Честнухин потирал руки, предвкушая очередной виток расправы над неугодными, и открывающиеся перспективы присвоения государственных денег. Бугров улетел в двухмесячный зимний отпуск, вернее командировку. Чартерным рейсом в Нижний Новгород улетали на праздники многие руководители мелких предприятий, экономисты, конторские клерки. Волею судьбы и случая они были направлены работать на Чукотку. Теперь газетой управлял бывший сантехник, кинопрокатом — медсестра, кинотеатром бульдозерист, должности экономистов занимали бывшие кассиры, расчетчики и даже не имеющие хоть какого-то специального образования люди. Те, кто приехал по направлению окружной администрации на Чукотку, считались людьми особой категории — спасителями. В большинстве это были неудачники, люди не сумевшие прижиться и устроить свою судьбу в Нижнем Новгороде, Омске или еще каком-то большом городе. Технарей поставлял Омск и Красноярск, а гуманитариев везли на Чукотку из Нижнего Новгорода, Санкт-Петербурга и даже из, Москвы. Сантехников и сварщиков набирали в Хабаровске или Владивостоке. Простых грузчиков, шахтеров, докеров вербовали, как и в былые, советские годы, на Украине, а строителей — в Белоруссии и Турции.

Пятеро журналистов и телеоператоров, присланных из Нижнего Новгорода, никогда не интересовали проблемы местной телерадиокомпании. Пять раз в неделю они готовили в местные пятнадцатиминутные новости по одному небольшому сюжету, и более их ничто не волновало. Новости они прогоняли по двум каналам, получая при этом в пять-шесть раз больше местных журналистов. Дополнительным источником денег для них была недавно созданная телестудия «Белый ветер». Выдавая большинство подготовленных материалов местной студией за свои, нижегородцы, прогоняли их по этому «Белому ветру», сдабривая сюжетами, которые готовились разными студиями страны. За всё получали сполна и с издевкой относились к местным журналистам — «лохам», которые за них работали. Приезжие телевизионщики даже не были включены в штат местной телерадиокомпании. Зарплату они получали непосредственно в окружной администрации, через «МДМ-Банк»…

Молодым девушкам, работающим по «контракту», приходилось выполнять, разумеется, за определенную мзду, и чисто женские обязанности. Своих любовниц щедро одаривали Бугров и Честнухин. Приписывали им якобы выполненные объемы, увеличивали гонорары, повышали разряды. Разумеется, при этом всячески ущемляли в зарплате других, неугодных журналистов. Бесконтрольная трата средств, привела к тому, что образовался большой перерасход по заработной плате. Чтобы как-то поправить положение, Честнухин всем творческим и техническим сотрудникам компании срезал зарплату от 30 до 40 процентов. Люди об этом узнали в день получки. Раскрыв расчётки, многие ужаснулись тому, что получать им, по сути не чего. И без того низкая зарплата, теперь стала ниже даже прожиточного минимума в городе. Цифра прожиточного минимума в Анадыре, совсем недавно была опубликована в центральной печати. Местная пресса не решилась даже сделать перепечатку этих данных. Руководители СМИ боялись, что их могут обвинить в «искажении политики губернатора». В день получения зарплаты, журналисты и технические сотрудники телерадиокомпании собрались вместе. Решено было отказаться от получения зарплаты, потребовать от руководства компании объяснения по поводу перерасхода средств.

Пригласили на собрание Честнухина.

— С этой темной толпой я общаться не буду. — заявил он представителю коллектива.

По решению собрания, была направлена телеграмма в Москву руководству ВГТРК, в которой говорилось о перерасходе, отказе от получения незаконно урезанной зарплаты, излагалась просьба разобраться во всём.

Собрание поручило Новуцкому, статьи которого часто публиковались в центральных газетах, который являлся собкором «Независимой газеты» по Чукотке, подготовить информацию и направить ее в дальневосточные и московские агентства.

Решено было оповестить о царящем беззаконии в телерадиокомпании окружную власть и правоохранительные органы.

Власти встретили борьбу работников телерадиокомпании за свои права неоднозначно. В Думе Чукотки сказали, что проверить перерасход фонда зарплаты они не могут, не имеют на это прав, ибо телерадиокомпания федерального уровня. В окружной прокуратуре так жнее заявили, что нужны веские документы, подтверждающие, что руководство компании именно растратило государственные средства. Добыть такие документы журналисты не могли. Один из заместителей губернатора принял журналиста телерадиокомпании, выслушал его рассказ, пообещал, что непременно обо всём доложит вице-губернатору, который находился в центральных районах страны и неизвестно когда прибудет на Чукотку.

Между тем Честнухин развернул яростную борьбу с ослушниками. Долго у своих заместителей, малограмотных, но послушных девиц расспрашивал, каким образом сведения о перерасходе фонда заработной платы стали доступны людям. Те клялись, что сами ничего не знали и услышали только от своих подчиненных. Подозрение пало на работников бухгалтерии.

— Сучки! — зло резюмировал Честнухин. — Я ж их зарплату не корнаю, премиями балую.

Решено было выяснить, кто и что говорил на собрании. Зная строптивость некоторых журналистов, Честнухин начал вызывать в свой кабинет самых боязливых и уступчивых. Первого пригласил на собеседование 63 летнего Николая Ивановича Пырнова, бывшего педагога, сотрудника НИЦ, теперь, выйдя на пенсию, подрабатывавшего журналистикой.

За последний месяц Честнухин успел оборудовать себе просторный кабинет. Ковры, новейшие компьютеры, купленные за средства компании, роскошная мебель. «Т»-образный стол. В центре сам Честнухин. Отёкшие похмельные глаза, редкий топырящийся волос, серый костюм, золотистый, модный галстук. По правую руку от него сидели три молодые женщины. Долговязая, нескладная с большим лошадиным лицом юрист компании, она же сожительница Честнухина, она же по совместительству редактор телевидения Ольга Лупоглаз. Рядом с ней Лариса Глупырь, ранее уборщица, затем диктор телевидения, теперь руководитель коллектива. Её главное качество — могла быстро передать по инстанции все сплетни в коллективе. Ни писать тексты, ни делать режиссерскую работу она не могла, ничего не понимала в этом, но из кожи лезла, чтобы выполнить любое поручение Честнухина, в том числе и интимного характера. Ещё одна участница разборок — Клавдия Семёнова. Окончив восемь классов местной школы, долгое время работала машинисткой, затем секретаршей и на этом ее интеллектуальный и профессиональный рост завершился. Любила компании, выпивку, мужчин и быть у всех на виду.

— Садитесь, Николай Иванович, — показывая на стул, сказал Честнухин, когда в кабинет вошел Пырнов. — Вы были на собрании, которое прошло перед получением зарплаты.

— Проходил мимо по коридору, увидел людей — остановился, — обеспокоенно ответил Пырнов, садясь на стул.

Он был в синем джинсовом костюме.

— Так вы были или не были! — повысил тон Честнухин.

— А это что допрос? Я в милиции нахожусь? — осмелел журналист. Он, как и все работники компании, был обкраден в зарплате. Как многие, отказался получать ее.

При слове «милиции» молодые женщины за столом засмеялись. Они знали о милицейской «карьере» Честнухина, за глаза называли его «поганый мент».

— Вы участвовали в незаконных действиях? — спросил Честнухин.

— Почему? Я шел по коридору. Увидел людей, остановился.

— Людей было много?

— Много, даже в большом кабинете не уместились.

— А кто это всё организовал?

— Я же вам сказал, иду по коридору, вижу люди — остановился в дверях, не мог попасть в кабинет — полно людей было.

Пырнов уже пришел в себя, оправился от страха, который сковывал его — «вам что, а меня с работы турнут, куда я, пенсионер, подеваюсь?» — поднялся со стула, недовольно буркнул:

— Мне нужно работать!

— А мы, руководство компании, тут не работаем? — взвился Честнухин.

— Допросы — это не работа. Допрашивать может прокуратура, — смело заявил Пырнов.

— Идите, работайте, но мы то ж не дураки, будем кое-что помнить. — сказал вслед уходящему журналисту Честнухин.

В кабинете стало тихо. Громко и независимо тикали большие часы на стене.

— Как с такими строптивыми сволочами можно работать! — возмутился Честнухин.

Он обвел тяжелым, усталым взглядом собравшихся. Молодые женщины по пунцовели, потупили взоры.

— Вы мне за каждое слово головой отвечаете. Если оно прорвется в эфир. Ни каких сообщений о собрании, отказе получать зарплату. Жрать захочут, на четвереньках приползут. Но я им всем припомню. И на следующий месяц всех премий лишу! Надо отпуска кое-кому затянуть, чтобы голова у них болела.

— Будут опять жаловаться! — буркнула Семёнова.

Она иногда смелела и перечила робко Честнухину. Рассчитывала, что их личная интимная связь дает ей на это право.

— Плевать на них! Всё это дерьмо рано или поздно повыгоняю. Тебе особо касается, чтобы никто не вякал в эфире насчет зарплаты. И тебя вышвырну из начальников. На голом окладе будешь сидеть, голой жопой на голом льду. Поняла! И не перечь мне.

Он не замечал уже ни своей грубости ни своего раздражения. Нутром зверя он ощущал опасность во всём происходящем.

Женщины украдкой косились на Честнухина. Каждая из них про себя отметила разительную перемену, произошедшую в нём. У него больше стал нос, отвисли губы, выросли уши. И руки стали какими-то узловатыми, будто вспухшими возле суставов.

— Я их всех переломаю! — не унимался он. — Вы мне выведайте зачинщиков. Нужно конкретно знать этих гадов.

— Что тут выяснять, — сказала Семёнова. — Они, в общем-то, известны. Скорее всего, всё тот же Новуцкий. Опять что-нибудь напишет в «Независимой газете».

— Ну, с этим, гадом, у меня особые счеты! Обломаю рано или поздно ему хребет. Он у меня еще в ногах будет валяться. Землю грызть заставлю! Я человек слова и будьте уверены, что спуску ни кому не дам. А теперь идите все и нюхайте, доносите. Я всё должен знать.

Оставшись один в кабинете, Честнухин выматерился.

— Дуры, шлюхи, ничего толком не знают! За что только я их содержу в аппарате!

Потом позвонил в бухгалтерию и сказал главному бухгалтеру:

— Может, будет какая-нибудь проверка, так вы заставьте своих дур все лишние бумаги уничтожить.

Послышалось тяжелое, нервное дыхание — молчание.

— Я что не понятно выразился? — рявкнул Честнухин.

— Понятно, — ответил женский голос. — Будем стараться.

Любовь Голева худенькая, пропитанная лекарствами и страхом, бывшая уборщица, позже кассирша, как огня боялась Честнухина. В снах она видела его чертом с рогами, копытами и хвостом.

— Вот и старайтесь. А ты гляди, а то опять в кассиры пересядешь. Будешь голой жопой об лед биться.

Бросив трубку, Честнухин рассмеялся, представив, как все сидевшие в его кабинете молодые полнобёдрые женщины, его заместительши и работницы бухгалтерии, голыми задами подпрыгивают на скользком, промороженном льду.

— Вот это корюшки! — вслух громко произнес он. — Лови, не хочу. Я их всех, действительно, уже не хочу.

Секретарша Татьяна, прозванная в среде журналистов Татьяной Верующей (как член секты баптистов была направлена с Украины на Чукотку, внедрять веру своей секты), заглянула в кабинет, испуганно спросила у Честнухина:

— Вам что-то нужно?

— Да нет! Впредь не мешай мыслить! — рявкнул начальник.

Поднялся со стула, присел несколько раз — какая-то неприятная тяга, ломота в ногах, точно они стали расти, и скручиваться, как рога у барана. Подошёл к большому зеркалу, висевшему у двери.

Так ясно и четко увидел в своем лице разительные перемены. Оно, по сути, было другим. Нос вырос («сволочь, вот почему всегда чесался и днем и утром!»), губы стали толстыми, будто у негра, и подбородок удлинился.

В зеркало он видел урода, а не самого себя, того Честнухина, который мог нравиться женщинам.

«Пил в последнее время очень сильно!» — подумал он. Неприятный зуд и ломоту он чувствовал и в руках, вернее ладонях. Суставы пальцев набухли, фаланги вытянулись.

«Я превращаюсь в зверя, — не отрывая взгляда от зеркала, решил он. — Может мне, подсунули кривое зеркало? Эти сволочи на всё способны. Так вот почему эти, шлюхи, с такой опаской смотрели на меня!»

Вновь появилось желание напиться. Оно теперь приходило к нему всё чаще и чаще. «Неужели и я, как эта тварь Бугров, становлюсь алкоголиком?» Ему в это не верилось. Ведь выпивал он не каждый день и не по жажде, а по необходимости — обстоятельства требовали, вернее люди — сволочи, которые окружали его, вынуждали на то, чтобы он выпивал.

Он был уверен в том, что пить перестанет в любой момент, как только пожелает, но теперь желание было именно выпить. «Любая правда — это потаскушка в руках начальника, — подумал он. — Моя правда — это мое желание».

Глянул на часы — время близилось к обеденному перерыву. Решил что-нибудь пожевать в «Баклане», и выпить. Выходя из кабинета, Честнухин бросил небрежно на ходу секретарше:

— Задержусь после обеда — буду в окружной администрации.