Во второй половине августа Антон Л. еще раз съездил в квартиру Солимана Людвига, но задержался в ней ненадолго. Он искал нечто определенное, и ему казалось – что полностью подтвердилось, – будто он знает, где ему это нужно было искать.

«Дорогой Людвиг, – гласило письмо, написанное редактором Кандтлером и переданное господином Эшенлое, – в этот раз я не ошибаюсь: то, что мы ищем, существует. Может быть, я завтра уже смогу это получить. Верните мне… – в этом месте Антон Л. прочитал „сбишельство“. Теперь он знал, что слово это значило „свидетельство“. Последнюю букву Кандтлер опустил вниз и приделал к ней какой-то хвостик, – Верните мне свидетельство не позднее, чем в половине десятого. Ваш К(андтлер).

Из переписки Людвига Антон Л. знал, что господин Кандтлер перерыл библиотеку, директором которой был доктор Гебэссер, друг Кандтлера. За несколько недель до катастрофы он натолкнулся на след трактата средневекового врача Ax-Мери (или Ак-Мери). У трактата было ничего не говорящее, но претенциозное название «De mundo». Этот Ax-Мери был шотландским рыцарем-крестоносцем, который в битве у Хаттина, уготовившей первому Иерусалимскому королевству ужасный конец, попал в плен к султану Саладину, затем остался в Египте и стал учеником знаменитого врача и философа эль-Исмина. Позднее он снова возвратился в Европу и жил в Венеции. Труд его в оригинале не сохранился, но существовал комментарий к нему, написанный Джованни Баттистой Нани. Нани, который умер в 1678 году, был издателем официозной истории Венецианского государства. Все, даже недосягаемые обычно источники, были в распоряжении Нани. Был у него доступ и к рукописям Ax-Мери, которые – вероятно потому, что это было произведение еретика, – хранились в тайном архиве дворца дожа, где они вместе со всеми остальными книгами, например «Золотой книгой венецианской аристократии», были сожжены после захвата Венеции Наполеоном. (Уже даже из-за одного этого сий корсиканский карлик заслужил такой адской пытки, до которой не додумался бы и сам Данте.) Для государственной истории Нани рукопись Ах-Мери не была подходящим источником, но она, видимо, настолько подействовала на Нани, что он написал к ней упомянутый выше комментарий. Этот комментарий без фамилии автора был напечатан в 1704 году в Амстердаме.

В той самой библиотеке, директором которой был доктор Гебэссер, Кандтлер отыскал в общем-то поверхностную книгу бельгийского историка-мракобеса по имени Клаудиус Лактанс, граф Хомпешский, датированную 1895 годом, которая в одном из своих разделов цитировала пассажи из комментариев Нани к рукописи Ах-Мери. Книга Хомпешского называлась «Истинная Библия». Написана она была поверхностно и небрежно, но ее оказалось достаточно, чтобы взволновать Солимана Людвига и его друзей, ибо в ней напрямую высказывались их тезисы о книге, в которой объясняется Тайна Мира. Как назло, во-первых, в хомпешской книге (Симон Лист в одном из своих писем назвал ее даже «халтура») цитата из комментария Нани была настолько неточной, что нельзя было различить, где комментарий Нани, а где цитата из Ах-Мери, во-вторых, не было указано, как и где Хомпешский обнаружил произведение Нани, то есть анонимное издание 1704 года.

И все-таки после этого усилиями доктора Гебэссера удалось выяснить, что существовало еще три экземпляра издания 1704 года: один в библиотеке Салтыкова-Щедрина в Ленинграде, один в Ягеллонской библиотеке в Кракове и один в Британском музее. Британский музей высказал готовность сделать с него для доктора Гебэссера фотокопии.

Обо всем остальном Антон Л. Мог только догадываться: возможно, что 25 июня господин Кандтлер узнал, что фотокопии – это был наверняка довольно объемный пакет – уже прибыли. Чтобы их получить, ему нужен был его библиотечный билет-свидетельство (хотя директор доктор Гебэссер был его другом, или он тем временем ушел в отпуск?), который по какой-то причине находился у Солимана Людвига. Чтобы узнать, о какой библиотеке шла речь, Антон Л. должен был найти этот билет.

«Кандтлер, наверное, предполагал, что Людвиг носит его с собой, иначе было бы совершенно бессмысленным подсовывать это сообщение под дверь уже после закрытия магазина», – размышлял Антон Л. Кандтлер рассчитывал на то, что Людвигу «не позднее, чем в половине десятого» не придется снова возвращаться домой, чтобы взять там это свидетельство-билет. К тому же во время работы магазина это вообще навряд ли было возможно. Поэтому нужно всего лишь порыться в сумке у Солимана Людвига. И билет оказался там: выписанный на имя Хорста Кандтлера, действительный для отдела раритетов Государственной библиотеки, подписанный доктором Гебэссером.

Антон Л. снова засунул читательский билет в сумку исчезнувшего Солимана Людвига. Государственная библиотека находилась как раз на половине пути от квартиры Солимана Людвига к гостинице, неподалеку от того места, где не так давно Антона Л. напугали коровы. Уже много лет Антон Л. не бывал в Государственной библиотеке, но внутреннее ее расположение он себе приблизительно представлял, потому что во времена, когда он работал в издательстве, ему время от времени приходилось по работе туда заходить.

Привычным способом – с помощью ломика – он проник в большое, классическое здание. Табличка-указатель рядом со входом сообщала: отдел раритетов находится на третьем этаже. Там, Антону Л. пришлось затратить некоторое время на поиски, он уже почти смирился с мыслью, что пакет находился где-то в другом месте, возможно, в отделах «Выдача книг» или «Межбиблиотечный абонемент». Но затем оказалось, что пакет – целая картонная коробка – лежит на письменном столе в кабинете директора доктора Гебэссера. К коробке прилагалась записка: «Для господина Кандтлера. Будет забрано 22.06.» Рядом лежал счет. Господину Кандтлеру нужно было заплатить 120 марок.

Антон Л. уселся в кресло господина директора доктора Гебэссера и открыл коробку. В ней лежала толстая пачка фотокопий. Первая страница оказалась обильно исписанным титульным листом. На нем от руки были написаны данные об издателе: «Г.Б.Нани, Венеция», здесь же пометка библиотеки, длинный номер и штамп Британского музея. И тут наступил шок: книга – и это Антон Л. мог бы предположить заранее – была написана на латыни.

В гимназии Антон Л. латынь изучал. Он вообще был не первым учеником, а в латыни и вовсе последним. За все годы он так ни разу и не применил свои познания в латинском языке. Он снова сложил все листы в коробку и ушел. Но на следующий день вернулся и приступил к работе. Он вспомнил, что в читальном зале на втором этаже стояли словари. Он принес – ему пришлось сходить дважды – семь томов фолиантов «Tesaurus Linguae Latinae», а когда он понял, что этот словарь для его цели слишком уж подробный, тем более, что доходил он всего до буквы «М», принес карманный латинско-немецкий словарь Лангеншайдта. Сначала нужно было переводить глагол, это Антон Л. еще помнил. Значительную помощь оказала и «Латинская грамматика» Войт-Цинсмайстера, в приложении которой были приведены все самые употребительные неправильные глаголы.

Ему казалось, что он расшифровывает какой-то код. Трудности убывали по мере достижения прогресса в работе. Каждый день один или два часа Антон Л. работал в удобном кабинете доктора Гебэссера. Поначалу он переводил письменно, это значит, что он печатал переведенный текст на пишущей машинке доктора Гебэссера, которая стояла на маленьком столике рядом с большим письменным столом. Примерно через тридцать страниц Антон Л. решил на этом сэкономить и стал писать лишь самые сложные предложения – перевод которых требовал больших усилий – между строчками прямо в оригинале. Во всяком случае, так все же было быстрее. В конце августа Антон Л. мог с чистой совестью сказать, что латинский текст Джованни Баттисты Нани он уже прочитал. При этом чтение было, скорее, скучным. Метр Нани ударился в бесконечные философские спекуляции, прерываемые моралистическими проповедями, в которых автор явно стремился не допустить никакого сомнения, что он твердо и непоколебимо стоит на платформе римско-католической веры. Правда, остальной текст свидетельствовал об этом недостаточно: он был, скорее, тайным янсенистом, поскольку вообще неохотно высовывался за границы христианских святынь.

Упоминания об Ax-Мери (Нани называл его Альмириус) были весьма туманными. Во второй книге – текст ее был несколько интереснее – Нани рассказывал историю Ax-Мери, но так, что здесь снова можно было определить: Нани пытался отмыть Ax-Мери от подозрений в измене христианской вере и в ереси. Нани утверждал, что Ах-Мери умер, будучи аббатом некоего монастыря. Совершенно ясно, что это было выдумкой, ибо Нани, с одной стороны, не конкретизировал, о каком монастыре шла речь, с другой же стороны, он сообщал, что просмотрел документы какого-то монастыря.

Последние четыре страницы оказались решающей находкой. «Если бы я это знал, – сказал себе Антон Л., – то не стал бы читать предыдущие 236».

Последние четыре страницы были написаны на старонемецком языке, напечатаны другим шрифтом и наверняка не относились к труду Нани. Можно было с уверенностью сказать, что автором этого приложения был не Нани.

Четыре страницы гласили:

«В о время карнавала anno Domini MDCC юный господин принц Филипп Моритц, герцог Б***, прибыл в Венецию. Юный принц был вторым сыном курфюрста М*** и имел предназначение получить духовный сан. Епископства Мюнстера и Падерборна не имели в то время предстоятеля. На эти епископские престолы и должен был взойти принц, возвысившись сим в коадъюторысвоего дяди, курфюрста К***. Между тем, принц был торжественно рукоположен в епископы, но проявлял больше вкуса к всевозможным мирским делам. Было ему в то время от роду около двадцати лет. В его свите находился и его гофмейстер, некий господин граф Якобус фон Цвайффель, который служил еще господину отцу принца и разделил с ним не только победоносные походы против турок, но и его несчастливый рок в изгнании далеко от прекрасной' страны.

В Венециюна время карнавала стекался всяческий народ, от благородного до низкородного, облаченный в маски. У гофмейстера принца не возникало никаких возражений против того, чтобы и принц надел такую же маску, ибо посчитал это безобидными проказами, склонность к которым молодые люди проявляли во все времена. Дабы не оставлять молодого господина одного, граф фон Цвайффель должен был всеми правдами и неправдами также облачиться в маску. Однако молодой господин принц небывало высоко оценилобычай сиих людей танцевать на площадях в сопровождении прекрасной музыки, какую, с другой стороны, не так уж часто можно услышать в замках благородных господ, хотя на площадях тех музицировали лишь только простые гондольеры и мелкий люд или даже нищие. К концу карнавала принц столь рьяно ударился в танцы, что у его господина гофмейстера, едва тот вышел из дома, говоря другими словами, перехватило дыхание. И принц сказал: «Пусть карнавал длится всего несколько дней, но даже сенаторы и патриции могут никем не узнанные смешаться с остальными танцующими, дабы окунуться в сие наслаждение. Посему принц отправился один.

После того как это продолжалось несколько дней, господин гофмейстер юного принца не мог более не замечать изменений, кои происходили в последнем. Невзирая на то, что гофмейстер по причине сырости, господствующей в Венеции из-за множества каналов, был вынужден ввиду подагрических болей почти все время лежать в кровати, он убеждал юного принца и говорил: «Я старый человек и знаю, что может происходить с молодым юношей, особенно если он танцует в маске. Открой мне свои мысли».

Принц был весьма смущен, но затем после длительных увещеваний все же признался господину гофмейстеру, что танцевал он с молодой особой женского пола, кою считал он подобной ангелу.

И тогда застонал господин гофмейстер, граф фон Цвайффель еще сильнее, чем от подагры, и сказал: «Мог ли я подумать о чем-либо подобном, и что скажет Его Курфюрстская Милость, ваш отец, когда узнает о сим неравном амуре. Тем более, что ваше предназначение – духовный сан!»

«Пускай забирает черт это духовное положение», – ответил юный принц, – а также епископские монастыри в Мюнстере и Падерборне, если они ему для чего-нибудь нужны. Я хочу хотя бы узнать, как ее имя».

Гофмейстер подумал: «Если я ему запрещу это открыто, он наделает лишь новых глупостей «. И он со стонами встал со своей подагрической кровати и повязал на себя маску при этом сказав принцу: «Да простит вас небо, что столь больной, страдающий подагрой старик должен из-за вашего амурного каприза облачаться в маску, подобно молодому повесе и делать из себя дурака «. И они отправились разыскивать молодую особу женского пола, которая с первого взгляда показалась обезумевшему принцу ангелу подобной. Однако таковой найти так и не удавалось, что было отнюдь не странным, ибо в последние дни карнавала суета на улицах Венециии ее площадях становится совершенно безумной, повсюду кривляются дураки и плуты, на каналах плывут в разные стороны сотни гондол. Время от времени принц кричал: «Это она!» Но это была не она.

В первый день поста, когда кривляние и маскарад исчезли с улиц, принц сказал: «Мне никогда ее не найти. Я не знаю даже, кто она такая «. И его охватила хворь. Господин гофмейстер вздыхал из-за подагры, но вскоре юный принц так заболел и так начал вздыхать, что гофмейстер вынужден был свои вздохи отложить и написать Его Милости Курфюрсту в М***, что сына его одолела хворь.

Господин курфюрст отправил одному еврею в Венеции вексель и приказал написать письмо о том, что самые наилучшие медиумы и врачи Венеции должны были устранить причину болезни принца – ибо в Венеции жили известные врачи и медиумы, – и что он надеется, что принца одолела не та же хворь, которая косила многих кавалеров.

Господин гофмейстер созвал, как ему и предписывалось, всех врачей к ложу больного, но принц отвернулся к стене: он вздыхал и был очень слаб. Врачи делали ему кровопускание, ставили клистир и натирали мазями и пичкали различными снадобьями, но ему ничего не помогало.

И вот двенадцатого марта пришел наконец один медиум, прослышавший о болезни принца и называвший себя Хормисдасом. И был он армянином. Он принес с собой кожаный мешок и сказал: «Я слышал о неизвестной болезни господина принца, но это отнюдь не неизвестная болезнь, ибо то, что лежит у меня здесь, в кожаном мешке, есть болезнь и вместе с тем лечебное снадобье, ежели господин гофмейстер соизволит заплатить сто двадцать цехинов «. Гофмейстер почесал голову и сказал: «Это самое снадобье, в мешке оно или нет, будет полностью оплачено из курфюрстского векселя еврею, но я сперва хочу увидеть, что же лежит в мешке». На что армянский Хормисдас о тветил: «Если сначала не будут заплачены деньги, я не покажу, что лежит в мешке».

Но дверь оказалась открытой, и потому услышал больной принц эти речи и закричал тут же: «Дай ему его цехины «. Впервые за все дни болезни принц кроме стонов и жалобных причитаний издал хоть какой-то звук; гофмейстер тут же поверил в чудесную силу снадобья, которое армянин держал в своем мешке, и быстро заплатил сто двадцать цехинов. И тогда армянский в рач подошел к принцу, вытащил из мешка маленький портрет и показал его принцу. Тот подскочил и закричал: «Это она!» Он прижал портрет к сердцу, целовал его, и прыгал, и снова садился, пока не выбился из сил, ибо много дней ничего не ел. Он сказал: «Отведите меня к ней, если не желаете, чтобы мне пришел конец «. Он был весьма слаб, и армянин пообещал, что придет на следующий день, но принц должен съесть укрепляющего супа из зеленого лука.

Но еще тем же днем принц улгер. Его гофмейстер организовал похороны и написал печальное письмо курфюрсту. Он уже собрался без принца возвращаться в М***, когда в час отъезда снова пришел армянин.

«Ваше снадобье все-таки не помогло, господин медиум, – сказал гофмейстер, – и суп из зеленого лука тоже».

«Язнаю, – ответил армянин, – господин принц мертв. Но дама, имя которой я назвать не могу, посылает вот это «. И он вручил гофмейстеру ларец, такой большой, словно строительный камень, завернутый в полотно, зашитый и запечатанный сургучом. Она, дама, последняя в своем роду, он, гофмейстер, не должен ни о чем спрашивать, а дама теперь в монастыре, где она хочет и остаться.

И тогда подумал гофмейстер, что это не может быть обманом, ибо армянин не потребовал за ларец ничего; гофмейстер взял его с собой. По пути он сломал печать, снял полотно и нашел в ларце странную книгу с пустыми страницами. Но оттого, что была она прелестно переплетена, он передал ее вместе со всем наследием господину курфюрсту, который вместе с госпожой курфюрстшей принца от всего сердца оплакивали. Книга была вся обернута в тонкую синюю кожу с золотыми и красными звездами и золотой змеей на обратной стороне, которая раздваивалась и образовывала фигуру, подобную цифре восемь».

Ни в одном из выставленных в читальном зале Национальной библиотеки энциклопедических словарей Антон Л. не обнаружил ни малейшего упоминания о принце по имени Филипп Моритц. Использовать же Готский генеалогический альманах, что было делом не простым, Антон Л. не смог. Но в иссенбургско-лорингховенской «Генеалогии к истории европейских государств, том I» он принца обнаружил.

День смерти соответствовал – 12 марта, год был указан 1719, совпадало и то, что он был вторым сыном курфюрста. Но затем оказалось, и Антон Л. это увидел, что этот принц приходился двоюродным дедом бронзовому курфюрсту, стоявшему у Резиденции, повернутому спиной к придворной свечной лавке, в которой работал Солиман Людвиг.

Но что случилось с книгой? Старый курфюрст, оплакивавший своего сына, по всей видимости, ее не выбросил. Он наверняка поставил ее к себе в библиотеку или в свой кабинет, где были собраны раритеты, и она с большой вероятностью продолжала передаваться по наследству до тех самых пор, пока не была отменена монархия. А потом? Культурные ценности остались храниться в Резиденции, в том числе и ювелирные изделия. Что же случилось с книгой, наверное, никто не знал.

Поэтому Антон Л. в первые дни сентября решил поискать ее в Резиденции. Он нашел библиотеку, но не книгу.

Когда Антон Л. через несколько дней после того взрыва снова шел в направлении Резиденции, то обнаружил, что бронзовый курфюрст закутан, закутан в крышу, которая словно жестяной парус пронеслась по Анакреонштрассе. Жестяная крыша зацепилась за памятник, остановилась и изогнулась вокруг него.

– Что у вас за вид, Ваша курфюрстская милость? – спросил Антон Л.

– Ерунда, – ответил курфюрст, – лучше размотайте меня.

– Это было бы весьма нелегко, – сказал Антон Л., – ведь это же целая железная крыша.

– Но не можете же вы оставить курфюрста закутанным в жесть, коль вы уж воруете его картины.

– О воровстве не может быть и речи…

– А как же еще это назвать, господин Л.? Пусть даже вы один на свете, но это еще вовсе не значит, что все принадлежит вам.

– Это весьма скользкий юридический вопрос. И вообще: откуда вам известно, как меня зовут? – спросил Антон Л.

– Большое искусство, – произнес курфюрст, из-под жести это прозвучало весьма глухо, – если жив всего лишь один человек и его зовут Л., то вас наверняка зовут Л.

– А жив только я? – спросил Антон Л.

– Во всяком случае, я больше никого не заметил, – ответил курфюрст.

Антон Л. принялся – а это была тяжелая работа – разгибать крышу. Его усилия особого успеха не принесли.

– Не получается, – сказал Антон Л.

– Вы делаете это совершенно неправильно. Подгоните сюда свою машину. Привяжите сзади канат…

– Очень хорошая идея, – сказал Антон Л. и побежал обратно в гостиницу.

Он приехал на машине и привез трос.

– Канат слишком тонкий, а к тому же и слишком короткий, – глухо произнес курфюрст.

– Откуда вы знаете, как вы можете это видеть, если вы закутаны?

– Я вижу все, что видят ваши глаза, глупец, – ответил курфюрст. – Или вы думаете, что я на самом деле разговариваю?

– Я как раз собирался об этом спросить…

– Сейчас не спрашивайте совершенно ничего. Во всяком случае канат, который вы привезли с собой, – это совсем не канат, а шпагатная веревочка. Здесь лежит контактный провод от трамвая. Почему бы вам не взять его?

Взрывная волна на самом деле буквально скрутила в клубок несколько десятков метров контактного провода. Антон Л. размотал провод и отрезал длинный кусок. (Для этого ему пришлось еще раз возвратиться в гостиницу, где в одной из мастерских лежали инструменты, в том числе и кусачки.)

– Не так, – вмешался курфюрст, когда Антон Л. собирался прикрутить провод к крюку автомобиля – Эта штука, когда оторвется от меня, выстрелит сзади по вашей машине. Вам нужно сделать ворот. Обогните провод вокруг колонны придворного театра и протяните его в противоположном направлении. Колонна это выдержит.

Антон Л. подчинился.

– А затем вам нужно пробить в крыше две дырки, чтобы вы смогли протянуть через них провод. А затем вы должны…

– Должен… должен… – возмутился Антон Л., но тихо.

На это курфюрст ничего не ответил.

«Наверное, он обиделся», – подумал Антон Л.

Он работал не меньше часа. Трижды не выдерживали неумелые узлы на упругой проволоке. Лишь когда Антон Л. обмотал узлы другой проволокой, провод выдержал. Антон Л. нажал на газ, крыша с жестяным грохотом сдвинулась с места, машина рванулась вперед, железная крыша со скрежетом дернулась в сторону придворного театра, где и осталась лежать на ступенях. Курфюрст был свободен. Лишь его шпага изогнулась.

Антон Л. вышел из машины.

– Вы могли хотя бы спасибо сказать, – с упреком произнес Антон Л.

– Спасибо, – ответил курфюрст.