Идалис Гузман была старше Дэла. За ужином из четырех блюд в пентхаусе мистера Эллиса мне удалось выяснить, что ей двадцать шесть, она из Венесуэлы и в отношении Дэла у нее нет серьезных намерений.

— Я не могу за него выйти, — произнесла она на безупречном английском с акцентом, который был еще приятнее, чем я думала. — Тогда меня бы звали Идалис Эллис.

Волосы ее напоминали о Рапунцель: темно-медовые, блестящие, стильно уложенные, длиной до талии. Не такие, как у неухоженных женщин в дневных телешоу, где им чекрыжат косы и меняют имидж. Лицо особой красотой не отличалось, но макияж, нанесенный умелой рукой, компенсировал недостатки. В элегантной одежде и с дорогими украшениями, она держалась как важная персона.

— Если хочешь преподавать, — сказала она, когда мы принялись за невиданное мной доселе блюдо — пассерованный лук-порей, — университет — самое то. Хорошая зарплата, гибкий график, так что и на семью время останется. Будешь иметь все сразу.

Хорошо бы иметь все сразу. Я представила себя в роли преподавателя: я в аудитории читаю лекцию о Пикассо жаждущим знаний первокурсникам. Потом спешу в Бруклин, в один из элегантных домов в районе Парк-Слоуп, который с моей зарплатой будет мне вполне по карману. А дома у дверей меня встречают любящие дети, такие же симпатичные, как их отец.

Эта мысль взволновала меня и обнадежила, я перевела взгляд с Идалис на Блейка. Он сидел напротив, не притронувшись к еде, и его глаза напомнили мне о мраморном шарике из моего детства. У меня было много других камней, но этот я любила больше всех — просвечивающий, с блестящей зеленовато-голубой прожилкой. Я часто любовалась, как она искрится на солнце. Затем камушек куда-то пропал. Мама водила меня в «Вулвортс» поискать замену, но я даже не стала особо приглядываться, потому что знала — такая красота встречается только однажды.

— Тебе не стоит намазывать масло на хлеб, Стэн, — сказала Рейчел, когда подали основное блюдо. — И не спеши так. Ты ешь слишком быстро.

Мистер Эллис сидел во главе стола. Разделываясь с куском говядины, он раздраженно ответил:

— Я тороплюсь, Рейчел. У меня встреча с клиентом.

Идалис усмехнулась:

— С клиентом, как же! Подозреваю, у вас на Манхэттене полно женщин. Послушайте лучше сестру, если не хотите заработать еще один инфаркт.

— Это было три года назад, — ответил он. — И больше не повторится.

Перед десертом он все еще казался недовольным, как и Блейк. Я была наверху в туалете, когда услышала в коридоре их с Дэлом голоса и прижала ухо к двери.

— Попроси свою подругу придержать язык, — бросил Блейк.

Дэл хохотнул:

— А что? Разве она не права? У папули есть квартира, куда он водит баб. Он может сколько угодно притворяться, что ему дорога память о мамуле, но это лицемерная чушь.

Папуля и мамуля. Мне снова вспомнился Элвис, хоть речь Дэла и Блейка не отличалась от речи коренных ньюйоркцев. Блейк обвинил Дэла в неуважении к отцу, тот ответил, что отец держит Блейка на коротком поводке, и заговорил о какой-то девушке из Джорджии.

— У тебя еще хватает наглости критиковать Идалис?! — возмутился Дэл. — Крашеная блондинистая замарашка, которую ты трахал два года подряд, ей в подметки не годится!

Пахнет скандалом! Но как же интересно… Из вежливости следовало бы включить воду и заглушить разговор, но я умирала от любопытства — ужасно хотелось узнать, что будет дальше.

— Оставь ее в покое! — вскипел Блейк.

— Это еще почему? Она бросает тебя без объяснений — исчезает, даже не позвонив, — а ты все равно ее защищаешь? Как трогательно, Блейк! Жизнь продолжается. Выкинь из головы эту курицу, будь мужчиной, черт тебя дери!

На этом все закончилось. Я услышала шаги на лестнице, вымыла руки и присоединилась к остальным в столовой. Одна из горничных разливала по чашкам кофе, а вторая обжигала на горелке крем-брюле.

Блейк так ни к чему и не притронулся. Дэл съел его десерт и осушил две чашки кофе, а я тем временем сравнивала его с братом. Они были одного роста, темноволосые. Дэл — компанейский парень, пижон, а Блейк — тихоня, и одежду носил обычную. Он был не так красив, как отец, но много лучше Дэла. Нос прямой, шрама на губе нет. Никаких дефектов, к которым могла бы придраться Саммер.

— Что случилось? — спросила Ли у Блейка, когда мы с ней и Рейчел одевались в фойе.

Блейк покачал головой, она потрепала его по щеке, попросила не унывать и предложила поехать завтра в Рокфеллер-центр кататься на коньках.

— Обожаю Рокфеллер-центр, — ввернула я и сама поразилась своей наглости: откровенно напрашиваться на приглашение, забыв даже о назначенной на понедельник контрольной по химии.

От химии мой мозг впадал в ступор. Мне приходилось из кожи вон лезть, чтобы не вылететь из списка отличников, так что завтра я собиралась корпеть над учебниками, но Блейк нуждался в утешении, а для меня это был хороший предлог еще раз увидеть его.

— Ты тоже хочешь пойти, Ари? — спросила Ли.

«Больше всего на свете». Я кивнула, и Ли сказала Блейку, что мы встретимся с ним в полдень.

В машине, указав на меня, Рейчел произнесла:

— Блейк будет ей отличной парой.

Я смутилась: мои мысли были прозрачны. Однако Рейчел, похоже, считала, что додумалась до этого сама.

Ли насупилась и поджала губы:

— Ари не нужны твои советы. Она сама решит, с кем ей встречаться.

— Послушай, Ли, — спокойно сказала Рейчел, гладя волосы дочери. — Вы все трое можете быть друзьями. Я уверена, Ари хочет дружить с тобой и Блейком.

«Вот именно, — подумала я. — Хочу дружить с вами обоими. И мне еще как нужны советы Рейчел, так что заткнись, Ли».

Рейчел повернулась ко мне и заговорила, как болтливая сваха:

— Блейк хороший парень, Ари. Он не бегает за юбками, как Дэл. К тому же он умница. Учится на втором курсе в Нью-Йоркском университете.

— Ему девятнадцать? — спросила я.

— Двадцать, — сообщила Ли.

Значит, Блейк поступил в университет не сразу? Он из тех, кто предпочитает попутешествовать по Европе? Но Ли пояснила, что в восемь лет он сломал ногу и ему пришлось остаться на второй год в третьем классе — его школе семья Эллис не делала пожертвований. Я удивилась, что такие места еще существуют.

— Ногу ему сломал Дэл, — сказала Рейчел.

Ли пихнула ее.

— Не говори так, мамуля.

— А разве я не права? — спросила Рейчел и посмотрела на меня. — Это случилось сразу после того, как умерла их мать. Они подрались, и Дэл столкнул Блейка с лестницы. Вот такой у него норов.

Ли попросила водителя включить радио, и мы все замолчали. Сначала водитель высадил Ли и Рейчел у их дома, а потом повез меня.

Мама ждала меня в гостиной. На журнальном столике стояла тарелка с сандвичами и теплое молоко. Мы сели на диван, и я рассказала про крем-брюле, описала все четыре блюда и спросила, пробовала ли она лук-порей.

— Один раз, — ответила она. — У кого-то на юбилее.

Потом я сообщила о своих новых планах. О том, что хочу преподавать в колледже, стать деловой женщиной, у которой, возможно, будут муж и дети, и дом в Бруклине с садом и гамаком в тени разлапистых деревьев. Я закрыла глаза, чтобы как следует представить все это, но после, к своему разочарованию, обнаружила, что мама сидит с равнодушным выражением на лице.

— Зачем тебе жить в Бруклине? — спросила она. — А преподавание в колледже — совсем не то, что ты думаешь. Добиться назначения на должность ох как трудно, денег больших не заработаешь, пока тебя не зачислят в штат, а это далеко не всем удается. — Мама встала и отряхнула крошки с халата. — И с детьми не торопись, Ариадна. Посмотри на Эвелин. Самореализацией там и не пахнет.

Мама отправилась спать, а я чувствовала себя слишком несчастной, чтобы заснуть. У себя в спальне я смотрела то на потолок, то в окно. Как же мне хотелось оправдать мамины надежды. Стать бы такой, как Саммер. Не бояться поступить в УКЛА или вложить записку в руку мертвецу. Наверняка ей по плечу те рискованные вещи, которые пугают меня, например, навсегда уехать из Бруклина или путешествовать в одиночку вокруг земного шара. Скорее всего она станет одной из тех независимых женщин, которым плевать на прелестных детишек и сады с гамаками.

У нас в подвале валялась пара старых фигурных коньков. На следующее утро я отправилась туда на поиски, заодно вспомнив, что коньки мама с папой подарили Эвелин на четырнадцать лет и папа называл их пустой тратой денег, потому что сестра сходила на каток всего лишь раз.

Должно быть, они лежали в какой-нибудь картонной коробке или в одном из стоявших вдоль стены пластмассовых контейнеров. Я копалась в ящике с надписью «Эвелин», когда услышала шаги на лестнице.

— Чем занимаешься? — спросила мама.

В ящике я коньков не обнаружила. Только плетенную в технике макраме сумку, коробку с ракушками и джинсы «Джордаш». Я приуныла. Впрочем, настроение у меня и так было не фонтан, потому что вчера вечером мать разрушила все мои мечты. Сейчас мне даже смотреть в ее сторону не хотелось. Я промямлила, что ищу коньки Эвелин, и она взялась мне помогать.

— Вы идете с Ли вдвоем? — поинтересовалась она, вынув из коробки отвратительное платье с «огуречным» узором. — Саммер не позвали?

— Саммер вечно занята со своим парнем, — ответила я, глядя, как она прикладывает к себе вещь, которая ей давно не по размеру. Я подумала, что маме следует взглянуть правде в глаза и отдать ее бедным. — Сама знаешь.

Она, похоже, прочитала мои мысли и швырнула платье на велотренажер, которым никто никогда не пользовался.

— А уроки ты сделала?

— Да, — ответила я раздраженно, и мама уперла руки в бока.

Согнувшись над коробкой с проплесневевшей старой одеждой, я не смотрела на нее, но видела боковым зрением. Мне хотелось, чтобы она ушла.

— Не огрызайся, Ариадна! Ты, кажется, собиралась поступать в Парсонс?

Я выпрямилась.

— Ли говорит, у ее дяди там есть связи.

Мама нашла коньки. На них не было ни царапины, но я вовсе не такими их себе представляла. Я думала, они белые или бежевые, и уж точно не серебряные с разноцветными шнурками и прошитыми по коже яркими молниями.

Она протянула их мне.

— Что еще за связи?

Неудивительно, что Эвелин каталась на коньках всего однажды. Вряд ли они были модными даже в 1976 году, когда подростки ходили в клешах с торчащими из задних карманов расческами. Поэтому я запихнула коньки обратно в коробку и отдала маме.

— У дяди Ли есть знакомые в школе Парсонс. Он поможет мне поступить. Мои оценки не имеют значения.

Заяви я, что «влипла», вряд ли она ужаснулась бы больше.

— Мы, — произнесла она с таким достоинством, словно имела в виду «мы, Кеннеди» или «мы, Вандербильты», — не нуждаемся ни в чьих связях. Нашей семье не требуется помощь, и ты это прекрасно знаешь.

Да, я это знала. И почувствовала себя малодушной ленивицей, мечтающей избежать мозгодробительных тестов на экзамене. Вовсе не этому меня учили родители.

Я кивнула и уже собралась было идти наверх, когда мама схватила коньки и протянула их мне:

— Ничего не забыла?

Я не могла ответить, что не надену эту жуть, ведь мои родители купили их на заработанные тяжелым трудом деньги. Какой смысл платить за аренду коньков в Рокфеллер-центре, если у меня есть свои, почти новые.

Все же они были мне маловаты. Час спустя, когда мы с Ли сидели на скамье в Рокфеллер-центре, я еле втиснула в них ноги. На Ли были чисто белые коньки со шнурками такого же цвета. У нее хватило такта ничего не сказать про мои.

Пришел Блейк и сел рядом со мной. Я спрятала ноги под скамью в надежде, что он не обратит внимания на дурацкие молнии.

Я же смотрела на его невозможно голубые глаза и развевающиеся волосы.

— Ты идешь? — спросил он.

— У меня разболелась голова, — солгала я и предложила им с Ли кататься без меня. Они смешались с толпой, заскользили по льду под фортепианную музыку из мультфильмов про Чарли Брауна.

Я мигом сняла коньки, затолкала их в рюкзак и натянула сапоги, чтобы не позориться перед Блейком. Хотя сама не понимала, почему это меня волнует. Он уверенно нарезал круги по льду, не останавливаясь, даже чтобы поправить шнурки, и мне показалось, что шансов с ним у меня не больше, чем с Дэлом.

Все же я не отрываясь смотрела, как он ускоряется, пролетая под флагом США, и Японии, и еще каких-то стран, пока не услышала неподалеку глухой удар. В нескольких футах от меня неловко упал мальчишка лет десяти. Кто-то проехал по слетевшей с него шапке.

Я подбежала к нему и подняла на ноги, что оказалось нелегко — парнишка был упитанный.

— Больно? — спросила я. — Рукой ударился?

— Ага. — Он тер ушибленное место.

— Ты здесь один?

Он кивнул:

— Мама пошла в «Сакс». Я обещал ей, что буду кататься осторожно, а сам — только посмотри… Кажись, сломал руку…

Еще чуть-чуть — и разревется.

— Не волнуйся. Сейчас, — сказала я.

Несколько лет назад Эвелин заставила меня пройти курсы, где я научилась делать искусственное дыхание и определять, сломаны ли кости. Итак, я проверила, не опухла ли рука, не появился ли синяк, и спросила, не слышал ли он щелчок или хруст при падении. Мальчик отрицательно потряс головой. В это время подъехали Ли и Блейк.

— Значит, ничего страшного, — успокоила я и застегнула ему куртку.

Мальчишка сидел с нами, пока за бортиком катка не появилась его встревоженная мать с сумками в руках. Поблагодарив меня, они ушли, и Блейк улыбнулся.

— Ты хорошо ладишь с детьми, — заметил он.

Он вновь сидел рядом со мной и не отрываясь смотрел в лицо, отчего я занервничала. Меня беспокоило, что тушь может скопиться в уголках глаз, а передние зубы наверняка испачкались помадой.

Я пожала плечами:

— У моей сестры двое. Я привыкла.

Его брови поползли вверх. Кажется, это его заинтересовало.

Я предположила, что он просто пытается поддержать разговор и сейчас снова уйдет вместе с Ли, однако он продолжал сидеть.

— Вы разве не собираетесь кататься? — спросила Ли, переводя взгляд с меня на Блейка и обратно. — Ари, как твоя голова? Лучше?

«Нет, Ли, — подумала я. — Моя липовая головная боль не прошла. Ты мне, конечно, нравишься, но твой кузен — гораздо больше».

— Пока что нет, — ответила я.

Она с огорченным видом закусила ноготь.

— Правда? Может, найти аптеку и купить аспирина? Сейчас сниму коньки и сбегаю…

— Не надо, все нормально, — оборвала я.

Она кивнула и, надувшись, укатила. Мы остались с Блейком наедине, я слушала, как бренчат фортепианные клавиши и хлопают на ветру флаги.

— Ли не обиделась? — спросила я.

Он пожал плечами, наблюдая, как она еле передвигает ноги на другом конце катка.

— Ей многое пришлось пережить в последнее время… Она так одинока… Хорошо, что ты сейчас с ней. Ей нужен друг, особенно такой, с которым у нее есть общие интересы… Я имею в виду искусство, — сказал он, и я неожиданно почувствовала себя неловко оттого, что Ли катается одна.

Потом Блейк сменил тему:

— Так, говоришь, у тебя есть сестра? Сколько ей?

— Двадцать три. Ее старшему пять лет, а второй совсем малыш, — сболтнула я, не думая.

Двадцать три минус пять — теперь он знает, что она родила, когда была подростком. Хотя Рейчел тоже… Впрочем, Блейк и не думал вычислять. Улыбался и смотрел на затянутое тучами небо.

— Здорово, — произнес он с легкой завистью. — Хорошо иметь детей, когда ты молод.

«Ну не настолько же», — подумала я.

Потом он сказал, что Ли сообщила ему, где работает мой зять. Оказалось, Блейк всегда мечтал стать пожарным, что, на мой взгляд, было странно. Для жителя Верхнего Ист-Сайда.

— В Нью-Йоркском университете на пожарных не учат, — заметила я.

— Нет, — подтвердил он. — Там учат на юристов.

— Значит, ты хочешь стать адвокатом, как твой отец?

Он улыбнулся, но совсем невесело. Это была кривая усмешка одним уголком рта.

— Не совсем так. Мой отец хочет, чтобы я стал адвокатом, как он.

Я не ошиблась: у нас с ним действительно было нечто общее. Пока Ли выписывала на льду восьмерки, я поняла, что Блейку приходится возмещать отцу то, что тот не смог получить от Дэла, так же как и в нашем с Эвелин случае. Мистер Эллис и моя мама — два сапога пара. Они хотели нам добра, однако не спрашивали, чего же хотим мы сами.

— Моя мама ждет, что я стану художницей, — сказала я после того, как Блейк сообщил, что однажды ему придется взять на себя управление «Эллис и Хаммел». — Можно подумать, этим заработаешь.

— А почему бы и нет?.. Покажешь мне как-нибудь свои рисунки?

Я кивнула. В это мгновение из-за тучи выглянуло солнце, его луч попал в правый глаз Блейка, и я поняла, что наконец нашла замену своему потерянному мраморному шарику.