Владельца свечного магазина, той самой «придворной свечной лавки» за спиной бронзового курфюрста, в которой Антон Л. нашел загадочное письмо, звали Шиндлер, а не Людвиг. (Концентрические круги Антона Л. добрались до магазина в августе.) Бухгалтерия господина Шиндлера – Антон Л. как бывший финансовый служащий вынужденно в бухгалтерии понимал, хотя она и вызывала у него отвращение, – бухгалтерия господина Шиндлера была, мягко говоря, очень простой. Там обнаружилась папка с ведомостями выплаты зарплаты за текущий год, и на основании этой папки выяснилось, что в свечном магазине господина Шиндлера работал человек по имени С.Людвиг, который получал в месяц без всех отчислений чуть больше тысячи марок. Ничего более подробного об этом С. Людвиге найти не удалось, кроме разве что каллиграфических, словно нарисованных, подписей на ордерах на получение зарплаты. Букву «S» Людвиг писал или рисовал, нечто среднее между скрипичным ключом и змеей эскулапов. То, что этот значок обозначал букву «S», можно было определить лишь из напечатанного там же машинописного текста.

Антон Л. отправился на своем – то есть бывшем дерендингеровском – автомобиле в центральное финансовое управление, которое, как это понимал Антон Л., должно было заниматься этим районом, финансовое управление было не тем, в котором работал сам Антон Л., и находилось неподалеку от гостиницы, но тем не менее это вызвало очередной радиальный прорыв из концентрических кругов. Кто ориентируется в одном финансовом управлении, тот может сориентироваться и в других финансовых управлениях. Это так же, как в гостиницах. Антон Л. залез внутрь через одно из окон первого этажа и очень скоро нашел необходимый ему отдел, нужную комнату и искомый скоросшиватель, в котором были подшиты декларации о налогах на заработную плату фирмы «Придворное производство свечей Шиндлера». На основании ведомости налогов с заработной платы Антон Л. выяснил, что у господина Людвига были странные имена «Солиман Мария Keepксес» и он был моложе (33 года), чем можно было предположить при виде его тщательно вырисованной подписи. Когда-то Солиман Людвиг был женат, принадлежал к римско-католической конфессии, имел ребенка и – что было для Антона Л. самым важным – проживал в доме номер 2 по Хетумштрассе. Антон Л. вынул налоговую ведомость из скоросшивателя и не без определенного удовлетворения оставил папку скоросшивателя лежать так, как он ее и оставил, не стал закрывать даже дверь, ибо исполнительного налогового секретаря Вирмингера (как было написано плакатным пером на табличке в маленькой алюминиевой рамке рядом с дверью) по этой причине, в чем Антон Л. был тогда абсолютно уверен, никто уже не упрекнет.

Прямо из финансового управления Антон Л. поехал на Хетумштрассе. Эта улица находилась в северной части города. Одну сторону недлинной улицы полностью занимал корпус какого-то института, огороженный металлической оградой, он был построен в стиле, который в начале этого века называли «флорентийским». Дома по другую сторону улицы выглядели на фоне монументального сооружения весьма жалко. Дом номер 2 оказался угловым. Антон Л. вошел через мрачную подворотню и поднялся на высокий первый этаж, где находилась одна-единственная дверь. К двери были прибиты две таблички: «Л.Людвиг» (медная, с готическими буквами), а под ней «С.Людвиг» (эмалированная). Квартира была непросматриваемой, но совершенно по своему типу отличалась отхоммеровской квартиры на Фанискаштрассе. Большие, тяжелые портьеры из темного материала разделяли части коридора. На стенах висели непонятные картины. Повсюду стояло великое множество шкафов и комодов. Один шкаф был набит книгами, но они не были выставлены в ряд, корешками к смотрящему на них, а навалены кучами, свалены, словно макулатура. В квартире было намного больше пыли, чем ее могло осесть за те недели, что прошли с 26 июня. Сразу же возле входа справа находилась дверь, ведущая в комнату, которая была еще более мрачной и странной. Антон Л. тут же предположил, что это должна была быть комната Солимана. Одну из стен комнаты украшала картина. Это не была настенная роспись, хотя она и занимала всю стену. Полосы оберточной бумаги были наклеены друг на друга, прикреплены к стене, от потолка до плинтуса, покрыты белой грунтовкой, и уже поверх этого была нарисована сама картина. Она имела незаконченный вид. (Инструменты художника – темперные краски, кисти, средства для смешивания – лежали на низкой полке у окна.) В середине картины был расположен портрет Вольфганга Амадеуса Моцарта, копия известной картины Йозефа Ланге. Вокруг головы Моцарта парили странные, звероподобные фигуры херувимов, и облака поднимались до самого потолка. Художник – наверное, сам Солиман Людвиг – дополнил портрет Моцарта работы Ланга еще и руками. Правая рука Моцарта лежала на пирамиде, над которой трудились сотни египетских рабов (величиной с ладонь). Пирамида состояла из нот. Это, вероятно, была – Антон Л. точно определить не смог – рукописная копия первых тактов «Симфонии Юпитера». Фараон и фараонша (по полметра в высоту) наблюдали из-под балдахина за работой. На заднем плане были, по-видимому, запланированы еще и другие пирамиды. Они были намечены карандашом. Красное солнце отбрасывало лучи в форме еврейских письмен – цитата из Ветхого Завета; и ее тоже Антон Л. определить не смог, – которые извивались вокруг гротескных херувимов и окружали голову Моцарта. По карандашным наброскам было видно, что лучи-письмена должны были простираться далеко вправо, где почти в полный рост была тщательно вырисована фигура: на первый взгляд горбатый, но оказавшийся все-таки не горбатым, но все же каким-то образом скрюченный человек с уродливым, морщинистым, но дружелюбно-умным лицом, на котором выделялся ужасный нос. Человек выходил из какой-то пещеры или грота, в которой сиял изумрудный свет. Он открыл рот, словно собираясь закричать. Маленькие солнца, луны и звезды (сделанные из золотой фольги) и год 1601, написанный старинными цифрами, вырывались из его рта.

У стены напротив картины стоял черный письменный стол – абсурд в виде письменного стола – с множеством выточенных из дерева колонн и надстройкой с зубцами и башнями, похожей на крепость. Словно арку ворот огибала письменный стол книжная полка, растянувшаяся тоже на всю стену. На ней стояли астрономические, научно-музыкальные книги и труды по истории права. На самом верху в длинный ряд было выставлено собрание сочинений Карла Мая старого издания крокодилового цвета и с желтой шестиугольной звездой на корешках.

Антон Л. обыскал письменный стол. Никакого свидетельства он не нашел, но обнаружил там связку корреспонденции, то есть писем, адресованных Солиману Людвигу, а также разлинеенную красными полосами книгу с отпечатанными столбиками, какие раньше использовались торговцами для ведения счетов. В книге были какие-то записи. Антон Л. взял письма (когда он их держал, стопка доставала в высоту до локтевого сгиба) и книгу, сложил все это в машину и снова поехал в направлении гостиницы.

На большие расстояния Антон Л. на дерендингеровском автомобиле не ездил: от Фанискаштрассе до гостиницы, потом еще раз назад до Фанискаштрассе, когда он забирал Соню; затем несколько раз он использовал машину, когда концентрические круги его «Рабочего плана» удалились уже от гостиницы, и вот сегодня для у поездки в финансовое управление «Центр» и на Хетумштрассе. Вероятно, бензина в баке у Дерендингера было мало, потому что именно сейчас, на обратном пути в гостиницу, машина остановилась прямо посредине Земпадштрассе. Сначала мотор заработал толчками, затем снова гладко, затем толчки стали более продолжительными, мотор заглох, машина прокатилась еще несколько метров и остановилась. Антон Л. этого – быть может, просто не так скоро – ожидал. Не ожидал он того, что это случится именно тогда, когда он будет проезжать сквозь стадо коров.

Земпадштрассе была широкой улицей, на которой располагались исключительно общественные и деловые здания: министерства, институты, суды, страховые компании и банки. На том месте, где остановилась дерендингеровская машина, Земпадштрассе расширялась, превращаясь в площадь. С левой и с правой сторон площади стояли два одинаковых фонтана-близнеца. Как и известные римские образцы, эти фонтаны имели по две чаши, одна над другой. Вода стекала – даже еще сейчас – лентой сверху вниз, собираясь внизу в небольшом бассейне. В бассейне правого фонтана водосток забился. Возможно, из-за бури в июне и из-за наводнения в бассейн попал какой-то мусор. Вода вытекала из бассейна, в результате чего на находящейся в более низком месте части площади образовалось небольшое озеро. Вокруг этого озера растительность, пробивавшаяся сквозь камни мостовой, была намного гуще, чем в других местах. По озеру плавали утки. За то время, пока Антон Л. успел съездить в противоположном направлении, сюда на водопой пришло небольшое стадо коров. Это были, наверное, шесть или семь исхудавших коров с несколькими телятами и один бык. Скорее всего, шанс на выживание был как раз у тех коров, у которых родились телята, по причине чего молоко у них уходило естественным путем. (Остальные, вероятно, приняли мучительную смерть.) Бык собрал, наверное, силой своего непререкаемого авторитета это маленькое стадо, которое теперь нашло в близлежащем большом парке достаточно пропитания. Коровы, которых видел Антон Л., не были жалко исхудавшими, а, так сказать, естественно сморщившимися. Они были более мускулистыми, казались более жесткими, но и более злыми, чем те коровы, которых помнил Антон Л. Только бык был толстым. Как раз в тот момент, когда Антон Л. проезжал мимо, бык бросился в воду, отчего поднялся столб брызг, а утки взлетели вверх. Бык снова вскочил, видимо в бешенстве оттого, что помешали его купанию, засопел и выставил рога в направлении автомобиля. Все коровы обернулись и наблюдали за атакой своего патриарха. Антон Л. взял ружье, но стрелять не стал – сможет ли пуля сделать что-то такому большому зверю? Если бы он быка только ранил, тот, скорее всего, разозлился бы настолько (во всяком случае он об этом слышал), что уничтожил бы машину вместе с Антоном Л. Поэтому Антон Л. закрыл окно и стал ждать. Бык действительно через некоторое время успокоился и снова занялся прерванным купанием (тем временем Антон Л. принялся читать записи Солимана Людвига; об этом позже), коровы и телята пили воду. Через час стадо действительно перешло ко второму фонтану, а оттуда, пройдя мимо него, по боковой улице в ту сторону, где находился большой парк.

Антон Л. проявил тогда предусмотрительность. Как господин фабрикант Пфайвестль, так и господа Куйперсы имели с собой машины и поставили их в гараже гостиницы. Для Антона Л. не составило труда на основании документов на машины, которые он нашел в номерах, идентифицировать автомобили. Машина господина Пфайвестля оказалась темно-синим «мерседесом», Куйперсов – большим бежевым «опелем». После того как коровы наконец убрались, Антон Л. пешком дошел до гостиницы, взял там пфайвестлевский «мерседес» и вернулся к дерендингеровскому автомобилю, чтобы забрать из него бумаги Солимана Людвига. Вечером он снова погрузился в чтение писем, адресованных этому более чем странному человеку.

В общей сложности писем оказалось более тридцати связок. Каждая связка содержала письма, написанные одним отправителем. Толщина связок была различной: самая толстая состояла из пятисот, самая тонкая из десяти писем. Солиман Людвиг хранил письма без конвертов, развернутыми, в бумажных папках, связанных веревками. Самая большая связка – пятьсот писем некоего Симона Листа – состояла из четырех таких папок. С внешней стороны папок был написан адрес, красивым, рисующим почерком Солимана. Если отправитель менял место жительства – что случалось довольно часто: самая старая переписка началась пятнадцать лет назад, еще во времена учебы Солимана в гимназии, – то старый адрес слегка перечеркивался, а новый аккуратно надписывался несколько ниже. Симон:: Лист, с которым Солиман начал переписываться еще в 1969 году, за это время совершил восемь переездов с одной квартиры на другую. Судя по списку адресов, Симон Лист жил сначала в Вене, затем в Граце, затем снова в Вене, затем в Нью-Йорке, в Лондоне, на Мальте, наконец неподалеку от Зальцбурга и в конце концов снова в Зальцбурге.

Сзади на каждой папке стояли более или менее длинные ряды дат. Это, наверное, были даты, когда Солиман Людвиг писал свои ответы на полученные письма. Почти вся переписка продолжалась до самого последнего времени. Незадолго до катастрофы Солиман Людвиг, что выяснилось после проверки ряда дат, написал четыре письма: одно доктору Франкенштейну в Тель-Авив в пятницу перед катастрофой, два в субботу (некоей фрау Вайс в Гамбург, даме, которая, судя по ее письмам, занималась средневековой математикой; и какому-то профессору в Тегеране), и одно – Симону Листу – в понедельник, 25 июня. Здесь оговоримся, что это открытие впоследствии натолкнуло Антона Л. на самый важный след, на след, который должен был привести прямо к открытию тайны Солимана Людвига и его друзей. Солиман Людвиг и его друзья стояли на пороге своего открытия. Оно досталось – чему помогло стечение обстоятельств – Антону Л. Правда, если рассмотреть тот факт, что Антон Л. стал единственным исключением из катастрофы, из всеобщей дематериализации, то тогда возникает резонный вопрос, а было ли это «стечение обстоятельств» на самом деле лишь простым стечением обстоятельств?

В папках были сложены письма, написанные на разных языках, а именно: на немецком, английском и французском. В переписке, начавшейся в более поздние годы, использовались менее распространенные языки: португальский, польский, даже русский, а также еврейский, персидский и арабский. Солиман Людвиг выучил все эти языки, но это было, по его собственному мнению – насколько можно было воссоздать его образ по письмам, – едва воспринимаемым побочным продуктом его интересов, которые преимущественно касались древней филологии. Самая старая переписка, которая, правда, по неясным причинам закончилась менее чем шесть лет назад, была в этом отношении самой содержательной: Солиман Людвиг уже в гимназии (просто редчайший случай) – Антон Л. подумал соответственно о своем кресте, – восхищался латынью, а еще больше – греческим языком. Шаг за шагом спускался затем Солиман Людвиг в глубины все более древних языков: древнееврейского, древнеегипетского, вавилонского, а также древненордического, кельтского и тому подобных. Кажется однажды Солиман Людвиг (еще во времена своей учебы) был привлечен научным советом в качестве эксперта для установления времени написания какой-то важной письменной находки. Установление даты написания было, кажется, возможным лишь при точном знании определенных вавилонских диалектов, которыми Людвиг владел.

И в юриспруденции интерес Солимана Людвига медленно, но верно вел его к архаическому. Действующее право, казалось, интересовало его лишь настолько, чтобы только сдать два юридических экзамена. Вскоре он начал заниматься историей немецкого и германского права, которая – если Антон Л. правильно истолковал содержание писем – вскоре стала казаться ему слишком уж современной; он перешел непосредственно к истории римского права, а вскоре после этого – и к юридической папирусологии. Кажется, что он написал несколько работ и сделал несколько переводов по ассириологии. Примерно в 1970 году Людвиг, кажется, поссорился со своим профессором и руководителем. Стал ли тот факт, что он при своих способностях сделал столь странный шаг и поступил на явно не более чем подчиненную должность в придворной свечной лавке, причиной или следствием этой размолвки, из писем понять было нельзя. Возможно, это было связано с женитьбой Солимана и рождением его дочери (ее звали Эшива). Владелец придворной свечной лавки, господин Шиндлер, доводился Солиману Людвигу кузеном. Возможно, это можно было объяснить тем, что Солиман Людвиг, который вместе со своими родителями (кажется, он был единственным ребенком в семье) жил не в слишком уж блестящих материальных условиях, хотел наконец в возрасте тридцати лет создать себе определенную материальную независимость, чтобы заняться тем – об этом речь пойдет ниже, – что так поразило тогда его самого и его друзей. Возможно, что работа, которую предложил кузен Шиндлер в своей свечной лавке, была не такой уж и неприятной и предоставляла немало свободы. А возможно, что кузен Шиндлер впоследствии даже заинтересовался дальнейшими исследованиями Солимана.

С середины шестидесятых годов – в то время переписка с Симоном Листом стала более интенсивной – Людвиг увлекался в придачу еще математикой и астрономией, затем – одной из специальных областей философии, а именно средневековыми и ранне-христианскими духовными течениями, которые сегодня считаются ложными учениями: манихеизмом, совокупностью гностических и несторианских идей. Был ли это научно-исторический интерес или сыграли здесь роль исповедуемые компоненты, из того материала, который был у Антона Л., определить было невозможно. (Вполне вероятно, что Солиман Людвиг в результате обращения к побочным областям, неизбежно повлекшего за собой отход от астрологического в его так никогда и не законченной диссертации, разочаровался в своем научном руководителе, что, возможно, привело к упомянутой выше размолвке.)

Разочарование принесла «конторская книга». Солиман Людвиг начал ее вести в качестве дневника вскоре после поступления в институт. Десяток страниц был исписан краткими фразами о посещенных лекциях и прочитанных книгах. Несколько шире было изображено двухнедельное путешествие в Венецию, которое он совершил во время летних каникул в 1962 году. Но Солиман и здесь ограничился тем, что перечислил осмотренные им церкви и музеи. Среди прочего он посетил остров Сан-Лаззаро – причем два раза подряд в течение первой недели своего пребывания, а третий раз перед своим отъездом. Красным карандашом, который Солиман Людвиг нигде больше в книге не использовал, вслед за последней, относящейся к Сан-Лаззаро записью, было написано: «Патер Руб». (На Сан-Лаззаро находился монастырь армяно-католических монахов-мехитаристов и их знаменитая типография.)

Переписки с «Патером Рубом» обнаружено не было.

Вскоре после посещения Венеции Солиман Людвиг начал вести дневник почти нечитабельным небрежным почерком, затем на латыни и наконец какой-то тайнописью. Но так как числа на протяжении всей книги записывались обычными цифровыми знаками, можно было определить, что Солиман Людвиг продолжал вести дневник до самого последнего времени. Последняя запись была датирована 19 июня этого года.

Записи, сделанные плохо читаемым шрифтом, снова содержали сведения о прочитанных книгах, посещенных семинарах, театральных и концертных представлениях, а рядом со всем этим – записи об одной странной поездке: после этого Солиман отправился через Инсбрук и Боцен в Феррару, во Флоренцию и в Рим, Манфредонию, Дураззо, Корфу, Афины, Константинополь, Иерусалим, Багдад, а оттуда к крепости Аламут в Персии, где Хасан, уже тысячу лет живущий там скрытно шейх уль-Джибал или Старик Горы, провел его в чрево Земли и показал ему 121 Тайную Книгу ассасинов. Из последней части описания этого путешествия можно было предположить, что как минимум эта часть путешествия, а может быть даже и все путешествие было лишь мистификацией.

Написавший то короткое сообщение для Солимана Людвига, которое Антон Л. нашел в придворной свечной лавке, подписался сокращением «К.», передавшего конверт, который поверх конверта написал свой привет, звали «Е.». Ни «К.», ни «Е.» среди не менее чем тридцати отправителей писем не было, что, конечно же, не было удивительным, потому что оба они жили в одном городе с Солиманом и посему в переписке с ним не состояли. Правда, в письмах Симона Листа многократно шла речь о каком-то очень старом человеке по имени Лоренц Эшенлое и о некоем директоре издательства по фамилии Кандтлер.

Когда Антон Л. прочитал эту фамилию и то, что этот Кандтлер был директором издательства, в его памяти забрезжило воспоминание о человеке, которого он встречал в течение трех лет, когда и сам работал в издательстве. Эта фамилия была довольно редкой, и было трудно предположить, что ее носили два директора издательств, а кроме того, касавшиеся господина Кандтлера упомянутые в письме некоторые внешние признаки, вызвали у Антона Л. в памяти образ этого человека. Господин Кандтлер работал в другом издательстве, то есть не в том, где работал сам Антон Л., и занимал там заметную должность. Издательство «В.», в котором Кандтлер многие годы был главным редактором, отличалось серьезностью и изысканностью. Торопливость, беспорядочность, спешка были чужды издательству «В.», которое занималось издательской деятельностью уже более двухсот лет, то есть на протяжении жизней уже семи поколений. Поддержанию этих традиций служили мраморные лестницы, дубовые шкафы, добротные двери, приглушенное спокойствие и уникально тихоходный лифт. Не исключено, что этот лифт был, так сказать, девизом этого издательства (спокойно, тихо, надежно) и вместе с тем служил для того, чтобы ввести даже самого взволнованного и беспокойного автора в атмосферу издательства. Сначала очень долго приходилось ждать самого лифта. Затем беззвучно вбок сдвигались две солидные двери (одна железная, другая деревянная). Человек заходил и нажимал на кнопку, соответствующую желаемому этажу. После этого не происходило ничего. Лишь когда нетерпеливые пассажиры лифта снова из него выходили и собирались уже жаловаться портье (которым почти всегда странным образом была красивая девушка), он тихо, но решительно закрывался: сначала внутренняя, деревянная дверь, затем, после выдержанной паузы, и внешняя, металлическая. Начинал ли лифт после этого движение, пассажир определить не мог. Движение было слишком медленным. Когда сидишь на дереве, то тоже никак не можешь почувствовать, что оно растет. Пассажира окружала почти расточительная роскошь: зеркало, мягкое сиденье – все добротное и со вкусом, – пуф, стойка для зонтиков, латунный крючок для одежды. (Принимая во внимание время, которое затрачивал лифт на весь путь от подвала до шестого этажа, эта обстановка была не лишней.) Когда же лифт наконец прибывал, после долгой беззвучной подготовки открывалась сначала внешняя дверь, а затем наконец отодвигалась и внутренняя, и он выпускал на третьем этаже доведенного до полного спокойствия и сдержанности автора, каким бы кипящим и красным от гнева не вошел он в вестибюль. При этом красным от гнева по отношению к издательству «В.» быть вообще было нельзя. Все выглядело идеально корректным. Денег было более чем достаточно. Иногда возникало чувство, что издательство «В.» ни в малейшей степени не заинтересовано, чтобы его книги продавались. (Это касалось беллетристики, но конечно же, не объемной издательской деятельности в определенном, очень важном секторе специальных книг, который создавал материальное благополучие издательства.)

Кандтлер был невысоким стройным человеком с так называемой украшающей лысиной. Большинство мужчин вместе с волосами теряют определенную часть своей привлекательности. Но существуют и такие, а господин Кандтлер относился к таковым, которые ввиду благородной формы черепа из-за волос скорее теряют, чем выигрывают. К тому же господин Кандтлер носил смешанные бело-седые усы, иначе и не скажешь, дворянского вида. В общем, господин Кандтлер был похож на вернувшегося домой после многолетнего пребывания в колониях английского офицера. Такие люди всегда изысканным образом находятся не в курсе текущих событий, но не из-за неспособности их постичь, а из нежелания. Они знают, что можно быть «в курсе дел», только если этим интересоваться, но этот вариант они отклоняют. Они развивают в себе мягкий цинизм, а так как они – говоря судебным языком – плохая сторона, но хорошие арбитры, они вырабатывают в себе точность в мышлении и выражениях, и это доказывает, что они в глубине своей, то есть совершенно на другом уровне, все-таки «в курсе дела», да еще и как! Именно таким был и господин Кандтлер. Многие годы он опекал одного из самых значительных авторов своего издательства – одного из самых знаменитых немецкоязычных писателей нашего столетия, – и его заслугой было то, что после войны его имя постепенно было признано. После смерти упомянутого автора господин Кандтлер прибрал к рукам его наследие, и в то время, когда Антон Л. познакомился с Кандтлером, издательство «В.» вынужденно продавало книгу за книгой этого автора, которые стали уже почти «бестселлерами». (Слово, слыша которое, господин Кандтлер не мог удержаться, чтобы не спросить: а что это такое?)

Издательство, в котором работал Антон Л., издавало целый ряд антологий. В одну из них был включен рассказ того, опекаемого Кандтлером, писателя. Автор в то время был еще жив, известный, если не внушающий страх, неврастеник с припадками бешенства. (Не специально ли для этого человека оборудовало издательство «В.» свой успокаивающий лифт?) Но вот только издатель этих антологий, некий Марико Рек-Вавруцки, однажды написал что-то об этом авторе издательства «В.». Рек-Вавруцки был одним из тех литераторов, которые старались настойчивым писанием о своем собственном значении посеять это суеверие и у других людей. До собственно творческих фигур Рек-Вавруцки не дотягивал; он «издавал», рецензировал и печатал фельетоны. Дурацкий фельетон об авторе издательства «В.» – читатель наверняка уже давно догадался, что это был не кто иной и не меньше чем Каетан фон Шлаггенберг – вызвал в очередной раз один из шлаггенберговских приступов ярости, один из многих внушающих ужас локальных торнадо. Шлаггенберг поклялся, что при первой возможности «раздавит этого евнуха Река-Клавичника. или как там его зовут». (Шлаггенберг активно занимался спортом, был высоким, и даже в старости у него были крепкие мышцы; Рек-Вавруцки был жалким костлявым домоседом; итог непосредственной физической конфронтации был совершенно очевиден.) И вот теперь, правда уже по прошествии лет, именно этот Рек-Вавруцки издавал антологию. Если Рек-Вавруцки хоть как-то стремился к более или менее полному охвату и представлению периода, который должна была отразить его антология, то Шлаггенберг в ней отсутствовать никак не мог. Антон Л. получил щепетильное задание – Рек-Вавруцки даже теперь, по прошествии многих лет, не осмеливался появиться там, где он мог нарваться на несвоевременную вспышку ярости Шлаггенберга, – выступить посредником между издательствами. Было необходимо провести множество переговоров. В конце концов господин Кандтлер решил проблему деликатным образом: издательство Антона Л. предоставило в его распоряжение фотографию, на которой был изображен Рек-Вавруцки, догонявший отъезжающий трамвай. Трамвай был вырезан, но позади фигуры Река-Вавруцки было впечатано изображение Шлаггенберга. Любимым видом спорта Шлаггенберга была стрельба из лука. Это был также единственный пункт, в котором обычно скромный Шлаггенберг становился тщеславным. Поэтому он охотно фотографировался в образе стрелка из лука, хотя в остальных случаях он испытывал буквально ужас перед человеком с фотоаппаратом в руках. Поэтому гордая фигура стрелка из лука была в соответствующем размере впечатана, все это увеличено, взято в рамку и снабжено подписью «Рек-Витцвеллек, или как там его зовут, бросается наутек». Определенный риск, конечно, оставался, но Шлаггенберг, получив этот подарок, ужасно смеялся и согласился, чтобы его рассказ поместили в антологию.

И позже Антон Л. часто встречал господина Кандтлера, усы которого с годами становились еще красивее, и даже с ним разговаривал. Никогда Антон Л. не обнаружил ни намека на то, что господин Кандтлер хоть как-то интересовался теми почти оккультными вещами, которыми занимался Солиман Людвиг. (Если бы Антону Л. попали в руки старые планы издательства «В.», он бы обязательно сделал одно открытие. В 1962 году в серии «Лекции по древней истории» появилась небольшая книга «Библиотеки хашашинов и последствия их разрушений Ильханом Хуланом в 1256 году», написанная Солиманом Людвигом.)

После того как были найдены письма, написанные Солиману Людвигу, Антона Л. они настолько увлекли, что он ограничил свой «Рабочий план», хотя для его почти детективной работы они давали очень немного. Можно было определить, что Солиман Людвиг, господин Кандтлер, наверное, введенный в это дело лишь с практической точки зрения Эшенлое и переписывающийся с Людвигом Симон Лист договорились описать все существующие в мире тайные библиотеки и не менее того. Солиман Людвиг явно настаивал на том, чтобы исследовать и содержания исчезнувших библиотек, мероприятие, от которого Солимана Людвига все время отговаривали. Тем не менее интерес Людвига к этому вопросу казался неуемным. Одно из писем Симона Листа было почти сердитым. В конце концов в последний год, казалось, что Людвиг сконцентрировался на одном-единственном пункте: на раскрытии одной из специфических тайн, на след которой, как ему казалось, он напал. Что это за тайна, из писем понять было нельзя. Этот философский камень Симон Лист всегда обозначал – возможно, несколько смущенно – как «то, что Вы ищите», или «то, что нужно найти», или, наконец, как «ЭТО».

Антон Л. поразмыслил, не следовало ли ему отыскать квартиру господина Кандтлера или вообще поехать в Зальцбург и поискать в квартире Симона Листа (его адрес был известен, так как он был написан на папке), ибо, возможно, Солиман Людвиг в своих письмах к Листу, которые тот, скорее всего, тоже хранил, был менее скрытным. Но это оказалось совершенно излишним, ибо однажды в конце августа, в день, когда Антон Л. вообще ничего не сделал в соответствии с концентрическим кругом, обозначенным в «Рабочем плане», и лишь только читал письма Симона Листа – он прочитал уже почти все, – папка лежала закрытой, но вниз лицевой стороной, то есть обратной стороной папки вверх, на столе в салоне. Антон Л., ненадолго прервавший чтение, чтобы покормить Соню, вернулся назад, намереваясь продолжить чтение. Его взгляд упал на даты, проставленные на папке, даты, когда Солиман Людвиг отправлял письма Симону Листу. Последняя дата: 25 июня.

Это письмо еще никак не могло быть переслано адресату, пусть даже Людвиг написал его рано утром и отправил. Антон Л. приступил к сложному расследованию (обследование соответствующего почтового отделения и т. д.), но уже первый шаг возымел успех. Солиман Людвиг написал письмо после закрытия магазина (в то время как Эшенлое направлялся с посланием Кандтлера в свечную лавку) и бросил его в ящик поздно вечером. Из почтового ящика на углу Хетумштрассе 25 июня корреспонденция больше не вынималась, она вообще больше никогда не вынималась. Когда Антон Л. взломал почтовый ящик фомкой, на землю выпали двадцать или тридцать писем. Антон Л. сразу же узнал среди них письмо с красивым, рисующим почерком Солимана Людвига.