Если б только             люди жили вечно, это было бы бесчеловечно… Как узнать,          чего ты в жизни стоишь? Как почуять,          что такое риск? В море броситься? Так не утонешь!.. На костер взойти? Так не сгоришь!.. Поле распахать? Потом успею… Порох выдумать? А для чего?!. Наслаждались бы              ленивой спесью пленники бессмертья своего. Ничего они бы              не свершили! Никогда б          не вылезли                  из тьмы… Может, самый главный                  стимул жизни в горькой истине, что смертны мы.

Он стар и похож на свое одиночество. Ему рассуждать о погоде                      не хочется. Он сразу – с вопроса: – А Вы не из Витебска?.. – Пиджак старомодный                  на лацканах вытерся… – Нет, я не из Витебска… – Долгая пауза. А после – слова              монотонно и пасмурно: – Тружусь и хвораю… В Венеции выставка… Так Вы не из Витебска?.. – Нет, не из Витебска… Он в сторону смотрит. Не слышит,          не слышит. Какой-то нездешней далекостью дышит. Пытаясь до детства дотронуться бережно… И нету ни Канн,              ни Лазурного Берега, ни нынешней славы. Светло и растерянно он тянется к Витебску,                  словно растение… Тот Витебск его – пропыленный и жаркий – приколот к земле              каланчою пожарной. Там свадьбы и смерти,                  моленья и ярмарки. Там зреют особенно крупные яблоки, и сонный извозчик по площади катит… – А Вы не из Витебска?.. Он замолкает. И вдруг произносит,                  как самое-самое, названия улиц: «Смоленская», «Замковая». Как Волгою,          хвастает Видьбой-рекою и машет по-детски прозрачной рукою… – Так Вы не из Витебска… Надо прощаться. Прощаться. Скорее домой             возвращаться… Деревья стоят вдоль дороги навытяжку. Темнеет… И жалко, что я не из Витебска.

Вновь нахлынул              северный ветер. Вновь весна          заслонилась метелью… Знаешь, понял я,      что на свете мы не существуем отдельно. Мы уже – продолженье друг друга. Неотъемлемы. Нерасторжимы. Это – трудно и вовсе не трудно. Может,      мы лишь поэтому                      живы… Сколько раз – я поверить не смею – не случайно и не на вынос боль твоя         становилась моею, кровь моя –          твоей становилась!.. Только чаще – гораздо чаще! – поднимаясь          после падений, нес тебе я свои несчастья, неудачи нес и потери. Ты науку донорства                 знала, ты мне выговориться не мешала. Кровью собственной                  наполняла. Успокаивала. Утешала… Плыл закат – то светлей, то багровей… И с годами          у нас с тобою стала общею – группа крови, одинаковой – группа боли.

Подступала поэма.                 Она изводила меня. То манила доступностью легкой,                             а то не давалась. Подступала поэма.                 Звучать начинала, дразня. А потом за границами голоса вдруг оставалась… Если я уезжал,             то она меня честно ждала, терпеливо ждала              на ступенях у самого дома. Подступала поэма.                 Невнятной и точной была. Сумасшедшей и невозмутимой. Жестокой и доброй… А однажды приснилось мне:                         я нахожусь на посту. И ночная дорога, как пеной, туманом закрыта. Вдруг почувствовал я,                  как приходит                              в мою немоту ощущение ритма, звенящая яростность ритма! Этим медленным ритмом я был, будто льдами,                  затерт. Он во мне тяжело нарастал, колыхаясь и зрея… – Кто идет? – закричал я. – Стой! Кто идет? И услышал спокойный ответ: – Время.

Хочу, чтоб в прижизненной теореме доказано было              судьбой и строкою: я жил в эту пору. Жил в это время. В это. А не в какое другое. Всходили         знамена его и знаменья. Пылали      проклятья его и скрижали… Наверно, мы все-таки          что-то сумели. Наверно, мы все-таки          что-то сказали… Проходит по ельнику                  зыбь ветровая… А память, людей оставляя в покое, рубцуясь      и вроде бы заживая, – болит к непогоде, болит к непогоде.

– Снова дралась во дворе? – Ага! Мама, но я не плакала. Вырасту –      выучусь на моряка. Я уже в ванне плавала! – Боже, не девочка, а беда! Сил моих больше нету. – Мама, а вырасту я когда? – Вырастешь! Ешь котлету. – Мама, купим живого коня? – Коня?! Да что ж это делается? – Мама, а в летчики примут меня? – Примут. Куда они денутся?! Ты же из каждого,                 сатана, душу сумеешь вытрясти! – Мама, а правда, что будет                 война, и я не успею вырасти?..

Этого стихотворенья ты не прочтешь никогда… В город вошли,              зверея, белые холода. Сколько зима продлится, хлынувши через край? Тихо в твоей больнице… – Стаська,          не умирай!.. Пусть в коридоре голом, слова мне не сказав, ставший родным              онколог вновь отведет глаза. В тонкой броне халата медленно я войду в маленькую палату, в тягостную беду… Сделаю все,          как нужно, слезы сумею скрыть. Буду острить натужно, о пустяках говорить, врать,      от стыда сгорая!.. Так и не разберу: может быть, мы              играем оба в одну игру?! Может,      болтая о разном, – очень еще живой – ты между тем прекрасно знаешь диагноз свой. Может, смеешься нарочно в этот      и в прошлый раз, голову нам мороча, слишком жалея              нас?! В окнах,      больших и хмурых, высветится          ответ. Как на твоих гравюрах – белый и черный цвет. И до безумия просто канет      в снежный февраль страшная эта просьба: – Стаська,          не умирай!..

Так вышло. Луна непонятною краской                      обочины выкрасила… Нас выжгло! Нас –      будто из поезда полночью –                              выбросило. По пояс – холодного снега в кювете.                      В сугробах – полмира!.. А поезд проносится мимо,              проносится мимо,                          проносится мимо. Постой! Но ведь только минута прошла,                  как мы ехали в нем и смеялись. С его теснотой и нежданною грустью                  смирялись. Гл у пи ли! В чужие печали и беды                  бесстрашно влезали. Мы были самими собой.             А теперь мы – не сами. Теперь, вспоминая себя,              оглушенно и тяжко молчим мы. Те б е я кажусь незнакомым,                  далеким,                          едва различимым… Пустынная полночь. Ладони в ожогах метельного дыма. А поезд проносится мимо,              проносится мимо,                          проносится мимо… Летит он – снарядом! И тащит куда-то не наши обиды,                  не наши болезни и счастья. Ты – рядом. А как достучаться?             А как дотянуться?                     А как до тебя докричаться?… Под снегом великим, над временем тысячеверстным безмолвные крики висят,      зацепившись за звезды. Мне их не избавить от каждого прошлого дня                      и от каждого мига… А память проносится мимо, проносится мимо, проносится мимо…

Что ж,      собираться начнем помаленьку. В город уедем от непогод… Надо бы в море              бросить монетку, чтобы вернуться сюда через год… Здесь был спокойно и солнечно прожит месяц,      где так далеко до зимы. Здесь были счастливы мы (а быть может, нам показалось,              что счастливы мы). Надо вернуться опять в этот месяц… В теплое море падает мелочь. Круглые капельки серебра. Капли надежды… Едем. Пора!.. …Где-нибудь          в тихой палате больничной за пять минут до конца своего вспомню я снова              этот обычай, слабой рукой ухвачусь за него. И, завершая собственный опыт, на промелькнувшее оглянусь. Брошу монетку              в жизненный омут… Может, вернусь?

Мы совпали с тобой,                  совпали в день,      запомнившийся навсегда. Как слова совпадают с губами. С пересохшим горлом – вода. Мы совпали,          как птицы с небом. Как земля         с долгожданным снегом совпадает в начале зимы, так с тобою совпали мы. Мы совпали,          еще не зная ничего о зле и добре. И навечно         совпало с нами это время в календаре.

Этих снежинок смесь. Этого снега прах. Как запоздалая месть летнему      буйству              трав. Этих снежинок явь, призрачное          крыло. Белого небытия множественное              число… Этого снега нрав. Этого снега боль: в небе      себя разъяв, стать на земле собой… Этого снега срок. Этого снега круг. Странная мгла дорог, понятая не вдруг. Выученная          наизусть, начатая с азов, этого снега грусть. Этого снега зов… Медленной чередой падающая из тьмы в жаждущую ладонь прикосновенья              зимы.

Вот ведь как!          Явилась первой. Надо было опоздать. Где-нибудь в сторонке встать… Что поделать – сдали нервы… Шла –      как будто на экзамен, с пятницы считала дни… как же: «Встреча под часами»! Под часами. Вот они. А его на месте нет… (Как некстати нервы сдали!) Ну еще бы! –             на свиданье не была я столько лет! Даже страшно подсчитать… Что ж я:         рада иль не рада? Там увидим… Только надо, надо было опоздать!.. Дура!      Сделала прическу, влезла в новое пальто, торопилась,          как девчонка. Прибежала… Дальше что? Современная женщина,                  современная женщина! Суетою замотана,              но, как прежде, – божественна. Пусть немного усталая,              но, как прежде, – прекрасная. До конца непонятная, только сердцу подвластная. Современная женщина,                  современная женщина, – то грустна и задумчива,                  то светла и торжественна. Доказать ее слабости,                  побороть ее в дерзости зря мужчины стараются, понапрасну надеются! Хоть не хвастает силою,                  но на ней – тем не менее – и заботы служебные,                  и заботы семейные. Все на свете познавшая,                  все невзгоды прошедшая, – остается загадкою современная женщина! Ромео моего пока что      не заметно… Что ж,      подождем его. Я очень современна!.. Порой берет тоска: ведь нужно быть, к примеру, кокетливой (с легка!) и неприступной (в меру!) Все успеваешь ты: казаться беззаботной и покупать          цветы себе, идя с работы. Самой себе          стирать, себе готовить ужин, квартиру убирать с усердием ненужным. Подруге позвонить замужней и счастливой, – и очень мудрой              слыть, быть очень терпеливой. Выслушивать слова и повторять, не споря: «Конечно, ты права! Мужья –      сплошное горе». И трубку положить спокойно и устало. И, зубы стиснув,              жить во что бы то ни стало! И маяться одной, забытой,      как растенье. И ждать очередной – проклятый! – день рожденья… И в зеркало смотреть. И все морщины              видеть. И вновь себя жалеть. А чаще – ненавидеть!.. Нести      свою печаль. Играть с судьбою в прятки. И плакать          по ночам. А утром быть в порядке. Являться в институт и злиться без причины… Ну, вот они идут по улице – мужчины! Красавцы на подбор с достоинством спесивым. Самодовольный пол, считающийся          сильным. Как равнодушны              вы! И как же вы          противны, изнеженные львы! Потасканные тигры! Глядящие         людьми, стареющие телом… Да где он,         черт возьми?! И в самом деле, где он?.. «Скорая помощь» –              по городу, словно по полю голос вселенской беды,              будто флаг, вознеся. (Господи, может быть, что-то случилось                          с тобою?!) Улица вся обернулась. И замерла вся. Воплем тугим          переполнены сердце и память. Он оглушает: Успеть бы!          Успеть бы!                  Успеть!.. Вновь с телефонного диска                      срывается палец. «Скорая помощь» пронзает застывший проспект… Мир озирается. Просит любовь о спасенье. И – до сих пор неподвластны толпе докторов, – рушатся самые прочные дружбы и семьи. А у певицы –          горлом не песня,                          а кровь! Голос несчастья над городом мечется снова… Странно, что в эти минуты, всему вопреки, веришь в извечную помощь                  тихого слова. В скорую помощь              протянутой доброй руки. Ну, приди же,              любимый!                         Приди! Одинокой мне быть запрети. Приходи, прошу,              приходи. За собой меня поведи… Стрелки глупые торопя, не придумывая ничего, я уже простила              тебя – повелителя своего. Все обычно          в моей мечте. Я желаю –          совсем не вдруг – быть распятою на кресте осторожных и сильных                     рук. Чтобы стало нам горячо, а потом – еще горячей!.. И уткнуться          в твое плечо. И проснуться –              на этом плече. Вот видишь,          тебя и любимым                      назвать я успела! Не надо бы – сразу… Ведь лучше –          когда постепенно. Ведь лучше – потом, лучше – после… Любимый, послушай, ведь лучше… Но где я найду             это самое                      «лучше»?! О, если бы знал ты, любимый,                      как страшно и дико давать о себе объявленье в газету: «Блондинка, вполне симпатичная, добрая, среднего роста… Ее интересы:          домашний уют и природа. Имеет профессию. Ищет надежного друга…» О, если бы знал ты, как все это пошло!                 И – трудно… Порой, в темноте, рассуждаю я очень спокойно: пройдет одиночество это,                      наступит – другое. Настанет пора, и закружатся          листья из меди. В окошко мое постучит одиночество смерти. Нет, я не пугаюсь. Я знаю,      что время жестоко. Я все понимаю. И все принимаю. Но только тому одиночеству              я не желаю                         сдаваться! Хочу быть любимой! Живою хочу          оставаться. Смеюсь над другими              и радуюсь дням и рассветам. И – делаю глупости! И – не жалею об этом. Дышу и надеюсь… О, господ и,          как это больно!.. Ты видишь, любимый: я вот она –          вся пред тобою. Слова мне скажи!..              Ну, пожалуйста. Нет больше мочи!.. Чтоб – только не молча, не молча. Чтоб только –             не молча!.. Слова говори мне,              слова говори мне – любые! Какие захочешь, чтоб только – не молча,                     любимый! Слова говори мне. Без этого радость –                  не в радость… Скажи,      что со мной хорошо. И что я тебе нравлюсь. Скажи,      что ты любишь меня. Притворись на мгновенье!.. Соври,      что меня не забудешь. Соври, я поверю. А может, просто              плюнуть и уйти? И пусть его терзают угрызенья!.. (Ну-ну,      шути, родимая, шути! Нашла ты славный повод                      для веселья.) Останусь,         чтобы волю испытать!.. Еще немного подождем. Помедлим… Ведь женщины              давно привыкли ждать. Чего-чего, а это мы умеем… Птицы спрятаться                 догадаются и от снега укроются… Одинокими          не рождаются. Ими после становятся. Ветры зимние             вдаль уносятся и назад возвращаются. Почему,      зачем,          одиночество, ты со мной не прощаешься? Пусть мне холодно                 и невесело, – все стерплю, что положено… Одиночество –              ты профессия до безумия сложная! Ночь пустынная.              Слезы затемно. Тишина безответная… Одиночество –              наказание. А за что – я не ведаю… Ночь окончится.              Боль останется. День с начала закрутится… Одинокими          не рождаются. Одиночеству учатся. Ну, приди же,          любимый!                     Приди! Одинокой мне быть запрети! За собой меня поведи. Приходи, прошу,              приходи! Задохнувшись,             к себе прижми и на счастье, и на беду… Если хочешь,          замуж возьми. А не хочешь – и так пойду. Слово-то какое:              «замуж» – сладкий дым… Лишь бы он пришел,                  а там уж поглядим. Пусть не густо             в смысле денег у него, – приголубим,          приоденем, – ничего! Лишь бы дом мой,              дом постылый, не был пуст. Пусть придет –              большой и сильный, – курит пусть! Спорит,      ежели охота. Пусть храпит!.. Так спокойно,             если кто-то рядом спит… Хорошо бы          пил не очень. И любил, хоть немножечко!.. А, впрочем, лишь бы был… Без него сейчас мне точно нет житья!.. Да зачем я так?! Да что же, что же      я?! Черт с тобой!          Не приходи! Вспоминать – и то противно… Сгинь!      Исчезни!              Пропади! Я-то нюни распустила… Не желаю подбирать со стола      чужие крохи. Если вновь захочешь врать, ври уже другой дурехе!.. Ишь,     нашелся эталон! Я в гробу таких видала! Тоже мне         Ален Делон поселкового масштаба. Бабник! Только и всего. Трус! Теперь я точно знаю… Он решил,          что на него я свободу променяю?! Думал:      баба влюблена!.. Что? Не вышло? Ешьте сами! Вашей милости цена – три копейки на базаре. Я везде таких             найду! Десять штук на каждый вечер… Не звони –          не подойду! Не отвечу,          не отвечу! Как без тебя?          Как?.. Был ты синицей в руках. Что без тебя          я? Словно земля ничья. Стонет моя          боль. Я бы пошла          за тобой! Шла бы,      закрыв глаза, тихая, как слеза… Мне без тебя          как? Птицей стать в облаках? Реять     в ночной темноте? Крылья уже не те… Злую печаль          пью. Злюсь на судьбу свою. Вижу     ее свет… Есть ты там или нет? Мечется      мой          крик! Он от других скрыт. Боль     отдается в висках: Как без тебя? Как? Стану верной женою. Не пройди стороною, – буду верной женою. Над судьбой          и над домом стану солнышком добрым, над судьбой          и над домом. Хочешь –         буду сестрою. От несчастий прикрою, хочешь –         буду сестрою. Скажешь –          буду рабыней. Если только любимой, то могу – и рабыней. Кто может чуду приказать:                      «Свершись!» – от собственного крика холодея?.. Мне кажется:          я жду                 уже всю жизнь. Мне кажется:          я жду                 почти с рожденья. Я буду ждать          до самого конца! Я буду ждать          за смертью                     и за далью! Во мне стучат сестер моих          сердца. Сестер по жизни и по ожиданью. В этот час         миллионы моих незнакомых сестер, ничего не сказав, никому и ни в чем не покаясь, ожидают мгновенья                  взойти                         на высокий костер, на костер настоящей любви, и – сгореть,          улыбаясь. В этот час мои сестры                  на гребне такой высоты, простирая в бессмертье                     зовущие                          нежные руки, ждут любимых своих под часами          всесильной мечты. Под часами судьбы. Под часами          надежды и муки… В этом взрывчатом мире                      забытой уже                              тишины, где над всеми бессонное время              летит безучастно, не придется вам пусть никогда ждать любимых с войны! Не придется вам пусть никогда ждать любимых напрасно! Рядом с бронзой царей,                  разжиревших                          на лжи и крови, рядом с бронзой героев,              рискнувших собой в одночасье, должен выситься памятник Женщине, ждущей любви! Светлый памятник Женщине, ждущей      обычного счастья… Вновь приходит зима              в круговерти метелей и стуж. Вновь для звезд и снежинок                  распахнуто небо ночное… Все равно я дождусь! Обязательно          счастья дождусь! И хочу, чтобы вы в это верили вместе со мною. …Ну, приди же, любимый! Приди!

Вроде, просто:              найти и расставить слова. Жаль, что это все реже. И все больней… Вновь бумага лежит –                  ни жива ни мертва – будто знает, что ты прикоснешься к ней. Но ведь где-то есть он,                     в конце концов, тот – единственный, необъяснимый тот – гениальный порядок                  привычных нот, гениальный порядок                  обычных слов.