Долгие дни сменялись короткими ночами, долгие ночи уступали дорогу быстрым, коротким дням. Время бежало так скоро, как проворно мчатся горные ручьи в раннюю весеннюю пору, и текло так же медленно, как неторопливо взбирается на остроконечную верхушку тасхыла уставший путник.
В далеком безоблачном небе загорались новые звезды, и постепенно меркли и угасали старые. Испуганная появлением дневного светила, луна поспешно скрывалась за кромкой горизонта, чтобы, вновь набравшись храбрости, выползти из-за горного кряжа и бросить холодный свет на погрузившуюся в тягостную дремоту землю. И казалось, ничто не может нарушить безмолвия разграбленного и опустошенного края славного Албанчи.
Замерло некогда шумное стойбище. Степные дороги заросли дикой травой. Очаги потухли, и лишь под грудами черных головешек теплился незримый огонь. Но некому было ни раздуть, ни поддержать его пламя.
И только породнившиеся с волками одичавшие собаки, поджав хвосты, бродили по пепелищу. Они не боялись людей, ибо еще помнили их повадки, и не боялись своих диких сородичей, потому что в них еще текла кровь ручных псов, некогда воспитанных людьми. Они стали хозяевами в голой степи, и их безудержный вой возвещал о том, что пришла пора, когда сила торжествует над разумом.
Но вот однажды, когда солнце, оттолкнувшись от вершины тасхыла, стало набирать высоту, в прозрачной синеве неба, сияя всеми цветами радуги, появилась золотистая точка. Она была похожа на дневную звезду, повисшую над землей Албании.
Это была вещая птица — сладкоголосая золотая кукушка.
Широко расправив нарядные крылья, она парила над выжженной степью и макушками остроконечных гор, над обезлюдевшим пепелищем, где царствовали бурьян и ковыль да стаи голодных волков.
Медленно ступая золотистыми лапками по солнечным лучам, спустилась вещунья на заросший травой зеленый бугор и села, сложив разноцветные крылья.
Потом она трижды встряхнула своим золотистым убором и превратилась в статную, прекрасноликую красавицу Чарых-Кеёк, дочь могучего Албыгана и щедрой сердцем, несчастной Ай-Арыг.
Шестьдесят аккуратно заплетенных косичек спадали на ее смуглые плечи, семьдесят черно-смольных косичек прикрывали богатый наряд на груди, и лицо ее сияло, как полная луна в безветренную и безоблачную ночь. Сорок хитростей было у нее на уме, пятьдесят уловок в запасе.
Обратив свой взор на восток и воздев руки к небу, мудрейшая из мудрых и умнейшая из умных, красноречивая Чарых-Кеёк заговорила, и голос ее был услышан солнцем и луной, неприступными горами и полноводными реками.
— Слушай меня, богатырь Албанчи! Ты рожден для славы и побед! Стань на страже границ родного края, не допускай, чтобы кони злых недругов пили воду из теплоструйного Хан-Харасуга и топтали горные тропы Кирима, резали скот и убивали беззащитных стариков и детей! Знай и верь, что скоро придет счастливая пора, когда в море сольются голубые ручьи, а на буйнотравых лугах будут мирно пастись резвые скакуны и люди станут жить, не зная ни страшных болезней, ни кровавых войн!
Но никто не ответил Чарых-Кеёк, никто не вышел навстречу, лишь стаи голодных волков, поджав хвосты, разбежались и скрылись в туманной дали.
Неторопливо, осторожно обходя неподвижные тела бездыханных богатырей, Чарых-Кеёк шла по заброшенному пепелищу. И там, где проходила она, касаясь рукой земли, зацветали цветы и пробивались сквозь густой бурьян зеленые стебельки душистых целебных трав.
А в таежной чащобе уже слышалось громкоголосое пение вернувшихся в родные гнездовья крылатых птиц и треск валежника под лапами таежных зверей, после долгой разлуки нашедших свои покинутые логова.
На опустевшую и разоренную землю Албанчи вновь возвращалась жизнь.
Повеселели глаза у прекрасноокой красавицы Чарых-Кеёк, звонче и бодрее зазвучал ее голос, а щеки раскраснелись так, будто их согревало пламя большого костра.
Быстро нарвала она целебных трав, быстро накопала душистых лечебных корней и, приготовив из них чудодейственное зелье, обильно окропила его своими слезами. И только потом стала прикладывать волшебную смесь к вискам и губам бездыханных богатырей.
И всякий раз, наклоняясь над павшим в бою юным алыпом, она тихо шептала:
— Пусть исцелит тебя всепобеждающая сила моей любви! Пусть сердце твое, услышав мои вещие слова, мерно забьется вновь; пусть кровь, заалев, быстро побежит по застывшим жилам и вольет могучую силу в твое неподвижное тело; пусть добрая правда откроет тебе глаза, а уши услышат, как стонет и плачет многострадальная земля твоих славных предков. Очнись, богатырь! Это говорю тебе я, Чарых-Кеёк, а мой голос — это голос родного края. Он зовет тебя! Вставай, отважный богатырь!
И поднялись с пепелища доблестные алыпы: Алтын-Теек, достающий рукой до вершины самой высокой вековой сосны; Тюн-Хара, способный одним махом сбить снежную шапку с макушки тасхыла, и Албанчи, сильнейший из сильных, равного которому не знал еще подлунный мир.
Шумный гомон наполнил ожившее стойбище. Радостно заблеяли овцы. громко заржали богатырские кони, пританцовывая у золотой коновязи.
Плачет от счастья сладкоречивая Чарых-Кеёк, увидев, как навстречу ей идет пробудившаяся от холодного сна жена Албанчи, красавица Килин-Арыг. держа за руку прекрасноокую Чибек-Арыг и щедрую сердцем Алып-Хан-Хыс.
Все уже было готово к торжественному пиру, и каждый уже спешил занять свое место у богатого стола, как вдруг раздался звонкий голос мудрой Чарых-Кеёк:
— Слушай меня, Албанчи! Слушайте меня, славные алыпы, все, кому дорога честь и свобода родной земли. Не торопитесь предаваться преждевременному веселью. Не забывайте, что лихая беда может холодным дыханием задуть пламя ваших очагов, и вновь опустеют стойбища, на которых будут хозяйничать лишь голодные волки да одичавшие псы. Готовьтесь к последнему бою, могучие богатыри, скачите вперед по дороге славы и желанной победы! Я обращаюсь к тебе, не знающий страха храбрец Албанчи! Возьми мой волшебный ремень — он заменит тебе стальной меч и остроконечные стрелы и сможет повергнуть любую самую злобную нечисть. Правой рукой набрось ремень на врага, и враг рухнет к твоим ногам; левой рукой затяни его потуже, и он, обвив шею недруга, задушит его. А теперь слушай и крепко запомни все, что я скажу тебе, доблестный герой Албанчи! Путь твой лежит в сторону багрового заката, туда, где у края земли солнце уступает дорогу луне. Там встретишь ты проклятую людьми кровавоглазую Юзут-Арыг. Не медли, вступи с ней в бой, а когда, связанная волшебным ремнем, она подобно раздавленной гадюке с перебитым хребтом будет лежать у твоих ног и молить о пощаде, не слушай ее, отважный богатырь. Смотри не дрогни, не пожалей Юзут-Арыг! Знай, что все слова ее сотканы из лжи и обмана, коварства и подлости. Но не убивай ее! Не оскверняй своих рук прикосновением к болотной нечисти. Оторви от утеса скалу и привяжи ее к тонкой шее Юзут-Арыг, а потом брось зту нечисть в болотную топь, чтобы она захлебнулась в родной ей смрадной трясине. Но не думай, отважный храбрец, что, покончив с Юзут-Арыг, ты одержал окончательную победу. Горе и беда сами собой не покинут просторов твоей благодатной и щедрой земли. Ты должен разорить дотла гнездовье злобных врагов, освободить всех рабов и вернуть их к родным очагам. Лишь после этого ты сможешь выполнить свой сыновний долг. Твой отец, гордый богатырь Хулатай, опутанный злыми чарами Юзут-Арыг, лишился рассудка. Не жалей его, Албании! Не жалость поможет несчастному Хулатаю. Лишь страдания вернут ему разум и человеческий облик, утраченный им. На плоской черной горе, там, где скрывается лучезарное солнце, стоит огромный котел. В нем вечно кипит смола, подогреваемая огнеликим светилом, дарующим жизнь. Брось в этот котел несчастного Хулатая, и в страшных мучениях он обретет разум. И тогда сбудется все, о чем мечтал твой дед, мудрейший из мудрых богатырь Албыган. Ты, потомок славных героев, храбрец Албанчи, станешь главою каждому роду, всех одаришь одеждой и кровом, и на земле твоей каждый жеребенок вырастет скакуном и каждый обездоленный сирота будет непобедим в бою.
Так пела мудроречивая Чарых-Кеёк.
Молча слушал ее Албанчи. Каждое слово вещуньи запало в его не знающее страха сердце, каждое слово беззвучно повторяли его уста.
А когда смолк голос прекрасноликой красавицы, она, подняв к небу руки и обратив лицо к плавающему в прозрачной лазури солнцу, вновь превратилась в светлокрылую кукушку и, взмахнув легкими крыльями, поднялась ввысь, чтобы в далекой безоблачной дали стать вечно юной утренней звездой.
Долго смотрел ей вслед Албанчи, а потом, взяв за руку Килин-Арыг, произнес:
— Ну вот и снова наступил час расставания! Дорога жизни вновь зовет меня в бой! Прощай, Тюн-Хара! Прощай, мой верный Алтын-Теек, и ты. дорогая жена моя Килин-Арыг! Прощай, щедрая сердцем Алып-Хан-Хыс! Пусть вечно горит очаг в ваших юртах, его доброе пламя будет всегда согревать меня, и сладкий запах дыма родных костров всегда укажет мне дорогу назад. Я пойду по следу врага, и если за шесть долгих лет не подам о себе вести, значит, не суждено мне было выполнить свой долг перед предками и потомками.
Так сказал Албанчи и, превратившись в быстроногого серого волка, побежал в сторону багрового заката, полыхавшего, как пламя таежного костра.
Запах гари преследовал его по пути. Повсюду, куда ни кидал он взор, горела земля, обезглавленные тела несчастных невольников валились вдоль пыльных дорог.
Все увидел и все запомнил бегущий в сторону багряного заката не знающий усталости храбрец Албании. Сердце сжималось в груди при виде страданий отчей земли. Чужое горе стало своим горем и, обжигая душу, заставляло бежать все вперед и вперед по страшным следам Юзут-Арыг.
Вот уже за спиной Албании осталась безлюдная степь с невысокими курганами, на которых восседали гордые красавцы орлы, а совсем близко, за черным уступом скалы, слышался нарастающий гул безбрежного моря.
На песчаном берегу сидела коварная дочь Юзут-Арыг — Хара-Нинчи. А рядом стоял всклокоченный богатырский волк Ах-Пёри, пытаясь сбросить со своей спины злобную сестру Хара-Нинчи — Очы-Сарыг, которая цепкими руками держалась за белую как снег гриву, била его по бокам своими кривыми волосатыми ногами.
На острых, точно лезвие стального меча, камнях, крепко связанная по рукам и ногам, лежала несчастная Хан-Чачах, с мольбою глядя на бессильного ей помочь Ах-Пёри. Белогривый волк стоял как вкопанный и не двигался с места. Он рычал, скаля клыки, и упирался мохнатыми лапами в желтый сыпучий песок.
Спрятавшись за громадным уступом черной скалы, Албании резко тряхнул плечами и превратился в бедного оборванного пастушонка с пестрым ремнем в руках.
Осторожно выглянув из-за укрытия, он стал медленно приближаться к свирепым дочерям Юзут-Арыг и, подойдя на расстояние всего лишь одного шага, обратился к суровой Очы-Сарыг:
— Эк-кей, нерадивый всадник, почему, ухватившись за гриву быстроногого волка, ты не можешь сдвинуться с места? Позволь, я помогу тебе! Я знаю язык таежной живности и могу заставить любого когтистого зверя и крылатую птицу стать послушнее самого ручного пса.
Ах-Пёри сразу признал голос своего хозяина, но не подал вида и зарычал еще громче и крепче уперся лохматыми лапами в сыпучий песок.
— Эк-кей, незнакомый голодранец, — отвечала Очы-Сарыг, сверкая раскосыми глазами, — коль ты так добр, помоги несчастной страннице. Научи меня волчьему языку, и мы с сестрой тронемся дальше по дороге добра. Мы уже несколько долгих дней никак не можем заставить это тупое животное передвигать лапами.
— Ну что ж, я выручу тебя, — ответил пастух и незаметно свернул свой волшебный ремень. — Отдай мне шарик, который ты держишь в руке, тогда я заговорю на зверином языке и упрямый волк подчинится мне. Не отдашь шарик — останешься на этом пустынном берегу, пока разбушевавшиеся волны не смоют тебя в море. Решайся, не то я передумаю.
Долго упиралась Очы-Сарыг. Сюда повернется — смеется, туда повернется — плачет: никак не решится расстаться с волшебным шариком. Наконец она протянула пастушонку руку.
— На, держи этот никчемный шар за левый бок, а я буду держать за правый.
Этого только и ждал Албанчи. Схватив могучей рукой чудесный шарик, он тотчас сбросил пастушьи лохмотья и вновь принял облик удалого богатыря. Взмахнув волшебным ремнем, он наотмашь ударил коварную Очы-Сарыг. Как подкошенная рухнула к ногам Албанчи дочь проклятой Юзут-Арыг и еще долго извивалась на песке, словно ядовитая змея, у которой перебит хребет.
И снова поднял свой волшебный бич юный алып и с размаху хлестнул Хара-Нинчи. Надвое рассек жалящий бич черное тело убегавшей в страхе болотной нечисти, и черная кровь, как кипящая смола, смешалась с волной и исчезла в морской пучине.
Развязав несчастную Хан-Чачах, Албанчи крепко прижал ее к груди и тихо сказал:
— Возвращайся к родным очагам, сестра моя, любимая Хан-Чачах! А я снова буду держать свой путь по следу врага, и если за шесть долгих лет не подам о себе доброй вести, значит, не суждено мне было выполнить наказ нашего деда, славного богатыря Албыгана. Прощай, дорогая моя Хан-Чачах, иди на восход солнца, в пути не задерживайся, и пусть всегда на дорогах твоей жизни сопутствует тебе щедрое счастье и великая радость!
С этими словами юный богатырь потер белоснежную гриву Ах-Пёри волшебным шариком, и быстроногий волк, неся на спине не знающего страха Албанчи, помчался в сторону багряного пламени заката.
Семью семь — сорок девять раз пронесся Ах-Пёри над землей. Никого на пути не встретил — ни зверя когтистого, ни птицы крылатой. Многих горных вершин касались его мохнатые лапы, много полноводных рек перескочил он не переводя дух, пока не достиг болотного ханства кровавоглазой Юзут-Арыг.
Запах зловонной гнили ударил в ноздри Ах-Пёри, перепуганные лягушки трусливо попрятались в вязкой тине, злобно шипящие змеи торопливо заползли в свои глубокие норы при виде спешившегося богатыря.
Когда Албанчи откинул облепленный смрадным илом полог жилища, крышей которого была зеленая трясина, он увидел Юзут-Арыг. Она сидела на кошме, покрытой болотной жижей, обнимая Хулатая.
От гнева лицо юного алыпа сделалось красным, как таежный пожар, а от горя лик его стал белее белоснежной шапки тасхыла. Глаза его сверкали огнем, лоб покрылся потом.
Будто настигнутый погоней зверь, глядела злобная великанша на храбреца Албанчи. Прищурив косой левый глаз, скосив кривой правый глаз, она протянула к нему тонкие волосатые руки и, словно обрадовавшись нежданной встрече, заговорила:
— Что привело тебя к нашему очагу, сын любезного сердцу моему славного Хулатая? Счастье или черная беда идет по твоим следам? Почему лицо твое горит, как пламя таежного пожара, и белеет, как белоснежная шапка тасхыла? Или ты не признал своего любимого отца, который нашел радость и покой на дне болотного ханства? Оставь за порогом нашего жилища печаль и тревогу, садись рядом с нами, и ты забудешь все земные дела и заботы!
— И ненавижу тебя, исчадие мрака и безумия! — гневно закричал Албанчи, и от громоподобного голоса его рухнули гнилые стены и за дрожал весь трясинный мир Юзут-Арыг. — Я убью тебя, порождение смрада и лжи!
И Албанчи наотмашь ударил Юзут-Арыг волшебным ремнем.
Помутнели лягушачьи глаза грозной великанши, бессильно повисли волосатые руки, от боли скривился огромный рот, величиною с горную расщелину.
— Пощади меня, доблестный герой! Подари мне жизнь, и в награду я дам тебе все, что ты пожелаешь! — жалобно запищала Юзут-Арыг. — С моей помощью ты будешь сильнее самых великих ханов и станешь владыкой всего верхнего и нижнего мира!
— Я не желаю слушать тебя и осквернять свои уши звуком твоего мерзкого голоса! Змея никогда не признает своей кривизны! Сейчас ты найдешь свою смерть! Пришел твой последний час!
С этими словами Албанчи крепко затянул левой рукой волшебный ремень, правой рукой привязал к тонкой шее Юзут-Арыг две огромных каменных глыбы, поднял черную великаншу до самого дна неба и швырнул в середину болотной топи.
И сразу затвердела зыбучая трясина и покрылась зеленотравым ковром, усеянным голубыми и красными цветами, а там, где упало бездыханное тело ненавистной людям Юзут-Арыг, застыли навечно две голые остроконечные скалы, у подножия которых прячутся от добра и света лишь стаи одичавших собак и голодных волков.
И стало тихо… Но вдруг послышался топот могучих ног. Албанчи обернулся и увидел бежавшего к нему полоумного Хулатая.
— Негодный паршивец! Куда подевал ты мою любимую жену? — истошным голосом орал он. — Верни мне ее, не то я убью тебя и досыта напьюсь твоею поганой кровью! Ты слышишь меня? Отвечай, пока глаза твои различают солнце и луну!
И снова метнул свой волшебный ремень славный алып, но не дли того, чтобы сразить несчастного отца и отправить его в вечный холод нижнего мира.
Словно гибкий аркан, послушный воле храбреца, опутал волшебный ремень беспомощного Хулатая, и он медленно опустился на землю у ног прискакавшего на зов юного богатыря покорного Хара-Хулата.
Албанчи привязал обессилевшее тело отца к крупу коня, взял под уздцы доверчиво склонившего гривастую голову Хара-Хулата и направился в сторону скалистого хребта, где на плоской черной горе дымился котел с кипящей смолой.
Точно туча, предвещавшая начало грозы, клубился густой пар над громадным котлом. Жаркие лучи огнеликого светила поддерживали слепящее пламя костра, и треск раскаленных углей доносился до самого подножия горной гряды. Темная смола пенилась и бурлила, как пенится и бурлит быстроструйная река, перекатываясь через каменистый порог.
Албанчи поднял на руки связанного Хулатая и, глядя в его помутневшие испуганные глаза, промолвил:
— Несчастный отец мой! Крутые дороги жизни завели тебя в омут болотной нечисти, и ты лишился разума, забыл, что такое справедливость и доброта, ты бросил вызов людям, которым обязан самой жизнью, ты нарушил законы предков. Только испытав страшные мучения, ты обретешь разум и теплоту сердца! Не думай, что я не жалею тебя, обрекая на великие испытания. Я знаю, какая пытка и боль ожидают тебя. Но сыновняя любовь сильнее постыдной жалости! Я верю, что ты вновь обретешь человеческий облик, станешь доблестным алыпом, достойным нашего славного людского племени!
Так сказал Албанчи и бросил Хулатая в огромный котел с черной бурлящей смолой.
Кипит в горячей смоле непокорный сын Албыгана, и никто не протянет ему руку помощи и не обронит слезу. Лишь верный Хара-Хулат одиноко стоит в стороне, понурив гривастую голову и оглашает округу тоскливо-пронзительным ржанием.
А на холодном камне, отвернувшись от дымящегося котла, сидит Албанчи, и сыновнее сердце его разрывает щемящая боль. Но юный богатырь преодолеет ее и дождется, когда животворные лучи огнеликого солнца, поддерживающие жар костра, уступят порыву прохладного вольного ветра и на вершине плоской и черной горы появится его отец Хулатай, который, пережив страдания и муки, обретет светлый ум и доброту сердца.
Смотрит налево славный алып и видит, как черный дым медленно ползет по склонам крутого перевала; смотрит направо и видит огромную скалу, медная вершина которой сверкает ярче самого солнца.
Обхватил Албании могучими руками острый выступ каменной глыбы. Рванул раз — не смог сдвинуть с места; дернул еще раз — зашаталась скала, а на третий вырвал ее и, высоко подняв над собой, воткнул медной вершиной в рыхлую землю.
Из черного мрака ущелья, разверзшегося у самых ног Албанчи, послышались сдавленные голоса тысячи тысяч несчастных невольников, томившихся в заточении у кровожадной великанши Юзут-Арыг. Оборванные, изможденные, с лицами цвета талого снега, они тянули руки к своему спасителю, приветствуя доблестного богатыря.
— Моя победа! — громко вскричал Албанчи. — Слушайте, люди! Солнце свободы вновь взошло над вашей землей. Смело выходите из холодной тьмы, ставьте белые юрты на просторах вольных степей, гоните стада на зеленотравые луга. Ваша земля отныне и навеки принадлежит вам и ни один злодей не осмелится нарушить покой вашего благодатного края. Много дней и много ночей шел я по следу человеческого счастья. Горе и беды, слезы и кровь обездоленных сирот открыли мне тайну людской мечты о земле, где никогда не опадают листья и не вянет трава, где царит вечный мир и никто не знает, что такое война и голод, нищета и неволя. Смотрите, люди, над вашими головами раскинулась даль голубого неба, щедрая степь дарит вам неоглядный ковер сочных трав — богатый корм для быстроногих скакунов и тучных баранов; полноводные реки и прохладные ручьи несут свои воды, чтобы на ваших землях не было изнуряющей засухи и мора; скалистые горы дарят вам железо и медь, чтобы вы смогли заковать своих воинов в непроницаемые кольчуги и дать им в руки мечи, способные повергнуть любого врага. Я выполнил свой долг перед вами, и теперь путь мой лежит в родной край — край белоснежных златоглавых юрт, где покоится прах моих предков, где у подножия неприступного Кирим-тасхыла звонко катит свою теплую, как кровь, воду никогда не замерзающий ручей Хан-Харасуг.
Так говорил Албании. И едва кончил он свою речь, из толпы, покинувшей мрак холодного ущелья, раздался голос бывшей рабыни проклятой Юзут-Арыг, лунноликой красавицы Ак-Баш:
— Неужели ты не узнал меня, юный храбрец Албании? Мы не грелись с тобой у одного очага, но в трудную минуту ты нашел во мне верного друга. Я знала и верила, что тебя ожидает дорога счастья и славу ты добудешь в правом бою! Ты победил. Разорвал тяжкие оковы неволи и принес свободу людям, у которых глаза как звезды, а душа как чистый родник! Спасибо тебе, богатырь, — это говорю я, твоя верная подруга Ак-Баш, и мой голос — это голос несчастных рабов, которым ты подарил свободу.
— Я узнал тебя, Ак-Баш, — со слезами на глазах сказал Албании. — На крутых дорогах жизни не всегда встретишь верного друга, и горе тому, кто забудет или предаст его. Я навечно сохраню добрую память о тебе, прекрасная Ак-Баш!
Высоко подняв над головой волшебный ремень, как бы приветствуя и прощаясь с людьми, вкусившими счастье свободы, Албанчи подошел к медной горе и начертал на ней вещие слова назидания потомкам:
ДРУГ ВСЕГДА НАЙДЕТ НА НАШЕЙ ЗЕМЛЕ ЛЮБОВЬ И ПРИЮТ.
НЕДРУГА ОЖИДАЕТ СМЕРТЬ, ПРЕДАТЕЛЯ — ИЗГНАНИЕ И ЗАБВЕНИЕ НАВЕКИ!
… Быстрее самого быстрого ветра мчался на верном Ах-Пёри гордый победой Албанчи. Ни резвоногий марал, ни преследующий добычу снежный барс не смогли бы догнать юного богатыря.
Но не страх наступал на пятки белогривому волку и не трепетное желание уйти от погони заставляло его все убыстрять и убыстрять свой бег. Дым родных очагов манил Албанчи, и это чувство передавалось его преданному четвероногому другу, словно вихрь пролетавшему над горами и реками, степью и вечнозеленой тайгой.
А когда за крутым перевалом показалась наконец долгожданная земля предков, Албанчи слез со спины Ах-Пёри и, прислонившись к сосне, стал пристально всматриваться туда, где небо сходится с землей в узкой полоске горизонта, из-за которого медленно выползало огнеликое светило.
Родная земля… Как все здесь изменилось. Снежная шапка Кирим-тасхыла поднялась так высоко, что казалось, подпирает собой голубую небесную твердь, ласковый ручей, никогда не замерзающий Хан-Харасуг, стал могучей широкой рекой, вечнозеленый ковер необозримой тайги покрыл землю, и лишь на просторных полянах, словно стаи белых лебедей, вернувшихся после долгой зимовки, раскинулись тысячи тысяч юрт, близ которых мирно паслись стада тучных баранов да табуны степных скакунов.
Шел богатырь Албанчи по знакомой тропе, которая вела к белоснежной златоглавой юрте, где шесть долгих лет ждала его, томясь в горькой разлуке, прекрасноликая Килин-Арыг.
И вот на исходе шестого года у границ стойбища появился победитель черных сил, уничтоживший ненавистную людям Юзут-Арыг.
Высоко подняли плетки выехавшие навстречу богатыри, приветствуя героя, точно сама тайга тянувшимися к солнцу ветвями ласково встречала воина-освободителя.
Радости и счастью, казалось, не будет конца. И когда торжественный пир был в самом разгаре, издалека вдруг послышался торопливый, все приближающийся топот могучих копыт.
Это гордый алып Хулатай верхом на преданном Хара-Хулате спускался с черной плоской горы. Он спешился, откинул полог белоснежной юрты и, опустив плеть, остановился на пороге.
— Я вернулся к теплу родного очага, — тихо сказал убеленный сединой богатырь. — Немало горя и бед причинил я земле моих предков. В тяжких страданиях и жестоких муках открылась мне правда: разум шире самого широкого моря, а знания выше самых высоких гор. Я знаю, что годы мои улетели, словно стая белокрылых лебедей, которые скрылись в небесной голубизне и никогда уже не вернутся назад, как не потекут вспять воды реки, слившиеся с пучиной безбрежного моря. Я стар, и глаза мои ослабели, и, оглянувшись назад, я вижу лишь собственную тень. Мне не под силу теперь объезжать и стеречь границы родного края, потрясая могучим смертоносным мечом, и не мне суждено стать главою каждому роду, пешему дать коня, а бездомному кров. Это сделаешь ты, сын мой, неустрашимый алып Албанчи, — надежда и гордость моя и людей необъятной земли справедливого Албыгана!
Так сказал Хулатай, которому крутые тропы судьбы открыли тайну человеческого счастья.
Молча выслушали старого богатыря все присутствующие на торжественном пиршестве. И никто не проронил ни слова.
Тогда Албанчи подошел к отцу, который, потупив голову, стоял у порога, обнял его и усадил рядом с собой по правую руку. И всем стало ясно: сын не забыл тяжких грехов отца, но простил его, потому что Хулатай стал жертвой обмана и безумия.
Праздничный пир продолжался. Веселье и песни не умолкали, близ златоглавой юрты на зеленотравой поляне юные богатыри состязались в силе и ловкости, а лунноликие красавицы любовались отвагой и удалью своих женихов.
Вдруг за большим золотым столом воцарилась тишина смолкли пес ни и шутки и все с ожиданием смотрели на поднявшегося во весь свой огромный рост отважного Тюн-Хара. Он протянул Хулатаю красную чашу с айраном и громко произнес:
— Я прошу, чтобы прекрасная Хан-Чачах, сестра Албанчи. стала женой нашего верного и любимого друга Алтын-Теека и чтобы дети их продолжили славный род мудрого Албыгана.
— Да будет так! Пусть приумножится род моего отца, доблестного альта Албыгана, нашедшего смерть в неравном бою с кровавыми недругами. Да свершится моя воля! Я отдаю тебе в жены мою любимую дочь — прекрасноликую Хан-Чачах, щедрый сердцем Алтын-Теек!
Но тут сидевший у самого края золотого стола угрюмый шаман злобно сказал:
— Как можешь ты, умудренный жизнью Хулатай, слушать сына презренного Хан-Миргена? Смотри, вон он стоит, гнусный трус Хан-Мирген, выглядывает из-за полога юрты и боится переступить порог жилища, которое он осквернял, помогая врагам.
И тогда встал Албанчи, головой касаясь потолка белоснежной юрты, и закричал так, что хмурый шаман от страха повалился на спину:
— У тебя толстое брюхо, но ты не паук; ты — кровопийца, но не комар! Ты, презренный шаман, пришел опоганить праздничный пир и оболгать моего верного друга Тюн-Хара. Ты хочешь предать забвению все его доблестные дела только потому, что его отец, Хан-Мирген, задул пламя наших очагов и пепел его развеял по ветру! Ты подобен воробью, который чирикает и думает, что дает добрые советы. Тюн-Хара сам ответит тебе! Слово за тобой, мой верный друг! Говори, Тюн-Хара!
Тюн-Хара положил ладонь на рукоять стального меча и, глядя на бледное лицо высунувшегося из-за полога Хан-Миргена, сказал:
— Ты прав, Албанчи! Каждый отвечает за себя и за свои дела, хороши они или дурны, но на помете одного паршивого коня может поскользнуться весь табун! Я знаю, что среди нас не найдется ни одного алыпа, который бы согласился осквернить свои руки, лишив жизни предателя. Ведь как ни руби змею, она все равно будет схожа с ящерицей. Страшная кара свершилась: мой отец, трус и предатель Хан-Мирген, забыт всеми!
Медленно опустился полог златоглавой юрты. Хан-Мирген трусливой рысцой побежал в сторону черного перевала и вскоре скрылся за скалистым уступом, похожим на оскаленную пасть голодного волка.
Никто не посмотрел ему вслед, никто не вспомнил о нем, и никто ни разу не произнес больше его презренного имени.
А пир продолжался. Алтын-Теек, сидя рядом со своей невестой Хан-Чачах, беззаботно смеялся; Албанчи радостно перешептывался с Килин-Арыг; хлопотливая Алып-Хан-Хыс ставила на золотой стол всё новые и новые яства; Алтын-Арыг старалась развеселить Тюн-Хара, и лишь Чи-бек-Арыг заметила, как тихо встал из-за праздничного стола ее муж Хулатай и незаметно вышел из юрты.
Черное дно безоблачного неба было усыпано серебристыми блестками мерцающих звезд. Тронутая легким порывом теплого ветра, мирно шелестела листва деревьев всех ста пород. Бледный лик луны скрылся за снежновершинным хребтом Кирим-тасхыла. Ласковый Хан-Харасуг катил свои воды к далекому морю, и только приглушенный плеск его волн нарушал тишину мирно спящего стойбища потомков славного рода могучего Албыгана.
Хулатай мерным тяжелым шагом подошел к золотой коновязи, у которой стоял его верный Хара-Хулат. Потрепал слабой старческой рукой гриву богатырского скакуна, снял седло с его широкой спины, отвязал от вбитого в землю столба и, с печалью глядя в его добрые карие глаза, тихо проговорил:
— Прощай, мой преданный друг! Вольный простор степей зовет тебя в дальнюю даль, где небо сливается с землей, а земля с небом! Все травы на цветущих лугах будут твои, все воды прохладных рек и ручьев — тоже твои! Скачи, не ведая тяжести седла, не стаптывая острых копыт, не подчиняясь властной воле строптивого хозяина! Пусть счастье и радость свободы всегда будут идти по твоим следам. Прощай, Хара-Хулат!
Отпустив верного коня, Хулатай снял с пояса стальной меч, положил на холодную землю.
— Не раз обнажал я тебя, смертоносный клинок, и разил непокорных врагов, — сказал седовласый богатырь. — Но когда могучая сила моя не внимала голосу разума, я не щадил ни друзей, ни близких по крови. Теперь обессилевшая рука моя не коснется твоей витой рукояти, и ты будешь ждать того часа, когда один из моих потомков будет достоин владеть тобой, внушая страх и ужас врагам! Прощай, мой старый и верный друг!
Потом убеленный сединой Хулатай сбросил свой железный панцирь и положил его рядом со стальным клинком.
— Ты прикрывал мою грудь, защищая от вражеских копий, отражал удары пик и мечей, ты честно служил мне, и я благодарен тебе! И если сердце мое ранили стрелы обмана, бесчестия и безрассудства, то в том моя, а не твоя вина! Прости меня, мой верный товарищ! Хозяин твой навсегда расстается с боевыми доспехами — лета уж не те, да и сила не та! Но ржавчина и пыль веков не сможет тронуть железный панцирь славного богатыря — придет время и грудь героя будет надежно прикрыта тобой! Прощай навсегда, верный защитник богатырского сердца!
Так говорил гордый Хулатай, перед которым открылись ворота вечного холода безлунного мира…
Говорят, что было это в начале начал, когда вздыбившийся снежновершинный хребет Кирим почти достигал небесного дна, а у подножия его звонко катил свою теплую, как кровь, воду горный ручей Хан-Харасуг.
Это было в начале времен, когда могучий алып Албанчи стал главою каждому роду, всех одарил одеждой и кровом, сироту воспитал богатырем, пешему дал скакуна, и на землях его, простиравшихся от белого до черного моря, люди с глазами, как звезды, и душою, как чистый родник, не знали ни войн, ни страданий, ни горя.
И эта древняя быль дошла до наших времен и под звуки семиструнного чатхана звучит и поныне как память о вечной славе и бессмертии героев, которым открылась тайна человеческого счастья.
Конец
