Мгновенье          остановлено нечетко. Видны глаза и больше ничего… Круги забвенья              и круги почета не слишком-то влияли на него. Он, выступая,          тряс седою прядкой, насмешек над собой не замечал. Был одиноким, как прыгун над планкой. И в дружеских компаниях                      скучал. Лишь перед смертью показал характер. В свои болезни уходить не стал и время, то, что он когда-то тратил, в конце концов почти что наверстал. Спешил он так безудержно и горько, такой живою          стала вдруг строка!.. Жаль, не хватило малости какой-то. Минут каких-то. Мига. Пустяка.

Мы –     боящиеся озонной дыры, СПИДа и кооператоров, нашпигованные с детства лекарствами,                          слухами и нитратами, молящиеся, матерящиеся,                      работающие и бастующие, следователи и подследственные,                          стареющие и растущие, спорящие, с чего начинать:                      с фундамента или с кровли, жаждущие немедленной демократии                              или крови, мы –     типовые, типичные,                      кажущиеся нетипичными, поумневшие вдруг на «консенсусы»,                          «конверсии»                                 и «импичменты», ждущие указаний,              что делать надо, а что не надо, обожающие:         кто – музыку Шнитке,                      кто – перетягиванье каната, говорящие на трех языках                      и не знающие своего, готовые примкнуть к пятерым,                      если пятеро – на одного, мы – на страже, в долгу и в долгах,                      на взлете и на больничном, хвастающие куском колбасы                      или теликом заграничным, по привычке докладывающие наверх                      о досрочном весеннем севе, отъезжающие,          кто за свободой на Запад,                      кто за деньгами на Север, мы –     обитающие в общежитиях,                  хоромах, подвалах, квартирах, требующие вместо «Хлеба и зрелищ!» –                      «Х леба и презервативов!» объединенные, разъединенные,                          -фобы, -маны и -филы, обожающие бег трусцой                  и детективные фильмы, мы – замкнувшиеся на себе,              познавшие Эрмитаж и Бутырки, сдающие карты или экзамены,                  вахты или пустыe бутылки, задыхающиеся от смога,                     от счастья и от обид, делающие открытия,                  подлости,                          важный вид, мы – озирающие со страхом воспаленные веси и грады, мечтающие о светлом грядущем                  и о том, как дожить до зарплаты, мы –     идейные и безыдейные,                  вперед и назад глядящие, непрерывно ищущие врагов                      и все время их находящие, пышущие здоровьем,                  никотинною слизью харкающие, надежные и растерянные,                      побирающиеся и хапающие, мы – одетые в шубы и ватники,                  купальники и бронежилеты, любители флоксов и домино,                  березовых веников и оперетты, шагающие на службу с утра                      по переулку морозному, ругающие радикулит и Совмин,                      верящие Кашпировскому, орущие на своих детей,                  по магазинам рыскающие, стиснутые в вагонах метро,                      слушающие и не слышащие, мы – равняющиеся на красное,                      черное                          или белое знамя, спрашиваем у самих себя: что же будет со всеми нами?

Толпа на людей непохожа. Колышется,          хрипло сопя. Зевак и случайных прохожих неслышно вбирая в себя. Затягивает, как трясина, – подробностей не разглядеть… И вот      пробуждается сила, которую некуда деть. Тол п а,      как больная природа, дрожит от неясных забот… По виду – частица народа. По сути – его антипод. И туча плывет, вырастая. И нет ни друзей, ни врагов… Тол п а превращается в стаю! И капает пена с клыков.

Не волнуйтесь,             мы умрем. Не в петле и не на плахе. Ваши должностные страхи мы с собою заберем. Славным следуйте путем: в душах и в бумагах шарьте, запрещайте, разрешайте. Радуйтесь. А мы уйдем. Точка…      Но уже сейчас твердо знайте, дорогие: все равно         придут              другие. Злее нас. Слышнее нас. Баллада о красках Был он рыжим, как из рыжиков рагу. Рыжим, словно апельсины на снегу. Мать шутила, мать веселою была: «Я от солнышка сыночка родила…» А другой был черным-черным у нее. Черным, будто обгоревшее смолье. Хохотала над расспросами она, говорила: «Слишком ночь была черна!..» В сорок первом, в сорок памятном году прокричали репродукторы беду. Оба сына, оба-двое, соль Земли – поклонились маме в пояс и ушли… Довелось в бою почуять молодым рыжий бешеный огонь и черный дым, злую зелень застоявшихся полей, серый цвет прифронтовых госпиталей. Оба сына, оба-двое, два крыла, воевали до Победы. Мать ждала. Не гневила, не кляла она судьбу. Похоронка обошла ее избу. Повезло ей, привалило счастье вдруг. Повезло одной на три села вокруг. Повезло ей, повезло ей, повезло! – Оба сына воротилися в село. Оба сына, оба-двое, плоть и стать. Золотистых орденов не сосчитать. Сыновья сидят рядком – к плечу плечо. Ноги целы, руки целы – что еще? Пьют зеленое вино, как повелось… У обоих изменился цвет волос. Стали волосы – смертельной белизны!.. …Видно, много белой краски у войны.