Я понял, что вижу окружающий мир необычно, объемно, как бы с высоты, сквозь стены зданий, корпуса самолетов и машин пред своей гибелью, точнее исчезновением из этого земного мира. В тот день, семь лет назад, ранним вечером, я вдруг увидел через стену, как жена Ирина в соседней комнате укладывает дочь спать. Та капризничает, хнычет, не желая столь рано ложиться в постель. Мать настаивала, потому что дочь слегка была простывшей, подкашливала и ей нужно было, после выпитого чая с малиной, согреться.

Потом я увидел сквозь стену идущие по улице машины, шоферов сидящих за рулем. Это вовсе не походил на то, как видишь мир в ночной прибор — бледные снующие тела по земле, и не на рентгеновский снимок, с человеческими внутренностями и костями скелета. Я видел всё объемным, во плоти, в цвете, но как бы сквозь паутину или прозрачную пленку. Угадывались и лица, и различалась одежда. Для меня почему-то это было как бы давно ожидаемым, неизбежным. В самом деле, я часто видел во сне подобное, и когда увидел всё в реальном мире, то уже был долгими снами подготовлен всё принять, как должное и неизбежное. Вот еще, видимо, так надо. Кому надо? Это ведь тоже вопрос из разряда риторических. И на него можно ответить словами Маяковского.

В тот вечер, я сказал жене Ирине, что выйду на лестничную площадку и покурю. Та удивилась, я всегда курил на кухне, я пояснил, что дочка кашляет и дым, запах табака будут раздражать ее. Мне не терпелось выйти на улицу, чтобы проверить вновь приобретенное видение мира. Вдруг мне всё это померещилось! Но в душе я был убежден, что не померещилось, что это не фантазия, и я вовсе не шизанулся. Таким видением обладает каждый землянин, но временно утратил его. Ведь должны же мы жить по триста лет, а проживаем едва восемьдесят, и гордимся этим.

Я не стал задерживаться на лестничной площадке, сразу поспешил на улицу. Соседи правильно говорили следователям, когда разбиралось дело о моём исчезновении, что не слышали ни какой борьбы на площадке. Теперь уже не помню, видел ли я то, что происходило в квартирах, когда сбегал по лестнице вниз. Наверное, нет, ибо не концентрировал свое внимание на этом. Впрочем, это, в данный момент, не имеет ни какого значения.

На улице было довольно прохладно, ночи в августе прохладные. Но я не чувствовал холода, хотя был в одной рубашке и джинсах. Прошёл проулок, вышел к перекрестку. Тут, по моему мнению, можно было видеть и проходящие мимо машины и дома чрез улицу. Я сосредоточился и сразу увидел весь дом напротив. В ванной купалась женщина, в другой квартире сидела компания на кухне, в третьей — ссорились супруги. Голосов их не слышал, но если бы подошел ближе, то мог бы различить говорящих в каждой квартире. Сцены быта меня вовсе не привлекали. Каждый из нас проходит сквозь сладкое и горькое бытия.

Я стал смотреть вдоль улицы и в обозримом пространстве, сквозь стены домов мне видна была жизнь их обитателей. Да, да стены исчезли, остались лишь перегородки. Развесёлый жизненный спектакль!

Мне впервые подумалось, что это вовсе не случайно представилась возможность знать всё о людях. Видеть, как они живут, отчего страдают, чему поклоняются, чем болеют. Я могу быть свидетелем трагического, уродливого, зверского, развратного действа людей, которые и не предполагают, что их кто-то видит сквозь стены. Хотя они должны знать, что каждый их поступок светлый или черный, происходит на виду у всего мира, вернее вселенной. За всё мы в ответе, как гласит христианская истина. И это абсолютно верно, ибо это заложено в самом главном законе жизни — не навреди.

Узнав свою силу, меня охватила печаль: знать все грехи людские так же опасно, как сразу заболеть всеми инфекционными болезнями. По сути, информация — это и есть инфекция, которая проникает в тое тело и начинает каким-то образом воздействовать на него. Нельзя и примитивно рассматривать это воздействие: положительная информация, значит, положительно воздействует, отрицательная — отрицательно. Это не так. При стечении обстоятельств положительная информация может принести непоправимый урон всей жизни человека. Великое множество случаев, когда люди умирали от радости. И наоборот — отрицательное может мобилизовать организм на борьбу с неодолимым ранее препятствием, даже смертельной болезнью. Примеры тому — это самоизлечения от рака и спида. Когда сильные духом люди узнавали, что заболели раком или спидом, в них просыпалась такая жажда жить, что болезнь как бы сгорала в этой ненасытной жажде.

Так, семь лет назад, вот в такую же августовскую темную ночь, я шел по улице, этой самой улице, когда в спину меня ударила машина, сбила, переехала. В полуобморочном состоянии, я слышал, как двое склонившись говорили.

— Хана ему! И нам хана! Засодят!

— Не паникуй! Мне, как твоему начальнику, достанется больше. Давай в машину его. Ночь темная. Завезём и с обрыва в лиман. Потом решим, что делать. Не забыть бы кровь присыпать песком. Машины утром раскатают.

— А крови ни какой нет.

— Как нет? Куда она могла деться?

— Нет и всё!

— Чёрт с ней! Давай быстрей. Не ровён час, какая-нибудь машина появится.

Они так и сделали. Был отлив и воды лимана мое тело унесли далеко в открытое море.

Свою машину они поставили в гараж, опломбировали дверь и разошлись по домам.

Следователи даже не рассматривали версию наезда автомобиля. Зациклились на одном — предпринимательской деятельности. Считали исчезновение мое — заказным убийством. В ту пору я был начинающим предпринимателем, не успелось! Многомесячные задержки с зарплатой, дороговизна, неопределенность, разруха. Город умирал, рассыпался на глазах. Растаскивалось оборудование с предприятий, строительный материалы со складов. Каждый тащил всё, что мог. Люди уезжали с Севера, чернел глазницами пустых домов окраинный Анадырь.

Я родился в этом городе, всю жизнь, кроме учебы в Хабаровском пединституте, прожил в нём.

Возвращение через семь лет.

Возвращение в детство и юность.

Я помнил Анадырь двухэтажным и деревянным, дружным, как одна большая семья.

Потом его улицы стали застраиваться бетонными пятиэтажками. Город, подобно змеи, выползал из деревянной кожи и вползал в бетонную. Именно тогда можно сказать, и строился нынешний Анадырь. То были самые счастливые для города и его жителей времена. Строили много, праздновали новоселья часто.

Мой отец был известным в городе бригадиром строителей и один из первых получил трехкомнатную, благоустроенную квартиру. О, как мы гордились тогда и отцом и новой квартирой!

Я помню влюбленные и счастливые глаза матери, которая ходила по квартире и не могла налюбоваться ее стенами, кухней, ванной, линолеумом на полу. Какой счастливой и дружной в ту пору была наша семья!

Я не согласен с мнением одного писателя, который утверждал, что потеряв рай детства, человек потом всю жизнь его ищет и не находит. Его и нельзя найти. Человек не детство свое ищет, а стремится вырваться из суеты обыденки, которая его, как трясина всегда засасывает. Вот и выходит, что большинство людей в этом мире жизнь разменяли на суету.

Противореча в чём-то себе, считаю, что ощущения детства памятны, к ним приятно возвращаться.

Я не был в этом городе семь лет. Не вечность, и всё-таки эта встреча перемешана и с воспоминаниями о детстве. Оно прошло на этих уже обновленных и перестроенных улицах города.

Моё появление в этом город вовсе не связано с теми событиями, что происходят в нём, с появлением этого загадочного плода, который продавался, а подчас неожиданно появлялся в руках у жителей. Помните, как в Содоме и Гоморре, городах, погрязших в воровстве и разврате, спасены были те, кто поверил в Христа. Загадочный алый плод, мне думается, вовсе не посланник Иисуса, а скорее нечто, подталкивающее людей к правде, к осознанию собственных поступков, собственной жизни.

Почему я вернулся в родной город через семь лет и именно в эти августовские дни, и для меня загадка. Разгадывать ее нет смысла и желания. Её нужно принимать, как данность.