Дальше на юг! Поиски воды. Первые скорпионы. Заблудился! Раскопки динозавров. Случай со щитомордником. Наши успехи. Маршрут на Алтан-Улу. Трехногий кулан. Открытие "кладбища" черепах и новых динозавров. "Могила дракона". Песчаная "метель". Раненый гриф. Поездка в Улан-Батор

5 мая наша экспедиция в полном составе, кроме Малеева, который из-за обострившейся болезни сердца вынужден был возвратиться в Москву, в 2 часа дня выехала из Далан-Дзадагада в Нэмэгэту — главную цель нашего маршрута.

Дорога сначала шла по гладкой равнине — вдоль подножия Гурбан-Сайхана, а затем резко свернула на перевал — в проход между Дунду-Сайхан и Цзун-Сайхан (т. о. "Средним" и "Восточным" сайханами). При подъеме на перевал пошел снег с дождем, сопровождаемый сильным ветром, и стало очень холодно.

Через некоторое время мы достигли источника среди высоких мрачных скал — это была первая перевальная площадка. Здесь остановились передохнуть, и вдруг выяснилось, что с "Драконом" случилась авария: застучал подшипник. Водитель "Дракона" — Тимофей Гаврилович Безбородов — решил остаться с машиной здесь — у источника, надеясь своими силами сделать необходимый ремонт и догнать нас затем по следу. В крайнем же случае он стал бы ждать возвращения наших машин из Нэмэгэту, которые должны были вернуться немедленно за новым снаряжением, продовольствием и горючим в Далан-Дзадагад. В помощь Безбородову оставили двух рабочих, бывших в свое время шоферами. Им выделили недельный запас продовольствия.

Хотя никто и не сомневался в том, что Тимофей Гаврилович, наш великолепный умелец-механик, справится со своей задачей, все же расставание было грустным, тем более что мы не знали, какие еще неприятности нас ждут впереди.

После перевала пошел пологий спуск до самого Хонгор-Обо-Сомона (Баин-Далай-Сомона). За сомоном стали попадаться частые полосы песков, но сравнительно легко преодолимые для машин по хорошо прокатанному автомобильному следу.

К вечеру мы добрались до Цаган-Дэрисуни-Хурала ("Монастырь белого дэриса"), где находилась автомобильная станция, представлявшая собой огороженный двор с двумя большими юртами и несколькими глиняными служебными постройками внутри. Здесь нас поразила необыкновенная чистота, уют и вкусный чай; заведующий оказался очень гостеприимным человеком. После 120 километров пути мы получили заслуженный отдых, удобно расположившись в юртах. Приятно было смотреть на огонь в очаге, наслаждаясь его теплом после промозглой холодной погоды, и не спеша потягивать из пиалы вкусный горячий чай, аромат которого разносился по всей юрте.

Несмотря на май месяц, ночь и утро были очень холодные — с температурой ниже нуля. Быстро позавтракав, мы поехали сначала по дороге на Ноян-Сомон, а затем свернули направо, вдоль южного подножия хребта Цзолэн, в направлении горы Сэбэрэй, с тем чтобы кратчайшим путем пробиться в Нэмэгэтинскую котливину. Но проводник, взятый нами в Далан-Дзадагаде, не рассчитал, что там, где легко пройдет верблюд или лошадь, далеко не всегда пройдет машина. Вскоре долина превратилась в сплошной кочкарник с бесконечными сухими руслами. И то, и другое создавало адскую тряску. Нам пришлось повернуть обратно — на Ноян-Сомонскую дорогу, отказавшись от заманчивого кратчайшего пути, в результате которого зря проехали 120 километров. Возвращаться было еще хуже, так как кроме тряски добавилась такая пыль от попутного ветра, что, когда мы вернулись на дорогу, с которой свернули, то были похожи на мельников — седоватая пыль толстым налетом покрывала наши одежды и лица.

Разыгралась песчаная буря, и ехать стало очень тяжело. Начали попадаться полосы бугристых песков шириной в километр и более. Эти полосы располагались у подножий мелкосопочных гряд и были особенно трудно преодолимы. Когда машины шли на подъем, то, чтобы они не садились, приходилось под колеса бросать доски.

Наконец, среди черных и красных голых скал показался Ноян-Сомон — небольшой поселок с несколькими глинобитными домиками и двумя-тремя десятками юрт.

Нам отвели для отдыха просторное школьное помещение. Нужно сказать, что когда бы и куда бы мы ни приезжали — в большой ли аймачный центр или в маленький баг в несколько юрт, — всегда местные власти и население встречали нас очень гостеприимно, а к нашим работам и к самой экспедиции проявляли большой интерес. Особенно быстро реагировали на наше появление ребята, тотчас сбегавшиеся со всех сторон к машинам. Отовсюду сыпались бесконечные вопросы и восклицания, на которые мы не успевали отвечать. Ребят приводило в восторг и наше личное снаряжение — винтовки, бинокли, полевые сумки, фотоаппараты — и машины в виде фургонов с надписями по-монгольски и по-русски на бортах.

Буря к вечеру улеглась, но ветер был еще сильный, и температура продолжала падать. Вскоре пошел снег. Впечатление было такое, что, чем дальше на юг, тем становится холоднее. Но уж такова природа суровой Гоби!

Утром мы продолжали наш путь на юг, двигаясь в направлении горы Ноян-Богдо-Улы ("Господин — святая гора"), имеющей высоту 2266 метров. Эта гора представляет, по-видимому, один из вулканических конусов. Справа тянулся темный отвесный хребет Хана-Хэр ("Стена-хребет"). Перевалив через Ноян-Богдо-Улу, на высоте около двух километров, мы спустились в одно из сухих русел, которое должно было нас вывести в Нэмэгэтинскую котловину. По берегам русла кое-где торчали хайлясы.

В Нэмэгэтинской котловине свирепствовала песчаная буря. Положение осложнялось тем, что русло увело нас вправо и теперь нам нужно было пробиваться через многокилометровую полосу мягких песков. Хребет Нэмэгэту, окаймляющий котловину с севера, из-за бури не был виден, а именно к его подножию мы и стремились, ибо там располагались гигантские лабиринты обрывов, или бэдленды, таившие в себе несметные палеонтологические сокровища.

Вулканический конус Ноян-Богдо-Улы

Но путь к этим сокровищам был нелегок. Пыль и песок, поднятые яростным ветром в воздух, будто мглой окутали Нэмэгэтинскую котловину, скрыв все ориентиры. Громадная масса песка стремительно неслась нам навстречу, постепенно вовлекая в движение все новые частицы и увеличиваясь в размерах. И, казалось, не будет конца бешенству песка и ветра. Вой бури не давал собеседникам расслышать друг друга — приходилось изо всех сил кричать почти в ухо.

Наш проводник, видимо, не очень хорошо знавший эту местность, порой был в явном затруднении и начинал волноваться, если машины попадали в глубокие барханные пески, но энергия и уверенность начальника экспедиции действовали успокаивающе на Цэдэндамбу, и караван экспедиции хотя и медленно, но все же верно двигался к своей цели. Трудно передать словами, особенно когда проходит много лет и все пережитое превращается лишь в воспоминание, ту борьбу и напряжение, которые приходится выдерживать в таких случаях, но они понятны всякому путешественнику, бывавшему в суровых краях.

К вечеру буря улеглась, но стало темно, и мы уже окончательно выбились из сил, непрерывно вытаскивая из песка машины. Поэтому, не доехав нескольких километров до нэмэгэтинских обрывов, пришлось остановиться на ночлег.

Прямо перед нами мрачной стеной чернел хребет Нэмэгэту. Но, как ни страшна и дика пустыня, сила человека торжествует и над ней. Через какие-нибудь полчаса уже весело пылали костры, а на них варился ужин и кипятился чаи. Кругом были расставлены койки, и люди несколько отдохнувшие и согревшиеся у костра, перебрасывались шутками в ожидании ужина.

Утром мы подъехали к обрывам и решили расположить лагерь в одном из сухих русел, где было потише и поближе к раскопкам. Однако весь день бушевала буря и мы, вконец измученные стихией, не смогли полностью поставить лагерь, хотя все работали не покладая рук. В центре лагеря поставили юрту, взятую напрокат в сомоне. Она должна была служить местом лабораторных работ и отдыха, поскольку палатки в этом отношении были менее надежным убежищем.

Итак, 8 мая наша экспедиция обосновалась в Нэмэгэ-инскои котловине, затерявшейся в песках Южной Гоби среди отрогов Гобийского Алтая. С севера котловина ограничена горами Гильбенту, Нэмэгэту и Алтан-Улой с востока на запад), а с юга — горами Хугшу-Ула, Хур-ху-Ула и их западным продолжением. С запада и с востока котловина открыта, представляя собой как бы сквозные ворота. Поэтому массы песка, развитые к западу котловины, постепенно перекочевывают сюда, передуваемые весенними бурями всегда одного направления — с запада на восток. Сила ветров в марте — мае особенно велика, достигая 9 баллов.

Нэмэгэтинская котловина имеет около 200 километров длины и около 50 километров в поперечнике, и на всем этом протяжении — сплошные пески, поросшие саксаулом. Воды почти нет. Отдельные юрты попадаются в южной и западной частях котловины, близ гор, где есть колодцы. Ближайшим населенным пунктом был Ноян-Сомон, в 120 километрах от нас. До Улан-Батора было 900 километров.

На следующий день по прибытии в Нэмэгэту все были заняты в основном окончательным устройством лагеря. Меня с Цэдэндамбой и Иамнандоржем Ефремов отправил на поиски колодца. Цэдэндамба в 1946 году нашел колодец, но теперь забыл его точное местоположение. Это и немудрено: в такой совершенно однообразной местности мимо колодца можно пройти буквально в 30–50 метрах, не заметив его. Мы долго колесили на "Козле" по разным тропинкам, которые обычно ведут к колодцам, но они терялись в сухих руслах или уходили в горы, куда нельзя было пробраться на машине. Вскоре началась снежная метель, и стекла машины покрылись льдом, так что ничего не стало видно.

Перемерзнувшие, мы вернулись в лагерь и, кое-как согревшись, снова отправились в путь. Постепенно снежная буря утихла, и небо прояснилось, но по-прежнему было еще очень холодно.

Проехав несколько километров, мы заметили на горизонте верблюдов. Это давало нам надежду, что близ них могут оказаться люди, от которых можно узнать о колодце. Приблизившись к верблюдам, мы увидели, что они стреножены. Но никаких признаков жилья не обнаруживалось, хотя было совершенно очевидно, что верблюды стреножены людьми. Правда, иногда верблюды пасутся за 15–20 километров от юрт, но тогда они не бывают стреножены. Это было несколько загадочно. Между тем солнце стало садиться, и нам пришлось возвращаться в лагерь, чтобы не быть застигнутыми ночью в поле, без всякого укрытия, еды и воды. Но легко ли было возвращаться ни с чем, когда мы знали, что в лагере из-за отсутствия воды даже не варили обед.

И вдруг совершенно неожиданно мы пересекли хорошо проторенную тропинку — ясно, что она вела к колодцу! Но в какую сторону ехать по ней? На счастье, мы повернули влево и не ошиблись: через какие-нибудь две минуты наш "Козел" с ходу чуть не влетел в колодец — он находился в маленькой ложбинке и едва был заметен.

Колодец в Гоби

Мы наполнили баки превосходной питьевой водой и поехали прямиком в лагерь. Едва мы сделали каких-нибудь 500 метров, как обнаружили в небольшом овражке палатку — майхан. Ее хозяин, старик-кочевник, и был владельцем верблюдов.

Яну Мартыновичу в этот день посчастливилось найти полный скелет громадного хищного динозавра. Это была первая весьма интересная находка. День Победы — 9 Мая — ознаменовался победами и у нас! 10 Мая в Нэмэгэту началась трудовая жизнь — раскопки и дальнейшая разведка. Небольшой отряд под командованием Я. М. Эглона отправился на "Волке" в первый маршрут на восток, в Гильбенту.

Мы ехали параллельно цепи хребтов, пересекая громадный пологий склон, тянувшийся от гор в котловину, а затем, поравнявшись с Гильбенту, направились прямо к подножию этой горы и здесь увидели первые обнажения, сложенные красноцветными песчаниками, похожими на баин-дзаковские. Кости, однако, не попадались. Вскоре мы добрались до более восточной части Гильбенту, но и здесь было не лучше. Перпендикулярно подножию тянулись длинные обрывы, сложенные теми же красными песчаниками. Лишь в одном месте Новожилов с Пресняковым нашли довольно скудные остатки динозавра, настолько плохой сохранности, что их даже нельзя было взять. По характеру фоссилизации они были очень похожи на кости динозавров из Баин-Дзака.

Здесь же я наткнулся на целое гнездо молодых скорпионов зеленоватого цвета. С помощью веточек мы запихали их в спичечную коробку, которую Эглон безбоязненно сунул к себе в карман. Вечером в юрте Новожилов, собираясь закурить, стал искать спички. На глаза ему попалась коробка, лежащая на ящике с образцами. В тот момент, когда Нестор Иванович уже открыл коробку, собираясь извлечь спичку, я предупредил его, что, может быть, эта коробка со скорпионами. Новожилов невольно швырнул на землю этот коробок, в котором, между прочим, лежали самые обыкновенные спички.

Утром Ефремов уехал в Далан-Дзадагад. Рабочие с Лукьяновой и Пресняковым отправились на раскопки хищного динозавра, найденного Яном Мартыновичем и сразу же получившего название "скелета Эглона". Вся "научная сила" отправилась на поиски новых костей. Нестор Иванович пошел в одну сторону, а мы с Яном Мартыновичем — в другую, решив сначала заглянуть на раскопку и уже после разойтись.

Кругом на сотни квадратных километров раскинулся гигантский лабиринт извилистых и глубоких каньонов. Отвесные обрывы ущелий были сложены такими же, как в Баин-Дзаке, но "немыми" (т. е. без остатков ископаемых животных) красными песчаниками, поверх которых залегали желтоватые косослоистые пески с костями динозавров. Там, где ущелья сильно ветвились, непрерывная линия обрыва нарушалась и возникали останцы порой самых причудливых форм — в виде башен, сфинксов и т. д. Макушки этих останцов, напоминавшие шапки с острым верхом, слагал костеносный горизонт. Вот на одной из таких макушек и залегал скелет найденного хищного динозавра.

Рабочие уже начали расчистку скелета. Нашему взору предстал страшный хищник мелового периода, пролежавший в своей каменной "могиле" 80 миллионов лет и наводивший некогда ужас на все живое. Длина скелета была около 10 метров. Он лежал на боку, как бы поджав под себя задние лапы и запрокинув назад голову, вернее череп. Последний был непомерно велик (более метра), представляя мощное оружие нападения, что наглядно подтверждали 20-сантиметровые зубы-кинжалы, сидевшие по краям челюстей. Такая мощь была необходима, чтобы справляться с "бронированными" анкилозаврами и не менее хорошо защищенными рогатыми динозаврами. Тело хищного динозавра представляло своего рода гигантскую треногу из могучего хвоста и двух задних лап, весьма напоминавших ноги современных крупных бегающих птиц, таких как страусы. На эту треногу, как на штатив, было "насажено" короткое туловище, оканчивавщееся впереди страшной головой. Короткие передние конечности, не достававшие даже до рта, кажутся нелепыми придатками, и их назначение до сих пор является предметом споров между палеонтологами. Таков был облик нашего нэмэгэтинского ящера. Е. А. Малеев, изучавший его, дал ему имя тарбозавр, т. е. "ящер-разбойник". Это был один из самых крупных наземных хищников за всю историю жизни на Земле, уступавший в размерах только своему родственнику — более позднему хищному динозавру — тираннозавру ("ящеру-тирану"), найденному в Северной Америке.

Вместе с громадным скелетом тарбозавра был обнаружен неполный скелет "младенца" около метра длиной. У него были, в отличие от взрослого экземпляра, плохо оформленные суставы костей конечностей, довольно длинные передние лапы и цевка из раздельных костей, как у предков тарбозавра.

Отдохнув немного на раскопке, мы с Эглоном двинулись каждый в своем направлении. Костей было много, они попадались буквально на каждом шагу. Но это все были в большинстве случаев отдельные, разрозненные кости, хотя и интересные, но, безусловно, не столь ценные, как скелет.

Я уже прошел порядочное расстояние, придерживаясь верхней части обрывов, т. е. костеносного горизонта, как вдруг мое внимание привлекло что-то белевшее на противоположном склоне ущелья. Мысль о скелете заставила меня спуститься на дно каньона и подняться на другой его борт, что оказалось не так-то легко, так как высота стен была 60–70 метров. Все же я добрался до нужного мне места, и не зря: передо мной из породы торчала часть скелета хищного динозавра. Скелет залегал на самом краю отвесного обрыва — в основании костеносного горизонта. И я медленно пополз к нему сверху, рискуя при малейшем неверном движении сорваться вниз, на дно ущелья. Но в такие минуты забываешь о всякой опасности, и лишь иногда, если рука или нога вдруг потеряет точку опоры, молнией пронзит мысль о ней.

Реконструкция тарбозавра

Через несколько минут напряженного труда я достиг наконец желанной цели и, осторожно расчистив геологическим молотком — неизменным спутником — небольшую площадку, уселся на ней близ самого края обрыва. Находка была хорошей, но как взять ее? Забегая несколько вперед, скажу, что взять этот скелет было действительно очень трудно — пришлось сначала разработать к нему площадки для подхода с "тыловой стороны", а затем уже начать раскопки, соблюдая, конечно, при этом должную осторожность, так как рядом находилась пропасть.

Увлекшись своими успехами, я не заметил, как часовая стрелка пододвинулась к пяти. Пора было возвращаться в лагерь, от которого я ушел километров за 10. Взяв примерное направление, я пошел по верху плато, но вскоре установил, что дальнейший путь прегражден большим оврагом, спуститься в который нет никакой возможности. Исколесив несколько километров, я все же нашел спуск, но, поднявшись на противоположную сторону, снова попал на плато, с которого невозможно было спуститься. Время уже подходило к семи, а я не знал толком, где находится лагерь и как выйти из лабиринта оврагов: все они были похожи один на другой. Их красноватые стены в свете низкого солнца — увы, равнодушно молчали! Я устал, во рту у меня пересохло. Стало прохладно, я же был легко одет. Наступавшая ночь не сулила ничего приятного, тем более что здесь водились барсы, а я не захватил оружия. По краям обрывов были глубокие щели — колодцы, образовавшиеся в результате выветривания. Попасть в такие расселины означало быть заживо похороненным. Я решил идти до конца по одному из оврагов, с тем чтобы попасть на равнину, где легче было бы ориентироваться. В 8 часов, когда солнце стало садиться, я все еще тащился по оврагу. Однако судьба словно сжалилась надо мной — в начале девятого я, наконец, вышел из оврагов и тут же увидел, что лагерь находится не более чем в трех-четырех километрах. Через час, когда стало смеркаться, я добрался до палаток. Ян Мартынович начал уже сильно беспокоиться и хотел давать сигналы.

В течение ближайших дней участники экспедиции сделали ряд ценных находок — это были преимущественно черепа или другие части скелетов различных динозавров. Больше всего везло Новожилову, которого мы прозвали "Соколиным глазом". Эглон с Лукьяновой и Пресняковым в основном руководили раскопочными работами, заложив две большие раскопочные площадки.

Работа "раскопщиков" на первый взгляд может показаться более однообразной и скучной, чем работа искальщиков, но это не так. Верно, что она довольно кропотлива и подчас требует большого терпения и осторожности, а главное — умения, но она по-своему интересна и даже увлекательна, особенно когда раскапывают ценную находку. Первое более или менее полное представление о находке возникает именно в процессе раскопки. Часто бывает и так, что на месте находки оказываются еще кости, притом даже более ценные, чем сама находка, послужившая причиной раскопки. Так было в сущности на Эргиль-Обо, где на поверхности оказалось очень мало костного материала, но много — в процессе раскопки. Так было и в ряде пунктов в Нэмэгэту, где на месте выступавшей на поверхность небольшой части скелета оказывался целый скелет или дополнительные кости, принадлежавшие другим животным.

Поиски и раскопки — две стороны одной работы, одинаково интересны и увлекательны не только для палеонтолога-специалиста, но и для каждого человека, любящего природу, интересующегося ею. Поэтому, несмотря на все трудности и лишения, даже простые рабочие и те работали с большим энтузиазмом.

В Нэмэгэту встречались кости как крупных хищных динозавров — карнозавров, так и мелких птицеподобных по внешнему облику орнитомимид, относящихся к другой ветви хищных динозавров. Их совсем небольшая голова была лишена страшных зубов и оканчивалась клювом, предназначенным для добывания мелкой животной пищи. Орудием лова служили довольно длинные передние конечности, обладавшие цепкими пальцами. В задней части скелета орнитомимиды были сходны, с одной стороны, с карнозаврами, а с другой (если бы не хвост) — с крупными бегающими птицами типа страусов. Среди орнитомимид есть род струтиомимус, т. е. "подобный страусу". Отпечатки лап этих динозавров часто встречаются в отложениях, образовавшихся в прибрежной зоне. Поэтому, возможно, орнитомимиды в биологическом отношении были предшественниками крупных болотных птиц и так же, как и последние, разгуливали по мелководью, хватая клювом или цепкими лапами зазевавшуюся жертву.

Наряду с двуногими хищниками попадались остатки двуногих растительноядных динозавров из группы утконосых ящеров, также достигавших громадной высоты.

Наиболее интересной была находка полного скелета (выкопанного несколько позже), принадлежащего роду зауролоф ("ящер с гребнем"), известному ранее из Канады. Монгольский зауролоф отличался от канадского более длинным гребнем на черепе и более узкой вытянутой головой, поэтому я назвал его при изучении "зауролофом узкомордым". Этот динозавр, как и хищные, передвигался на задних лапах, временами опираясь на хвост, но его передние лапы не были столь безобразно малы, как у карнозавров. По природе своей он был не хищником, а "безобидным" растительноядным животным. Его морда, расширенная впереди за счет предчелюстных костей, имела подобие утиного клюва, что и послужило поводом назвать эту группу животных утконосыми динозаврами.

Нэмэгэтинский скелет, который в настоящее время (как и другие монгольские находки) экспонируется в Палеонтологическом музее Академии наук СССР, достигает высоты более пяти метров, но есть кости от экземпляров, высота которых достигала не менее 10–12 метров. Это были, несомненно, самые крупные двуногие, или "бипедальные", животные Земли. Утиная морда зауролофа — не фантазия природы, а приспособление к обитанию в водной среде, и, в частности, к сходному с утками (но только в соответствующем масштабе) способу питания путем процеживания.

Своеобразно строение зубной системы утконосых динозавров. Вместо обычного зуба в челюсти у них развился вертикальный ряд, состоявший иногда из 5–6 зубов, как бы насаженных друг на друга, благодаря чему получалась высокая коронка. Это — результат приспособления животного против быстрого снашивания зубной коронки, которая могла стачиваться землистыми частицами, попадавшими к нему в рот вместе с пищей (утконосые динозавры, вероятно, часто поедали клубни водных растений). Вертикальные зубные ряды, сливаясь меж собой, образовывали единую "батарею", что делало зубную систему более прочной. Общее число зубов во рту у поздних утконосых динозавров достигало более тысячи!

Водный образ жизни зауролофа подтверждается не только его утиным клювом, но и другими чертами строения. Например, в глазницах у него имелись небольшие костные, так называемые склеротические пластинки, защищавшие глаза от давления воды. Подобные защитные приспособления развиваются у многих водных или обитающих в воздухе животных. Наружные пальцы передних лап, судя по их строению, служили каркасом для натяжения плавательной перепонки, которая, возможно, имелась также между пальцами задних лап, оканчивающихся широкими копытными фалангами. Хвост, очень высокий у основания, как у крокодилов, был приспособлен к плаванию, выполняя роль мощного локомоторного органа.

До сих пор не объяснено как следует строение черепного гребня, очень прочного и длинного, заходящего за край затылка. У других утконосых динозавров (по количеству видов это самое многочисленное семейство среди всех динозавров) черепной гребень иногда имеет форму воздухоносного шлема. При жизни он, вероятно, служил дополнительным резервуаром для воздуха, что, конечно, было очень важным приспособлением для подводного питания. У зауролофа же гребень не пустотелый. Некоторые считают, что он мог защищать мозговую область черепа, прикрывая ее сверху. Другие предполагают, что гребень являлся своего рода сигналом для остальных собратьев в случае опасности или чтобы не разбредалось стадо и т. д. Утконосые динозавры нашли себе надежное убежище от хищных динозавров в водоемах и по своему образу жизни, вероятно, напоминали бегемотов, проводя большую часть времени в воде. Целое скопление скелетов зауролофов было обнаружено у подножия Алтан-Улы, одной из гор Нэмэгэтинской котловины. Эта находка получила название "Могилы дракона", но о ней будет рассказано несколько позже.

Помимо хищных и утконосых динозавров в Нэмэгэту встречались остатки, правда более редкие, очень крупных анкилозавров, относящихся, по мнению Е. А. Малеева, к роду диоплозавр, известному из Северной Америки, и остатки самых крупных динозавров вообще — четвероногих растительноядных гигантов — зауропод, достигавших 30 метров длины и более. Это были величайшие животные всех времен. Как и утконосые динозавры, они обитали в воде, но забирались более глубоко. Конечности зауропод, оканчивавшиеся большими кривыми когтями, были приспособлены к передвижению по грунту — в данном случае подводному. Для зауропод характерны очень длинная шея с маленькой головой, сравнительно короткое, но массивное туловище и невероятно длинный хвост.

В Нэмэгэту встречались не только остатки динозавров. Здесь были найдены некоторое время спустя плоские панцири громадных водных черепах и неполный череп крокодила из группы аллигаторов. Каждый день приносил что-нибудь новое.

Панцирь (с черепом) громадной меловой черепахи

Пожалуй, особо следует упомянуть о трех загадочных когтевых фалангах, которые мы нашли. Они были сильно сжаты с боков и изогнуты, имея форму серпа или даже напоминая лезвие косы. Концы всех фаланг были немного обломаны, но их полную величину оказалось возможным восстановить без труда, продолжив до пересечения верхний и нижний контуры. Длина наименьшей из фаланг была около 30 см, а наибольшей — превышала 60 см. Подобные размеры когтевых фаланг среди позвоночных (любых) до сих пор не были известны. По своему строению они были сходны с когтевыми фалангами передних лап хищных динозавров, таких, как позднеюрский антродемус из Северной Америки и меловой (но более ранний, чем нэмэгэтинские динозавры) алектрозавр, остатки которого были найдены еще американской экспедицией на местонахождении Ирэн-Нор (на границе Внешней и Внутренней Монголии). Но у антродемуса самая большая ногтевая фаланга не превышает 12 см, а у алектрозавра — 15 см.

Вместе с нэмэгэтинскими фалангами были найдены обломки громадных плоских ребер и кость стопы или кисти. Е. А. Малеев, изучавший эти остатки, пришел к заключению, что все они принадлежат своеобразному черепахоподобному ящеру, которого он метко назвал теризинозавром ("косящим ящером"), имея в виду форму его когтей. Однако — это выяснилось уже гораздо позже — после новых находок, загадочные фаланги принадлежали все-таки хищному динозавру, а другие кости, попавшие с ними случайно в совместное захоронение, — зауроподам. Теризинозавр, конечно, не имел черепахоподобной формы, к мысли о которой Малеева привели плоские ребра, но и не был похож на такого карнозавра, как тарбозавр. Мощные когти передних лап теризинозавра. несомненно, гораздо более длинных и сильных, чем у тарбозавра, были, возможно, приспособлены для разрывания муравейников, термитников, или других убежищ общественных насекомых, которые появляются во второй половине мезозоя и которыми мог питаться теризинозавр. Его фаланги обнаруживают удивительное сходство с когтями современных (и ископаемых) муравьедов и других неполнозубых. Теризинозавр, вероятно, был динозавром-муравьедом, едва ли обладавшим таким сильно развитым черепом, как у тарбозавра.

16 мая из Далан-Дзадагада вернулся Ефремов с полным транспортом — было переброшено все необходимое снаряжение, продовольствие и горючее. Ефремов попытался найти сносный путь из Нэмэгэтинской котловины: проблема хорошей дороги была чрезвычайно важной, поскольку предстояли большие грузоперевозки. Но тщетно — кругом были сплошные мягкие пески, либо неприступные скалы. Выход был пока, по-видимому, один — пробивать дорогу по проложенному следу, не растрачивая сил на поиски новых путей, которые едва ли могли быть намного лучше.

Между Ноян-Сомоном и Цаган-Дэрисуни-Хуралом Ефремов со своими спутниками встретил "Дракона", одиноко стоявшего в песках, несколько в стороне от дороги. Безбородов и его товарищи, боясь не найти нас в Нэмэгэтинской котловине, остановились у колодца, не доезжая Ноян-Сомона, и стали ожидать возвращения наших машин в Далан-Дзадагад. У них кончалось продовольствие, и Тимофей Гаврилович ввел "голодный паек". Поэтому понятной была их радость, когда из-за песчаных бугров показались экспедиционные машины.

Иван Антонович был в очень плохом настроении из-за тяжелой дороги по Нэмэгэтинской котловине, а также из-за того, что задерживались с выездом из Москвы участники экспедиции: директор нашего института Юрий Александрович Орлов и заведующий Палеонтологическим музеем Константин Константинович Флеров.

Ефремов рассчитывал, что они примут участие в далеком маршруте на запад, в который пора уже было выезжать — там нас ждали таинственные котловины Заалтайской Гоби, никем еще из геологов не посещенные. Поэтому нам пришлось пока ограничиться разработкой маршрута по карте.

Дни шли за днями, и у нас в лагере, превратившемся в маленький поселок, постепенно налаживалась культурная жизнь. Стал работать наш походный электрический движок, осветивший все палатки и давший ток для радиоприемника. Сначала движок не действовал, но наши искусные шоферы — механики во главе с Безбородовым быстро починили его. Ефремов, бывший в молодости шофером и сохранивший навсегда любовь к машинам, также принимал деятельное участие в ремонте электростанции. Для нее соорудили обтянутую кошмой специальную будку, которая защищала ее от постоянных песчаных бурь.

Иногда, если вечер был сравнительно "тихим", мы заводили патефон и слушали русские песни, казавшиеся нам здесь, в дикой и далекой пустыне, особенно красивыми и дорогими, бравшими глубоко за сердце своей задушевностью. У каждого была своя любимая песня, но, пожалуй, наибольшей популярностью пользовалась песня:

слова которой как нельзя более подходили к нашей экспедиционной жизни. Рабочий Илья Жилкин превосходно играл на гитаре, и по вечерам из палатки рабочих часто доносились нежные звуки вальсов или старинных романсов. Иногда же хором пели какую-нибудь русскую песню, а Илья аккомпанировал.

Кроме жилых палаток, мы поставили палатку-кухню, в которой обосновался наш повар дядя Андрей, палатку-склад, палатку-баню. В центре лагеря стояла юрта. На самой высокой вершине обрыва над лагерем водрузили экспедиционный флаг — кусок алого шелка на длинном шесте. Лагерь свой мы назвали в шутку "Ефрем-Сомоном", а сухое русло, ведущее к нему, — "Проспектом Ефремова".

Холод во второй половине мая сменился жарой, и в лагере появились первые змеи — щитомордники, а также множество скорпионов и фаланг, забиравшихся повсюду. Мы даже приготовили антискорпионовую жидкость: поймали несколько скорпионов и сварили их в масле — получилась темно-желтая настойка, которой собирались лечить от укусов ядовитых пауков. К счастью, никто не пострадал ни от змей, ни от пауков.

Как-то у нас произошел в лагере забавный случай. Володя Пресняков остался поздно вечером в юрте проявлять пленки. Через некоторое время ему захотелось попить чаю. Чтобы не идти за сахаром в свою палатку, он взял первый попавшийся под руку продовольственный мешочек — в таких мешочках у нас обычно хранился сахар. Каков же был его ужас, когда, едва лишь он развязал мешочек, оттуда с шипением высунулась голова щитомордника. К счастью, змея не причинила вреда Володе и, воспользовавшись замешательством противника, моментально скрылась за чемоданы в юрте. Оказалось, что днем рабочие на раскопке поймали этого щитомордника и отдали его Эглону, а он положил мешок со змеей в юрте и забыл про него. Змея жила до тех пор, пока юрту не стали снимать. К этому времени у нее вывелось уже несколько детенышей. Часть из них удалось изловить и посадить в банку со спиртом. Пара щитомордников у нас жила также под одной из бочек с бензином.

В 20-х числах мая Ефремов отправил меня на разведку к западу от Нэмэгэту — в район Алтан-Улы. Вместе со мной поехали Володя Пресняков и переводчик Намнандорж, а также Пронин — водитель "Дзерена".

Дорога оказалась невероятно тяжелой. Сначала по совету Ивана Антоновича мы ехали вдоль обрывов по котловине, а затем поднялись вверх, ближе к горам, где из-за огромных камней путь вскоре стал невозможным. Мы попробовали спуститься снова вниз, но и здесь было не лучше: бесконечные промоины сухих русел совершенно не давали ходу машине, которая со страшным скрежетом, вся перекошенная, с трудом преодолевала эти препятствия. Пронин, по лицу которого это было хорошо видно, переживал мучения машины, по молчал, зная, что маршрут необходим. Кое-как, к середине дня, нам удалось пробиться к самым восточным обрывам у подножия Алтан-Улы.

На ближайшем же обнажении сразу оказалось два развалившихся скелета тарбозавров. Кости были беспорядочно перепутаны, и значительная часть их уже разрушилась, но все-таки несколько костей еще хорошей сохранности нам удалось взять. Это была первая награда за наши тяжкие мучения. Здесь же мы обнаружили большое количество окаменелой древесины, принадлежавшей меловым деревьям типа болотных кипарисов.

Ночевали мы поблизости, проехав еще несколько километров к западу, а утром в ближайших обрывах нашли позвоночник крупного хищного динозавра. К сожалению, позвонки уходили в глубь склона, и нам удалось выкопать, вернее выбить из плотного песчаника, только 18 хвостовых позвонков.

После этого мы попытались пробиться далее на запад — к центральным обрывам Алтан-Улы. Однако это оказалось невозможным: внизу были барханные пески, вверху — горы. Так как у нас бензина было немного, то пришлось повернуть обратно, не пытаясь искать окольных путей.

Возвращаясь по своему следу, мы пересекли не замеченную вчера в темноте заброшенную караванную тропу. Поросшая мелкой травой, она имела вид широкой зеленой полосы. Намнандорж, расспросив проводников неожиданно встреченного каравана, узнал, что это был когда-то один из больших караванных трактов из Хуху-Хото в Кобдо (верблюды покрывали это расстояние за 11 месяцев). Мы тотчас же поехали по тропе к центру котловины, где она, повернув под углом в 90°, пошла вдоль Нэмэгэтинской котловины, на восток, т. е. как раз в нужном нам направлении. К вечеру мы легко добрались до лагеря. При этом оказалось, что путь от лагеря в Нэмэгэту составил 70 километров, а обратный — всего лишь 50. Впоследствии наша экспедиция не раз пользовалась старинными караванными тропами и почти всегда удачно.

Одновременно с нами вернулся Новожилов, ездивший на восток — к Гильбэнту. По-прежнему там ничего не удавалось найти, и было решено сосредоточить дальнейшие разведки к западу от Нэмэгэту — в районе Алтан-Улы, давшей уже первые находки.

Тем временем в Нэмэгэту шли удачные раскопки — уже не один десяток монолитов заключал в себе кости различных ящеров. Но Ивану Антоновичу все казалось мало, и он ворчал на меня с Новожиловым за то, что мы чаще находим не целые скелеты, а хвосты, и даже прозвал нас в шутку "хвостистами".

25 мая Ефремов решил устроить обход всех точек с костями с тем, чтобы наметить дальнейшие раскопки. Он пригласил с собой меня и Новожилова.

Мы вернулись в лагерь поздно вечером, убедившись, что материалов для раскопок в Нэмэгэту еще много.

На следующий день отправили в разведку на Алтан-Улу новый отряд, более усиленный. Кроме меня, поехали Эглон и Новожилов. Для коротких боковых разъездов взяли легковую машину. Мы намеревались более обстоятельно теперь, в течение нескольких дней, обследовать алтан-улинский район.

Я ехал впереди на "Козле", как вдруг обратил внимание на странную картину: вдалеке на нашем пути стояла лошадь и не двигалась, хотя обычно при приближении машин лошади, пасущиеся в степи, всегда обращаются в бегство. Солнце, светившее нам в лицо, слепило глаза, и лошадь выглядела черным силуэтом, с необычайно большой головой. Когда мы были уже в нескольких десятках метров, странная лошадь, оказавшаяся куланом, с трудом заковыляла на трех ногах в сторону. Одна передняя нога была сломана и болталась. Несчастное животное, видимо, провалилось в какую-то яму (может быть, тарбаганью нору), сломало себе ногу и теперь медленно умирало от голода, так как ему было трудно не только передвигаться, но и нагибаться. Мы решили кончить его мучения. Александров вскинул винтовку и выстрелил. Кулан рухнул на землю. Однако, хотя наша добыча и представляла музейный интерес, нам не пришлось ею воспользоваться: возвращаться в лагерь было поздно, а взять с собой в маршрут кулана было совершенно немыслимо, так как он занял бы целую машину. Поэтому мы решили захватить его на обратном пути, полагая хотя бы сохранить скелет.

Проехав в первый день всего около полусотни километров, мы остановились на ночлег у истоков сухого русла Эхин-Цзулуганай-Гол, где обнажались толщи осадочных пород красного и светло-серого цветов. Мы пошли побродить и вскоре наткнулись на небольшую россыпь костей, среди которых были как обломки, так и цельные кости конечностей. По внешнему виду эти кости напоминали остатки древних млекопитающих, найденных в Гашату в апреле. Это была уже третья находка костей млекопитающих в Нэмэгэтинской котловине. Тем самым, кроме динозавров, в Нэмэгэтинской котловине появлялся новый объект для поисков — млекопитающие, притом, довольно древние, что представляло особенный интерес.

Позавтракав, мы продолжили свой путь, решив спускаться вниз по сухому руслу. Это было несколько рискованным предприятием: впереди могли оказаться пески или вода, а выбраться из русла было бы крайне трудно, даже, скорее, просто невозможно, так как стены его были высокие и почти отвесные. Однако русло, на наше счастье, было твердым и без воды, так что машины легко катились вперед. В одном месте Пронин на полном ходу машины ухитрился заметить кусок громадного позвоночника, принадлежавшего гигантскому динозавру из зауропод, и мы не замедлили его взять. По-видимому, позвоночник свалился откуда-то сверху.

Чтобы выяснить это, а также осмотреться, я поднялся на борт русла. К югу — километрах в пяти — виднелись обрывы красноцветных толщ. Они показались мне заманчивыми. Пока я стоял и размышлял, стоит ли туда ехать, передо мной неожиданно выросла фигура арата.

- Сайн байну! — приветствовал я его.

- Сайн байну! — был ответ.

Лексикон монгольских слов был у меня крайне невелик, и, ткнув в себя пальцем, я сказал просто: "Академия наук СССР", на что он закивал головой и заулыбался.

- Как называются обрывы? — спросил я, показывая на них рукой.

- Цаган-Ула (т. е. "Белая гора"), — ответил мой немногословный собеседник.

- Чулун яс байна? (Есть ли каменные кости там?)

На это последовал опять утвердительный кивок.

В свою очередь арат заинтересовался, зачем нам нужны кости. Я постарался ответить на его вопрос, насколько это было в моих возможностях, но, вероятно, он мало что понял из моего красноречия, и мне пришлось просто подвести его к нашим машинам и показать найденную часть позвоночника. Однако объяснить ему, что эти кости принадлежали давно исчезнувшим животным, так и не удалось, переводчика же на этот раз с нами не было.

Спустившись еще немного вниз по руслу, мы решили произвести дальнейшую разведку на одной машине — на "Козле". Со мной поехали Эглон и Пронин. Подъехав к Цаган-Уле, мы сразу же заметили большое количество костной щебенки, валявшейся повсюду, а побродив около часу, обнаружили значительное количество костей, принадлежавших динозаврам. Даже мне, которому везло обычно меньше других, и то сразу посчастливилось найти два рассыпавшихся скелета, от которых еще много костей оставалось цельными. Это утвердило нашу решимость обследовать Цаган-Улу более тщательно, и "Козла" немедленно послали за "Тарбаганом".

Во второй половине дня разыгралась сильная песчаная буря, пришедшая из огромной котловины к западу от Цаган-Улы. Когда буря успокоилась, мы подвели итоги дня: кроме довольно большого количества костей динозавров — утконосых, хищных и зауропод, было найдено множество щитков и отдельных панцирей небольших пресноводных черепах превосходной сохранности. Мы решили пробыть здесь два-три дня с тем, чтобы произвести разведку прилегающих районов — и в первую очередь западных обрывов Алтан-Улы, бывших конкретной целью нашего маршрута.

Вечером у нас в гостях были араты. От них мы узнали, как лучше проехать к интересовавшим нас обрывам, и получили дополнительные сведения о костях в других местах.

Утром распределили силы. Эглон с рабочими отправился раскапывать черепах, целый прослой которых, переполненный панцирями, обнаружил вчера Пронин. Новожилов должен был обследовать Цаган-Улу с южной стороны и изучить ее геологическое строение. Лихачев остался в лагере за повара. Остальные трое — Пронин, Александров и я — поехали на "Козле" к Алтан-Уле.

Впереди лежала "безнадежная" полоса песков, уходившая далеко к западу — в страшную песчаную котловину, откуда вчера пришла песчаная буря. Попытка пробиться напрямик через пески окончилась неудачей: бедный "Козел" не тянул даже на первой скорости. За песками располагались каменистые склоны, тянувшиеся к подножию Алтан-Улы, близ середины которой виднелись желанные красноцветные обрывы, или бэдленды. Однако "близок локоть, да не укусишь".

Единственной возможностью было подняться вверх по руслу с тем, чтобы по какому-нибудь правому притоку, т. е. такому же сухому руслу, пробиться к обрывам. Они находились всего в каких-нибудь 15 километрах, но эти 15 километров были хуже иных 150. Машина не в состоянии была их преодолеть.

Вскоре удалось найти правый приток, и мы начали подниматься по нему. Местами русло было заметено песком, но "Козел" наш лихо проскакивал, нигде не застревая.

Это русло привело нас, однако, не к западным и даже не к средним, а к восточным обрывам, которые мы посетили несколько дней назад. Все приходилось начинать сначала, но мы хотели пробиться во что бы то ни стало, взяв курс прямо на обрывы, расположенные у средней части подножия Алтан-Улы.

Нас встретили бесчисленные русла и огромные камни. Все же после упорной борьбы нам удалось достичь цели — добраться до средних, или центральных, обрывов Алтая-Улы, хотя в душе у всех не раз было желание повернуть назад.

Условившись с Александровым, который остался около машины, что вернемся часа через полтора, мы с Прониным наметили район действий, и каждый отправился в свой путь осматривать обрывы. Овраги были такого же типа, как и в Нэмэгэту, — узкие и глубокие, с отвесными красными стенами внизу и желтыми шапками наверху. Мне явно не везло: кости попадались редко, и, когда время стало истекать, я повернул обратно, хотя было совершенно очевидно, что такой беглый осмотр недостаточен для отрицательного заключения. Через условленные полтора часа я был у машины, но Пронин еще не приходил. Прошло больше получаса после назначенного времени, и мы с Александровым начали беспокоиться и думать о том, что его, может быть, надо идти разыскивать. Неожиданно в этот момент голова Пронина вынырнула из ближайшей промоины.

Каньоны Алтан-Улы близ 'Могилы дракона'

Оказывается, он попал в такой лабиринт глубоких ущелий, что потерял ориентировку и присел отдохнуть, думая уже не о костях, а о том, как выбраться. И вот именно тогда взгляд его, рассеянно скользнув по плите песчаника, вдруг уперся в… скелет, торчавший из плиты! Пронин, забыв про усталость, подскочил, как на пружине. Неподалеку от первого скелета из породы выступали кости по крайней мере еще трех экземпляров. Вот это была находка! Правда, вслед за радостью пронзила беспокойная мысль: как сюда пробраться на грузовиках и как выломать скелеты из мощной плиты, уходившей в глубь склона. Ведь Пронин, помимо искателя, был и шофером и не забыл, как два дня назад мы с ним безуспешно пробивались сюда на грузовике, несмотря на все его водительское мастерство. Было уже поздно идти осматривать открытое Прониным кладбище динозавров, которое было названо потом Могилой дракона, и мы вернулись в лагерь.

Следует отметить, что беспокойство Пронина было не лишено основания: два года мы ломали Могилу дракона — гнулись ломы, крошились кирки и разлетались вдребезги кувалды и зубила, но все же скелеты были взяты. Они принадлежали гигантским зауролофам. Помещение нынешнего Палеонтологического музея не позволяет их смонтировать: только одна задняя нога имеет в высоту более трех метров. Поэтому пока экспонированы их черепа и отдельные части скелета, а также великолепно сохранившиеся отпечатки шкуры.

На следующий день Пронин присоединился к Эглону, а я с Александровым отправился на "Козле" к горе Цумцис-Хайрхан — двуглавому останцу, к западу и юго-западу от которого тянулись бесконечные обрывы красно-цветных толщ, манивших своей неизвестностью.

По обыкновению при мне была винтовка. Проехав несколько километров, я неожиданно увидел притаившегося за кустом джейрана. Раздумывать было некогда. Я приложился и выстрелил — пуля попала прямо в сердце. Тушу джейрана пришлось освежевать и отвезти в лагерь. Пока все это было проделано, наступила вторая половина дня. На западе нависли мрачные песчаные тучи. Начали налетать отдельные порывы ветра, иногда настолько сильные, что едва можно было удержаться на ногах, задыхаясь при этом в облаке песчаной пыли. Невзирая на это, мы все же доехали до первых обрывов, на которые я тут же и полез, рискуя, что меня может сильным вихрем подхватить и сдуть, швырнув на полтора-два десятка метров вниз. Иван Михайлович остался чинить камеру, проткнутую шипом саксаула, — обычная история после нескольких километров пути по зарослям этого кустарника.

В одном месте я увидел торчащий в породе череп небольшого динозавра, но ничего не смог с ним сделать: он глубоко уходил в плотный песчаник. Когда я вернулся к машине, то увидел новое несчастье — Иван Михайлович не успел починить еще одной камеры, а уже спустила другая. Мне пришлось помочь ему, прекратив дальнейший осмотр обрывов.

Ветер становился настолько сильным, что я не мог удерживаться на баллоне, который накачивал. Теперь ветер дул непрерывно, осыпая нас волнами песка. С трудом мы поставили на место баллон и решили возвращаться в лагерь, но уже и это было не так просто сделать. Кругом стояла непроницаемая песчаная мгла, застлавшая даже солнце, как будто его не было на небе, и дорогу, по которой мы ехали сюда, теперь найти было нелегко, так как все следы замело. Пришлось двигаться наугад.

В лагерь мы вернулись только к концу дня, когда буря уже стала утихать. Небо прояснилось, и выглянуло солнце — совсем так, как у нас бывает после большого летнего дождя.

В лагере после песчаной бури, достигшей на этот раз особенной силы, все было разворочено: койки, постели, одежда валялись в разных местах вокруг лагеря, наполовину засыпанные песком. Лежавшие на земле пакеты с образцами совсем занесло песком, и пришлось устраивать самые настоящие раскопки, чтобы извлечь погребенные коллекции. В результате беспорядка, произведенного бурей, потерялся черепаший череп, который не успели упаковать. Сильно пострадали от песка и продукты. Эглон рассказал, что, когда они возвращались с раскопок, порывом ветра его свалило с ног.

30 мая нам пришлось прервать далеко еще не законченные работы и возвратиться в нэмэгэтинский лагерь, так как 1 июня мне необходимо было ехать по делам экспедиции в Улан-Батор.

Итак, в результате четырехдневного маршрута были открыты два крупных местонахождения: Могила дракона и Цаган-Ула. В последнем выкопали несколько частей скелетов хищных динозавров, собрали остатки зауролофов и добыли более десятка панцирей черепах. Уже одни эти открытия по объему и качеству своего материала могли бы быть результатом большой экспедиции.

Накануне нашего отъезда в Улан-Батор Намнандорж с Иваном Михайловичем отправились закупить в ближайших юртах баранов — для лагеря и нам в дорогу. Возвращаясь, они проезжали мимо того места, где лежал убитый нами кулан, так и не доставленный еще в лагерь. Теперь на нем сидел гриф, которого они решили подстрелить, чтобы использовать затем в качестве экспоната для Улан-Баторского музея. После первого же выстрела гриф упал, но, когда они подбежали к нему, он был еще жив и оказывал отчаянное сопротивление, несмотря на то что пуля попала ему в бок и из открытой раны лилась кровь. Охотники связали грифа и бросили на заднее сиденье, где лежали два барана. Но, по-видимому, гриф был связан плохо, так как через несколько минут, собрав все свои силы, он прыгнул на спину Александрову. Перепуганный шофер на ходу выскочил из машины. К счастью, гриф не нанес ему никаких повреждений. После этого грифа уже связали крепко-накрепко. Когда его привезли в лагерь, то привязали веревкой к вбитому колышку.

Сначала он лежал, почти не поднимая головы, затем стал подниматься на ноги, угрюмо озираясь кругом. Кровь текла еще, но не так сильно. Гриф был черный, с головой, лишенной перьев. В его взгляде была тоска по отнятой воле и непримиримая ненависть к тем, кто это сделал. Несмотря на большую слабость, он предпринимал попытки взлететь, но веревка не пускала его. От предлагаемой пищи и воды он отказывался. Ему нужна была свобода.

К вечеру о нем уже забыли, и это чуть не привело к беде. Лукьянова, погнавшаяся за щенком Гобиком, который, играя, стащил ее тапочек, оказалась жертвой грифа. Не успела она увернуться, как бросившийся на нее гриф сшиб ее с ног. Он метил клюнуть в глаз, но слишком короткая веревка не пустила его, и он промахнулся, снеся своим страшным клювом лишь родинку на щеке Лукьяновой. На ее крик все выскочили из палаток. По щеке Лукьяновой струилась кровь. Опасность была велика, так как гриф совсем недавно сидел на кулане и, несомненно, на его клюве был трупный яд. Я постарался поскорее промыть Марии Федоровне рану всеми имевшимися у нас антисептиками. Иван Антонович, пришедший вскоре с раскопок и узнавший о происшествии, приказал немедленно убрать грифа за пределы лагеря и уничтожить. К счастью, у Лукьяновой все обошлось благополучно.

Загрузивши коллекциями "Дракона", "Кулана" и "Волка", мы выехали в Улан-Батор. У Петрунина — водителя "Кулана", разболелся отмороженный зимой палец на ноге, и он ехал лечиться, В случае затяжки болезни экспедиция рисковала остаться без водителя. Его машину вел шофер "Тарбагана" Лихачев. Петрунин тяжело переживал свою нетрудоспособность и пытался сесть за руль. Пришлось категорически запретить ему это.

Едва мы сделали 15 километров, как у "Дракона" расплавился подшипник. Пришлось серьезно подумать, не вернуть ли машину в лагерь, с тем чтобы перегрузить коллекцию на "Тарбагана" или "Дзерена", оставшихся в лагере. Но шоферы проявили истинный героизм, отремонтировав "Дракона" за четыре часа!

В первый день мы смогли сделать всего лишь 75 километров за 9 ходовых часов. Такова была нэмэгэтинская дорожка! Много раз машины "садились" в песках и сухих руслах. На ночлег остановились, когда стало уже темно. Водитель "Дракона" Безбородов принялся за стряпню — варить суп из баранины. Но баран, должно быть, имел почтенный возраст и никак не желал вариться. В ожидании ужина Тимофей Гаврилович рассказал нам смешную историю, которая произошла с ним недавно.

Появившиеся за последнее время в лагере скорпионы и фаланги заползали всюду, доставляя немало хлопот и беспокойства. Как-то утром Тимофей Гаврилович начал обуваться, надевая сапог на босую ногу, и вдруг ощутил там нечто живое. Поспешно выдернув ногу, он швырнул сапог в сторону. Однако необходимо было обуться. Немного успокоившись, он принялся осторожно вытряхивать сапог, полагая таким образом изгнать оттуда своего врага. И действительно враг выскочил, вернее вывалился, ибо это были… собственные очки Тимофея Гавриловича, которые ночью свалились с табуретки в сапог. Рассказ всех развеселил, и как раз сварился ужин.

На следующий день попутный ветер стал настолько сильным, что скорость его превышала скорость машин. Мы начали задыхаться от зноя и пыли, вода в радиаторах кипела через каждые пять минут. Особенно скверно было перед Цаган-Дэрисуни-Хуралом, где дорогу размыло множество сухих русел и машины шли медленно, вздымая клубы пыли, похожей на золу.

Совершенно одуревшие, в половине третьего мы дотащились, наконец, до станка, где имелась прохладная юрта и в ней чай (о, блаженство!). Шоферы так устали, что следовало бы устроить здесь ночлег. Однако, превозмогая утомление, они согласились ехать до Далан-Дзадагада, где было решено сделать полдневный отдых. У Петрунина в довершение всех бед разболелись зубы. В 7 часов вечера, когда немного спала дневная жара, мы двинулись на Далан-Дзадагад, до которого оставалось 120 километров, но, правда, уже по сносной дороге. В половине двенадцатого ночи перед нами замелькали приветливые огоньки аймачного центра. Спали все, как убитые, одиннадцать часов.

В Далан-Дзадагаде машины догрузили коллекциями. Особенно много пришлось повозиться с баин-дзаковским монолитом, в котором был заключен панцирный динозавр. Монолит весил не менее трех тонн. В среднем на каждую машину приходилось около четырех тонн коллекций, и шоферы потихоньку ворчали, но коллекций было много и их надо было спешно вывозить. Выехали вечером, когда стала спадать дневная жара. Ветер тянул попутный. Все же до наступления темноты мы сделали около сотни километров.

Мне не хотелось ставить койку, и я улегся спать на ящик под самым потолком кузова. Ночью подул очень сильный ветер, и мне приснилось, что он, подхватив меня, с размаху ударил головой о мачту в палатке. Я проснулся от сильной боли в голове, так как в самом деле крепко стукнулся об один из металлических брусьев, на которых крепилась фанерчатая обшивка кузова. Уснув снова, я увидел, будто еду на "Козле" в маршрут и машина по наклонной плоскости попала вдруг в пещеру столь узкую, что из нее невозможно было никуда вылезти. Я начал задыхаться… и проснулся — голова моя была закрыта ватником, и мне действительно стало трудно дышать. Вероятно, дневная жара и сильное утомление порождали такие кошмарные сны.

Мы старались ехать в утренние и вечерние часы, устраивая длительные дневные привалы и кое-как спасаясь от жары в небольшой тени машины. Все же ехать было тяжело и для людей, и для машин.

Когда подъезжали к Мандал-Гоби — центру Средне-Гобийского аймака, ветер неожиданно переменился с попутного на встречный, потянув с севера. Сразу стало прохладно. И если десять минут назад мы задыхались от жары в кабинах, несмотря на наше минимальное одеяние — трусики, то теперь пришлось не только одеться, но и поднять стекла в кабинах. Через какой-нибудь час стало нестерпимо холодно даже в ватниках.

Такое резкое падение температуры — не редкий случай в Гоби — отмечено многими путешественниками. Приблизительно с конца марта и до конца октября стоит в общем почти одинаковая погода — жарко днем и холодно ночью. Днем не знаешь, куда деваться от жары, ночью холодно без ватника. В отдельные же дни, даже и в середине лета, температура падает до нуля. Быстрые колебания температуры — одно из типичных свойств резко континентального климата Гоби, лишний раз подчеркивающее суровость этой пустыни.

В Улан-Баторе мы прожили около недели, пополнив запасы горючего и продовольствия. От Юрия Александровича Орлова пришла из Москвы телеграмма, что он вылетает 14 июня, но я уже не имел возможности ждать и за два дня до его приезда выехал обратно в Нэмэгэту, оставив в Улан-Баторе "Кулана", который не успел отремонтироваться — у него поломался один из продольных брусьев и оказался еще ряд других повреждений. Я рассчитывал, что он выйдет через четыре дня вслед за нами. За это время должен был приехать Орлов.

Проехав Ноян-Сомон, мы оставили у первого колодца загруженного до отказа бензином "Волка" с его водителем Вылежаниным и переводчиком Намнандоржем, что бы не гнать машину лишний раз через пески Нэмэгэту. Здесь они должны были дождаться нашего возвращения из Нэмэгэту для совместного участия в западном маршруте. Таким образом, вся колонна распалась, и в Нэмэгэту пошел один "Дракон".

Как правило, на дальние расстояния или в труднопроходимую местность посылали не менее чем по две машины, и лишь впоследствии, когда накаталась дорога по Нэмэгэтинской котловине, машины иногда курсировали в одиночку, покрывая за четыре дня расстояние между Нэмэгэту и Улан-Батором.

Выехав в Нэмэгэтинскую котловину, мы с Безбородовым решили спрямить наш путь, взяв направление на хорошо знакомые нэмэгэтинские обрывы. Но, как известно, опрометчивость редко приводит к хорошим результатам. Так именно и получилось теперь: путь мы сократили, но пересекли множество промоин и лощин и в результате потеряли часа три.

В Нэмэгэту нас ждали с нетерпением, тем более что мы везли корреспонденцию, и почти всем были письма от родных и знакомых, которые особенно приятно получать в такой дали, за тысячи километров.

Работа здесь шла полным ходом, и уже новая партия монолитов была готова к отправке. Наибольшее затруднение вызывала их транспортировка в лагерь, так как машина в большинстве случаев могла подъехать к раскопке только снизу, по руслу. Поэтому приходилось спускать монолиты на веревках — с 15-20-метровой высоты, по отвесной стене.

Ефремов с Новожиловым закончили детальное изучение геологического строения местонахождения Нэмэгэту. Оно представляет собой древнее русло громадной реки (ее дельтовой части), врезанное в красноцветные озерные отложения — красные песчаные обрывы ниже костеносного слоя. Наибольшее число находок оказалось в центральной части местонахождения, соответствующей, вероятно, фарватеру этого русла, где течение концентрировало трупы динозавров. Течение древней реки должно было быть вообще достаточно сильным, так как в местонахождении перемешаны остатки зауропод, утконосых и хищных динозавров, обитавших в разных зонах. Вероятно, соседние местонахождения — Алтан-Ула и Цаган-Ула — также соответствуют руслам этой огромной позднемеловой реки, дельта которой имела ширину в несколько десятков километров.