Гертруда □ Несостоявшаяся дуэль □ Именем фюрера... □ Крушение □ Расклейщики листовок □ Берлинские катакомбы □ «Не стреляйте, я — русский!...
С грохотом и лязгом, взбаламутив бархатную тишину октябрьской ночи, машины остановились у полосатого шлагбаума. Вспыхнул прожектор, и бронетранспортеры с масляными подтеками, стальными заплатами на крутых боках, со стволами крупнокалиберных пулеметов плоскими тенями распластались по земле. Из караулки появился унтершарфюрер в перетянутой портупеей шинели, пилотке, брюках на выпуск. Он подошел к переднему вездеходу, обменялся с Хензеляйтом несколькими словами, проворно отскочил и замер — локти чуть в сторону, кисти рук прижаты к туловищу.
Шлагбаум поднялся. Вездеходы проскочили под ним, а бронетранспортеры остались на месте. По узкой асфальтированной дорожке машины добрались до двухэтажного дома. С высокого крыльца торопливо сбежал немец в белом халате и, выбросив руку в фашистском приветствии, пролаял рапорт. Костя понял, что их привезли в госпиталь для выздоравливающих офицеров танковой армии СС.
Штандартенфюрер, ничуть не утомленный дальней дорогой, бодро подошел к парням:
— Подлечитесь и отдохните в госпитале. Вы это заслужили. Я не прощаюсь с вами, скоро увидимся. Хайль Гитлер!
Проводили взглядами громыхающую кавалькаду и вслед за немцем поднялись в дом. Сергея знобило, голова раскалывалась от мучительной боли. Он чуть не вскрикивал при каждом неловком движении. Откуда-то издалека, словно сквозь пробковую стену, доносились возбужденные голоса врача и Кости. Они о чем-то сердито спорили.
Из боковой двери появилась молоденькая немка в сверкающем белизной, халатике и кокетливой накрахмаленной косынке на светлых волосах. Она приветливо улыбнулась, выслушала врача и повела парней за собой. Чистенький, будто вылизанный коридор, синие ночные лампочки, черные маскировочные шторы на окнах, разрисованный. линолеум на полу. Сергей щурился на непривычный электрический свет. Отвык, чаще сталкивался с коптилками, лучинами, реже — со свечами. Богато живут, сволочи, — злобой всплеснулась мысль. Людей в темноту загнали, сами к свету лезут.
В предванной комнате немка ждала, пока парни стянут с себя грязную рвань. Они стеснялись, а ей, похоже, байдужи. Похохатывает, долдонит по-своему. Костя отвечает, а Сережке обидно, что ни слова не поймет. Привела старика в потрепанной солдатской форме, тот собрал шмутье и унес. Сестра перевязала Лисовскому руку клеенкой поверх бинта, а на Сережкину чалму осторожно натянула просторную резиновую шапочку. Шутя пощекотала парня под подбородком, как поросенка. В ее серых смешливых глазах вспыхнул огонек, и Груздев торопливо полез в ванну.
Костю немка вымыла первым. Как тот ни упирался, она намылила ему голову, тщательно промыла волосы, жесткой губкой терла шею, руки, спину, грудь. Сергей рассмеялся, когда лейтенант после напрасных попыток оттолкнуть сестру вдвое сложился в ванне и, казалось, перестал дышать. За себя Груздев не беспокоился. Знал по костромскому госпиталю, что сестры и нянечки купают тяжелобольных, да тех, у кого руки и туловище закованы в гипсовый панцирь.
Одели новое, пахнущее свежестью белье, пижамы, сунули ноги в мягкие больничные туфли и поплелись за сестрой. Ввела их в комнату, задернула на окне плотные темные шторы и включила свет. У стен — две кровати с белоснежными перинами, на спинках — ночные рубашки, у окна — стол, в углу — зеркальный шифоньер.
— Спокойной ночи! — сказала она и улыбнулась Сергею.
— Спокойной ночи! — отозвался Костя. — Гертруда, закрой дверь!
— Игривая девка! — прошептал Сергей другу, едва за немкой закрылась дверь, и пожаловался: — Устал я, как собака!
— Тс-с! — остановил его Лисовский. — Как бы не подслушали! Пижаму складывай аккуратней, белье…
— Чё я нагишом спать лягу?!
— В ночной рубашке... Одежду складывай в том порядке, в каком утром будешь надевать.
— Порядки, — пробурчал Сергей, — фрицевские... Ты о чем с фрицем спорил?
— В разные палаты нас определил. Мол, штандартенфюрер приказал устроить со всеми удобствами. А я ответил, что не привык с братом разлучаться.
Сергей еле добрался до постели, полусонным разделся, с отвращением натянул ночную рубашку, долго манежился с периной. Пышная, неудобная, она сползала на пол, оголяя тело. А в комнате прохладно, опять начался озноб. Притиснул перину коленом к стене и незаметно для себя уснул. Спал крепко, без сновидений, но ночью чувствовал, как в затылке, под повязкой, тлеет тупая, ноющая боль.
Разбудили ласковые прикосновения к лицу. Спросонья показалось, что на краешке кровати сидит мать... — Она — сурова на вид, не выказывает открыто своей любви к сынам, хотя души в них не чает. Одиннадцати лет провалился Сережка в полынью, еле живым на лед выкарабкался. И слег в сильном жару. Как-то ночью проснулся, будто из бездонного колодца выцарапался, а на лицо теплые капли падают. Мать его оплакивала, а он на поправку пошел...
И сейчас померещилось, вот-вот закапают слезы, а его поцеловали, словно мазнули по щеке там, где шрам, влажной теплой кисточкой. Открыл глаза — Гертруда. Засмеялась — и к Косте. Тронула его за плечо, поднимайся, мол.
К хирургу попали после завтрака. Груздев увидел блестящие, никелем покрытые инструменты, шприцы с длинными и короткими иглами и пал духом. Обессилев, опустился на табуретку и морозливо поежился под прикосновением врача. У крепко сбитого немца сильные руки. Из-под белоснежного халата выглядывает ненавистный черный мундир со змеящимися молниями в правой петлице и золотыми кубиками в левой. От Кости Сергей знал, что золотые кубики носят офицеры СС, а серебряные — унтер-офицеры.
Бинты врач снял быстро, а последний слой, присохший к ране, сорвал резким движением. Теплой струйкой потекла кровь по ложбинке вдоль спины, и Сергей качнулся на табурете. Хирург невесть от чего хохотнул, обработал рану спиртом, велел сестре отвести парня в рентгеновский кабинет. Через полчаса, посмотрев мокрую пленку, сказал Косте:
— Ваш брат родился с серебром во рту. Не вижу ни трещин, ни пролома. А при таком ударе возможен перелом основания черепа. Легко отделался, обошлось даже без серьезного сотрясения мозга.
Выбрил волосы вокруг, раны, без обезболивания сшил края рассеченной кожи, перебинтовал. Сергей громко сопел, скрежетал зубами и чувствовал, как взмокло нижнее белье.
Вышли от хирурга и наткнулись на Гертруду, поджидавшую их после дежурства. В спортивной курточке, короткой юбчонке, по плечам волнистые светлые волосы. Заметил ее Сергей и мучительно, аж белыми пятнышками выступили конопушки, покраснел. У Кости шевельнулась зависть к удачливому другу. Шевельнулась и тихонько улеглась, едва он вспомнил про Ольгу.
— Фройляйн, — галантно попросил он,— проведите нас по саду, покажите местные достопримечательности.
— С удовольствием, — рассмеялась она и неожиданно спросила: — Я не нравлюсь вашему брату, у него невеста?
— Н-нет, — опешил Лисовский. — Насколько я знаю, у него нет невесты. Он болен, потому и невнимателен.
— Плохо же вы знаете своего брата! — и девушка подхватила парней под руки.
Сергея поразила запущенная, краса старого сада, в тени которого прятались одноэтажные коттеджи, затейливые веранды, увитые диким виноградом и плющом, чьи огненно-красные листья охотно подхватывал ветерок и подолгу кружил в воздухе. Заброшенный фонтан и подернутый ряской пруд, укрывшийся под разросшимися ясенями и кленами. От просторного зеленого газона лучами расходились аллеи столетних деревьев.
Костя болтал с Гертрудой, а Груздев осматривался и мрачнел. Исчезала надежда бежать отсюда. Вышки с пулеметами и прожекторами, замаскированные дзоты, ряды колючей проволоки, шипы спиралей Бруно подстерегали в траве. Пожалуй, такая охрана для раненых танкистов необычна. Тут или что-то скрывается, или когда-то таилось, а госпиталю по наследству досталось. Сколько прошли, а ни одной лазейки не засек. Побег отпадает. А через ворота? Там контрольный пост. Мигом застопорят. Куда их завез старый хрыч? Похоже, фронтом и близко не пахнет. На карту бы взглянуть...
Он мягко, но решительно высвободил локоть из горячих пальцев девушки и свернул на полянку, где заметил широкий пень. Взглянул на его срез: слегка вытянутые круги, значит росло лиственное дерево. Машинально определил стороны света и усмехнулся. Солнце в зените, тут и дурак маху не даст, сумеет определиться на местности. Из любопытства стал пересчитывать концентрические круги, но сбился со счету. Да и так видно, что дерево появилось на свет гораздо раньше его деда.
— Почему он на меня не обращает внимания? — с обескураживающей прямотой спросила Гертруда и присела к Сергею на пень. Я страшная, да?!
Костя растерянно пожал плечами. Он ее не понимал. То ли инфантильность детской непосредственностью у нее прорывается, то ли её бесстыдная прямота -результат пребывания в союзе немецких девушек, гитлеровском «бунддейкермедхене».
Из ближней аллеи вывалилось пятеро немцев. Двое в военной форме, трое в больничной одежде. Лица разгоряченные, раскрасневшиеся, громкий разговор, вольная походка. Едва заметили парней и девушку, смолкли, невольно подтянулись. Но ненадолго. Проходили мимо, и коренастый танкист в фуражке с золотым офицерским кантом, в двубортном темном мундире, брюках навыпуск пьяно качнулся и задиристо проговорил:
— Труда старыми вояками пренебрегает, с сосунками путается.
— Ха-ха, — игриво рассмеялся белокурый синеглазый блондин с серебряным черепом в петлице. — Труде невинность подавай, а сама в колыбели ее лишилась. Знаю баварок. Под венец идут, за юбкой десяток ребятишек тянут...
— Ха-ха-ха...
— Ганс, ты неподражаем!
Сергей вслушивался в непонятный разговор и пытался уловить хотя бы одно слово из тех, что зубрил по отцовскому настоянию. Но тщетно. Ему не нравился развязный тон немцев, их наглый смех. Вопросительно глянул на девушку и поразился красным пятнам, что расползлись по ее лицу и шее. У Кости от бешенства прыгают губы, сами собой сжимаются и разжимаются кулаки.
Груздев неторопливо поднялся, внезапным прыжком оказался перед немцем и тычком, без размаха, ударил блондина кулаком в подбородок. Ганс крутанулся, пытаясь удержаться на ногах, и упал на траву. Его приятели застыли от неожиданности, но сразу опомнились и двинулись на парней: Костя встал рядом с Сергеем и приготовился к драке. Но коренастый танкист выскочил вперед и раскинул руки.
— Хальт! — жестко крикнул он и помог подняться блондину.— Мы с тобой сами виноваты, Ганс. Привыкли со славянками не церемониться и на немецких девушек перенесли хамское отношейие.
Ганс пощупал подбородок, сплюнул розовую слюну, и его глаза загорелись жгучей ненавистью. Он что-то сказал танкисту, тот отрицательно качнул головой:
— Я тебе тут не помощник. Предлагаю испытанный метод разрешения мужских споров — дуэль. Оскорбление смывают кровью, а не рапортами начальству... Ты не возражаешь против дуэли? Нет! А вы, фюреры гитлерюгенда?..
Костя озадаченно молчал. Дуэль в середине двадцатого века в центре Европы?! Уму непостижимо! Русский против немца! Счастье, что они не подозревают о скрытой иронии случая, который для забавы подбросила старая выдумщица — судьба... А решение надо принимать. У коренастого танкиста на лице появилось брезгливое выражение. Пришлось мимикой показывать Сергею, что его вызывают на дуэль. Сперва сделал выпад воображаемой рапирой. Груздев, приготовившийся к драке, с веселым недоумением вытаращился на Костины маневры. Тогда Лисовский выставил руку с вытянутым указательным пальцем и прицелился в блондина. Несколько увлекся и чуть, как в детстве, не завопил: «Пу-у!» — да вовремя спохватился. И немцы удивленно вылупились на непонятные им манипуляции. Сергей однако понял друга, и злорадная улыбка скользнула по губам.
— Мой брат выбирает пистолет... Он контужен в Варшаве и потому плохо слышит и не говорит. Прошу его извинить...
— Хорошо, — отозвался танкист, озадаченно поглядывая на Сергея.— Несчастный случай можно объяснить неосторожным обращением с оружием. Позднее договоримся об условиях дуэли, камрады. Понадоблюсь — спросите Отто Занднера.
Немцы церемонно откланялись и, заметно протрезвевшие, ушли. Гертруда, побледневшая, с полиловевшими от переживаний губами молча кинулась Сергею на шею, крепко его поцеловала и поспешно, без оглядки, убежала. Парень проводил ее растерянным взглядом, сел на пень и закурил.
— С придурью девка, чокнутая...
— И все-таки из-за этой девки ты будешь драться на дуэли, — философски заметил Лисовский, присаживаясь к Сергею.
— Из-за нее ли, черта, дьявола, я готов всех фрицев перестрелять,— медленно, с расстановкой проговорил Сергей и спросил: — Чё они трепали, раз у Трудки по физии мадежи расплылись?
Выслушав, искренне пожалел:
— Не знал, а то бы я и второму врезал! Варнаки, над своими девками изголяются.
—О чем болтаешь? Тебе стреляться, а ты...
— Пулю меж глаз, и весь сказ. Пусть пистолет дадут, пристрелять надо.
— Малахольный ты, Сережка. И сердце у тебя не ёкает?
— Што ему ёкать? Чай не лошадиная селезенка. Под Ленинградом отъёкалось... Танкисты из пистолета стреляют хреново, к пушкам да пулеметам привыкли... Не майся, лейтенант, я этого фрица в два счета уложу.
- Поговори с тобой, — безнадежно махнул рукой Костя. — Хоть запомни, немцы из пистолета стреляют с упором на левую руку.
— Правда!— удивился Сергей. — Самому-то некогда было в бою приглядываться. Навскидку проще, но ничё, и с руки привыкну.
После сытного обеда долго спали. Сергей проснулся и не мог понять своего состояния. Необыкновенная легкость в теле, ясность мысли, исчез туман, застилающий глаза, в висках не стучат молотки. Сунулся рукой к зудящему затылку и отдернул ее. Повязка, а под ней боль сохраняется... Ха, дуэль! И придумают же фрицы, свой в своего пуляет. Какие они ему свои? Попадется Ганс на мушку, узнает, почем фунт лиха!
Только поднялись, стук в дверь. На пороге появился толстый немец в мундире, в форменной фуражке на круглой, как арбуз, голове.
— Хайль Гитлер!
— Хайль! — нехотя протянул Костя и покосился на Сергея, который повернулся к посетителю спиной, словно и голосов не слышит.
— Партайгеноссе! — приподнято произнес толстяк. — В девятнадцать часов вас просят прибыть для очень торжественной церемонии. Форма одежды парадная...
Он отступил в сторону и два солдата внесли комплекты танкистского обмундирования.
— Я рад случаю заранее вас поздравить, партайгеноссе, — таинственно улыбнулся толстяк. — Хайль Гитлер!
— Обалдеть можно, — полез в затылок Сергей, но отдернул руку.— За кого они нас принимают? Не в жилу мне эта канитель.
— Как бы нам поперек горла эти почести не стали, — волнуясь, зашагал по комнате Лисовский. — Спросят наши, как мы боролись с немецко-фашистскими захватчиками, что ответим? Коньяки с эсэсовцами распивали, на мягких перинах нежились, с немками целовались, на дуэлях стрелялись...
- Чё ахинею порешь! — рассвирепел Сергей. — Не помирай раньше положенного времени!
— Не кипятись, Сережка! Тошно мне, потому и несу напраслину.
Оделись, по очереди тоскливо посмотрелись в зеркало. Вылитые эсэсовцы! Черные мундиры без знаков различия, зато с молниями в петлицах и шевронами с надписью «Герман Геринг» на рукавах. Прикинули, с какой стороны подвесить кортики в позолоченных ножнах с гравировкой по рукояти.
— Чё нас выряжают, как женихов?! — недоумевал Сергей и, вытащив кортик из ножен, пальцем провел по лезвию. — Тупой, верхом до Иркутска свободно доедешь... До Иркутска!— растерянно повторил он. — До Иркутска...
Костя заметил повлажневшие Сережкины глаза и поспешно отвернулся к зеркалу. Потрогал синяк, подумал машинально, что не мешало бы его припудрить. И обозлился на дурацкие мысли, бесцеремонно хозяйничающие в голове. Для кого наряжаться, зачем наводить на себя лоск?
В просторном помещении около сотни офицеров в парадных мундирах, при орденах и медалях, с золотыми значками за ранения и серебряными за участие в рукопашных схватках, с нашивками на рукавах за подбитые танки разбились на группы и вполголоса разговаривали. Пришедших последними встретили сдержанно и без любопытства. Холодной отчужденностью веяло от танкистов, не принявших в свое общество чужаков из «гитлерюгенда» Сергей и Костя одиноко стояли у стены, и негромкие шутки, тихий смех огибали их стороной. Им едва заметно кивнул Отто Занднер, а Ганс инстинктивно потрогал взбугренный подбородок и зло сверкнул взглядом. — Ахтунг! Внимание! Смирно-о!
Огнями вспыхнула люстра, и офицеры вытянулись. В дверях показался танкистский генерал и штандартенфюрер с небольшой свитой. Немцы по команде выстроились тесным квадратом. Генерал, упитанный, с багровым лицом, гаркнул во всю глотку:
— Хайль Гитлер, камрады! Рад встрече с боевыми друзьями!..
Сергей с любопытством разглядывал фашистского генерала. Мундир зеленовато-серого цвета с красным высоким стоячим воротником, подпирающим толстые складки на шее, топорщится на животе, витые серебром погоны прилегли к широким плечам, в узкие брюки со штрипками едва вмещаются жирные ляжки, лакированные ботинки на резинках напоминакгг по размерам разношенные чуни. А голосище как у дьякона. Рявкнул, на люстре подвески хрустальные звякнули.
Не узнать и их знакомца. В черном эсэсовском мундире, при полном параде. Лицо, как у хорька, носом поводит, глазами сверлит. С головы не снимает белоснежную повязку, форсит, цену себе набивает.
— Я рад приветствовать юных друзей штандартенфюрера Пауля Бломерта! Они героически сражались в Варшаве, сумели перехитрить бандитов и чудом спаслись из их рук, навели страх на лесных партизан...
Начинается! — с тоской подумал Лисовский, чувствуя на себе уважительные взгляды танкистов. — К чему он ведет? Лейтенант привык видеть немцев на расстоянии, то ли торопливо разбегающимися запятыми на земле при бомбежке, то ли черными силуэтами в кабинах самолетов, то ли ко всему равнодушными пленными. Нынешнее близкое соседство выводило из равновесия. Соседство?! Он равный с равными, свой среди своих, а сегодня даже в центре внимания. Он чувствовал, что не выдержит чудовищного нервного напряжения, сорвется...
— Гюнтер Зоммер!
Костя опомнился, тронул Сергея за руку. Тот непонимающе уставился на него. Наступило минутное замешательство, в зале кто-то хохотнул.
— Над увечьями храброго воина может смеяться только трус! — сдержанно заметил штандартенфюрер и что-то шепнул генералу.
— Герберт Зоммер!
Лисовский шагнул и увлек за собой Сергея. Высокие, статные, с белыми повязками на ранах они замерли перед строем, в центре квадрата. Груздев, не догадываясь, что должно произойти, подобрался, стоял с непроницаемым лицом, плотно сжав губы, с рубинопылающим шрамом на щеке.
— Именем фюрера награждаю Гюнтера Зоммера Железным крестом! — провозгласил генерал и натренированным движением прикрепил орден к мундиру.
- Именем фюрера награждаю Герберта Зоммера крестом «За военные заслуги» с мечами…
Сергей потерянно смотрел на красную орденскую ленточку. У Кости на шее расплылись розовые пятна. Он не ожидал такого поворота событий.
— Камрады! Поприветствуем новых кавалеров боевых орденов!
- Зиг хайль!
— Зиг хайль! Зиг хайль! Зиг хайль! — от громогласного крика зазвенели подвески на люстре.
Генерал и штандартенфюрер обняли парней, потом взяли их под руки и встали рядом. Откуда-то выскочил юркий человечек, ослепил вспышкой блица и сфотографировал.
В столовой, украшенной живыми цветами, офицеров ожидали богато сервированные столы. Но Сергея, любителя плотно поесть, на этот раз не радовало обилие вкусных блюд, разнообразие французских, итальянских, венгерских и немецких вин и коньяков. Парни сидели между генералом и штандартенфюрером за отдельным столиком. Их растерянность и сдержанность немцы расценили, как выражение радости, большого душевного волнения и скромности. Отовсюду смотрели дружелюбные лица: их признали за своих боевых товарищей, приняли в привилегированную эсэсовскую семью.
— Прозит! Прозит! — поднимались и опустошались рюмки и фужеры с коньяком, ромом, водкой, рейнвейном, шампанским.
Высокое начальство не задержалось. Генерал выпил два фужера рома, штандартенфюрер едва пригубил рюмочку с коньяком.
— Я разговаривал по телефону с рейхсюгендфюрером,— перед уходом сообщил Косте Бломерт. — Ему доложили о вашей героической гибели в Варшаве. Я объяснил, как вы воскресли. Он поздравляет вас и ждет. Я закончу дела, и вместе выедем в Берлин.
Знал бы он, что творилось в душе его «юного друга»! В Берлин попасть сама по себе страшная напасть, а предстоящая встреча с неведомым благожелателем братьев Зоммеров — настоящая катастрофа. Легче в пике войти и в землю на форсаже врезаться! И Сережке муторно. Горе с ним! Ковыряет бифштекс вилкой, когда его ножом нужно разрезать. Хоть танкисты пьяны, внимания не обращают, да и сами уже не различают, что и чем каждый из них ест. Боже, Гертруда появилась, и не одна. Шелковое платье с блестками, лакированные туфли, замысловатая прическа...
— Добрый вечер! — сдержанно поздоровалась с Костей и сияющим взглядом к Сергею. — Поздравляю, Гюнтер!
По-свойски чмокнула его в щеку, где шрам, пододвинула стул к его стулу, ногой прижалась к ноге. Костя усмехнулся про себя. Узнай Гертруда, кто они на caмом деле, веревку бы для петли сама намылила. Призналась ведь в разговоре, что боится и ненавидит русских Иванов, а если они придут, будет стрелять.
— Камрады! — к столику подошли утренние знакомцы. Впереди Отто Занднер с фужером шампанского. — Камрады! Ганс, я, да и все мы, приносим глубокие извинения за глупый инцидент. И вы нас простите, фройляйн!
Обострять отношения не имело смысла.
— Вы храбрые вояки, и я буду рад числить вас среди своих друзей. Выпьем за фронтовую дружбу и товарищество! Прозит!
Костя удивленно наблюдал, как пьют немцы. Начали с рюмок, кончают фужерами. Кое-кто, опьянев, тянет прямо из горлышка бутылки. Шум, гам, звон бьющейся посуды. И вдруг, как по команде, смолкла разноголосица. На стул влез Отто, тронул клавиши аккордеона, растянул меха, и грянула песня, жесткая, угластая, с металлическим привкусом:
— И коль пробьет наш смертный час,
Судьба нам скажет — стоп!
Здесь, в танке, многие из нас
Найдут стальной свой гроб...
Гертруда ни на шаг не отходила от Сергея. Пришлось, чтобы поговорить, отправиться в туалет. Сергей задержался у зеркала, рассматривая Железный крест, и заметно потускнел.
— Здорово! — натянуто пошутил Костя. — Два русских дурня обмывают фашистские ордена.
— Че рыпаешься! — тоскливо вздохнул Груздев. — Узнают ребята, скажут: скурвились подонки!..
Бломерт нагрянул неожиданно. Парни находились в тире, где каждое утро упражнялись в стрельбе. В дальнем, огороженном стеной углу парка толпились выздоравливающие офицеры, со дня на день ожидавшие отправки на фронт. Отвлекаясь от мрачных мыслей о недалеком будущем, они азартно стреляли, ревниво следя за успехами друг друга. Соперничество возбуждала и феноменальная меткость - Гюнтера Зоммера. Сперва пытались перещеголять, но вскоре вынужденно признали его превосходство.
Сергей сошелся с Отто Заиднером, хорошим, но азартным стрелком. Танкиста губило нетерпение, потому он и восхищался хладнокровием Груздева. Он подарил парням по «восьмерке» (так немцы называли пистолет «вальтер»). Сержант заставил Костю набивать руку в стрельбе, стараться не выпускать пули из черного круга мишени.
В один из дней в тир прибежал солдат по приказанию Бломерта. Парни распрощались с танкистами, поняв, что им не придется большее ними встретиться.
У подъезда стоял черный «мерседес». Штандартенфюрера они нашли в кабинете начальника госпиталя. Бломерт коротко сказал:
— Лечение кончилось. Переодевайтесь, и едем.
В танкистской форме, блестящих плащах, фуражках, надвинутых на глаза, парни сели в машину, Сергей рядом с водителем, Костя с Бломертом на заднем сидении. Груздеву шофер подал автомат и три запасных рожка. Оружие тот положил на колени, а магазины сунул в карман.
Машина разворачивалась, когда Сергей увидел Гертруду. Она спешила, но остановилась, поняв, что опоздала. Стояла, прижав кулачки к груди, с рассыпавшимися по плечам волосами. Он тронул шофера за плечо и пока тот соображал, что к чему, на ходу выскочил из «мерседеса» и подбежал к девушке. Поцеловал, провел кончиками пальцев по заплаканному лицу и вернулся.
— Гюнтер времени даром не терял, — резюмировал Бломерт, видимо, не рассердившийся на самовольный поступок парня. — Мне нравятся его всеядность и универсализм. Такие, как он, приведут немецкий народ к победе национал-социалистских идей во всем мире... А в тебе слишком развит интеллектуализм. От него и робость, и неуверенность в своих силах. Ты пока ведомый. Вытравляй, Герберт, эту заразу из своей души. Скольких она уже сгубила! Не жди, пока к тебе применят радикальные методы лечения...
За шлагбаумом «мерседес» окружила стая мотоциклистов. Лисовский покосился на соседа. Кто он? Пытался разузнать у Отто, но тот помрачнел и сказал, что не знает. Посоветовал Косте ни у кого не допытываться о штандартенфюрере во избежание неприятностей. Даже в машине не позволяет себе расслабиться, головой не поведет. В ногах зажат вместительный портфель из красной кожи.
У Сергея щемило сердце от расставания с Гертрудой. Попривык к ней. Хотя странно быть с человеком, языка которого не знаешь. О чем она ему рассказывала длинными осенними ночами, он так никогда и не узнает. Дядька Исак рассказывал побасенку, как многие народы затеяли башню до неба строить, с богом захотели сравняться, а тог осерчал и наслал на людей кару — разноязычие. По делам вору и мука, а за что он, Сергей Груздев, страдает?
А по обеим сторонам шоссе осыпанные золотом, обласканные солнцем, пламенеют перелески. Мелькают разрозненные хутора, дробные полоски пашен, огородики, узкие дороги, обсаженные вековыми деревьями. Бломерт дремлет, не прикасаясь к спинке сидения, ногами зажимая портфель. Костя с трудом сдерживает зевоту, лупает глазами, не давая сомкнуться векам. В машине сумрачно от наглухо затянутых
шторками стекол.
Сергей заинтересованно следил за шофером, пожилым угрюмым эсэсовцем с серебряными кубиками в петлице, с грубым, словно из камня высеченным лицом. Парню хотелось знать последовательность его действий при вождении машины, назначение педалей и переключателей. В госпитале он частенько подходил к водителям, и те из уважения к Железному кресту показывали молчаливому увальню свои автомобили, разрешали порулить на них по кругу. Так он познакомился с управлением «опелями», «хорьхом», «майбахом», «порше». «Мерседес» встретился ему впервые, и Груздев старался запомнить правила его вождения.
Ближе к вечеру от полей и перелесков волнами пополз белесый туман, заморосил мелкий дождик. При свете автомобильных фар дорога казалась облитой дымящимся льдом, и шофер снизил скорость, опасаясь, что «мерседес» занесет на крутом повороте и сбросит в кювет. Штандартенфюрер заметно нервничал. Поднял и поставил на колени портфель, заглянул в стекла и резко бросил водителю.
— Быстрее, Франц!
Беспокойно поводя головой, признался Косте:
— Я люблю честный бой, когда встречаюсь с противником лицом к лицу. Нападать исподтишка — подлость, бандитизм...
У Лисовского аж кулаки зачесались от беспардонного вранья. Неужели он принимает его за круглого идиота? Ведь знает, что Герберт побывал в Варшаве, видел, как расправлялись вооруженные до зубов эсэсовцы с беззащитными людьми. Или уж так заведено у фашистов: лгать друг другу, красивой фразой прикрывать свои кровавые дела? У самого не дрогнет рука пристрелить малолетнего ребенка, а говорит о честном бое!
— Герберт, тебе нравятся стихи Ганса Поста? Нет?! Странно! Я не любитель поэзии, но Ганс — великий поэт. Он сказал, что мораль не рождает веры, лишь вера рождает мораль. Насколько тонко им подмечена основная мысль национал-социалистской идеологии! Мы отметаем мораль, как ненужный балласт, обременяющий человека. Не мир, но меч несем мы в своих руках...
А Сергея занимали иные заботы. Сгущающиеся сумерки, плотнеющий туман, языками перехлестнувший дорогу, недалекий лес вселили в него надежду на избавление от немцев. Попытаться удрать? Восемь мотоциклов сопровождают «мерседес», на четырех колясках пулеметы установлены. Если пристрелить шофера, то машина или с откоса полетит, или в деревья врежется. Пока они с Костей очухаются после удара, их, как миленьких, сгребут эсэсовцы. По мотоциклистам стрелять бесполезно. Может, старого хрыча малая нужда прижмет, тогда лимузин остановится, тут и действовать им не возбраняется. Эх, сюда бы парочку гранат!..
Привалился на правый бок и почувствовал, как в тело уперлась ручка канадского ножа. Выпрямился, передвинул ее чуть в сторону. Нож нашел случайно, в заброшенном каменном сарае с дверью, обитой листовым железом. На цементном полу валялись гильзы, снаряженные русские патроны, доски от разбитых винтовочных ящиков, а у стены, в деревянной пирамиде, торчал нож. Сергей ему обрадовался. В ШМАСе командир взвода, офицер-фронтовик, показывал курсантам, как метать канадский нож в цель, добивался точности броска. Груздев шутя освоил нехитрую науку. Костя сперва удивился необычной форме и тяжести находки. «Свинцом что ли его залили? — высказал предположение лейтенант. — Зачем он тебе нужен? Финка удобнее». Сергей молча метнул нож метров за пятнадцать в нарост на березе. Костя еле вытащил глубоко вошедшее в ствол лезвие. «Ну и штучка с ручкой!» — уважительно заметил он.
Над машиной пронесся самолет. По звуку моторов Лисовский определил: «юнкерс» пошел на посадку. Штандартенфюрер перестал нервничать и замкнулся в обычной своей горделивой молчаливости. Нашел нужным сообщить:
— Аэродром... Скоро Сохачев.
По мосту пересекли реку, поднялись по крутой дороге к нависшим над берегом хмурым крышам. Сквозь частую сетку мелкого дождя виднелся распластанный, безмолвный город. В окнах ни огонька, на безлюдных улицах настороженные военные патрули. Темным, величаво-строгим силуэтом промелькнул старинный костел.
— Высвободить бы десяток дивизий на фронте и стереть бандитов в порошок, — разразился ненавистью Бломерт. Видно, ему подействовал на нервы враждебный немцам город. — Подряд, не считаясь с полом и возрастом, мы должны ликвидировать славян. Иначе они уничтожат немцев.
Пассажирские вагоны стояли в тупике, вдали от разбомбленного вокзала, в окружении сгоревших пакгаузов. «Мерседес», по-утячьи переваливаясь с боку на бок, осторожно пробирался по свеженастланному деревянному настилу. Остановился, и синим светом вспыхнул фонарик. Часовой разглядел машину, отступил в сторону и затаился в темноте.
— Курт?!
— Слушаю, штандартенфюрер!
— Позаботься о моих друзьях. Позвонят из Берлина, переключи на гестапо.
Курт, судя по погонам, носил эсэсовское звание капитана — гауптштурмфюрера. С жестким взглядом, собранный, подтянутый, он старательно выполнил приказ Бломерта. Когда поднимались в вагон, он предупредительно открыл дверь. И здесь безлюдье. Большие, плотно затянутые темно-синими шторами окна, неяркие лампочки под потолком и бра. В умывальной парни нашли чистые полотенца, мыло, платяную и обувную щетки. Смахнули с себя дорожную пыль, с удовольствием умылись после длительного и утомительного пути. Освеженные вышли и попали к накрытому столу.
В купе, где после ужина их оставил Курт, диваны с высокими списками. Сергей удивленно огляделся и, не найди привычных полок, хотел, спросить у Кости, куда они подевались, но тот поспешно приложил палец к губам. Груздев чуть не расхохотался, настолько его друг стал похож на плакатного немца, что предупреждал танкистов в эсэсовском госпитале: «Пст-т! Враг подслушивает!» Но осмотрелся и понял: Костя прав. Разговор легко услышать в соседних купе.
Неторопливо разделся, складывая одежду в том порядке, к которому, незаметно для себя, привык в госпитале. Тащит их за собой старый хрыч в Берлин, как цыган тощих кляч на живодерню. Вздохнул и улегся на диван, рассудив, что утро вечера мудренее.
Проснулся от негромкого перестука вагонных колес, напомнившего тот первый недолгий переезд из Ачинска в Красноярск, куда с командой призывников ехал в школу младших авиационных специалистов. Поднялся со щемящим сердцем, сдвинул штору и взглянул в начинающийся день. Серый дождь, скелеты обнаженных деревьев, тусклая равнина и редкие фольварки. В полукилометре лошадь, заляпанная грязью по самую репицу, никак не вытащит из глубокой колеи застрявшую повозку. То и дело у насыпи мелькают вышки с пулеметами и прожекторами. «Фрицы партизан боятся!» — эта мысль несколько утешила парня.
Костя спит и губами причмокивает. Счастливец! Поди, родители, снятся. Ольга, сестренка. А ему не везет. И во сне с фрицами воюет, будто наяву они не осточертели. У-у, легок на помине! Черта только упомяни, и он тут как тут. И улыбается, хмырь болотный. Губы как у жабы, тонкие да синие, а под глазами багровые мешки фонарями светятся. Коньяк предлагает, самому, поди, не терпится согреть окаянную душу. Ну и отрава, а запах?! Бр-р...
— Гутен морген! — послышался бодрый Костин голос и, не прикасаясь руками к дивану, он спрыгнул на пол.
— Гут, гут! — одобрительно отозвался штандартенфюрер. Лисовский проснулся, когда Бломерт вошел в купе, и вприщур наблюдал за обоими собеседниками. Чем больше говорил немец, тем непроницаемей становилось Сережкино лицо, только в глазах все чаще вспыхивали искорки ярости и ненависти. Удивился, что эсэсовец с утра принялся за коньяк. Никогда добропорядочный немец не позволит себе начать день со спиртного. Похоже, однако, Бломерт еще не ложился. Глаза воспаленные, лицо в склеротических прожилках, голос осип, пальцы, придерживающие рюмку за тонкую талию, подрагивают. Неужели и в Сохачеве проводил карательную акцию? Отто Занднер, с недомолвками правда, проговорился однажды, какой кровавый душегуб их нынешний покровитель, сколько человеческих жизней на его черной совести.
Костя слушал, как в пьяном откровении Бломерт хвастливо рассказывал Сережке о немецких укреплениях в Польше, которые остановят русское наступление, заставят Красную Армию топтаться на месте, терять живую силу и технику, пока оберкоманда вермахта не выберет момент, чтобы разгромить большевиков и навсегда отбросить их от границ рейха...
— Отдыхайте, — проговорил Бломерт, и хмель исчез из его глаз. Взгляд прояснился, стал жестким и пытливым. — А я поработаю. В Берлине мне нужно сразу быть у рейхсфюрера с докладом.
Он вышел, а Сергей, по-мальчишески высунув язык, сложил три пальца в дулю и показал ему вслед. Оделись, сходили умыться, в одиночестве позавтракали, а вернулись в купе, встали к окну. Вдали неровной зубчатой стеной высился лес, на острых пиках которого уютно, как птицы в гнездах, пристроились грязно-серые тучи. На телеграфных столбах мостились черные, нахохлившиеся вороны, казалось, промокшие до последнего перышка. Проскакивают дрезины с двумя-тремя солдатами, ужавшимися в потемневшие от дождя плащ-палатки, насыпью бредут окоченевшие от холода патрули…
Костя прильнул к Сережкиному уху и прошептал одними губами:
— К вечеру будем в Берлине.
— Че скрытничаешь? Счас хоть заорись, никто и ухом не поведет. Вишь, как поезд стучит... А до Берлина еще добраться, надо. Мало ли што в дороге случается!
Костю успокаивает, а у самого кошки на сердце скребут. Разобрал автомат и увлекся его чисткой. Не шмайссер, другой системы! Новый, и патроны крупнее. Бережно перебрал вороненые детали, докапываясь до смысла их взаимодействия. Неопределенностей Сергей не выносил, особенно в знании оружия. Заест оно в бою, не сумеешь на ходу, в считанные секунды, устранить неисправность, сгинешь ни за понюх табаку.
Поезд увеличил скорость, и постук колес слился воедино. Костя листал страницы газеты «Фолькишер беобахтер», позавчерашний номер которой оставил Бломерт, и тоже терялся в догадках, что предпринять. С каждым пролетающим на восток телеграфным столбом уменьшалась надежда собственными силами вернуться к своим.
— Надумал, что будем делать?
— Милай че, да милай че, мил цалует горячо, — бесшабашно пропел Сергей чалдонскую частушку. — Не теряйся. Костя! Не удастся смыться, похерим нашего дружка с компаньонами. Куда дерево подрублено, туда и валится...
Появился Курт и пригласил к обеду. За столом сидели шесть эсэсовских чинов. Встретили равнодушно, но отнеслись внимательно. Передавали Сергею и Косте судки и блюда, помогали накладывать на тарелки, подливали вино. Даже выпив, не разговорились, ограничиваясь односложными фразами. Костя поняли что о братьях Зоммер они наслышаны, относятся как к своим, но покровительственно. Те, кто поел, терцеливо ждали припозднившихся. Первым поднялся оберштурмбаннфюрер, следом вскочили остальные. Бломерт к обеду не вышел…
Пока поезд хищно глотал бесконечные километры в стремительном беге на запад, Сергей прикорнул на диване. Костя без дела маялся в купе и жадно поглядывал на раскрытую пачку сигарет на столике. И закурил бы, да побаивался насмешек сержанта, которого сам без конца уговаривает отказаться от табака. Из внутреннего кармана мундира достал фотографию и еще раз вгляделся в снимок: он и Сережка, как пришибленные, при сверкающих новеньких крестах под руку стоят с танкистским генералом и Бломертом. На обратной стороне надпись: «В память о совместно пережитой смертельной опасности. Штандартенфюрер СС Пауль Бломерт». Повертел, не решаясь порвать, и сунул обратно в карман. Сережка Гертруде подарил карточку, и Костя никак не решит, правильно ли поступил друг...
Лисовский еле успел схватиться за ремень и удержаться на ногах, когда от страшного толчка с дивана слетел Груздев. От взрыва дрогнула земля, испуганно взвыл ошпаренный паровоз, повылетели стекла из окна. По вагону, ровно постукивая, словно прошлись иглой швейной машины. Сергей с силой дернул Костю к себе и свалил на пол. Там, где стоял лейтенант, на уровне груди с равными промежутками, будто по линейке, возникли пулевые отверстия, посыпалась деревянная крошка.
Парни без фуражек и плащей на четвереньках выбрались из купе, скатились с подножки вагона и метнулись к канаве. Пальба усилилась, казалось, она велась со всех сторон. Сергей приподнял голову, хотел осмотреться, как у самого уха свистнула пуля. С невольным уважением подумал об неизвестном стрелке — охотник аль снайпер и решил понапрасну не рисковать. Не щадя новый мундир, по-пластунски, вдыхая острый запах мазута и полыни, переполз к кусту и сбоку, не высовываясь, выглянул.
Короткими перебежками к поезду приближались вооруженные люди под прикрытием ручных пулеметов. «Партизаны! Хана немцам! — обожгла радостная догадка и померкла. — И нам за компанию». Костя неподалеку, лицо сияющее, видать, понял, кто крушение устроил. Метрах в двух от него в канаву влип Бломерт. Перепуган, а портфель держит при себе, не расстается. Стреляет вслепую, боится высунуться. Редкой цепочкой залегли эсэсовцы. С оружием не густо, больше пистолеты, только три автомата вяло огрызаются на партизанские выстрелы.
Сергей трезво оценил обстановку и понял, что партизаны подтягиваются для решительной атаки. Стиснул зубы, сообразив, что ему ничего не остается, как поднять руки, если раньше не убьют. Совесть не позволяла стрелять в нападающих, хотя встреча с ними и грозит верной гибелью.
Послышалось недружное разноголосое «Ура-а!», но в хот же миг с передней платформы дробно ударил тяжелый пулемет. Немец сначала занизил прицел и грязевые фонтанчики россыпью взметнулись перед разрозненной цепью. Партизаны залегли и стали расползаться по флангам, уходя из зоны плотного огня. Кто-то из эсэсовцев, полусогнувшись, метнулся к месту посуше, но его свалил партизанский пулеметчик. В ответ захлопали жидкие пистолетные выстрелы обозленных гитлеровцев.
У выхода из тамбура появился немец-железнодорожник. Он хотел, минуя ступеньки, прыгнуть на землю, но его на лету прошила пулеметная очередь. Здесь угробят — и ногой дрыгнуть не успеешь, вздохнул Сергей, и удивился, заметив, как Костя передвигается поближе к штандартенфюреру. Обеспокоился, не понимая намерений лейтенанта. Портфель? Поляки и без его помощи получат бумаги. Пристре-
лить эсэсовца? Лучше, если он в петле поболтается.
Пополз к Лисовскому, но тут смолк крупнокалиберный пулемет. На мгновение стихла перестрелка, но почти сразу с новой силой забухали карабины, звонко защелкали винтовки, глухо разорвалась граната. Странно видеть, как голова целиком, почти без остатка, уходит в плечи. Бломерт чуть не на половину уменьшился в росте. А Курт червяком ввинчивался в грязь, и на позеленевшем лице безумием светятся глаза. Сейчас раздастся последнее «Ура!» и...
Над полем рваными брызгами взлетела мокрая тяжелая земля, донеслись близкие снарядные разрывы, послышались орудийные выстрелы. Сергей понял: случилось непоправимое. Разрывы пришлись на партизанскую цепь, и поляки, оставляя убитых и раненых, кинулись бежать от дымящихся воронок. В бессильной ярости Груздев сжал кулаки: куда, куда драпают вахлаки? Артиллеристы нарочно поднимают их в рост, выгоняют на открытую местность, чтобы наверняка накрыть убийственным огнем, отсечь от спасительного леса. Вскочил из своего укрытия и увидел немецкую цепь справа, охватывающую партизан и прижимающую их к бронепоезду, который слева изо всей мочи лупит по ним из пушек и пулеметов. Гитлеровцы решили окружить и уничтожить отряд.
Стоял, сжимая автомат, перекатывая желваки на скулах. Потом на что-то решился, поднял Костю и торопливо, не таясь, проговорил:
— Оставайся, да под пули не лезь!
А сам кинулся к железнодорожной насыпи. Бежал вдоль прострелянных пассажирских вагонов к паровозу, парившему из десятков отверстий в котле. По ступенькам вскарабкался на переднюю площадку, перепрыгнул к смолкшему пулемету. Первую платформу с балластом взрывом мины сбросило с рельсов, вторая кренилась с краю насыпи. Из пулеметчиков в живых остался один, да и тот, согнувшись в три погибели, схватился за живот и истошно вопил от боли. Металлические коробки с лентами и гранаты скатились к бортам платформы.
С пулеметом «МГ-34» Сергей близко знаком. Как-то на Ленинградском фронте в бою смолк «максим», тогда Груздев во вражеской траншее подобрал «эмге», быстро освоил и отбил немецкую контратаку. И здесь, осмотрев пулемет, убедился в его исправности. Поглядел на поле боя и понял, что через несколько минут полякам будет некуда податься. Гитлеровцы загибали фланги цепи, отрезая партизан от леса.
Сергей неторопливо развернул пулемет на треноге, установил прицел и длинной очередью повалил немцев на землю. Они попытались подняться, продолжить наступление, но парень снова вжал их в грязь. Спасаясь от настильного огня, фашисты подались назад. Тогда сержант перекрестил левый фланг цепи. Патронов не жалел, не давал гитлеровцам даже голов поднять, вести прицельную стрельбу по партизанам, отступающим под защиту деревьев. Убедился, что уцелевшие поляки в безопасности, сменил прицел и густым свинцом засеивал пустое поле перед лесной опушкой. За себя почти не боялся. С бронепоезда били несколько пулеметов, попробуй докажи, какой стреляет по своим.
На платформу вскарабкался тучный оберштурмбаннфюрер, которого Сергей видел за обеденным столом, схватил его руку и долго крепко жал, что-то быстро приговаривая. Груздев понял, что его участие в бою благоприятно толкуется немцами, и успокоился. Подобрал гранаты, рассовал по карманам и спрыгнул на землю.
— Ты че трясешься? — подошел он к Косте. Эсэсовцы подбирали раненых и убитых и не обращали на парней внимания. — Откуда портфель взялся?!
- А ты подержи! — дрогнувшим голосом отозвался Лисовский, Когда Груздев чуть не выронил его из рук, добавил: — Ну что?
— Свинец аль золотишко... Золотишко, свинец старому хрычу не с руки таскать. Куда он девался?
— Тяжелый, руки рвет, — странная усмешка скривила Костины губы. — А наш благодетель штандартенфюрер Пауль Бломерт и его шестерка Курт — фью-ю...
— Не блажи, лейтенант, — обеспокоенно оглянулся Сергей. — Ты их хлопнул?!
— Так точно, сержант, отправил к праотцам, где золото не нужно. Культурно объяснил ситуацию, кто мы и откуда, а потом...
— Счастлив твой бог, лейтенант! — побледнел Груздев. — Это ж волки, они похлеще тебя стреляют. Тебе повезло, што они обалдели...
— Не мог же я им в спину стрелять!..
В Берлин прибыли около полуночи. Город встретил парней ослепительной иллюминацией. В темном небе букетами рвались зенитные снаряды, панически метались кинжально острые лучи прожекторов, медленно опускались на парашютах слезливо-светящиеся яркие фонари, над десятками кварталов полыхало багровое зарево пожарищ, от мощных взрывов сотрясалась земля. Сергей подумал, что из огня они попали в настоящее полымя. Подумал со злорадством, ненавистью, ибо полыхала земля тех, кто сжигал и взрывал его родные города и села, уничтожал безвинных людей, бомбами и снарядами перепахал поля и леса. За себя не страшился. Что его жизнь в сравнении с тем страхом, который прочно поселился в зловещем Берлине!
Влипли в окно и не верили, что они в логове фашистского зверя, том самом, куда с востока с жестокими боями пробиваются их товарищи по оружию. Те еще идут, а они добрались. Добрались, а впереди — полная неизвестность. Трудно даже представить, что их ждет в следующую минуту после остановки поезда. Если появятся встречающие из «гитлерюгенда», с ходу придется пустить в ход автомат, пистолеты и гранаты. Нужно любыми путями ускользнуть с вокзала, раствориться в темноте, затеряться в хитросплетениях городских кварталов.
Поезд шел с большим опозданием. Пока восстановили разрушенный взрывом путь, подогнали новый паровоз, собрали убитых, перевязали раненых, ушло немало времени. В Познани не задерживались и лишней минуты. Сменилась локомотивная бригада, заправились углем и водой, сдали раненых в госпиталь и снова быстрый колесный перестук. Черной тенью мчался по польской земле таинственный, из трех пассажирских вагонов состав, в который в Познани не пустили даже инспектора гестапо. За Одером потянулись ручьи, речушки; каналы, в потемках удалось разглядеть расплывающиеся очертания сглаженных Зееловских высот, кое-где утыканных редкими деревьями.
У Кости не проходила растерянность. И потому, как часто он сглатывал слюну, Сергей догадался, что друг борется с тошнотой. Понимал и молчал, ибо не в словах утешение. Лейтенанту впервые пришлось в упор стрелять по живым людям. Издалека убивать легче, самой смерти не видишь. Как он пел: кровь людская — не водица... Тяжко и Сергею пришлось после первого рукопашного боя. Тогда ему посчастливилось отбить от своей груди широкий кинжальный штык и самому заколоть врага. Мутило,- не помогали утешения товарищей, доказывавших, что, не убей он фрица, самому пришлось, бы лечь в братскую могилу. Правда, в тот день гитлеровцы раз за разом поднимались в атаки, часто схватывались врукопашную и потому угрызения совести быстро замолкли, времени на переживания не хватало...
— С вокзала удерем? — спросил Костя, дашь бы не молчать в полыхающей пожарами темноте.
- К Гитлеру на прием поедем, — рассмеялся Сергей. — Заявимся к нему в хоромы и с ножом к горлу: ну, тварь, што есть в печи, все на стол мечи! Русские пришли...
- Я тебе всерьез говорю, а ты на хаханьки переводишь.
— Чалдон ты мой желторотый, да че я тебе скажу? Тут цыганка-сербиянка за космы схватится и диким голосом завоет, а ты меня допытываешь. Сам ведь мал-мало маракуешь...
Вагон словно вымер. Убитых эсэсовцев, а их набралось до десятка, сложили в крайнем купе, а оставшиеся в живых черномундирники перебрались в соседние вагоны. За стенкой храпит оберштурмбаннфюрер. Напился до чертиков и мстительно принялся палить из пистолета в сырую мглу. Парабеллум Сергей отобрал, а эсэсовца швырнул на диван. Роняя пьяные слезы, тот пытался выяснить отношения, но, когда обозленный Груздев саданул его кулаком под ребра, испуганно притих и уснул.
В разбитое окно тянет дымным холодом, сыплет мелкий дождь, залетает угольная пыль из паровозной трубы, но парни, натянув плащи и приготовив оружие, стоят в ожидании остановки. Полыхают пожары, выхватывая из темноты силуэты многоэтажных зданий с островерхими крышами, безнадежно рыдают отчаявшиеся сирены, дробно тарахтят автоматические зенитные пушки. Поезд крался в светлом мраке по окружной железной дороге, не находя пристанища, по-воровски, приглушенно постукивая колесами на стыках рельсов.
Загнали его в какой-то дальний тупик. Едва звякнули при остановке буфера вагонов, как из на куски исполосованного прожекторными лучами неба на затемненную станцию с невидимых самолетов градом посыпались бомбы. Жарко полыхнуло ослепительно белое, пламя, ночными мотыльками запорхали хлопья сажи, дико взвыли сирены. На воинские эшелоны, пассажирские вагоны, товарные составы дождем хлынули снаряды, пули, бомбы. Эсэсовцы, забыв о мертвецах, разбежались по станционным путям, стремясь поскорее убраться из опасного места.
— Кромешный ад! — задыхаясь, ворчал Сергей. — Иголки на земле сосчитаю, а перед собой ничего не вижу.
— Как бы под осколок или пулю не угодить! — волоча тяжелый портфель, отозвался Лисовский. — Обидно от руки союзников погибнуть.
— Хрен редьки не слаще, от союзников, аль фрицев... Вроде бы английские «стирлинги» бомбят?
— Нет, «либерейторы», — вслушался Костя в гул моторов. — Они у нас как-то приземлялись... Включи фонарик, ослеп совсем...
— Ты че, опупел? Пристрелят как миленьких, скажут, самолетам сигналы подавали.
Недалеко отошли от своего состава, как позади раздался сильный взрыв и воздушная волна опрокинула на мазутную землю. Поднялись, ощупали себя: вроде бы осколками не зацепило, обернулись, а их поезд разорвало на куски, разбитые вагоны занялись оранжевым пламенем.
— Приехали-и! — ошеломленно протянул Сергей, вытирая заслезившиеся глаза.
Костя содрогнулся:
— Задержались бы на пять минут и...
Кашляя и чихая от едкого дыма, ползли под вагонами, перебирались через тормозные площадки, скатывались в дымящиеся воронки, натыкались на скрученные жгутами рельсы, наугад брели нескончаемыми путями, потеряв всякую надежду выбраться отсюда живыми. Обошли завалившийся, исходящий паром локомотив и в густой мгле едва не угодили в огненное озерко. Тут разбилась зажигательная бомба и земля, пропитанная жидким фосфором, горела и плавилась. Неподалеку, в чадной пелене, громыхнули буферами вагоны, раздался истошный человеческий крик и оборвался.
— Задыхаюсь! — с всхлипами втягивал Лисовский продымленный воздух. — Сил моих нет...
— Давай портфель, я подюжей... Шибче, шибче шагай. Костя! На вход в подземный туннель набрели, когда силы были на исходе.
Шатаясь, спустились по лестнице, прошли мимо вырванной взрывной волной толстой двери, попали в длинный, похожий на женский чулок, переход. Тускло светили сохранившиеся синие лампочки под бетонными сводами, валялись чемоданы, узлы, шляпки, брошенные в паническом бегстве. Мощный взрыв тряхнул землю над головой, в своде прорезалась узкая расщелина, из нее тонкой струйкой посыпался песок.
Бегом домчались до лестницы, выводящей из туннеля, и у двери наткнулись на мужчину с повязкой на рукаве.
— В бомбоубежище немедленно, господа! — вталкивая в какой-то коридор, закричал он. — Без разговоров! Приближается вторая волна бомбардировщиков!
Проталкиваясь в полумрак, парни видели женщин и детей, немногих мужчин. Взрослые насуплены, ребятишки испуганно всхлипывают. Матери их успокаивают, закрывают плачущие рты ладонями, пытаются усыпить. «Довели фрицы людей...» — сочувственно подумал Сергей, да и застыл с открытым ртом, сообразив, что находится среди немцев. Себе удивился, не ощутив привычной ненависти. Да и как злобиться на детишек, не спящих поздним вечером, на немок, потерявших голову от страха, непрерывных бомбардировок, тоскливой неустроенности.
Присели в тени железобетонной арки. Неподалеку расположился малый в серо-голубой форме люфтваффе. Летчик, офицер. Вздрагивает от каждого тяжелого бомбового удара, опасливо косится на потолок. А сам, поди, хвастал после вылетов, как ловко угодил бомбами в жилые кварталы, эшелоны с беженцами. Напротив компания парней в блестящих макинтошах с непокрытыми головами. Белокурые волосы гладко зачесаны назад и собраны на затылке, как у женщин. Эти, видать, еще не нюхали пороху, для них война не потеряла интереса.
Воздушную тревогу отменили около полуночи. У выхода из бомбоубежища стояли гестаповцы в штатском и жандармы и проверяли документы. Сергей и Костя переглянулись: неужто влипли! И деваться некуда. Останавливали мужчин, досконально проверяли паспорта, удостоверения, пропуска, тщательно сверяли фотографии. Парней в макинтошах отвели в сторону, где стояли около десятка задержанных немцев.
Сергей расстегнул плащ, поудобней сдвинул автомат и подошел к двери.
— Ваши документы?
— Мой брат после контузии и черепного ранения потерял слух и речь, — поспешил Костя на выручку и подал удостоверения «гитлерюгенда». Из них на пол скользнул снимок. Гестаповец проворно его поднял, рассмотрел, прочитал надпись и, не раскрывая документов, вернул, нетерпеливо сказав:
— Проходите!
Вокзал, огромный, запутанный, со множеством залов, ходов и выходов, людскими толпами и многошумьем, ошеломил парней, показался нескончаемым. Они долго бы плутали по нему, не заметь Костя на стене его план. Разобрался и повел Сергея кратчайшим путем. Вышли на привокзальную площадь с чахлым сквериком и остановились у фонарного столба, беспомощно озираясь по сторонам.
— Силезский вокзал, — объяснил Костя, — крупнейший в Европе. Настоящая крепость. Видел, стены из пушки не прошибешь.
— Дойдем, прошибем... А не переночевать ли нам здесь? Куда попремся на ночь глядючи...
— Опасно оставаться, снова в облаву попадем. Лучше где-нибудь в саду ночь избудем.
Мимо торопливо пробегали редкие прохожие, не обращая внимания на развалины домов, пожарников, тушивших пылающие здания. Немцы спешили к недалекому входу в подземный туннель. Костя проследил за ними взглядом и обрадованно проговорил:
— Метро! Поехали. В Москве я катался на метро.
— То в Москве, а то здесь, — скептически заметил Груздев, — И к кому нам ехать, кто нас ждет? Ладно, ладно, не кипятись...
В вагоне пассажиров битком. Парней притиснули к стенке, пожилой немец уперся Сергею в бок, но локтем почувствовал металлическую жесткость автомата и испуганно откачнулся. Поднял глаза, рассмотрел руны в петлице, череп на фуражке и втиснулся в подавшуюся толпу.
Из метро вышли на конечной остановке и бесцельно побрели запутанной улочкой, зажатой двумя рядами домов. В подслеповатых оконных проемах ни огонька, ни искорки, лишь желтые блики от появившейся луны отражаются в стеклах, крест-накрест проклеенных бумажными полосками. Вымершие кварталы, безлюдные перекрестки улиц, безгласые трупы жилых зданий... Костя понял, что на ночлег им нечего рассчитывать, в частых сквериках не уснешь под кустом или на скамейке из-за холода и сырости. Зря уговорил Сергея покинуть Силезский вокзал. Там полно пассажиров и погорельцев, а поезда до утра вряд ли пойдут, пока не восстановят железнодорожные пути, растащат завалы, наладят сигнализацию...
— Кто-то идет? — остановил его Сергей и втащил в глубокую нишу в каменной стене.
Портфель оттянул руки, от него болят плечи и ноет спина. Ноги избиты в кровь, а тут хоронись в узкую кирпичную щель и жди у моря погоды. Чего Сергей боится? Документы железные, никакой полицейский не придерется, если уж они через гестаповский контроль прошли. А вдруг спросят, почему они не возвращаются домой, бродят закоулками? На берегу под лодкой их дом... Вряд ли шупо поймет шутку... Один... второй... третий... Двое к стене прилипли, третий на стреме, улицу оглядывает, сторожится. Шпана!.. Квартиру высматривают, хотят очистить? Не похоже. Тогда бы к дверям или окнам пристроились. Бегут, подошвой об асфальт не шоркнут. Босиком? Холодно и мокро. Не иначе, как обуты в прорезиненные тапочки. Исчезли, а на кирпичах, где они только что терлись, забелели холщовые заплаты.
Сергей и Костя к стене. Листовка!.. Свеженькая, бумага от клея влажная.
— Читай! — и лучом фонарика в листовку.
— «Патриоты Германии! Антифашисты в городе и деревне! — голос Лисовского дрогнул. — Еще теснее сплачивайте свои ряды! Везде, где бы вы ни были, где бы вы ни работали: на заводах, в учреждениях, на полях,— объединяйте людей в борьбе, против фашизма. Борьба патриотов в Германии трудна. Но, несмотря на многие жертвы, она приведет к победе...»
— Ясно! Бежим, догоним, — загорелся Сергей. — Надо же, антифашисты! Вот бы никогда не подумал... Говорили о них — не верил, одних фашистов встречал...
- Бежим!
— В черной форме?!
— Ша-а! Опять шаги!
Вернулись в убежище. Подбежали четверо. Заметили листовку, остановились. В световом круге серебром вспыхнула бумага.
— Доннер веттер! — послышалось негромкое ругательство. — И пяти минут не прошло, как ее приклеили. Бумага еще теплая.
— Вальтер! Передай по рации, чтоб перекрыли улицу, оцепили ближайшие кварталы. Карл и Фриц! Преследуйте коммунистов. Захватить живьем, при сопротивлении — стреляйте по ногам...
— Они вызывают подмогу, собираются оцепить улицу, — торопливо переводил Костя. — Попадут подпольщики гестаповцам в лапы! Они ж не знают, что обнаружены.
— И подпольщиков, и нас заметут, — встревожился Сергей и обозлился. — Фефелы полоротые, идут и шпиков за собой не замечают! Придется в бой вступать!
Распахнув плащ, он выступил из убежища. Автоматной очередью Груздев разметал гитлеровцев по мостовой. Раздались стоны, предсмертные крики, слабые проклятья — и ни выстрела в ответ. И снова тишина, в которой явственно захлопали форточки, заскрипели закрываемые фрамуги окон. Вдали, раздирая уши, завыла полицейская сирена, где-то взбалмошно загудели моторы, перекликаясь, заметались в тесных улочках тревожные свистки.
— А теперь, как говаривал мой батя, дай бог ноги!
Забыв про усталость, бежали узкими проулками, проскакивали тесные дворики, попадали в тупики, из которых, теряя драгоценные минуты, возвращались на прежнее место, истыкались на деревца в крохотных садиках. Мешала луна. В ее серебристом свете черные фигуры замечались издалека. Парни старались держаться теневых сторон улиц, понимали, что выстрелами подняли спящих, заставили немцев прильнуть к темным окнам. Заметят беглецов, долго ли по телефону сообщить в полицию или гестапо!
- Чуешь, лейтенант, понапрасну ноги бьем. Нас, поди, уже окружили. У них рации, машины. Надо што-то соображать...
— Сережка, это ж не тайга, Берлин...
- Ну и хрен с ним, с Берлином. Помнишь, как поляки из-под земли вылазили...
— А что!- воспрянул духом Лисовский. — Идея богатая. Колодец бы найти.
— Вон, позырь, крышка, и в тени... Нас не засекут.
С предосторожностями пересекли улицу. Первым спустился в люк Костя. Груздев, опуская над собой чугунную крышку, услышал сирену полицейской машины, заметил напоследок красно-синие огни подфарников. Прикрыл люк и будто отрезал звуки устроенного ими ночного переполоха. Постоял в раздумье на металлической лесенке в глухой кромешной тьме, потом включил фонарик.
— Чего копаешься? — нетерпеливо спросил снизу Костя.
— Гранатку хотел пристроить, да гражданские, пожалуй, подорвутся. Вдруг эсэсы не допетрят, куда мы смылись, а мастеровой полезет и...
— Быстрей слазь, да подальше отойдем, пока нас на земле ищут.
В трубе не выпрямишься, пришлось чуть не вдвое согнуться. Тянуло невыносимой гнилью, ноги скользили на отбросах, приходилось перешагивать через вонючие лужи; лицами попадали в туго натянутые, липкие паучьи тенета, паутина неприятно стягивала кожу, склеивала ресницы. Остановиться, смахнуть ее не позволяла торопливость, с какой парни спешили уйти подальше от колодца.
Наткнулись на крыс. Длиннохвостые, облезлые, врасплох застигнутые ярким лучом фонарика, они жирными кляксами застывали на месте. Костя их сторонился, отступал, стукаясь головой и плечами о стенку, а Сергей, брезгливо сморщившись, пинками отбрасывал мерзких тварей с дороги. Крысы злобно щерили мелкие острые зубы и пищали.
Метрах в четырехстах от колодца ход разветвился.
— В какую сторону потопаем? — остановился Сергей и смел с лица паутину.
— В правую, пожалуй.
— Большому черту большая и яма.
Он ударился лбом о провисший свод, набил шишку и крепко выругался, подосадовав, что голове за последний месяц сильнее всего досталось. В Варшаве сколько ее ушибал, аковцы затылок чуть не проломили, и здесь смотри в оба, как бы черепок не раскровянить. Труба то сужалась и приходилось ползти на четвереньках, то разрешала несколько разогнуться, и парни давали отдых сомлевшим от боли спинам. Луч, попадая на стенки, отпечатывал зловещие тени паучьих тенет, матовым светом зажигал мохнатые лохмотья плесени, проявлял изъеденные глубокими язвами кирпичи. Сергею сроду не приходилось попадать в подобные переплеты, и он заопасался, сумеют ли они отсюда выбраться?
Свернули во встретившийся отвод и через минуту еле живые выбрались из него. Осклизлая, сужающаяся труба встретила их невыносимым зловоньем, и Костя, теряя сознание, опустился на пол. Сергей подхватил лейтенанта под мышки и, обмякшего; безвольного, выволок из опасного хода.
Постепенно пообвыкли, реже стукались о свод и стены головами а плечами, но сознание притупилось, появилось безразличие, захотелось прилечь и уснуть. Онемела спина, воспалились и слезились глаза, нарастала сонливость.
Сергей потерял счет времени, а на часы сил не хватало взглянуть. Казалось, нет ни конца, ни краю проклятым ходам. Поплутают, поплутают, уткнутся в тупичок, а вернуться не сумеют. То-то крысам будет радости! Нет, они выйдут, обязательно выйдут, как только наткнутся на колодец. И гестаповцы, поди, додумались, куда они исчезли. Живыми черномундирники их не возьмут. «Вальтеры» и парабеллум с полными обоймами, два запасных магазина к автомату, а в третьем патронов на донышке, да гранаты. Они устроят фрицам красивую встречу!..
— Сережка, сквозняком потянуло! Чуешь?
— Ха!.. И дымком припахивает...
Спотыкались, натыкались на невидимые препятствия, бежали из последних сил. Пусть ждет их наверху враг, пусть предстоит неравный бой, лишь бы не сгинуть бесследно в этом вонючем крысином царстве, уйти от смрада, гнилой плесени, жирных паучьих тенет. Луч фонарика выхватил из вязкой темноты крутую металлическую лесенку. Лисовский схватился за шершавую, изъеденную ржавчиной, перекладину, как утопающий хватается за соломинку, и, сгорбясь, приник к ней лицом. У Сергея кружилась голова, вспыхивали и гасли перед глазами радужные искорки, но он переборол слабость. Отдал портфель лейтенанту, передвинул автомат на грудь, взвел пистолет.
— Отойди, а то еще гранату кинут... Хоть ты в живых останься.
— На кой ляд мне одному в живых оставаться? Лезь, а то меня вот-вот наизнанку вывернет! Лезь, говорю...
Груздев чуть приподнял чугунную крышку, плавно сдвинул ее в сторону и, не вылезая, прислушался. Вроде бы ничего подозрительного. В настороженной тишине, казалось, пощелкивали разномастные звезды. Высунул голову, огляделся. Кустарники, обкарнанные деревья на черно-лиловом фоне, силуэты невысоких домов с крутыми крышами. Рывком выскочил из люка, распластался на мостовой. Минута... вторая... третья... Ветку ветерком не шелохнет, воробей спросонья не чирикнет. Подполз к люку, тихонько свистнул, протянул руку в колодец. Костя подал портфель, следом поспешно сам выбрался. Повалился на камни, шумно, не веря избавлению от преисподней, вдыхал холодноватый ночной воздух, пальцами блаженно ощупывал булыжники мостовой. Пока он отдыхал, Сергей на место поставил крышку люка.
Кинулись к кустам и залегли отдышаться. Прояснялась голова, постепенно возвращались силы. Не замечали ночной сырости, ноябрьской стылости, не хотелось даже шевелиться. Приподнял шум приближающегося мотора. Сергей сдернул автомат и тоскливо подумал, как тошно живется, когда на тебя, как на дикого зверя устраивают облавы, пытаются выгнать на пулю. Он раздвинул колючие ветки боярышника и увидел, как остановилась машина у люка, ослепив парня узким лучом света при развороте. Из автомобиля вышли двое мужчин и скрылись в ближайшем палисаднике, а машина тихим ходом свернула в недалекий переулок.
Груздев напряженно следил, недоумевая, куда подевались гитлеровцы. Но вскоре за деревцом вспыхнул крохотный огонек и тут же погас. Видать, в палисаднике прикурили от зажигалки. Устроили засаду! — догадался парень, и волосы шевельнулись под фуражкой. Задержись они под землей и тепленькими угодили бы в лапы гестаповцев.
— Сматываемся, — шепнул он Косте,— жареным запахло! Теперь Сергей остерегался выходящих на поверхность колодцев подземных катакомб. Еще счастье, что деревца и кустарники протянулись вдоль бульвара, своей жидкой тенью прикрывая крадущихся парней. Перед каждым перекрестком они надолго застывали, зорко всматриваясь в мостовую: не блеснет ли луна металлом, не вспыхнет ли где сигарета, не донесется ли сдержанный говор. Но, то ли катакомбы ушли по другому направлению, то ли колодцев здесь не устраивали, засад больше не встретилось, подозрительных шорохов не слышалось.
Небольшие дома под островерхими крышами, ровно подстриженные деревья в садах, узкие тропинки... Местность смахивала на сельскую, и Груздев недоумевал, в Берлине они или, незаметно для себя, в его окрестности перекочевали? Спало нервное напряжение, и свинцом налились мышцы, слабость и разбитость расползлись по всему телу. Костя не выдержал и спиной привалился к дереву.
— Хоть бы собака залаяла, а то мертвечиной несет. Забились немцы в норы, носу не высунут.
— Где бы вздремнуть, и хоть бы денек не видеть эсэсов.
— У меня, молодые люди! — раздался русский голос, и Сергей мигом упал под куст, повернув в ту сторону автомат, но в последнее мгновенье удержал палец, не нажал на гашетку. — Не стреляйте, я безоружен!
Груздева успокоила уверенность в голосе неизвестного, чистый русский говор.
— Кто ты?
— Ваш соотечественник!