать, по пути наименьшего сопротивления. Это его теория: если полетела грязь, то вымажутся все — и правые, и виноватые. Думаю, что он тяжело переживает случившееся. Когда все образуется, он, вероятно, отдаст мне отдел убийств. Может, месяцев через шесть.

Лили отбросила с лица прядь волос. Подошла официантка и протянула чек. Лили взяла его и кинула на стол двадцатку.

— Не представляю, как я буду справляться с новой работой, Рич. Как это выглядит — получаешь дело, а потом доверяешь его расследование другому человеку. Значит, надо на него полностью положиться.

— В этом и состоит искусство руководителя. Если ты не можешь доверять людям или начнешь вникать в каждое дело сама, ты просто свихнешься. Не придирайтесь по мелочам и не будьте нянькой, Лили, иначе вы влипнете в вековой стереотип женщины-начальника.

Лили уставилась в пространство, переваривая его совет.

— Ну все, — сказал он, направляясь к выходу и бросив взгляд на лежавшую на столе двадцатку. — Кстати, счет надо оплатить в кассе.

На улице было прохладно. Он стоял совсем рядом, почти касаясь ее.

— Я провожу вас до машины. Где вы ее поставили?

Мысленно она уже представляла себе, как возвращается домой. Первое, что она видела каждое утро, был задний двор.

— Я оставила машину в центре, — проговорила она, глядя прямо перед собой.

Полгода назад Джон решил самостоятельно переделать дождевальную систему и перекопал весь двор. Он так и не сумел заставить переделанную систему работать, после чего заложил половину двора дерном, а остальную оставил, как есть. Теперь полдвора представляло собой месиво непросыхающей грязи.

— Моя машина стоит возле бара, я подвезу вас, — сказал Ричард. — Не стоит вам идти одной по улице на ночь глядя.

По выходным дням Джон, великий и солнцеподобный, выставлял на улицу шезлонг и, поставив его на покрытую травой часть двора, восседал на нем и делал вид, что покрытой грязью части просто не существует в природе. Она сотни раз говорила ему, что это ее раздражает, что это смешно — он ни разу не сделал даже попытки хоть как-то исправить положение. Она посмотрела на Ричарда и ответила:

— Спасибо.

Ей не хотелось возвращаться домой. Ей надоело принимать решения самой, быть надзирателем, самым сильным человеком в семье. Она хотела просто смеяться и получать удовольствие от жизни, чувствовать себя привлекательной и по-женски желанной. Ей хотелось верить, что день рождения — это действительно повод для праздника.

Они шли молча. Ей надо перебороть себя именно сейчас, в этот момент. Сейчас он пройдет. Она вернется домой и ляжет в постель с Джоном. После многих лет воздержания и обвинений Джона в неверности она впервые захотела, чтобы эти обвинения наконец обрели под собой почву. Человеком, с которым она изменит Джону, мог стать только мужчина, который сейчас молча шел рядом с ней, именно его призывала она в своих фантазиях. Однако он был женат и у нее не было никаких оснований предполагать, что она привлекает его как женщина. Если Джон перестал интересоваться ею как женщиной, то почему она должна воображать, что будет привлекательна для какого-то другого мужчины. Она перестала быть желанной для мужчин. Ей надо просто смириться с этим фактом. Ей нужно примириться со всем, что происходит в ее жизни. Сейчас ей тридцать шесть. Еще несколько лет, и ей стукнет сорок.

Он открыл правую дверцу своей «БМВ» и бросил что-то напоминающее спортивный костюм с переднего сиденья на заднее. Усевшись на место водителя, он вставил ключ в гнездо зажигания и положил руки на колени. Повернулся к ней. Он потянулся к Лили и поцеловал ее, буквально всосав ртом ее губы, его руки погрузились в ее пышные волосы. Его лицо царапало ее нежную кожу однодневной щетиной.

— Поедем ко мне домой, — зашептал он. — Я прошу тебя. Ты нужна мне, я так хочу тебя.

— Но… — сопротивлялась Лили, думая о его жене и сыне-подростке и о том, что ей надо ехать домой; о том, что, страстно желая этого сегодня, она завтра будет горько жалеть о происшедшем. Он опять приник к ней губами, хозяйничая своим языком у нее во рту. Сомкнув руки на ее спине, он тесно прижал ее к себе.

Его тепло буквально затопило ее, она сама еще теснее прижалась к нему, ее плоть трепетала каждым нервным окончанием. Из ее сознания смыло все: работу, Джона, Шейну, ее день рождения, ее детство, ее опасения.

— Пожалуйста, — попросил он, подняв ей подбородок; он заставил ее взглянуть себе прямо в глаза. — У меня никого нет, если тебя тревожит именно это. И никого сегодня не будет.

Он взял ее руку и положил себе между ног. Она ощутила его твердую плоть. Лили не убрала руку, и он снова поцеловал ее.

Она была нормальной женщиной с нормальными желаниями. И Ричард вовсе не собирался использовать ее как спермоприемник, как выразился бы Джон. Нет, Ричард сумеет отремонтировать ее пошатнувшуюся психику. Он станет для нее врачом, чудесным исцелителем. Он отпустил ее спину и включил фары. Она не была сломлена его напором. Просто все встало на свое место, он положил ее на надлежащую полку.

— Поехали, — велела она, — быстро. Поехали быстро!

Они стояли в его гостиной, глядя из окна на ночной город; он был обнажен, она — закутана в банную простыню. Этот современный дом стоял у подножия холма, комнаты имели высокие потолки, и все помещения казались просторными и напоенными воздухом. Ее блузка, туфли, лифчик и трусики были в беспорядке разбросаны по полу гостиной. Они не смогли дождаться, когда дойдут до спальни.

Едва войдя в дом, она начала сбрасывать с себя одежду, опередив его. И вот теперь они стояли обнаженные, глядя друг на друга и опустив руки. Их разделяло расстояние не более фута. В комнате было темно.

— Я знал, что у тебя именно такое тело, — сказал он.

— Ну и какое же?

— Сочное, как ложка клубничного йогурта, мне страшно хочется его попробовать на вкус.

Причудливо извиваясь, они занялись любовью на софе — это был единственный предмет мебели в комнате. Длинными мускулистыми руками он опрокинул ее навзничь и приник лицом к ее потайному месту. Он ласкал ее, несмотря на ее протестующие, сладострастные крики.

— Нет! Нет! Нет!

Наконец она не выдержала. Схватив его за волосы, она подтянула его кверху, обхватила руками и тут они поменялись местами Ее длинные волосы рассыпались по его мускулистому животу и она, страстно желая ощутить его вкус и запах, взяла в рот его напряженную плоть.

— Боже, — выдохнул он, — Боже мой.

Она проползла немного вперед и села на него верхом, она оседлала его, словно лошадь, упершись в его грудь руками, она бешено встряхивала волосами, падая вперед и снова откидываясь назад. Это была ее фантазия. Она наяву переживала свои сладкие мечты. Она действительно воображала, что мчится на большой сильной лошади, преодолевая холмы и стремнины, навстречу свету необыкновенного наслаждения. И наконец оно пришло, обессиленная, потная и умиротворенная, она рухнула на его грудь. Он поднял ее с дивана, перевернул лицом вниз и, положив на пол, вошел в нее сзади, приподняв ее ягодицы. Он двигался до тех пор, пока не произошло извержение. Он упал ей на спину, придавив ее к полу, горячо и тяжело дыша.

— Господи, — выдохнул он, — я не сделал тебе больно?

— Не очень, — ответила она. — А я тебе?

— Я бы не стал называть это болью.

Он откинул в сторону ее влажные волосы и нежно поцеловал в шею.

Внезапно ее охватило смущение. Она освободилась и села, подтянув колени к животу и обхватив их руками. Чувство вины уже было готово затрепетать в ней, но стоило ей взглянуть на Ричарда, как оно тут же испарилось. Теперь-то обвинения Джона перестали быть беспочвенными, а его подозрения полностью оправдались. Ей стало легко, совсем легко. Ей было очень хорошо и хотелось немедленного продолжения. Тело визжало, умоляло, требовало: «Еще, еще, еще!» Может быть, ей удастся удовлетворить эту потребность полностью прямо сейчас, немедленно, вот с ним, с Ричардом. Она могла хотеть Ричарда сколько ей было угодно, до того момента, когда он либо охладеет к ней или перестанет ее удовлетворять и тогда ему станет все равно, пойдет ли она одна ночью по городу. Так и должно быть, когда двое встречают друг друга, — два равных между собой человека, двое, у которых одинаковые взгляды на жизнь. В притворном смущении она потупила глаза, но в уголках ее рта играла счастливая улыбка: ее поведение было шокирующим, вызывающим, просто ужасным. Это осуждалось всегда и всюду во всем мире. Но, в конце концов, развод нигде теперь не наказывается смертью. Ей снова стало хорошо.

Они вместе прошли в ванную и приняли душ. Проходя мимо кровати, она увидела, что постель разобрана, по всей комнате валяется одежда и разбросаны старые газеты, на столе стоят стаканы без подставок. В душе они нежно мылили друг другу спинку. Он вылил ей на голову полбутылки шампуня и тот попал ей в глаза.

— Дай мне полотенце! — взвизгнула она. Потом она рассмеялась, звук ее голоса, эхом отдававшийся от стен ванной, удивил ее и доставил ей несказанное удовольствие. — Ты меня ослепил, — заявила она.

В отместку она схватила в мыльнице крошечный обмылок, повернула Ричарда спиной к себе и помылила ему между мускулистыми ягодицами, как она делала когда-то, когда купала свою маленькую дочку. Он подпрыгивал на месте и потешно кричал, чтобы она прекратила это безобразие, но она понимала, что ему очень нравится то, что она делает. Они вылезли из ванны, и он захотел расчесать ей на лобке волосы своей расческой, чтобы утром найти между зубьями ее волоски. Сначала она не поверила, но потом разрешила ему сделать это. Ей было очень щекотно. Он заявил, что теперь действительно убедился в том, что она рыжая, и она тут же ущипнула его за сосок.

— Это тебе за то, что ты сомневался, — кроме того, ей просто хотелось его ущипнуть, ей всегда хотелось сделать мужчине что-нибудь в этом роде. Наконец он дал ей единственное сухое полотенце, она накинула его себе на плечи, а он, как был, голый, зашагал по ковру гостиной, роняя на пол капли воды. Они стояли в гостиной и разговаривали.

Он встал сзади, нежно обхватив ее руками.

— Хочешь чего-нибудь выпить? У меня нет текилы, но что-нибудь по такому случаю я найду.

При одном упоминании о текиле у нее заболела голова.

— Нет, спасибо. Ты же понимаешь, мне скоро надо идти. — Про себя она уже решила, что, скорее всего, его жена здесь больше не живет. Ей так страстно хотелось в это верить, что она не решилась спросить его об этом прямо. — Мне очень неприятно тебе об этом говорить, но тебе придется довезти меня до моей машины.

— Я не возражаю, Лили, — ответил он, но в голосе его прозвучало плохо скрытое разочарование. — Но зачем нам так быстро расставаться? Мы можем насладиться еще несколько минут. — Он взял ее за подбородок, повернул ее лицо к себе и обнял ладонями ее голову. — Для меня это больше, чем просто перепихнуться после работы, и ты прекрасно это знаешь.

Она глубоко вздохнула, выдохнув воздух так, как выдыхают дым сигареты после доброй затяжки.

— Да, я знаю.

Лили подобрала с полу свою одежду и начала не спеша одеваться. Она отвернулась от него, застегивая на груди лифчик и поворачивая его чашечками вперед. Она встряхнула грудями, поудобнее устраивая их в лифчике. Она надела блузку и трусики. Это были обычные удобные хлопчатобумажные трусики, и она пожалела, что не надела ажурное белье.

Продолжая смотреть в окно на панораму ночного города, он сказал:

— Моя жена бросила меня ради другого человека. Она ушла от меня месяц назад. Сегодня как раз исполнился месяц с того дня. Она сказала, что любит кого-то другого и, когда я вернулся с работы, то не застал дома никого. Кроме того, она вывезла половину всей мебели.

— Извини, Ричард, а ты очень любил ее?

— Конечно, любил. Мы прожили семнадцать лет. А теперь я даже не знаю, где она находится. Единственное, что я знаю: она здесь, в городе. Но она не хочет дать мне адрес. Наш сын находится с ней.

— Ты знаешь, кто этот мужчина? — спросила Лили. Ей стало любопытно, как случилось, что мужчина, которого она так жаждала, мог оказаться ненужным другой женщине, прожившей с ним семнадцать лет.

— Это не мужчина. Моя жена сбежала от меня с женщиной.

— А как отнесся к этому твой сын?

— Он ничего не знает и ни о чем не догадывается, и я никогда и ничего ему не скажу. Он думает, что та женщина — это просто соседка его матери, — по его лицу пробежала тень. Он коротко взглянул в лицо Лили и сразу же отвернулся к окну. — Я хочу сказать, что надеюсь, он ни о чем не догадывается.

— Ты можешь ошибиться, Рич. Дети всегда знают намного больше, чем мы думаем. Может быть, он уже все знает и просто примирился с этим. Ведь он живет вместе со своей матерью в одной квартире, верно?

— Он у меня очень странный парень, вечно погружен в свой особенный мир. — Ричард оглянулся через плечо на Лили, увидел, что она уже одета и ждет. — Раньше Грег учился лучше всех в классе, а теперь он с головой ушел в серфинг. Вместо того чтобы учиться, мальчишка занимается серфингом. Я всегда мечтал, что он станет адвокатом. Я спал и видел, как мы с ним вместе занимаемся частной практикой. Мечты, мечты. Не всегда все получается, как нам хочется.

Лили подошла к нему и встала рядом, положив руку ему на плечо.

— Ричард, ты, конечно, прости меня, но я очень любопытна. Скажи мне, как твоя жена все это тебе объяснила. Насколько долго все это продолжалось? Ведь ты, конечно, догадывался о чем-то или вообще что-то знал?

— Можешь мне верить или не верить — это твое дело, но я действительно ни хрена не знал. Я вообще ни о чем не догадывался до того самого момента, когда она ушла. Да, конечно, потом она сказала мне, что встречалась со своей подругой в течение трех лет, но все эти три года я ни о чем не подозревал.

Она видела, что ему просто необходимо высказаться, но ей уже пора было бежать.

— Давай поговорим в машине. Мне очень хотелось бы остаться и поговорить с тобой, но я же замужем. Мой брак не назовешь слишком удачным. — Она помолчала. — Это очевидно, иначе я бы не была здесь с тобой. Видимо, скоро этот брак прекратится, насколько я понимаю, но мне не хочется, чтобы он завершился скандалом. Ты меня понимаешь?

— Подожди меня секунду, я сейчас в темпе оденусь.

Когда они оказались в деловом центре города, она вышла из машины, прислонилась к ней, и он нежно поцеловал ее.

— Почему ты ставишь здесь машину? Заключенные смотрят на тебя из окон тюрьмы, ты догадываешься об этом?

— Знаешь, — сказала она, прижавшись к нему и нежно покусывая его за ухо, — может быть, в один прекрасный день я буду парковать машину на подземной стоянке, там, где паркуются судьи. Как ты думаешь, это возможно?

— Думаю, что это вполне возможно, если ты этого на самом деле захочешь. Ты знаешь, это ведь я рекомендовал тебя себе на замену?

Она не знала, и ей было очень приятно узнать об этом.

— Спасибо, особенно приятно, что это произошло до сегодняшнего вечера. — Она улыбнулась и открыла дверцу своей красной «хонды». Включив зажигание, она помахала ему рукой и, высунувшись из окна, крикнула: — Продолжение следует?

— Конечно, — отозвался он, — продолжение следует.

 

Глава 4

От сна ее пробудил страшный удар грома. Она снова была маленькой девочкой, лежавшей поперек кровати. Поежившись, она обнаружила, что обмочилась. Простыня и фланелевая рубашка были сырыми и теплыми, что было даже приятно. Ей было тепло и почти уютно, моча еще не успела остыть. За окном вспыхнула молния, осветившая стоящий во дворе кедр. Ожидая нового удара грома, она начала считать: «Тысяча один, тысяча два, тысяча три, тысяча четыре». Раздался жуткий грохот. Она зажала уши и затаила дыхание, изо всех сил стараясь не закричать от страха. Она отняла руки от ушей. Тихо. Она с облегчением выдохнула воздух и, снова забравшись в постель, закуталась в одеяло с головой. Сейчас ей надо будет встать, постелить на мокрое пятно сухое полотенце и переодеть ночную рубашку, скоро влага остынет и станет просто ледяной, она замерзнет и начнет дрожать от холода. Она осторожно выглянула из-под одеяла, и в это время за окном вновь нестерпимо ярко сверкнула молния, высветив странные пляшущие фигуры. За окном что-то двигалось. Не в силах сдержать страх, она дико закричала. Она была в горах, на ранчо, на улице толпились промокшие от дождя голодные медведи, стремившиеся попасть в дом.

Забыв в мгновение ока о своей мокрой рубашке, она по темному длинному коридору бросилась в спальню бабушки, со страхом оглядываясь на наступавшего ей на пятки медведя. Ей приходилось очень высоко подпрыгивать на бегу, чтобы зверь не схватил ее за ноги. Но вот наконец и спасительная кровать. Ну, слава Богу, спаслась!

— Бабуля, бабуля! — кричала она, по щекам ее текли крупные, как горошины, слезы. Вдруг она вспомнила, что бабули сегодня нет, она с вечера уехала в город за подарками ко дню рождения внучки и не собиралась возвращаться раньше наступавшего утра. Под простынями вырисовывался огромный живот дедушки. Он стонал и ворочался с боку на бок. Большая рука спящего дедушки тяжело легла на ее плечо.

— Дедушка, — сказала она, тыкая пальчиком в толстый живот. Ее очень забавляло, как палец погружался почти полностью в жирную податливую плоть. Палец входил в дедушкин живот, как в мягкую подушку.

— Дедушка, — снова позвала она его, но уже шепотом.

Он так чудно дышал, с какими-то всхрапываниями и присвистом, наполняя воздух вокруг себя кисловатым запахом. Она дрожала от холода. Забравшись под одеяло, она с наслаждением улеглась на сухие простыни, отвернула мокрую часть ночной рубашки и закрыла глаза. Через секунду она спала безмятежным глубоким сном.

Много времени спустя, когда ей снилось завтрашнее торжество по случаю дня рождения с подарками, ленточками и пирогами, она проснулась от страшной боли где-то внизу тела. Она никогда раньше не испытывала таких мучительных болей. Под тяжестью деда кровать ходила ходуном, она лежала раздавленная его весом, не в силах закричать или двинуться с места. Раскинутыми в стороны руками она судорожно хватала края кровати и мяла простыни, лежа в дедушкиной постели лицом вниз. Теряя сознание, она услышала, как он называет ее именем ее бабушки: «Лилиан».

— Лили, — Джон изо всех сил тряс ее за плечо, — просыпайся.

Она спала, уткнувшись лицом в подушку. Это трудно было назвать сном, скорее такое состояние являлось сумеречным ощущением раннего утра, когда сны, память и реальность переплетаются в нечто причудливое.

— Ты совершенно мокрая, как мышь, и к тому же расцарапала мне руку. Вставай, а то опоздаешь на работу.

Джон прекрасно понял, что у нее был ночной кошмар. Он уже давно наизусть знал все симптомы: она потела, царапалась и дико кричала во сне. Она никогда и ни за что не сказала бы никому на свете всей правды, но он знал, что в детстве ее растлил ее собственный дед. Она подняла голову и увидела, что Джон уже в дверях. Если бы он хоть немного думал о ней, то без сомнения вспомнил бы, что у нее сегодня день рождения. В канун этого дня ее всегда мучили ночные кошмары.

Вскоре после свадьбы она рассказала ему о том достопамятном происшествии. Оказалось, что ее рассказ только послужил подтверждением его невысокого мнения о сексуальности мужчин. Джон заявил ей, что в отличие от большинства мужчин, он не испытывает животного вожделения к женщине. Для него секс — это красота, имеющая целью продолжение рода. В первые годы их замужества она иногда могла даже обмочиться, как это случилось с ней в детстве, во время одного из своих частых ночных кошмаров. В этих случаях Джон нежно ее баюкал и успокаивал. Если она долго не могла после приступа страха уснуть, Джон шел на кухню и приносил ей оттуда чашку горячего шоколада и зажаренный в гриле бутерброд с сыром. Потом он укладывал ее поудобнее и гладил по головке до тех пор, пока она не засыпала. Тогда он еще любил ее. Его любовь и понимание, отсутствие сексуальных домогательств исцелили ее от тяжелого наследия прошлого. Он всячески поддерживал ее, когда она решила поступать на юридический факультет, помогал ей, пока она училась, но стоило ей получить диплом, как все переменилось. Как ползунок, который только что научился самостоятельно ходить, она ждала аплодисментов и слез восхищения. Она не дождалась ни того, ни другого. Именно теперь она узнала настоящего Джона. Когда она была запугана и растеряна, Джон был любящим и преданным супругом. Но стоило ей сломать стену своих страхов и стать удачливым профессионалом с блестящим будущим, человеком, полным чувства собственного достоинства, как любовь Джона испарилась неведомо куда. Очевидно, он не желал идти по жизни рука об руку с ней, он предпочитал носить ее на руках.

Лили решила, что пора вставать. В тот момент, когда ее ноги коснулись пола, она услышала звук закрывшейся двери гаража и поняла, что Джон уехал на работу. Когда она накануне ночью пришла домой, он уже громко храпел, и ее приход не разбудил его. Она тихо разделась и скользнула в постель, повернув Джона на бок, чтобы он перестал храпеть. Лежа рядом с ним, она неотступно думала о Ричарде, мечтая, чтобы Джон исчез, а его место занял бы Ричард. Все кругом думали, что Джон прекрасный человек, чудесный отец и образцовый муж. Он действительно был идеальным мужем для того сломленного ребенка, каким она являлась раньше. Но ей хотелось большего. Она уже не хотела быть прежним искалеченным ребенком, она стала личностью. Время шло, мерно тикали часы. Если она станет тянуть с разводом до тех пор, пока Шейна не поступит в колледж, ей будет уже сорок один. Слишком много. Как говорят, поезд уже уйдет.

Сбросив рубашку и оставшись обнаженной, она, прежде чем нырнуть под горячий душ, посмотрела на себя в зеркало. Она повернулась боком и поглядела на свой профиль. Подложила руку под грудь, приподняла ее, потом отпустила. Грудь безвольно упала. Сила тяжести неумолимо оттягивала вниз все ее тело — лицо, груди, зад. Это Джон тянул ее к земле, обвившись, как альбатрос, вокруг ее шеи и сдавив ей горло.

В голове ее пульсировала боль, желудок громко ворчал от голода, но чувствовала она себя несмотря на это просто великолепно. Сегодня у нее нешуточная причина спешить на работу и не ради какого-нибудь судебного слушания или уголовного дела. Там, в своем кабинете, этажом ниже ее комнаты, в том же здании ее будет ждать Ричард Фаулер.

Лили перерыла свой одежный шкаф в поисках чего-нибудь неординарного. Она решила надеть сегодня свой любимый костюм, который подчеркивал красоту и изящество талии и бедер. Когда она надевала его, комплиментам не было конца. Она взяла этот костюм из чистки всего неделю назад. Все складывается очень удачно, просто прекрасно.

После десятиминутных поисков, перерыв содержимое всех пластиковых пакетов в шкафу, ей удалось найти только юбку. Жакета не было.

Она ринулась в комнату Шейны, от злости рывком распахнув дверь.

— Где жакет от моего черно-белого костюма с пуговицами на боку?

Проснувшаяся от шума Шейна сонно повернулась в кровати и, глядя на мать припухшими, не вполне осмысленными со сна глазами, сказала:

— Который теперь час? У меня его нет.

Она повернулась на бок и моментально уснула.

Лили открыла шкаф Шейны и, встав на колени, начала раскидывать ворох лежавших там стопкой высотой в три фута тряпок. Среди них она обнаружила три или четыре свои вещи, отложила их в сторону, а остальную кучу оставила лежать посреди комнаты.

— Я знаю, что жакет у тебя. Я хочу именно сегодня надеть свой костюм. Ты не имеешь никакого права брать без разрешения мои вещи, особенно дорогие — это моя рабочая одежда.

— Мамуля, остынь, — визгливо крикнула Шейна. — Я одолжила твой жакет Шарлотте. Не волнуйся, получишь ты назад свой любимый жакет.

— Я запрещаю тебе это делать. Ты меня слышишь? Запрещаю! — Лили сорвалась на крик, ненавидя себя за этот срыв. Но самовольство Шейны выходило уже за все границы. Шейна постоянно брала ее вещи и нередко не возвращала их. Во всяком случае, многие из них Лили потом уже никогда не видела. Почти каждое утро, прежде чем одеваться, ей приходилось идти в комнату Шейны и перетряхивать содержимое ее гардероба. При этом она часто находила свою одежду в таком мятом и грязном виде, что ее невозможно было надеть. Джон пожимал плечами и говорил, что у подростков это в порядке вещей, просто им надо врезать замок в дверь своей комнаты. Ему и в голову не приходило, что ребенок может уважать права собственности другого человека.

Выходя из комнаты, она услышала, как Шейна, накрываясь с головой одеялом, сдавленно пробормотала одно слово: «Сука».

Закрыв за собой дверь, Лили обессиленно прислонилась к стене. Глаза ее были полны слез. Какая черная кошка пробежала между ними? Они всегда были так близки. Она вспомнила, как они по воскресеньям катались вместе на роликовых коньках, подставляя свои головы яркому калифорнийскому солнцу. Шейна старалась держаться как можно ближе к Лили, иногда она даже натыкалась на мать и сбивала ее с ног. Так было всего несколько месяцев назад. Шейна имела обыкновение каждый вечер приходить в спальню к Лили, пока Джон досматривал телевизор, и рассказывала матери, как она провела день. Шейна выкладывала все: кто что сказал и кто что сделал в школе, спрашивала совета Лили по любым вопросам — от домашних заданий до взаимоотношений с мальчиками. Неужели всему виной стало наступление зрелости и разбушевавшиеся гормоны? Неужели детство самой Лили было столь запутанным и болезненным, что она начисто забыла, каково быть девчонкой тринадцати лет?

Она вытерла глаза и направилась на кухню. Бросив ломтик белого хлеба в тостер, налила себе чашку кофе. Она слишком на все реагирует, такой уж характер. Все дело в том, что Шейна просто становится подростком. Девочка растет. Вся эта катавасия с одеждой случилась по ее, Лили, вине. Ведь она же сама всегда говорила Шейне, что та может пользоваться ее одеждой. Лили никогда не запирала от Шейны свой гардероб, проводя политику открытых дверей. Но в ответ Шейна всегда проявляла уважение. Она всегда спрашивала разрешения и никогда не брала тех вещей, в которых Лили ходила на работу. Она никогда не смотрела на мать волком и никогда не обзывала ее нехорошими словами. Шейне всегда предоставлялась полная свобода действий и независимость. Однако с каждым днем девочка все больше привязывалась к отцу, отодвигая мать на второй план.

Лили понимала, что это всего-навсего связанный с половым созреванием эдипов комплекс. Шейна была любимой маленькой девочкой для своего отца и рассматривала мать как соперницу. Оказывается, все можно чудесным образом объяснить. И вещи Лили она надевала затем, чтобы в глазах отца затмить мать. Шейна действовала в этой ситуации, как ревнивая женщина, а не как ребенок.

Лили налила кофе в пластмассовую чашку и отнесла ее к своей «хонде». Поставив чашку на крышу машины, она вернулась в дом.

Навстречу ей из душа в купальном халате вышла Шейна. На ее лице были написаны раздражение и немой вопрос: «Ну что там еще?» Взглянув на Лили, Шейна пошла в свою комнату.

— Мне очень жаль, что я накричала на тебя.

Шейна не ответила, продолжая молча рассматривать Лили.

— Единственное, о чем я тебя прошу, — это не брать мои вещи без моего ведома и не раздавать мою одежду подругам. Каждый родитель хочет, чтобы дети его уважали.

Лили сделала несколько шагов к Шейне, дотронулась до ее плеча и улыбнулась. Ответной улыбки не последовало.

— Слушай, если ты завтра рано сделаешь уроки, мы можем вечерком сходить в кино, вдвоем, как раньше.

— Не могу, мамочка, я ведь наказана, ты что, забыла?

— Ладно, давай начнем все сначала. Давай будем считать, что ничего не произошло. Ну, что скажешь? Насчет завтрашнего вечера?

— У меня много уроков.

До недавнего времени Шейна училась, можно сказать, блестяще. Но сейчас ее оценки стали хуже. Если послушать Шейну, то выходило, что и в этом виновата Лили. Она определила дочь в класс, где занимались по программе с повышенными требованиями.

— Я знаю, что тебе тяжело учиться в этом классе, но мы же все обсудили прежде, чем отдали тебя туда. Я просто хочу, чтобы у тебя в жизни было все. Вот почему я считаю, что тебе надо учиться очень серьезно, на самом высоком уровне. Ты вполне способна на это, Шейна. Ты умная девочка. Я не хочу, чтобы ты вышла замуж просто, чтобы иметь мужа. Если ты сделаешь карьеру, то станешь самостоятельной личностью. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Лили взглянула на часы. Она уже опаздывала.

— Ну, ясно, — заключила Шейна, — ты хочешь сказать, что вышла за папу просто потому, что надо было иметь мужа.

— Нет, Шейна, когда я выходила замуж за папу, я была совершенно другим человеком, не таким, какая я сейчас. Но я вышла за него не потому, что женщина должна быть замужем. Я вышла за него потому, что только он был мне нужен. Еще совсем маленькой девочкой со мной случилась беда, я перестала жить, за все время, пока я была молодой, я не помню ни одного счастливого дня. Во мне начало расти что-то тяжелое и отвратительное. Я перестала быть хозяйкой собственной жизни.

— Я опоздаю в школу, мама, — сказала Шейна и пошла в спальню. — Не волнуйся, я не собираюсь становиться официанткой, — произнесла Шейна, не потрудившись обернуться к матери. Она захлопнула дверь перед носом Лили.

Это слишком для детской психики, подумала Лили и поспешила к гаражу. Она не собиралась постоянно убеждать дочь, что та станет официанткой, если будет плохо учиться. Да, она когда-то сказала это, но то было давно, зато Джон повторял это постоянно при каждом удобном случае.

Когда Лили подъехала к правительственному комплексу, стоянка оказалась уже забитой до отказа. Объехав ее несколько раз и взглянув на часы, Лили решила припарковать машину под окнами тюрьмы, зная, что там всегда найдется свободное место. Посмотрев на тонированные стекла окон тюрьмы, никто бы не сказал, что здесь находится столь мрачное заведение. О назначении здания можно догадаться только взглянув на крышу, где были установлены мощные прожектора. В остальном этот дом ничем не отличался от окружавших его ультрасовременных строений. Заключенных водили в здание суда по подземному тоннелю, так что они практически не видели дневного света, правда, такое положение помогало экономить время персоналу тюрьмы и охране, а также обвинителям и адвокатам. Когда планировалось строительство административного комплекса, многие были против размещения в нем тюрьмы. Власти графства проигнорировали этот протест, объясняя свою позицию тем, что это всего-навсего следственный изолятор, пересыльная, а не каторжная тюрьма. Как только обвиняемому выносили приговор, его увозили в Управление исправительных учреждений. Здесь же отбывали наказание только за легкие правонарушения — мелкие кражи, словесное оскорбление и вождение автомобиля в пьяном виде.

Если не принимать во внимание, что все они, работавшие здесь, были заперты в разделенные на секции стеклянные камеры, где дышали одним и тем же регенерированным профильтрованным воздухом (во всем комплексе зданий окна не открывались), можно было считать, что все расположенные здесь учреждения функционировали, как задумано. Служащие единодушно ненавидели свое суперсовременное обиталище. Лили не являлась исключением. Если бы они не переехали из своего старого здания, то она сейчас шла бы в престижный, красиво отделанный настоящими деревянными панелями кабинет. Стены его были бы увешаны деревянными же полками с книгами, а деревянная дверь надежно бы ограждала от неумолчного конторского шума, стоявшего в коридорах. Через открытые окна в кабинет вливался бы живительный свежий воздух, а на подоконниках сидели голуби. Но прогресс есть прогресс, с грустью думала она, вот и приходится, проглотив чувство невосполнимой потери, сидеть в этой обстановке весь свой рабочий день. С такими мыслями Лили пересекала стоянку, вдыхая свежий утренний воздух.

Встреча с Батлером не принесла ничего неожиданного: когда она вкратце описала все отвратительные зверства, связанные с делом Лопес — Макдональд, он был шокирован и пришел в ярость. Они сидели в его угловом кабинете за столом таких размеров, что на нем можно было сыграть в футбол. В кабинете стояли обитые натуральной кожей высокие стулья, имелись там и встроенные книжные шкафы, предмет вожделения Лили. Она смотрела прямо в темные непроницаемые глаза Батлера и рассказывала о тех трудностях, которые, как она предполагала, ожидали ее при разборе этого дела.

— Свидетельница по делу — школьная учительница. Вот что она рассказывает, я цитирую: «Несколько испанских юнцов бежали от трибун стадиона». Это недалеко от того места, где она увидела ужасную картину — два трупа. Она утверждает, что не видела пятерых, Пол, больше того, она не уверена, было ли их даже трое. По фотороботу она вроде бы опознала троих подозреваемых. Надо исправить ее показания и посоветовать сказать ей на суде, что она видела не менее трех человек, и исключить из ее показаний слова «несколько человек». Полиция остановила машину с подозреваемыми на расстоянии одного квартала от места преступления примерно через пять минут после его совершения. В машине было пять человек, но двое утверждают, что сели в нее за несколько секунд до того, как машину остановили патрульные полицейские. К сожалению, нет свидетелей того, как они садились в автомобиль, поэтому мы считаем, что в преступлении участвовали все пятеро. Никто ни в чем не признался, и мы не можем предъявить этим двум официального обвинения. Пол, это крепкие орешки. — Она глубоко вздохнула прежде, чем продолжить. — Сперма, извлеченная из того, что осталось от влагалища девушки, принадлежит более чем трем мужчинам. Мы имеем пороховые ожоги на теле жертв и пятна их крови на одежде двоих подозреваемых. Вот такой веселенький случай. — Лили помолчала, подождав, не скажет ли чего Батлер, потом добавила: — В этом деле могут быть подводные камни.

Батлер откинулся на спинку стула и скрипнул зубами.

— Задача заключается в том, чтобы осудить всех пятерых и не дать свидетельскими показаниями сбить с толку жюри, — подытожил он. — Защита постарается вытянуть из этих неясностей максимум, чтобы убедить присяжных в том, что по крайней мере двое из этих пяти невинны, как младенцы. Оптимальная для нас ситуация — заставить одного из них изменить показания так, чтобы крепко связать концы с концами.

Это было как раз то, о чем думала сама Лили.

— Но как далеко мы можем зайти, чтобы добиться своего? Стоит ли пригрозить обвинением в убийстве второй степени или остановиться на непредумышленном убийстве?

Лили открыла лежавшую у нее на коленях папку и достала оттуда фотографии места преступления. Картины убийства говорили красноречивее всяких слов, и Лили хотелось, чтобы перед мысленным взором Батлера стояли эти сцены, похожие на кошмарные видения, когда он будет обдумывать свои действия.

— Проблема заключается не в том, чтобы заставить кого-то заговорить. Любое из этих животных разрубит на куски собственную мать, лишь бы спасти свою собственную шкуру. Проблема заключается в том, чтобы выяснить, кто из них наименее виновен в этой бойне. — Она протянула Батлеру фотографии, и он взял их. — Это деревянный брусок, который они воткнули во влагалище Кармен Лопес. Этот сук пропорол ей стенку брюшной полости.

Батлер был явно потрясен, его губы слегка дрожали. На суку сохранились несколько покрытых кровью листьев.

— Боже, — выдохнул он.

— Это снимок ее грудей с близкого расстояния. Они использовали их как мишень для стрельбы из малокалиберного пистолета.

Она передала Батлеру еще один снимок.

— Это чрезвычайно важное дело, оно не терпит отлагательства, — тусклым голосом сказал Батлер. — Пусть им займутся два следователя, не загружайте их больше никакими делами. Пусть работают день и ночь. Они должны опросить всех, кто хотя бы поверхностно знаком с этими парнями, и представить мне подробный доклад. Будем молиться Богу, чтобы данные судебно-медицинской экспертизы позволили нам привлечь к суду всех пятерых. Даже если кто-то из них просто наблюдал это и не пытался остановить, он заслуживает пожизненного заключения, и, конечно, мы попытаемся в данном случае добиться смертного приговора. Если и бывают случаи, когда это оправданно, то как раз это тот самый случай.

Доклад был окончен. Они решили, что этим делом займется Кэрол Абрамс, так как преступление имело сексуальный характер, а помогать ей будет Маршалл Даффи из отдела убийств.

Уже подходя к двери своего кабинета, Лили услышала, как там звонит телефон. Она подбежала к столу и, потянувшись к телефону, уронила на сваленные на нем в беспорядке бумаги папку. Она схватила трубку. Это был Ричард.

— Давай встретимся в комнате допросов номер три через пять минут. Мне очень надо увидеть тебя.

Ее сердце бешено забилось, дыхание перехватило.

— Я тоже очень хочу тебя видеть, но у меня нет ни одной свободной минуты. — Она помолчала и поняла, что не представляет, как она проживет этот день, если не увидит его. — Я буду там через пять минут.

Для виду она захватила с собой несколько папок, прошла в комнату допросов, закрыла за собой дверь и села за маленький столик. Ожидая его, она от нетерпения притопывала ногами. На столике стоял телефон, по которому надиктовывали свои заметки судейские чиновники. На Лили было надето выгодно облегающее ее стройную фигуру голубое шелковое платье, в ушах серебряные сережки, серебряный обруч стягивал волосы спереди. Сзади волосы свободно спадали ей на спину. Она выглядела очень женственно и привлекательно. За сегодняшнее утро уже несколько человек успели сделать ей комплименты. Открылась дверь, и вошел Ричард, он запер за собой дверь, подошел к ней и нежно поцеловал. Руки его ласкали ее грудь под тонким шелком платья. Целуя, он слизнул с ее губ помаду.

— Я не переставая думал о тебе всю ночь. Я так тебя хочу, ты просто не представляешь. Твое лицо не выходит у меня из головы, я все время его вижу.

Он поднял ей платье и ласкал ее сквозь ажурную ткань трусиков.

— Прекрати, Ричард, — сказала она, — мне кажется, что ты видишь не лицо, а что-то другое.

Она улыбалась, стараясь выглядеть холодной, хотя ее тело чутко отзывалось на каждое его прикосновение. К ней вернулось бесшабашное настроение прошедшей ночи. Он в это время стянул с нее колготки и ласкал ее плоть одной рукой, другой поглаживая ее грудь, и нежно целовал ей шею. Он расстегнул брюки и вошел в нее, распростертую на столе. Он ритмично двигался, и стол ходуном ходил в такт его движениям. Его ласки причиняли ей сладкую боль, кожа между ног увлажнилась. Она боялась шелохнуться, ей было страшно, что кто-нибудь услышит их, но она не могла остановить его.

Он поднял телефонную трубку и отдал ей; его лицо было искажено страстью, голос звучал глухо, глаза были полуприкрыты.

— Притворись, что ты что-то диктуешь.

Она слышала, как из соседних комнат доносились телефонные звонки, а из коридора до них доходили звуки шагов проходивших мимо двери людей.

— Штат Калифорния против Дэниела Дютуа… дело номер Н23456.

Гудки в телефонной трубке, казалось, вибрировали в такт раскачивающемуся столу.

— Дополнительное заявление, которое должно быть оглашено в суде: «Обвиняемый занимал высокий пост в момент совершения преступления».

Ричард стонал.

— Не останавливайся, — выдохнул он.

Она продолжала.

— По отношению к жертве он выступал в роли Большого Брата, таким образом, можно сказать, что он злоупотребил своим служебным положением для совершения преступления.

Чтобы не закричать, она закусила нижнюю губу и упала на спину, стараясь производить как можно меньше шума. Из трубки прозвучала запись: «Если вы хотите соединиться с нами, положите трубку и вновь поднимите ее».

Они кончили.

Они привели в порядок свою одежду, и Лили вытерла с его губ и щек губную помаду, оставив на ее месте бледные розоватые пятна.

— Я люблю тебя, — выпалил Ричард. — Я знаю, что ты мне не веришь, я бы на твоем месте тоже не поверил. Ты женщина, о которой я мечтал всю жизнь. Ты сильная, красивая, страстная… ты, как луч света.

Лили приложила палец к его губам.

— Т-с-с-с, — прошептала она, — я стану безработной и меня с позором лишат права на работу в суде и следственных органах. Да и потом, у меня работы невпроворот.

Она практически не придала значения его страстным словам; все мужчины любят через несколько минут после того, как они оторвутся от твоего тела. Он выглядел совершенно ошеломленным. Она продолжала мягким, нежным голосом:

— Я понимаю, что происходит что-то большое. Я не совсем понимаю, что именно. Но я знаю, что хочу, чтобы это продолжалось. Не так, как сейчас, не на работе, но… теперь моя жизнь получила новый импульс, я чувствую, что могу так много. Ты меня понимаешь? — В ее глазах было умоляющее выражение, она машинально играла полой его пиджака, все еще сидя на столе и думая, как он неотразим сейчас с этими темными, спадающими на лоб волосами. — Мне нужно время, — продолжала она, — и я не могу позволить себе быть столь безрассудной.

Она не хотела, чтобы продолжался ее брак — но как сказать ему, что ей нужно нечто большее, чем простая интрижка, служебный роман, что он нужен ей весь, целиком, без остатка и не только здесь.

— Времени всегда не хватает, Лили, — сказал он.

Ричард оторвал клочок бумаги и написал на нем номера телефонов: домой и в машину. Он вышел из комнаты первый. Через несколько минут она тоже вышла в коридор, огляделась и очень порадовалась, что в этот момент ее никто не видит.

Она вернулась в кабинет и с удвоенной энергией начала разбираться в делах. Стол был завален бумагами, папками и справочниками. Стеллаж за ее спиной был заставлен папками. Она подпирала голову рукой, черепаховые очки сползли на кончик носа. Она полностью погрузилась в разбор лежащих перед ней бумаг, когда внезапно позвонил телефон. Она нажала кнопку переключения на громкоговоритель и продолжала читать. Дверь открылась, и в проеме появился Клинтон Силверстайн. В руках он держал несколько сложенных стопкой папок, брови нахмурены, рот плотно сжат. Она увидела его боковым зрением и махнула рукой, чтобы он заходил.

— О каком деле вы говорите? А, Робинсон. Мы предложили иметь в виду предыдущие судимости и потребовать более строгого наказания, учитывая применение оружия. Дело будет у Петерсона завтра утром.

Она выключила микрофон и, скосив глаза, взглядом пригласила Клинтона сесть на один из зеленых стульев, стоявших напротив ее стола.

— Вы тут назначили меня вести одно дело. Это что, дурная шутка?

Он ждал, что она ответит, но услышал лишь металлический скрежет, когда она откинулась на спинку стула и тот от толчка выкатился из-за стола на ковровое покрытие.

— Вес жертвы больше двухсот фунтов, занимается проституцией и сама признает, что в момент нападения была на работе. Я бы квалифицировал это как отказ платить. Она решила заявить об изнасиловании, когда клиент отказался ей заплатить.

— В этом деле речь идет о похищении и попытке изнасилования, — резко возразила Лили.

— Но доказательства? Вы, наверно, шутите. Этой вашей жертве совершенно нельзя доверять. Вы видели фотографии парня? Он выглядит абсолютно прилично. Он даже улыбался в объектив; он уверен, что все кончится для него хорошо и он выйдет отсюда.

Клинтон дергался на стуле всем своим коротким толстым телом.

Лили сняла очки и бросила их на стол. Упав, они несколько раз подпрыгнули на столе.

— Вы полагаете, что женщину невозможно изнасиловать, если она весит двести фунтов?

— В том-то все и дело. Ваша жертва просто шантажистка. И все ее свидетели тоже шантажисты. Она признает, что они с этим парнем договаривались о цене за ее услуги. Единственное, что он сделал — это несколько раз ударил ее по лицу. Да и вся эта история с похищением тоже притянута за уши. Он просто пригнул ей голову пониже, привез ее к городской свалке и выкинул из машины. Это похищение? На какое к черту обхождение можно рассчитывать, занимаясь подобным бизнесом? Она что, думала, что ее пригласят в оперу на лучшие места? — Клинтон тряхнул головой. — Мы можем привлечь его за уголовно наказуемые побои; думаю, что все согласятся, если мы потребуем в качестве компромисса девяносто дней заключения и три года пребывания под надзором полиции. Таким образом мы запишем в свой актив приговор и избежим судебного заседания, в котором мы позора не оберемся.

Клинтон уселся на стул, весьма довольный своим анализом.

Глаза Лили были холодны, как сталь. Она подалась вперед.

— Те обстоятельства, которые делают это дело столь слабым в ваших глазах, в моих делают его очень сильным. На самом деле, этот молодой человек легко мог бы найти себе партнершу, но он выбрал именно эту — недостойную, на ваш взгляд, женщину, — чтобы дать выход своей ярости. — Она остановилась и перевела дух, исполненная сознанием своей правоты. — Знаете, что? Я думаю, он собирался убить ее, просто это оказалось потруднее, чем он думал вначале.

Клинтон в недоумении запустил пальцы в свои жесткие курчавые волосы.

— Ну, а что будет, если он вывернется? Я все же не согласен с вами.

— Будет вот что: мы проведем это дело на пределе своих возможностей, вложим в него все наши силы, как будто жертва — учительница воскресной школы. Мы не станем унижать ее и тем самым не станем унижать себя. Вот в чем дело, Клинтон. Подготовьте дело к предварительному слушанию.

Разговор был окончен. Клинтон встал.

— Знаете, Лили, дело делу рознь — в суд надо передавать только те дела, которые стоит разбирать в суде, а остальные надо спускать на тормозах. Я знаю, что Батлер в принципе против подобных сделок, но он тоже не может дать ход всем делам. Мы можем подготовить все, а ваша жертва возьмет и не явится в суд. Попомните мои слова.

Она окликнула его, когда он стоял уже в дверях. Ее голос был мягким и соблазнительным, но модуляции его были обдуманно холодны.

— Вот ваше следующее дело. Возможно, ознакомившись с ним, вы постараетесь выиграть это злополучное дело об изнасиловании.

Он подошел к ее столу. Она протянула ему одну-единственную фотографию.

Голос Лили стал монотонным: как у комментатора.

— Вы видите на этой фотографии Стейси Дженкинс, восьми лет девяти месяцев. Стейси полгода посещала первый класс средней школы, после чего ее забрали оттуда и она перестала ходить в школу. Ее отчим — бухгалтер и зарабатывает шестьдесят пять тысяч долларов в год. Мать — дипломированная медицинская сестра.

— Она мертва? — спросил Клинтон.

Лили видела, как дрожат его руки, держащие фотографию, но не ответила.

— Я хочу сказать, что, хотя ее глаза открыты, такое впечатление, что снимок сделан после эксгумации. Это убийство?

Точно такие же мысли появились у самой Лили, когда она впервые увидела фотографию. Глаза ребенка были совершенно безжизненными. Каштановые волосы свисали мягкими жидкими прядями. Все тело было покрыто ярко-красными пятнами. На груди виднелись свежие неровные ссадины.

— Нет, она не мертва, — ответила Лили ровным бесстрастным голосом и продолжила: — Отчим Стейси начал принуждать ее к сожительству сразу же, как перестал пускать ее в школу. Если она кричала, он прижигал ей тело сигаретами. Однажды во время соития у нее произошла непроизвольная дефекация. За это он оторвал ей соски плоскогубцами. Мать все знала и использовала свои профессиональные навыки, чтобы залечивать раны девочки.

— Как это выяснилось? — спросил он. — Моей дочке через месяц будет девять лет. — Его рот был безвольно приоткрыт, голос срывался на фальцет. — Это мой первый случай, касающийся ребенка.

Лили, опустив голову, внимательно читала содержимое еще одной папки. Не глядя на Клинтона, она заговорила.

— Ее мать привезла девочку в больницу, когда та умирала от занесенной во время истязаний инфекции. Очевидно, у матери все-таки сдали нервы. Мы привлекаем ее к ответственности, как соучастницу со всеми вытекающими отсюда последствиями. — Лили подняла голову. Глаза ее были тусклыми и утомленными. — Самая главная трудность — это обеспечить максимальный обвинительный уклон по всем пунктам и при этом, естественно, документально оформить каждый случай, как отдельное преступление. Здесь многое будет зависеть от Стейси. Вам необходимо на следующей неделе опросить ее социального работника. — Она замолчала и внимательно посмотрела на Клинтона. — Кстати, вы либо постригитесь, либо попользуйтесь каким-нибудь кондиционером. С такими волосами вы напугаете ребенка до смерти.

Когда Клинтон вышел из кабинета, Лили нажала кнопку автонабора, чтобы позвонить домой. Слушая долгие гудки, она массировала виски, в которых пульсировала тупая боль. Шея была напряжена, и, чтобы ослабить это напряжение, она покрутила головой из стороны в сторону. Перед ней лежала раскрытая папка, откуда на нее смотрело безжизненное личико Стейси Дженкинс.

— Джон, это я. Я не выберусь отсюда раньше, чем в восемь часов. Работы полно. Скажи об этом Шейне и передай ей привет.

Она слышала, что где-то вдалеке потрескивают на огне сковородки. Джон готовил обед. Он всегда возвращался с работы ровно в четыре тридцать. Иногда он вообще не ходил на работу.

— У Шейны сегодня тренировка, она играет в софтбол вечером, я отвезу ее, ты же знаешь, ты обещала приехать.

В груди у Лили появилось чувство жара. Она завела назад руки и сквозь тонкую ткань платья расстегнула лифчик. Она что, и в самом деле обещала Шейне приехать? Если да, то, видимо, она уже совсем свихнулась и потеряла память. Правда, Джон иногда сам кое-что придумывал, чтобы усилить в ней чувство вины и покрепче закрутить гайки.

— Да ты не волнуйся, она тебя не ждет и не надеется, что ты на самом деле приедешь. — Его глубокий голос сочился ядом. — Мы же понимаем, что у тебя очень ответственная работа. Последние два года единственное, чем ты серьезно занимаешься — это своей работой. Увидимся на стадионе.

Ей хотелось накричать на него. Сказать, что она вынуждена была похоронить себя на работе, чтобы убежать от пустоты своей жизни, пустоты своего — их — брака, от отчужденности, которую она испытывала в отношениях с ним и с собственной дочерью. Она стала чужаком в своем доме. Но что толку кричать, все это бесполезно. Она уже собралась было нажать кнопку отбоя, но передумала.

— Знаешь, Джон, у вас с Шейной плохая память. Я пропустила только одну игру.

Она дала отбой и на несколько кратких секунд уронила голову на руки. Она перебрала папки, стоявшие на этажерке. К четырем часам следующего дня ей надо успеть рассмотреть и подписать к производству семь дел. Сама она одновременно вела три дела и только сейчас поняла, что драгоценное время утекает безвозвратно между пальцами. Она посмотрела на фотографию, стоявшую на столе. С нее загадочно улыбалась Шейна. Тут Лили заметила, что в дверях стоит Кэрол Абрамс. Интересно, и долго она там торчит?

— Мне надо поговорить с вами о деле Лопес — Макдональд. Но время терпит. Это можно и отложить. — Она говорила, медленно роняя слова, глядя в пол и переминаясь с нога на ногу. — Я не собиралась врываться к вам, но дверь была открыта.

Так она слышала весь ее разговор с Джоном! Лили изобразила на лице слабое подобие улыбки.

— Давайте договоримся на завтра, ровно на девять часов. Мы обе будем со свежими силами.

— В девять у меня опознание, а вот в десять будет в самый раз.

Она сделала паузу, в воздухе повисло неловкое молчание, глаза Кэрол продолжали внимательно изучать Лили.

— Вы знаете, мы иногда должны позволить себе ленч, если, конечно, есть время. У меня двое детей — десяти и четырнадцати лет. Иногда бывает тяжело, по-настоящему тяжело. Вы понимаете, что я имею в виду?

Лили сравнила себя с Кэрол. К концу рабочего дня она была оживлена, свежа и красива. Каждый волос на белокурой головке аккуратно уложен, на платье ни единой морщинки, на губах ровным слоем лежала яркая светло-розовая помада. С трудом верилось, что Кэрол бывает когда-нибудь тяжело, если она ухитряется так хорошо выглядеть на работе. Лили провела языком по потрескавшимся сухим губам.

— Может, они допустили ошибку, Кэрол. Им надо было дать это место не мне, а вам.

Кэрол улыбнулась и отрицательно покачала головой.

— Ну нет. Это место прямо создано для вас. Кстати, лично я думаю, что вы будете лучшим начальником нашего отдела. А вы как думали? — Она подмигнула и вышла из кабинета.

Когда несколько часов спустя Лили вышла из здания управления, два тяжелых кейса оттягивали ей руки. Солнце садилось, и на улице стало прохладно. Она чувствовала, как холодный ветерок проникает сквозь тонкий шелк ее платья. Подбежав к своей красной «хонде», она подняла руку и посмотрела на часы. Ей придется поспешить, чтобы застать Шейну на стадионе. Матч уже начался. Лили со стуком поставила оба кейса на землю и начала на ощупь рыться в сумочке в поисках ключей, ожидая, когда ее пальцы натолкнутся на металлический их холод. Она высыпала все содержимое сумочки на капот машины, и ключи с железным звоном стукнулись о металл кузова. Соскочив с покатой поверхности на землю, упали и ключи, и губная помада, и счет за телефон, который она до сих пор не удосужилась оплатить. Ветерок поднял в воздух конверт со счетом, и Лили пришлось пробежаться, чтобы поймать его.

Усевшись на место водителя, она увидела, что оставила на капоте весь мусор, который высыпала из сумочки. Лили решила, что не станет его собирать, а возьмет и поедет, и пусть все это барахло падает на асфальт, все равно его давно пора было выкидывать. Потом она немного поразмышляла и решила все же собрать бумажки, видимо, по тем же причинам, впрочем, ей неведомым, по которым она до сих пор их не выбросила. Ладонью она сгребла в сумочку старые карточки, билетики и квитанции, сделав исключение только для маленького клочка бумаги — листочка с телефонами, которые дал ей сегодня Ричард. Она пальцами бережно разгладила листок, наслаждаясь от того, что прикасалась к тому, к чему прикасался сегодня он. Она сложила бумажку, как складывают студенты шпаргалки, которые они приносят в экзаменационную аудиторию, и положила ее в чековую книжку. В ее жизнь ворвалось что-то новое. Она знала, что уже не станет прежней, такой, какой была до сих пор. Она твердо знала это и хорошо чувствовала. Вокруг нее и в ней самой что-то вибрировало и дрожало. Это было похоже на белый шум, который они использовали на службе, чтобы заглушить звуки, доносящиеся из кабинетов. Сев в машину, она включила печку. В салоне было около двадцати градусов, но Лили колотило от озноба.

 

Глава 5

Он возбужденно хохотал, глядя, как она носится по автомобильной стоянке и роется в сумочке в поисках ключей. В безудержном восторге он хлопнул ладонями по стеклу, оставив на нем отпечатки пальцев. Никогда он не оставлял отпечатков пальцев, никогда не дотрагивался до предметов, до которых нельзя было дотрагиваться, когда он попадал в места, где не должен был находиться. А он частенько попадал в такие места.

— Я здесь! — кричал он сквозь стекло. — Посмотри наверх.

— Ты трахнутый псих, — сказал Вилли. — Кому ты все это кричишь? Чего ты все время торчишь у этого окна?

Вилли повернулся к нему, лежа на койке. Он читал приложение к газете, которое называлось «Чарли». Каждый раз, когда в камеру привозили тележку с газетами, он брал себе что-нибудь почитать.

Он оторвался от окна и посмотрел на человека, лежащего на койке. Лицо стало неподвижным, глаза остекленели, возбуждение улетучилось.

— Потому что я покидаю эту дерьмовую дыру. Там внизу моя женщина. Она каждый день приезжает посмотреть на меня.

Вилли опустил на покрытый линолеумом пол свои черные ступни тринадцатого размера и положил руки себе на бедра.

— Никакая это не твоя женщина. Я же вижу, на кого та смотришь, парень. Она сразу кликнет копов, как только ты дашь ей знать, что каждый день пялишь на нее свои зенки. Ты что, не слышишь, что я тебе сказал?

— Кто ты есть? Ты просто вонючий убийца. Твоя паршивая задница будет вечно гнить в тюрьме, а я вывернусь и уйду отсюда и буду трахаться на воле сколько захочу. А вот тебя никогда не выпустят отсюда.

Черный великан встал и тяжело зашагал в угол, загнав туда своего задиристого сокамерника, прижав его спиной к стене. Потом он отвернулся, расстегнул штаны и не спеша помочился в открытую парашу.

— Ты вернешься сюда, парень, куда ты денешься. Ты вернешься, даже если тебя сейчас и выпустят отсюда. Не надо заставлять меня вставать лишний раз, а то ты когда-нибудь нарвешься.

Он обернулся и посмотрел на своего сокамерника глазами, похожими на большие белые фасолины.

В этот момент прозвучал резкий электронный сигнал, и со звонким металлическим лязгом растворились двери камер в их отделении. Вилли вышел в общую комнату. Латиноамериканец остался стоять в камере, боясь сдвинуться с места. Он слышал, как подносы с тарелками стучали по столам из нержавеющей стали, вдыхал запах пищи, но не выходил из камеры. Он забрался на свои верхние нары, отвернулся к стенке и стал думать о ней. Это все была ее вина. Чем больше он о ней думал, тем больший гнев охватывал его, и тем меньше он боялся Вилли. В это утро он внимательно всмотрелся в нее и вспомнил то время и то место, где он видел ее раньше. На какую-то секунду ему показалось, что она судья, которая когда-то в прошлом вынесла ему приговор. Сейчас много баб-судей. Они были самыми плохими из судей, худших просто не бывает. Это чувствовали все заключенные. Принять наказание от женщины судьи — это все равно что принять наказание от матери, будь они неладны. И все они, как одна, ненавидели мужчин лютой ненавистью. Это же все знают. Ни одна женщина, если она нормальна, не наденет длинное черное одеяние и не будет все свое время проводить рядом с преступниками. Женщины ведь почти все шлюхи. Они выставляют напоказ свои сиськи и носят такие платья, что любой мужик может рассмотреть, что у них делается между ног. Но когда мужчина, посмотрев на нее, предлагает ей трахнуться, она поднимает такой визг, словно это предложение страшно ее удивляет и возмущает. Баба — всегда дура. Все они шлюхи, которые любят дразнить гусей, то есть мужиков.

Только латиноамериканцы знают, как воспитывать своих женщин. Они не позволяют этим вшивым бабам командовать собой и говорить, что надо делать. Латинский мужчина — это хозяин. Он делает с женщиной, что ему нравится, а если баба этого не хочет, латин бросает ее и находит себе другую.

Он никак не мог выбросить ее из головы.

Она могла быть прокурором, думал он. А может быть, адвокатом, назначенным судом. Но у него никогда не было женщины-адвоката. Он бы никогда не позволил бабе профукать свое дело и засадить себя в тюрьму. И тут он все вспомнил.

Она была окружным прокурором.

Она не занималась его делом, но он был в зале суда, в ожидании разбирательства по своему делу, когда она выступала. Он тогда был очарован ее веснушками и ножками. Он очень живо представил тогда, как зажимает эти отличные, длинные ноги своими. Должно быть, они чисто выбриты и гладкие, как стекло. Он прямо-таки физически ощутил, как его ноги скользят по ее коже.

Он соскочил с койки и подбежал к окну. Ему страстно захотелось увидеть ее еще раз, увидеть ее машину, убедиться, что это именно ее он сейчас вспомнил. Она ненавидит испанцев. В тот день, когда он видел ее в зале суда, она выступала обвинителем одного испанца из соперничающей группировки, которого он знавал раньше на улицах Окснарда. Она назвала того парня животным и говорила суду, что эти банды — настоящая черная чума, охватившая город. Что она могла вообще знать об этом? Там, где он жил, полиция не была способна защитить человека. Единственным способом выжить было вступить в одну из банд. Она-то, наверное, жила в хорошем доме с хорошими соседями. По вечерам она наверняка загоняла свою маленькую красную машину в собственный гараж. С ней не случалось, подойдя к автомобилю, обнаружить, что окна разбиты и машина ограблена дочиста. А он однажды утром пошел на работу, а его машина стояла на обочине, как пустая консервная банка. Исчезло все, что там было мало-мальски ценного, машина была раздета и разута. Что она может об этом знать?

Он собирался изнасиловать ее и заставить просить пощады. Он собирался научить ее страху. Чтобы она поняла, что к чему.

После того как он ее трахнет, он найдет на улице того парня, которого она засадила в тюрьму, подойдет к нему и скажет:

— Я ее поимел, парень. Я поимел эту рыжую шлюху, которая отправила тебя в тюрягу. — Он рассмеялся. — Ты мой должник. Я трахнул ее за тебя.

Она будет молить его о пощаде, валяться у него в ногах. Его грудь вздымалась от такого сладкого предчувствия. Он решил, что зря испугался Вилли, и вновь почувствовал уверенность в своих силах. Он вышел в общее помещение, взял свой обед и грохнул подносом об стол.

— Что это за дерьмо, парень? — спросил он человека, сидевшего рядом с ним.

— Это собачье дерьмо. Они специально держали на кухне здорового черного пса — добермана или как он там называется, — чтобы сварганить нам из него обед. Экономят, чтобы налогоплательщики ели побольше хлеба.

— Н-да, — протянул он, ковыряя вилкой еду и гоняя ее по тарелке. Он явственно ощущал запах собачьего дерьма. Длинные волосы соседа сосульками свисали ему на спину. Татуировка покрывала каждый квадратный дюйм его тела, не прикрытый одеждой. Он выглядел, как рокер. На его мощном бицепсе был вытатуирован мотоцикл «харлей-дэвидсон». Латин принюхался и понял, что дерьмом воняет не от пищи, а от соседа. Он ткнул вилкой в тарелку и принялся за еду.

— Ну и воняешь же ты, парень. Наверное, на тебя насрала та самая псина с кухни.

Сосед вскочил и попытался поднять стол, схватив его за края, но стол оказался привинченным к полу. Тогда рокер схватил со стола поднос, метнул его в стенку, словно диск, запрокинул голову и весело расхохотался. Потом он зарычал, наклонился и внезапно схватил испанца за ворот рубашки. Одной рукой он оторвал его от скамьи и поднял в воздух. Ноги латина повисли на высоте нескольких футов над полом.

— Трахнутый мудак, поставь меня на пол, ты, кусок вонючего собачьего дерьма! — закричал он. В животе у него от страха и унижения началось невообразимое урчание, казалось, кишки его вот-вот взорвутся. Заключенные с хохотом сгрудились вокруг, заслонив происходящее от всевидящего ока надзирательских телекамер.

— Смотрите, что у нас есть, — говорил рокер. Теперь он держал испанца двумя руками и поворачивал из стороны в сторону, отчего ноги жертвы нелепо болтались в воздухе. — Это окснардский таракан. Единственное, что нам надо сделать, — это найти для него маленькое сомбреро. Но этот мудак так мал, что голова у него размером с фасолину, и мы можем использовать вместо шляпы стаканчик, из которого пьют виски.

Заключенные хохотали, орали и гикали, от восторга хлопая себя по бокам. Из их толпы внезапно выскочил небольшого роста пожилой человек с аккуратно стриженными волосами и с озорным видом сдавил ему яйца. Он попытался пнуть шутника в лицо, но промахнулся. Он вспотел, пот пропитал его рубашку и капал на выложенный плиткой пол. Раздался громкий, резкий сигнал, рокер немедленно отпустил воротник его рубашки, и он упал на пол. Отталкиваясь руками от пола, он начал подниматься, но в это время чья-то нога, обутая в черный ботинок ударила его в грудь и он, почти бездыханный, опрокинулся на спину.

Из динамика раздался чудовищно усиленный голос.

— Всем заключенным немедленно разойтись по камерам. Повторяю, всем заключенным немедленно разойтись по камерам.

В мгновение ока он оказался лежащим на полу в совершенно пустом помещении. К нему направлялся его сокамерник Вилли. Черный великан наклонился над ним и протянул ему руку.

— Отвали от меня, парень, — сказал он слабым надтреснутым голосом.

Из-за загородки, находясь вне сектора, на него безучастно смотрел надзиратель.

— Тебя избили? — спросил он.

Он не ответил. Это она была во всем виновата. Он встал и направился в свою камеру. Грудь в месте удара сильно болела, а поганец, который хватал его за яйца, издевательски ухмылялся и подмигивал ему из-за зарешеченной двери камеры. Рокер подошел сзади к маленькому человечку и обнял его за тощие плечи. Они вместе насмешливо улыбались ему. Маленький человечек был женщиной рокера. Его зубы были желты и крошились. Вилли рассказывал, что эти двое давно знались друг с другом. Они познакомились несколько лет назад, в тюрьме Сан-Квентин, а когда их выпустили на свободу, они жили вместе, как муж с женой. Когда здоровяка-рокера опять посадили, малютка ограбил банк, чтобы снова соединиться с ним. Как они ухитрились попасть в одну камеру, никто не знал. Должно быть, подкупили кого-то из тюремщиков. Вот он не смог заплатить и поэтому сидит в одной камере с ниггером, а не со своими ребятами. Он не был вором и презирал их, считая отбросами. Красть может каждый дурак. Воровать — это не его стиль.

Возможно, рокер так вонял, потому что у него был спид, подумал он. От больных спидом всегда воняет. Это от того, что они постоянно испражняются, а в камерах не всегда бывает туалетная бумага. Здесь все знали про всех всё, даже кто когда ходит в туалет.

Он гордо поднял голову, расправил плечи и презрительно плюнул, проходя мимо их камеры.

— Я порежу вас на кусочки, — говорил он, еле переводя дыхание. — Однажды я порежу вас на части, как спелый помидор. Я отрежу вам ваши задницы и скормлю их своей кошке.

Парочка расхохоталась. Скоро хохотали заключенные во всех камерах. Они громко орали и стучали мисками по прутьям решетчатых дверей. Они смеялись над ним. Это он был объектом их насмешек. Если он убьет кого-нибудь из них, то получит пожизненный срок и сгниет в тюрьме, поэтому ему придется потерпеть до тех пор, пока его не освободят.

Он не сомневался в том, что его освободят. Это просто вопрос времени.

Она, только одна она виновата в том, что он опоздал к обеду, думал он, ощущая во рту соленый привкус, словно там побывала ржавая вилка. Если бы он не опоздал, ничего бы не произошло, он не повздорил бы с рокером и все было бы в порядке. Другие заключенные не знали, кто он, что он сделал и на что он способен.

Но она это узнает. И скоро узнает, думал он, идя в свою камеру. Скоро она все узнает. Он неподвижно стоял в камере, глядя ничего не видящими глазами прямо перед собой, напряженный от ярости, ожидая, когда со звоном сработает электронный замок двери. Он научит ее унижению. Он научит ее плакать. Он живо представил себе, как по ее щекам, смывая веснушки и окрашивая кожу в розовый цвет, текут кроваво-красные слезы. Это видение напомнило ему статую святой Марии — он вспомнил о чуде, когда из глаз изваяния потекли слезы и тысячи людей съехались к этому чуду, чтобы исцелиться от своих недугов. Он судорожно улыбался, плечи его дергались. Чудо. Ей придется молить Бога о чуде, думал он. От этих мыслей ему стало лучше. Когда с ней будет покончено, сбежится куча народу поглазеть на нее и сфотографировать. Может быть, эти снимки попадут на первые страницы газет, это будет сенсация. Тогда его узнают все, и вот тогда-то он получит сполна то уважение, которого заслуживает. Тогда все узнают, на что он способен.

После того как двери были заперты, он услышал голос Вилли с нижней койки.

— Я видел твою спину, парень. Я увидел ее, когда ты снял рубашку. Тебя избили. И ты плакал. Сегодня вечером ты плакал.

Он зажал ладонями уши. Это неправда… Это все ложь. Это не он плакал, а они.

— Тебе не надо больше меня бояться. Я не хочу тебя обижать, слышишь меня? Знаешь, я родом из Алабамы, моего отца тоже избивали, а я никогда не обижу человека, которого бьют. Тебя и так достаточно обидели.

Ощупывая пальцами надетое на шею распятие, он чувствовал языком соленый вкус своих тайных слез. Его ум не воспринимал слов, которые говорил ему Вилли. Он закрыл глаза, и ему виделось, что он плывет по морю застывшей фиолетовой крови. Эта кровь жгла ему глаза. Он попытался выплыть на поверхность, но тут кровь превратилась в миллионы маленьких щупалец, эти длинные щупальца обвивали его. Они сдавливали ему горло, он задыхался, и глаза вылезали из орбит. Он тонул в массе этих щупалец. Он чувствовал, что какие-то крепкие, как канаты, шнуры опутали его ноги, глубоко впиваясь в тело.

Он барахтался в живой, извивающейся массе рыжих волос.

 

Глава 6

Утопая в мягком дерне игрового поля в спортивном центре города, она подошла к площадке и ухватилась руками за ячеистую сетку проволочного ограждения. Шейна подавала мяч и, откинув правую руку назад, встретилась глазами с Лили. Другие родители сидели на трибуне в теплых куртках и потягивали дымящийся кофе из пластмассовых стаканчиков. Лили, чтобы согреться, пришлось обхватить себя руками.

Ее дочь была обаяшкой. В ней была какая-то искра божья. Только этим можно объяснить ту симпатию, которую она внушала всем окружающим с первого класса школы. Сгусток энергии, красоты и острого ума — она была самой восхитительной девочкой, какую Лили когда-либо приходилось видеть. В этой девочке заключался смысл жизни Лили. До совсем недавнего времени, что бы ни происходило в служебной карьере, Шейна оставалась для нее центром, вокруг которого вращалась Вселенная. Ее дочка оказалась тем единственным человеком, который сумел убедить ее, что в мире на самом деле существует добро. И вот теперь она, превращаясь в женщину, ускользала от матери. Лили стала не нужна ей. Теперь у нее был отец, который по первому требованию исполнял любой ее каприз. Так же, как когда-то единственным ребенком Джона была Лили, теперь единственным предметом его забот стала Шейна.

Проблема с Шейной была уже чем-то большим, чем подростковый эдипов комплекс. Джон настраивал дочь против матери по причинам, совершенно непонятным для Лили. Может быть, это произошло, когда она объявила Джону, что хочет стать судьей? Джон же всегда мечтал о том, что она откроет собственную адвокатскую контору и будет «лопатой грести» деньги, а он, выйдя на пенсию, займется выгодным вложением этих денег. Конечно, судейское кресло весьма престижно, но заработок ненамного превышает тот, который Лили имеет теперь. Джон не мог этого понять. Он говорил Лили, что она просто дура и что стремится стать судьей только затем, чтобы взять над ним власть и потрафить своему «я».

Шейне было всего несколько месяцев, когда Лили решила поступить на юридический факультет. Это было поворотное решение. До этого она работала в регистратуре местного госпиталя, а Джон — в агентстве по подбору кадров. Его зарплата колебалась от месяца к месяцу, и, чтобы свести концы с концами, Лили приходилось продолжать работать. Джон всячески поддерживал ее и постоянно говорил, что скоро она будет зарабатывать большие деньги и им больше никогда не придется считать каждую копейку.

— Ты закончишь юридический, — обычно говорил он, — а я открою собственную контору по подбору кадров. Мы обязательно это сделаем.

Лили работала в ночную смену, а днем ходила на занятия. Шейну она оставляла на попечение приходящей няни только на то время, что бывала на занятиях. Остальные часы дня и вечера Лили проводила с девочкой. Она постоянно, не сюсюкая, на равных разговаривала с Шейной.

Лили и сейчас точно помнила ту секунду, когда Шейна произнесла свое первое слово. Ничего замечательного девочка не произнесла — это было обычное, как у всех детей, «дай-дай». Но зато потом она заговорила, как волшебная шкатулка. Из ее рта с легкостью выскакивали все те слова, которые Лили произносила при ней в самом младенческом возрасте. Шейна прекрасно умела произносить все слова, относящиеся к юриспруденции, включая самые трудные термины. Когда ее спрашивали: «Как тебя зовут?», она с улыбкой отвечала: «Истица», что вызывало неописуемый восторг слушателей.

В то время Лили спала по нескольку часов в день, когда спала Шейна, и клевала носом на работе в ранние предутренние часы. Несмотря на это, она была счастлива. У нее просто не было времени испытывать беспокойство по поводу своих отношений с мужем. В ее жестком расписании отношения с ним не предусматривались. А он, казалось, этого не замечал. Когда Шейна пошла в школу, Лили получила место в канцелярии окружного прокурора. Каждое утро перед работой Лили готовила дочери завтрак и отводила в школу. Одноклассники сразу полюбили Шейну. Она знала, как вести себя в компании, умела делиться сладостями, любила позабавить детей и взрослых и постоянно добровольно исполняла роль Пеппи Длинный Чулок, со своими ярко-рыжими, почти морковного цвета, косичками и веснушками.

Девочка росла совершенно бесстрашным ребенком. Она ничего не боялась. Лили это очень нравилось, ей хотелось, чтобы ее дочь научилась противостоять всему и вся. Она одновременно учила Шейну, чтобы та была щедрой, доброй к другим, сильной, храброй и рассудительной.

— Если ни меня, ни папы нет дома, — обычно говорила она ей, — и случается что-то непредвиденное, представь себе, что ты уже взрослая и поступай как взрослый человек. Главное, верь, что у тебя это получится, потому что ты и на самом деле можешь поступать как взрослая.

Шейна всегда смущенно моргала глазами и улыбалась, когда Лили произносила такие речи. При каждом удобном случае Шейна старалась показать матери, что та не ошибается в своем мнении о ней, и заслужить одобрение Лили. При полной поддержке матери Шейна лазила по деревьям, играла в футбол и предпочитала раздавить паука, нежели визжать, как другие девчонки. Однажды она ударила по носу соседскую собаку, когда та бросилась на нее. Потом она прибежала домой и бросилась в объятия Лили, буквально лопаясь от гордости. Для Джона и Лили она была золотым, волшебным ребенком.

Годы проходили, а волшебство оставалось. Шейна научилась пользоваться своим очарованием для усиления власти, которую доставляло ей ее волшебство. Чтобы погреться ее теплом, поклонники делали за нее уроки, давали ей деньги и позволяли ей носить свои вещи прежде, чем надевали их сами. Несколько лет назад Шейна начала меняться. Влияние Джона заметно и сильно возросло. Шейна стала покрикивать на родителей, характер ее сделался весьма капризным. Лили отказывалась исполнять ее капризы, но все портил Джон, который позволял Шейне помыкать собой, как ребенком. Пропасть между ними как родителями стала расширяться.

Лили пробовала беседовать с дочерью, используя старые, как мир, психологические трюки, но все было напрасно. Наконец ей пришлось оставить все ухищрения, сесть с Шейной за стол и обсудить с ней ее поведение.

— Ты просто ничего не понимаешь, — заявила ей Шейна. — Весь день, пока я в школе, я должна улыбаться и быть со всеми очень милой. Иногда, когда я возвращаюсь домой, мне становится невмоготу себя больше контролировать, мне хочется расслабиться.

Как любой девочке-лидеру в школе, ей приходилось постоянно следить за своим имиджем. Другие девочки были склонны завидовать ей и сочинять о ней всякие небылицы. Как-то раз одна девчонка после уроков ударила ее по лицу. Шейна ответила тем же, и ее исключили. Лили попросила Шейну извиниться, но та заявила, что не может этого сделать. Очень трудно уступить и тем самым признать свое поражение, находясь в господствующем положении. Подобно Лили, Шейна была волевым человеком и предпочитала сама управлять миром, ее окружавшим.

Однажды, в прошлом месяце, Шейна пришла домой в прескверном настроении. Лили вновь вернулась к старому разговору.

— У большинства людей в жизни есть очень немного верных друзей, общение с которыми доставляет истинную радость. Почему ты упрямо хочешь, чтобы таких друзей у тебя было десять или пятнадцать? Почему для тебя так важно всем нравиться?

— Ты не понимаешь, — ответила Шейна. — Дело вовсе не в этом. Просто я им нужна.

Лили недоверчиво покачала головой.

— Это абсурд. Они не так уж нуждаются в тебе, как ты воображаешь. О чем ты вообще говоришь? — Подумав, она продолжала: — Ты хочешь сказать, что тебе приходится быть лидером, что, если им не будешь ты, непременно станет кто-то другой?

— Правильно, дело именно в этом, — ответила Шейна. — Понимаешь, мама, я не курю, не слушаю до умопомрачения рок и не якшаюсь с парнями. Я получаю хорошие отметки — заметь, очень хорошие отметки, — я часто даю советы, выслушиваю чужие жалобы и вникаю в их проблемы. Девочки ссорятся между собой, а я улаживаю их конфликты.

Вот такая история, подумала Лили. Ребенок объясняет свое поведение точно так же, как она сама объясняет свое желание сделаться судьей, после того как она стала окружным прокурором. С тех пор как Лили победила демонов своего детства, она взяла в свои руки вожжи своей судьбы и научила ребенка делать то же самое.

Низкорослая брюнетка-подающая резко распрямилась и ударила по мячу, бросившись к первой ячейке, следующая девочка тоже ударила по мячу, но он остался в первом секторе. Игра кончилась, победила команды Шейны.

Девочки пришли в раздевалку. Большинство их жалось к Шейне. Поведение девочек после игры изменилось по сравнению с прошлым годом. Вместо того чтобы бежать пить содовую и закусывать ее печеньем, девочки полезли в сумочки за тенями для век и губной помадой.

Джон проник в самую гущу спортсменок, подбежал к Шейне, схватил ее за талию и поднял высоко в воздух.

— Я так горжусь тобой, — сказал он.

Оба они видели Лили с расстояния нескольких футов и улыбались. Но эта была улыбка, вовсе не предназначавшаяся ей. Лили понимала, что они гордо щеголяют своей близостью, всем своим видом показывая ей, что этот момент принадлежит только им двоим и они не склонны делиться своей радостью с ней. Джон поставил Шейну на землю, в упор посмотрел на Лили, потом положил руку на плечо Шейны и повел ее в раздевалку, снова оглянувшись, чтобы удостовериться, смотрит ли еще на них Лили. Другие девочки сгрудились вокруг Джона, так же, как вокруг Шейны. Лили била дрожь, она стояла, судорожно вцепившись в проволоку ограждения. Дочь и муж больше не смотрели на нее.

Через несколько минут Джон подошел к ней, по дороге подняв несколько бит. Край бейсбольной шапочки оставил на его лбу глубокий след. Ему исполнилось уже сорок семь лет, то есть Джон был на одиннадцать лет старше своей жены. Хотя волосы на его голове изрядно поредели, он до сих пор отличался громким заразительным смехом и широкой улыбкой, обнажавшей ряд ровных белых зубов, которые красиво выделялись на его загорелом мужественном лице. Он до сих пор сохранил мужскую привлекательность. На его лице сейчас не было и следа приветливости, налет обожания он оставит для дочери.

— Смотри-ка, ты все-таки успела, — сказал он ровным невыразительным голосом, сдвигая на затылок свою бейсболку. — С трудом вырвалась, чтобы посмотреть заключительные пять минут игры? Ты уверена, что все успела на работе? Я хочу сказать, что тебе может навредить стремление побыть в кругу семьи. Под угрозой окажутся твои амбиции, касающиеся судейского кресла, так?

— Перестань, — ответила она, нервно оглядываясь, не слышит ли их кто-нибудь. — Я отвезу Шейну домой в своей машине.

Она повернулась спиной к мужу и зашагала к раздевалке.

Лицо Шейны пылало от возбуждения. Она почти на целую голову возвышалась над остальными девочками. Ее длинные рыжие волосы имели золотистый отблеск, которого были лишены волосы Лили. Волосы Шейны были стянуты в конский хвост, пропущенный через отверстие в бейсбольной шапочке и спадающий ей на спину. Широко расставленные глаза своей голубизной могли соперничать с синими буквами на форменной майке. Высоко расположенные выдающиеся скулы придавали ее облику что-то неземное и взрослое, какую-то не присущую ее возрасту элегантность. Лили подумала, что лицо Шейны могло бы украсить следующий номер «Космополитэн».

Когда они подошли к машине Лили, Шейну догнала одна из девочек.

— Позвони мне через тридцать минут, — сказала ей Шейна.

Когда они окажутся дома, телефон в комнате Шейны будет звонить не переставая, пока не отметятся все ее подружки.

— Это моя мама. Мама, это Салли.

Салли застыла с открытым от удивления ртом.

— Вы так похожи, просто трудно поверить.

Шейна влезла в машину и зло захлопнула дверь. В ее взгляде, которым она резанула мать, просквозили раздражение и досада. Лили почувствовала, как у нее упало сердце. Шейна всегда гордилась сходством с матерью. Дочь всегда с удовольствием сообщала маме, что все ее подружки считают Лили очень красивой женщиной. Лили помнила, как дочка, глядя на нее снизу вверх, нетерпеливо спрашивала, будет ли и она такой высокой и стройной, когда вырастет. А не далее как на прошлой неделе, она кричала, что вымахала высотой с жирафа, что она самая высокая девочка в классе и что в этом виновата Лили.

Лили попыталась начать разговор.

— На работе была куча дел по расследованиям. Пришлось покопаться… Ты прости, что я не смогла приехать раньше. Я очень спешила, но эти пробки… — Шейна неподвижно смотрела прямо перед собой, ничего не отвечая. Лили нервно проглотила слюну. Кажется, сегодняшний день будет таким же, как многие предыдущие. — Как дела в школе?

— Прекрасно.

— Много уроков?

— Уже сделала.

— Хочешь прокатиться со мной в воскресенье на роликах?

— Я каждый день тренируюсь в секции софтбола и занимаюсь гимнастикой. Так что мне не нужна дополнительная физическая нагрузка.

— А как насчет прогулки? Может, погуляем?

— Ты же сказала, что запрещаешь мне гулять. — Она бросила на Лили полный враждебности взгляд. — Мы возьмем с собой Шарлотту и Салли?

— Нет, я хочу провести это время только с тобой. Я не хочу делить тебя ни с Шарлоттой, ни с Салли. Кстати, где жакет от моего костюма, который ты одолжила Шарлотте без моего разрешения?

— Да не волнуйся, получишь ты назад свой расчудесный жакет. Ну, я просто забыла об этом. И вообще, остынь, мама. — Эти последние слова Шейна произнесла раздраженным и визгливым голосом. — Потом в ее мозгу что-то произошло, и она обернулась к матери со сладкой улыбкой и заговорила совершенно елейным тоном. — Мне нужен новый костюм, на следующей неделе у нас будут танцы.

Вот и дожили, подумала Лили, вновь ощутив жжение в груди. Последнее время их отношения с дочерью довели ее до того, что она начала делать вещи, к которым всегда испытывала отвращение. За последний год она стала покупать Шейне разные вещи, лишь бы только заслужить вот такую мимолетную улыбку. Как родитель, она чувствовала, что вступила на весьма зыбкую почву. Она каждый раз решала, что, несмотря ни на что, будет придерживаться строгих правил и ограничений в отношениях с Шейной, но в следующую минуту ее решимость рушилась и Лили нарушала собственные правила. Чтобы выиграть у Джона Шейну, ей пришлось играть с ним в его игру, по его правилам. А его правилом было давать Шейне все, что бы она ни попросила.

— Я только две недели назад купила тебе все эти вещи, Шейна. Разве ты не можешь надеть их на танцы?

— Мам… Я уже ходила в этом костюме в школу. Я не хочу надевать его и на танцы.

— Ну, хорошо, посмотрим, — сказала Лили примирительно.

Шейна выглянула в окно.

— Ну а что еще у тебя происходит? Давай немного посплетничаем.

— У меня сегодня началась первая менструация.

Лили заметно разволновалась. От недоверия к искренности этих эмоций у Шейны округлились глаза. Это было что-то очень сокровенно женское, чем они могли поделиться друг с другом. Теперь, подумала Лили, они смогут, приехав домой, запереться в спальне и поговорить об этом, как раньше говорили обо всем на свете.

— Я знала, что это должно было вот-вот произойти. Я не говорила тебе, что у меня это началось в таком же возрасте? Ты именно из-за этого стала такая раздражительная и эмоциональная. Я тоже была такой. Это нормально. Теперь ты уже настоящая женщина. У тебя есть схватки в животе и судороги? Как ты себя чувствуешь? Мы сейчас остановимся у аптеки. Чем ты пользуешься? — Лили понимала, что трещит, как сорока, но ее это нисколько не беспокоило. Это могло стать для них обеих новым началом.

— Папа уже купил мне сегодня тампоны.

Руки Лили, сжимавшие руль, побелели от напряжения, с такой силой она вцепилась в рулевое колесо. Она сняла ногу с педали газа, и машина резко остановилась посередине загородного шоссе. Автомобили сзади них яростно сигналили и проносились мимо. Она взглянула в лицо дочери.

— Ты могла бы позвонить мне на работу и все рассказать. Почему ты этого не сделала? Почему ты вычеркнула меня из своей жизни?

Ей необходимо было выслушать ответ: как мазохистка, она с наслаждением ожидала удара.

— Папа сказал, что ты очень занята и не надо тебя беспокоить.

Слова: «Папа уже купил мне сегодня тампоны» со звоном отдавались в ее ушах. Теперь к ним присоединились и эти: «Папа сказал, что ты очень занята». Тем, что родная дочь не сказала ей, что у нее наступил поворотный в жизни каждой женщины момент, тем, что поступила не по заведенному обычаю, а без смущения обратилась к отцу, Шейна просто уничтожила ее. Дальнейший путь до дома они проделали в молчании.

Джон приехал вскоре после Лили и Шейны. Дом их располагался в бывшей фермерской общине Камарильо в двадцати минутах езды от Вентуры. Просторное ранчо, выстроенное лет двадцать назад, окна обрамлены красивыми наличниками и закрывались ставнями. Джон пришел на кухню и приготовил две чашки мороженого — для себя и Шейны. Порцию дочери он понес в ее комнату. Она в это время болтала по телефону, плотно прикрыв дверь. Он вошел, поставил чашку на стол и собрался уходить, но она схватила его за рубашку, удержала на месте и потянула, пока он не склонился близко над ее лицом. Она поцеловала его в губы и сразу же продолжила разговор. Он повернулся и вышел в гостиную, чтобы съесть свою порцию перед телевизором. Лили стояла в коридоре. Она отступила, чтобы пропустить Джона, глядя на него горящим взглядом. Потом она пошла в душ. Подобное повторялось после каждой игры, и Джон ни разу не предложил Лили мороженого.

Она не раздеваясь стояла в ванной и смотрела на себя в зеркало. Она была здесь нежеланным пришельцем, интервентом — чужаком в собственном доме, который без ее зарплаты они не смогли бы содержать. Без всех этих бессонных тяжелых ночей, стрессов и трудной работы, оставивших неизгладимый отпечаток на ее лице. Джон же просто бездумно проводил время, занимался софтболом, смотрел телевизор и ждал дня розыгрыша очередной лотереи. Когда они разговаривали, хотя это случалось довольно редко, он разглагольствовал о космических кораблях, пришельцах из космоса и загробной жизни, эти темы резкой чертой отделяли мир, в котором обитал он, от реального мира Лили.

Она вошла в комнату и посмотрела на полулежавшего на диване Джона.

— Мы можем выключить телевизор? Я хочу поговорить с тобой.

Вдруг он вскочил с дивана.

— Я только что вспомнил. Шейна говорила мне, что у нее судороги. Бедняжка. Я обещал принести ей тиленол.

Он направился на кухню.

Лили выхватила из его руки две таблетки и отрывисто сказала:

— Я сама отнесу ей тиленол. А потом мы встретимся с тобой на заднем дворе. Мне надо с тобой поговорить.

На заднем дворе они смогут поговорить, не опасаясь, что Шейна услышит их. Они, по крайней мере, смогли в свое время договориться не ссориться в присутствии дочери.

Лили открыла дверь в комнату Шейны. Та все еще говорила по телефону. При этом она сидела на полу в углу комнаты, потому что на кровати, заваленной всяким хламом, не было ни одного квадратного дюйма свободного пространства.

— Пожалуйста, прекрати говорить по телефону и ложись спать, тебя же завтра невозможно будет поднять.

Не отрывая трубки от уха, Шейна повернулась к матери.

— Я заканчиваю через минуту.

— Я принесла тебе тиленол. Он помогает при судорогах.

— А ты принесла мне воды?

— Ванная в двух футах от тебя. Вот она, видишь?

— Папа, принеси мне стакан воды! — крикнула Шейна.

— Несу, несу, дорогуша, — ответил он и через секунду появился в комнате со стаканом воды. Лили вышла.

Лили стояла в коридоре, прижавшись спиной к стене и слушала их разговор. Речь шла о сегодняшней игре. Они живо обсуждали ее. Джон расхваливал Шейну и всячески восхищался ее игрой. Она могла представить себе, как Шейна, встав на цыпочки, нежно обняла отца за шею и поцеловала его в щеку. Он вышел из комнаты Шейны и натолкнулся на жену, которая стояла неподвижно, как статуя, скрестив руки на груди. Он постоял, подождал, пока она не сдвинулась с места, и пошел за ней на задний двор.

Джон уселся в шезлонг; Лили присела на нейлоновый раскладной стул напротив. Было совершенно темно. Свет лился только из одного окна соседского дома. Тишину нарушал лишь работающий телевизор. Горящий конец его сигареты напомнил ей светлячка, за которыми она очень любила охотиться в детстве. Иногда ей даже удавалось посадить в банку пару светлячков.

— Где ты была прошлой ночью? — спросил он.

— У меня была деловая встреча. Я просила Шейну сказать тебе об этом, но ты, видно, не соизволил проснуться.

Лили благодарила Бога за то, что было темно и Джон не мог видеть ее лица. Она совершенно не умела лгать и краснела при малейшей попытке, и Джон, прекрасно зная такую ее особенность, не раз говорил ей об этом.

— Я тебя видел, — заявил он. В его голосе слышалось смешанное чувство гнева и грусти.

Лили потерла внезапно озябшие в сыром ночном воздухе руки и нервно рассмеялась. О чем он говорит? Не может быть, что он имеет в виду то, о чем она подумала в первый же момент, как только он это сказал.

— Так, так, — пробормотала она. — И что же конкретно ты видел?

Он молчал. Потом повторил, обращаясь больше к самому себе:

— Я тебя видел.

— Послушай, Джон, перестань играть со мной в эти дурацкие игры. Что ты хочешь всем этим сказать?

— Я хочу, чтобы ты ушла из дома. — Он встал, в его голосе теперь зазвучали неприкрытая горечь и желчная злоба. Он был само обличение — мужчина, который перестал играть. — Ты меня слышишь? Я хочу, чтобы до завтрашнего утра ты ушла из нашего дома.

Темной массой он навис над Лили, она отвернулась и смотрела в сторону. Уголком глаза она следила за перемещениями огонька его сигареты, за движением темного силуэта его руки, когда он бросил окурок на грязную половину двора. Она живо представила себе, что сейчас этот окурок взорвется, как зажигательная бомба, вокруг поднимутся к небу языки пламени, все ее тело будет в ожогах, как будто наружу вырвется то пламя, которое сжигает ее сейчас изнутри.

Его рука полетела к ней, как большая ночная птица, как летучая мышь, Лили даже услышала характерный посвист — это в складках рукава от резкого и быстрого движения засвистел воздух. В следующее мгновение раздался звонкий удар. Он влепил ей пощечину. Комедия кончилась, началась драма.

— Переезжай к своему любовнику, к тому парню, с которым ты прошлой ночью так нежно прощалась на стоянке.

Лили железной хваткой вцепилась в его руку. Ее привычный мир рушился, разбиваясь на куски, как упавшая с высоты огромная стопка фарфоровых тарелок.

— Ты хочешь, чтобы я уехала? — закричала она. — Ты, несчастное дерьмо. Ты думаешь, что я жажду провести остаток жизни с тобой, корячась на работе, как ишак, а ты в это время будешь валяться перед телевизором и настраивать против меня мою собственную дочь?

Он рывком освободил свою руку.

— Я никогда не настраивал Шейну против тебя. Просто ты слишком погружена в свои дела, чтобы обращать внимание на дочь, на твоего единственного ребенка.

Он выплевывал слова сквозь стиснутые зубы, его грудь тяжело вздымалась от возмущения.

— И что ты предлагаешь? Чтобы я бросила работу? Чтобы мы существовали на мизерное пособие, но зато могли бы сидеть здесь и по первому требованию приносить Шейне воду? Ты ее начисто развратил. Она была прекрасным ребенком, а теперь стала неуважительной, капризной эгоисткой. — Лили резко замолчала, жалея о вырвавшихся у нее последних словах. — Сейчас ты, конечно, побежишь и доложишь ей, что я сказала. Неужели ты не понимаешь, что приносишь ей вред, когда передаешь ей то, что я говорю тебе, как отцу, и то, что касается только нас двоих? Давай, действуй. Расскажи ей все. Теперь меня это больше не волнует.

Она отступила к нейлоновому стульчику, чуть не упав при этом. Схватив стул, она швырнула его на грязную половину двора.

— Посмотри на этот двор, Джон. Ты даже не замечаешь, что половина двора заросла непроходимой грязью. Тебя это вообще не беспокоит. Ты видишь только то, что хочешь видеть.

— Ты проститутка, шлюха. Ты позволяешь пользоваться тобой как шлюхой.

Она взяла себя в руки и понизила голос.

— Как спермоприемник. Да, Джон? Ты это хотел сказать? Что я позволяю использовать себя как спермоприемник?

Он не ответил.

— Может быть, если бы ты был мужчиной и обращался со мной как с женщиной и женой, мне не понадобился бы другой мужчина. — Она подошла к нему вплотную, теперь их разделяло всего несколько дюймов. — Ты знаешь, Джон, люди занимаются сексом. Женатые люди, я хочу сказать. И занимаются они этим не только для того, чтобы иметь детей. — Ее голос вновь поднялся до крика. — Они занимаются этим потому, что это приятно и хорошо и потому что это нормально.

Его затрясло, он отступил на несколько шагов назад.

— Ты больна, Лили. Ты не можешь быть настоящей матерью.

Он повернулся и зашагал к дому.

— Мне нужен муж, Джон. Муж, а не жена.

Он хлопнул дверью, оставив ее одну во дворе. От удара двери проснулась и залаяла соседская собака. Лили охватила необычайная легкость, во всем теле было ощущение свободного полета. Наконец-то она освободилась. Единственной проблемой оставалась Шейна.

Войдя в коридор, она увидела, что из-под двери Шейны пробивается полоска света. Впрочем, было только десять часов, дочь еще не спала. Открыв дверь, Лили увидела, что Шейна собирает в папку бумаги с кровати.

— Можно я зайду на несколько минут?

Юной женщине потребовалось мгновение, чтобы по выражению лица определить душевное состояние своей матери.

— Конечно. Ты что, поссорилась с папой? Я слышала со двора ваши крики.

— Да. — Лили повернула голову в сторону, надеясь, что Шейна не успела разглядеть багровый след пятерни Джона на ее лице.

— Может быть, мы выключим свет и ляжем в кровать, чтобы поговорить, как делали это, когда ты была маленькой?

— Конечно, мы так и сделаем. — Шейна выключила свет и улеглась в кровать поближе к стене. — Что у вас произошло?

— Твой отец и я решили развестись, — ответила Лили, шмыгнув носом и чувствуя, как по ее лицу потекли слезы. Ей было так хорошо во дворе; произошло наконец то, чего она так хотела; но теперь ее охватил ужас. — Наши отношения вконец испортились уже давно. Ты же знаешь об этом.

— Мы станем бедными? Родители Салли развелись, и она говорит, что теперь они бедняки.

— Я гарантирую тебе, что ты не станешь бедной, Шейна, даже если мне для этого придется лечь костьми на работе или найти дополнительный заработок. Я люблю тебя и всегда буду делать так, чтобы у тебя было все, что тебе нужно. Я всегда буду рядом с тобой, когда буду нужна тебе.

Шейна села, в темноте спальни виднелся только ее силуэт. Голос прозвучал хрипло и надтреснуто.

— Где мы будем жить, если вы с папой разведетесь? У нас больше не будет семьи?

Лили тоже села и потянулась к дочке, но та отстранилась.

— Мы всегда будем семьей, Шейна. Я навсегда останусь для тебя матерью, а твой отец всегда будет для тебя папой. Мы оба очень тебя любим.

— Я не верю, что это происходит со мной. Я не могу поверить, что вы это делаете. — Она заплакала. — Прямо сегодня. Вы это делаете сегодня, сейчас.

В сознании Лили явственно всплыл тот факт, что сегодня у ее дочери началась первая в ее жизни менструация. Она обессиленно упала на маленькую кровать дочери. Этот день она запомнит на всю оставшуюся жизнь.

— Шейна, прошу тебя, постарайся меня понять. Я знаю, что это тяжело. Я просто не могу больше жить вместе с твоим отцом. Я хотела подождать с разводом, пока ты не закончишь школу, но…

— Так почему ты не ждешь? — прервала ее Шейна.

— Потому что я больше не могу этого выносить. Потому что я слишком стара, чтобы ждать долгое время. Если мы сделаем это сейчас, то у нас обоих останется шанс заново устроить свою жизнь.

Шейна, хлюпая носом, улеглась рядом с Лили.

— Ты хочешь сказать, что ты сможешь найти другого мужчину? Да?

— Возможно. И, может быть, твой отец сможет найти другую женщину, которая сумеет сделать его счастливым.

Шейна, раздумывая, молчала. Лили продолжала.

— Одному из нас надо уйти. Сегодня было сказано очень много неприятных слов. Папа хочет, чтобы ушла я. Я имею полное право остаться в этом доме, и я не знаю, как бы все повернулось, если бы дело касалось только меня и папы. Знаешь, когда я подолгу засиживаюсь в своей комнате или поздно задерживаюсь на работе, то это оттого, что мне не хочется видеть папу. Ты вечно сидишь у себя, а он храпит на диване. Попробуй посмотреть на все это моими глазами.

— Я хочу остаться с папой.

У Лили упало сердце. Она предчувствовала, что все будет именно так. Она встала, зажгла свет и посмотрела Шейне в глаза. Вытерла с ее щек слезы.

— Почему? Что я тебе сделала? Что я сделала не так? Скажи мне.

Шейна взяла с ночного столика носовой платок и высморкалась.

— Папа любит меня больше, чем ты.

Лили почувствовала, как ее душит злоба. Она взорвалась.

— Это неправда. Неважно, что ты думаешь, но это неправда. Ты знаешь, почему ты так думаешь? Потому что он дает тебе все, что ты попросишь, больше времени проводит с тобой и никогда ничего от тебя не требует. Так?

Взгляд голубых глаз Шейны блуждал по комнате. Потом она посмотрела на мать.

— Может быть, и так.

Что можно было еще сказать? Ребенок честно ответил ей, что думал. Она встала и уже собиралась выйти из комнаты, когда Шейна заговорила.

— Останься со мной на ночь, мама. Выключи свет. — Уже лежа в постели, Шейна прижалась к Лили и положила голову ей на плечо. — Я люблю тебя. Просто я хочу остаться жить с папой, понимаешь?

— Понимаю, — ответила Лили, — понимаю. Я все понимаю.

 

Глава 7

Позвонил Клинтон из сорок второго отдела и сказал, что ему нужно переговорить с ней по очень важному делу до конца рабочего дня; она согласилась, хотя уже была как на иголках. Сегодня вечером Джон должен был завезти Шейну в дом, который Лили сняла в тридцати минутах езды от их дома. Лили готовилась к этому вечеру всю неделю. Они с Джоном жили врозь уже восемь дней, и сегодня Шейна впервые должна приехать к ней и посмотреть новое жилище своей матери.

Она тщательно распланировала весь вечер. Она приготовит любимое блюдо Шейны — жареную курицу с картофельным пюре, потом они устроятся на софе и будут смотреть телевизор. Всю мебель Лили купила в комиссионном магазине, и, хотя большинство предметов были недорогими копиями старинных вещей, интерьер получился очаровательным и очень теплым. Большую часть усилий и денег она вложила в комнату Шейны. Лили несколько раз переставляла там мебель, пока не осталась полностью удовлетворенной. Там стояли кровать с высокими стойками и спинкой, как у канапе, выполненный в старинном стиле платяной шкаф, ночной столик на одной ножке. На кровати розовое покрывало, украшенное голубым растительным орнаментом. Лили сама повесила занавески в тон покрывалу. Она сама поместила в рамки фотографии — свои и Шейны и даже снимки, где был изображен ее отец. Рамки были тонкими, сделанными из серебра. Лили расставила их на ночном и туалетном столиках. В шкаф она повесила множество носильных вещей, положила в ящики массу нижнего белья и пестрых чулок. Шейне не придется брать с собой дорожную сумку с вещами, если она решит переночевать у матери.

Дом этот, можно сказать, был даром свыше. Он принадлежал одной пожилой женщине, которая уехала, а ее семья, пока не уладится вопрос о продаже, решила сдать его надежному человеку. Дом стоял в окружении солидных и красивых зданий, в нескольких кварталах от работы Лили. Бывшая владелица была завзятым садовником. Каждый квадратный дюйм двора засажен розовыми кустами и красивыми цветами.

Клинтон, едва переводя дыхание, буквально ворвался в ее кабинет. Волосы его, как всегда, стояли дыбом. Он с треском опустил свой кейс на ее стол.

— Чтобы у нас потом не было никаких проблем на этот счет, я хочу все сказать вам сейчас с глазу на глаз. Я попросил освободить меня от ведения дела Эрнандеса. Вероятно, он уже отпущен на свободу.

Лили облегченно вздохнула. Она была уверена, что Клинтон хочет сообщить ей о каком-то неожиданном повороте в деле Стейси Дженкинс. Несколько дней назад Клинтон опросил девочку и едва не свихнулся от нервного потрясения. Увидев, как содержится ребенок, он решил забрать ее к себе домой. Лили немедленно запретила ему делать это и прочла длинную лекцию о чрезмерной вовлеченности в дело.

— Лили, эй, вернитесь на землю, — сказал он, заметив, что она витает где-то в облаках. — Кстати о том деле проститутки, в котором вы приняли столь горячее участие. Я тогда подумал, что вы выгоните меня со службы за желание прекратить это разбирательство.

— Итак, вы хотите сказать, что жертва не явилась в суд, да? Кажется, вы безуспешно вызывали ее три раза?

— Точно. Я бы с удовольствием дал этому делу ход, но никто даже не знает толком, где она находится, а в отсутствие потерпевшей… — Он сделал паузу, ожидая реакции.

— Прекрасно, Клинтон. Во всяком случае, вы сделали все, что было в ваших силах. Я и сама чувствовала, что закончится именно так. Дайте мне папку с этим делом, я оставлю там свою запись на случай, если оно опять всплывет и начальство вздумает заинтересоваться мотивами прекращения дела.

Она уже стояла, всем своим видом показывая, что собирается идти. Взяв из его протянутой руки папку, она бросила ее в свой кейс, где уже лежало шесть или семь дел, которые она собиралась посмотреть после того, как Шейна ляжет спать. Она поспешила к двери.

— До завтра, босс. Кстати, что это у вас с рукой? Откуда этот великолепный до отвращения синяк. Вы, никак, занимаетесь на досуге армрестлингом?

Положительно, Клинтон начинал ей нравиться.

— А, это. — Она, улыбаясь, разглядывала свою руку. — Это я передвигала мебель в комнате своей дочери.

В коридоре они расстались, и она пошла к лифтам. Лили решила пройти мимо кабинета Ричарда, надеясь хотя бы мельком его увидеть. Он звонил ей почти каждый день, и всякий раз она находила причину поскорее закончить разговор. Как могла она сказать ему, что ее родная дочь предпочла после развода остаться жить с отцом? Обычно дети остаются с матерью, если не бывает каких-либо серьезных проблем. Если бы Шейна была мальчиком, то Лили было бы легче объяснить происшедшее. Но теперь, когда все вроде бы устроилось и Шейна как раз в эту минуту находится на пути к ее дому, она имеет право наконец увидеть Ричарда.

Он висел на телефоне, и разговор, ведшийся на высоких тонах, был в самом разгаре. Увидев Лили, он жестом пригласил ее войти, затем переключил трубку на громкоговоритель, встал из-за стола, обошел кабинет и пинком закрыл дверь.

— Да будь он хоть Иисусом Христом, Мэдисон, — кричал он. — Этот парень должен отсидеть свое в тюрьме. Можешь повторить все три раза — и дело в шляпе. Вот так мы играем в эти игры в нашем графстве.

Глядя в глаза Лили, он протянул руку к телефону и отключился.

— Как дела? — спросила она, подходя к его столу.

— Судебно наказуемые мелкие преступления. Известно ли тебе, сколько дел мы тут проворачиваем? Садись, — предложил он, — я не кусаюсь.

— Не могу, — нежно ответила Лили, — я очень спешу, у меня только одна минута.

— За всю неделю у тебя не нашлось для меня даже этой минуты. Я начинаю думать, что все, что между нами произошло, мне просто-напросто приснилось. — Он откинулся на спинку стула, а потом внезапно подался вперед, в его глазах появилась нежность. — Поедем сегодня ко мне. Я не могу и не хочу забывать тебя.

Взгляд Лили на мгновение метнулся к окну, потом она опять перевела глаза на него.

— Не могу. Я рассталась с мужем. Я так подавлена всеми этими вещами, да тут еще это новое назначение, я просто…

— Видимо, предполагается, что я должен выразить тебе соболезнования по поводу прекращения твоего замужества. Не дождешься. Когда мы увидимся?

Ей стало жарко. Все ее тело горело, как в огне. Она вытерла потные ладони об юбку.

— Скоро. Я тоже все время о тебе думаю. Поверь мне…

Прежде, чем она успела что-то сообразить, он уже был рядом с ней и держал ее за руки. Во всех кабинетах есть одно волшебное место, которое невидимо из окон других кабинетов, — между столом и стеллажом. Именно туда Ричард утащил Лили. Он обнял ее и прижался губами к ее шее.

— Прекрати, — взмолилась она. — Мне действительно надо идти. Меня ждет дочь. Пожалуйста…

Он отпустил ее, и она пошла к двери. Пока она шла, он неподвижно стоял на месте, прижавшись спиной к стеллажу. В дверях она обернулась.

— Я позвоню. Может быть, уже завтра.

Дверь дома была скрыта за большим навесом, поэтому Лили заметила Шейну только пройдя полпути по дорожке, ведущей к крыльцу. В свежем вечернем воздухе плавал нежный аромат роз. Лили улыбнулась и бросилась навстречу дочери. Подбежав, она крепко обняла Шейну.

— Ты давно меня ждешь?

— Давно. Я уж думала, что ты не придешь.

— Прости, моя радость. Мне надо было дождаться одного моего следователя, а потом я заехала в магазин. Да, у меня для тебя сюрприз. Надеюсь, он придется тебе по вкусу.

Войдя в дом, она взяла дочь за руку, поставила на пол дорожную сумку Шейны и свой кейс и повела ее по коридору.

— Вот твоя комната. Как она тебе нравится?

Шейна откинула назад длинные рыжие волосы и уверенно вошла в комнату. Надетый на ней брючный костюм удивительно шел ей, тот самый костюм, который Лили купила ей несколько недель назад. Это был розовый костюм, верх его украшал узор из тесьмы. Шейна высокая и тонкая, из нее буквально лучилась юная женственность, прелесть которой с каждым днем все больше и больше наливалась соком. Стоя спиной к Лили, она осматривала комнату, одну руку положила на покрывало, а другой взяла со столика фотографию, на которой они с Лили были сняты на прошлое Рождество. Она обернулась. На ее лице играла широкая, искренняя улыбка. Улыбка не фальшивая и не насильственная. Девочка была в восторге.

— Мне очень нравится, мамочка. Это просто потрясающе.

Лили почувствовала, что ее заливает волна радости; сквозь занавески струился свет, изгоняя из ее души темноту прошедших восьми дней.

— Загляни в ящики платяного шкафа.

— Мамочка, ой, какая прелесть. — Она была просто потрясена и с восхищенным видом вытаскивала из ящиков все новые и новые вещи, раскладывая их на кровати, чтобы получше рассмотреть. — Как здорово. Я просто в восторге. Мне страшно нравится все. Ой, ты только посмотри на это…

С этими словами она приложила к себе ажурные трусики, которые Лили купила ей в магазине дамского белья в дорогом торговом центре. Она специально не стала отрывать с купленных ею вещей этикетки с ценами, зная, что дочь очень любит именно дорогие вещи. Таким образом Лили хотела подсластить горькие пилюли, которые Шейна принимает сейчас и которые ей еще придется пить во время развода. Кроме того, ей хотелось, чтобы Шейна чувствовала себя здесь как дома. Если это произойдет, думала Лили, дочка будет больше времени проводить у нее. Это станет первым шагом, маленьким, но шагом. Она поняла, что находится на правильном пути, видя, как Шейна с удовлетворением разглядывает цифры на ценниках. Со всей этой одеждой, разбросанной по полу и разложенной на кровати, комната Шейны стала похожа на ее комнату в родительском доме, правда здесь был более изящный, можно сказать, более женский вариант. Мебель в комнате дома, где Шейна осталась жить с отцом, была старой, покрытой царапинами, пятнами лака для ногтей и разводами от пролитой воды.

Охваченная радостным возбуждением, Шейна приникла к матери и крепко ее обняла. Лили зарылась лицом в волосы дочери, пахнущие свежестью и ароматным травяным шампунем.

— Спасибо тебе, мамочка. Мне так все нравится — комната, вещи, фотографии… — Она оторвалась от матери, снова придирчиво оглядывая комнату. — Однако здесь еще не хватает стереосистемы.

— Открой дверь шкафа, — сказала Лили. Она предусмотрела и это. — Все, пошла жарить курицу, я просто умираю от голода.

Чтобы не терять времени, Лили решила не переодеваться, она бросила жакет на свою кровать и пошла на кухню.

— Обед через сорок пять минут.

Скоро в сковороде уже трещало масло, а Лили обрабатывала курицу соусами и приправами, надев сверху костюма недавно купленный передник. Стол был накрыт, сквозь открытую стеклянную дверь со двора на кухню проникал свежий вечерний ветерок, стереосистема в комнате Шейны выдавала громкую рок-музыку. В душе Лили вновь царил мир. Она положила курицу на сковородку и принялась чистить картошку.

— Как я тебе нравлюсь? — спросила Шейна, появившись на кухне в новом костюме, кружась по плиткам кухонного пола, как манекенщица, с развевающимися длинными волосами цвета красной меди.

— Он просто потрясающе тебе идет. В нем ты выглядишь на четырнадцать лет.

— Мне кажется, что у меня слишком большая попа. Не слишком ли много на мне жира?

Вытирая руки о передник и усевшись на край стола, Лили от души расхохоталась. Шейна слово в слово повторила ее, Лили, самое излюбленное утверждение.

— Ты стройна, как тростинка, и просто сказочно хороша. Брось рассуждать о жире. Ты никогда не будешь выглядеть жирной — это не в твоей наследственности.

— Наследственности, какой наследственности? Ты оставляешь мне в наследство какие-то вещи?

— Нет, глупышка. Наследственность — это генетика; на будущий год ты будешь проходить ее по биологии в школе. Наследственность — это то, что ты и правда получаешь в наследство от своих родителей. А у меня никогда не было проблем с весом, и ни у кого в нашей семье их никогда не было. Так что и у тебя все будет хорошо.

Шейна подошла вплотную к матери, посмотрела очень внимательно и серьезно ей в лицо и спросила:

— Значит, когда-нибудь я буду такой же красивой, как ты?

Лили заметила в ее глазах неприкрытое восхищение. Это была ее прежняя дочь. Ее охватили умиротворение и счастье.

— Конечно, ты будешь такой же красивой, как я, и даже лучше меня. Ты и сейчас уже просто красавица. Ты вообще прелесть.

— Нет, мамочка, не так уж я хороша, как ты думаешь. Иногда я совсем не чувствую себя хорошей. Мне с таким трудом даются домашние задания, а многие мои подружки совсем ничего не делают дома, но хорошо учатся и получают одни пятерки. А ты всегда была красивой и умной. Это мне сказал папа. Он говорит, что рядом с тобой он всегда чувствовал себя дураком.

— Ну, может быть, твоя популярность в классе мешает тебе учиться. Если бы ты жила со мной, я бы в первую очередь ограничила твои телефонные разговоры, научила бы тебя дисциплине и у тебя выработались бы навыки добросовестных систематических занятий.

— Ты бы научила меня дисциплине? Но это же глупо, — взорвалась Шейна. — Получается, что я не дисциплинированна. Что ты хочешь сказать? Что я несовершеннолетняя преступница? — Она потупила голову, разглядывая носки своих теннисных туфель. Когда она подняла на мать дрожащие голубые глаза, в них было выражение неизбывной грусти. — Я очень нужна папе и не могу его оставить. Почему ты ушла от него?

— А может быть, Шейна, ты и мне очень нужна? Ты никогда не думала об этом? — Лили подошла к плите и уменьшила огонь. Она уже жалела о своих последних словах. Девочка и так разрывается между родителями. Так что не стоило тянуть еще сильнее. — Ну ладно, — быстро продолжила Лили, — ты имеешь право знать, что произошло. Правда, не знаю, смогу ли я тебе все это объяснить так, чтобы ты поняла. Мы с твоим папой очень по-разному смотрим на жизнь и слишком разных вещей хотим от жизни. Мне пришлось много работать, чтобы закончить юридический, чтобы сделать что-то стоящее из себя. Мне и сейчас приходится много и Тяжело работать. Я очень хорошо делаю свое дело, Шейна. И не только это важно, дело в том, что я делаю очень нужное и полезное дело.

Лили замолчала и вытерла руки о фартук.

— А у папы не столь важная работа? И все дело именно в этом?

— Не совсем. Мне неважно, насколько ответственна и полезна его работа. Но он должен работать полный день. И он должен был поддерживать меня, чтобы мне не было так тяжело. Мне нужны были его одобрение и моральная помощь. — Она посмотрела на Шейну. — А он решил посеять между тобой и мной рознь, и в этом он не прав. Все то время, что он проводил с тобой, он внушал тебе, что мне нет до вас дела. Я всегда была для вас «плохим парнем». Это я наказывала тебя, мне приходилось делать это, а он всегда был хорошим и рассказывал тебе, что я говорю о тебе всякие нехорошие вещи.

— Папа говорит, что с тех пор ты изменилась.

Лили глубоко вздохнула, опершись на кухонный стол.

— Может быть, может быть, я изменилась. — Она улыбнулась. — Все, хватит об этом на сегодня. Переодевайся и давай есть.

После обеда, побросав тарелки в раковину мойки, они сели рядышком на диван и стали рассматривать фотографии из старого альбома Лили. Большинство снимков относилось к тому времени, когда Лили, чтобы получить деньги на обучение в колледже, подрабатывала фотомоделью.

— Ты здесь такая хорошенькая, — говорила Шейна, близко рассматривая одну из фотографий. — Все говорят, что мы с тобой очень похожи. Почему бы и мне не стать фотомоделью?

— Может, когда-нибудь и станешь. Но сейчас ты еще слишком молода для этого. Ты же понимаешь, каково мне будет, если я буду знать, что ты все время находишься в окружении чужих мужчин. Кроме того, тебе сейчас надо сосредоточиться на своих школьных делах и решить, кем ты хочешь быть. Быть фотомоделью хорошо для подработки. Это не может быть основным заработком.

Захваченная воспоминаниями о прошлом, Лили невидящим взглядом смотрела прямо перед собой. Как раз в то время она познакомилась с Джоном. Как она была тогда молода и испугана. То сексуальное надругательство, которое она перенесла в детстве по вине своего деда, оставило в ее душе тайную рану. Это было нечто темное и стыдное, о чем она никогда не говорила ни одной живой душе.

Наконец Шейна устала сидеть, встала и потянулась всем своим долговязым телом. Пока они болтали, она играла со своими волосами, заплетая их в косу. Но банта не было, и коса рассыпалась. От избытка молодой энергии Шейна затанцевала по комнате, размахивая руками. Она была в том возрасте, когда дитя и женщина уживаются в одном теле. В какие-то моменты она сущий ребенок, действия которого совершенно неосознанны, в следующий момент уже самая настоящая женщина, с обдуманными жеманными жестами, заимствованными у кинозвезд, — распущенные волосы и походка, раскачивая стройные бедра.

— А сейчас я хочу позвонить папе, — сказала она.

От досады у Лили даже рот слегка приоткрылся.

Шейна, оглянувшись, посмотрела на мать и одарила ее осветившей все вокруг улыбкой.

— Комната очень мила, мамочка. Конечно, это не то, что дома, но очень мила. А можно поставить сюда телевизор?

— Нет, — огрызнулась Лили, но в следующий момент она уже улыбалась. — Ты трудный случай, Шейна. Трудный, но неповторимый.

 

Глава 8

Он был свободен.

В кармане у него лежали двадцать долларов, и он сразу направился в магазин самообслуживания напротив тюрьмы. Взяв шесть банок пива и два хот-дога за семьдесят пять центов, он встал в очередь в кассу и тут увидел ее.

Он узнал ее сразу, даже со спины, настолько хорошо он изучил ее из окна тюрьмы. Вблизи она выглядела по-другому. Собственно, она была даже не такой, какой он помнил ее после первой встречи в зале суда. Тогда она казалась строже и выше. Курочка была очень недурна, но оказалась старше, чем он думал. В очереди между ними стоял только пожилой толстяк. Он шагнул в сторону, чтобы лучше ее рассмотреть. Удача — это женщина, подумал он, улыбаясь про себя, когда, расплатившись за бутылку растительного масла, она прошла мимо, едва не задев его. На него пахнуло ее ароматом — какая сладость. В такое везение верилось с трудом. Во-первых, его все-таки выпустили, а во-вторых — он натолкнулся на нее буквально спустя несколько минут. Это был знак свыше, просто черт знает, знамение какое-то, прямо, как плачущая мадонна. Теперь-то он точно попадет на первые страницы газет вместо этого ночного бродяги, будь он проклят. Блин, сегодня он победитель!

Он видел, как она прошла через стеклянную дверь и направилась к той самой маленькой красной машине, которую он так хорошо изучил из тюремного окна.

— Вот гадство, — громко произнес он, пока мужчина, стоявший перед ним, расплачивался за блок сигарет. Он со стуком поставил пиво и сосиски на прилавок и сунул кассирше двадцатку, нервно рыская глазами по стоянке. Схватив сдачу, он кинулся к выходу, думая, что она уже уехала. Но нет, ухмыльнулся он про себя, она стояла около машины и сосредоточенно рылась в своей гребаной сумочке в поисках ключей, точь-в-точь как тогда на стоянке около тюрьмы. Безмозглая сука, подумал он. Глупая шлюха, одно слово — прокурорша.

Когда она села в машину, он выбежал из дверей, прыгнул в свою машину и последовал за ней. Она хоть раз оглянулась на него в зеркало заднего вида? И не подумала. Чертовы бабы. Иногда ему казалось, что они заслужили все свои напасти сами. Нельзя же на самом деле быть такими непроходимыми дурами. А эта баба полагала, что она очень умна — еще бы: посылает людей в тюрьму, запирает их в клетки, как зверей в зоопарке. Да он объегорит ее, даже если ему свяжут руки за спиной.

Движение было оживленным. Он пристроился за ней, пропустив вперед несколько машин. Он даже предположить не мог, что его сегодня ожидает такая удача. Вот она свернула на подъездную дорожку к дому, вышла из машины и пошла к двери. Где-то у самого крыльца он потерял ее из виду. Надо бы спереть у нее машину, поди, она оставила ключи прямо в гнезде зажигания. Но — вдруг у нее дома муж. Может быть, она носит при себе пистолет. Да мало ли что можно ожидать от этих проклятых баб.

Поставив машину в двух кварталах от ее дома, он съел резиновые хот-доги и запил их парой банок пива. В тюрьме им давали похожие на хот-доги булочки, казалось, что внутри должна находиться мясная начинка, но ее, конечно, не было. Вилли говорил ему, что мясной начинки нет, чтобы заключенные не поранили и не поубивали друг друга. Понятно, что булочкой не поставишь даже синяк под глаз, но куриной косточкой ведь можно и зарезать.

Как только он вспомнил о Вилли, в его мозгу всплыла сцена с рокером и его маленькой «подружкой». Маленький педик хватал его за яйца. Он опустил стекло и с досадой сплюнул на улицу. Его чуть не вырвало от отвращения. А татуированный мудила назвал его окснардским тараканом. А все из-за этой суки, думал он, вперив взгляд в стену ее дома. Никогда бы этого не случилось, если бы не она. Он чувствовал, как его заливает волна гнева. Вилли говорил и другие вещи. Вилли видел его спину. От бессильной ярости он стал громко выкрикивать ругательства. Хватая пустые пивные банки, он стал швырять их в ветровое стекло. Одна из них, отскочив, попала ему в лицо. В желудке у него что-то извивалось и шевелилось, словно там свил себе гнездо клубок змей.

Прутья — она имела обыкновение бить его толстыми крепкими покрытыми зеленой корой прутьями, которые отламывала от деревьев, росших за домом. Сначала она сажала его в шкаф — темный, тесный, душный и смрадный шкаф. Он сидел там часами, кричал до исступления и бил в дверь кулаками, пока на них не выступала кровь и из-под содранной кожи не выступало кровавое мясо. Но, когда она открывала шкаф, становилось еще хуже, потому что у нее были прутья. Этот чертов унитаз… Она тащила его в уборную, стаскивала с него рубашку, прижимала животом к вонючему унитазу и начинала хлестать по спине этими проклятыми прутьями, крича, что будет бить его до тех пор, пока он не перестанет орать. Она врала, он замолкал, а она продолжала безостановочно хлестать его дальше, до тех пор пока на тусклый, потрескавшийся линолеум не начинала капать кровь. Потом она отпускала его и заставляла дочиста вытирать кровь с пола тряпкой.

Он до сих пор отчетливо помнил вонь от той дряни, которую она накладывала на волосы, чтобы покрасить их в рыжий цвет — гребаный рыжий цвет. Эта гадость отвратно воняла и была страшно едкой, от нее сильно щипало глаза. Он очень любил ее длинные черные волосы, которые, когда она расчесывала и распускала, доставали ей до бедер. Он очень любил эти волосы, пока в его жизнь не вошли прутья и беспрестанное битье. А до этого он очень любил расчесывать ее волосы и заплетать в косу, ощущая их шелковистое прикосновение к своим пальцам. Он становился сзади нее на стул, собирал рукой ее чудесные волосы, нежно касаясь ее конского хвоста. Он зажимал свободный конец хвоста коленями и начинал перебирать косички.

Но, после того как она перекрасила волосы в рыжий цвет, она перестала ночевать дома, а возвращаясь, весь день спала. Она перестала готовить еду. Иногда она приходила домой с сумкой, и они думали, что она принесла еду, — но это бывала не еда, а бутылка выпивки. Она бросала на стол несколько долларов, а к вечеру снова исчезала. Ему приходилось идти с этими грошами в магазин, и он честно пытался купить еды на всех. Но денег вечно не хватало, и ему пришлось начать воровать.

Он отвлекся от своих мыслей и включил автомобильный приемник. Самое лучшее он приберег напоследок, как во время обеда на десерт приберегают самое вкусное. Это самое лучшее лежало под передним сиденьем. Он пошарил под сиденьем рукой, но ничего не обнаружил. В груди у него возникло чувство панического страха. Он сунул руку поглубже. Слава Богу! Вот он! Под сиденьем лежал охотничий нож. От прикосновения холодного металла к нему вернулось чувство уверенности, член напрягся и стал твердым, как резиновая дубинка. Он начал тереть и поглаживать его рукой, представляя себе, как он расправится с этой рыжей курвой в ее доме. В его крови заиграл адреналин, и он рассмеялся счастливым смехом. Он подождет до темноты — ему не привыкать ждать.

Он подождет, пока не убедится в полной безопасности задуманного, потом вылезет из машины, подойдет к ее дому и попытается выяснить, кто еще там находится. Потом он вернется в машину и поспит. А потом наступит нужный момент. Он всегда чувствовал, когда он наступает. И он наступит сегодня ночью, он был уверен в этом.

 

Глава 9

Она взглянула на часы на ночном столике у кровати. Было почти одиннадцать. Лили направилась было в гостиную взять кейс с бумагами, чтобы просмотреть перед сном несколько дел, но, решив, что вся ее энергия исчерпана, передумала и, вместо того чтобы заняться делами, разделась и легла в постель, закутавшись в одеяло и надеясь, что уж сегодня-то уснет спокойно. От сознания того, что в нескольких шагах от нее в шикарной кровати спит ее дочь и что сегодняшний вечер удался на славу, она пребывала почти в эйфории. Окончательно успокоившись, она выключила свет. Вдруг ее осенило, что она не проверила, заперты ли двери и закрыты ли окна. В их старом доме этим ведал Джон.

В длинном, до полу, свободном пеньюаре, она босиком пошла в темноту, решив сначала проверить кухонную дверь. Это был очень тихий и спокойный район. Не слышно ни машин, ни лающих собак. Стояла благословенная тишина.

Войдя на кухню, она увидела колышущиеся на ветру занавески. Легкий ветерок выдул их концы через открытую дверь на улицу. Она выругала себя за беспечность, но вокруг царило такое спокойствие, что она подумала: а стоит ли вообще закрывать двери. Она откинула занавески в сторону и начала закрывать раздвижную стеклянную дверь, когда ее охватило ощущение какой-то надвигающейся беды. Чтобы лучше слышать, Лили затаила дыхание. Вдруг она уловила еле слышный скрип, похожий на тот, который издают кеды баскетболистов при соприкосновении с покрытием площадки.

Все дальнейшее произошло в одно мгновение: сзади нее раздался шум, сердце ее начало биться так, что, казалось, вот-вот выскочит изо рта, чьи-то руки в долю секунды задрали на ней пеньюар, закрыв тканью ей лицо — все это с быстротой молнии. Она попыталась закричать и освободиться, но в это время ее ноги, теряя опору, оторвались от пола. Но она не упала. Те же руки, обхватив ее в удушающем объятии, понесли Лили по воздуху. Одна из рук зажимала ей рот сквозь ткань пеньюара. Пытаясь укусить эту руку, она беспомощно кусала лишь ткань. Ниже пояса она была совершенно голой и чувствовала, как нижнюю часть ее тела обвевает ночная прохлада. От страха сократился ее мочевой пузырь. Моча с плеском полилась на выложенный керамической плиткой пол.

Она попыталась высвободить руки, но они были спеленуты материей пеньюара и плотно прижаты к груди. Яростно брыкаясь, она зацепила ногой какой-то предмет, кажется, это был стул, который с грохотом опрокинулся, стукнувшись о стенку.

Икры и ступни горели, она чувствовала, что ее тащат по коридору в комнату, где спала ее дочь. Шейна, подумала она, о Боже, только не это, Шейна! Единственный звук, который Лили могла издать — был сдавленный стон, какой-то глухой носовой звук, она не в состоянии была открыть рот и закричать. Ноги обо что-то стукнулись. Что это? Стена? Она перестала сопротивляться и бороться — она молилась: «Когда иду я по долине смерти…» Она лихорадочно пыталась вспомнить слова молитвы и не могла. Мимолетные картины прошлого смешивались в ее сознании с кошмаром настоящего. Только не Шейна, только не Шейна — она должна была любой ценой защитить свое дитя.

— Мама, — услышала она голос дочери.

Вначале в этом слове звучало только сонное детское удивление, но в следующую секунду Шейна дико завизжала, этот страшный визг эхом отдавался в ушах матери. Лили слышала, как что-то тяжелое ударилось о стенку, потом раздался удар тела о тело. С таким звуком сталкиваются игроки на футбольном поле. Все. Она в его власти. В его власти ее дочь. Он мог делать с ними все, что угодно.

В следующий момент все трое оказались в постели в комнате Лили. Он отнял руки, пеньюар опустился, и она увидела его при свете, проникавшем из ванной комнаты. Шейна лежала рядом с ним, а он возвышался над ними. Свет отражался от лезвия ножа, который он держал в нескольких дюймах от горла Лили. Другой рукой он сдавливал Шейне шею. Сверхъестественным усилием — страх придает силы даже слабым женщинам — она схватила его руку, и ей почти удалось завернуть ее ему так, чтобы нож был направлен ему в сердце. Лили живо представила себе, как лезвие вонзается ему в грудь. Но он оказался сильнее. Бегающие глаза его горели от возбуждения, кончик языка от напряжения высунулся изо рта. Ему удалось освободить руку с ножом, и он направил лезвие ей в рот, касаясь острием ее нежных губ. Она вцепилась в лезвие зубами, ощущая на языке отвратительный ржавый вкус. Она видела его лицо в нескольких дюймах от своего, ощущала запах дешевого пива.

— Пробуй, — говорил он, в глазах его светилось дьявольское наслаждение, — пробуй. Это ее кровь. Слижи ее языком. Слизывай шлюхину кровь, кровь той рыжей девки.

Он отнял нож от губ Лили и приставил его к ее горлу. Свободной рукой он задрал Шейне ночную рубашку, обнажив ее полудетские груди и ажурные трусики. Шейна отчаянно пыталась поправить рубашку, прикрыться. Ее глаза с мольбой смотрели в глаза матери.

— Нет, — кричала она. — Останови его. Мамочка, пусть он перестанет.

Он сдавил пальцами горло ребенка. Шейна задыхалась, из угла рта стекала струйка слюны, из глотки вырывались какие-то булькающие звуки. Глаза начали стекленеть.

— Спокойно, Шейна. Не сопротивляйся. Делай, что он говорит. Все будет хорошо. Прошу тебя, девочка, слушай, что я говорю. — Лили сохраняла самообладание. Голос ее звучал ровно. — Отпусти ее. Я покажу тебе, на что я способна. Такого секса ты не видел за всю свою жизнь. Я сделаю для тебя все, что ты захочешь.

— Так-то, мамаша. Поговори с ней. Скажи ей, что трахаться — это хорошо. Скажи ей, что ты этого хочешь. — Гортанный голос, которым он произносил эти слова, прорывался сквозь стиснутые зубы. Одно его колено упиралось в постель между ногами Шейны, другое между ног Лили, колено насильника касалось ее промежности.

— Расстегни мне молнию, — приказал он Шейне.

Шейна в ужасе посмотрела матери в глаза.

— Сделай это, дочка, — сказала она, глядя, как тонкая дрожащая рука Шейны протянулась к его паху, стараясь ухватить маленький язычок застежки. У Шейны ничего не получалось. Он приподнялся, ухитрившись каким-то образом по-прежнему держать нож около горла Лили. Она ощущала застарелый запах крови.

— Сделай это за нее, мамаша, — велел он, переложив нож в другую руку и приставив его кончик к пупку Шейны. — Научи ее, как надо ухаживать за мужчиной.

Лили надо было как-то отвлечь его от Шейны, рассеять его внимание и усыпить бдительность. Ей нужно было найти способ завладеть его ножом. Она быстро расстегнула молнию на его брюках и, достав его член, взяла его в рот. Острые рубчики молнии царапали ей лицо. Она ощутила запах мочи и немытого тела, но он выпрямился и застонал, отведя нож от Шейны. Но вместо этого он схватил ее за волосы и отклонил ее голову назад грубым рывком. Он склонился над Лили и с удовлетворением и наслаждением разглядел страх в ее глазах. Что-то холодное ударяло ее по подбородку и груди. Это было золотое распятие, висевшее у него на шее.

Он вдруг оторвался от нее и поднялся.

— Нет, мамаша, я хочу ее, девчонку. Надоели мне старые бляди, рыжие шлюхи. — Он опять ловко перебросил нож из руки в руку и приставил его к горлу Лили. — Смотри, мамаша, и не вздумай отвернуться, а не то я выпущу ей кишки.

Одним злобным движением он разорвал трусики Шейны и выбросил обрывки. Ее тело, выгнувшись, приподнялось над кроватью, но затем рухнуло обратно под его тяжестью. Он овладел ею, и Шейна закричала от боли. Никогда в жизни, кроме одного-единственного раза в далеком и почти забытом прошлом, не чувствовала Лили себя столь беспомощной. Бога нет. Теперь она знала это наверняка. Нет оснований молиться и некому. Она хотела только одного, чтобы он перерезал ей горло и все наконец кончилось.

— Мамочка, мамочка, — кричала Шейна.

Лили нашла рядом с собой ее руку и взяла ее в свою. Рука девочки была холодной и липкой.

— Держись, девочка. Закрой глаза и представь себе, что ты далеко отсюда и все это происходит не с тобой. Держись.

С улицы донесся вой полицейской сирены. Он вскочил и спрыгнул с кровати.

— Соседи вызвали полицию, — сказала Лили, слушая нарастающий вой. — Они пристрелят тебя, убьют как собаку.

Сейчас на него падал свет из ванной, выхватив его фигуру и лицо из темноты. Она отчетливо видела его лицо и красный свитер, пока он лихорадочно застегивал джинсы. Лили села на кровати и дико закричала, охваченная смешанной со страхом яростью:

— Если они не пристрелят тебя, то я сама тебя убью.

Сирена выла уже в нескольких кварталах от их дома. Через секунду насильник скрылся.

Она крепко держала дочку в объятиях и, гладя ее по волосам, нежно шептала ей в ухо:

— Все прошло, девочка, все кончилось. Он ушел. Никто тебя больше не обидит и не причинит тебе боль. Все кончилось.

Звук сирены растаял вдали и стих. Никто, оказывается, не звонил в полицию. Весь происшедший здесь ужас остался незамеченным.

Время остановилось. Она укачивала свою девочку, слушая ее жалобные безнадежные рыдания и всхлипывания. В голове Лили мелькали миллионы обрывков мыслей. Несколько раз она порывалась встать и позвонить в полицию. Но Шейна так крепко ее обнимала, что ей приходилось останавливаться. За это время он без сомнения уже был далеко, исчезнув под покровом ночи. События сегодняшней ночи всплывали в ее мозгу со всеми отвратительными подробностями. От ярости в животе у нее образовался жгучий огненный шар, рот наполнился желчью.

— Шейна, дорогая моя. Мне сейчас надо будет встать, но я буду здесь, рядом. Я принесу тебе из ванной халатик, а потом позвоню в полицию и папе.

Лили встала, набросила на плечи пеньюар и завязала пояс. Ярость успокоила ее, теперь она двигалась, как машина; ярость двигала ею, как мощный мотор.

— Нет. — Голос Шейны прозвучал с силой, которой Лили никогда не слышала в тоне дочери. — Ты не должна говорить папе, что он со мной сделал. — Она протянула руку к Лили и схватила ее за подол с такой силой, что поясок развязался и пеньюар распахнулся. Лили вновь затянула шнурок. — Не надо никому ничего говорить.

Лицо и голос были детскими, но в глазах застыло выражение зрелой женщины. Она уже никогда не будет ребенком, никогда не будет больше воспринимать мир, как надежное безопасное место, где нет страха. Лили поднесла кулак ко рту, вцепившись зубами в костяшки пальцев, чтобы подавить поднимавшийся внутри нее крик. В глазах дочери она увидела самое себя. Она вернулась в кровать и продолжала обнимать и укачивать свое дитя.

— Мы должны позвонить в полицию. Мы должны позвонить папе.

— Нет, — снова закричала Шейна. — Кажется, меня тошнит.

Она кинулась в туалет, но не успела, и ее вырвало прямо на пол. Лили подбежала к ней и вытерла ей лицо холодным влажным полотенцем. Она открыла аптечку и достала оттуда пузырек валиума, который ей недавно прописали от бессонницы. Ее руки дрожали, пока она высыпала на ладонь две таблетки — одну для себя, одну для Шейны.

— Прими таблетку. — Она протянула дочери валиум и стакан воды. — Это успокоит тебя.

Шейна проглотила пилюлю, глядя круглыми глазами, как ее мать глотает свою. Потом она позволила Лили отвести себя обратно в кровать. Мать снова заключила дочь в объятия.

— Сейчас мы позвоним папе, а потом поедем домой, мы покинем этот дом. Я не буду звонить в полицию, но папе мы обязательно позвоним. У нас нет другого выбора, Шейна.

Лили, как никто другой, знала, чему она подвергнет свою дочь, если сообщит о преступлении. Полицейские пристанут к ним с бесконечными допросами, снова и снова пережевывая все детали происшествия, до тех пор пока они навечно не отпечатаются в их сознании. Потом госпиталь с неизбежной судебно-медицинской экспертизой. Они будут исследовать Шейну на гинекологическом кресле и расчесывать ей на лобке волосы в поисках следов насилия. Если эти доказательства убедят следствие, то им придется провести массу времени, давая свидетельские показания в ходе расследования и судебного разбирательства. Шейне придется сидеть на скамье свидетелей и в присутствии множества незнакомых людей повторить все отвратительные подробности этой ночи в ее страшных деталях. Потом ей придется слово в слово повторить то же самое адвокату. В том же зале, где будет сидеть и преступник. Ей придется дышать одним с ним воздухом! О процессе узнает вся округа. Даже дети в школе будут все знать и скоро о том, что случилось, узнают все.

Самое страшное, а это Лили понимала лучше других — это то, что после всего того, что им предстояло пережить, еще до того, как прекратятся ночные кошмары, от которых Шейна будет просыпаться в холодном поту, до того, как у них в семье восстановится нормальная жизнь, мерзавец выйдет на свободу. За изнасилование при отягчающих обстоятельствах положено восемь лет, на практике давали не больше четырех. Кроме того, ему зачтется срок предварительного заключения, и к моменту, когда тюремный автобус повезет его из зала суда к месту отбывания наказания, сидеть ему останется чуть больше трех лет. Нет, подумала она, еще ему дадут за оральное совокупление — это еще несколько лет. Но этого мало. Мало будет, сколько бы он ни получил. Срок для подобного не мог быть достаточным. Она была уверена, что на его счету есть еще преступления. Она вспомнила вкус старой засохшей крови на лезвии ножа. Возможно, что на его совести убийство. Да и это преступление тоже было убийством — насильственным лишением девственности.

Ей следовало также подумать о карьере, о деле всей ее жизни. Ей придется вести в суде дела об изнасиловании, и Лили неизбежно будет вести их с обвинительным уклоном. Она почувствовала себя так, словно перед ее носом захлопывается заветная дверь к креслу судьи. Чем больше она раздумывала, тем больше склонялась к мысли, что не следует сообщать о происшедшем властям.

Она припомнила его лицо, и у нее возникло смутное ощущение — откуда-то из дальних уголков сознания пришло оно, — что она однажды уже видела где-то это лицо. Подвергшаяся насилию память отползала в прошлое и она уже не вполне отчетливо понимала, где правда, а где игра воображения. Но это лицо…

Шейна понемногу успокоилась; лекарство начало оказывать свой благотворный эффект. Потихоньку освободившись из объятий Шейны, Лили позвонила Джону. Она пробудила его своим звонком из глубокого сна, он сказал «алло» таким тоном, словно говорил: «Вы ошиблись номером».

— Джон, тебе надо срочно приехать сюда. — Она говорила очень спокойно и очень быстро. — Произошло одно событие.

— Боже мой, который теперь час? Заболела Шейна?

— С нами все в порядке. Просто приезжай прямо сейчас. Ни о чем не спрашивай, все узнаешь, когда приедешь. Шейна рядом со мной. — Голос ее зазвучал хрипло и надтреснуто. Она не представляла, сколько времени еще сможет выдержать такое спокойствие, надолго ли хватит ей выдержки. — Прошу тебя, приезжай. Ты нам нужен.

Она повесила трубку и посмотрела на часы — был только час ночи. Потребовалось всего два часа, чтобы навсегда исковеркать их жизнь и лишить их счастья, которое, казалось, они опять так удачно обрели в этот вечер. Она подумала о Джоне и о том, как он воспримет случившееся. Шейна была смыслом его жизни, его негасимой путеводной звездой, маленькой девочкой, которую надо было опекать и защищать. Когда родилась Шейна, он вложил в нее все свои нерастраченные чувства, он начисто забыл о Лили: Джон носил ребенка на руках, гладил, целовал; при этом он совершенно перестал гладить и целовать свою жену. Лили начало трясти. Она обхватила себя руками, пытаясь согреться. Ей надо быть сильной.

Казалось, не прошло и минуты, как приехал Джон. Время остановилось и повисло над ними, как тяжелая черная грозовая туча, которая никак не может разразиться ливнем и молниями, словно чего-то ожидая. Он появился в дверях спальни.

— Какого черта здесь происходит? Входная дверь открыта настежь. — Его тон был обвиняющим и требовательным, раздражение он стремился выплеснуть на Лили.

Лили почувствовала, как в ее руках расслабились мышцы Шейны, дыхание ее стало поверхностным, она слишком спокойна, скорее это наступило оцепенение.

— Папочка, — сказала она, потом, плача, крикнула, — о, папочка!

Он смотрел на Лили с яростью, но из глубины его темных глаз уже поднимался страх.

— Что случилось? — Его голос сорвался на крик. — Скажите же мне, что здесь случилось ночью?

— Шейна, мы с папочкой пойдем в другую комнату и поговорим, — мягко проговорила Лили. — Ты будешь слышать наши голоса и знать, что мы здесь, рядом с тобой. Мы будем всего в нескольких футах от тебя.

Лили поднялась и знаком предложила Джону следовать за собой.

Валиум несколько успокоил ее, и она смогла связно рассказать Джону, что случилось. Это было сухое, лишенное эмоций изложение фактов. Если бы она позволила себе уронить хотя бы одну слезинку, начался бы настоящий водопад. Они сидели на новенькой софе при янтарном свете лампы от Тиффани, что создавало почти сюрреалистическую атмосферу. На полу до сих пор лежал раскрытый фотоальбом. Он наклонился вперед и пальцами коснулся порезов на ее губах. Это не был жест сочувствия или потрясения, скорее, он просто хотел удостовериться в реальности происходящего. По его глазам было видно, что он считает во всем виноватой ее, независимо от того, что происходило до этого. Ей надо было найти в себе силы остановить его. Он должен видеть ее, думала Лили, сильной и неприступной, как замок.

Он всхлипнул, его сильное мускулистое тело согнулось от боли, это рыдание, этот жалостный звук, так не вязался с его внешностью — взрослого мужчины, плачущего, как ребенок. Он не кричал, не орал, не требовал возмездия, он просто сломался. Его скорбь не оставила места для ярости.

— Ты хочешь, чтобы мы позвонили в полицию? Ты отец, и я не могу принять это решение без тебя, — сказала она. — Но мы всегда сможем заявить в полицию, если надумаем сделать это позже.

Пока она говорила, ее глаза непроизвольно смотрели в сторону кухни — она подумала об отпечатках пальцев, которые, возможно, остались на двери.

— Нет, я согласен с тобой. Если мы заявим в полицию, то сделаем только хуже для нее, — отозвался он после долгого молчания. По его лицу текли слезы, и он вытирал их тыльной стороной ладони. — Поймают ли они этого ублюдка, если мы заявим?

— Откуда, черт возьми, я могу знать? Этого не знает никто. У нас нет описания машины, на которой он приехал. — Она ругала себя за то, что не бросилась вслед ему, а осталась рядом с Шейной. — Может быть, мы делаем ошибку, не сообщая об этом в полицию. Боже, я же не могу знать все.

Ее сознание было спутано, она плохо соображала из-за вынужденно подавленной ярости. Память о прошлом и хранимая много лет тайна мутили ее разум. Внутри нее что-то прыгало, ныряло, крутилось и бешено вертелось. Ей надо было остановить эту круговерть во что бы то ни стало. Ей надо было перемотать пленку с самого начала. И стереть все лишнее. Голос Джона звучал приглушенно, словно издалека. Она внимательно смотрела на него и попыталась сосредоточиться.

— Я хочу забрать Шейну домой, подальше от этого места. — Его голос прерывался всхлипывающими звуками. — Мне больше ни до чего нет дела. Я просто хочу позаботиться о своем ребенке.

— Я знаю, что она твой ребенок, — закричала она, но сразу же понизила голос, чтобы Шейна ничего не слышала. — Но это наш ребенок, а не только твой. Или ты думаешь, что я не хочу тоже позаботиться о ней? Я не хочу, чтобы она страдала. Я не смогла предотвратить то, что произошло, но я могу прекратить это сейчас. Я дала ей успокоительное. Надо собрать ее вещи и отвезти ее домой. Я упакую сумку и приеду позже.

Он поднялся, но вдруг, пораженный какой-то новой мыслью, застыл на месте. В его обезумевших глазах появилось выражение неописуемого ужаса. Встав с постели, он забыл причесаться и не начесал на лысину волосы, как делал это обычно. На виске его обозначилась глубокая морщина. Он выглядел таким старым, таким изможденным.

— Она не может забеременеть? Мое дитя, моя маленькая крошка?

Она начала говорить, но была крайне раздражена его слабостью; именно его слабость была причиной того, что она потеряла к нему всякое уважение много лет назад. В то время как она пыталась преодолеть прошлое и во всеоружии встретить превратности реальной жизни, он продолжал жить в фантастическом несуществующем мире. Почему он не мог принять решение даже в такой момент, который выпадает один раз в жизни? Она не могла не думать о Ричарде. Ей хотелось, чтобы на месте Джона оказался сейчас именно он. Впервые в жизни ей показалось, что она наконец дотянулась до счастья и испытала чуть-чуть наслаждения. Наслаждение, подумала она. Тот человек из тьмы находил свое наслаждение в ужасе, который испытывала Шейна. Он нашел удовольствие в их унижении и сломленности. Так же, как ее дед нашел наслаждение в запретных местах юного тела своей внучки.

— На беременность практически нет шансов, так как эякуляции не было. Его спугнула полицейская сирена. Завтра мы отвезем ее к врачу, ей введут антибиотики для профилактики инфекции и обследуют. Остается только уповать на Божью милость.

— Она преодолеет это, Лили? Наша маленькая девочка будет когда-нибудь прежней?

— Я уверена, что если мы будем рядом и окружим ее заботой и любовью, то обязательно сможет. Я буду молить Бога, чтобы она смогла.

Пока она произносила набор фраз, которые говорила десяткам жертв насилия, до нее дошла их полная бесполезность. Шейна сильная девочка, точнее, была сильной. Лили старалась сделать ее сильной, отказываясь мелочно опекать и оберегать ее, как это пытался делать Джон. И если они не станут без конца таскать ее по всевозможным инстанциям, то, возможно, настанет день, когда Шейна будет вспоминать все происшедшее как дурной сон. Лили тоже вспоминала свое горе, как дурной сон, и ведь ей же удалось этого добиться. Почему же не должно удаться Шейне? Единственная альтернатива — стать безнадежной калекой. Но такого исхода для собственного ребенка Лили никогда не допустит, ее дитя никогда не упадет в эту бездну.

Они завернули Шейну в покрывало с ее кровати, и Джон повел ее к двери. Выходя, девочка обернулась. Глаза матери и дочери встретились, они посмотрели друг на друга долгим взглядом. Лили хотела быть ее другом и близким человеком, вести ее по жизни без вмешательства отца. Вместо этого они вместе стали свидетельницами отверстого ада. Это сблизило их, но такая близость выковалась в горниле совместно пережитого ужаса.

— Поезжайте домой и ложитесь спать. Папа ляжет на полу, рядом с тобой. — Она обняла дочь. — Я приеду утром, когда вы проснетесь.

— Он не вернется, мамочка?

— Нет, Шейна, он никогда не вернется. Завтра я съеду из этого дома. Мы больше никогда не придем сюда. Скоро мы обе забудем, что это произошло.

Она знала, что лжет.

 

Глава 10

Как только они уехали, Лили стала торопливо бросать свои вещи в дорожную сумку. В доме воцарилось мертвое спокойствие. Стояла благостная тишина, словно ничего не произошло, но Лили трясло. В ее мозгу временами вспыхивало лицо преступника, каким она увидела его в момент бегства. Каждый раз, как ее посещало это видение, все начинало валиться из рук, она застывала на месте, как замороженная, тщетно пытаясь уловить, с чем ассоциируется у нее это лицо. Внезапно она снова увидела его, но на этот раз не в неверном свете, падающем из ванной, ненавистная харя глянула на нее с моментального фотоснимка.

Путаясь в полах пеньюара, пропитанного рвотой Шейны, она бросилась в гостиную. Она поскользнулась и упала. С пола она видела свой кейс. Добравшись до него на четвереньках, Лили начала набирать код замка. Руки ее дрожали. С третьей попытки замок открылся. Она выбросила папки на пол и стала лихорадочно перерывать их, так как знала, что фотография находится в одной из папок. Бумаги разлетелись по ковру.

Неожиданно из вороха бумаг выпала искомая фотография, и вот она держит ее в руках и разглядывает его лицо. Это был тот самый человек, который пытался изнасиловать проститутку. Тот самый клиент Клинтона, которого он сегодня отпустил. На нем был даже надет тот же свитер. Его арестовали и сфотографировали в той же одежде, в которой он совершил новое преступление. На снимке была запечатлена самодовольная наглая ухмылка. Должно быть, его освободили как раз тогда, когда она выходила из здания суда и тюрьмы, вернув ему его одежду и то, что было при нем при задержании. Кто-то подвез его сюда или подогнал ему машину к тюрьме. Должно быть, он следовал за ней от самого комплекса административных зданий.

У нее не осталось никаких сомнений после внимательного изучения ненавистной физиономии. Никаких сомнений. Это он.

У Лили участилось дыхание, в горле булькало и клокотало. Действие валиума прошло. Адреналин бушевал в венах. Она быстро перелистала листы полицейского дознания. Вот то, что она искала: его адрес — 254, Третья улица, Окснард. Его звали Бобби Эрнандес, и, хотя он был испанцем, местом своего рождения указал Фресно, в Калифорнии. Лили вырвала листок с адресом из дела и спрятала его в кармашек пеньюара. Она вернулась в спальню, надела свитер и джинсы, переложив туда предусмотрительно адрес. Она порылась в шкафу, пока не нашла отороченные мехом зимние походные ботинки. Джон настоял, чтобы она забрала с собой все свои вещи, чтобы из его памяти стерлось все связанное с ней. Он просил забрать все, кроме мебели. Ее он хотел сохранить, невзирая на тягостные воспоминания. В том же ящике лежала вязаная лыжная шапочка. Лили надела ее на голову, убрав под нее волосы.

После этого она направилась в гараж. Там, заставленный тремя-четырьмя коробками, стоял дробовик ее отца — полуавтоматический «браунинг» двенадцатого калибра. Отец пользовался им, когда охотился на оленей. Остается забавной загадкой, почему ее мать решила подарить ружье ей после смерти отца. Она отдала Лили шампуры для барбекю, авторучку и ружье. Больше ничего.

В тишине гаража, ощупывая руками приклад дробовика, Лили почти физически ощущала присутствие отца и слышала его голос: «Хороший выстрел, Лили. Ты стреляешь, как заправский мальчишка». Он произносил эту фразу своим громким грубым голосом по субботам, когда брал Лили с собой пострелять по пустым консервным банкам. Ему очень хотелось, чтобы у него родился мальчик. Она и правда никогда не мечтала о модных нарядах и красивых обручах для волос. К моменту, когда умер ее дед, ей исполнилось тринадцать лет, и она ни о чем так страстно не мечтала, как о том, чтобы родиться еще раз, но только мальчиком.

Лили нашла маленький ящичек с зеленоватыми патронами и снова услышала его голос, ясный, близкий и отчетливый: «Это называется — нарезные патроны, Лили-дили». Она зарядила магазин и сунула несколько патронов в тесный карман джинсовых брюк: «Эта пуля сделает в ком хочешь такую дыру, что через нее проскочит кот. Бьюсь об заклад на что угодно. Если эта штука зацепит, то убьет насмерть». Она не колебалась ни секунды. Его голос вел и подталкивал ее. «Как только ты прицелилась и решила стрелять — стреляй без промедления, иначе промахнешься». Он брал ее с собой на охоту на оленей, гордый своей дочерью. Он стремился показать своим приятелям, которые брали на охоту сыновей, что из его дочери получился хороший стрелок. «Думай, что это просто мясо, и стреляй, — говорил он ей в машине по дороге в лес, — оленина». Потом в лесу она впервые стреляла по живой мишени. В прицеле стояло красивое грациозное животное, но она заколебалась, зубы ее стучали, рука вспотела, она была не в состоянии спустить курок как следует. Она была разочарована. Она упустила зверя и поклялась себе, что больше никогда не промахнется.

Когда Лили покидала гараж, неся ружье дулом книзу, ее шаги гулким эхом отдавались в воздухе даже тогда, когда она сошла с выложенной камнями дорожки на ковер. Она ощущала себя очень тяжелой, вросшей в землю от переполнявшей ее решимости. Она больше не принадлежала себе, она была не одна. В ее теле теперь жили два человека. В ночной темноте резко и пронзительно зазвонил телефон. Этот звук был чужеродным и совершенно ненужным сейчас. Это был сигнал, сигнал к действию. Звонил Джон.

— Шейна уснула. Я очень беспокоюсь за тебя. Ты едешь?

— Я приеду через несколько часов. Не волнуйтесь. Я хочу успокоиться и принять ванну. Он сегодня уже не придет. Позаботься о Шейне.

«Делай только то, что умеешь делать лучше всего, — подумала она без недовольства, добровольно принимая на себя трудную роль, — и я сделаю то, что должна сделать, то, что нужно сделать».

Она уже заперла было дверь, но, вспомнив что-то, вернулась на кухню. Порывшись в ящиках, она нашла черный маркер, которым помечала ящики при переезде. Засунув его в другой карман брюк, она вышла из дома. Небо было ясным, светила полная луна. Свет уличных фонарей тысячами маленьких лун отражался от ухоженной зелени дворов. Переезжая, она лишь мельком познакомилась со своими соседями. Это были две пожилые супружеские четы, и по вечерам она слышала, как у них громко работают телевизоры. Те громкие и страшные звуки, которые незадолго до этого оглашали это место, падали, вероятно, на совершенно глухие уши. Теперь квартал выглядел мирным и спокойным, как будто здесь никогда ничего и не происходило. Над улицей висела такая мертвая тишина, что она сама по себе давила на уши, как очень громкий звук. Тишина была невыносимее самого адского грохота.

Лили прокралась к заднему бамперу своей машины и маркером начала исправлять ее номер. Номер ее машины был FP0322. Черным маркером она исправила его на ЕВ0822. Изменение не бог весть какое большое, но это было единственное, что она могла сделать. Она бросила ружье на заднее сиденье и решила чем-нибудь его прикрыть, но потом подумала, что это не имеет никакого значения.

Ярость бушевала внутри нее, как невидимое адское пламя, оно сжигало все вокруг, ослепляло ее, обнимало горячими волнами, подталкивало ее вперед. Перед ее глазами стояла неотступная картина — этот человек, навалившийся всей тяжестью своего тела на ее ненаглядную девочку, приставивший нож к ее животу.

Она гнала машину к Окснарду. Улицы были тихи и пустынны. Она опустила боковые стекла, и свежий ночной ветер обдувал ее разгоряченное лицо. Въехав в фермерский пригород Окснарда, она ощутила острую вонь навоза. Она напомнила ей о гнилостном запахе, исходившем от насильника. Она снова ощутила тухлый вкус его члена у себя во рту и с отвращением сплюнула в окно. Уголки рта болели и горели от порезов, нанесенных острым лезвием его ножа. Мысль о том, где этот нож побывал раньше и о засохшей крови на нем, заставила ее забыть о подступившей к горлу тошноте. Она медленно ехала по улицам, останавливаясь перед светофорами и дожидаясь, пока красный свет не сменится желтым, а желтый — зеленым. Мимо нее то и дело проезжали другие машины. В них сидели пары, возвращающиеся домой с вечеринок, деловых встреч и из баров, любовники, выбравшиеся из одних постелей и собирающиеся лечь в другие. В ее сознании огни светофоров были подобны вехам на пути сошествия в ад. Остановившись на красный свет одного из светофоров, она увидела в машине неподалеку сидевшую за рулем одинокую женщину средних лет с усталыми, изможденными глазами. Лили подумала, что, скорее всего, это официантка, возвращающаяся домой после третьей смены в ночном ресторанчике Денни. Вероятно, она ехала в свою маленькую скромную квартирку, где-то на окраине. Наверное, она в этот момент со страхом ждала нападения. Когда их машины поравнялись, Лили сказала ей:

— Будь осторожна. Ты можешь оказаться следующей.

По дороге она старалась выработать план. Найти дом не составило никакого труда. Он жил на главной улице, пересекавшей Окснард из конца в конец, и ей надо было только смотреть номера домов. То место, где он жил, называлось Колонией. Этот район был ей хорошо известен — это настоящее осиное гнездо торговцев наркотиками и прочих преступников. Дом, где он жил, был маленьким оштукатуренным зданием. Точно такие же домики теснились длинными рядами по обе стороны улицы. Около дома оказалось свободное место, где можно было поставить машину. Двор дома порос дикой травой. Земля высохла и потрескалась от недостатка воды. На крыльце стоял старый холодильник, запертый тяжелой цепью и большим амбарным замком. На подъездной дорожке виднелись старый черный «плимут», покрытый пылью и слегка обгоревший коричневый «форд-пикап». К ним этот насильник приехал на фургоне, но фургона здесь не было. Входная дверь криво висела на петлях. Одно окно, без стекла, забито доской. Другое окно распахнуто. В доме темно.

Как вышедший на дело вор, она внимательно осмотрела местность, заметив, что ближайший фонарь находился на углу улицы на расстоянии квартала. Лили приехала сюда с твердым намерением и заряженным ружьем на заднем сиденье машины, но без четко разработанного плана. Она понимала, что не может просто войти в дом и застрелить его там. Это было бы чистой воды самоубийством. Кроме того, она не была полностью уверена, что он дома. Оставалось только одно: ждать, пока он выйдет из дома на улицу. Может, это случится среди бела дня, когда на улице будут десятками толпиться люди. В некоторых из этих домов жило по пять-шесть семей. Она посмотрела на машины, припаркованные у домов. Стало ясно, что «хонда» — не самый распространенный вид транспорта в Колонии.

Лили повернула назад, к тому месту, от которого приехала, и, вдавив в пол акселератор, свернула на грунтовую дорогу. А ведь она дочиста вымыла машину всего несколько дней назад. Теперь на нее осела вся пыль, которую подняли колеса. Она остановила машину на обочине. Вокруг, насколько хватало глаз, тянулись пшеничные поля. Взяв ружье и направив его в поле, она выстрелила. Грохот выстрела расколол тишину ночи, и приклад ружья с силой ударил ее в плечо. Отец умер десять лет назад. Ей надо было убедиться, что смертоносное оружие, которое она взяла с собой, действует. Убедившись, Лили бросила ружье на заднее сиденье, развернула машину и с хорошей скоростью понеслась по шоссе назад к безопасным и хорошо освещенным улицам Вентуры.

Она миновала комплекс административных зданий и выехала на стоянку. Во чреве тюрьмы еще горели огни, но в окнах света не было. Она посмотрела на эти окна и окинула себя взглядом человека, находящегося за ними. Она представила себе, как он наблюдал за ней, видел, как она каждый раз суетливо искала на стоянке ключи от машины, не позаботившись приготовить их заранее. Как же она была беспечна и как наплевательски относилась к собственной безопасности, словно уверовав, что она неуязвима и непобедима. Проводя столько времени среди преступников и их преступлений, она прониклась убеждением, что ее хранит и защищает некая сверхъестественная верховная сила. Она с содроганием подумала, как это ее маленькая красная машинка столько ночей простояла одна на этой стоянке. Ее пронзило чувство более сильное, чем ярость — чувство вины. Своими необдуманными действиями она сама навлекла на свою дочь то, что случилось. Это началось в ту ночь, когда она спала с Ричардом. Она, замужняя женщина, трахалась на стороне, а в это время ее муж и дочь находились дома.

Но нет, Джона не было дома. Он тайком, крадучись по закоулкам, шпионил за ней, стремясь уличить в том, в чем он безосновательно десятки раз упрекал ее на протяжении всех лет их совместной жизни. Это была череда страшных лет. Она ненавидела его за недоверие и даже грозилась, что когда-нибудь обманет его просто потому, что он не верит ей ни в словах, ни в поступках. С самого начала их замужества из его страстного искреннего шепота по ночам она поняла, что он страшно боится в один прекрасный день потерять ее. Он говорил, что она не любит его и никогда не любила, говорил, что в их браке она искала убежище. Она так часто слышала эти слова за время их замужества, что в конце концов поверила в их истинность.

Наверное, он был прав. В колледже она избегала тесного общения с эгоистичными, агрессивными молодыми людьми, которые наперебой приглашали ее на свидания. Чаще всего она назначала свидания застенчивым отличникам, книжным червям и обрывала отношения, если они начинали развиваться по законам жизни. Их с Джоном встреча произошла случайно, за стойкой аптечного буфета. Он беззаветно врал, безбожно преувеличивая значимость и доходность своей работы в агентстве по подбору кадров, и засыпал ее цветами и открытками. Его преклонение перед женщинами и заботливая натура создали у нее ощущение защищенности и безопасности.

— Мужчины будут стараться использовать тебя, как спермоприемник, — говорил он ей. — Они думают, что женщины созданы исключительно для секса.

Он сказал ей, что хочет любить ее как жену, как мать его и ее будущих детей, так, «как это положено по природе». Со временем Лили стала инициатором их близости, чувствуя, что ее тело и природа требуют мужской ласки. И чем больше она стремилась к сближению с ним, тем меньше такого сближения хотел он. Это началось с момента рождения Шейны и постепенно нарастало. Сексуальное охлаждение достигло своего апогея около года назад. Наконец и она перестала хотеть его.

Лили объехала стоянку и двинулась назад, твердо держа руки на рулевом колесе и выпрямив спину. Темнота постепенно стала переходить в серые тона раннего калифорнийского утра. Проезжая мимо парков по дороге к Окснарду, она слышала, как в деревьях заводили свои песни ранние пташки. Мир просыпался.

Ей необходимо было принять ванну, но она решила не задерживаться. Остановившись у светофора, она посмотрела в зеркало заднего вида на свое отражение. Лицо ее было пепельно-серым. Глаза налились кровью. В лыжной шапочке, надвинутой на самые глаза, она выглядела безнадежно старой и измученной. Когда она поняла, что вонь его тела пропитала ее и смешалась с запахом ее пота, ею овладел приступ тошноты. Лили изо всех сил прикусила губу, ощутив во рту вкус собственной крови.

Она медленно вела «хонду» по улице, на которой жил он. Около его дома она увидела зеленый фургон, стоявший у тротуара. Задняя дверь была открыта. Она бросила взгляд на лежавшее на заднем сиденье ее машины ружье, сердце сильно забилось, в желудке заурчало. Оглянувшись, она поняла, что на улице никого нет. Из открытого окна доносилась песня, радио было приглушено. Пели по-испански. Лили прислушалась, стараясь уловить мелодию. Она подрулила к тротуару на расстоянии пяти домов от его крыльца. Ее судорожно сведенные ладони потели на холодном рулевом колесе. Ей пришлось долго вытирать руки о грубую ткань джинсов. Потом она взяла с заднего сиденья ружье и переложила на переднее, направив дуло в пол машины.

Неподалеку залаяла собака. От неожиданности Лили подпрыгнула, отпустив тормоз. Двигатель работал, и машина дернулась вперед.

Она так внимательно всматривалась в его крыльцо, что изображение стало расплывчатым. В этот момент на крыльце появилось ярко-красное пятно. Лили надавила на акселератор и в долю секунды оказалась около его дома. Она ударила по тормозам, переключила скорость на нейтралку и, ни о чем больше не думая, схватила ружье. Резкий звук удара приклада о кузов машины громом отозвался в утренней тишине. Он выходил в это время из дома и находился на полпути к тротуару. Он шел к своему фургону. Увидев ее, он резко остановился, словно врос в землю обеими ногами. На лице отразились испуг и растерянность.

В эту секунду разум потерял над ней свою власть. Она поймала его в прицел, положила палец на спусковой крючок. Лили ясно различила его фигуру, прежде чем ослепнуть от выстрела. В рамке прицела она видела красную ткань свитера, под которой, как птица в клетке, билось его сердце. Ее ноздри уловили запах жидкости после бритья. Одновременно она почувствовала, как у нее во влагалище шевелятся старческие высохшие пальцы. Человек в прицеле перестал быть тем, кто изнасиловал ее дочь, он превратился в старого кукольника, ее деда.

Она выстрелила.

Удар сбил его с ног. Руки и ноги смешно дрыгнулись в воздухе. На землю упала выброшенная из ружья зеленоватая гильза. У нее в голове выстрел отдался громким эхом. В его свитере образовалась дыра, из которой пульсирующим фонтаном хлестала кровь. Он валялся в луже пенистой крови: крови Шейны, девственной жертвенной крови. Ей сдавило горло спазмом, из носа потекла слизь. И опять не ее, а чей-то чужой палец, повинующийся не ее рассудку, нажал на спусковой крючок. Пуля ударила его чуть ниже плеча, изуродовав руку.

Ее колени подогнулись. Ружье упало прикладом на землю. Дуло ударило ее по подбородку. Это привело ее в чувство. Лили вырвало на землю остатками полупереваренной курицы. Сжимая обеими руками ружье, она бросилась в машину. Все вокруг, казалось ей, двигалось, тряслось, кровоточило и истошно кричало. Она видела, как по воздуху летали какие-то предметы. Это повергло ее в неописуемый ужас.

Двигайся, приказала она своему застывшему, парализованному телу. Двигайся. Она отпустила ружье и схватилась за руль. Не смотри туда. Трогай машину. Поезжай. Ее нога послушалась, и автомобиль рванулся вперед. Через секунду она уже была далеко. Поворот. Вдох. Вперед. Поворот. Вперед. Ей не приходилось еще убивать человека. Поворот. Вперед. Поворот. Вперед. С неба ярко светило солнце, но она видела перед собой только черное жерло туннеля. Она знала, что это дорога в ад и что пути назад у нее нет.

— Боже, — молилась Лили. — Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. — Она громко закричала: — Не оставь меня. Господи, спаси меня.

Тело ее было холодно, как лед, но она обливалась потом. Лили ехала по Аламеда-стрит. Кругом было полно машин и людей, занятых своими делами. Солнце немилосердно палило с высоты небес. Увидев запрещающий знак, она остановилась и подождала, пока трое детей переходили улицу. Ружье лежало на полу. От толчка оно перекатилось ближе к ее ногам. Она пинком откинула его подальше.

Она чувствовала себя так, словно рассматривает свое тело и свои действия со стороны. Ее сознание раскололось, она больше не ощущала своей целостности. Дома стали больше, улицы шире, дворы по сторонам улицы были хорошо ухожены. Кажется, она наконец выехала из Колонии.

Лили очень живо представляла себе место происшедшего преступления: мигающие маяками полицейские машины, «скорая помощь» и суетящиеся парамедики. Толпа зевак, которых полицейские оттесняют в стороны. Если он еще жив, его отвезут в госпиталь и там, в противошоковой палате, врачи будут останавливать кровотечение и бороться с шоком. Если ему повезет, то он доживет и до хирургической операции, и добрые врачи будут самоотверженно спасать ему жизнь. Ей самой больше всего хотелось увидеть его омерзительное безжизненное тело, накрытое с головой темной накидкой.

Добравшись до главного перекрестка, она свернула на шоссе и поехала домой. К Шейне, подумала она, ей обязательно надо ехать к Шейне.

— Он никогда не причинит тебе зла. Он вообще никому больше не причинит зла, — шептала она.

Эти слова, которые слетали с ее губ, были не ее словами. Это были слова ее матери, которые ей следовало бы услышать ребенком, рассказав матери о том, как ее растлил собственный дед. Мать никогда не говорила этих слов. Только смерть деда принесла Лили освобождение.

Она сорвала с головы лыжную вязаную шапочку и выбросила ее в окно перед въездом в Камарильо. Она чувствовала необыкновенное спокойствие, и полностью владела своими чувствами. Они переполняли ее, несмотря на эмоциональную пустоту, она была охвачена ужасом, но одновременно испытывала умиротворение. Ярость улеглась, улетев к ненавистному насильнику вместе с пулей из зеленой гильзы. Зло вернулось туда, откуда оно пришло, оно поразило человека, который его породил.

Вместо того чтобы повернуть налево, к дому, Лили свернула вправо. Она направлялась к старой церкви, стоявшей на крутом склоне, густо поросшем авокадо. Она каждый день по дороге на работу видела эту церковь. На стоянке не было ни одной машины. Высокие деревья заслоняли небольшое здание от взглядов с улицы. Она вышла из «хонды», взяла ружье, вытерла его подолом рубашки, завернула в тряпку и спрятала под каменной облицовкой набережной. Замечая место, где она спрятала оружие, Лили сказала:

— Папа, сегодня я убила бешеную собаку. Ты можешь мной гордиться.

Свернув на свою улицу, она посмотрела на индикатор топлива. Стрелка дрожала около нулевой отметки. Секундой позже она осознала, что около их дома стоит полицейская машина.

 

Глава 11

Подъезжая к дому в машине, движущейся на последних каплях горючего, Лили понимала, что у нее нет другого выхода, кроме как войти в дом и предстать перед полицейскими. Она открыла дверь гаража и поставила «хонду» рядом с «джипом-чероки» Джона. Она уронила голову на руль, дверь гаража захлопнулась, двигатель продолжал работать, и в голову ей пришла мысль удушить себя газом. По мере того как ее ум прояснялся, она начинала понимать, что от ее ярости и решительности, полной убежденности в правильности того, что она сделала, не осталось и следа. Сейчас она была голой и беззащитной; полностью сознавая, что она натворила, Лили оказалась лицом к лицу со своим ужасом. Вероятно, на дне бензобака осталось достаточно горючего, а за закрытой дверью гаража никто не услышит звука работающего двигателя, и, пока они хватятся, она посинеет от удушья и все будет кончено.

Она поспешно выдернула из гнезда ключ зажигания. Самоубийство сделает положение еще более опасным для душевного здоровья Шейны.

Как они сумели ее найти? Выяснить ее причастность к преступлению за несколько коротких часов? Они не могли по картотеке управления дорожно-транспортных средств выяснить, что машина принадлежала ей, так как она подделала номер. А если предположить, что он выжил и сумел опознать ее в синей лыжной шапочке? Может, он успел заметить ее «хонду»? Наверное, да. Конечно, он ехал следом за ней. Возможно, он не знал ее имени, но знал, где она живет. Но опять же этого не могло быть. Ведь она снимала это жилище, и им потребовалось бы по крайней мере несколько часов, чтобы отыскать адрес их с Джоном дома. Кроме того, она весьма и весьма сомневалась, чтобы человек, находящийся в предсмертной агонии, мог внятно назвать им улицу и номер дома, который она сняла.

Ее жизнь кончена. Ее посадят в тюрьму и дисквалифицируют. Она не сможет уйти от ответственности за преступление, которое только что совершила. Не имело никакого значения, что он сделал ей и Шейне; она должна была выследить его и официально подать на него в суд. Она подумала о доводах в свою защиту: снижение критической оценки и временное снижение дееспособности. Знала ли она, что ее действия неправильны? Сознавала ли она свою неправоту? Ответ был однозначным и недвусмысленным. Конечно, знала и сознавала.

Чтобы открыть дверцу автомобиля, от Лили потребовалось напряжение всех ее сил и мобилизация всего ее мужества. Она чуть не упала, когда распахнула дверцу и вышла, так как ее рука мертвой хваткой вцепилась в ручку.

Джон открыл дверь, когда она одолела первые четыре ступеньки лестницы, ведущей к двери дома.

— Ради Бога! Где ты была? Я уже в панике. Я все время тебе звонил, но ты не подходила к телефону. Потом я оставил свои попытки и снова позвонил в шесть утра. Но тебя все еще не было, тогда я связался с полицией. — Он помолчал, почесав пальцем бровь. — Я думаю, ты заметила у крыльца полицейскую машину? — Он продолжал искательным и неуверенным тоном: — Я им все рассказал. Они беседуют с Шейной в столовой.

Лили инстинктивно потянулась рукой к горлу: петля, на которой она повисла было, разорвалась. Но это ощущение продолжалось лишь мгновение.

— Что ты им сказал? Я имею в виду, ты рассказал им про изнасилование? Ты решил, что мы должны заявить об этом в полицию?

— Да. И они сказали, что мы должны были заявить еще вчера ночью. Тогда его можно было взять сразу же около дома, он не смог бы далеко уйти. Они не могут понять, как это ты, будучи окружным прокурором, не сообразила, что надо сразу заявить в полицию?

Вспомнив о поддержке полицейских офицеров, он заговорил тверже, в его голосе было теперь гораздо больше уверенности. Он повернулся и вошел в дом через дверь, ведущую на кухню, откуда открывалась дверь в столовую.

Лили вошла в столовую. Там находились двое полицейских в форме: женщина, сидевшая на бежевом кожаном диване рядом с Шейной, и мужчина, стоявший у стены, которая отделяла кухню от столовой. Она была лично знакома со многими полицейскими, но этих двоих видела впервые. Все присутствующие сразу посмотрели на нее, хотя она продолжала говорить приглушенным голосом, словно продолжая беседу с Джоном.

— Прости, пожалуйста, что я тебя так разволновала, — проговорила она, опустив голову, а затем снова посмотрев в глаза Джону. — Я была просто в трансе. Сразу же после того, как вы уехали, я села в машину и собралась по шоссе ехать домой. Потом я сообразила, что еду в противоположную сторону, в это время я уже успела проехать полдороги до Лос-Анджелеса. Я свернула на параллельную дорогу и заблудилась. Потом, когда я снова выбралась на шоссе, то попала в автомобильную пробку. — Чувствуя на себе взгляды посторонних людей, Лили положила руки на плечи Джона, неловко обняла его и отступила назад. — Я собиралась позвонить, но ночью мне было страшно останавливаться и выходить из машины. Кроме того, мне не хотелось будить тебя и Шейну.

Кивком головы она поздоровалась с полицейскими, дав таким образом знать, что заметила их присутствие, и поспешила к Шейне. Девочка была бледна, глаза ее словно остекленели, под ними обозначились темные круги. Она была завернута в одеяло, из которого торчало только лицо. Из горла Шейны вырвались сдавленные рыдания и всхлипывания, когда Лили подошла и обняла ее обеими руками, положив голову дочери к себе на плечо. Шейна потеснее прижалась к матери и просунула голову ей под мышку, как она делала это, когда была совсем маленькой.

Женщина-полицейский оказалась несколько полноватой блондинкой, впрочем, форма придавала излишнюю солидность ее фигуре, волосы были стянуты сзади в пучок, карие глаза выражали озабоченность и сочувствие. Однако на ее лице застыла привычная маска представителя власти.

— Я офицер Толкингтон, миссис Форрестер, а это офицер Трейвис.

Мужчина отошел подальше, к двери в гостиную, и поднес ко рту портативную рацию, собираясь говорить. Затем он, очевидно, изменил свое намерение и вернулся в столовую.

— Простите, я могу воспользоваться вашим телефоном? Мы разослали оповещение о розыске вашего автомобиля, и нам надо отменить его. Все сообщения, касающиеся этого происшествия, зашифрованы, поэтому не волнуйтесь, что каким-то образом посторонним станут известны ваши имя и адрес. Вот почему я хочу воспользоваться вашим телефоном, по рации это не удастся сохранить в тайне, — пояснил он, стараясь блеснуть перед Лили своим профессионализмом.

В то время как она спокойно сидела около Шейны и гладила ее по голове, в ее мозгу происходила бешеная скачка идей и мыслей. Мысли обгоняли друг друга с быстротой молнии. Им придется поехать на место происшествия, чтобы собрать вещественные доказательства и сделать фотоснимки. Представив себе, как они прямо от двери увидят на полу рассыпанное содержимое папок, она вновь почувствовала, как на ее горле смыкается невидимая петля. Клинтон знал, что она взяла папки домой. И вероятно, следователь, который будет вести дело об убийстве, позвонит Клинтону и даже, быте может, спросит его о папке. Ей надо сделать так, чтобы папка приобрела такой же вид, в каком она была, когда Клинтон отдавал ее ей. Это означало, что надо было снять копию с вырванной страницы полицейского донесения и вложить его в папку. Ей надо уничтожить любую улику, которая может как-то связать Клинтона с этим преступлением. Кроме того, она станет подозреваемой — подозреваемой, у которой нет алиби.

Отпечатки пальцев. Прежде чем пускать полицию в дом, ей надо позаботиться о том, чтобы стереть отпечатки пальцев. Как долго он находился в доме? Что он там успел потрогать? Что бы ни утверждали свидетели, отпечатки пальцев — это единственное надежное доказательство ее причастности к убийству.

Полицейский офицер Толкингтон что-то говорила, но Лили ее не слушала. Какое-то зеленое пятно вызвало у нее приступ панического ужаса — ее отпечатки пальцев могли остаться на стреляной гильзе. На гильзе патрона, которым она собственноручно зарядила ружье. Она, конечно, была уверена, что в момент выстрела отпечатки ее пальцев были уничтожены. Но эта современная экспертиза творит чудеса, так что чем черт не шутит.

— …Кроме описания, нам необходимо обсудить с вами, миссис Форрестер, некоторые детали совершения преступления, при котором вы присутствовали, — говорила она громко, стараясь привлечь внимание Лили.

— Простите, — сказала Лили извиняющимся тоном, — я вас не очень внимательно слушала. Я… Я совсем не спала в эту ночь. Джон, ты не нальешь мне чашку кофе? — Она тут же ощутила аромат свежесваренного кофе и на мгновение удивилась, почему Джон сразу не предложил его ей.

— Нет, вам нельзя пить кофе, вы же несомненно понимаете, что тем самым вы уничтожите очень важные вещественные доказательства. Ваш муж вкратце рассказал нам, что именно произошло.

— Я жевала после этого жевательную резинку, так что вещественных доказательств во рту у меня уже и так нет, во всяком случае, мне так кажется, — возразила Лили.

— Ну, хорошо, я повторю, то, что уже было сказано. Шейна здесь в общих чертах, в основном, обрисовала нам внешность нападающего, и мы уже передали в эфир ориентировку, основываясь на ее показаниях. Теперь мы хотим составить полное описание и отчет. После этого мы отвезем вас и вашу дочь на обследование в госпиталь в Плезант-Вэлли.

— Естественно, — согласилась Лили.

В разговор вмешался офицер Трейвис. Он жевал жвачку, и чавкал, и чмокал во время разговора. Этот высокий и темноволосый мужчина словно излучал вызов и казался Лили настроенным несколько враждебно. На его лице была написана скука, казалось, он с удовольствием бы уехал, предоставив своей напарнице заняться всей этой бумажной волокитой, пока он позавтракает в каком-нибудь приятном месте.

— Нам нужны ключи от дома, который вы снимали, чтобы его могли осмотреть эксперты, — сказал он.

Лили выпрямилась, отметив промах дознавателя.

— И мне имело бы смысл присутствовать на месте преступления, когда там будет работать группа экспертов. Я смогу показать им те места, где побывал преступник. Там больше вероятность, что они найдут стоящие вещественные доказательства. После того как мы с дочерью закончим проходить обследование, я немедленно позвоню и встречу подразделение экспертов в доме. — Она вложила в эти слова весь доступный ей сарказм. — Вы согласны со мной, не правда ли, офицер Трейвис?

— Это нормальный план, — произнес он, смакуя жвачку. Ее попытки поставить его на место были попытками мухи, сидящей на спине у слона, погонять его.

Трейвис был из тех полицейских, которые не моргнут глазом, если им сообщат, что изнасиловали мать Терезу. Такой никогда не станет сержантом. Глядя на его черные ботинки, Лили подумала, что в их носках находятся железные шипы. Ей приходилось рассматривать дела о жестокости тех, кто не мог устоять перед своей натурой, тех, кто, не будь у них в кармане полицейских удостоверений, вполне мог бы закончить свои дни в тюрьме.

— Офицер Трейвис, — проговорила она, — я бы не возражала, если бы вы покинули комнату, пока я и моя дочь будем давать показания.

Глядя на нее, он не двигался с места, словно таким образом хотел выразить свой протест. Он наслаждался своим участием в подобном деле. Потом он повернулся и вышел, сказав своей напарнице, что будет ждать ее в машине.

Их показания заняли около часа, они явились болезненными и шокирующими для Шейны. Лили знала, что все будет именно так и никак иначе. И это несмотря на то, что Толкингтон оказалась очень внимательной, дружелюбной и деликатной. У Лили даже появилась мысль написать от себя благодарственное письмо о поведении офицера Толкингтон ее начальнику. Она никуда не торопилась, не понукала Шейну, а голос ее все время оставался мягким и сочувственным.

Толкингтон поднялась, поправила пояс с тяжелым пистолетом и ночным регулировочным жезлом.

— Итак, на сегодня достаточно. Завтра с вами встретятся следователи, если им понадобится дополнительная информация. Если вы захотите что-нибудь добавить к своим показаниям, вот моя карточка.

— Спасибо, — искренне поблагодарила ее Лили.

— Вы готовы? Мы сейчас поедем в госпиталь.

— Мы поедем туда сами, — ответила Лили.

— Но, видите ли, миссис Форрестер, полицейский обязан присутствовать при обследовании, чтобы сразу получить необходимые вещественные доказательства. Это необходимо для целостной картины преступления. Это чисто процедурное мероприятие — наша совместная поездка. Действительно…

— Все это правильно, — нетерпеливо проговорила Лили, — но для нас нет никакой необходимости ехать туда в полицейской машине. Мы встретимся с вами в госпитале. Моя дочь и без того достаточно натерпелась. Я не хочу, чтобы об этом происшествии пронюхали соседи. Мы скажем им, что нас обворовали или что-нибудь в этом роде.

Джон все это время возился на кухне, абсолютно обескураженный возникшим нарушением привычного хода вещей. Он чувствовал себя так, словно неожиданно очутился в совершенно незнакомой компании. Он проводил Толкингтон до дверей, закрыл их и обратился к Лили.

— Я поеду с вами. Ты поможешь Шейне одеться?

Она повернулась и мягко сказала Шейне:

— Мне нужно помочь тебе одеться?

— Нет, со мной все в полном порядке. Мне, правда, хочется принять ванну, но полицейские сказали, что этого делать нельзя. Почему они запрещают мне принимать ванну?

Лили хотелось заплакать.

— На вашем теле могут быть вещественные доказательства преступления. Поэтому вам не стоит принимать ванну. Поэтому мы вынуждены настаивать, чтобы вы взяли с собой те вещи, которые были надеты на вас в момент совершения преступления.

Лили посмотрела на свои ноги и увидела, что на ней надеты старые туристические ботинки.

— Ночью я не смогла найти свои теннисные туфли, а это я обнаружила в какой-то старой коробке. — Она злым взглядом обожгла Джона, стараясь отвлечь его от своих ботинок и от своей внешности. — С твоей стороны было очень мило настаивать, чтобы я взяла с собой все свои вещи. Спасибо, Джон. Благодаря тебе мне теперь даже не во что переодеться.

Когда Шейна, волоча за собой одеяло, спустилась в холл, Лили повернула к Джону свое разъяренное лицо. Ей хотелось ударить его по физиономии, накричать на него от полной своей растерянности и фрустрации, но у него был такой жалкий вид, что она сдержалась.

— Ты на меня сердишься? — спросил он. — Из-за того, что я позвонил в полицию, не посоветовавшись с тобой, после того, как мы договорились не сообщать ничего полицейским?

Она глубоко вздохнула.

— Ты сделал то, что считал правильным. Я тоже считаю, что, в конечном счете, ты поступил правильно. Я не сержусь, Джон, я… я… — У нее закружилась голова, перед глазами вспыхнули яркие блики. Она почти отключилась и начала падать; он подхватил ее на руки. — Я в порядке, — проговорила она слабым голосом, пытаясь высвободиться и отталкивая его. — У меня просто на минутку закружилась голова. Почему бы тебе не принять душ, пока я позвоню в несколько мест? Ты ужасно выглядишь.

— Может, я лучше приготовлю тебе что-нибудь поесть? Я сделаю тосты или еще что-нибудь. Может, если ты поешь, то почувствуешь себя лучше?

В ответ она смерила его ледяным взглядом воспаленных ненакрашенных глаз.

— Прими душ, Джон. Позволь мне сделать то, что я должна сделать.

Как побитый щенок, он ссутулил плечи и поплелся в спальню. Часы на кухне показывали девять сорок пять, когда Лили подошла к телефону и набрала свой служебный номер. Дозвонившись до коммутатора, она хотела соединиться с Батлером, но передумала и попросила телефонистку набрать номер Ричарда.

— Ричард Фаулер, — отозвался он, по звуку было ясно, что телефон включен на громкоговорящее устройство.

— Это я, Лили Отключи громкоговоритель.

Когда его голос зазвучал не так, словно он находился в большом зале, она заговорила более мягко.

— Передай Батлеру, что у меня срочное дело и я сегодня не смогу приехать на службу. Я сама позвоню ему позже сегодня или завтра утром. Тебе придется просмотреть и подписать несколько дел, они лежат у меня в столе, некоторые на стеллаже. Все остальное может подождать.

— Все сделаю. Как насчет сегодняшнего вечера?

— Сейчас я не могу говорить. Я обещаю, что все расскажу тебе позже. Пожалуйста, прикрой меня.

— Ты что-нибудь слышала об Аттенберге?

Аттенберг был главным судьей уголовного суда, ему было под семьдесят. Однажды он признал незаконным допрос Лили какого-то свидетеля, и с тех пор они находились не в лучших отношениях.

— Ты расскажешь мне об этом завтра. — Она собралась повесить трубку.

Но он продолжал:

— Аттенберг умер. Старик скончался вчера от сердечного приступа. Я сегодня чуть свет примчался на работу и сразу отправился к Батлеру. Потом он позвонил мне в кабинет. Правда, я не придумываю. Я только что от него. Лили, Батлер только что разговаривал с губернатором о замене.

Лили затаила дыхание и прижалась к кухонному столу. Она была не в силах ничего ответить.

— Ты меня слышишь? — Он говорил приглушенным заговорщическим тоном. — Они думают, не назначить ли тебя на эту должность, Лили. Можешь верить или не верить, но Батлер спрашивал мое мнение на этот счет. Они хотят назначить на образовавшуюся вакансию женщину, стало быть, речь идет либо о тебе, либо о Кэрол Абрамс. Возможно, сегодня тебе будет звонить губернатор. Будь я на твоем месте, я бы приехал, невзирая ни на какие обстоятельства. Если ты, конечно, не умираешь. — Он рассмеялся.

— Или не произошло еще чего-нибудь. — Она не отдавала себе отчета в своих словах. Ее мысли были в таком беспорядке, что она вообще потеряла способность думать и путалась в словах. — Сегодня ночью мою дочь и меня изнасиловали, угрожая ножом. Мы сейчас поедем в госпиталь на судебно-медицинскую экспертизу.

— Господи, почему ты мне сразу этого не сказала? Вы не ранены? Где ты? Я сейчас же приеду…

— Они и теперь могут предложить мне место верховного судьи штата? — спросила она, голос отказывался повиноваться ей. Растягивая спираль телефонного провода, она подошла к мойке и несколько раз ополоснула лицо холодной водой.

— Мне так жаль, что это случилось, Лили. Очень жаль.

— Ричард, ты можешь ответить мне прямо? Они будут рассматривать мою кандидатуру, зная, что меня изнасиловали?

— Они будут рассматривать твою кандидатуру в любом случае, но ты же сама знаешь, что происшедшее может создать определенные проблемы. Пожалуй, они отклонят твою кандидатуру. Верховный судья не может быть пристрастным, поэтому все сексуальные преступления придется рассматривать другим судьям. — Его голос звучал мягко и нежно. — Меня больше волнуешь ты, а не твое назначение, Лили. Ты можешь говорить? Расскажи мне, что случилось.

— Ты же понимаешь, что я лишилась того места, которое занимаю сейчас. Почему ты не говоришь мне об этом? У нас в отделе три-четыре юриста и два отставных судьи рассматривают эти дела. Все они ни черта не смыслят в новом законодательстве, касающемся сексуальных преступлений. Но какой толк от меня, если я неспособна беспристрастно расследовать эти дела? Мы же утонем в публичных слушаниях. — Она помолчала, со свистом втягивая в себя воздух. — Я конченый человек.

Он заговорил успокоительным тоном.

— Не дергайся. Подожди и тогда ты увидишь, что произойдет. Я думаю, ты не станешь возражать, если я дам Батлеру несколько советов относительно твоего состояния, а то начнутся звонки, суматоха и путаница…

— Скажи им, что меня изнасиловали, — произнесла она упавшим голосом, — и еще скажи, что я заявляю самоотвод, даже если они решат остановиться на мне. Нет никакого резона так насиловать обстоятельства. Все равно ничего не выйдет. Я не хочу такого назначения. — Кровь. Она видела кровь. Место действия залито кровью. Она представила себе место преступления, залитое кровью, и с трудом избавилась от этого видения. «Пусть они назначат Абрамс, — щеголеватую и совершенную Абрамс, — подумала она. — На белых руках Кэрол нет крови».

— Когда мы увидимся? — спросил он. — Я приеду прямо сейчас, если ты позволишь.

— Нет, — возразила она, — это невозможно. Я нахожусь дома с мужем. Закончи, пожалуйста, мои дела, прошу тебя. Если ты хочешь помочь мне, сделай это. Я позвоню тебе позже.

Повесив трубку, она постаралась привести в порядок мысли и собрать в кулак волю. Она побежала в спальню и с облегчением обнаружила, что дверь ванны закрыта и из-за нее доносится шум воды. Черная краска все еще оставалась на номере машины и при дневном свете ее грубая подделка несомненно станет сразу заметна. Она взяла бутылку растворителя лака и пошла в гараж, прихватив рулон бумажных полотенец.

Не успела Лили подойти к машине, как открылась дверь и в гараж спустилась Шейна. Не заметив ее, Лили опустилась на колени перед «хондой» и начала полотенцами стирать с номера следы маркера. Шейна, шмыгая носом, приблизилась к матери. В глазах ее появилось озадаченное выражение.

— Что ты делаешь? — спросила она.

Лили не нашлась, что ответить.

— Ничего. Ты готова? Папа собрался?

Она скомкала испачканные полотенца и бросила их в мусорный ящик в углу гаража.

Однако Шейна была упрямо настойчивой.

— Чем это пахнет? Что ты делаешь?

Шейна надела джинсы и светло-голубую блузку, глаза ее испуганно бегали из стороны в сторону, словно она ждала, что вот сейчас из темноты гаража на нее кто-то бросится.

— Поехали. Иди поторопи папу. Это будет недолго. Потом, когда мы вернемся, ты сможешь как следует выспаться. Нам дадут каких-нибудь таблеток, чтобы мы успокоились. — Шейна пошла в дом, Лили последовала за ней. На кухне они остановились и Лили крепко обняла дочь. — Ты ничего не хочешь сказать о том, что случилось сегодня ночью? Я имею в виду, не хочешь ли ты о чем-нибудь спросить меня? Как ты себя чувствуешь?

— Не знаю. Чувствую себя грязной, вонючей, уставшей и испуганной. И все время думаю, что он вернется, найдет нас и сделает то же самое.

В соседнем дворе кто-то подстригал траву; звук косилки раздражал, он действовал им на нервы не потому, что был слишком громким, нет, звук был нормальным, это их нервы были не в порядке. В школе сейчас перемена, и дети, смеясь и хлопая дверями, носятся по коридорам. В суде перерыв, присяжные, судьи, адвокаты и прокуроры кинулись в буфет съесть бутерброд и выпить по чашечке кофе.

— Он не вернется, поверь мне, пожалуйста. Я знаю этот тип людей. Он очень боится ареста. Сейчас он, наверное, в сотнях миль отсюда. И потом, радость моя, он же не знает, где мы живем. Он же не знает адрес нашего дома.

— А в фильмах злодеи всегда возвращаются. Даже когда все думают, что они убиты, они все равно возвращаются. — Шейна в испуге начала грызть ногти. Вошел Джон и попытался обнять дочь, но она отпрянула, неестественно выпрямив спину и прижав к бокам руки.

— Я выеду из гаража на джипе, — сказал он мягко. Видно было, что он задет отчужденностью Шейны. Он, видимо, был неспособен понять, что сейчас чувствует его дочь.

До госпиталя они ехали в полном молчании. В приемном отделении их ждала женщина-полицейский. Она отвела Лили в сторону и сказала, что, к великому сожалению, сегодня нет специалиста-женщины, которая могла бы провести нужное обследование. Она неловко пожала плечами, они посмотрели друг другу в глаза. Две женщины хорошо понимали, насколько важно сейчас сострадание к девочке.

— Мне очень жаль, что так получилось, но мы не можем ждать.

В присутствии сестры Лили постаралась подготовить Шейну к осмотру, объяснив ей, как будет проходить обследование. Ребенок слушал ее спокойно, раскрыв от напряжения рот. Едва ли Шейна воспринимала то, что говорила ей Лили, настолько она была измучена. Когда на гинекологическом кресле доктор попытался исследовать ее, она вспыхнула от возмущения, обозвала врача «очкастой свиньей и дерьмом» и пнула его ногой по голове. Она покраснела, вены на шее набухли, она стиснула зубы, ее лицо настолько исказилось, что стало неузнаваемым. Чтобы закончить обследование, Шейне пришлось дать наркоз. Лили переживала это так, словно на ее глазах девочку изнасиловали еще раз. На глаза навернулись слезы, и ей пришлось покинуть кабинет. Теперь-то она понимала, почему многие жертвы насилия избегают заявлять в полицию.

Их обеих сфотографировали. У девочки на шее оказалось несколько ссадин в тех местах, где он хватал ее руками и небольшие синяки на ягодицах. Она была сонлива от введенных лекарств, но уже пришла в себя и послушно поворачивалась, подставляя нужные места, пока Толкингтон фотографировала ее. Лили улеглась на стол рядом с дочерью и прижала ее лицо к своему. Она вытирала дочке слезы и гладила ее по волосам.

— Я очень люблю тебя, — шептала она, чувствуя, как комок подкатывает ей к горлу, — потерпи, скоро все это кончится.

У Лили обнаружили только порезы в углах рта и большой синяк на правом плече, и только она одна знала, что этот синяк — результат отдачи приклада ружья, а не следствие насилия. Кроме того, у нее были множественные кровоподтеки на запястьях. Она понимала, что, если дело когда-нибудь выплывет наружу, синяк на плече станет свидетельствовать против нее, как очень веское вещественное доказательство. Но тут уж она ничего не могла поделать. Если следствие приблизится к истине, то для нее так или иначе все будет кончено. Правда, она могла объяснить этот синяк тем, что передвигала мебель в комнате Шейны и ушибла плечо о шкаф.

Мелкие порезы обработали антисептиком. У них взяли пробы крови для анализов на передающиеся половым путем заболевания и ввели для профилактики пенициллин. Касательно спида им пояснили, что для полной уверенности через несколько месяцев надо будет сдать кровь на специальный анализ.

В смотровом кабинете врач обнаружил у Лили цепь пузырьков, начинающуюся на спине и переходящую на грудь.

— Давно это у вас? — спросил он. — Вы испытывали боли в спине по ходу ребер? Или в груди?

Лили не подозревала о болячках у себя на спине, но боли в груди она действительно испытывала.

— Я даже думала, что у меня признаки инфаркта. Это началось несколько недель назад.

— У вас герпес зостер. Опоясывающий лишай. Это очень больно. Я удивляюсь, как это вы до сих пор не обратились к своему семейному врачу.

Он стянул с рук резиновые перчатки и бросил их в мусорное ведро.

— У меня герпес? Интересно, где это я могла им заразиться? — В ее голосе появились визгливые интонации, выдержка совершенно изменила ей.

Он улыбнулся.

— Это не половой герпес. Первая хорошая новость за сегодняшний день, да? Это вирусное заболевание, обычно встречается у членов одной семьи. Этот вирус поражает нервы.

— Отлично, — сказала Лили, — так дайте мне какое-нибудь лекарство.

— Я могу дать вам несколько мазей, но вообще эта болячка не лечится. Она пройдет сама, но может сильно разболеться. Появятся еще пузырьки, но потом все пройдет. Для жизни и здоровья это не опасно. — Врач был молод, явно моложе Лили. Он дотронулся до ее плеча. — Я назначу вам успокаивающие средства и, конечно, дам кое-что для вашей дочери. Окружной прокурор, — заметил он, — ну и работенка у вас, одни стрессы.

Лили ничего не ответила, и врач вышел из кабинета. Есть более стрессовые положения, чем быть окружным прокурором, например, подвергнуться насилию… или убить кого-нибудь. Она сидела на столе, ссутулив плечи. Больничный халат расстегнут на спине, ноги свисают, не доставая до пола, как у маленькой девочки, волосы в полном беспорядке. Она подняла руку и почесала у себя под мышкой. Она чувствовала себя невероятно грязной. Она просто перестала быть человеком.

Потом Лили оделась. Надев джинсы, она подумала, что в любую минуту в кабинет может зайти кто-то из медиков и сообщить, что по анализам у нее обнаружен рак. Не в этом ли заключается вся суета жизни — какой-то анализ — и вы знаете, сколько вам суждено еще прожить. Учась в школе жизни, до того, как все это случилось, она воспринимала жизнь, как череду событий, мимо которых она продвигалась. Конечно, она не была верхом совершенства и не была идеальной образцовой матерью. Другие люди попадали в такие же неприятные ситуации и достигали большего, чем она. Просто при среднем интеллекте, она смогла собрать все свои силы и, имея на руках мужа и ребенка, несмотря ни на что закончить юридический факультет. Она продолжала поддерживать ради ребенка свой пустой никчемный брак, оставаясь верной мужу перед лицом его бесконечных обвинений. Она была полностью предана своей служебной карьере и несла на себе полный груз связанной с ней ответственности. Но она не смогла полностью выдержать свою роль. Встретившись с насилием, она ответила насилием же. Многих таких жертв насилия она самолично отправила в тюрьму, и вот теперь она сама в их шкуре.

В холле Лили отдала Толкингтон ночную рубашку Шейны.

— Мой пеньюар находится в другом доме, и я передам его экспертам.

Во время недолгого пути домой веки Шейны падали, она клевала носом, но при этом была вне себя от гнева.

— Ты не сказала мне, что они собираются со мной делать. Они сунули в меня какую-то железяку, и все на это глазели, даже этот полицейский с бульдожьей мордой. А потом они меня голую фотографировали. — Она сорвалась на визг. — Это ты заставила их делать все, что они сделали. Я ненавижу тебя. Я ненавижу всех. Я ненавижу весь мир.

Джон уставился на дорогу и молча вел машину. Он потерял дар речи.

— Ты имеешь полное право сердиться, — успокаивала Лили дочь. — Это даже хорошо, что ты злишься, твои чувства выплеснутся наружу. Можешь говорить мне все, что хочешь.

Она повернулась с переднего сиденья лицом к Шейне, которая сидела сзади.

— Вот, — сказала она, — можешь оттаскать меня за волосы. Дерни изо всех сил. Я вытерплю. Дергай, трепи меня за волосы. Давай, Шейна.

Шейна схватила ее за волосы и с силой дернула, голова Лили мотнулась вперед. Она чуть было не опрокинулась на заднее сиденье. Лили не сопротивлялась. Шейна отпустила волосы матери и упала на сиденье, пытаясь бороться с медикаментозным сном.

— Все это очень весело, мамочка, — произнесла она без улыбки. — Они что, и с тобой делали то же самое?

— Конечно, и не скажу, что это понравилось мне больше, чем тебе.

Слабая, едва заметная улыбка тронула уголки бледного рта Шейны.

— Ты не хочешь оттаскать за волосы меня, мамочка? — спросила она.

— Нет, спасибо, моя юная леди, — ответила Лили. Она тронула дочку за руку и улыбнулась ей. — Можешь еще пнуть меня, как ты пнула этого доктора.

Их руки сплелись, а глаза встретились. Их обеих словно осветило солнце, и действительно, в кабину ворвался солнечный свет. Лили видела, как вокруг их сплетенных рук пляшут в воздухе мельчайшие пылинки. Она все еще сидела, свесившись через спинку переднего сиденья, при каждом толчке машины они отлетали друг от друга, но потом снова стремились сблизиться, сопротивляясь толчкам. Шейна так подвинула свою руку, чтобы их ладони соприкасались. Дочь тесно переплела свои пальцы с пальцами матери. Она все время шевелила рукой, стараясь, чтобы ее пальчики гладили ладонь Лили. В этом жесте воплотилась красота человеческих чувств и необыкновенная нежность. Это был тот редкий случай, когда два человеческих существа воистину понимали боль друг друга, что порождало в них самую чистую на свете эмоцию: сострадание.

 

Глава 12

Детектив сержант Брюс Каннингхэм открыл дверцу своей машины и бросил на сиденье папку с делом и магнитофон. Взглянув на свои поношенные черные ботинки, он решил остановиться у сапожника и навести на них глянец. Конечно, надо признаться, что ему уже давно пора купить себе новые башмаки, но если учесть, что у него трое детей и жена сидит дома, то вполне достаточно будет просто почистить старые. Это был высокий мускулистый загорелый мужчина, все еще привлекательный в свои сорок два года. Правда, костюм, который раньше выгодно обтягивал его бугристые бицепсы, теперь скрывал складки лишнего жира. Его кустистые усы были чуть темнее, чем светлые волосы. Он имел скверную привычку не стричь усы до тех пор, пока они не начинали нависать над верхней губой.

Каннингхэм бросил взгляд на часы. Было почти пять, и ему сейчас придется продираться сквозь автомобильные пробки по дороге в центральный городской морг, чтобы взглянуть на сегодняшний уже окоченевший труп. Дневная смена провела осмотр места преступления и бросила папку ему на стол, ничего не передав на словах. В Омахе так не работали. Там он семнадцать лет был простым копом, пока его с повышением не перевели сюда, в Окснардский полицейский департамент. Это случилось пять лет назад. В Омахе и в самом деле все было по-другому. Люди там дружелюбные и честные — типичные трудяги со Среднего Запада. Полицейские там были полицейскими. Они не становились ворами, вымогателями, или убийцами, или животными, вырвавшимися из клеток. Они являлись просто хорошими ребятами. Не больше и не меньше. В отделе все прилагали усилия для выполнения поставленной задачи и помогали друг другу, чем только могли. Здесь в Окснарде он видел полицейских, которые больше сил тратили не на расследование самых пустячных дел, а на то, чтобы спихнуть эти дела на другого. Такой атмосферой он окружен здесь, в Калифорнии. Такая уж тут у них ментальность. Но и это еще не все. Если бы он был ленив и некомпетентен, то, даже если бы это ему не нравилось, он бы приспособился и принял такой стиль работы. Но то, что он увидел за последние два месяца, — это больше, чем он мог переварить.

Он стоял и задумчиво разглядывал автомобильную стоянку, ероша рукой свои жесткие усы. Внезапно он захлопнул дверцу машины и решительно зашагал обратно в здание. Пока он дошел до холла отдела местных происшествий, его злость достигла степени ярости. Когда Каннингхэм ворвался в помещение отдела, два человека, сидевшие за столами, едва не схватились за оружие.

— Неумелые недоноски, — заорал он с порога. — Я дал вам это дело почти готовым, а вы умудрились его проворонить. Эти ребята грязны, как скотные дворы Омахи.

Детектив Стэнли Хэддок откинулся на спинку кресла и захохотал. Потом улыбка сбежала с его узкого лица, он дернулся вперед и начал гипнотизировать рослого детектива стальным взглядом.

— Покиньте наш кабинет, Каннингхэм. У нас много работы.

— Работы? То, как вы справились с порученным вам делом, вы называете работой? Это катастрофа. Это катастрофа общенационального масштаба. Подумать только, за что жители этого городка платят вам деньги? Если бы я был на вашем месте, ребята, то после такого фиаско постеснялся бы показываться на людях.

Второй детектив поднялся из-за стола и, взяв Каннингхэма за руку, силой потащил его из кабинета в холл, в то время как тот продолжал, оборачиваясь, бросать бешеные взгляды на Хэддока. Но Хэддок сидел, как будто все это его нисколько не касалось, казалось, его лицо, неподвижное, как маска, высечено из камня. Второй детектив, Рутерфорд, был кругл, как детский надувной мяч.

— Слушай, — сказал он низким, напряженным голосом, — мы сделали то, что нам велели сделать. Усек? Это были ветераны, которые на службе в полиции собаку съели. Приказ спустили свыше.

— Воры и убийцы. — Лицо Каннингхэма от гнева покрылось красными пятнами. — Они не полицейские, они не настоящие копы. Не зачисляйте меня в одну с ними категорию. Это очень плохо, что я согласился работать в этом отделе, в одном отделе с ними. — Из кармана куртки он вытащил пачку сигарет и, предложив закурить собеседнику, взял сигарету себе, но не стал зажигать. Перекатывая ее губами, он продолжал говорить. — Сначала мы снимаем на пленку тех пятерых зверей из Лос-Анджелеса, которые сделали отбивную из несчастного парня, и показываем этих негодяев всему миру. И тут наши же ребята убирают торговца наркотиками и забирают себе его деньги, вырученные за эту мерзость.

— Доказательств нет, ваш доклад — чистая умозрительная спекуляция.

— Доказательства? — произнес Каннингхэм, зажег сигарету, затянулся и облокотился о стенку. — У человека пять пулевых ранений, а они говорят, что это была самозащита, потому что он угрожал им револьвером. Хорош револьвер: когда эксперты решили испытать его, то от первого же выстрела у этого, с позволения сказать, оружия, отвалился боек. Они сами подкинули эту пушку, и ты это хорошо знаешь.

Собеседник покачал головой и опустил глаза.

— Пусть все идет, как идет, Брюс.

— Слушай, Рутерфорд, этот парень, дилер, владел тремя прекрасными, новенькими девятимиллиметровыми «ругерами». К делу подшиты квитанции о покупке им оружия. Зачем же ему было таскать с собой старую рухлядь тридцать восьмого калибра, когда он шел на покупку зелья за двадцать кусков, имея целый арсенал превосходного оружия? Ответь мне на этот вопрос. Если сумеешь, то я согласен на то, чтобы все шло, как оно идет.

— История эта просто классика, как я это понимаю: Фрэнкс и Силвер нащупали контакт и сымитировали, что есть человек, который хочет продать травку. А этот мужик пришел с пушкой, чтобы, не заплатив ни цента, забрать товар. Классический конец карьеры торговца наркотиками. Все. Дело можно закрывать.

Каннингхэм посмотрел в глаза собеседнику и рявкнул:

— Ответь на мой вопрос!

— Мы же не можем сейчас связаться с конструкторами оружия, не правда ли? Тогда следующее, что я от тебя услышу, это то, что поскольку в спортивной куртке подозреваемого не обнаружено следов пистолета, то можно считать доказанным, что он не мог иметь при себе этой старой рухляди и, следовательно, он не винен, как девственница в дубовой роще. Оставь нас в покое, парень. Пусть все идет, как идет. Будем считать, что на свете стало одним торговцем наркотиками меньше, а значит, у нас поубавилось хлопот.

— Это точно, — с досадой произнес Каннингхэм и добавил: — Черт возьми, Рутерфорд, если уж на то пошло, то нам надо вооружиться автоматами, и в течение нескольких часов мы, пожалуй, полностью очистим весь город. Это будет совершенно новый подход к делу. — Он бросил сигарету на пол и тщательно растоптал окурок. Он оттолкнулся от стены и поправил галстук. — Отличная работенка. Теперь я знаю, где взять наличность, когда она мне понадобится. — Он повернулся и громко затопал по коридору.

— Эй, Брюс, — окликнул его Рутерфорд. — Я слышал, что вы наконец добились осуждения по делу об убийстве Оуэн. Ты проделал грандиозную работу.

Брюс, не оглядываясь, вышел на улицу. Гнев его утих. Одно только упоминание Оуэн оказывало на него успокаивающее действие, ему даже стало легче переварить тот факт, что двое его товарищей-полицейских были ничем не лучше, чем обычные уличные зеваки. Бывают все-таки и в его работе праздники. В такие моменты он чувствовал, что на самом деле может прорвать глухую завесу над этой страшной дырой ужасного мира, делая то, что должны делать хорошие люди — убирать с дороги людей плохих.

Дело Оуэн стало настоящей жемчужиной в его короне, в этом он не сомневался. Для него это был эпохальный случай, над которым он работал несколько лет. Бедная старая Этель Оуэн, думал он, возвращаясь на стоянку к своей машине. За три года ее тело так и не нашли, но он смог накопить нужные доказательства и добился осуждения за убийство второй степени. Произошло это всего несколько дней назад. Это первое дело об убийстве в графстве Вентура, которое удалось довести до конца, несмотря на отсутствие трупа. И сделал это именно он, Брюс Каннингхэм. Этим стоило гордиться, думал он, подходя к двери своей гаражной секции.

Он сел за руль, выглянул в окно и, посмотрев на небо, подумал, что, наверное, пойдет дождь. Здесь, в этих местах, он путал времена года; настолько они были похожи между собой, что нагоняло на него тоску. Кроме того, он панически боялся землетрясений. Если над головой пролетал самолет или рядом проезжал грузовик, если почва хотя бы слегка сотрясалась, Каннингхэм немедленно бросался к первому попавшемуся дверному проему, втискивая туда свое громоздкое тело. За свою жизнь он видел больше трупов, чем у него на руках и ногах было пальцев, десятки раз смотрел он в дула направленных на него стволов, но не выносил ощущения содрогавшейся под ногами земли. Из-за этого его дразнили все, включая жену и детей. Правда, его жена Шэрон утверждала, что он хочет уехать обратно в Омаху вовсе не из-за землетрясений. Ему надоели бесчисленные банды и бесконечное насилие и бессмысленность борьбы с тем и с другим. Иногда, ночами, он допоздна засиживался в столовой, когда жена и дети давно спали, стараясь разобраться с доходами семьи и свести концы с концами, раздумывая, стоило ли так мучиться на этой работе ради таких денег. На следующее утро он вставал и, выйдя на улицу, обнаруживал на мостовой тело ребенка, застреленного каким-то маньяком из проезжавшей мимо машины. Он начинал думать о том, что в один прекрасный день, возвращаясь с работы, он, упаси его от этого Господь, увидит тело собственного сына, застреленного по дороге в школу.

Выехав со стоянки, он направился к моргу, продолжая думать о деле Оуэн. Он с первого дня догадался, что Этель убил ее молодой смазливый дружок. В ее доме были найдены вещественные доказательства убийства: кровь и явные следы борьбы. Дружок немедленно уехал за границу, как только снял со счетов старухи Этель все деньги и продал ее новенький «кадиллак», подделав для этого ее подпись на квитанциях. Когда жюри присяжных вынесло вердикт о виновности, был ясный солнечный день, и Каннингхэму показалось, что Этель Оуэн улыбается ему с небес. Может, из-за таких вот случаев он и продолжал служить в полиции, думал он, останавливая машину на стоянке у морга.

Войдя внутрь, он показал свое служебное удостоверение, сказал, что ему нужен труп Эрнандеса, и в сопровождении высокого женоподобного лаборанта прошел в выложенную кафельной плиткой прозекторскую. Лаборант проверил имя на бирке, привязанной к большому пальцу ноги трупа (это было похоже на этикетку в универмаге) и оставил Каннингхэма наедине с телом, уйдя в угловую комнату, где он работал с какими-то бумагами. Стянув с трупа белую простыню, он убедился в том, что тело соответствует описанию более восьмидесяти процентов жертв и пятидесяти процентов подозреваемых в этом графстве: испанец, под тридцать лет (этому двадцать девять), сто пятьдесят фунтов веса, в прошлом осужден за преступление, связанное с насилием. Обернувшись, Каннингхэм убедился, что лаборант не видит его, и, достав из кармана пузырек с камфарой, смочил себе ноздри. Он был не против того, чтобы разглядывать трупы, но отказывался добровольно их нюхать.

Причина смерти очевидна: в середине груди, там, где когда-то было сердце, зияла огромная дыра. Отблеск от стальной поверхности стола сквозь эту дыру заставил его подумать, что там внутри что-то лежит. Он подошел ближе и наклонился, чтобы лучше рассмотреть рану. К нему подошел похожий на мумию женоподобный лаборант и прощебетал:

— Если вы хотите взглянуть на недостающие части, то они сложены в банку с формалином.

Каннингхэм неопределенно хмыкнул. Ему всегда было интересно, какая душевная болезнь заставляет людей искать работу среди трупов, особенно за ту зарплату, которую им платили в этом графстве. Самое странное то, что работники морга всегда веселы и беззаботны, казалось, что они вот-вот начнут насвистывать веселенькую мелодию или чего доброго запоют.

С первого раза он не полностью снял с трупа простыню, и она прикрывала правую верхнюю часть тела. Теперь он рывком сдернул ее, обнажив правое плечо. Причина того, что простыня зацепилась, стала очевидной: рука висела в суставе на остатках сухожилия. На ум Каннингхэму пришло слово «сверхубийство».

— Жидкости тела уже проанализированы? — спросил он лаборанта.

— Сейчас посмотрим, — ответил тот, заглянув в свои бумаги. — Еще не полностью, но, кажется, содержание алкоголя не превышает ноль семь промилле, а наркотики в крови не обнаружены. Дайте нам передохнуть. Этот визитер поступил к нам только сегодня утром, а у нас и без него клиентов хватает. Мы и так регистрируем гораздо больше трупов, чем успеваем исследовать.

— Прекрасно, — без улыбки констатировал Каннингхэм. — Черт, по закону этого парня нельзя даже считать пьяным.

Сказав это, он вспомнил, что преступление было совершено сегодня рано утром. Он достал из кармана пиджака магнитофон и стал перечислять в микрофон видимые телесные повреждения. Закончив, он нажал кнопку «стоп» и снова прикрыл труп простыней. Он увидел все, что должен был увидеть. По дороге назад он сложил губы гузкой и почмокал на прощание лаборанту.

— Пошел я подальше от вашего залежалого товара, сладкий ты мой.

Усевшись в машину, он связался с диспетчерской.

— Шесть-пять-четыре, станция один, — сказал он.

— Станция один, поезжайте вперед, шесть-пять-четыре.

Обычно они никогда ничего сразу не отвечали по существу. Он полистал страницы дела. Ага, вот оно. Единственный свидетель — брат убитого.

— Станция, позвоните 495-3618 и скажите Мэнни Эрнандесу, чтобы он через тридцать минут встретил меня у крыльца своего дома.

Каннингхэм никогда не стучал в двери и не звонил в дверные звонки без экстренной надобности. Он хотел прожить еще несколько лет.

Зайдя в магазинчик, он купил сигарет и пакет чипсов. Положив пакет рядом с собой, он бросал чипсы в рот и жевал, пока ехал. Несколько дождевых капель упало на ветровое стекло. Типичная калифорнийская гроза: продолжительность пять минут.

Отодвинув пакет чипсов, он уточнил адрес. Мужчина испанского типа, похожий на убитого, стоял на тротуаре, засунув руки в карманы мешковатого хлопчатобумажного костюма. Парень хорошо выглядит, подумал Каннингхэм. Впрочем, покойник, когда еще был цел, тоже, должно быть, выглядел недурно. На парне был красный свитер, на голове бейсболка с надписью «Лос-Анджелес рейдерс» и темные солнцезащитные очки. Детектив обратился к нему через окно.

— Садись в машину.

Эрнандес обошел автомобиль и забрался внутрь. Во дворе стояла женщина. К ее ноге прижимался маленький ребенок. Женщина о чем-то по-испански разговаривала с какой-то старухой. Должно быть, они обсуждали убийство. Соседские дела, подумал он, в стиле Колонии. Проехав несколько домов, Каннингхэм подрулил к тротуару и остановил машину под большим раскидистым дубом.

— Хочешь чипсов? — Он протянул открытый пакет Мэнни.

— Нет, парень, не хочу я этих вонючих чипсов, когда у меня убили брата. — Он выругался. Мэнни не сиделось на месте, он постоянно ерзал, притопывал ногами и потирал руки о штаны.

— Что ты нервничаешь, Эрнандес? Что-то нечисто?

— Нет, парень, со мной все чисто.

Каннингхэм бросил в рот несколько чипсов и захрустел ими. Крошки картофеля повисли на жестких усах. Постучав по донышку открытой пачки «Мальборо», Каннингхэм выбил из ряда одну сигарету и протянул пачку Мэнни.

— Хочешь сигарету?

Тонкая рука потянулась к пачке. На костяшках пальцев были вытатуированы буквы.

— Состоишь в банде, Мэнни?

— Нет. Ни в какой я не в банде, — ответил он, однако затянулся с такой силой, что его щеки ввалились. Он смотрел на детектива дерзко и вызывающе, ежесекундно мигая, как огни на рождественской елке.

Каннингхэм придерживался своей теории: люди моргают, если лгут или если они накурились наркотиков. Здесь-то, наверное, понемногу есть и того и другого. Он рукой стряхнул с усов остатки чипсов.

— Расскажи, что ты видел сегодня утром.

— Я уже все рассказал. Прибавить мне нечего.

— Расскажи снова, — резко бросил Каннингхэм. — Я тупой, я читать не умею.

— Я еще дремал… услышал выстрел… потом сразу другой… бум. Я подбежал к двери, увидел лежащего брата… в груди у него дыра, как… из дыры хлестала кровь.

Мэнни часто и глубоко задышал, отчего его собственная грудь заходила ходуном. Он заговорил быстрее.

— Слушай, весь тротуар был залит кровью, а рука у него была почти оторвана. Но… но… тот парень… это настоящий призрак. — Его глаза расширились от ужаса.

— Это было привидение, высокое белое привидение… как мумия. Лицо, как у парней со спидом. Лысый. Ну вот… не знаю, кажется, все.

Брови Каннингхэма выгнулись вопросительной дугой.

— Лысый? Ты же сам рассказывал утром полицейским, что на нем была синяя вязаная лыжная шапочка. Ты не говорил, что человек лысый.

— Да, на нем была синяя шапочка, офицер… но мне думается, что под шапкой он был лысый. Волос совсем не было видно. Мне надо бежать, начальник.

Он рванулся к двери машины, но Каннингхэм, схватив его за полу, силой усадил обратно на сиденье.

— Что ты можешь сказать о машине? Марка и номер?

— Призрак стоял около машины… красной… ну, машина, как машина, то ли «ниссан», то ли «тойота», а может… «фольксваген»… не знаю. Номер я не заметил. Начальник, я просто обмираю от страха, когда вижу дуло ружья. — Он выбросил окурок сигареты в окно и стремительно открыл дверь машины. — Я пошел, — крикнул он и был таков.

Каннингхэм попытался поймать его, но не успел. Отодвинув пакет чипсов в сторону и сбросив на пол папку с делом, детектив стал было вылезать из машины, но тут увидел, как Мэнни, порывшись в штанах, пристроился под дубом и на дерево полилась струя золотистой мочи. Потом он вернулся к автомобилю.

— Я же говорил, что мне надо выйти.

Каннингхэм повернул к нему свое лицо и пролаял:

— Не смей двигаться, даже если ты захочешь срать. Иначе я надену на тебя наручники. Comprende?

— Станция один, шесть-пять-четыре, — проговорил он в микрофон, глядя на Мэнни горящими глазами. — Пришлите художника на запасную стоянку, я приеду со свидетелем, надо будет сделать сложный рисунок.

Ответа не было, в приемнике что-то свистело и хрипело. Потом раздался голос:

— Десять-девяносто восемь, шесть-пять-четыре, вас понял. Его сегодня нет и не будет. Оставайтесь на связи.

Мэнни тоскливо озирался по сторонам, а когда они поехали, то совершенно обмяк. Каннингхэм продолжал допрос. Ему начинало нравиться это дело.

— Ты уверен, что не знаешь стрелявшего?

— Сколько раз я буду повторять вам… это не наш парень… это никто, это призрак… — Мэнни грязно выругался.

— Твой брат только что вышел из тюрьмы. Не было ли у него там каких-то осложнений с другими заключенными? Он баловался наркотиками, торговал ими, не занимался ли он грабежами?

— Он позвонит мне из тюрьмы, просил меня подогнать к тюрьме машину. Мы ждали его, но потом уехали. У меня были дела, и я не мог ждать. Я и не знал, что он освободился, до тех пор пока не увидел его лежащим на крыльце. Ничем таким он не занимался.

Пока Каннингхэм допрашивал Мэнни, нашелся полицейский художник. Сдав ему Мэнни, он занялся своими записями и заполнил регистрационные карточки на Мэнни и его убитого брата.

— Мне нужно все, что у вас есть, — обратился он к клерку в поношенном костюме из картотеки, — карточки оперативных наблюдений, журналы, любые сведения, касающиеся этого адреса в прошлом, все возможные розыскные данные.

Карточки оперативных наблюдений полицейские заполняли, когда сталкивались в полевых условиях с подозрительными личностями, которых не было повода тем не менее задерживать. В карточке было место для нескольких фамилий, так что любой полицейский, занимаясь каким-то конкретным лицом, мог быстро узнать, не сталкивался ли этот человек с полицией в прошлом, и если сталкивался, то где именно и по какому поводу. Это был прекрасный источник информации, и он не раз помогал распутывать сложные преступления.

В местном Бюро расследований никого не было. Каннингхэм принес с собой чашку отвратительного кофе, который ему налили в комнате связи, и сникерс, купленный в торговом автомате. Решив оставить сникерс на потом, он бросил шоколадный батончик в ящик стола. Он зажег сигарету и начал просматривать материалы по своим прошлым делам. Каннингхэм очень любил работать в это время суток. Никто не мешает, никакой суеты, шума, не отвлекают телефонные звонки. В зал вошла брюнетка из архива и положила ему на стол требуемые материалы.

— Слышали новость? — спросила она. — Жюри признало невиновными лос-анджелесских полицейских по делу Родни Кинга. Теперь там бунт. Настоящий бунт. Начали жечь дома! Вы представляете, так они спалят целый город.

Он ничего об этом не слышал, но нисколько не удивился. Как могли присяжные проигнорировать видеозапись, было выше его понимания. Он видел эту пленку. Да что там, ее смотрели по телевизору во всем мире. Парень почти не сопротивлялся, но полицейские продолжали его бить до тех пор, пока почти не убили насмерть. Каннингхэм был просто счастлив, что ходил все время в штатском, а не в форме, и не служил в полиции Лос-Анджелеса.

Он склонился над бумагами. Приходилось признать, что эти братья Эрнандес практически чисты. Кроме недавнего обвинения в попытке изнасилования и похищении, Бобби в прошлом был судим и получил пять лет за кражу со взломом. У Мэнни тоже значилось несколько приводов в связи с употреблением кокаина. Но это тоже было несколько лет назад. Травка сейчас не слишком дорога, но не имелось никаких доказательств того, что братья занимались ею. Так ничего и не придумав, Каннингхэм начал потихоньку грызть сникерс. Домой, к обеду, ему надо было поспеть к девяти, а сейчас было только восемь.

Он начал просматривать свои карточки оперативных наблюдений. После пятой или шестой ему стало нестерпимо скучно — ничего, кроме каких-то ненужных имен и названий каких-то мест. Он снова взял шестую по счету карточку и заново перечитал внесенные туда имена. Около двух месяцев назад этих людей задержали за то, что они ехали с открытым багажником, но полицейский отпустил их, переписав имена. За рулем машины сидел Бобби Эрнандес. Пассажиром был Мэнни. Кроме них в машине находились Кармен Лопес, Хесус Вальдес, и Ричард Наварро. Каннингхэм выпрямился, почувствовав, как его охватывает дрожь возбуждения. Кармен Лопес и ее друга Питера Макдональда в прошлом месяце зверски убили в Вентуре. Двое из пятерых обвиняемых, которые сейчас находились под стражей в ожидании суда, были Вальдес и Наварро. Кажется, он попал в яблочко. Сегодня у него удачный вечер. В среду надо пойти в католическую церковь и попытать там счастья. Первая удача сегодня — обнаружение у Мэнни татуировки, вторая намного весомее. Татуировка говорила о том, что какое-то время Мэнни состоял членом преступной группировки.

Пора отпускать Мэнни. Рисунок уже готов. Если это действительно тот самый человек, которого Мэнни видел утром, то с ним приходилось согласиться. Убийца выглядел и вправду весьма необычно. Рот маленький и правильной формы, нижняя челюсть округлая, нежной конфигурации. В целом рисунок оставлял странное впечатление. Судя по нему, а точнее, по его компьютерной копии — фотороботу, можно сказать, что шапочка была низко надвинута на лоб, но очень высоко торчала на затылке. Волос вокруг ушей не было, на шее тоже не было видно никакой растительности, видимо, поэтому Мэнни решил, что человек лысый.

— Сделайте копии и разошлите во все агентства Калифорнии. Позаботьтесь, чтобы все сотрудники нашего отдела тоже получили по копии, — жестко приказал он художнику. — Помните, что он вооружен и очень опасен и разыскивается по обвинению в убийстве.

Художник был высок, темноволос и тщательно ухожен. В отделе он работал сравнительно недавно.

— Ха, вообще-то сегодня у меня выходной, и потом я просто художник, мое дело составить на компьютере фоторобот и все. У меня на сегодня планы. Мне скоро надо встретиться с женой. У нас есть отдел размножения копий. Это их дело, вот пусть они этим и занимаются. Я только делаю оригиналы, понимаете?

— В гробу я видал этот отдел копий. Они не станут этим заниматься сегодня и все свалят на завтрашнюю смену. Сделайте копии и стойте там с ними до тех пор, пока они при вас не разошлют факсы. Сделайте это, или завтра я на обед вместо курицы изжарю вашу задницу. — Подталкивая Мэнни к выходу, он ласково говорил ему: — Пошли, пошли. Ты и я сегодня станем друзьями не разлей вода. Еще вечер не кончится, а мы с тобой успеем крепко подружиться.

 

Глава 13

Проведя два часа в тревожном забытье, ворочаясь и мучаясь от кошмарных сновидений, в которых ей угрожал ножом одетый в красное человек с отверстой раной в груди, Лили ехала в снятый ею дом. Шейна, окаменевшая от принятых лекарств, осталась с отцом. Когда Лили открыла входную дверь, в нос ей ударил запах рвоты, и она, борясь с подступающей тошнотой, бросилась на кухню за хвойной солью. Вымыв ванную, она вооружилась обычной тряпкой и тщательно вытерла все поверхности, которых мог коснуться насильник. Вырванный ею накануне из папки листок с его адресом она аккуратно разгладила и вставила на место, решив, что потом заедет в копировальную мастерскую, снимет ксерокопию и вложит лист на место окончательно. Она вызвала по телефону бригаду следователей и экспертов и без сил рухнула на кухонный пол. Дверь на улицу была открыта, небо затянуто облаками. Сверху даже упало несколько капель дождя, которые поблескивали на листьях розовых кустов.

Погода полностью соответствовала мрачным обстоятельствам. Лили вспомнила, что в детстве на Страстную пятницу всегда шел дождь, он всегда шел в день, когда распяли Христа. Мать говорила ей, что небо мрачнеет в три, в тот самый час, когда Он умирал на кресте, и, как вспоминала потом Лили, так оно чаще всего и бывало. В те дни она еще мечтала стать монашкой и часто, когда дома никого не было, заворачиваясь в белую простыню, бродила по комнатам. Это было еще до случая с дедом и до того первого после этого, страшного, лета. Тогда Лили молилась, но никто не услышал ее молитв. Потом она перестала молиться и начала мечтать о том, чтобы стать человеком, который имеет право наказывать других людей.

С самого первого дня и до сих пор она не могла полностью осуждать деда за то, что он с ней сделал. Ведь она сама заползла к нему в кровать, где он лежал, напившись с вечера бренди, которое бабушка запрещала ему пить, когда была дома, потому что он болел диабетом. Бабушка была маленького роста, в ней не было и пяти футов, и он в своем пьяном полубеспамятстве перепутал ее с бабушкой, воспламененный воспоминаниями молодости. После случившегося он стоял на коленях возле кровати, молился, замывал кровь и упрашивал ее сохранить все в тайне. Он сказал ей, что в темноте случайно ушиб ее локтем, и она поверила, а как же иначе, ведь ей было всего восемь лет и она мало что понимала. На следующий день она получила роскошный подарок к своему дню рождения — ей подарили пони, которого дед привел на ранчо.

Но извращенное желание его не исчезло. Следующие пять лет каждое лето он приставал к ней, гладил ее, ласкал, щупал ее своими пальцами в потаенном месте. Каждый раз, когда она позволяла ему это делать, он одаривал ее экстравагантными подношениями. То, что он лапал ее, было не самое худшее, иногда ей это даже нравилось и было приятно. Она плотно закрывала глаза и начинала фантазировать, что он купит ей на этот раз — новую красивую куклу, или удобное седло для пони, или чудесное новое платье. Шли годы, она начала понимать: то, что она делает, дает ей то, чего в большинстве своем лишены другие дети: власть. Стоило ей захотеть, и она могла заставить его плакать, пригрозив, что расскажет все, что они с ним делают. Для всех окружающих он был героем: богатым и щедрым бывшим вице-губернатором Оклахомы, бывшим президентом Ротари-клуба, членом нескольких благотворительных обществ. Когда мать Лили говорила о нем, в ее глазах появлялся живой блеск, а ее отец открыто им восхищался. Каждый раз на Рождество бабушка и дедушка приезжали к ним на своем роскошном «линкольне», груженном дорогими подарками для всей семьи. Лили отвлеклась от своих мыслей и начала бездумно раскачиваться взад и вперед, сидя на полу кухни.

В один из знойных далласских дней Лили каталась на велосипеде вдоль своего квартала, играла на крыльце, а потом, чтобы охладиться, облилась из садового шланга водой. Школа была уже закрыта, шел второй день летних каникул. Это был страшный год, с ночными кошмарами и ночным недержанием мочи, но она свято хранила свою тайну. Она пришла домой, чтобы переодеться. В ее комнате мать укладывала чемодан, который она положила на кровать.

— Этим летом я не буду давать тебе много вещей, — сказала мать, — ты каждый раз привозишь с собой столько обновок.

Тут до матери дошло, что Лили мокрая с ног до головы и что с нее капает вода.

— А ну-ка иди переоденься, пока не простыла. Смотри, с тебя на ковер ручей течет. — Мать раздражалась на глазах. Лили не двинулась с места. Она просто не в состоянии была шевельнуться.

— С тобой что-то неладно? Иди переоденься… сейчас же. Вы меня слышите, юная леди?

— Я не хочу, — закричала Лили. — Не хочу… не хочу.

Вызывающе уперев руки в бедра, она с силой мотала головой из стороны в сторону, разбрызгивая по стенам воду. Она подошла к кровати и двумя руками сбросила на пол наполовину собранный чемодан, он с грохотом упал на пол. Трусики и чулки рассыпались по полу.

— Посмотри, что ты натворила. Иди и сию же минуту переоденься, а не то я возьму ремень и как следует тебя отстегаю, если ты не перестанешь безобразничать. Что это ты задумала? — Мать горящим взглядом уставилась на дочь. Грудь ее тяжело вздымалась от возмущения.

— Я не хочу туда ехать. Я не люблю дедушку. Он такой противный. Он не такой, как папочка. Я не хочу ехать туда. Я хочу остаться дома.

Мать, тяжело дыша, сидела на краю кровати, уронив на лоб прядь золотисто-каштановых волос.

— Постыдись, Лилиан. После всего того, что сделал для тебя дедушка, после того, что он сделал для всех нас. Да он просто обожает тебя. Он бы умер от горя, если бы услышал твои слова сейчас. Разве я не говорила тебе, что пожилых людей надо уважать? Когда люди становятся старыми, они изменяются, они не становятся противными — они становятся старыми, вот и все. Ты понимаешь, он не противный, он старый.

— Он делает мне больно.

Она выдала тайну, она все сказала. Она была не в состоянии больше удерживать в себе эту тайну, и ее не могли соблазнить никакие его подарки. Она чувствовала удовлетворение от этого, мрачное удовлетворение, похожее на то, какое она испытывала, когда заболевала гриппом и падала с ног.

Доброе лицо матери скривилось от раздражения, но она постаралась сохранить спокойствие.

— Ну и как именно он делал тебе больно? Он отшлепал тебя? Наверное, он сделал это, потому что ты плохо себя вела. На лето он заменяет тебе папу, а папа тоже иногда наказывает тебя. Ты сама виновата в том, что тебя наказывают, это происходит от твоего дурного характера.

Лили дрожала, мокрая одежда забирала тепло ее тела; ее знобило от холода.

— У него соскользнул локоть, и он причинил мне сильную боль.

Мать подняла с пола чемодан, открыла его и стала заново его собирать.

— И это все? Ты просто маленькая актриса. Делаешь из мухи слона. — Вытащив из ящиков вещи Лили, она повернулась к ней с полными руками. — Он извинился перед тобой?

— Да, — ответила Лили, обхватив себя руками, в попытке согреться, видя свое отражение в материнских глазах. Она мочилась в постель, устраивала скандалы, нервировала и расстраивала мать. Поэтому они и отправляют ее с глаз долой, чтобы отдохнуть от ее выходок. Они объясняли это тем, что в Далласе летом жарко и душно, а в деревне у бабушки и дедушки очень хорошо и прохладно. Но она-то знала, что все это неправда. В том году она изо всех сил пыталась вести себя примерно, но все равно родители были ею очень недовольны.

— Я терпеть не могу, когда он прикасается ко мне своими старыми противными руками.

Мать взяла ее за плечи, повернула спиной к себе и подтолкнула к ванной комнате, давая понять, что разговор окончен.

— Он просто очень стар, Лили. Ты должна пожалеть его. Он так тебя любит. Ты для него все. Ты его маленький ангел-хранитель. Да потом тебе же очень нравится, когда он покупает тебе одежду, кукол и пони. А теперь иди и переоденься.

Каждый год, когда ее чемоданы были уложены и все было готово к отъезду, она приходила в ужас от собранных чемоданов и коробок. Она чувствовала себя так, словно ее саму уложили в эти чемоданы и отправили к старому кукловоду, который будет делать с ней все, что захочет, будет совать свои руки в ее тело, и она будет исполнять любое его желание, как кукла, которая не имеет ни голоса, ни выбора, потому что, что бы она ни сказала, ее все равно никто не услышит. Лили знала, что, когда кукловоды наиграются своими куклами, они складывают их в ящик и закрывают крышку, а бедные куклы плачут.

Когда она в следующий раз неуважительно отозвалась о дедушке, мать взяла ремень и немилосердно отхлестала ее так, что на длинных тонких ногах Лили остались красные рубцы. Она больше никогда не говорила о нем плохо. Когда Лили исполнилось тринадцать лет, он умер от тяжелого инфаркта. На похороны она надела свое лучшее платье, одно из тех, которые он преподнес ей в подарок за свое рукоблудство. Она так тщательно завила и расчесала свои волосы, словно эти похороны были днем ее рождения. Она шла за открытым гробом рядом с истерически рыдающей матерью и торжественно-печальным отцом, время от времени поглаживая свои завитые шелковистые волосы. Вглядываясь в восковое лицо деда, она крепко держалась пальцами за край гроба. Это была трагическая и трогательная сцена, за которой с волнением наблюдали все присутствовавшие в церкви люди. Их было несколько сотен, тех, кто пришел проститься с великим человеком.

— Вот теперь и тебя положили в коробку, — шептала она и улыбалась. — И я уверена, что ты заплачешь, когда заколотят крышку гроба и закроют ящик, в котором ты лежишь.

Несколько дней спустя, когда дома никого не было, она собрала все без исключения вещи, которые он ей дарил, и отнесла их в мусорный ящик в саду. Она побросала туда так много платьев и юбок, что ей пришлось забраться в ящик с ногами и утрамбовать весь этот хлам, чтобы он поместился в контейнер. Потом она принесла охапку туфель, лент для волос, старых кукол, брошек и браслетов, швырнула их в общую кучу и с металлическим звоном, который придал ее действиям законченность, захлопнула крышку цинкового ящика.

И вот сейчас, когда она сидела на кухонном полу, в ее ушах явственно звучал этот металлический звон. Потом она поняла, что это надрывается дверной звонок. Приехала бригада экспертов. Было четыре часа. Она ждала их больше часа. Когда они собрали необходимые улики и уехали, ее охватило неудержимое желание позвонить в Окснард и узнать, умер ли насильник. Она с трудом удержалась от этого безумного желания, понимая, что узнает все из местных телевизионных новостей.

Ее мысли обратились к делам, которыми она занималась в прошлом, она стала вспоминать судебные правила, касающиеся отягчающих и смягчающих обстоятельств, которые влияли на суровость приговора. Лили вспоминала, испытывал ли обвиняемый раскаяние в содеянном? Она вспомнила дни, когда яростно настаивала в суде на вынесении максимального по строгости приговора, ссылаясь на упорство и отсутствие раскаяния у преступника. При этом она указывала на обвиняемого своим всемогущим перстом, упирая на то, что при всех самых ужасных обстоятельствах преступления лица обвиняемых оставались совершенно безучастными и бесстрастными, на них, как правило, не было и следов раскаяния. Теперь-то она понимала, что отсутствие раскаяния было не чем иным, как внутренним нежеланием признавать себя виновным. Только теперь Лили полностью осознала, что она сделала. Нож был приставлен к ее горлу и щекотал ее кожу. По глазам насильника было ясно, что он готов пустить оружие в ход и лишить жизни ее и Шейну. Лили хорошо изучила этот беспощадный взгляд, увидев его в зеркале заднего вида своей машины — это был ее собственный взгляд. Выражение ее глаз не допускало двусмысленного толкования, она была готова совершить убийство. И это беспощадное выражение оставалось в ее глазах, пока она ехала в Окснард.

Она позвонила Батлеру. Секретарша сказала, что начальник на совещании, которое должно с минуты на минуту закончиться.

— Обратитесь к нему от моего имени прямо сейчас. Это очень важно.

Скоро раздался голос Батлера.

— Лили, подождите минутку.

В трубке телефона зазвучали незнакомые мужские голоса, видимо, шло селекторное совещание.

— Отлично, значит, завтра в десять.

Он обратился к ней. Он пытался утешить ее самими интонациями своего голоса, который звучал проникновенно.

— Это такой удар, Лили, это такой удар… Искренне сочувствую. Что с вашей дочерью? Как она себя чувствует?

— Она чувствует себя соответственно полученной травме. — Лили глубоко и хрипло вздохнула и продолжила: — Мне бы хотелось поговорить с вами лично, Пол. Я могу приехать через сорок пять минут, если вы согласны меня подождать.

— Можете не спешить. Я подожду.

Она пошла в душ, пустила самую горячую воду, ванная наполнилась клубами пара. Горячая вода ошпарила ее икры, и она подпрыгнула от ожога, ступив в ванну, и едва не потеряла равновесие. Вода тяжелыми струями обрушивалась на ее голову, стекая с кончика носа. Все ее тело ныло, она чувствовала себя так, словно ее хорошенько избили. Упершись руками в холодный кафель, она вдруг поняла, что плачет, просто текущая вода смывала с лица слезы.

— Почему? Почему? Почему? — кричала она. При каждом слове Лили била ладонями по кафельной стене, пока ее руки не покраснели и в них не появилось жжение. — Что я такого сделала, что на меня валятся все эти напасти? Неужели я их заслужила? — Она продолжала колотить по стене, пока боль в запястьях не стала невыносимой. Это остановило ее.

Лили вышла из ванной и тщательно наложила на лицо макияж. Это была ее защитная маска. Она хотела показаться Батлеру точно такой, какой была всегда. «Ничего не изменилось, — сказала она себе. — Не произошло ровным счетом никаких изменений».

В лифте было полно уходящих с работы людей. Лили улыбалась и механически отвечала на приветствия. Девушка-вахтер пропустила ее через контрольный вход.

— Как вы себя чувствуете? — вежливо спросила она.

Голова Лили непроизвольно дернулась. Господи, как же много народу посвящено в ее дела. Все всё знали. Правда, в следующий момент она поняла, что девушка-вахтер просто посчитала, что Лили заболела. Должно же быть какое-то объяснение для сотрудников, почему она целый день отсутствовала на службе.

— Небольшое недомогание. Должно быть, подхватила какой-то желудочный вирус, — сказала Лили, приложив руки к животу. Она остановилась в архиве, сотрудники которого уже ушли домой, и бросила в корзинку папку с делом Эрнандеса. По пути к начальнику она сделала ксерокопию с полицейского рапорта.

Секретарша Батлера тоже уже ушла, и Лили прошла прямо в его большой просторный кабинет. Кабинет Батлера, в отличие от других помещений отдела, освещался не люминесцентными лампами, а обычными лампами накаливания. От этого мирного освещения кабинет походил на библиотеку частного дома.

Батлер встал и, обойдя стол, направился к ней, протянув вперед обе руки.

— Милая моя, — сказал он, коротко обняв ее и слегка прижав к себе. — Садитесь. Садитесь и рассказывайте.

Он рукой показал ей на кожаное кресло с высокой спинкой, а сам не стал садиться за свой стол, а устроился в кресле рядом, ожидая, когда она заговорит.

— Мне нечего особенно рассказывать, Пол, — тихо проговорила она, пытаясь держать себя в руках. — Кажется, я оставила открытой входную дверь, он проник в дом и, схватив меня, натянул мне на голову ночную рубашку. Он был вооружен ножом. Он заставил нас лечь с ним в постель, принудил меня к оральному половому акту и изнасиловал мою дочь. — При упоминании Шейны, Лили глубоко вздохнула и теснее прижалась к спинке кресла. — Его спугнул раздавшийся неподалеку рев полицейской сирены.

— Но где в это время был ваш муж?

— Мы расстались с мужем неделю назад. Я сняла дом в Вентуре, неподалеку отсюда.

Батлер сдвинул брови и сжал рот.

— Вы когда-нибудь раньше видели этого человека? Может быть, вы выступали обвинителем по его делу?

— Нет, раньше я никогда его не видела. До того, как я вернулась домой, Шейна ждала меня на крыльце. Может быть, он видел ее и решил вернуться позже. Кто может это знать? Однако можно с уверенностью сказать, что он пришел с целью изнасилования. Не думаю, что в его намерения входило ограбление. Нет, точно, не входило.

— А ваша дочь? Как она перенесла это? Сколько ей лет, Лили? — Батлер проводил дознание спокойно и ненавязчиво, голос его действовал успокаивающе.

— Ей тринадцать лет. — Голос Лили дрогнул. Ей по-детски не нравились сочувственные нотки в его голосе. — Сейчас она приходит в себя. Ей назначили успокаивающие лекарства.

— Вы можете взять на некоторое время отпуск, — предложил он. Батлер безучастно взглянул в окно и Лили поняла, что это утверждение было неискренним. Ее невыход на работу создавал кучу проблем.

Будучи не в состоянии больше сидеть, она встала и начала расхаживать по кабинету.

— Я собираюсь выйти на работу с завтрашнего дня. Может быть, завтра же я отправлю дочь в школу. — К такому решению Лили пришла только сейчас. — Чем больше мы позволим этому происшествию ломать нашу привычную жизнь, тем большее значение оно станет иметь для нас. — Она замолкла и посмотрела ему в глаза. — Как насчет назначения? Мне об этом сказал Ричард. Место уже занято?

— Мне очень жаль. — Батлер отвернулся, избегая встречаться с ней взглядом. — Несколько часов назад на эту должность назначена и утверждена Кэрол Абрамс. Создалась пиковая ситуация. Аттенберга надо было срочно заменить. Рассматривалась и ваша кандидатура…

— Было ли решающим фактором неназначения меня изнасилование? Скажите мне правду, Пол, я должна знать.

— Это повлияло на решение. Не хочу врать и говорить, что это не так, но я бы не сказал, что то был решающий фактор. Им нужна была женщина. Выбирать надо было либо вас, либо Абрамс, а вы обе весьма квалифицированные работники. Но подвернутся, я думаю, и другие возможности. Хотя подобный случай вряд ли повторится, думаю, что вас все равно ждет место судьи.

Видя, что разговор пошел по деловому руслу, Батлер уселся за свой начальственный стол. Лили продолжала мерить шагами кабинет.

— Кто будет теперь вести дело Лопес — Макдональд? — раздраженно спросила она, ее разочарование граничило с откровенной злостью. — Черт, я же теперь погрязну в делах по уши. У меня нет ни одного сотрудника, который имел бы достаточную квалификацию, чтобы вести такое сложное дело.

— Лили, если вы успокоитесь и послушаете меня, то я расскажу вам, как мы собираемся выпутаться из этой ситуации. Я понимаю, что вы пережили страшное испытание. Может быть, мы отложим разговор?

Она взяла со стола ручку и начала вертеть ее в руках.

— Продолжайте. Я хочу знать свое положение.

— Вы будете работать вместе с Ричардом Фаулером. Он переходит в ваш отдел и будет вместе с вами вести дела. На место Ричарда я временно перевожу Силверстайна, чтобы прикрыть его отдел. С Фаулером вы разделите нагрузку пополам.

При упоминании о том, что ей придется работать с Ричардом, мышцы Лили непроизвольно сократились, ручка, как маленький резиновый жгут, вырвалась из ее рук и пролетела в дюйме от головы Батлера.

— О, черт, — воскликнула она, потом быстро добавила: — Это я про ручку. Если вы хотите все сделать именно так…

— Вы справитесь с работой, если мы сделаем так, как я предлагаю?

Лили возмутилась.

— Конечно, справлюсь. О чем вы говорите?

Он внимательно посмотрел на нее.

— Я хотел сказать, не будет ли это для вас слишком тяжело после того, что вы пережили?

Взяв в руки свой кейс и сумочку, она проговорила твердо:

— Я же обвинитель. Бешеная собака, вкусившая крови. Теперь у меня даже больше шансов выиграть любое дело, чем раньше, вам не кажется?

«Вкусившая крови, — подумала Лили, — как это точно сказано». Она начинала воспринимать жизнь во всей ее страшной реальности. И чем больше осознавала эту реальность, тем абсурднее казались ей мелкие интриги. Мелкие слова, мелкие жесты, мелкие чувства. Все выстраивалось в прямую линию, ведущую ее к концу.

— Вы читаете мои мысли, — заключил Батлер. — Я провожу вас до машины.

Когда зазвонил телефон, Ричард был дома и разбирал почту за столом в своей маленькой спальне, которую он превратил в кабинет.

— Ты можешь говорить? Это я. — Лили звонила со станции техобслуживания в нескольких кварталах от своего дома, из телефона-автомата. Шел мелкий моросящий дождь. Уличное движение создавало постоянный оглушительный шум. — Подожди, сейчас проедет грузовик. Я совершенно ничего не слышу.

— Где ты? С тобой все в порядке? — Он кричал в трубку что было силы.

— Я на станции техобслуживания. Только что вышла из кабинета Батлера. Он поговорил со мной. Он мне все сказал. Я сама не знаю, зачем я тебе звоню, но я обещала Батлеру, что сделаю это.

— Он информировал тебя о назначении?

— Да, он сказал мне; что ты возвращаешься в свой бывший отдел и будешь работать со мной по делу Макдональд — Лопес. Я сейчас иду домой посмотреть, не проснулась ли Шейна.

— Ну и как тебе нравятся все эти перемещения? — Он все еще кричал, хотя шум стих и она прекрасно его слышала.

— Я очень хорошо тебя слышу, не надо кричать. Мне теперь все безразлично. Ты понимаешь, я последнее время совсем не сплю. — Она сделала паузу, одновременно отметив про себя, что дождь прекратился. — Думаю, что у нас все получится. Мне сейчас нужен друг, и мне, наверное, понадобятся помощь и поддержка. Лучше начать работать немедленно. Я планирую завтра же выйти на работу. Если я не смогу это сделать, то позвоню.

— Думай о себе, Лили. Если ты боишься, что я начну бросаться на тебя, то выбрось это из головы.

В его заключительной фразе была какая-то недоговоренность, если не сказать больше.

— Я теперь совершенно об этом не думаю. Эти вопросы меня мало волнуют. До завтра?

По пути домой она зашла в зоомагазин и купила Шейне красивого щенка. Жизнь пошла по кругу, который странным образом замкнулся. Щенки, пони. Все в этой жизни повторяется, и нет ничего нового под луной.

 

Глава 14

Лили загнала в гараж джип Джона и поставила его рядом со своей «хондой». Взяв на руки маленького щенка итальянской борзой, она вытащила из сушилки несколько полотенец, постелила их на дно старого пустого картонного ящика и положила туда маленького звереныша. Когда она выпрямилась, ее охватило такое головокружение, что она едва не потеряла сознание. Прямо перед глазами оказалось то самое место, где много лет простояло у стенки отцовское ружье, пока она не увезла его при переезде. Если бы Джон не заставил ее взять с собой все вещи, она не забрала бы ружье и не стала бы убийцей. Входная дверь гаража осталась открытой, и Лили выглянула на улицу посмотреть, не видно ли поблизости полицейских машин. Возможно, полицейские уже взяли ее на заметку. Удовлетворенная тем, что она ничего подозрительного не обнаружила, Лили поспешила в дом.

Джон был на кухне. Он стоял у открытой духовки и собирался положить туда подготовленную к жарке курицу. Опершись о кухонный стол, он посмотрел на Лили. Голубая рубашка на нем была сильно измята, под мышками проступали высохшие пятна пота.

— Она еще спит, — сказал он.

Чувствуя на себе его пристальный взгляд, Лили прошла в гостиную и совершенно без сил упала на диван. По телевизору показывали местные новости.

— Ты меня слышишь, Лили? Может, ты мне что-нибудь ответишь?

— Я все слышу. Хочу посмотреть новости.

Она выпрямилась, сидя на диване, сложив руки на коленях и впившись глазами в экран. Джон с силой закрыл дверцу духовки, вытащив оттуда предварительно маленькую кастрюлю и поставив ее на полку. Лили слышала, как он щелкнул зажигалкой. По телевизору показывали репортаж об эскалации насилия в Лос-Анджелесе. Сообщалось об одиннадцати новых поджогах и разрушительных пожарах. Говорилось о многочисленных жертвах, двое пожарных получили ожоги, один был застрелен. Пока ничего о ее деле. Лили, уставившись в телевизор, терпеливо ждала.

— Я разбужу ее к обеду?

На экране вновь появилась женщина-диктор, продолжая рассказ о текущих новостях.

— Еще один акт бессмысленной жестокости. Убит двадцатидевятилетний житель Окснарда. Убийство произошло рано утром. Полиция подозревает, что выстрел был произведен из машины членом соперничавшей преступной группировки. Брат жертвы с ужасом наблюдал, как неизвестный застрелил несчастного на пороге его собственного дома в Колонии, районе Окснарда.

— Лили!

— Заткнись, Джон, — огрызнулась она.

Принужденно улыбаясь, ведущая обратилась к синоптику.

— Итак, Стю, дожди, кажется, прекратились. С такими пожарами, пожалуй, было бы лучше, если бы они продолжались еще несколько дней.

Лили выключила телевизор и подошла к прилавку, отделявшему столовую от кухни.

— Прошу прощения, Джон.

Их взгляды встретились, и Лили внимательно всмотрелась в глаза Джона. У ее преступления есть живой свидетель, родной брат убитого. Прошу прощения, сказала она брату убитого. Прошу прощения, сказала она Джону. Прошу прощения, прошу прощения, прошу прощения. Она повторяла про себя эти слова, как мантру, а перед ее мысленным взором танцевали омытые кровью видения, окрашенные в багровые тона. Ей захотелось рассказать мужу обо всем, что она натворила, ей хотелось, чтобы он бросился к ней и утешил и успокоил ее, но она знала, что ей не приходится ждать от Джона утешения. Он буравил ее глазами, его взгляд прожигал ее насквозь, но она не могла вымолвить ни слова. В начале их брака она смотрела на него, как на гавань, в которой можно укрыться в бурю, а он оказался простой подпоркой, да и то не слишком надежной.

Джон сильно затянулся сигаретой. Он выдохнул изо рта клуб дыма и выпустил из носа две тонких струйки. В гараже тонко заскулил щенок. Джон озадаченно обернулся на шум.

— Я купила Шейне щенка. Кажется, это единственная правильная вещь, которую я сделала. Завтра выясню в службе социального обеспечения адрес хорошего психолога. — Лили сходила в гараж за щенком и по дороге в комнату Шейны сказала Джону: — Пойду разбужу ее. Лучше пусть хорошо поспит ночь, ведь завтра с утра надо идти в школу.

Лицо Джона выразило искреннее удивление. Он машинально поискал в пепельнице сигарету, хотя уже вытряхнул оттуда окурки.

— Ты считаешь, что ребенок завтра пойдет в школу, и это после всего того, что ей пришлось пережить? Ты и правда этого хочешь? Ты меня поражаешь, Лилиан.

— Не говори так. Ведь ты сказал это только затем, чтобы позлить меня. — Она вздохнула всей грудью. — Да, завтра она пойдет в школу. Если сейчас начать опекать ее, как младенца, запереть ее дома и начать танцевать вокруг нее на цыпочках, то дело кончится тем, что она начнет бояться собственной тени. Пусть вернется к своим друзьям и учебе. Это нормально. Послушайся меня хотя бы в этом.

— Как скажешь. Как скажешь. — Он отвернулся к кухонному шкафу и начал выставлять на стол тарелки. Проходя по темному коридору в комнату Шейны, Лили представляла себе, как ее будут арестовывать. Она видела очень явственно, как к их дому подъезжают полицейские машины и все соседи сбегаются посмотреть на это зрелище. Она представила себе, как заплачет Шейна, когда мать будут уводить в машину с руками, скованными наручниками за спиной. Забывшись, Лили так сильно сдавила крохотного щенка, что тот жалобно заскулил и попытался вырваться.

Лили тихо вошла в комнату и нежно дотронулась до плеча Шейны. Девочка лежала в кровати, закутавшись в одеяло. Видно было только ее личико, такое юное, такое хрупкое, такое нетронутое, такое чистое. Повернувшись на спину, Шейна открыла глаза и, увидев мать, рванулась к ней. Лили положила щенка к ней в ноги.

— Вот твой новый приятель. Как он тебе нравится?

— Ой, какой хорошенький. Что это за порода? Он такой маленький. — Она взяла щенка на руки, поднесла его к лицу и потерлась носом о его нос. — Он мне страшно нравится. Ой, какая прелесть. Это мальчик или девочка?

— Это итальянская борзая, девочка, прямо как ты у меня. Ты должна ее как-то назвать. Но сначала набрось на себя что-нибудь и пошли обедать. Папа все приготовил, и с кухни несутся умопомрачительные запахи.

Лили и Шейна в течение нескольких секунд уничтожили содержимое тарелок, почти ничего не оставив Джону, но он заверил, что хорошо поел во время ленча и ему вполне хватит. Щенок весело скакал по полу вокруг стола, потом остановился, присел на корточки и сделал лужу.

— Я привезла из того дома всю твою новую одежду. Она в машине, — сказала Лили, собрав со стола и унося на кухню тарелки. Джон уже устраивался у телевизора. — Ты можешь надеть что-нибудь из этих вещей завтра в школу.

Оглянувшись, чтобы посмотреть, какова будет реакция Шейны, она была поражена: девочка составила грязную посуду в раковину и мыла ее. Раньше Шейна делала это только после хорошего скандала.

— Ладно, — проговорила Шейна, глядя на щенка, который терся у ее ног. — Давай назовем ее Принцессой Дай, нет, она будет Леди Дай. Знаешь, это как в фильме «Леди и бродяга», там была принцесса Дай. Эй, Дай. Иди ко мне, Дай. Подойди к своей мамочке. Ко мне, моя маленькая принцесса.

Вымыв посуду и убрав тарелки, Лили с Шейной уединились в комнате девочки на весь остаток вечера. Лили помогла дочери выбрать костюм на завтрашний день, а потом, усевшись сзади Шейны на ее маленькой кровати, расчесала длинные волосы дочери. Лили пыталась проникнуться теми чувствами, которые испытывала Шейна. Наконец Лили бросила щетку и обняла дочь. Шейна положила голову на грудь Лили. Лили начала гладить брови, веки, слегка вздернутый носик Шейны.

— Когда ты была маленькая, — прошептала она, — я всегда так ласкала тебя перед сном, помнишь?

— Да, — тихо ответила Шейна.

— А ты помнишь, как однажды на Рождество ты нашла в шкафу все свои подарки, развернула их и наигралась вдосталь? Самое главное, что никто так ничего и не понял, я просто умирала от смеха, когда узнала об этом. Ты была такой проказницей.

— Да.

— А помнишь, как мы с тобой катались на роликах и случайно заехали в душевую к каким-то мальчишкам и перепугали их до смерти?

— Я помню. Ой, а помнишь, как бабушка однажды по ошибке забрела в мужской туалет в кинотеатре, а нам было неудобно идти за ней самим и мы попросили, чтобы ее вывела оттуда билетерша? А бабушка не могла выйти, потому что у нее за что-то зацепился пояс и она страшно перенервничала. Это было так смешно.

— Да, — отозвалась Лили. Но ни она, ни Шейна не были в состоянии смеяться. Они разучились смеяться, словно это был иностранный язык, на котором они когда-то бегло говорили, а теперь едва понимали.

— Ты сможешь сейчас уснуть?

— Нет.

Лили вышла и вернулась с таблеткой, одной из тех, что им дали в госпитале, — это было снотворное. Лили протянула Шейне таблетку вместе со стаканом воды.

— Хочешь я останусь и буду спать с тобой? Пойдем со мной в мою постель.

Приняв таблетку, Шейна взяла на руки щенка, прижала его к своей шее и повернулась на бок, уставившись в стену.

— Я буду спать здесь.

— Тебе не обязательно завтра ходить в школу. Я подумала, что это поможет тебе избавиться от мрачных воспоминаний. Но если тебе тяжело, то лучше не ходи туда.

— Я буду в полном порядке, мама.

Уходя, Лили поцеловала ее и прошептала:

— Жизнь идет своим чередом. Это, конечно, банально, но это истинная правда.

Лили вернулась в спальню и одетая упала на кровать поверх покрывала. Она перевернулась на спину и уставилась в потолок. Стоило ей закрыть глаза, как она начинала неумолимо проваливаться в темноту, но, каждый раз сопротивляясь, открывала глаза, взглядом отыскивая вокруг знакомые предметы. Если бы у нее была веревка, думала она, то один конец она бы привязала к ночному столику, а другой обмотала вокруг талии, тогда она могла бы спокойно уснуть и не рисковала при этом упасть в черную яму. Во всяком случае, она могла бы тогда легко выбраться по веревке из любой пропасти. Он мертв, а она жива. Однако в мрачном Зазеркалье ее сновидений он не умрет никогда. Дверь в спальню Шейны была приоткрыта, и она слышала, что Джон разговаривает с дочерью. Голоса их звучали глухо.

Глядя в потолок, Лили слышала, как он вошел и тихо прикрыл за собой дверь.

— Оставь дверь открытой, — попросила Лили. — Я хочу слышать, вдруг Шейне что-нибудь понадобится.

— Сейчас открою. Я просто хочу поговорить с тобой, а потом пойду спать на диван. — Он помолчал, прислонившись к двери, сцепив за спиной руки, голос его звучал глухо. — Что мы теперь будем делать?

Лили повернулась на бок и посмотрела на него.

— Продолжать жить, Джон. А что мы можем еще сделать?

— Я говорю о полиции, о Шейне, о нас с тобой.

— Полиция будет заниматься расследованием и постарается его найти. А до тех пор, пока они его не найдут, вряд ли произойдет что-то существенное.

— Я не знаю, что мне говорить ей, что делать.

— Делай то, что ты делаешь всегда. Просто будь рядом и говори с ней, когда она захочет тебя слышать.

Лили встала и прошла в ванную, думая о том, что неплохо бы переодеться. Джон последовал за ней.

— Ты собираешься остаться здесь? Что ты собираешься делать с домом, который сняла?

Он подошел к ней вплотную и она отступила на шаг. Его дыхание, одежда и даже волосы насквозь пропахли табачным дымом.

— Я не могу жить в том доме, Джон. Шейна никогда не будет чувствовать там себя в безопасности. Мне придется отказаться от дома.

Лили вошла в ванную и захлопнула дверь у него перед носом. Сбросив на пол одежду, она надела его халат, висевший на вешалке. Открыв дверь, она увидела, что Джон стоит на прежнем месте.

— Ты мог бы сам переехать отсюда.

Черты его лица исказились гневом.

— Я никуда не собираюсь переезжать, — проворчал он. — Это ты во всем виновата, ты сама знаешь. Ты даже оставила открытой заднюю дверь, ну он и вошел в нее.

Лили почувствовала, что у нее онемела спина и кровь отхлынула от лица.

— Убирайся, — крикнула она, тщетно пытаясь сдержаться, — оставь меня одну.

— Я не собираюсь никуда отсюда уезжать. Не пытайся использовать создавшееся положение, Лили. Я останусь здесь, со своей дочерью.

— Так оставайся, — с отвращением проговорила она. — Но не требуй, чтобы уехала я. Понимаешь ты это или нет, но я нужна ей. Мы оба ей нужны. А твои личные нужды и потребности, прости, сейчас не стоят и дерьма, Джон. Все остальное сейчас вообще не играет никакой роли.

Он повернулся и пошел к выходу из спальни.

— Оставь дверь открытой, — велела Лили.

Она повернулась лицом вниз и схватила простыню обеими руками, стягивая ее с матраца и собирая в складки. Потом села и отбросила простыню. Ей вдруг захотелось посмотреть на старые пятна на матраце. Вот оно. На своей стороне кровати она увидела красно-коричневое ржавое пятно. Оно появилось тогда, когда у нее случился выкидыш, Шейна была тогда совсем малюткой, не старше нескольких месяцев. Это пятно — все, что осталось от того, кто должен был стать братишкой или сестренкой Шейны. Если бы не выкидыш, она никогда бы не пошла на юридический факультет и Шейну никто бы не изнасиловал. Это было пятно смерти, всего-навсего маленькое пятнышко.

Лили сбросила простыню на пол и проспала всю ночь на голом матраце, уткнувшись лицом в пятно, оставив включенной лампу на ночном столике.

Она видела во сне, как бредет по темной воде, которая достает ей до колена, вода густа, и кажется, что она покрывает бездну. Лили шла, и летели на нее брызги воды, поднятые ее шагами, больше похожими на маршировку, чем на обычную походку. Она шла, а вода становилась все глубже и глубже, но Лили не могла повернуть назад — впереди была Шейна. Она звала, ее волосы развевались на ветру, а голос звучал нежнейшим сопрано.

Внезапно Лили открыла глаза. Она проснулась, буквально купаясь в холодном поту. Повернувшись, увидела, что в дверях стоит Шейна.

— Боже, что случилось? С тобой все в порядке?

— Я не могу спать, мамочка, я так боюсь. — Она говорила тихим, дрожащим голосом — это был голос маленького испуганного ребенка. — Он возвращается. Я знаю, что он вернется.

Лили похлопала по кровати рядом с собой, и Шейна подошла.

— Ложись со мной, солнышко.

Когда Шейна легла, Лили выключила лампу, и они продолжали разговаривать в темноте.

— Шейна, я хочу, чтобы ты меня выслушала и постаралась мне поверить. Я знаю, что это будет трудно, я знаю, что ты очень боишься, но он никогда не вернется. Ты слышишь меня? Я обещаю тебе, что он больше никогда не причинит тебе боль.

— Ты не можешь этого знать, а поэтому как ты можешь обещать?

Лили безнадежным взглядом смотрела в темноту. Ей нечего было больше сказать. Она лишила человека жизни, совершила самый тяжкий грех, но она ничего не могла сделать, чтобы облегчить боль собственной дочери.

 

Глава 15

Лили проснулась задолго до звонка будильника и с ужасом обнаружила, что Шейны рядом нет. Она бросилась в детскую, дверь была открыта, в комнате никого, правда, с кухни доносились какие-то звуки. Стоя посреди комнаты дочери, Лили подумала, что, видимо, Шейна встала несколько часов назад; в комнате царил безупречный порядок, нигде ни пятнышка, одежда аккуратно висела на плечиках. По спине Лили пробежал холодок; она чувствовала себя так, словно она на сцене и готовится к выступлению. Все вещи здесь принадлежали Шейне, но они не несли на себе отпечатка ее присутствия. Это не комната ее дочери, это холодное безликое совершенство и торжество порядка.

Она нашла Шейну одетой, сидящей за кухонным столом. Девочка делала уроки, на коленях у нее спал щенок. Лили подошла к ней, погладила по волосам, положила ей руки на плечи и заглянула в тетради на столе.

— Когда ты встала?

— Около четырех. Мне что-то не спалось.

— Ты уверена, что хочешь сегодня идти в школу?

— Я уверена, что не хочу оставаться здесь одна на целый день. Правда, мне не хочется оставлять Дай одну. — Она помолчала. — Да нет, я пойду в школу.

Позже, по дороге в школу, Лили сказала Шейне, что она поставит в ее спальне новую кровать, из дома, который она так несчастливо сняла. Кровать, на которой случилось изнасилование, Лили решила вывезти на свалку и сжечь.

Шейна посмотрела на мать нежными мечтательными глазами.

— Это было бы чудесно, мамочка. Та кровать мне и в самом деле очень понравилась.

В этот день Джон уехал раньше Лили, и ей пришлось взять «хонду». Подъезжая к комплексу административных зданий, она от волнения судорожно сжала пальцами руль. Кто знает, может быть, они уже ждут ее в кабинете с ордером на арест, сейчас ее закуют в наручники и проведут к выходу на глазах у сотрудников.

— Ну-ка, возьмите меня, — вызывающе пробормотала она, обращаясь к ветровому стеклу.

Если бы не Шейна, она, пожалуй, обрадовалась бы и такому исходу и была готова отвечать за свои действия. Ей не пришлось бы больше притворяться и вести себя так, словно ничего особенного не произошло, а на самом деле каждую минуту ожидать ареста, который сразу разрубил бы узел страха и вины, спутавших ее по рукам и ногам.

Молча Лили поднялась на лифте на нужный этаж, прошла через пункт контроля и поспешила в свой кабинет, глядя в пол и не обращая внимания на доносившиеся из дверей других кабинетов телефонные звонки и стрекотание принтеров, выплевывавших копии документов. Кто-то окликнул ее по имени, но она, сделав вид, что не слышит, ускорила шаги, прислушиваясь к бешеному сердцебиению, которое сотрясало все ее тело. В ее кабинете было темно, как и в холле перед ним. Она включила свет и прежде всего решила удостовериться, что всё на месте и никто не рылся в ее отсутствие в бумагах. Все лежало на прежнем месте, кажется, никто не проявил интереса к содержимому ее служебного стола. Лили села на мягкий стул у стола и расслабилась, в ту же секунду почувствовав себя в безопасности. Это место, которое она любила, это работа, ради которой она жила, это ее надежное убежище. Здесь она уважаемый профессионал. Здесь она полноправная личность.

— Доброе утро. — В кабинет энергичной походкой вошел Клинтон и сел перед ее столом. — Как вы себя чувствуете? Уж не грипп ли вас поразил?

Он ничего не знал. Слава Богу, подумала она. Клинтон совершенно не умел скрывать свои мысли.

— Сегодня уже все нормально, осталась только небольшая слабость. «Скажи ему что-нибудь еще!» — кричал ее мозг. В этот момент ей привиделась совершенно фантастическая картина — она стоит совершенно голая, и с ее рук стекают струйки крови ее жертвы. — Итак, вы, кажется, пошли на повышение, правда, пока вы лишь исполняете обязанности начальника отдела, но впоследствии вы, видимо, продвинетесь. Вы довольны своим назначением?

— Да, но вернуться опять к этим дурацким делам после того, как я успел почувствовать вкус к более интересным вещам. — Он состроил гримасу отвращения, правда лицо его тут же оживилось. Он взволнованно подался вперед. — Да, чуть было не забыл, все это произошло вчера, когда вас не было. Эрнандес убит. Вы могли бы предположить такой поворот дела?

Может быть, Клинтон заманивает ее в ловушку, подумала она. Может быть, он и сам не знал, что играет роль капкана?

— Эрнандес? По какому делу он проходил?

— По делу проститутки. Это тот Эрнандес, которого я отпустил позавчера. Мне вчера позвонили из окснардского полицейского управления и расспрашивали об этом деле. Они думают, что его застрелили из проезжавшей машины — какие-то бандитские разборки. Как бы то ни было, кто-то сэкономил налогоплательщикам кучу денег.

Стараясь сохранить спокойствие, Лили изо всех сил вцепилась в подлокотники стула. Ее охватила паника. Значит, полицейский следователь интересовался подробностями дела Эрнандеса. Может быть, Клинтон сообщил им, что она брала с собой дело Эрнандеса и что убит он был как раз тогда, когда папка находилась у Лили. Что она может теперь сказать в свое оправдание? У нее слегка помутилось в голове, она представила себе, как они празднуют вечеринку по поводу сэкономленных долларов налогоплательщиков, бросая в воздух конфетти, а в середине пиршественного зала стоит на столе гроб с телом Эрнандеса. Обнаружив на столе лежавшие под папкой очки, которые она забыла уходя, она водрузила их на нос и стала перекладывать с места на место бумаги, лежащие на столе.

— Следователи интересуются пострадавшей, проходящей по этому делу. Они решили допросить женщину, но произошла весьма странная вещь — она исчезла и ее до сих пор не могут найти.

Пока Клинтон продолжал свое повествование, Лили начала выстукивать ручкой по столу бешеный ритм. Заметив, как изменилось выражение его лица, Лили прекратила барабанную дробь.

— Что же здесь странного? Она шантажистка и, поняв, что ничего не добьется, исчезла. В этом нет ничего необычного. — Лили чувствовала, что в ее голосе проскальзывают раздражение, злость и волнение.

— Да, кажется, я засиделся, у вас еще масса дел, — проговорил он поднимаясь.

— Нет, мне интересно, продолжайте… заканчивайте то, что вы начали рассказывать. — Чтобы он не видел ее рук, Лили положила их на колени.

— Ну вот, короче, она пропала и оставила двоих детей, и, как рассказал следователь, по отзывам сестры пострадавшей, последняя была очень заботливой матерью. Профессии у нее нет, и она пошла на панель, чтобы заработать денег на своих детей. Так вот, дети не имеют никакого понятия, где она находится. Теперь примите во внимание, что она заявила на Эрнандеса и он был арестован через четыре дня после этого. Ее же никто не видел с самого момента его ареста.

Сцена изнасилования с беспощадной четкостью привиделась Лили, на верхней губе ее выступил пот, когда она вспомнила нож в его руке и слова: «Слизывай кровь поганой шлюхи».

Она прижала к щеке руку, грея зубы, как компрессом.

— Полагают ли полицейские в Окснарде, что он мог убить ее, чтобы она не выступила свидетельницей обвинения? Произвели ли они обыск в его доме в поисках вещественных доказательств?

Она очень живо представила себе его дом и залитый его кровью тротуар. Интересно, подъели ли собаки ее рвоту, или ее аккуратно соскребли и отправили на экспертизу? Может быть, тело несчастной проститутки было разрезано на части и лежало в запертом на висячий замок холодильнике?

— Они, конечно, работают очень медленно, у них по три-четыре дела об убийстве в месяц, но занимаются они этим делом очень грамотно. Они конфисковали его фургон и вообще движутся в правильном направлении. Дело поручено Брюсу Каннингхэму. Вы о нем наверняка слышали, очень толковый следователь.

На столе Лили зазвонил телефон. Ей же показалось, что звонок раздался в холле. Она подняла голову и увидела, что Клинтон выжидательно смотрит на нее. Резким движением она нажала кнопку селектора.

— Джен, на все звонки отвечайте, что меня нет.

— Я думаю, Лили, что вы имеете право на это дело и хочу передать его вам.

— Не спешите, Клинтон. Все материалы, которые вы получаете от Каннингхэма, показывайте мне.

Если кто и должен был заниматься этим делом — то именно Каннингхэм, подумала Лили, чувствуя, как возрастает ее страх и как ее все больше охватывает паника. Каннингхэм лучший следователь в Окснарде, а возможно, и во всем графстве. Она знала его и его сильные стороны. С Каннингхэмом она сталкивалась несколько раз в прошлом, они совместно вели ряд дел, у этого человека был безупречный послужной список. Если Каннингхэм передавал дело в суд, можно было быть уверенным, что приговор не вызовет никаких сомнений. Этот человек никогда не давал ввести себя в заблуждение, никогда не суетился и никогда не шел на компромисс со своей совестью, поступаясь профессиональной честью. О таком следователе мог мечтать любой обвинитель, а для преступников он истинное наказание Божье и кошмар. И вот теперь такой человек работал против нее.

— Это дело может быть намного сложнее, чем оно кажется на первый взгляд. Я не хочу сказать, что вам надо сильно тревожиться по поводу всяких мелочей, но…

Руки Лили впились в край стола, она напряженно подалась вперед.

— Говорите, Клинтон. — Она не в силах была больше сдерживать свои эмоции.

— Дело в том, что этот Каннингхэм немногословен и сейчас молча, но упрямо прощупывает почву. Кажется, этот Эрнандес и его братец несколько месяцев назад были задержаны полицией и занесены в карточку оперативных наблюдений. Так задержаны они были в компании, угадайте кого? — Кармен Лопес, и — внимание! — Вальдеса и Наварро.

Лили едва не упала со стула. Это могло явиться успехом, можно было сказать прорывом, в деле Макдональд — Лопес, и вообще, эти сведения могут оказаться важными и с других сторон. В них могло быть ее спасение. Если Эрнандес убил проститутку и организовал убийство Макдональда и Лопес, то он был дважды убийцей и наверняка психопатом.

— Пусть Каннингхэм докладывает мне все детали дела, которые станут ему известны, невзирая на то, какими незначительными они ему покажутся. Я хочу, чтобы мы немедленно начали свое собственное расследование. Проинформируйте обо всем Батлера и, конечно, Фаулера. В прессу не должно просочиться ни одного слова, вы меня поняли?

— Так точно, шеф, — ответил Клинтон, на которого подействовала ее суетливость. В дверях он оглянулся на Лили. — Вы знаете, я не хотел работать под вашим началом. Мне казалось, что вы окажетесь упрямой и непредсказуемой. Я был просто набитым дураком. Как только мы укомплектуемся, я бы хотел вернуться в ваш отдел.

Она посмотрела на него поверх очков.

— Вы боялись, что я буду слишком упрямой и требовательной? Не того, что я женщина, а того, что буду жесткой, да? Это что-то новое. Вы можете вернуться, Клинтон. Только продолжайте пользоваться кондиционером для волос.

Он засмеялся. Лили потянулась вперед, стремясь приобщиться к его заразительному золотистому смеху, поймать этот переливчатый звук, проглотить его и научиться смеяться вновь. Ей, правда, удалось слегка приподнять в улыбке уголки рта, которые, впрочем сразу же опустились.

— Он очень дорогой. Вы согласитесь оплачивать его покупку?

— Едва ли, — ответила она, постаравшись еще раз улыбнуться.

Когда он ушел, она, не в силах усидеть на месте, вскочила и кругами принялась расхаживать по кабинету. Она испытывала страшную клаустрофобию в этом крошечном помещении, но стоит ей выйти отсюда, как она окажется среди людей, где ей придется поддерживать вежливые разговоры и выслушивать всякую чушь. Единственное, о чем она могла теперь думать — Каннингхэм, Каннингхэм и еще раз Каннингхэм. Лили беспрестанно шепотом повторяла это имя. Он был не просто хорошо известен среди специалистов-юристов и полицейских, пожалуй, его можно было назвать знаменитым. О деле Оуэн писали все газеты. Лили не представляла себе, как мог этот человек, не имея тела жертвы, собрать достаточно доказательств преступления, чтобы заставить суд вынести приговор убийце. А если бы женщина, живая и здоровая, в один прекрасный день пришла в зал суда? Лили была парализована унизительным страхом. Если Каннингхэм распутал столь сложное дело, то он наверняка додумается, что это именно она убила Бобби Эрнандеса.

Ее видел родной брат Эрнандеса. Неужели Лили всерьез думала, что сможет среди бела дня застрелить на улице человека и выйти сухой из воды? Сейчас она живет во времени, взятом в долг. Все ее действия были чистейшим безумием. Внезапно она увидала, что в дверном проеме, насупив брови, стоит Ричард и внимательно наблюдает за ее метаниями по кабинету.

— Я звоню тебе целое утро, но Джен сказала, что ты не отвечаешь на звонки, а потом позвонил Клинтон и проинформировал меня о новых обстоятельствах в деле Макдональд — Лопес. С тобой все в порядке, Лили?

Она обошла вокруг стола и встала за ним, как бы пытаясь столом отгородиться от Ричарда.

— Нет, — ответила она. — Кажется, еще нет, но я стараюсь.

Она воспринимала его теперь, как незнакомца из другого времени и другого измерения. У нее было такое впечатление, словно Ричард часть жизни не ее, а какой-то другой женщины.

— Может быть, мы выпьем вместе после работы? Можем поехать в какое-нибудь тихое место.

— Не могу. Мне надо вести дочь к психологу.

Он встал, пересек кабинет, подошел к ней и взял ее за руку. Ее ладонь была холодна и безжизненна, она безвольно лежала в его руке.

— Когда мы снова увидимся? Я хочу обнимать тебя, прикасаться к тебе.

Лили отняла руку.

— Не знаю, — ответила она. — Я и в самом деле не знаю.

— Ты не знаешь, когда мы увидимся, или не знаешь, хочешь ли ты вообще меня видеть?

— Я сейчас живу дома. — Она посмотрела ему в глаза. — Я не знаю, что будет с нами дальше. Сейчас я вообще ничего не знаю.

Зазвонил телефон. Лили взяла трубку. Джен доложила ей, что на проводе Каннингхэм, и спросила, будет ли она говорить.

— Мне надо идти, Ричард. Я еще вернусь к тебе.

Когда он вышел, Лили сделала глубокий вдох и нажала на селекторе мигающую кнопку. Следователь заговорил еще до того, как Лили сняла трубку.

— Мне домой позвонил Силверстайн и в приказном тоне начал вещать, что я должен делать. Кто этот парень и почему ваши люди вообразили, что они имеют право указывать мне, как вести расследование?

— Мне очень жаль, Брюс. Примите мои извинения. Естественно, я понимаю, что расследование ведете вы и только вы… но… — Она отчаянно пыталась отделить себя от своих переживаний, не проговориться и справиться со своей ролью. Если ей это не удастся, то своим звериным чутьем он угадает ее страх. — Дело Лопес — Макдональд свело здесь всех с ума. Это одно из тех дел, которые обычно захватывают вас целиком.

— Это так, — согласился он. Гнев его, очевидно, поутих. — Как только я буду что-то знать, сообщу вам в ту же минуту. Все дело-то может не стоить и выеденного яйца.

Она поняла, что он готов повесить трубку. Слова застряли у нее в горле. Наконец она заговорила.

— Что у вас реально есть по Эрнандесу?

— Мне казалось, что кое-что нашел, но оказалось, след был взят неправильно. Соседка запомнила номер машины, но машина оказалась явно не та, хотя мне кажется, что номер был записан правильно. Мы разыскали владельца машины — им оказался шестидесятилетний мужчина из Лейсер-Уорлда. — Разговаривая, Каннингхэм что-то жевал, в трубке было слышно причмокивание, а где-то на заднем плане аппетитно потрескивал жир на сковородке. — Мы составили портрет предполагаемого преступника: белый, пять футов десять дюймов, худощавый, с гладкой кожей. Похоже, что это профессиональный убийца, а там, кто его знает. Из тех, кто доставляет нам удовольствие.

— Спасибо, Брюс, — сказала Лили. — Звоните нам, если отыщете что-нибудь новенькое.

Изумленно посмотрев на телефон, она повесила трубку. Удовольствие, подумала она, удивившись тому, насколько мало понимают люди значение тех слов, которые употребляют в небрежных словах и фразах. Она представила себе, как сидит на полу в окружении таких же, как она, а рослый следователь стоит посредине, как школьный учитель. Он смотрит на детишек и спрашивает:

— Ну, а теперь скажите, кто из вас доставил нам удовольствие и убил нехорошего мистера Эрнандеса?

И Лили гордо поднимает руку.

Она чувствовала, что сходит с ума.

Если бы не ее черный маркер, то сидеть бы ей уже в следственном изоляторе. Они ищут мужчину, профессионального убийцу. Так он ей сказал. Но Каннингхэм умен и коварен, и она хорошо понимала, что он выведет ее на чистую воду, выследит и дождется лабораторного подтверждения ее причастности к преступлению. Она уронила голову на руки, потом схватила себя за волосы и с силой рванула. Чтобы избавиться от абстрактной пустоты, ей надо было испытать реальную, настоящую боль. Но ничего не помогало. Когда она отняла руки от головы, в пальцах остались клочья ее рыжих волос.

 

Глава 16

Сидя в приемной психолога, Лили просматривала взятые с собой дела, а Шейна листала иллюстрированный журнал. Из кабинета вышла женщина — ровесница Лили, мать и дочь подняли на нее глаза, уверенные, что это и есть врач. Потом из кабинета выглянула женщина помоложе и пригласила их войти. На небольшом круглом лице выделялись мягкие карие глаза, волосы песочного цвета распущены по плечам. Она была одета в длинную юбку с цветочным узором и зеленый свитер, на ногах носки и легкие кожаные туфли.

— Меня зовут Марша Линдстром, миссис Форрестер, а это, должно быть, Шейна.

Лили встала и быстро спрятала папку с делом в кейс.

— Я думала, вы старше, — сказала она, не подумав.

— Ну что ж, это превосходный комплимент. — Она широко улыбнулась Шейне. — Знаешь, я сначала поговорю с твоей мамой, а ты подожди здесь. Мы недолго, ладно?

Шейна встала и стала возражать.

— А почему вы не хотите поговорить с нами обеими вместе? Ведь это случилось с нами обеими. Мы там оказались вдвоем.

— Может быть, ты и права, но иногда людям легче высказаться, когда они одни. Дай нам, пожалуйста, несколько минут, хорошо?

Женщина повела Лили не в кабинет, а в уютную комнату, где стояли мягкий диван, кофейный столик и два больших удобных кресла. Лили предварительно передала доктору по факсу копию полицейского рапорта из управления полиции Вентуры, и теперь женщина, держа в руках лист бумаги, начала выспрашивать у Лили подробности о ее детстве, родителях, замужестве.

На душе у Лили стало неспокойно. Она почувствовала раздражение, которое не смогла скрыть.

— Мне кажется, что все это не имеет никакого значения, — настаивала она. — Я прошу вас проконсультировать мою дочь, а не меня.

— Так вы не считаете, что тоже перенесли психическую травму в ходе случившегося инцидента? Я правильно вас поняла?

— Я не сказала этого. Я перенесла душевную травму, но я привыкла к травмам. — Лили замолчала, чувствуя себя загнанной в ловушку последней дурой. Что бы она ни сделала, что бы ни сказала — все получалось не так и невпопад. Она теряла контроль над собой. — Я имею в виду…

— Вас когда-нибудь насиловали раньше, миссис Форрестер? Лили… Можно я буду называть вас Лили?

Женщина посмотрела своими ласковыми карими глазами в лицо Лили. Та поглядела на белые носочки и кожаные туфельки юной докторши, похожей на студентку старшего курса. Она чересчур молода.

— Какая разница? — В комнате царил полумрак, из скрытых динамиков доносилась тихая мелодичная гитарная музыка. — Я пережила инцест. Это можно квалифицировать как изнасилование? Я думаю, что можно. Вы это хотели от меня услышать?

— Вы можете рассказать мне, как вы чувствуете себя при воспоминании об этом… об инцесте?

Лили наконец сказала эти страшные слова чужому человеку. До этого она говорила об этом только Джону, и вот… Шлюзы открылись, и вихрь эмоций вырвался на свободу. Это была совершенно другая категория, другая глава жизни, думала она. Окружной прокурор, жертва инцеста, убийца. Кем еще может она стать? Заключенной, тюремщицей, камерной потаскухой. Она уже видела себя с номером на груди, смотрящей в объектив фотоаппарата в ожидании, когда щелкнет затвор.

— А как вы думаете я себя чувствую? — Лили встала и пылающим взглядом уставилась на молодую женщину. — Позвольте мне сказать вам, что именно я чувствую. Если кто-нибудь когда-нибудь скажет вам, что молния дважды не бьет в одно и то же место, не раздумывая посылайте такого человека ко всем чертям. А теперь позовите в кабинет мою дочь и посмотрите, сможете ли вы помочь ей, мной заниматься уже поздно.

Лили, не оглянувшись, вышла из комнаты.

В приемной она села на стул и стала ждать. Она вела себя, как бессовестная скотина, а ведь бедная женщина старалась помочь ей. Просто сейчас Лили не могла и думать об инцесте. Эти воспоминания выбивали ее из колеи, сводили с ума. Когда час спустя Шейна вышла из кабинета, Лили вскочила, с грохотом уронив на пол лежавшие у нее на коленях папки, и подбежала к врачу.

— Могу я еще раз поговорить с вами?

— Конечно, — спокойно ответила доктор Линдстром, — но скоро придет мой следующий пациент.

Когда они снова оказались вдвоем в маленькой уютной комнатке, Лили прежде всего извинилась.

— Мне очень жаль, что я так грубо себя вела. Я понимаю, что вы хотели добросовестно выполнить свою работу и помочь мне. Но вы же понимаете, что инцест — это слишком болезненная для меня тема. Мне очень тяжело раскрыться перед вами и вылить вам на ковер много крови и желчи. Вы понимаете меня? Иногда поезда уходят навсегда. Все прошло много лет назад. Но теперь? Теперь мне надо сделать все для своей дочери и сконцентрировать для этого все свои силы и не касаться того, что может вывести меня из равновесия.

Женщина не отвечала. В комнате повисла неловкая тяжелая тишина. Лили отчетливо слышала собственное дыхание. Возможно, наступит такой день, когда эту докторшу вызовут в суд и она будет свидетельствовать в ее, Лили, защиту, доказывая суду, что она убила человека, потому что в детстве пережила инцест. Может быть, она скажет, что Лили холодна и бессердечна, расскажет, как та отказалась от врачебной помощи и выскочила из кабинета, громко хлопнув дверью.

— Как, по вашему мнению, моя дочь справляется с ситуацией?

— Просто замечательно, по крайней мере, такое создается впечатление. Главное, что ее заботит, чтобы окружающие ничего не узнали об изнасиловании. Ваша дочь — очень сильная молодая женщина, весьма целеустремленная и умеющая держать себя в руках.

— Это очень точно, — проговорила Лили, подавшись вперед, — то, что вы сказали об умении себя контролировать и держать в руках. Вообще-то это не в характере Шейны. Она никогда не умела контролировать себя и держать в руках. В поведении она всегда была спонтанной, даже беспорядочной и способной на промахи и заблуждения. А теперь она внезапно стала аккуратной, спокойной и уважительной. Я боюсь, что она подавила в себе свою спонтанность и загнала ее глубоко внутрь, возможно, теперь эти качества проявятся только тогда, когда она станет взрослой.

— Вы сейчас говорите о том, что произошло с вами?

— Думаю, что да, — как-то по-детски сказала Лили. — Моя самая главная забота — это сексуальность моей дочери и то, каким образом она повлияет на формирование ее личности. Она красивая молодая женщина, и я хочу, чтобы ее жизнь была полноценной.

— Возможно, вам стоит рассказать ей, что вы пережили сами. То, что вы только что доверили мне. Дайте ей основу, чтобы она лучше поддалась лечению.

— Я не могу этого сделать. — Лили потупила глаза. Потом она подняла голову и испытующе заглянула в глаза доктору. — И я считаю, что поступить так было бы неправильно. Раньше мир казался ей надежным и незыблемым, а теперь такое чувство у нее прошло. Если я расскажу ей, что пришлось испытать мне, она поймет, что в мире еще больше опасности, зла и угрозы, чем она себе представляет. Она будет обостренно воспринимать их. Ей необходимо поверить в то, что это был случай, случайное происшествие, которое никогда не повторится. Я не хочу, чтобы она думала, что такое в жизни может произойти дважды.

— Но ведь может. И с вами это случилось. Правильно?

— Правильно. — Лили внимательно посмотрела на доктора. — Я ничего не стану ей рассказывать.

— Это ваше решение, оно по праву принадлежит вам.

— В конце концов я всегда сама принимаю решения.

— Значит, вы сами хотите, чтобы все было так, как оно есть. Жизнь зачастую полна проблем выбора и принятия решений. Вы знаете, иногда мы в своей жизни оказываемся в очень неприятной роли, но это та роль, которую мы сами для себя избрали. Вам не надо пытаться решить ваши проблемы в одиночку. Если вы чувствуете, что между нами невозможен доверительный контакт, то обратитесь в психотерапевтическую группу для людей, переживших инцест. Но опять-таки, это выбор, который целиком зависит от вас самой.

Когда Лили выходила из кабинета, в ее сознании, как моментальная вспышка, возникло видение: она стоит у машины и держит на прицеле Эрнандеса. Это что, тоже был ее добровольный выбор — стать палачом? Неужели она ждала все эти годы того момента, когда кто-то переступит роковую черту и высвободит накопившуюся в ней ярость? А может, такая роль была уготована ей с самого рождения и вся ее жизнь была только путем, который вел ее к этому необратимому действию? Может быть, Вселенная, выбрав орудием растления ее собственного деда, сделала из нее хищника, призванного уменьшить на земле количество зла? Нет, подумала она, просто она подошла к краю мира и упала в бездну, в темные, засасывающие вглубь воды безумия.

— Мама, — проговорила Шейна, встав во стула при появлении матери из кабинета, — что случилось?

Лили била дрожь, она обхватила себя руками.

— Ничего, — сказала она. — Совершенно ничего.

 

Глава 17

Следующая неделя тянулась нескончаемо. Дни растворялись в бессонных ночах, а те, в свою очередь, незаметно переходили в однообразные смазанные дни. Лили чувствовала себя так, словно плывет сквозь ледяные воды Ла-Манша, заставляя себя из последних сил, борясь с усталостью, работать руками и ногами, в отчаянной попытке достигнуть берега.

Она была вынуждена интересоваться полицейскими рапортами окснардского управления, касающимися убийства Бобби Эрнандеса. Это являлось единственным способом все время находиться в курсе того, какими данными по делу располагает полиция, и знать свое собственное положение. Кроме того, ей просто необходимо было взглянуть на рисунок, составленный по показаниям Мэнни Эрнандеса. Она постоянно напоминала Клинтону о необходимости регулярно получать полицейские рапорты по Эрнандесу, а они вечно запаздывали или вовсе не приходили. Клинтон за это время стал работать в подразделении Ричарда, а последнего переместили в отдел, ранее подчинявшийся Кэрол Абрамс. Все были заняты по горло и дело Эрнандеса, само по себе абсолютно незначительное, имело вес только как составная часть дела Макдональда — Лопес. По-прежнему ничего не было известно об исчезнувшей проститутке — только предположения. Лили была готова кричать и топать ногами на Клинтона, требуя рапортов, дело дошло до того, что она едва не позвонила Каннингхэму, вовремя поняв, что явилась бы последней дурой, сделав это. Такой звонок стал бы как раз тем шагом, которого с нетерпением ждал от нее Каннингхэм.

Всякий раз, выезжая из гаража, она внимательно оглядывала улицу в поисках машин, из которых, возможно, вели за ней негласное наблюдение. Всякий раз по дороге на работу она внимательно вглядывалась в зеркало заднего вида — не преследует ли ее кто-нибудь. Каждую ночь она подолгу не могла уснуть — ее преследовали мысли о том, что за ее домом ведется постоянное наблюдение.

— Меня сегодня вечером не будет, — сказал ей как-то Джон; была половина пятого, суббота. — Я полагал, что мне надо сказать тебе об этом, чтобы ты смогла без помех заниматься своими делами.

Он объявил ей об этом после того, как отвез Шейну к подруге, где та собиралась остаться ночевать. На дубовом обеденном столе перед Лили были разложены папки с делами. Волосы она собрала в конский хвост и стянула заколкой Шейны. Одета Лили была в расхожие шорты и свитер.

— Что ты хочешь этим сказать — меня сегодня не будет? — спросила она, сняв очки и отодвинувшись от стола вместе со стулом с высокой спинкой. В доме не было места для кабинета, поэтому Лили завела обычай заниматься делами за обеденным столом, на нем больше места, чем на откидной доске секретера. Стереосистема выдавала классическую музыку — Шестую симфонию Чайковского. — Это значит, что у тебя свидание или что-нибудь в этом роде?

— Ну, скажем, я хочу прогуляться с сотрудницей. Ведь у тебя тоже есть друзья среди сотрудников, правда? — спросил он с сарказмом. — Когда состояние Шейны станет стабильным, ты, конечно, снова переедешь отсюда. Мы оба прекрасно это знаем. Для нас двоих в этом доме нет места. — Он подошел к магнитофону и выключил звук, словно торжественная классическая музыка раздражала его. — Ты можешь оставаться здесь столько, сколько сочтешь нужным, но я буду жить своей жизнью. Я тоже имею право на личную жизнь.

Заглянув в его добрые карие глаза, она поняла, что он больше ее не любит. Любовь давно кончилась. Ему нужна была женщина, которая позволила бы ему чувствовать свою значимость, которая была бы с радостью готова слушать его рассказы, для которой бы он был желанным и привлекательным.

— Как бы то ни было, — добавил он, — ты будешь обедать одна. — С торжествующим видом он вышел в коридор.

Лили осталась в столовой и попыталась вновь сосредоточиться на своих занятиях, пока он принимал душ и одевался, готовясь к своему «свиданию». Положение становилось весьма странным. Полчаса спустя он появился в столовой в своем лучшем костюме, благоухая одеколоном «Драккар», предупредил, что он еще вернется, и ушел, бодро и весело шагая. Она не видела его таким в течение многих лет.

Однако, раннее свидание, подумала она. Ей стало интересно, что это за женщина, с которой он встречается, она попыталась представить себе, как та выглядит и чем они будут заниматься, — будут ли они целоваться, а может быть, даже займутся сексом. Все последние годы он избегал сближаться с ней, как с женщиной, и внушил ей отвращение к собственной ее сексуальности. Кем может быть та женщина? Какая-нибудь бедная девочка с разбитой судьбой, которую он может утешить и защитить? Как он смеет думать о своей личной жизни, когда ее, Лили, жизнь полностью разрушена? Она остановит его, она должна сказать ему, что он натворил, она затянет его в тот кошмар, который переживает сама. Она отомстит ему за изнасилование своей дочери.

Охваченная гневом и чувством жалости к себе, Лили вскочила и сбросила папки с делами на пол. Она переходила из комнаты в комнату пустого тихого дома, выглядывая на улицу сквозь щели в жалюзи. Она не обедала, в желудке было пусто, он бунтовал, и кислота подступала к горлу, мучая ее изжогой. Она открыла холодильник, нашла там кусок сыра, пару ломтиков вареного мяса и завернутые в фольгу остатки вчерашней курицы. Захватив с собой сумочку и захлопнув дверь, она обнаружила что у нее при себе только три доллара мелочью. Она не была в банке с момента изнасилования. Лили вернулась в дом. Надеясь найти несколько банкнот, она раскрыла свою чековую книжку и увидела клочок бумаги с телефоном Ричарда. Подчиняясь порыву, она набрала номер. После двух звонков включился автоответчик и зазвучала запись женского голоса. Она немедленно повесила трубку, хотя ей было ясно, что запись сделана еще тогда, когда с Ричардом жила его жена. Он так и не удосужился сменить запись.

Лили включила телевизор и тупо уставилась на экран. Центр Лос-Анджелеса в ходе последних беспорядков выгорел практически дотла. Разрушены тысячи домов и строений, сотни людей ранены и убиты. Город выглядел как зона боевых действий. Через пятнадцать минут она снова позвонила Ричарду, прослушала запись голоса его жены и уже собиралась отключиться, когда он сам взял трубку. Его голос наслоился на голос жены, они звучали дуэтом, перекрывая друг друга.

— Подожди, — проговорил он, — я сейчас выключу автоответчик.

— Это я, — сказала Лили. — Твой товарищ по работе. Что ты сейчас делаешь?

— Ты позвонила мне в очень неудачный момент. Понимаешь, у меня тут пара двадцатилетних блондинок, и мы как раз собираемся развлечься в ванне.

— Прошу прощения. Тогда увидимся в понедельник на работе. Счастливо провести время. — Лили поверила ему и почувствовала себя униженной.

— Подожди, это же шутка. На самом деле, я перебираю в уме то, что случилось, и собираюсь принимать важные решения. А что ты делаешь?

— Мой муж отправился на свидание, — сообщила она будничным тоном, понимая, что это звучит глупо, но ей надо было высказаться.

— Ну разве это не подарок судьбы? Если ты спросишь меня, то я скажу, что это самое лучшее, что он мог бы придумать. Почему бы тебе не сесть в свою маленькую красную машину и не приехать ко мне? Ты найдешь мой дом, если я снова дам тебе адрес?

— Думаю, что найду, — ответила она, горя желанием бежать из этого пустого дома.

— Все что тебе надо сделать — это приехать сюда. Обо всем остальном я позабочусь сам. Сколько времени у тебя займет поездка? — Он был взволнован и не скрывал этого.

— Видимо, около часа.

— Вот видишь, как хорошо жить в новую эру. Ты возьмешь и тоже отправишься на свидание. В старые времена таких вещей не делали. У людей не было никаких радостей в жизни.

Его голос звучал легко и весело.

— Может быть, мне не стоит приезжать, Ричард. Я могу испортить тебе вечер.

Вся его веселость моментально испарилась, голос стал серьезным. Он произнес только одно слово в ответ.

— Приезжай.

Солнце садилось, в углах комнат пустого дома сгущались темные тени.

— Я выезжаю. Прямо сейчас.

— Жду.

Лили повесила трубку, накинула на плечи куртку, брошенную на кухонный стул, и выскочила из дома. Она забыла принять душ, вымыть голову, на лице никакой косметики. По дороге она внимательно разглядывала проезжавшие мимо машины, лавировала между ними, объезжала основной путь по боковым улочкам, чтобы сбить с толку людей, которые, возможно, следили за ней. Проехав по дороге, ведущей к его дому между узкими крутыми холмами, она, шумно дыша и задыхаясь, одолела восемнадцать ступенек, ведущих к его двери. Остановившись у порога, она решила было повернуться и уйти. «Какая же ты идиотка, что приперлась сюда», — сказала она себе. Стоя у порога, она смотрела то на ступеньки внизу, то на дверь перед ней, не в силах решиться на какое-нибудь действие. Она сняла заколку и распустила волосы по плечам. Вынув из сумочки компакт-пудру, наложила ее на лицо. Наконец она позвонила, стоя перед чужой дверью, как бездомный бродяга. Ее голые ноги мерзли на прохладном вечернем ветру.

Он резко распахнул дверь, в его глазах отразилось сильное волнение, когда он увидел, как она выглядит. В ту же секунду он бросился к ней и заключил ее в свои объятия.

— Ну что же ты надела шорты в такой холодный поздний вечер. Ты же схватишь воспаление легких. Входи, входи.

Он слегка поклонился и показал ей рукой дорогу в дом. В этот момент он был похож на метрдотеля, приглашающего гостя в фешенебельный ресторан.

Сегодня дом был в полном порядке. Полы и горизонтальные поверхности мебели не были захламлены, стены сверкали черным мрамором. Свет был приглушен, из динамиков стереосистемы доносилась мелодия «Незабываемого» в исполнении Ната Кинга и Натали Коул. В стеклах окон, из которых открывалась панорама города, отражались мерцающие блики огней. Обеденный стол был красиво убран. В серебряных подсвечниках горели две свечи — единственные источники света в столовой.

— Я купил текилу и сок, чтобы смешивать, — сказал он. — Постой, у меня же еще есть бутылка шампанского. Что мы будем пить?

Одет он был очень аккуратно — в слаксы и свитер, до ее ноздрей долетал знакомый лимонный запах его одеколона. Она физически ощутила, как плохо от нее пахнет, она смердела, как бездомная бродяжка.

— Может быть, я приму душ или ванну?

— Конечно. Какие проблемы? Как тебе такой план — ты принимаешь душ, а я начинаю заниматься обедом?

Лили обрушила на голову каскад горячей воды. Она вымыла голову шампунем Ричарда и вытерлась его полотенцем. Она воспользовалась дезодорантом. Потом она заметила пузырек с лимонным одеколоном и, смочив им ладони, протерла тело. Она чувствовала себя в полной безопасности во владениях Ричарда, в его доме. Здесь никто не посмел бы ее тронуть. Завернувшись в его большой пушистый купальный халат, она босиком вышла в гостиную.

Они сидели рядом на диване и, глядя в огромное от пола до потолка окно, обозревали огни раскинувшегося у их ног города. Ричард развел в камине небольшой огонь. Лили воспользовалась его телефоном и сообщила его номер хозяевам того дома, где сегодня ночевала Шейна. Ричард поинтересовался, как чувствует себя девочка.

— Это очень странно, но она прекрасно себя чувствует. Она вчера снова была на приеме у психолога, и доктор утверждает, что она на удивление хорошо справляется с ситуацией, во всяком случае так кажется при первом взгляде.

— Дети хорошо переносят выпадающие на их долю испытания, Лили. Они намного сильнее, чем нам кажется.

— Но она стала другой, Ричард. Она стала спокойнее, аккуратнее, она теперь помогает мне по дому. Я ничего не понимаю. Мне кажется, что столь ужасное событие не может быть причиной таких благотворных перемен. Мне кажется, что нарушения ее психики серьезнее, чем может показаться кому бы то ни было, но эти нарушения запрятаны очень глубоко. — Лили отпила глоток шампанского и озабоченность отразилась на ее лице, брови сурово нахмурились.

— Иногда трагедия, в каком бы возрасте, в чьей бы судьбе она ни произошла, делает человека более мудрым, он начинает задумываться о ценностях жизни. Может быть, она просто становится зрелым человеком.

Лили ничего не ответила, она в это время блуждала далеко, в дебрях своих мыслей. А если Шейна вообразила, что все это случилось потому, что она была плохим человеком, а теперь девочка своим примерным поведением пытается защитить себя, если можно так выразиться, она хочет искупить свою вину? Лили решила на следующей неделе обсудить этот вопрос с психологом. Потом она осознала, что Ричард просто молча сидит рядом с ней, она почувствовала прилив признательности к нему за его понимающее все молчание.

— Почему бы мне не подать обед, пока ты расслабляешься у огня? Ты хочешь есть?

— Я просто умираю от голода, — ответила она. — Надеюсь, ты не сам все это готовил?

Ей не хотелось, чтобы Ричард сам выполнял какую-нибудь домашнюю работу, этим он напомнил бы ей Джона. Такого она бы не перенесла.

— Нет, но зато я знаю, как это разогреть. В ресторане даже на специальных маленьких карточках пишут, как это сделать. — Он улыбнулся и вышел из комнаты.

При колеблющемся волшебном свете свечей они ели утку, зажаренную в апельсиновом соусе в лучшем французском ресторане города. После этого Ричард включил Ната Кинга, и они танцевали в интимном полумраке, передвигая по полу в такт музыке босые ноги. Его рука свободно обнимала ее за талию.

— Я не сказал тебе, что сегодня ты выглядишь просто великолепно? Я никогда раньше не видел тебя такой, — признался он.

Лили была смущена, она чувствовала, что он лжет, чтобы поднять ей настроение. Без макияжа на лице она чувствовала себя голой, незащищенной и какой-то домашней. Его большие руки скользнули по ее спине к ягодицам, и он тесно привлек ее к себе. Чувствуя, чем все это кончится, Лили отпрянула назад, потом взяла его за руки и отвела к дивану.

— Расскажи мне о себе, — попросила Лили. — Ты понимаешь, не то, что знают все, а правду.

— Я попробую. Итак, я вырос в Санта-Барбаре избалованным ребенком в богатой семье. Мои родители имели дом на самом побережье, но мы редко там бывали. Удивительно, как быстро человек привыкает к богатству и как быстро оно становится чем-то само собой разумеющимся. Это очень забавно. Мой отец был хирургом, и его отец тоже был хирургом, но у меня никогда не было ни желания, ни склонности пойти по их стопам.

— Это не стало разочарованием для твоего отца? — спросила она, сравнивая его прошлое со своим и думая, насколько же лучше иметь в жизни такую легкую травму, как отсутствие склонности к хирургии, нежели носить в душе такую тяжесть, какую носила она.

— Без всякого сомнения. Но он стоически это перенес. Я занимался плаванием и получал в школе вполне приличные оценки. Он спокойно отнесся к моему желанию стать юристом. Он считал, что это вполне достойная и уважаемая профессия. — Ричард помолчал, глаза его увлажнились. — Он умер два года назад, мать после его смерти переехала во Флориду. Еще у меня есть брат в Пасадине, который работает хирургом. Вот, пожалуй, и все.

— Расскажи мне о своем сыне. Кажется, его зовут Грег, да?

— Занимается серфингом. Отрастил себе такие волосы, что стал похож на девчонку, однако отношения у нас просто прекрасные, он бывает у меня несколько раз в неделю. Может, со временем он и совсем переедет ко мне. Кто знает. Он хороший парень.

Они сидели тесно прижавшись друг к другу и глядели на огонь в камине. Он встал и взял ее за руку.

— Я хочу, чтобы мы пошли в спальню, мне страшно хочется тебя приласкать. Я не буду принуждать тебя к сексу, я просто обниму тебя и приласкаю.

В спальне Лили сбросила на пол халат, сняла одежду, сложила ее на стул и скользнула под одеяло. Они обнялись, тесно прижавшись друг к другу обнаженными телами, не говоря ни слова. Ей было так хорошо чувствовать тепло его тела и прикосновение его сильных рук, что хотелось остаться здесь навеки.

Через некоторое время она ощутила легкие ласковые прикосновения кончиков его пальцев. Вот его руки уже у нее между ног, движения при этом очень нежные и ласковые, он едва касался ее тела. Она решительно отбросила его руку.

— Не делай этого, Ричард, — сказала она.

Тяжело дыша, он начал ласкать ее грудь. Вскочив с кровати, она подобрала с пола халат, набросила его себе на плечи, прикрыв грудь, и прижалась спиной к стене.

— Лили! — Он сел. — Что-то не так?

Она тяжело дышала, грудь ее вздымалась, она не могла вымолвить ни слова. Тело ее стало холодным и влажным.

Он встал, подошел к ней и обвил ее руками.

— Нет. — Она оттолкнула его обеими руками. — Прости меня.

Его плечи ссутулились, он сел на край кровати, опустив голову на руки.

— Это моя вина, — проговорил он. — Я просто хотел тебя приласкать, но зашел слишком далеко.

Лили надела халат и туго стянула пояс. Она вышла из спальни и направилась в гостиную. Ричард, надев брюки, последовал за ней. Она села на диван, поджав под себя ноги, и пристально глядела в огонь. Он сел рядом, положил ей руку на плечо и нежно повернул ее лицом к себе.

— Я не прав. Это было похоже на принуждение. Прости меня.

Она посмотрела ему в глаза.

— Мне нечего тебе прощать.

— Лили, я могу подождать. Ты меня слышишь? Я могу ждать. Сколько бы времени тебе ни понадобилось, я буду ждать. Я хочу, чтобы у нас все было, как в первый раз.

— Скорее всего, у нас никогда не будет так, как в первый раз. — Когда она произнесла эти слова, по ее щекам потекли слезы.

Он нежно взял ее за голову и прижал к своему плечу.

— У нас все будет, Лили. Мы наконец нашли друг друга, когда прошла добрая половина жизни. В наших отношениях было что-то чудесное, и это не относится к сексу, это выше его. Просто я поторопился. Я должен был тебя понимать.

— Ты ведь меня совсем не знаешь.

— Я достаточно тебя знаю, чтобы жениться на тебе. Я хочу этого. Я рядом с тобою уже много лет. Наверное, я был влюблен в тебя все эти годы.

Она оттолкнула его, встала, подошла к камину и, отвернувшись от Ричарда, стала смотреть, как пляшут маленькие язычки пламени.

— Ты понимаешь, что такое женщина с сексуальными расстройствами?

— Конечно, понимаю. Но у тебя нет сексуальных расстройств. Вот моя жена вполне подходит под это определение, ты же совершенно нормальная женщина с нормальными желаниями. Просто ты пострадала от изнасилования, а я слишком поспешил. Вот и все.

Она обернулась и посмотрела ему в глаза.

— Возможно, это нечто большее, чем изнасилование, Ричард.

Внутренний голос уже не говорил в ней, он кричал. Скажи ему сейчас все. Он не такой слабак, как Джон. Скажи ему. Но слова были накрепко заперты внутри, а ключи утеряны.

— Что ты пытаешься мне сказать? Скажи мне только одно. Я тебе нужен?

— Да.

— Это самое главное. Я женюсь на тебе. Ты будешь счастлива так, как никогда в своей жизни.

Если бы она была в состоянии поверить ему, если бы она действительно могла отдаться мысли о том, что это когда-нибудь может произойти… Может быть, полиция никогда не найдет ее и она сможет подавить в себе комплекс убийцы, как она смогла подавить в себе чувство жертвы инцеста. Она должна вернуться назад, на то место, с которого они начали свои отношения, ей надо будет отыскать дорогу назад. Лили произнесла тихим, едва слышным голосом:

— Я хочу тебя.

Она пошла в спальню. Никто не сможет отобрать у нее этот момент. Она расстегнула халат и сбросила его на пол. Нет у нее прошлого, нет страха, нет памяти. Есть только настоящее. Завтра или послезавтра за ней могут прийти и арестовать ее. Она хотела жить сегодняшним моментом, она желала еще раз вкусить его любви, в последний раз. Она, приговоренная преступница, которая приступает сейчас к своей последней трапезе.

Оказавшись под одеялом с Ричардом, Лили решительно прижалась к нему. Он не стал ласкать, обнимать и гладить ее. Любовная лихорадка охватила его без этих приготовлений. Они повернулись лицом друг к другу, и он взял ее. Только их прижатые друг к другу бедра двигались в медленном танцевальном ритме назад и вперед. Это не было тем голодным сексом, которым они занимались в предыдущие встречи, скорее это был красивый, воистину похожий на танец, ритуал. Лили чувствовала, как ни с чем не сравнимое ощущение наслаждения, начинаясь где-то в кончиках пальцев ног, поднимается по бедрам к животу, охватывает грудь и проникает в мозг, как моментальное опьянение от инъекции героика. Наслаждение острой волной смывало накопившуюся в душе боль. Она застонала, но он не остановился и не ускорил движений. Потом, положив ей руки на бедра, он вошел глубоко в нее, и по его телу пробежала судорога свершения. Он не издал при этом ни звука.

Глядя ей в глаза, он прошептал:

— Я люблю тебя, Лили.

Она знала, что он говорит правду, потому что испытывала то же самое чувство.

— Я тоже влюблена в тебя, Ричард.

При этих словах из глаз у нее потекли слезы, и она испытала щемящую грусть. Все оказалось иллюзией, миражом.

— Я буду любить тебя всю жизнь. Что бы ты ни сделала, я не перестану любить тебя. Как бы долго ты ни приходила в себя и что бы ни случилось, мы все равно будем вместе.

Она слушала его слова, впитывала его запах и старалась прочно задержать в своем сознании охватившие ее чувства. Она как бы мысленно листала незаполненный фотоальбом, аккуратно вставляя в прозрачные пластиковые окошки дорогие ей образы. Вот и последняя страница. Там оказалась фотография окровавленного обезображенного трупа, но это был не Эрнандес, это была она сама. Ричард повернулся на спину, и Лили села в постели. Вскочив на ноги, она кинулась в туалет, заперла за собой дверь, упала на колени перед унитазом. Ее вырвало.

Она слышала, как в запертую дверь стучал Ричард.

— Впусти меня. Позволь мне помочь тебе.

Казалось, что он всем телом прижался к двери, его голос звучал с расстояния в несколько дюймов.

— Прошу тебя, — взмолилась она, — пожалуйста, не входи.

Лили спустила воду и прополоскала рот. Она подобрала с пола одежду, накинула ее на себя и вышла из туалета. Ричард, все еще неодетый, сидел, опустив голову, на краю кровати. Он встал, и она попятилась от него, он делал шаг к ней, а она в панике отступала назад на такой же шаг.

— Не надо меня любить, Ричард. Меня нельзя любить, не за что. Ты меня слышишь?

— Лили, прошу тебя, — умолял он.

Она повернулась и выбежала на улицу, бегом спустилась по ступенькам к машине и, отъезжая, еще раз оглянулась на дом. Петляя по крутым, извилистым дорогам, она так давила на газ, словно по пятам за ней гнались сотни чертей. Сквозь текущие из глаз слезы она с трудом различала дорогу. Она не имеет права на счастье, говорила она себе. Она не имеет права на наслаждение.

Через полчаса Лили оказалась на третьей улице Окснарда и возле дома Эрнандеса ударила по тормозам. Она долго смотрела на фасад, глядя, как движимые ветром занавески то полоскались на ветру снаружи дома, то всасывались обратно в дом. Она представила себе, как входит в дом, находит его постель, забирается в нее и засыпает. Вот она просыпается и начинает искать одежду, находит его красный свитер и натягивает его на себя. Потом она, раскинув руки, выйдет на крыльцо, и тут ее поразят пули, и кровь ее хлынет на мостовую.

Они с Эрнандесом теперь обречены на вечный посмертный танец, они как жених и невеста с кровавого пира. Когда она в то утро нажала спусковой крючок ружья, были отменены все клятвы, все книги запечатаны. Его душа освободилась, а грехи его были смыты кровью. Она одна осталась стоять возле окровавленного алтаря. Осталась навечно.

Тыльной стороной ладони она отерла мокрое лицо и вытерла нос, потом медленно отъехала от тротуара. Лили откинула назад голову, в ее груди нарастал мощный отрывистый звук, которому стало тесно в кабине машины, и он вырвался на улицу. Это был смех. Она дико захохотала. Это был брак под дулом ружья, вынужденный брак, брак поневоле. Ее охватил еще один приступ лающего хохота. Брак поневоле.

 

Глава 18

В темноте спальни зазвонил телефон и сначала Лили показалось, что это трещит будильник. От звонка она проснулась. Всю ночь она крепко, без сновидений, спала. Окна были задернуты глухими портьерами, которые не пропускали в спальню солнечный свет. Звонила Шейна.

— Мамочка, ты можешь сейчас приехать за мной? Я уже встала и готова ехать домой.

Лили села на постели и огляделась, ища глазами Джона. Но в спальне его не было, а его половина кровати была не смятой. Она почему-то совершенно забыла, что они давно уже не спят вместе, а все случившееся показалось ей дурным сном. Наверное, он спал на диване и просто не слышал звонка.

— Который час? — спросила она.

— Сейчас только половина восьмого, но я уже готова. Прости, что я тебя разбудила. А где папа? Он накормил Дай?

— Я не знаю… Наверное, он поехал куда-нибудь позавтракать. Дай мне адрес, скажи, как ехать, и я отправлюсь, как только оденусь.

Лили повесила трубку, и ее начали одолевать неприятные мысли. Вечеринки с ночевкой обычно затягивались допоздна и после них девочки вставали довольно поздно, не раньше десяти-одиннадцати часов, потом они что-нибудь ели и пили молоко. Раньше, когда Шейна бывала на таких сборищах, она последняя ехала домой, потому что девочка, которая устраивала эти вечеринки, всегда просила Шейну задержаться.

Покопавшись на дне шкафа, Лили выудила оттуда мятые джинсы и встряхнула их, чтобы придать им хоть какое-то подобие приличной вещи. В этот момент ей пришло в голову, что теперь ее вещи находятся в гораздо большем беспорядке, чем у ее дочери. Поискав какую-нибудь блузку и не найдя ничего, кроме грязного белья, она решила пошарить в шкафу Шейны.

Лили вошла в комнату дочери в джинсах и бюстгальтере. Джон спал, скрючившись в маленькой кровати Шейны. Его костюм, рубашка и галстук были небрежно брошены на стул. Щенок, свернувшись клубком, лежал в ногах Джона. Значит, так тому и быть, подумала она. Даже Джон нашел в себе силы начать жизнь заново — а ей предстоит все глубже и глубже падать в бездонную пропасть. Она с трудом удержалась от искушения пнуть его ногой или выдрать у него из головы клок волос, ей захотелось причинить ему боль. Она взяла его рубашку и понюхала, пытаясь уловить запах духов. По этому запаху она надеялась представить себе, что это за женщина, с которой Джон провел вчерашний вечер. Потом она бросила рубашку на пол, поняв, что это не имеет никакого значения. Когда она схватила из стопки свежевыстиранного и поглаженного белья свитер Шейны, ее вдруг поразила мысль, что она чаще за все время замужества видела мужа спящим, нежели бодрствующим. Впрочем, когда он бодрствовал, то мало отличался от спящего.

Подъехав к дому подруги Шейны, Лили увидела, что ее дочь сидит на ступеньках крыльца. Девочка поспешила к машине, неся в руках свой спальный мешок, который она бросила на заднее сиденье, прежде чем сесть на переднее. Она была не причесана, вид утомленный.

— Что-нибудь не так? — спросила Лили. — Почему ты так рано собралась домой?

Шейна достала из сумочки щетку и начала приглаживать волосы, глядя в панорамное зеркало.

— Это какой-то детский садик. Все, на что они способны — хихикать и кривляться, как обезьяны. — Шейна достала из сумочки розовую губную помаду и аккуратно наложила ее на губы. Удовлетворенная, она оторвалась от зеркала и посмотрела на мать. — Я хочу поменять школу. Я устала от этой школы и от этих детишек. Я их знаю с первого класса.

— Шейна, в Камарильо есть только одна такая школа, и ты это знаешь. Если ты потерпишь еще год, то станешь учиться в средней школе, куда переходят ученики из начальных. Там у тебя появятся новые знакомые.

Внезапно Лили подумала, а не узнал ли кто-нибудь об изнасиловании. Такая возможность была для нее страшнее всего на свете.

— Шейна, может быть, тебе кто-то сказал что-нибудь… ты понимаешь… о том, что произошло?

— Нет, — ответила дочь, и ее глаза затуманились.

Они стояли у светофора и Лили испытующе заглянула в глаза дочери.

— Ты говоришь мне правду?

— Конечно, мама. Никто мне ничего не сказал, а сама я тоже никому ничего не говорила. — Она нисколько не разозлилась на Лили за то, что та усомнилась в ее словах. Это тоже было не в характере прежней Шейны. — Я много думала и поняла, что рано или поздно ты опять переедешь из нашего дома.

Лили попыталась было уверить дочь, что не собирается никуда переезжать, но Шейна не дала ей раскрыть рот.

— Выслушай меня до конца, ладно? Я хочу переехать вместе с тобой. Мы сможем поселиться в Вентуре, не в том доме, конечно, а в другом, и тогда я смогу пойти в среднюю школу в Вентуре. Там начинают учиться с девятого класса, и на следующий год я смогу поступить туда. Это было бы здорово.

Не веря своим ушам, Лили глубоко вздохнула. В глубине души она мечтала о подобном повороте дела. Это решало бы все проблемы.

— А как быть с папой? Мне казалось, что ты не хочешь оставлять его одного.

— О, теперь с ним все будет в порядке. У него появилась подруга, ты знаешь об этом? — Она осеклась, закрыв рот рукой. — Мне не стоило этого говорить, тем более что я обещала ему молчать.

Они приехали домой. Лили открыла гараж и увидела, что джипа Джона на месте нет.

— Да я все равно все знаю. Он вчера ходил на свидание.

Она подумала о себе и Ричарде, о том, как она сможет смотреть ему в глаза после вчерашнего, зная, что теперь она не вправе критиковать Джона за его поведение.

— Он имеет полное право на личную жизнь. Мы разъехались и собрались разводиться, поэтому…

Бросив спальный мешок в самый дальний угол гаража с таким видом, словно с вечеринками с ночевкой навсегда покончено, Шейна последовала за матерью на кухню. Она взяла банан, очистила его и начала есть, собирая свободной рукой крошки со стола. Потом зашла в свою комнату и вернулась оттуда с Дай на руках. Пока они разговаривали, Шейна держала маленькую собачку на руках.

— Мама, эта подруга у него уже очень давно. Я точно знаю, я слышала, как он подолгу разговаривал с ней по телефону, когда ты допоздна задерживалась на работе. Иногда женщина звонила сама, и тогда я снимала трубку. — Она откусила кусок банана, глаза ее смотрели ясно и были широко открыты. — Я не могла себе представить, что мой старик-отец гуляет с какой-то женщиной. Если ты уедешь, то она придет жить к нему и будет болтаться в нашем доме все время. От одной этой мысли мне становится плохо. — Шейна поставила щенка на пол и стала наблюдать, как он ковыляет на неуклюжих лапах.

Как раз в этот момент Лили подняла кофейник, но, чтобы он не выпал у нее из рук, она поставила его на стол, а чашку подставила под его носик. Вскипевший кофе полился на стол. Лили попыталась вытереть кофе бумажным полотенцем. Шейна выбросила банановую шкурку в мусорный бак под раковиной, взяла губку и вытерла кофейную лужицу.

— Ну, а если я тоже встречу какого-нибудь человека, ну, ты понимаешь… если я соберусь на свидание? От этого ты тоже почувствуешь себя больной? — Лили произнесла эти слова, хотя не могла себе представить, что после вчерашнего будет когда-нибудь ходить на свидания. Как бы то ни было, весть о том, что у Джона уже давно кто-то есть, заставила ее пожалеть о том, что сегодня утром она не дала ему хорошего пинка. Она взяла на себя всю вину, а он спокойно спрятался за ее спину. Она дала себе клятву, что в следующий раз, когда он соберется на свидание, она проследит за ним и впрыснет ему дозу его же собственного лекарства.

Шейна бросила в раковину губку и всплеснула руками.

— Папа будет ходить на свидания… Ты будешь ходить на свидания… Вот дела… наверное, черт побери, я тоже начну ходить на свидания. Мы будем семьей, которая ходит на свидания.

Шейна всегда избегала ругательств. Лили поняла, что девочка всерьез расстроилась.

— Мы всего только люди. Любой человек нуждается в другом человеке, хотя бы просто для дружеских отношений.

— Да я не сержусь, мамочка, — ответила Шейна, улыбаясь. Она даже подошла к матери и обняла ее сзади за талию.

— Ты такая красивая, мама, ты по-настоящему красивая, и потом, ты намного моложе папы.

Лили обернулась и посмотрела на дочь — глаза Шейны сверкали, брови выгнулись подковками.

— Любой парень может только мечтать о свидании с такой женщиной, как ты. А я знаю, что папа собирается привести в дом какую-то старую скучную тетку, которая изо всех сил будет стараться играть роль любящей матери. Кроме того, папа занянчит меня до смерти. Он постоянно гладит меня, целует и вообще относится ко мне, как к маленькому ребеночку, как будто я его кукла. — Она состроила гримасу. — Я не могу этого выносить. Я больше не маленькая девочка.

Шейна посмотрела Лили прямо в глаза. Этот взгляд сказал больше, чем могли бы выразить тысячи слов. Лили точно знала, что сейчас ощущает ее дочь, она знала, что пройдет немало времени, прежде чем она станет нормально чувствовать себя с мужчиной, если даже это ее родной отец. Хотя Лили была уверена, что в поведении Джона и его обращении с Шейной нет ничего, кроме отцовской любви и привязанности, она понимала, что Шейна больше не в состоянии выносить такое обращение с собой.

— Нет, Шейна, ты больше не младенец. Ты, без всякого сомнения, молодая женщина. — Лили почувствовала, что ее глаза наполнились слезами. Она приложила пальцы к глазам, как бы собираясь удержать ими готовые закапать слезы. — Ты не можешь себе представить, насколько я рада, что ты хочешь жить со мной. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы ты была счастлива.

— В Вентуре очень прохладно, мама. Она находится на самом берегу океана. Давай поедем туда сегодня и посмотрим, где мы будем с тобой жить. Ладно?

В голове у Лили роились мысли о Ричарде, о прохладных бризах, о высоких деревьях, растущих у подножий холмов, воспоминания о тех чувствах, которые она пережила там. Она понимала теперь, чего ждет от переезда из города, который раскинулся внизу.

— Отцу придется продать этот дом, он не сможет содержать его один, без моей зарплаты.

— А зачем ему такой большой дом? Что он вообще собирается делать? Пусть сюда вселяется его подруга. Я не хочу больше возвращаться в этот дом. Никогда.

Лили открыла Шейне свои объятия, и та упала в них.

— Я так тебя люблю, — говорила она, тесно прижимая к себе дочь. — То, что ты сказала сейчас, — о желании жить со мной, это как раз то, на что я так надеялась. Ты, наверное, не можешь даже представить, как мне необходимо было услышать от тебя именно это.

Шейна отступила назад и откинула волосы от лица Лили.

— Я знаю намного больше, чем ты думаешь, мама. Все будет замечательно. Подожди немного и ты увидишь.

 

Глава 19

Воскресенья были днями посещений в тюрьме графства Вентура. Мэнни Эрнандес выстоял длинную очередь, чтобы отметиться, потом его проверили детектором металла и тюремный чиновник тщательно его ощупал. В четверг Мэнни похоронил брата. Похороны были не Бог весть какими пышными, но, чтобы они были хотя бы приличными, отцу пришлось занять денег в компании, где он работал. Мать давно ушла от них, Мэнни был тогда совсем маленьким, а Бобби исполнилось шесть лет.

Наконец Мэнни добрался до комнаты посетителей и, заняв одну из кабинок, поднял телефонную трубку. Посетители и заключенные разговаривали по телефону, глядя друг на друга через толстое звуко- и пуленепробиваемое стекло. Заключенный затараторил что-то по-испански.

— Ни черта не понимаю, что ты буровишь, братец, — сказал Мэнни.

Заключенный знал, что посетитель не понимает по-испански, но все время забывал об этом. Отец Мэнни рос и воспитывался в Штатах, и сам знал всего несколько испанских слов.

— Тебе не надо было приходить сюда, парень. Они проверяют всех, кто сюда приходит, и смотрят, к кому ты пришел.

— Убили моего брата, и копы буквально прилипли к моей заднице. Каким-то образом они пронюхали что-то о Кармен. Это поганое дерьмо, парень. Очень поганое. Ты слышал, что я сказал?

— Слышал. — Лицо человека исказилось от ярости. — Я слышу, что ты спелся с этими гребаными легавыми, парень. Считай, что ты покойник. Вот что я слышу.

Мэнни собрался уходить.

— Я не собираюсь глотать дерьмо, чье бы оно ни было, — крикнул он.

Человек за стеклом прижал к нему обе ладони и кивком головы приказал Мэнни остаться. Поколебавшись и переступив с ноги на ногу, Мэнни снова взял телефонную трубку.

— Ты не слышал, что я хотел тебе сказать. Никакого дерьма я тебе не говорил, парень. Это не дерьмо. Это ты сидишь в тюрьме, а не я. Тобой интересуются. И я интересуюсь. Какой-то лысый белый парень замочил Бобби, я хочу разодрать этому парню задницу, ты меня понял? Если я найду его, я его кончу. Насмерть. Понял, я и так слишком долго говорю.

Мэнни швырнул телефонную трубку на желоб, по которому с воли арестантам передавали письма и всякие вещи. Шум был достаточно громким, чтобы привлечь внимание охранника. В мгновение ока тот оказался в кабинке Мэнни.

— Я уронил трубку, приятель, — сказал Мэнни. Он поднял руки, словно его уже арестовали, и он показывал полицейским, что ничего не прячет в руках. — Я ее просто уронил.

С этими словами он вышел из помещения.

Когда он подъезжал к дому, его внимание привлекла полицейская машина, стоявшая у тротуара, и Каннингхэм, который, сидя в машине, знаками подзывал к себе Мэнни.

— Хренова ищейка, — ругнулся Мэнни, сжимая руль так, словно хотел его сломать. Костяшки пальцев побелели от напряжения. — Он хочет ободрать меня заживо. Куда бы я ни пошел, он везде тут как тут, поссать мне не дает. Мать его…

Захлопнув дверь машины, он подошел к полицейскому автомобилю и сунул голову в открытое окно.

— Чего тебе от меня опять надо? Сегодня воскресенье, приятель. Я только что вернулся с заупокойной мессы по моему брату. Ты меня уже утомил. Шляешься тут…

Каннингхэм насмешливо улыбнулся, поглаживая пальцами кончики усов.

— Мэнни, мальчик мой, кто это вздумал жаловаться на мои посещения? Кто на самом деле так озабочен, что я часто сюда наезжаю? Может, твой шеф, или, быть может, мэр?

— Ну ладно, так какого хрена тебе надо теперь? Ты что, хочешь понюхать мой член и узнать, ссал я сегодня или нет?

— Ты наврал мне про Кармен Лопес, а ты даже не можешь себе представить, как я начинаю переживать, когда мне врут.

Каннингхэм полез во внутренний карман куртки из чертовой кожи и извлек оттуда «смит и вессон» тридцать восьмого калибра, с которым никогда не расставался. Играя револьвером, он нянчил его в руках, проверил, сколько патронов осталось в барабане, вытер оружие полой куртки.

— Я терпеть не могу, когда меня обманывает собачье дерьмо вроде тебя. Ты сказал мне, что никогда до того вечера не видел Кармен, что ты только подвозил ее на своей машине. Но это же неправда, да?

Мэнни часто замигал. На его бровях и верхней губе выступили капли пота. Он хлопнул ладонями по крыше машины.

— Ну, был я с ней несколько раз, пока все это не случилось. Так с ней многие были, это не преступление.

— Говорят, что Бобби положил на нее глаз, причем серьезно положил на нее глаз и просто ссал кипятком, когда она пошла на свидание с тем парнем из колледжа. — Каннингхэм переложил пистолет в наплечную кобуру.

— Да, мать твою! — выругался Мэнни. — Бобби умер, и она тоже умерла. Парней, которые ее убили, ваши взяли. Почему вы, мать вашу, не найдете никак того мужика, который замочил Бобби? В гробу я вас всех видал.

Мэнни повернулся и пошел в дом. Он знал, что даже Каннингхэм не всесилен, у его прав есть пределы, и полицейский не станет сейчас его преследовать. Дела осложнились. Они на самом деле осложнились. Мэнни начал бояться.

 

Глава 20

У входа в закусочную стояла очередь из двенадцати машин, но Каннингхэма это совершенно не волновало. По воскресеньям в их доме был разгрузочный день и поэтому в эти дни он взял себе за правило ужинать вне дома, хотя в обычные вечера он этого не делал, а ужинал в кругу семьи. Его жена Шэрон и трое его детей имели склонность к полноте, разгрузочное меню обычно состояло из куриных грудок, приготовленных на гриле, овощного салата и картошки без масла. При одном воспоминании о маленьких сухих кусочках мяса Каннингхэма начинало тошнить. У него потекли слюнки и заурчало в животе от предвкушения двойного гамбургера с сыром и порции доброй жареной картошки.

Стоя в очереди, он анализировал информацию, которую добыл к сегодняшнему дню. Касательно убийства Бобби Эрнандеса сведений было мало, точнее сказать, их не было совсем. Когда какая-то мексиканская бабенка, жительница квартала, где жил Эрнандес, позвонила в полицию и рассказала офицеру, говорившему по-испански, что она записала номер маленькой красной машинки, он сразу понял, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Она тем не менее настаивала, что совершенно верно записала номер, так как несколько раз проверила правильность записи, пока машина довольно долгое время стояла возле двери Эрнандесов, в нескольких метрах от ее окон. Она рассказала, что ей в этот день надо было идти на работу и поэтому она рано встала. Ее кухонное окно выходит на улицу, и когда она увидела стоящую невдалеке машину со включенным двигателем, то поняла, что дело нечисто, и решила сразу записать номер. Но этот след никуда не привел. Даже в вашингтонском национальном криминалистическом информационном центре, куда он послал по факсу фоторобот, не нашли ничего, за что можно было бы зацепиться.

Он хотел найти оружие по отпечаткам пальцев на двух гильзах, найденных на месте преступления, но отпечатков пальцев не было и оружие идентифицировать он не сумел. Поначалу он думал, что убийство совершено профессионалом, но потом эта мысль была отброшена, так как ее ничто не подтверждало. Профессионал стреляет только один раз, так как знает, что его выстрел смертелен, поэтому, чтобы не рисковать, он никогда не стреляет дважды. Кроме того, братья Эрнандес были не Бог весть какими большими фигурами, а в Окснарде достаточно заплатить пятьсот долларов и вам предоставят длинный список потенциальных киллеров. Причем не все они профессионалы, но тоже стоят в очереди за заказами.

Единственная стоящая на его взгляд версия случившегося могла быть следующей: он думал об этом парнишке, которого убили вместе с Кармен — о Питере Макдональде. Если братья Эрнандес причастны к убийству и семья убитого, узнав об этом, по каким-то причинам не стала ставить в известность полицию, а движимая чувством мести решила расправиться с Эрнандесом или каким-нибудь членом его семьи. Такое предположение подкреплялось тем фактом, что убийца был без всякого сомнения англосаксом и приехал на дорогой машине.

Наконец подошла очередь Каннингхэма, и он получил заветный пакетик с двойным гамбургером и жареной картошкой. Он припарковался неподалеку, откупорил банку с диетической содовой водой и с наслаждением вонзил зубы в хрустящую корочку гамбургера. Содовую он купил в магазине самообслуживания. При любой возможности полицейский не упускал шанса сэкономить цент — другой. Пока он ел, пришло решение связаться со следователями, которые вели дело Лопес — Макдональд и разузнать подробности о семье Макдональд.

Официально это было не его дело, но никто не будет возражать, если он захочет приложить руку к пестованию этого дорогого дитяти. А Мэнни Эрнандес был запачкан, запачкан, это можно сказать совершенно точно. Да и не только в этом дело, Мэнни испуган, по-настоящему испуган. Каннингхэм очень хорошо чувствовал запах того, что называют страхом, а от Мэнни этим воняло за квартал.

Что касается исчезновения Патриции Барнс, шантажистки, которую Эрнандес якобы пытался изнасиловать и похитить, то здесь тоже не было никаких зацепок. Улик никаких, истица в суд не явилась и Эрнандеса пришлось отпустить. Тело не найдено, не находили даже неопознанных трупов, а ведь в его поисках он прочесал весь штат. В фургоне Эрнандеса кашли волосы, идентичные волосам, обнаруженным на массажной щетке, которую предоставила следствию сестра Патриции Барнс. Но это ничего не дало. Они и так прекрасно знали, что женщина была в фургоне. Ни в машине, ни в доме не найдено следов крови, что могло бы подтвердить версию об убийстве. Скорее всего, Барнс объявится — через день, через месяц или через год, чтобы навестить своих детишек. Вероятно, она отправилась попутешествовать. Конечно, есть вероятность того, что она просто зарыта в землю Бог знает где и ее тело никогда не будет найдено. Например, тело Этель Оуэн так и не нашли и скорее всего никогда не найдут. Самое волнующее в его работе — неопределенность. Неизвестность подстегивала его рвение.

Вернувшись в участок, Каннингхэм зашел в архив и, обнаружив там Мелиссу, радостно улыбнулся. Хорошо, что эта сучка сегодня на месте.

— Господи, Мелисса, — сказал он ей, — я обожрался, как свинья. — В доказательство он расстегнул куртку и показал ей свой живот. — Хочешь, я принесу тебе чего-нибудь поесть?

Мелисса положила сигарету на край пепельницы и насмешливо улыбнулась Каннингхэму.

— Спасибо. Я хочу сказать — спасибо, не надо.

Она с рассеянным видом, не замечая больше следователя, откинулась от стола, где были разложены бумаги, с которыми она работала. Когда она взяла с пепельницы сигарету, он заметил на ее правом большом пальце мозоль от постоянного пользования ручкой — Мелисса много писала. Она, черт возьми, лучший работник в их отделе. Единственная проблема, что в бедной девушке не больше восьмидесяти пяти фунтов живого веса. Либо она страдала анорексией, либо ела таблетки, снижающие аппетит. Никто не мог этого понять, но всем в отделе было страшно интересно.

Отец Мелиссы — древний старик, это был бывший черт, ставший от бессилия на старости лет ангелом. Теперь он передвигался на инвалидной коляске, так как его поразила какая-то редкая болезнь, которая случается в старости у людей, в молодости изрядно побаловавшихся наркотиками. При такой жизни молодой женщине ничего не оставалось, как утверждать себя на работе. Она одевалась недорого, но со вкусом, темные волосы зачесывала назад и стягивала на шее гладким узлом. В последнее время она так исхудала, что, когда садилась на стул, ей приходилось подкладывать подушечку, потому что на крестце у нее совсем не осталось мяса.

— Мелисса, лапочка, — начал Каннингхэм как можно ласковее, — у меня есть задание для тебя и только для тебя. Лишь ты сможешь справиться с ним. Ты же знаешь, что ты здесь самый лучший работник и я надеюсь на тебя.

Она не улыбнулась в ответ на эту тираду, но встала и, обойдя стол, подошла к нему. Вечная сигарета, дымясь, осталась лежать в пепельнице. Она привыкла, что перед ней заискивают, потому что она, перерабатывая, выполняла работу для половины отдела и за половину отдела. Она писала рапорты за патрульных полицейских, хотя это была их святая обязанность, но эти лодыри слишком ленивы, и Мелисса зарабатывала свои мозоли и худела на глазах.

— У меня совершенно ничего нет по этому делу об убийстве, ну совсем ничего, — сказал он. — Единственное, что у меня есть — это номер машины, да и тот, вероятно, записан неправильно.

Мелисса посмотрела на него большими добрыми глазами и подождала, пока он разыскал нужную карточку в своей папке.

— Итак, вы хотите, чтобы я нашла всевозможные комбинации в поисках нужного номера. А что, собственно говоря, мы ищем?

— Мы ищем малолитражную красную машину, ее владельца, который должен жить в радиусе пятидесяти миль отсюда. Потом запросите данные на владельца и если он хотя бы на пятьдесят процентов соответствует описанию, то дайте мне взглянуть на него. Проверьте также все комбинации номеров угнанных за последнюю неделю машин.

— Мы увидимся с вами на Рождество, Брюс. К этому времени я разберусь с вашим маленьким заданием.

Мелисса взяла у него лист бумаги и сунула его в свой блокнот. Она могла сколько угодно разыгрывать раздражение, но Каннингхэм прекрасно знал, что она очень любит такую работу. Жаль, думал он, лавируя своим крупным телом по коридору по дороге в следственный отдел. Из этой девчонки мог бы получиться лучший коп в отделе, но… где вы видели копа весом восемьдесят пять фунтов. Нет, таких копов не бывает. Как раз в этот момент мимо него, кивнув на ходу, прошел малорослый человечек в форме. Как он ни старался, он никак не мог привыкнуть к подобным задохликам, как он называл таких полицейских. Когда он пришел работать в полицию, это был мир гигантов, сплетенных из мышц и сухожилий. Все они были здоровыми, бравыми мужиками, городскими героями. Теперь его окружали карлики, и не только по своим физическим данным, это были мужчины и женщины, которым приходилось прибегать к жестокости и насилию, чтобы чувствовать свое превосходство и контролировать положение. Из-за нескольких полицейских Лос-Анджелеса и всех населяющих его людей, которые оказались моральными банкротами, полгорода сгорело во время беспорядков, тысячи остались без крыши над головой и без работы. Такое дерьмо не могло случиться в Омахе. Там тоже совершались преступления, но то, что делается здесь — это просто сумасшествие, моральная деградация и конец полицейской службы. Люди совершенно отчаялись. У них больше нет героев, нет воинов, нет защитников и некому больше держать оборону. Если уж копы перестали отличать хороших людей от плохих, то, значит, дальше ехать уже некуда.

Да, подумал он, плюхнувшись в свое кресло и положив ноги на стол, служба уже не та, что раньше. Самое худшее — что и мир стал уже не тот, что раньше. Может быть, ему стоит взять бумагу и карандаш, написать рапорт и подумать, не выбрать ли в жизни другую дорогу, пока сточная вода не засосала его в канализацию вместе с другими крысами, пока еще не слишком поздно.

 

Глава 21

Посмотрев несколько домов в Вентуре, Лили и Шейна зашли пообедать в кафе, а потом, по настоянию Шейны, отправились в кино. Лили сидела в темном зале, уставясь на экран, но совершенно не следя за действием; она была занята своими мыслями. Когда они приехали домой и Шейна, поднявшись в свою комнату, заперла дверь, Лили попросила Джона обсудить с ней кое-что во дворе.

Петли задней двери скрипнули, когда Джон вышел на улицу. Светила полная луна, и Лили ясно видела, как он удобно устроился в шезлонге.

— Итак, о чем ты хочешь поговорить со мной? — спросил он, потягиваясь и зевая.

Она вскочила со стула, на который только что села, подбежала к нему и с размаху влепила ему пощечину. Раздался звонкий удар.

— Ты набрался наглости и велел мне покинуть этот дом, когда это ты… ты обманывал меня за моей спиной. Если бы не Шейна, я подала бы судебный иск и тебя просто вышвырнули бы отсюда. Ты слышишь меня?

— Да, я тебя хорошо слышу, — произнес он, вставая и направляясь к дому.

Лили схватила его за рубашку и остановила.

— Не смей уходить… не смей. Если бы ты не заставил меня переехать, то Шейну бы не изнасиловали, а я бы не переживала сейчас весь этот кошмар. Ты, ты один ответственен за это, ты, а не я.

Когда она отпустила его рубашку, он повернулся к ней, лунный свет отражался от белков его глаз.

— А ты, ты… глядя мне в глаза, будешь утверждать, что в ту ночь первый раз изменила мне. Ты что, принимаешь меня за такого наивного дурака? Ты шлюха. Ты всегда была шлюхой. Ты можешь быть процветающим прокурором, но ты никто, кроме как шлюха.

Скрипнула задняя дверь соседского дома. Лили и Джон одновременно оглянулись на звук. Он подвинулся вплотную к Лили и понизил голос.

— Теперь все соседи будут знать, что происходит в нашем доме.

Лили почувствовала на своем лице его горячее дыхание.

— Скажи мне только одну вещь, Джон. Как я могу быть шлюхой, если за всю свою жизнь я спала с парой мужчин, да и то один из них изнасиловал меня?

— Знаешь, что я думаю? Я думаю, что ты просто придумала эту дурацкую историю про своего дедушку, чтобы объяснить тот факт, что ты не девственница. Я всегда так думал.

Она была поражена. Рухнув в кресло, она вцепилась пальцами в свои волосы и тупо уставилась в землю. Нет, этот человек, этот мужчина никогда не был ее мужем, говорила она себе. Поезд наконец сошел с рельсов, вагоны перевернулись. Остался только багаж.

Лили сидела в кресле до тех пор, пока ночной ветер не пробрал ее до костей; она всматривалась в звездное небо и луну, представляя себе, как та плывет в торжественной ночной тьме, удаляясь от своего жалкого земного существования. Потом она встала и пошла к задней двери; повернув ручку, она убедилась, что дверь заперта. Лили начала стучать в нее кулаками и ногами.

— Я ничем не могу вам помочь? — раздался из темноты знакомый голос.

— Нет, Рут, — ответила она женщине, — дверь просто заклинило. Я войду в передний вход. Спасибо за участие.

Дождавшись, пока соседка уйдет, Лили по мокрой траве обошла дом и, попытавшись открыть переднюю дверь, поняла, что та тоже заперта. Наконец, обнаружив приоткрытое окно, она распахнула створку и забралась внутрь. Все огни в доме были потушены, а дверь в спальню заперта изнутри на задвижку. У нее не осталось энергии дальше продолжать борьбу. Она почувствовала себя маленькой, хрупкой и невидимой. Ее просто стерли с лица земли. Взяв из шкафа подушку и одеяло, она свернулась клубочком на диване и начала считать: «Тысяча один, тысяча два, тысяча три…»

В этот день Лили надо было уйти со службы пораньше, чтобы посмотреть в управлении полиции Вентуры фоторобот подозреваемого насильника. Но прежде чем уйти, она должна была дождаться очень важного для себя звонка, поэтому включила громкоговоритель телефона. На работу сегодня она пришла поздно, почти в полдень, слишком долго проспав на диване в пустом доме. Теперь пыталась наверстать упущенное и лихорадочно читала одно за другим дела, разложенные на рабочем столе. Перед уходом ей надо было закончить одно важное дело. Брюс Каннингхэм не представился, но она и без этого узнала его низкий голос.

— Я решил поставить вас в известность о том, что происходит, — торопливо и взволнованно проговорил он. — Я сейчас еду в Мур-парк. Там выкопали тело женщины, которая по приметам похожа на Патрицию Барнс. Рабочие вели траншею и бульдозером наткнулись на труп; кажется, ей повредили ногу или еще что-то, пока не знаю.

Лили тяжело упала в кресло, от удара оно откатилось назад по пластиковому покрытию пола. Упираясь пятками в пол, она подкатила себя вместе с креслом поближе к столу и схватила трубку.

— Я пришлю туда одного из наших следователей, — сказала она. — Мне хочется, чтобы при эксгумации присутствовали и наши люди. Если вы прибудете туда раньше, чем он, постарайтесь, чтобы никто ничего не трогал на месте преступления, — торопливо добавила она. Она хотела было попросить его позвонить ей в полицейское управление, но ей не хотелось открывать причин, по которым она туда ехала. — Я дам вам свой домашний телефон. Позвоните мне между шестью тридцатью и семью часами. К этому времени я должна быть уже дома.

Лили продиктовала ему свой номер и отключилась, поклявшись в самое ближайшее время купить себе сотовый телефон. Сердце ее бешено прыгало, мысли путались. Единственное, что ей по-настоящему хотелось сейчас сделать — это сесть в машину и поехать в Мур-парк, там она могла бы устроить своему взору настоящий праздник лицезрения смерти, виновником которой был Эрнандес. Ей захотелось вдохнуть гнилостный запах, склониться над могилой, взять в свою руку холодную безжизненную руку покойной и запечатлеть в своем мозгу связь между ними — его жертвами, между сестрами, пострадавшими от одного и того же подонка. Может быть, это сняло бы с нее бремя вины, освободило бы ее от ночных кошмаров. По ее ждала Шейна, да и тот факт, что Эрнандес убил Патрицию Барнс оставался пока просто догадкой. Может быть, труп, погребенный в Мур-парке, вовсе не был телом несчастной проститутки.

Лили позвонила в следственный отдел и послала на место происшествия одного из следователей. Потом набрала номер телефона Клинтона. Тот поднял трубку, он тяжело дышал и пыхтел.

— Вам звонил Каннингхэм? — спросила она.

— Нет, я только что ввалился в кабинет. А что случилось?

— В Мур-парке нашли труп. Возможно, это Патриция Барнс. Он уже едет туда, а я послала на место находки одного из наших парней.

— Твою мать… — С губ Клинтона непроизвольно сорвалось ругательство, и он осекся. — Этого парня надо было держать покрепче.

— Выше головы не прыгнешь, Клинтон. Может быть, это и не она. Наш штат — огромное кладбище жертв убийц, так что все это еще ничего не значит. — Лили помолчала, стараясь прочитать его мысли, прекрасно представляя, что бы она сама чувствовала на его месте. — Если это она, то к тому моменту, когда вы отпустили Эрнандеса, она была уже мертва, так что с этим уже все равно ничего нельзя было поделать. Как бы то ни было, но Эрнандес и сам уже мертв.

— Но он был у нас в руках, и мы сами его отпустили. Я так вообще хотел извиниться за административную ошибку.

— После драки кулаками не машут, — проговорила она, нетерпеливо поглядывая на часы. — С моей стороны это не более, чем подсознательная догадка, женская интуиция, если, конечно, она существует. Слушайте, — продолжала Лили, — поставьте Ричарда в известность о происходящем, когда он вернется из суда. Я сейчас уезжаю.

— Не говоря уж о том, что мы могли бы узнать и о других его преступлениях, если бы его не убили, — продолжал бичевать себя Клинтон, размышляя вслух.

Заверив Клинтона, что будет держать его в курсе событий, она повесила трубку и помчалась за Шейной. Если бы только он знал, подумала она.

 

Глава 22

— Шейна, — крикнула Лили, едва войдя в дом. — Поехали, мы опаздываем.

Джон сложил груду сырых гамбургеров в большую сковородку и смешивал их с кетчупом, сырыми яйцами и луком. Это было его второе любимое блюдо после жареной курицы: тушеное мясо. Выходя из кухни ей навстречу, он вытирал вымазанные красным соусом руки о бумажное полотенце. Густая красная жидкость напомнила Лили кровь и отрубленную руку. Появилась Шейна в блузке, темной юбке и туфлях на низком каблуке, которые Лили купила ей для танцевальных вечеров в школе. Волосы были заколоты на затылке, Лили сама часто носила такую прическу. Шейна выглядела не на тринадцать, а на все пятнадцать лет. В глазах ее застыло серьезное и даже торжественное выражение.

— Иди в машину, лапочка, — сказала Лили. — Ты так хорошо выглядишь. Иди, я только зайду в ванную.

— Правда, она хороша, — промолвил Джон, подходя к дочери и обнимая ее за талию.

Он собирался было поцеловать ее, но она резко отстранилась и сердито взглянула на него.

— Перестань. Я же говорила тебе, чтобы ты больше этого не делал, я уже слишком взрослая для подобных нежностей.

Джон отошел, рот его приоткрылся от неожиданности. Он был явно обижен ее отпором. Он посмотрел на Лили, словно прося ее объяснить поведение Шейны, но она только метнула на него холодный взгляд и поспешила в туалет, закрыв за собой дверь на задвижку. Она чувствовала тошноту. Достав из домашней аптечки пузырек с таблетками, она опустилась на колени перед унитазом, но ее не вырвало. Ее дитя переживало сейчас ту же боль и растерянность, что и она сама, не зная, почему это происходит, не зная, кому верить, отчужденная теперь навсегда от своих сверстников. Вытряхнув из склянки одну розовую таблетку валиума, Лили запила ее водой из-под крана. В баночке оставалась только одна таблетка. Надо будет завтра купить еще упаковку.

Управление полиции Вентуры находилось в новом здании на улице, названной в честь сержанта, убитого при исполнении служебных обязанностей: Доуэлл-драйв. Лили еще помнила то время, когда полицейское управление находилось в паре старых вагончиков, припаркованных у обветшалого дома. Теперь же кругом лежали ковры, а на каждом столе стоял компьютерный терминал. В приемной их встретила женщина-следователь. Лили знала ее много лет.

Следователь Марджи Томас была близка к пенсионному возрасту, а возможно, уже и переступила этот возрастной рубеж, двадцатилетний юбилей службы она отпраздновала еще несколько лет назад и решила работать дальше, пока хватит физических и моральных сил. Без сомнения, ей было бы трудно найти себя в жизни, выйди она сейчас на пенсию. Это была первая женщина-полицейский в Вентуре, первая женщина, которая стала следователем, и первая, кого искренне уважали коллеги-мужчины и мужчины подследственные. Ее подсиненные волосы были подкрашены чересчур сильно, чтобы выглядеть легкомысленно, нижняя часть тела была весьма тяжеловесна, создавалось впечатление, что под ее хлопчатобумажным синим костюмом надет старинный турнюр. Своими густо накрашенными бровями и лавандового цвета глазами она напоминала Лили Элизабет Тейлор в дни, когда та заливала горе вином.

Марджи взяла Шейну за руку, усадила рядом с собой на диванчик в приемной и оглядела с ног до головы.

— Как поживаешь, куколка? — спросила она. — Слушай, а ты очень даже недурна. Тебе надо поблагодарить мамочку за то, что у тебя такие красивые волосы, это уж точно.

Шейна не улыбнулась в ответ и вырвала свою руку из руки следователя.

— Со мной все в порядке, — вежливо проговорила она. — Но я чувствовала бы себя намного лучше, если бы вы его поймали.

Поняв вдруг, что она никогда не обсуждала с дочерью такую возможность, Лили подумала, что, наверное, Шейна думает об этом и в то время, когда ложится спать, и в те ранние часы, когда она, проснувшись раньше всех в доме, лежит без сна в кровати. Если бы только ее удалось убедить, что он никогда больше не сможет никого обидеть.

— Естественно, вот именно этим мы сегодня и займемся, — сказала Марджи легким, веселым голосом, словно они собирались заняться чем-то очень и очень забавным. — Я приготовила фотографии людей, похожих на того мужчину, которого ты и твоя мать описали, и могут поэтому быть подозрительными. Я посажу тебя за свой стол, Шейна, и дам тебе половину этих фотографий. Твоя мама будет сидеть в другой комнате и просматривать другую половину. Потом вы поменяетесь. Если на какой-то фотографии ты увидишь мужчину, который напал на вас, то запиши номер фотографии напротив его фамилии в списке. Возможно, что похожими тебе покажутся несколько человек, но не смущайся — это нормально, так должно быть. Но обязательно выпиши все номера, слышишь? — Она помолчала, глядя на одну Шейну, видимо, понимая, что Лили прекрасно знает все детали предстоящей процедуры. — Если вы кого-то обнаружите, то мы на основании ваших показаний составим настоящий фоторобот, по которому сможем безошибочно определить преступника. — Она закончила инструктаж и встала. — Если у вас возникнут какие-то вопросы, сразу обращайтесь ко мне, я буду рядом, в коридоре за дверью. Ладно?

Лили начала просматривать фотографии, видя множество физиономий тех людей, по делам которых она выступала обвинителем, иногда удивляясь тому, что столькие из них уже гуляют на свободе, и пытаясь вспомнить конкретные детали того или иного дела. Одно лицо она вспомнила очень отчетливо, хотя он проходил по делу много лет назад. Она отметила про себя, как он постарел, и вспомнила, что обвиняла его по десяти или двенадцати пунктам, но после многочисленных апелляций количество пунктов сократилось до двух, и он отделался девяноста днями тюрьмы. Они в суде называли таких подсудимых «плаксами», обычно такие редко потом совершали какие-либо серьезные преступления. Этого человека, если разобраться, вовсе не должно быть в подборке фотографий, подумала Лили.

Через десять минут ей страшно захотелось поднять телефонную трубку аппарата, стоявшего на столе, за которым она сидела, позвонить в окснардское полицейское управление и поинтересоваться, не может ли она поговорить сейчас с Каннингхэмом. Но потом она решила, что звонить еще рано, и стала дальше листать страницы, не глядя на них. Мысли ее блуждали.

Глядя на фотографии, она размышляла о том, что профессиональные фотографы тоже делают подборку фотографий клиентов, снятых в разных ракурсах, а потом люди выбирают, какой ракурс им больше подходит. Потом она подумала, что Шейна не фотографировалась уже больше года. Надо будет сделать это в следующем месяце, подумала Лили. Она посмотрела сквозь стеклянную перегородку и увидела, как ее дочь с вожделением вглядывается в каждую фотографию, сидя за столом Марджи. Подумав, что для Шейны это занятие может стать своего рода очищением, Лили ощутила почти счастье от того, что Джон вызвал полицию. Обдумав, как складываются события, и приняв во внимание, что то, что случилось, уже случилось и этого не вернешь назад, Лили подумала, а может быть, наступит день, когда ее перестанет преследовать кошмар ее окснардского преступления в то страшное утро.

Если он убил Патрицию Барнс, опасаясь, что она заявит на него в полицию, то есть сделал то, в чем Лили подозревала его с самого начала, значит, он попытался бы сделать то же самое с ней и с Шейной. Возможно, это было вмешательство Бога и это Его рука вела Лили в то утро. Это Его голос слышала она в ту ночь, а вовсе не голос своего покойного отца. Вспомнив религиозный экстаз своего детства, Лили дала себе обещание как-нибудь в воскресенье отвести Шейну в католический храм.

Погруженная в свои мысли, она чуть было не подпрыгнула от неожиданности, когда открылась дверь и из нее вышли Марджи и Шейна. Марджи, держа в руке какой-то предмет, села рядом с Лили. Лицо Шейны было пепельно-серым, руки вытянуты по швам и весь вид говорил о чрезвычайном волнении. Марджи начала что-то говорить, но Шейна опередила ее.

— Я его нашла, я узнала его. Я абсолютно в этом уверена. Покажите ей, — настаивала она, толкая Марджи в плечо. — Покажите ей, она точно узнает его.

Лили почувствовала, как изо всех пор ее тела начинает сочиться пот, еще несколько секунд и она вся покроется холодной испариной. Она опасалась, что вот-вот появится тяжесть в груди, предвестница сердечного приступа. Лили резко побледнела, кровь отхлынула от ее лица.

Марджи сразу оценила ее состояние.

— Боже, да вам плохо. — Она обернулась к Шейне. — Быстренько принеси матери холодной воды из холодильника, потом сбегай в туалет, возьми там полотенце и смочи его под краном и тащи все это сюда. В темпе, не задерживайся.

Шейна выбежала из комнаты.

— Вы не хотите, чтобы я вызвала «скорую»? — спросила Марджи, видя, как на зеленой блузке Лили появляются пятна пота и крупные капли, собираясь на лбу, стекают на побледневшие щеки и нос. — У вас не болит в груди?

Лили пыталась глубоко и спокойно дышать, чтобы привести себя в норму. У нее было такое ощущение, словно ее грудную клетку стягивают железным обручем. В этот момент она вспомнила о герпесе. У нее обыкновенный приступ паники, причем весьма запоздалой. Шейна увидела фотографию человека, который показался ей похожим на Эрнандеса, но она поймет, что ошиблась, когда увидит человека с фотографии воочию.

— Я в полном порядке. Просто слишком много всего навалилось, может быть, поэтому. У меня был опоясывающий лишай, так…

— У меня это тоже было, — сочувственно произнесла Марджи. — Да, ребятки, это больно. Нервы. Говорят, что герпес поражает нервы.

Появилась Шейна со сжатым от напряжения ртом. В одной руке она несла влажное полотенце, а в другой стакан ледяной воды. Она отдала все это матери и внимательно смотрела, как Лили вытерла полотенцем лицо и шею, оставила полотенце на затылке, и выпила мелкими глотками холодную воду из пластмассового стаканчика.

— Все в порядке, — проговорила Лили, стараясь убедить в этом Шейну. — Это, наверное, из меня выходит гриппозная зараза. — Она приложила руку ко лбу, словно проверяя, нет ли у нее лихорадки. — Подождите минутку, и я взгляну на фотографию.

— Расслабьтесь, — сказала ей Марджи. — Может быть, вы вообще поедете домой, а на фото посмотрите завтра утром? В конце концов, днем позже, днем раньше…

— Нет, — громко, пожалуй, даже излишне громко и взволнованно запротестовала Шейна. — Пусть мама посмотрит сейчас. Тогда вы сможете посадить его в тюрьму.

Женщина-следователь обернулась и взяла Шейну за руку.

— Радость моя, дай своей маме хоть одну минутку, пусть она придет в себя. Для нее это тоже тяжело. Если даже и твоя мама скажет, что этот тип похож на того, который напал на вас, мы все равно не сможем вот так просто арестовать его. Вы должны будете опознать его живьем, и только после этого судья выдаст ордер на его арест. Так это делается в реальной жизни.

Шейна нетерпеливо смотрела на Лили, не желая понимать ее состояние. Единственное, чего она хотела в этот момент — чтобы мать немедленно подтвердила ее выбор. Лили видела, как высоко вздымается грудь Шейны при дыхании. Девочка сильно взволновалась.

— Ну ладно, все, — сказала Лили. — Давайте сюда фото.

Следователь посадила Шейну за тот же стол, за которым та сидела до этого, и вручила Лили альбом с фотографиями.

— Внимательно и не торопясь просматривайте фотографии и старайтесь не думать о том, что Шейна обнаружила там похожее лицо. Я вообще велела ей остаться за дверью, но она не послушалась и пошла со мной. Вы должны выбрать фотоснимок совершенно независимо друг от друга. — Видя, что Лили овладела собой, Марджи добавила: — Я выйду из комнаты. Когда вы закончите, дадите мне знать.

На этот раз Лили внимательно вглядывалась в портреты, стараясь определить, кого именно, какого похожего на Эрнандеса человека выбрала Шейна, Хотя половина мужчин в Окснарде была похожа на Эрнандеса. Она взглянула на стеклянную перегородку, надеясь увидеть там Шейну, но девочки не было видно. Скорее всего, Марджи увела ее к торговым автоматам с водой или в комнату отдыха. Примерно на двенадцатой странице она увидела наконец его.

«Боже мой, ожившее привидение», — подумала она, сразу же поняв, почему Шейну охватило такое волнение. Даже если это был и не тот человек, все равно вид этой фотографии, этого лица вернул девочку в ту страшную ночь, воскресил в ее душе страх и унижение, которые она тогда пережила. Боль от сознания того, как страдает ее дочь, стала нестерпимой. Лицо этого человека, его форма, глаза, нос, очертания рта, даже прическа были такими же, как у Эрнандеса. Этот, однако, выглядел моложе, и Лили-то точно знала, он не насильник. Этот не мог быть им. Насильник был мертв.

Она задержала свое внимание на портрете, внимательно его изучая. Она помнила, что иногда фотографии отличаются от оригинала, как небо от земли. Разумом она убеждала себя, что фотография — это одномерное изображение, а когда видишь человека в плоти и крови, оцениваешь его объемное изображение, то осознаешь, что фотография не может быть полноценным изображением. Лили поняла, что кризис миновал, и сняла с шеи мокрое полотенце. «Отбрось эмоции», — сказала она себе и даже согласилась с тем, что этот парень похож на нападавшего, да было бы просто абсурдно отрицать это, он был действительно похож. А что делать, если парня действительно пригонят на очную ставку? Что-то он, конечно, сделал, иначе вряд ли бы он попал в этот «семейный» альбом. Вряд ли ей, конечно, стоило беспокоиться по поводу какого-то незнакомого ей человека с преступным прошлым. Как только они его увидят, все сомнения отпадут сами собой. Лили скажет, что это не тот человек, и все тут.

Она сложила листы с фотографиями и вышла из кабинета. Марджи и Шейна в это время выходили из двери следственного отдела, где стояло шесть столов, по три в ряд у каждой стены. Было уже половина седьмого, на работе оставался только один следователь, на столе лежали раскрытые папки, к уху прижата телефонная трубка, ноги закинуты на стол. Шейна все еще была возбуждена, в руке она держала бутылку кока-колы. Лили показала пальцем фотографию, которую, как она была убеждена, выбрала и Шейна.

Все трое сошлись в центре комнаты.

— Положим, я нашла одного, который очень похож, но я совершенно уверена, что это не тот, — произнесла Лили без всякого энтузиазма. — Но он действительно очень похож, я думаю, что стоит провести дополнительное расследование, — поспешно добавила она, уловив напряженный, растерянный взгляд Шейны.

Положив фотографии на стол Марджи, она нашла нужную страницу и показала пальцем на физиономию, изображенную на снимке.

— Я выбрала номер тридцать шесть.

Она посмотрела на дочь вопрошающим взглядом, и ей не пришлось долго ждать реакции.

— Это он. — Шейна стремительно повернулась к следователю. — Я же говорила вам. Это он. Номер тридцать шесть.

— Шейна, я не столь безоговорочно уверена, что это он. Я хочу, чтобы ты знала об этом с самого начала, и запомни, я лучше разглядела его, когда он убегал. Ты в это время была совершенно невменяема.

Его зрительный образ вновь возник перед мысленным взором Лили: вот он стоит в свете, проникающем из открытой двери ванной. Лили отчетливо видела его красный свитер, его профиль. Она даже вспомнила, как он наклонился, торопливо поддергивая штаны. Она снова взглянула на фото. На других снимках, а их было шесть, двое мужчин были одеты в красные футболки или красные свитера. Красный — это цвет их банды. Она знала, что каждый второй испанец в Окснарде носил красную рубашку и дурацкую бейсболку. Лили начала снова перелистывать страницы альбома и нашла там массу мужчин, одетых в красное. На одном была массивная золотая цепь с распятием. Она перевернула еще одну страницу и натолкнулась на столь же знакомую физиономию. Это тоже мог быть он, правда этот, на снимке, выглядел помельче. Если она сейчас даст разгуляться своему воображению, то закончит свои ни в психиатрической лечебнице. Того человека она застрелила. Все, точка, и хватит об этом.

— Мама, ты же сегодня даже не надела очки, на тебе и сейчас их нет, — зло огрызнулась Шейна. — Он меня изнасиловал, ты помнишь об этом? И я прекрасно вижу, у меня стопроцентное зрение. — Она обернулась к Марджи и произнесла, не скрывая сарказма. — Ей необходимо носить очки, когда она ведет машину, но она и этого не делает.

— На самом деле, очки мне нужны только для чтения, я немного дальнозорка, — пояснила Лили, обращаясь к следователю. — Но как бы то ни было, спорить сейчас просто ни к чему. Вы организуете очную ставку?

— Теперь я займусь этим вплотную и позвоню вам, как только все будет готово. А сейчас почему бы вам обеим не поехать домой, как следует отдохнуть и постараться выкинуть все это из головы?

Когда Шейна, пройдя мимо них, была уже в дверях, Марджи посмотрела на Лили взглядом Лиз Тейлор и пожала плечами.

— Все-таки жизнь поганая сука, правда?

— Истинная правда, — ответила Лили и поспешила к выходу, стараясь догнать Шейну.

Ее настиг громкий голос Марджи, гулко отдававшийся под сводами помещения.

— Конечно, мне не стоило этого говорить, но все же наденьте очки, когда придете на очную ставку.

Она вернулась за свой стол, села, покачалась из стороны в сторону, удобно устроив на стуле свой турнюр из плоти и крови. Потом она посмотрела вслед Лили.

Но к этому моменту Лили уже покинула здание полицейского управления. Шейна ждала ее у двери «хонды».

Лили завела мотор, и они поехали.

— Они устроят нам очную ставку, и потом этот кошмар для нас кончится.

Девочка, сидя рядом с ней, смотрела, не мигая, прямо перед собой.

— Почему бы тебе не включить радио, — предложила Лили.

— Он все еще где-то здесь. Я это знаю наверняка. Я думала, что он убежит далеко отсюда, но он не убежал. Он все еще здесь. Ты сказала мне, что он убежит далеко отсюда и никогда не вернется, поэтому его никогда не поймают.

Лили чувствовала, что душа у нее разрывается на части, она не знала, что сказать и как себя вести. Она подумала, что надо бы позвонить психологу и договориться о том, чтобы завтра свозить к ней Шейну. Лили понимала, надо как-то развеять страхи Шейны, даже рискуя при этом вызвать ее гнев.

— Солнышко мое, я и правда чувствую, что он сейчас далеко отсюда, и потом я же сказала, я думаю, человек на фотографии — не он. Я плохо вижу предметы вблизи, но зато хорошо вижу вдаль, в этом-то и заключается дальнозоркость. Когда он находился близко к нам, было темно, но когда он убегал, то был подальше и на него падал свет. — Она протянула руку и крепко взяла за руку Шейну. — Я не думаю, что тот, кого ты видела на фотографии — он. Тот давно сбежал. Ты же умная девочка. Ты же понимаешь, что люди могут быть похожими друг на друга. Даже мы с тобой похожи, правда, я намного старше, но если бы мы были ровесницами, то нас было бы трудно отличить, и люди путали бы нас. Правда?

Шейна отстранилась от нее и, включив радио, поймала станцию рок-музыки. Потом она крикнула, перекрывая грохот музыки:

— Это точно был он, мама. Когда ты наденешь очки, ты сама увидишь.

 

Глава 23

Каннингхэм ехал в Мур-парк, стрелка на спидометре его «крайслера» застыла на восьмидесяти, от такой скорости ходовая часть машины отчаянно вибрировала, но мощности двигателя вполне хватило бы и на сто миль в час. Были времена, когда он проводил сутки напролет за рулем черно-белой полицейской машины, летящей с сумасшедшей скоростью с включенной на полную мощь рацией, чтобы можно было слушать диспетчера сквозь вой врубленной на всю катушку сирены. Улицы пролетали мимо в считанные секунды, и каждую минуту он рисковал на перекрестке врезаться в какую-нибудь машину и превратиться в кашу из мяса и металла, закончив на этом свое земное существование, или, прибыв на место происшествия по телефонному вызову, напороться на какого-нибудь идиота, который нелепым выстрелом мог отправить его в царство небесное. Да, то были жаркие денечки. Это теперь он приходил домой с головной болью, а не с подбитым глазом или ушибленными почками. Теперь ему все чаще приходилось работать тем местом, которое располагалось у него между ушами, а проще сказать — головой.

Ему было трудно представить себе другую работу, хотя труд его был просто адским, на что он постоянно жаловался. Но сколько бы он ни жаловался, он продолжал работать, Каннингхэм просто любил свою проклятую работу. Имея в запасе одновременно несколько нерешенных головоломок, он не должен был заботиться, чем бы ему занять свои мозги. Находить недостающие звенья в делах об убийстве было для него тем же самым, что заполнять пустые клеточки в кроссворде в «Нью-Йорк таймс» и заполнять их чернилами: в его заднем кармане всегда была маленькая головоломка, с которой ему приходилось играть, но при этом перед тем, как принять решение, он должен быть на сто процентов уверен, что слово точно впишется в пустые клетки. Он не из тех людей, кто совершает ошибки. Ошибки приводят к тому, что виновные разгуливают на свободе и показывают нос суетливым торопыгам из полиции.

Раздумывая о деле, которым ему надлежало сейчас заниматься, и о том, в чьей юрисдикции оно окажется, если найденное тело действительно принадлежит Патриции Барнс, Каннингхэм проникся уверенностью, что департамент шерифа всеми правдами и неправдами постарается спихнуть это дело на него. Жертву последний раз видели именно в Окснарде, рапорт об исчезновении тоже поступил оттуда, и предполагаемое убийство совершено в Окснарде. В этой маленькой головоломке слишком много Окснарда и слишком мало Мур-парка. Зная всю эту информацию, хотя формальная идентификация еще не проводилась, департамент шерифа скорее всего поведет себя в этом деле точно так же, как он вел себя со всеми подобными горящими делами: он выбросит его прочь, как отшвыривают в сторону горячую печеную картошку, которая жжет руки. А такие поступки на службе — это ошибка.

Свернув с главного шоссе, Каннингхэм убрал ногу с педали газа. Ему не понадобилось много времени, чтобы понять, что он прибыл куда надо. На немощеном грейдере, вдоль которого строители тянули новую теплотрассу, были припаркованы три черно-белые машины полиции графства: фургон медицинских экспертов, полицейская машина и автомобиль с командой криминалистов. Кроме водителей двух бульдозеров и еще нескольких строительных машин, рядом не было никаких штатских, и самое главное, благодарение Богу, не видно газетных репортеров и телевизионщиков. Профессионалы и сами часто нарушали вещественные доказательства на месте преступления, а уж репортеры и зеваки — это просто ночной кошмар для следователей.

Каннингхэм распахнул дверь своей машины, вытащил из кармана удостоверение, прикрепил его к поясу около пряжки и вышел из машины.

— Вот дерьмо! — выругался он, ступив ногой в жидкую грязь и утонув в ней по самую щиколотку. Накануне он наконец уделил внимание своей внешности и постригся, а заодно почистил и довел до глянца старые поношенные ботинки. Теперь они опять ни к черту не годятся и выглядят хуже, чем раньше. Все это просто потеря времени, подумал он, направляясь к группе людей в форме, понимая, что вовсе не запачканные ботинки явились причиной его плохого настроения и раздражения. К чему он так и не смог привыкнуть за долгие годы службы — так это к находкам полуразложившихся трупов людей, которых выкинули, как ненужный мусор, куда попало.

Чарли Дэниелс, медицинский эксперт, склонился над краем мелкой могилы, подняв затянутую в резиновую перчатку руку, запачканную грязью. Он опустил руку, увидев Каннингхэма.

— Это ваш случай, дорогой мой? — спросил он. — Подойдите, гляньте. Сейчас сделаем еще пару фотографий и будем доставать.

— Кто здесь из полиции? — крикнул Каннингхэм группе людей.

От группы отделился человек, одетый в белую форменную рубашку и черные брюки — это был человек из департамента шерифа.

Подошли еще два человека из отдела криминалистической экспертизы. Криминалист рассказал Каннингхэму, что здесь происходило до его прибытия.

— Мой товарищ сейчас перезаряжает камеру в машине. Когда мы прибыли на место, мы хорошенько обследовали всю прилегающую территорию, прежде чем позволили кому бы то ни было что-то здесь трогать. Даже строительный рабочий оказался молодцом. Когда он увидел то, что показалось ему трупом, он сразу позвонил в полицию и даже не стал возвращаться на место находки. Мы нашли здесь кучу всякой мелочи, сложили кое-что в мешок и отнесли в машину, мы захватим все это с собой.

На рубашке криминалиста висела визитка: «Том Стаффорд».

— Отлично, Стаффорд, — одобрил Каннингхэм.

Прямо над местом захоронения проехал бульдозер и уничтожил все возможно имевшиеся там отпечатки протекторов и другие следы, по которым можно было бы определить, как издалека и с какой стороны приволокли тело, прежде чем зарыть его в землю. Придется расширить зону поисков вещественных доказательств, все это будет сделано по мере хода следствия, и, хотя, возможно, они кое-что найдут, нельзя будет наверняка утверждать, имеет ли все это отношение к преступлению, пока криминалисты-эксперты не скажут своего слова.

— Я думаю, вы сообщили бы мне, если бы вам удалось найти оружие или что-нибудь в этом роде?

— Нет, такого счастья нам не привалило. Если, конечно, вы не думаете, что ее убили парой пивных банок, оберткой конфеты или скелетом животного, похожего на кошку.

Каннингхэм подошел к краю могилы, вполне удовлетворенный тем, что на месте преступления удалось сохранить максимально возможное количество вещественных доказательств. Он посмотрел на труп. Он почти не сомневался, что это Патриция Барнс. Во всяком случае, это точно не Этель Оуэн. Та была маленькой и хрупкой женщиной, а эту при всем желании нельзя назвать такой.

— Мы довольно прилично отчистили от грязи ее лицо, чтобы вы смогли его хорошенько рассмотреть, — сказал судебно-медицинский эксперт. — Крупная была женщина, не так ли?

Все естественные отверстия ее тела были забиты грязью. Рот зиял, как огромная круглая воронка, видимо, это запечатлелся последний крик смертельного ужаса. Глаза открыты, но над ними основательно попировали черви и от глаз мало что осталось. Пока Каннингхэм рылся в карманах в поисках трех фотографий, которые ему дала сестра Патриции, Дэниелс снова склонился над могилой и рукой в перчатке стал выковыривать грязь изо рта убитой. Сделав это, он обнажил сухой пурпурный язык, выпавший на нижнюю губу. На шее отчетливо виднелась обесцвеченная полоса, каких-либо других повреждений при поверхностном осмотре заметно не было.

— Удушение? — спросил Каннингхэм, выражая свое мнение о причине смерти. Высунутый язык и следы на горле были просто-таки классическими признаками.

— Ну, пока трудно сказать, мы еще не перевернули труп на живот. Может быть, обнаружим нож, воткнутый в спину между лопаток. Но пока можно предполагать, что причина смерти действительно удушение, я согласен с тобой. — С этими словами эксперт встал, потянувшись, достал из кармана белоснежный платок и вытер пот со лба. — Дай команду, мы вытащим ее из ямы и посмотрим.

Прежде чем Каннингхэм успел ответить, помощник судмедэксперта и один из криминалистов направились к яме.

— Давайте, — велел Каннингхэм.

Да, это она, его деваха. На трупе была надета короткая черная юбка и ярко-красный свитер, в которых ее видели в последний раз перед исчезновением. Он смотрел, как ее вытаскивали из ямы: трое сильных мужчины согнулись под тяжестью мертвого тела. Хотя она была жирной и бесформенной, на фотографиях у нее симпатичное лицо и приятная улыбка. Некоторые мужчины любят крупных женщин, размышлял Каннингхэм, думая о том, как много усилий прилагала она, чтобы привлекательно выглядеть. И все же этих усилий было недостаточно, во всяком случае, сейчас она выглядела просто безобразно.

Труп положили на полиэтиленовое полотнище и перевернули на живот, эксперт счистил грязь со свитера и, подняв его, обнажил спину убитой.

— Ничегошеньки, мой дорогой. Нет никаких оснований прямо сейчас снимать с нее юбку. Во всяком случае, я не вижу ничего достойного внимания. Мы срежем ее потом и положим юбку в мешок.

На женщине были надеты колготки. Эксперт положил руки на ее юбку и, ощупав ее, снял.

— На первый взгляд не видно никаких следов сексуального насилия, на промежности не видно никаких повреждений. Возможно, конечно, что он изнасиловал ее где-нибудь в другом месте, заставил одеться, привез сюда, а потом задушил, — заключил он, вставая. — Поверьте мне, женщина такой комплекции только сама может так идеально натянуть колготки на свой зад. Такое ощущение, что на ней надет стальной пояс.

Он рассмеялся, смех подхватили стоящие в группе полицейские. Им понравилась шутка эксперта. Несмотря на то что они находились на открытом воздухе, запах разложения был очень силен и многие крутили носами и норовили отвернуться. Судмедэксперт махал руками у себя над головой, отгоняя мух.

Каннингхэм смотрел сверху вниз на большой кусок мертвой плоти, который совсем недавно был живым и дышащим человеческим существом: матерью, дочерью и сестрой для тех, кто любил ее. Единственная мысль, пришедшая ему в голову, что теперь этому несчастному созданию не придется притворно горевать по поводу своего избыточного веса, она никогда больше не будет вынуждена сосать члены незнакомых мужиков, чтобы прокормить своих двух детишек, и никогда больше не будет она страшиться грядущей старости. Все ее беды позади. Может быть, вознаграждением за эту грустную безрадостную жизнь будет перевоплощение в поджарую красотку с Беверли-Хиллз в жизни грядущей. Насколько он мог судить, у смерти есть одно положительное качество: никто никогда наверняка не знает, кто по ту сторону рубикона победитель, а кто побежденный. Да и, черт возьми, лучше этого действительно не знать.

Когда труп извлекли из могилы и фотографы сделали еще несколько снимков тела и пустой ямы, а Стаффорд начал поиск вещественных доказательств на дне могилы, прибыл следователь из ведомства окружного прокурора. Щурясь от яркого света, следователь, не носивший солнцезащитных очков, объяснил свое опоздание тем, что свернул не на ту дорогу и в конце концов окончательно заблудился, еле найдя все-таки верный путь. Каннингхэм посвятил его в обстоятельства находки, сказав, что позвонит Лили Форрестер при первой же возможности лично.

Прибыла пресса с командой телеоператоров. Они приехали как раз в тот момент, когда тело упаковывали в пластиковый мешок. Ситуация начала походить на зоопарк. Каннингхэм спрятал свое удостоверение в карман, подставив под огонь репортеров первого попавшегося полицейского в форме.

— Как только тело увезут, немедленно уезжайте сами, составьте рапорт и передайте его по факсу в управление на мое имя.

— Да информации совсем немного, — сообщил молодой полицейский, — заявление строительного рабочего, о котором я уже докладывал вам. Мой сержант уверил, что он с вами уже обо всем говорил и вы согласны взять это дело на себя. У нас масса людей задействована по делам о беспорядках в Лос-Анджелесе, мы заняты по горло тем, что у нас уже есть.

Прежде чем сделать заявление для прессы, Каннингхэму необходимо доставить в морг сестру убитой и провести формальное опознание, о чем он и поведал капитану.

— Что касается прессы и прочих заинтересованных лиц, то вы можете сказать им, что это неопознанный труп убитой женщины. Это все. Вы меня поняли? — инструктировал он молодого полицейского. — Так все и опишите и не забудьте передать сержанту, что это мой приказ. Я позвоню ему позже.

Прежде чем вернуться в машину, он хлопнул по плечу Дэниелса, который в это время загружал труп в автомобиль:

— Если я смогу найти сегодня сестру убитой, то вечером приведу ее в морг. Ты будешь там, Чарли?

— Нет, сегодня меня там не будет, мой дорогой. Для меня сегодня рабочий день кончился. Позвони или приходи завтра часа в три, — проорал он, пытаясь перекричать рев пролетавшего над их головами самолета.

Двумя часами позже, после проведения идентификации и опознания трупа, Каннингхэм выходил из морга вместе с сестрой убитой, Анитой Рамирес. Женщина плакала и причитала, сокрушаясь о судьбе ребятишек — у нее трое своих, да тут еще свалились на шею двое сестриных. Слава Богу, она пришла не одна, а в сопровождении нескольких близких родственников, в объятия которых и упала у выхода из морга. Это позволило Каннингхэму спокойно уйти. Он подошел к телефону-автомату и позвонил капитану.

После того, как он получил добро на принятие дела к производству и собирался уже повесить трубку и позвонить Форрестер, капитан остановил его.

— Брюс, у меня плохие новости по делу Этель Оуэн.

По спине у Каннингхэма пробежал холодок. Дело было закончено. Обвиняемый приговорен к тюремному заключению и отправлен к месту отбывания наказания. Затаив дыхание, он ждал, что капитан сейчас скажет, будто Этель Оуэн неожиданно собственной персоной явилась в полицейский участок после длительного пребывания в Европе. Да, после этого все они будут выглядеть как скопище идиотов.

— Мне позвонили сегодня, пока ты был на месте обнаружения трупа. Франко Андраде освободили сегодня под залог, после того как он подал апелляцию на пересмотр приговора.

— Какого дьявола?..

— Послушай, Брюс, все наши доказательства, в конце концов, лишь косвенные. Начнем с того, что маленьким чудом явилось то, что жюри вообще вынесло обвинительный вердикт. Ты знал, что он подал апелляцию. Ну, а судья решил, что обвинение слишком хромает, чтобы препятствовать освобождению под залог. Что я могу сказать тебе, парень? Когда густо, а когда и пусто.

Каннингхэм повесил трубку и с силой пнул каменную стенку, у которой находился телефон. При этом он едва не сломал себе большой палец и проделал в носке ботинка основательную дыру. Еще одного убийцу отпустили на свободу. Вся работа псу под хвост. Рассмотрение апелляции может затянуться на годы, а в это время этот скользкий ублюдок найдет себе еще одну старую даму, из которой будет тянуть деньги или убьет ее. Он был страшно живуч. Все, что они могли делать — это ловить свой собственный хвост и гоняться за ним, бегая по кругу, как дворовые шелудивые псы.

— Когда густо, а когда и пусто, — процедил он сквозь зубы слова капитана, поднимая трубку и собираясь набрать номер Лили Форрестер. — Мать твою, я могу сказать, что такое это пусто. Это гребаный беспредел, вот что это такое. Хорошо бы мамаше этого самого судьи наколоться на такого вот Андраде и посмотреть, как это чудовище выглядит вблизи.

Прежде чем бросить в щель монетку, Каннингхэм взглянул на небо. Солнце уже садилось, и заметно темнело. В воздухе все еще летал пепел с пожарищ Лос-Анджелеса и садился на его чистую рубашку.

— Мы старались, Этель, — сказал он. — Это все, что мы можем делать. Мы можем стараться.

 

Глава 24

Лили сидела в спальне у телефона, когда позвонил Каннингхэм. Она ждала. Его глубокий сильный голос каким-то образом возвращал ей способность спокойно мыслить. Стоило Лили услышать его, как она переставала воспринимать его, как противника. Исчезало даже воспоминание о его внешности, и от Каннингхэма оставался лишь бестелесный голос, который доходил до нее по проводам телефонной линии.

— На теле нет ни колотых, ни резаных ран и никаких других увечий? — выспрашивала у него Лили, вспоминая ржавый нож и думая о том, что в деле Лопес — Макдональд фигурировал малокалиберный пистолет. — Что реально связывает этот труп с Бобби Эрнандесом, кроме того, что Барнс исчезла непосредственно перед его арестом?

Лили была уверена, что именно Эрнандес изнасиловал и убил проститутку, но вся картина представлялась ей в размытых серых тонах, а ей нужно было контрастное черно-белое изображение.

— Ничего. Насколько мы можем судить, кто угодно мог задушить ее во время ее работы. Даже если мы снова перетряхнем его фургон, считая, что он убил ее, а потом на фургоне привез к месту захоронения, то мы мало что отыщем — удушение, как правило, не оставляет следов. — Он замолчал. По телефонным проводам разносилось только их тихое дыхание. Казалось, они находились в одной комнате на расстоянии нескольких футов друг от друга, молчали и напряженно думали. — Дело, конечно, ни в коем случае нельзя считать закрытым, — произнес он, положив конец этому странному молчанию.

— А что по Эрнандесу? Есть ли у вас какие-нибудь зацепки? — Лили задала вопрос, который очень ее интересовал. Потом добавила: — Вы знаете, первым на подозрении у меня Мэнни Эрнандес, его брат, кроме того, я думаю, сможем ли мы увязать их с делом Лопес — Макдональд.

— Никаких данных по этому делу нет ни на Бобби, ни на его братца, кроме уже известных фактов. Если вы настаиваете, мы можем установить наблюдение за Мэнни, нам вполне по силам осуществить это.

— Установите, — велела она. — Я буду звонить по этому поводу завтра, прямо с утра. — Прежде, чем повесить трубку, она добавила: — Брюс, нам нужен прорыв в деле Лопес — Макдональд, он нам нужен просто позарез. Если нам ничего не удастся, мы отправим на скамью подсудимых двух ни в чем не повинных молодых людей.

— Я слышу вас, дружище, — проговорил он. — А знаете что, вы мне нравитесь, вы хорошая женщина. Если бы на вашем месте оказался какой-нибудь другой окружной прокурор, ему бы и в голову не пришло поинтересоваться, кого он отправляет на скамью подсудимых, — для них самое главное — приговор.

Трубка замолчала. Каннингхэм дал отбой.

В спальню вошел Джон.

— Скажи, — обратился он к Лили, — ты думаешь, это не тот парень? Это животное… я ему голову оторву.

Лили сидела на краешке кровати возле ночного столика с телефоном, лампы торшера высвечивали ее ярко-рыжие волосы. Она повернулась к Джону, и ее сузившиеся глаза засветились, как у кошки, фосфорическим зеленым светом.

— Я уже сделала это, — сказала она.

— Сделала что?

— Ты все слышал.

— Нет, я ничего не слышал. Что ты сделала?

— Я его убила.

— Ты его убила?

— Нет, я его не убивала.

Джон сунул руку в карман и достал оттуда сигарету. Он вертел ее пальцами; по его лицу было видно, что он несколько озадачен.

— Шейна говорила мне, что в полицейском участке тебе стало плохо, что для тебя чуть было не вызвали «скорую помощь». А теперь ты вообще несешь какую-то околесицу. Черт тебя возьми, что ты хочешь всем этим сказать?

Привалившись к стене, Лили продолжала смотреть на Джона.

— Я хотела сказать, что с радостью бы его убила.

— Я бы сделал это с не меньшей радостью. Но почему ты сказала Шейне, что на фотографии изображен не тот человек?

— Потому что это действительно не тот человек. Оставь меня одну, Джон. — Она продолжала в упор смотреть на него, голос ее был низким и невыразительным.

С озабоченным выражением на лице заглядывая в глаза Лили, Джон направился к стоявшему посреди спальни креслу.

— Не садись, Джон. Я же сказала тебе, чтобы ты оставил меня одну. Я не шутила.

Но прежде, чем она произнесла эти слова, его остановили ее глаза, их выражение было очень красноречиво и говорило само за себя. Он встал посреди комнаты, опустив руки и боясь пошевельнуться.

— Ты знаешь, Джон, что самое плохое в этом мире? Люди не умеют слушать. Вот что ужасно. Люди не слушают друг друга.

Он повернулся и вышел. Лили зашла в ванную, посмотрела на себя в зеркало и вытряхнула из пузырька последнюю таблетку валиума. Найдя в аптечке лекарство, которое доктор прописала Шейне, она решила принять и его. Наклонившись и подставив лицо под водопроводный кран, она залила таблетки. Потом стала пристально разглядывать в зеркале свое лицо, она смотрела до тех пор, пока не появилось ощущение, что она рассматривает не свое отражение. Лили видела, как подрагивают ее веки, как в такт дыханию раздуваются ноздри, видела маленькие капельки воды на полураскрытых губах. У нее возникло страстное желание, чтобы ее тело из плоти и крови переместилось в Зазеркалье, покинув посюсторонний мир и оказавшись там, где она, будучи в состоянии видеть и быть видимой, окажется под защитой зеркального щита.

Этой ночью Лили легла спать, даже не потрудившись раздеться. Единственное, о чем она могла сейчас думать, что лицо человека на фотографии очень похоже на лицо Эрнандеса, что человек на фотографии вполне мог быть его братом. Потом в ее памяти всплыли и другие портреты мужчин, одетых все, как один, в красные свитера и с изображением распятия на шее.

— Нет, нет, — упрямо повторяла она, пытаясь остановить бешеную скачку мыслей, в ожидании, пока всосутся таблетки и проникнут в ее кровь. Это было не более чем совпадение, простая случайность. Наконец она, как была — в зеленой блузке, покрытой теперь пятнами пота, в юбке, колготках и тесном лифчике — впала в лекарственное, без сновидений, забытье.

 

Глава 25

Собираясь на работу, Лили приняла душ и оделась, из шкафа она выхватила первые попавшиеся ей под руку вещи. От действия выпитых накануне лекарств ей было все безразлично. Взглянув на себя в зеркало, висевшее в спальне, она вдруг поняла, что уже надевала на работу этот костюм пару дней назад. Она разделась, заглянула в шкаф и обнаружила там свой любимый черно-белый костюм с застежками на боку. Жакет был аккуратно вычищен и лежал на месте. Все ее белье было выстирано, выглажено и опрятно сложено в стопки на полках шкафа.

Застегнув юбку и оправив жакет, Лили почувствовала, что костюм болтается на ней, как на вешалке. Она вошла в ванную и встала на напольные весы. С тех пор, как она взвешивалась последний раз, она потеряла восемь фунтов. Волосы ее были гладко зачесаны назад, щеки ввалились, а все лицо было каким-то помятым и измученным. Она вынула из волос заколку и распустила их по плечам, решив завтра же постричься. Ей пойдет что-нибудь стильное — какая-нибудь прическа типа каре. Ей хотелось в один прекрасный день посмотреть на себя в зеркало и увидеть там совсем другого, незнакомого человека.

Придя на кухню, она нашла там Шейну, уже полностью одетую. Девочка ела из тарелки хлопья с молоком. Дай, лежа у ее ног, тоже завтракала. Шейна торопливо встала, налила в чашку кофе и подвинула ее матери.

— Это ты выстирала все мое белье? — спокойно спросила Лили. — Я очень тебе признательна. Это очень мило с твоей стороны.

Шейна положила тарелку в мойку, взяла губку и вымыла раковину.

— Все это пустяки, мама. — Она обернулась к Лили. — Ты так много работаешь и очень устаешь в последнее время. Я беспокоюсь о тебе.

— Иди ко мне, — сказала Лили, раскрыв объятия. Шейна подошла и обняла мать за талию. — Как ты, девочка? Ты в порядке?

Шейна отстранилась и изобразила на лице улыбку.

— Я в полном порядке. Ты же знаешь. — Она посмотрела на Лили так, словно та точно знала, что подразумевает под этими словами Шейна. — Некоторые дни ничего, а иногда — хоть волком вой. Это случается, когда я даю себе волю и начинаю слишком много думать о том, что случилось. Но я стараюсь не делать этого.

Она взяла на руки щенка, вошла в свою комнату, постелила на пол газету и закрыла дверь.

Лили отвезла ее в школу и наблюдала, как ее дочь смешалась с толпой детей. Отойдя на несколько футов, Шейна ссутулила плечи. У Лили сжалось сердце, и она отвернулась. Она так и не смогла до конца понять магическую натуру Шейны, ее волшебный характер. Это не было ее врожденным свойством, Шейна добилась этого, как великий атлет или знаменитый пианист упорным трудом добиваются своих фантастических результатов. Изнасилование отняло у нее веселость и оптимизм, и Лили очень сомневалась, вернутся ли они к ее дочери, станет ли она когда-нибудь такой, какой была прежде.

Ричард стоял в коридоре возле ее кабинета и ждал ее прихода: на лице испытующая вопросительная улыбка, в руке чашка с дымящимся кофе. От него исходил знакомый цитрусовый аромат.

— С добрым утром, однако, — шутливо проговорил он. Правда, при виде ее сумрачного лица он прикусил язык и у него немного приоткрылся рот. — Ты хорошо выглядишь и прекрасно одета, но я чувствую, что сегодня с утра у тебя поганое настроение, так?

В руке у Лили была розовая бумажка, которую ей на вахте вручила секретарша, на ней было написано, что звонила следователь Марджи Томас. Ричард проводил ее до кабинета, вошел и сел на стул. Лили взглянула на толстую стопку дел, лежавшую на полке для входящих бумаг, и морщина между ее бровей стала еще глубже.

— Извини, — сказала она, — просто сегодня, видимо, не лучший день месяца. У меня, кажется, предменструальный синдром.

Уголки ее рта слегка приподняла робкая улыбка, но она быстро сбежала с лица, уголки губ снова опустились.

Ричард пододвинул стул поближе к ее столу, протянул руку, снял с полки стопку папок и положил их на пол, рядом с собой.

— Я сегодня приехал на работу в шесть тридцать и уже разобрался со всеми своими делами. Ну что, теперь ты чувствуешь себя повеселее? Расскажи лучше, как Шейна перенесла вчерашнее опознание?

— Во первых, Ричард, я не хочу, чтобы ты брал на себя всю работу в отделе, брось эту привычку. — В ее голосе прозвучало несколько больше металла, чем она того хотела.

— Тебе не кажется, что ты несколько превратно толкуешь мои намерения. Я хочу разделить с тобой ответственность и освободить для тебя немного времени, особенно теперь, когда тебе приходится туго. Батлер в курсе и разделяет мое мнение.

То, что она проявила излишнюю эмоциональность в их прошлую встречу, несомненно немного уменьшило в его глазах ее самонадеянность. Она ясно это видела. Настаивать, чтобы он вернул ей папки, было бесполезно.

— Спасибо, Рич. Труп, который нашли в Мур-парке — это тело Патриции Барнс. Каннингхэм звонил мне вчера после того, как ее сестра опознала труп.

— И?.. — произнес он с вопросительной интонацией.

— Она была задушена, и нет никаких данных о причастности к этому убийству Эрнандеса, но они продолжают разрабатывать его след. Каннингхэм хочет, чтобы мы связались с начальством и получили разрешение установить слежку за братом Бобби Эрнандеса — Мэнни, в надежде добыть что-нибудь, что пролило бы свет на дело Лопес — Макдональд.

— Ну а все-таки, что с опознанием фотографий? — снова спросил он, в глазах его была озабоченность.

— Шейна уверена в том, что на одном из снимков он. Я считаю, это не так. Мужчина действительно похож, но это не он. — Лили увидела на столе свои очки, которые она вечно забывала на работе, и поспешно нацепила их на нос. — Шейна считает, что я не узнала насильника только потому, что не надела при этом свои проклятые очки. Но я хорошо вижу, у меня всего лишь небольшая дальнозоркость, и я отлично разглядела этого ублюдка, могу гарантировать.

— Но, может быть, она права, а ты ошибаешься. Ты об этом не подумала? Кто этот человек? Сумели ли они его найти? — Ричард цедил слова сквозь стиснутые зубы, выпрямившись на стуле так, словно он проглотил аршин.

Лили рассердилась.

— Не лезь в это дело, Ричард. — Она снова пожалела, что говорит слишком резко, и, встав, закрыла дверь, чтобы никто не услышал их разговора из коридора. Она вернулась к столу, наклонилась к нему и прошептала: — Мне очень стыдно, что я так реагирую на твои слова и действия… Я знаю, ты очень внимателен ко мне, и, естественно, ты хочешь знать, что происходит, но, если я позволю себе слабость и мы будем каждый день говорить об этом на работе… ну… я не знаю… я просто не вынесу этого.

— Не надо больше ничего говорить. — Он дотронулся до ее плеча и сразу же убрал руку. — Я понял тебя. Ты будешь говорить мне только то, что захочешь сама. Я больше не стану возвращаться к этой теме. И давай пообедаем сегодня вместе.

Лили глубоко вздохнула, собираясь отказаться, но в этот момент вспомнила, что у Шейны сегодня тренировка по софтболу и она снова весь вечер будет дома одна. Может быть, она успеет отвезти Шейну к психологу после тренировки, а оттуда ее заберет Джон?

— Я отвечу тебе попозже. Но, может быть, нам удастся пообедать, — произнесла она. — Мне очень стыдно за прошлую встречу.

Вместо того чтобы смотреть на него, она в этот момент взглянула сквозь стеклянную перегородку в соседнее помещение, по которому прошел, неся кипу бумаг, секретарь.

— В том, что произошло в прошлый раз, была моя вина, Лили. Я был совершенно глух и непонятлив. После того, как ты ушла, я почувствовал себя последней скотиной.

Она попыталась напрячь память и воскресить свои впечатления и чувства, которые она испытала в их первое свидание и на следующий день в служебном кабинете. Сейчас все это казалось ей сценами из какой-то другой, нереальной и давно прошедшей жизни, возврата в которую нет.

— Я позвоню тебе позже, — сказала она мягко.

Он наклонился, чтобы подобрать с пола папки, а она, набрав телефон Батлера, решила заняться организацией наблюдения за Мэнни Эрнандесом. Ричард подошел к ней сзади и дотронулся до ее шеи, по позвоночнику Лили от этого прикосновения пробежал холодок.

После того, как она уговорила Батлера позвонить в управление полиции Окснарда и оказать необходимое давление, она стала разыскивать по телефону Марджи Томас. Ей сообщили, что следователь выехала на место происшествия. Психолог, однако, оказалась у телефона и согласилась принять Шейну в восемь часов. После тренировки Шейну заберет отец, у них останется время перекусить, а она освободится и сможет пообедать с Ричардом.

— А вы сами не собираетесь прийти? — спросила она Лили.

— Я же приезжала с Шейной на прошлой неделе, — ответила она.

— Я имею в виду, что мне хотелось бы поработать и с вами. Я хочу, чтобы вы справились с последствиями душевной травмы. Вы нуждаетесь в этом не меньше, чем ваша дочь.

Лили прекрасно знала, что никогда не сможет сесть перед этой женщиной и излить ей свою душу. В ее душе было слишком много такого, что она никогда не сможет обсудить с кем бы то ни было. Она вспомнила эту почти девочку в туфлях на низком каблуке и белых носочках, и ей показалось, что она будет рассказывать свои темные тайны одной из сверстниц Шейны.

— Вы знаете, я сейчас больше обеспокоена состоянием дочери, а на сеансы психотерапии для себя у меня просто не хватает времени.

Психолог хмыкнула с такой интонацией, словно она каждый день по телефону выслушивает подобную ересь. Лили продолжала:

— Я хочу, чтобы вы выяснили у нее, почему она вдруг решила поменять школу и переехать из нашего дома в другой вместе со мной. Для меня лично такой поворот дела решит массу проблем. — Лили поняла, что это прозвучало эгоцентрично, и поправилась. — Я хочу сказать, что мы с мужем собираемся развестись, и я вернулась в наш дом только из-за изнасилования. Я хочу быть рядом с Шейной и разъехаться с мужем. Но я не хочу побуждать свою дочь к действиям, которые могут ей навредить.

— Как известно, у палки два конца, — ответила женщина. — Оставаться в доме, где родители живут вместе только потому, что так надо ей, Шейне, в особенности учитывая происшедшую драму, само по себе создает нездоровую обстановку. С другой стороны, радикальная смена обстановки — то есть перемена школы и расставание с друзьями — тоже будут для нее сейчас не полезны.

— Понятно, — сказала Лили. Она ожидала именно такого ответа — ох уж эти уклончивые люди! — Но вы можете, по крайней мере, выяснить, почему она намерена перейти в другую школу? И постарайтесь разузнать, действительно ли она хочет жить со мной.

— Конечно, — заверила женщина. Ее голос был тверд. — Миссис Форрестер, я понимаю, что как окружной прокурор вы привыкли получать информацию по первому требованию, но разговоры, которые я веду с вашей дочерью, сугубо конфиденциальны. Я очень признательна вам за любую информацию, но я не могу передавать вам содержание того, что доверяет мне ваша дочь.

Лили почувствовала, как мускулы ее лица начали непроизвольно дергаться. Еще немного и она потеряет самообладание.

— Мы сейчас говорим о моей дочери, — она подчеркнула слова «о моей дочери», — и все это очень серьезно. Так что, или вы поможете мне, или я буду искать другого врача.

В этот момент в кабинет вошла секретарь Лили Джен. Лили раздраженно махнула рукой, и бедная девушка поспешно ретировалась. Лили на своем крутящемся стуле повернулась лицом к стене.

— Вы зря так волнуетесь, у вас нет для этого никаких причин, — умиротворяющим тоном проговорила доктор Линдстром. — Я же не сказала, что отказываюсь обсуждать с ней эти проблемы. Я обязательно это сделаю, просто не могу передавать вам всю информацию. — Она помолчала. — Все, что вам надо сделать, это самой обсудить с ней этот вопрос. Мне кажется, именно теперь она близка вам, как никогда. Самый большой подарок, который вы можете ей сейчас преподнести — это найти хорошего психотерапевта для самой себя. Может быть, преждевременно об этом говорить, но я чувствую, что она хорошо справляется со свалившимся на нее несчастьем.

— Еще одна причина, по которой я вам звоню, заключается в том, что Шейна на предъявленных ей фотографиях опознала одного человека, которого она считает насильником. Я думаю, она ошиблась и, когда увидит его воочию, согласится со мной. Но мне кажется, что вам стоит обсудить с ней эту возможность.

— Конечно, — ответила доктор Линдстром и добавила: — Прежде, чем мы закончим, я бы хотела дать вам телефон группы, о которой говорила — о группе переживших инцест. Вот этот телефон.

Лили чертила круги в треугольниках на лежащей на столе бумаге и машинально записала телефонный номер, а рядом, мелкими, едва различимыми буквами написала слово «инцест».

— Возможно, там мы с вами и увидимся. Мы встречаемся каждый четверг.

— Так вы ведете занятия в этой группе? — спросила Лили едва слышным голосом.

— Нет, Лили, я член этой группы. Я в свое время тоже пережила инцест. Мне следовало бы сказать вам об этом в нашу первую встречу, так что вы не одиноки.

Потом позвонила Марджи Томас и сообщила, что опознание планируется провести завтра в пять тридцать. Когда Лили стала расспрашивать ее о подозреваемом, та уклонилась от ответа и не выдала никакой информации. Лили внезапно ощутила, как именно она выглядит со стороны — она была жертвой. Перед своим мысленным взором она увидела длинную вереницу женщин, все они были скованы между собой длинной стальной цепью, как захваченные в военном походе пленники, все эти женщины медленно шли, меся ногами непролазную грязь, согнувшись под тяжестью своего прошлого.

Зазвонил телефон, и Лили, погруженная в свои размышления, подскочила на месте от неожиданности. Она нажала на кнопку, но не стала снимать трубку, застыв на месте со скрещенными на груди руками. Телефон перестал звонить.

Папки на столе остались нетронутыми, а Лили, наклонившись близко к столу, продолжала чертить на бумаге бессмысленные фигуры. Она зачеркнула слово инцест и заполнила всю страницу словом убийца. Потом смяла бумажку в кулаке и швырнула ее в мусорницу. Через несколько минут она достала ее оттуда и разорвала в мелкие клочки.

 

Глава 26

Весь день Каннингхэм держался на адреналине и глюкозе. Накануне ночью он буквально рухнул в постель рядом со спящей женой, не притронувшись к оставленному для него в микропечи ужину. Сегодня он съел на завтрак три шоколадных батончика, на обед проглотил сникерс, а теперь жевал чипсы, запивая их диетической кока-колой. Одновременно он просил позвать к телефону судмедэксперта Чарли Дэниелса.

— Каннингхэм, трех часов еще нет. Я же сказал тебе позвонить не раньше трех.

Ну, да, да, говорил, но я очень спешу. — Он рассмеялся. — А потом уже два часа, можно считать, что это очень близко к трем.

— Подумать только, он спешит, — заявил Дэниелс. — Я не ослышался, нет? — И тут он заорал в трубку во всю силу своих легких. — Можно подумать, что в этом треклятом мире никто больше не спешит. Один только Каннингхэм. Нет, все, как сумасшедшие, несутся, словно не понимают, что впереди все равно не светит ничего, кроме вечного покоя, понял ты, старая жопа?

Каннингхэм бросил в рот несколько чипсов и отодвинул трубку подальше от уха. Чарли всегда так орал в течение примерно пяти минут, а потом сильно кашлял. Он очень любил, когда его упрашивали.

— Ну, я очень прошу тебя, Чарли, — произнес Каннингхэм проникновенным тоном. — Я сделаю для тебя все, что ты захочешь, мой сладкий.

Он услышал щелчок и понял, что Дэниелс продолжает его слушать молча. Это был хороший знак.

Послышалось шуршание перебираемых листов бумаги, и в трубке вновь послышался голос Чарли.

— Смерть от удушения… Убийство произошло около двух недель назад, во влагалище нет следов спермы и насильственного введения полового члена. На месте преступления побывало слишком много машин, поэтому следов протекторов мы не обнаружили.

— Продолжай, Чарли, переходи теперь к хорошим новостям.

— Мы нашли у нее под ногтями кусочки кожи и волос. Волосы эти не ее. Пока это все. Ты позвонил как раз тогда, когда я вскрывал ее грудную клетку.

Каннингхэм сбросил ноги со стола и сел прямо, уронив пакет с чипсами на пол. Полицейские, сидевшие за столами в комнате, раскричались.

— Ну и свинья же ты, Каннингхэм.

Проигнорировав эти вопли, он продолжил разговор с Дэниелсом.

— Кстати, о деле Бобби Эрнандеса. Есть у нас образцы его кожи и волос, чтобы сравнить их с вашей находкой? Он подозревается в этом убийстве.

Дэниелс снова разорался.

— Вы, конечно, спешите, но, между прочим, подозреваемый мертв.

— Чарли, послушай меня. Это может быть очень важно для дела, дела очень серьезного. У нас есть образцы?

— У нас есть образцы его кожи, но вот что касается волос… Не знаю. Его кремировали?

— Нет, его зарыли в землю, — ответил Каннингхэм.

— Ну и хорошо, чего у нас нет, мы добудем. Я позвоню тебе позже.

Он скрестил пальцы, моля небо о том, чтобы образцы тканей сохранились, иначе ему придется добывать ордер на эксгумацию, а это такая трата времени, такая волокита…

По селектору позвонили из комнаты радиосвязи и сообщили, что пилот вертолета, который по приказу Каннингхэма осматривал окрестности Мур-парка, в бинокль обнаружил там что-то интересное и отправил по этому адресу поисковую группу из департамента шерифа. Патрульные полицейские, прибыв на место, нашли там сумочку Патриции Барнс и теперь везли ее в полицейское управление. В сумочке было ее идентификационное удостоверение, и, по мнению полицейского, на сумочке могли оказаться интересующие их отпечатки пальцев.

Ну, кажется, дело начинает вырисовываться, думал он. Одна только мысль о том, что убийца Этель Оуэн снова разгуливает на свободе, вызывала в нем непреоборимое желание погрузить в машину жену и детишек и уехать из этого забытого Богом города назад в Омаху. Но развернувшееся дело зацепило его за живое. Были убиты двое молодых людей. Их превратили в окровавленные отбивные. А очаровашку Патрицию Барнс сейчас рассекали на куски в прозекторской, и старина Чарли копался в ее кишках, а он, он сам в это время как ни в чем не бывало сидит и жрет чипсы и кушает сникерсы.

«Да, это не для твоей диеты, — мысленно сказал он Патриции. — Ты мечтала о Беверли-Хиллз. Ну, ничего, в следующей жизни ты будешь такой же худышкой, как малютка Мелисса».

Каннингхэм позвонил в лабораторию, чтобы они внесли полученные с сумочки отпечатки пальцев в свой волшебный компьютер, при этом настоял, чтобы дождались его, прежде чем трогать сумочку, он хотел самолично проследить за тем, как будут брать с нее отпечатки пальцев.

Повесив трубку, он достал из кармана фотографии, которые дала ему сестра Патриции, и разложил их на столе, пристально их разглядывая и стараясь запомнить лицо убитой.

— Мы стараемся, детка. И если тебя действительно убил тот человек, о котором я думаю, то ему не придется беспокоиться, чтобы какой-нибудь судья отпустил его на свободу. Он получил свое возмездие. Видишь, на земле еще осталось хоть немного справедливости, Пэтти. Правда, не слишком много, на всех ее почему-то не хватает.

 

Глава 27

Шейна поехала домой на школьном автобусе и сошла в двух кварталах от дома, неся в руках охапку книг. Пройдя чуть-чуть, она почувствовала сильную усталость и села передохнуть. Каждое утро она просыпалась в четыре или пять часов, и, как ни старалась, не могла уснуть снова. От утомления она часто засыпала в классе во время занятий, уронив голову на стол и обхватив ее руками. Иногда она засыпала настолько крепко, что будил ее только звонок.

С неба ярко светило солнце, и Шейна подставила лицо его теплым ласковым лучам. Мимо проехала машина, и она ощутила резкий запах выхлопных газов. Крича и толкаясь, пробежали несколько мальчишек лет десяти.

— Хочешь поглядеть фотографии грудей моей мамки? — спрашивал один из них.

— Да нет у тебя таких фотографий. Все ты врешь.

— А вот и не вру, — ответил первый. — Понимаешь, она делала операцию по увеличению груди, и врач сфотографировал ее титьки до операции и после, а я нашел эти фото у нее в комнате. Хочешь посмотреть?

Шейна оглянулась и испепеляющим взглядом посмотрела на мальчишек, бежавших дальше по улице. Какие гады, подумала она, какие противные маленькие гады. Школа, в которую она ходила, была битком набита глупыми мальчишками и тупыми девчонками. Они все надоели ей до тошноты. Она встала, отряхнула с себя пыль и подобрала с земли книги. Вдруг, как-то совершенно неожиданно, словно впервые, увидела во дворе прямо перед собой клумбу, сплошь засаженную тюльпанами. Она сорвала один из них, понюхала и выбросила в канаву. Была только одна вещь на свете, которую она ненавидела больше, чем школу — это дом, в котором жила. Она ненавидела свою комнату с выходящими на улицу окнами, куда с улицы мог забраться кто угодно. Она ненавидела бестолковый двор и отвратительную коричневую плитку, которой были выложены стены кухни, она ненавидела ссоры между родителями. Но самое ужасное, чего она была не в состоянии выносить, — выражение лица матери.

До того, как случилось изнасилование, говорила она себе, она была глупой и незрелой, эгоистичной и испорченной. Может быть, то, что случилось — наказание за все это. С самого начала ей надо было сказать маме, что у отца есть подружка и что она, Шейна, останется с ней, с мамой. Но ничего, она сделает это теперь, чего бы это ей ни стоило.

Подойдя к дому, она достала ключи, вошла и первым делом направилась в свою комнату посмотреть, как дела у малютки Дай. Несмотря на то что было светло, Шейна обошла весь дом и зажгла свет во всех комнатах. Собачка следовала за ней по пятам. Потом Шейна включила телевизор в гостиной и стереосистему в своей комнате. Она проверила, заперта ли входная дверь и все другие двери в доме. Такую ритуальную процедуру она теперь проделывала ежедневно. «Я делаю это не потому, что напугана, нет, это не так, — думала она, — я вообще никогда в жизни ничего не боялась. Просто я хочу убедиться в своей безопасности, вот и все».

Зазвонил телефон — это была Салли.

— Ты собираешься сегодня на тренировку? — затараторила она звонким высоким голосом.

— Да, — ответила Шейна, сбрасывая с ног туфли. — Я всегда хожу на тренировки, ведь мой папа — тренер, ты что, забыла?

— Ты слышала, что случилось у Хитер Стенфилд? Дэвид Смит пригласил ее на свидание, и она успела всем об этом рассказать, а через час они поссорились. Представляешь, как это печально? Хорошо бы тебе встретиться с ней, она так плакала и…

Шейна положила трубку на кровать и стала переодеваться. Дэвид Смит, наверное, из тех мальчишек, которые с вожделением разглядывают фотографии грудей своих матерей или сестер. Если бы она дала себе труд прислушаться, то смогла бы различить тихие звуки, доносившиеся из телефонной трубки. Она представила себе, что Салли, съежившись, лежит в трубке. Словно все детишки в ее классе были пропущены через волшебную уменьшающую машинку и одна она осталась среди них огромным неуклюжим гигантом. Она схватила трубку, поднесла ее к уху и услышала:

— …и она потом купила мне тот костюмчик, который мы видели на ярмарке, и новые туфли, но они оказались мне малы, и я натерла себе пальцы…

— Какой ужас, — посочувствовала Шейна и снова бросила трубку на кровать. Она пошла в ванную и открыла воду. Потом она взяла трубку и сказала: — Мне надо идти. Пока.

Она наклонилась и выключила из розетки телефонный шнур.

В ванне она погрузилась в горячую воду, над которой остался торчать только ее нос. Сквозь слой воды она хорошо слышала шум своего дыхания и биение сердца. Если им с мамой удастся вдвоем вырваться из этого дома, то мама снова научится улыбаться и смеяться. Все будет, как хотела мама, они поселятся в стандартном загородном домике, чистеньком и аккуратном. Они с мамой будут есть только здоровую пищу. У них не будет пепельниц, переполненных зловонными отцовскими окурками, ей, Шейне, больше не будут докучать глупые девчонки вроде Салли, для которых новое платье и новая пара туфель — самое главное в жизни событие.

Внезапно погас свет, и Шейна, ухватившись за занавеску душа и разбрызгивая воду, выскочила из ванны. Сквозь узкую щель в окошке ванной комнаты пробивалась полоска света. Сердце ее стучало с барабанным грохотом. Он здесь, в доме. Он пришел так, как это показывают в кино — проник в дом и отключил электричество. В доме стояла мертвая тишина, Шейна прокралась к двери и проверила, заперт ли замок. На этот раз он не возьмет ее без борьбы, думала она, открывая в темноте шкафчики и шаря в них в поисках чего-нибудь, что могло бы послужить ей оружием. Раздался щелчок, послышались пение и музыка, зажегся свет, и сквозь пар она увидела в зеркале себя, с куском металлической трубы в руке. Господи, это были всего-навсего перебои с электричеством. Она прислонила трубу к стене и уставилась на свое отражение, не в силах оторваться. Ее страх разрешился истерическим хохотом. Сидя на унитазе и схватившись за живот, она смеялась, она не могла остановить этот припадок хохота, хотя по лицу ее уже градом катились слезы. Все вокруг были так серьезны и смотрели на нее странным взглядом — мама, папа, все ее маленькие съежившиеся друзья. Это они виноваты в том, что она сошла с ума. Это они сидели и терпеливо ждали, когда же она что-нибудь начудит, может, они надеялись, что у нее лопнет голова или произойдет еще что-то невероятное.

Припадок хохота прошел, и Шейна начала массировать себе виски, вспоминая мужское лицо из подборки фотографий. Ей казалось, что в голове у нее лежит шар, который то надувается, то спадает, в мозгу что-то пульсировало. Но она точно знала, что это он; она не могла забыть его. Мама не смогла его хорошенько разглядеть, потому что на ней не было очков. Следователь сказала, что они найдут его и устроят настоящую очную ставку, вот тогда и мама его узнает. Шейна встала, схватила трубу и представила себе, как он стоит напротив нее, голый, и между ног у него торчит эта отвратительная штука. Она стукнет его по ней трубой. Шейна отбросила трубу, которая со звоном покатилась по плиткам пола. Открыв дверь, она внимательно посмотрела, нет ли кого в холле, потом пробежала в свою комнату, схватила спортивную форму и бегом вернулась в ванную, заперев за собой дверь.

Шейна не была готова, когда домой вернулся отец. Она все еще сидела в ванной, вытирая насухо волосы, и Джону пришлось трижды стучать в дверь, чтобы извлечь ее оттуда.

— Мы опаздываем, — предупредил он, когда она открыла дверь. — Пошевеливайся. Ты же знаешь, я люблю приходить на тренировки вовремя.

Во время тренировки она была грустна и рассеянна. Стоило девочкам сгрудиться вокруг нее, как она просто уходила. Они оставались стоять с озадаченными выражениями на лицах.

Джон велел ей потренироваться в отбивании мяча.

— Я не хочу сегодня делать это, — упрямо отказалась она. От недосыпания и переутомления все ее тело болело. Единственное, чего ей хотелось — это свернуться на поле калачиком и уснуть. — Я потренируюсь в подаче.

Заметив, что рядом стоят несколько девочек, Джон взял дочь за руку и отвел в сторонку.

— Это командный спорт, Шейна. Я не могу разрешить подавать только тебе. Другим девочкам тоже надо тренировать подачу. Ты же знаешь, как это делается у нас.

Она рывком высвободила руку и встала на линию, заняв там свое место. С того времени, как случилось изнасилование, он стал относиться к ней совершенно по-другому, он стал избегать ее, словно она страдала некой болезнью, которой он боялся заразиться. Наблюдая за ним сейчас углом глаза, она видела, как он, ободряюще улыбнувшись, похлопал одну из девочек по спине. Шейна не хотела, чтобы он обнимал и целовал ее, как маленького ребенка, но это вовсе не значило, что она перестала нуждаться в его любви. Ее глаза сузились, когда она подумала, что он улыбается своей подруге, улыбается всем, кому угодно, но только не ей. Раньше он всегда, несмотря ни на что, позволял ей делать то, что хотела она. А теперь, когда он действительно был ей нужен, когда она с трудом выносила ежедневное хождение в школу, он обращал свое внимание на кого угодно, только не на нее.

Когда наступила ее очередь отбивать мяч, она ударила по нему с такой силой, что тот улетел далеко за пределы площадки. Раздосадованная неудачей, Шейна с такой же силой отшвырнула от себя биту. Та описала дугу и с сухим стуком ударила по ноге одну из девочек. Джон опрометью кинулся к пострадавшей, в то время как Шейна неподвижно стояла на поле и безучастно взирала на происходящее…

Схватившись за ногу и крича от боли, девочка упала на поле. Штанина так тесно прилегала к травмированной ноге, что Джон, сбегав к джипу, принес нож и разрезал джинсы, чтобы взглянуть на рану. Все девочки столпились вокруг пострадавшей. Та, громко крича, обвиняла во всем Шейну.

— Ты сделала это нарочно! Я знаю, что нарочно. Позвоните моей маме, у меня сломана нога, я знаю.

На голени виднелись большая припухлость и синяк.

— Слава Богу, перелома нет, — сказал Джон. Он послал одну из девочек позвонить матери пострадавшей и повернул сердитое лицо к Шейне. — Никогда не швыряйся битой. Никогда. Ты же знаешь, что этого ни в коем случае нельзя делать, — крикнул он.

Шейна бросила на землю свой шлем, подошла вплотную к лежавшей на земле девочке, и с недовольной миной осмотрела ее синяк.

— Ты просто избалованная маленькая плакса. Что ты вообще понимаешь в жизни? Что ты будешь делать, если кто-нибудь и вправду причинит тебе боль, что ты будешь делать, если умрет кто-нибудь из твоих родных или вообще с тобой случится настоящее несчастье. — Она зашагала прочь с поля. Обернувшись, зло выкрикнула: — Я ухожу, плевать я хотела на вашу дурацкую команду.

Шейна ждала отца в машине. Когда приехала мать пострадавшей девочки, Джон велел, чтобы другие девочки тренировались в подаче мяча друг другу до тех пор, пока за ними не приедут их родители. Когда он собирался уходить, к нему подошла Шарлотта.

— Вы не возражаете, если я заберу домой снаряжение?

— Конечно, нет. Спасибо, мое солнышко.

— Что случилось с Шейной? Она правда решила бросить занятия? — спросила девочка, горестно качая головой. — Она даже перестала ходить с нами на ленч.

Джон обернулся, взглянул на джип, потом снова повернулся к Шарлотте.

— А кстати, с кем она теперь ест ленч?

— Я не знаю. Мне кажется, что она теперь вообще не ест.

По дороге к местному ресторану Джон попытался поговорить с дочерью.

— Шейна, что за бес в тебя вселился? Эти девочки — твои подруги. Как ты могла накричать на свою подругу, когда ей было больно?

— Подумаешь, ее слегка ударило по ноге, а она обвинила меня, будто я специально бросила в нее битой. Глупая плакса. И все они такие. Детский садик.

— Но они столько лет были твоими подругами. Они все очень тебя любят.

Шейна с негодованием посмотрела в глаза отцу.

— Что ты можешь об этом знать? Они все меня ненавидят. Я больше не Мисс Совершенство. Все, чем они сейчас занимаются — это травят меня и доводят до сумасшествия. Каждая подходит ко мне и спрашивает: «Что с тобой? Что с тобой? Почему ты на меня сердишься?» Я больше не могу этого выносить. Почему они не могут просто оставить меня в покое?

— Они ничего не понимают, потому что не знают, что случилось. Ты не можешь их за это осуждать.

— Я понимаю, что с ними ничего не случилось, правда? И с тобой тоже ничего не случилось. Это случилось со мной и с мамой. Вот в чем дело. И, знаешь, я хочу тебе кое-что сказать. С мамой не все в порядке, ей очень плохо.

Джон подъехал к стоянке у кафетерия и стал выходить из машины.

— Твоя мать сильная женщина, она справится с этим.

— Она точно справится. Она справится, потому что я помогу ей в этом. Я не допущу, чтобы ей и дальше было плохо. Я хочу поменять школу и вместе с мамой переехать в другой дом.

Он опять сел на сиденье и, закрыв дверь, повернулся к дочери.

— Шейна, я не могу этого допустить. Посмотри, что случилось, стоило тебе просто съездить в гости к маме. Кроме того, твоя мать слишком занятой человек. Она слишком много уделяет внимания своей карьере, чтобы как следует заботиться о тебе.

Подавшись вперед, она широко открытыми глазами взглянула ему в лицо.

— А ты сам разве не повязан по рукам и ногам отношениями со своей подругой? — Она откинулась на спинку сиденья. Ее лицо покраснело от гнева. — Ты всегда твердил мне, что мама слишком занята на работе и не заботится обо мне. Просто у нее очень важная и ответственная работа, папа. Я, например, много занимаюсь в школе. Так что, от этого я стала плохим ребенком? Я люблю тебя, но я больше не хочу выслушивать от тебя гадости про маму.

С этими словами Шейна вышла из машины и захлопнула за собой дверь.

 

Глава 28

Ричард попросил Лили встретиться с ним в ресторане «Амечи» в шесть часов, и, подъехав к стоянке, она сразу увидела его белый «БМВ».

Когда она вошла, он встал и нежно поцеловал ее в обе щеки.

— Тебе нравится ресторан? — спросил он.

Она посмотрела на него своими пронзительно-синими глазами. Ее лицо казалось бесплотным, скулы красиво выступали, подчеркивая ее прелесть.

— Мне нравишься ты, Ричард, — ответила она.

Официант принес цезарский салат и налил ей бокал вина. Маленький ресторанчик был скорее колоритным, чем элегантным. На столах лежали скатерти в красно-белую клетку, с кухни доносилось пение на итальянском языке, воздух был полон аппетитного чесночного аромата, а стереосистема пела серенады чудесным тенором Лучано Паваротти. Было еще рано, и они были единственными посетителями. За одним из столов обедали официанты, пользуясь передышкой в работе перед наплывом посетителей.

Они подняли бокалы и чокнулись с едва слышным звоном.

— За нас, — произнес он.

— Я хочу сейчас сказать тебе одну вещь, а потом мы перейдем от разговоров к делу, чтобы не тратить вечер на болтовню. — Лили придвинулась к нему, ее глаза расширились от возбуждения и волнения. — Они сняли отпечатки пальцев с ее сумочки, это оказались отпечатки Бобби Эрнандеса. Каннингхэм позвонил мне из лаборатории, как только ты ушел.

Когда Лили узнала об этом, у нее проснулись аппетит и желание жить. Как только Каннингхэм сообщил ей новость, она вскочила со стула, охваченная желанием закричать во все горло от восторга. Она прикончила убийцу, не насильника, а именно убийцу. Теперь у нее не оставалось в этом никаких сомнений.

— Браво, — воскликнул Ричард. — Кажется, дело сдвинулось с мертвой точки.

— На Мэнни пока ничего нет. Сегодня за ним установили наблюдение, но пока нет оснований выписывать ордер на арест. — Лили ела салат с жадностью, не соблюдая этикета. Жуя капусту, она добавила: — Каннингхэм также выяснил, что недавно, сразу после смерти брата, Мэнни навестил Наварро в тюрьме.

— Собирается ли Каннингхэм использовать это обстоятельство для усиления давления на Мэнни, например, для того, чтобы заставить его думать, что у нас что-то есть, чтобы связать его с убийством Барнс?

— Не знаю, — ответила Лили, знаком подзывая официанта и показывая ему жестом, чтобы он снова наполнил ее бокал. — Он хочет, чтобы Мэнни навел нас на след пистолета, из которого была убита Кармен Лопес. Пистолет где-то недалеко. Они его просто спрятали, скрыли. Это не тот человек, который способен выбросить пистолет навечно, например, утопить его в океане. Зачем им терять оружие, которым можно еще не раз воспользоваться? А так он есть, но его вроде бы и нет. А выбросить — это для них все равно что утопить в унитазе фунт героина. — Она удобно устроилась на стуле и раскрыла меню. Буквы расплывались, она вспомнила, что у нее с собой очки, но решила их не надевать. — Закажи что-нибудь, ладно? Хватит служебных разговоров. Давай есть.

Ричард заказал телятину в белом вине с каперсами и моллюсков в маринаде. Она наклонилась к тарелке, вдыхая восхитительный аромат экзотического блюда и смакуя каждый глоток пищи. Казалось, прошли годы с тех пор, когда она последний раз наслаждалась ароматом и вкусом еды. К этому времени ресторан заполнился почти до отказа. Стучали тарелки, в воздухе стоял гул голосов, она почувствовала, что тонет в море звуков. Все вокруг стало ярким, громким и большим. Она чувствовала себя так, словно плыла по темному тоннелю к ярко освещенной и теплой пещере. Лили съела все, что было у нее на тарелке, вместе с несколькими кусками хлеба. Она положила руку себе на живот, ощутив, как он вздулся. Она подумала, что похожа сейчас на опухшего от голода эфиопского ребенка.

Когда они вышли из ресторана, он взял ее за руку и повел к своей машине.

— Я не могу, Ричард. Пожалуйста, не принуждай меня. Я хочу быть дома, когда вернется Шейна.

— Но сейчас только половина восьмого, а ты сказала, что консультация назначена на восемь. — Он, как капризный ребенок, потянул ее за руку, и она сделала несколько шагов по направлению к его «БМВ». — Я специально выбрал это место, потому что отсюда до моего дома всего несколько миль. — Он повернулся к ней лицом и взял ее за другую руку, прямо на стоянке, на виду у прохожих. — Клер согласилась на раздел имущества. Это значит, что меньше, чем через шесть месяцев, я буду свободен. Так что сегодня у нас праздник. — Он нежно откинул волосы с ее лба. — Ты очень мне нужна.

Сквозь тонкую ткань платья она спиной почувствовала, какие у него большие, сильные и теплые руки. Он нежно прижал ее к себе. Она вдыхала легкий лимонный аромат, исходящий от него, а когда он поцеловал ее, она ощутила запах вина и чеснока.

Мимо них, направляясь в ресторан, прошла какая-то пара, женщина что-то быстро говорила, и Лили уловила знакомые интонации в ее голосе. Она широко открыла глаза и застыла в объятиях Ричарда.

— Не поднимай голову, — шепнула она. — Они нас кажется не заметили, но… это же судья Абрамс прошла.

Они буквально впорхнули в машину и отъехали от стоянки.

— Вот черт, Кэрол! — громко воскликнула Лили. — Как ты думаешь, через несколько секунд все на свете узнают…

Ричард прервал ее.

— Все равно в один прекрасный день все об этом узнают. Подумаешь, эка важность. Ты бы послушала, что говорят о ней самой.

Лили проигнорировала его замечание и продолжала:

— Батлер может быть против того, чтобы мы работали вместе, если узнает.

Было совершенно бесполезно убеждать Ричарда, что их отношения надо сохранить в тайне. Они не могли прийти к согласию в этом пункте. Он был, можно сказать, почти разведен, она не жила вместе с мужем, и он не видел решительно никаких причин, мешавших им встречаться открыто, не таясь и не стесняя себя.

— Так что ты хотел сказать о Кэрол.

— Во-первых, никогда не называй ее Кэрол, она настаивает, чтобы к ней все обращались не иначе как «судья Абрамс». Держу пари, что муж так и называет ее в постели и ей это нравится. Самое смешное, что она не может усидеть спокойно на одном месте — она должно быть гиперактивна и это у нее врожденное, — и, чтобы ничего не забыть, она прикалывает на свой календарь клочки бумаги с напоминаниями о важных телефонных звонках.

«Это я должна была быть на ее месте. Я должна была быть судьей», — подумала Лили, но сказала совершенно другое.

— Она очень умная женщина и потрясающая трудяга. Она справится с должностью. Как бы то ни было, она по праву носит черную мантию. Где здесь можно остановиться?

Они стояли у светофора в паре кварталов от ресторана. Она повернулась к Ричарду.

— Отвези меня назад к ресторану, я сяду в свою машину и поеду за тобой к тебе. Я не хочу потом возвращаться и напороться здесь еще на кого-нибудь с работы.

Когда через несколько минут они оказались у дома Ричарда, он выскочил из машины, подхватил на руки Лили и внес ее через парадную дверь прямо в спальню. Он сбросил одежду на пол, нырнул под одеяло и позвал Лили. Лежа при свечах на белоснежных хрустящих простынях, слушая тихую классическую музыку, она позволила ему обнимать и гладить себя, но отказалась раздеться. Он не настаивал. Они лежали каждый на своей стороне кровати, Лили спиной к нему. Вино разлилось по ее телу приятной теплой волной, она чувствовала себя так, словно была закутана в надежный безопасный кокон.

— Такое положение называется ложками. Мы входим друг в друга, как две ложки. Ты когда-нибудь слыхала об этом?

— Где-то я это слово слышала, — ответила Лили.

От его дыхания у нее щекотало в ушах, и она засмеялась. Он плотно обнял ее одной рукой и теснее привлек к себе. Другую руку он положил ей на плечо и перевернул ее на спину. После этого он лег на нее, упершись своей взбунтовавшейся плотью в ее живот. Его рука скользнула вниз по ее животу, лаская ее тело сквозь платье и трусики. Лили вдруг почувствовала, что она в ловушке и не способна двинуть ни рукой ни ногой. В комнате было полутемно, и она едва видела его лицо. Все, что она могла разглядеть — его темная, навалившаяся на нее фигура, все сильнее и сильнее прижимавшая ее к кровати.

— Прекрати, Ричард, — взмолилась она.

Он скользнул вниз, и, не обращая внимания на ее просьбы, начал покрывать влажными поцелуями ее шею.

— Пусти меня, — паническим голосом проговорила она. — Пусти меня.

Ричард упал с нее, перекатившись на спину.

— Черт, — выругался он, глядя в потолок. Его возбуждение прошло. — Черт, — снова в растерянности повторил он, и его слова ударили ее так, словно он надавал ей пощечин. Лили села на постели и оправила на себе одежду. Чувство благополучия, переполнявшее ее, улетучилось.

— Я же говорила тебе, что к старому возврата не будет, я никогда не стану прежней. Когда ты залез на меня сверху, это живо напомнило мне об изнасиловании. Он зажал меня под собой, он зажал нас обеих под собой.

Ричард промолчал. Он не сделал попытки приласкать ее или как-то успокоить. В комнате тяжело повисли клубы разочарования. Лили остро почувствовала это.

— Я думаю, тебе стоит встречаться с другими женщинами, Ричард. Живи своей жизнью.

— Лили, — произнес он, наконец повернувшись к ней лицом.

— Нет, пожалуйста, выслушай меня внимательно. Ты не представляешь себе, что на самом деле произошло. Неужели и правда ты хочешь связаться с женщиной, у которой куча таких тяжелых проблем? Я все время стараюсь тебе это объяснить.

Повернувшись на бок, Ричард дотронулся до ее руки и тотчас отпрянул.

— Ты что, правда думаешь, что я так мелко плаваю, Лили? У каждого человеческого существа есть проблемы. Я не смотрю на мир глазами своего члена.

Она посмотрела на него и сразу же отвела взгляд в сторону. Видит Бог, она очень хотела, чтобы их встреча закончилась в ресторане, там все было как надо. Это он настоял на продолжении свидания. Если секс и на самом деле так мало для него значил, почему тогда он все время стремился залезть на нее, когда они оставались вдвоем?

— Разве мы уже не говорили об этом? Ты чересчур все раздуваешь. — В его голосе сквозило раздражение, он отодвинул ноги к краю кровати.

Она попыталась остановить волну гнева, охватившую все ее существо, но это ей не удалось.

— Я чересчур все раздуваю, господи Иисусе! — воскликнула она, спрыгнув с кровати и становясь перед ним. — Ты абсолютно не понимаешь, что именно случилось со мной. И не понимаешь оттого, что ты обыкновенный мужик, который хочет трахнуть бабу, вот почему. Тебя никто не прижимал к кровати и не принуждал к половому акту. Просто забудь об этом. Вы все это говорите. Подумаешь, большое дело! Так, да? Выкинь это из головы и переходи к следующему мужику. — Она начала мерить спальню шагами, размахивая руками.

Он не спеша встал, подошел к ней, взял за руки и привлек к себе.

— Ты все понимаешь абсолютно превратно. Я хотел сказать, что ты слишком раздуваешь сексуальные отношения между нами, а вовсе не изнасилование. Неужели ты хоть на минуту допускаешь мысль, что я не понимаю, что ты пережила? Боже мой, я же много лет расследовал дела об изнасиловании. Изнасилование — это опустошающее преступление, связанное с издевательством над личностью. Преступление, ломающее волю. Поверь мне, я мужчина, но я понимаю больше, чем большинство мужчин. Я люблю тебя. — Он обхватил ее руками и нежно обнял. — Когда любишь, принимаешь зло за добро. Ты слышишь меня? — Он взял ее за подбородок и поднял ее лицо, взглянув ей в глаза. — Лили, все будет хорошо. Верь мне. Слушай меня. Все будет просто великолепно. Пойдем, посидим у камина в гостиной. Ты сегодня выглядела такой счастливой. Я думал… Я не знаю, что я подумал… ну, что ты хочешь этого так же, как я.

— Если говорить честно, то я и сама не знаю, чего я сейчас хочу, — сказала она, следуя за ним в холл. Это была чистая правда.

Продолжала звучать классическая музыка, Ричард оставил Лили сидеть у камина и ушел на кухню, откуда вернулся с хрустальным блюдом, наполненным клубникой. Пламя искрилось и потрескивало. Она согрелась. Скрестив ноги, Ричард уселся перед ней и стал кормить ее клубникой, но ее вкусовые сосочки утратили способность что-либо чувствовать, и она ощущала во рту какую-то безвкусную кашу. Подчиняясь непонятному импульсу, она опрокинула его на спину. Он упал, клубника рассыпалась из блюда по ковру. Она тут же придавила его поднятые руки к полу и сверху вниз посмотрела ему в лицо.

— Как тебе это нравится? — спросила она, сильно прижимая к полу его руки и чувствуя, что она снова полностью владеет собой.

Он посмотрел ей прямо в глаза и улыбнулся.

— Мне нравится все, что нравится тебе.

Все еще прижимая к полу его руки, Лили наклонилась и нежно поцеловала его в губы. Сделав это, она безвольно упала на него.

— Я и в самом деле люблю тебя, — прошептала она. — Я никогда не думала, что мужчина может быть таким, как ты. Я никогда не думала, что смогу стать такой близкой другому человеку.

Он положил руки на ее густые волосы. Она села и выпрямилась.

— Уже почти девять, — заметила она. — Мне пора идти.

Пока Ричард собирал с пола клубнику, она достала из косметички губную помаду и стала подкрашивать губы.

— Прошу прощения за беспорядок, — сказала она, наклоняясь и помогая ему собирать ягоды. Когда они закончили, она стала расчесывать щеткой свои спутанные в узлы волосы. Ричард нежно отобрал у нее щетку и начал сам расчесывать волосы, слегка царапая ей кожу головы.

— Мне нравится, как ты это делаешь, — проговорила она, двигая головой в такт его движениям. Потом она откинулась назад, обняла его и прижалась к нему всем телом.

— Тебе придется просить меня об этом, как о милости, — произнес он улыбаясь. — Это моя новая философия. Если я нужен тебе, то тебе придется меня об этом просить.

Рука об руку они прошли к входной двери.

— Просить, вот как? — спросила его Лили, дугой выгнув бровь. — А что будет, если я не стану этого делать?

Улыбка сбежала с его лица. Он оперся о косяк двери и стоял так, пока она спускалась по ступенькам. Сойдя вниз, она оглянулась, чтобы помахать ему рукой на прощание, но его уже не было, дверь была закрыта, а сам он скрылся в доме. Она стояла внизу, глядя на закрытую дверь, обхватив себя руками и ежась на пронизывающем ветру. Послышался резкий звук сирены, где-то далеко внизу, на улицах города.

Если в их отношениях ничего не изменится, сказала она себе, то скоро, в самом деле, очень скоро, двери Ричарда навсегда закроются для нее. Она представила себе, как она, сбивая в кровь кулаки, изо всех сил стучится в его двери и просит впустить ее. А там, внутри, он ритмично двигается на кровати, ублажая какую-то женщину, лишенную лица.

 

Глава 29

— Брюс! — Знакомый голос доносился откуда-то издалека, он видел себя, маленького, стоящим на кухне и греющим руки у открытой печки перед тем, как выйти на холод и отправиться в школу. Он видел совсем близко розовые щеки матери и чувствовал запах туалетного мыла, исходящий от ее кожи. Мать склонилась над его ногами и завязывала шнурки его ботинок.

— Уже время ленча, я сделаю тебе яичницу с беконом, если ты сейчас встанешь. — Это уже был голос его жены, Шэрон. Она разговаривала с ним, стоя в дверях их маленькой спальни. Он попытался отключиться от действительности, вновь вернуться в свое маленькое сновидение и дождаться, когда мама одарит его длинным нежным поцелуем. Она целовала его каждое утро, провожая в школу. Но сновидение не возвращалось.

Каннингхэм перевернулся на спину, открыл глаза и уставился в потолок. Он каким-то образом ухитрялся спать по утрам, несмотря на хлопанье дверей, спускаемую в туалете воду, рычание кранов, крики и вообще весь тот шум, который поднимали в доме трое его детей, собираясь в школу. В этой ситуации он обычно вставал, шел в туалет с полузакрытыми глазами, а потом возвращался в постель и урывал еще несколько часов сна, после того как дверь наконец захлопывалась и в доме воцарялась долгожданная тишина. Проснувшись окончательно, как был, в белых боксерских трусах, он потащился по узкому коридору на кухню, на запах потрескивающего на сковородке бекона. От этого аромата у него потекли слюнки. Шэрон наверняка знала, что он поднимется, чтобы позавтракать: какие могут быть сюрпризы после двадцати лет совместной жизни?

На ней был надет спортивный костюм цвета морской волны. Таких костюмов у нее четыре. Шэрон держала их в маленьком шкафчике в ванной и надевала там, чтобы не разбудить его звуком открываемой двери, вставая по утрам. Вот уже в течение почти года он не работал в дневную смену, и, хотя по этой причине он почти не видел своих детей, за исключением тех моментов, когда заезжал домой поужинать, или тех дней, когда был свободен от службы, жена не слишком ворчала по этому поводу. Шэрон прошла хорошую школу и была многоопытной женой полицейского, не слишком сильно рассчитывая на то, что Брюс будет отдаваться исполнению родительских обязанностей. Она использовала его как пугало, в чисто дисциплинарных целях. Если в доме надо было навести порядок, достаточно было просто сказать: вот придет отец… Угроза действовала безотказно.

Она вытащила из сковородки бекон, залила туда яйца, поставила перед ним чашку с дымящимся кофе и вернулась к плите. Да, подумал он, костюмчик сидит на ней не слишком-то хорошо, да и вообще, она опять растолстела. Ее задница опять стала такой же ширины, какой была, когда Шэрон рожала последнего сына. Но, когда она поставила перед ним тарелку с яичницей и двумя тостами, намазанными маслом, он посмотрел в ее ласковые карие глаза и милое лицо без всяких сожалений. Случись ему выбирать снова, он бы опять женился на ней — с ее толстой попой и всеми прочими достоинствами.

Она села за стол напротив него.

— Томми нужны деньги, чтобы купить ежегодник. Завтра последний день взноса. Я позволила ему купить его, потому что он у нас уже старшеклассник и ему нужна эта книга. Пора платить страховку за машину, кажется, мы уже просрочили платеж. Стоматолог сказал, что если мы не внесем деньги за лечение Келли, то они не смогут его больше принять. У меня на книжке осталось триста семь долларов, а до зарплаты еще восемь дней.

— У тебя нет в запасе какой-нибудь хорошей новости? — спросил Каннингхэм с набитым яичницей ртом.

— Я беременна, — ответила она, глядя ему прямо в глаза честным и преданным взглядом.

— Да никакая ты не беременная, — сказал он, едва не подавившись куском бекона.

— Нет, беременна, — упрямо повторила она. На ее полном лице не дрогнул ни один мускул.

Каннингхэм уронил вилку на стол и стал лихорадочно соображать, когда они последний раз занимались этим делом. Он не мог припомнить. Он понимал, что это было очень давно, потому что иногда желание становилось просто невыносимым. Он даже несколько раз пытался, впрочем, безуспешно, разбудить ее в два часа ночи, когда возвращался со службы. Он улыбнулся, отодвинул от себя пустую тарелку и допил остатки кофе.

Заложив большие пальцы за пояс боксерских трусов, он втянул живот и напряг бицепсы.

— Иди за мной, — сказал он, покачивая задом из стороны в сторону, как завзятая соблазнительница из эротического шоу, — в спальне я тебе кое-что покажу.

Спортивный костюм был брошен на пол, трусы лежали где-то в ногах. Он прижал ее к себе, ощущая кожей теплую мягкость ее грудей, и, зарывшись носом в складку кожи на ее шее, спросил тихим шепотом:

— Ну, скажи мне правду, ты же совсем не беременна, правда?

— Не-а, — ответила она. — Но зато как это хорошо подействовало на тебя. А?

— Я тебе сейчас покажу одну штуку, которая на самом деле хорошо действует. — Он взял ее за руку и положил ее себе между ног. — Это действует всегда и безотказно.

Во всяком случае, подумал он, это единственная часть его тела, которая и сейчас функционирует точно так же хорошо, как и двадцать лет назад. Именно по этой причине она очень любила, когда он работал в ночную смену.

— Пусть мальчики посмотрят сегодня по телевизору местные новости. Может быть, они увидят там одну знакомую физиономию, — сказал он уходя.

По дороге в следственный отдел Каннингхэм заскочил в архив, зная, что перед тем, как встретиться с телевизионщиками с четвертого канала новостей, ему еще предстоит зайти в кабинет капитана и сделать краткий отчет о проделанной работе. Встреча с телевидением должна была состояться через час. Мелисса сидела на своем обычном месте, низко склонившись над столом. В пепельнице дымилась непременная сигарета.

— Мне что-то захотелось пойти сейчас в буфет и съесть жареный куриный стейк, — солгал он. — Пошли вместе.

Она посмотрела на него, затянулась сигаретой и вместе с дымом выдохнула:

— Ну и жопа же ты, Каннингхэм.

Сказав это, она вернулась к своей работе.

Ее волосы были аккуратно зачесаны назад, косметика наложена очень умело, и с того места, с которого на нее смотрел Каннингхэм, она выглядела пугающе хорошенькой. В таком ракурсе Мелисса была похожа на балерину. Он остановился у ее стола и хлопнул ладонью по его верху.

— У тебя есть для меня что-нибудь, несравненная?

— У меня есть герпес. Хочешь, поделюсь? — ответила она без улыбки, не подняв головы от бумаг.

Через несколько секунд она вытащила из принтера распечатки и понесла их к столу. На ней была надета длинная, до середины икры, многоклинная юбка, схваченная на осиной талии кожаным ремнем. Сквозь тонкую ткань по обе стороны ее впалого, казалось, несуществующего живота выпирали костлявые бедра. Каннингхэм вспомнил упругую щедрую плоть своей жены, которую он с таким удовольствием ощущал под собой сегодня утром, и подумал о том, может ли Мелисса при своих статях вообще заниматься сексом. Ее тело выглядело так, словно оно готово было треснуть и вот-вот надломиться, подобно сухой ветке.

Она посмотрела на него своими печальными глазами, подведенными черной тушью.

— Мне удалось сократить список подозреваемых владельцев красных малолитражек до пятидесяти. Теперь я жду данных на машины и на их хозяев.

Она сняла со стопки листов распечаток верхний, на нем сверху ее неровным почерком печатными буквами был записан номер, который сообщила соседка Эрнандесов, а ниже, разделенные узкими разрядками, шли сплошные ряды цифр и буквенных комбинаций.

Пододвинув лист так, чтобы ему было удобнее видеть написанное, она сказала:

— Видишь, сейчас я пытаюсь выявить похожие номера. Дело в том, что многие люди плохо умеют читать цифры или страдают расстройствами зрения, о которых и сами не подозревают.

Она проиллюстрировала свою мысль, написав на листе бумаги цифру 3 и превратив ее в восьмерку.

— Точно так же букву В можно издали принять за цифру 8.

— Мелисса, куколка моя, — проговорил он, — сколько раз могу я повторять тебе, что ты самое лучшее в мире создание? Если только ты немного прибавишь в весе, ты легко сдашь свой следующий экзамен. Из тебя выйдет прекрасный полицейский.

Она опустила глаза, и в этот момент у нее начался приступ сильнейшего кашля. Он сотрясал ее костлявое тело, по лицу текли слезы. Откашлявшись, она произнесла:

— Когда я найду что-нибудь интересное, то сообщу.

Выходя, он оглянулся. Она вернулась к столу, и, сидя на своей подушке, уже успела прикурить новую сигарету от зажигалки, зажатой в мозолистых пальцах. Облокотившись локтями на стол, она снова склонилась над бумагами, лежавшими перед ней.

Он позвонил по селектору полицейскому, который висел на хвосте у Мэнни Эрнандеса, но узнал только, что Мэнни целый день просидел дома и высунул нос на улицу только один раз, — он сел в машину и съездил в универсам, откуда вышел с пакетом провизии. На сумочке не были найдены отпечатки его пальцев, если бы их нашли, Мэнни находился бы уже под стражей, а не болтался по дому, нанюхавшись наркотиков. Он даже не знает пока, что его брат виновен в убийстве, но сегодня он об этом узнает и ему сразу станет жарко сидеть дома, подумал Каннингхэм. Настолько жарко, что он не усидит дома и сделает какую-нибудь опрометчивую глупость.

Уточнив с капитаном содержание своего пресс-релиза, Каннингхэм удобно устроился в кресле, положив ноги на стол и ожидая, когда позвонят из охраны и сообщат, что приехали телевизионщики. На коленях у него лежал фоторобот, изготовленный на основании показаний Мэнни. Он смотрел на рисунок, потом переводил взгляд на подтеки на потолке, потом снова принимался разглядывать рисунок. Обычно эти портреты были далеки от совершенства и выглядели не вполне реальными, но тот, который он держал сейчас перед глазами, заслуживал всяческих похвал. Портрет напоминал ему эскизы, которые выполняли со слов людей, утверждавших, что они встречались с инопланетянами. Рисунок изображал персонаж какого-то искаженного сновидения.

«Черт, — подумал он, сбросив ноги на пол, — возможно, этот мелкорослый ублюдок все уже давно обдумал. Вероятно, он был знаком с убийцей и готовил свою месть». Каннингхэм бросил лист бумаги на стол и поспешил в туалет, чтобы причесаться и поправить галстук перед приездом людей с канала новостей. На нем был надет коричневый пиджак, который он приберегал для судебных слушаний, и сейчас он, повернувшись перед зеркалом в профиль, решал, с какой стороны выглядит наиболее эффектно. Слава Богу, думал он, что снимать его будут сидящим за столом и в кадр не попадут поношенные ботинки. Он не смог надеть свои надежные коричневые туфли, потому что Шэрон выбросила их на прошлой неделе.

Вернувшись на место, он спрятал с глаз долой лучшую из трех фотографий, которые дала ему сестра убитой. На ней она была изображена со своим ребенком. Снимок сделан около четырех лет назад. На фотографии Патриция выглядела почти хорошенькой, она прижалась щекой к щеке дочки, обе счастливо улыбались. Да, подумал он, в то время она была фунтов на пятьдесят полегче. Он обещал сестре, что в своем пресс-релизе не скажет ни слова о том, что Патриция занималась проституцией. Это было самое малое, что они могли сделать для убитой и ее маленькой дочки.

Телевизионные съемки прошли вполне удачно. Каннингхэм говорил без запинок и чувствовал, что не подвел свой отдел и не ударил в грязь лицом. Однако телевизионщики оказались весьма дотошными, вытащив на свет Божий вопрос, почему Бобби Эрнандес не был арестован сразу после заявления об исчезновении Патриции. Такой поворот дела, конечно, не делал чести полиции, всем становилось ясно, как медленно и неохотно крутятся шестеренки правосудия. По крайней мере, хоть как-то, но они все же крутятся, с горечью подумал Каннингхэм, вспомнив Этель Оуэн. Во всей этой истории был еще один интересный сюжетный поворот, который пришелся по вкусу людям с телевидения. Это то, что убийца сам, в свою очередь, был убит. Телевизионщикам казалась очень интересной подобная ирония судьбы. Каннингхэму и самому нравился такой поворот дела. Все было сделано аккуратно и чисто, во всяком случае, в деле Барнс. Единственная проблема состояла в том, что теперь надо найти убийцу Эрнандеса. Именно этим, преодолевая массу трудностей и плывя против течения, занимался сейчас Каннингхэм. Он открыл серый металлический сейф с делами и пересчитал несколько незаконченных дел об убийствах. Они были настолько безнадежными, что он планировал в скором времени приостановить расследование по этим делам. Было уже двенадцать часов. Зазвонил телефон, и он поднял трубку. Звонила Шэрон.

— Угадай, что я сейчас делаю? — спросила она каким-то смазанным и не вполне внятным голосом.

— Даже не догадываюсь, дорогая, — ответил он. — Сделай мне такую милость, скажи сама. — Держа трубку около уха, он продолжал просматривать папки, решая, производство каких дел следует приостановить, а какие оставить, в надежде, что сохранилась хоть какая-то надежда их распутать.

— Я накурилась наркотиков, — хихикала Шэрон.

Каннингхэм судорожно оглянулся по сторонам и плотнее прижал трубку к уху.

— Какого хера ты болтаешь? Боже мой, дура, ты соображаешь, что звонишь в полицейский участок. Не смей даже заикаться об этих вещах.

— Однако было же когда-то такое время, что я не была женой копа, помнишь? Я тогда училась в колледже и иногда немного озорничала. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Шэрон, — рявкнул он, — ты что там, совсем сбрендила?

— Просто я нашла сигаретку в ящике стола твоего старшего сына и решила ее выкурить и посмотреть, что из этого получится. Знаешь, это оказалась травка, и даже вполне приличная.

— Что за гребаные шутки? Это не смешно, Шэрон. Ты нашла у Томми марихуану? — Последние слова фразы он едва слышно прошептал, оглядываясь по сторонам, — не слышит ли его кто-нибудь. За дальним столом сидел еще один следователь, но он в этот момент разговаривал по телефону и находился слишком далеко, чтобы что-нибудь услышать.

— Точно, похоже, что это так. Всего одна затяжка, и я упала с копыт. Может быть, ты приедешь, и мы продолжим то, что начали сегодня утром?

Внезапно он страшно разозлился. Ему стало душно, и он расслабил узел галстука.

— Вот что, — проговорил он, — мы возвращаемся в Омаху. Я так и знал, что именно так все кончится, что рано или поздно это произойдет. Весь этот городишко — не что иное, как одна вонючая помойка.

— Успокойся, папочка, не так уж все и страшно. Я имею в виду, оттого, что он один раз попробовал травки, он не станет завтра колоть себе наркотики в вену, не сядет на иглу. Мальчик уже большой и просто хочет испытать сильное ощущение.

— Когда он вернется сегодня домой, запрети ему уходить. Я приеду и разберусь с ним. И знаешь что, Шэрон…

— Что? — глупо хихикнула она.

— Пойди выпей кофе или еще чего-нибудь такого. Это не смешно. Это совсем даже не смешно. — Он швырнул трубку на рычаг.

Ну вот, подумал он, началось то, что должно было начаться. Даже его собственные дети уже не могут выжить в этой вонючей дыре, не прибегая к наркотикам. Потом они начнут курить индийскую коноплю и воровать. Он сгреб папки на столе в одну кучу и, вместо того чтобы положить их обратно в шкаф, сбросил на пол. Потом он намеренно наступил на них ботинком и пошел к выходу.

— Каннингхэм, зараза, — окликнул его другой следователь. — Посмотри, какой бардак ты натворил. Что с тобой, парень? Ты что, с ума сошел?

— Сошел, Снайдер. Это ты правильно заметил. Я совершенно спятил. Если кто-нибудь будет интересоваться, где я, посылай их на хрен, ладно?

Он прошел через двойные двери и зашагал к машине. Он решил немедленно ехать домой разбираться со своим старшим сыном. Ни один из его детей никогда не станет наркоманом. Ни один, пока он жив и может остановить это, думал Каннингхэм, заводя двигатель «крайслера» и выезжая со стоянки.

 

Глава 30

По пути в свой кабинет Лили зашла в архив и попросила выдать ей папку с делом Эрнандеса. Перед тем как окончательно закрыть дело, предстояло собрать все данные, относящиеся к его участию в убийстве Патриции Барнс, и провести судебное заседание. Учитывая факт похищения и изнасилования, необходимо было снять с жертвы обвинение в неявке в суд, кроме того, к делу надо было приобщить свидетельства о смерти обоих участников дела. Держа в одной руке портфель, а в другой папку, Лили вышла из архива, не будучи уверенной, что в папке находится фотокопия судебно-медицинского освидетельствования трупа Эрнандеса. Она содрогнулась от ужаса при одной мысли о том, что ей придется смотреть на эти фотографии. Еще больший ужас охватывал ее, когда она вспоминала, что настанет момент, когда ей предъявят фоторобот предполагаемого убийцы Бобби.

В этот вечер им с Шейной предстояло поехать в полицейское управление Вентуры для окончательного опознания. Ей придется еще раз взглянуть на снимок Эрнандеса. Если Шейна опознает подозреваемого, неважно того или другого, предстоит бурная сцена, в ходе которой Лили придется полностью использовать свой дар убеждения. Выйдя из архива, она быстрым шагом направилась по заднему коридору к себе. Вдруг она увидела нечто такое, от чего остановилась и похолодела. Она увидела, как Ричард разговаривает с новым окружным прокурором, красивой молодой блондинкой. Он стоял, склонившись над женщиной, опершись рукой о стенку, и весело смеялся. Женщина отвечала ему тем же. Лили почувствовала себя так, словно ее ошпарили кипятком. Она повернулась и поспешила обратно по коридору. Влетев в холл, она столкнулась с Маршаллом Даффи. Папка выскользнула из рук Лили, бумаги рассыпались по полу.

— Таких встреч надо по возможности избегать, — улыбнулся он, наклонившись, чтобы помочь ей собрать разлетевшиеся по полу листки.

— Я сама все соберу, — проговорила она, — это моя вина. Мне надо было лучше смотреть, куда иду.

Ее пальцы дрожали, пока она пыталась сложить бумаги в одну кучу и сразу поднять их с пола. Маршалл держал в руках стопку листов, и на верхнем Лили увидела свое подобие. Он держал в руках фоторобот!

— Что с вами случилось, леди? Я никогда раньше не видел вас здесь. Начальство что, снова решило похоронить вас тут?

Лили внимательно смотрела, как он отвел в сторону руку, в которой была зачаровавшая ее картинка. Ей хотелось протянуть руку и схватить рисунок, но она стояла, как пораженная столбняком, и молчала.

Не дождавшись ответа, Маршалл подошел ближе и внимательно всмотрелся в ее лицо.

— Вы хорошо себя чувствуете? — спросил он.

— Да… то есть нет… Я хочу сказать, что мне слишком многое приходится держать в голове. — Она все еще не могла отвести глаз от рисунка. Наконец нервы ее не выдержали. Она протянула руку и выхватила бумаги у него из рук. — Простите, — сказала она, — спасибо.

Она отошла, чувствуя, что взгляды окружающих прикованы к ней, словно папка с материалами обвинений горит у нее в руках.

Когда она проходила мимо стола своего секретаря, девушка протянула ей стопку розовых карточек — телефонограммы с сообщениями, но Лили проигнорировала этот жест, пройдя мимо, оставив девушку в полном недоумении сидеть на месте с раскрытым от удивления ртом. Уголком глаза Лили увидела, что в свой кабинет вернулся Ричард и начал прикалывать к висящей на стене доске фотографии с изображениями места преступления. Она направилась в дамский туалет, движением защитника игрока футбольной команды — одним ударом плеча — открыла дверь, вошла в кабинку и закрыла дверь на задвижку. Поставив на пол портфель, она села на унитаз и раскрыла папку.

— О Боже мой, — воскликнула она и схватилась рукой за сердце. Она смотрела на лист бумаги с рисунком и видела свои глаза, рот, нос и свою длинную шею. — Нет, — прошептала она, пытаясь безуспешно проглотить слюну — от страха у нее моментально пересохло во рту. Однако, как бы то ни было, никто пока не обратил внимания на ее сходство с этим портретом. Слишком уж угрожающим было выражение глаз, слишком уж сжат был рот, а все лицо на картинке выглядело слишком напряженным.

Из стопки бумаг высовывалось несколько сколотых между собой снимков, на них она увидела треугольное лицо Эрнандеса. Она протянула к ним руку, но решилась только на то, чтобы спрятать рисунок со своим изображением под другие листы дела. После этого она открыла дверь кабинки. Она подошла к зеркалу и посмотрелась в него. Перед ней стояла незнакомка, незнакомка, страшно похожая на человека, изображенного на рисунке. За несколько прошедших минут она совершила тысячемильное путешествие в ад и обратно, встретившись лицом к лицу со страшным ночным кошмаром — своим собственным изображением.

Приняв две таблетки валиума, Лили сняла с волос заколку и распустила их по плечам. Она подкрасила губы помадой, нарумянила щеки и оттенила веки. После этого снова взглянула на свое отражение в зеркале. Конечно, портрет на рисунке имел какое-то сходство с ней, но вряд ли кто-нибудь сможет с уверенностью сказать, что на картинке изображена именно она. Если бы она подозревалась в убийстве, ее давно бы уже арестовали. Каннингхэм не стал бы с ней разговаривать, все рассказывать ей и соглашаться на сотрудничество, чтобы потом, совершив неожиданный кульбит, явиться к ней с ордером на арест. По ее мнению, это был скромный герой, ковбой из доброго старого времени. Нет, он ничего не знал и ни о чем не догадывался, сказала она своему отражению и вышла из туалета. Никто ничего не знал и никто ничего не понял.

Наполнив себе стаканчик из кофейника, стоявшего на маленьком столике в комнате, где находилась секретарша, она сунула папку под мышку, собрала предназначавшиеся для нее телефонные сообщения и поспешила сложить все это у себя на столе, прежде чем вместе с Ричардом приступить к просмотру документов. Освободившись от папки, она заметила, что ее руки продолжают дрожать. Валиум и кофе, подумала она, завтрак чемпионов. Она отпила пару глотков и поставила пластмассовый стаканчик на стол.

В кабинете Ричарда громоздилось две доски — демонстрационная и черная, на которой можно было писать мелом. Ричард был занят тем, что маленькими булавками прикалывал к доскам фотографии с изображением места преступления по делу Лопес — Макдональд. Пользуясь как руководством к действию описанием, составленным судмедэкспертом, он старался с помощью него расположить снимки в порядке очередности получения жертвами телесных повреждений. На глаза Лили попалась глянцевая восемь на десять фотография изуродованного тела семнадцатилетней Кармен Лопес; мысль о том, что маленькое тело Шейны тоже могло бы попасть на такую доску, пронзила ее холодом от макушки до пяток.

— Боже, это в какую же рань ты пришел сегодня на службу? — спросила она, оценив, какую большую работу он уже проделал.

Улыбаясь, он обернулся к ней.

— Тебе когда-нибудь приходило в голову, что существует словосочетание «С добрым утром»? Употребление его как нельзя лучше годится для того, чтобы начать день. — Он подождал, пока она поближе подойдет к доске, и добавил, понизив голос: — Особенно после прошлой ночи…

— С добрым утром. — Она старалась придать своему голосу бодрые интонации, хотя в ее воображении неотступно виделась блондинка — окружная прокурорша то в его объятиях, то в его постели. Конечно, она вчера оставила его, охваченного растерянностью и не способного на какие-либо действия, но он в конце концов придет в себя, это всего лишь вопрос времени.

— Я все время думал о том, куда мог деться пистолет, — проговорил Ричард, — и том факте, что они остановились всего в нескольких милях от места совершения преступления уже без оружия. Мы несколько раз тщательно прочесали местность, так как думали, что они выбросили пистолет сразу после убийства. Если в нем участвовали братья Эрнандес, то тогда отсутствие пистолета становится более чем понятным.

Он взял со стола чашку кофе и отпил несколько глотков. Расстегнув пиджак и ослабив галстук, он приготовился работать дальше, в то время как Лили сидела, уставившись прямо перед собой невидящим взглядом.

Она вспомнила вспышки выстрелов в то раннее утро и старое отцовское ружье, которое она спрятала под горой за церковью. Может ли так случиться, что его кто-то нашел? Взял ли этот кто-то его себе или сдал властям? Эрнандес угрожал ей и Шейне ножом. Если бы у него был пистолет, то он, конечно, без всякого сомнения…

Видя, что Ричард смотрит на нее, ожидая, что она скажет на все это, она проговорила:

— Я думаю. Дай мне минуту на размышления. Понимаешь, я не привыкла работать с партнером, так что здесь может возникнуть некоторая неловкость.

— Ну ладно, мы сейчас все это развесим до конца, — произнес он с деланной бодростью, поворачиваясь к доске и продолжая прикалывать к ней фотоснимки.

Эрнандес задушил Патрицию Барнс, разрушив убеждение Лили в том, что это именно ее кровь была на ноже, который он всунул ей в рот со словами, что на лезвии «кровь шлюхи».

— Рич, у нас есть абсолютная уверенность в том, что на теле жертв нет ни одного ножевого ранения? — спросила она. — Сук дерева, введенный во влагалище, вызвал огромные повреждения, это я понимаю, но не было ли предварительно нанесено ножевое ранение? Это же вполне возможно.

Он подошел к столу, поднял с него пятнадцатистраничное патологоанатомическое заключение и вручил его Лили.

— Можешь снова внимательно прочитать его или, если захочешь, можешь даже позвонить им, если полагаешь, что в преступлении могло быть задействовано другое оружие. Я, правда, помню, что повреждения описывались, как разрывы с неровными краями; такие повреждения невозможно причинить ножом.

— Если пистолет был у Мэнни Эрнандеса в тот момент, когда его брат был взят под стражу, и уже были произведены аресты по нашему делу, то, естественно, пистолет не был обнаружен ни в доме, ни в машине Бобби, — сказала она. — Но догадались ли полицейские обыскать машину Мэнни?

Он взволнованно обернулся, отбросив со лба прядь темных волос.

— Это хороший вопрос, Лили. Чертовски хороший вопрос. Держу пари, что этого никто не сделал, так как Мэнни не включен в число подозреваемых, проходящих по делу об убийстве его брата.

— Думаю, что нам надо позвонить Каннингхэму и спросить у него. — Она по памяти набрала номер телефона. Дежурный сообщил ей, что смена Каннингхэма начинается в три часа дня, а сейчас только девять утра. — Ну что ж, тогда мы позвоним в отдел убийств.

Один из следователей попросил ее немного подождать и через несколько минут принес с собой папку, которую он извлек из стола Каннингхэма.

— Подождите… Я читаю.

— Пожалуйста, пожалуйста, я подожду, — проговорила Лили, нажимая кнопку громкоговорителя, чтобы освободить руки.

Вернувшись к своему креслу, она достала из портфеля желтый блокнот и ручку.

Наконец человек на другом конце провода заговорил.

— Обыскали только фургон Бобби. Мы конфисковали фургон и обыскали дом. Больше по этому поводу в деле ничего нет.

— Спасибо. — Лили повернулась лицом к Ричарду. — Видимо, мне стоит подготовить постановление об обыске машины.

— Давай, — согласился он, — можно ручаться, что, как только Мэнни узнает из новостей, что его брат обвиняется в убийстве Патриции Барнс, оружие немедленно исчезнет.

— За ним установлено наблюдение, и, если нам удастся поймать его при попытке избавиться от пистолета, это будет намного лучше, чем просто обнаружить в его машине пистолет. Он может легко свалить все на брата, сказав, что тот оставил оружие в его машине без его, Мэнни, ведома. Все, что мы можем предъявить ему — это эпизодическая связь с Кармен и посещение Наварро в тюрьме.

Они согласились на том, что Лили подготовит постановление об обыске машины, а если оно будет у них в руках, они подумают, когда им воспользоваться.

Диктуя требование на постановление об обыске, Лили перелистала дело Эрнандеса, отложила его в сторону и занялась другими делами, стопкой сложенными в ящике ее стола. Сегодня Ричард не прикасался к ним, и Лили пообещала себе, что не тронет дело Эрнандеса до тех пор, пока не разберется с другими делами.

Она пропустила ленч и проработала весь день, не отрываясь, несмотря на протесты Ричарда. Одним из новых было дело о растлении малолетних. Все пострадавшие, три сестры, стали уже взрослыми. В рапорте указывалось, что во время вечернего разговора одна из сестер призналась другим, что ее в детстве растлил отец, который в настоящее время разведен с женой, их матерью, и не живет в семье. После этого признания остальные сестры рассказали, что и они были в свое время растлены отцом. Этот человек в течение пятнадцати лет служил водителем школьного автобуса, и Лили понимала, что, возможно, существуют и другие пострадавшие, которые так и не осмелились признаться. Дела, подобные этому, встречались не часто, хотя по новому законодательству минимальные сроки заключения по ним увеличились до десяти лет — при развратных действиях с малолетними детьми при отягчающих обстоятельствах преступления. Данный случай был вообще очень важен, так как тяжелые психологические расстройства, которые обычно развиваются у жертв сексуального насилия, обычно рассматриваются как возможные; в данном же случае их историю можно было проследить в ходе судебных заседаний и достоверно документировать.

Лили обещала Шейне, что заберет ее из школы в половине четвертого, а сейчас было уже три. Лили решила до проведения опознания поехать вместе с Шейной в кафе и покормить ребенка. Лили протянула руку к папке, которая весь день преследовала ее, как призрак, не в силах больше противостоять своему влечению.

В папке не было снимков вскрытия — только портретные фотографии и копии документов в двух экземплярах. Лили взяла одну фотографию и пальцем поправила на носу очки. Она внимательно посмотрела на снимок и моментально вспомнила, как он глядел на нее сверху вниз с расстояния в несколько дюймов. Потом попыталась вызвать в памяти его фигуру, освещенную светом, падавшим из двери ванной, в те несколько страшных секунд до его бегства. Проглотив слюну и пытаясь оставаться спокойной, она сняла очки и снова взглянула на фотографию. На близком расстоянии черты лица на снимке расплылись и потеряли четкость. Лили больше не могла лгать самой себе.

Перед тем как уйти, она положила в сумочку одну фотографию, проглотила две таблетки валиума и запила их глотком холодного кофе. Когда она выходила из кабинета, на ее носу плотно сидели очки, а в животе было такое ощущение, словно желудок завязан тугим, болезненным узлом.

Шейна стояла на краю тротуара напротив школы с охапкой книг в руках, внимательно всматриваясь в поток машин в поисках автомобиля матери. Дети, торопливо спускаясь с лестницы, тут же разбегались в разных направлениях и растворялись в толпе, некоторые собирались маленькими группками, болтая и весело смеясь, — воплощение бьющей через край юношеской энергии при свете полуденного калифорнийского солнца. Одна только Шейна, как картонный силуэт, стояла в стороне, словно проглотив аршин.

Эта сцена напомнила Лили эффект двойной фотографической экспозиции, когда на снимке, как призраки, появляются размытые изображения с другого снимка. Вернется ли когда-нибудь чудо, подумала она, вспоминая мелодичный смех Шейны и то время, когда для нее видеть улыбку на лице дочери было равносильно выигрышу в престижных соревнованиях. Сейчас на Шейне были надеты новые джинсы, купленные всего месяц назад, но сидели они на ней уже мешковато, а для того, чтобы они не спадали, девочке приходилось сильно затягивать на поясе ремень. Шейна заметила машину Лили и пошла к ней, не обращая внимания на нескольких девочек, пытавшихся заговорить с ней.

— Дружок, я просто умираю от голода, — сказала Лили. — Я сегодня пропустила ленч. Так что давай куда-нибудь заглянем и поедим чего-нибудь вкусненького. Как ты на это смотришь?

— В общем никак, — ответила Шейна и глубоко вздохнула.

— Ты завтракала в школе?

Девочка ничего не ответила, бросив книги на заднее сиденье, откуда те попадали на пол.

— Я сегодня получила двойку за контрольную по математике.

— Ты сможешь ее исправить. Естественно, со всеми этими неприятностями… ну, нечего было и рассчитывать… — Лили замялась, подыскивая подходящие слова. — Сказать по правде, я и сама-то не слишком блестяще сейчас справляюсь с работой. А что если нам нанять репетитора? Может быть, мы и правда наймем репетитора на остаток учебного года.

— Я хочу поменять школу. — В голосе девочки звучало напряжение. — Я уже говорила тебе об этом.

— Но, Шейна, тебе будет очень трудно влиться в новый коллектив в самом конце года. У тебя не будет друзей, и я не знаю, в твоих ли интересах менять школу прямо сейчас. Почему это так важно для тебя?

Девочка откинула назад волосы и заправила их за уши. Потом повернулась к матери.

— Потому что я думаю, что все шушукаются у меня за спиной обо мне. Что все всё знают. И потом, все они ненавидят меня.

Лили въехала на стоянку ресторана Сиззлера и выключила зажигание.

— Я уверена, что они ничего не знают и ни о чем не догадываются, но я прекрасно понимаю твои чувства. В первые дни на работе я испытывала то же самое, но я заставила себя перестать думать об этом.

— Знаешь, мама, кого ты мне сейчас напомнила? Нашу психологиню. А я терпеть ее не могу.

— Давай поедим, ладно? Я не буду задевать тебя, а ты — меня, договорились?

На лице Шейны наконец появилось некое подобие улыбки.

— Ты снова позволяешь мне вцепиться тебе в волосы?

Когда они входили в ресторан, Лили ухватила себя за волосы, но не стала их дергать, а просто держала в ладони.

— Шейна, я держусь только благодаря тебе. Я сейчас могу даже спокойно вспоминать, что происходило с нами все эти дни.

— Мама, ты у меня прелесть, ты же знаешь. — Шейна подняла на Лили ясные голубые глаза. — Ты мой самый лучший друг теперь.

— Это значит, что ты сейчас обязательно поешь, ладно?

— Ну, конечно, я поем. Мы посмотрим, кто из нас сможет больше съесть. Ты сама сильно похудела. — Шейна улыбнулась и просунула пальцы под пояс юбки матери, ощутив, как свободно облегает материя стан Лили.

В полицейском участке Марджи Томас сразу же увела Шейну на опознание, оставив Лили в коридоре. Лили то нервно закидывала ногу на ногу, то вытягивала их перед собой, не силах спокойно усидеть на месте. Узнав в проходившем мимо человеке следователя, работавшего по делу Лопес — Макдональд, она остановила его и спросила, нет ли чего-нибудь новенького. Арнольд Кросс был еще молод, до тридцати, и он, видимо, лишь недавно стал следователем. Он был свежевыбрит, светловолос, накрахмален и отутюжен, с влажным взглядом.

— Позавчера я долго разговаривал с братом Кармен, и тот сказал, что до своего перевода в среднюю школу Вентуры Кармен водилась с очень дурной компанией. Правда, он не смог назвать ни одного имени. Но, черт, чего же вы хотите, парнишке всего двенадцать лет. — Кросс хотел что-то Добавить, но передумал и промолчал.

Лили догадалась, что, должно быть, ему известно о том, что ее тринадцатилетнюю дочь изнасиловали и что это и есть та причина, почему Лили находится сейчас в полицейском участке. Извинившись, она отошла к фонтанчику в дальнем углу комнаты, где раскрыла сумочку, чтобы достать еще одну таблетку валиума. Она чувствовала, что мужчина смотрит ей в спину, и старалась сделать так, чтобы он не заметил, как она кладет в рот и глотает лекарство. Повернувшись, она увидела идущих навстречу Марджи и Шейну. Молодой следователь понял намек и исчез.

— Мы закончили. Теперь ваша очередь. — Произнеся эти слова, Марджи повернулась к Шейне. — Пойди пока попей водички или просто подожди здесь. Мы недолго.

— Мама, дай мне ключи. Я подожду тебя в машине. Начну пока делать уроки.

Лили отчаянно хотелось узнать, что происходило в комнате между Марджи и Шейной, но она знала, что спрашивать об этом категорически воспрещалось до окончания следственных действий. Она попыталась прочитать ответ в глазах Шейны, но девочка была замечательно собранна и спокойна, спокойнее, чем сегодня днем до приезда в полицейский участок. Если бы она действительно увидела человека, который изнасиловал ее, сумела бы она сохранить такое спокойствие? Видимо, случилось то, чего она и ожидала — увидев его живьем, девочка поняла, что это не тот мужчина. Лили пошла следом за Марджи в комнату со специальной стеклянной перегородкой, где проводилось опознание.

— Дай мне ключи, мама, — снова попросила Шейна.

— Держи. — Лили передала ей сумочку. — Ключи лежат где-то на дне.

Ей потребовались доли секунды, чтобы опознать его в группе сидевших за перегородкой мужчин. Он приковал ее взор, она не могла смотреть больше ни на кого. В смотровой комнате было полутемно, Марджи не произнесла ни слова.

— Скажите им, чтобы они повернулись в профиль, — попросила Лили следователя. Марджи через микрофон отдала распоряжения опознаваемым. Лили подошла к перегородке и, упершись ладонями в стекло, впилась взглядом в его профиль. Здесь он выглядел старше, чем на снимке.

— Фотография третьего номера была сделана за несколько дней до того, как мы видели ее в прошлый раз?

— Я думала, что да, потому что в это время он находился в тюрьме за нанесение словесного оскорбления, но оказалось, что это не так. Той фотографии пять лет, и ее взяли из наших старых запасов. Кто-то забыл вложить новую фотографию в дело.

— Скажите им, чтобы они наклонились, как будто завязывают шнурки на ботинках, — попросила Лили, и следователь повторила в микрофон ее требование.

Лили наконец отошла от стекла и рухнула на стул, обхватив голову руками. До этого, стоило ей вспомнить об изнасиловании, как перед ней мгновенно вставало лицо Бобби Эрнандеса. В голове ее все вращалось, словно лодка, подхваченная водоворотом. Человек за перегородкой был не мертвой фотографией, а живым мужчиной во плоти, она ощутила это живое присутствие, и ее охватил страх. Неужели она убила другого человека? Лили снова подняла глаза и взглянула на мужчину за перегородкой. Она ощутила во рту вкус ржавого лезвия. Это был он! Шейна оказалась права. Лодка ее сознания вновь покачнулась, и она представила себе Эрнандеса. Это была своеобразная форма отрицания очевидного, она боролась с собственной волей. Оставалась еще слабая тень сомнения. Если бы только она могла увидеть живого Эрнандеса, ей бы все стало окончательно ясно. К горлу подступила желчь, и она, давясь, проглотила ее. Эрнандеса она никогда уже не увидит. Она сама об этом позаботилась.

Лили сняла очки и стала шарить рядом с собой в поисках сумочки, чтобы снова посмотреть на фотографию Эрнандеса, которую она захватила с собой из кабинета. Вспомнила, что сумка у Шейны. В сумке лежит фотография Эрнандеса. Вскочив со стула, она бросилась к двери. Марджи кинулась следом за ней.

— Вернитесь, — крикнула следователь, думая, что у Лили очередной приступ паники. — Нам надо закончить это дело, а потом вы спокойно уйдете.

Лили вылетела из опознавательного помещения, проскочила приемную, миновала помещение архива; головы сидящих там людей немедленно повернулись в ее сторону, когда она, хлопнув дверью, выбежала в холл. Марджи настигла ее уже на выходе. Лили тяжело и быстро дышала, наклонившись, она держалась за живот.

— Я прошу вас, — сказала Марджи. Она тоже запыхалась, пока гналась за Лили. — Мне следовало бы самой понять, когда с вас хватит. — В ее глазах появилось раздражение. — Мой Бог, ведь вы же окружной прокурор, держите себя в руках. — Марджи моментально пожалела о сказанном. — Прошу простить меня. Мне не следовало этого говорить, но я просто стараюсь хорошо выполнить свой долг.

Обычно полные показной бодрости лавандовые глаза Элизабет Тейлор смотрели устало и утомленно, на лбу под игривой темной челкой проступали капли пота.

— Это номер три, — отрывисто произнесла Лили, не принимая извинений, она прекрасно понимала, что в глазах Марджи ее чувства стоят не больше куска дерьма.

— Я сейчас пойду за Шейной, мы вернемся и сделаем заявление.

Женщина-следователь положила руку на плечо Лили, та отстранилась.

— Я тоже выполняю свой долг, ведь речь идет о моей дочери. — С этими словами Лили повернулась и вышла на улицу.

Она подошла к своей «хонде» и попыталась открыть дверь со стороны пассажира, но та оказалась запертой. Шейна увидела мать, и опустила стекло. В руках у нее была фотография Эрнандеса.

— Кто это? — требовательно спросила она. Она растеряла всю свою уверенность, в глазах ее было недоумение.

— Это фотография обвиняемого, который когда-то проходил у нас по одному делу. Кто-то дал мне эту фотографию, так как изображенный на ней человек похож на того, которого я описала. Так что эта фотография не имеет никакого отношения к делу. — Лили просунула голову в салон и попыталась завладеть снимком. Девочка отдернула руку, и Лили не смогла дотянуться до кусочка глянцевого картона.

— Нет! Он очень похож. Я хочу, чтобы его тоже привели для опознания. Я думала, что это номер третий, там, в опознавательной, за стеклом, я была в этом совершенно уверена, но теперь…

— Шейна, прошу тебя, отдай мне фотографию. Ты совершенно права, я тоже указала на третий номер. Это он, это совершенно точно он.

Лили старалась успокоить бешено бьющееся сердце, сделав несколько медленных, глубоких вдохов и надеясь, что скоро подействует валиум; она не желала больше пережевывать все несуразности и двусмысленности этого дела. Сцену надо было немедленно прекратить.

— Он мертв. Произошла ошибка. Я только что об этом узнала.

— Что ты хочешь этим сказать — он мертв? Марджи только что узнала об этом? Она вообще что-нибудь знает?

— Человек, который дал мне эту фотографию, не знал, что мужчина, изображенный на ней, давно убит. Его застрелили в бандитской перестрелке за несколько месяцев до изнасилования. Теперь он ничего не значит ни для Марджи, ни для кого бы то ни было. Я обещала ей, что мы сейчас вернемся и сделаем официальное заявление. Она ждет.

— Все они так похожи. Может быть, это тоже не он. — Из глаз Шейны закапали крупные слезы.

Лили выдвинула запор и, открыв дверцу, просунулась в салон и потянулась к Шейне.

— Радость моя, мы не судьи и не присяжные. От нас требуется только одно — сказать правду: что человек за перегородкой кажется нам тем мужчиной, который напал на нас. Больше от нас ничего не требуется. Когда я узнала, что человек, изображенный на этой фотографии, мертв, я забыла о нем и не положила снимок на место.

Шейна позволила наконец взять у нее фотографию. В нижней части снимка было написано имя Эрнандеса.

— Отдай мне сумочку и пойдем в участок. А потом мы поедем домой и постараемся выбросить все это из головы, ладно?

Когда фото оказалось опять в сумочке, и они с Шейной шли по направлению к участку, Лили произнесла:

— Не говори ничего Марджи. Это будет конфуз и потеря времени. Мне нельзя было выносить фотографию со службы. У того человека, который дал мне снимок, могут быть неприятности, да и у меня тоже.

Шейна коротко взглянула на мать, в ее глазах мелькнуло недоверие.

— Я ничего не скажу Марджи, — спокойно проговорила она. — Этот на фото не очень-то и похож. Тот был худее и безобразнее, он больше походил на злодея. И на лице у того были угри, как у человека за перегородкой. Это точно он.

Когда они вошли в вестибюль и Лили попросила девушку на проходной позвонить следователю Томас, Шейна выпалила напоследок:

— Мне бы хотелось, чтобы этот за стеклом тоже оказался мертвым.

 

Глава 31

Было уже пять часов, и Каннингхэм собирался через несколько минут ехать домой, чтобы успеть к началу местных новостей. Ему всегда доставляло удовольствие смотреть на себя по телевизору, кроме того, он понимал, что это производит впечатление на Шэрон и детишек. Он зарабатывал не слишком много и не мог предоставить семье все, что было нужно, но знал: несмотря на это, и жена и дети гордятся им, и самыми лучшими моментами были те минуты, когда они видели своего мужа и отца на телевизионном экране. После скандала, который разразился на следующий день после того, как Шэрон обнаружила у Томми сигарету с марихуаной, Каннингхэм дал себе торжественную клятву уделять семье больше времени.

Наблюдение за Мэнни Эрнандесом пока не дало ничего нового. Звонил Фаулер и сообщил, что постановление на обыск машины составлено, находится в полицейском управлении и может быть в любой момент использовано. Позвонил и капитан, который сказал, что не в его человеческих силах разрешить продолжение наблюдения за Мэнни в течение более двадцати четырех часов, особенно учитывая тот факт, что само дело по существу находится вне их юрисдикции. Перекрестив пальцы, Каннингхэм молил Бога, чтобы Мэнни сегодня посмотрел новости и услышал, что его брат подозревается в убийстве Барнс, тогда он бросится прятать пистолет, если тот действительно находится у него, и они смогут взять его прямо на месте, да еще с поличным. Если это произойдет именно так, то он, Каннингхэм, купит себе новую пару ботинок, это уж будьте уверены. Тогда в глазах всех он станет восходящей звездой, и, может быть, у него возьмут еще одно интервью для телевидения.

Выходя из своего кабинета, он увидел, что по коридору навстречу ему идет Мелисса с кипой компьютерных распечаток в руках.

— Ты хочешь мне что-нибудь отдать, детка, или просто приглашаешь с собой отведать жареный куриный стейк?

Она проигнорировала его выпад.

— Кое-что у меня есть, но одному Богу понятно, что это такое. Так или иначе, мне придется вас с этим ознакомить.

— Валяй, — разрешил он.

Мимо них по коридору прошел полицейский в форме. Он остановился и похлопал Каннингхэма по плечу.

— Удачи тебе в делах, дружище, — произнес он. Потом скользнул между ними и зашагал дальше по своим делам.

Мелисса крепко прижала кипу бумаг к груди. Она не разрешила ему войти в отдел записей, сказав:

— У вас есть время вернуться в свой кабинет? Мне надо разложить все это по порядку, чтобы показать вам, где мы находимся в нашем расследовании.

Звучало интригующе. К тому же если он не поспеет к шестичасовым новостям, то наверняка успеет посмотреть десятичасовые.

— Следуй за мной, моя радость. Для тебя у меня всегда есть время.

В дежурной комнате было пусто, он плотно уселся в кресло, закачавшееся и жалобно заскрипевшее под его тяжестью. Мелисса расположилась в кресле рядом и разложила на столе распечатки. Он протянул к ним руки, но она тотчас стукнула его по пальцам, словно ребенка, который без разрешения запустил руку в вазочку с печеньем.

— Прекратите, — возмутилась она. — Вы же мне все спутаете.

— Ох, маленькая ты моя начальница!

— Ладно, вот номер, который записала свидетельница: ЕВ0822. Обработав все похожие номера, я сопоставила их со списком всех владельцев малолитражных красных автомобилей, зарегистрированных в нашем районе.

— Продолжайте, — бросил Каннингхэм, — я весь внимание.

— Как вы видите, мне удалось сузить список до десяти номеров. Я думаю, что сначала дам вам посмотреть на список владельцев с их адресами, чтобы вы могли решить, кого вы исключите, а кого будете проверять. Тогда я уж посмотрю, привлекались ли эти люди в прошлом к уголовной ответственности.

Она встала и собралась уходить.

— Отлично, Мелисса, — произнес он, — прокрути их всех прямо сейчас.

Лицо ее стало напряженным, она откашлялась.

— Я ухожу сейчас и сегодня уже не вернусь на работу. Моего отца только что забрали в госпиталь и говорят, что он очень плох.

Каннингхэм всегда сочувствовал ей. Годами тащила она на себе груз забот о нуждах своего отца и с каждым днем все больше и больше усыхала. Может быть, на этот раз он наконец умрет, и тогда она сможет зажить нормальной жизнью.

— Прости меня, куколка. Большое тебе спасибо. Я все просмотрю и сразу дам тебе знать.

Он проследил за ней взглядом, пока она шла к двери, а потом погрузился в изучение разложенных перед ним бумаг. Начав читать, он не обнаружил ни одной знакомой фамилии, отпала самая легкая возможность — когда убийца был бы уже известен, как старый уголовный волк. Прочитав восьмое по счету имя, он буквально остолбенел. Номер был очень похож — FP0322. Такой номер можно издалека спутать с номером ЕВ0822. Номер был зарегистрирован на имя Джона и Лилиан Форрестер.

— Вот черт! — воскликнул он и рассмеялся.

Уж кого он не ожидал встретить в этом списке, так это Лилиан Форрестер. Этот номер — табу. Потому что Лили окружной прокурор. Отдел механических средств транспорта не помещал фамилии прокуроров в справочники, чтобы какой-нибудь идиот, которого они отправляют в тюрьмы, не вздумал мстить или шантажировать их. Из чисто спортивного интереса он позвонил в компьютерный отдел и попросил посмотреть, кем выданы водительские права Форрестер, ему захотелось узнать, где она живет. Компьютерщики сказали, что перезвонят ему через несколько минут. Он думал о Лили Форрестер, ясно представив себе ее лицо.

Он много раз работал в прошлом с Форрестер и был о ней очень высокого мнения, намного более высокого, чем о ее окружении. Он считал большинство чиновников из ведомства окружного прокурора надутыми индюками, которые больше беспокоились об утверждении своих приговоров, чем о реальной вине людей, вовлеченных в те дела, по которым они выступали обвинителями. Но Лили была упорной и трудолюбивой, она всегда была искренне озабочена исходом каждого дела, которое проходило через ее руки. Они с Лили во многих отношениях похожи. Если она вгрызалась в какое-нибудь дело, то хватка у нее бульдожья. От ее внимания не могло ускользнуть ничто. Зазвонил телефон — на проводе был компьютерный зал.

— Все готово, — сказала девушка.

— Давайте.

— Адрес: 1640 Оверленд, Камарильо. Я просмотрела, что есть на нее в картотеке. Она зарегистрирована только как жертва изнасилования, которое имело место в Вентуре двадцать девятого апреля нынешнего года. Я могу, если вы хотите, прислать вам по факсу копию полицейского рапорта.

Каннингхэм не ответил. Преступление произошло совсем недавно, но Лили ни разу не обмолвилась о нем ни единым словом, ни разу не пожаловалась и не допустила никакой слабости. Ему не следовало запрашивать на нее данные. Он просто поиграл, использовав свое служебное положение для удовлетворения своего любопытства. Так поступали многие полицейские, которые таким способом узнавали адреса приглянувшихся им девах, которых они углядели за рулем автомобилей. Этого не полагалось делать, но это все равно делалось.

— Эй, — спросила девушка из компьютерной, — вам нужен рапорт или нет? У меня на связи уже другой офицер.

— Пришлите, — велел он. — Сделайте на факсе пометку «убийство» и проставьте на нем мое имя.

Он повесил трубку на рычаг и протянул руку к папке с делом Эрнандеса. Он прекрасно знал, что он там найдет. Ему просто надо было удостовериться. Вот что он хотел найти: Бобби Эрнандес убит утром тридцатого апреля, на другой день после того, как изнасиловали Лили. Она управляла красной малолитражкой, номер которой можно легко спутать и принять за тот, за который и приняла его свидетельница. Следующий пункт — словесный портрет. Перед тем, как взглянуть на него, он оглянулся, чтобы удостовериться, что все другие следователи уже ушли.

— Ну нет, — произнес он, глядя на фоторобот, — ты сбрендил, Каннингхэм.

Лили, насколько он ее помнил, была в высшей степени привлекательной женщиной. Случись ей оказаться в его постели, он уж не стал бы ее выгонять. Но этот тип с картинки точно не был тем человеком, которого Каннингхэму хотелось бы будить по утрам.

В это время раздался сигнал, и в углу начал работать факс. Каннингхэм подошел к аппарату, чтобы забрать оттуда пришедшие рапорта. Он стал читать их по мере готовности.

— Боже милостивый, так была изнасилована ее дочь, ее тринадцатилетняя дочь.

Он вытащил из факсимильного аппарата последний листок, собрал их все и понес к столу. Там он стал читать их подряд, стараясь запомнить каждую деталь. Все сходилось. То описание насильника, которое они дали, точно походило на словесный портрет Эрнандеса. Мысленно он уже был готов достать свою ручку и заполнить пустые клетки кроссворда, но остановил себя, надеясь, что все это простое совпадение. Ему приходилось бороться с собственной логикой, так как он никогда не верил в простые совпадения; если бы он был настолько доверчив, то не смог бы довести до конца и половины своих дел. Во всяком случае, большинство из тех, кого ему приходилось арестовывать, убеждали его в том, что все это не более, как простое совпадение.

Весь следующий час он, сидя за столом, старательно вникал в полицейские донесения. Почему, ну почему, ради всего святого, окружной прокурор не сообщила о таком преступлении в полицию в течение более чем шести часов? Кроме того, ее муж потом еще раз звонил в полицию и сказал, что после изнасилования его жена еще не вернулась домой. Она приехала домой только через час после того, как чей-то выстрел разнес Эрнандеса на куски на пороге его собственного дома. Какую машину, по словам мужа, следовало разыскивать полиции? Ту же маленькую красную «хонду». Это была ее машина, а не машина ее мужа, что могло бы избавить сейчас Каннингхэма от головной боли. Если бы муж был дома вместе с дочерью, а красная «хонда» спокойно стояла в гараже, то?.. Нет, подумал он, это тоже не сняло бы всех подозрений. Пока ребенок спал, муж мог отъехать на «хонде» и застрелить Эрнандеса.

Он вернулся к изучению рапорта и нашел время, когда Джон Форрестер позвонил в полицию, беспокоясь о месте нахождения своей жены, и время, когда полицейские прибыли в их дом в Камарильо. Форрестер мог сообщить в полицию об исчезновении жены из телефона-автомата, застрелить Эрнандеса и приехать домой за восемнадцать минут до прибытия полиции. Это, конечно, возможно, но он был бы чокнутым сукиным сыном, если бы поступил таким образом, дав полиции описание той самой машины, в которой он находился в тот момент сам. Значит, в «хонде» ехала сама Лили Форрестер, а муж мог приехать домой окольными путями… или она… видели ли полицейские эту машину… или вообще какую-нибудь машину? Может ли быть такое, что Джон и Лили сговорились о совместных действиях, решив расправиться с Эрнандесом?

Связь Форрестеров с Эрнандесом была уже решенным вопросом. Дело Патриции Барнс расследовалось под руководством Лили, оно было практически прекращено производством в день изнасилования. Снова вытащив из папки фоторобот, Каннингхэм положил его на стол, убрал с него остальные бумага, чтобы ничто не помешало ему воспринимать рисунок. Каннингхэм взял лист бумага и закрыл им верхнюю часть лица на портрете, оставив для обозрения только рот, нос и подбородок. Затем перевернул листок и вышел из комнаты.

Зайдя в архив, он крикнул темноволосой круглолицей девушке, к которой относился с нескрываемым презрением:

— У вас есть какой-нибудь цветной карандаш?

— Нет, у меня нет никакого цветного карандаша, — ответила она с сарказмом.

— А есть у вас такой маленький карандашик, которым вы красите губы? Вы понимаете, что я имею в виду. У моей жены есть такой. Им она сначала наводит контур, а потом закрашивает его губной помадой.

Девушка пошарила в большой черной сумке, извлекла оттуда небольшой пластиковый пакет, из которого достала маленький красноватый карандаш. Она подняла его высоко вверх, как бесценный приз.

— Это то, что вы имели в виду? — спросила она.

— Дайте его мне.

— А почему это я должна дать его вам? — спросила она, вздернув носик. — Вы для меня никогда ни черта не делали. И дело не только в этом. Этот маленький карандашик обошелся мне в три доллара. Дайте мне три бакса и забирайте карандаш, — проговорила она, улыбаясь и думая, что все это игра, наподобие сбора конфетных фантиков.

Каннингхэм порылся в кармане, вытащил пятерку и припечатал ее к столу.

— Сдачу можете оставить себе. Купите себе пилюли для похудания или что-нибудь еще в этом роде. А теперь дайте мне эту хренову вещицу, ладно?

Вернувшись в отдел, он обвел карандашом губы на портрете, сделав их немного шире. Дежурная комната по-прежнему была пуста, но мимо прошел один из следователей, направляясь к своему столу. Это был задержавшийся трудяга из дневной смены.

— Раскрашиваешь картинки, Каннингхэм? Так вот, оказывается, чем ты занимаешься тут все ночи напролет. Ты что, приносишь с собой порнографические альбомы «Раскрась сам»?

Каннингхэм ничего не ответил, сослуживец промолчал тоже, прошел к своему столу и начал что-то писать. Когда контур был обведен, Каннингхэм раскрасил губы в красный цвет и встал, рассматривая свое произведение.

— Вот так, — говорил он, расхаживая взад и вперед около стола, время от времени останавливаясь, чтобы еще раз посмотреть на рисунок. Он был слишком возбужден, чтобы снова сесть за стол на свое кресло. — Вот так. — Собрав со стола свои папки, он обратился к другому следователю: — Пойду-ка я. Сделай одолжение, скажи диспетчеру, что, если поступит что-нибудь насчет убийства, пусть позвонят мне домой. Я заболел.

По пути домой он подъехал к магазинчику самообслуживания, припарковался и просто сидел в машине, бездумно глядя, как люди входят в магазин и выходят из него. У него трещала голова, боль зажала ее в тиски и не отпускала. Поначалу он хотел ехать домой, принять аспирин и что-нибудь поесть. Но вдруг, вместо этого, он решил купить полдюжины пива и высосать его в одиночку где-нибудь в укромном месте. Было еще рано, только половина девятого, и если он сейчас вернется домой, то дети его с ума сведут. В этот момент лицезрение самого себя в десятичасовых новостях ровным счетом ничего для него уже не значило. Если его подозрения оправданны, то история с Эрнандесом может стать общенациональной сенсацией. Может быть, он даже попадет в пятнадцатиминутный отрывок в популярном шоу под названием «Крепкий коп». Он купил шесть банок пива и поехал на пляж.

Каннингхэм припарковал машину на отдаленном участке пляжа, недалеко от завода по очистке сточных вод. На этом месте часто вылавливали трупы: мертвых любителей виндсерфинга, перевернувшихся гребцов и жертв убийств, сброшенных в океан. Морские течения, преодолевая многие мили, приносили безжизненные тела и складывали их на песок, прямо рядом с заводом, словно море понимало, что эти предметы не имеют отношения к нему и должны быть возвращены туда, где люди перерабатывают отходы своей жизнедеятельности.

Время шло, он вскрыл уже третью банку пива. Головная боль отпустила. Он покинул Омаху по причинам более существенным, чем холодный климат. В его памяти возникли картины прошлого.

Однажды, когда Каннингхэм был еще патрульным полицейским, его с напарником направили к продовольственному магазину, где в этот момент происходило ограбление. Видя, что стекло окна, выходящего во двор, разбито, и слыша, как им показалось, шум внутри здания, они вызвали подкрепление. Напарник занял позицию во дворе, а Каннингхэм у фасада. Подкрепление еще не прибыло, когда Каннингхэм услышал звон разбитого стекла, пистолетный выстрел и истошный голос напарника, вызывавшего по рации «скорую помощь». Каннингхэм в это время со всех ног бежал во двор. На земле, истекая кровью из огромной раны на голове, лежал молоденький парнишка.

Напарник склонился над распростертым телом.

— Это носок… носок, — повторял он. Голос и выражение глаз говорили о том, что он близок к истерике.

Каннингхэм отодвинул его в сторону и начал непрямой массаж сердца. Нажимая на грудную клетку раненого, Каннингхэм бросил взгляд на асфальт и увидел в луже крови что-то похожее на губку, он понял, что это мозги мальчишки, выбитые пулей из его головы. Дальнейшее проведение реанимационных мероприятий явилось бы пустой тратой времени. Он прекратил массаж и вытер окровавленные руки о форменные штаны.

— Я думал, что это пистолет… ты слышишь меня? — Напарник схватил Каннингхэма за рубашку. Вдали послышался, приближаясь с каждой секундой, вой полицейской сирены. — Он лез через окно… Я увидел у него в руке что-то белое… Я подумал, что это револьвер, инкрустированный жемчугом. Я выстрелил. Я не знал, что это ребенок… Я не знал.

Каннингхэм взглянул на правую руку мальчишки и увидел, что она обернута белым спортивным носком. Он обернул руку, чтобы не порезаться, выбивая стекло окна.

Напарник нагнулся к голенищу и вытащил оттуда завернутый в целлофан пистолет двадцать второго калибра — они называли их подкидышами — незарегистрированное, чистое оружие. Многие полицейские носили их именно для таких вот ситуаций, на случай, если им придется по ошибке убить невооруженного подозреваемого. Каннингхэм стоял и безмолвно смотрел, как напарник, наклонившись, снял носок с руки мальчика. После этого он вложил пистолет в безжизненную руку, подержал его, а потом отпустил. Оружие упало на землю.

— Не выдавай меня, — просил напарник, пока к месту происшествия подъезжали полицейские машины и карета «скорой помощи». — У меня пятеро детей, мне вот-вот должны дать сержанта.

При расследовании выяснилось, что убитый был четырнадцатилетним беспризорником, сбежавшим из дома от жестокого обращения. Он жил на улице. В продовольственный магазин с аптечным отделом он лез не за наркотиками или деньгами, а за едой. В следующем месяце напарник Каннингхэма стал сержантом, а сам он следователем. Поскольку тот человек был его непосредственным начальником, Каннингхэм уволился из отдела.

Он открыл последнюю банку и посмотрел на темневший песчаный пляж, освещенный лишь огнями завода и лунным светом, пробивавшимся сквозь мрак туманной ночи. Он внимательно оглядел песчаную косу, праздно думая, что, может быть, где-то там, в темноте, лежит труп. Что бы сделал он сам, если бы кто-то изнасиловал его дочь, а он не только знал бы, кто этот кто-то, но смог бы узнать, где он живет? Допустил бы он, чтобы наказание определил закон, или позволил бы зверю своей ярости взять дело правосудия в свои руки? Лили Форрестер хорошая женщина. Она преданный делу и трудолюбивый прокурор. Она мать. Тот его давний партнер тоже был хорошим человеком и отцом. Но Каннингхэм ненавидел его за то, что он вложил пистолет в руку мертвого мальчика. Он ненавидел себя за то, что стал соучастником той лжи, которая навеки прилипла к памяти о бедном мальчишке.

Он уговаривал себя, что Бобби Эрнандес был ошибкой Господа. Он убийца и насильник, который подстерегал свои жертвы, как хищное животное. Каннингхэм с отвращением вспомнил о том неописуемом насилии, которому подверглась Кармен Лопес, девочка, которая посмела подняться выше зараженного преступлением окружения, где она выросла, которая училась в школе и готовилась к достойной жизни. Ее друг, Питер Макдональд так и не успел ничем отличиться за свою короткую жизнь. Хотя он и не мог пока доказать, что Эрнандес является соучастником преступления, инстинкт подсказывал Каннингхэму, что он не ошибается, и Бобби был среди тех, кто убивал Кармен Лопес.

Он видел Лилиан Форрестер в последний раз более шести недель назад. Но ясно представлял себе ее лицо. Она не была из тех прокуроров, которые надменно расхаживают по залу суда, влюбленные в звуки собственного голоса, стремящиеся добиться приговора любой ценой, лишь бы победить и вставить в свою шляпу еще одно цветистое перышко. Он вспомнил, какое усталое было у нее лицо во время расследования последнего дела об убийстве, где он выступал следователем, а она обвинителем. Он вспомнил ее не слишком хорошо отглаженный костюм, ее непослушные рыжие волосы, прядями падающие ей на лоб. Она жила своей работой; работа поглощала ее без остатка. Они были очень похожи, они были близкородственными душами.

Родство, рожденное убеждением.

Он допил пиво и поехал домой.

 

Глава 32

Лили и Шейна ехали домой из полицейского управления в Вентуре. Обе только что подписали заявление, в котором говорилось, что они, мать и дочь, считают Марко Курасона, американского гражданина кубинского происхождения, человеком, совершившим преступление, жертвами которого они стали. В детстве и юности он имел массу приводов в полицию, был судим за воровство, а за пять лет до настоящего преступления был приговорен к тюремному заключению за изнасилование. Вследствие того, что он не смог найти себе работу, Марко Курасон в апреле нарушил условия своего досрочного освобождения под честное слово, за что был подвергнут аресту на пять суток, который отбыл в тюрьме графства.

Он был освобожден из тюрьмы в тот самый день, когда мать и дочь стали жертвами насилия.

Марджи Томас проинформировала Лили о том, что среди вещественных доказательств, добытых при судебно-медицинском освидетельствовании Шейны, имеется несколько волосяных фолликулов с ее лобка. Следствие собирается установить, нет ли идентичных волосяных фолликулов на теле Марко Курасона. Перед тем, как подписать заявление, Лили попросила, чтобы его вернули в опознавательную комнату и попросили прочитать вслух записанные на листе бумаги слова: «Попробуй крови шлюхи». Лили внимательно слушала, как он читает написанные слова из своей половины комнаты. Шейна в это время терпеливо ждала мать в коридоре.

Согласно правилам, вскоре должно было состояться слушание по поводу освобождения Марко Курасона под залог, но, учитывая нарушение им условий освобождения под честное слово, суд будет вынужден отклонить просьбу о таком освобождении. Учитывая его прошлое осуждение, которое в данном случае можно рассматривать как отягчающее вину обстоятельство, общий срок тюремного заключения может составить до двадцати лет. Лили решила не говорить Шейне, что кассационный суд может сократить этот срок до десяти лет. Ей не хотелось, чтобы в душе девочки поселился страх.

Приглушив эмоции валиумом, Лили, как во сне, плыла по морю смущения и ужаса. Единственным утешением было знание того, что проститутку убил именно Эрнандес. Но этого было ей мало. Ей надо было убедиться в его причастности к делу Лопес — Макдональд. В этом случае смертная казнь, к которой она приговорила Эрнандеса, выглядела бы в ее глазах менее варварской. К тому же она не вполне убеждена, что насильник Курасон, но в этом случае она готова доверить суду и закону определить степень его вины. Прошло время, ярость ее утихла. Единственное чувство, которое она испытывала, стоя у полупрозрачного стекла, было отвращение.

Отвлекшись от своих мыслей, она заметила, что они проезжают административный центр.

— Давай заедем ко мне на работу, посмотришь наше новое здание, — предложила она Шейне. — Я задержусь там не больше, чем на пять минут. Я сегодня рано ушла, и мне необходимо кое-что сделать.

— Я не против, но мне надо готовить историю.

— Захвати с собой учебник истории и тетрадь, я посажу тебя за стол в свободной комнате, а сама пока сделаю несколько звонков. Сообщу твоему отцу, что мы вернемся поздно.

— Я уже звонила ему из участка и сказала, что тип, который напал на нас, сидит в тюрьме, — проговорила Шейна с выражением облегчения на лице. — Я просто хотела, чтобы он знал. — Шейна повернулась и посмотрела матери в глаза.

Было около восьми часов, стоянка почти пустовала. На огромной площади перед зданием находилось всего несколько машин. Прямо перед входом во Дворец Правосудия, куда подъехала Лили, стоял белый «БМВ», в точности похожий на автомобиль Ричарда. Подъехав ближе, она рассмотрела номер.

Это действительно оказался его автомобиль. Лили развернула машину и собралась уезжать, опоздала она буквально на доли секунды. Он увидел ее и махал ей рукой, выходя из стеклянных дверей.

— Кто это? — спросила Шейна.

— Это человек, который работает в моем отделе. Он был его руководителем до того, как я заняла это место, а теперь помогает мне входить в курс дела. Так уж распорядилось начальство.

Пока Лили и Шейна открывали двери, Ричард подошел к ним. Он широко улыбался и не моргнул глазом, увидев, что Лили не одна.

— Ты, должно быть, Шейна, — проговорил он, как взрослой протягивая ей руку. — Я очень много слышал о тебе от твоей матери, а кроме того, видел на ее столе твою фотографию.

Лили представила его.

— Шейна, это Ричард Фаулер.

Она обернулась и, увидев за рулем «БМВ» молодого человека, решила, что это, видимо, сын Ричарда. Хотя стекла машины были подняты, чувствовалось, что машина сотрясается от громкой музыки, грохочущей в салоне из стереосистемы. Лили почувствовала себя увереннее и даже попыталась откинуть со лба волосы и расправить плечи. Когда она, подъезжая к зданию, увидела «БМВ», краем глаза успела заметить, что Ричард стоит в дверях Дворца с молодой блондинкой — окружным прокурором.

Ричард обратился прямо к Шейне.

— Подождите минутку, только заткните уши, а то, когда я открою дверь своей машины, вы рискуете оглохнуть. Я хочу, чтобы вы обе познакомились с моим сыном. — Он повернулся к Лили. — Я оставил на работе бумажник, а мы собираемся купить чего-нибудь поесть, возвращаться не хочется, ты не одолжишь мне пятерку? Подожди… Я сейчас позову Грега.

На их уши обрушился удар сильнейшей звуковой волны — это был, скорее всего, рэп. В следующее мгновение наступила звенящая тишина.

Из машины вышел красивый молодой человек и направился к ним. От отца он унаследовал темные глаза, а вот волосы были светлыми. Они свисали на спину длинными прядями, как у рок-звезды, — шелковистые и сверкающие в лучах заходящего солнца. Волосы были тщательно, как у девочки, ухожены. Бесспорно, именно от отца он унаследовал плавную танцующую походку, залихватски-распутную улыбку и уверенность в себе.

— Грег, это Лили Форрестер, окружной прокурор, назначенный на мою прежнюю должность. А эта милая девочка — ее дочь Шейна.

Шейна украдкой взглянула на мальчика, глаза ее были полуоткрыты, казалось, ресницы вот-вот приклеются к нижним векам. Щеки слегка порозовели, но она сумела справиться со своим смущением и одарила собеседников улыбкой, какой Лили никогда не видела у своей дочери. Лили знала, что Шейна нервничает; понимала она и то, что Грег произвел впечатление на ее дочь.

Ричард направился было к своей машине, а Лили сделала несколько шагов к входу в здание.

— Увидимся завтра, — бросил он.

Они остановились, посмотрели сначала на детей, а потом друг на друга. Грег и Шейна пребывали в своем мире, не обращая внимания на происходящее вокруг.

— Ты в какую школу ходишь? — спросил Грег, облокотившись на крышу «хонды».

— На будущий год я собираюсь перейти в среднюю школу в Вентуре. А пока я хожу в школу в Камарильо. Я ненавижу ее. — Шейна выставила вперед ногу и тоже оперлась на машину.

— Радикальное решение. Я тоже буду учиться там в выпускном классе. Ты, кстати, не ходишь на пляж? — спросил он, играя своими волосами.

Ричард помрачнел, Лили же, наоборот, была довольна. То, что она видела, явилось намеком на возрождение прежней чудесной Шейны. Она не хотела, чтобы это превращение остановилось на мертвой точке. Для Шейны наступило время вернуться к нормальной жизни.

— Рич, мне нужно просмотреть одно дело. Возможно, мне понадобится твой совет. — Она обернулась к молодым людям. — Ребятки, вы пока пообщайтесь, а мы поднимемся наверх. Мы отлучимся максимум на десять минут.

— Нет проблем, — с готовностью откликнулся Грег. — Я несколько часов назад съел пару гамбургеров.

Ричард озадаченно посмотрел на Лили, однако беспрекословно последовал за ней в здание.

— О каком деле ты говоришь? Лопес — Макдональд? По нему нет ничего нового. — Он озабоченно нахмурил брови. — Знаешь, я мало рассказывал тебе о Греге. С девочками он ведет себя, как настоящий мужчина.

— Я это заметила, — сказала Лили. — Каков отец, таков и сын.

— Если честно, мне хотелось, чтобы они познакомились до того, как наши отношения откроются. Я не хочу, чтобы Грег положил на нее глаз. — Он скривился. — Но, кажется, это уже произошло. У тебя такая красивая дочь. Она очень похожа на тебя.

Они вошли в вестибюль; чтобы идти дальше, требовался ключ.

— У тебя есть ключ? — спросила она. В уме она проигрывала его последнее заявление об их «отношениях». Он не пропускает ни одной юбки в управлении и еще смеет толковать о каких-то там отношениях. — Думаю, что подойдет один из ключей, которые висят у тебя на поясе.

Ричард поискал ключ, но взгляд его оставался прикованным к лифту.

— Пожалуй, я вернусь. Ты не против?

Он явно нервничал, потирая пальцами подбородок.

— Прошу тебя, не делай глупостей. Шейна отчаянно в этом нуждается. Впервые за, я уж и не знаю сколько времени, я вижу ее оживленной. Ну, пусть они немного пофлиртуют.

— Что ты собралась делать здесь такое, что не могло бы подождать до завтра?

Лили намеревалась позвонить в тюрьму и поинтересоваться, когда точно был в день изнасилования освобожден из тюрьмы Эрнандес. Собственно, это надо было сделать уже давно. Но сейчас здесь оказался Ричард, и она колебалась, будучи не в состоянии сочинить правдоподобное объяснение своим действиям.

— Ладно, пошли, — сказала она. — У Шейны полно уроков.

В лифте он попытался зажать ее в угол, но она уклонилась, проскользнув под его рукой.

— Может быть, дети стоят у лифта и все увидят, когда откроется дверь, — наивно объяснила она.

— В том-то все и дело. Я хочу, чтобы они знали, что мы любим друг друга. Я хочу, чтобы в будущем мы начали жить одной семьей. Я все время мечтаю об этом. Ты не поверишь, когда узнаешь, сколько у меня всяких планов. Я даже думаю, что в будущем нам стоит открыть свою адвокатскую контору.

Двери лифта закрылись. Лили почувствовала, как от его слов по ее жилам разливается приятное тепло. Она только не могла разобраться, сама ли так реагирует на то, что говорит Ричард, или валиум. Открыв сумочку, чтобы достать ключи от машины, она увидела там фотографию Эрнандеса и торопливо захлопнула сумку. Нет, это все-таки валиум. Мечты — это для тех, кто не прошел по краю и не заглянул в пропасть, откуда пахнуло смертным холодом.

Ричард держал двери лифта открытыми. Они дергались, начиная закрываться, и, наталкиваясь на препятствие, производили оглушительный шум, который давил Лили на уши. Не в силах шелохнуться, она прижалась спиной к стене лифта.

— С тобой все в порядке? — спросил он и потрогал рукой ее лоб. — Господи, вы же сегодня ходили на опознание. Боже, как я мог забыть? Я сегодня был ужасно занят, потом вот Грег приехал… Что случилось?

Она игнорировала его слова и вышла из лифта, взглянув на стоянку сквозь стеклянные двери. Детей не было видно. Лили охватила паника.

— Где они? Господи, куда они пошли? Мне нельзя было оставлять ее здесь одну.

Ричард шел следом за ней и улыбался.

— Мамаша, не волнуйтесь, они спокойно сидят в машине. Вероятно, слушают музыку. Кажется, совсем недавно кто-то думал, что это было бы совсем неплохо.

Они одновременно толкнули двойную дверь выхода.

— Я предупреждал тебя насчет Грега. Будь у меня дочь тринадцати лет, я бы не доверил ее ему и на пять минут, — проговорил он.

— Через два месяца ей будет четырнадцать, но я тебя поняла. Пришли ее в мою машину, а с тобой мы увидимся завтра. — Помолчав, она добавила: — Мы с ней опознали одного и того же человека. Он находится под стражей. Потом я тебе все расскажу.

Шейна впорхнула в машину и помахала Грегу рукой, когда они разворачивались, отъезжая от стоянки.

— Он такой чудный, мамочка, — тараторила она, поворачивая книзу зеркало заднего вида и пытаясь, несмотря на темноту, рассмотреть в нем свое лицо. — Он великолепен, просто великолепен. Он занимается виндсерфингом и хочет как-нибудь взять меня с собой на пляж. Мне даже не верится, выпускник и… Вот, погоди, я расскажу о нем Шарлотте и Салли. Он похож на братьев Нельсон. Как здорово! — Слова сыпались из нее, как из рога изобилия, она трещала, как сорока. — Мне обязательно надо загореть.

Лили Не хотелось гасить ее радостное возбуждение, но она и в мыслях не могла допустить, что ее дочь станет встречаться с таким взрослым мальчиком, как Грег. Это было бы большой ошибкой. Все, что она делала в этой жизни до сих пор, показалось ей одной большой ошибкой.

— Он слишком взрослый для тебя, Шейна. Да и его отец говорит, что он бывает довольно дик и необуздан. Есть же мальчики твоего возраста.

Разозлившись, Шейна выпрямилась на сиденье.

— Перестань обращаться со мной, как с младенцем. Многие мои ровесницы встречаются с ребятами постарше. Да он, может, и не позвонит.

— Нам придется скоро серьезно поговорить о мальчиках, — сказала Лили. — Мы никогда серьезно не говорили об этих вещах.

Раньше они часто говорили о мальчиках из класса, где училась Шейна. Но это было давно, а Грег парень из совсем другой когорты.

Шейна посмотрела на Лили таким взглядом, словно обозвала ее круглой дурой, и включила радио.

Помолчав, она произнесла, стараясь перекричать музыку:

— В самом деле, мамочка, ты не считаешь, что я немного более зрелый человек, чем другие девочки моего возраста? Почему ты не хочешь просто принять этот факт? Я, например, его уже приняла.

У Лили сильно забилось сердце. Дети умеют цепляться за жизнь и переносят самые сильные удары судьбы, сказал ей когда-то Ричард. Лили не хотела, чтобы ее дочь была такой. За жизнь любой ценой цепляются только крысы. Она очень бы хотела верить, что ничего не изменилось, по крайней мере, в отношении Шейны. Но эта вера так далека от действительности.

— Но я не думаю, что ты все знаешь в этой жизни. И не могу допустить, чтобы кто-то воспользовался этим.

— Какая ты смешная, мамочка. Из тех, кого я знаю, ни один человек не способен причинить мне вреда.

Лили свернула в боковую улочку и остановила машину. Выключив зажигание, она бессильно уронила руки на колени.

— Я хочу рассказать тебе одну ужасную вещь… о том, что случилось со мной, когда я была совсем маленькой девочкой, и что осталось у меня на душе как страшный незаживающий рубец. Отвратительный рубец. Я никогда не думала, что смогу признаться тебе в этом, но… — Голос Лили был едва слышен, во рту у нее пересохло. — Я не хочу, чтобы ты думала, будто те люди, которых ты знаешь, совершенно безвредны, а опасность представляют только преступники. Когда мне было восемь лет, меня изнасиловал мой дед.

У Шейны непроизвольно открылся рот, и Лили услышала, как девочка шумно вдохнула воздух.

— Твой дед?

— Да. Это называется инцест. Это продолжалось с тех пор, как мне было восемь лет, до тех пор, пока мне не исполнилось, как тебе, четырнадцать.

— Но почему ты никому не сказала об этом… почему ты не сказала маме?

— Я пыталась, но она не слушала меня. Она не хотела меня слушать, потому что я была слишком мала, и она не воспринимала мои слова всерьез. К тому же в те времена было не принято говорить с детьми о таких вещах. Но распространен не только инцест. Разные вещи такого рода случаются с соседями, учителями, со многими другими людьми, которых мы хорошо знаем и с которыми каждый день встречаемся. И никогда не думай, что если мальчик выглядит порядочным, то он никогда не попытается накинуться на тебя. Все это, очень возможно, случается сплошь и рядом.

— Я не верю, что это случилось с тобой. Я не могу поверить в то, что ты говоришь, — выдавила из себя Шейна. Девочка была потрясена.

Глядя вперед невидящим взглядом, Лили глубоко вздохнула. Их машина стояла напротив частного дома в благополучном богатом квартале. Из дома вышел какой-то мужчина и, садясь в машину, внимательно посмотрел на них.

— Нет, это произошло, и произошло именно со мной, Шейна. И я сделала самое худшее, что могла сделать. Я пыталась вести себя так, словно ничего не произошло, я притворялась перед собой, что ничего со мной не случилось. Я подавила в себе все чувства, я похоронила глубоко в себе эту драму. — Она повернулась к дочери и посмотрела ей в глаза. — Теперь, много лет спустя, я понимаю, что именно в этом причина того, что я не могу ни с кем по-настоящему сблизиться. Эта страшная тайна постоянно давила мне на психику. Мне так странно говорить об этом… тем более тебе, моей собственной единственной дочери.

— Ты можешь говорить со мной, о чем захочешь, мамочка. Со мной всегда все говорят о своих проблемах. Я не знаю, почему, но говорят. А что было с ним потом — с твоим дедом? Ты его ненавидела?

— Он умер. Тогда я подумала, что с его смертью этот кошмар кончится. Я была просто счастлива, когда он умер. Но знаешь что? Сейчас мне бы хотелось, чтобы он был жив. Я бы встретилась с ним и объявила и ему и всем, что он сделал со мной и во что он превратил мою жизнь.

Лили завела мотор, заиграло радио, но Шейна протянула руку и выключила его.

— Знаешь, мама, я много думала обо всех этих вещах после изнасилования: о Боге, смерти, о том, почему подобные вещи вообще случаются. В школе в одной книге я прочла, что Бог дает людям только такие испытания, которые они могут перенести, с которыми они могут справиться. Может, эти беды произошли с нами потому, что мы можем с ними справиться, а другие люди не могут. Я хочу сказать, что вот, например, ты стала окружным прокурором и оправляешь в тюрьму людей, совершающих преступления, так что… — Она потянулась к Лили и положила свою ладонь на руку матери. — И я тоже когда-нибудь сделаю в жизни что-то очень важное. Так же, как ты. Я тоже буду счастливой и не позволю себе бояться любого пустяка… каждого человека… каждого шороха.

— Девочка моя, ты чудесная маленькая женщина, — сказала Лили, сжимая ее руку. — Я так горжусь тобой… Я так горжусь, что у меня такая дочь.

— Ой, — улыбнулась Шейна, — кукушка хвалит петуха…

— Как насчет сливочного мороженого с орехами и взбитыми сливками? У тебя не текут слюнки? Давай купим такое мороженое!

Приехав домой, они застали Джона спящим на диване. Лили открыла бельевой шкаф, достала оттуда одеяло, заботливо укрыла Джона, ухаживая за ним, как за ребенком. Потом она на цыпочках отошла от дивана и выключила свет. Выйдя из комнаты, она бесшумно закрыла дверь.

Зайдя в комнату Шейны, она сказала дочери, чтобы та не делала уроки на ночь глядя, а отложила их на утро. Шейна обняла мать за шею и поцеловала ее в обе щеки.

— А этот мужчина — отец Грега — твой друг, да?

Лили вспыхнула, не зная, что ответить.

— Я работаю вместе с ним, и он очень мне нравится.

— Ты можешь сказать мне правду. Вот папа рассказывал мне о своей подруге; он говорил мне, что у тебя тоже кто-то есть. Шейна улеглась на кровать матери лицом вниз, обхватив голову руками. — Он мне понравился, выглядит очень милым человеком.

Лили смотрела на нее от двери.

— Просто тебе понравился его сын. Только не вздумай решать за меня, с какими мужчинами мне встречаться. Ты будешь выбирать их по сыновьям.

— А почему бы и нет? — спросила Шейна. Глаза ее заискрились. — Мы же теперь будем жить с тобой вдвоем и будем делить одну квартиру.

Оставшись одна, Лили легла в постель и выключила свет. В течение многих лет в ней уживались два человека, а она не могла этого осознать. Днем она выполняла свои служебные обязанности, излучая силу и целеустремленность, была женщиной, владевшей своими чувствами и эмоциями, точно так же, как в детстве, она с утра становилась нормальным ребенком, после того, как ее дед удовлетворял с ней свои похотливые желания. Но внутри, в ее душе, жила совершенно другая Лили — напуганная женщина, одержимая ненавистью и страхом. Это была темная, ночная сторона ее личности. По ночам она постоянно видела перед собой лицо деда и даже ощущала запах его любимого дезодоранта «Олд спайс».

— Ты, — сказала она ему вслух, — я от всей души надеюсь, что ты протух в своей могиле. Ты украл у меня мою жизнь. Ты сделал меня ненормальной. Я совершила вещь еще худшую, чем ты. Я убила человека. Ты научил меня ненависти, и я смогла убить человека.

Она невидящим взглядом уставилась в темноту. Черные занавески, висевшие на окнах, совсем не пропускали света. В комнате было темно, как в могиле. Только лучик света от лампочки на будильнике отбрасывал на стену маленькое пятнышко света. Интересно, каково это — умирать? — подумала она. Было ли это погружением во тьму? Испытывает ли умерший второе рождение? Существует ли чистилище, как учат католические священники?

Тиканье часов казалось неправдоподобно громким, это было невыносимо; она отчетливо слышала также, как бьется ее сердце. В суде существует защита, которая учитывает смягчающие обстоятельства. А интересно, принимает ли высший судья во внимание смягчающие обстоятельства? Есть ли у него адвокаты? Если она убила не того человека, значит, ее руку направлял не господь Бог. Это было какое-то сумасшествие, затмение разума. Бог не назначил ее орудием Его возмездия. В темноте она повернулась на бок и свернулась калачиком, как зародыш во чреве матери. Но существуют ли на самом деле прощение и искупление? Что должна она сделать, чтобы очистить свою смертную душу.

Внезапно на ночном столике зазвонил телефон, вернув Лили к реальности. Она схватила трубку и прошептала:

— Алло.

— Это я, — произнес знакомый глубокий голос, но она сразу не смогла понять, кто это говорит. — Вы меня знаете. Это Брюс Каннингхэм.

— Каннингхэм? — повторила она, вытянувшись на постели в струнку. Уже почти одиннадцать часов. Боже, зачем он звонит в такой час? — Вы что-нибудь узнали по поводу Мэнни?

— Да нет. Я тут много думал. Решил, что мне надо вам позвонить.

Лили не поверила своим ушам. Его речь несколько смазана; очевидно, он пьян. Она не знала, что сказать. Сердце бешено колотилось. Что-то случилось? Может быть, появились другие свидетели и показали непосредственно на нее? Гильзы, подумала она, и ее охватила паника. Эксперты нашли на гильзах ее отпечатки пальцев. Она поднесла ко рту палец и вцепилась в него зубами.

— Этот Эрнандес просто животное. Он изуродовал бедную девочку, он убил ее, как мясник на бойне, они сделали из нее кусок мяса.

Лили вынула палец изо рта. Она хотела включить свет, но не могла пошевелиться.

— Он задушил ее, — сказала она тихо. — Это очень грустно, но бедняга была шантажисткой, а это очень опасная профессия.

— Я говорю не о шантажистке, будь она неладна, — произнес он громко. — Я говорю о Кармен Лопес. Они убили ее. Они изнасиловали ее и засунули ей во влагалище деревяшку, а потом стреляли в ее груди, как в мишень. Мы возьмем их. Я говорю о Мэнни и обо всех других. У вас есть дочь?

— Да, есть.

— У меня тоже. Есть о чем подумать, правда? Можно подумать, что это может произойти и с твоим ребенком, правда?

Лили подтянула одеяло к шее и начала нервно закручивать один из его углов. О чем он догадывается? Он не стал бы просто так звонить ей в столь поздний час, чтобы просто затеять никчемный пьяный разговор. Это не тот типаж копа. Практически невозможно представить себе Брюса Каннингхэма пьяным. Затаив дыхание, она прислушалась, не записывается ли их разговор.

— Вы знаете, я верю в закон. — Его речь перестала быть смазанной, он добился четкости в произнесении слов немалым волевым усилием. — Но сейчас мало кто беспокоится о соблюдении законов. Даже начальство. Все ведут себя, как шуты гороховые. Копы вообще делают, что хотят. — Он помолчал, потом добавил: — Впрочем, обыкновенные люди тоже.

Вот так. Разговор зашел слишком далеко. Что ей следовало делать? Сидеть и продолжать дискуссию о бдительности с человеком, который, пожалуй, может отправить ее в тюрьму?

— Спокойной ночи, Брюс. Если узнаете что-нибудь новенькое о Мэнни, дайте мне знать.

Лили быстро повесила трубку и отключила телефон, отставив его подальше, пытаясь убедить себя, что этот звонок ничего не значил. У него был записан ее номер телефона, он напился и спьяну решил ей позвонить. Они много работали вместе, распутывая тягчайшие преступления, говорила она себе. Они знали друг друга многие годы, вместе работали, вместе пили кофе. Так что его звонок не такое уж выходящее из ряда вон событие. Даже такой прожженный коп, как Каннингхэм, может иногда задохнуться под тяжестью своей профессии. Но очень уж все сходится. Слишком сходится. Тревожные мысли немедленно всплывали в ее сознании, и она больше не могла от них избавиться. Она убила не того человека. Каннингхэм выследил ее. Эта мысль возвращалась снова и снова. Лили постаралась разумными доводами доказать себе неосновательность своих страхов, устроив в своем измученном мозгу мысленный судебный процесс. На этом процессе она одновременно выступала и в качестве обвинителя и в качестве защитника. Она потеряла, однако, способность быть судьей даже в своих фантазиях.

Часы продолжали тикать, и она наблюдала, как стрелки медленно ползут вокруг циферблата. Вот они подползли к четырем часам. Лили встала с постели, опустилась на колени и начала молиться.

— Боже милостивый, прости меня, прости за то, что я впала в грех, за то, что случилось, это…

Она не могла вспомнить, когда в последний раз была на исповеди. Она не помнила ничего, кроме последних слов Каннингхэма: «Копы вообще делают, что хотят… впрочем, обыкновенные люди тоже».

— Боже, прошу тебя, пожалуйста, — продолжала она. — Я не имею права просить тебя об избавлении от ответственности за то, что я совершила. Прошу тебя только, дай мне сил справиться с этой ответственностью и защити мое драгоценное дитя.

Она замерла на полу, стоя на коленях и опершись о кровать, глядя во тьму бессонными глазами. Наконец ее измученное тело сдалось, она упала на пол и уснула.

За окном занимался рассвет.

 

Глава 33

Полицейский Крис Браун сидел в черном «кэдди» образца шестьдесят пятого года, припаркованном в квартале от Третьей улицы. Отсюда был хорошо виден фасад дома Эрнандесов, но, чтобы различать лица людей, входящих и выходящих из дома, приходилось пользоваться биноклем, который лежал тут же в машине на переднем пассажирском сиденье. Было одиннадцать часов, Браун только что сменил предыдущего полицейского на посту наблюдения. Всего несколько минут назад он оставил форму в раздевалке полицейского управления и сразу заступил на дежурство. Крис Браун очень нуждался в деньгах.

Он налил себе тепловатого кофе из термоса и выпил чашку, надеясь, что кофеин сработает и ему не будет так хотеться спать. Ночь представлялась ему нескончаемой. Допив кофе, он удобно расположился в обитом мягкой тканью кресле, опустил стекла и вытянул длинные ноги. Он почти задремал, когда почувствовал на руке, которая свешивалась из окна, что-то влажное. Ощутив тошнотворное чувство опасности, он потянулся за револьвером, когда увидел, что здоровенная дворняга слизывает с его пальцев жир, оставшийся от курицы, которую он ел на ужин. Он выругался и сел прямо; сердце продолжало бешено колотиться. Это был веселенький райончик, и ощущение влаги на руке могло означать, что какая-нибудь скотина, пытаясь снять с его руки часы, стесала кожу с запястья. Он поднял стекла окон, запер дверные замки и начал наблюдать за нужным ему домом.

Браун напрягся, увидев, что из дома к машине спускается какой-то мужчина. Вооружившись биноклем, он убедился, что это наблюдаемый объект, и стал смотреть, что произойдет дальше. Мужчина сел за руль черного «плимута» и задом выехал на улицу. Дождавшись, пока задние огни «плимута» станут едва различимыми, Крис поехал за ним, гоня машину до тех пор, пока не стал ясно различать огни. Он поймал преследуемого как раз в тот момент, когда тот заворачивал за угол. Браун вцепился ему в хвост, пропустив вперед три машины.

Потянувшись было к рации, Браун вспомнил инструкцию — он должен был преследовать подозреваемого и не имел права пользоваться рацией, если не возникала непосредственная угроза применения подозреваемым огнестрельного оружия. В этом случае он не должен ввязываться в перестрелку, ему надлежало только вызвать подкрепление. Информацию следовало передавать по миниатюрному сотовому телефону, так как у преступников мог быть полицейский сканнер, с помощью которого они могли прослушивать переговоры по рации.

На улицах все еще было оживленно, и он едва не потерял из виду черный «плимут». Тот петлял по боковым улочкам, но, скорее всего, просто сбивал со следа возможную слежку, так как он никуда не торопился и соблюдал предел скорости. Опыт работы в дорожном патруле и дорожные знаки подсказали Брауну, что подозреваемый направляется к побережью, в район Порт-Хьюним. Возможно, он собирается там покупать наркотики. Следует ли Брауну только наблюдать это и ни во что не вмешиваться? Он допускал, что начальству подозреваемый не интересен, как скупщик наркотиков. «Плимут» выехал на заброшенный участок песчаного пляжа и остановился. Браун видел, как мужчина вышел из машины и пошел по пляжу, засунув руки в карманы куртки. Вокруг не было видно ни одной машины, и мужчина быстрым шагом продвигался к воде. Если Браун не станет преследовать его пешком, то упустит подозреваемого. Он взял в руку радиотелефон. Если он сейчас запросит подкрепления, а потом выяснится, что парень просто решил пописать, то его навсегда вышибут из команды наблюдателей, и он никогда в жизни не вылезет из патруля. Браун положил телефон в задний карман брюк, надеясь, что еще не потерял подозреваемого.

Подняв капюшон нейлоновой парки, Браун двинулся к воде, высматривая по дороге, нет ли здесь какого-нибудь укрытия. На подъездной дорожке стояли освещенные щиты, но света было мало, и песчаный пляж был погружен в непроницаемую темноту. Спрятавшись за большим мусорным баком, Браун выглянул и увидел, что Мэнни вытащил руку из кармана. С этого расстояния Браун не мог разглядеть, что это было, но в руке определенно находился какой-то предмет, и Крис понял, что ему надо шевелиться. Подозреваемый подошел уже близко к воде. Если в руке у Мэнни пистолет двадцать второго калибра, то через секунду он выбросит оружие в океан, и потом никто не докажет, что пистолет принадлежал именно Мэнни — вода смоет все отпечатки пальцев.

Времени на вызов подкрепления не оставалось. Браун вытащил из наплечной кобуры служебный пистолет, в темноте подошел поближе к Мэнни, но, когда оставалось всего несколько шагов, чтобы упереть револьвер в затылок Мэнни, тот обернулся и, увидев полицейского, немедленно выстрелил. Пуля ударила Брауна в плечо, и он упал на песок, лихорадочно пытаясь достать из кармана радиотелефон. Раздался второй выстрел, у Криса онемела нога, по штанине потекла кровь. Браун пытался достать телефон левой рукой, раненая правая не слушалась, оружие валялось рядом с ним на песке. Мэнни побежал. Браун из последних сия встал и попытался преследовать его.

В ноге появилась сильная пульсирующая боль, кровотечение продолжалось, штанина полностью пропиталась кровью. Споткнувшись на песке, Браун упал. Он поднял оружие левой рукой, а теперь пытался взять его обеими руками, поддерживая раненую руку левой ладонью. Мэнни был уже на значительном расстоянии от него, но вязкий песок замедлял его бег, и он еще не успел добежать до машины. Браун прицелился и выстрелил. Отдача выбила револьвер из рук полицейского, оружие снова оказалось на песке.

Он промахнулся. Мэнни обернулся и изготовился к выстрелу, подбежав поближе.

Браун извивался на песке, стараясь достать револьвер, раненое плечо горело огнем. Он дотянулся до револьвера. Угроза смерти придала ему сил и хладнокровия. Он выстрелил. Мэнни упал.

— Я ранен. Господи Иисусе, твою мать! — в ужасе закричал Мэнни. — Я истекаю кровью. Помоги мне, парень. Я умираю.

Изо всех сил нажав кнопку включения радиотелефона, Браун вызвал диспетчера, услышал его знакомый голос и сигнал записи разговора. Он закричал в микрофон:

— Я и подозреваемый ранены. Он вооружен. Нужны подкрепление и «скорая помощь». — Браун попытался вспомнить название ближайшей к пляжу улицы. — Энкорз-Уэй, — выкрикнул он в микрофон. — Я на пляже, в конце Энкорз-Уэй… Порт-Хьюним.

— Оставайтесь на связи, — сказал диспетчер. — Продолжайте говорить, пока наши не прибудут на место. Где находится подозреваемый по отношению к вашему местоположению?

— У боковой дорожки. Я нахожусь непосредственно позади него.

Мэнни попытался подняться, но снова упал. Браун хотел выстрелить еще раз, но правая рука совершенно перестала повиноваться ему, а левая ослабла и дрожала. Ему пришлось взять оружие раненой рукой. Когда он увидел, что Мэнни почти удалось подняться на ноги, он ухитрился выстрелить и не промахнуться. На этот раз человек грохнулся на песок с размаху лицом вниз, взметнув в холодный ночной воздух тучу песка. Он больше не двигался и не пытался встать. Царила мертвая тишина, в которой Браун различил нарастающий вой сирен приближающихся машин.

К моменту, когда подоспела «скорая помощь», Мэнни лежал с остановившимся сердцем и двумя пулями тридцать восьмого калибра в спине. Должно быть, одна из них прошла сквозь грудную клетку и попала ему в сердце. Парамедики приступили к сердечно-легочной реанимации и погрузили тело в машину. Брауна поместили в другую машину «скорой помощи», которая тут же рванула в госпиталь с диким воем сирены.

Пули двадцать второго калибра причинили Брауну небольшие повреждения тканей, и, как только кровотечение было остановлено тугой повязкой и турникетом, состояние его стабилизировалось.

На месте происшествия собралось более шестнадцати машин с полицейской окраской. Браун был в полном сознании и успел перед отъездом в госпиталь предупредить, что необходимо аккуратно обращаться с захваченным пистолетом, чтобы не стереть с него отпечатки пальцев. Пистолет немедленно упаковали в мешок, полицейские уехали, и к работе приступили бригады экспертов.

 

Глава 34

Перебрав накануне пива, Каннингхэм крепко спал, когда раздался телефонный звонок. Его жена подошла к телефону, ответила, толкнула мужа и передала ему трубку.

— Парень, — спросил он, — ты уверен, что он выкарабкается?

— В этом нет никаких сомнений. Он пришел в себя после наркоза, ему удалили две пули. Ему повезло — всего-навсего двадцать второй калибр. Плюс к тому, второй выстрел был произведен с дальней дистанции, поэтому рана оказалась несерьезной, — говорил ему в трубку патрульный сержант. — Но ваш подозреваемый мертв, умер в реанимации.

— Оружие… кажется, то самое, которое мы ищем… черт возьми, — пробормотал Каннингхэм. — Кажется, мы распутаем это дело в Вентуре. Конфискуйте «плимут» и никому ни слова о том, что мы там найдем, — добавил он.

Когда он повесил трубку и улегся в постель, Шэрон повернулась к нему, положив голову на сгиб локтя.

— От тебя несет, как от пивной бочки. Ты собираешься уходить?

— Нет, — ответил он, — мне там до завтрашнего утра делать нечего. Давай спать.

— Ты не хочешь поискать себе другую работу, Брюс? — Произнося это, она не спеша поворачивалась на спину, отодвигаясь от него.

Он промолчал; ответ она знала и так.

Каннингхэм пришел на службу на следующий день к десяти утра. Пистолет все еще находился в лаборатории, отпечатки пальцев не были готовы, но по отделу уже носились слухи о связи этого оружия с двойным убийством. К Каннингхэму постоянно приставали с расспросами. Пострадавший полицейский, Крис Браун был в удовлетворительном состоянии, и назавтра его планировали выписать из госпиталя. Каннингхэм решил навестить его.

— Ты хорошо поработал, дружок, — сказал он, придвинув поближе к кровати маленький стульчик и садясь на него. — Как ты себя чувствуешь?

Молоденький полицейский был бледен, так как потерял довольно много крови.

— Завтра собираюсь домой. Может, если бы я сразу вызвал подкрепление, когда увидел его, то никто не был бы ранен.

— Ты поступил согласно инструкции, и тебе не в чем себя упрекнуть. Он мог просто поехать прогуляться по пляжу, и все было бы испорчено. Благодаря тебе он не смог избавиться от пистолета. Ты все сделал, как надо. — Каннингхэм разгладил пальцами усы и уставился в белый кафельный пол. Он вытащил из кармана пачку «Мальборо» и только потом сообразил, что в госпитале нельзя курить. — Можешь считать, что у того парня был на спине большой бубновый туз, если бы не ты, его все равно пристрелил кто-нибудь другой. Никто не может точно перечислить все дела, в которых замешан он и его братец. Могу только сказать, что поганые эти дела, по-настоящему поганые. Через несколько часов мы узнаем, было ли это оружие задействовано в двойном убийстве в Вентуре. — Следователь заметил, каким взглядом смотрит в потолок молодой полицейский. Он хорошо знал цену такому взгляду. — Тебе до сих пор не приходилось стрелять в людей, сынок?

Полицейский попытался привстать на подушках, но был слишком слаб и снова откинулся на них.

— Я ни разу еще не был ранен, в меня еще никогда никто не стрелял, да и сам я еще ни разу не стрелял на улице, только в учебном тире. Я всегда знал, что это может случиться, но, когда это и в самом деле произошло, я не думал, что будет именно так. — Он посмотрел на Каннингхэма. — Все случилось в считанные секунды. Все уже кончилось, а ты все думаешь, что что-то происходит. Все, чему нас учат, не стоит и дерьма.

— Да, — ответил Каннингхэм, вставая и собираясь уходить, — тут ты прав, мой мальчик. Отдыхай. Я еще навещу тебя.

По дороге в управление он заскочил в магазин и купил себе еду и диетическую содовую воду. Голова трещала от выпитого накануне пива. Каннингхэм не остановился на шести банках, выпитых на пляже. Вернувшись домой, он добавил к ним еще три или четыре, он точно не помнил, сколько. Похмелье верный признак старости, сказал он себе, вспоминая, как раньше мог, выпив в три раза больше, вставать утром и, как огурчик, ехать на службу, готовый сразиться со всем миром. Но на самом деле его беспокоило совсем другое — именно то, из-за чего он вчера напился. Это что-то — тот факт, что у него есть нераскрытое убийство, в котором он подозревал окружного прокурора. Он громко рыгнул. Теперь его желудок взбунтовался, урчал и бурлил. Скоро придется лопать фосфалюгель, подумал он. Так и до язвы недалеко, такие вот дела.

Вернувшись в управление, он разыскал домашний телефон Форрестер и сел в свое кресло, раздумывая, стоит ли ей звонить. Окончательное заключение об отпечатках пальцев на пистолете они получат не раньше понедельника. Были ли у него достаточно веские причины, чтобы звонить ей в выходной день? Хотя он может сообщить ей о смерти Мэнни, уговаривал он себя, и она, конечно, захочет узнать, обнаружили ли оружие. Он поднял телефонную трубку, но потом аккуратно положил ее обратно на рычаг.

Зачем он позвонил ей прошлой ночью? Он действительно не мог сказать зачем, он этого не знал. Если оружие на самом деле окажется тем, которое использовалось в убийствах в деле Лопес — Макдональд, то это дело окажется самым удачным и достойным за всю его полицейскую карьеру. Это он напал на след пропавшей проститутки и придал этому факту решающее значение. Это он своим орлиным глазом обнаружил карточку оперативных наблюдений, с помощью которой была подтверждена связь Кармен Лопес с братьями Эрнандесами, эта ниточка привела к участию братьев в жестоком убийстве. Это он предложил установить наблюдение за Мэнни, хотя, конечно, именно Лили пришло в голову, что оружие, вероятно, спрятано в машине Мэнни. Ну, это можно отдать ей. Нет никаких сомнений, это он упустил. Но все остальное было, как в старые добрые времена, думал он с гордостью. Он собрал воедино все данные и распутал это дело.

Он уже представлял себе заголовки на первых полосах газет. Нет, не тех, которые выйдут завтра, а тех, которые появятся тогда, когда дело полностью расколется, как перезрелый арбуз. Да, так и будет. Это он чувствовал кишками. Он уже заполнял ручкой пустые клетки кроссворда.

Так зачем он ей звонил? Он все еще не знал этого. Дело было сенсационным и само по себе, но, если Лилиан Форрестер, окружной прокурор, самочинно убила Бобби Эрнандеса?..

— Вот мы и вышли на общенациональный уровень, — произнес он вслух. — Мы теперь играем по-крупному.

По мере того как нарастало его волнение, желудок бунтовал все сильнее и сильнее.

Вот почему он позвонил ей. Наступило ли время начать официальное расследование по факту убийства Лилиан Форрестер Бобби Эрнандеса. Часовой механизм этой бомбы уже тикал, а запал был в потных ладонях Брюса Каннингхэма. Он набрал ее номер.

Ответила она сама.

— Вы слышали новость? — спросил он. — О, прошу прощения, это Брюс Каннингхэм.

Лили только что отмыла туалет, а теперь пылесосила ковер.

— Нет, я ничего не слышала. А что происходит?

— Прошлой ночью наши люди застрелили Мэнни Эрнандеса. Он мертв. Он первым открыл огонь по полицейскому, который наблюдал за ним, но наш парень сейчас в полном порядке. Пистолет в нашем распоряжении. Двадцать второй калибр.

— Боже мой, — воскликнула Лили, сидя на краю кровати с тряпкой в руке. — А отпечатки пальцев?

— Ну, тут мы ничего не узнаем до полудня понедельника. Хорошо сработано, не правда ли? На самом деле, хорошо. Так что прорыв, которого вы ждете, может состояться очень скоро.

— Вы очень хорошо поработали по этому делу, Брюс, — проговорила она, затем замолчала, что-то обдумывая. — Может быть, вы как-нибудь заглянете с материалами на двух подозреваемых, которые сидят у нас в тюрьме? Если это тот самый пистолет и Бобби с Мэнни являются соучастниками, то кажется весьма правдоподобным, что эти двое тоже замешаны.

— Почему бы мне не прийти к вам в понедельник. Мы бы сели и разобрались в этом деле вместе. Я предлагаю выйти на Ньевеса. Если на пистолете не окажется его отпечатков, то в общей картине преступления он выглядит достаточно бледно.

— Вы хотите предложить ему сделку?

— Вы можете пока обдумать это. Я знаю, что вы в прокуратуре не очень любите такие вещи, но если предъявить обвинение в изнасиловании и пригрозить обвинением в соучастии в убийстве, то он просто выплюнет вместе с кишками нужные показания, и дело у нас в кармане. Но откуда мне знать?..

— Мне надо обсудить этот вопрос с Ричардом Фаулером и, конечно, с Батлером. Приходите часов в одиннадцать. Может быть, вам удастся встретиться с Ньевесом и допросить его, кто знает, может, удастся обойтись без сделки.

— Но без латунного кастета обойтись вряд ли удастся, — произнес он, смеясь, — но я не собираюсь задирать нос. Пусть имеет шанс. Надо будет выяснить все с его адвокатом.

— С этим не будет никаких проблем. Его адвокат — Кенсингтон, это общественный защитник, наш человек.

Повесив трубку, Каннингхэм достал фоторобот, сделанный по описанию Эрнандеса, так называемый мужчина, который застрелил Бобби. Подчиняясь какому-то импульсу, он сложил рисунок, на котором раскрасил губы, и разорвал его на мелкие клочки. В его ушах продолжал звучать тихий голос Лили с едва заметным техасским акцентом. В ней было что-то такое, чему он не знал названия, но что трогало его до глубины души. Во время их разговора в воздухе висело что-то тяжелое и такое густое, что Каннингхэму казалось — стоит ему протянуть руку, как он сможет дотронуться до этой неведомой субстанции. Это нечто было страхом, причем не только ее страхом, но и его страхом тоже. Он посмотрел на кучу обрывков у себя на ладони. В этой руке он держал ее жизнь, ее будущее и будущее ее ребенка и мужа. Протянув руку к мусорной корзине, он высыпал туда обрывки, которые посыпались в корзину, как конфетти.

Он заменил в папке с делом рисунок дубликатом, на котором не было следов его художественных упражнений. Единственным свидетелем по делу Лили проходил Мэнни, а он был мертв. Женщина, которая заявила, что записала номер машины, не видела лица водителя. Он еще раз посмотрел на рисунок и попытался вообразить, что же именно видел Мэнни. Все это казалось ему какой-то дичью. Они застрелили возможного подозреваемого по одному делу, и заодно его же, как свидетеля по другому. Спекулятивные размышления — очень забавная вещь, подумал он. Может быть, это был какой-то женоподобный убийца, который разъезжает по округе и стреляет в людей, пока он, Каннингхэм, сидит здесь и пытается повесить это дело на своего коллегу.

Нет, то, что он видел, независимо от того, в чем он старался себя убедить, было лицом Лили Форрестер, с волосами, спрятанными под синей вязаной лыжной шапочкой. Это Лили Форрестер и никто другой застрелила человека, который изнасиловал ее дочь.

Каннингхэму требовалось нечто более крепкое, нежели шесть банок пива, чтобы забыть обо всем. Ему требовалось нечто более крепкое, чем то, что могли переварить его желудок и его сознание.

 

Глава 35

Он позвонил в пятницу утром, когда Шейна собиралась в школу.

— Это Грег, — сказал он. — Мы встретились позавчера вечером, я был с отцом, помнишь?

— Привет, — отозвалась она. Вытянув телефонный шнур, Шейна вместе с телефоном перешла в свою спальню и закрыла за собой дверь. Щенок следовал за ней по пятам, как привязанный. — А я как раз собираюсь в школу.

— Хочешь завтра покататься со мной на доске?

— Я хочу, но я не умею.

— Хочешь, научу?

— Конечно, — ответила она. Вспомнив, как мать настраивала ее против Грега, она уже обдумывала, как бы ей обойти это препятствие. — Скажи мне, когда ты сможешь за мной заехать. Я буду в гостях у подруги.

Шейна услышала, как на заднем дворе открылась дверь гаража, и поняла, что отец вывел машину на подъездную дорожку, готовясь отвезти ее в школу. У Грега было водительское удостоверение. Какая будет поездка! Как здорово, что он может водить машину.

— Я заеду где-то в пять тридцать. Дай мне адрес. Погоди, я только отыщу ручку… Давай, — проговорил он.

Провести ночь у Шарлотты — с этим не будет никаких проблем, но вот улизнуть из дома в пять тридцать, когда ее отец возвращается с работы — это целая проблема.

— Не знаю, смогу ли я, — засомневалась Шейна. — А мы не сможем встретиться в другой день?

Она услышала за окном короткий автомобильный гудок. Обычно отец никогда не сигналил. Наверное, они уже здорово опаздывали.

— Не хочешь вставать в такую рань, угадал? Но это самое лучшее время.

— Ты имеешь в виду пять тридцать утра в субботу? — Произнося эти слова, она поняла, что показала свою глупость, ну конечно же, кто занимается серфингом вечером, самое лучшее время для этого — утро. — Я согласна — это будет просто великолепно.

Вечером Шейна осталась ночевать у Шарлотты. Почти все время она рылась в платяном шкафу подруги, вытаскивая оттуда вещи и с раздражением бросая их на пол.

— У тебя нет чего-нибудь совсем нового? — спросила она. — Я собираюсь на свидание с выпускником. — Она улыбнулась, вздернула плечи и крепко обняла себя. Обе девочки захихикали.

— Ну, выпускником он станет только на будущий год. Ты же сама мне сказала. — Шарлотта лежала в постели на животе, подперев голову руками. — Вы же собираетесь только на серфинг. Так какая разница, во что ты оденешься? — Она свесилась с кровати. — Возьми вот это и вот это, — предложила она.

Шарлотта подняла с пола джинсы с отрезанными штанинами и бумажный спортивный свитер. Шейна надела джинсы, которые оказались ей слегка великоваты и держались на бедрах. Раньше одежда Шарлотты была ей идеально впору. Шейна посмотрелась в зеркало и подняла ночную рубашку, оголив пупок. Ей понравилось, что шорты были немножко велики. Она наденет верх от бикини и будет выглядеть, как девушки, которые на ярмарке гуляли с парнями, похожими на Грега.

Накануне Шейна проинструктировала Грега: он должен просто остановиться на улице напротив окон Шарлотты и ждать. В пять часов Шейна уже проснулась и прилипла к окну, нетерпеливо глядя на улицу. Казалось, прошло несколько часов, когда на улице наконец появился зеленый «фольксваген» со снаряжением для серфинга на крыше, подрулил к тротуару и остановился. Шейна толкнула Шарлотту и поднесла палец к губам, чтобы та спросонья не перебудила весь дом. Шарлотта пообещала сказать своим родителям, что за Шейной рано утром заехала мама и отвезла ее к бабушке.

— Он приехал, — шепнула Шейна, — только не выглядывай в окно, чтобы он тебя не видел.

Когда Шейна с Грегом отъезжали, рожица Шарлотты торчала в окне, как маска тыквы в канун Дня всех святых. Заметив ее, Грег приветственно помахал рукой. Шейна от смущения попыталась свернуться на сиденье невидимым калачиком.

Из Камарильо они поехали по направлению к Лос-Анджелесу, а потом повернули к каньону Топанга, что в Малибу. В утреннем полумраке машина сотрясалась и скрежетала, петляя по извилистой дороге. Багажник был набит бутербродами и гамбургерами, заплесневелыми полотенцами и мокрыми спортивными костюмами. Шейна вообще-то думала, что Грег приедет за ней на белом отцовском «БМВ».

— Как тебе нравится мой фургон? — спросил он. — Я купил его на распродаже за семь сотен. Я просто влюблен в него.

— У тебя потрясающая машина, — соврала она.

Они проехали немного по тихоокеанскому шоссе, приблизились к скале, нависшей над берегом, и остановились.

— Давай поторопимся, — сказал Грег. — Возьми на заднем сиденье гидрокостюм и переоденься, а я пока приготовлю доску. Не беспокойся, я не буду подсматривать.

Шейна переползла на заднее сиденье и стянула с себя купальник. Она была очень благодарна за гидрокостюм, потому что оказалась не готовой красоваться перед Грегом в столь скудной одежде, как купальник.

На доске они отгребли от берега. Лежа на животе, она чувствовала, как он навалился на нее сверху. У берега они были одни, не дойдя некоторого расстояния до того места, где собрались другие любители серфинга, лениво качавшиеся на волнах, сидя на своих досках в ожидании подходящей волны. Грег остановил доску недалеко от берега, на мелководье.

— Значит, так, — инструктировал он. — Как только я скомандую, ты сразу же встаешь на ноги. Я тебе помогу. Когда встанешь, подогни колени и вообрази, что они резиновые. Не бойся. Я поймаю маленькую волну.

Каждый раз, как накатывала волна, он обхватывал Шейну за талию и поднимал ее на ноги, но всякий раз ее ноги подгибались и она соскальзывала с доски и падала в воду. Глаза ей жгло от попавшей в них соли, а руки и ноги скоро стали, как ледышки. На шестой раз ей удалось устоять, правда с его помощью, прокатившись по волне. Ей было интересно, что ему приятнее — кататься по волнам или держать ее за талию? Наконец он отвернулся и посмотрел в сторону других катающихся.

Расстегнув молнию на кармане гидрокостюма, он достал ключи от машины.

— На сегодня хватит. Иди в машину и поспи или просто отдохни. Я покатаюсь еще. — Он тряхнул своими мокрыми длинными волосами в сторону группы спортсменов. — Там в машине есть одеяло, можешь постелить его и поспать на песке.

Шейна почувствовала себя покинутой. Пройдя по берегу, она вскарабкалась по крутому откосу к машине, дрожа от холода, обхватив себя руками, чтобы хоть немного согреться. Она оглянулась, чтобы удостовериться, что вокруг никого нет, скрючилась за багажником «фольксвагена» и сняла гидрокостюм, натянув затем через голову свитер Шарлотты. Вытащив из машины пахнущее плесенью одеяло, она попыталась расправить его на песке. После нескольких попыток ей это удалось. Все, что было видно отсюда — два десятка качающихся на воде голов.

Она закрыла глаза, и скоро сон сморил ее.

Через полчаса Шейна проснулась от собственного сдавленного крика, все тело ее было покрыто холодным потом, ноги свело судорогой, руками она прикрывала грудь. Такое происходило с ней теперь каждую ночь. Она стянула с себя тяжелый, промокший потом свитер и, завернувшись в одеяло, легла на бок. Она чувствовала вкус страха.

— Нет, — шептала она, прячась под пахучим тентом одеяла.

В этот момент Грег хлопнул ее по плечу. С неба уже вовсю светило солнце, и на пляже начали собираться обычные люди, а не чокнутые любители серфинга. Отдыхающие бросали на песок подстилки, втыкали в песок зонтики и натирались кремами для загара.

— Эй, — сказал он, — ты не хочешь поделиться со мной одеялом?

Шейна была завернута в одеяло, как мумия. Развернув этот кокон, он плюхнулся рядом с ней на спину. На Греге сейчас были надеты только плавки. Тело его было мускулистым и стройным, золотистым от загара и присыпанным прилипшим к влажной коже песком.

— Отец сказал, что мне нельзя с тобой встречаться, потому что тебе только тринадцать лет. Это правда?

Шейна постаралась сглотнуть, чтобы прочистить горло и выиграть время.

— Через два месяца мне исполнится пятнадцать, — солгала она.

— Какой кошмар! — воскликнул он. — Ты выглядишь старше. Я думал, что мы с тобой одного возраста. Ну, да это неважно. — Он окинул ее любопытным взглядом. — Ты не думаешь, что у твоей мамы и у моего отца — роман?

— Почему ты так думаешь? — спросила она.

— Я знаю, что мой старик время от времени с кем-нибудь встречается, потому что иногда по вечерам он звонит мне туда, где я живу со своей матерью, и начинает нести всякие глупости. Сначала спрашивает, чем я занимаюсь, а потом сообщает, что сегодня он очень устал и хочет рано лечь спать, так что мне не стоит к нему приезжать, чтобы не разбудить его. Когда на следующий день я приезжаю к нему и шмыгаю в его спальню, то вижу там всегда одно и то же. Пару стаканов на ночных столиках с каждой стороны кровати и на одном обязательно следы губной помады. Родители потрясающие дураки, так глупо врут.

Волосы его начали подсыхать на солнце; местами они совершенно выгорели и были почти бесцветными, местами — сохранили свой золотистый оттенок. Он лежал на спине, скрестив на груди руки, волосы разметались по одеялу.

— А ты что об этом думаешь? — спросил он.

— Вполне возможно. Я даже спросила об этом у мамы. Она сказала, что они просто друзья.

— Ну да, так мы им и поверили. Моя мама… — глаза его затуманились, но, поймав взгляд Шейны, он улыбнулся, потом долго смотрел на океан. — Мне так нравится здесь. Я люблю океан. Чего бы мне на самом деле хотелось — это изучать океанографию в институте в Сан-Диего, но…

— А что тебе мешает? — спросила она, не вполне понимая, что такое океанография и чем он, собственно говоря, собирается заниматься.

— Моего отца никогда по-настоящему не интересовало, чего я хочу. Он все время твердит мне, что я недотепа, что с моими познаниями я смогу поступить только в колледж с неполным курсом обучения. Он думает, если из меня не получится адвокат, то из меня вообще ничего не выйдет.

Шейна рассмеялась.

— Моя мама однажды сказала мне, что я стану официанткой, потому что не проявляю в учебе никакого старания, но она просто хотела меня напугать. На самом деле она так вовсе не думает. Так говорят все родители, понимаешь? Они не могут, наверное, по-другому общаться со своими детьми. Почему бы тебе не поговорить с ним откровенно и не сказать, чего ты на самом деле хочешь от жизни? — Шейна коснулась его руки. — У тебя такой классный отец.

— Это ты классная. А мой папаша просто жопа. Но он в порядке. Мои предки вообще в порядке. Мне совершенно наплевать, чем они занимаются.

Пока он говорил, Шейна сидела, опустив глаза.

— Прости, что я наврала тебе. Но я чувствую себя такой старой, что все мои подружки кажутся мне сущими младенцами.

— Вот что я тебе скажу. — Он встал, отряхивая песок и потягиваясь. — Ты станешь сногсшибательной женщиной.

Шейна посмотрела на свои едва выступавшие под тканью купальника груди. Она была смущена и очень жалела, что согласилась приехать сюда с Грегом. По сравнению с ним она бледна, как поганка, и ножки у нее длинные и худые, как палочки.

— Ты не отвезешь меня домой? — спросила она тихо.

Он поднял одеяло, а Шейна свою одежду. Она шла за ним, по щиколотки утопая в песке. Когда они подошли к машине, окруженной теперь со всех сторон припаркованными здесь автомобилями, он обнял ее и посадил на сиденье.

— Может, мы перекусим? Я просто умираю от голода.

— Я тоже. — Она достала из сумочки щетку и начала причесываться. Грег тронул машину с места. — Я решил встретиться сегодня с тобой, потому что отец сообщил мне, что у тебя проблемы.

У Шейны перехватило дыхание. Да, как она и предполагала, все знают, что ее изнасиловали. Господи, какая гадость. Зачем ее мать рассказывает об этом всем подряд?

— Он говорит, что твои родители развелись, но продолжают жить в одном доме. Это тоска, ребята. Представляю, что тебе приходится переживать, мои-то мамочка и папочка тоже расстались, и я теперь живу с мамой и какой-то теннисисткой-амазонкой. Это ее дом, а не наш.

Шейна немного расслабилась. Хотя, может быть, ему все известно. Посмотрев в его добрые карие глаза, она убедилась, что они смотрят на нее сочувственно, но было ли это сочувствие вызвано разводом ее родителей или тем, что он все знал, она понять не смогла. Каждый раз, стоило ей почувствовать себя уютно в чьем бы то ни было обществе, она начинала прикидывать, знает ли этот человек, что с ней случилось. Эти мысли настолько занимали ее, что Шейна переставала воспринимать, что говорит ей собеседник. Она прижала пальцы к вискам; ей казалось, что голова ее вот-вот лопнет от переполнявших ее эмоций. Она внезапно повернулась к нему и выпалила одним духом.

— Меня изнасиловали.

Он выключил мотор. Они стояли напротив дверей закусочной.

— Твоя мать знает об этом? — спросил он. — Этот парень был старше тебя? Ты пошла к нему на свидание?

— Моя мать была при этом… Он и ее изнасиловал… он ворвался в наш дом… с ножом. Сейчас он в тюрьме. Мы с мамой опознали его как раз в тот день, когда мы с тобой познакомились.

Она замолчала, казалось, в ее животе развязался какой-то тугой узел. Наконец-то был человек, будучи с которым ей отныне не надо будет ни о чем думать. Мама говорила ей, что самое худшее — это таить в себе неприятные вещи, и, осознав, что сейчас произошло, она поняла, насколько ее мать была права. На душе стало необычайно легко, впервые после изнасилования. Она откинула голову на спинку сиденья.

— Ты первый, кому я об этом рассказала. Я не говорила ни о чем даже своим лучшим подругам.

— Ну, а моя матушка — лесбиянка. Если тебе надо было высказать кому-то всю эту гадость, то ты нашла для этого самого подходящего парня. О своей матери я тоже никому не рассказывал, кроме тебя. Пошли. — Он взял ее за руку. — Давай поедим.

Шейна съела два шоколадных батончика, а Грег три. Запивали они еду ледяной водой, на молоко им не хватило денег, на двоих в их карманах оказалось всего четыре с полтиной. В машине было жарко, Шейна сидела у открытого окна: ела шоколад и роняла крошки на голый живот. Она говорила, говорила без конца, не в силах остановиться.

— Моя мама… знаешь, она такая храбрая. Перед этим случаем мы не были с ней особенно близки. Она всегда очень поздно приходила с работы, и папа всегда говорил, что она совершенно не занимается моим воспитанием и ей вообще нет до меня никакого дела. Но в ту ночь… она была просто великолепна. Она пыталась отнять у него нож, и он ее чуть было не зарезал. Это было ужасно. — Она посмотрела на Грега и бросила на заднее сиденье обертку от батончика. — Я хочу сказать… может быть, тебе стоит поговорить с отцом и обсудить с ним важные для тебя вещи. Вот я уже не думаю, что моей маме нет до меня дела. Теперь мы с ней лучшие друзья.

— А ты знаешь, кто такие лесбиянки? — спросил он, взяв щетку Шейны и расчесывая свои волосы.

— Конечно, знаю, мне же тринадцать лет, а не три годика. Тебе об этом сказала твоя мать? Как она тебе это преподнесла?

— В том-то все и дело, что ни хрена она мне не рассказывала. Да и отец ничего мне не сказал. — Он говорил отрывисто и зло. — Три года назад я однажды пришел домой из школы и вижу — моя матушка и та баба только что вышли из душа и лежат на постели, завернутые в простыни. Они не знали, что я их вижу. А через несколько дней я наблюдал, как они взасос целуются, тут у меня окончательно поехала крыша. — Он выругался. Испугавшись, он посмотрел на Шейну, но она не обратила никакого внимания на бранное выражение, она всем телом подалась к нему и ловила каждое его слово. — Это так тошно… Видеть, как твоя собственная мать целуется с женщиной, как с мужчиной. Я-то все знал, а вот отец ни о чем не догадывался, а мне и невдомек было, что все это значит. Как бы то ни было…

— Ну знаешь, — заговорила Шейна, — быть лесбиянкой — это еще не так ужасно. Это же не преступление и ничего такого здесь нет, и не так уж это противно. Просто это другие люди, вот и все. Я хочу сказать, что если твоя мама любит ту женщину, то это ее дело и тебя это не касается. Тебе же не понравится, если она начнет учить тебя, кого тебе любить?

Шейна ощутила себя такой взрослой и мудрой. До этого ей еще не приходилось вести с мальчиками столь откровенные разговоры. Она подняла глаза и натолкнулась на его изучающий взгляд.

— Знаешь, у меня есть подружка.

— О, — вырвалось у нее. Сердце куда-то провалилось. — Это просто здорово.

Она отвернулась и стала смотреть в окно на людей, сновавших по стоянке.

— А ты знаешь, то, что ты мне сказала — имеет смысл. О моей маме и о другом…

Шейна не отвечала. Ей не хотелось на него смотреть.

— Мне правда очень жаль, что с тобой это случилось. Я знаю, что тебе было очень непросто сказать мне об этом.

— Да, нелегко, — ответила она, чувствуя, что по ее щекам текут слезы.

— Ты мне очень нравишься. Я хочу, чтобы мы стали друзьями. Это неважно, что у меня есть подружка, но такого друга, как ты, с которым можно говорить обо всем, у меня нет. Ты меня понимаешь?

— Понимаю.

Улыбка сбежала с его лица, он стал серьезным и озабоченным. Он потянулся к ней и коснулся ее руки.

— Если у тебя возникнут неприятности, звони мне. Звони, даже если и не будет никаких неприятностей. В следующий раз мы покатаемся дольше. На настоящих волнах.

 

Глава 36

Поговорив с Каннингхэмом и узнав о смерти Мэнни Эрнандеса и об обнаружении орудия убийства в деле Лопес — Макдональд, Лили закончила уборку в спальне и приготовилась атаковать кухню. Джон уехал из дома накануне вечером, Шейна ночевала у подруги, и Лили провела ночь в совершенно пустом доме. Ричард пытался пригласить ее сначала к себе, потом соблазнял походом на концерт джазовой музыки, но она решительно ему отказала. После мучительной бессонной ночи, Лили поняла, что ей надо все ему рассказать. Этот человек хотел связать с ней свою жизнь, жил в предвкушении того дня, когда они смогут наконец соединиться. Даже если ее преступление останется нераскрытым, она все равно не сможет жить, не открывшись ему. Она должна была предоставить ему выбор — остаться с ней или уйти. Она по-настоящему любила его.

Ведерко с моющим раствором стояло у двери спальни, но все ее внимание было приковано к телефону на ночном столике. Приступ уборочной лихорадки, охвативший ее, являлся способом убежать от вопросов, на которые у нее не было ответов. Однако уборка не помогла. Она набрала номер, решив позвонить в архив тюрьмы.

— Говорит Лили Форрестер из прокуратуры. Мне надо узнать время поступления и освобождения одного задержанного. Давайте посмотрим, — проговорила она равнодушным тоном, давая понять, что ее просто интересует чистая информация, — его имя Бобби Эрнандес. Он был задержан и помещен в тюрьму где-то в конце апреля.

Служащий архива попросил ее подождать у телефона. Через некоторое время он вернулся и сообщил.

— Он поступил в тюрьму восемнадцатого апреля, а освобожден двадцать девятого. Вам нужны материалы обвинения? — спросил он.

— Мне нужно точно знать время, когда именно он был освобожден двадцать девятого, — ответила Лили.

У нее вспотели ладони, и она переложила трубку в другую руку. Она слышала по телефону, как постукивают клавиши компьютера.

— Ну вот, — сказал наконец служащий, — похоже, что его освободили около восьми часов.

Она затаила дыхание и почувствовала, как ее понемногу отпускает внутреннее напряжение. В этом случае еще можно надеяться, что насильник не Курасон. Она поблагодарила было служащего из архива, как вдруг тот добавил:

— Постойте, его не успели освободить к этому времени; в это время на него только оформляли все необходимые документы. Вот: он был освобожден в одиннадцать пятнадцать вечера.

— Вы уверены? — спросила Лили.

— Так показывает компьютер. В этот вечер освободили более пятидесяти человек. Парню еще повезло, что он ушел в тот же день, были такие, с которыми разобрались только на следующее утро.

Она на самом деле убила не того человека.

— Вам нужна какая-нибудь дополнительная информация?

Голос звучал откуда-то издалека, был бестелесным и нереальным.

— Нет. Благодарю вас, — проговорила она, роняя трубку на ковер.

Теперь не оставалось и следа сомнения. Когда она в ту ночь выходила на кухню, часы в спальне показывали одиннадцать, Бобби Эрнандес еще находился в тюрьме.

Лили задернула занавеси на окнах спальни, достала из сумочки две таблетки валиума и проглотила их. Она бросилась на кровать, ожидая, когда начнут действовать таблетки. Ей хотелось уснуть, чтобы ни о чем больше не думать. Взяв пузырек, она высыпала таблетки на покрывало кровати и начала их пересчитывать, отодвигая в сторону по одной таблетке. Пилюльки липли к ее пальцам, мокрым от пота. Это так легко, подумала она, так неправдоподобно легко. Вот так, по одной, положит она своими липкими руками эти таблетки на язык и проглотит их. Темная бездна манила ее соблазнительным шепотом. Узкий, как бритва, луч света, проникавший сквозь щель между черными драпировками, как зловещее предзнаменование, падал на ряды розовых таблеток на покрывале кровати. Она взяла одну и положила на язык, потом проглотила ее, смакуя, как несравненный деликатес. Оставалось еще двенадцать таблеток. Этого было явно мало.

Кроме всего прочего, стоило подумать о дочери, Ричарде и даже о Джоне. У нее слишком много обязательств, чтобы позволить себе самоубийство. Этим она только усилит боль близких ей людей.

Возможно, если она явится с повинной и отдаст себя на милость правосудия, ей удастся хоть немного очиститься. Если она примет наказание, а возможно, и сядет в тюрьму, то ее чувство вины немного уменьшится. Но это будет тоже своего рода самоубийство, потому что она больше никогда не сможет работать юристом, она никогда не станет той личностью, которой является сейчас, да и какая это будет психическая травма для Шейны. Да, альтернатив у нее не было. Лили ощутила себя головоломкой из фрагментов, которые кто-то в беспорядке рассыпал по земле, — миллион крошечных, прихотливой формы кусочков. Одна недостающая часть оказалась зажатой в безжизненной руке Бобби Эрнандеса, и она никогда не сможет высвободить оттуда недостающую часть. Убив его, она убила частицу самой себя.

 

Глава 37

Шейна заставила Грега высадить ее за квартал от ее подъезда и дошла до дома пешком. Отец возился в гараже с какой-то трубкой, которая показалась Шейне деталью бензонасоса.

— Где мама? — спросила она.

— Машина здесь, значит, она где-то в доме. Я ее не видел, я только что приехал домой.

— Так ты сегодня ночью оставил ее дома одну? — спросила она обвиняющим тоном. — Чем же ты занимался? Провел ночь со своей подружкой?

Отец бросил трубку и поднялся, вытирая руки ветошью.

— Я не разрешаю тебе разговаривать со мной в таком тоне. Ты слышишь? Я не сделал ничего постыдного. Твоя мать и я расстались. Она переезжала отсюда, ты помнишь?

Шейна ничего не ответила и поспешила в дом, с треском захлопнув за собой дверь.

— Мама! — крикнула она, но ответа не было. — Она вошла в затемненную спальню и увидела, что мать лежит на кровати, свернувшись клубком. — Мама, — повторила она, ее тревога нарастала с каждой секундой, — ты в порядке? Почему ты лежишь в постели днем?

Лили лежала неподвижно, ничего не отвечая. Шейна подбежала к матери и начала ее трясти.

— Просыпайся! Мама, ты меня слышишь? Что с тобой?

Лили перевернулась на спину и простонала что-то нечленораздельное. Замолчав, она сразу же уснула опять. Шейна увидела на полу раскрытую сумочку и нашла там пузырек с таблетками.

— Вот оно что, — Шейна так громко выкрикнула это, что Лили снова проснулась. — Я сейчас спущу эти таблетки в унитаз.

— Шейна, ну, пожалуйста, не надо, — умоляла Лили. — Я же не могу заснуть без этих таблеток. Шейна, это же глупо.

Но было поздно. Из туалета донесся шум спускаемой воды.

Шейна вернулась в комнату и раздвинула шторы, в спальню хлынул яркий солнечный свет.

— Вставай, — сказала она. — Прими душ и наложи макияж. Мы идем гулять. — Она подошла к матери и положила ей руки на колени. — Если я еще раз увижу, что ты пьешь таблетки, я и их выброшу. А если ты будешь упорствовать, то я начну принимать наркотики. Их очень легко купить в школе.

Она стояла, опустив руки вдоль тела, но грудь ее вздымалась от волнения.

С трудом поднявшись с кровати, Лили озадаченно взглянула на дочь. Ей просто не верилось, что ее родное дитя способно так отчитать родную мать. Казалось, они поменялись ролями.

— Куда же мы пойдем? — спросила она.

— Сначала мы где-нибудь пообедаем, а потом отправимся в кино. Я посмотрю в газете, где что идет, а ты пока одевайся.

Шейна нашла газету на кухонном столе. Она была еще не развернута, закручена в трубочку и стянута резинкой. Шейна стянула с газеты резинку и развернула ее. Посмотрев на первую страницу, она пробежала глазами информацию о досуге в ее нижней части. Но тут ее внимание привлекли три фотографии, помещенные здесь же.

На них были изображены Мэнни Эрнандес, Бобби Эрнандес и полицейский, застреливший Мэнни. Мельком прочитав сопроводительный текст, Шейна остановилась на абзаце, где было написано, что Бобби Эрнандес был застрелен неизвестным утром тридцатого апреля — то есть на следующий день после изнасилования, подумала Шейна. Дальше следовало описание предполагаемого убийцы: белый мужчина ростом около пяти футов десяти дюймов. На нем была надета синяя вязаная лыжная шапочка, и приехал он на малолитражной красной машине. Шейна выронила газету, словно бумага обожгла ей руки. Мысли ее путались.

Мать сказала ей неправду, она соврала, когда именно был убит тот человек. Ее мать ездила на малолитражной красной машине. Другие детали и подробности того утра упрямо лезли в голову. Шейна припомнила, что мамы не было дома всю ночь и вернулась она только на следующее утро. Она живо припомнила, как мама, согнувшись, стояла за своей «хондой», когда она вошла в гараж, а в гараже пахло то ли краской, то ли каким-то растворителем. Все это Шейна вспомнила очень ясно и отчетливо. Что же делала мама в ту ночь и на следующее утро?

Она услышала шаги по дощатому полу, быстро свернула газету и сунула ее в мусорное ведро. Сейчас было не время задавать вопросы. Единственное, что она сейчас понимала, — что что-то не так: у ее матери крупные неприятности. Войдя в спальню, Шейна пристально посмотрела на Лили — напряженное лицо, темно-синие круги под глазами.

— Ты прекрасно выглядишь, — солгала она. — Пошли. Я не нашла газету, мы просто поедем и посмотрим, что там идет в кинотеатре на ярмарке.

— Газета была на кухонном столе, — сказала Лили, оглядываясь. Глаза ее припухли и лихорадочно блестели. — Не вижу. Может быть, ее взял папа.

— Пошли, ну что делать, нет, так нет, эка важность. Сначала надо поесть, я просто помираю с голода.

На углу они остановились в закусочной «Карл Джуниор» и заказали гамбургеры. Лили выпила чашку черного кофе и, откусив от гамбургера пару кусочков, отложила его в сторону.

— Ешь, — настаивала Шейна. — Ты мне сама говорила, что надо питаться, иначе заболеешь. Ты же ничего не съела. Что это такое? Значит, мне это вредно, а тебе нормально, так, что ли?

Прикрыв рот ладонью, Лили против воли улыбнулась.

— Боже, так ведут себя все матери?.. Я все съем, уж очень ты у меня строгая.

— Да, — ответила Шейна, — это я у тебя научилась. — Она перегнулась через стол и заглянула матери прямо в глаза. — Во всяком случае, ты была строгой раньше… до того, как начала принимать таблетки.

Оглянувшись, чтобы убедиться, что их никто не слышит, Лили сказала:

— Не бери в голову эту чепуху насчет таблеток. Я не пристрастилась к ним и не стала наркоманкой. Многие взрослые люди принимают транквилизаторы, особенно те, у кого напряженная и нервная работа. Ты же знаешь, что раньше я не принимала никаких таблеток.

— Зато я знаю, что в последнее время ты пьешь их постоянно. Я же вижу, какой ты стала, и вижу таблетки у тебя в сумочке.

Шейна вспомнила тот день, когда впервые обнаружила таблетки. Это было, когда она нашла фотографию того человека, портрет которого она видела в сегодняшней газете, человека, как две капли воды похожего на опознанного ими насильника. Она хотела было спросить о нем, но удержалась, боясь, что у нее разыграется воображение.

Они вышли из ресторана и направились к стоянке. С ясного неба ярко светило солнце, температура воздуха была градусов семьдесят пять. В такой денек грех сидеть дома, подумала Шейна. В такой день испытываешь счастье просто оттого, что ты живешь на свете.

В машине Шейна настроила приемник на рок-станцию и опустила стекло, позволив свежему ветру ласкать лицо и трепать волосы.

— Знаешь, что я думаю? — сказала она. — Почему бы нам не поехать поискать себе домик? На улице слишком хорошо, чтобы сидеть сейчас в кино. Туда мы пойдем, когда стемнеет.

Впервые за весь день лицо Лили просветлело.

— У меня есть на примете несколько домов. Только надо позвонить агенту по недвижимости, чтобы он вместе с нами посмотрел их. Может, конечно, в их конторе уже никого нет, но попытаться стоит.

— Знаешь, мама, тебе обязательно надо переехать. Ты же с ума сходишь оттого, что тебе приходится жить с папой, с которым вы уже не муж и жена. Я знаю, что официально вы женаты, но ты же понимаешь…

— Я все-таки продолжаю думать, что тебе не следует сейчас, в конце года, переходить из одной школы в другую. Может, мы подождем, остался какой-то месяц. Я даже сомневаюсь, что за это время нам удастся найти приличное жилье.

— Давай договоримся так, — объявила Шейна, — мы переезжаем, как только найдется подходящий дом, ладно? Но до конца года я останусь в своей старой школе. Несколько раз в неделю ты сможешь отвозить меня туда, потом ведь несколько раз я буду ночевать дома у палы, так что…

— Пожалуй, такой вариант подойдет, — ответила Лили, оторвавшись от руля и разминая затекшие пальцы. — Ну, посмотрим.

Остановившись у телефона-автомата, они созвонились с агентством и договорились посмотреть два дома. До осмотра оставался еще час. Они заехали в магазин, и Лили купила сотовый телефон.

— Какой хорошенький, — воскликнула Шейна, — можно я позвоню кому-нибудь?

— Потом, — возразила Лили. — Во всяком случае, теперь ты сможешь позвонить мне в любое время, где бы я ни была. Значит, ты в самом деле хочешь жить со мной?

— Да, да, сколько раз тебе повторять одно и то же? — Она потянулась к Лили и поцеловала ее в щеку. — Со мной все будет в порядке, мама. Того гада, который нас изнасиловал, посадят в тюрьму, и мы с тобой будем счастливы. Ты знаешь, я сегодня все утро думала об этом. Я обязательно буду счастливой. Неважно, что со мной случилось. Мы живы, он не убил нас. И ты тоже будешь снова счастлива.

Первый дом, который они осмотрели, зарос мхом и пропах плесенью. Краска со стен облупилась, а кухня пребывала в ужасном состоянии. К машине они возвращались, зажав носы.

— Чем это так противно пахло? — спросила Шейна. — Как будто кто-то забыл спустить за собой воду в уборной.

Они засмеялись, и Шейна положила руку на плечо Лили.

Второй дом им понравился. Небольшой, но очень удобный, рядом с гостиной располагался маленький кабинет. Дом был выстроен из старого необожженного кирпича, полы выложены коричневой кафельной плиткой, в разных концах дома находились две спальни, у каждой своя ванная комната, задний двор состоял из маленького деревянного бассейна и уютного патио, обсаженного деревьями. На фасаде дома была прикреплена сигнализационная панель. Пока Лили разговаривала с агентом, Шейна ощупала пальцами гладкий металлический ящик с мигающими красными лампочками. Здесь они окажутся в безопасности, подумала она. Не будет у них с мамой слез и ночных кошмаров.

— Мне нравится, — с энтузиазмом произнесла Шейна, глядя на мать. — Давай его снимем. Ты только подумай, мам, двор — сплошная трава, никакой грязи. А деревянный бассейн — просто прелесть.

— Мы не можем принять решение прямо сейчас, — сказала Лили агенту. — Мне надо посоветоваться, кое-что обдумать, а завтра я вам позвоню.

Когда они вышли на улицу, Шейна заставила мать вернуться и сказать, что они снимут этот дом. Шейне страшно хотелось переехать прямо сегодня же и начать с наступающего вечера жизнь сначала. С этими взрослыми сплошные проблемы. Они всегда усложняют самые простые вещи.

— Так нельзя, Шейна. Мы должны все обсудить с твоим папой. Кругом очень много домов сдается в аренду.

— Я уже говорила с папой на эту тему.

— Почему ты не хочешь, чтобы и я с ним сегодня поговорила?

— Он не сможет отказать, — настаивала Шейна. Настроение у нее испортилось. — Когда разводились родители Салли, судья спросил у нее, с кем из родителей она хочет жить. Ведь мне скоро четырнадцать.

— Мы не хотим… доводить дело до суда. Самое главное, ты не вмешивайся, я сама все устрою. Хочу, чтобы мы все остались близкими людьми, тебе от этого будет только лучше.

— Нет, — просто сказала Шейна, — не надо говорить: «Тебе будет лучше», мама. Так будет лучше нам — тебе и мне.

По ее лицу пробежала тень. Она представила себе, как будет спорить и протестовать ее отец. В памяти всплыла газета, которую она читала сегодня, и утро после изнасилования. Что сделала мама с этим человеком, думая, что это он изнасиловал их? Может быть, это ужас содеянного омрачал ее лицо и делал таким глухим голос? Шейна сидела в каком-то оцепенении и смотрела на мать.

— С этого момента, что бы мы ни делали, мы будем делать для нашей общей пользы. Ты поняла? Мы с тобой одна команда. Мы вместе прошли через это и вместе это преодолеем. Я люблю папу и буду проводить с ним какое-то время, но он больше никогда не будет стоять между нами.

Лили, не мигая, смотрела прямо перед собой.

— Мама, пообещай мне, что ты не позволишь ему отговорить себя от нашего переезда.

— Я сделаю все, что могу, — заверила Лили.

— Нет, — тряхнула головой Шейна, — этого недостаточно. Пообещай мне, что ты не будешь больше пить таблетки и обращаться со мной, как с маленьким ребенком. Я стану помогать тебе, а ты помоги мне. Я стану рассказывать тебе все, и ты будешь отвечать мне тем же. Вот как все получится у нас.

— Я обещаю.

— Вот и хорошо. Значит, все будет прекрасно.

Шейна откинулась на спинку сиденья. Мысли ее блуждали. Они упакуют свои вещи и переедут в новый дом. Они оставят в прошлом все плохое, что было в их жизни до этого. Если ее мать совершила что-то противозаконное и из-за этого с ней случится какая-то неприятность, то пусть вместе с мамой накажут и ее. Что бы ни сделала ее мать, она сделала это ради своей дочери, и Шейна не допустит, чтобы кто-нибудь еще раз обидел ее маму.

 

Глава 38

Когда они приехали домой, Джон, сидя на диване, смотрел телевизор. Под потолком слоями стелился дым его сигареты. Шейна взглянула на отца и, не сказав ни слова, поспешила в свою комнату. Собачка бросилась за ней, подпрыгивая и тыкаясь розовым носиком в руки девочки. Проходя мимо Лили, Шейна наклонилась к ней и шепнула:

— Делай это сейчас. Не надо ждать.

Как только Шейна вышла, плечи Лили ссутулились; опустив руки, она смотрела на Джона сквозь окно в стене, отделявшей кухню от столовой. Чтобы тверже стоять на ногах, она привалилась к кухонному столику. Она сглотнула, чувствуя во рту какой-то странный привкус, словно она проголодалась, но это был не голод. Она взяла дрожащими пальцами стакан, ощущая, как эта дрожь распространяется по всему телу. Лили поняла, что ей нужно принять таблетку валиума. Все ее тело буквально корчилось от муки, требуя химиката, которым она успела напичкать свой организм, но под рукой у нее не было ничего, чем она могла бы удовлетворить эту потребность. Лихорадочно открывая стенные шкафчики, она судорожно перебирала бутылочки с сиропом от кашля, пузырьки с таблетками от простуды и витаминами, которых она никогда в жизни не принимала.

— Что там происходит? — спросил Джон, оглянувшись на нее и снова уставившись в телевизор.

Она все еще стояла посреди кухни, освещенная ярким светом потолочного светильника. Половина шкафчиков осталась открытой.

— Дай мне сигарету.

Он встал, поддернул синтетические брюки, просунулся в кухню и бросил на кухонный стол пачку сигарет. На ногах у него были большие, подбитые мехом домашние тапочки. Как только Лили увидела их, ее охватил пароксизм смеха. Джон в тапочках походил на гнома. Такие обычно превращаются в слонов или других животных. Схватившись за живот и согнувшись пополам, она хохотала, как безумная, от смеха по ее щекам потекли слезы.

— Где ты взял это? — спросила она, показывая пальцем на тапочки и снова разражаясь хохотом. Джон с негодованием смотрел на нее, ничего не понимая. — Это тебе твоя подружка… это она… подарила тебе это?

Его глаза сузились от злости, он отвернулся и пошел к дивану.

— Подожди, — остановила его Лили. Она вставила сигарету в рот и перестала смеяться. — Дай мне зажигалку.

— Когда это ты начала курить? — спросил он, глядя, как она затягивается дымом, выдыхая его клубы и рукой отгоняя их от себя.

— Когда ты начал носить такие тапочки, вот когда, — ответила Лили. Она снова чуть не рассмеялась, но сумела сдержаться. От сигаретного дыма у нее закружилась голова. Она постаралась погасить окурок о дно пепельницы, но сигарета сломалась пополам и продолжала чадить. — Шейна хочет переехать отсюда вместе со мной. Она сказала, что обсудила этот вопрос с тобой.

Он хотел что-то сказать, но Лили протестующим жестом остановила его.

— Пока ты не начал горячиться, дай я поясню тебе, что я об этом думаю. Мы можем снять дом на условиях помесячной оплаты. Это освободит нас от уплаты налогов. Мы будем платить только то, что он стоит. Таким образом, оплата не будет обременительной ни для кого из нас. Шейна пока останется учиться в своей старой школе. Я стану отвозить ее туда или ты, в те дни, когда она будет оставаться у тебя. А в следующем году она перейдет в другую школу.

Лицо его оставалось суровым. Он огрызнулся:

— Я запрещаю вам это делать. Ты задерживаешься на работе допоздна, Шейна будет сидеть дома одна. Я запрещаю это. Ты всегда была дерьмовой матерью.

Лили почувствовала, что начинает выходить из себя, но, сделав несколько глубоких вздохов, пропустила его замечание мимо ушей, словно он не повторял его десятки раз раньше. Если бы для того, чтобы добиться своего, ей пришлось бы поцеловать его в задницу, она не колеблясь сделала бы это. Кроме того, думала она, глядя на его тапочки, он слишком смешон, чтобы представлять какую-то угрозу. Почему это она раньше ничего такого не замечала? Почему она всегда позволяла ему расстраивать себя и начинала сердиться от его дурацких и смешных претензий? Он был шутом, пародией на человека. Да она может свалить его одним мизинцем.

— Я понимаю твои чувства и знаю, как вы близки с Шейной. Можешь быть уверен, что я каждый вечер буду вовремя приходить домой. Самостоятельно мне надо закончить только одно дело. Потом я стану осуществлять лишь общее руководство. То, что я не успею сделать на работе, буду доделывать дома. — Она оперлась о кухонный стол и внимательным, изучающим взглядом посмотрела ему в лицо. Брови его оставались нахмуренными, губы плотно сжатыми.

— Ты пытаешься использовать изнасилование и то, что Шейна теперь отождествляет себя с тобой, для того, чтобы украсть ее у меня.

— Ты сильно ошибаешься, Джон. И дело не только в этом. Ты несправедлив по отношению к собственной дочери. Ты не потеряешь ее. Она любит тебя и будет проводить с тобой не меньше времени, чем со мной.

Лили замолчала и выжидательно посмотрела на него.

Он провел рукой по волосам и посмотрел Лили в глаза.

— Полагаю, что если так хочет Шейна и если это поможет ей забыть то, что произошло, то…

— О, Джон, — воскликнула Лили, протянув руку, чтобы коснуться его плеча, но спохватилась и прикрыла рот рукой. Она почувствовала неимоверное облегчение, ее затопила волна нежности, ей на какой-то момент захотелось прижаться к нему, сказать ему спасибо, сказать, что, может быть, они смогут снова полюбить друг друга.

— Я очень хочу, чтобы ты был счастлив. Я хочу, чтобы мы по-прежнему были близки, хотя бы как друзья и родители. — Она видела, что его глаза полны слез, ей и самой стоило большого труда не расплакаться. — Если мы будем и дальше жить тут вместе, как сейчас, то в конце концов по-настоящему возненавидим друг друга. Я не хочу этого.

Он протянул руку и приложил к ее губам кончики пальцев, может, так он показал, что хочет ее поцеловать. Потом он встал и вышел из дома, не сказав больше ни слова.

Лили не спалось. В три часа ночи она пошла на кухню и нашла там бутылку вина. Может, хоть это поможет ей уснуть? В темноте на диване лежал Джон и курил.

— Я не буду возражать, если ты станешь спать в кровати. Я не могу уснуть, — проговорила она, подчиняясь какому-то импульсу.

— Я думаю, что тебе придется привыкать ко всему этому. Правильно? — спросил он тихим голосом. — Мне тоже придется привыкать.

Вернувшись в спальню, Лили приложила горлышко бутылки к губам и сделала большой глоток. Вытерев губы тыльной стороной ладони, она внимательно оглядела темные углы комнаты. Единственный свидетель мертв. Оба братца мертвы. Завтра она лицом к лицу встретится с Каннингхэмом. Завтра, подумала она с облегчением, либо все начнется, либо все навеки кончится. Как бы то ни было, она приготовилась ко всему. Она и так слишком долго находилась в подвешенном состоянии.

 

Глава 39

Голый Каннингхэм стоял в ванной на напольных весах и смотрел, как стрелка подрагивает у отметки в 225 фунтов. Он осторожно подвигал ногой и показания весов несколько уменьшились. Тут открылась дверь, и в ванную вошла Шэрон. Спустив трусы, она села на унитаз, одновременно содрав с плеч Каннингхэма мокрое банное полотенце.

— Я старый профи в этих делах, — сказала она при этом.

Оставшись без полотенца и найдя нужное положение ног, Каннингхэм со вздохом облегчения увидел, что стрелка остановилась на отметке 223 фунта. Если он перевалит за двухсотдвадцатипятифунтовый рубеж хотя бы на шесть унций, не миновать ему неприятностей на ближайшей медицинской комиссии.

— Что ты вообще делаешь тут в это время суток? — спросила она, вставая и спуская воду.

В ответ он облапил ее огромными ручищами и оторвал от пола. Со стуком поставив ее на ноги, он хвастливо сказал:

— Леди, у вас появился грандиозный шанс. Сегодня утром я просто необыкновенно хорошо себя чувствую. Давайте пойдем в спаленку, и там я вам кое-что покажу.

— Ну да, — произнесла она вызывающе, — болтаешь ты много, а на деле…

— О, да ты оказывается прожженная потаскушка, леди, ты знаешь об этом?

Он отвернулся к зеркалу и, намылив лицо кремом, начал бриться, а Шэрон отправилась отвозить детей в школу. Ему стало интересно, а возит ли Лили Форрестер в школу свою дочь, и если да, то не едут ли они сейчас туда в ее маленькой красной «хонде»?

Он достал из платяного шкафа свой лучший коричневый пиджак и понюхал его под мышками. Пиджак давно не чистили, и он ощутил слабый, но неприятный запах. Каннингхэм пошел в ванную и взял флакон одеколона, который дети подарили ему на День отца. На этикетке было написано «Хиро». Одеколон явно для преуспевающих людей, подумал Каннингхэм, брызгая из бутылочки на ткань пиджака, но зато каково название. Название для чемпионов. К тому же у него была целая коллекция «Хиро» — дезодорант, шампунь и жидкость после бритья.

По дороге в криминалистическую лабораторию Каннингхэм открыл в машине все окна. По кабине гулял свежий воздух, утро было прохладным. В воздухе еще не устоялся смог и выхлопные газы, и он сразу вспомнил чистый утренний воздух Омахи. Выйдя из машины, он ощутил в груди сильное волнение и взлетел по лестнице, ведущей к дверям лаборатории, прыгая сразу через две ступеньки. Оказывается, он еще не потерял вкус к работе, да что там говорить, он просто насмерть пристрастился к ней. В его работе присутствовали азарт погони, постоянные неожиданные сюрпризы и необыкновенное удовлетворение, когда он закрывал дело и отправлял его в архив.

В лаборатории Каннингхэм вел себя очень требовательно, рвал и метал, пока не получил желаемое — его громовой голос гулким эхом отражался от облицованных кафелем стен лаборатории. В десять тридцать с папкой, лежавшей рядом с ним на сиденье, он лавировал в густом водовороте уличного движения, пробираясь к административному комплексу в центре города. В десять сорок он уже стоял в приемной отдела окружного прокурора, на двадцать минут раньше, чем планировал. Он достал удостоверение и показал его дежурному.

— Кого именно вы хотите видеть? — спросила его девушка. — Я посмотрю, свободен ли этот человек.

Каннингхэм просунул голову в дверь и показал девушке на пульт.

— Детка, нажми вот эту маленькую кнопочку, а остальное я сделаю сам.

Девушка подпрыгнула от неожиданности, но послушно нажала на требуемую кнопку.

Пройдя широкими шагами по коридору мимо множества клерков и секретарей, Каннингхэм остановился у двери Лили Форрестер. Некоторое время он тихо постоял в коридоре, наблюдая за ней сквозь стеклянную прозрачную стену. Низко опустив голову к столу, она что-то писала. Лица ее видно не было. Наконец он вошел и покашлял. Она вздрогнула от неожиданности, подняла голову, уронила на стол ручку и быстро посмотрела на часы. Не было никакого сомнения, что она ждала его прихода. Он же рассчитывал, что ему удастся застать ее врасплох, свалиться, как снег на голову, наблюдать ее смятение.

— Брюс. — Она судорожно проглотила слюну, стараясь подавить нервозность, которая охватила ее при виде детины-следователя. — Вы пришли так рано, что я вас сразу и не узнала. Кажется, я скоро совсем ослепну из-за этих проклятых бумаг.

Он вошел в кабинет, похлопывая себя по животу. Пиджак был расстегнут, он был маловат Каннингхэму, и, когда тот его застегивал, пузо начинало сильно выпирать.

— Кажется, я набрал несколько лишних фунтов, — проговорил он и, подойдя к ее столу, с размаху бросил на него стопку листков, сколотых между собой. — Вот заключение по вашему случаю.

Она взволнованно посмотрела на него.

— Об оружии? — спросила она. — Мне помнится, вы сказали, что данные будут готовы в полдень.

— Я проезжал мимо, по дороге зашел к ним и выбил из них акт экспертизы, — пояснил он и замолчал. Лили начала перелистывать заключение экспертов, потом бросила бумажки на стол.

— Послушайте, у меня не так уже много времени, — сказала она. Глаза не были ей подвластны, буквы расплывались, к тому же она была в таком смятении, что не могла сосредоточиться. Короче, читать она не в состоянии. Единственное, что она отчетливо понимала — это то, что Каннингхэм стоит в нескольких футах от нее и смотрит ей прямо в глаза.

— Так каково заключение? То это оружие или не то?

— Почитайте и увидите. — Он оперся спиной на стену и улыбнулся ей.

Лили опять взяла в руки пачку листов и начала просматривать их. Не приняв утром валиум, она сделалась раздражительной и нетерпеливой. Одно присутствие Каннингхэма вызывало у нее такое ощущение, словно она расползается по всем швам, но мало этого, он еще затеял какую-то дурацкую игру. Она швырнула бумаги на стол.

— Это то гребаное оружие или нет?

Он оттолкнулся спиной от стены.

— То самое.

— И?.. — Подавляемый страх превратился в ярость. Она не могла ее сдержать. Она загнана в угол. Она находится в маленькой комнатушке наедине с человеком, который может уничтожить ее одним движением пальца.

— Можно я закурю? — спросил он, доставая из кармана пачку сигарет.

— Нет, здесь не разрешается курить, — ответила она. Сердце ее билось частыми тяжелыми толчками. Он стоял слишком близко от нее. Она следила за каждым его движением.

— Понятно. — Он спрятал в карман сигареты и, продолжая внимательно изучать ее лицо, начал ерошить пальцами усы. Он подошел к ней сзади, склонился над столом, перегнувшись через ее плечо. Теперь он жарко дышал ей прямо в шею.

Лили ощущала его запах, затылком чувствовала его теплое дыхание. У нее задрожали руки, и она, чтобы он ничего не заметил, спрятала их, положив на колени. «Каждую секунду, — думала она, — я могу взорваться, выскажу ему все и положу конец этому сумасшествию».

— Каннингхэм, может быть, вы сядете и расскажете мне то, что я хочу знать? Вы же понимаете, что мы не можем просидеть тут вот так целый день.

Он повернулся по направлению к свободному краю ее стола, но продолжал стоять на месте.

— Ну, в общем дело обстоит так. Кажется, нам удалось найти на пистолете отпечатки пальцев Бобби и Мэнни Эрнандесов, а также Ричарда Наварро. Удалось также определить, что именно этим оружием была убита Кармен Лопес. Вот и ответ на ваш вопрос — это то самое гребаное оружие. — Он улыбнулся.

Она приложила руку к груди и посмотрела на него снизу вверх.

— Господи, значит, они оба соучастники. И Наварро тоже был с ними.

— Вы все еще хотите, чтобы я поговорил с Ньевесом? — спросил он, прикуривая и оглядываясь в поисках какой-нибудь жестянки, куда можно было бы стряхнуть пепел. Увидев на столе стаканчик с остатками кофе, он подошел к нему и прямо перед Лили стряхнул туда пепел с сигареты. Она нервничает, чего-то боится. Он чувствовал это. Если он нажмет немного посильнее, подумал он, еще немного сильнее…

— Батлер хочет, чтобы вы напугали его. Заставили его говорить без всяких обещаний с нашей стороны. Единственное, что мы можем ему предложить — это предварительное заключение под усиленной охраной и отбывание срока в федеральной тюрьме общего режима. Конечно, в том случае, если он расколется.

Лили говорила усталым надтреснутым голосом. Лицо ее было бледным и осунувшимся. Под глазами резко обозначились темные круги. Она не могла сосредоточиться на разговоре. Совсем неважно, что она хотела казаться жесткой и крепкой, на самом деле она хрупкая, маленькая и беззащитная. Она выглядела как женщина, которая вот-вот сорвется. По ее носу и щекам рассыпались веснушки.

— У моей маленькой сестренки были точно такие же веснушки, как у вас, — вдруг ни с того, ни с сего, ляпнул он.

— Да? — ответила Лили, помолчав и не поднимая глаз.

В этот момент они были просто двумя человеческими существами, а не следователем и прокурором. Затем она быстро взглянула на него.

— Вы не будете возражать, если мы поговорим о допросе Ньевеса, а не о моих веснушках?

— Если мне нечего будет ему предложить, то я просто потеряю свое время.

Лили внезапно лишилась остатков самообладания. Она вскочила, грохнув кулаками по столу, стаканчик с остатками кофе и окурком Каннингхэма скатился на пол, рассыпая по ковру пепел и разливая кофейную гущу.

— Вы говорите о своем времени? — заверещала она. — Сейчас вы хрен знает на что переводите мое время. Я хочу, чтобы вы допросили Ньевеса, все, разговор окончен. Мне наплевать, что вы можете предложить ему. Он убийца. Об освобождении здесь не может быть и речи.

В течение секунды Каннингхэм оказался снова возле стола, он оперся обеими ладонями о столешницу и вплотную приблизил к ее лицу свое. Он даже чувствовал теплоту ее дыхания.

— Об освобождении не может быть и речи, я не ослышался?

Он замолчал, его слова тяжело повисли в воздухе. Он знал, что Лили поняла его еще до того, как роковые слова были произнесены. Он видел, как краска схлынула с ее и без того бледного лица, когда он просто повторил ее собственные слова. Она все поняла. Он ясно это видел. Еще чуть-чуть и она расколется.

— Ну вот что, — сказал Каннингхэм, — если он заговорит, он рискует жизнью, будет он сидеть в федеральной тюрьме или нет. Кто-нибудь достанет его и там. Я лично не стал бы раскрывать свою душу, рискуя тем, что в один прекрасный день мне в сортире перережут глотку, даже если это будет расчудесный сортир федеральной тюрьмы. — Он отошел, обернулся и пристально посмотрел на нее. — А вы стали бы?

Она коротко взглянула на него. Он продолжал.

— Вы требуете, чтобы он дал вам фунт кокаина в обмен на щепотку марихуаны.

Она часто моргала глазами, на лбу у нее выступили капли пота. Она отпрянула от него, вдавившись в кресло. Опустив глаза, проговорила глухим голосом:

— Батлер сказал, что, возможно, подумает о прошении о помиловании… но сначала попробуйте нажать… он не хочет, чтобы мы заходили с козырного туза.

Звуки вылетали из ее горла, как слабеющие всплески, ему пришлось напрячь слух, чтобы расслышать ее последние слова. Каннингхэму стало жарко в пиджаке, он сильно вспотел. Ему пришлось распустить узел галстука, чтобы не так страдать от жары. Все складывалось совсем не так, как он себе представлял идя сюда. Все, что ему сейчас хотелось сделать, это поскорее уйти, пока он не сказал ничего такого, о чем впоследствии ему пришлось бы сожалеть. Обвинение было слишком слабым, чтобы можно было арестовать ее без постановления генерального прокурора. Свидетель мертв, а у него самого нет стопроцентной уверенности в своей правоте. Если бы он уже твердо решил засадить окружного прокурора за решетку, то он бы лучше знал, что ему сейчас делать. Но он этого не решил.

— Я сейчас пойду и допрошу Ньевеса, — проговорил он, придав лицу торжественное выражение, и направился к двери. В комнате не было окон, и под потолком стелился слоями сигаретный дым. Мимо проходили люди, некоторые уже были готовы отчитать Каннингхэма за курение, но, встретившись с ним взглядом, затыкали себе рты и молча проходили мимо по своим делам. Он выглянул в коридор, повернувшись спиной к Лили. Взглянув на окурок сигареты в руке, он вернулся в кабинет, поднял с пола стаканчик и положил туда окурок. В течение секунды он изучал ее лицо, пытаясь представить его себе в лыжной шапочке и без макияжа. Он знал, как она будет выглядеть в таком виде, и это ужаснуло его. Сейчас она как две капли воды походила на свой фоторобот.

— Это ваша дочь? — спросил он, взяв фотографию, стоявшую на столе. — Она просто красавица. Вам раньше не говорили, что она — вылитая вы?

На какое-то мгновение ее лицо перестало быть напряженным. Она протянула руку и взяла у него фотографию.

— Прекраснейший ребенок в мире, — добавил он.

Она покраснела от смущения.

— Так думает каждый родитель.

— Нет, не каждый, — ответил он, внимательно вглядываясь в ее лицо. — Я бы не сказал этого об Эрнандесах, будь они даже моими сыновьями. Какие-то они были ненастоящие, как лаптем деланные. — Он заметил, как по ее лицу пробежала тень. Когда она потянулась за очками, ее руки явно дрожали. Так-то, подумал он, уверенный, что может прочитать ее мысли: у них тоже были родители. — Кстати, вот еще что. Мы нашли в «плимуте» Мэнни Эрнандеса трубочку с травкой, было там и несколько пузырьков с остатками. Они, видно, были под кайфом, когда убивали Лопес и Макдональда.

— Травка, — задумчиво произнесла Лили, передвигая по столу папку с делом.

Каннингхэм вышел, оставив за собой сложную смесь запаха сигаретного дыма и одеколона «Хиро», в его памяти накрепко запечатлелось личико Шейны Форрестер. Не так уж плохо, подумал он, быть шефом полиции в маленьком тихом городке. Сейчас бы он скучал и мог использовать эту скуку, чтобы дать передышку мозгам. Если бы ему сейчас кто-нибудь предложил такую работу, он согласился без колебаний.

Он просунул голову в кабинку дежурного охранника.

— Это я, большой, страшный, ужасный волк, детка, — сказал он грозным голосом. — Я знаю, что ты с удовольствием выпустишь меня отсюда.

Звякнул звонок, и Каннингхэм прикрыл за собой двойную дверь. Он направился в тюрьму. Дела принимали плохой оборот, на самом деле, плохой. Было такое впечатление, что сейчас и хорошие и дурные люди стали носить черные бандитские шляпы. Еще немного, и все начнут выходить из дома, только предварительно вооружившись девятимиллиметровым пистолетом или автоматом. Время порядочных людей в белых шляпах прошло, надвигаются другие времена. И все же…

— Черное есть черное, а белое есть белое, — сказал он громко, пересекая двор здания суда. Но, что бы он там ни изрекал, сам он сейчас воспринимал все исключительно в серых тонах.

Так как Каннингхэм был офицером полиции, ему разрешили допрашивать Бенни Ньевеса в маленькой комнатке, где стояли два стула и стол. Обстановка, как на выпускных экзаменах в колледже. Следователь сел на один стул, Ньевес — на другой. Парень был очень мал ростом, и Каннингхэм подумал, что если бы ему пришла в голову идея покачаться на качелях на детской площадке, то надо было бы посадить на другой конец доски двоих, а то и троих ребят комплекции Бенни. Парень весил не больше ста пятнадцати фунтов. Волосы аккуратно подстрижены, возможно, по настоянию общественного защитника. Маленькие черные глазки затуманены страхом.

Посмотрев на Ньевеса, Каннингхэм вздохнул с облегчением, слава Богу, пошедшая наперекосяк встреча с Лили закончилась. С Бенни Ньевесом он мог бы общаться в любое время дня и ночи. А Форрестер, подумал он, с Форрестер совсем другое дело.

— Так вот, Бенни, я — следователь Каннингхэм из управления полиции в Окснарде. Я приехал сюда, чтобы спасти твою душу. Ты посещаешь в тюрьме церковную службу?

— Да, — смиренно ответил Ньевес. Он совершенно явно недоумевал, какое отношение его вера имеет к его делу.

— Ты веришь в Бога?

— Да, брат, верю.

— Как ты думаешь, Бог прощает грешников? Как ты думаешь, существует ли ад для тех, кто упорствует в грехе?

Каннингхэм недавно испробовал такой подход к подследственному, и он подействовал. Когда человек изо дня в день сидит в тесной камере, его помыслы часто обращаются к религии. Говорили, что даже Кеннет Бьянки, знаменитый Хиллсайдский душитель, выйдя из тюрьмы, стал священником.

— В Библии сказано, что если грешник покается, то Господь простит ему грех, — ответил парень с убийственной серьезностью.

Каннингхэм оказался прав. Бенни обрел своего Господа в тюрьме графства Вентура.

— А что значит покаяться в грехе?

— Сказать, что ты сожалеешь о содеянном, брат. И что ты никогда впредь не будешь подобного делать.

— Хорошо, Бенни, брат мой, это подходит к истине, но не совсем близко. Вот смотри, я, конечно, следователь, но не я был назначен вести твое дело. Сегодня утром со мной говорил наш Господь и сказал мне: «Там, в тюрьме, есть один парень, которому нужна твоя помощь, и зовут его Бенни Ньевес».

Каннингхэм заметил, как глаза парня стали размером с блюдце, а челюсть отвисла.

— Глядя на меня, не скажешь, что я твой ангел-хранитель, уж очень я большой. — Каннингхэм перегнулся через стол и в упор посмотрел Бенни в глаза. — И все потому что тебя ждет смертный приговор, но Господь сказал мне, что тебя можно спасти.

— Хреновня какая-то, брат, ты сумасшедший, — сказал Бенни. — Ты меня разыгрываешь. Ты просто гребаный коп, а никакой ты не ангел-хранитель.

Хотя слова Бенни были очень грубы, он с надеждой вперился в глаза Каннингхэма. В своем море страха он пытался отыскать хоть каплю надежды.

— Слушай, Бенни. Слушай меня внимательно, я собираюсь предложить тебе шанс покаяться, это может оказаться твоим последним шансом. Смотри, у нас есть пистолет, который использовали при убийстве. Мэнни и Бобби оба убиты. На пистолете полно отпечатков пальцев, но твоих там нет. Мне кажется, что те два парня, которые сидят в тюрьме вместе с другими и клянутся, что они ни в чем не виноваты и просто сели в машину, попросив, чтобы их подвезли, говорят правду. Я не думаю, что Бог воздаст тебе, если ты промолчишь и эти ребята заплатят за то, в чем они не виноваты.

Бенни вскочил со стула и, подойдя к стене, прислонился к ней спиной.

— Они ничего не сделали. Они просто стояли на улице и просили подвезти их до дома.

— Отлично, Бенни, но эти твои слова не освободят их. Их можно освободить от тюрьмы, а тебя избавить от смертного приговора только в том случае, если ты расскажешь, как все в точности происходило в тот день. Мы не думаем, что ты стрелял в девочку, и не считаем, что это ты проломил парню камнем голову. Это было бы совсем плохо, но ты этого не делал, ты понимаешь, что я хочу сказать?

Снаружи донесся лязг запирающегося электронного замка. Бенни нервно оглянулся, словно опасался, что кто-нибудь может подслушать их разговор. Он не отвечал.

— Если ты заговоришь, то тебя будут содержать под индивидуальной охраной. Весь срок, к которому тебя приговорят, ты будешь отбывать в федеральной тюрьме. Ты слышал о таких тюрьмах, Бенни? По сравнению с тюрьмами штатов — это загородные клубы. Там есть плавательные бассейны и площадки для игры в гольф, там вполне сносно кормят. Это место, где отбывают наказание жирные коты, которые проштрафились только в том, что воруют деньги у честных налогоплательщиков.

— Не нужен мне этот хренов гольф. — Он посмотрел на Каннингхэма, и лицо его перекосилось и задергалось. — Я не хочу умирать. — Он снова сел на стул и наклонился поближе к Каннингхэму. — Они убьют меня, брат, — прошептал он.

— Если тебя приговорят к смерти, то ты умрешь с гарантией. А самое худшее — это то, что ты умрешь без прощения. Хочешь ли ты после смерти шагать по дороге, вымощенной золотом, или попасть прямехонько в ад? — Каннингхэм встал и нажал кнопку связи с охраной. — Хорошенько подумай, потом дашь мне знать, что надумаешь. Вот моя визитная карточка.

Он бросил на стол карточку. В тот же момент в комнату вошел надзиратель, чтобы увести заключенного.

Стоя у дверей, снабженных электронными замками, Каннингхэм взглянул на телевизионный монитор и рыгнул. Он полез в карман, достал оттуда упаковку ролэйдса и кинул в рот одну таблетку. Лекарство он купил только вчера.

— Эй, откройте эту чертову дверь, — заорал он в монитор. — Я начинаю чувствовать себя, как самый поганый заключенный.

Он подождал. Но дверь не открывалась и никто не появился. Он рассчитывал зайти к Лили на обратном пути, но его одолела такая изжога, словно в желудок ему воткнули раскаленную кочергу.

— Что за дьявольщина здесь происходит? — снова заорал он. Его подавленность нарастала. Он не мог даже представить себе такую возможность: оказаться здесь — без собственности, без солнца и свежего воздуха, за решетками и без надежды вырваться на волю. Он начал стучать в дверь кулаками, ему показалось, что, если его не выпустят сию же минуту, он просто не выдержит и умрет. Конечно, мир за стенами тюрьмы — огромная мусорная свалка, но здесь настоящий сточный колодец. Это был конечный пункт всякого существования.

— Простите, что заставил вас ждать. Я отлучился в туалет, — раздался голос невидимого охранника. — Дьявол, на улице льет, как из ведра.

— Это мой любимый сюжет, — отозвался Каннингхэм.

— Что — дождь? — спросил тот же голос.

— Нет, парень, дьявол.

 

Глава 40

Перед тем как ехать в школу, Шейна позвонила Грегу.

— Ты собираешься в школу? — спросила она. — Уже пробило восемь часов.

— Конечно, собираюсь, — нечленораздельно промычал он, — просто я проспал. Кстати, кто это?

— Это я, Шейна. Если ты не будешь ходить в школу, то станешь мусорщиком, как предупреждал тебя твой отец.

Ответа не последовало, и она подумала, что ее высказывание прозвучало, пожалуй, слишком грубо. А может быть, он просто заснул?

— Если ты не спишь, то я хочу попросить тебя, чтобы ты заехал за мной после уроков. Я хочу поговорить с тобой, у моей мамы неприятности. Ты слышишь меня?

— Да. Просто я одеваюсь, не хочу же я в самом деле стать мусорщиком. Я заеду за тобой. Когда кончаются уроки?

— В три тридцать. Но я подожду, если ты опоздаешь.

— Я не опоздаю, — заверил он.

Когда отец вышел в гараж заводить машину, Шейна достала газету из мусорного ведра и, сложив ее, сунула в тетрадь. Потом побежала к выходу.

Шейна вышла из дверей школы в окружении шести девочек. Она попыталась избавиться от них, но тщетно. Это оказалось попросту невозможно. Вдруг она увидела его, а вместе с ней все девчонки тоже его увидели. Он, красуясь, стоял рядом со своим «фольксвагеном», волосы сверкали на солнце, на нем были надеты белая футболка, джинсы и шикарные солнцезащитные очки. Шейна бегом бросилась к Грегу, оставив подруг судачить о ней без нее. Любит быть в центре внимания, подумала она, видя, как он играет своими волосами и смотрит на девочек с дерзкой улыбкой.

— На той неделе я переезжаю в Вентуру, — сказала она, пытаясь закрыть разболтанную дверь машины. — Где ты живешь?

— Мой отец живет у подножия горы, — ответил он.

— Я не помню название улицы, где мы будем жить, но это тоже у подножия. Как это здорово, мы будем соседями.

Грег посмотрел на нее с улыбкой, но без энтузиазма.

— Ты же знаешь, Шейна, что у меня есть подружка. — Он посмотрел на нее поверх очков, словно от этого взгляда ей все должно было стать ясно.

— Это просто прекрасно, — ответила она и выпятила нижнюю губу. — Ты, пожалуйста, не думай, что я попросила тебя приехать сегодня, чтобы все девчонки видели, какой парень за мной приехал. Я совсем не собираюсь крутить с тобой любовь или что-нибудь в этом роде.

— Понятно, — произнес он с облегчением. — Ну, теперь, когда мы все выяснили, сестренка, выкладывай, что за проблемы у твоей матери?

— Поехали в парк в конце улицы, там я тебе все расскажу. Я ни с кем еще об этом не говорила и просто схожу с ума.

Когда они приехали в парк, он достал из багажника свое заплесневелое одеяло, постелил его на траву и они уселись рядом… Когда на игровой площадке появилась стайка маленьких детей, им пришлось свернуть одеяло и уйти подальше от страшного шума и гама. Шейна начала с самого начала, рассказав, что матери не было дома всю ночь после происшествия, что потом она видела ее в гараже с тряпкой, пропитанной каким-то пахучим, похожим на растворитель, веществом. Она рассказала ему о фотографии Эрнандеса, которую она нашла в сумочке матери. Он слушал, лежа рядом на животе.

— Теперь смотри, — сказала она, доставая из тетради сложенную газету со вчерашней статьей, — вот этот человек. — Она ткнула пальцем в фотографию. — Он очень похож на того, который изнасиловал нас, но это не он.

— Ну и что в этом такого интересного? Я не понимаю.

— Мама сказала мне, что этот парень был убит задолго до изнасилования, но это неправда. В газете написано, что его убили наутро после того, как все это случилось. Значит, она меня обманула.

— Я же говорил тебе, что все они врут.

Она продолжала.

— В заметке написано, что убийца был за рулем маленькой красной «хонды». Моя мама водит маленькую красную «хонду».

Пока она говорила, Грег читал статью.

— Ух ты, вот это да! Ты хочешь сказать, что это твоя мама застрелила насмерть этого парня, думая, что это тот самый подонок, который изнасиловал вас? Но они разыскивают мужчину. Смотри, здесь написано.

— Может быть, мою маму приняли за мужчину? — проговорила она, ожидая, как Грег отреагирует на ее слова. — Она высокая, на ней не было никакого макияжа, она была расстроена.

— Могу спорить, что ничего такого не произошло. — Он отдал ей газету. — Твоя мама никого не убивала. Твой отец мог бы это сделать, если бы знал, где искать того парня, но твоя мама? Это смешно. Вот моя мамочка даже паука раздавить не может.

— Я понимаю, но твоя мама — это не моя мама.

— Ты что, на самом деле, ну вот на полном серьезе думаешь, что твоя мама такая крутая, что может взять и застрелить человека, — говорил он, совершенно потрясенный поворотом беседы. Он оглядывался кругом с таким видом, словно до него только что дошло, в какую историю он влип.

— Она сделала это ради меня, — сдавленно произнесла Шейна. — Она сделала это, чтобы он никогда не вернулся.

— Ладно, успокойся. Не расстраивайся.

— Что мне делать?

— Ничего, сестренка. А что ты, собственно, должна делать? Даже если предположить, что вся эта дичь правда и твоя мама на самом деле застрелила этого парня, то это не значит, что тебе надо рассказывать об этом всем встречным-поперечным. Подумай.

— Но как быть с мамой? Надо ли мне поделиться с ней тем, что я думаю? Может быть, она сумеет мне все объяснить? Я должна ей сказать, что буду на ее стороне, что бы ни случилось и что бы она ни сделала. А что, если ее поймают и посадят? Я же тогда просто умру.

— Слушай, ты спрашиваешь моего совета и я дам тебе его. Хочешь, чтобы я был для тебя старшим братом, тогда слушай. Итак, твоя мама вычислила, кто насильник и где он живет. Она поехала туда, переодевшись мужчиной, и пристрелила его. — Грег похлопал в ладоши. — Аплодисменты нашей доброй старой маме.

Шейна вяло улыбнулась.

— Она приехала домой и занялась в гараже чем-то странным. Об этом мы говорить не будем. Может быть, она испачкалась в крови или еще в чем-то. — Он в притворном ужасе поднял брови. — А может быть, она застрелила его, а потом переехала машиной, и ей надо было отчистить авто от кусков его мяса. Это колоссально.

— Ты делаешь из меня дуру. — Она погрозила ему пальцем. — А это совсем не смешно.

— Прости меня. Итак, она его убила. Он мертв. Смотри, я принимаю все за чистую монету. Но, — проговорил он, подняв вверх руку, — твоя мама никогда не пошлет в тюрьму невинного человека. Никогда. Так что не было никаких кошмаров ни на каких улицах.

— Она не поняла, что это не он. Она была без очков. Сначала она сказала, что человек, которого мы опознавали, нам незнаком.

Грег сложил руки буквой Т, словно прося тайм-аут.

— Довольно. Когда говорит большой брат, маленькие сестренки молчат. Довольно. Все понятно?

Шейна молчала.

— Значит, мне надо забыть об этом, да?

— Еще одна попытка, и если ты не будешь меня слушаться, то я оставлю тебя здесь и тебе придется добираться домой пешком. Ну, поставь себя на место своей мамы. Скажем, что все действительно произошло. Захочет ли она, чтобы кто-нибудь знал об этом? Захочет ли она хоть минутку говорить с тобой о том, как она застрелила насильника?

Она порывисто потянулась к нему и ткнулась губами в его загорелый лоб.

— Я бы хотела, чтобы ты был моим братом.

Он встал, дернул на себя одеяло, от чего она повалилась на бок.

— После всего этого я и правда твой брат.

В машине, по дороге домой, Шейна все время молчала. Грег включил стереосистему так громко, что ей хотелось завизжать, но она не стала этого делать. Он, конечно, хороший парень. Он заехал за ней, забрал ее из школы, терпеливо выслушал, но в действительности от этого ничего не изменилось. Она в такой же растерянности, как и раньше. Снова и снова вспоминая события той ночи и того утра, она понимала, что произошло что-то страшное, может быть, еще более страшное, чем изнасилование. И неважно, что говорил Грег. Речь шла о ее матери, и ей было страшно.

 

Глава 41

Каннингхэм свернул на подъездную дорожку, остановился, вышел из машины и неуклюже зашагал к крыльцу. Живот сильно болел, ему было не по себе, но он обещал Шэрон приехать домой к обеду.

— Диетический вечер, — произнес он, пнув валявшийся на дороге скейтборд. В доме было тихо. Никого из детей не видно.

Он начал кричать прямо с порога.

— Кто из моих дураков опять оставил скейтборд на дорожке, чтобы я сломал себе шею?

Из кухни высунулась улыбающаяся голова Шэрон.

— Не шуми, — сказала она, — иди прямо в столовую.

Он сорвал с шеи галстук и швырнул его на диван.

— Где дети? — спросил он.

Его жена вышла из кухни в облегавших ее широкие бедра джинсах и в свитере, обтягивавшем ее зад и свободно лежащем на плечах, открывая шею. Она несла в столовую огромное блюдо с жареным мясом и жареной картошкой.

— Это сюрприз, — объявила она. — Я подумала, что будет просто чудесно, если мы пообедаем вдвоем, и отослала детей к моей маме.

Он уставился на нее и рыгнул, держась за живот.

— Я ужасно плохо себя чувствую. Живот болит, да еще эта отрыжка.

— Ты заболел, да? Посмотри на себя. У тебя, наверное, камни в желчном пузыре. А сейчас у тебя приступ. У твоего отца тоже были камни, и он страдал отрыжкой. Я сейчас поищу маалокс.

— Да перестань ты, Христа ради. Нет у меня никаких камней. Нет у меня никакой язвы. Я сыт всем этим по горло. Почему ты ничего не понимаешь? Я сыт, вот! — Он провел ребром ладони по горлу.

Она состроила расстроенную гримасу и поставила блюдо на стол, глядя на него с разочарованием. Она так старалась, а у него припадок плохого настроения.

— Ну, хочешь, мы поговорим об этом?

— Шэрон…

Она стояла и смотрела, как он подошел к дивану и рухнул на него.

— Может быть, ты все-таки поешь, — сказала она, глядя на стол и стоящую на нем еду.

— Шэрон…

— Может быть, ты хочешь пива. У нас в холодильнике целых шесть банок. Хочешь, я принесу тебе пива, ты выпьешь, успокоишься, а потом я все это разогрею и мы пообедаем позже.

— Шэрон, я не хочу пива. Я не хочу маалокса. У меня нет камней в желчном пузыре. Я хочу домой, говорю тебе об этом в последний раз. Я хочу назад, в Омаху.

Она упала в одно из стоящих в столовой кресел и посмотрела на него.

— Брюс, мы же говорили с тобой об этом всю прошлую ночь. Томми приняли на подготовительное отделение университета в Лос-Анджелесе. Он так тяжело трудился. Для него это дороже жизни. Если мы уедем в Небраску, ему придется платить за учебу больше, как приезжему из другого штата. Такой платы мы просто не потянем. Нам не хватит денег, сэкономленных на том, что ему не надо учиться в колледже. Наши финансы висят на волоске.

Его рот был полуоткрыт, и челюсть почти что лежала на груди. Ноги безвольно вытянуты вперед, он вообще как-то неуклюже развалился на диване, все еще держа руку на животе. Он посмотрел на нее, сверля ее взглядом.

— Ты говоришь, что на этой несчастной работе я зарабатываю слишком мало денег, чтобы даже послать сына учиться в колледж?

— Брюс, пожалуйста, не надо. Ты много работаешь. Ты делаешь очень важную и нужную работу, работу, которую ты всегда любил. Но подумай о Томми. Ты разобьешь ему жизнь, если отнимешь у него возможность учебы и настоишь на нашем переезде.

Он встал и начал мерить шагами маленькую комнату.

— Ты что, правда хочешь, чтобы наш сын учился здесь? Ты хоть знаешь, что происходило в Лос-Анджелесе? Это разрушенный город, девочка моя. Нет ему спасения, вот что я тебе скажу.

— Беспорядки бывают везде. Ты просто ищешь себе оправданий. Так ведь, Брюс? Ты всегда начинаешь эту волынку, когда у тебя плохо идут дела. Что-нибудь опять не так с делом старушки Оуэн?

Он вцепился руками в свои волосы.

— Да, дело касается женщины, но не Этель Оуэн. Эта женщина…

Шэрон побледнела.

— У тебя роман? И в этом все дело?

Он проигнорировал ее вопрос и продолжил расхаживать по комнате, разговаривая словно с самим собой.

— Мы можем продать дом. В Омахе цены на недвижимость гораздо ниже, чем здесь. Я вернусь на старую работу, а через шесть месяцев я, может быть, получу повышение. Может, учитывая мой опыт, меня сделают капитаном или даже поставят исполнять обязанности шерифа. Там нет таких проблем, как здесь — наркотики, банды, организованная преступность, всеобщая коррупция, смог.

На кухне зазвонил телефон. Она оставила его одного расхаживать по комнате и побежала к трубке. Вернувшись, тихо сказала:

— Это тебя. Из тюрьмы.

— Говорит заместитель начальника тюрьмы графства Вентура Кларк. Мне очень неловко беспокоить вас дома, но заключенный Бенни Ньевес совершенно обезумел. Он бросается на охрану, кричит, что ему надо поговорить с вами и что вы перестреляете всех нас, если мы не позвоним вам. Я уже хотел отправить его в медчасть, чтобы его там чем-нибудь успокоили. Или посадим его в карцер.

Шэрон стояла рядом с ним, тупо уставившись ему в лицо. Он отвернулся.

— Ничего не предпринимайте, — приказал он в трубку, — отделите его от других заключенных и постарайтесь успокоить до моего приезда. Если вы этого не сделаете, я научу вас работать как следует, вам все ясно?

— Ты собираешься уходить? Ты даже не попробуешь тот прекрасный обед, который я приготовила для нас двоих? — На ее глаза навернулись слезы, она всхлипнула. — Я трудилась над ним весь день. Я думала, что хоть раз у нас с тобой будет романтический обед.

— Слушай, Шэрон, у меня осталось несколько повисших дел. Осталось несколько дел, которые мне надо довести до ума. А потом я кладу им заявление об увольнении, и мы уезжаем отсюда.

Всхлипывания прекратились, она упрямо смотрела ему в глаза.

— Ты мне так и не ответил. У тебя что, роман? Все это из-за женщины? Скажи мне. Я должна знать.

Он направился к двери. Шэрон, не отставая, следовала за ним. Он обернулся и посмотрел ей в лицо.

— У меня нет ни с кем никакого романа, понятно? Да, вся эта канитель из-за одной женщины, но тебе необязательно об этом знать, поверь мне. — Он открыл дверь и вышел, забыв закрыть ее за собой. По дороге ему снова попал под ноги скейтборд. Он пинком отправил его на соседский участок.

К тюрьме Каннингхэм подъехал ровно в шесть. Перед тем, как войти в здание, он заскочил в магазин самообслуживания: выпил там чашку черного кофе и купил пару запасных батареек для диктофона. Каннингхэм чертовски надеялся, что диктофон ему сегодня пригодится.

И вот они снова сидят в той же маленькой комнате на маленьких стульях, разделенные все тем же столом и смотрят друг другу в глаза. В глазах Бенни застыло какое-то диковатое выражение. Оливковое лицо приобрело мертвенно-пепельный оттенок. Каннингхэм потягивал кофе и ждал.

— Мне сегодня приснился сон, брат. Вокруг меня бушевал огонь и стояли люди с лицами чудовищ. Это был ад, брат. Я горел в аду. Моя кожа, — его лицо исказилось от страха, — моя кожа обожженными лохмотьями слезала с тела.

— Бенни, я же сказал тебе, что меня послал к тебе сам Господь, чтобы помочь тебе. Теперь ты готов говорить?

— Да. Я готов.

Бенни неотступно смотрел, как Каннингхэм достает из портфеля диктофон, нажимает на нем кнопку записи и ставит на стол между ними.

— Я — следователь Брюс Каннингхэм и разговариваю с Бенни Ньевесом.

Затем он напомнил Бенни о его правах, каждый раз переспрашивая, как тот его понял. Бенни кивал, но Каннингхэм настаивал, чтобы Ньевес высказывался вслух. Когда с этим делом было покончено, Каннингхэм спросил:

— Делаете ли вы это заявление по доброй воле, не подчиняясь угрозам и не поддавшись обещаниям?

Получив ответ на этот вопрос, Каннингхэм приступил к официальному допросу.

— Начинайте с самого начала. Расскажите о событиях, предшествовавших преступлению и приведших к нему.

Бенни откашлялся, нервно оглянулся по сторонам и начал:

— В прошлом году с Кармен встречался Мэнни, но его брат очень хотел ее, и, понимаешь, он просто силой увел ее у него.

— Бенни, надо ясно и отчетливо называть все имена. Ты говоришь о Бобби Эрнандесе, правильно?

— Да, брат, о ком же еще? Ну, так вот, Кармен несколько раз переспала с ним, но он ей, видно, не очень-то понравился, и она очень злилась, что Мэнни так поступил с ней, уступил ее брату, понимаешь? Мэнни вообще плясал под дудку Бобби. Так все и было. Бобби очень хотел ее. Бывало, он накурится травы и все время говорит только о ней. Потом она переехала в Вентуру и завязала с ним. С Бобби, то есть. Мы много ездили по разным местам, а он все время ездил в Вентуру, подъезжал к ее дому и кричал, что он убьет ее на хрен. Понимаешь, брат, Бобби никогда не отказывала ни одна женщина. Они ему всегда давали. А эта не хотела с ним даже разговаривать. Он всегда хвастал, что убивал людей. Он хотел, чтобы мы думали, что он во какой крутой.

Пожалуй, парень говорит правду, ему можно поверить, подумал Каннингхэм, но промолчал. Конечно, Бобби был не настолько крут, как, например, Майкл Джексон, пожалуй, он больше напоминал доброго старого Чарли Мэнсона.

— Он никогда не говорил, что уже убивал кого-нибудь?

— Да все это ерунда, брат, одна болтовня. По городку пошли слухи, что Кармен выдержала какой-то там сумасшедший тест, что у нее все хорошо, что она серьезно связалась с белым парнем и хвасталась, что пойдет учиться в колледж и все такое прочее. Бобби перестал говорить о ней и никто ни хрена плохого не думал до того самого вечера.

— А что случилось тем вечером? — спросил Каннингхэм, проверив, работает ли диктофон.

— У меня в горле пересохло, — пробормотал Бенни. — А вдруг они узнают, что я все рассказал?

— До предварительных слушаний на следующей неделе никто ничего не узнает, а ты к этому времени будешь под индивидуальной охраной в другом здании.

Каннингхэм пододвинул Бенни стаканчик с остатками кофе.

Бенни сделал глоток.

— Кофе совсем остыл, — пожаловался он.

Он посмотрел на диктофон, на красную лампочку, горящую на его панели, а потом перевел взгляд на Каннингхэма. Уронив голову на стол, посидел так несколько минут, а потом продолжил.

— В тот вечер, брат… Лучше бы в тот вечер я пошел в церковь. Это был страшный вечер. Так вот, мне позвонил Мэнни и сказал, что он добыл первосортные вещи — кокаин, который насыпают в трубку и курят, настоящий фабричный кокаин, который нюхают и курят. Он говорил так, будто грабанул аптеку. Он велел мне захватить с собой Наварро и Вальдеса и приехать в Вентуру. И мы погуляем. Они уже были там раньше, наверное, точно я не знаю. Мы приехали туда и сели в машину Бобби. Он дал всем, что было обещано. Они набили трубку и пустили ее по кругу — Мэнни, Бобби, Наварро и Вальдес. Накурились до сумасшествия, брат, они как будто спятили.

— А ты, Бенни? Что ты взял для себя из этих даров?

— Курево. Табак. Курево и все, на хрен. Иногда я пью водяру, а они не пьют. Только хвалятся, что пьют. Они курили кокаин. А я не курю это говно. К нему привыкаешь, брат. — Он наклонился к Каннингхэму, упираясь ладонями в стол, словно хотел сообщить какую-то страшную тайну. — Я видел парней, готовых убить родную мать за это говно.

Каннингхэм потер глаза и посмотрел на часы. После этого ему надо было еще зайти в управление, какой же это был тяжелый и нудный день. Он позвонил и сказал вошедшему охраннику, чтобы тот принес им две чашки кофе.

— Что здесь, по-вашему, круглосуточная кофейня? — раздраженно спросил охранник.

Пока они ждали кофе, Каннингхэм перезарядил диктофон.

Когда принесли кофе, Бенни снова начал давать показания.

— Мы подъезжали к школе и Мэнни с Бобби сказали нам, чтобы мы вышли. Я видел, как Мэнни положил в карман куртки пистолет, но это ничего не значило, Мэнни вообще не расставался с пистолетом. Но они-то знали, куда идти, потому что привели нас аккурат в то место, где они трахались.

— Кто трахался? — спросил Каннингхэм.

— Ну ты же понимаешь, брат. Кармен со своим белым парнем. Наверное, они выследили их, когда те пошли на трибуны. Бобби и Мэнни схватили парня и вырубили его. Потом Бобби и говорит Наварро, чтоб тот ее трахнул, а он посмотрит. Она не кричала, ничего. Была очень напугана. Она просто лежала и все. Она даже сама сняла штаны, когда Бобби ей сказал. Когда Наварро кончил, Бобби сказал мне, чтобы и я ее трахнул. Он сказал, что она любит это дело, назвал ее долбаной сучкой. Он достал свой член и играл им, пока смотрел. Ну, я ее и трахнул. Мне даже показалось, что ей это понравилось, она совсем не сопротивлялась.

Бенни остановился, отпил кофе и по лицу его пробежало облегчение. Он как-то опустился, сидя на стуле, вытянув под стол свои короткие ноги. Каннингхэм велел ему продолжать.

— После этого я пошел за трибуны отлить. Я отошел всего на минутку, но слышал все, что там происходило. А потом увидел, что у парня разбита голова, а Бобби, весь в крови, взял здоровый камень и начал бить парня по голове. Кармен стала кричать, и тут все как будто спятили. Бобби орал, что все это произошло только по ее вине, берет этот хренов сучок, который он нашел под скамейкой, и сует его ей… О Боже…

Бенни замолчал, глаза его смотрели куда-то поверх головы Каннингхэма, словно на стене висел большой телевизионный экран, на котором для Бенни снова показывали ужасную сцену, происшедшую той ночью. Ньевес сидел молча, словно загипнотизированный.

— Бенни, что произошло дальше, — настаивал Каннингхэм, понизив голос, словно боясь, что Бенни передумает рассказывать.

— Из нее потекла кровь, и глаза у нее стали никакие. Глаза открыты, но она точно ничего уже не видела. Я думал, что она умерла. Она не двигалась, а глаза были открыты, кровь из нее так и лилась. Мэнни начал в нее стрелять, она выглядела ужасно, а он подпрыгивает и стреляет. Потом Бобби отобрал у него пистолет и начал сам стрелять и смеяться и кричать: смотрите, какие сиськи, и стал стрелять по сиськам, потом он подтащил к ней Наварро и заставил его тоже стрелять ей по сиськам, потом Вальдеса. В это время я бросился бежать, а они тоже побежали, испугались, что на выстрелы приедут копы.

— Это как раз в это время вы пробежали мимо школьной учительницы, которая была на стоянке? — спросил Каннингхэм.

— Да. Я пробежал мимо кого-то — но не понял, кто это был, — я бежал быстро, не оглядываясь, а оглянулся только тогда, когда мы все добежали до машин. Потом они побежали к своей машине, сели в нее и уехали, а мы уехали на своей.

— Зачем Наварро остановился и подобрал тех ребят на улице?

— Потому что они тут ни при чем, брат. Это просто два пай-мальчика, и они сказали, что те парни подтвердят, что мы были с ними и это будет алиби и никто ничего не узнает. Их бы никогда не остановили, брат, если бы у Наварро на машине был нормальный номер.

Каннингхэм выключил диктофон.

— Да, жизнь иногда оказывается настоящей сукой, — проговорил он, встал и потянулся. — Ты сделал это, Бенни. Ты уже на пути к своему искуплению, мой мальчик.

— Сколько мне дадут?

— Я же сказал тебе, что не могу ничего обещать. На судью и жюри произведет благоприятное впечатление твой поступок, это тебе сильно зачтется. Но самое лучшее в этом, Бенни, то, что теперь тебя никогда не будут преследовать сны об аде. Я не Господь Бог, но думаю, что ты заслужил освобождение, если не от тюрьмы, то от ада точно. А ведь ад — это навечно.

Каннингхэм вернулся в управление с надежно спрятанными в портфеле кассетами с записями допроса Бенни. Арбуз лопнул. С делом Макдональд — Лопес было покончено. Оставалось разобраться еще с одним делом. У него тотчас полыхнула жгучая боль в животе, нервы натянулись, как канаты. Оставалось разобраться с делом Лили Форрестер. Он полез в карман, достал таблетку ролэйдса и проглотил ее.

— От одной таблетки толку не будет, — заключил он, доставая папку с делом об убийстве Бобби Эрнандеса и бросая ее на стол.

Он высыпал на стол все содержимое упаковки и начал по одной, как арахисовые орешки, бросать их в рот, задумчиво глядя при этом на фоторобот, лежавший перед ним.

 

Глава 42

Лили в одиночестве сидела в кабинете Ричарда, глядя на демонстрационную доску. Она внимательно разглядывала фотографии места преступления, особенно изображение изуродованного тела Кармен Лопес. Ричард вместе с Батлером проводил совещание по поводу какого-то другого дела.

Вот тот человек, которого она убила, повторяла она мысленно. Эта бойня — его рук дело. Именно он мучил и терзал бедную девушку, тот самый человек, которого она приговорила к смерти и сама привела приговор в исполнение. Он был виновен не просто в покушении на изнасилование. То, что она сейчас видела, являлось воплощением зла. Она снова и снова смотрела на фотографии, все быстрее и быстрее проглядывая их, пока вся сцена, как анимационное кино, не ожила перед ее глазами. Она слышала крики, видела кровь, чувствовала вкус ужаса. От этого ужаса она непроизвольно крепко вцепилась в подлокотники кресла, в котором сидела. Лили встала. Она была свободна. Она больше не испытывала никакого раскаяния. Она не чувствовала больше за собой никакой вины. Вызывая в памяти вид истекающего кровью Эрнандеса, падающего на пороге своего дома, она не испытывала ничего, кроме удовлетворения. Кармен Лопес и Питер Макдональд были отомщены. Патриция Барнс тоже была отомщена. Дело закрыто, подумала она. Око за око. Все, что она сделала, сделано палачом в маске. Правосудие свершилось на небесах, она была просто солдатом, маленьким пехотинцем, рукой которого Господь нанес свой карающий удар.

Она вышла из кабинета и закрыла за собой дверь. Встреча с Каннингхэмом вымотала ее и лишила последних нервов. В это утро она шла на работу, приготовившись к худшему. Она ждала, что он арестует ее и станет добиваться признания, положив конец ее страхам и ожиданиям беды. Но сейчас Лили была спокойна. Она не станет прятаться от него. Он знает, где ее найти. Может, это ненормально, но ей хотелось прямо сказать ему, что да, это именно она убила это животное. Потом она отведет его в кабинет Ричарда и покажет ему фотографии с места преступления, а потом пусть ее арестовывают, наказывают, позорят. В то утро она трепетала перед ним, чувствуя, как его глаза насквозь пробуравливают ее душу. Сейчас она чувствовала себя полной сил и энергии. Если ее схватят, она будет изо всех сил сопротивляться приговору, она разыграет сумасшествие, она поставит свою жизнь против той, которую она отняла. И она победит. Потому что она уже сумела победить своего злейшего врага — свою совесть.

По дороге в свой кабинет она взяла записи телефонных сообщений, оставленных для нее в ее отсутствие. Ей звонил Каннингхэм и информировал, что поговорил с Ньевесом, но безрезультатно. Она уже обсудила с Батлером развитие утренних событий, и он решил: никаких сделок с Ньевесом.

Лили сидела за столом, разбираясь с накопившимися делами. Мысли ее работали ясно и четко. Пора вымести сор из дома, успокоиться и продолжать жить.

Несколько часов спустя позвонила Марджи Томас.

— Думаю, вам будет интересно узнать, что мы обыскали машину Марко Курасона и нашли в ней под сиденьем большой старый охотничий нож, точно такой, какой вы описали.

— Вы посылали нож в лабораторию? — спросила Лили. — Была ли на нем кровь, как я предполагала?

— На нем нет крови, есть только грязь. Он держал его под сиденьем своего старого «шевроле». Но на ноже нашли отпечатки ваших пальцев. То есть господину Курасону и его защитнику придется крепко поломать голову над тем, что мы им предъявим. Если он подаст прошение о помиловании, то ему смогут простить изнасилование, не приняв во внимание оральное совокупление. Это снизит его срок, не будет повторного разбирательства, и Шейну больше не станут таскать по экспертам.

Но Лили надеялась, что он получит максимальный срок, если на лезвии найдут кровь другой женщины.

— Я не могу поверить, что на лезвии не было крови. Они тщательно проверили? Он сам сказал мне, что на ноже была кровь.

— Господи Иисусе, он же насильник, милочка моя. Неужели вы думаете, что все, что он говорил — правда?

Глубокий грудной смех Марджи зазвенел в ушах Лили.

— Но у лезвия был такой зловонный, отталкивающий запах. Я никогда не поверю, что это была просто грязь. Никогда.

— Ну ладно, я не хотела вам этого говорить, но уж делать нечего, тем более все это и так фигурирует в деле. Мы нашли на ноже следы спермы. Ее-то вкус вы и ощутили. Он же больной, если к нему применимо это слово. Я думаю, что он, испытывая оргазм, выпускал сперму на лезвие. Я с таким сталкиваюсь впервые, а уж я-то повидала всякие виды.

Повесив трубку, Лили испытала непреодолимое желание почистить зубы. Вместо этого она пошла в зал торговых автоматов и купила себе жевательную резинку. Сравнив все, что знала о Бобби Эрнандесе, с тем, что узнала о насильнике, она решила, что, возможно, она действительно застрелила не того человека, но если заглянуть поглубже, то она все же застрелила того, кто несомненно заслуживал смерти.

— Ты говорил, что хорошо было бы нам куда-нибудь вместе пойти? — говорила Лили Ричарду по телефону. — Как насчет сегодняшнего вечера?

— Это самое лучшее, что я услышал от тебя за весь день. Принято.

Буквально за несколько минут до этого разговора ей позвонила Шейна и сообщила, что она решила снова заниматься софтболом, а после тренировки папа отвезет ее к психологу.

— Почему бы нам не набрать каких-нибудь китайских полуфабрикатов и не поехать ко мне домой? — предложила Лили, думая, какова будет реакция Ричарда.

— К тебе домой? Куда к тебе домой? Или ты хочешь сказать, что наконец-то решилась на переезд?

— Я вчера сняла дом всего в нескольких кварталах от твоего. У меня уже есть ключи.

— Черт возьми, — воскликнул он, — даже не верится. Когда ты переезжаешь?

— Мне придется отобрать нужные вещи и упаковать их, но я собираюсь поселиться в новом доме не позже этого уик-энда. Шейна переезжает вместе со мной. — Она взяла со стола фотографию Шейны и держала ее в руке.

— Ты не только наконец перестала колебаться, но уже строишь вполне реальные планы. Хороший знак. Это говорит об истинных отношениях между двумя одинокими взрослыми людьми. Через десять минут я встречу тебя на стоянке.

Когда они подошли к входной двери, Ричард поставил на ступеньки пакеты с едой и ждал, пока Лили откроет ключом дверь. Потом он поднял ее на руки и перенес через порог. Поставив на пол, он обнял ее.

— Это будет первый наш общий дом. В моем каждый угол пропитан духом Клер. Но здесь не будет призраков прошлых семейных торжеств по случаю Рождества. — Он нежно поцеловал ее. — А теперь давай поедим.

Они сидели на полу маленькой кухни и ели пластмассовыми вилками из картонных упаковок.

— Очень милый домик, — проговорил Ричард, оглядывая кухню, когда они покончили с едой. — Только очень уж он маленький.

Лили испачкала юбку кисло-сладким соусом и побежала к крану замывать пятно.

— Смотри, вода есть, — порадовалась она, — и даже горячую воду включили. — Она подошла к выключателю и зажгла свет, хотя на улице было еще светло. — Смотри-ка, включили и воду и электричество, — глаза ее сияли. — Здесь есть бассейн с подогревом. Ты не посмотришь, можно ли его включить?

— Я очень умелый, ты же знаешь, везде, за исключением кухни. — Он вытер руки и вышел. Через несколько минут вернулся. — Желание дамы — приказ командира. — Он отвесил ей глубокий и низкий поклон. — Бассейн с горячей водой будет готов через сорок пять минут.

— Но у нас нет полотенец, — констатировала Лили.

— У меня в багажнике есть несколько пляжных полотенец, — сообщил он. — Через несколько минут они будут доставлены сюда. — Он подошел к ней, обнял ее, приник губами к ее шее, тесно прижав ее к себе. — Я люблю тебя, — сказал он.

— Я тоже тебя люблю, — ответила она.

Одной рукой он вытащил подол ее блузки из-под пояса юбки, но она отодвинула его руку.

— Нам надо поговорить. Это очень важно.

На время ее проблемы оставили Лили в покое и помещались где-то в сторонке, но сейчас они приблизились со скоростью света и вновь обступили ее со всех сторон. Она должна во всем признаться Ричарду. Она решила сделать это, когда они ехали к ней домой. Или она поведает ему все или порвет с ним всякие отношения. Если она не скажет этого ему, то скажет кому-нибудь еще.

Огонь желания в его глазах уступил место озабоченности. Он снял с шеи галстук и вместе с пиджаком швырнул в угол. Лили, скрестив ноги, села на пол в гостиной. Напряженно вглядываясь в ее лицо, он прилег на бок и ждал, когда она заговорит.

— То, что я тебе скажу, повергнет тебя в шок. Единственное, на что я надеюсь, так это на то, что ты поймешь, почему я не говорила тебе этого раньше и почему решила сделать это сейчас. — Она молчала, покусывая губы. — Признавшись тебе во всем, я поставлю тебя в очень неловкое положение.

Выражение озабоченности на его лице стало сильнее. Он сел, неловко раскинув ноги и упершись в пол ладонями, чтобы сохранить равновесие. Он почувствовал себя неудобно, испытывая страх перед тем, что она собиралась ему сказать. Она медлила, стараясь найти нужные слова и собираясь с духом. В комнате стояла зловещая тишина. Откуда-то с улицы доносились лай собак и звуки включенных телевизоров.

— Я убила Бобби Эрнандеса, — сказала она. — Я решила, что это тот человек, который ворвался к нам и изнасиловал нас. Я поехала в Окснард и застрелила его из отцовского охотничьего ружья.

Какое-то мгновение глаза Ричарда не выражали вообще ничего. Слова застыли у него в горле. Потом он вскочил на ноги, глаза широко раскрыты, в них было полное неверие.

— Повтори, что ты только что сказала.

— Я убила Бобби Эрнандеса, — медленно повторила она, губы ее задрожали. — В тот вечер у меня в кейсе оказалось дело Бобби Эрнандеса — Клинтон сообщил мне, что отпустил этого обвиняемого, — там была фотография, и он оказался как две капли воды похож на насильника. Тот даже был одет в точно такой же красный свитер. Я решила, что он, выйдя из тюрьмы, проследил, где я живу. Я решила, что при освобождении ему вернули ту одежду, в которой его задержали. В папке я нашла его адрес.

Она шумно втянула в себя воздух, понимая, что не найдет слов, чтобы описать то состояние, в котором она тогда находилась, и то безумие, которое подвигло ее на такой поступок.

Он старался взвешивать каждое свое слово.

— Но почему ты не арестовала его, если знала, кто он такой? Боже мой…

Видя выражение неодобрения на его лице и слыша тон его голоса, она заплакала.

— Я очень хотела, чтобы он умер, понятно? Я видела, как он изнасиловал мою дочь, он сунул мне в рот свой нож и сказал, что на этом ноже кровь другой женщины. Я думала, что он уйдет, а потом вернется и убьет нас обеих. — Не в силах больше владеть собой, она разрыдалась. Ричард приблизился и обнял ее. Он прижал ее голову к своему плечу и гладил ее по спине.

— Не плачь, — просил он, — я не могу выносить, когда ты плачешь.

Когда она перестала рыдать, он осторожно отстранил ее от себя и спросил:

— Так кто же сидит сейчас в тюрьме за изнасилование?

— Насильник, — ответила она, глядя на него покрасневшими глазами. Краска растекалась по ее лицу вместе со слезами. — Он точная копия Эрнандеса, но насильник — это он. Это был не Эрнандес. У него даже нашли нож, которым он угрожал нам, с моими отпечатками пальцев на нем. Я застрелила не того человека.

— Боже мой, Лили. — Он воздел руки к небу. Склонившись над ней, он закричал прямо ей в лицо: — Ты спокойно застрелила не того человека. Ты вообще кого-то убила. Ты пристрелила кого-то и не нашла времени сказать мне об этом. Хороши же у нас с тобой отношения. — Он повернулся и выбежал на кухню. Там он схватил бутылку вина, налил полный пластмассовый стакан и одним духом выпил его. Она по-прежнему сидела на полу в гостиной. Он уперся ладонями в кухонный стол и смотрел на нее горящими глазами, лицо его подергивалось. Затем он снова схватил бутылку, стакан, вбежал в комнату, налил стакан до краев и протянул его Лили. Потом он опрокинул бутылку вверх дном и выпил из горлышка остатки. — Кто об этом знает?

— Никто не знает, — ответила она. — Не знает даже Джон. Я никому не говорила.

Он читал сообщение и полицейский рапорт об убийстве Эрнандеса, но подробностей сейчас уже не помнил; мысли его разбегались и путались, взгляд дико блуждал по комнате.

— На тебя есть что-нибудь? Улики? Свидетельские показания?

— Единственный свидетель — Мэнни, но он думал, что это был мужчина. — Она остановилась и выпила глоток вина. — Соседка записала номер моей машины, но я изменила его маркером, так что они искали другую машину.

Он посмотрел на нее. В глазах его можно было прочитать потрясение и недоверие.

— Маркер? Ты изменила номер? Боже мой, ведь это преступный умысел. Какой бес вселился в тебя, что ты все это натворила?.. Убить человека. Боже.

Он выглядел так, словно вот-вот набросится на нее, схватит за плечи и начнет трясти.

Она молчала. Он продолжал расхаживать по комнате, размахивая свободной рукой. Время от времени он останавливался и наливал себе вина.

— Так, так… надо подумать… только без паники.

Лили хотела остановить его, сказать, что время для паники и каких-то планов действия давно прошло. Но вместо этого просто тупо смотрела в пол.

Он с размаху, как мешок, плюхнулся на пол рядом с ней.

— Тебе все ясно? Если Мэнни мертв, а у них есть только неправильный номер машины, то это значит, что у них нет ничего.

— Этим делом занимается Каннингхэм. Ты думаешь, если бы он что-то пронюхал, то мы бы об этом не узнали? Господи, я сегодня встречалась с ним. Я все время разговариваю с ним об этом деле. Если даже он меня подозревает, то у него, очевидно, нет ни доказательств, ни свидетелей.

Ричард снова потянулся к ней, опрокинув ее стакан с вином. По ковру растеклось розовое пятно.

— И ты все время держала это в себе? Тебе надо было давно рассказать мне обо всем.

Она не отвечала. Он гладил ее по волосам, как ребенка.

Мысли путались и кружились. Женщина, которую он сейчас держал в своих объятиях, была не тем человеком, которого он любил и знал, — как оказалось, он абсолютно ее не знал. Она совершила предумышленное убийство. Конечно, ее и ее бедное дитя изнасиловали — это ужасно и отвратительно, но взять и хладнокровно убить кого бы то ни было — это было за пределами его понимания. Он не мог ни понять, ни принять этого. Если бы даже кто-нибудь заколол Грега у него на глазах, он вряд ли бы лишил жизни убийц. Это противоречило всему, во что он верил, самой сути его работы прокурором. Но дело сделано. Назад уже ничего не вернешь. Теперь и он стал частью всего происшествия. Ему придется проглотить эту горькую пилюлю. Она застряла у него в горле, но придется заставить себя протолкнуть ее дальше.

— Эрнандес был просто зверем. Ясно? Убийцей. Нет сомнения, что суд приговорил бы его к смерти. Считай, что ты сэкономила штату деньги, причитавшиеся на его содержание в камере смертников. Смотри на это так.

— Поверь мне, Ричард, я уже смотрела на это дело под разными углами зрения. Но как бы на него ни смотреть, факт остается фактом, я убила человека, то есть я совершила убийство. — Лили закрыла лицо руками, не осмеливаясь встретиться с ним взглядом. — Я не могу просто взять и принять это. Ты понимаешь? Я не смогла это перенести. Он изнасиловал у меня на глазах мою маленькую дочку. Это насилие… везде… каждый день… мы купаемся в нем…

— Слушай. — Ричард старался придать своему голосу спокойный тон. — Если бы ты не убила Эрнандеса, мы никогда бы не узнали о его участии в убийстве по делу Лопес — Макдональд. И не только это. Если бы не убийство Эрнандеса, мы могли бы осудить двух невиновных мальчиков. Эрнандес мог еще кого-нибудь убить. Первое убийство разожгло его аппетит. Разве мы не говорили с тобой об этом? Он похитил Патрицию Барнс с единственной целью — убить ее, чтобы просто испытать при этом острые ощущения. Когда ему это не удалось в первый раз, он снова нашел ее и все-таки довел свое черное дело до конца. То, о чем мы сейчас говорим, — это стадии рождения убийцы-маньяка.

— Сможешь ли ты жить со мной, зная, что я сделала? — спросила она.

Он не ответил, глаза их встретились. Без всяких слов она уловила в выражении его глаз неуверенность и сомнение. Он смотрел на нее так, словно не знал ее раньше. Она стала для него незнакомкой, курьезом, отклонением от нормы.

— Мне не надо было ничего тебе говорить. Это была ошибка.

— Я люблю тебя, — тихо произнес он. — Я ничего больше не могу тебе сказать. Не имеет значения, что произошло между нами, я люблю тебя.

Она выпила вино, и Ричард долил ей в стакан, допив то, что еще оставалось в бутылке.

Он встал и, выйдя из дома, направился к своей машине. Лили стояла у окна и смотрела на него сквозь жалюзи, уверенная, что сейчас он сядет в машину и уедет. Она видела, как он открыл багажник, чтобы положить туда два пляжных полотенца. Лили раздвинула планки жалюзи, и в них образовалось большое отверстие. Ричард захлопнул багажник своего «БМВ», полотенца почему-то остались у него в руках, и оглянулся на дом. Плечи его ссутулились, словно на них навалилась огромная тяжесть. Лицо его было напряжено и искажено, он старческой походкой пошел ко входу в дом. Пройдя полдороги, он оглянулся, будто боялся, что за ним кто-то наблюдает, затем стал подниматься по ступенькам наверх, волоча за собой развернувшиеся полотенца и не замечая этого. Руки его безвольно свисали вдоль тела.

Лили охватила непереносимая, страшная мука, от которой ей захотелось скорчиться. Она закричала:

— Что я наделала? Что же я наделала?

Она все сказала Ричарду, не потому что он должен был это знать, ей самой хотелось освободиться от непомерной тяжести, найти у него так необходимую ей поддержку.

«Я презренная тварь, — думала она, — гнойник на лице земли».

Ее самобичевание и презрение к себе стали просто невыносимыми. Она бросилась в прихожую и успела запереть дверь, когда ручка уже начала поворачиваться. Потом привалилась к двери, забаррикадировав ее своим телом.

— Уходи, Ричард, — сказала она ему через дверь. — Уезжай домой.

— Открой дверь, — произнес он глухим голосом, стараясь владеть собой. — Пожалуйста, Лили, не делай глупостей, открой дверь.

Их разделяло расстояние всего в несколько дюймов, и она положила ладони на деревянную поверхность филенки, когда он начал стучать в дверь кулаками. Удары становились все сильнее.

— Я внесла такое смятение в его жизнь, я скомпрометировала все его представления о порядочности, — проговорила она вслух самой себе.

Теперь он будет покрывателем убийцы, пособником, в конечном счете, преступником. Пока Ричард колотил кулаками в дверь, она бросилась на кухню, раскрыла сумочку и, вытащив оттуда сотовый телефон, набрала номер.

— Управление полиции в Окснарде, — послышался голос в трубке. — У вас что-то экстренное?

— Да, — крикнула Лили, видя в окне белую рубашку Ричарда. Он шел к задней половине дома. — Мне нужен следователь Каннингхэм.

По заднему двору Ричард подошел к стеклянным окнам.

— Следственная часть. Каннингхэм.

— Это Лили Форрестер. Я убила Бобби Эрнандеса. — Пока Лили говорила, взгляд ее был прикован к Ричарду, который стучался теперь в заднюю дверь. Он прижался лицом к стеклянному окну и, сложив ладони лодочкой, старался разглядеть, что происходит внутри дома.

— Лили! — кричал он, — Лили!

Трубка телефона молчала, Лили слышала только свое шумное дыхание. Из носа у нее текло, и она вытерла его рукавом блузки. Ричард попытался вышибить дверь, потом переключился на окно.

Послышался глубокий голос Каннингхэма, он привлек внимание Лили, и она отвернулась от окна.

— Где вы находитесь? — спросил он.

— Я в Вентуре.

— Где именно, Лили. Адрес. Дайте мне адрес.

— Сивью… — Она не помнила адрес, в голове была полная сумятица. Она взяла сумочку и высыпала все ее содержимое на кухонный стол. Наконец нашла арендный договор и прочитала адрес. — Адрес: 11782, Сивью.

— Вы одна?

— Да.

— Оставайтесь на месте. Никуда не уходите и не выходите из дома. Я буду у вас через пятнадцать минут.

Лили не отвечала. Ричард был уже не во дворе. Шум доносился из задней половины дома, где располагались спальни.

— Вы слышите меня? — спросил Каннингхэм. — Я сейчас выезжаю.

Он отключился. Трубка выпала у Лили из рук. В холле появился Ричард.

— Ради Бога, что?.. Мне пришлось пробираться через окошко спальни. Ты меня до смерти напугала. — Он направился к ней, но она отпрянула. Выражение облегчения на его лице сменилось гневом. — Сейчас же прекрати этот балаган. Какого черта ты заперлась от меня? Я думал, что ты себя покалечишь.

— Тебе надо сию минуту уехать. Сюда едет Каннингхэм. Я призналась. Я сказала ему. Все.

Глаза Ричарда расширились от ужаса.

— Это безумие. Я не могу в это поверить. Боже, это какой-то кошмар.

Раскачиваясь из стороны в сторону, он пошел к двери, но потом опять направился к Лили.

Бросив на нее украдкой еще один последний взгляд, он повернулся и вышел, оставив дверь широко открытой. Он подбежал к машине, открыл дверь, сел за руль и уехал.

— Вот и хорошо, — проговорила Лили, прислонилась к стене и медленно сползла на пол. — Вот и хорошо.

Лили почувствовала себя невесомой и бестелесной. Посмотрев на свои вытянутые на полу ноги, она увидела, что колготки порвались и большой палец торчит наружу. Протянув руку, она коснулась его. Блузка выбилась из-под юбки и была спереди закапана вином. Она уронила голову на грудь и закрыла глаза. В доме было темно. Лили начала воображаемое путешествие во времени, не в силах остановить это тягостное блуждание сознания по темным закоулкам ее мрачной, внезапно ожившей памяти.

Ей десять лет. От рыбных прудов на ранчо в Колорадо она по тропинке взбирается на холм. На вершине этого высокого холма ее уже ожидает дед. У него огромный живот, и над этой горой плоти торчит маленькая голова. Во рту у него сигара, которую он то и дело перебрасывает языком из одного угла рта в другой между стиснутыми зубами.

— Ну, вот и ты, — говорит он. — Вот и пришла моя маленькая куколка. Иди ко мне.

— А где бабушка? — спрашивает она.

— Она поехала в город, дорогуша. Я послал ее в город купить жареного арахиса, который ты так любишь. Разве это не мило с моей стороны, что я так забочусь о тебе? Разве не все время думаю я о своей куколке? Есть ли в мире хоть какая-нибудь вещь, которую бы я не купил для нее?

Лили повернулась и начала поспешно спускаться с холма, она не удержалась на ногах и с размаху шлепнулась в грязь, стараясь руками затормозить свое падение.

— Ты обещал. — Она захлебывалась рыданиями, сотрясавшими ее тело. — Не сейчас. Не днем. Ты же обещал.

— Вставай сейчас же, а то ты об этом пожалеешь. Ты становишься непослушной. Так нельзя разговаривать с дедушкой. Что скажет твоя мать? Что скажет твой отец?

Соскользнув к подножию холма и оказавшись на ровной земле, Лили вскочила на ноги и побежала. Обогнув по мшистому берегу пруд, она сквозь кустарник бросилась к лесу. Она спотыкалась, падала, снова поднималась и продолжала бежать без остановки. Ветки хлестали ее по лицу, и она дико размахивала руками над головой. Углубившись в чащу, она перестала понимать, где находится. Тогда она остановилась и упала в траву лицом вниз. Потом выбралась на открытое место на вершине дамбы и стала ждать. Она увидела «кадиллак» бабушки, свернувший на грейдер, ведущий к их дому. Темнело. Ей запрещали гулять по вечерам, когда становилось темно. Она стряхнула пыль с одежды и поплелась домой.

Бабушка стояла на кухне, не переодевшись, лицо ее было пепельно-серым, вокруг глаз легли темные круги. За ее спиной, широко улыбаясь, стоял дед. Он отодвинул бабушку в сторону и, схватив Лили, как тряпичную куклу или охапку хвороста, приподнял ее в воздух.

— Нечего теперь плакаться бабушке. Ты же знаешь, что гулять после наступления темноты нельзя. Но так как ты такая храбрая, такая шустрая и не умеешь уважать старших, то… — Он подошел к двери и, обернувшись, сказал бабушке: — Начинай обедать. Я только свожу кое-куда эту маленькую упрямицу и вернусь через несколько минут.

Их ранчо находилось примерно в трех милях от исправительного заведения для малолетних преступников штата Колорадо. Лили сидела на переднем сиденье «линкольна-континенталя». Дед крепко держал ее одной рукой. Видя, как неумолимо приближается высокое здание из темного красного кирпича, Лили ощутила непередаваемый ужас. Она попыталась высвободиться. Она подалась вперед, почти сползла с сиденья, неистово выгнувшись дугой, помогая себе толчками ног.

— Нет, дедушка! Нет, дедушка! — Свободной рукой она стянула с себя трусики и подставилась ему. — Не оставляй меня здесь. Я буду хорошо себя вести. Я буду хорошей девочкой.

Она схватила его за руку, которой он держал ее, и попыталась подтащить ее к своему голому тельцу, к тому месту между ног, которое он так любил трогать, но он оттолкнул ее. Она уже могла разглядеть решетки на окнах и тени людей внутри. Они подъехали к воротам исправительного заведения.

— Поздно, моя дорогая. Поздно. Теперь тебя ждут они. Они очень любят маленьких девочек. — Он повернулся к ней, сделал страшное лицо и зарычал: — Они любят их есть. Запомни, Лили, моя куколка, моя скверная куколка. Есть, а не кормить. Они всегда голодны, а сейчас как раз время обеда.

Он проехал ворота, просто дружески махнув охраннику. Это было заведение с минимальной системой безопасности, а он был частым посетителем, так как дружил с начальником этой тюрьмы. Он проехал мимо охранника, целиком закрыв от него Лили своим огромным телом.

Прямо под стенами здания тюрьмы он остановил машину, открыл дверь и вытолкнул ее на улицу. Она кувырнулась на асфальт, упав на четвереньки и запутавшись в своих вельветовых штанишках. Одна туфля свалилась с ноги и сквозь дырку в носке торчал наружу большой палец. Он развернулся и отъехал, в нее полетел гравий из-под колес. В лицо, едва не удушив ее, ударила едкая струя выхлопных газов. Из глаз потекли слезы, Лили начал бить мучительный кашель. Она села, крепко обхватив колени и плотно закрыв глаза. Она внимательно слушала, не идут ли уже за ней, чтобы съесть ее, как большую курицу. Они воткнут в нее свои гнилые зубы, оторвут ей руки и ноги и растащат ее на куски.

— Хорошо, — сказала она, — вот и прекрасно. Идите сюда, идите, ешьте меня, пока я здесь.

Она ждала.

Зашуршал гравий, земля вздрогнула от рева двигателя. Потом все смолкло.

— Теперь-то ты готова вернуться домой вместе с дедушкой? Теперь ты будешь послушной, хорошей маленькой девочкой? Или ты все еще хочешь, чтобы я оставил тебя здесь?

Дверь автомобиля была открыта, Лили встала, натянула штаны и молча села в машину.

— Теперь вытри глаза, а когда мы приедем домой, ты пойдешь в ванную, смоешь с себя всю грязь, наденешь красивое белое платьице, которое я купил тебе, и спустишься к обеду.

— Хорошо, дедушка, — ответила она.

— Вот так-то, моя прелесть. А теперь поцелуй меня. Один маленький поцелуй в щечку.

Лили дотянулась до него и прикоснулась губами к заросшей щетиной щеке, потом села на место, положив руки на колени и глядя прямо перед собой. В последний раз, когда бабушка была в городе, он оставил ее здесь одну и ей пришлось идти домой в темноте пешком целых три мили.

 

Глава 43

Каннингхэм, как ужаленный, вскочил из-за стола и, лихорадочно надев пиджак, поправил сдвинувшуюся с места наплечную кобуру. За соседним столом сидел новый следователь из отдела убийств, занятый тем, что раскладывал по ящикам свои вещи. Это был один из тех полицейских, что застрелили торговца наркотиками и поделили его выручку. В свое время Каннингхэм занимался расследованием этого дела. А вот теперь этого человека перевели из отдела по борьбе с наркотиками в отдел убийств. Никто и не подумал предупредить Каннингхэма, что этот тип будет сидеть в нескольких футах от него, делить с ним кабинет и дышать с ним одним воздухом.

— Ты что, на сковородку сел? — спросил он и поднял на Каннингхэма глаза.

— Пошел на хрен, — прорычал Каннингхэм, спеша к двери. — А еще лучше приставь свой шикарный пистолет себе к уху и спусти курок.

Мужчина встал и с угрожающим видом двинулся к Каннингхэму. Тот распахнул пиджак и потянулся к кобуре.

— Еще один шаг, и я это сделаю за тебя сам.

— Ты ответишь за это, говнюк. Я напишу рапорт начальству, и ты вылетишь на улицу, рад будешь найти любую работу.

Проигнорировав его последнее замечание, Каннингхэм пробежал через двойные двери и оказался на улице. Прыгнув в свою машину, он завел двигатель и на максимальной скорости полетел в Вентуру. Сеть полицейской радиосвязи была загружена до Предела. Каннингхэм собрался было включить микрофон и сказать диспетчеру, что покидает пределы города, но передумал и включил рацию на прием.

— Станция один, два-б, — зазвенел в динамике голос диспетчера, — ограбление супермаркета Уайта, пересечение Аламеды и Четвертой улицы. Подозреваемые — двое мужчин, вооружены девятимиллиметровыми пистолетами, последний раз их видели на Третьей улице в коричневой машине, номер не установлен. Убит клерк. «Скорая помощь» вызвана. Код три.

Каннингхэм был всего в нескольких кварталах от того места, куда диспетчер направил полицейские патрули. Он непроизвольно стал ощупывать глазами все проезжавшие мимо машины, но перед его внутренним взором неотступно стояло лицо Лили Форрестер. Он решительно протянул руку и выключил рацию. Почему и во имя чего позвонила она ему и призналась, что застрелила Бобби Эрнандеса? Почему она не оставила все как есть? Как только убили Мэнни, у него не осталось никаких доказательств; она была чиста. Да это же просто глупость, подумал он. Это был чисто женский поступок: признаться во всем, когда он остался практически с носом. Она блестяще осуществила это преступление и великолепно его спланировала. А потом она рассопливилась, раскисла и чисто по-бабски решила удовлетворить свою морально-этическую блажь. Он почувствовал, как в нем закипает гнев; его начала мучить изжога, во рту появился кислый вкус отрыжки.

— Не существует больше никакой этики, — произнес он вслух. — Президенты совершают преступления и лгут, проповедники воруют и развратничают, отцы убивают собственных детей, а дети родителей.

Как раз сегодня утром он прочитал в газете об одном капитане-пожарном, обвиненном в совершении двенадцати поджогов. На следующей странице была заметка о следователе из Лос-Анджелесского департамента полиции, который совершал заказные убийства. За соседним с ним столом восседал человек, имевший право носить оружие и полицейскую кокарду, о котором Каннингхэм знал, что он — хладнокровный убийца. Когда все это кончится? Неужели общество может пасть еще ниже? Он смотрел на мелькавшие мимо него дома и лица прохожих, и ему хотелось крикнуть: «Расходитесь по домам, ослы! Иначе какой-нибудь сукин сын пристрелит вас из чисто спортивного интереса. Заприте двери. Прячьтесь под кровати. Вы что, не видите, что здесь идет настоящая война? Вы что, не соображаете, что у половины тех, кто окружает вас, в карманах больше пушек, чем у всех копов этого занюханного городишка?»

Он свернул с шоссе на бульвар Виктория, где находился комплекс административных зданий.

— Копы. Полицейские офицеры. Законники, — рычал он сквозь зубы с отвращением.

Он сбавил скорость, разглядывая знаки, затем резко свернул вправо. Машину занесло. Краем глаза он заметил, как в свою машину садится молоденькая девушка.

— Попробуй, вызови копа, и он изнасилует тебя, детка. Или насмерть забьет твоего парня, просто потому что у него сегодня поганое настроение. Посмотри, ни один нормальный человек сегодня не хочет становится копом, и нет худшего зверя, чем страж законности.

Он уже подъехал к подножию горы и искал улицу, которую назвала ему Лили. Было темно, как в могиле. Вдруг он увидел припаркованную к тротуару красную «хонду» и ударил по тормозам. В доме темно. Номера на доме нельзя было разглядеть из-за темноты. Выключив зажигание, он сидел и вслушивался. Было темно и тихо. Он потянул носом, ему показалось, что он ощутил запах смерти.

— Ну нет! — крикнул он, стукнув кулаком по рулевому колесу, вообразив, что он обнаружит, войдя в дом: разметанные по стене рыжие волосы и разлетевшиеся по комнате веснушки, а саму Лили лежащей на полу со вставленным в рот дулом того самого ружья, из которого она застрелила Бобби Эрнандеса. Потом ему надо будет составить соответствующий протокол и сказать обо всем ее дочке, которая и так недавно пережила недетское потрясение.

Затаив дыхание, он приблизился к входной двери. Она была открыта. Единственное, что он слышал — это нарастающее стаккато своего сердцебиения. Затем он увидел ее в темном углу комнаты. Она сидела неподвижно, прислонившись спиной к стене. Он предположил самое худшее. У него перехватило дыхание, он стал искать кровь и оружие. Однако, коснувшись ледяными пальцами точки пульса сонной артерии, он ощутил под теплой кожей биение. Она была жива.

— Лили, — звал он, аккуратно встряхивая ее за плечи, опустившись на колени рядом с ней. По причинам, которые он и сам не смог бы объяснить, он обнял ее и прижал к груди.

— Папочка, — прошептала она невнятно и как-то по-детски.

— Все будет хорошо. Я здесь. Все будет хорошо. — Он качал ее, как ребенка, повторяя одни и те же слова, как куплеты колыбельной песенки. Она была совершенно дезориентирована, находясь в каком-то психическом провале. Она падала в какую-то пропасть, но он здесь и не даст ей упасть. Он вспомнил свою детскую любовь — цирк, акробатов на трапеции, — как он с благоговением следил за полетом в воздухе маленькой женщины в блестящем костюме, и как висящий вниз головой мужчина подхватывал ее на лету мускулистыми руками, и как они потом вместе долетали до спасительного шеста и спускались на арену, подняв кверху руки в победном жесте. Он взял Лили за плечи, отодвинул от себя и стал трясти сильнее.

— Это Брюс. Брюс Каннингхэм. Лили, ты меня слышишь? Это Брюс. Назови мое имя. Скажи: Брюс.

— Брюс, — произнесла она, повторив звуки его имени, как попугай.

Он отстранился от нее, и она снова безвольно привалилась к стене. Глаза ее были закрыты, тело оцепенело. Пошарив рукой по стене, он нащупал выключатель и включил свет. Потом наклонился и ударил ее по лицу. Глаза ее мгновенно открылись.

— Борись, — приказал он ей. — Борись за жизнь. Это Брюс Каннингхэм. Следователь Брюс Каннингхэм. Посмотри на меня.

Ну так-то лучше. Он увидел: узнавание, понимание, возвращение к реальности. Она вернулась в мир. Он подхватил ее своими сильными руками и донес до спасительного шеста.

— Я убила Бобби Эрнандеса, — сказала она. — Я думала, что он изнасиловал мою дочь. Я была уверена, что это сделал именно он. Я убила его с умыслом, находясь в здравом уме.

— Где вы находитесь, Лили?

— Я в Вентуре, в своем новом доме.

— Кто сейчас президент Соединенных Штатов?

— Джордж Буш, — спокойно ответила она, взгляд ее окончательно стал осмысленным. — Зачем вы спрашиваете меня об этой чепухе?

Но она совершенно не помнила, как она приехала сюда и куда она собиралась потом: она все еще падала вниз, на песок арены, над которой забыли натянуть страховочную сеть. Он подобрал с пола полотенце, сходил на кухню и намочил его водой. Потом снова подошел к ней и бросил полотенце ей на колени.

— Протрите лицо, вы почувствуете себя намного лучше, — нежно, как отец дочери, сказал он ей.

Она приложила полотенце к лицу и через несколько секунд взглянула на него ясными синими глазами. Все веснушки были на месте — на носу и на бледных щеках.

— Вы меня ударили.

— Да. Пойдемте отсюда.

— Вы наденете на меня наручники?

Оттолкнувшись от пола руками, она посмотрела ему в лицо, и он почувствовал, как его охватывает теплая волна необъяснимого чувства. Он задрожал. Подхватив ее на руки, он поднял ее. На руках отнес в машину и посадил на переднее сиденье. Прикоснувшись губами к ее лбу, он попытался что-то сказать, но слова застряли у него в горле. Она откинулась на спинку сиденья.

Оставив дверь машины открытой, он сбегал к дому и вошел внутрь. Он забрал ее жакет и сумочку, выключил свет и закрыл за собой дверь. К машине он подлетел одним духом, отметив про себя, что совершенно не запыхался, как тренированный атлет. Тело его двигалось легко и свободно.

Сев в машину, он, навалившись на нее, закрыл дверь со стороны пассажира.

— Наденьте жакет, — приказал он.

Когда она выполнила то, что он велел, он снова склонился над ней и пристегнул ее к сиденью ремнем безопасности.

— Держитесь.

Через несколько секунд они выехали на ровное место, стрелка спидометра переместилась к цифре семьдесят, потом восемьдесят, потом девяносто. Стекла окон были опущены, и их лица обдувал холодный ночной воздух. Мощный двигатель оглушительно ревел. Он включил рацию, переключился на передачу и прокричал в микрофон:

— Станция один, подразделение номер шесть-пять-четыре.

— Шесть-пять-четыре, слушаю вас, прием.

— Где жертва два-один-один?

— В пресвитерианском госпитале, но, кажется, он уже мертв.

— Я еду туда. — Он взглянул на Лили, потом опять стал смотреть на дорогу. Рулевое колесо вибрировало в его руках. Он бросил микрофон рации на сиденье между ними.

Всю остальную дорогу они молчали. Глаза Лили были широко раскрыты, руками она крепко держалась за приборную доску. Машина резко тормознула, въехав на стоянку госпиталя. И, хотя Лили была пристегнута ремнем, Каннингхэм придержал ее рукой, чтобы ее не бросило вперед.

— Пойдемте со мной, — велел он, резким толчком открывая дверь, а затем вновь склонившись к ней. — Ничего не говорите, ничего не делайте. Просто идите со мной.

Стремительными, широкими шагами он пересек стоянку. Лили на высоких каблуках еле поспевала за ним. Автоматические двери шокового отделения открылись, и в глаза им ударил яркий слепящий свет. Каннингхэм, не останавливаясь, показал полицейский значок, и сестра указала ему, в какое помещение идти. Каблуки бегущей за ним Лили дробно стучали по линолеуму. Она смотрела в пол.

На столе лежало тело смуглого молодого человека, судя по виду, индейца. Тело еще не прикрыли простыней. Рубашка была разорвана на груди, на которой виднелись розово-красные круги. К этим местам прикладывали электроды дефибриллятора в безуспешных попытках спасти его жизнь. Часть его головы и половина лица были начисто снесены, вместо них зияла огромная рана — сплошной кусок сырого мяса. В помещении никого, кроме них, не было. Лили прикоснулась к холодной руке покойного, к его длинным и тонким пальцам, очень темным по сравнению с мертвенно-бледными ногтями, потрогала узкое обручальное кольцо. На ее глаза навернулись слезы, она с немой мольбой посмотрела на Каннингхэма. Он дернул головой в направлении двери, и они вышли в холл. Она шла за ним по коридорам через многочисленные холлы, пока он не остановился и не взглянул на нее. Они были совершенно одни. Эта часть госпитального корпуса то ли ремонтировалась, то ли реконструировалась.

— То, что вы сейчас видели — дело рук какого-нибудь Бобби Эрнандеса. Вы меня понимаете?

Его взгляд был настолько напряженным, что она не выдержала и отвела глаза.

Она заговорила чужим, неузнаваемым голосом, произнося слова одними губами.

— Да, — выдавила она наконец, — я понимаю вас.

— Они не нужны миру — Бобби Эрнандесы. Вы наступили на таракана. Но их осталось еще много, тысячи. Они в шкафах, под раковинами, они заползли в каждый вонючий сортир. — Он замолчал. Тело его обмякло, все его годы навалились снова на его плечи, на лице резко проступили морщины, выпятился живот. Лицо его побагровело, на лице выступили капли пота. Его широкая грудь тяжело вздымалась в такт дыханию. — То, что произошло между нами, никогда не происходило. Вы не говорили мне того, что сказали по телефону. — Он полез в карман и вытащил оттуда двадцатидолларовую банкноту. Разжав ее пальцы, он вложил ей в ладонь деньги и сомкнул ее пальцы своей мясистой ладонью. — Сейчас вы выйдете отсюда, возьмете такси и вернетесь в свою жизнь. Вы забудете, что эта ночь когда-то была в вашей жизни. Если вы встретите меня завтра или послезавтра, вы скажете мне: «Привет, Брюс! Как дела, Брюс?» и пойдете дальше, сражаться и строить новую жизнь для себя и своей дочки.

— Но вы не можете так поступить, — воскликнула Лили пронзительным голосом, дрожа всем телом. — Вы не можете просто выслушать мое признание в убийстве и спокойно уйти. А как же закон?

Она взволнованно размахивала руками, в ее глазах вновь зажегся огонь истерического безумия. Он нервно оглянулся. Вокруг никого не было. Они по-прежнему были одни.

Каннингхэм приблизился к ней, схватил ее руки одной своей лапищей и пришпилил их к стене. Лицо его нависло над ней на расстоянии нескольких дюймов от его лица, от его дыхания веяло жаром плавильной печи.

— Это я — закон. Вы меня слышите? Я — тот человек, который живет и дышит законом. Судьи сидят слишком высоко на своих креслах — они далеки от закона, они не нюхали его. А стреляют в меня. Это мне приходится дышать смрадом того общества, где мы живем. Это я прихожу, когда люди зовут на помощь, зовут, когда их грабят, бьют или насилуют. Я имею полное право принять такое решение. Полное право. — Капли пота с его лба, как соленый дождь, падали на запрокинутое лицо Лили. — Юстиция. — Он буквально выплюнул это слово. — Как можно служить интересам юстиции, интересам справедливости, предав вас суду за то, что вы отомстили за вашу дочь, посадив вас за это в тюрьму, а вашу дочку покалечив так, что она никогда не оправится от такого удара?

Внезапно он отпустил Лили и отступил от нее. Руки ее безвольно повисли вдоль тела, губы дрожали.

— Бог существует, леди, и Он живет здесь, в этой сточной канаве, с такими, как я.

С этими словами рослый человек повернулся к ней спиной и зашагал по коридору, топая по линолеуму своими поношенными и стоптанными башмаками. Дешевый старый пиджак плотно облегал его спину и широкие плечи. Лили следила за ним до тех пор, пока он не свернул за угол и не исчез из виду.

 

Эпилог

Лили вышла из своего кабинета в правительственном центре Лос-Анджелеса, где находился окружной апелляционный суд Соединенных Штатов, в котором она работала, и через улицу направилась к своей машине на стоянку. Было уже поздно, шел седьмой час. Она завела обычай долго задерживаться на работе, ожидая, пока рассосется уличное движение, чтобы проделать длинный изнурительный путь до Вентуры, который занимал почти два часа. Из-за этого она на несколько драгоценных часов укорачивала свое общение с Шейной, но ребенок позаботился о себе сам и занимался разнообразными делами, возвращаясь домой зачастую позже матери. Она стала признанным лидером в средней школе Вентуры, вступила в дискуссионный клуб и добивалась избрания президентом класса. Думая о дочери, Лили завела машину и влилась в поток уличного движения. Лили понимала, что любовь Шейны, ее поддержка, неиссякаемый оптимизм и жажда жизни являются ее, Лили, путеводной нитью.

Прошло восемь месяцев с той памятной ночи в пресвитерианском госпитале. Она подумала о великане-следователе и улыбнулась. Теперь он был далеко. Он уехал. Через короткое время после той ночи он подал рапорт, уволился из полиции, забрал семью и уехал домой, в Небраску. Она часто вспоминала о нем, иногда ей хотелось набрать его номер и услышать его голос, но то, что связывало их, было слишком недобрым, и она понимала, что этого не надо было трогать. Он уехал и жил теперь своей жизнью, а она выполнила то, что он велел ей тогда, — она вернулась к своей битве за жизнь, ведя то сражение, какое только она и умела вести. Ее совесть и Ричард Фаулер, сам того не желая, привели ее к решению отказаться от поста окружного прокурора. Она не хотела вредить ему и его карьере. На следующий день она подала прошение об отставке. Новую работу она, однако, нашла очень быстро, теперь она проверяла и анализировала дела, поданные на апелляцию. Здесь не было судебных драм, здесь не приходилось выигрывать и проигрывать процессы, но она сама сделала этот выбор и вносила в свою работу творчество, без устали копаясь в сводах законов и книгах по юриспруденции в маленьком угловом кабинете на тридцать четвертом этаже. Она никогда не станет судьей, но какое все это имело теперь значение? Ее карьера перестала ее волновать.

Движение рассасывалось, наступало самое хорошее время. Она взяла трубку радиотелефона и набрала номер. Шейна была дома.

— Это я, детка. Ты делаешь уроки или болтаешь по телефону?

Некоторые вещи никогда не меняются. Подростки есть подростки.

— Уроки уже сделаны, и мы с папой собираемся в кино. Он уже выехал и сейчас заберет меня.

— Кино среди недели? Слушай, дитятко, с каких это пор в правилах стало значиться кино по будним дням? Твой папочка знает правила.

— Мамуля, сегодня особый случай. Все уроки уже сделаны, и мы будем дома в десять часов. К тому же к тебе на ужин заглянет один старый друг.

Движение внезапно застопорилось, и Лили ударила по тормозам.

— Кто? Какой друг? Боже мой, Шейна, я ж приеду домой не раньше, чем через час. Я никого не приглашала на ужин. Да у меня и нечем накормить гостя. Мне даже приготовить нечего.

— Пусть это будет сюрприз. Ни о чем не беспокойся. Наша соседка Карен свозила меня в магазин. Я купила макароны, соус, хлеб и кекс. Правда, здорово я придумала?

Лили никак не могла взять в толк, о чем говорит ее дочь.

— Шейна, я не очень настроена на сюрпризы, особенно после трудной работы и долгой поездки. Сейчас же скажи мне, кто этот гость.

— Ты все время пропадаешь, мам. Наверное, связь барахлит. Пока.

Шейна отключилась.

Держа трубку в руке, озадаченная Лили молча смотрела на дорогу. Связь была в полном порядке, она Шейну слышала великолепно. Дочь явно что-то скрывала и все ее увертки говорили о том, что гость — Ричард. Это все Шейна подстроила. Она позвонила ему и сказала, что Лили хочет его видеть. Горло Лили перехватил спазм, голова закружилась. Схватив трубку, она вновь набрала номер.

— Слушай, — проговорила она, когда девочка подошла к телефону. — Если ты не скажешь мне, кто это, я запрещу тебе идти в кино.

— Я ничего не слышу, мама. Связь плохая.

Щелк!

Лили была одновременно раздражена и обрадована. Очевидно, что все это проделки Шейны. Она постоянно толкала мать на то, чтобы завести роман, выпихивала ее из дома в клубы знакомств, делала все, чтобы Лили влилась в поток нормальной жизни. Она стала персональным социальным работником для Лили. Надо честно признать, Шейна выбрала себе нелегкую работенку. Последние восемь месяцев Лили не чувствовала никакой охоты к общению и активной социальной деятельности. Единственное место вне дома и работы, которое она посещала — это группа переживших инцест, которая собиралась по четвергам в здании местной начальной школы.

Как всегда по дороге к дому, она проехала Камарильо, и, как каждый день, она непроизвольно надавила на педаль газа, проезжая мимо церкви, стоящей позади зарослей авокадо. Именно здесь спрятала она в то ужасное утро старое отцовское ружье. По ночам, в постели, ее продолжал преследовать страх. Она медленно приучалась жить с ним, как привыкают люди жить с неизлечимой болезнью, ампутированной конечностью или с обезображивающим шрамом. При том, что она была свободна и вольна распоряжаться своей жизнью, не опасаясь, что кто-то раскроет эту тайну, она мучилась от того, что сама знает о своем преступлении. Она всегда будет об этом знать. Ей не было никакого спасения, она не могла убежать от себя, и никто на свете не мог освободить ее от этого. Это знание она унесет с собой в могилу.

В тот момент, когда она свернула на свою улицу, она заметила белый «БМВ». Лицо ее залила краска, а сердце неистово застучало. Они несколько раз случайно сталкивались в супермаркете, обычно в присутствии Шейны. Он звонил ей, но Лили разговаривала с ним не дольше, чем требовалось, чтобы вкратце рассказать о себе и поинтересоваться его делами. И вот он здесь. Шейна явно позаботилась о том, чтобы это свидание состоялось. Лили рассказала ей правду о своих отношениях с Ричардом. Она рассказала ей почти все об их встречах, о часах, которые они провели, сидя перед камином или у бассейна, она рассказала ей все, кроме того, что произошло в ночь и утро после изнасилования. Наконец Шейна в один прекрасный день спросила и об этом. Лили солгала и поклялась, что ничего не произошло. Пусть так и будет.

Ричард вышел из машины в тот момент, когда Лили, подъехав к дому, нажала на кнопку открытия автоматической двери гаража.

— Привет, незнакомка, — сказал он, входя в гараж, когда она выходила из машины. В углах его рта играла напряженная улыбка. — Я думал, ты никогда не позвонишь. Так что это был приятный сюрприз.

Лили не знала, что сказать. Одно его присутствие приводило ее в волнение и смущение. Они пошли к дому. На ступеньках она споткнулась и упала.

— Тебе звонила Шейна, правда?

— Нет, — ответил он озадаченно. — Твоя секретарша позвонила мне в кабинет и сообщила, что ты приглашаешь меня сегодня на ужин. — Он посмотрел ей в глаза и понял, что что-то не так. — Я что, перепугал вечер? Или приехал не вовремя?

Лили улыбнулась. Он был очень красив, красивее, чем всегда. Когда они работали вместе, в его густых волосах было несколько седых прядей. Теперь седина побила их весьма основательно. Он загорел и выглядел неотразимо.

— Нет, — сказала она наконец. — Все правильно. Пошли в дом.

Лили прошла на кухню и отыскала те продукты, что купила Шейна. Макароны она положила в кастрюлю и поставила ее на огонь. В холодильнике она нашла готовые салаты и поставила их на стол.

— Хочешь чего-нибудь выпить? Я не держу в доме алкоголь, но…

— У тебя есть текила? — спросил он. Кухня была очень маленькой, и он находился очень близко от нее, в опасной близости, на губах его играла убийственная улыбка.

— О, Ричард. — Она почувствовала, как по жилам разливается тепло при одном воспоминании об их первой ночи. — Да, как говорят, были деньки. Ты знаешь, я думаю, что их было маловато. — Она отвернулась, он стоял слишком близко. — У меня есть пиво. Это все. Пиво или охлажденный чай. Выбирай.

— Пиво. И, Лили…

— Что? — спросила она, все еще стоя спиной к нему. — Подожди минутку, сейчас мы сядем за стол и поговорим. Я только заправлю салаты соусом.

Он подошел к ней сзади и обнял, она чувствовала на шее тепло его дыхания.

— Я все время думаю о тебе. Я не могу выбросить тебя из головы. Я встречаюсь с женщинами, но…

Лили толкнула его локтями, освобождаясь из его объятий, и посмотрела ему в лицо.

— А я ни с кем не встречаюсь, Ричард. Это было очень нелегко. То, что я сделала…

Краска схлынула с его лица. Он оперся о кухонный стол и глубоко вздохнул.

— Давай не будем говорить об этом, ладно? Все давно кончилось, все было в далеком-далеком прошлом. Я снова хочу тебя видеть.

— Я не могу, Ричард. Я просто не могу. Боже мой, тебе надо становиться судьей. Тебе не стоит снова связываться со мной. Только подумай сам, о чем ты говоришь.

Он изумленно уставился на нее.

— Ты хочешь сказать, что не хочешь меня больше видеть?

— Я этого не говорила.

— Тогда что же ты сказала?

Лили отбросила с лица пряди недавно коротко остриженных волос. Ричард даже не заметил этого.

— Как тебе нравятся мои волосы?

— У тебя великолепные волосы. Хотя мне больше нравились длинные. — Он помолчал, буравя ее глазами. — Ты будешь еще со мной встречаться?

В воздухе повисла неловкость. Она не могла произнести слова, которые хотела. Она жаждала, чтобы он обнял ее, ей хотелось взять его за руки и обвить ими себя, но она не могла этого сделать. — Вот сегодня мы встретились. Я рада тебя видеть. Я очень по тебе соскучилась.

В кастрюле с макаронами закипела вода, Лили встала и уменьшила огонь. Она достала из холодильника пиво и протянула ему, пальцы их при этом соприкоснулись. Плечи его ссутулились, сгорбившись, он встал и пошел в столовую.

Ужин проходил в напряженной обстановке.

— Как дела у Грега? — спросила она.

— Прекрасно. Ему нравится учиться в Сан-Диего. На уик-энды он приезжает домой. Ты знаешь, он встречается с Шейной.

— Я знаю. Они друзья. Сначала мне это не нравилось, но, кажется, отношения у них сугубо платонические, так что…

— Как ее дела?

— Это же Шейна… у нее все хорошо, ты знаешь, намного лучше, чем я ожидала.

— А ты сама?

Лили бросила вилку в тарелку и с шумом втянула воздух.

— У меня все хорошо. Работа меня захватила. Я терпеть не могу так далеко ездить, но мне нравится мое дело.

Когда с салатами и макаронами было покончено, Лили вытерла стол, не сказав ни слова о кексе и чае. Собравшись уходить, Ричард встал. Лили пошла проводить его до дверей.

— Можно мне хотя бы звонить тебе, говорить с тобой? Может, мы, по крайней мере, будем друзьями? Может, когда-нибудь, спустя годы, мы сможем…

Лили больше не могла себя сдерживать. Стоило ей только взглянуть ему в глаза, как она приникла к нему. Они постояли, обнявшись, потом она осторожно освободилась из его рук.

— Звони мне, — прошептала она, закрывая дверь. Она стояла у двери, прижавшись к ней, довольно долго после того, как он ушел, мечтая, как все может быть хорошо у них с Ричардом.

Это было начало.

 

Нэнси Т. РОЗЕНБЕРГ

Нэнси Тейлор РОЗЕНБЕРГ — американская писательница. Родилась в Далласе. Получила степень бакалавра гуманитарных наук, пять лет работала фотомоделью. Затем изучала криминалистику и служила в полицейских департаментах Далласа, Вентуры и других городов.

Расследовала самые серьезные преступления — убийства и групповые изнасилования. Первый же ее роман "Месть" имел шумный успех.

У нее пятеро взрослых детей. Живет с мужем в Калифорнии и Нью-Йорке.

 

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.