«Есть еще высоты, куда можно бежать…»

Такова была мысль Макса, когда он открыл глаза, разбуженный ледяным холодом зари. Он лежал на каменистой почве, закутанный в пальто. В двух шагах от него стояла хижина пастуха, сложенная из дикого камня. В ней спали женщины. В неясном свете вздымался кверху высокий острый треугольник Южного Зуба, длинный хребет которого соединялся на горизонте с извилистой лентой перевала.

С трудом повернувшись на твердом ложе, Макс взглянул на ледник. У подножия снежных куполов его гигантские ступени отливали при отблеске зари зелеными пятнами.

Он чувствовал на своем лице какое-то легкое дуновение, которое пробуждало его энергию.

— Можно укрыться на высоте трех тысяч метров, — раздумывал он. — А затем, если вода будет подниматься еще выше, наступит конец всему… Но пока что бороться еще можно…

— А стоит ли? — прошептал Губерт. Он тоже не спал и подметил взгляд Макса, исчислявшего высоту гор.

Они молча посмотрели друг на друга. И глаза их перенеслись на край долины, где они ожидали увидеть появление воды.

Долина раскинулась между ледником, снежными вершинами и высокими горами, окруженная отлогими скатами и похожая по форме на удлиненную чашу. Ни один лесок не прерывал сухой линии скал и не смягчал их величественной бесплодности. Среди полированных камней и скал, разбросанных на всем видимом пространстве, редели лишь пучки трав, исчезая по мере того, как поднимались по склону. На верхних скалах двигались неясные очертания овец. И камни и зелень окрашивались пурпуровым небом. Их приветливое спокойствие поразило молодых людей.

— Там… еще нет ничего… — прошептал Макс.

Небо медленно светало… Мир находился в агонии. Что принесет ему этот день, начинающийся переливом таких нежных и таинственных красок?

Макс увидел, что пастух осматривал свою палку, намереваясь двинуться в путь.

— Вы идете туда? — спросил он. — Я иду с вами. И оба крупными шагами спустились в долину. Вскоре и остальные беглецы очнулись от тяжелого сна.

— Макс? Где Макс? — спросила Ева, стоя на пороге хижины и прислонясь к стене. Она чувствовала себя настолько измученной, что еле держалась на ногах.

Губерт ответил ей с непривычной заботливостью. Они подошли к изголовью матери, опасаясь ее отчаяния при пробуждении. Госпожа де Мирамар открыла глаза, но взгляд ее уже не узнавал детей. Неподвижная и безмолвная, она не различала даже голоса своего мужа… Она позволила отвести себя на скалу перед входом.

Ивонна очнулась от тяжелого сна последней, как бы пробуждаясь от летаргии.

— О госпожа Андело! Госпожа Андело! — молила она, простирая руки.

Склоняясь над ней, госпожа Андело тихо ее успокаивала.

— Я не хочу умирать, госпожа Андело… Я не хочу, чтобы мы утонули.

— Вы не умрете, Ивонночка, — обещала госпожа Андело.

— Вы сказали: все спасутся! — отвечала Ивонна. — А во г. видите… моя сестренка…

Рыдания заглушили ее голос.

— Госпожа Андело… Вы помните тот вечер, в Париже?.. Вечер обручения Евы?.. Вы сказали: «Массы воды… массы воды снова ринутся на сушу»… Вы уже тогда об этом знали, госпожа Женевьева, уже тогда?..

Ее полные слез глаза смотрели на госпожу Андело, ширясь от неведомого ужаса.

Госпожа Андело прижалась головой к ее плечу.

— Да, нет же, малютка… Я не знала… Иногда, правда, мне чудилось что-то такое, что внушал мне другой… Но все-таки я думала, что этого никогда не будет…

Наступило долгое молчание.

Приподнявшись на своем ложе, Ивонна смотрела, как бледное утреннее солнце золотило снежные вершины.

— Если надо будет еще взбираться наверх, — я не смогу… — прошептала она. — Никогда не смогу… Когда же можно будет успокоиться, госпожа Андело?

В отверстии хижины показалась высокая фигура: мужские штаны, красный платок, закрывавший волосы, улыбающееся обветренное лицо, покрытое рубцеватыми морщинами. Загоревшие руки протягивали крынку с молоком. В оцепеневшей памяти молодой девушки пробудился неясный образ.

— Это вас зовут Инносантой? — спросила она тихо…

Инносанта Дефаго уже полвека как принимала в хижине Бунаво туристов Южного Зуба. Она их угощала, подкрепляла едой и услуживала, а иногда даже сопровождала их в горы. К ней шли инстинктивно, как к силе, которая умела за себя постоять. Она привыкла отдавать приказания и отвечать за свои поступки.

— У меня нет кофе, — сказала она своим резким голосом. — Но это козье молоко еще совсем теплое. Пейте, малютка.

Ивонна осушила крынку. Вскоре она смогла уже двинуться с места и присоединилась к сестре, сидевшей на камне возле своей матери. В нескольких шагах от них Франсуа, работник Инносанты, доил козу и наполнял молоком чашки и стаканы, вынутые из саквояжей. Несколько женщин и детей разбрелось по окрестностям, чтобы собрать обезумевших животных, разбежавшихся по всем направлениям.

— Ну, сударыня, надо взять себя в руки! — сказала Инносанта, предлагая госпоже де Мирамар лучшую из своих чашек. Та схватила ее и машинально выпила до дна.

Но когда ее муж увидел, что маленький Поль чуть не подавился, слишком быстро глотая молоко, он отвернулся, заглушая свои рыдания. Образ Жермены предстал пред ним слишком ясно.

— То, что осталось, — объявил Поль, — для Жермены! Она скоро вернется? — добавил он слабым, умоляющим голосом.

Мать подняла свое бесчувственное лицо. Госпожа Андело поторопилась увести ребенка.

Солнце заливало ледник, скалистую землю, высокие сланцевые стены. Госпожа де Мирамар лежала в хижине. Остальные расположились на нагретых камнях, обмениваясь редкими словами. Глаза их, следуя по склону долины Сюзанф, возвращались к предельной линии тощего пастбища, круто обрывавшейся вдали. Они с тревогой ожидали появления черной ужасающей зыби…

Наконец вдали появились две фигуры. Макс и пастух приближались быстрыми шагами…

— Вода, кажется, остановилась, — кричал Макс.

Он присоединился к ним. Вода поднялась до вершины ущелья Бунаво, затопив перевал д’Ансель. Горе тем, которые искали спасения после них! Она почти до шла до Новых Ворот, которые выходят на долину Сюзанф.

— Склоны, по которым мы прошли вчера ночью, находятся под водой, — объяснял Макс. — Немного этой травяной полосы., вон там…

У них вырвался глубокий вздох облегчения…

В течение часа Макс и пастух лежали, склонившись над пропастью. Вода не поднималась. Была ли это окончательная остановка? Не сделает ли она новый скачок? Они решили наблюдать по очереди. Старый Ганс, не говоря ни слова встал и медленно направился к Новым Воротам.

— Она, несомненно, достигла своего кульминационного пункта, — сказал де Мирамар. — Она начнет спадать…

— Не забудьте, — ответил Макс, — что наводнение уже несколько раз замедлялось, а потом двигалось дальше с еще большей скоростью.

Они стояли, как люди, спасшиеся от кораблекрушения, прижавшись друг к другу, еще дрожа от пережитых ужасов. Они были так разбиты усталостью, что малейший жест вырывал у них крик боли. Они удивленно смотрели друг на друга, оглядывая свои рваные одежды, изодранную в клочья обувь, израненные руки. Теперь, когда чувство близкой опасности миновало, к ним вернулась способность вспоминать. Мысли, которые неясно шевелились в голове во время бегства, захватили их целиком. Им представилась картина всеобщего бедствия: весь мир под водой, исчезнувшие города… Париж! Лондон!.. Рим!.. Флоренция!.. Женева!.. Ах, Париж! А люди?.. Несколько оставшихся в живых существ, затерянных на вершинах, зовущих о помощи и лишенных возможности сообщаться друг с другом… Раздирающий душу образ любимых лиц обрисовывался с отчетливой ясностью… Что с ними сталось?..

— Мой брат… — прошептал задыхающимся голосом де Мирамар.

И жалобно продолжал:

— Моя маленькая Жермена…

— Мои родители… — простонал Макс.

— Наши друзья…

Ева думала о Жане Лавореле. Она вспомнила, что он хотел взобраться на Южный Зуб. Остался ли он жив? Ютится ли он где-нибудь на одной из этих вершин?

Они хранили тяжелое молчание, и каждую минуту перед ними раскрывались новые картины бедствия.

— Спасены… Но на сколько времени? — произнес вдруг Губерт.

Эти слова поставили их лицом к лицу с действительностью, и взгляды их устремились на долину, служившую им убежищем.

Зажатая между пустынными рядами Южного Зуба и цепью снежных вершин с прилегающим к ним величественно сверкающим ледником, долина Сюзанф поднималась отлогим скатом к перевалу, высокая стена которого закрывала горизонт. При ярком солнце она открывалась целиком: без единого деревца, сверкающая и голая, с хмурой скалистой почвой, на которой среди жидкой травы виднелись редкие пучки ярких цветов. Поток, падающий с ледника по отвесным стенам, наполнял тишину однообразным шумом. Насколько охватывал взгляд, нигде не виднелось человеческого жилья, если не считать убогой хижины, затерянной между скал в пустыне сланца и льда.

Все молчали, охваченные тяжелым унынием. Они не заметили, как подошла к ним своим крупным бодрым шагом Инносанта, крепкая и сильная, несмотря на свой возраст. Она подумала, что они любуются горами, к которым она питала особую привязанность.

— Большой Рюан, Малый Рюан и Башня Сальэр, — перечисляла она машинально, возвращаясь к своим привычкам проводника. — Иностранцы говорили, что это одно яз прекраснейших мест на Земле…

— На нашей бедной Земле, которая поглощена водой, — прошептала Ивонна.

Инносанта остановилась на полуслове. Среди этой группы измученных людей ее высокая фигура выделялась с особенной резкостью. Ее суровое лицо застыло. По щекам скатились две медленные слезинки. Она окинула мысленным взглядом Иллиэц, его деревню, церковь и маленькое кладбище на террасе, склоненной к долине, где она рассчитывала когда-нибудь упокоиться.

— Мы здесь не при чем, — отрывисто сказала она. — Это великое несчастье…

Наступило молчание.

Ивонна встала и положила руку на плечо сестры:

— Идем к маме, — сказала она.

После полудня старый Ганс сообщил, что вода стоит неподвижно.

— Надо здесь устроиться возможно лучше, чтобы прожить несколько дней до спадения воды, — сказал Макс, уже занятый мыслью о существовании.

Коснулись вопроса о пропитании.

— Скот-то есть: взгляните на всех этих овец!

Инносанта указала на большие желтые массы, двигавшиеся на верхних террасах. Стада коз рассеялись по всем склонам Южного Зуба. А выше мелькали более легкие силуэты, убегавшие к высотам.

— Серны тоже, — сказал пастух.

— И птицы, — воскликнула Ивонна.

Они взлетали над скалами целыми стаями, и шорох их крыльев казался шелестом шелка. Воробьи усеивали каменистую почву черными точками, летало множество голубей, и медленно кружились хищники.

— Их-то всех кто предупредил? — шептала Ивонна.

— А кроме этого, у меня есть куры, которых я принесла с собой, — сказала Инносанта с широкой улыбкой.

— Ну! — откликнулся Макс, — значит, мы не умрем с голода.

— Зато можем умереть с горя, — тихо сказала маленькая Ивонна.

Мужчины вытащили из карманов коробки со списками. Но как поддерживать огонь в этой долине, где росло только несколько пучков рододендрона?

— Вот что, дети, — приказала Инносанта, — идите к Новым Воротам и соберите все сухие рододендроны, какие только найдете!

Бармацские ребятишки сняли сапоги, чтобы чувствовать себя свободней, и побежали взапуски…

Сумерки надвигались медленно, как бы спускаясь с высоких гор, которые исчезали одна за другой. На мужчин и женщин, сидевших около хижины, напала бесконечная грусть. Ни костер из хвороста, ни крики детей вокруг Инносанты, жарившей козленка, не могли рассеять их уныния. Одни молчали, другие переговаривались вполголоса. Де Мирамар снова взял свой портфель и крепко прижал его к себе. Гувернантка, исчезнувшая было на весь день, требовала свой зонтик, который она никогда не сможет заменить другим… Роза и Виржини, наплакавшись вдоволь, неподвижно сидели около госпожи де Мирамар, находившейся в бессознательном состоянии. Ивонна отказалась от кружки молока. Ева с ужасом ожидала наступления ночи, которую нужно было провести в тесной хижине. Мать, сестра, гувернантка и несколько крестьянок… Все окажутся так прижатыми друг к другу, что нельзя будет даже вытянуть ноги. И тут же дети… Накануне большинство крестьянок провели ночь, сидя на своих мешках около хижины, защищавшей их от ветра. Но сегодняшняя ночь обещала быть более холодной…

Губерт тоже вздрагивал при мысли провести эту ночь под открытым небом. Указывая на меркнувшее пламя догоравшего хвороста, он вздохнул:

— Наш первый и последний огонь…

— Я хорошо знаю, где есть дерево! — отозвался пастух Иг-нац. — Завтра я пойду его искать.

Эти слова, казалось, пробудили энергию Макса:

— Я тоже знаю… Я пойду с вами…

Оба мысленно видели перед собой пространство серой воды, где плавали стволы деревьев, доски, бесчисленные обломки…

— Надо будет пилить… — добавил пастух. — У меня только нож…

— Смелей, Ева! Мы завтра улучшим наше жилье, — прошептал Макс на ухо своей невесте.

Она попыталась улыбнуться. Но тоска сжимала ей грудь, и остальные были удручены не меньше. Горы давили их своим безмолвием. А недалеко от них простиралось другое неизмеримое безлюдье — пустыня неподвижной воды с плавающими по ней мертвецами.

— Внезапное поднятие морского уровня! — сказал неожиданно де Мирамар, выйдя из оцепенения. — Ужасное поднятие морского уровня! Еще ужаснее, чем при Ное!

Его слова были встречены молчанием.,

— Да, — добавил ученый своим обыкновенным ровным и авторитетным голосом, — симптомы сейсмического наводнения очевидны: море вышло из своих берегов на громадных пространствах и в своем сильном порыве унесло за собой все… Этому явлению несомненно предшествовало землетрясение, которое мы не могли наблюдать…

Они сгруппировались вокруг него и слушали с таким напряженным вниманием, какого никогда не проявляла аудитория Сорбонны. Послышался почтительный голос госпожи Андело:

— Значит, вы думаете, что вода спадет, и что море вернется в прежние границы?

— Через сколько же времени? — воскликнул Макс.

— В Библии сказано — через сто пятьдесят дней, — решилась сказать Ева.

— Рассказы о потопе в этом пункте противоречивы… Разве дни библейского сказания были действительно днями? Известно одно: при поднятии морского уровня после движения воды вперед, всегда следует движение назад… Это странно, — добавил он, — но я не думал, что теория Сюэса подтвердится с такой очевидностью. Я считал серию катаклизмов, прерывавших нить цивилизаций, законченной. Луи Андело судил правильно…

— О! Отец, не говорите, что мы проведем здесь сто пятьдесят дней! — взмолилась Ева.

— Нас может утешить то, — вмешался Губерт, — что этот потоп можно, по крайней мере, наблюдать и, как говорят философы, изучать методически и научно. Работа будет лучше выполнена, чем во времена Ноя! Делайте заметки, госпожа Женевьева!

Смех его умолк, не вызвав никакого сочувствия.

— Это медленное скопление вековых ценностей, весь людской гений… вся наука… погибшая цивилизация… смерть цивилизаций… — шептал ученый, охваченный своими мыслями.

Голос его дрогнул и умолк. Никто не нарушал молчания… Над их головами сверкало небо, усеянное звездами. А горный поток тянул свою вечную жалобу…

С самой зари Макс работал не покладая рук. Вместе с пастухом Игнацем, Инносантой и ее работником Франсуа, они целыми часами нагибались над водой, выуживая обломки, которые прибивало к скалам слабое движение воды. Всю эту тяжелую ношу надо было затем тащить по крутому спуску. Руки Макса были в крови. Но он работал для той, которую любил. Он думал о том, что среди всемирного крушения его любовь уцелела. И эта мысль его бодрила, возбуждая желание жизни. Днем, разбитый усталостью, он выпил молока из манерки Игнаца и сейчас же снова взялся за работу.

Когда он в сумерках вернулся к своим, то победоносно объявил:

— Вода опустилась на пятьдесят сантиметров! Произошло общее движение. Новость тотчас же разнеслась.

Крестьянки, Инносанта, все дети столпились вокруг Макса, и даже Виржини и Роза, конкурентки — хозяйки гостиниц, которые забыли свою ненависть и не покидали друг друга, сближенные общим горем.

— Начинается спадение воды! — объявил де Мирамар.

Спадение воды обозначало избавление дрожавших людей от угрозы, неотступность которой их преследовала. Спадение воды!.. Тюрьма, которая открывалась настежь!.. Виржини и Роза плакали одна подле другой, и их грубые пальцы вытирали на загоревших щеках катившиеся слезы. Спадение воды! Значит, можно будет добраться до перевала Ку, где, несомненно, укрылись их мужья вместе с мулами!.. Убылв воды!.. Значит, они их увидят… встретятся!

Собравшись вокруг огня, они лихорадочно разговаривали.

— Не надо делать себе иллюзий, — говорил де Мирамар. — Вода пойдет на убыль очень медленно…

Не все ли равно, раз в будущем была уверенность покинуть эту пустыню?

— Но ведь вся Земля будет такой же пустыней! — тихо сказала Ивонна.

Они не слышали ее, опьяненные надеждой. Де Мирамар принялся высчитывать количество земли, которую вода должна была ежедневно возвращать.

Повернувшись к леднику, Макс наблюдал на нем световые переливы невидимой луны. Таинственный свет разливался откуда-то по всей долине; она, казалось, раздалась вширь, развернулась перед лаской неба и в истоме отдавалась нежности, падающей на нее с далеких звезд.

— Какая красота! — воскликнул Макс. Теперь, когда он был уверен в своем спасении, великолепие их тюрьмы его захватывало.

Послышался робкий голос Ивонны:

— Куда мы пойдем?

— Ах… куда угодно! — сказал Губерт.

Никто не поддержал разговора. Им представлялась картина вновь обретенного мира. Они мысленно спускались в разоренную долину Иллиэц, где были смыты все жилища и разрушены колокольни, где поля покрылись зловонной тиной, в которой вязли ноги. Дальше, — долина Роны, илистая и беспорядочная в хаосе своих разрушенных городов…

К ним присоединились несколько жалких существ, оставшихся в живых, — ничтожная горсточка, с трудом передвигавшаяся по глубокой грязи! Где найти руки, чтобы привести все в порядок и обстроиться заново? Как переходить с места на место? Каким способом перебираться через эти полужидкие пространства? Каким образом, в этом огромном и пустом мире, покрытом развалинами, на лоне полной нищеты и одиночества, — строить новую жизнь?..

— Что нас ожидает? — прошептал Губерт. — Стоит ли радоваться?

Раздались протесты. Ил затвердеет. Люди объединятся. В сохранившихся домах уцелеют остатки цивилизации.

— Хоть бы немного прежнего комфорта! Деревянные кровати, матрацы!.. — вздохнул Губерт.

— Возможно, что книги в библиотеках не очень пострадали, — мечтал де Мирамар.

— У мисс Мод будет столько зонтиков, сколько она захочет, а я заберу все игрушки! — кричал маленький Поль.

Жених и невеста мечтали о домике, который они выберут среди развалин, чтоб основать в нем свое счастье…

Над зубчатой поверхностью Сальэрской Башни поднялась луна. Снежные купола озарилась мягким блеском, и долина Сюзанф со своими уступами и полированными плитами залилась лунным светом. Она расстилалась подобно широкой дороге, выложенной мрамором, и, поднимаясь к бледному небу, терялась в нависшем своде. Когда засыпала животная жизнь и кругом воцарялось человеческое молчание, долина переполнялась чем-то большим, чем обыкновенное спокойствие ночного безмолвия, и по зеленым склонам ее разливалась какая-то неизъяснимая нежность, которой люди, занятые праздными мечтаниями, не улавливали…

На другой день Макс объявил, что вода вернулась к тому уровню, на котором она стояла накануне. Он не мог ошибиться. Куском угля они провели с Игнацом черную черту на скале. Вечером вода опустилась, чтобы снова подняться на следующий день.

Дни шли за днями. Переходя от страха к надежде и стараясь заглушать гнетущие мысли, беглецы по мере своих сил помогали Франсуа, Гансу и крестьянкам, принявшимся складывать из дикого камня вторую хижину.

— Вода будет убывать очень медленно, — говорил де Мирамар, царапая о камни свои неловкие руки.

— Зима здесь начинается рано, — добавила Инносанта. Зима? Но они же не будут зимовать в Сюзанфе?

И каждый раз, когда на фоне золотого неба обрисовывались приближавшиеся фигуры Макса и Игнаца, склоненные под тяжестью их ноши, они бросались к ним навстречу с неизменным возгласом, в котором сосредоточивалась вся надежда, поддерживавшая их среди напряженного утомления и тоски:

— Ну, что? Вода опустилась?

Казалось, что вода, залившая ущелье, наполняла его с незапамятных времен. Каждый день в определенный час она незаметно поднималась и через известный промежуток времени возвращалась обратно. Постоянно всматриваясь в двигающееся под ними пространство, Макс вскоре уловил, что вода подчинялась определенному закону, и что регулярное колебание ее уровня соответствовало отливу и приливу. Образовалось внутреннее море…

Вечером десятого дня это перешло у него в твердую уверенность. Он знал теперь, что вода никогда не уйдет…

Взглянув на стоявшего рядом с ним пастуха, Макс прочел на неподвижном лице юноши ту же самую мысль.

— Ты так же как и я хорошо знаешь, что она здесь устроилась навсегда? — спросил он.

Пастух молча кивнул головой.

— Зачем ей уходить? — шептал Макс. — Куда?

Игнац лаконически ответил:

— Ее слишком много, сударь…

— Не зови меня «сударь»… Называй меня на «ты», товарищ! — отрывисто сказал Макс. — Мы переживаем сотворение мира… Разве ты не видишь?

Они вернулись, не произнеся ни слова, забыв на месте собранные сучья.

Увидев, что они возвращаются без обычной ноши, остальные выбежали к ним навстречу, ожидая хорошей вести. Смущенный их волнением, Макс молчал…

— Все то же…

Но вечером, когда они собрались вокруг огня, он сказал де Мирамару:

— Не случалось ли раньше, что материк, заполненный водой, погружался в море?

— Несомненно, — ответил ученый. — Примером может служить материк Атлантиды, поглощенный без всякого следа…

— Вы как раз говорили об Атлантиде в Париже, в тот день, когда к вам пришел Эльвинбьорг, — медленно проговорил Макс. — А госпожа Андело даже процитировала слова… Аристотеля, кажется…

Госпожа Андело прошептала:

— Одни и те же места не всегда бывают землею или всегда морем. Море приходит туда, где была некогда суша; а суша придет туда, где теперь мы видим море…

Наступило молчание. Макс добавил:

— Вот что! Я больше не верю в вашу гипотезу о поднятии морского уровня… о сейсмическом наводнении… Я думаю, что мы подверглись участи Атлантиды…

Старик выпрямился во весь рост.

— Атлантиды?.. Атлантиды? — бормотал он.

Он старался совладать с беспорядочностью своих мыслей. Затем с упорством людей гипотезы, он проговорил:

— Но… эти обвалы, эти подъемы происходят с медленной постепенностью. В геологии миллионы лет протекают как дни… Если только… да, вулканические извержения… Неожиданные разрушения, происходящие от движения рычага…

Макс спокойно излагал логические доводы: начав подниматься, вода не опустится; создалось море, которое повинуется закону далеких океанов.

— Значит, мы, обречены находиться здесь всю нашу жизнь! — произнес старик.

Макс прошептал:

— Лучше не обманываться иллюзиями…

Послышались возгласы и плач… Крестьянки, сгруппировавшиеся сзади них и прислушивавшиеся к непонятному для них разговору, уловили последние слова: «здесь всю нашу жизнь!» и разразились глухими рыданиями.

— Тогда… Зачем же? — шептал ученый, у которого, казалось, закружилась голова.

— Зачем мы убежали? Лучше было бы умереть сразу, — стонал Губерт.

— Не говори глупостей! — воскликнул Макс.

И он указал на молодых девушек, — глотавших слезы, и на маленького Поля, который пользуясь тем, что всеобщее внимание было отвлечено, усердно подбрасывал в огонь большие дерева.

— У нас осталась только наша жизнь, — закончил он. — Но наша жизнь не имеет цены.

Они замолкли и невольно взглянули вокруг себя. При восходящем полумесяце долина Сюзанф показалась им такой, как будто они видели ее в первый раз. Каменные глыбы у подножья ледника, отвесный пролет, зажатый между гребнями вершин, скалистый перевал, отсвечивающий слабым блеском… И в этом пространстве — их жизнь, вся их жизнь!.. Им придется прозябать, как животным, напрягая все усилия, чтобы питаться, зарываться в норы, бороться с беспощадной стихией, с холодом, снегом, бурей, от которых единственной защитой служила жалкая хижина из плохо сложенных камней… Смогут ли они уцелеть без всякого орудия, без одежды, а когда сгорит последняя спичка, то и без огня?.. Как они проживут, — более нагие, чем первобытное человечество, с бесполезным сокровищем своей культуры, своих воспоминаний, своих привычек «высшей цивилизации?»… Самая счастливая перспектива, какая только их ожидала, заключалась в том, чтобы не умереть с голода! Потрясающая картина уничтожения мира, угнетавшая их до сих пор, стала сразу посторонней, чуждой. Они прониклись лишь одним сознанием: возможностью уничтожения своего собственного существования. Каждый переживал это по-своему. Де Мирамар приходил в отчаяние при мысли о погибшем деле и об ужасной судьбе, выпавшей на долю его детей… Окопы, лазарет, концентрационные лагеря представились Губерту в виде потерянного рая. Ева совсем по-детски думала о своем замужестве, о снятой квартире, о своем приданом, о шаферицах на ее свадьбе… Ивонна плакала, не зная в точности о чем, изливая в слезах непосильное для нее горе. Когда она поднимала глаза на мать, сидевшую подле нее, безразличную, не высказывавшую больше ни слова утешения, — слезы катились градом. И, видя их слабость, Макс начинал сомневаться в собственной, силе.

Душераздирающие рыдания заставили его обернуться. Роза и хВиржини — обе плакали навзрыд. Инносанта тщетно старалась их успокоить. Склонившись к Еве, Макс шепнул:

— Это единственные из нас, чье несчастье, действительно, непоправимо… Ева, не хотите ли вместе со мной набраться храбрости?

Она молча вложила свои замерзшие пальчики в руку Макса. Он нежно ее обнял, и губы его потянулись к ее устам…

Разбуженная воспоминанием пылающих губ, которые как будто вдохнули в себя ее горе, Ева уже не могла заснуть. Такая сильная радость в такой печальный вечер… Макс! Ее Макс!..

Она услышала, как кто-то горячо шептал обрывки фраз, в которых повторялись все одни и те же слова. Она угадала навязчивую мысль Виржини, твердившую все, одно и то же:

— На перевале Ку… Я говорю тебе, что они на перевале Ку… Они пошли туда… Они думали нас найти… На перевале Ку…

Голос Розы подтверждал:

— На первале Ку… Наверное…

И Виржини опять принималась еще настойчивее твердить:

— Я пойду… Я возьму самую маленькую на спину… Через перевал Сажеру и ла Голет де л’Улаз, за Белыми Зубами… Он часто ходил туда…

А Роза обещала:

— Я тоже… Я пойду с тобой… Мои малыши хорошо ходят…

Послышался жалкий хриплый голос, который умолял:

— Не веди малышей… Оставь мне малышей, Роза… Ты хочешь вести малышей… Тогда и я пойду с ними…

В полусне до Евы еще долго доносились отрывочные слова спорящих женщин… Потом она перестала их слышать и заснула, унося во сне мысль о Максе и воспоминание о горячем прикосновении его губ…

В тревоге унылого утра никто не заметил отсутствия Виржини, Розы и ее старой матери. Франсуа видел, как они на заре спускались в долину, но подумал, что они пошли за сучьями рододендрона. Виржини несла свою крошку на плечах, а ее остальные дети скакали впереди. Роза держала своего младшего мальчика за руку, а старший держался за ее юбку. Старая мать шла последней, потупив голову, и плакала.

К вечеру Инносанта забеспокоилась. Ушедшие женщины не пришли за своей порцией жареного мяса и маиса. Ева вспомнила о слышанных ею словах: перевал Ку… Они там… Мы пойдем…

— Это безумие, — воскликнула Инносанта. — Перевал Сажеру? А оттуда на Белые Зубы? Трудный подъем вдоль длинных скалистых стен… Одни женщины… с детьми!

Игнац лаконически заявил, что он отправится на поиски. Макс хотел его сопровождать, но пастух отказался. В одиночку он подвергался меньшей опасности.

Игнац отправился еще до зари. День казался необычайно длинным. Никто не выражал определенно своих опасений, но каждый мысленно представлял себе эту жалкую группу — двух безумных женщин, старуху мать и детей, идущих навстречу смерти.

Настала ночь, Игнац не возвращался. Все запрятались в хижины.

Макс ждал пастуха, расхаживая при свете луны между скалами. Он весь дрожал, и сердце его сжималось от разраставшейся тревоги. Быть может, желая спасти других, Игнац поскользнулся и упал в пропасть? Быть может, он лежал где-нибудь внизу, ожидая ужасной смерти? Макс почувствовал, что любит как брата этого угрюмого смелого юношу, в котором угадывал мягкую и скрытную душу.

Луна исчезла за горами. Темная ночь окутала вершины. Макс все ждал.

Уже светало, когда он увидел быстро шагавшую фигуру Игнаца. Вздрогнув всем телом, он побежал ему навстречу. Но Игнац еще издалека закачал своей кудрявой головой:

— Ничего!..

Они шли бок о бок по наклонным плитам. Показались хижины, точно бесформенные груды камней, затерянные между укрывавшими их скалами.

— Как-никак, — пробормотал Игнац. — Пять маленьких детей!.. Он отвернулся от Макса, но тот успел заметить медленно ползущие по его лицу слезы…

— Какой опасности ты подвергался сегодня ночью на скалах! Игнац пожал плечом.

— О!.. Скалы!..

— А перевал Ку? — спросил Макс.

— Никого… Гостиница стоит одиноко среди воды. Я вошел, взял табаку, кофе и этот топор.

Он с веселой улыбкой открыл свой мешок. Несомненно, таможенники, так же как и мужчины Бармаца, спустились, чтобы спасти свое имущество… И поток захватил их так же, как женщин и стада.

— И ты не видел никаких следов в этих горах?

— Насколько охватывал глаз, — ответил медленно пастух, — была вода, всюду вода.

Макс больше ни о чем не спрашивал. Он потащил своего друга к их норе в скале, и они оба забились туда.

Лежа рядом со спящим пастухом, Макс почувствовал, как грудь его сдавливают рыдания. Он хотел удержать слезы, но против его воли они катились безостановочно. Он плакал по этим безумным женщинам и их детям, и по всем тем жизням, которые были связаны с его собственной неведомыми нитями. Он плакал о пустынном перевале Ку, о безлюдных вершинах и о бедной хижине, где отдыхали его близкие. Он плакал потому, что слишком долго ждал и задыхался от тоски. Он плакал от отчаяния, счастливый тем, что никто не был свидетелем его слез, и находя неведомую сладость в том, чтобы выплакаться под ровное дыхание своего друга, около его теплой груди…