Мы пошли в театр «Олимпия» на концерт Джонни Холлидея.
Пошли вчетвером: моя жена, двое наших друзей – работников советского посольства в Париже – и я.
«Олимпия» – известное место. Одни говорят, что это колыбель французской песни, другие говорят, что витрина. А вполне возможно, что театр на Больших Бульварах совмещает в себе оба эти понятия. Как бы там ни было, зал «Олимпия» имеет к песне самое непосредственное отношение. В разные годы здесь пели Эдит Пиаф и Жорж Брассанс, Жильбер Беко и Шарль Азнавур, Мирей Матье и Жак Брель, Далида и Адамо…
В многочисленной компании известных французских певцов Джонни Холлидей – явление не очень типичное. Он не шансонье в том смысле, как это слово понимают французы.
Он нечто другое. Поамериканистей.
Он – Star. Звезда!
А ведь «если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно?..».
Выяснилось, что это нужно многим. Во всяком случае, за полчаса до начала концерта в кассе билетов не было.Но наши друзья, о которых я упомянул вначале, заранее созвонились с хозяином «Олимпии» господином Бруно Кокатриксом.Он-то и встретил нас.– На сцену «Олимпии» мечтают попасть многие! Для массы певцов это недостижимая вещь… – говорил полноватый и энергичный господин, ведя нас по каким-то коридорам и переходам. – Однако мы попадем туда прямо сейчас, и попадем очень легко… Вот что значит иметь связи!..Надо сказать, что Бруно Кокатрикс – еще и самый известный французский эстрадный импресарио. Это благодаря во многом его стараниям на сцене театра «Олимпия» выступали Московский и Ленинградский мюзик-холлы, пели Людмила Зыкина, Муслим Магомаев, Эдита Пьеха, Николай Сличено и другие наши певцы.– Хотите познакомиться с Джонни Холлидеем? – спросил Кокатрикс и тут же предупредил возможный вопрос: – Нет, нет, мы ему совсем не помешаем!.. Зато вы посмотрите на знаменитость в ее, так сказать, будничном виде.Вид у знаменитости был даже чересчур будничным.Рыжий плечистый парень, одетый в выцветшую майку и потертые джинсы, полулежал на маленьком диванчике, запрокинув голову и закрыв глаза. Его руки были неестественно большими и такими белыми, словно он только что раскатывал тесто.Однако таким же белым – почти бескровным – было и лицо человека. А еще оно было мокрым от пота…Наверное, увидев все это, удивился и Кокатрикс.– Да-а, – иронически протянул он, – вот так приблизительно отдыхают у нас артисты перед своими концертами…Джонни Холлидей что-то пробурчал, на мгновение открыл глаза и снова закрыл их.– Он же совсем больной! – ахнула моя жена. – Абсолютно больной, разве вы не видите?..– Правда?! – Кокатрикс изобразил на своем лице ужас. – Неужели?! – Он рассмеялся и добавил: – Пройдемте лучше в мой кабинет.– Но ведь человек действительно болен! – не унималась жена. – Как же он будет петь? А вдруг не сможет?Знаменитый импресарио снова фыркнул…
– Видите ли, мадам, – объяснял Кокатрикс, когда мы уже сидели у него в кабинете и пили кофе, – вы правы: то, что мы наблюдали сейчас за кулисами, мало похоже на Джонни Холлидея… Очевидно, мальчик бурно провел ночь, а может, и не одну… Скорее всего, малыш слегка переутомился… Но в этом смысле я человек нелюбопытный. И меня совершенно не интересует, как, когда и с кем веселится Джонни… Поверьте, мне даже не интересно, вошел ли он в театр сам или его внесли на носилках… Я только твердо уверен в одном: у певца есть контракт, по которому он обязан, по которому он будет петь сегодня. Будет! Понимаете?..
Кокатрикс говорил все это ровным тоном терпеливого учителя, в двадцатый раз объясняющего второгоднику правила деления простых дробей… – Так что не волнуйтесь, мадам, и вы, господа. Пожалуйста, не волнуйтесь!.. Все будет в полном порядке!..Он отхлебнул кофе из чашечки и посмотрел на часы.– Наверное, именно в эту минуту нашему милому шалунишке делают укол, после которого он быстренько придет в норму… Что это за укол, я не знаю… А вот в какое место делают, знаю… Знаю, но не скажу!.. Хочу вас заинтриговать! Хочу, чтобы вы помучились, догадываясь…Кокатрикс улыбался.Сейчас он уже не напоминал школьного учителя. Сейчас он был похож на всепонимающего и всепрощающего отца, добродушного папулю, главу многочисленного семейства…– Скажите, – спросил я, – так что же, концерты в «Олимпии» нельзя отменить никогда? Ни при каких обстоятельствах?..– Можно! – быстро ответил Кокатрикс. – В одном случае концерт безусловно отменяется…Он сделал паузу, хитровато оглядел всех нас и закончил:– …В случае смерти певца!..Наш хозяин поднялся и, посмеиваясь, стал выпроваживать гостей:– Пора, господа, пора!.. Сейчас вы сами все увидите и услышите…Первое отделение концерта было недлинным и довольно обычным.Одну песню спел румяный паренек с оттопыренными ушами. От волнения он плохо понимал, где поет, и совсем не понимал о чем. Ему очень мешали собственные руки, они жили у него какой-то сложной жизнью, существовали отдельно от песни и от ее исполнителя.Юная певица, сменившая паренька, была тоненькой, нежной и красивой. Наверное, поэтому ей аплодировали больше…С дежурными, хотя и трудными, номерами выступили силовые акробатки. Потом – фокусник.Концерт двигался бодренько, в хорошем темпе, и, когда я посмотрел в программу, оказалось, что певец, который только что вышел на эстраду, споет четыре песни и эти завершит первое отделение.Певца уже и встретили аплодисментами. Значит, его знали…
По-моему, здесь нужно кое-что объяснить. На подобных концертах в «Олимпии» первыми обычно выступают самые молодые певцы. Только-только начинающие. Факт появления их на такой сцене примечателен и невероятно почетен, однако он еще ни о чем не говорит. Это дебют. Проба голоса. Дальнейшая судьба – в тумане.Но можно успокаивать себя хотя бы тем, что почти все знаменитые французские шансонье когда-то начинали так же: всего одна песня в самом начале концерта на сцене «Олимпии». Антураж звезды. Ее гарнир.Следующий шаг для исполнителя, качественно новая ступень для него – выход на сцену в конце первого отделения. Четыре-пять песен. Не больше. (Ты – все еще гарнир. Все еще антураж. Но о «пробе голоса» речь уже не идет… «Проба» была давно и прошла успешно. Пой!..)К этому времени у певца (или певицы) обязательно есть песни, записанные на пластинку, есть какая-то пресса, есть реклама и более или менее значительная толпа поклонниц.Но главное – пластинка! Только после ее успеха твою напечатанную на афише фамилию можно будет прочесть без очков.По количеству проданных пластинок судят о твоей популярности. Если тираж перевалил за сто тысяч, ты – счастливчик!..Новые песни ты сначала опять-таки записываешь на пластинку, а уже после того, как покупатели познакомились с новыми песнями и полюбили их, исполняешь в концерте.Иной путь известности для певца почти невозможен.
Второе отделение началось еще в антракте. Раздался первый звонок, и зрители сразу же ринулись в зал, будто боясь опоздать.По нервному блеску глаз и судорожным движениям я понял, как нестерпимо хочется им ускорить бег времени и приблизить ту великую секунду встречи, ради которой они пришли сюда…И вот настала она – эта секунда.Джонни Холлидей выпрыгнул на сцену с такой яростью, словно до этого за кулисами его держала целая дюжина гангстеров, а он, сражаясь, только что разбросал их всех до единого, всех победил и вырвался!Вырвался, потому что знал: публика ждет его!Он был встречен долгим сумасшедшим визгом, во время которого певец стоял, не шевелясь, посреди сцены, будто памятник самому себе.На памятнике были грубые туфли, кожаные брюки в обтяжку, короткий пиджак с блестками, темная рубашка и небрежно повязанный галстук.Главный концерт «Олимпии» начался!Джонни пел песни, не объявляя их.Да в этом и не было нужды! Потому что, едва раздавались первые такты вступления любой песни, зал тут же отвечал короткими и страстными аплодисментами.Это был аванс, выдаваемый артисту публикой еще до того, как он начинал петь очередную песню. Но это был и хлесткий намек на то, что произойдет с залом после!..Первые две песни Джонни Холлидей пел тяжело, с натугой. Он даже не пел их, а кричал хриплым, яростным баритоном.Он был по-прежнему бледен, однако «хитрый укол», о котором нам сообщил Кокатрикс, совершил-таки чудо!Теперь этот парень совсем не походил на умирающего.Наоборот: он рождался в песне. Рождался на глазах!Его настоящий голос постепенно стал проступать, как в бачке с проявителем на белой бумаге проступает фотография!И певец понял это. Понял и заулыбался по-детски. Понял и подмигнул залу.Теперь он уже держал микрофон так, будто это был торжественный кубок, из которого хлестала шальная и победоносная влага!Болезненная бледность певца казалась почти одухотворенной, а пот, выступивший на лбу, казался праведным.Хотя самой праведности не было и в помине!..Спев несколько пронзительных песен, будто показывая нам, как он может петь, спев несколько песен, будто демонстрируя нам себя эталонного, таких песен, в которых было все: и голос, и судьба, и молодость, – Джонни Холлидей вдруг опомнился. Словно пришел в себя. И на лице его появилась надменная, почти брезгливая улыбка.Теперь он уже расхаживал по сцене, как ходят шерифы в американских вестернах. Супермены. Красавцы. Храбрецы. Правильные ребята, всегда стреляющие на полсекунды раньше своего противника.Певец выступал сейчас в своей главной роли – полубога, укротителя и кумира старшеклассниц.Это именно они визжали от каждого подчеркнутого поворота его головы, от каждого «скульптурного» желвака, обозначенного на скулах, от каждой теперь уже специально хриплой ноты. И он знал это. Он работал честно. Честнее не придумаешь!..В этой работе принимало участие все его тело – от затылка до пяток.Не последнюю роль в ней играли и внутренние органы певца. (Говоря так, я прежде всего имею в виду некоторые чрезвычайно важные железы внутренней секреции…)Он пел и смотрел на зал взглядом, от которого могли забеременеть даже мужчины.А что творилось с девчонками! Бог ты мой, что с ними творилось!Особенно когда он запел свою знаменитую песню «Come in!..».Собственно говоря, это была не песня.Это был весенний рев бизона.Come in!.. Иди сюда! Пойдем!..
И я увидел, как они пошли, поползли, полезли на сцену – девчонки всех мастей, калибров и сортов, – тощие и упитанные, претенциозные и простенькие, красивые и уродливые… «Come in! – говорил им певец. – Come in!..» – и при этом снисходительно шевелил указательным пальчиком, подманивая невинных овечек.А они шли и визжали. Визжали и шли.К нему! – богу и оторве, зверюге и архангелу, кумиру с ввалившимися щеками, хрипатому бедолаге, иконе, гению, самцу.К нему! – чьими портретами был оклеен нынче весь Париж.К нему – о ком, не переставая, печатались статьи в журналах и газетах («…женился… встречается… развелся… встречается… поссорился… встречается… женился… встречается…»).Он стоял на эстраде, широко расставив ноги, – знаменитый, сверкающий, глыбастый, – и девчонки ползли на эту крутую эстраду, как на небо. Полз-ли удостоиться, прикоснуться, исповедаться, отдаться.– Come in! – грохотало в зале. – Come in!..Было страшно. Было смешно.Джонни ленивым тигриным движением снял с себя галстук и стал махать им прямо перед носом девицы-очкарика, которая была самой первой в длинной очереди поклонниц. Она уже забралась на сцену, и сейчас от недоступного идола ее отделяли каких-нибудь два шага.Близости этой девица не смогла перенести.Она рванулась вперед и вцепилась в самый краешек галстука великого кумира! «Мой!!!» – визжала она…А кумир не отпускал. Кумир был сильным. И поклонница моталась на галстуке, как большая рыбина на леске спиннинга. Моталась и верещала. Моталась и плакала настоящими слезами…Джонни продолжать петь!Он уже не обращал внимания на свою первую жертву, он уже требовал у следующих: «Come in!..»И они хлынули, будто прорвалась плотина!..Певец едва успел отпрыгнуть в сторону, а галстук его был разорван сразу здесь же, при всех, на сцене на мелкие-мелкие кусочки…«Come in!!»
Правым локтем я вдруг почувствовал, что моя жена почему-то хочет привстать, делает непонятные усилия, чтобы подняться с кресла. – Ты что? – спросил я у нее.Она посмотрела на меня каким-то чужим, сомнамбулическим взглядом, потом, опомнившись, ойкнула и сказала удивленно, почти испуганно:– А ты знаешь… действует… Вот дьявол!..И расхохоталась…
Таким и запомнился мне концерт Джонни Холлидея – звезды французской эстрады. Я плохо разбираюсь в зарубежной эстрадной астрономии и поэтому не могу судить, какой величины была эта звезда.Возможно, что не первой. Но уверен, что и не последней.«Скажите, если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно?»