Он был свободен.

В кармане у него лежали двадцать долларов, и он сразу направился в магазин самообслуживания напротив тюрьмы. Взяв шесть банок пива и два хот-дога за семьдесят пять центов, он встал в очередь в кассу и тут увидел ее.

Он узнал ее сразу, даже со спины, настолько хорошо он изучил ее из окна тюрьмы. Вблизи она выглядела по-другому. Собственно, она была даже не такой, какой он помнил ее после первой встречи в зале суда. Тогда она казалась строже и выше. Курочка была очень недурна, но оказалась старше, чем он думал. В очереди между ними стоял только пожилой толстяк. Он шагнул в сторону, чтобы лучше ее рассмотреть. Удача — это женщина, подумал он, улыбаясь про себя, когда, расплатившись за бутылку растительного масла, она прошла мимо, едва не задев его. На него пахнуло ее ароматом — какая сладость. В такое везение верилось с трудом. Во-первых, его все-таки выпустили, а во-вторых — он натолкнулся на нее буквально спустя несколько минут. Это был знак свыше, просто черт знает, знамение какое-то, прямо, как плачущая мадонна. Теперь-то он точно попадет на первые страницы газет вместо этого ночного бродяги, будь он проклят. Блин, сегодня он победитель!

Он видел, как она прошла через стеклянную дверь и направилась к той самой маленькой красной машине, которую он так хорошо изучил из тюремного окна.

— Вот гадство, — громко произнес он, пока мужчина, стоявший перед ним, расплачивался за блок сигарет. Он со стуком поставил пиво и сосиски на прилавок и сунул кассирше двадцатку, нервно рыская глазами по стоянке. Схватив сдачу, он кинулся к выходу, думая, что она уже уехала. Но нет, ухмыльнулся он про себя, она стояла около машины и сосредоточенно рылась в своей гребаной сумочке в поисках ключей, точь-в-точь как тогда на стоянке около тюрьмы. Безмозглая сука, подумал он. Глупая шлюха, одно слово — прокурорша.

Когда она села в машину, он выбежал из дверей, прыгнул в свою машину и последовал за ней. Она хоть раз оглянулась на него в зеркало заднего вида? И не подумала. Чертовы бабы. Иногда ему казалось, что они заслужили все свои напасти сами. Нельзя же на самом деле быть такими непроходимыми дурами. А эта баба полагала, что она очень умна — еще бы: посылает людей в тюрьму, запирает их в клетки, как зверей в зоопарке. Да он объегорит ее, даже если ему свяжут руки за спиной.

Движение было оживленным. Он пристроился за ней, пропустив вперед несколько машин. Он даже предположить не мог, что его сегодня ожидает такая удача. Вот она свернула на подъездную дорожку к дому, вышла из машины и пошла к двери. Где-то у самого крыльца он потерял ее из виду. Надо бы спереть у нее машину, поди, она оставила ключи прямо в гнезде зажигания. Но — вдруг у нее дома муж. Может быть, она носит при себе пистолет. Да мало ли что можно ожидать от этих проклятых баб.

Поставив машину в двух кварталах от ее дома, он съел резиновые хот-доги и запил их парой банок пива. В тюрьме им давали похожие на хот-доги булочки, казалось, что внутри должна находиться мясная начинка, но ее, конечно, не было. Вилли говорил ему, что мясной начинки нет, чтобы заключенные не поранили и не поубивали друг друга. Понятно, что булочкой не поставишь даже синяк под глаз, но куриной косточкой ведь можно и зарезать.

Как только он вспомнил о Вилли, в его мозгу всплыла сцена с рокером и его маленькой «подружкой». Маленький педик хватал его за яйца. Он опустил стекло и с досадой сплюнул на улицу. Его чуть не вырвало от отвращения. А татуированный мудила назвал его окснардским тараканом. А все из-за этой суки, думал он, вперив взгляд в стену ее дома. Никогда бы этого не случилось, если бы не она. Он чувствовал, как его заливает волна гнева. Вилли говорил и другие вещи. Вилли видел его спину. От бессильной ярости он стал громко выкрикивать ругательства. Хватая пустые пивные банки, он стал швырять их в ветровое стекло. Одна из них, отскочив, попала ему в лицо. В желудке у него что-то извивалось и шевелилось, словно там свил себе гнездо клубок змей.

Прутья — она имела обыкновение бить его толстыми крепкими покрытыми зеленой корой прутьями, которые отламывала от деревьев, росших за домом. Сначала она сажала его в шкаф — темный, тесный, душный и смрадный шкаф. Он сидел там часами, кричал до исступления и бил в дверь кулаками, пока на них не выступала кровь и из-под содранной кожи не выступало кровавое мясо. Но, когда она открывала шкаф, становилось еще хуже, потому что у нее были прутья. Этот чертов унитаз… Она тащила его в уборную, стаскивала с него рубашку, прижимала животом к вонючему унитазу и начинала хлестать по спине этими проклятыми прутьями, крича, что будет бить его до тех пор, пока он не перестанет орать. Она врала, он замолкал, а она продолжала безостановочно хлестать его дальше, до тех пор пока на тусклый, потрескавшийся линолеум не начинала капать кровь. Потом она отпускала его и заставляла дочиста вытирать кровь с пола тряпкой.

Он до сих пор отчетливо помнил вонь от той дряни, которую она накладывала на волосы, чтобы покрасить их в рыжий цвет — гребаный рыжий цвет. Эта гадость отвратно воняла и была страшно едкой, от нее сильно щипало глаза. Он очень любил ее длинные черные волосы, которые, когда она расчесывала и распускала, доставали ей до бедер. Он очень любил эти волосы, пока в его жизнь не вошли прутья и беспрестанное битье. А до этого он очень любил расчесывать ее волосы и заплетать в косу, ощущая их шелковистое прикосновение к своим пальцам. Он становился сзади нее на стул, собирал рукой ее чудесные волосы, нежно касаясь ее конского хвоста. Он зажимал свободный конец хвоста коленями и начинал перебирать косички.

Но, после того как она перекрасила волосы в рыжий цвет, она перестала ночевать дома, а возвращаясь, весь день спала. Она перестала готовить еду. Иногда она приходила домой с сумкой, и они думали, что она принесла еду, — но это бывала не еда, а бутылка выпивки. Она бросала на стол несколько долларов, а к вечеру снова исчезала. Ему приходилось идти с этими грошами в магазин, и он честно пытался купить еды на всех. Но денег вечно не хватало, и ему пришлось начать воровать.

Он отвлекся от своих мыслей и включил автомобильный приемник. Самое лучшее он приберег напоследок, как во время обеда на десерт приберегают самое вкусное. Это самое лучшее лежало под передним сиденьем. Он пошарил под сиденьем рукой, но ничего не обнаружил. В груди у него возникло чувство панического страха. Он сунул руку поглубже. Слава Богу! Вот он! Под сиденьем лежал охотничий нож. От прикосновения холодного металла к нему вернулось чувство уверенности, член напрягся и стал твердым, как резиновая дубинка. Он начал тереть и поглаживать его рукой, представляя себе, как он расправится с этой рыжей курвой в ее доме. В его крови заиграл адреналин, и он рассмеялся счастливым смехом. Он подождет до темноты — ему не привыкать ждать.

Он подождет, пока не убедится в полной безопасности задуманного, потом вылезет из машины, подойдет к ее дому и попытается выяснить, кто еще там находится. Потом он вернется в машину и поспит. А потом наступит нужный момент. Он всегда чувствовал, когда он наступает. И он наступит сегодня ночью, он был уверен в этом.