Ночной разговор □ Танки рядом □ «О донна Клара...» □ Лесные дороги □ Варшавская трагедия □ Последний путь «Т-III»
Ночевали в полуразрушенном доме, подальше от таинственного особняка. Среди развалин парни чувствовали себя спокойней. Не давила опасность, исходившая от чистеньких непонятных улиц, не внушали тревогу зашторенные окна с уцелевшими стеклами, не настораживала темная зелень густых газонов. И среди руин стреляли, но Сергей и Костя научились стороной обходить опасные места, держались неподалеку от двигающихся впереди немцев. Они уже поняли тактику гитлеровцев, которые поочередно оцепляли городские кварталы, вылавливали прячущихся варшавян, расстреливали, а жилища грабили, потом взрывали и сжигали огнеметами. Фашисты действовали планомерно, по заранее заданной схеме, и назад не возвращались.
— Ну и звери эти фрицы! — бесновался Сергей. В густом мраке ярка вспыхивала его сигарета. — Как можно воевать с бабами и ребятенками? Ведь до Германии уже рукой подать, а они будто и не чуют, что за все отвечать придется.
— Нам бы к своим выбраться, — вздохнул Костя,— а ты о Германии толкуешь.
— Выберемся! Живы будем — не помрем. Дадут тебе штурмовик, а я стрелком-радистом пристроюсь... Знаешь, лейтенант не по себе мне в этой желто-коричневой робе. Шляхтичей встретим, они-с ходу нас в распыл пустят...
— Сережка, ты как ребенок — устало проговорил Лисовский.— Пойми, нас и немцы, и поляки как жареных зайцев гоняют, теперь хоть, фашисты из-за угла не убьют.
- Охохонечки! — насмешливо отозвался Груздев. — Милай, да если они нас прихватят, то без длинных разговоров к стенке тиснут. Мы ж по-ихнему ни бе, ни ме, ни кукареку. И документы не помогут,
- Ты будешь молчать, а я разговор вести.
- Ты-ы?!- растерянно спросил Сергей, и под ним скрипнул диван. — Откуда их язык знаешь?
— Мать немка…
— Немка-а?! Отец поляк, а мать...
— Да не немка, русская, но немецкий в институте преподает, — заторопился Костя, почувствовав внезапную Сережкину настороженность. — Детство и молодость она провела среди немцев-колонистов в Таврии. Там и научилась немецкому. И меня выучила вюртембергскому диалекту...
- Чему?! — заинтересованно переспросил Груздев, и Костя понял, что земляк успокоился.
— В немецком языке множество диалектов. Берлинец плохо понимает баварца, пруссак берлинца...
— Они ж фрицы!
Костя помолчал, собираясь с мыслями, и объяснил:
— Ведь и у нас русскому иногда трудно понять украинца, белоруса, а им русского. Или возьмём русских. Волжане окают, псковитяне цокают, витячи…
— Учение — свет, — с грустью сказал Сергей. — Мать у тебя образованная, отец — инженер. А мои родители крестьяне. Отец грамоту разумеет, а мама ни одной буковки не знает. И я, как семилетку закончил, к бате на трактор прицепщиком подался. А в школе языки не изучали, учителя не нашлось. Батя понемногу шпрехает, в плену у фрицев побывал в прошлую войну, и я у него кой-какие словечки перенял. Понимать понимаю, а говорить...
— Обойдемся. Ты так хенде хох заорал, что я перепугался, думал — фашист.
— Похоже, да, — оживился Сергей и глубоко затянулся сигаретой.— Раз похоже, то научусь. Я до учения настырный... Гадючий мундир, под мышками жмет. Што за одежка? Я такой сроду не встречал.
— Фашистская партийная форма. И Гитлер в такой ходит...
— Утешил, — тоскливо отозвался Груздев. — Знаешь, чужой собаке на селе житья нет. Поляки ухлопают, фрицы за своих похоронят, фрицы расстреляют, поляки, как падаль, на свалку выкинут. Куда ни кинь, всюду клин... И похож на огородное пужало.
— Ты выглядишь настоящим немцем. Высок, русоволос, глаза голубые, нос прямой.
— Ты вроде цыгана, што мужику на ярмарке клячу сбывает. Подначивать и я умею.
— Я без подначки, всерьез. Но как нам лучше быть, если с немцами встретимся?
— Я в рот воды наберу и ни гу-гу.
— А что, идея! Сережка, ты гений!.. Ты ранен в щеку, язык перебит. И тяжелая контузия. Немой и плохо слышишь...
— Ты меня еще за Сенюню выдай, — обозлился Сергей. — В нашей деревне дурачок живет, по прозвищу Сенюня. Бабы его все на балалайке просят сыграть. Вытащит он свею балалайку, они врассыпную...
— Не дури, — остановил его лейтенант. — Дело серьезное, чтобы обиды еще строить. По документам, мы — родные братья, а фамилия наша, — Костя под полой кожаного пальто зажег фонарик и глянул на вытащенные из портфеля документы. — А фамилия наша — Зоммер. Гюнтер и Герберт Зоммер. Какое имя себе возьмешь?
— А на хрена, если я немой.
— Слушай, сержант, не капай на мозги, и без тебя тошно. — Ладно... Буду зваться Гюнтером.
Костя уселся поудобнее, плотнее закутался в кожаное пальто. Xoлодновато, с улицы ночной прохладой тянет... Не прав ли Сережка, что маскарадом возмущается? И чего пришла мысль переодеться в фашистскую униформу? Не романтика ли приключений взыграла! Папка с бумагами пригодится, может, в ней для наших ценные документы хранятся. А вот форма...
Когда он заскочил в комнату, то увидел — один немец с разбитой головой навалился на столик, сбросив бутылки и рюмки, другой вытянулся в рост на паркетном полу. Сергей стоял в дверях бледный, возбужденный. Фашисты оказались какими-то фюрерами «гитлерюгенда» из Берлина. Что они делали в Варшаве, из документов выяснить не удалось. Когда осматривал трупы, тогда-то и мелькнула мысль о переодевании. Роста с немцами они одинакового, белокурые и почти одного возраста. Груздев сперва заартачился, сказал, что лучше в своих лохмотьях походят, чем чужую шкуру напялит. Кое-как удалось уговорить, хотя Сережка и попытался сорвать с лацкана форменного френча нацистский партийный значок. Переоделись быстро, без лишних разговоров. Костя вооружился шмайссером, прихватив к нему плиткообразные магазины, и пистолетом «зауэр», а Сергей набил карманы патронами к парабеллуму. Выгребли из буфета консервы, сухари и сложили в найденные при немцах портфели. Автоматы повесили под кожаные пальто...
Откуда-то донесся сильный рокот моторов. Костя насторожился, прислушался и заколебался, стоит ли будить Сергея? Взыграло самолюбие: что он, сам не в состоянии разобраться в обстановке? Расстегнул клапан кобуры и тихонько прокрался к окну.
Грохот моторов рос и дробился в теснине узких улиц, рикошетировал от каменных стен. И, казалось, здания вибрируют и пронзительно кричат, охваченные смертельным ужасом. Одиночество и нарастающая неведомая опасность погнали Лисовского к Сергею. Но тот уже сам проснулся, и они столкнулись в дверях.
— Што за шум, а драки нету! — зевая, проговорил Груздев. — Вот курвы, поспать не дадут. Нет нам покоя ни днем, ни ночью. Мы ж ноги не потащим, если не отоспимся.
— Тут отоспишься! — скептически заметил пришедший в себя Костя. — В городе, по-моему, никто не спит, люди в лунатиков превратились...
Встали у окна, прислушались. Грохот приближался, на стенах домов заиграли желтые блики. Вскоре и на мостовой, усыпанной битым стеклом, завспыхивали яркие искорки, словно сигналы тревоги. Парни разглядели друг друга и недоуменно переглянулись. Они не понимали, куда двигаются ночью гитлеровцы и какая опасность грозит им самим. Немецкими документами договорились воспользоваться, когда в спину упрутся вражеские автоматы. Раньше судьбу не искушать.
Из-за поворота вывернули мотоциклисты. Показалось, что они двигаются бесшумно. Их тарахтящие моторы глохли в мощном гуле двигателей танков, которые шли за разведчиками. Один... второй... третий... Вместительный автобус... Бронетранспортер... Еще два танка и замыкающие колонну мотоциклы. Сергей и Костя отступили в простенок. Снопы света слепили, словно наголо раздевали дома. Груздев закрыл глаза, чтобы не отвыкнуть от потемок. В окно стремительно врывались кинжальные лучи фар, мгновенно гасли, а подходила очередная машина, и в комнате снова вспыхивал ослепительный факел. Колонна прошла, и под ногами перестал подрагивать пол.
Костя высунулся из окна и заметил, как неподалеку остановились танки. Припомнил, что там начинается большой парк. — Неужели облаву готовят? — заметил Сергей.
— Непохоже. По-моему, они на ночлег устраиваются.
— Хрен редьки не слаще! Ещё начнут по квартирам трофеи искать. Попадем как кур во щи.
— Ночью в квартиры побоятся заходить. Я не пойму, как они сюда насмелились забраться?
— Тем, кто за броней, не страшно, а вот в автобусе и на мотоциклах, поди, побежали за деревья кальсоны менять.
Парни внимательно наблюдали из окна, как расползлись танки, занимая круговую оборону около автобуса, определив сектора обстрела, как в середину, под защиту пушек и пулеметов, загнали мотоциклы. Вскоре возня кончилась, и в темноте послышалась губная гармоника.
- Может, нам от греха подальше уйти отсюда? — подумав, предложил Костя.
— Сам же толковал, што по квартирам они побоятся шарить. Давай лучше спать, утром во всем разберемся...
Танковые моторы зарокотали, как только рассвело. Парни поднялись еще раньше. Когда до них донесся запах мясного бульона, сдобренный ароматом лаврового листа и пережаренного лука, Сергей невольно сглотнул слюну:
— Жрать захотел, как собака. Который день сухомятиной давимся. Счас бы томленого борщеца из русской печи да со сметанкой...
— А я бы лапши с курятиной похлебал! — размечтался Костя. — Мама вкусно ее готовит...
— Кончай языком блудить, а то мы кинемся на фрицев без огневой подготовки... Чё будем делать?
— Уходить. Этих лимонками не проймешь.
— Как сказать! На Ленинградском фронте мы и не таких лимонками брали... Засек, што у них устаревшие танки «тэ-три»...
— Я в танках ни бельмеса не понимаю.
— А я знаком, встречался... В общем, посмотрим, а пока и нам не грех порубать.
Поели уже опостылевшую свиную тушенку, сардины в масле, хлебнули по глотку водки из фляжки. Одновременно закончили завтрак и немцы. С удвоенной силой взревели моторы, дрогнула под тяжелыми машинами земля, и прежней колонной гитлеровцы двинулись в поход. На месте ночной стоянки, впритык к посеченным осколками и пулями деревьям, остались два танка, а чуть поодаль мотоцикл с коляской.
— На караул поставили, — определил его роль Сережка и задумался: — У фрицев што-то стряслось?
— В засаде остались или в резерве, — предположил Костя.
— Слышишь?! Молотками стучат! Мотор, видать, отказал, а второй на подмогу остался... А чё, Костя, — глаза у Сергея заблестели, — рискнем! Сам знаешь, риск — дело благородное. Авось, и пофартит!
Мотоциклист сидел поперек седла и настолько увлекся губной гармоникой, что пропустил момент появления на тротуаре Сергея и Кости. Он самозабвенно выводил мелодию модного танго: «О донна Клара, мне танец помнится твой!..» — и мгновенно ее оборвал, увидев высоких парней в расстегнутых кожаных пальто, из-под которых выглядывали коричневые френчи, в бриджах, заправленных в голенища сверкающих лаком сапог, в фуражках с высокими тульями и серебряными эмблемами, с портфелями в руках. Хотел остановить, но оробел. Смело идут, не иначе как из гестапо. А с сотрудниками тайной полиций лучше не связываться. Заметили их и танкисты, меняющие траки в гусенице бронированной машины. Они недоуменно следили за незнакомцами, вышагивающими среди развалин, как по берлинской мостовой.
Сергей и рассчитывал на внезапность, которая должна ошарашить немцев. Шагал он твердо, будто на параде печатая шаг, но чувствовал, что вот-вот сорвется и раньше времени откроет огонь. В детстве учился играть на мандолине и долгое время не улавливал момент, в который при настройке лопалась струна. Но однажды интуитивно почувствовал, что она натянута до опасного предела. И перестал доворачивать колок. И сейчас, поняв, что и лейтенант чуть не закостенел от напряжения, весело ухмыльнулся и проговорил:
— Смотри, вылупились на нас, как баран на новые ворота.
— Иди ты!.. — не выдержал Лисовский, но взял себя в руки.
— Начинаем! — скомандовал Сергей и, швырнув портфель на землю, одну за другой метнул три гранаты в танк, у которого манекенами застыли немцы.
Костя выставил из-под кожанки шмайссер и длинной очередью резанул по мотоциклисту. Пули прошли у того над головой. Он мигом сместился в седло и сильным движением ноги завел БМВ. Сергей упал на камни, потянув за собой Костю, и пистолетным выстрелом остановил гитлеровца. Неуправляемый мотоцикл свалился в канаву.
На глазах изумленных парней после взрыва гранат с тяжким вздохом приподнялась танковая башня, а из-под нее рвануло ядовито-желтое пламя. Сдетонировали боеприпасы. Взрывная волна острой болью сдавила барабанные перепонки, сорвала фуражки-маломерки и покатила по камням. Костя приподнялся задними, но Сергей резко остановил:
— Куда-а?! Бегом к танку!
Лисовский не понял сержанта, но побежал с ним, на всякий случай строча из автомата. Увидев немцев, опустил шмайссер. Смерть застигла их в самых нелепых позах, когда они пытались спастись от гранатных осколков. Силой взрыва боеприпасов башню с пушкой вырвало из гнезда и отбросило метров на пять, разорвало сварные швы стальных плит корпуса. От жарко пылающего танка и горящих потоков бензина огнем занялась трава, ближайшие деревья...
— Натягивай шлем и в машину, — бесшабашно заорал Сергей. — Залазь в башню, а я буду за водителя... Да не гоношись, ради бога... Шлем, шлем не забудь... Водитель из меня аховый, башку разобьешь.
Он вскочил на гусеницу танка с черным тевтонским крестом на башне, подтянулся и нырнул в люк. Следом — Костя. Захлопнул стальную крышку и очутился в густом полумраке.
Груздев нажал на стартер, мощно заработал мотор, стальную коробку сотрясла мелкая дрожь. Выжал главный фрикцион, включил скорость, передернул рычаги управления. Танк, словно норовистый жеребец, круто развернулся. Сергей даже не успел разглядеть, в какую сторону он рванулся. Машина подмяла дерево, сбила телеграфный столб и врезалась бы в трехэтажный дом, не успей парень вывести ее на мостовую, манипулируя рычагами.
Костя стукнулся лбом о броню, чуть не разбил лицо о замок орудия. Порадовался шлему. Огляделся, заметил окуляры перископа, припал к ним и будто очутился на лодке, которую подбрасывает крутая волна. Улица прыгала и качалась, здания словно с фундаментов сорвались и мотались перед глазами, как пьяные мужики на гулянке. То ли привык к постоянной опасности, то ли на Сережку надеялся, но как-то не думал о возможных последствиях рискованного захвата вражеского танка. Хотелось быстрее вырваться из разрушенного, горящего города на оперативный простор, где и маневру свобода, и на местности легче сориентироваться.
А в шлемофоне Сережкин бас: — Броня крепка, и танки наши быстры...
— Какой же наш, немецкий...
— Тррфейному коню в зубы не смотрят, — весело отозвался Груздев. — Но-о, сивка-бурка...
Давно смолк Сергей. Слезятся глаза от непрерывного напряжения. Пристально следит он за неожиданными уличными поворотами, опасаясь на скорости влететь в каменные завалы, которые после боев образовались на месте аккуратных городских кварталов. Чем дальше от центра, тем больше разрушений. От Варшавы остались руины. В домах обвалились потолки со стропилами, проглядывало небо сквозь оконные проемы уцелевших стен, мрачно торчали черные обугленные деревья, ветер вздымал тучи золы и пепла. Недавняя радость пропала. Сколько людей погибло, сколько добра уничтожено? Там и тут трупы. В одиночку и грудами, дети и старики, мужчины и женщины...
А мимо проходят равнодушные немцы в мышиного цвета шинелях, надвинутых на лоб касках. Заслышав грохот танка, жмутся к стенам уцелевших зданий. Хотелось секануть по ним из лобового пулемета, но до поры до времени Сергей себя сдерживал. С врагом надо воевать умеючи. Его уничтожить, самому уцелеть. Свиснув зубы, Груздев ожесточенно нажимал и отпускал педали, двигал рычагами.
Лейтенант жадно вглядывался в лица вражеских солдат, которые приближали мощные оптические стекла, пытаясь понять, что заставляет их не только стойко сражаться, но и жестоко обращаться с безоружными людьми, хладнокровно убивать гражданское население. Ему почти не приходилось встречаться с гитлеровцами, если не считать пленных. Как-то зимой их пригнали на аэродром расчистить взлетные полосы и убрать снег из капониров. Но те немцы были на одно лицо. Поверх пилоток с ватными наушниками — женские платки и шарфы, на ремнях с выбитой на пряжках горделивой надписью: «С нами бог!» — болтались прокопченные, помятые котелки, на кончиках носов висели прозрачные капли, ноги обмотаны жалким тряпьем.
Тут же, на варшавских улицах, они пребывали в своем естественном состоянии. Лица озабочены, грустны, задумчивы, самодовольны. Они куда-то спешили, гнали пленных, деловито поджигали и взрывали дома, по-хозяйски грузили награбленное добро в конные фуры и кузова большегрузных машин. Вытягивались при виде важно шагающего офицера, а когда он проходил, продолжали заниматься своим делом. На многих немцах — черная и зеленая эсэсовская форма. Костю неудержимо притягивал башенный пулемет и огромным усилием воли он сдерживал желание накрыть гитлеровцев свинцовым градом.
Миновали каменные кварталы. Потянулись одноэтажные предместья Варшавы. Но и здесь глазу не за что зацепиться. Спаленные домишки, выжженная дотла земля, мрачные скелеты черных деревьев. Танки и бронетранспортеры проложили рубчатые колеи через сады и огороды, разрушили дома, надворные постройки. По пепелищам бродят горбатые от ранцев за спиной гитлеровцы, что-то разыскивают, поминутно наклоняясь, и похожи издали на черное воронье, слетевшееся на падаль.
При выезде из города промчались мимо контрольно-пропускного пункта. Когда танк поднырнул под руку поднятого шлагбаума, рывком распахнулась дверь и выскочил немец. Он что-то закричал, замахал руками вслед бронированной машине. Затем бегом вернулся в будку и схватился за трубку полевого телефона. А парни и внимания не обратили на оставшийся позади пост фельджандармерии, обрадовавшись, что наконец-то вырвались из царства развалин и смерти.
— Костя, стрелы с надписями появились, — вздрогнул Лисовский от Сережкиного голоса. — Приглядись, к какому хозяину в гости прем, — Не разберу, скорость мешает. Да и шрифт готический, в черное пятно сливается.
— Ладно, приторможу.
Лисовский откинул крышку люка и приподнялся над башней. Сильный порывистый ветер ударил в лицо, но Костя с наслаждением вдыхал чистый воздух. В нем чувствовался сладко-терпкий аромат разнотравья, влажный лесной запах. Не верилось, что выбрались из кромешного ада.
У столба с указателями Сергей убрал скорость и Костя разглядел готическую надпись на металлической стреле. Прочитал и удивленно свистнул. Крикнул в люк:
— Дорога через Жирардув ведет на Лодзь.
— Мы уходим от линии фронта?! — поразился Груздев, — И зачем нам такая самодеятельность!
Взревел мотор, и за танком взвихрилась бурая пыль. Сергей настолько освоился с управлением, что через полчаса уверенно завел бронированную машину в узкую лощину с разросшимися ольхами на крутых склонах. Заглушил мотор и откинул крышку лобового люка. Выбрался из него — и на траву.
— Благодать! Не верится, што подо мной матушка земля, а не битые
кирпичи!
Он растянулся на спине, подложив руки под голову. Закрыл глаза и будто уснул. В коричневом френче, перетянутом портупеей с широким ремнем, в желтой рубашке с темным галстуком, полугалифе и потускневших от пыли залогах, с русыми, набок сбившимися волосами, он настолько походил на плакатного немца, что Костя невольно развеселился.
— Чё ржешь? Смешинка в рот попала! — не открывая глаз, пробурчал Груздев. Не клевал тебя еще жареный петух! Определись лучше, фрицы, поди, хватились танка. Как бы «раму» за нами не подняли.
— На чем определишься? — пожал плечами Лисовский. — Карта-то с обмундированием сгорела.
— Ну и баламут ты, Костя, — рассердился Сергей. — Ведь специально предупреждал, вынь карту из планшета... Стоп!
Он вскочил и к люку. Вернулся со свернутыми в рулон картами.
— Погляди, нет ли подходящей?
Лисовский развернул и перебрал тонкие бумажные листы, пока не нашел тот, что им нужен. Вчитался, вникая в смысл готических надписей. Вверху карты значилась: «Все для победы!» — внизу: «Победа во что бы то ни стало!» Подивился настырности геббельсовских пропагандистов и отыскал дорогу, по которой они из Варшавы выскочили. Провел по ней ногтем. Заметил эаусеницу, скусил.
— Видишь, дорога ведет на Жирардув, дальше Скерневице, а там и Лодзь...
Сергей всмотрелся в карту, в раздумье почесал затылок:
— В сторону Радома никак не свернешь? Не получится. Леса, топи обозначены...
— Может, на проселочную дорогу наткнемся?
— Наугад, по-вятски!.. А чё делать? В запасе две бочки горючего, а там — побачим. Неси жратву, червячка заморим, да в дорогу.
Наскоро перекусили. Сергей, перед тем как забраться на свое место, зарядил пушку, проверил в башенном пулемете заправленную металлическую ленту с патронами.
— При опасности — стреляй, не жди команды. Не попадешь, так напугаешь.
По обе стороны укатанного шоссе замелькали редкие деревья, не покореженные огнем, не изуродованные пулями и осколками. Навстречу тянулись длинные обозы, реже — колонны тупорылых грузовиков с солдатами, сидящими в кузовах в одинаковых позах: ссутулясь, с чуть наклоненными вперед касками, автоматами и карабинами меж колен. Тягачи с натугой, волокли длинноствольные зенитки, гаубицы, мортиры, пушки.
— Степь да степь кругом путь далек лежит...
Хоть и басит Сережка в самое ухо, а вовремя запел, словно уловил настроение земляка. Костя подхватил песню:
— В той степи глухой замерзал ямщик...
Груздев прислушался к Костиному голосу. Не довелось раньше слышать, как лейтенант поет. Да и времени для близкого знакомства не нашлось, меньше двух недель назад впервые встретились. А теперь в передрягу попали, на ходу приходится наверстывать упущенное. Вспомнилось, с каким мутным чувством он прибыл в новую часть. Ни друзей, ни знакомых. И здешние места не пришлись по душе. Голые равнины, лоскутные пашни, изреженные леса, нищие деревеньки. В хатенках, под почерневшими соломенными крышами, выбитые земляные полы, голые стены, а в красном углу статуэтки святых и кресты с распятым паном Езусом.
— А жене скажи слово прощальное...
Сергей позавидовал Косте. Сидит на верхотуре, природой любуется, головой по сторонам вертит, а тут через узкую щель ни неба, ни деревьев не разглядишь. В визирную трубку и то недосуг взглянуть. И остается ему дорога, с обеих сторон зажатая стеной вековых деревьев.
«Т-III» мчался на предельной скорости. Сергей приоткрыл крышку лобового люка, чтобы ветер освежил разгоряченное лицо и лучше видеть набегающую дорогу. Ноги устали от педалей, сами собой сгибались в коленях. Казалось, они скрипят в суставах как деревянные.
— Што приуныл, Костя?
— За воздухом слежу. Немцы вдогонку или «хейнкель» пустят, или «фокке-вульф»...
— А погода? — настороженно спросил Сергей.
— На бреющем они проскочат вдоль дороги. Рискованно, но возможно. — Фрицы на бреющий не решатся, кишка тонка...
— И у них немало рисковых летчиков... Сережка, впереди проселочная дорога! Махнем?
Танк по гальке сполз с высокой насыпи, перевалил через канаву и тихонько, будто на ощупь, выбрался на узкую извилистую дорогу. Костя пригнулся к башне, опасаясь, как бы не зацепило голову толстыми сучьями, нависшими над проселком. Да, тут не полевая ширь, взглядом не разгуляешься.
В лесу, видать, дождь давно накрапывает. С листвы вода на башню скатывается и через щели вовнутрь проникает. Земля влажная. Костя еще наверху заметил, что гусеницы обдирают дерн по краям дороги и широкий черный след оставляют. Хорошо хоть с воздуха проселок зеленой крышей укрыт, но если в погоню пойдут танки, они сразу обнаружат след. - Подальше нужно уходить, перехитрить гитлеровцев.
— Не повезло нам на твоих поляков, — в шлемофоне ехидный Сережкин голос.
— Это аковцы были.
— Во-во! Они ж, варнаки, по нам на полном серьезе стреляли. Своими ушами слышал, как они нас с фрицами сравнивали...
Костя нахмурился, услышав негодующие слова земляка. Перед последним вылетом он узнал правду о Варшавском восстании и вознегодовал. То, что рассказал начальник политотдела, вызвало гнев летчиков. Рискуя жизнью, они летали в истекающий кровью город, с высоты в сто-сто пятьдесят метров в условленных местах сбрасывали на парашютах тюки с оружием, боеприпасами, медикаментами и продовольствием; летали, невзирая на погоду, нарывались на вражеские истребители и плотный зенитный огонь, нередко гибли. А в это время генералы, возглавившие восстание, вели подлую двойную игру...
Танк ухнул куда-то вниз, и лейтенант с размаху стукнулся лбом о броню. Даже сквозь толстые швы шлема он почувствовал сильную боль.
— Черт возьми! — не сдержал вскрика Сергей. — И откуда яма взялась? Не разбился, Костя?
— Жив, а шишку, кажется, здоровую набил.
— Замечтался, не заметил. Сбавлю скорость, будто парное молоко
повезу...
Восстание в Варшаве началось в самое неблагоприятное время, когда Красная Армия, пройдя с тяжелыми боями более шестисот километров, снизила темпы наступления. Эмигрантское буржуазное правительство в Лондоне рассчитывало до подхода советских войск захватом Варшавы как бы узаконить свою власть. Генерал Бур-Комаровский, командующий Армией Крайовой, в июле 1944 года прямо заявил: «Мы не можем поднимать восстание против немцев до тех пор, пока они удерживают фронт, а тем самым и Россию вдали от нас. Кроме того, мы должны быть подготовленными к тому, чтобы оказать вооруженное сопротивление русским войскам, вступающим на территорию Польши».
Главенствующую роль в Варшавском восстании играла Армия Крайова (аковцы) — части ее были наиболее многочисленны, лучше вооружены и заранее организованы. В вооруженной борьбе приняли участие и отряды Армии Людовой (аловцы), намного слабее снаряженные, чем аковцы, и обескровленные немцами. К восстанию примкнули патриоты-варшавяне, горевшие лютой ненавистью к оккупантам, охваченные стремлением быстрее вызволить родной город из-под фашистской пяты. Героизм и отвагу польских патриотов было вынуждено признать и гитлеровское командование. В секретной инструкции от 21 августа, попавшей в руки советских разведчиков, оно признавало, что «повстанцы сражаются фанатично и ожесточенно. Наши успехи после трехнедельных боев невелики, несмотря на поддержку большого числа современного оружия».
Расширяя воздушным путем помощь восставшим, советское командование одновременно решило высадить сильный десант. 16 сентябри подразделения Первой польской армии двинулись через Вислу. Они высаживались под неприятельским огнем на участках берега, занятого повстанческими отрядами. На этом и строились все расчеты. И вдруг, при высадке, десантники столкнулись с гитлеровцами. Вскоре выяснялось, что по распоряжению Бур-Комаровского и его помощника, командующего войсками Варшавского военного округа генерала Монтера, части и отряды Армии Крайовой к началу высадки десанта были отозваны с прибрежных окраин в глубь города. Их место не замедлили занять немецко-фашистские дивизии. Пострадали и находящиеся в этом районе подразделения Армии Людовой, которых аковцы не предупредили о своем отходе.
И сейчас Костю не покидает возмущение, которое охватило его пять дней назад. Какими же подлыми оказались генералы, если ради корыстных политических целей предали своих соотечественников! Может, и прав Сережка, когда столь бескомпромиссно судит о встретившихся им аковцах! Действительно, кругом фашисты, а они узрели врагов в русских парнях. И погибли-то по-дурацки...
— Костя, ты не замерз случаем? Слышу, примолк.
— Задремал, друг. Прохладненько, но терпеть можно.
— И у меня ноги заколели, спасу нет.
— Останавливай машину, мы ведь не каторжные...
Смолк мотор, и по ушам сильной болью ударила внезапная тишина. Лейтенант, как при резкой потере самолетом высоты, раскрыл рот. А Сергею хоть бы хны. Выскочил из люка — и на мокрую траву. Вытянулся, руки под голову и замер, уставясь взглядом вверх. Сквозь разлапистые ветви просвечивает хмурое небо, сыплет мелкий, моросящий дождь. Чуть поскрипывают деревья, срываются и планируют желтые и багряно-фиолетовые листья. Потом приподнялся, прислонился спиной к вязу и вытащил из кожанки зеленую пачку сигарет. Закурил, затянулся и неудержимо закашлялся. Костя потянулся к нему, взял дачку, прочитал название и удивился:
— «Дели»?! При чем тут Дели? Табак, что ли, индийский? Зачем ты столько куришь?
— С малолетства привык. Округ Ольховки тайга дремучая, комарья, мошки — жуть. Не закуришь — из хаты во двор не выйдешь... Давай обед аль ужин соображать.
— Чего соображать? Свиная тушенка, сардины в масле...
— Они мне поперек жилы, — скособочился Сергей. — Американская тушенка осточертела, теперь на немецкую напали. А сардин я сроду не пробовал, то ли дело туруханская селедка!
— Сардины — деликатес, — невольно фыркнул Костя, — а ты нос воротишь.
— Чё, чё долдонишь?
— Отменная жратва, по-русски говоря. Аристократы сардины уважают.
— Катись ты со своими аристократами! — и вдруг Груздев оживился. — В танке у меня за спиной сидорок болтается. Чует мое сердце, не зря его фриц пригрел.
Сергей нырнул в люк и появился с замасленной наволочкой, набитой под завязку. Распорол финкой и высыпал содержимое на траву. Разглядел и удовлетворенно заметил:
— Глянь, а фриц не дурак был пожрать! Курицы, колбаса, польская водка!.. Здорово! Сало, окорок... Живем, чалдон! Мы с тобой еще и в гробу ногой дрыгнем.
Пока Лисовский резал и раскладывал на плащ-палатке трофеи, Груздев взвел автомат и исчез среди деревьев. Костя вскоре забеспокоился: ужин готов, а он где-то запропал. Вытащил пистолет, намереваясь отправиться на поиски, как тот сам из-за кустов появился. Ни одна веточка под ногами не хрустнула. Лицо мокрое, счастливое.
- Окрестности разведал, на родничок наткнулся. Вода светлая да сладкая. Тебе в фляжку набрал... А петухов почему отбросил? Пованивают!.. Ну и аристократ. А омуля с душком едал? Чудик ты, как я погляжу. Не рыба, а сплошное объедение... Ладно, петухов я сам рубану, нехай мне хуже будет!
После еды он лениво разлегся на плащ-палатке, неторопливо закурил. С неба уныло сочилась морось, серые облака угнездились в самом лесу, день заметно угасал, а на душе потеплело. Глухо шуршал листвой ветер, сыпал сухой хвоей и сбитыми сосновыми шишками. Откуда-то донесся по-комариному тонкий и писклявый шум мотора. Он то приближался, то удалялся и замолкал. Похоже, описывал круги в воздухе. Сергей прислушался.
— На «раму» по звуку похоже. Чё она здесь вертится? Неужели, из за нас ее подняли?
— Вполне возможно, — нахмурился лейтенант и напряженно ловил гул работающего мотора. — Точно, «фокке-вульф-сто восемьдесят девять». Значит, ищут... Бросим, пожалуй, танк, а сами пехом...
— Ну уж, извини-подвинься, лейтенант, — возмутился Груздев. — На ноги надейся, а танком быстрее и вернее. Пехом в крайнем случае, когда к горлу подопрет... Глянь на карту, куда нас занесло?
Костя сложил остатки продуктов в наволочку, расстелил карту, склонился над ней. Сергей вслушался, но мотор где-то затерялся. Ни птичьих голосов, ни звериного крика. Хоть бы еж под листвой фыркнул. Все живое попряталось, куда-то исчезло. Чужой лес, и тишина в нем на нервы действует. Далеко ему до родимой сибирской тайги! И все же здесь лучше, чем в городе, чувствуешь себя уверенней и спокойней.
— Не найду дороги, — удивился Лисовский. — Карта издана в сорок четвертом, а проселок не обозначен. В чем дело?
— Не тушуйся, Костя. Фрицы тоже не восьмиглазые, могли и не заметить. Их промашка нам на руку, здесь искать не будут... Дальше подадимся, аль тут переночуем? Темнеет, а без фар в овраг за милую душу сверзимся.
— Где переночуешь? — огляделся Лисовский. — Сухого места не найти, а дождь всерьез припускает.
— Шутник ты, Костя! Право, шутник. Кто для нас хоромы приготовил? Шалаш недолго сгоношить, да опасно. Еще кто наскочит... Покемарим в танке. Не шибко удобно, зато надежно.
Темнело на глазах. Длинные густые тени подобрались к танку, затопили его хмурой чернотой, растворили в себе деревья, превратили их в невидимок. Парни забрались в машину. Сергей включил аккумуляторную лампочку, и тусклый свет тонкой желтой пленкой покрыл стальные листы со следами сварки по пазам.
— Половина девятого, — засек Груздев время на часах и громко зевнул. Полез рукой под сиденье и что-то вытащил. — Шоколад! Богато фриц жил, шоколадом баловался.
— Покажи... «Кола». Хорошая штука. Поешь и усталость снимет. И спать не захочется.
— Приберегем, авось сгодится.
— Гаси свет. В прорези просвечивает, далеко видно.
— Твоя правда...
Монотонно и въедливо шуршит дождь по броне. Из невидимых щелей тонкими струйками пробивается холодный воздух. Костя приподнялся, поплотнее запахнул пальто, поглубже надвинул шлем и притих. Задремывая, ругнул себя, что не догадался подложить бумаги в сапоги. Подошвы и стельки тонкие, ноги моментально стынут... Мерцал, мерцал далекий свет, и вдруг ярким факелом вспыхнуло пламя. Все шире разливается оно, буйными огнями загорается на сопках, подступает к ногам. Костя обращается в бегство, а вслед ему: бум!.. Парень испуганно вскинулся, стукнулся о металлическую крышку и растерянно замер.
— Ты чё шухаришься?
— Выстрела че слышал?
— Перекрестись, милай! Нам только выстрелов и не хватало, — сонно проговорил Сергей и захрапел.
Костя прислушался. Не мог ему выстрел почудиться. Он его хорошо слышал. И, похоже, из охотничьего ружья. А ноги замерзли, одеревенели. Пошевелил пальцами, слегка потопал, чтоб снова Сережку не разбудить. Приподнялся, от бедер к пяткам мурашки побежали. Какой тут сон, маята сплошная. Потянулся за фляжкой, глотнул вонючую, бьющую в нос, жидкость. Ну и дрянь, а по жилам тепло разошлось, в сон потянуло... Бам, бам... Он тихонько рассмеялся. Шишки! Как он сразу не понял? Ветер сбивает с сосен смолистые шишки, и те падают на броню. Бам... Сонно подумал, хорошо, что шишки, а не гранаты...
Сергей проснулся под утро. Заворочался, стукаясь о стальные стенки. Ноги, как чужие. Не выспался, не отдохнул, усталость будто гуще на него навалилась, движения сковала. Ломает кости, словно вчерашний день от зари до зари на лугу литовкой махал. Как его, шоколад-то, лейтенант назвал? «Кола»... Если эту самую «Колу» попробовать? Брешут, поди, фрицы, что она усталость снимает, своих вояк подбадривают. Разыскал толстую плитку, содрал, с нее станиолевую обертку, откусил, осторожно, пробуя на вкус, разжевал. Сладости мало, зато горечь явственно чувствуется.
Мутный рассвет забрезжил около семи часов. Парни вылезли из машины и словно в реку окунулись. Частил пузырчатый дождь, хлопьями висел на ветках туман, под ногами хлюпала промокшая листва. Костя нечаянно задел дерево, его с головы до ног окатило водой. Растерянно отскочил, почувствовав, как холодные струйки попали за шиворот и опалили обожженную спину. Сергей расхохотался во все горло, и Лисовский обиделся:
— Не по-товарищески ведешь себя. Над чужой бедой не смеются.
— Не зевай, купец, на то ярмарка...
Поскользнулся и, падая, ухватился за ветку. С листьев на него обрушился водяной поток.
— Ах ты, варначья душа...
Костя от души рассмеялся:
— Ну что, купеза, прозевал свою ярмарку!
— А холодно! — зябко поежился Груздев. — Разве мотор завести, да на решетках погреться, а то продрогнем в машине!
Он покурил и полез на водительское место.
— В какую сторону двинем, лейтенант?
— Валяй по проселку дальше.
— Как бы нам из огня да в полымя не попасть!
— Где наша не пропадала, Сережка. Жми на педали. Заработал мотор, завибрировала броня, и танк двинулся. И сразу Сережкин голос в шлемофоне:
— Иркутяне сено косят,
Иркутяночки гребут,
У них парни...
Часа через полтора лес расступился, и сквозь поредевший туман открылась бурая, унылая равнина, поросшая кустарником. Груздев подогнал танк под раскидистое дерево на опушке и остановил машину. Парни выбрались на броню. В белесые проплешины они увидели уходящую к краю горизонта степь, где она сливалась с грядой темно-фиолетовых облаков. Сергей скинул кожанку, разулся, спрыгнул с танка и босиком пробежал к ближайшей березке. Обхватив ствол ногами, ловко добрался до сучьев и полез к вершине. Пробыл на макушке минут пять и вдруг дерево зашумело, ствол его накренился. Изумленный лейтенант увидел, как земляк плавно опускается на землю.
- Ты сдурел и не лечишься! - возмутился Лисовский. — А если бы верхушка обломилась?
— У березы-то! — искренне удивился тот. — В тайге мы завсегда на ней парашютиком опускались.
- А ноги бы сломал или вывихнул?! Я ведь танком не умею управлять.
— Если бы да кабы, выросли б во рту грибы, — обуваясь, проворчал Сергей.— Хреновое наше дело, лейтенант. С проселка не свернешь, а по сторонам кочки, похоже на болото. Выйдем на открытую местность, засекут, как дважды два...
— И небо проясняется, — встревоженно добавил лейтенант.
— Боюсь, как развиднеется, фрицы нагрянут. А может, потеряли нас, плюнули?
— Ты что, немцев не знаешь? Пока не прочешут, не успокоятся.
— Ну и черт с ними! Пусть ищут.
Он залез в машину, а Костя устроился на башне наблюдать за равниной и небом. Оно вызывало в нем тревогу. На глазах истончались облака, превращаясь в прозрачные листики папиросной бумаги, а через нее просвечивало неяркое осеннее солнце. Вскоре бумага прорвалась и тусклая желтизна затопила равнину. Солнечные лучи били прямо в глаза, и Лисовский прозевал появление немецких самолетов. Сперва парень заметил стремительные хищные тени, скользнувшие по земле, а потом на выцветшем голубом фоне разглядел два черных крылатых силуэта.
— Сережка! Штурмовики!
— Унюхали, гады! Теперь не отцепятся.
Груздев выжал газ, танк даже подпрыгнул и с удвоенной скоростью помчался к недалекому холму, пологий склон которого рассекал проселок. На поворотах Костю мотало из стороны в сторону, мотор натужно ревел, из-под гусениц ошметьями летела грязь. Но проскочить не удалось. С линии горизонта, как со взлетной полосы, снова сорвались штурмовики-истребители и устремились на цель. По команде Кости Сергей резко остановил танк и бомбы взорвались на дороге, метров за пятнадцать опередив машину. Лисовский едва успел захлопнуть крышку люка, как по башне с металлическим звоном ударили осколки, посыпались комья земли. Самолеты развернулись для нового захода, но парни успели выскочить из обреченной машины, отбежать и свалиться в дренажную канаву под густые кусты.
На этот раз немцы бомбили без промашки. Взрывами развернуло танк посреди дороги, потом прямым попаданием бомбы развалило его, а горящие куски металла расшвыряло по сторонам. Кругом разлился пылающий бензин. Если бы не дождь, накануне намочивший траву, парням бы несдобровать.
— Конец кооперации! — флегматично заметил Сергей, зорко наблюдая за самолетами. — Как бы они до нас не добрались, штоб им ни дна ни покрышки!
— Под кустами сверху не разглядишь. Маскировка...
— А ты погляди, што они вытворяют?
«Фокке-вульфы» разделились по обе стороны дороги и каждый на своей половине пушками и пулеметами гвоздили землю. Действовали они педантично и слаженно. Костя видел, как неумолимо приближаются строчки пулеметных очередей, секущие разрывы снарядов.
— Бежим?!
— Они того и ждут. Счас вслепую шпарят, а выгонят на голое место — как зайцев перестреляют... Садись на кукорки, сожмись, штоб не зацепило.
Ближе и ближе подбираются грязевые фонтанчики, все громче рвутся авиационные снарядики. Как частым гребнем прочесывают поле, ни один кустик не пропустят. Слышно, как смачно чмокают пули, тоненько, по-щенячьи, повизгивают осколки... Ближе, ближе... Как бы у Кости нервишки не сдали, впервые на земле под вражеским огнем оказался. Выскочит из-под куста, они и накроют. И бомбу, не пожалеют, ишь, какие настырные!.. Моторы аж над самой головой воют, лицо ветерком обдувают... Держись, Костя! Счас кончится...
Легкий вскрик.
— Костя-я, што с тобой?!
— Руку зацепило, — на побледневшем лице от крыльев носа к губам лиловые морщины. — Чего вылез? Жить надоело?
— Они уже не вернутся. Кажи руку! Вишь, кровь хлобыщет... Да не зажимайся, потерпи чуток!