Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

 

Пролог

Тихо сейчас, спокойно. Белорусская лесная глушь, слегка тронутая осенним дыханием, умиротворяет. Редкая минута, когда можно забыть о том, что творится в мире. О том, что идет война…

Страшное это слово – «война». Особенно для человека, втянутого в нее по чужой, возможно, корыстной воле. Что я, Артур Арсентьев, недоучившийся юрист, старший сержант запаса, забыл здесь?

Брошенный на раскаленную сковороду войны в самые первые ее минуты, в самом пекле, ранним утром двадцать второго июня одна тысяча девятьсот сорок первого года, я выжил. Мир вокруг меня, моя жизнь, и сам я – все изменилось. Здесь и сейчас я – Майкл Пауэлл, американец, рейнджер, командую целым взводом, имею боевые награды. И ведь сражаюсь не где-то на тихоокеанских островах или в песках Северной Африки. А в самой что ни на есть Белоруссии. Не потому что просто оказался здесь, а потому что США помогает Советскому Союзу не одним лишь ленд-лизом, но и живой силой. Уже целым Экспедиционным корпусом помогает!

Удивительно? Да, вне всяких сомнений – удивительно… И вообще мир здесь своеобразный. В Америке коммунисты в сенате, в СССР в магазинах кока-колу продают, поляки с немцами дружбу водят, и прочие чудеса истории. Местной истории. Которая, ко всему прочему, щедро сдобрена немалым числом путешественников во времени, медленно, но верно изменяющих мир.

Чудеса? Они самые! Жаль, что эти чудеса не помогли вовсе избежать Второй мировой войны. Они лишь перекроили ее начало. Европа уже на коленях перед рейхом, а СССР – бьется. Насмерть бьется. Вот только вчера Бобруйск сдали. Сам там бился, и целый батальон оттуда выводил, с танками, машинами, артиллерией. А ведь на дворе середина сентября. Не июнь месяц! Целый сентябрь! Медленно фашисты продвигаются, и это радует…

Вот сейчас мы и еще батальон красноармейцев – разбили лагерь здесь в лесу, в тылу врага, вдали от товарищей, и думаем, как жить дальше. И я думаю. Хотя мысли мои заняты тем, что непонятно как и откуда здесь, рядом со мной, появились мои друзья и мой родной брат…

 

Глава 1

Своевременная помощь

Что может быть лучше, чем кружка горячего ароматного кофе, выпитая с утра в кругу близких? Только тот же кофе и с теми же людьми, но не в сорок первом году в лесах Белоруссии, а в теплом и уютном две тысячи двенадцатом году в центре Москвы…

Но – увы и ах! Благо война пока осталась в стороне, а кофе и душевная компания – со мной. И еще лучше, что друзей не пришлось отбивать с боем. Сначала, конечно, все встало с ног на голову. Сержант Вадер излишне сильно напрягся, когда по идее не знающие друг друга люди оказались знакомы. Так сильно, что особист сложил все, что знал обо мне и «задержанных», за пять секунд! А складывать фактически было нечего, и, видимо основываясь исключительно на своих домыслах и том, что Майкла назвали Артуром, а он и откликнулся, пришел к выводу, что мы тут все злоопасные диверсанты и завербованы Абвером. Поэтому «молчи-молчи», не афишируя своей взволнованности, направился к выходу предупреждать милиционера, стоявшего на посту. Ему это удалось, только нужного особисту развития событие не получило.

Появление Кинга с отделением рейнджеров спасло всех от абсолютно непредсказуемых последствий. Сэм притормозил Вадера «до выяснения обстоятельств», о которых я максимально информативно побеседовал со своим замом. Первый сержант очень сильно удивился, узнав о неожиданном обнаружении новых попаданцев – моих товарищей из родного мира. А уж то, что один из них мой родной брат, – вообще вышибло Кинга из колеи. Но стоит ему отдать должное – собирать волю в кулак он умеет.

После нашего разговора он вышел из землянки вместе с особистом и уже через пять минут вернулся обратно – и моих друзей и брата отпустили, чему я был неслыханно рад. Но у свободы были условия: им категорически запретили покидать территорию лагеря, за ними будут наблюдать милиционеры, и конечно же им под страхом лютой смерти запрещено брать в руки оружие. Эти меры временные и будут действовать ровно до момента подтверждения полномочий Сэмуэля Кинга. А чтобы подтвердить эти явно секретные полномочия, нужно связаться со штабом корпуса и сделать соответствующий запрос. Но тут еще паровозиком цепляются важные вопросы – в штаб кроме запроса надо еще сообщить о том, где мы находимся, о численном составе и качественном состоянии нашего соединения, по возможности необходимо запросить эвакуацию тяжелораненых. Но прежде всего требуется составить полные списки находящихся здесь военнослужащих, чтобы знать, сколько всего осталось солдат, способных держать в руках оружие, и сколько всего раненых. И еще надо четко определить наши боевые возможности – сколько у нас единиц боевой техники, пулеметов, минометов, гранатометов, а также топлива, боеприпасов, медикаментов и продовольствия…

– Артур?.. – Голос брата прервал мои размышления, смешавшиеся с воспоминаниями событий получасовой давности.

– Да-а-а… То есть нет. – Подняв взгляд от кружки остывающего кофе, я посмотрел на сидящих рядом друзей. Ответ мой их явно удивил.

– Не понял… Тогда – кто ты? Ты ведь сказал, что ты – Артур! – напрягся Юра.

– Не ори так. – Я нервно оглянулся на сидевших неподалеку милиционеров, но они все так же мирно занимались своими делами, лишь время от времени поглядывая на нас. – Я ЗДЕСЬ, если ты не заметил, американский военнослужащий. Я – Артур, но все считают, что я Майкл Пауэлл, поэтому забудьте про мое прошлое имя. Напрочь забудьте!

– О как… Докажи, что ты… э-э-э… Артур, – не отступал друг, но мое имя он произнес уже значительно тише. По взглядам остальных я понял – этот вопрос их тоже тревожит. Пришлось вспоминать некоторые моменты из нашего общего прошлого, о которых было известно лишь нам, и никому другому.

Юра, удостоверившись в том, что я – это я, подобрел и наперебой с Димой начал задавать вопросы:

– Что у тебя с лицом? Что с твоим голосом? Как ты здесь очутился? Что у тебя с ногой? Когда ты успел стать американцем? Кто тебе дал звание? Что происходит на фронте?..

– Погодите! Не торопитесь, – остановил я друзей. – Все по порядку… Лицо посекло осколками в первый день войны, двадцать второго июня. Во время боя в расположении пограничного отряда. Голос у меня тоже с первого дня такой. Почему – не знаю, также не знаю, как и почему я, да и теперь вы, – мы оказались здесь. Ногу вчера осколком гранаты зацепило, сейчас уже все в порядке. Американцем я стал, забрав документы у убитого первого лейтенанта. Тоже в первый день войны. Но это непростая и довольно длинная история… – покачал я головой.

– Ого! Ты тут уже с середины лета! – удивленно воскликнул Дима.

– Наверное, и награды есть? – с ехидным выражением лица спросил Люлин.

– И награды есть… Но об этом позже. Обо всем – позже. У меня сейчас есть дела. Вот разберусь с ними – и тогда мы все вместе спокойно поговорим. – На этих словах я кивком подозвал Стэна, все время сидевшего в десятке метров от нас, и мы вместе с ним отправились в центр лагеря.

Нехорошо вот так вот разговоры прерывать, да еще с единственными в этом мире родными мне людьми, но на душе было очень плохо. В первый миг после встречи я был счастлив, эмоции переполняли меня, а потом… Потом пришло время разума, и он подсказал мне одну совершенно ужасную вещь – и брат, и друзья могут погибнуть здесь, на этой войне…

Как же быть? Как их защитить?! То, что они рядом, – хорошо, но если бы они были далеко, в родном мире, в безопасности, то было бы еще лучше… Мозг в тот миг не стал развивать мысль, и меня заклинило. Я молчал, и близкие тоже молчали. Они многое понимают, я вижу, но и им от этого ничуть не легче. Слова есть, но желания говорить их – нет. По крайней мере, сейчас. Нам всем нужно немного времени…

Выбить из головы хотя бы ненадолго все тяжкие мысли помогает труд. Эта хитрость меня который раз выручает. Раз надо готовить сообщение в штаб, значит, следует обсудить этот вопрос на общем собрании командиров нашего сводного отряда. В первую очередь обсудить с командиром батальона союзников – старшим лейтенантом Климентом Томиловым, тем самым старлеем, принявшим на себя командование после гибели капитана Огородникова. По пути к Томилову перехватил Кинга и озадачил его срочными делами – созданием полных списков боеспособного личного состава, раненых и техники. Учитывая тот факт, что и я, и капитан Дэвидсон еще в городе делали подобные списки, задача первого сержанта значительно облегчается, и думаю, скоро уточненная документация будет у меня. Дополнительно попросил позвать ко мне второго лейтенанта Оклэйда и штаб-сержанта Гэтри.

Старлей разместился со своим небольшим штабом в одной из запасных землянок охраны на другом краю склада. Томилов и Вадер что-то негромко обсуждали, когда мы со Стэном вошли в ярко освещенную электрическим светом землянку.

– Здравия желаю, товарищи командиры, – поприветствовал я командиров.

– Здравия желаю, товарищ первый лейтенант, – поднявшись со своего места, Томилов крепко пожал мне руку и предложил присаживаться к столу.

– Stan, you may go. – Райфл козырнул и вышел из землянки.

– Спасибо, с удовольствием присяду…

– Мы с товарищем Вадером обсуждаем положение, в котором мы все вместе оказались, и что нам с этим положением вообще делать. – Климент говорил спокойно, без единого намека на волнение или опасение. И похоже, это не только в отношении нашего положения, но и лично в отношении меня. Вадер ничего не рассказал старлею обо мне и моих близких? Неужели слова Кинга на него так сильно подействовали? Надо будет Сэма по этому поводу поспрашивать…

– Я именно по этому поводу и пришел…

До прихода вызванных людей с нужными мне списками нам удалось найти оптимальное решение по установке связи с нашими штабами. Отправлять две группы связистов – американских и советских – в разные стороны можно, но риск привлечь внимание врагов к неожиданно проявившимся неопознанным передатчикам велик. Один источник радиосигнала немцы со своими союзниками, может быть, стерпят, списав на запаниковавших американцев, влетевших в окружение и судорожно запрашивающих помощь. А вот несколько источников радиосигнала в одном районе, пусть даже с разбросом в полсотни километров, – это уже попахивает неприятностями и может значить, что тут несколько подразделений, пусть даже маленьких, по типу разведгрупп, или подразделение одно, но достаточно большое, чтобы иметь пару радиостанций. Вывод – две группы связи отправлять настоятельно не советуется, а одну, объединенную, с одной рацией – можно. А то, что и советскому, и американскому радисту придется работать по очереди с одной рации, особой проблемой не было. Пусть враги голову ломают: «Чего это радист почерк изменил и на другой волне дальше стучит?»

Вскоре от вопроса «как?» (организовать связь) мы перешли к вопросу «что?» (передавать по этой связи), и для этого нам наконец понадобились собравшиеся товарищи со сводными данными. На некоторое время и я, и Томилов углубились в чтение рукописных документов.

Пробежавшись по строчкам списка личного состава, я невольно зарычал. Оказывается, на момент прорыва в нашей с Дэвидсоном объединенной и усиленной группе было около восьми сотен солдат, включая танкистов, зенитчиков и все вспомогательные силы, а до склада добрались всего четыре с половиной сотни, включая раненых. А этих самых раненых аж целых пятьдесят семь человек, и среди них почти половина – тяжелые! С этим надо срочно что-то делать…

С техникой дела обстоят у нас не в пример лучше, чем с людьми. Грузовиков полтора десятка, самоходок «Росомаха» – восемь штук, включая требующих ремонт, три легких танка М3 Стюарт (молодец Пул, все машины сохранил!), пять джипов «Додж – три четверти»: два обычных и три с тридцатисемимиллиметровыми пушками, четыре зенитных самоходных установки: три «Занавески» и трофейная немецкая ЗСУ, еще пара бронированных подвозчиков боеприпасов, три автоцистерны, три бэашки, ПАРМ, трейлер и еще по мелочи несколько единиц разномастной техники.

Тяжелого вооружения у нас тоже оказалось немало – три с лишним десятка гранатометов «Базука», батарея восьмидесятидвухмиллиметровых батальонных минометов, две неполных батареи шестидесятимиллиметровых ротных минометов, одна-единственная «сорокапятка», два двадцатимиллиметровых трофейных зенитных автомата.

На бумаге американская часть нашей сводной группы выходит очень даже неслабой. Но вот загвоздка – оружие без боеприпасов стрелять не станет, танки и машины без горючего никуда не тронутся, а люди без еды и отдыха ничего не смогут сделать. Отложив в сторону бумаги, я обернулся к Томилову и уловил его полный усталости и скорби взгляд.

– Ну вот, товарищ Пауэлл, от батальона мотопехоты, усиленного двумя взводами легких танков и батареей дивизионных орудий, осталось всего двести тридцать бойцов, включая три десятка раненых… А вчера вечером батальон насчитывал шестьсот красноармейцев, и командовал им целый майор, а не старший лейтенант, – Климент постарался скрыть свое глубокое огорчение, но голос его немного дрогнул, выдав внутреннее состояние. – Э-эх!..

– Да-а-а, дела-а… – Ничего иного сказать я не смог. Беда у товарищей была больше и темнее нашей. Но стоит отметить, мне везет на союзников – Томилов довольно быстро взял себя в руки, и мы продолжили нашу работу, и в первую очередь обратились к Оклэйду, вроде бы изучившему информацию о наличных на складе запасах.

– На топливном складе три полные десятитонные цистерны с бензином. На складе боеприпасов есть неприкосновенный запас патронов, рассчитанный на восполнение боекомплекта ко всему вооружению целого моторизированного батальона, то есть там есть почти все. Патроны, гранаты, – перечислял лейтенант, не сверяясь ни с какими бумагами, – мины есть и патроны к крупнокалиберным Браунингам… – На пару секунд Оклэйд замолчал, что-то вспоминая. – Да, точно, там еще несколько ящиков с ракетами для «базук» есть. В погрузочной зоне, под навесами, пятьдесят ящиков со снарядами к сорокапяти-, семидесятишести– и стопятимиллиметровым орудиям. Продуктов на складе еще много. – С этими словами собеседник встал с ящиков, на которых сидел, и ловким движением вскрыл верхний. Зашелестела бумага, и Оклэйд извлек из ящика тускло блеснувшую металлической крышкой банку. Подойдя к нам, он со смачным стуком опустил банку на стол. – Но это в основной своей массе консервированная еда – крабы, бобы, русская тушенка, свинина и прочее. Свежих продуктов почти нет. С медикаментами хуже всего, их почти все вывезли в дивизию. Ну, вот и все по запасам, сэр.

Быстро же Оклэйд все разведал, молодец. Хоть в чем-то, но молодец. Справился с поставленной задачей.

– Thank you, lieutenant. Успели перевести, товарищ Вадер?..

Особист коротко кивнул.

– Да-а, повезло со складом. – Старлей немного повеселел, но как только я обратился к сержанту Гэтри, он вновь превратился в слух. По-английски старлей не понимает, но я ему все подробно перевожу.

– Что у нас с техникой, сержант?

– Сказать что-либо точное о состоянии большей части техники сейчас не смогу, сэр. Нужно провести парковый день и все внимательно проверить, тогда я смогу дать точную информацию. На данный момент можно определенно говорить о двух самоходках, требующих длительного ремонта, и о паре грузовиков с поврежденными двигателями. Это все, сэр. Простите. Разрешите идти, я начну подготовку к парковому дню.

Слегка наклонившись вперед, я приблизился к Гэтри и поглядел на его лицо, а именно – на глаза. Красные, воспаленные, окруженные темными кругами, они говорили о многом.

– Никаких парковых дней на сегодня, сержант Гэтри. Приказываю вам и вашему подразделению отдыхать минимум до… – оборачиваюсь к Томилову и гляжу на его наручные часы, – до четырех часов после полудня. Застану кого из твоих ребят за работой до указанного срока – все попадете под арест. Запру на складе, и будете спать. Приказ ясен?

– Да, сэр! Приказано отдыхать, сэр! – козырнул он. Молодец, все понял.

– You can go, sergeant.

Гэтри, слегка пошатываясь, покинул помещение.

Так, теперь остались только хозяйственные вопросы, за которые отвечает все тот же Оклэйд.

– Что у нас с размещением людей и организацией лагеря, лейтенант? Кратко и по существу.

Офицер уже подготовил нужные записи и перешел сразу к делу:

– Да, сэр. Большая часть личного состава обеих групп размещена в пустых помещениях складов, на поверхности на данный момент завершается развертывание палаточного лагеря для остальной части личного состава. Для обеспечения безопасности лагеря от угроз с воздуха проводятся усиленные работы по маскировке. Из-за густоты леса развернуть батарею зенитного прикрытия нет возможности. В помощь охране выделено два дополнительных взвода, выставлены дополнительные усиленные посты. Благодаря содействию старшего лейтенанта Томилова сразу по прибытии на склад было организовано горячее питание для всех желающих, в дальнейшем, по моему мнению, надо будет скоординировать наши действия для обеспечения питания всех солдат.

– Товарищ Пауэлл, у вас в подразделениях есть хоть одна кухня? – осведомился Томилов, выслушав перевод слов Оклэйда.

– Нет, кроме пяти кухонных двадцатилитровых термосов для супа, у нас нет никакой посуды для приготовления пищи с расчетом на большое количество едоков… – пожал я плечами.

– Ага… У нас есть две полевые кухни, – кивнул в сторону выхода старлей. – Одна наша, из полка, вторая тоже наша, советская, но сначала захваченная поляками, а ночью, во время боя в деревне, отбитая нами. Так что организуем всеобщее питание: ваши продукты и наши кухни.

Это я перевел Оклэйду, и он быстро что-то записал в блокноте.

– Продолжай.

– Да, сэр. После приема пищи по лагерю отдан всеобщий приказ отдыхать. Бодрствующими остались лишь инженеры, которых вы отправили отдыхать, группы, занимающиеся организацией лагеря и маскировки, а также охрана. Организован лазарет для всех раненых. Сильно не хватает квалифицированных медиков, очень нужен хирург либо срочная эвакуация в тыл, иначе тяжелораненых мы не спасем… – Заглянув в блокнот, лейтенант продолжил: – Ближе к вечеру часть медиков проведет всеобщий осмотр, так как имеет место сокрытие ранений и отказ от медицинской помощи. Сэр, еще у меня есть некоторые… кхем, заметки, разрешите? – Дождавшись моего кивка, он сказал: – Сэр, было бы полезно проверить и расширить сеть электроснабжения от складских генераторов, особенно это важно для лазарета. Так же считаю целесообразным выставить на подъездной дороге наряд, усиленный противотанковыми орудиями или бронетехникой… Еще вот что…

Да-а, в тот момент Оклэйд удивил меня, и удивил по-настоящему сильно. Трус-то он трус, но хозяйственник из него вроде как неплохой. Чего уж там – отличный хозяйственник! Он четко расписывал – что, где и для чего надо сделать. Что-то мне подсказывает, не в первой линии окопов должен быть сей фрукт, а в штабе…

После доклада второго лейтенанта наше совещание подошло к своему логическому концу, мы договорились по вопросам совместного существования, подготовили сообщения в штабы, в завершение определились с составом группы связи – в ней пойдут пятеро рейнджеров и пятеро советских разведчиков. Командовать группой будет первый сержант Кинг, его заместителем назначен сержант ГБ Вадер. Удобный вышел расклад – двусторонний контроль, ни гэбэшник, ни рейнджер из ОСС на себя «одеяло» власти не потянет, а значит, беды ожидать не стоит. Уставшие, но довольные продуктивной работой, мы с Томиловым пожали друг другу руки и отправились к своим подразделениям…

Как же хорошо на свежем воздухе! Всего-то пару часов в «подземелье» посидел, а уже устал от этого давящего со всех сторон замкнутого пространства. Да и вообще вымотался я. Делом был занят – чувствовал себя как огурец: ни ранение, ни бессонные сутки, наполненные бесконечными поездками, боями и вновь поездками, не выбивали меня из колеи. А вот стоило оторваться от работы и выйти на свежий воздух – как все тело начало наполняться гнетущей тяжестью, словно в каждую клетку тела ввели свинец, двигаться и даже думать стало невыносимо сложно, веки против моей воли стремились сомкнуться, закрыв глаза спокойной темнотой. Опираясь на плечо Райфла, кое-как удалось проковылять через замерший, успокоившийся после тяжелой работы лагерь и добраться до брата и друзей, отдыхающих под пристальным наблюдением милиционеров.

– Фу-у-ух… – Присев на уступленный братом ящик, я по мановению ока забыл обо всех своих тревогах и страхах, осознал ошибочность моих прежних мыслей…

Оказавшись на войне, любой человек с головой погружается в опасность – что на фронте, что в тылу, – различия лишь в степени сей опасности. Я на войне, и мой брат на войне, и Юра, и Дима, все здесь, и все – на войне.

Чего я хотел? Не для себя, для них – единственных родных мне в этом мире людей.

Безопасности.

После того как увидел их утром, я и обрадовался, и огорчился. ЗДЕСЬ, в этом мире, опасно находиться. Разум расчетливо подсказал: береги их! Отправь в тыл, потребуй от кураторов из НКВД и ОСС обеспечить максимальную безопасность новым попаданцам, главное – чтобы они были живы и здоровы…

Но! Хотят ли они этого? И на самом ли деле этого хочу я?..

Здесь. Сейчас. Рядом с братом и друзьями я впервые за все время пребывания в этом мире успокоился. По-настоящему успокоился!

Нет, я не могу их отпустить. Разум вновь подсказывает, что сотрудники НКВД и ОСС не зря свой хлеб едят… Им нельзя доверять до конца. Скажут одно, а сделают другое. Не из коварных, злых побуждений, нет, а потому что так, по их мнению, может быть гораздо лучше для всех. Скажут: «Мы не дадим никакой опасности навредить вашему брату и друзьям!» – а сами подумают: «Пары шустрых попаданцев на свободе хватит, Пауэлла и еще одного оставьте, остальных – отдайте науке». Или вообще начнут меня шантажировать: «Твой брат у нас, делай так, как мы хотим, иначе…»

– На тебе лица нет, Ар… кхем… Майкл. – Юра, сидевший напротив, подался вперед. – Плохи наши дела, да?

– Не-э-э-а-а-а… – Смачно зевнув, отмахнулся я. – Усе в порядке, шеф!.. Как только особисту из штаба подтвердят информацию обо мне, он сразу вас отпустит, еще и оберегать вас начнет, это я гарантирую… Но вы главное – меня держитесь, и все будет в порядке… Это я… тоже гаран… тирую… – Сидя на неудобном ящике, я тихонько отключился – и уже на грани сознания подметил: «Мне так много хочется вам рассказать, друзья…»

– Сэр. – Дьявол, я глаза прикрыл только что, на пару минут… – Проснитесь, сэр, – настоял на своем голос.

– Что случилось? – Откинув одеяло, я обернулся к нависшему надо мной Кейву. Хм-м, секунду. Я лежу? Когда я успел прилечь?

– Группа связи вернулась, сэр. – И он так это спокойно сказал, что мне стало нехорошо. Сколько я проспал, черт побери?! Резко вскочить с жалобно заскрипевших ящиков не дала нога, но быстро сесть и прильнуть к окну палатки, а именно в палатке я и находился, удалось. Ох, блендамет мне в зубы, снаружи уже сумерки! В полутьме слышны голоса, смех, чьи-то негромкие команды, звуки топора – лагерь пробудился. А первый лейтенант Майкл Пауэлл, и. о. командира американской части подразделения – спит!

– Сколько сейчас времени, Рик?

– Без пяти восемь, сэр, – весело ответил Кейв, но, увидев мой взгляд, посерьезнел и даже по стойке «смирно» вытянулся.

– Почему меня никто не разбудил? Почему?.. – Я начал закипать, и причиной тому было чувство стыда. Командир спит, пока все трудятся…

– Сэр, доктор приказал не трогать вас, дать вам выспаться, сэр! А приказы врачей и командиров – не обсуждаются, так вы нас учили, сэр!

М-да, ничего тут не скажешь. И правда – учил…

– Ох, черт с тобой, красноречивый. Где сейчас группа связи?

– Солдаты принимают пищу, сержант государственной безопасности Вадер и первый сержант Кинг скоро подойдут сюда, сэр.

О, это даже хорошо, что сюда, не придется ногу нагружать.

– Спасибо, Рик. Будь добр, принеси мне поесть, а потом можешь быть свободен. – Сержант добился своего – я не разозлен, а значит, победа за ним и можно расслабиться. Кейв улыбнулся и, «сэркнув», убежал выполнять мою просьбу.

М-да, поспал я знатно, раз группа связи успела уйти и вернуться. По плану ребята должны были отмахать на юго-восток, в сторону поселка Мошны, примерно пятнадцать километров, там густой лесной массив и болотистая территория, отличное место для выхода на связь. Туда-сюда – три десятка километров по труднопроходимой территории… Быстро парни управились…

– …Ха-ха-ха! Точно! Точно ведь, именно под Мадридом это и было! Мы тогда отбили у франкистов двоих русских командиров и одного путешественника – и на трофейном грузовике уходили, а за нами увязались националисты…

– Да-да! Ну точно, это ты и был! Тот бронеавтомобиль, что следом за вами выскочил на дорогу, я «молотовым» поджег!..

Услышав знакомые голоса, весело обсуждающие некие похождения, я выглянул из палатки и ахнул. Кинг и Вадер чуть не в обнимку шли к моей палатке, возбужденно жестикулируя и смеясь. Ни хрена себе расклад…

– Ты?! Вот спасибо, товарищ! Если бы не ты, все, конец бы мне был!.. – Первый сержант по-дружески стукнул особиста в плечо и замер, увидев меня. Видимо приняв мое удивление за возмущение, Кинг вытянулся по стойке «смирно». – Сэр! Задание выполнено, связь со штабами установлена, сэр!

Вадер тоже замолчал и посерьезнел:

– Товарищ первый лейтенант!

– Проходите, друзья закадычные, присаживайтесь, рассказывайте, как у вас дела… – елейным голосом предложил я. Сэм слегка вздрогнул плечами, а Ханнес стал еще серьезнее, но глаза его немного забегали. – Заходите, говорю.

Особо долго расписывать свои похождения сержанты не стали, в пути ничего не приключилось, а передача информации в штабы прошла на удивление легко и быстро, так как на той стороне все «выслушали» очень внимательно и даже дали краткий ответ на личный запрос Вадера.

– …Удивили вы меня, товарищ Пауэлл: путешественник – и служите в армии! Но тут не мое дело. Несмотря на то что я и имею допуск к делам путешественников, такого, как вы, я еще не видел… Ну а уж то, что ваш, так сказать, полевой куратор первый сержант Сэмуэль Кинг мой старый знакомый, хотя и заочный, – вообще фантастика. Повезло так повезло!.. – На мой удивленный взгляд Сэм лишь ухмыльнулся, а Вадер пояснил: – Во время Гражданской в Испании довольно часто мне приходилось участвовать в операциях по обеспечению безопасности советских, американских, французских и испанских фронтовых и агентурных разведчиков. И, как сегодня выяснилось, в половине тех случаев я прикрывал товарища Кинга…

М-да, вот так неожиданность. А Сэм-то непрост, ох непрост. Но я не услышал главного – свободны теперь мои близкие или нет?

– Да, занимательная история. Но для начала я хотел бы узнать другое…

– Я понимаю, товарищ Пауэлл. Товарищей я отпускаю окончательно, им вернут оружие и все вещи – оружие у них было? Значит, они воевали и, скорее всего, еще будут воевать. Есть у меня такое чувство. Даже больше – уверенность. С этого момента за них отвечает товарищ первый сержант. Мне же приказано обеспечивать наиболее благоприятные условия для вашей работы. Все, что мне известно о вас и ваших товарищах, – секретная информация и дальше меня не уйдет. Я переговорю с товарищем Томиловым по этому поводу, о сути дела ему знать не стоит, но лишние подозрения нужно отвести. – На миг замолчав, Ханнес почесал затылок, сдвинув на лоб фуражку. В ту секунду особист стал выглядеть довольно комично. – Честно говоря, я поражен тем фактом, что в штабе ЖДАЛИ известий о вас, товарищ Пауэлл, и моментально дали мне ответ. Но это хорошо, это значит, вам и вашим словам можно верить.

– Спасибо, Ханнес, – без официоза поблагодарил я. Выходит, зря себя накручивал на тему «кровавосталинской гэбни» и идиотов-особистов. Но вот кое-что требуется поправить. – Только есть одно «но»… Я буду говорить начистоту… – Переведя дыхание, я продолжил: – Ответственность за освобожденных берет первый сержант, но до момента нашего выхода из окружения прошу вас, сержант госбезопасности Ханнес Вадер, взять шефство над моим братом и друзьями. Они – не военнообязанные, хотя на двоих форма пограничных войск. Для них этот мир – невиданное, неправильное прошлое, в котором сложно разобраться, к которому сложно привыкнуть, сложно в нем не выделяться. Им нужно помочь. Это могу сделать я, и это можете сделать вы, сержант. – Лицо Вадера стало каменным, а глаза загорелись огнем. – Если они, советские граждане, будут подчиняться американскому офицеру, то есть мне, это вызовет очень большие подозрения. Ничего противозаконного, опасного в этом не будет, но как объяснить, что мы с ними родственники, да еще из другого мира? А если вы, сотрудник особого отдела, примете под свое командование пограничников и образованных гражданских, юристов, к вашему сведению, никто ни в чем не усомнится. И даже то, что новые ваши подчиненные были только вчера вами же и задержаны…

– Они прошли проверку, это советские честные бойцы и добровольцы, отважно сражающиеся в тылу противника, из штаба подтвердили их личности, – на полном серьезе закончил за меня особист. Эх! Зря я плохо думал о нем, зря.

– Верно, вы меня поняли. Могу ли я считать это ответом на мою просьбу?

– Да, можете, товарищ первый лейтенант. Никто не будет задавать лишних вопросов моим подчиненным. Думаю, в первую очередь вам лично стоит оповестить вашего брата и друзей о замысле.

– И вновь верно. Сразу видно опытного и понимающего человека.

Разговор с Вадером прервал Кейв, не входя в палатку, обратившийся ко мне:

– Сэр, разрешите войти?

– Заходи, Рик. Поставь на ящик. – Рейнджер сделал движение к ящику у входа, вроде как собрался поставить котелок и кружку, а сам посмотрел на меня, ожидая ответа. – Да-да, на этот. Спасибо, можешь быть свободен… Так, товарищ Вадер, думаю, мы с вами закончили, поторопитесь к товарищу старшему лейтенанту: не дело красному командиру в первую очередь делать доклад иностранному офицеру. И… я надеюсь на вашу помощь. – После нашего рукопожатия особист ушел, и мы с Кингом остались наедине. – Спасибо тебе, Сэм. Если бы не ты – боюсь, и меня, и моих друзей вместе с братом к стенке… – Почему-то в голову полезли худшие образы того, что могло с нами случиться из-за недопонимания.

– Я – твой «полевой куратор», это моя работа, моя обязанность. И что бы ты ни делал, отвечать придется мне… – Больше ничего не говоря, Кинг ушел, оставив меня одного размышлять. Он прав, но сейчас не время для серьезного разговора на эту тему. Не время…

Брата и Юру я нашел сидящими в землянке, недавно бывшей их темницей. Они с самым наисерьезнейшим видом возились с нехилой кучей оружия.

– Садись… тесь… первый лейтенант, – с хитрой улыбкой пригласил Юра.

– Ага, спасибо. Но на будущее учти: к солдатам и офицерам армии США в РККА принято обращаться «товарищ». – Друг лишь ухмыльнулся. – И где остальные? И что это у вас за арсенал, бойцы?

Посмотреть было на что. В руках Иванов крутил частично разобранный РПД-40, брат – СВС-40 с оптическим прицелом, под ногами на грязной тряпке еще одна СВС, но с гранатометом, ППШ, МП-40, карабин М1, два револьвера Гуревича, пистолет Кольт М1911, ракетница, в небольших сумках десяток гранат Ф-1 и пяток «колотушек» и, что странно, небольшое количество боеприпасов.

– Дима с Денисом рацию забирают, Миша с милиционерами пошел по складам за боеприпасами и продуктами для НЗ. – Юра лениво пощелкал затвором пулемета, проверяя его ход.

– Оружие… Оружие это добыто в боях, – без эмоций ответил мне брат. – За три недели перестрелок, бегства по лесам и… – голос Серого дрогнул, Юра скривился и отложил «дегтярь», – …и плена…

Наступила тяжелая тишина, я, честно говоря, запаниковал. Мысли забились с дикой силой: «Они были в плену!», «Их арестуют за предательство Родины!», «Их могут расстрелять!» Спокойно, первый лейтенант!

Взял себя в руки и четко понял – глупости это! Приказа о репрессиях пленных нет и никогда не было, в нашем мире точно, а здесь и подавно такой гадости не будет! Они попаданцы – уникальные «шустрые» попаданцы, и я их нашел. И я же их буду оберегать. Ха-ха! Хрен всяким гадам будет, а не аресты с расстрелами!..

Пока мы молчали, Серый собрался с духом и вновь заговорил:

– Мы здесь три недели. С девятнадцатого августа бродим по полям и лесам… Нас выбросило в эту реальность восточнее Пинска, на берег реки Припять… – Пришлось устраиваться поудобнее: брат, похоже, решил рассказать все, что происходило с ним и остальными.

Повествовал сначала один Сережа, но постепенно к нему подключился Юра и пришедшие с кучей вещей и коробок Дима, Денис и Миша. Я слушал и гордился своими друзьями. Юрик и Серый оказались поначалу одни, лишь с тем, что было в руках на момент попадания: с двумя вещмешками, хранящими только скромный реконструкторский паек, – по банке тушенки, по буханке хлеба и фляге холодного чая на каждого. Неожиданная смена местности и времени суток заставили сначала задуматься, затем разобраться с непонятками. Понаблюдали они за окружающим миром и кое-что усекли. Самолеты с крестами в небе, ушедший по палубу в воду расстрелянный бронекатер со звездой на рубке и относительно свежие следы ведения боевых действий как бы намекали, что неведомым образом веселых реконструкторов занесло в героическое и жестокое прошлое – Великую Отечественную. С бронекатера, а точнее, из его рубки и орудийной башни удалось добыть первое оружие – «дегтярь» с четырьмя снаряженными дисками и револьвер с полусотней патронов. Вышла такая спонтанная пулеметная пара: первый номер, с «дегтярем» – Юра, второй, с боеприпасами – Сережа. Оружие удивило их – ничего подобного они никогда прежде не видели, но списали это на возможность существования прототипов, о которых просто мало кому известно. Больше на катере взять было нечего – остальное либо разнесли вдребезги сотнями попаданий пуль, снарядов и осколков, либо было затоплено в отсеках, куда лезть очень рискованно. Там же, на бронекатере, осознание реальности происходящего стало сильнее – Юра нашел останки двоих матросов-канониров и капитана, которых похоронили на берегу, напротив их погибшего, но не сдавшегося на волю врагу боевого корабля. Отдав последний долг погибшим, попаданцы навострили лыжи на север, так как берега реки в том месте сильно заболочены, идти на восток было невозможно. Через несколько часов они вышли к окраине небольшого поселка и сразу же окунулись с головой в самое отвратительное, ужасное и темное на этой войне – кровь и смерть. Перед поселком со стороны, откуда шли Юра и Сергей, оказался неглубокий овраг, в который горой были свалены десятки тел мирных жителей и бойцов РККА…

Сергей прервал на миг рассказ и упер взгляд в ярко светящую под потолком лампочку. Юра ожесточенно встрепал свои кучерявые черные волосы и, словно загнанный в ловушку зверь, вскочил и заметался по землянке. Даже у меня внутри все сжалось, и сердце пропустило удар от одной лишь попытки ПРЕДСТАВИТЬ то, что им довелось УВИДЕТЬ. Но дрогнувшим голосом брат продолжил…

Пока они смотрели на тысячеликий ужас войны, в поселке началась стрельба. Кровавая пелена застила глаза попаданцев, и они с непоколебимой решимостью и злобой пошли в поселок. Там в бой с десятком полицаев, возглавляемых двумя немцами – унтером и лейтенантом, – вступили четверо стрелков, занявших позиции в домах. Латыши, а именно латышами оказались полицаи, вооруженные трофейными эсвээсками и ППШ, и немцы с «эмпэшками» явно одолели бы слабо отбивающихся из пары винтовок и пистолетов бойцов, но, проспав появление у себя в тылу пулемета, они потеряли свое преимущество. Юра с Серегой, меняя позиции, перестреляли половину полицаев и обоих фрицев и вынудили сдаться оставшихся в живых коллаборационистов. Когда на месте боя собрались уцелевшие местные жители и сопротивлявшиеся бойцы, Сергей встретил Диму, Дениса и Мишу – они, как оказалось, вышли к поселку на час раньше, и, когда приехали полицаи, они смогли скрыться в разрушенном доме и даже увидеть и услышать все, что происходило до начала боя.

Слово взял Денис, и впервые в жизни я ощутил в его голосе злобу и агрессию. Он не говорил – рычал. Столь сильны были эмоции.

Он рассказывал, как полицаи согнали жителей и начали требовать выдачи раненых солдат врага – красноармейца и американского летчика. Староста, назначенный немцами, сдал своих соседей, но в их домах не нашли искомых раненых, и взбешенный фашистский офицер приказал латышам убить двоих стариков и женщину. Началась стрельба, двоим полицаям быстро снесли головы снайперскими попаданиями, остальные сильно занервничали, и их из пулемета щедро одарили свинцом Юра и Серый. Сдались лишь трое латышей.

– …Мы их расстреляли, – с пугающей легкостью и радостью сообщил Люлин. – Посмотрели на овраг с Юрой, вернулись в поселок и расстреляли. И я стрелял, и парни тоже. – Дима и Денис одновременно поежились, но взглядов не отвели. Черт, они ведь и правда тех фашистов расстреляли. – Не смотри на меня так, Майкл, я не сумасшедший. И они не сумасшедшие! Я ненавижу фашистов! С той самой секунды, как увидел тот овраг, ненавижу и буду ненавидеть, пока Знамя Победы не поднимут над Рейхстагом!..

Не поверить этим словам было невозможно, глаза друзей были ясны и полны яростного огня. Они – изменились, и очень сильно изменились… Возможно, даже сильнее, чем я.

Миша, перехватив право голоса, продолжил рассказ.

После расстрела полицаев были похоронены погибшие в перестрелке американский пилот и сапер-красноармеец. Пилот, тяжело раненный в грудь и голову, плохо сознавал, что происходит, и во время перестрелки вышел из сарая, в котором его прятали жители. С кольтом в руках он пошел на полицаев и застрелил одного из них, до того как погиб сам. Сапер с перебитыми ногами прятался на чердаке дома прямо напротив места, куда согнали жителей. Он и снял первого полицая, продолжая стрелять, пока его не засекли. Погиб боец в конце боя, пытаясь спуститься с чердака в дом: поймал шальную пулю в шею и истек кровью.

Двое выживших стрелков, скрывавшихся в поселке, оказались… девушками! Но не простыми девушками, а краснофлотцами, санитарками из 6-й отдельной роты морской пехоты Пинской военной флотилии. Вооруженные самозарядной винтовкой всего с семью патронами и пэтэтэшкой с одним-единственным полным магазином, они без страха вступили в бой с превосходящими силами, хотя имели все возможности сбежать, в отличие от раненых.

Перед уходом из поселка мнимые старшие сержанты погранвойск приняли под свое командование изъявивших желание прорываться к фронту санитарок-морпехов и добровольцев из гражданских – Диму, Дениса и Мишу. Даже подвели под это импровизированную легенду, что пограничники были якобы знакомы с этими добровольцами еще со школьных времен, проведенных в Москве. Взятые с уничтоженных врагов трофеи разделили, часть перешла на вооружение новоиспеченной группы прорыва, часть – местным жителям, на создание партизанского отряда. Экспроприировали попаданцы еще и грузовик, на нем и махнули лесными дорогами на восток, к фронту. Но вскоре пришлось свернуть на север, а потом и вовсе – на северо-запад, прочь от фронта: немцам категорически не понравилось, что в их тылу уничтожили группу вспомогательной полиции и двух офицеров. На попаданцев началась охота.

Полторы недели друзьям удавалось бегать, прятаться на болотах и время от времени стрелять по фашистам. Тихой сапой удалось им подползти почти к самому Солигорску, а там немецкие танки, польская пехота и дикая контрразведка, мечущаяся вокруг города, словно в седалище ужаленная. Там и попались. Устроили в лесу временный лагерь недалеко от села Червонная Слобода, решили переждать нездоровую суету и поразмыслить, как дальше жить. Сходили в деревню за харчами, а там, видать, просекли появление чужаков и сообщили куда надо. Иванов под утро встал на часы, тогда-то из темноты и вынырнули егеря и тихонечко всех приняли.

– …Когда меня крутили, кляп в зубы совали, думал – все! Порежут сейчас ребят – и кранты… Я с жизнью простился!.. О-о-ох… Но не убили нас! Скрутили – да, но никого не убили… Почему так, не знаю! – Юру и ребят затрясло.

И меня затрясло.

Твою мать! Как это – оказаться в руках врага, повиснуть на волоске от смерти? Как?! Ужас это!..

Юра спокойным голосом продолжил.

…В Солигорск попаданцев и девушек не повезли, а доставили в деревню Веска, на недавно организованный пункт содержания пленных. Это указало парням, что скоро немцы пойдут в наступление и будет еще хуже, чем сейчас. Никто не трогал ребят, не допрашивал, просто фашисты держали всех без крыши над головой, на голой земле, за двумя рядами колючей проволоки, на гнилых объедках и воде. Еще повезло, что в морячках, с их короткими прическами, надвинутыми на глаза бескозырками, большими бушлатами и брюками клеш, не разглядели девушек, иначе насилия было не миновать.

Почти неделю они пробыли в лагере, пару раз в лагерь доставляли пленных советских и американских солдат. На тот момент Сергей смог убедить остальных попаданцев, что этот мир – не тот, что им известен. Да и не так это было важно, особенно в сравнении с реальностью плена.

– …Честно говоря, хотелось помереть – жара, пыль, вонь… Хорошо, хоть людей в лагере было немного, еды всем хватало… Еды, х-ха! Слышь, Юр, да? Едой это назвать сложно. Но на безрыбье и рак рыба… Да и вообще. Сколько мы в фильмах видели ужасов плена, но не сильно это цепляло. А ощутили только малую долю тех страхов – сразу зацепило! До самых до печенок зацепило и дернуло! Тьфу… Одно радует – сбежали. На лагерную охрану напали хорошо организованные партизаны. Отбили нас, одним словом. В Весках мы вернули свое оружие и снаряжение, у немцев там трофейщики расположились, мы их и пошмонали. Партизаны ушли в леса, с ними часть пленных, а мы с остальными – к фронту. Только так до него и не дошли, убежал он от нас. А дальше ты знаешь, Майкл, дотопали за лавиной фронта до этого склада, прибились к охране и вновь очутились в заточении…

– …И опять оказались свободны. Да-а-а, ребята, потрепало вас…

Мысли резко пробежали в голове и вычленили тот факт, что целую неделю они были в заключении, но не скопытились, как иные попаданцы. Неужели нас можно упрятать за решетку?! Или, может, в их случае все было иначе из-за открытого пространства и быстрого освобождения?.. Не знаю. Ну да ладно, не стоит пока этого вопроса поднимать.

– …Мои приключения в сравнении с вашими – что детский сад против академии наук, – сокрушенно признался я по окончании двухчасового рассказа. Собеседники тоже подустали, потягивались, разминая затекшие конечности. – Но я очень и очень рад, что все вы живы и здоровы… С этого момента за вас несем ответственность я и мой заместитель, первый сержант Сэмуэль Кинг, тот чернокожий парень, что помогал вас освободить.

– Ответственность? Что это значит? Они что, знают, откуда мы? – В проницательности Сергею не откажешь. – Объясни.

– Думаю, ты прав, да и в любом случае мне надо вам кое-что поведать, так сказать, для общего образования… – Теперь все устраивались поудобнее, готовясь слушать мое повествование.

Рассказывать пришлось долго, что и понятно: я здесь пробыл значительно большее время, чем ребята. Многие вещи, начиная с Договора Содружества между СССР и США, широкой интеграции экономик двух могущественных стран, иной геополитической ситуации в мире и заканчивая появлением в этой истории предметов, технологий, знаний, значительно обгоняющих время, удивляли слушателей. А вот информация о пребывании в этом мире большого количества медленно восстанавливающихся попаданцев из разных ветвей истории и живущих здесь по своим, особенным правилам, не вызвала особых эмоций. Да и то верно: чего этому удивляться, особенно после собственного переноса из родного, мирного будущего в наполненный бурлящей кровью котел истории самой страшной войны за все время существования человечества. Вот что всякие попаданцы дают на-гора – это интересно! Но при этом для товарищей удивительным оказался факт, что таких попаданцев, как я, а теперь и они, – раз-два, и обчелся. А если говорить еще точнее, то, кроме нас «шустрых», похоже, и вовсе не было и нет. Выложив эти факты, мне удалось легко донести информацию о моей опеке в НКВД и ОСС, которая с сегодняшнего дня распространялась и на брата, и на друзей. Они это поняли и согласились с необходимостью находиться под ненавязчивым контролем со стороны моего заместителя и меня лично.

Выяснив, что никто из ребят не собирается сходить с тропы войны, на которой они уже прочно стоят, я сообщил им об их новом командире, выбранном по соображениям конспирации, безопасности и контролируемости, – сержанте ГБ Ханнесе Вадере. Немного покочевряжившись, парни приняли и эту новость как неотвратимую – а как же иначе? Брат и друг, занимающий какое-никакое, а важное положение, принять под свое командование не может: ведь рядом есть «родные», советские командиры, просто не поймут… Разобравшись с этим вопросом, пришлось приступить к другому – рассказывать обо всем, что происходило лично со мной…

Беседовали мы еще часа четыре, прерывались один раз для приема пищи и пару раз для чаепитий с обалденно вкусными консервированными булочками, почему-то именуемыми бисквитами, и прочими сладостями американского производства. По требованию моих друзей даже пришлось хромать за своим хаверсаком, бережно хранящим заинтересовавшие их награды. Кольт с дарственной надписью от самого Омара Брэдли заставил всех одобрительно хмыкать и говорить «здорово!», а уж сверкающая россыпь ценных наград вызвала у всех маниакальные приступы уважения. Каждый вознамерился похвалить меня и выразить свое уважение, но это все было отнюдь не весело – я ведь отчетливо помнил, чего стоила каждая из наград. Война словно поиздевалась надо мной, взяв за награды не очень высокую плату в виде ранений, не нанесших несовместимых со службой увечий, но оставивших заметные уродства в виде многочисленных шрамов… Мое уныние друзья просекли и ловко сменили тему, вынудив отбросить горькие мысли.

Закончили мы уже далеко за полночь, когда весь лагерь вновь отошел ко сну, погрузившись в тишину осеннего леса. Выйдя на воздух, мы все, не сговариваясь, втянули полной грудью свежий запах леса, травы, ночи, природы… Незначительные вкрапления запахов бензина, еды и прочих примесей, присущих обиталищам людей, не перебивали той безмерной чистоты, что ощущалась вокруг…

Одновременный выдох вызвал у нас непроизвольный порыв смеха, разбудивший задремавшего на посту милиционера.

– А?! Что такое?! Кто здесь? Стоять! – вскинув ППШ, возмутился пробудившийся страж правопорядка. Невысокого роста, но богатырского склада парняга, словно большой кот, перетек из сидячего положения в полностью боеготовое стоячее. Стало чуточку не по себе – чувствовалась немалая такая опасность, исходившая от этого бойца.

– Ах-ха-ха! Я первый лейтенант Пауэлл, товарищ… э-э-э…

– Старший милиционер Павел Горбунов, товарищ первый лейтенант! Извините, не узнал в темноте! – виновато ответил милиционер, опустив автомат.

– Ничего страшного, всякое бывает, товарищ Горбунов…

Милиционер успокоился и вернулся на свой пост, а мы с друзьями, измотанные, но удивительно умиротворенные и довольные жизнью, отправились спать. Впереди нас ждал новый день! Хотя он уже наступил. Значит, новый день нас дождался!..

Эх, не знаю я, когда эта песня «Утро красит нежным цветом…» была написана, да и не до нее нынче. Вспомнилась что-то… Бр-р-р! Холодно спать в палатке под тонким одеяльцем! Не май месяц на дворе для таких героических похождений, но грешно жаловаться: жив, крыша над головой есть, чего еще надо? Пожрать надо!

Столовую под навесами, где раньше снаряды хранились, еще не до конца обустроили, но за первыми грубо сколоченными столами уже восседали едоки обоих подразделений. Люди общались, зачастую не понимая собеседников из-за языковых нестыковок, смеялись, а главное – питались!

Мой голод не особо утолили определенные поваром командирские нормы питания – тарелка дымящегося омлета из яичного порошка, с беконом и консервированными овощами, кружка обжигающего какао, галеты и опять же консервированные фрукты и ягоды. Мало мне этого было, да спасибо повару, толстощекому, усатому сержанту-белорусу, выделившему от щедростей душевных «таварышу, першаму лейтэнанту» лишнюю порцию.

Подкрепившись, перекинулся за столом парой слов со Спирсом и Оклэйдом. Потом заглянул к Гэтри и порадовался известию о скором приведении всей техники нашего и союзного подразделений в полностью рабочее состояние. Зашел к брату и ребятам, поговорил с ними и со спокойной душой продолжил мой неофициальный обход лагеря. Но на полпути к Вермонту меня перехватил посыльный от Томилова и попросил срочно зайти в штабную землянку старлея…

– Здравия желаю, товарищи командиры. – Вадер на миг оторвался от бумаг, над которыми корпел, и кивнул мне. Клим крепко пожал мне руку. – Что-то случилось, товарищ Томилов?..

– Шифровка из штаба пришла… – Старлей выглядел ошарашенно. Интересно девки пляшут. Что там за шифровка-то?

– Готово… – подал голос Вадер. – Шифровка пришла по каналу экстренной связи моего отдела. Кодировка – наша, энкавэдэшная, послана – на мое имя, а предназначается – вам, товарищи командиры. – Гэбэшник протянул мне и Климу по листу бумаги. Пффф, шпионские тайны! Конспираторы опять пробудились?..

– Так-так-так… Что тут у нас… – усевшись на стул, пробурчал я и вчитался в сообщение. Пару минут все молчали, читали и думали. – Ну что же, это замечательно. Наши приключения во вражеском тылу, не успев начаться, скоро закончатся.

– Верно. Прорываться к Стасевке – это хорошо. Сегодня вечером прибудут геликоптеры для эвакуации тяжелораненых. Тут рядом есть полянка, специально подготовленная для приема самолетов… А завтра пойдем к переправе, которую специально для нас возьмут, Пинская флотилия огнем поддержит… – Вроде о радостном известии говорит, а голос все равно поникший, огорченный. И в глаза не смотрит. Плохой знак… – Но что-то я не пойму. Немцы что, дураки? Не знают, что мы здесь и где пойдем на прорыв?! Тьфу… Но и не это главное… Вот что у меня есть еще. Прочитай. – Старлей рывком схватил со стола и передал мне помятый лист бумаги. Это и неожиданный переход на «ты» с повышением тона меня напрягли.

Но вот бумага и то, что было написано в ней, напрягли больше…

– Вторая бронетанковая дивизия генерал-майора Паттона, Первая кавалерийская дивизия бригадного генерала Чаффи и несколько полков из Третьего кавалерийского корпуса генерал-майора Бацкалевича прижаты к болотам в десяти километрах западнее районного центра Октябрьский… Нет возможности прорыва ни в одном из направлений, удерживаемых противником… Крупные силы противника стянуты для удержания и дальнейшего уничтожения дивизий… Прохода через болото нет… – Вслух вырывались части прочитанной информации. Я ощутил себя плохо, даже нога заныла сильнее.

– Они обречены, понимаешь, Майкл. Нам – помогут, нас – спасут. Им – никто не поможет…

 

Интермедия

Белорусское Полесье. Штаб 2-й бронетанковой дивизии

– …Нам что, никто не поможет?! Как же так, черт побери! – Голос Паттона гремел словно гром, и даже звуки взрывов, грохочущих в паре километров от штаба, не заглушали его. Но три присутствующих офицера не воспринимали крик генерала как укор в свою сторону. А уж артобстрел и вовсе их не тревожил – война на дворе, а не прогулка по Техасу. Все понимали – это крик души генерала. Крик безысходности. – «Приказываю прорываться по направлению Октябрьский – Паричи…» Как?! Как, их спрашивают, это сделать! В штабе корпуса вообще читали то, что мы им сообщили?! ВОКРУГ БОЛОТО! Отсюда до этого чертова районного центра шесть миль заболоченной и абсолютно непроходимой местности! Если чудесным образом их удастся пройти, тогда будет совершенно плевать, что до Паричей придется еще тридцать миль прорываться! Да будь там хоть все сто миль – плевать! Там – дорога, здесь же сплошное болото! – Схватив со стола кружку остывшего кофе, Паттон сделал несколько жадных глотков и на миг задумался. – Нас все время давят и давят проклятые квашеные и эти поляки! Не дают нам ни минуты передышки, приковывают каждую секунду к позициям, заставляя драться, а не искать выход!.. Слава богу, нас не перестают прикрывать с воздуха русские летчики. Бесстрашные они, сукины дети! За это я очень благодарен советскому командованию. Но возможности хоть что-то сделать как не было, так и нет… – Тяжелый вздох генерала, полный боли и огорчения, словно молот ударил по головам окруживших его офицеров. Они потупили взоры и, казалось, перестали дышать.

– Сэр, сейчас наша главная надежда на эту старую дорогу через болото, о которой говорил майор Семяхин. Если мы сможем ее найти – мы вырвемся, сэр. – Один из штабных офицеров поднял усталый взгляд на своего генерала.

– Да… Но если дороги не будет, попытаемся пройти по болоту вот здесь, – Паттон провел пальцем линию на карте.

– Но там же немцы! У них в этом секторе минимум два батальона танков, несчитаное количество стволов артиллерии и не меньше двух полков пехоты, сэр!

– …И все это прикрыто болотом, майор, не забывайте об этом. Танки там не пройдут. И наши в том числе, – ответил на вопрошающие взгляды генерал. – Но люди – точно пройдут. Орудия противника мы подавим массированным огнем нашей артиллерии и танков, наведем авиацию союзников. Кавалеристы и батальон мотопехоты будут прорываться здесь. – Офицеры невольно охнули. – Знаю, это дьявольски рискованно, но если они прорвутся, то смогут нанести удары по ближайшим тылам, и тогда мы точно пройдем вдоль болота!

– Это может сработать, сэр. Думаю, еще следует бросить в кавалерийский прорыв хотя бы роту танков. Лучше уже они послужат с пользой там, мы же их после артподготовки все равно бросим. Пусть хоть какую-то пользу еще принесут, – подал голос полковник в экипировке танкиста, до той минуты задумчиво изучавший карту.

– Да. Пусть будет так. Те части, что сейчас держат юго-западное, западное направления, в случае удачного прорыва на севере пойдут арьергардом, им в прикрытие оставим батальон «Росомах» и дивизион гаубиц. – Глубоко вздохнув, генерал утер со лба пот и тише добавил: – В случае удачного прорыва мы выйдем на коммуникации ударных сил, наступающих на Бобруйск… Схватим за хвост гадюку…

– Она нас точно ужалит, сэр. Это верная смерть, сэр. – В голосе полковника слышались нотки смирения. Он уже принял свою участь – выбраться живым из затеянной мясорубки мало кому удастся.

– А это и так план без шансов, Лесли! Либо сдохнуть, захлебнувшись в болоте, либо попытаться ударить врага в мягкое брюхо!..

Неожиданно полог палатки шелохнулся, и, хлюпая полными болотной жижи кавалерийскими сапогами, медленно вошел грязный с головы до пят капитан-кавалерист. Слегка пошатываясь, он остановился у стола, распространяя отвратительный запах болота. Все взгляды тут же обратились на него – ведь он командир группы, разыскивающей дорогу через болото.

– Капитан Бриггс, вы смогли найти дорогу? – В ответ тишина. – Русские ее нашли?.. Почему вы молчите? Что случилось, капитан?

– Дороги мы не нашли… – бесцветным голосом пролепетал капитан и стянул с головы широкополую шляпу, закрывавшую его лицо. Все удивились, увидев слезы на щеках бравого кавалериста. – Генерал-майор Эдна Романца Чаффи… умер…

Весь день из-за одной новости пошел наперекосяк. Не могу я вот так, запросто наплевать и забыть о двух с лишним дивизиях, попавших в капкан. Там десять с лишним тысяч человек погибнут, потому что никто и ничем не способен им помочь! Та помощь, что обеспечивается им сейчас, лишь оттягивает момент гибели или пленения…

Почему же это так?!

Этот проклятый вопрос весь день вертится в голове, не давая покоя. Ем – думаю, беседую с кем-то – опять думаю, даже проверенный метод забытья – работа до седьмого пота – не помогает. Даже страшно стало. С чего бы вдруг мне ТАК сильно волноваться. До дрожи в руках от умственного напряжения. Вокруг все трудятся, готовятся к прорыву: ведь есть приказ, и он не обсуждается. А если приказ требует идти к спасению – обсуждать его грешно. Но я так не могу. Даже отдохнуть толком не могу. На дворе вечер, скоро вертолеты за ранеными прилетят, а я кручусь как юла на ставшей чудовищно жесткой и неудобной лежанке из ящиков, застеленной тремя одеялами. Не могу лежать, не могу!

Как же можно помочь Паттону и Чаффи? Как?!

Хорошо, попробуем думать рационально. Какие есть возможные решения? Где карандаш и блокнот? Вот они… Так, вход в палатку завешен, окна – тоже. Зажигаем керосиновую лампу и думаем!

Решение первое – прорыв через линии врага. Как это обеспечить? Превосходством силы – это раз. Но его явно нет, немцы и поляки все-таки прижали дивизии к болоту и не отпускают. Как получить превосходство? Надо убрать достаточную часть сил противника, и дивизии сорвутся с места, проломив где-нибудь окружение. Большие потери неизбежны. Это раз. Во-вторых, прорыв будет направлен либо вдаль от фронта, либо перпендикулярно ему, это не способствует скорости бегства. Да и как убрать хотя бы пару немецких или польских полков из сил окружения?.. Не знаю… Вывод – данное решение почти нереально.

Решение второе – врыться в землю и ждать возвращения фронта. Сразу в топку. Фронт, видимо, вернется не скоро, а поддерживать окруженные силы боеприпасами, медикаментами и едой до тех пор будет дьявольски сложно. Коридор фига с два пробьешь, авиации на перебрасывание всего требуемого надолго не хватит. Не вариант…

Решение третье – эвакуация по воздуху. Еще раз в топку. Авиации надолго не хватит опять-таки. Никто не станет рисковать сколь-либо серьезным количеством самолетов-транспортников для спасения с пятачка десяти-пятнадцати тысяч человек. Там весь котел артиллерией простреливается – накроют взлетно-посадочную полосу, и все. Эвакуация завершена, потери составляют…

И решение последнее – пройти через болото. Пройти через болото… Как это сделать?

Проложить по болоту гать. Это раз. Найти проходы, а они должны быть – болото ведь не на всей своей площади бездонное и непроходимое, просто где-то глубже, а где-то мельче. Два. Найти дорогу, если такая там была или есть. Три.

Стоп-стоп! Три…

Так-так-так! Какое там расстояние от дивизий до райцентра в сводке указывалось? Примерно десять-двенадцать километров. Идея меня так зацепила, что мозг начал вырисовывать просто идеальный план. До такой степени я был рад ухватиться за любой более-менее действенный вариант. Черт, нужна нормальная карта! У меня ни на одной из доступных карт нет участка с этим дурным Октябрьским. И что это значит? А значит, пора вновь наведаться к старшему лейтенанту Томилову…

– Что стряслось, товарищ Пауэлл? С чего такая спешка? Геликоптеры по плану прибудут лишь через три часа, в полночь…

– Карты! Мне нужны карты местности! Карты, товарищ старший лейтенант! – Клим шарахнулся от меня как от огня. – Есть одна важная мысль и нужна твоя помощь!

– Хорошо, хорошо…

Карты местности у старлея были получше моих, да и трофейных хватало с избытком. Поляки и фрицы знатно приготовились, каждый офицер уровня командира полка имел при себе карты доброй половины Белоруссии. Наступать они собирались всерьез и в любом направлении, главное – приказ получить. Томилову повезло прихватить польский штабной автобус в Туголицах: офицерики упорхнули, а вещички свои позабывали. Вот сейчас над польскими картами мы и корпели.

– Что же ты пытаешься разглядеть, Майкл? – раздраженно спросил Клим, перейдя на «ты».

– Дорогу!.. Дорогу от райцентра Октябрьский… через болота… к окруженным дивизиям…

– Какого черта, Майкл?! – Климент схватил меня за плечо и с силой оттолкнул от стола. Вот такого поворота событий я никак не мог предугадать. Да я даже сначала не понял, с какого перепугу старлей сделал это! Толкнул он меня знатно, я, не успев сконцентрироваться и перенаправить силу, отлетел на пару шагов и счастливо рухнул пятой точкой на скамью у стены. – Я все понимаю, Майкл, – там погибают твои соотечественники! Но нам приказали уходить к Березине! Прорываться к фронту! Нам! Тебе и мне! Надо людей спасать! А не сходить с ума оттого, что нет возможности помочь им. Дорога тебе нужна, ишь ты! К ним собрался? Через болото решил пройти и помочь окруженным? Нельзя! У тебя приказ спасать доверившихся тебе людей! Возьмите себя в руки, товарищ первый лейтенант!..

Человека, впавшего в панику, апатию или истерику, такой наезд, может быть, и отрезвил бы, но я не терял здравости ума… Вроде бы не терял… Не меня одного крыша подвела – старлея тоже занесло. Х-ха!

– Я не собираюсь к ним. Я хочу, чтобы они вышли ко мне, – спокойно, без лишних эмоций парировал я. Томилов тоже немного успокоился, с ухмылкой посмотрел на меня и отмахнулся:

– Думаешь, ты один такой умный… Смотрел я эти карты, нет там ни одной пометки, ни одной черточки, указующей на дорогу или тропу через болото… Нету!

– А гать проложить? – не сдавался я.

– Десять километров гати проложить? У тебя есть пара бригад строителей и немереное количество стройматериала? Или времени много? Ну ладно, людей у нас много, бревна просто-напросто можно нарубить, а потом уж и прокладкой гати заняться. Только кто нам, таким умным, даст все это сделать? В райцентре небось врагов битком набито! Сидят и ждут таких умников, как мы… – Спорить с такими доводами невозможно. Бессмысленная трата времени и сил. У меня есть приказ – отходить к Стасевке, идти на прорыв. ПРИКАЗ! А чего я себе надумал?.. Но тяжко это, ой тяжко!

– Ты прав, Климент. Прав. И от этого не легче…

– Знаешь что, пойдем-ка на склад к нашему кашевару, по рюмашке для успокоения нам не помешает… – Впервые я с легкостью согласился с предложением пойти выпить чего покрепче…

Толстощекий усач сержант Полищук молча посмотрел на наши лица, понял, что нам требуется, и налил в две кружки трофейного коньяка.

Сидели мы недолго. Просто сидели, ни о чем не говорили, ни о чем не думали. Потом выпили еще по одной, и Томилов ушел, я же остался сидеть, тупо разглядывая в тусклом свете лампочки, как перекатывается по дну кружки янтарный коньяк. Мыслей в голове не было, как и желания сидеть дальше. Но что-то меня держало на месте, словно нужно было дождаться некоего события…

– Цяжка вам, таварыш лейтэнант. Родны дом далёка, за акияном. А мой вось недалёка, у Старой Дуброве… – Меня как током пробило. В глазах все на миг помутилось и обратилось в серую пелену. Мысли, словно новости в бегущей строке – краткие и информативные, – заметались пред глазами. Он сказал – Старая Дуброва… – А там зараз фашысты! Э-эх! А у мяне там сястра осталася… – Старая Дуброва, где это? Где я это видел? Что это значит? Разум тут же выдал – это поселение я видел на польской карте у Томилова в штабе. Это Октябрьский район!

– Это Октябрьский район. – Голоса своего я не узнал. Лязгающий, лишенный эмоций звук скорее бы подошел компьютерной имитации голоса, а не человеку.

– Так и есць, – удивленно и немного испуганно ответил Полищук. – На карце мабыць разглядзели мае сяло?..

– Как хорошо тебе знаком Октябрьский район? Есть ли там дороги от районного центра через болото на запад? – Замешкавшись на миг, вспомнил названия поселений за болотами. – На Поречье, Растов или Мёдухов дороги есть? – «Серое» состояние подавляет эмоции, но даже так я ощущал, как сильно колотится сердце.

– Добра ведаю. То мае родныя месцы, вырас я там. Тропы ведаю и да Парэчча, и да Растова, и да Мёдухава…

– Дороги, гати там есть? – четко, с расстановкой проговариваю каждое слово.

– Ёсць дарога. Адна. Да Парэчча в тридцаць пятам гать добрую праклали, думали лесопильну сроитя, дравину вазиць, ды так и кинули гэтую справу с лесопильной, а гать засталася. А да Мёдухава от Парэчча и дарога не патрэбна, там миж балотами старыя пагорки тырчаць, па им хоць хади, хоць едь – не патонеш…

Серую пелену просто вышибло из головы фонтаном эмоций. Я вскочил как заполошный, забыл напрочь о ранении, отшвырнул кружку, опрокинул какой-то ящик, пока добирался до белоруса, чтобы его обнять.

– Дорогой ты мой человек! Ты хоть знаешь, что ты мне сейчас поведал! Ты тысячи жизней сейчас спас! Надо обо всем рассказать товарищу Томилову! Срочно за мной! Бегом!..

Старлея удалось найти не сразу – он, нехороший человек, решил перед эвакуацией раненых еще разок проверить их состояние. Тоже мне врач нашелся! Тут такое намечается, а он шляется, людям мешает!

– Товарищ старший лейтенант! Климент!

– Чего ты… вы кричите, товарищ Пауэлл! Видите, раненых готовят к отправке. Что случилось? – Я бы тоже на месте Клима был раздражен в подобной ситуации, но суть моего дела, думаю, исправит это.

– Дорога есть! – эмоционально, но уже значительно тише воскликнул я.

– Какая дорога?.. – Надоело старлею мое безумие, вижу – надоело. Но не дурак он, быстро сообразил, о чем я толкую. – Что? Дорога?

– Вот! – Подтаскиваю за рукав к себе Полищука. – Он из Старой Дубровы, это поселок в паре километров от Октябрьского! Он местный, понимаешь?..

– Ну-ка, ну-ка. Расскажите подробней, товарищ Пауэлл…

Сказать, что коллега был удивлен, – значит не сказать ничего! Его шокировало мое везение и нежелание сдаваться. Да и сам Клим обрадовался такому повороту. Чего уж таить, помочь спастись большому количеству людей – это благое дело, ради которого и на приказ можно наплевать.

После короткого пересказа моего разговора с сержантом мы ударились в тонкости и стали допытывать Полищука – легко или сложно найти гать к Поречью, могли ли ее найти враги, каково состояние настила, пройдет ли тяжелая техника, заметна ли дорога с воздуха и прочее и прочее! Белорус с завидной стойкостью и спокойствием обстоятельно отвечал на вопросы, укрепляя в нас чувство безграничной радости. Мы сможем помочь дивизиям! Ура!..

– Раз гать проложена в стороне от райцентра и само полотно притоплено, значит, обнаружить ее непросто, это плюс. Опасаться обнаружения дороги врагом не стоит, это если, конечно, местные жители не рассказали о ее существовании… С другой стороны, я могу со стопроцентной уверенностью сказать – в Октябрьском сидят враги и ждут возможного прорыва через болото. Да и транспортные артерии проходят через райцентр, перебросить дополнительные силы к месту прорыва фашистам не составит труда… Не смогут наши перевести через гать достаточно большие силы, чтобы быстро занять сам райцентр и сдержать удары врага. Их сбросят и разобьют в болоте… Э-эх! – Вглядываясь в проведенную карандашом на карте линию дороги через топи, старлей горько вздохнул. Проход нашелся, а решение – нет! – Ну вот пройдут наши посыльные по этому пути к дивизиям и что? Как видишь – выхода все равно нет!

– Да-а, тут опять клин… Но выход есть! Захватить райцентр и перерезать дороги к нему… – И, не давая собеседнику возможности мне возразить, заговорщическим тоном добавил: – Нам захватить.

Лицо Клима вытянулось, глаза его полезли на лоб, а брови скрылись в складках на лбу.

– Но приказ… – пролепетал он.

– Плевать! – отмахнулся я. – Нам все простят, даже нарушение приказа, если мы сможем обеспечить выход дивизий из окружения! У нас с тобой в руках немаленькая сила, танки, самоходки, пехота с тяжелым вооружением. Да, враги знают о нашем существовании, но я сильно сомневаюсь, что они ждут от нас чего-то в этом духе. – Проведя стрелку на карте от склада до райцентра, я показал, что именно имел в виду. – Если захватим поселок на пару часов и дадим пройти хотя бы паре-тройке батальонов или даже полку из-за болота, противник ничего с нами уже не сделает. Сил у него не хватит! Поляки и немцы не первый день наступают, их коммуникации растянуты, тылы, вероятнее всего, отстают, как и резервы, – сил для повторного окружения двух дивизий им срочно взять неоткуда. Ну, я так думаю… А чтобы перебросить те войска, что блокировали наших у болота с той стороны, нужно время.

– Может быть, ты и прав… Но какие силы сейчас занимают Октябрьский? Мы не знаем! Может, у нас не хватит сил хотя бы для захвата, не говоря об удержании… – уже не так уверенно сопротивлялся собеседник.

– Нужно послать разведку. И сделать это надо немедленно. Тогда завтра днем мы сможем решить, что и как делать дальше. – Все, я выиграл этот поединок: в глазах старлея загорелся нешуточный огонь азарта.

– Да, так и сделаем. Я отправлю своих разведчиков, и хорошо бы твоих рейнджеров им в усиление выделить.

Подхватив со стола карту с пометками и фуражку, Клим направился к выходу.

– Хорошо, отошлю к тебе отделение. Но тогда нужен будет переводчик, – поторопился я следом.

– Вадер пойдет с разведкой, пусть к нему идут. Думаю, надо еще Полищука к ним подключить, раз он здесь все знает…

На выходе из землянки мы с удовольствием пожали друг другу руки и бегом отправились к своим бойцам.

Бойцы разведывательной группы довольно быстро собралась и уже через час после поступления приказа отправились в путь на трофейной польской технике – грузовике «Урсус» и танкетке TKS-4 с двадцатимиллиметровой пушкой, удивительно похожей на значительно уменьшившийся истребитель танков «Хетцер».

В полночь мы с Томиловым встречали эвакуационный транспорт. На освещенную фонарями площадку приземлились санитарные Си-6. Почти сразу я заметил отличия этих машин от той, на которой довелось полетать. Эти несли по четыре капсулы для транспортировки лежачих раненых – две на пилонах внешней подвески и две, расположенные поперек корпуса вместо пассажирских сидений. С вертушек высадились четверо гостей – майор-хирург с двумя ассистентками и армейский капитан, представитель штаба 29-й моторизованной дивизии из состава так и не дошедшего вовремя до Бобруйска мехкорпуса Хацкилевича.

Медики занялись своими делами, начались разгрузочно-погрузочные работы, а мы с Томиловым повели капитана в штаб.

Капитан минут пятнадцать, обстоятельно так, с душой, словно на политсобрании, рассказывал нам, что и где сделано для нашего благополучного прорыва за Березину. И о двух моторизованных полках, усиленных ротой танков, готовых переправиться к Стасевке и захватить плацдарм, о диверсионных подразделениях, стянутых для нанесения удара по тылам и коммуникациям врага в момент нашего прорыва, об эскадрильях штурмовой и истребительной авиации, ожидающей приказа поддержать нас… Только мне все это безынтересно было слушать, если не сказать больше – противно. И старлею, похоже, тоже. Столько сил нам в помощь выделили, если капитан не врет для нашего успокоения, а дивизиям помочь не могут… Однако ясное дело, там, у Паттона, – одно положение, считай безвыходное, у нас – другое. А на душе все равно погано… Капитан поинтересовался причиной наших кислых мин. И мы открыто поделились нашим замыслом…

Собеседнику не понравилась идея нарушения приказа. Он ругался, но не сильно: ведь одновременно с негодованием ему пришелся по душе наш план, точнее, зарисовки плана спасения окруженных союзников. Капитан понимал неравнозначность возможных потерь – пара батальонов против пары дивизий. И если, нарушив приказ, малые силы смогут спасти почти пятнадцать тысяч человек, то им точно простят все!..

С капитаном договорились о дальнейших действиях – если завтра днем мы на основании данных разведки сообщим в штаб, что идем на прорыв, значит, все подготовленные силы поддержки остаются у Стасевки. Если же пойдем к райцентру – они должны выдвигаться к Паричам и готовить прорыв там. Кроме прочего, попросили передать окруженным через штаб 29-й дивизии информацию о дороге через болото и просьбу готовиться к выходу из окружения, и планировать его не раньше, чем на завтрашний день.

После отлета вертолетов в лагере почти все отправились спать: время-то уже за полночь. Только группа «залетных» медиков и наших санитаров, готовивших к отправке вторую, и последнюю, на сегодня партию раненых, за которыми вертолеты прибудут к утру, продолжала бодрствовать.

Пред тем как отойти ко сну, я поймал себя на неприятной мысли: «А может, ну его, этот поход на юг… Паттон с Чаффи небось не дураки, прорвутся…» До боли сжатый в руке осколок, извлеченный из моей ноги, заставил забыть эту трусливую мыслишку…

Разведчики вернулись днем и привезли хорошие вести и добрых гостей. Точнее – Гостя! Целого подполковника железнодорожных войск, командира 7-го отдельного дивизиона бронепоездов Василия Павловича Жмакина. Измученный, с серым лицом и впавшими глазами, еле стоящий на ногах, он выглядел жалко. Мы с Томиловым, честно говоря, поначалу выпали в осадок – откуда он здесь взялся, этот подполковник?! Прежде чем разговаривать с железнодорожником, Вадер отправил его в сопровождении Полищука на кухню – командир несколько дней почти ничего не ел.

– Ну, что там в райцентре? – нетерпеливо окликнул Ханнеса Клим, когда подполковник вышел из штабной землянки.

– Все в порядке, – довольно улыбнулся особист и извлек из планшетки карту с пометками и блокнот. – Начну по порядку. Кхем… В самом Октябрьском расквартировались и поляки, и немцы. Начну с пшеков, их больше… В домах на западной окраине поселка, вот здесь, здесь и здесь, – указав на обведенные карандашом кварталы, Вадер сверился с блокнотом, – проживает примерно три сотни польских пехотинцев, пара рот, не больше. Здесь, у станционных складов, под навесами шесть танкеток TKS-4 и три танка 9ТР. Экипажи проживают в домах за путями. На запасном пути стоит наша, советская, бронедрезина, об этом подробнее товарищ подполковник расскажет, когда вернется… – Мы кивнули. – На крыше крайнего склада, вот тут, крупнокалиберный зенитный пулемет, еще два таких же – на здании станции. За окраиной, на западе, батарея сорокамиллиметровых зенитных автоматов «Бофорс». Это все по полякам… – Перевернув страничку блокнота, докладчик продолжил: – Немцев мало – только расчеты и тыловые службы пяти самоходных орудий, размещенных здесь, в капонирах, и взвод фельдполиции. Самоходки и прикрывают польские зенитчики.

– Что в Новой и Старой Дубровах, Лавстыках, Рабкоре? – немного раздраженно потребовал старлей.

– Почти ничего – сожгли враги эти селения… Да и Октябрьский – наполовину пепелище…

Опа! Неприятное известие. Я-то думал, чего Полищук глаза прячет да вздыхает тяжко? Ах фашисты проклятые! Теперь точно надо идти и выносить их всех, к чертовой матери!..

Потом Вадер вкратце рассказал о мелочах – постах на въездах в райцентр, расположении наблюдателей, безопасных подходах к восточной окраине поселка со стороны железной и автомобильной дорог и прочем. В конце концов я удивленно почесал затылок и спросил Ханнеса:

– Неужели вы за считаные часы сумели разведать вот это ВСЕ? – постучал я по карте. – Как-то меня берет сомнение…

– Честно говоря, мы все и не разведывали, – веселый такой ответ. Томилов аж закашлялся. – Большую часть информации мы получили от разведчиков подполковника Жмакина. Они там прямо перед нами со вчерашнего вечера ползали, все выведывали…

– Интересно-интересно… А поподробнее?

– …Можно и поподробнее, товарищи командиры. – В землянку тихонько спустился подполковник и сразу же вступил в разговор.

И поведал нам товарищ Жмакин очень интересную историю. Оказывается, на железнодорожной ветке, между Ратмировом и Мошнами, что лежат северо-восточнее Октябрьского, на старом ответвлении в лесу стоит… бронепоезд! Точнее, трехбашенный мотоброневагон МБВ-3М, тяжелая бронедрезина-транспортер БДТ-40 с башней и орудием от танка Т-50 и двухосная платформа, а также пехотное прикрытие в виде сводного взвода из американских и советских солдат, прибившихся к железнодорожникам. Оказалась вся эта бронированная солянка там, где она сейчас есть, по классической военной глупости – им не туда приказали ехать. Когда начался прорыв на фронте, дивизион Жмакина, состоявший из двух бронепоездов и двух мотоброневагонов, перегнали из Могилева в Бобруйск, откуда поезда должны были направиться к Старым Дорогам, Осиповичам и Октябрьскому. Но вот беда, при проходе Жлобина на МБВ-3М командира дивизиона случилась поломка, и пришлось остаться на станции для проведения ремонта и дальнейшего выдвижения в район боевых действий. Все почти получилось, только вот из-за ошибки в штабе командир дивизиона направился к бронепоезду, уже погибшему на тот момент в бою западнее Октябрьского. Пока разбирались, что дальше делать, в Бобруйске американцы счастливо жахнули железнодорожный мост, и полковник с остатками своего дивизиона в этом районе очутился в ловушке. В конечном итоге вышло, что импровизированный бронепоезд, снабженный двойным боекомплектом и запасом топлива, остался без крошки еды и связи, в глухом лесу, никому не нужный и забытый.

Но подполковник не опустил рук и предпринял попытку прорваться на юг, но остов разбитого на путях БЕПО помешал пройти дальше, а потом и авиация привязалась. Второй раз идти на юг – смерть. Враги после первой попытки засаду устроили. Пути между Оземлей и Ратмировом заминировали, а в самих поселках разместили танки и самоходки. Понимают фашисты, что к Бобруйску идти бессмысленно, а вот на юг, хоть ради мести, в последний бой – очень может быть.

Подполковник пытался найти выход из свалившихся на голову проблем, и в первую очередь посылал разведку обшаривать округу в попытках найти еду и изучить обстановку. В конечном итоге до момента встречи с нашей разведкой ему удалось разузнать достаточно всего, что сильно пригодится всем нам при штурме райцентра…

По стеклу штабного автобуса неспешно бегут капли дождя. Весь вечер и всю ночь небо обрушивало на головы упорно идущих на юг солдат дождь и шквальный ветер. Буря то слабела, то вновь нарастала, бросая в лицо все более резкие порывы ветра. Казалось, сама природа воспротивилась затее отважных людей. Но никто не жаловался. Все знали – их цель стоит испытываемых трудностей. И я чувствовал, слышал в моем мозгу, зависшем на грани «серого» и обычного состояния, одну назойливую мысль, полную необъяснимой и железно непоколебимой уверенности: «Наш выбор изменит историю!»

Изменит историю… С чего это взялось в моей голове? Если подумать – ни с чего. Просто я это ЗНАЮ…

И как-то незаметно переключился с масштабных, серьезных Мыслей на приземленные мыслишки…

Просторный этот трофейный автобус – сколько тут места! И два радиста со своими шарманками удобно разместились, и стол большой с четырьмя выдвижными мягкими креслами в наличии, и вешалка для одежды и головных уборов у входа присутствует, в углу и вовсе шкафчик со всем, что требуется для чайно-кофейных посиделок! Шик, а не штаб на время поездок! Жи-и-ирно поляки воюют…

– Время, Пауэлл. Все должны уже выйти на исходные позиции, – постучал карандашом по карте Томилов, переключая мое внимание с отстраненных мыслей на работу…

– Да… Пора… – замешкавшись на мгновение, подтвердил я.

Сейчас все начнется. Значки на расстеленной передо мной карте, словно список задач и подразделений, назначенных на их выполнение, встали пред глазами.

Раз все начинается, то нужна задача номер один. Взгляд вылавливает из нагромождения значков на карте несколько стрелок и пометок, указующих на искомую задачу.

Цель «намбр уан» – очистка железной дороги и прилегающей территории от опасностей на участке Ратмиров – Оземля. Выполним это – и к Октябрьскому сможет пройти бронегруппа подполковника Жмакина с десантом. Для ликвидации находящихся в поселках сил противника выделено два взвода бойцов, вооруженных преимущественно револьверами с бесшумными патронами и ножами. Для очистки от фугасов полотна путей направлены шесть инженеров.

Эх, не пустили меня Вадер с Кингом «на дело» – поселки зачищать да трофеи собирать. Злыдни заботливые. Негоже, говорят, командиру, координатору всей операции, головой на поле брани рисковать. Или подавай им в штабе равнозначного мне офицера, командира американской части нашего интернационального соединения, коего на примете нет, – одни сержанты. Второй лейтенант Оклэйд в этом случае не в счет – он удачно нашел себя в деле снабжения и тылового обеспечения, там и трудится. Вдобавок я вроде как инициатор всей заварушки и один из главных стратегов, разрабатывавших операцию. И, апеллируя этими доводами, опекуны заставили забыть о любых «войнушках-пострелушках», кроме тех, что проходят на карте и в голове. Короче, командуйте, товарищ первый лейтенант, и не выпендривайтесь… Вот и буду я теперь только доклады слушать да в тылу сидеть… А сейчас и до этой минуты – я что делал? Сидел в тылу. Не помер от скуки прежде, не помру и сейчас… Да еще вот друзья и брат рядом – все при штабе. Дэн, как знатный радиолюбитель, собравший в свое время не один ламповый радиопередатчик, знающий назубок Щ-коды и носящий гордый позывной RAA3A, занял место в штабном автобусе рядом с капралом Холсом, но со своей, уже подшаманенной, трофейной немецкой рацией. Юра, Сергей, Дима и Миша вместе с Вадером подключились к взводу охраны штаба, состоящему в основном из легкораненых красноармейцев.

– Повторяю еще раз, для усвоения информации, так сказать… – произнес я, привлекая внимание штабных работников и Клима, хотя последнему это можно и не слушать – старлей и без меня все прекрасно знает. И будем честны с собой – я мандражирую. – Радиомолчание храним до момента получения сигнала от подполковника Жмакина. Это будет означать, что Старая Дуброва пройдена и атака на станцию райцентра началась. После этого всем подразделениям должны быть переданы сигналы к началу активных действий…

И потянулась безделица и скукота. Зачистка Ратмирова и Оземли, исходя из поступивших докладов, прошла на ура – никаких потерь, одна прибыль! Советским бойцам досталось три танка и два штурмовых орудия. Это хорошо, а то у Томилова с бронетехникой до сей поры было вообще никак, один лишь выделенный мной взвод «Росомах», и все. Сейчас у старлея в руках существенная сила появилась, но для нее время еще не пришло, ее пока беречь надо… Рейнджеры затрофеили четыре каких-то самоходки на базе танкеток TKS с сорокасемимиллиметровыми пушками. Их потом в резерв штаба выведем, пусть будут маленьким, слабеньким, но козырем в рукаве. Пехоте ведь и такая мелочь окажется смертельной опасностью, а на другое рассчитывать и не стоит… Теперь рейнджеры и разведчики должны соединиться с отрядом Пула и выдвигаться в сторону райцентра.

Спустя некоторое время после доклада об окончании работ по разминированию на путях мы с интересом пронаблюдали, как меж деревьев вдали гордо промчался ощетинившийся стволами МБВ-3М, тянущий за собой прицепы – бронедрезину и платформу, обложенную мешками. В тот момент я впервые увидел, что собой представляет сей тип мотоброневагона, и, честно говоря, было это чертовски впечатляюще. Вытянутая в длину окрашенная в зелено-коричневую маскировку махина, с тремя башнями от танков Т-28 последних моделей, вооруженных длинными пушками, с пузатыми наклонными бортами, отдаленно была похожа на подводную лодку. Без видимой сложности броневагон передвигался с прицепами на скорости не меньше семидесяти километров в час.

– Мощь!.. – с довольной улыбкой произнес старший лейтенант.

– Ага… – только и смог я пролепетать. Как тут не согласиться, когда и в самом деле – МОЩЬ!..

Лучик света в мире тьмы с уходом мотоброневагона исчез, и мы вновь погрузились в думы и ожидания. Сообщение от подполковника все восприняли сдержанно, но глаза у штабистов загорелись. Ото ж! Воюем, братцы!..

Потом один за другим в эфире проявили себя все подразделения, участвующие в операции.

– Сэр, штаб-сержант Спирс оседлал дорогу на север в сторону Глуска у десятой линии. Сопротивление минимальное, – отрапортовал Холс.

О’кей, делаем пометку на карте. Десятая линия, значит. Отлично. Что подразумевается под этой десятой линией? Это точка на дороге в пяти километрах на север от Октябрьского. Там болота вплотную подступили к дороге с обеих сторон, лишая тем самым маневра любого, кто идет со стороны Глуска. С пути в этом месте не свернешь, в цепь не выстроишься и с флангов не обойдешь. А значит, это идеальнейшее место для засады. Но весь план обороны в этом направлении не сводится к одному лишь удержанию этой удачной точки. У Спирса, как, впрочем, и у остальных наших командиров, обороняющих дороги, план действий незамысловат и действен как удар молотком в затылок – изматывать врага ударами из засад, тем самым замедлить его продвижение, заставить бояться неожиданных атак и давать нам лишние минуты на расширение прорыва и выход дополнительных сил.

Суть идеи такова – отряды, удерживающие дороги к райцентру, делятся на две группы: одна группа устраивает засаду, устанавливает у дороги фугасы и наносит удар по врагу, в этот момент вторая группа, находящаяся примерно в трехстах метрах позади первой, готовит себе позиции и минирует дорогу. После удара первая группа уходит дальше по дороге за спину второй – и вновь обустраивает засаду. Главное в деле всех дорожных отрядов – ударить и убежать.

– …Товарищ старший лейтенант, старший сержант Добронравов занял деревню Лески. Уничтожен отряд вспомогательной полиции, захвачен грузовик, потерь нет… Отряд старшего сержанта Чудова выдвигается к Лавстыкам… – Вот и еще группы добрались до своих целей. Хорошо… Интересно, захватил уже подполковник станцию или нет? Хотя без разницы, Пул с рейнджерами, наверное, уже вошел в райцентр. – Сообщение от подполковника Жмакина – станция захвачена! В Старой и Новой Дуброве силы противника ликвидированы, из Бумажкова противник поспешно отступил к Октябрьскому…

– Отлично! – с нескрываемой радостью произнес Томилов. – Ну что, пора и нам двигаться к цели? – обратился старлей ко мне.

– Думаю, пора… – кивнул я. – Раз в обеих Дубровах и Бумажкове чисто, пойдем через них к райцентру и по максимально безопасному пути выйдем к станции…

И прошли, блин. В Бумажкове и правда не оказалось ни одного фашиста, зато нам навстречу вышли немногочисленные местные жители… Господи, как мне было стыдно. И за экспедиционный корпус стыдно, и за себя… Мы ведь бросили стольких людей в беде – да, я знаю, что, когда враг начал наступать, началась и масштабная эвакуация. В Бобруйске я лично был тому свидетелем. Но ведь были и те, кто остался…

– Прижмись к обочине и останови машину, – попросил водителя старлей. Спокойно проехать мимо стоящих вдоль дороги людей, молча провожающих нас взглядами, полными слез и надежды, было невозможно.

Автобус плавно качнулся на упругих рессорах, остановившись у дороги. Шедшие чуть впереди грузовик с охраной и трофейная немецкая зэсэушка с запозданием тоже притормозили, бойцы с интересом смотрели на нашу машину, взглядами выискивая причину остановки.

– Куда же вы едете, сынки?.. – Меня этот вопрос вбил в ступор, и я замер на выходе из автобуса. Старик, обратившийся к нам с вопросом, стянул с головы шапку и шагнул вперед. Казалось, из-под густых бровей взгляд деда бьет прямо в душу… – Неужто вернулись?.. Надолго ли?..

От этого мне стало не по себе еще сильнее, опять нахлынуло чувство стыда. Томилов же уверенно шагнул со ступенек автобуса навстречу местным жителям и без колебаний гордо произнес:

– Мы едем спасать наших товарищей!

– А потом опять убежите?.. – Разочарованный дед все же заставил Клима стушеваться.

– Нет, мы не убежим, – ответил я за старлея. – Мы выживем. Мы обязаны выжить, чтобы скопить силы и вышвырнуть врага… – Каждым последующим словом я накручивал себя, заставляя сердце биться быстрее, и эмоции захлестнули разум. Взгляды сельчан обратились на меня. – И вы должны выжить! Чтобы потом вернуться сюда, на свою родную землю!..

– Вас, как я понимаю, не успели эвакуировать? – Старлей обратился к сельчанам, прервав мой немного нервный монолог.

– Да-да! Милиционеры из районного отдела многих наших в Октябрьский успели вывезти и посадить на поезд, идущий в тыл. За нами обещали вернуться… Ой! Может, вы нас заберете, товарищи?.. Все равно потом обратно на восток пойдете. А то поляки проклятые расстреляют всех нас, вон как всю семью Сафоновых расстреляли… – Одна из женщин скороговоркой затараторила, заволновалась и под конец сорвалась на плач.

– Цыц, Катерина! Ишь чего удумала! Слезы-то утри, нечего тут сырость разводить, и так болота вокруг! Солдаты они, воевать им надо, куда им нас за собой таскать?.. – грозно загудел дед.

– Заберем, – решительно отрезал Томилов и переглянулся со мной. Я согласно кивнул: бросать здесь людей категорически нельзя. На дворе хоть и сорок первый год, но положение совсем иное, народ на волю врагу оставлять нельзя! – Сейчас здесь пойдут наши грузовики, они вас и подберут. Стецюк! Ко мне! – гаркнул старлей. Из остановившегося чуть подальше грузовика с бойцами охраны выскочил красноармеец и быстро подбежал к нам. – Ефрейтор Стецюк, бери еще троих бойцов – и приступай к охране гражданских лиц. Когда подойдет колонна, бери из резерва грузовик и собирай местных жителей. Передай вот это старшине, тогда проблем не будет. – Быстро начеркав на листке из блокнота несколько слов, старлей передал бумажку Стецюку. – Соберешь всех жителей – и сразу же выдвигайся в райцентр. В случае чего подавай сигнал ракетами, как оговаривали. Выполнять! – Ефрейтор умчался за товарищами, а мы с Климом вернулись в автобус. – Все будет хорошо, товарищи! – напоследок крикнул старлей. – Поехали!

– Храни вас Господь, сынки!.. – Сквозь гул взревевшего двигателя голос старика до моего слуха донесся удивительно четко. Сельчане остались стоять у обочины, грустно, но уже с маленькой надеждой смотря нам вслед…

И, как это не раз было раньше, труд отвлек от лишних раздумий. Помогли людям – большие молодцы, только главной задачи никто не отменял…

По мере приближения к Октябрьскому вокруг нашей скромной штабной колонны действия стали развиваться активнее и, можно сказать, агрессивнее. Стоило в небе над нашей колонной мелькнуть тройке немецких двухмоторных самолетов – началась легкая паника. Наш водитель-виртуоз красивым движением рук выкрутил руль, да сделал это так, что тяжелый автобус пушинкой улетел с дороги на обочину, под кроны деревьев. Как мы не перевернулись, не пооткусывали себе языки и не побили к чертовой матери рации – не знаю. Выжили и успели из машины свалить – и то хлеб. Грузовик с охраной в точности повторил наш маневр и вылетел на обочину. Из кузова горохом посыпались матерящиеся солдаты, тут же разбежавшиеся подальше от грузовика. Только трофейная ЗСУ храбро замерла на дороге и быстро повела стволом следом за самолетами противника, намереваясь отбивать их атаку. Но стрелять ей не пришлось – двухмоторники как неожиданно прилетели, так же неожиданно и улетели, оставив нас в дураках. Хотя кое-какой урок из происшедшего мы вынесли – противник УЖЕ призвал на помощь авиацию, следовательно, затягивать с адекватным ответом нам не стоит.

Настучали мы в штаб на летучих гадов над головами, и командование дало свое решительное «добро» на немедленный вылет истребителей, прибытия которых стоит ожидать минут через десять. А напоследок командование порадовало новостью, что кроме «ястребков» к нам в течение пятнадцати-двадцати минут должны подойти пикировщики и штурмовики для поддержки наземных сил.

Окрыленные добрыми вестями, мы с Томиловым уверенно направили штабную колонну к райцентру – нужно было добраться до него быстрее, скоро придется координировать действия не только наземных сил. Одно лишь жаль – за хорошими событиями, по закону подлости, всегда идут плохие…

Подъезд к Октябрьскому со стороны станции и сама станция с прилегающими зданиями были уже зачищены, бой сместился немного дальше, но следы сражения говорили о многом. По обочинам дороги лежали тела убитых американских, советских и польских солдат. Смерть на войне не редкость, но смотреть на погибших товарищей, которых не так уж и много, было больно. И даже то, что врагов погибло явно больше, не утешает… Каждый выбывший из строя боец уменьшает наши шансы на успех в этой рискованной затее.

Еще более неприятными оттенками заиграли дальнейшие события… Подъехав ближе к станции, мы остановились – дорогу нам преградил капрал-танкист.

– Дальше нельзя, – тусклым голосом пролепетал капрал. Бледное лицо, пустой взгляд, растрепанная и грязная форма в пятнах крови, масла и гари, вместо правого рукава куртки туго намотанные от кисти до плеча бинты. Танкист вышел из боя с глубокой бороздой в душе. – Поляки перешли в контратаку, их только что отбили, но бой продолжается…

Я все переводил стоящему рядом Климу, и тот морщился от неприятных новостей. В подтверждение слов танкиста броневагон Жмакина, стоявший на путях метрах в ста от места нашей остановки, дал залп из всех трех орудий куда-то в центр поселка. Разрывы снарядов подняли столбы огня и пыли, в одном месте что-то ярко сверкнуло и чадно задымило.

– Я сбегаю к товарищу подполковнику. Узнаю обстановку, – тоном, не терпящим препирательств, сообщил мне Томилов. Спорить с ним никто не собирался, пусть бежит, бронированный монстр как раз отошел назад, оказавшись ближе к нам. – Плошкин, Зиновьев, за мной. Вадер, выставь охрану!

– Do you have a cigarette? – Без всяких препон танкист ухватил за рукав выскочившего из грузовика охраны красноармейца. Солдат немного опешил и уставился на меня в поисках ответа на немой вопрос: «Чего ему надо?»

– Он попросил сигарету… – задумчиво ответил я. Красноармеец пожал плечами и вытащил из кармана пачку сигарет, а танкист с абсолютно безучастным лицом вырвал ее из рук бойца.

– Эй, стой! Сигареты верни! – воскликнул ограбленный солдат, ошарашенно глядя вслед быстро удаляющемуся танкисту. Тот оглянулся и зыркнул в ответ так, что красноармеец стал судорожно искать поддержки у окружающих. – Вот дела! Товарищ первый лейтенант…

– Спокойно, сейчас разберемся. – Да и самому захотелось вникнуть в причины «пришибленности» капрала. Танкист далеко не ушел, свернул за дом у дороги и на миг исчез из виду. Подобные выкрутасы неприятны сами по себе, а тут еще и война идет, черт его знает, этого танкиста, – может, он диверсант? Напрягшись от подобных размышлений, решил позвать парочку бойцов охраны. Прибежали на зов Юра и Сергей. Оба выглядят серьезными и опасными – у одного пулемет в руках, у другого снайперская винтовка. Ну прям спецназ пограничных войск НКВД! Ох-ох-ох, опасно ведь везде. Но пусть идут следом, чем на месте сидят… Может, посмотрят да раздумают лазить куда ни попадя…

Пока шли за беглецом, вертели по сторонам головами и примечали все, что встречали. И М3 «Стюарт», снесший задом пристройку дома, и два польских танка 9ТР, догорающих меж домов напротив, и рыжие пятна на огородах – тела польских солдат. Вроде бы тихо сейчас в этом районе, да и в центре бой утихает, но вот последствия его напрягают. Даже немного удивительно – в небе над нами последние минут десять висят советские истребители и не вызывают никаких эмоций. Ну прилетели, ну отогнали вражеских стервятников, и что дальше? Есть они и есть, это очень и очень хорошо, а то, что на них внимания не обращают, так это мелочи – война ведь идет, а не игры в песочнице. Сейчас разглядывать самолетики – неподходящее время…

Все мысли моментально сдуло в никуда, когда мы обогнули изрешеченный с фронтальной стороны «Стюарт» и нашли нашего контуженого беглеца.

– …Держи, Коди, это тебе сигаретка. И тебе, Лэнс. Крис, а вот и твои две сигареты. Возвращаю должок, брат… – Капрал, стоя на коленях перед накрытыми брезентом телами троих танкистов, спокойно вкладывал каждому из них в руки сигареты. Когда он отгибал край брезента, по спине невольно бежали мурашки – тела были чудовищно изуродованы. Оглянувшись через плечо, танкист посмотрел на меня. Мурашки на спине обернулись слонами… Такого я еще не видел – СОВЕРШЕННО пустые глаза. Никаких эмоций, никаких мыслей. Ничего! – Как я маме про Фила расскажу?..

На мгновение меня вышибло из колеи… У него был родной брат, самый близкий ему человек на этой войне. В одном экипаже служили, были рядом, и… все. Погиб его брат.

Я невольно оглянулся на Сережу, но почему-то беспокойство не зародилось в душе, а наоборот – пришло успокоение и крепкая уверенность в силах брата. Я могу не беспокоиться – он сильнее, хитрее и живучее многих подготовленных рейнджеров. Он рядом, а я позабочусь о его безопасности и сделаю его еще сильнее. Чего бы мне это ни стоило.

– Вернитесь к Вадеру, пусть пришлет санитара, танкисту нужна помощь… И приведите пару охранников для пущей безопасности… – Пусть Серый и Юра идут, нечего им тут смотреть, крови с погибших натекло много, да и сами трупы выглядят далеко не симпатично. Не стоит ни Юре, ни Серому на это смотреть.

– Э-э-э… Так точно! Только для начала посмотри туда. Там кто-то в траве. – Юра привлек мое внимание и заставил оглянуться.

– Где? – Иванов указывал куда-то в конец огорода. Ага-ага… Точно, кто-то лежит, завалившись на бок. Это не поляк и не красноармеец – цвет формы не тот. Оливковая форма… Как у рейнджеров.

– Dammit! – Несмотря на боль в ноге, до тела добежал быстро. Переворачивать убитого было страшно, но оставлять все так и не думать о погибшем – нельзя. Не могу! Невозможно. – Коулмэн… – вырвалось из груди, когда удалось разглядеть залитое кровью лицо. Бедняга не успел перекатиться через спину – одна пуля попала ему точно в шею и вызвала сильное кровотечение, вторая прошла сквозь каску и ударила в темечко. Эх, вот и первый погибший рейнджер в моем взводе… Очень грустно и очень обидно. Я ведь так хотел обеспечить всем моим бойцам наиболее безопасный путь через эту войну, но это уже не выходит. Черт! Это ведь именно война, здесь все совсем непросто!..

– Рейнджер? – Вопрос Юры вырвал меня из потока мыслей.

– Да. Пулеметчик из отделения огневой поддержки и один из моих телохранителей… Так, товарищ старший сержант, а почему вы еще не выполнили моего приказа? – Резкий переход на «вы» и смена тона ошеломили Юру, но ненадолго.

– Виноват! Разрешите идти, товарищ первый лейтенант? – Друг обиделся и нахмурился. Но ничего – потерпит, не маленький уже и понимает, где находится.

– Не разрешаю. – Такого он не ожидал и заинтересованно уставился на меня. – Заберем сразу его вещи, оружие, боеприпасы. А тело оттащим к дому. – Все, друг забыл об обиде и принялся мне помогать.

– Скажи… Ты тут с двадцать второго июня, с самого начала войны… Привык к такому? – Друг кивнул на тела, укрытые брезентом, когда укладывали тело Коулмэна рядом.

– Нет, Юр, не привык. Я просто стараюсь этого не видеть, в том смысле, что я не пытаюсь пропускать это через себя. – Боясь, что капрал может понимать по-русски, я заговорил немного тише. – С моей психикой что-то произошло. Оказавшись здесь, сразу столкнулся со смертью, со страхом, но… Но это не сильно зацепило меня, а должно было зацепить! Я не пытаюсь пробудить в себе эти эмоции, они не нужны. Поэтому и не задумываюсь над тем, что вижу.

– Да, точно. И у меня так же, – подключился к разговору брат. – Юр, вспомни тот момент, когда мы нашли тех речников, на катере. Картина была не из приятных. Точнее – очень дерьмовая картина была. Но что-то воспоминания об этом содроганий не вызывают. Отвращение – да, но не страх. И по ночам мертвецы не снятся. Даже когда первых фашистов замочили – почти ноль эмоций, только волнение и тупое осознание того, что ты убил. Словно и не убивал, а семечки щелкал. – Иванов согласно кивал и угукал в такт словам Сергея.

– Такой пофигизм пугает, но это факт. Хотя тошнотворные зрелища все равно угнетают, – подвел итог Юра. – В общем, поэтому я и спросил, как ты к этому относишься…

– Пофигизм. Хорошее определение. Но именно в этом наше спасение. Так мы сможем остаться людьми и не сломаться. Наверное… – Все мы как один посмотрели на безмолвно сидящего в стороне капрала. Того накрыло горем полностью, и он отключился от реальности, упершись взглядом в окровавленный брезент. Он плакал, по щекам бежали слезы, но лицо не выражало никаких эмоций. Что же делает с людьми эта проклятая война…

– Товарищ первый лейтенант! Вот вы где… – Вадер явился неожиданно и эффектно – с автоматом в руках и в сопровождении двух красноармейцев он, словно герой комедийного кино, выпрыгнул из-за угла и уставился на нас. Типа «попались!», ага…

– Потеряли меня, товарищ Вадер? – Вижу, испугался гэбэшник, испугался. По лицу его легко читается одна мысль: «Слава богу!» Никакого сомнения, он точно подумал, что хитрый Пауэлл прихватил своего брата и лучшего друга, а может, просто подельников-диверсантов, и быстро сделал ноги в неизвестном направлении. – Плохо ты обо мне подумал, Ханнес. – Особист сильно смутился и покраснел. Даже бойцы, что пришли с ним, не имея понятия, о чем идет речь, потупили взоры. Ну, дела-а-а. – Товарищ старший лейтенант вернулся уже?

– А? Нет, еще не вернулся. Но по радио мы получили несколько докладов. Давайте вернемся к автобусу. Там есть что послушать. – В голосе особиста мелькнула настойчивость, ловко подавленная ноткой доброжелательности.

Чего нас просить, мы и без указаний желаем вернуться в гостеприимный штаб, под надежную охрану. Однако потом надобно намекнуть Вадеру, что пыл можно и поубавить, а то он такими темпами и до отмены моих приказов доберется. Ишь ты: «Давайте вернемся к автобусу». Слишком ретиво, слишком…

Вернувшись к штабу, первым делом выяснил, каковы изменения в обстановке и что там пишут из столицы, то есть сообщают по радио от подразделений. И Денис, и Холс по очереди сделали краткие доклады, и начали они с хороших вестей. Во-первых, Октябрьский полностью контролируется нашими силами, противник сдается, захвачено большое количество боеприпасов, оружия, техники. Во-вторых, к гати ушла небольшая группа инженеров и разведчиков – они пройдут через болото навстречу дивизии и проверят путь. В-третьих, в Лавстыках наши бойцы освободили из плена почти семь десятков советских и американских солдат. Их уже отправили к нам за оружием, снаряжением и техникой – к нашему великому счастью, среди освобожденных оказались танкисты и артиллеристы, которых катастрофически не хватает. И в-четвертых, союзная авиация потихоньку начала координировать свои действия с нами. Теперь можно указывать цели для ударов с воздуха и не бояться попасть под раздачу.

Последние два известия – лучшие! У нас появилось неожиданное подкрепление, и благодаря авиации удерживать дороги мы сможем дольше и эффективнее. На этом хорошие вести закончились, настало время положить на чашу весов отрицательную информацию. Траты боеприпасов и топлива надо учитывать, особенно в свете общей скудности наших запасов, и это, конечно, не очень хорошая информация, но скорее относится к разряду нейтральной. Ее я выслушал, но особенно волноваться по этому поводу не стал. Адреналина в кровь добавили слова Холса о потерях убитыми и ранеными, которые по первичным подсчетам уже составляют приблизительно пятнадцать процентов в живой силе и около двадцати процентов техники. Еще хуже было то, что среди рейнджеров потери почему-то тоже были велики – четверо убитых и двенадцать раненых.

Гениальность и везучую дерзость замысла по спасению двух дивизий уже можно подвергать сомнению. А точнее, потихоньку смывать в унитаз. Чует мое сердце – выполнение задуманного будет стоить очень дорого. И, черт побери, не могу я сидеть в штабе и командовать издалека. Не могу, но надо!..

– Ясно, окончательными подсчетами потерь займемся, когда выберемся отсюда вместе с дивизиями. – Томилов прервал пересказ переведенного Денисом доклада о потерях и с непонятным задором обратился ко мне: – Ну, каковы наши дальнейшие планы? – Спрашивает еще. Знает ведь, как дальше быть, но командуем-то совместно.

– Хм… Надо выдвигаться в центр поселка. – Свои слова я сопроводил постукиванием пальца по точке на карте. – Развернем штаб и зенитную батарею где-нибудь вблизи от центральной улицы.

– Ага. К примеру, рядом со зданием райисполкома на Советской улице. Так мы окажемся на удалении от окраин поселка, а значит, и подальше от опасности. Сможем нормально руководить обороной и процессом выхода окруженных сил. – Карандаш в руках командира прочертил извилистую линию на карте от гати – через Октябрьский и на Паричи. Говорю же – знает он весь план! Чего меня спрашивает? – Первых вышедших отправлять к переправе, как я понял, мы не станем, а с ходу введем в бой. – Голос Клима на последних словах потускнел. – Или за нас это уже кто другой сделает…

– Извините, товарищ старший лейтенант, но чего это «кто другой сделает»? Выйдет с передовой колонной какой-нибудь бравый капитан или майор – быстренько нас от командования отодвинет и будет стратегию разводить, значит? Не думаю, что у него это выйдет, особенно если он ничегошеньки не будет кумекать в происходящем вокруг. Так что шиш ему… С маслом! Заранее! – В подтверждение своих слов скрутил фигуру из трех пальцев и с удовольствием покрутил ею перед лицом Клима, тем самым вызвав улыбки у всех в штабе. Вот и хорошо, что смеемся, а то эти фатальные измышления до добра не доведут. Не так уж у нас все и плохо, чтобы впадать в уныние. Но с другой стороны – лично я был бы совсем не против передать бразды правления кому-нибудь более сведущему, а самому отправиться во взвод…

Про уныние пришлось вспомнить ровно через час. Переместив штабной автобус в сквер рядом со зданием райисполкома, мы с Климом занялись командованием нормально – не бегали никуда, а сидели над картой, внимательно выслушивали доклады и раздавали приказы. Точнее, командовал Клим, а я потихоньку помогал. В напарнике проснулся недюжинный талант полководца, и мое скромное участие понемногу сводилось к дублированию приказов на английском.

Вскоре по прибытии тыловой колонны на восточной окраине райцентра развернули медицинский и эвакуационный пункты для местных жителей и наших бойцов. Местных, пришедших к нам за помощью, оказалось очень мало: почти все успели эвакуироваться по железной дороге или скрыться в лесах при подходе врага. По этой причине поселок казался пустынным, некоторые мгновения ощущалась некая грустная постапокалиптичность. Однако, несмотря на унылость общего вида поселка, вид из окна автобуса мне нравился – вокруг красивый сквер с добротными дорожками и уютными скамеечками, высокие деревья прикрывают густыми кронами дутую тушу штабной машины. Меж деревьев вырисовывается совершенно новое, ярко-белое двухэтажное строение районного исполнительного комитета. Центральная, Советская улица – добротной, мощно укатанной проезжей частью пролегает прямо пред нами. За ней стройным рядком стоят красивые новые дома – пара окрашенных в симпатичный зеленый цвет деревянных двухэтажек и сияющие желтизной ошкуренного бревна многочисленные одноэтажки. Как и Бобруйск, поселок развивался, но война все испортила. Эх, как бы я хотел здесь жить…

Пасторальные размышления грубо прервались недвусмысленным намеком пролетевших мимо штурмовиков, что разворачивание тылов, пусть и кургузое, требует принятия скорейших мер противовоздушной обороны. Верно, истребители прикрытия – это просто великолепно, но лишняя осторожность никак не помешает, особливо в делах военных. Немцы покуда поостыли, не лезут нас бомбить, но кто их знает? Может, Герингу запросы покамест стучат, а потом возьмут и ка-а-ак вдарят со всей дурью? Так что все наличные зенитные орудия, ЗСУ и трофейные пятнадцатимиллиметровые чешские монстро-пулеметы ZB-60 на зенитных станках в кратчайшие сроки раскидали на прикрытие станции, штаба и тылов. К моему глубокому сожалению, даже полюбившуюся немецкую зенитную самоходку пришлось отправить на станцию обеспечивать совместно с «Занавесками» мобильное прикрытие мотоброневагона. Потерю зэсэушки быстро компенсировали, выменяв у тыловиков на «зэбэшник» грузовик с установленным в кузове зенитным автоматом.

Вот так за одним делом потянулось другое. То резервы никак толком организовать и поймать не удавалось – дважды мимо нас со свистом и в одном и в другом направлении пролетали то трофейные танкетки, то грузовики с пехотой. То летуны офигительно ошиблись и чуть по нас реактивными снарядами не отработали. В штаны мы не наложили только потому, что не успели понять, что же именно произошло, – кто-то из взвода охраны всех нас спас, вовремя заметив самолеты и подав сигнал ракетами. То в радиоэфире из-за излишне эмоционального сообщения какого-то танкиста паника началась: всем померещились всевозможные приказы – от срочного отступления до сдачи в плен. Скучать из-за комом растущего бардака не приходилось. Лишь одно успокаивало и грело душу – почти целый час прошел, а ничего плохого, кроме того что уже случилось и налетов авиации, не происходило. Отряды на дорогах не напрягаются, отбили пару-тройку слабых, неуверенных атак, сместились ближе к райцентру не больше чем на полкилометра, и все. Да еще недавнее сообщение из дивизий укрепляет веру – до них доехала наша инженерная группа со сведениями о гати. Совсем скоро выступает первая, проверочная колонна на грузовиках. Ее задача пройти через болото и по возможности укрепить настил для выдвигающихся следом танков. Такими темпами противник просто не успеет предпринять адекватных мер против нас, и мы все успешно выберемся отсюда!

Закон подлости работает, сомнения нет… Стоило обрадоваться, поверить в успех, как обрушилась Беда. Именно с большой, жирной буквы, и именно Беда. Авиаразведка с ощутимым сожалением и сочувствием огорчила известиями – из Озаричей в нашем направлении выдвинулся эскадрон польских кавалеристов и несколько бронеавтомобилей и танкеток, за кавалерией с отставанием идут пять танков и примерно батальон солдат на грузовиках, а из Глуска к нам уже движется полк немецкой мотопехоты при поддержке примерно роты танков. Оба соединения с воздуха прикрывают дополнительные истребительные силы, переброшенные с минского направления.

Fuck!

Кратко и по существу.

And fuck it again!

В качестве идеального довеска к первой мысли.

Тонкой строкой в потоке нецензурных мыслей проскочил вопрос: «Интересно, а кто успеет раньше? Немцы, поляки или американцы?»

– Вот тебе и своевременная помощь окруженным… Кто бы нам теперь помог!.. – Денис выразил думы всех штабных работников очень метко.

– Надо тянуть время. Держать врага как можно дальше от гати. Будем цепляться за каждый клочок земли! За каждый метр дорог и улиц! За каждый дом! Пока не выполним задачу. – Удар кулаком по столу привлек внимание товарищей. В голове уже не находилось места панике, разочарованию или страху. – Или пока не погибнем! Победа или смерть. – Возможно, это безумие, сумасшествие и прочее помутнение рассудка. Но себя и тех, кто рядом, необходимо выводить из равновесия, как бы бредово это ни звучало. И преклонять чаши этого равновесия к яростному безумию. Дабы биться насмерть!

 

Глава 2

Бронетранспортер уходит от погони

Безумству храбрых поем мы песню…

– …Sir! North group requesting reinforcements and immediately air support. They are lost second line and retreating to next position!.. – Холс сухо чеканит слова, звонко бьющие по мозгам.

Абзац…

Авангард мотопехоты вступил в огневой контакт с отрядом Спирса полчаса назад. На первых порах все пошло нормально – сержант фрицев здорово огрел, закупорил дорогу подбитой техникой и огрел еще раз, для закрепления результата, но уже наведенной на цель авиацией. А пять минут назад вся наша затея начала рушиться – немцы психанули и, не обращая внимания на потери, пошли вперед. Рональд сыграл отступление, и прежний план со свистом полетел к чертям! Можно сейчас отправить сержанту всех рейнджеров, три трофейных танка и пару-тройку польских самоходок. Больше нельзя – иначе совсем останемся без резервов на самый крайний случай. Ох, не собирался я бросать моих бойцов в бой до последнего, но боюсь, не сделай этого сейчас – то самое абстрактное «последнее» наступит непростительно быстро. Может, оставить руководство целиком и полностью на Томилова? Он отлично справляется, решения принимает оперативно, но с умом. Мне бы рвануть во взвод, да на передовую. А то сил моих нет тут сидеть!..

– Товарищ старший лейтенант! Добронравов сообщает, что вступил в бой с польской моторизованной разведкой! – Денис, не снимая наушников и не оборачиваясь к нам, «обрадовал» свежей вестью. Ох, забыл ты про закон подлости, Артур. Клим, словно ужаленный, забегал по автобусу от стола к радисту и обратно. Правильно, нет никакой охоты верить в такие неудачи, поэтому переспрашивает, проверяет. Но все тщетно: разведка поляков маршем дошла до Лесков. Будем надеяться, что основные силы идут не так быстро…

– Sir! Observers report! From north-west approaching enemy bombers with fighters… About twenty units. Looks like a Henkel's 111.

Блендамет им в зубы! Клинтон-блинтон! Ведь только что улетела эскадрилья «королей» и с ними два из четырех звеньев штурмовиков, а сменщики еще не прибыли! И сей же миг, словно поджидали, – два десятка крестоносных летунов, примите и распишитесь! Счастье, твою мать!

Звучит воздушная тревога, на крыше райисполкома засуетились бойцы охраны с пулеметом. О, на противоположной стороне улицы наша эрзац-ЗСУ за дома скрылась. Там в домах сидят охранники – Ханнес, обеспечивая прикрытие штаба, всех бойцов загнал в дома вокруг сквера. Это хорошо, они уже в укрытиях… И нам пора прятаться, не дело сидеть в замаскированном, но от этого не более прочном автобусе с фанерными стенами. Юру с Сергеем пришлось в принудительном порядке выгонять с занятой в сквере позиции – набросали пяток мешков с песком вокруг немного углубленной воронки, выставили пулемет – и довольны жизнью. С одной стороны, неплохо устроились, да и укрытие тоже недурственное, однако, с другой стороны, есть нечто посильнее – мое категорическое «нет»! Ну что это за дело спрятаться самому, оставив на открытой местности родного брата и лучшего друга… Жаль, что Миши и Димы не видно поблизости, их Вадер с собой потащил проверять позиции охраны. Буду надеяться, что тревогу Ханнес услышал и соответствующие меры безопасности предпринял.

Из автобуса отваливали со всем, что могли унести, – ну не дай бог бомба попадет, а тут все наши вещи остались. Что делать тогда будем? Ни связи, ни оружия, ни припасов – ничего нет. Пойдут командиры побираться да войсками управлять… А так прилетят фашисты, отбомбятся, попадут, не попадут – это исключительно их проблемы, мы же ничего и не потерям. Подумаешь, автобус. Главное – связь! Одна лишь беда, Дэн пожаловался на скупую глупость польских конструкторов: эти ироды намертво прикрутили короб с тяжелой рацией к внутреннему каркасу автобуса.

Чуть позже я сильно на себя обозлился за идиотское отношение к радиосвязи и смене точек выхода в эфир. Немцы ведь неглупый, прогрессивный народ, поставляющий в свой доблестный вермахт прекрасные образцы средств радиоэлектронной борьбы. Например, радиопеленгаторы. И мы совершенно о них забыли! Фашисты авиацию навели на наиболее активный источник радиосигнала – на наш штаб. И, безусловно, разнесли его на запчасти. Десяток бомб перекопал сквер, выкорчевал все деревья, аннигилировал бедный польский штабной автобус и обрушил часть здания райисполкома. При обрушении погибли пулеметчики, на расплав ствола колотившие по самолетам с крыши, и был тяжело ранен Холс. Когда начал рушиться потолок, мы все дружно отошли в дальний конец подвала, и глупый, случайный осколок, влетев в пролом в стене, срикошетил от потолка и, пробив крепко сжатую в руках рейнджера рацию, ударил его в грудь…

Серость пустого, наполовину разрушенного подвала, заполнившегося тяжелой пылью и запахом сгоревшей взрывчатки, потерялась на фоне небольшого, но быстро растущего темно-красного пятна на полу… Пятеро людей в пыльных формах, нервно переговариваясь, сгрудились вокруг шестого:

– Hold on, buddy! Сергей, быстро марлевый пакет и бинты сюда! САНИТАР!

– Брось ты эту рацию, Иванов, ей уже конец! Помоги лучше Пауэллу!

– Hols, listen to me. You will be fine! Just hold on! Я срежу китель, Юра, посыпаешь на рану антисептик из этого пакетика, да, этого, и сразу накладываем марлевые пакеты. Клим, прижмешь их посильнее. Осколок внутри остался, выходного отверстия нет. Дерьмово.

– Сколько же крови хлещет… Протрите кровь, не вижу, куда антисептик сыпать… Эй, у него пузыри из раны!

– А-а-а-а!..

– Твою мать! Легкое пробито и ребро сломано!.. Черт, прижимай, говорю, Клим! Сергей, полей спирта на пачку из-под бинта и положи на рану, надо ее герметизировать. Да делай же что говорю! Вот здесь. Не дай бог пневмоторакс будет!

– I… I don't want… to die…

– Тихо, боец, не разговаривай. Майкл, скажи ему, пусть не говорит. Боец Груздь, беги за санитаром! БЫСТРО!

– Я мигом, товарищ старший лейтенант! Я мигом!..

– Блин, ребро у него щелкает, Майкл. Я рукой чувствую. Как бы ему хуже не стало.

– А-а-а-а!

– Так не дави слишком сильно, Клим! Quiet buddy, quiet. У кого есть морфий? Надо было сразу уколоть ему морфия. Че-о-о-орт! Колите в ногу! Где санитар?!

Сколько же это продолжалось? Минуту? Десять минут? Час? Бомбардировщики улетели, наш водитель, тот самый боец Груздь, который с раннего утра вел наш автобус, а я его так ни разу и не видел, пулей долетел до медпункта и на машине вернулся обратно вместе с санитарами. Коновалы одобрительно покивали, изучив наши перевязочные труды, исполненные всем штабом, и клятвенно пообещали сделать для спасения раненого все, что в их силах.

– Аккуратнее, аккуратнее! – Томилов помогал санитарам втащить Холса из подвала. Юра, Денис и Серый выскочили наверх раньше всех, отправились скорее руки от крови отмывать… Во время всей суматохи всего мгновение пересекался взглядами с друзьями и братом – они были испуганы так, как никогда раньше! Все, что происходило, для них стало вселенским средоточием ужаса. Но они держатся. Особенно удивил Денис – никакой паники, в ступор не впал, да, руки тряслись, но все делал, как требовалось. Без сомнения скажу – с ним можно идти в разведку. Теперь я точно уверен.

– Ты как? – Сергей вернулся быстро, присел рядом и протянул покрытую капельками флягу. Захотел было принять ее, вот только, увидев свои руки, заляпанные по локоть кровью, отказался… Руки по локоть в крови… Черт, я не желаю больше видеть тех ужасов, что пришлось испытать только что. Агонизирующий раненый, молящий о спасении. Страшная рана. Море крови. Суета. Такие моменты не начали меня пугать, нет, но чувствую, что внутри медленно, но верно ломается некая преграда… Вздохни поглубже, отбрось мысли, Артур, все нормально!

– Все нормально. Пойдем наверх, за старшим лейтенантом. Надо срочно искать рацию и восстанавливать управление подразделениями… Ай-ай-ай! – Опираться на раненую ногу по неведомой причине стало невозможно. Боль острой иглой пробила от пятки до бедра, а в самой ране будто бы штопор провернули. Брат ловко поддержал меня и обеспокоился:

– Тебя зацепило? Куда?

– Нет, это прежняя рана чего-то заныла, будь она неладна. Сейчас посмотрим, может, камешек попал под штанину… – Камешков не обнаружили, зато выяснили, что пора делать перевязку – старая, сделанная Райфлом повязка насквозь пропиталась кровью. Сколько раз я уже подмечал, что труд выбивает из головы все, и боль не исключение. Потыкал бинт, а он аж закаменел. Ну, само собой разумеется, кровь засохла и как тупой нож теперь тревожит рану. – Надо размочить повязку и вновь перебинтовать ногу…

– Посиди, сейчас санитара обратно позову. Эх, брат, о других печешься, а про себя напрочь забываешь. – И у самого выхода, не оборачиваясь, продолжил: – Не будет тебя – не будет нас…

Запали мне его слова в глубину души. По всем струнам ударили и гулко упали в самую глубину. Заставили бы задуматься эти слова, сказанные не Сергеем, а кем-нибудь другим? Не знаю…

Чего я хочу? Что диктует мне мой разум?

Защищать. Дать шанс выжить как можно большему количеству людей. Достойных, сильных, честных людей, способных изменить мир. Пафосно звучит, но я не лгу и не приукрашиваю.

И что же для этого сделал первый лейтенант Пауэлл? Все мои поступки, направленные на защиту людей в этом мире, пока заканчиваются лишь травмами и ранами. В большинстве случаев эти раны и травмы приходятся на меня. Все беды, что должны настичь кого-то, я бездумно принимаю на себя. И только на себя… Так и помереть недолго. Пару раз на самую грань уже вскакивал и лишь чудом выживал.

Хватит.

Но что делать? Как поступить? Истории не изменить, прячась за спинами других. Вернее сказать, я не могу так менять историю – знания в моей голове либо малопригодны для этого мира, либо наглым образом заблокированы. Что же остается делать?

Воевать! Брать оружие и идти на фронт! Смею заметить, Артур, именно так ты и поступил. Однако все ведет к тому, что на избранном пути цели достигаются избыточными силами и смертельным риском. От прежней мысли не отказываюсь – таким образом сгинуть недолго…

– …Сейчас может быть немного больно, товарищ первый лейтенант… – успокаивающе пробубнил санитар, щедро поливая перекисью прилипший к ране конец бинта. Ранение-то я раздербанил нещадно – швы почти разошлись, и вновь началось кровотечение. – Вам надо в медпункт, рана открылась, швы заново наложить требуется… Эх, жаль, машина ушла, довезли бы и вас.

– Нет у меня пока возможности лечиться подобающим образом. Обработай и перевяжи рану, я доберусь до медпункта попозже.

Санитар пожал плечами, но ни спорить, ни уговаривать не стал.

– Товарищ первый лейтенант… Зацепило? – Клим влетел в подвал, придерживая рукой висящий на плече ППШ.

– Нет, просто перевязка, – отмахнулся я, переводя разговор на другую тему. – Накрылась наша штабная связь, несмотря на все предпринятые меры безопасности, и один радист серьезно пострадал… Надо срочно добывать рацию.

– Да, оттого я и пришел. Но вижу, ты, Пауэлл, сейчас совсем не ходок… Я собираюсь отправиться к подполковнику Жмакину. Говорят, там, в здании станции, у поляков пункт связи был, антенны какие-то нашли, оборудование всякое, надо проверить.

– Ага. Если там рации не будет, отправляйся к медпункту, неподалеку от него стоят машины с пушками в кузовах… – Под этими «машинами» подразумевались нелепые самоходки М6 на базе джипов. По-другому объяснить не могу, может не понять. – …и грузовики с боеприпасами. Найди второго лейтенанта Оклэйда, он отвечает за снабжение, и скажи, что по моему приказу из группы изымается рация.

– Хорошо. Как вариант годится… Если что, сержанты Арсентьев и Иванов снаружи, оставляю их на тебя. Добровольца Губанова беру с собой, поможет с рацией. Груздь в медпункт уехал. Вся охрана на той стороне улицы. Эх, что-то Вадера не видно, куда же он запропастился?.. Ну ладно, пойду я, вернусь как можно скорее.

– Удачи! И это, лучше всего разворачивай новый штаб на станции и сразу приступай к управлению войсками. Так будет безопаснее.

– Но как же? Ты ведь тоже командуешь…

– Нормально все, у тебя отлично получается управлять войсками в одиночку. Денис тебе поможет в переводе приказов. Я туда подтянусь позже, с моей ногой быстро не побегаешь…

Все разбежались по своим делам-приказам, даже санитар, закончив перевязку, еще раз попросил меня как можно скорее добраться до медпункта и отправился восвояси. Первое желание, посетившее меня в минуту покоя, – отмыть руки от крови. Все вроде уже отмылись, а товарищ Пауэлл тормозит.

– Серый, где вы руки мыли? – На улице тоже спокойствие, даже странно это. Довольно тихо, лишь в небе гудят запоздавшие советские истребители да где-то вдалеке на юге грохочет канонада. Брат сидел у выхода из райисполкома и усердно оттирал окуляры оптического прицела своей винтовки от пыли. Остановившись на миг, я подивился занимательной картине – некогда красивое белое здание сейчас наполовину разрушено, и почти на самом стыке груды развалин и уцелевшей части здания стоит скамья, на которой восседает преспокойный солдат, увлеченно чистящий свое оружие. – И пусть весь мир подождет… Ну, точно ведь!..

– А? Чего? Руки мы мыли вот там. Видишь дом на той стороне улицы? За ним колодец, – встряхнув головой, отозвался брат. – И чего ты там? Кто подождет? – Озадаченный вид чумазого пограничника оказался в ту секунду ну столь комичным, что не засмеяться было сложно. – Чего ржешь?

– Ха-ха… Фух… Отпустило меня наконец, вот и ржу. – Серый серьезно кивнул. – А Юрец где?

– Он в том доме, ну за которым колодец, репродуктор нашел, починить пытается, – злорадно ухмыльнулся Серый.

– Ты же технарь, чего ему не помогаешь?

– А на фига? – удивленно пожал он плечами. – Там и розетку вдребезги разнесло, и саму тарелку раскурочило. Возни больно много, и чего такого я по этому радио услышу? Песни местные меня мало вдохновляют, партийные речи – еще меньше. Поэтому – на фиг репродуктор. – Лень вкупе с логикой – страшная штука.

– Ну ты и лентяй.

– Я – снайпер.

– Тогда поднимись на второй этаж, снайпер, и следи за дорогой. Тут охраны маловато, любой боец на счету. Я скоро вернусь. – Смена тона подействовала, брат не мешкая собрался и пошел в здание.

Юра, как и говорил Серый, увлеченно чинил поврежденный репродуктор, не обращая внимания на заинтересованные взгляды двоих красноармейцев. Пока мыл руки ледяной водой из колодца, удалось оглядеться – приятный такой, уютный дворик, окруженный четырьмя домами. Посреди двора деревянный стол и скамейки. За таким всегда собираются местные азартные игроки в домино или картишки. В дальнем конце двора стоит пара покосившихся столбов с натянутой между ними бельевой веревкой. Под окнами одного из домов маленькая цветочная клумба, огороженная символическим заборчиком. И все это так непривычно пусто, безжизненно… Проклятая война.

Смурые мысли улетучились, когда красноармейцы решились завести беседу с сержантом-пограничником:

– А что, товарищ старший сержант, почините тарелку? – поинтересовался худой, как спичка, ефрейтор. Мешковатая форма явно не по размеру болталась на сутулой фигуре, словно тряпье на огородном пугале.

– Может быть… – неопределенно пробубнил Иванов.

– Здорово, товарищ старший сержант! Может, о нашем подвиге сейчас на всю нашу необъятную Родину товарищ Левитан рассказывает… – одухотворенно, с придыханием произнес второй боец, то и дело поправляя коротковатую гимнастерку. Вот надо же какая идеальная противоположность первому! Круглый словно колобок, щеки как у хомяка – со спины видно, необъятное пузо перетянуто ремнем, как удавкой, так и кажется – сейчас вся масса вывалится в одну сторону.

– Не думаю… – иронично ухмыльнулся сержант.

– Да! Чего ты городишь, товарищ Люлькин? – Оп-па! Пузатый и круглолицый по фамилии Люлькин? Да это же Лелек собственной персоной! А тощий – Болек! Х-ха! – Кто тебе по радио будет о секретной операции рассказывать? – Ой, умора, наше спонтанное и крайне безумное приключение операцией-то назвать сложно, а уж секретной операцией…

– Не могу не согласиться! Действия в глубоком тылу противника крупным механизированным соединением – это, я вам скажу, не в тапки… не на границе оборону держать!..

– Скажу даже больше… – Тощий перешел на заговорщический тон. – О подобных операциях лишний раз даже вслух говорить не стоит! – Красноармейцы подобрались, стали озираться по сторонам и, конечно, обнаружили меня, бессовестно улыбающегося на грани гомерического хохота над их ходом мыслей. Солдаты покраснели, заерзали, а я все улыбаюсь, еле сдерживаю смех и смотрю, как в приступе беззвучного хохота содрогается Юра.

– Идите на позиции, бойцы… Ох-ха-ха!.. И благодарю за службу! Храните тайну операции как зеницу ока!.. – кое-как собрался с духом Иванов. Красноармейцы ушли, а мы с другом впали в дурную прострацию и еще с минуту ржали как кони. – Не, ты слышал? А? Ха-ха-ха! Секретная операция… Ох, м-мать!..

– Дай волю людскому разуму – и не такие «тайны» узнаешь!.. Фу-у-ух… М-да, ну и дела… Ладно, посмеялись и хорош… Ты там с тарелкой чего удумал?

– Захотелось сводки послушать… Это ты всю дорогу на связи сидишь, командир, а мы, обычные сержанты, – гордо протянул Юра, – сидим в окопе, света белого не видим и не слышим. Может, мировая революция грянула да Гитлера на радостях под Бранденбургскими воротами повесили? Иль, может, мне звание Героя присвоили? А я и не знаю!

– Ой, ой! Геройский сержант мировой революции!.. Тебе по факту и не треба свет-то видеть, тебе что командир скажет, то и делай. А с игрушками балуйся в свободное время.

– Грубо, товарищ первый лейтенант, – с обидой пробубнил Юра, вновь обратив свой взгляд на репродуктор.

– Ну уж извини, Юр, как есть, и обижаться не на что. Тут истина такая – подчиненным, а уж тем более младшим командирам, много знать не положено. Не мной придумано – и не мне это отменять… Я это тебе просто объясняю и в укор не ставлю, но кто другой, к примеру, старлей Томилов или особист Вадер, тебя бы уже за раздолбайство и занятие ерундой в зоне боевых действий в лучшем случае в погреб затолкали, а потом и под трибунал… Про худший вариант говорить не стану. Сам должен соображать.

– Ты краски не сгущай… Ты же сам сказал, что ничего с нами не будет, пока ты рядом?

– А вот не будет меня – что и как делать станешь? – Друг стушевался, призадумался. – Не знаешь. По себе скажу – чтобы жить в этом мире, надо все время учиться, слушать, запоминать. И в армии служить тоже надо учиться. Здесь все другое, не такое, как мы привыкли. Сам по себе долго не побегаешь…

– Да понял я, понял. Ты прав. Демократия закончилась, при коммунизме живем. Ха! Сейчас-то можно чуток побаловаться? – И тычет пальцем в репродуктор.

– Отчего же нельзя? Чини. Политическую осведомленность надо подымать, товарищ старший сержант! Свежие вести послушаем, коль починишь. Погоди, радио ведь проводное? А сеть, думаешь, цела?

– Цела вроде бы. Видишь провода? – Над головой от столба к столбу куда-то на восток тянулась линия. – Это радио. Насколько видно – проводка и столбы целы. Кстати, а ты чего со старшим лейтенантом не отправился?

– Да-а-а, не могу я по штабам сидеть. Мне легче на поле боя командовать, а не по карте фишки двигать. Опыта маловато… А у Томилова талант, это я тебе с уверенностью говорю. Так что пусть старлей покомандует, мне совсем не жалко.

– Самоустранился? – ехидно поинтересовался друг.

– Считай что так. – Нарисовавшаяся тема беседы мне не понравилась. Нечего обсуждать мои собственные решения. – А чего в других домах не поищешь тарелку?

– Нету тарелок, все с корнями вырвано. Это, по крайней мере, в близлежащих строениях. А далеко ходить приказ не позволяет, товарищ командир, – подпустил шпильку Юрец. – Во-о-от так! Готово! Давай прикрутим провода.

Репродуктор дурным голосом захрипел, Иванов, скривившись, что-то поправил, и довольно чистым голосом легендарного Левитана радио заговорило:

– …Красноармеец товарищ Филин обнаружил замаскированное германское орудие. Бесстрашный боец незаметно подполз к вражескому орудию и несколькими гранатами уничтожил его вместе с расчетом. На взрывы прибежала группа фашистов. Они окружили смельчака-красноармейца и хотели захватить его живым в плен. Вовремя подоспевшие американские пехотинцы-разведчики успели спасти героя-красноармейца…

– Ишь ты… – пораженно покачал головой Юра.

– Чего оно опять хрипит? Ничего не слышно же! – возмутился я, когда тарелка отвратно завыла.

– …бою ефрейтор Энского стрелкового полка Квашин. Под сильным обстрелом он порвал связь противника. При отходе роты из боя Квашин метким пулеметным огнем сдержал натиск фашистов. Последним оставив место боя, бесстрашный ефрейтор вынес на себе раненого командира роты лейтенанта… – Вновь помехи и попытки исправить проблему.

– …дня наши войска на Рижском и Полоцком направлениях продолжали отход на подготовленные для обороны позиции, задерживаясь для боя на промежуточных рубежах… Боевые действия наших войск на этих направлениях носили характер ожесточенных столкновений. На отдельных направлениях и участках наши части переходили в контратаки, нанося противнику существенный урон. На Ровенском и Тернопольском направлениях день прошел в упорных и напряженных боях. Противник на этих направлениях ввел в бой крупные танковые соединения в стремлении прорваться через наше расположение, но действиями наших войск все попытки противника прорваться были пресечены с большими для него…

– Зараза, хорош гудеть! Я же тебя починил! – Юре пришлось вновь что-то поправлять.

– …значительное количество пленных и трофеев. На Минском и Бобруйском направлениях отбиты массированные удары танковых и моторизированных частей противника. Силами наших частей и частей американского Экспедиционного корпуса противник был остановлен, а на некоторых участках отброшен на прежние позиции. В результате контрудара наших войск на Бобруйском направлении разгромлен крупный штаб противника. Убит польский генерал и захвачены оперативные документы двух дивизий. На другом участке этого же направления танковыми и пехотными подразделениями сил американского корпуса уничтожено около сорока танков противника. Бойцы Красной армии и Экспедиционного корпуса Армии США, сражаясь плечом к плечу, проявляют чудеса героизма и стойкости…

А-бал-деть! Какая прелесть! Почти что победоносное отступление, а запланирован отход для последующего сокрушительного контрудара!.. Где-то на просторах Интернета, еще в моем мире, а может, в книгах читал, что, если в сводках не оговаривались точные названия городов, сел и прочих населенных пунктов, не было четких цифр – значит, все довольно дерьмово. А то, что я сейчас слышал, звучало еще хуже – одни лишь направления и массовый героизм… Такое может значить лишь одно – фашисты и поляки прут напролом…

Твою мать. Что теперь делать? Нет никакой точности в определении местонахождения линии фронта? Отходят, обороняются – все. Вопрос – где? Направления есть, а в какой точке этого направления идут бои – неизвестно! Вот вчера мы кое-как договорились с выделенными для нашего прорыва частями, они по идее придут к Паричам. Значит, фронт как бы там. А вот вдруг поляки иль, может, немцы возьмут переправу да и пойдут себе дальше на восток, походя раскатав в тонкий блин наших спасителей? Еще и на юге началась кутерьма. На Ровно и Тернополь фашисты пошли! Ведь еще в Бобруйске, в штабе слышал – на юге тишь да гладь, фрицы в тех землях спокойные и совсем не рыпаются. А тут бац, и уже направления пошли – Ровенское да Тернопольское! Это же, черт подери, далеко от границы! Ох египетская сила!.. Как бы с этой свистопляской про нас не забыли. Плюнут и отнимут авиацию, ибо она где-нибудь под Минском малость нужнее окажется…

Хорошо, думаем логически, представим карту.

На севере Рига и Полоцк потихоньку накрываются медным тазиком, то бишь стальным крестом. Что там есть важное по этим направлениям? Ленинград, но он о-о-очень далеко оттуда. Прикинемся великим стратегом и оценим опасность удара на севере… Пусть будет – небольшая. Да, советская земля. Да, целая союзная республика. Да, почти целиком оккупирована. И бросать ее не хочется… Но бросят – ничего тут не поделаешь.

Дальше, взглянем на наше, центральное направление. Вчера пал Бобруйск, это раз, а Минск вроде еще держится, это два. Однако стоит учесть, славный город на Березине лежит аж на добрую сотню километров восточнее столицы Белорусской ССР… И тут же вспоминаем про Полоцк на севере. Понимаете? Большой выступ получается, а вершиной ему – Минск. Ох, только бы большой задницы, по типу Киевского котла из моего мира, не случилось. И так все в тартарары летит. Но Минск при данном раскладе тоже влетает в список потерянных городов. Ах да, совершенно забыл о наличии еще одного важного элемента центрального фронта – облажавшийся по самой полной программе Экспедиционный корпус Армии США. Слили все, что можно было слить, настолько удачно, что штаб корпуса десантники атаковали, что две дивизии на волоске от гибели болотную жижу хлебают и что остальные части корпуса просто неведомо где…

Вывод по центральному направлению – все плохо. Соотнесем сие «все плохо» с нашей затеей – и получим логичный вывод: план на грани полнейшего провала. Срочно требуется продумывать иные варианты кроме прорыва через фронт. Например уходить не на восток, на прорыв, а на юг – в Полесье – и всей нашей здоровенной группировкой обратиться в партизан. Рассыпаться по лесным просторам небольшими отрядами и гонять в хвост и в гриву врагов. Только не моего уровня эти размышления, тут генералы нужны, дабы правильно, с умом, дивизии в партизан превращать.

Про юг думать не стану – слишком уж непростое это направление. На богатых землях Украины и уголь, и хлеб, и нехилая промышленность. Есть уверенность, что на юге силы РККА и РККФ будут ой как знатно бодаться с фашистами…

– Эй, ты чего примолк, Ар… кхем… Майкл? Ты не слушаешь? А тут интересно! Про героев рассказывают!.. – Юра заставил переключиться со «стратегического» режима на «тактический». Х-ха! Прямо как в компьютерную игру играю…

– Правильно, а про что еще рассказывать, когда фронт рушится и все замыслы коту под хвост летят. Конечно, про героизм… – Ироничная ухмылка а-ля улыбка товарища Карпова удалась, Иванов скривился. – У нас тут, в тылу врага, тишина и покой! – Тут я не соврал: в Октябрьском пока что было тихо. – А там, на фронтах, задница.

– Что за пораженческие мысли? Сам меня учит поступать как подобает в этом времени, и тут же всяческие неприемлемые мыслишки выдает, – поучительным тоном упрекнул меня друг.

– Неправильный вывод, товарищ Иванов. Тебя вот героизм заботит, а я сводки обмозговывал…

– И чего намозговал?

– Ничего хорошего… Одни лишь серые тона. Больно вся картинка начинает напоминать НАШ, тамошний, сорок первый год…

Такие выводы собеседника зацепили.

– Что, настолько плохо? Ну, ты все же больше про войну знаешь, чем я с твоим братом, вместе взятые. Такие вопросы тебе только и анализировать. И в клубе ты знатным занудой в военных вопросах прослыл. – И поди пойми – не то подколоть хотел, не то похвалить.

– Я не военный аналитик, чтобы рубить сплеча и вопить – все плохо или все хорошо. И сам понимаешь, местные реалии, мягко говоря, отличаются от известных нам. Так что не все просто…

– Хорош уже воду мутить, аналитик, плохо все? – несдержанно всплеснул руками Юра.

– На мой взгляд, заметь! Лишь на мой взгляд, вероятно не совпадающий с мнением руководства… Все плохо. Фронт рушится на севере, юге и у нас, в центре. Намечаются офигительные по размеру котлы – наш, то есть американский, корпус конкретно провалился…

– Неутешительные выводы, друг… – Озадаченный Юрец отсоединил репродуктор от проводов и положил его на землю. – Что делать будем? Ежели твои размышления верны, то вся эта муть и на нашей, «секретной», операции скажется.

– Точного ответа я дать не могу. Тут мозги большего масштаба нужны, не лейтенантские, а генеральские…

– Погоди. Слышал? – довольно резко прервал меня Иванов, заставив прислушиваться.

– Что именно?

Где-то недалеко, примерно на юге, грохнул выстрел.

– Вот! Теперь еще гро… – И тут такое началось – словами не описать. На южной оконечности райцентра разразилась истеричная перестрелка с явными вкраплениями чего-то наподобие автоматической пушки. Руки без моего ведома, исключительно на подсознательных рефлексах, зашарили по бокам в поисках автомата, который я без задней мысли оставил в подвале райисполкома. О’кей, нет основного оружия – берем запасное. В ладонь из кобуры скользнул прохладный пистолет Токарева. Юрец тоже времени не терял и уже грозно сжимал в руках «дегтярь». – Что за чертовщина?

– Давай бегом к Сергею! Похоже, поляки прорвались… Shi-i-it! – А внутри все ликование: «УРА! Сражение, а не просиживание штанов в штабе!»

– Что за стрельба, товарищ старший сержант? – Толстяк Люлькин перехватил нас уже на выходе из двора.

– Боец Люлькин, бери своего напарника – и бегом к ефрейтору Кручинину. Он здесь, через пару домов. Передай приказ… – Юра перевел взгляд на меня, словно спрашивая разрешения командовать без моего вмешательства. Я молча кивнул. – Срочно поднять весь взвод охраны и приготовиться к бою…

– Сержант Иванов, на противоположной стороне улицы, вот в тех домах перед сквером, нужно развернуть дополнительную позицию с пулеметом. Там всего пара стрелков, этого недостаточно, – все же вмешался я, но Юра не огорчился, а поддержал меня:

– Слышал, Люлькин? Выполнять! Бегом!.. Майкл, думаешь, прорвались поляки?

– Не знаю. Боюсь, что да… Смотри, джип едет. – Пришлось притормозить и просто присесть у дороги, ожидая, когда истребитель танков М6 (какой гений американской промышленности вообще придумал это чудо «истребителем танков» назвать, не понимаю!) подъедет к нам.

– Enemies in the village!.. They broke through our defenses! – громко кричал командир машины, размахивая руками и всячески привлекая внимание к своей персоне.

– Hey! Stop! Stop, I said! – Джип взвизгнул тормозами, резко остановился. – Какого черта происходит, сержант?

– Сэр, сержант Лайлз, сэр! Мы из резервного отряда, сэр. Польская моторизованная группа прорвала оборону на юге и движется сюда! На окраине противника ненадолго задержали силы моей группы, командир отправил меня срочно доложить вам, сэр! – Солдат испуган и находится на грани паники, но докладывает быстро и по делу.

– Calm down, sergeant. Юра, бегом к Сергею, ваша задача вместе с пулеметчиками на той стороне перекрывать огнем проезд. Давай, действуй! И еще – держи на контроле свое снаряжение и вещи. Вдруг придется отступать.

– Понял тебя! Будь осторожен, не рискуй.

– Буду, Юра! – Друг быстренько убежал, а я решил немного расспросить самоходчиков. – Какие силы противника прорвались?

– Не знаю, сэр. Я мало что успел рассмотреть. Были танкетки и несколько танков, еще грузовики видел. Они стремительно налетели на нас, все разглядеть не удалось. Но я думаю, не меньше роты, сэр.

Плохая весть, плохая… А может, просто-напросто у страха глаза велики? Или велосипеды? Хохма. Однако в этой истории две беды. Первая – факт прорыва врага, вторая – самые последние резервы вступили в бой. За этими резервными силами сразу идет штаб, взвод охраны, медпункт и тыловое обеспечение. Вот и выходит, что мы фактически последние боеспособные подразделения обороны. Медиков и снабжение в сумме даже два десятка не наберется, и кто там оружие держать будет?.. Ох, вот сержанту все это знать не стоит.

– Ладно, Лайлз, теперь слушай меня. Ставлю боевую задачу. – Экипаж подобрался, смотрят внимательно все. – Замаскируй машину вот там, за сквером. Зеленый забор между зданиями видишь? Прямо за забором еще два дома, и через полсотни метров железная дорога. Запоминай, что вокруг тебя будет. – Лайлз кивает. – Объедешь по огородам дома и встаешь прямо за забором. Я попытаюсь найти и прислать к тебе бойцов для прикрытия тыла. Если не смогу, то не обессудь! Твоя основная задача – бить вражескую технику, которая выйдет в твой сектор. На пехоту не отвлекайся – только машины и бронетехника. Здесь броня будет к тебе бортом почти все время. Но если они развернутся на тебя, уходи сразу назад и обратным путем выезжай за белое здание, – указываю на райисполком, – выезжай к дороге. Но дорогу не пересекай ни в коем случае! Подобьют к чертям. Не рискуй. Лучше высовывайся для выстрела и тут же прячься. Понял меня? – Сержант слушал внимательно, страх исчез под напором информации. – С боеприпасами проблем нет? Картечь есть?

– Полтора боекомплекта, сэр! – отозвался заряжающий, хлопая ладонью по ящикам на бортах. – Картечи и бронебойных снарядов полно. Фугасных маловато.

– Хорошо. Картечью разрешаю стрелять только с позиции из-за белого здания. В противном случае можешь зацепить своих. Все, выполнять приказ! – Машина взвыла двигателем и, подняв тучу пыли, сорвалась с места, унося четверых, кхем, самоходчиков к цели.

Так, мне-то что делать? Во-первых, забрать оружие и переместить из подвала свои вещи. Бегом, точнее, насколько быстро это возможно с раненой ногой.

– Наблюдаем движение на юге! Бой смещается к нам. Вижу дымы, что-то горит, – гулко доносится откуда-то сверху. Дельная информация. Брат молодец, не спит, наблюдает.

– Спасибо! Если что – я на другой стороне улицы! Пришлю вам подмогу. – Автомат в руки, вещи прямо у двери к стене приставлю – и на улицу. – Из здания на проезжую часть не выходить! Только к железной дороге!

– Принято, командир! – деловито, в унисон, отозвались два голоса.

Обещанную «подмогу» нашел сразу – троих бойцов с пулеметом из ближайшего дома выгнал и отправил к райисполкому. С прикрытием самоходки пришлось повременить – взвод охраны не резиновый, лишних сил взять неоткуда. И так всего двадцать человек осталось… Благо бойцов чуток растормошил, подготовил к опасности да приказ по цепи передал – огонь открывать только по моей команде, и никак иначе. Даже когда из засады ударит истребитель танков М6 – огня никто открывать не станет. Заварушка начнется только по моему приказу!

Но ни подготовки, ни наличных сил недостаточно. Критически недостаточно! Еще Дима с Мишей неизвестно где, и никто из бойцов охраны сказать не может, куда, с кем и когда они отправились. Милиционеров тоже нигде нет! Надеюсь, милиция все-таки где-то прикрывает моих друзей… Томилов с Денисом тоже крайне не вовремя ушли! Нет, вру – все они правильно ушли. Им карты в руки с общим командованием. А я повоюю…

Вот про Вадера вовсе молчу! Этот с-с-сотрудник НКВД будто сквозь землю провалился! Дал бы бог, чтобы в этот момент он вместе с ментами был. Если случится, что с попаданцами, Ханнеса к чертовой матери расстреляют! Да и мое будущее окажется под гигантским вопросом…

Эх-х, голова два уха! Забыл ведь отправить бойца, дабы предупредить Жмакина о прорыве. Растяпа ты, Артур! Может, железнодорожник в своем броневагоне не видит, не слышит ничего, а ты ушами хлопаешь? Тьфу!

Исправить оплошность удалось исконно русским методом – с помощью лома и чьей-то матери. В роли лома в данном случае выступил командно-матерный слог. Стоит подметить, красноармеец, выслушавший «приказ», смылся прежде, чем я договорил третье предложение. Теперь есть надежда на содействие подполковника. Как-никак, железнодорожные пути с севера на юг через весь Октябрьский пролегают. Авось выйдет МБВ на южной окраине, даст пару залпов – и пшеки побегут?

Интересно, где паны прорвались – у Лавстык или у Лесков? Или не там они прошли? Ежели мыслить логически, то прорыв по обороняемым дорогам пока маловероятен. Не в том смысле, что враг загнется на этих направлениях в безуспешных попытках пройти, а в том, что для прорыва там требуется уничтожить всех обороняющихся. А судя по канонаде и отзвукам интенсивной перестрелки, бои на юге продолжаются. Следовательно, поляки прошли совсем не там. Ох и хитрый же тогда враг попался, нашел лазейку, очаги обороны обошел и ударил в самое мягкое место…

Обмозговать выводы, как обычно, не дали, бесцеремонно прервав:

– Товарищ первый лейтенант! – Из окна дома, на травке перед которым я расселся, высунулся боец охраны. – Поляки на дороге!..

Уже? Странно это, на окраине-то еще стреляют, и активно стреляют… Неужели ЕЩЕ поляки прибыли? Ой-ой-ой! Невеселая мысль сорвала меня с места, да так, что даже о заранее выбранной позиции забыл – кинулся куда глаза глядели. Хорошо, хоть эти самые глаза глядели на вразумительное укрытие в виде пары кустов в яме между домами.

Сунулся в кусты, выглянул и немного успокоился. По дороге в нашу сторону быстро мчалась маленькая колонна – во главе с легким танком шли две танкетки и два бронетранспортера «Ханомаг». Не густо, если смотреть на вражеский отряд со стратегической высоты нашей «секретной операции». И излишне много, если спуститься, или даже упасть, с небес на землю и оказаться на этой улице…

Теперь что будем делать, Пауэлл? И не поздновато ли задумался о действиях, дружок? До танка уже метров сто осталось, а планы создавать надобно чуточку пораньше… Ладно, сейчас лично мне важно видеть и знать – куда хромать, когда прижмут. Оглянулся, посмотрел на дворик, на дома вокруг – беги от дороги куда хочешь, первый лейтенант! Только вовремя беги, пока единым куском существуешь…

Земля легонько завибрировала, как бы скромно намекая – танк уже близко! Посмотрим, где он? Ага, пересек границу сквера и вышел на открытое пространство. До танка не больше полусотни метров. Близко уже. Танкетки вот отстают, БТР вовсе остановились в сотне метров от выезда к скверу…

Ну и пофиг, пляшем!

Автомат в руках, подсумки забиты магазинами с патронами, на боку сумка, полная гранат. К бою готов!..

Ан нет, не готов. Первый же снаряд, ударивший во вражеский танк, оказался таким сюрпризом, что я чуть не напрудил в штаны. Танк, каким бы он ни был, – вселяет страх. Он – средоточие опасности для пехотинца. Пулеметы, пушка, гусеницы, в конце концов, – все это смерть для неосторожного, нерасторопного солдата. Танкобоязнь – не глупые выдумки трусоватых солдат, а страшный психологический барьер. И, похоже, у меня он частично сохранился. Словно завороженный, я смотрел, как танк, лязгая гусеницами, движется прямо на меня…

И тут БАХ! Сноп искр, свист осколков, грохот и скрежет! Маленький, выпущенный со снайперской точностью тридцатисемимиллиметровый снаряд вдребезги разнес переднее, ведущее колесо, лишив танк подвижности. Машину самую малость крутануло, но, видимо, снаряд оказался в трансмиссии, и уцелевшую гусеницу и второе едущее колесо – заклинило. Башня танка стала медленно разворачиваться в сторону источника опасности; желание поляков отомстить, а не сбежать, вызывало уважение. Однако тщетность затеи подтвердил второй удар, пришедшийся ровно под башню. Что-то хлопнуло, из стремительно распахнувшихся башенных люков повалил дым. Спустя секунду из одного люка кое-как выполз один танкист, и тот бессильно сверзился с башни, оставив на корпусе машины темный кровавый след.

Жалкое зрелище, скажу я вам. Считаные мгновения – и две болванки качественной стали, весом по девятьсот граммов каждая, обратили боевую технику в жалкую, беспомощную жестянку, а экипаж – в мертвецов… Любо-дорого смотреть!

Ду-ду-ду-ду!

Ай, мать! Танкетки развернулись прямо у первого дома перед выездом в сквер и ударили из автоматических пушек по замаскировавшимся самоходчикам! После пары очередей дальняя TKS отошла назад, из нее по пояс высунулся польский танкист и усердно замахал руками, подавая некий сигнал остановившимся поодаль бэтээрам с мотопехотой. Последние тут же отреагировали, из одной машины выпрыгнул офицер и стал громогласно раздавать приказы:

– Sierýant Brzhozovsky na lewo! Sierýant Dantsevich po prawej stronie!.. – Машины двинулись вперед и, не выезжая на открытое пространство, прижались к домам по обе стороны улицы. – Z samochodów! – Деятельный офицерик попался, бинокль схватил, к скверу бежит, сейчас обстановку изучать начнет да приказы умные отдавать.

Грянул звонкий щелчок выстрела из винтовки.

Мир на долю секунды притормозил, все утихло, будто все сущее ждало этого выстрела. Ощущение не из приятных. Словно ты в бушующей, громогласной толпе решил выкрикнуть нецензурное слово, и в миг твоего выкрика – все замолчали и посмотрели на тебя…

Череп польского офицера лопнул, расплескав вокруг свое содержимое. Тело, больше не подвластное нервным импульсам улетевшего мозга, столбом рухнуло на землю, подняв облако пыли. И тишина…

У меня даже нашлась секунда мысленно похвалить брата за снайперский выстрел. Без приказа, конечно, но очень своевременно. Наш черед стрелять!..

– ОГОНЬ! ОГОНЬ! – во всю глотку заорал я, крепко прижимая к плечу приклад автомата…

It’s show time!

Оба бронетранспортера утонули во всполохах искр и тучах пыли, польские солдаты, успешно выбравшиеся из транспорта, истошно заверещали и очень быстро забегали, пытаясь избежать смерти. Хотите верьте, хотите нет, но до той минуты я считал, что такой яркий и немного неправдоподобный набор спецэффектов можно встретить лишь в голливудском боевике. Да и, по сути, наша стрельба оказалась «голливудской» – шуму много, а толку мало. Поляки сильно испугались, понесли некоторые потери, но слишком быстро разбежались по укрытиям и стали уверенно отстреливаться. Пока менял опустевший магазин в автомате, краем глаза заприметил движение за подбитым танком – на нас обратили внимание уцелевшие TKS. Одна из гусеничных машинок резво крутанулась на месте, наводя свою пушку на противника, то есть на нас. Фоном мелькнула мысль, что от двадцатимиллиметрового снаряда деревянные стены домов не спасут… Однако не успели танкисты довести до завершения свой замысел – очередной бронебойный снаряд с пламенным приветом от самоходчиков ударил в TKS. Корму машинки разворотило, словно цветочный бутон! В разные стороны хлестнул фонтан из кусков брони, деталей двигателя и вспыхнувшего бензина. Вторую танкетку через считаные мгновения закидали гранатами воодушевленные красноармейцы. Гусеницы сорвало, подвеску на одном борту разбило осколками, и польская машина с жалобным скрипом осела набок, замерев посреди дороги…

Шикарно! От техники избавились, а вот живая сила противника все еще многочисленна и опасна!

Фьють, фьють!

Ох ты ж! Пристрелялись, сволочи, уже прямо по мне бьют…

– Strzelaj! Nie pozwol im wyskoczýc! – Опаньки, еще один командир нашелся. Где ты есть? А? Пыль, поднятая множеством выстрелов, дым от горящей техники, сильный обстрел – все это мешает просто спокойно сидеть в яме под кустом и смотреть вокруг в поисках цели…

Фьють!

Да еклмн! Так и убить могут, ироды. Пора сменить позицию…

– Move forward! – Это еще что за возгласы? Откуда-то из-за домов на юге очень громко и четко прозвучал приказ на английском. – Don’t let them get away!.. – И все тот же голос на неплохом русском продолжил: – Пулемет сюда! Быстрее!

Матерь Божья! Неужели второй лейтенант Оклэйд?.. Ну ни фига же себе, трус людей в атаку повел?! Не-не! Быть такого не может…

Кое-как убежав со старой позиции, я попытался рассмотреть в просвете меж домов, где и кто нам помогает.

– Товарищ лейтенант! – Рассматривать не придется, навстречу бежит милиционер Горбунов. Преобразился боец – в маскхалате теперь щеголяет. – Товарищ лейтенант… вы в порядке? – Страж правопорядка жадно хватает ртом воздух.

– В полном. Ты откуда взялся? Что там за стрельба? – Особенно спрашивать тут не о чем, и так все понятно. Но удостовериться надобно.

– Мы отбили атаку противника… у медпункта… и направились сюда. Ох, фух… Товарищ Оклэйд приказал срочно… Ох, умаялся я… организовать отряд из легкораненых и сил тылового обеспечения и направляться… к вам на помощь. Вот… Фу-у-у-ух. – Утерев рукавом пот со лба, Горбунов присел на землю. – Одну минуту, дыхание переведу…

– О’кей… Оклэйд руководит атакой?

– Так… точно! – Ай да трус! Или уже не трус?

– Каков план? Оклэйд приказал что-то передать мне? – Действие – вот залог успеха. О трусах и героях – позже.

– Приказал…

Поляков мы смяли ударом с двух сторон – отряд второго лейтенанта, обойдя врага, ударил во фланг и тыл, а я во главе взвода охраны пересек дорогу, нанося удар во фронт.

Последние минуты боя выдались самыми ожесточенными – враги не пожелали проигрывать и бросились в контратаку. Били там, где напор был слабее, и именно охрана штаба оказалась слабее и малочисленнее… Встречный бой быстро перешел врукопашную, участия в которой мне принимать еще не доводилось.

Все происходило слишком быстро. Мысли, чувства, кадры – вся суть рукопашки. Мысли коротки, отрывисты, как сигналы морзянки. Чувства мимолетны и запредельно чисты. Картины ярки, отвратительны, они словно кислота въедаются в мозг.

Патроны в магазине кончились. Не успею перезарядить.

Крики, рычание, возгласы.

Твою мать, откуда этот здоровяк вылез? Куда ты кинулся? Ай, нога! Больно ведь!

Боль, ненависть, страх!

Почему же этот урод такой сильный?! Не могу справиться! Помогите же кто-нибудь!..

Все темнеет, ненавистный рыжий цвет перед глазами. И резкий запах пота…

БАХ!

Что это у меня на лице? Мозги? Горбунов и меня выстрелом зацепить мог! Но спас ведь.

Уверенность и гнев. Лед и огонь. Нож и пистолет…

Ага, попались, ляхи позорные? Н-на тебе! И тебе н-на! Еще раз! Ой, нож застрял. Тогда из пистолета!..

Дым, не видно ни черта. И тишина…

Нет, слышу кое-что…

– Nie strzelác! Proszę, nie strzelajcie! Не стреляйте! Мы сдаемся!..

Ага! Сдрейфили, сдаются!..

Большинство солдат из взвода охраны и группы Оклэйда, как и сам лейтенант, остались в оцеплении района, прикрывать пусть и разнесенное вдребезги, но все еще расположение штаба до дальнейших распоряжений. Мы же с несколькими бойцами принимали пленных…

Горбунов, утерев кровь с лица, привычными движениями проверял выходящих на дорогу пленных. Поляки оглядывались по сторонам, в глазах их не было страха, лишь ненависть и презрение. Порвать нас готовы, но не могут – нас убивать они решаются, лишь будучи уверенными в своей силе. Ну или за редким исключением, когда силы равны. Явно видно – они не считают себя проигравшими и, похоже, ждут, что к ним будут относиться по всем правилам Женевской конвенции. Стервятники чертовы. А сами ведь бросились бы на нас, будь такая возможность! Только сверкающие штыки на винтовках бойцов охраны и подоспевших американцев, предостерегающе направленные на пленных, удерживают последних от необдуманных поступков.

Хотя вру, самое серьезное впечатление произвели не мы, а Жмакин со своим бронированным монстром. Он вывел в зону боевых действий МБВ, с которого пару раз ударили пулеметы, – несколько врагов попытались прорваться через железную дорогу, но там их горячо встретили. Железнодорожники постреляли, посмотрели, что у нас все уже под контролем, и, не задерживаясь, отправились обратно на станцию. Все верно, они здесь уже не нужны, значит, все возвращается в рамки первоначального плана…

В конечном итоге после боя пшеков осталось всего семеро. Почти вся их немногочисленная братия полегла в перестрелке и рукопашном бою. Руки в небо не тянут, не трясутся от страха, а в шеренгу строятся, как на парад! Господи, Боже мой, да они же совсем охренели!

– Ну, ты посмотри на них, а?.. – Пыльной «рогатывкой», подобранной с земли, я ожесточенно оттирал руки от крови. Второй раз за день «окровавился». Дурная тенденция! Подобными темпами еще прозвище мне возьмут и дадут, что-нибудь в духе Дикого Запада. «Кровавый Майк», например. Оно мне надо? Нож вот, жалко, потерял. Вернее – оставил. Ах да! Клинок застрял меж ребер того унтера. Соперник оказался излишне упорным, пришлось нож провернуть да и оставить в теле – застопорилось лезвие…

Один из поляков шагнул вперед, лениво оглянулся на своих товарищей и зарядил на целую минуту тираду на своем родном языке. Из пшеканий-бжеканий пленного удалось вычленить лишь отдельные слова. Кое-как осмысливая услышанное, выяснил, что передо мной сержант Чеслав Бржозовский из Великопольской кавалерийской бригады. И что он, военнопленный, знает волшебные слова – Женевская конвенция! Без тонкостей перевода было и так все ясно: славный великопольский жолнер требует от нас, мерзких, относиться к нему с уважением и по всем правилам, оговоренным пресловутой конвенцией.

Мысли прыгали, кровь в жилах закипала: одна минута, один монолог – и я уже ненавижу этих ублюдков всеми фибрами души. Они ни черта не понимают и не видят. Думают, говорят с американцем, с цивилизованным западным человеком, только я вот волк в овечьей шкуре…

Я задал ему вопрос сначала на русском языке, потом на английском, и в обоих случаях поляк молчал. Тот же результат ждал меня при попытке спросить остальных пленных. Стена! Одни лишь надменные взгляды и презрение. Бржозовский хмыкнул и начал чего-то требовать, опять говоря на польском. Похоже, требовал меня представиться, да так нагло, словно он генерал какой-то, а не пленный в руках взбешенного врага. Тогда я не выдержал и отвесил наглецу мощную оплеуху, да такую, что тот отлетел к своим товарищам и не сразу смог встать. Его прорвало, он начал орать и тыкать в меня пальцем. Думал, что я резко чудесным образом стал понимать по-польски. Однако смысл был и так ясен: он, сильно и больно обиженный, будет жаловаться! Тогда уже меня сорвало с резьбы. Я наорал на наглого оккупанта и, сильно заведясь в порыве гнева, выхватил из-за пояса пистолет…

К глубокому сожалению, патроны в обойме закончились, и оружие грустно щелкнуло, не произведя выстрела. Но вот определенный эффект это принесло – Чеслав поплыл. Он не мог отвести взгляда от направленного ему в лицо ствола пистолета. Круглые глаза и проступившая на лбу испарина говорили о многом. Ощутил, вражина, что я не шутил. Весь этот момент, вышедший спонтанно, меня немного успокоил и навел на одну идею, которую захотелось исполнить…

Оглядев мельком присутствующих американцев, я приметил одного солдата, выделявшегося из числа прочих. Его голова, шея и руки были туго замотаны бинтами.

– Hey soldier. Yes, you! Come here. – Солдат, сильно хромая, подошел. Те участки кожи на шее и лице, что не были затянуты повязками, были покрыты ярко-красными волдырями ожогов. Его, похоже, обварили кипятком. Сам бы он вряд ли так ошпарился. – Tell me. Who did this to you?

Солдат поднял дрожащую руку, посмотрел на не замотанные бинтами красные, покрытые волдырями и какой-то мазью пальцы, что-то промычал и перевел взгляд на поляка. Эти глаза – они не просто горели огнем, в них бурлила раскаленная лава ненависти. Гнев этого человека сейчас сильнее всего на этом свете, но даже так ему хватает воли сдерживаться.

– They… mutilated… many… of us, – тяжело, с болью в голосе еле-еле произнес солдат. Выживший после такого кошмара, этот солдат никогда не станет прежним…

– Calm down, buddy. They will pay for everything… – Раненый взглянул на меня и коротко кивнул. – Ты ничего не понимаешь по-русски, поэтому стой и слушай, как я подписываю тебе приговор… У меня на руках есть доказательства военного преступления, совершенного вашей, то есть польской, стороной. На поле боя я имею право выносить собственный приговор. Приговариваю вас всех за военные преступления против жизни и здоровья военнопленных к высшей мере наказания. – Что-то внутри меня медленно раскололось и рухнуло. Я еле удерживал себя от того, чтобы не наброситься на этого ублюдка с голыми руками. Как же хотелось выпотрошить его живьем! – Горбунов, веди пленных вот к тому дому, я там подвал видел хороший. Загоним в подвал – и закинем пару гранат. Нечего патроны тратить. Тех, кто уцелеет, – штыками и прикладами добьем… – Над дорогой повисла тяжелая тишина. Все, мягко говоря, обалдели. Приплыли – в психопаты меня записали, сто процентов… А что делать? Я ведь лишь отчасти роль играю…

– Товарищ лейтенант…

– Проблемы, товарищ Горбунов? Выполняйте приказ!..

Поляки, словно бараны, шли туда, куда их гнали. Только смотрят по-другому – с испугом. Если они реально не понимают по-русски – то я балерина! Но все же – молчат. Да чтобы их подбросило и не опустило! Мы их уже в подвал затолкали, а они как партизаны молчат.

– Всем отойти подальше. Держите выход из подвала на прицеле. Вы, двое, обойдите дом и следите за подвальными окнами, вдруг шустрики попытаются сбежать. – Непонимание нарастает стремительно. За последние пять минут изменилось все! Из отважного командира я в глазах присутствующих превратился в кровожадного психопата с напрочь снесенной крышей. – Все, я взрываю. – В руку легла тяжелая рубчатая чушка осколочной гранаты. Глядя сверху вниз со ступеней подвала на офигевших поляков, я мысленно радовался. Даже если они не заговорят, сильно сожалеть будет не о чем.

– Пан офицер! Пощадите! – Сержант сломался. Я его сломал. Взгляд забегал, былая уверенность и гонор окончательно улетучились, когда он встал на колени. Страх покорил его. – Matka boska! Не убивайте нас!

– С какой стати? Вы военные преступники, и приговор уже вынесен…

– Мы никого не трогали, клянусь! Мы только прибыли на фронт! Мы были в резерве, пан офицер! Умоляю вас! – Страх сержанта наконец передался остальным пленным. Кто-то стал истово молиться, кто-то упал на колени рядом с Чеславом и затараторил что-то жалобно-умоляющее, кто-то просто тупо смотрел на меня безумными глазами.

– Как это прибыли? Откуда?

– Нас перебросили сюда из резерва! Мы двигались на юг, для усиления прорыва к Мозырю, а потом нам сказали, что русские прорвались и пытаются снять окружение, чтобы спасти американские части! Поэтому нас перебросили сюда! Я знаю лишь это!

– Как вы обошли оборону на юге? Где? Отвечай! Или сдохнешь как собака, пся крев! – выдернув чеку из гранаты, пригрозил я. Бржозовский взвизгнул, покосившись на чеку, зазвеневшую по ступенькам.

– Между Лесками и Лавстыками есть лесная дорога! – сквозь слезы прокричал сержант.

– Где выезд с этой дороги? – потрясая гранатой, заорал я на пленного. Не ответит – брошу!

– Севернее Лавстык! Выезд прямо на дорогу в полутора километрах от окраины Лавстык! Там у леса деревья поваленные!

– Врешь! Там ваша засада! Где съезд!

– Н-Н-НЕ ВРУ! MATKA BOSKA! Я НЕ ВРУ! – Все, задача выполнена, информация у меня. Больше от этих сопливых слабаков мне ничего не надо.

Значит, закрываем лавочку в соответствии с планом…

– Помолились? Катитесь к дьяволу!..

– СТОЙ! – Рядом что-то брякнуло, упав на землю. Занесенную для броска руку с гранатой крепко сжала чья-то рука. – Ты что творишь?! – Юра смотрел на меня как на безумца.

– Отпусти, старший сержант. – Друг нехотя выполнил просьбу. – Ничего противозаконного не делаю. Кто-нибудь, отведите пленных на станцию, к пакгаузам. Там держат остальных. Видеть их не хочу. – Юра внимательно смотрел на меня, словно искал подвох в моих действиях. Даже когда к дороге пошли, шел рядом и все в лицо мне заглядывал. – Нужно срочно добраться до Лавстык и передать приказ о передислокации в новую точку. Поляки нашли дорогу в объезд центров обороны и прорвались к нам.

Подойдя к подбитому польскому танку, я нехотя закинул в него гранату. Чеку-то выбросил, по глупости, а запасной нету. Значит, выход один – гранату бросить… Все шарахнулись прочь от танка, ожидая большого бума, который не задался: под броней глухо тукнуло, люки жалобно открылись-закрылись от ударной волны, и все.

– Группа, которую мы уничтожили здесь, и та, что была южнее, – прошли по лесу и ударили нас в самое слабое место. Значит, и другие могут. Надо срочно менять расстановку… – Внутри все заклокотало. Я ощутил, что отправиться туда – мне очень нужно. Без всякой причины – нужно! – Так, найдите мне Оклэйда! Срочно!

Ситуация немного утряслась, все вроде бы поняли, что Пауэлл просто-напросто вытрясал из пленных нужные данные, а теперь все вернулось в прежнюю колею. Но осадок остался: во взглядах у бойцов проскакивает некая нотка… недоверия, непонимания, что ли. Методы, то есть чистой воды эмоции получились чересчур неприглядными, кровожадными, безумными. Сам слабо понимаю – чего же я хотел в самом деле? Разыграть так хорошо подвернувшуюся возможность на полную катушку? Убить пленных? Или я просто сломался?..

 

Интермедия

Сергей Арсентьев и Юрий Иванов.

Райцентр Октябрьский

Для Сергея Арсентьева, несколько недель назад бывшего обыкновенным среднестатистическим студентом, гулявшего с друзьями и проводившего жизнь в свое скромное удовольствие, сама Вселенная устроила встряску. Сейчас Сережа целый, пусть и мнимый, но старший сержант пограничных войск НКВД, и только что он принял свой первый по-настоящему серьезный бой. И до этого мгновения, раньше, в лесах Белоруссии, он уже дрался с Врагами. Да, именно с большой буквы, но без уважения. Враг грозный, смертельный, настоящий, но бесчестный, подлый. Не за что его уважать…

Но вот тогда, прежде, все перестрелки походили на детские игры в «войнушку», если сравнивать с разворачивающимся сражением. Здесь и сейчас все похоже на настоящую войну… Но пограничника не коснулся страх. У него все было под контролем. И правильно подобранная позиция, и пулеметное прикрытие, и значительная удаленность от места боя – все как на учениях! Не так важно, что никаких настоящих, армейских, учений Сергей прежде не видел, а клубные «пострелушки» и рядом не стояли с понятием «учения», однако впечатления складывались именно такие. В армию Арсентьев должен был отправиться в конце мая две тысячи двенадцатого, но попал в ее ряды на полвека раньше. Ни медкомиссий, ни обучения, ничего! Сразу в бой! Родину защищать… И ведь защищает!

Первым выстрелом снайпер вывел из строя вражеского офицера. Это успех, обеспечивший обороняющимся некоторое преимущество.

Отдельно его обрадовала шикарная, «ворошиловская» точность выстрела. Это же надо, по движущейся цели, да на удалении в две сотни метров, имея всего полсекунды на прицеливание – и сразу в голову, наповал!

– Убийственная красота!.. – широко улыбнулся стрелок, ласково погладив приклад винтовки. Творение гениального оружейника Симонова понравилось пограничнику с первых минут. Симпатии не обманули солдата. Оружие ценило внимательного хозяина, не подводя его в нужный момент…

И снайпер не остановился на достигнутом. В перекрестие шестикратного прицела попали еще несколько целей. Сначала пулеметчик, как приоритетная цель, затем обыкновенный пехотинец, просто очутившийся в нужное время в нужном месте, и чрезвычайно нервный унтер-офицер, так хорошо «спрятавшийся» за домом, подальше от боя…

Прокрутив в памяти свои достижения в бою, снайпер, поудобнее устроив на плече винтовку, уверенным шагом проследовал на улицу за своим напарником – пулеметчиком Юрой Ивановым. Еще один попаданец, не решившийся сбросить опасную и незаслуженную, но единственно приемлемую ношу – роль пограничника. Еще один человек, избравший свою сторону на этой войне…

А вот Юру бой не «зацепил». Будучи по натуре активным, решительным человеком с хорошим чувством юмора и малой толикой агрессивности, подобающей настоящим воинам, Иванов относился ко всему происходящему на удивление безэмоционально, даже без присущего ему ироничного юмора… Ну не будоражат его разум возвышенные мысли о сражении, не тревожит его счет убитых врагов. В бою не до лирики. Вот потом, когда закончим…

– Хорошо постреляли, – со смаком произнес Сергей, наблюдая, как трудятся бойцы охраны, понемногу разбирая последствия боя.

– Хорошо-то хорошо, только очень плохо… – скорчив кислую мину, откликнулся Юра, силясь оттереть от сапог нечто буро-серое с густым вкраплением дорожной пыли. – Что за народ пошел, раскидают мозги где ни попадя – ни проехать ни пройти…

Нет, не забыл о юморе солдат. Не забыл…

А на улице прямо-таки оживление. Все трудятся. Одни солдаты оттаскивают с проезжей части тела убитых. На лицах красноармейцев отвращение и удовлетворение – нелепая комбинация эмоций, присущая лишь победителям. Другие бойцы, уже на обочинах, принимают те самые тела, обыскивают их, собирают оружие, боеприпасы, медикаменты, продукты.

– К чему все это мертвому? – с глубоким житейским спокойствием произносит немолодой ефрейтор, откладывая в сторону окровавленное снаряжение, снятое с изрешеченного пулями поляка. В паре метров от этого места, согнувшись пополам, блюет впечатлительный молодой боец…

Гримасы войны, чтобы ей пусто было…

Проходя мимо подбитого танка, облепленного суетящимися, подобно муравьям, красноармейцами, пограничники с интересом посмотрели на разбитую технику. Смертельно опасный зверь, если он мертв, – очень привлекательный объект для изучения. А то, что зверь стальной, с механическими внутренностями – тонкости-с, господа…

Чуть поодаль носители зеленых фуражек заприметили еще две группы людей – тех, кто продолжил охранять товарищей от возможной опасности, и тех, кто сгонял немногочисленных пленных.

Охрана разрослась за счет прибывшего подкрепления. Очень разномастного, не всегда эффективного из-за большого количества раненых и не говорящих по-русски иностранцев, но все же подкрепления.

– Куда ты пулемет ставишь, чумазый? По товарищам стрелять собрался? – сокрушенно качает головой рослый младший сержант. Прямо перед ним с возмущенным видом устраиваются поудобнее пулеметчики из числа союзников.

– What are you want from me, sergeant? I have an order, that’s it. Please, stop wasting my time, – на грани вежливости отвечает капрал, так усердно пристраивавший треногу под пулемет.

Советский сержант устало машет рукой и уходит… И ведь они друг друга поняли. Какой там языковой барьер?..

– Смотри, что творится… – сдавленно произносит Юра, указывая куда-то вперед и тут же срываясь на бег.

Сергей, совершенно не понимая причин такого поведения, все же мчится следом, чтобы впервые в жизни увидеть вместо родного брата совсем другого человека.

Взгляд Пауэлла, полный дикого безумия, его холодный, злой голос, рваные, нервные движения – все было чуждо, незнакомо и страшно…

– Когда ты стал таким?.. – с горьким сожалением пробубнил себе под нос снайпер, неуверенно шагая за братом.

На месте боя все немного успокоилось. Тел убитых ни на дороге, ни на обочинах нет, всяческая беготня тоже прекратилась. На пыльной проезжей части, обрамленной немного пожухлой травой, остались лишь несколько бойцов, в том числе и я. Потянул легкий ветерок, принесший запахи войны и… болота. Отвратную, незнамо откуда взявшуюся болотную гадкую вонь!

– …Фу, ох и запашок… Ну, ты все понял, Оклэйд? – требовательно спросил я, пытаясь уловить в глазах офицера непонимание или легкомысленное отношение к приказу. Стою смотрю, а сам не могу отвязаться от навязчивой мысли: «Воняет!» Заклинило, и все тут… Как можно жить при таком запахе? И откуда он взялся?..

– Так точно, сэр! – Похоже, он понял, что от него требуется. Надеюсь, на этот раз не сдрейфит. Коль в бой сам пошел и оружие не испугался взять в руки. Значит, я могу спокойно ехать в Лавстыки и руководить отходом сил на новые позиции.

– До моего возвращения ты остаешься за старшего, Оклэйд. Это твой шанс реабилитироваться в моих глазах. – Не стоит себя возвеличивать и думать, что моя не очень скромная персона для него авторитетна. – Особо можешь не напрягаться, и стратегию разводить не надо, действуй по плану, а я быстренько метнусь туда и обратно. За полчаса, может, минут за сорок – обернусь. И вообще сейчас руководит старший лейтенант Томилов, он знает что делает. Если что – помогай ему, и все.

– Я понял, сэр. Я постараюсь…

Позади меня грозно зарычал, без сомнения, мощным движком польский бронетранспортер. Выплюнув клуб дыма из выхлопной трубы, техника пару секунд погудела и спокойна умолкла. Интересная, скажу я вам, машина. Смотрю на это произведение польского автопрома и угораю – они слизали все, что могли, с немецкого «Ханомага»! Классический фашистский бронегроб, только не на гусеницах, а полностью колесная версия. И камуфляжная окраска не немецкая – зелено-коричнево-песочная, с плавным размытием переходов от цвета к цвету.

– Сэр, бронетранспортер на ходу, топлива почти полный бак. – Над бортом машины показался сержант Хорнер.

– Хорошо. Что с вооружением? – Это уже к капралу Джамперу, что увлеченно возился с вооружением бэтээра – станковым пулеметом Виккерса, издалека сильно похожим на «максима» времен революции.

– Ничего хорошего, сэр. Разбит вдребезги. – И показательно выбрасывает изувеченную тушу архаичного Виккерса за борт. С жалобным бумом оружие пало на землю, подняв тучу пыли. Мы с Оклэйдом закашлялись и отшатнулись. – I'm sorry, sir!

– Кхем… Осторожнее надо быть… Ладно, если нету пулемета, будем выкручиваться. Сбегай-ка в белое здание, там у входа в подвал лежит ручной пулемет, и к нему несколько коробок с лентами и магазинами. Возьмешь все это – и бегом сюда. БАР и патроны к нему оставь тут, в машине. – Капрал сбросил свое снаряжение и умчался за новым пулеметом. – Постой, капрал! Еще там же прихвати сумку с ракетницей… Так, сержант, а твое оружие и боеприпасы при тебе? – Алекс поднял над бортом винтовку. – О’кей. Ждем возвращения капрала – и поехали…

– Товарищ первый лейтенант, мы с вами.

Ну надо же! Недружелюбные мои явились. Юра и Сергей собственной персоной. Брат понурый, в глаза не смотрит, а вот Иванов глядит как зверь… на зверя. Что-то я натворил, коли они так резко свое отношение поменяли. Эй, а куда Оклэйд делся? Тут же только что стоял?.. Эммм.

– И зачем же вы мне нужны? – Вопрос выходит немного резковатым. Да и поведение мое со стороны не очень адекватно выглядит – со мной разговаривают, а я по сторонам глазею. Словно мне нет дела до бесед…

– Для обеспечения контакта с красноармейцами, вот для чего, – в тон моему вопросу отвечает Юрец. – Или вам уже бойцы Красной армии подчиняются?

– Оружие, боеприпасы, медикаменты – все при вас, товарищи сержанты? – Вижу, что любой спор бессмыслен. Они настроены не очень дружелюбно, и быть беде, если начнем бодаться. Да и какая, к черту, разница, где они будут? Здесь или там? Везде опасно, везде война. А я хоть как-то их проконтролировать смогу. – Все свое ношу с собой – одно из основных правил рейнджера. И пока я старший, вы этим правилам подчиняетесь. Ясно?

– Так точно, – кратко отвечает Юра.

Вижу, и у него, и у Серого за плечами по вещмешку.

– Забирайтесь в машину…

– Товарищи сержанты! Товарищ первый лейтенант! Подождите! – Опа. Горбунов бежит. – Вы куда, товарищи сержанты? – Ага, личная опека явилась. Молодец, милиционер! – Я с вами, у меня приказ. – И преспокойно так лезет следом за пограничниками.

М-да. Толпа растет на глазах… А плевать, все своим умом живут, творят что хотят! Надоели. Шпиономания процветает, конспираторы опять задергались, лучший друг оборзел, брат боится меня, окружающие вообще меня за психопата держат! Милиция еще эта с-с-с-славная… Дебилизм! Как же все быстро достает до самых печенок!..

Пока мы тряслись в бэтээре, мне почему-то вспомнился старый стишок Маршака про трех мудрецов в одном тазу. Клянусь! Глазастых, злобных или непонимающих «мудрецов» на квадратный сантиметр внутреннего пространства бронетранспортера оказалось слишком много. Юра у заднего борта с пулеметом стоит, то и дело через плечо поглядывает, да таким взглядом, что по спине холодок бежит. Сергей, брат мой кровный, взгляд отводит, а если посмотрит в мою сторону – тут же головой качает, будто сожалеет о чем-то. А Горбунов с Джампером глаза выпучили, наблюдают за нашими «гляделками» и ничего уловить не могут. Да и я ни хрена уже не понимаю! Чего на меня брат с другом взъелись?! Ну, дал я слабину, признаюсь. Стыдно мне за это. Размышляю вот и понимаю – глупость совершил. Поддался какой-то бредовой мыслишке, и все… Ох и страшно же из-за этого. А вдруг крыша потихоньку едет, а я и не понимаю этого… Может ли сумасшедший здраво оценить свое заболевание? Не думаю… Черт, как же все это быстро происходит! Всего несколько дней сражения – и я уже «поплыл»? Какой из меня тогда солдат, не говоря уже о командовании? От этого еще страшнее.

М-да, в душе – болото. И вокруг, кстати, оно же. Но разница между ними несоизмерима. Мое душевное болото не воняет… Ха-ха. Шутка. Вот природа Белоруссии меня поражает. В своем мире не бывал я на Родине деда по отцовской линии. А сейчас – гуляй по этим просторам, пока не надоест или пока фашисты не достанут. Бескрайние земли, покрытые доисторическими пущами, скрывают под корнями тысячи гектаров болотистых, гиблых земель… Даже сейчас, в минуту смятения и волнения, меня не покидает чувство великого могущества природы. Особенно здесь. Вот мы сейчас мчимся в бронетранспортере, произведенном людьми, по дороге, проложенной людьми, а вокруг Лес. С большой буквы, ошибки нет. Он ведь с легкостью способен погубить и нас, и машину, и дорогу… Ну чего стоит Беловежской Пуще сокрыть в пучине бездонных болот десятитонную машину и десяток нерасторопных человек? Тут недалеко две с лишним ДИВИЗИИ перед топями стоят как перед СТЕНОЙ. Чего уж там такая мелочь, как мы?.. Смотрю, как мимо проплывают деревья. Молчаливые стражи этой земли…

– Ох-ох-ох… – Вздох вышел малость эмоциональным. А нефиг размышлять обо всем подряд и голову забивать. Проблем и без этого хватает…

Бух! Бух! Баба-а-ах! – отозвался на мой вздох лес. Через миг пара «бабахов» переросла в густую, ожесточенную перестрелку. От подобной неожиданности наш водитель резко крутанул руль, уводя БТР с дороги и, врубившись на полной скорости в придорожные кусты, резко остановил его. Качнувшись вперед-назад на рессорах, машина весело перемешала всех пассажиров. Отборная брань и активная возня на дне боевого отделения отражала глубокое и малоприятное отношение к водителю. Первым, кто перешел с мата на конструктивную критику, оказался Энтони:

– Сержант, а чуточку аккуратнее остановиться было нельзя?

– Помолчал бы, умник… – огрызнулся Алекс, взглянув через плечо на капрала. Только вот кроме упрекающего взгляда Энтони на водителя смотрел еще и я. – Привычка, сэр. Еще с Испании.

– Хорошая привычка… – Было бы еще лучше, если бы дорога дальше просматривалась: лес впереди близко к проезжей части подходит, и дорога делает небольшой поворот. Это резкое сужение и виляние дороги весь обзор перекрывает. А ведь бой, похоже, прямо за поворотом идет. Ладно, мысли в сторону. – Только ты это… предупреждай в следующий раз… о подобных маневрах, – задумчиво проговорил я, пытаясь придумать дальнейший план. Ведь бой впереди перекрывает нам путь к Лавстыкам. – Знаешь что? Выруливай потихоньку обратно на дорогу и метров пятьсот еще вперед проезжай. Потом съедешь на правую обочину. – Хорнер, ничего не отвечая, врубил заднюю передачу и повел машину обратно на дорогу. – Слушать меня! Впереди бой. До Лавстык мы еще не доехали, но почти что добрались до предположительного места прорыва. Всем приготовиться к бою. Проверить оружие, держите поближе гранаты. Капрал Джампер, с пулеметом к левому борту. С оружием разобрался?

– Я уже разобрался, что к чему, – ловко перекидывая через руку длинную ленту, ответил боец.

– Хорошо. Старший сержант Иванов. С пулеметом сюда. – Я хлопнул по листу брони над головой водителя. – Смотри вперед, если увидишь врага – сразу стреляй. Главное – напугай, сбей с толку. Милиционер Горбунов, правый борт. Старший сержант Арсентьев, отложи винтовку, возьми из-под сиденья трофейный автомат – когда остановимся, пойдешь со мной на разведку. – Вот это я понимаю! Все как один выполнили приказания и заняли места «по расписанию». Никто не задает лишних вопросов, никто не зыркает в мою сторону, словно забыли о моих… выкрутасах. А то, что сам в разведку иду и брата с собой тащу, – так это, извините, из полной уверенности в себе и брате и сомнений в отношении остальных бойцов. Ну не Хорнера же с Джампером посылать, они, как-никак, экипаж БТР! – Сержант Хорнер!

– Сэр?

– Как остановимся, мотор не глуши, далеко в кусты не углубляйся, застрянем к чертям. Если на дорогу выйдут враги, разворачивайся и двигай в Октябрьский. В бой не вступайте, меня не ждите. Все поняли?

– Да, сэр, – четко, без пререканий раньше всех ответил Алекс. Сразу чувствуется – опытный солдат. Ему тут же вторит Юрец:

– Да, товарищ командир.

– Good, good… Sergeant, stop the vehicle. Арсентьев, за мной. Иванов, за старшего…

Прихватив с собой сумку с ракетницей и патронами к ней, мы с Сергеем выдвинулись на разведку…

– Иди с отставанием и медленнее, чем я, шагай по моим следам, – на секунду обернулся я к брату.

Максимально бесшумное и незаметное перемещение не может быть быстрым, поэтому почти сразу, как мы сошли с дороги, Серый оказался в полуметре за моей спиной.

– Угу, – отозвался пограничник, замерев на месте. Припав на одно колено, он стал озираться, ожидая, когда я отойду. Из него выйдет отличный солдат. Военная наука не его конек, но ему удается схватывать ее на лету. И раньше он внимательно, пусть и без интереса, слушал наставления Максима Юрьевича в клубе. Мои рассказы о войне иногда заинтересовывали его, заставляли думать, рассматривать варианты, оценивать ситуации. Даже если это были лишь исторические примеры, но все же…

Под ногой предательски хрустнула ветка. З-з-зараза…

Бабах!

Не, по нас не стреляют, однако надо повременить с перемещением. Знаком показываю: «Пригнуться!» Очень уж близко пушка стреляла. Не больше сотни метров от нашей позиции, даже меньше, если подумать… А от дороги мы как далеко отошли? Из-за кустов не видно, где же эта дорога. Но от места остановки мы двести пятьдесят – триста шагов прошли, не больше…

Бабах!

Слева! Слева эта пушка. А стреляет куда? Кусты и тут все перекрывают, да еще мы в какую-то ямину спустились, земля под ногами влажная, и мошкара взвилась… У-у-у-у, гадство!

– Следи за тылом, я вперед… – Только шагнул, как меня за ремень сзади хвать! Чуть сдуру прикладом наотмашь не долбанул, еле удержался. Серега стоит, вопрошающим взглядом меня сверлит. – Не волнуйся ты. Следи за тылом. Я туда и обратно. – Кивает: понял. Ну дела…

Только продрался на корточках через кусты, как тут же ничком упал.

Мать-мать-мать! Вот так вылез – как таракан на белый кафель. Предо мной до совершенно открытой местности метров десять редкого соснового леса. Никаких больше кустов, густой травы или завалов – одни мачтовые сосны и песчаная почва, покрытая островками пожухлой травы… Это плохо, да, меня видать далеко. Всеми силами в землю вжимаюсь. Но страшно совсем другое – по той самой открытой местности на меня идут польские танки! Целых четыре штуки!

Бум! Хлестким ударом раздался артиллерийский выстрел.

Баба-а-а-ах! – ответил один из танков. Нет, он не огрызнулся из своей пушечки, а сразу рванул всем боекомплектом. Эй, погодите… А остальные танки-то никуда не едут! Они подбиты. Вот те два слева, у кромки леса, дымятся, один только что разлетелся на запчасти, а последний, у самой дороги, сильно на правый борт накренился. Ой, и грузовик рядом наш, то есть советский. А вокруг тела и ящики снарядные… Эхма! Накрыли ребят…

Не понял, а вдалеке что такое?

Тут меня чуточку передернуло. Впереди, на самом дальнем краю поляны, бортом ко мне стоит колонна. Три польских танка и пяток грузовых машин. Все разбитое, кое-где разгорается огонь…

Великолепно! Отличная засада и отличный результат. И место подобрано правильное. Вся поляна выглядит как здоровенный такой острый треугольник, вершиной указывающий на Октябрьский. С одной стороны дороги, с правой, если смотреть с моего места, лес вплотную подступает к дороге. Это самая длинная сторона треугольника, тут метров шестьсот до леса напротив. А слева – постепенно расширяется по направлению к Лавстыкам. И в основании там метров четыреста. И колонна там стоит. Следовательно, там и есть место прорыва… А засада – на противоположном краю.

С расстановкой все ясно. А вот с составом сих сил – нет. Совсем. Сколько орудий в засаде? Батарея или всего один ствол? Пушкари здесь одни, что ли? Совсем без пехоты? Непонятно…

Тра-та-та-та-та!

Из-за дороги длинной очередью ударил пулемет. Стреляли наугад, куда-то далеко влево. Артиллерию ищут! Хотят спровоцировать… Секунду спустя пулемет дал еще одну очередь. Яркие строчки трассирующих пуль причесали кусты за моей спиной.

Ай-ай-ай! Нехорошо! Так и поранить могут. Назад, назад, под куст, в безопасность!

– И-и-и, оп! – Скатившись кубарем в яму, я подскочил к брату. – Так, там, – машу рукой в сторону Лавстык, – польские танки подбитые, здесь рядом наша артиллерийская засада. Похоже, одно орудие, без прикрытия…

– Pluton! Przekazania do ataku! – эхом донеслось откуда-то с поляны. Сей же миг ударили еще несколько пулеметов. Ой, мать моя женщина. Поляки в атаку пошли!

– А, дьявол! Бегом к бэтээру – и веди сюда всех! СРОЧНО!

– А как же ты? – растерялся брат.

– Я к орудию. А ты не стой столбом! Бегом выполняй приказ! БЕГОМ, ТВОЮ МАТЬ! – Кровь уже кипит, требуя действий, нет времени на душевные разговоры. Серый вроде понял, что от него требуется, и, сломя голову и не разбирая дороги, помчался выполнять приказ.

Бум!

Орудие вновь ударило.

Бабах!

Через доли секунды грянул взрыв. По пехоте фугасами работают… Хорошо! А мне пора в путь. Раз, два, три… Бегом!

Выскочив из ямы наверх, я сразу метнулся влево, туда, откуда стреляла пушка. Блин, кусты, надо правее взять… Только выскочил из кустов, как над головой свистнули пули. Не страшно! Я быстрый!

Блин, там кусты, а тут песок! И он, сволочь, предательски проминается под ногами, замедляя бег. Еще и корни сосен торчат отовсюду. Только бы не споткнуться!

Бум!

Вновь выстрел, но теперь я отчетливо вижу откуда. Из куста вырвалось облако дыма.

Преодолев прыжком куст, улетаю в очередную ямину и со всей силы врезаюсь плечом в нечто угловатое.

– Aw shit!

– Ой черт!

М-да, согласен, черт. Мысли одинаковые – только положение разное. Я вот лежу на ящиках со снарядами, а мне в лицо дуло. Не ветерок в смысле, а ствол карабина.

– Товарищ первый лейтенант?

– Так точно. – Вот теперь я понимаю, что именно ощутил Чеслав Бржозовский, когда я ему в лицо из пистолета хотел выстрелить. Я даже лица человека, который в меня целится, не вижу. Только черный провал ствола! – Убери оружие, а то страшновато мне… – Честность – это важно!

– Простите, – вежливо отозвался артиллерист и, отложив карабин, развернулся к орудию.

Фу-у-у-ух! Эй, минуточку… Он ведь – ОДИН! Мотаю головой, а вокруг, кроме ЗиС-3 и одного-единственного артиллериста, – никогошеньки.

Фигасебе!

Он что, один расстрелял семь танков?!

– Ты Рембо, что ли?! – вскочив на ноги, пролепетал я. – Где твой расчет?

– Я – старший сержант Сиротинин. Расчет погиб у дороги… – Подхватив из лежащего рядом ящика снаряд, боец ловким движением дослал его в казенник и тут же припал к прицелу.

Сиротинин, Сиротинин. Где я это слышал… Сиротинин… Не могу вспомнить…

Бум! Ствол с силой откатился назад и вернулся на место. Из казенника выскочила дымящаяся гильза… Почему-то это было так завораживающе… Цикл отправки смерти. Х-ха!..

– Я помогу, сержант, – отбросив постороннюю мысль, а также мешающийся автомат, подобрался я.

– Осколочный, товарищ лейтенант! – не оборачиваясь, крикнул Сиротинин.

А вот и осколочный, хватаем из того же ящика, что и сержант. И, р-р-раз! Затвор сочно щелкнул, проглотив снаряд.

– Заряжено! – Грянул выстрел. Гильза со звонким дзиньком покинула казенник. – Откат нормальный.

– Товарищ лейтенант, вы колпачок со снаряда сняли? – Занятный вопрос, товарищ старший сержант. Так и в тупик поставить можно. Я ведь никаких колпачков с боеприпаса не снимал. Над головой отрезвляюще просвистела пуля.

– Нет, не снимал. Забыл. – Дурак, ой дурак! В голове побежали строчки из лекции по артиллерии. Лектор нам мозг промывал и все твердил: «ОФ-снаряды к ЗиС-3 снабжены колпачком-замедлителем. Не забывайте! Сняли колпачок – снаряд осколочный, взорвется при соприкосновении с преградой. Оставили – снаряд фугасный и взорвется с замедлением!»

– Ясно, – спокойно кивнул Сиротинин. – Осколочный. Поляки уже приближаются.

Ой, мать! Со стороны дороги – бегут, по полю из-за танков – бегут. Хорошо, хоть из леса слева не выскакивают, а то вовсе плохо будет. А артиллерист уверенно, быстро крутит рукоятки механизмов наводки. Его не тревожит, что до врага метров сто пятьдесят, не больше, и что еще немного – и враг будет на позиции орудия! И чего ты спишь, Пауэлл? Снаряд заряжай!

Бах!

Прямо перед польской пехотой, бегущей по полю, вырастает высокий столб разрыва. Разрыв выкашивает нескольких врагов, остальные стремительно падают на землю. Жить всем хочется, но не всем дано, второй-то снаряд уже в пути. А за ним и третий. Однако за задорным и, прошу заметить, результативным расстрелом врагов перед позицией мы забыли об атаке на фланге.

– Осколочный! – воскликнул старший сержант, пытаясь довернуть ствол вправо, навстречу второй группе противника. Но вижу – не хватит этого угла, и времени тоже не хватит…

– Пригнись! – Автомат, брошенный вначале на землю, молниеносно вернулся в руки. Первая очередь – и первый труп. Чес слово, анекдот! Польский офицер-кавалерист, с саблей наголо, орет как оглашенный, ломится через кусты. А тут я, с автоматом… Атака легкой бригады, ага! Кавалеристы – есть, русские солдаты – тоже. Нелепый расстрел атакующих – налицо и сколько хотите!..

Твою мать, магазин опустел. Где пистолет? И тут пошла другая песня, мои мысли о победоносном уничтожении нами превосходящего врага померкли. Я не успел выхватить пистолет, у Сиротинина патроны кончились, а орудие уже охватили полукольцом атакующие…

– Руки вверх!

Все, кранты. Эх, не успел Сергей вернуться и парней привести… Поляки не настроены с нами долго возиться, по глазам вижу – все разгорячены, хотят крови, мести. Унтер – и тот на взводе, наверное, по привычке заставил руки поднять. Ну и пусть стреляют, не чувствую я страха или сожаления.

Тра-та-та-та! Длинной очередью разразился у дороги пулемет. Враги вздрогнули, кто-то оглянулся и ахнул:

– Nasz samochód pancerny? Dlaczego oni strzelaj? – недоуменно пожал плечами один из бойцов. – Kto to jest?

– Ложись, командир! – громко и отчетливо донесся голос Юры. Теперь все ясно…

Пока пшеков крошили в капусту короткими очередями и снайперскими выстрелами, я словно прозрел. Глядя в худощавое лицо этого невысокого сержанта-артиллериста, я вспомнил, где слышал эту фамилию – Сиротинин. По телевизору же слышал! Один в поле воин! Солдат один стоял у орудия и два с половиной часа сдерживал продвижение врага. Подбил десяток танков и несколько бронемашин и грузовиков, ухлопал полсотни фашистов и погиб с оружием в руках… Немцы его с почестями хоронили как героя. Я еще тогда, впечатленный подвигом, в Интернете пытался фотографию этого сержанта найти. Но нашел лишь портретный рисунок. И вот вспомнил…

– Николай. Да, Николай Сиротинин, – словно подтверждая свои домыслы, произнес я, когда над головой перестал кружить свинцовый рой.

– Да, товарищ лейтенант, – удивленно отозвался старший сержант.

– Ничего, просто вспомнил, как тебя зовут, Томилов мне говорил… Погранцы, бегом сюда!

– Тут мы уже, товарищ лейтенант. – Кусты за спиной раздвинулись, и к орудию подскочили трое бойцов.

– У дороги Джампер с Хорнером стреляют? – Сразу и в лоб.

– Так точно. Проявили инициативу и атаковали противника там, – кратко и по существу ответил Юра. – Нарушили тво… ваш приказ, и удачно нарушили, с выдумкой! Сейчас постреляют и отойдут назад, за поворот.

– Ладно.

Бой на какое-то мгновение затих, даже удалось услышать, как взвыл двигатель бэтээра, быстро уходившего из опасной зоны.

– Пока тихо, озаботимся нашими дальнейшими действиями. – Оглядев присутствующих, быстро прикинул все возможности и начал раздавать приказания: – Горбунов, к орудию. Помогай товарищу старшему сержанту Сиротинину. Арсентьев и Иванов, занимайте позицию справа от орудия. Лучше – в той яме, откуда мы начали, Сергей. – Брат, глядя в указанном направлении, дважды кивнул. – Я займу позицию слева. Так, а что Хорнер с Джампером дальше делать будут?

– Если противник выдвинется вновь вдоль дороги – ударят, а так будут поддерживать огнем по возможности, – с иронией доложил Юрец. Ну да, ему, да и мне подобное поведение чем-то напомнило «наших» американцев, из нашей реальности.

– Пусть будет так… Да, и еще. Если что-то пойдет не так, поляки ворвутся на позиции или там кого-то ранят – срочно отступайте к транспорту. – Знаю – глупая затея давать такой приказ на всякий случай, но здесь я верю в каждого, так что нечего бояться. – Если все будет нормально, отход по моей команде. И вообще у нас другая задача, тут мы долго засиживаться не станем, не бойтесь. Все! По местам!

Разбежались мы кто куда, залегли, и, как по команде, поляки вновь пошли вперед. Никакой предварительной подготовки – встали и пошли, злобно выкрикивая что-то патриотично-воодушевляющее. Похоже, стараниями Сиротинина у врагов даже завалящего минометика не нашлось, из средств усиления одни пулеметы. Ну это их проблемы…

В перестрелке пришлось знатно поработать руками. Оружие само не перезаряжается, а боеприпасы тратятся быстро! А вражины, как смертники, прут и прут, стреляют незнамо как, а мы их косим и косим. Безумие чистой воды! Нет бы тактику сменить или просто отойти да подумать о будущем, а они прут и прут, только стрелять успевай. Вот и машешь руками: к подсумку за новым магазином – к автомату для перезарядки. Даже пришлось попробовать в действии осколочную гранату для ракетницы «Дракон». Хлопушка, конечно, но если взрыв происходит рядом с врагом – тушки их мелкими осколками нашпиговывает от всей души! Двоих-троих накрыть вполне реально, если момент подгадать. Про прямые попадания промолчу, нечего рассказывать ужасы всякие… Хотя стоит заметить, если бы ракетница была не отдельным оружием, а в виде подствольника к моему Томпсону – цены ей не было! Пусть осколочный боеприпас слабоват, но лучше что-то, чем вовсе ничего. Надо будет сей вопрос по возращении с командованием обсудить…

Вот как-то так, незаметно, за рваными, но четкими мыслями и прошел бой. Минут десять постреляли, побили врагов, офигевших от неожиданно возросшего сопротивления, – то одна пушка была, то, почитай, стрелковое отделение с пулеметами и все та же пресловутая пушка. Поляки пободались с нами, людей потеряли и свалили. Через поле обратно к разбитой колонне побежали. Удивительная история – человек двадцать мы положили, возможно, и все тридцать, ну не до подсчета «фрагов» было, а напряжения лично я не ощутил. Что за фигня только что происходила?

– КОМАНДИР! НА ШЕСТЬ ЧАСОВ! – От этого крика меня бросило в дрожь. Юра так по пустякам кричать не умел. Дело – дрянь. Перевернувшись на спину, я только что и успел сделать – нажать на спусковой крючок. Брызги крови, чудовищный крик и чьи-то возгласы на заднем фоне. Вот так вот, хлопушка, значит? А польский солдат так не думает. Ему ноги к чертовой матери оторвало. Скотина! Еще секунда – и меня как кусок мяса на штык насадили бы. Вот почему с фронта атаковали безумно! От обхода с тыла отвлекали.

– ОТХОДИМ! ОТХОДИМ! – Валить надо. И валить поперед визга! Че-о-орт! СКОЛЬКО ЖЕ ИХ! Поднявшись на ноги, я увидел между деревьями десятки рыжих мундиров. – А-а-а-а-а! Motherfuckers! – Руки сами впихнули в ствол «Дракона» дробовой патрон. Бубух! Особо стремительный поляк налетел на стену дроби и развалился на несколько крупных кусков. Фу-у!

А теперь – валить! И в темпе, в темпе, лейтенант!

– Чего сидим-то? Сиротинин, бросай орудие, уходим! – Выскочив на позицию орудия, я бросился к ящикам со снарядами. Гранату из подсумка, кольцо прочь – и в ящик, прижать скобу крышкой. Откроют – и ага! Пусть порадуются, сволочи…

– Но, товарищ лейтенант, а орудие? – Сержант даже винтовку опустил. Понимаю, горько бросать вверенное государством оружие, так успешно уничтожавшее врага. Но – увы и ах! А вот Горбунов меня удивил – спокойный такой, как на учениях. Лицо кирпичом, припал на одно колено и прицельно, короткими очередями из своего ППШ одного за другим врагов срезает. Мистер Невозмутимость.

– Уходим! Бегом! Горбунов! – А его и окликать не надо. Он на плечо автомат забросил, пару гранат в сторону врагов метнул – и как втопил со всех ног – диву даешься: «Как такой здоровяк быстро бегать умеет?» И нам задерживаться не путь. Валим-валим…

До дороги добрались все. Джампер и Иванов в два пулемета обстреливали лес с борта бэтээра, Сергей без позерства, а исключительно в целях безопасности, залег под машиной и одиночными выстрелами чистил ряды наступающих. И только наша отсталая троица бегунов, подобно героям шоу Бенни Хилла, весело убегала от большой и агрессивно настроенной компании злопыхателей. Жаль, музыкального сопровождения из шоу нет на фоне, его заменили отборной руганью, свистом пуль и громом взрывов…

Лишь когда за спиной захлопнулись створки бронированных дверей, стало малость полегче, и я перестал думать о всякой посторонней фигне.

– Хорнер, полный вперед! Едем в Лавстыки…

– Вы уверены, сэр? Там опасно!

– Мы еще не выполнили основной цели. Вперед!

БТР сильно дернуло, и мы помчались навстречу новым приключениям.

Именно долбаные приключения нас и преследуют. Только мы пересекли поляну, оставили слева разбитую колонну и разгоряченных польских стрелков, как впереди во весь свой нефиговый рост нарисовалась Проблема. С большой такой буквы Гэ проблема… Мы уже разглядели в километре от нас постройки на окраине Лавстык, дорога уже подводила нас к цели. Еще немного, и мы доберемся до товарищей, передадим приказ об отходе – и «Ура!». Ага, щаз… Проехали еще пятьсот метров, выехали из леса на новую поляну перед поселком – и ахнули! На окраине гремит сталью и дышит порохом сражение. Польская пехота при поддержке танков охватывает поселок большим полукольцом. Спросите, почему мы не предугадали такого поворота? Не услышали канонады боя? Да вокруг все время что-то стреляет, взрывается, кричит. И мы слышали стрельбу. Но не думали, что все обернется подобным провалом! А вот еще с запада, прямо из лесного массива, выдвигается группа бронетехники. Опять вражеская. И что странно – совершенно непонятно, как там, прямо на краю болота, оказалась эта техника.

– Твою мать, ну как же так? – озлобленно хлопнул рукой по борту Юра. – Как? – И на меня смотрит. Не найти сейчас ответа. Нет его…

Бах!

На нашем пути вырос столб земли и огня.

Бах! Бах! Тра-та-та!

Земля вокруг вскипела и взметнулась вверх.

– СВОРАЧИВАЙ! – заорал кто-то из наших. Страх исказил голос так, что узнать его не удалось. Увидеть же лица кричащего мне не удалось – машину затрясло от близких взрывов, да так, что все вповалку рухнули на дно десантного отделения. Меня придавило сверху чьим-то нелегким телом, и я, распростершись, смотрел в небо, с ужасом моля Господа Бога о спасении себя и всех окружающих меня людей… Все запрыгало, задрожало сильнее после резкого виража. Каска на голове неприятно завибрировала от соприкосновения с полом. И каждая кочка ударом отдавалась в больно упершемся в бок подсумке с магазинами. Если так прыгаем, значит, мы соскочили с дороги и едем по полю, почти у самой опушки леса. Откуда про опушку знаю, если еще со дна не поднялся? Да изредка вверху мелькают ветви.

Бах!

– Shi-i-i-it! Damn! – Коли водитель ругается – значит, дела становятся хуже. Пора вставать!

Вж-ж-жу-у-у-у!

Ого! Краснозвездный штурмовик! Прямо над нами прошел. А за ним и второй. Уж за атакой штурмовиков мы все ринулись наблюдать. Ну как ринулись, кое-как расползлись в стороны в прыгающей на ходу машине, уцепились за борта и лезем наверх смотреть, что же два штурмовика сделают…

А самолеты уже на крыло легли – и вот-вот пойдут обратным курсом, но уже в атаку…

– Командир, нас не побьют заодно с ними? – Юрец тычет пальцем в ползущие по полю 7ТР. – У нас никакого обозначения нету…

– Нужен сигнал ракетами. Зеленый, красный, зеленый. Как оговаривалось в лагере, – спокойно так, вежливо напомнил Сиротинин. А в глазах у него есть страх. Не из-за врага, а из-за мысли об опасности от своих же летчиков. Чего же я торможу тогда? Блин! Ракетницу! В руки! Быстро! Где зеленая ракета? Зачем мне осколочная граната? Ракету мне! Во-о-от! В ствол ее и в небо.

Пуф! Зеленый огонек взвился ввысь. Следующую в ствол… А штурмовики уже снижаются, вот-вот над полем пойдут. Черт, как же трясет машину… Та-а-ак, получилось!

Бумф! Красная звездочка ушла вдогонку за зеленой. И еще один выстрел… Где он? Где?! Неужели в сумке нету еще одной зеленой ракеты? Ну же! Вот она!

– Скорее, командир, скорее! – Юра завороженно следит за полетом штурмовиков, но меня поторапливает: – Ну, дава-а-а-ай! Штурмовики уже прут сюда… А-А-А-А-А!

Фуш-ш! Надеюсь, летуны поймут, кто и откуда подавал сигнал. Неприятно будет умереть от рук своих же…

Говорят, своей пули или снаряда не услышишь. Они просто р-р-раз – и убьют тебя. Даже не заметишь. Из этого вытекает, что все слышимое – тебе не грозит. В какой-то мере, конечно. Но скажу честно, от такого осознания не легче. Вот сейчас, например, штурмовики вышли на цель – танки в поле, – и как давай эрэсами долбать… Матерь Божья, забери меня к себе! Клянусь, теперь тайна боязни фашистами «катюш» мне абсолютно ясна! Хотя нет… От «сталинского органа» еще страшнее – его не видно, а ракет еще больше падает. Оба штурмовика дали залп по десять эрэсов – и поле обратилось в филиал ада.

– Ах-ха-ха-ха! Стотридцатидвухмиллиметровыми долбают. Как в кинохронике. Красотища! – Горбунов с диким выражением лица ликовал, глядя на пылающие, разваленные взрывами танки врага. – Как пошли, а? Как пошли!

– Пригнись. Нефиг башку подставлять! – угомонил разгорячившегося милиционера Сергей. – Сейчас они вернутся и еще из пушек добавят…

Точно, прав брат. Вон они над кромкой леса видны, опять в разворот легли. А вообще откуда они взялись-то? Неужели из Лавстык вызвали?

– Look, sir! – Джампер трясет меня за плечо и тычет пальцем куда-то на запад. Ах, ты же гадский поворот в никуда… Фоккеры. Десять штук… Мама моя родная, что же сейчас будет… – Oh my God… Oh my God…

Даже Хорнер сбросил скорость и откинул бронещитки на окнах, чтобы посмотреть. Все равно по полю на нас никто не наступает – некому просто. Поэтому мы чуточку притормозили, уставившись в небо…

Строй немецких самолетов распался, фрицы тремя парами пошли в лоб, а еще две заложили большой вираж и на максимальной скорости начали облет поля боя… Штурмовики, уже занявшие атакующие позиции, внезапно вышли из пологого пикирования и пошли, не отворачивая, подобно танкам, на шестерку истребителей. Две тяжелые машины, быстро набирая скорость, встали уступом. Истребители врага не преминули тут же перестроиться в большую стрелу…

Миг тишины – так долго и так тяжело. Все замолчало, а может, мы перестали слышать отвлекающие от боя звуки. Два бронированных рыцаря уверенно шли навстречу своре бешеных псов, еще миг, и… Грянул гром. Штурмовики одновременно окутались пламенем. Нет, они не загорелись, они открыли огонь! Все в бэтээре вздрогнули от того небесного рокота, что раздался в вышине. Самолеты были явно не пулеметными – так грохотали пушки! Ударив из всех стволов, штурмовики повергли атакующих в ужас. Два фоккера, попавших под струи огня и металла, разлетелись на мелкие куски. Мы взревели от восторга и счастья:

– Ура-а-а-а! Die bastards! Валите их! Ура-а-а-а-а!

Но уцелевшие псы метнулись прочь из зоны поражения и тут же развернулись к цели, заходя с бортов. В лоб рыцаря не пробить – слишком прочен щит, – а сбоку броня мягче… Еще и с тылу приближалась вторая группа.

А штурмовики уверенно продолжали идти вперед, словно не замечали опасности. Враг уже выстроился для удара.

– Чего же они не маневрируют? – огорченно воскликнул Сиротинин, невольно взмахнув рукой, словно пытаясь показать, как надо уходить от преследования…

– Машины тяжелые, не смогут они резко отвернуть… – скрипя зубами, пробубнил Юра.

Но нет! Ошибся мой друг. Как только первая пара истребителей сблизилась с целями и открыла огонь, два краснозвездных самолета резко, удивительно легко и быстро разошлись в разные стороны. Из кабин стрелков к преследователям потянулись длинные строчки трассирующих пуль. Вот одна очередь пересекла фоккер, затем еще одна.

– Крыло! Смотрите! – У одного из фоккеров, близко подошедших к штурмовикам, медленно сгибалось крыло. Машина потихоньку пошла вниз, заваливаясь на поврежденное крыло. Хрясь! Хлипким лепестком крыло оторвалось от корпуса, и самолет моментально закрутился, сваливаясь в штопор. – Еще один!

– Их еще семь! Где же наши истребители? Где они? Им ведь так нужна помощь! – озлобленно стучал по борту бэтээра Горбунов.

Но помощи нет, рыцари сражаются сами. И отважные воины продолжают сражение! А враг уже опасается атаковать. В борт зайти не удается – штурмовики резко сбрасывают скорость и делают «ножницы», уходят с линии огня, все время прикрывают друг друга с боков. А если кто садится на хвост – тут же получает от бортстрелка. Так, глядишь, испугается враг, отступит… Но вот один фоккер достает тяжелую машину, а затем и второй, и третий… А штурмовик продолжает лететь, не замечая ударов. Броня крепка!..

– NO! Jesus Christ, no… – Джампер схватился за голову, когда один из штурмовиков неожиданно загорелся после очередной атаки фоккеров. Как же было больно смотреть на пылающий самолет, медленно уходящий на запад… На глаза навернулись слезы: «Как же так? Как же так?» Ведь победа казалась возможной… А три фашиста, озверев от вкуса победы, бросились следом за горящей машиной, желая удостовериться в ее падении. Но радость их была краткосрочной – сзади, таща на загривке оставшихся врагов, на них налетел уцелевший штурмовик. Вновь зарокотали могучие пушки, и карающий меч обрушился на врага. Еще один фашист развалился прямо в воздухе… А уцелевшие бросились врассыпную – вспомнили, чего надо бояться. Жаль, что они не бегут насовсем, прочь с поля боя, а лишь отходят, чтобы сделать разворот…

И тут пришла долгожданная помощь – пара И-210! «Короли» дружно ударили по самолетам противника…

– Парашюты! – Сергей отвлек всех от лицезрения разворачивающегося с новой силой воздушного боя и указал на запад, туда, куда падал сбитый штурмовик. Вскинув винтовку, через оптический прицел он всмотрелся в два больших белых купола, распахнувшихся в небе. – Они уцелели! Лейтенант? – умоляюще посмотрел на меня брат.

Я все и без намеков понял.

– Хорнер, полный вперед! Все к оружию! Мы спасем летчиков! – Душа требовала спасти отважных людей, сразившихся с превосходящим врагом. Да еще так умело сразившихся, что смотреть приятно! Это дорогого стоит.

– Да, сэр! – Спорить никто не стал. Пусть там впереди враги, пусть там смертельно опасно – зов долга все заглушал. И этот зов я ощутил в себе. Его я увидел в глазах моих товарищей. Меня все поняли, и все были согласны идти туда…

Враг в лесу на краю болота был ошеломлен. Немногочисленная и серьезно потрепанная пехота, пара поврежденных танков и несколько бэтээров напрочь забыли о нас. Их перестали заботить проблемы сражения – они либо смотрели в небо, либо судорожно наматывали бинты на истерзанные осколками тела своих боевых товарищей… Мы, глядя на это все, на полной скорости промчались за их спинами по неширокой, но вполне проходимой и заметной лесной дороге. Пока между деревьями были видны купола парашютов – мы шли на них.

– Товарищ лейтенант, что будем делать, когда подберем летчиков? – Голос разума проснулся в Сиротинине раньше всех. Хотя вру, я тоже думал о шаге, следующем за спасением летунов.

– Вернемся в Октябрьский через Лавстыки. Если не сможем пройти там – поищем другой путь. Если уж ничего не найдем – бросим транспорт и пойдем пешком. По крайней мере, часов пять до начала отхода сил дивизий к Паричам у нас есть… Что-нибудь придумаем, Николай! – Даже не имея четкого плана, мы не были этим огорчены. Не до того в эту минуту, не до того!

По лесу мы мчались как наскипидаренные, ни на мгновение не сбавляя скорости. БТР из-за таких лихачеств, отвратительной дороги и далеко не идеальной подвески нещадно трясло, вынуждая пассажиров прилагать невероятные усилия, чтобы не выпасть. Пару раз нас обстреляли, один раз даже из танка, но опасности мы миновали без потерь…

Место приземления первого летчика нашли без особого труда. Белое полотнище купола парашюта было видно издалека – он висел на верхних ветках сосны.

Обрадованные легкостью обнаружения цели, мы рванули не разбирая дороги. Свернули в лес, подергались на идеальном бездорожье и выехали на небольшую полянку. К висящему парашюту даже подъезжать не стали: там тупо никого не было. Стропы перерезаны, под корнями лежит пустая парашютная сумка, и все… Летчик сделал ноги.

– Приплыли… – Сдерживать матерный позыв – непростое дело. – Сколько мы отмахали от поселка, Хорнер? – Главное – не нервничать и держать ситуацию под контролем.

– Без малого три километра, сэр.

– Ага… Ладно, посидите тут, я осмотрю место приземления. Горбунов, за мной.

Соскочили с машины, перебежали полянку, посидели, посмотрели. Я все искал хоть какую-то ниточку, шанс на скорейшее разрешение проблемы. И ни фига…

– Вот холера! Летчик на запад пошел, к болоту, – в расстроенных чувствах всплеснул руками милиционер.

– Там, видимо, упал второй член экипажа… – Констатировать факты – далеко не веселое занятие. Затея с быстрым, а по моему личному мнению и желанию – молниеносным, спасением как-то неудачно затягивается.

– Что же делать будем, товарищ командир? Не по болоту же бегать в поисках этих беглецов? – озвучил главные вопросы Горбунов. Бегать по лесам в поисках летчиков времени нет, нас самих вот-вот накроют, если не поторопимся. Но ведь клич: «Спасай летунов!» – бросил товарищ безумный Пауэлл. Да, к этому его подстрекали, но озвучил – он. То есть я. Некрасиво получится, если скоротечно менять замыслы… И так мое поведение гнильцой попахивает. Тьфу!

Тра-та-та-та! Где-то совсем недалеко, на западе от нас, тявкнул автомат.

Бам! Бам! Бам! Дружно треснули винтовочные выстрелы. Пара пуль ударила по кустам слева от нас.

О-ля-ля! Это что за финты ушами? Стреляют точно не в нас. А в кого? Вариант один – летчики. Тогда нефиг расслабляться. Назад бежать – не лучший вариант. Поступим по-другому. Встретим врага в лоб. За спиной у нас пара пулеметов и несколько стрелков – накроем вражин.

– Горбунов, приготовься, – прошептал я, вскидывая к плечу автомат. Было слышно, как кто-то, тяжело дыша, хлюпает по болотной жиже. И этот кто-то ломился через кусты прямо на меня.

– Nie strzelac! Wziac zywcem! – разорались, понимаешь ли… Ну ничего! Сейчас мы их…

Зелень предо мной раздвинулась, и явился совсем неожиданный участник событий…

– Ой! – замерла на месте девушка. Резким движением поправив прядь каштановых волос, выбившуюся из гладкой прически, собранной в хвост, девушка уставилась на меня.

– Ого! – Меня передернуло.

Все в шоке, господа-товарищи. Женщина! Да еще и летчик! Мешковатый, потертый комбинезон, из-под расстегнутого ворота которого рубиново блеснули три кубика: старший лейтенант. Карие глаза величиной по пять копеек впились в меня. Кроме глаз на меня смотрел еще и ствол ПТТ. Похоже, летчица без задней мысли направила на меня оружие… Неприятно.

Эх черт! Прощелкал клювом врага, товарищ первый лейтенант!

– Ложись! – гаркнул я, когда за спиной девушки мелькнул рыжий польский мундир.

– Ой! – Рухнула она без раздумий. Хороший знак. Выучка у нее что надо! Автомат в руках коротко дернулся, послав очередь в грудь врага. Рыжая форма мелькнула и исчезла из поля зрения. Зато в ответ тут же прилетело. Абсолютно вслепую по нас открыли огонь минимум десять стволов! Пофигу, что мимо все летит, – но летит ведь!

– Ах вы же черти поганые! – Рядом очередями заработал ППШ Горбунова. За спиной гулко застучали пулеметы. Юра с Джампером обстреляли лес слева от нашей компании. Там кто-то закричал, зазвучали команды. Эхма! Еще секунда – и фланг мог гикнуться, накрыли бы нас полукольцом… Чуть правее от меня, из кустов, яростно отстреливаясь, вывалилась вторая летчица. Не поднимаясь, она спокойно посмотрела на меня. Внимательный, цепкий взгляд. Несколько раз выстрелив из пистолета в сторону врага, она вскочила на ноги и крикнула мне:

– Куда бежать?!

– К бронетранспортеру! Вставайте быстрее. – Подсобив старшему лейтенанту, я отскочил в сторону. Слишком уж пристрелялись вражины. – Бегите, мы прикроем! – Всем вскочить и побежать – последнее дело. В спину нас перестреляют как котят слепых. Даже БТР с двумя пулеметами не поможет. А так добегут летчицы – и мы рванем.

План дожил до первой гранаты. Взметнув здоровый столб грязи предо мной, граната скромно намекнула: «Беги, придурок!»

– Деру! – бросил я милиционеру, прежде чем сорваться на спринт.

Как я пробежал добрую стометровку с раненой ногой за считаные секунды – понятия не имею. Про то, как Горбунов успел сделать это быстрее меня, – даже думать не буду. Но как до самого бронетранспортера следом за мной добежал польский солдат с саблей наголо – для меня тайна. Его только возле борта метким выстрелом из карабина снес Сиротинин. Почему по врагу прежде не выстрелил никто – загадка!

Когда машина, взревев мотором, развернулась и рванула в лесную гущу, на восток – стрельба прекратилась. Враг потерял нас из виду, мы потеряли из виду врага. Всем хорошо, все довольны!

Один только я сижу и ошалело прокручиваю в голове образ перекошенного лица польского солдата, занесшего над головой саблю. Руки трясутся, в голове сумбур, цвета пляшут, словно в серое состояние впасть хочется…

– Вашу мать, ну как вы умудрились допустить такое?! У меня на затылке глаз нету, чтобы врага заметить! А вы, толпа здоровых мужиков, и никто не заметил поляка! А? – Крик был скорее не только упреком, а и путем выхода адреналина и сброса нервного возбуждения. На волоске от смерти был! Полметра до остро заточенной сабли! Из-за чьей-то глупости! Ой, мать, мать, мать…

– Товарищ лейтенант, он не бежал за тобой через всю поляну. Он выскочил откуда-то сбоку. Я даже не понял откуда. Мы не смотрели туда и не видели его… Мы по врагу стреляли, – жестикулируя слегка дрожащими руками, начал оправдываться Юра. Маневр поляка и моя возможная смерть его зацепили. Сильно так зацепили. Боится, курилка, потерять единственную серьезную зацепку за жизнь в этом мире.

– А-а-а-а. Плевать… Все целы? – Бойцы поочередно отчитались. Раненых нет, убитых нет. – Ну, слава богу… А вы, товарищи летчицы, в порядке?

– Да, товарищ первый лейтенант, – бодро отчеканила кареглазая. – Старший лейтенант Елена Цебриенко.

– Старший сержант Маргарита Виноградова.

– Первый лейтенант Майкл Пауэлл. – Представились, познакомились. Вот и славно. БТР сильно тряхнуло, и я прилично приложился головой о борт. – Shit! I hate that fucking uncomfortable piece of junk!

– Actually, armored piece of junk, sir! – хохотнул капрал.

– Бронированный, говоришь? Look. Is it armor? – Я потыкал пальцем в пробоины в борту. Это, кстати, мы же и постарались, когда колонну в поселке били. А враги еще не успели новых дыр наделать, что не может не радовать. Народ посмеялся над незатейливым юмором, маленько всех отпустило.

– Товарищ первый лейтенант…

– Можно просто Пауэлл, или Майкл. Как вам удобнее… – попросил я, нахально прервав обращение старшего лейтенанта.

Между нами завязался разговор. Летчицы, сначала только Елена, а потом и Маргарита, расспросили о том, как, откуда и почему мы примчались. Я без утайки рассказал обо всем: о том, как трясущимися руками подавали сигнал перед ракетной атакой, о том, как с замиранием сердца вся наша братия наблюдала за неравной схваткой в небе, и конечно же о нашем общем решении идти на помощь выпрыгнувшим из подбитого штурмовика летчикам. Немного повосхищались серьезными достижениями всего пары штурмовиков, вышедших против целого роя вражеских истребителей. Сказал, что поражен тем фактом, что отважными летчиками-асами оказались молодые симпатичные девушки. За такой подход меня влет отбрила бортстрелок Маргарита: «Не одним вам, мужчинам, геройствовать! Мы тоже кое-что умеем». Постепенно разговор перешел на глухую военщину. Я спрашивал летчиц о данных авиаразведки и их личных наблюдениях за время вылетов, которых, стоит заметить, было совершено аж целых пять! Они же расспрашивали меня об успехах наземной части операции и о том, где и как развиваются дела: с неба не все видно, не все можно охватить. Да и зачастую то, что удается увидеть и понять, – цель, подлежащую уничтожению ударом с воздуха. В конечном итоге, сведя воедино факты с неба и земли, я пришел к приятному выводу – дивизии из-за болота выйдут. Движение сил уже началось, истребители одной из эскадрилий перешли к обороне воздушного пространства над гатью, а значит, по ней кто-то пошел.

Так вот, на удивление спокойно мы мчались обратно к Лавстыкам, выбирая наиболее безопасный путь через лес. Все бы хорошо – только нам на хвост вскоре сел брат-близнец нашего бэтээра. Водитель преследующей машины, будучи еще большим безумцем, чем Хорнер, гнал за нами что было сил, не жалея ни себя, ни пассажиров, ни технику. Мы с ужасом наблюдали за прыгающим и зверски ударяющимся о землю бронетранспортером, потихоньку нагоняющим нас. Так могло продолжаться до самых Лавстык, но вот беда – впереди показались польские танки, а к преследователям подошло подкрепление – пара мотоциклов и пушечный броневик. Теперь нас уже не догоняли, а целенаправленно загоняли! Наша затея с возвращением в Октябрьский провалилась в тартарары…

Изменив несколько раз направление движения, затем дважды съехав с дороги в лес, мы избавились от преследования, застрявшего позади, но наглухо заблудились в лесной гуще. Вокруг неожиданно стало критически много польской техники, кавалерии и пехоты. Выезжая на сколько-нибудь проторенную дорогу, мы тут же попадали под обстрел. Наши попытки ехать не на юг, куда нас упорно гнали все, кто только мог, а на север – жестоко пресекались пулеметно-артиллерийским обстрелом.

Спустя какое-то время на хвост вновь упала погоня. Пара пушечных броневиков, несколько мотоциклов и БТР. И эти черти вцепились зубами и ни на метр не отставали. Мчась настолько быстро, насколько позволяло соотношение «качество транспорта – качество дороги», эти хитрозадые гонщики умудрялись досаждать нам постоянным обстрелом. Подловят момент, жахнут из пушки, добавят из пулемета – и рады! Орали как оглашенные, и, судя по воплям, «полюбили» они нас сильно. Ну конечно, когда нам надоели безуспешные попытки стрелять в ответ с борта бронетранспортера, скачущего хуже быка на родео, мы решились швырнуть врагам связку гранат! Одной, подумали, маловато будет, эффект не тот, а вот связка – в самый раз. Тогда поляки нас и «полюбили». В особенности трепетно к нам отнеслись члены экипажа первого броневика. Ну, правильно! Взрывом связки у машины оторвало передние колеса – к чертовой матери, то есть на обочины. Встав на дыбы, подобно строптивому коню, бронемашина на миг зависла и со страшным ударом рухнула обратно. Мелочь, а приятно! И врагу, думаю, понравилось. Красиво ведь! Только вот резкая остановка лидера группы слабо отразилась на пелотоне. Мы неудачно выбрали место контратаки гранатами – только из леса по дороге на очередную поляну выскочили, – вот враги и не отстали, объехали по полю подорвавшуюся машину и продолжили погоню. Эх, думать надо было! Рванули бы на въезде в лес, закупорили дорогу – и оторвались. А так только боеприпасы потратили… И вообще я сильно удивлен – нас любой встречный поляк почти сразу начинает обстреливать или преследовать. Мы же на трофейной технике едем, по каким признакам они выявляют в нас врага? И, лишь когда пораскинул мозгами, до меня дошло, как нас обнаруживают. Виной тому большие цифры бортового номера. Нас один раз «раскусили», номер запомнили и всем настучали: «Злодеи уходят на бронетранспортере номер 15!» И вся недолга…

Спустя почти полчаса с момента спасения летчиц и бегства от смерти к нам пришла неожиданная помощь. Над нами с устрашающим ревом промчалась пара истребителей, а следом за ними пара штурмовиков.

Летчицы заволновались, Цебриенко вытребовала у меня бинокль и стала что-то разглядывать на корпусах самолетов, медленно разворачивавшихся на обратный курс. Потом, найдя некую, ей лишь известную зацепку, обрадовалась. Выхватила из-за пазухи картонную трубку одноразовой ракетницы и недолго думая дернула за шнур. В небо взвилась ракета оранжевого дыма. Ой, блендамет мне в зубы… Ну зачем же? Да, надо летчицам показать: «Мы живы, мы здесь!» – но на фига вертикально вверх стрелять? О нас вся округа и так знает, а теперь еще и наше местоположение стало известно…

Однако занервничал я слишком рано – штурмовики покачали крыльями, дали нам понять, что все они увидели, потом зашли на атаку и ка-а-а-ак врезали по преследователям эрэсами! Дорогу позади нас перегородила стена огня и земли. Ни черта не понятно, и не хочется понимать, главное – всех там накрыло. Но важное в другом. Я лишь спустя секунды смекнул… На атаку-то штурмовики заходили прямо через нас! Штаны остались сухими и чистыми только из-за скоротечности события – понимание, что же именно произошло, пришло лишь после завершения действа. Ударные самолеты второй раз пролетели над нами, покачали крыльями и, прихватив барражирующие на высоте истребители, ушли на восток.

Впервые за все время нашего бегства мне удалось сказать что-то, кроме матерщины или команд:

– Ну вот, оторвались мы основательно. И от врагов, и от своих. Пора сделать привал…

 

Глава 3

Удивительные люди

Все трясется, загудает! Бедные, истерзанные множеством попаданий мешки с песком нещадно разбрасывают свое содержимое, поднимая тучи пыли. Глаза слезятся и от проклятущего песка, и от боли в груди, и сильнее всего от досады.

Чуть-чуть ведь не дотянули!.. И вот мы в кольце.

Маскировочная сетка над головой усиливает и без того крепкое чувство ограниченности, безысходности…

– Снаряды! Скорее снаряды! – громко, с мольбой в голосе, попросил артиллерист Коля. Тридцатисемимиллиметровая зенитка дала еще одну очередь и замолчала. Тонкий ствол угрожающе, но бессильно уставился в сторону приближающегося врага. – Снаряды, Сергей! – Ответа не было. Пограничник Арсентьев, привалившись спиной к груде ящиков, дрожащей рукой зажимает рану на голове. По его лицу бегут струйки крови. – Сергей! – Сиротинин вскочил с места наводчика и тут же припал к земле. Враг взбесился…

– I’m out! – Сержант Хорнер отскочил от своей позиции. Безуспешно пытаясь найти в патронташе хотя бы еще одну обойму, он кричал: – I need ammo! Jumper! Ammo! Shi-i-i-it!

Перед ним упала немецкая граната. Еще миг – и всех нашинкует осколками, но нет, Алекс молниеносным движением руки зашвыривает гранату обратно к врагам. Подхватив с земли трофейную винтовку, сержант вновь припадает к мешкам. Еще несколько выстрелов есть…

– Рита, держи! – Старший лейтенант Цебриенко протянула напарнице полный магазин к МП-40 и сама поудобнее перехватила свой автомат. – Бей короткими.

– На наш век хватит, командир, – оскалившись ответила рыжеволосая и вскинула оружие. – Короткими так короткими.

– Паша, скорее! – Юра требовательно протянул руку к сидящему рядом Горбунову. Парень усердно заталкивал в диск последние патроны. – Скорее! Они уже рядом!

– Все! – Отдав товарищу диск, Павел подхватил свой ППШ и переместился чуть в сторону от пулеметчика.

– Помоги Коле, Паша! Бегом! Я управлюсь тут как-нибудь…

– I’m running out of ammo! – Капралу Джамперу тоже нелегко, он ранен, но продолжает бой. Пулемет в его руках вздрагивает, посылая короткими очередями смерть прямо навстречу врагу. Но лента стремительно заканчивается…

– Кхе! Кхем! – На колени брызжет кровь. Кажется, у меня не пара ребер сломана. И с легкими точно беда…

Черт! Ну почему все так?

Почему мы в кольце?

Эти мешки с песком обрамляют зенитное орудие. И здесь мы занимаем круговую оборону.

Есть и второе кольцо – из врагов, упорно прущих на нашу оборону…

А выход был так близко! Мост через Припять – вот он, за моей спиной. Там Мозырь, там бой, там наши идут в контрнаступление!

Чуть-чуть не дотянули. Начали за здравие, заканчиваем за упокой…

Три дня назад, после спасения летчиц и ухода от чередующихся погонь, мы к вечеру умчались на добрых тридцать километров на юго-запад от Октябрьского.

К вечеру решили остановиться и развернуть временный лагерь. За день все вымотались, и отдых был нужен категорически. Мой желудок уже обезумел, силы выгорели окончательно.

Устроились в окрестностях занимательного поселка – Рекорд. Красивые новые дома, обрамленные крашеными заборами, большая машинно-тракторная станция, капитальный склад пиломатериалов и мощная лесопилка. Как-то от всего этого ощутимо тянуло европейщиной – ухоженность, аккуратность и прочий шик-блеск подходили больше какой-нибудь альпийской деревушке, чем колхозу СССР. И пусть даже колхоз-рекордсмен, ежели название не врет, – ну не подходит ему такой облик…

Обратной стороной монеты под названием «Рекорд» оказалась пустота. Улицы поселка встретили нашу разведгруппу тишиной и покоем. Ни одного жителя, ни одного оккупанта, ни даже собак или кошек – никогошеньки вообще. И транспорта нет, телег там или машин. В домах пусто, кое-где заметны следы вывоза мебели, возле здания управы кучи сожженной бумаги. На здании управы нашли табличку и выяснили, что поселок – интернациональный. Здесь проживали и русские, и американцы. Отсюда и такой необычный, яркий и ухоженный облик Рекорда.

Капрал Джампер при обходе немалой поселковой МТС обнаружил в закрытом ангаре один-единственный трактор, визуально целый и невредимый. Мы с Хорнером пришли на зов Энтони, посмотрели-подумали и решили открывать запертое здание. Только пристроились курочить навесной замок на воротах, меня как током прошибло: «НЕЛЬЗЯ!» На секунду мелькнула серая пелена. Я шарахнулся от ворот, бойцы, не сговариваясь, повторили мой маневр.

– В чем дело, сэр? – поинтересовался сержант.

– Нельзя ворота открывать. Нельзя.

Почему нельзя, спрашивать не стали – поверили на слово. Влезли в ангар через окно. И ой как не зря это сделали!

Ворота и трактор были заминированы не меньше чем полусотней килограммов тротила…

Из Рекорда мы валили быстро и без оглядки. Оставаться даже на минуту в этом малогостеприимном месте не пожелал никто. В лагере нас коротко расспросили о столь стремительном возвращении. Ответ всех удивил, но не так чтобы сильно: война на дворе, а не загородная прогулка. С такими размышлениями все и отправились отдыхать, выставив часовых.

– Не спится? – Голос, донесшийся из-за спины, не вызвал нервных реакций. Обернувшись, разглядел в свете костра летчицу Лену.

– А, товарищ старший лейтенант. Присаживайтесь. – Указав на место напротив себя, я чуть подвинулся, пропуская девушку. Минутку мы помолчали, просто сидя и смотря на огонь.

– Спасибо, что спасли нас с Маргаритой, – протянув руки к костру, произнесла Елена.

– Это я и ребята должны вас благодарить. Если бы не вы – нас бы там прямо на опушке раскатали. Мы хотели вас отблагодарить. – В костре щелкнула веточка, будто бы подтверждая мои слова. – Другой причиной стало то, что каждый опытный летчик сейчас на большом счету. Это ведь очень дорогого стоит, чтобы два штурмовика вышли на бой против десяти истребителей!

– Как приказали, так и поступила, – потупив взгляд, отмахнулась летчица. – Мы сильно рисковали.

– А не всякий герой становится таковым по своей воле, – улыбнулся я в ответ. – И риск – он на войне везде.

– Да-а-а, тут не поспоришь…

Мы долго разговаривали. Я скромно, издалека расспрашивал девушку о ее жизни и службе в авиации. А она с интересом рассказывала. Я узнал много полезного.

И о том, что в авиации СССР служит много женщин. К примеру, экипаж второго штурмовика, участвовавшего в знаменательном бою, а затем уничтожившего наших преследователей, тоже женский. Там за штурвалом – ни много ни мало Герой Советского Союза капитан Надежда Рузанкова. Ветеран войны в Испании, Освободительного похода и Финской кампании. Она с Чкаловым дружит!

Сама Елена Цебриенко в авиации с тридцать пятого года. Тоже воевала в Испании, в тридцать восьмом, но была тяжело ранена и долго восстанавливалась. Поэтому в действующую армию вернулась лишь в середине сорокового.

Еще узнал, что за штурмовики в их полку: новейшие модификации Су-6 с двигателем воздушного охлаждения. О вооружении летчица ничего не рассказала, сославшись на то, что подобная информация секретна и даже с проверенными союзниками, к сожалению, обсуждать этот вопрос не имеет права. Ну ничего страшного, я не в обиде, главное – узнал что-то новое.

Честно говоря, и так я удивлен. Ил-2, или «горбатого», тут нет, но есть превосходящий его во всем Су-6. И это хорошо!..

Потом девушка рассказала о том, что Маргарита, ее рыжая напарница, совсем ей не напарница. Бортстрелок из экипажа Цебриенко сейчас в госпитале, а Виноградова замещает ее. Отношения с Ритой у командира напряженные, но бой с истребителями показал неплохую слаженность их работы.

Затем наступила моя очередь немного поведать о себе. Но это оказалось лишним. Старший лейтенант знала, кто я такой. Газеты и радио свое дело сделали, моя «слава» довольно велика. Девушке было известно даже о моем участии в воздушном бою…

Ну что тут скажешь? Звезда, ё-мое!..

Когда костерок стал прогорать, наша беседа сошла на нет, и мы спокойно отправились спать…

На следующее утро, доев остатки моего НЗ и скромных польских запасов, обнаруженных в БТР, мы устроили совещание по главному вопросу: «Как быть и что делать?» С удобством разместились на небольшой полянке, обрамленной стройными соснами, и завели сложную беседу:

– Товарищи, положение наше незавидное, и надо что-то делать. Вариантов у нас немного, точнее – всего два. – Говорил я по-русски, а для англоязычной части подразделения – Хорнера и Джампера – потихоньку переводил Юра. Иванов, неплохо владевший английским еще в нашем мире, тут, подобно мне, резко приобрел улучшенные познания в языке. Чему, стоит заметить, он несказанно удивился, но особого виду не подавал, только довольно улыбался, уверенно переводя мои слова. – Вариант первый – переход к партизанским действиям. То есть отказ от пересечения линии фронта на некоторое время. – По лицам присутствующих вижу – несимпатичен им вариант. Особенно летчицам. А как же иначе? Способный летать ползать не станет. – Понимаю, что за исключением меня, – посмотрев на Юру и Сергея, чуть замялся и решился, – и товарищей пограничников, ни у кого знаний ведения партизанской войны нет. Или я ошибаюсь?

– Сэр, – поднял руку Хорнер. – Мы с капралом Джампером добровольцами прошли всю Гражданскую войну в Испании. Два месяца нам пришлось провести в тылу врага, и мы входили в состав отряда герильяс.

– Прекрасно, сержант Хорнер! – А бойцы-то попались о-го-го какие! Я-то думал – откуда в них столько удивительного спокойствия в бою, а оно вот что. Битые калачи. Этих двоих без вариантов надо тащить в рейнджеры! Ох как они там пригодятся со своим опытом. – Это еще лучше. Но плюс партизанского варианта немного в другом. Разместившись на время в тылу врага, мы серьезно увеличим наши шансы на выживание в сравнении с прорывом через фронт. Если правильно подойдем к решению этого вопроса, выйдем, к примеру, на местное подполье, а таковое, я уверен, здесь найдется, то, думаю, вскорости и не придется самим прорываться через фронт, а нас просто заберут геликоптерами или пришлют самолет. Но до того момента мы будем вынуждены выживать в прямом смысле этого слова. Много времени будем тратить на поиск еды, боеприпасов, медикаментов. Придется самим организовывать лагерь абсолютно из ничего. Из-за отсутствия рации выход на подполье будет сильно затруднен – мы не будем знать, к кому обращаться, подпольщики с нами общаться, скорее всего, не станут, так как о нас им не будет ничего известно. Может, мы враги и хотим их раскрыть и уничтожить? Посему как скоро нас заберут, сказать не могу. А до эвакуации, если будем излишне шалить-партизанить, могут и егерями обложить. Но до того мы сумеем нанести какой-никакой, а ущерб врагу.

Задумались товарищи. Сильно задумались. Плюсы и минусы далеко неоднозначны.

– Товарищ первый лейтенант, а каков второй вариант? – Старший лейтенант Цебриенко впилась в меня своими карими глазами так, словно смотрела через окуляр коллиматорного прицела.

– Банально идти на прорыв. Если повезет – найдем прореху во вражеских линиях и без проблем, с ветерком домчимся прямо до наших. Не повезет – придется поползать по прифронтовой полосе в поисках той самой лазейки. Стоит заметить, ползать придется за спинами врагов. Рядом с фронтом. – Последнюю фразу особенно выделил. – А это риск фантастический. Можем при прорыве и от врага в спину получить, и от союзников в лоб огрести. Объяснять, почему все так мрачно, надеюсь, нет надобности? – Молчание стало звенящим. Почудилось, что все перестали дышать, так тяжела была ноша выбора. Даже летчицы не стали задавать вопросов – и без них все ясно. Куда ни кинь, всюду клин. М-да, демократию я развожу опасную, выбор предлагаю, а не ставлю перед фактом. Мне бы с Цебриенко, как с командиром, все по-тихому обсудить, решить, что к чему, да и действовать. Ан нет, я все на общее рассмотрение вынес. Но так лучше – не тот момент, чтобы за всех и вся решать. Уже нарешался, нужно чуточку отстраниться…

– Товарищ командир. – Горбунов подался вперед. – А что бы вы сами предпочли? – Занятный подход. Милиционер явно решил пойти простым путем. Наверное, я бы задал аналогичный вопрос.

– Я бы пошел на прорыв. – Все встрепенулись. Эх, не хотел я, чтобы на мое мнение люди опирались, но, увы, видимо, опять от меня идея пойдет. – Пока противник ведет наступление, его части оторваны от тылов, линия фронта неустойчива. Есть шанс уйти. Так бы я поступил сразу, но враг наступает уже не первый день, и, возможно, он уже сбавляет темпы, подтягивает тылы, приближается второй эшелон войск, и мы можем нарваться. Очень и очень серьезно нарваться… Поэтому вариант с переходом к партизанской деятельности считаю более приемлемым в нашем положении. – Во как народ удивился. Сначала одно, потом другое. Никакой определенности! Х-хе…

– Предлагаю проголосовать, – решительно хлопнула по коленям Цебриенко. Демократия в ВВС РККА? Что-то мне не по себе. Хотя-а-а… – Будем долго думать – потеряем время. Товарищ Пауэлл предложил нам варианты, значит, мы должны выбрать. Кто за вариант партизанить, поднимите руки? – Я и Сергей подняли руки. Чуть поколебавшись, Иванов присоединился к нам. Все. Оченно негусто. – Три голоса за партизанство. Кто за прорыв? – Все остальные. Только милиционер Горбунов несколько секунду не решался поднять руку, глядя на пограничников. – Большинством голосов выбран прорыв.

– Хорошо, пусть будет так, – с облегчением согласился я. Коль изначально демократично дал выбор, то и исход соответствующий. Значит, все сложилось очень удачно. Только бы и дальше все шло удачно.

Через полчаса после окончания совещания мы уже тряслись в бронетранспортере по лесным дорогам на юго-восток, в сторону Мозыря. Используя карты летчиц и известные им данные о ходе боев на юге Белоруссии, решили, что на Мозырском направлении наступление противника было самым медленным, а значит, там вражеские части либо слабее, либо их там меньше. Плюс я слышал от пленного поляка, которого хотел взорвать, что их часть шла к Мозырю, на усиление прорыва.

А усиление разное бывает – или успех развивают, или очень даже наоборот, исправляют провал. Хотя что так, что эдак – все едино, опасности нам не избежать. Вопрос в том, какая будет опасность и в каком объеме она предстанет.

Долгий путь в восемь с лишним десятков километров от поселка Рекорд до Мозыря мы покоряли весь световой день и еще пару часов после заката. Будь на дворе светлое будущее, пусть хоть год две тысячи десятый – даже сотню километров по лесной дороге да на хорошем джипе мы пролетели бы часа за четыре, может, за пять. Но будущее еще не наступило, джипа тоже, увы, нет. Доступный же нашей братии польский БТР, по-спартански удобный (железная коробка с лавками, и на гусеницах – ей-богу!), и колдобины лесных дорог бескрайнего Полесья жестоко заставили нас останавливаться каждые два часа езды. Будь у нас возможность ехать напрямую – путь наш сократился бы аж до пятидесяти километров! Но ехали мы окольными путями, лесами, полями и болотами, стараясь не показываться вблизи поселений… Прятались и мучились, если в двух словах. Когда же останавливались и вываливались из транспорта, округу моментально оглашали стоны и проклятия. Ругали в основном польский автопром и лесные прогулки. Чуть меньше обвиняли сложившиеся обстоятельства.

Желание питаться отпало само собой – укачало всех поголовно. Даже крепкие, подготовленные к экстремальным перегрузкам летчицы и матерый автомобилист Юра, не один год откатавший в будущем на собственном авто, светились зелеными лицами. Поговорка «лучше плохо ехать, чем хорошо идти» нашему случаю соответствовала. После полудня стало по-летнему жарко, измучившее нас железо бронетранспортера, ко всему прочему, стало горячим. И в одной лишь вещи за этот день мы нашли уют и счастье – в воде! Пили как кони. Нашли днем, во время одной из остановок, студеный родник. Это на болотах-то! И счастливо прильнули к живительной влаге. Вода чистая, как слеза, и вкусная, как пятигорская минералка. Пили, наполняли фляги, а потом пили еще и еще, компенсируя общее нежелание принимать пищу. Да и запасов провианта у нас было с гулькин нос, так что получилась неожиданная экономия.

После шести часов вождения Хорнер не выдержал и попросил его сменить – остановки остановками, а крутить баранку дело неблагодарное. Эстафету принял его верный напарник капрал Джампер. И вообще тема взаимоотношения нашей скромной братии и трофейного транспорта напоминала священный ритуал. С песнями и плясками… Консилиум технарей во главе с моим братом Сергеем (высшее техническое образование, пусть и неполное, предопределило главенство) обхаживал машину на каждой остановке. Что-то подкручивалось, простукивалось, смазывалось маслами-солидолами. По словам брата, за бэтээром производства машиностроительного предприятия «Урсус» прежние хозяева следили самым надлежащим образом, так что его – и остальных – техническое вмешательство свелось к текущему техническому обслуживанию. Машинка требует лишь горючего, масла и проверки ходовой. С первыми двумя составляющими у нас наметились серьезные проблемы – запас топлива и масла жестко ограничен, и если план с Мозырем накроется, то и транспорта у нас больше не будет. Бензина, похоже, хватит впритык дотянуть до цели, и все. Тогда мы либо безлошадными пойдем к «свободе», либо пощупаем врага на предмет топлива. Однако с боеприпасами у нас – как с бензином: мало, и хватит на один раз прикурить… А ведь заведомо перед отъездом просил всех – берите патроны! Как чувствовал. Ну, коли в средствах нападения мы ограничены, значит, будем защищаться. Обтянули борта машины маскировочной сеткой, затолкали под нее мешки с песком (бывшие владельцы славно запаслись нужными вещами – набор инструментов, масксеть, мешки, ЗИП, а мы эти вещи пустили в дело) и достигли положительного эффекта. Бортового номера не видно, внешность техники преобразилась, защищенность немножечко возросла. Можно жить и ехать!

Эх-эх-эх! Вроде все в порядке, если не смотреть на обыкновенные трудности. Но на душе поганенько. Внутри все в комок сжалось, в голове прямо звон стоит. Не то от жары и стресса черепушка гудит, не то от предчувствия какого?..

Остановки заканчивались, гонка со временем продолжалась. Мы были измучены и счастливы – на нас, преобразившихся, мало кто обращал внимание. Нам вообще сильно повезло: выезжаем на мало-мальски серьезную дорогу – с нее тут же сдувает всех! Ехали как на прогулке. Один раз встретили колонну санитарных машин. Там на нас никто и не смотрел. Водители изучали дорогу, избирая безопасный путь, дабы не трясти раненых. А тем самым раненым совсем не до нас.

В другой раз мы обогнали небольшую группу кавалеристов. В воздухе витает запах жаркой битвы! Вру, я его не чувствую, я его предполагаю. Наездников мало, в свете фар мелькнули грязные подранные кители, общий растрепанный вид… Побили крылатых гусар, устали они от сечи и брани, посему проводили они ленивым взглядом наш БТР – и думать забыли. На мою наглую рожу в офицерской «рогатывке» и подавно никакого внимания не обратили. Дисциплины – ноль! И слава богу!..

А потом мы остановились на ночлег…

Солнце давно закатилось за горизонт. Небо потихоньку затянуло осенними тучами. В и без того темном лесу стало непроглядно черно, холодно и очень плохо…

– Рядовой Винсент Раус… Рядовой первого класса Мэтью Бэйл… Техник третьего класса Дирк Доумэн… Сержант Натан Брайт… – тусклым голосом зачитывал с табличек Юра. Синеватый луч фонарика подрагивал, то высвечивая выведенные на досках черной красной имена, то освещая путь пограничнику. Иванов шагал очень осторожно, изо всех сил стараясь не наступать на аккуратные могильные холмики…

Лес обступил нас со всех сторон, закрывая черной пеленой от посторонних глаз, от целого мира. Точно так же эти деревья уберегли от врага могилы солдат…

– А здесь красноармейцы… – Луч выхватил из темноты очередную табличку. – Старший сержант Андрей Малышев… – Затем следующую. – Боец Михаил Стецюк… – И еще одну. – Боец Семен Липкин… – А потом еще, и еще, и еще…

Двадцать одна могила. Десять американских солдат и одиннадцать красноармейцев. Все имена и звания написаны по-русски, значит, хоронили и своих, и союзников советские солдаты. И хоронили, видно, сегодня, следы совсем свежие, земля рыхлая, краска на табличках еще не засохла. Эх, жаль, не пересеклись с теми, кто выжил, было бы проще дальше существовать. Как-то мы припозднились. Но быстрее ехать не могли – и так гнали настолько быстро, насколько возможно…

Господи, да о чем же я думаю?

Стою пред могилами и рассуждаю – кто, когда и кого хоронил! На душе – погано, а мозги хрень какую-то обдумывают! Нет бы почтить павших в бою, а не быть циником… Что со мной такое?! Когда я перестал быть человеком?

Мысли поработили меня. Я долго стоял у могил в полной темноте. Меня никто не звал к разведенному в яме костру. Никто не предлагал подкрепиться остатками нашего провианта. Никому не было до меня дела. А может, меня никто не хотел трогать? С чего же? Да, может, с того, что я стал отвратительным человеком. Кровожадным, жестоким лицемером, в душе желающим всех и вся защитить, а сам хладнокровно, стопками укладываю в могилу и врагов, и товарищей. Это все ради достижения цели! Ага, последняя цель – вывести из окружения две с лишним дивизии, бросив в мясорубку горстку доверившихся мне солдат. Нет! Людей! Именно людей. Но черт тебя побери, ты офицер или где? Твое дело – командовать, и потери – это потери. Война идет! Тогда другой вопрос: почему ты, офицер недоделанный, нарушил приказ командования, да еще и заставил нарушить этот приказ другого офицера? Какое у тебя на это есть право, Артур? Решил переиграть войну, о которой ничего не знаешь! «Попросил» людей не идти к спасению, к фронту, а прямиком в пекло ради достижения сомнительных целей. Тебе. Тупо. Повезло. Артур, тебе просто повезло! Не будь там этой проклятой гати – что бы делал, а? Метался по Октябрьскому с мольбами о чудесном появлении дороги? Ведь так ты делал в лагере, когда узнал о беде Паттон и Чаффи… Неужели я возомнил себя самым умным? Да на меня смотрят как на психа. Я нарушаю приказы, поступаю, как левой ноге хочется, плюю на всех и вся. Я так приду прямиком в никуда!.. Почему? Почему все так?..

Дождь? Стоп, я так промокну и замерзну, если дальше сидеть на голой земле и не укрываться. Даже если спину греет от еще теплого радиатора машины, а передо мной догорает костер, застудиться проще некуда…

А? Не понял. Когда я пришел к бэтээру? Э-э-э! Все уже спят, что ли? Тогда потихонечку встаем. Надо бы выяснить, кто на часах, а то, может, меня за часового посчитали…

– Не спишь еще, командир? – встревоженно окликнул меня Юра. Говорил он негромко, чтобы не потревожить спящих. В темноте ни черта не видно, костер в яме горит, света не дает, не могу понять, где же находится друг.

– Да, бессонница. – Рядом тихонько шелохнулись кусты. – Ты дежуришь?

– Ага, я. Ты же никого не назначил, вот я и заступил, потом Сергей пойдет. – Теперь слышу некоторую обиду. Все верно, не за что ко мне хорошо относиться. – Ты как у могил в себя ушел, так до сих пор и ходил… Ты хоть ел сегодня… командир? – Заминку я уловил – неприятный звоночек, однако. Черт, в животе предательски загудело при слове «еда». – Там тебе оставили, у костра, пожевать. Все, я ушел. – Кусты вновь шелохнулись, собеседник тихонько удалился.

Ну вот и поговорили. Зашибись вообще! Только хуже стало. Даже есть расхотелось, пойду спать – утро вечера мудренее, может, что пойму. Перед тем как отправиться в объятия к Морфею, с отвращением почесал жуткую щетину и мысленно выругался. Ну и фиг с ней, не один я такой «усатый-бородатый»…

Утро воистину мудренее! Особенно раннее, когда солнышко еще только намечает свой подъем из-за горизонта… Желудок взвыл всеми голосами неисправных двигателей! Организм нагло разбудил сильнейшим чувством голода. Питаться надо! Я, видишь ли, вчерашний день – как модница, разгрузочным сделал. Только глаза открыл, а меня прямо-таки затрясло с голодухи. Особенный организм – особенные потребности. Все хорошо заживает? Будьте любезны поставлять энергию и стройматериал в больших количествах и своевременно. Нарушил сроки – помучайся маленько, может, поумнеешь, Артур! Хорошо, хоть никто не успел схомячить мою вечернюю пайку. Однако, кроме часовых, никто бы ничего не съел, сон все еще крепко держал в своих объятиях нашу сборную братию.

Словами не описать тех сонных взглядов, что сошлись на мне во время приема пищи. Ну, извините, господа-товарищи, что разбудил, но я есть очень хочу… Да, ем холодную тушенку руками прямо из консервной банки, куда заблаговременно раскрошил пару галет. Да, непрезентабельно, вот вас так припечет – поглядим, кто хуже выглядеть будет. Ну да, чавкаю по-свински, говорю же, ем я.

– Мнам… Фу фто? Мнам-мнам… Подъем, товарищи, через пятнадцать минут выдвигаемся. – Ну вот поели, можно и поспать… Тьфу ты, то есть повоевать!

Скажу откровенно – накаркал я, как самая позорная ворона! Ой как накаркал! Повоевать, значит? Ну, хавай полной ложкой, товарищ первый лейтенант!..

Нет, поначалу все было поистине прекрасно!

Спокойно проехали между Рудней-Антоновской и Антоновкой. Ехали как на пикник – солнышко светит, вокруг нетронутая природа, свежий воздух. Лепота!

Издалека понаблюдали за ленивыми фрицами, разворачивающими ремонтную базу. Копошатся гансики, копают-строят-маскируют, трудятся, в общем. И тут мы, нагло, не таясь катим мимо. Я даже помахал им рукой! А они весело поприветствовали в ответ. Непуганый народ, видать, думают, что мы польская разведка или что-то типа того… Ой лохи! Мимо вас злые диверсанты промчались, а вы им ручкой машете. Утю-тю! До первого удара штурмовиков вы такие веселые и беззаботные.

После этого момента укрепилось и без того стойкое чувство, что раз вчера мы без труда ехали по оживленной дороге и сегодня сделали «ручкой» немцам, то можно чуточку расслабиться и обнаглеть. Поэтому мы выехали на шоссе в сторону Калинковичей, пристроились за колонной грузовиков и спокойненько катили с ними почти до самого города. Вдалеке, на юге, громыхала канонада. Сильные отзвуки взрывов подогревали надежду на легкий и быстрый прорыв. Ежели там сражение, то кто-то наступает. А значит, полно дыр во фронте! Из-за этой самой канонады лица у каждого встречного-поперечного были угрюмые и глубоко задумчивые. Так что ни мы, ни наш транспорт интереса не вызвал. Смотрят на меня, торчащего над бортом машины, окидывают взглядом мой головной убор (рогатывку я все же надел, лишняя маскировка не помешает), потом смотрят на БТР и забывают, на что сейчас смотрели! Клянусь, я офигел от того беспрецедентного наплевательства, излучаемого всеми встреченными противниками. Не приходит им в голову, что так нагло могут себя вести и враги, лихо мчащиеся к свободе!

Завидев впереди город, мы свернули на проселок в южном направлении. Изначально была мысль объехать Калинковичи с севера и двигаться по направлению Малые Автюки – Глинная Слобода, но раз у Мозыря идет сражение – едем туда. Чем черт не шутит. Может, укроемся где, а наши-то сами и придут. Так что свернули с дороги и поехали на юг. Путь срезали – и избежали опасности встретить фельджандармерию или какой-нибудь КПП у города.

Ага, от одной беды ушли, зато другую встретили!

Лесная дорога, петляя, провела нас мимо деревни Ситня и километров через шесть вывела прямо на шоссе в сторону Мозыря. Небо впереди затянуло пеленой черного дыма, словно кто разжег сигнальный костер: «Здесь опасно!» Но опасность не страшит, опасность – наш выход. А вокруг гигантского кострища, словно мошки или стервятники, вьются десятки самолетов. Там грохочет война, идет большая битва. Добраться бы туда!..

Однако у войны другое мнение. И кое-что ожидает нас гораздо раньше – на обочинах, по обе стороны шоссе, широкой лентой пролегающего до самого Мозыря, стоят грузовики!

– Твою же мать… – бледнея, пролепетал Юра, видя, как к нам бежит польский офицер. Усердно жестикулируя, пан требует остановиться. Блендамет, а на обочине не меньше взвода пехоты. Все поголовно смотрят на нас. А ведь есть еще те, кто в грузовиках сидит, приказа ждет… Ой что сейчас будет!..

– Приготовить гранаты. Бросать по команде. Юра, левый борт. Jumper, right side. – Шепотом, не отрывая взгляда от бегущего офицера, бормотал я. Товарищи медленно зашевелились. – Horner, slow down… – Теперь сближаемся мы с врагом не очень быстро, пара секунд еще есть!

В ладонь уткнулась рукоятка ракетницы. Свободной рукой на ощупь нашел в подсумке осколочный выстрел к «Дракону» и зарядил оружие. Пан уже достаточно приблизился. Не боится, прямо лоб в лоб с бэтээром идет. Ну и получай, вражина!

– Alex, hit’em!

Звонко стукнувшись черепом о капот БТР, пан офицер вскинул руки, словно воскликнув: «Посмотрите, что творится!» – и скрылся под колесами. БТР только слегка вздрогнул, переезжая его тело.

Ракетница гулко бахнула, посылая в пехотинцев на обочине осколочную гранату. Эх, мелковат калибр, и заряд слабоват. «Базука» одним фугасом полвзвода смела бы! Так враги хорошо сидят, плотно! Э-э-эх!

– OPEN FIRE!

Пулемет застрекотал на левом борту. Длинная очередь ударила по фигуркам, метнувшимся врассыпную от взрыва.

– ALEX!

– А сержанта и подгонять не надо. Он сам не дурак и знает, как на педаль газа жать. БТР взревел, рывком ускорился и помчался, полетел, словно стрела!

Первые мгновения, кроме обстрелянного взвода, никто не сообразил, что же именно происходит. Из машин стали выпрыгивать пехотинцы. По мчащемуся на полной скорости СВОЕМУ бронетранспортеру никто не стрелял. Все удивленно искали причину неожиданной стрельбы.

Затем как началось! Мы не проехали и трехсот метров, как со всех сторон ударили сотни пуль. Все загрохотало, зазвенело, посыпались искры, обрывки масксети и мешков.

– Вниз! Пригнитесь! – Хоть бы борт не пробили. И не дай бог у врага в голове колонны найдется хоть один крупнокалиберный пулемет! Визг рикошетов, свист пролетевших мимо пуль и дикий рев мотора. Голливуд, ты ли это?..

Выглянув на секунду, заметил, что колонна впереди уплотняется, машин больше, и стоят они ближе друг к другу.

– Гранаты! – Выхватив из подсумка гранату, дернул чеку и метнул через борт. Куда попаду – дело второе. Главное – пусть взорвется. Может, кого накроет. С секундной задержкой все, за исключением Хорнера, повторили мое действие, вышвырнув за борт по гранате.

– ОГОНЬ! – Сразу после череды взрывов поднялся над бортом и обстрелял из автомата машины слева. Тут же меня поддержали товарищи, вдарили со всей пролетарской ненавистью. Враг опешил от обрушившегося в ответ шквала и еще на мгновение прекратил огонь. АГА! У нас у всех автоматическое оружие, ироды! После этого нам стреляли только вслед, впереди и по бортам никто не рисковал встревать.

– Перезарядиться! – Командуем и выполняем приказ. Блин, патронов маловато осталось. Всего четыре магазина в подсумке. А трофейные пистолеты-пулеметы у летчиц. Нужен запасной автомат! Точно, к хаверсаку ведь примотана кобура с маузером! Быстрее отцепляй, быстрее, лейтенант! Потому как можешь не успеть. О’кей! Магазины из хаверсака в карманы, та-а-ак. Маузер на ремень прицепить, вот, теперь можно дальше воевать! Эх, блин, оружия на мне до фига, а стрелять нечем… Опа! Мы проскочили колонну? Машин больше нету! Дорога свободна! УРА!..

– За нами погоня! – пристроив на задний борт свой «дегтярь», закричал Юра.

– Горбунов, следи за дорогой впереди! Остальные к бортам! – Протолкнувшись через боевое отделение к Юре и взглянув на преследователей, я невольно выругался. Четыре мотоцикла и пушечный бронеавтомобиль. Опять двадцать пять! – Канистру и «колотушку» сюда! – Сейчас устроим «греческий огонь» по-русски. Экспромт, мать его! Выдернув из обвисшей масксети длинную бечевку я обернулся: – Ну же!

– Это последнее топливо, что у нас есть! – Маргарита смекнула, к чему идет дело, и воспротивилась.

БАБАХ!

Столб земли вырос справа по борту. БТР вздрогнул от ударной волны. Это было слишком близко! Сержант Хорнер от испуга нервно крутанул руль влево, да так что слетел с дороги. Одно нас спасло: лес по левую руку от нас уже закончился, и мы оказались на краю поля. В боевом отделении от резкого рывка нежданно случилась куча-мала.

– Да чтобы их, скотов, подбросило да не опустило, растудыть их в качель!.. – негромко, но очень злобно выпалил брат. Он кое-как устоял на ногах, ухватившись руками за борт. – ИЗ-ЗА НИХ ВИНТОВКУ ВЫРОНИЛ! – И встал, главное, во всей рост, храбрец, блин!

– СЕРГЕЙ, СЯДЬ БЫСТРО! – рявкнул знатно, аж понравилось. Брат резко рухнул пятой точкой на сиденье, уставившись на меня. – КАНИСТРУ И ГРАНАТУ МНЕ БЫ-Ы-ЫСТРА! – выбираясь из-под навалившегося друга, заорал я. – ПРИКАЗЫ НАДО ВЫПОЛНЯТЬ, МАТЬ-ПЕРЕМАТЬ!.. – Тут уже никто не сопротивлялся. Быстренько организовали «заказ», даже помогли примотать веревкой гранату на канистру. – Horner, get back on road!

БАБАХ!

Тра-та-та!

З-з-зараза! Только мы выскочили назад, а по нас уже прицельно бьют! Второй разрыв ударил слева. Опять рывок, раздраженная возня и ругань. На этот раз мы не слетели с дороги, справа еще густой лес, можно нечаянно вписаться в деревце…

БАБАХ!

М-м-мать! Нас так накроют, и сгинем ни за грош! В ритме вальса, Артур! Колпачок откручиваем, дергаем за шнурок – и за борт подарочек:

– H-here we go-o-o! Eat this, bitches!

БАБАХ!

Над головой взвизгнули осколки, по каске застучали комья земли. Еклмн, опять справа разрыв.

Да Египет! Ну, сейчас огребете, уроды!

– Dammit! I’m hit! – Блин, Энтони зацепило. – Just a scratch! Don’t worry!

БУМФШ-Ш-Ш!

Огогошеньки! Нехило канистра полыхнула, скажу я вам. Прямо перед мотоциклами взорвалась, да так, что полыхающая жидкость обдала преследователей. Два мотоцикла тут же улетели на обочины в попытке отвернуть от стены огня. Один перевернулся и влетел прямо в эпицентр огненного вихря. Последний же на полном ходу попал прямо в огонь и проскочил его. Объятые жарким пламенем мотоциклисты только и смогли, что спрыгнуть со своего транспорта и, дико размахивая руками в безуспешных попытках сбить огонь, медленно осели на землю… Жуткая, жестокая смерть. Но такова война!

– Bridge! I see the city! We made it! – Джампер весь вне себя от радости заголосил, привлекая внимание. Дорога немного вильнула, и наконец мы увидели цель! Мозырь! Вот он, родимый…

И тут меня дернуло.

Сейчас что-то случится!

Сквозь пространство словно ударила волна и, зацепив меня, мелькнула серым цветом. Вспышка отразилась сильной болью в голове. И осознанием беды.

Вновь вспышка, и я прямо ощутил удар. Померещилось, что мы столкнулись и он прошел через весь корпус бэтээра.

Мы столкнемся с чем-то!

Всего через мгновение!

– Horner stop! Turn right! No-o-ow!

Справа, из-за деревьев, на бешеной скорости наперерез вылетел грузовик. Алекс успел среагировать на мой вопль и выполнил команды. Но было слишком поздно. Отвернуть не удалось.

– ДЕРЖИТЕСЬ!

Удар грузовика пришелся прямо на переднее правое колесо. Бронетранспортер от чудовищного удара развернулся на девяносто градусов и вылетел с дороги. Все вокруг резко дернулось. И потемнело.

Боль! Сильная боль! Кто-то воткнул мне в грудь пару ножей! Как же больно!

– Умммм… – Открыв глаза, не могу понять, где я. Разумом моим безгранично властвует лишь одно – боль. – Кхе! Кхем! А-а-а! – Изо рта при кашле брызжет кровь. Твою мать, похоже, ребра сломал… Блин, я сложился пополам и вишу на борту бэтээра вниз головой…

– Командир! Лейтенант! – Меня хватают за ноги, пытаются тянуть. Движение вызывает волну боли и кашель. Кричать не могу, задыхаюсь. Отчетливо доносится голос Юры: – Не тяните его! Горбунов, Сиротинин, из машины. Проверьте грузовик. Сергей, помоги поднять лейтенанта…

Ой, меня приподымают. Ох… Что-то темновато стало… Чую – уплываю куда-то. Боль все затмевает.

– …Майкл! Ау? Блин, глаза у него мутные… Не помрет? – Вновь выпрыгиваю в реальность. Предо мной фигурки, не могу различить кто, все плывет. И боль, чтоб ее! – Товарищ старший лейтенант, что делать будем?

– А? Я не знаю… – растерянно отвечает женский голос. Цебриенко, да.

– Тогда принимаю командование на себя. Оружие, боеприпасы, личные вещи в руки – и валим к мосту!.. – Опять Юра. Узнаю его голос. Бегите, только меня не бросайте… Хочу сказать, но не могу. Опять кашель. Грудную клетку простреливает боль. В голову бьет тьма…

– Кхем! Кха! У-у-у-у… – Волокут куда-то. Руки на чьих-то плечах. Блин, я ноги только волоку. Надо и самому шевелиться…

– …Штурмовики! Ложись!..

Падаю, блин. В грудь что-то ударяется. А-а-а! Мама моя! БОЛЬНО-О-О!..

– …Мы не прорвемся. Противник на мосту!

– Там танки! Берегись!.. – Еще удар. Звуки прыгают и затихают…

– Скорее, скорее! – Опять просветление. Боль в груди притупилась, но все еще тяжело. – В укрытие!

– Чисто. Уложите командира там, за мешками. – Боль пробивает грудь, но мельком, на один момент. Ой, прохладная земелька… Хорошо-то как, что положили меня…

– Мать вашу, мы не пройдем через мост! Там танки! Танки! – Голос звучит будто издалека.

– Противник на дороге. Нас обложили!

– What we got to do?

– Отставить панику! У нас есть зенитка. Отобьемся! – Рык Юры прерывает все возгласы и отрезвляет меня своей решимостью.

Глаза открываются сами по себе. Над головой мутное небо в темных пятнах. Э нет, это масксетка…

– Кхем! Ох… Сиротинин, Арсентьев, к орудию… – Голова работает на удивление чисто. Боль терзает тело, но не разум. Я могу думать. Откуда-то из глубины подсознания накатывается серая волна. Нет, не та, которую я вижу пеленой, преображающей мир, а та, которую я ощущаю нутром. Она подкрепляет меня. – Посадите меня. Скорее… – Кашель рвет легкие, изо рта идет кровь. Бли-и-и-н. Легкие мои, легкие… Чьи-то руки легко подхватывают меня. Больно, но я терплю. Вот, усадили. А, это Горбунов. Взгляд грустный, но улыбается. Что вокруг? Мешки? Зенитка? Ящики? Ага, позиция зенитного орудия. Кольцо. – Приказываю… кхе… занять круговую оборону… Кха…

Все трясется, гудит! Бедные, истерзанные множеством попаданий мешки с песком нещадно разбрасывают свое содержимое, поднимая тучи пыли. Глаза слезятся и от проклятущего песка, и от боли в груди, и сильнее всего от досады. Хорошо, что удалось самому себе морфия два шприца-тюбика вкатать. А то, наверное, подох бы к чертям. Теперь прямо бодрячком, повеселел немного. Еще чуть-чуть посижу – и своими ногами смогу утопать…

Чуть-чуть ведь не дотянули!.. Все из-за меня. Руки кривые, ухватиться за борт не смог. Все ни единой травмы не получили от столкновения, а я…

И вот мы в кольце. Через мост не прошли. Враг с того берега лупит. Танки там, пулеметы – не пройти так просто.

Маскировочная сетка над головой усиливает и без того крепкое чувство ограниченности, безысходности… Хорошо, хоть сюда добрались. И вновь спасибо летающим танкам! Вдарили по предмостовым укреплениям, вынесли зенитчиков. Дали нам шанс!

– Снаряды! Скорее снаряды! – громко, с мольбой в голосе, попросил артиллерист Коля. Тридцатисемимиллиметровая зенитка дала еще одну очередь и замолчала. Тонкий ствол угрожающе, но бессильно уставился в сторону приближающегося врага. – Снаряды, Сергей! – Ответа не было. Пограничник Арсентьев, привалившись спиной к груде ящиков, дрожащей рукой зажимает рану на голове. По его лицу бегут струйки крови. – Сергей! – Сиротинин вскочил с места наводчика и тут же припал к земле. Враг взбесился…

Брата зацепило! Боже, боже! Эмоции хлестнули, тело невольно вздрогнуло, вызвав боль. Брат, держись! И Коля, держись… Без зенитки худо будет!

– I’m out! – Сержант Хорнер отскочил от своей позиции. Безуспешно пытаясь найти в патронташе хотя бы еще одну обойму, он кричал: – I need ammo! Jumper! Ammo! Shi-i-i-it! – Перед ним упала немецкая граната. Еще миг – и всех нашинкует осколками, но нет, Алекс молниеносным движением руки зашвыривает гранату обратно к врагам. Подхватив с земли трофейную винтовку, сержант вновь припадает к мешкам. Рядом с ним лежит тело немецкого зенитчика. На поясе у него подсумки с обоймами. Сержант рвет, дергает клапан неподдающегося подсумка и скорее достает желанные патроны. Еще несколько выстрелов есть…

– Рита, держи! – старший лейтенант Цебриенко протянула напарнице полный магазин к МП-40 и сама поудобнее перехватила свой автомат. О, вооружились девушки. Молодцы! Любой стрелок сейчас на счету. Эх, не могу я толком пошевелиться и помочь в бою… – Бей короткими.

– На наш век хватит, командир, – оскалившись, ответила рыжеволосая и вскинула оружие. – Короткими так короткими. – И тут же открывает огонь, стреляя по невидимому мне противнику.

– Паша, скорее! – Юра требовательно протянул руку к сидящему рядом Горбунову. Парень усердно заталкивал в диск последние патроны. Богатырь явно спешит, но доделывает работу, не потеряв ни одного патрона. – Скорее! Они уже рядом!

– Все! – Отдав товарищу диск, Павел подхватил свой ППШ и переместился чуть в сторону от пулеметчика.

– Помоги Коле, Паша! Бегом! Я управлюсь тут как-нибудь… – Юрец припадает к пулемету. Гулко застучал «дегтярь», и к ногам пулеметчика посыпались, ярко блестя, горячие гильзы. Горбунов секунду смотрит на пограничника и все же бросается выполнять приказ. У орудия еще есть невскрытые ящики, может быть, и снаряды найдутся. А там и еще минутка жизни будет!

– I’m running out of ammo! – Капралу Джамперу тоже нелегко, он ранен, но продолжает бой. Пулемет в его руках вздрагивает, посылая короткими очередями смерть прямо навстречу врагу. Но лента стремительно заканчивается… Пару раз подпрыгнув в воздухе, конец ленты улетает в приемник прожорливого оружия. Капрал пригибается и чуть отползает. На земле рядом с бойцом лежат большие подсумки – там магазины к пулемету. Сейчас они пойдут в дело. Жаль, что их всего два…

– Кхе! Кхем! – На колени брызжет кровь. Кажется, у меня не пара ребер сломана. И с легкими точно беда… Вдруг я помру от этого? Эх, обидно-то как! Глупая ведь смерть!

Черт! Ну почему все так?

Почему мы в кольце?

Эти мешки с песком обрамляют зенитное орудие. И здесь мы занимаем круговую оборону. Сам ведь отдал приказ. Сам! Нет бы пойти напролом. Рискнуть жизнью, но не ждать смерти здесь, в этом кольце!

Есть и второе кольцо – из врагов, упорно прущих на нашу оборону… Вот-вот эти ублюдки подойдут. Кончатся у нас боеприпасы – и амба!

А выход был так близко! Мост через Припять – вот он, за моей спиной. Там Мозырь, там бой, там наши идут в контрнаступление! Я слышу раскатистое «УРА!», я слышу, как бой идет сюда, нарастая с каждой секундой. Но он еще так далеко! Ну почему?

Чуть-чуть не дотянули.

Ду-у-у! Ду-у-у-у-у!

Что это? Словно пароходный гудок…

– Откуда гудок? Поезд? – взволнованно оглянулся Юра. Он смотрел куда-то мне за спину, в сторону моста. – Не может быть! Это наши катера! НА-А-АШИ!

Меня пробрало. Все умолкло. Даже противник перестал стрелять после гудка. Все окружающие направили свои взгляды на гладь реки Припять…

– А-а-а-ар! – Пересилив боль и слабость, подтянул ноги, оперся локтями на мешки за спиной и, приподнявшись, смог встать на колени, обернувшись лицом к реке: – Господи, и правда – наши…

 

Интермедия

Ударный отряд Пинской военной флотилии.

Река Припять близ Мозыря

Двенадцать кораблей медленно, не теряя строя, приближались к Мозырю. Четыре номерных больших бронекатера проекта 192Б-М в авангарде, три монитора: «Ударный», «Смоленск» и «Витебск», три канонерские лодки: «Передовой», «Верный» и «Смольный». Все как на подбор модернизированы и перевооружены. Командование сильно сожалело, что этому отряду не удалось выйти к Бобруйску до его падения: успели бы – возможно, противник не взял бы город так быстро.

Следом за вооруженной братией идут два абсолютно мирных, тихоходных пароходика: «Кооперация» и «Язь». Они несут самую важную часть всего ударного отряда: 6-ю отдельную роту морской пехоты с приданным усилением – двумя истребительными взводами морской пехоты армии США. «Марины», так в шутку прозвали американских морпехов их советские коллеги. Причиной тому послужило официальное наименование морской пехоты США – Marines. Но шутки шутками, а все знали, что эти самые «марины» – отчаянные рубаки, заслужившие уважение в боях Гражданской войны в Испании. Последние два месяца американцы передавали свой опыт бойцам 6-й отдельной роты морской пехоты. И вскоре этим подразделениям вместе придется выполнять серьезную боевую задачу – захват моста в Мозыре.

С берега фонарем им просигналили: «Бой идет в Мозыре. Мост под контролем противника». Контр-адмирал Рогачев, находясь на головном мониторе «Ударный», ухмыльнувшись, обращается к старшему лейтенанту Юшину:

– Молодцы «чапаевцы», сухопутные, а морзянку знают! Сигнальщик! Ответ на берег: «Спасибо за информацию!» – А потом, секунду помолчав, добавляет, но уже не для сигнальщика: – С Богом, братцы…

Один из кораблей подает два протяжных гудка. Все готовятся к бою…

По мере приближения к цели у моряков укреплялось мнение, что где-то их обманули! Ведь было сказано, что мост под контролем противника. Но на северном берегу гремит бой. Кто-то удерживает тет-де-пон и яростно сражается. Над водой кроме гулкой канонады и стрельбы, доносящейся из города, разносятся треск пулеметов и дробный стук автоматической пушки. Контр-адмирал нахмурился.

Звучит приказ ускорить ход двух катеров авангарда, пересечь линию моста и выйти к месту боя. За головными машинами вскипают буруны, они ускоряются, идя к цели.

– Эх, где же наш корректировщик? Может, мессеры перехватили? – взволнованно сжимая в руках бинокль, вздыхает бригадный комиссар Кузнецов. Ему есть о чем волноваться. Самолет-разведчик их флотилии уже должен был висеть над мостом и передавать данные о силах противника и их местоположении. Но его нет! Да и хрен бы с ним, с их разведчиком, ведь были еще и самолеты, поддерживающие сухопутные части. Но с командованием авиации, как назло, не удалось условиться о выделении для целей речников хотя бы одного разведчика. А в небе так много краснозвездных самолетов, что обидно до слез – ни один из них не будет помогать морякам. – И корректировщиков высадить не можем! Э-эх!.. – раздраженно взмахнул рукой комиссар. Стоящий рядом капитан «Смоленска» старший лейтенант Пецух поморщился: вооружение его монитора, две стодвадцатидвухмиллиметровые пушки главного калибра, и реактивная установка под стотридцатидвухмиллиметровые эрэсы – бесполезны без координации огня. Чтобы поразить кого-нибудь, им придется выйти на открытое место и бить по целям в зоне прямой видимости. А это глупость, если не форменное самоубийство. Проблемы уже появились. Но они пока еще минимальны…

Тем временем вырвавшиеся вперед два бронекатера прошли мост и, чуть сбавив ход, вышли к месту боя. Командиры кораблей ахнули – в сотне метров от берега на перерытом воронками и опустошенном битвой пологом склоне, в маленьком укрытии из мешков с песком кто-то отбивается от многочисленно превосходящего противника. Строй рыжих мундиров волнами, словно кипящее море, накатывается со всех сторон на позицию обороняющихся. Но на позиции не сидят без дела. Короткими, злобными очередями бьют пулеметы, прижимая к земле приближающихся врагов, щелкают точными одиночными выстрелами винтовки, изредка, но уверенно их поддерживают автоматные очереди. Самым грозным голосом, очень редким, но всегда смертоносным, очередью стучит зенитное орудие.

Моряки смотрят на все это, и в их душах закипает ярость. Какой-то незнакомый, но без сомнения свой, советский, может быть американский, товарищ отважно, насмерть сражается в окружении! И если они, краснофлотцы, не вмешаются прямо сейчас, товарищи могут погибнуть! Враг слишком близко подошел к позиции обороняющихся!

– Полундра! – громогласно пронеслось над водой. Радисты катеров скороговоркой докладывают на корабли отряда об обнаруженном противнике. И о товарищах они тоже докладывают. Но отряду надо еще приблизиться, а бой принимать авангарду. Два отставших катера уже ближе…

На обоих вырвавшихся вперед катерах ход сбрасывается до минимума. Комендоры носовых орудий в скорейшем темпе разворачивают башни с длинными и тонкими, словно рапиры, стволами восьмидесятипятимиллиметровых орудий. В казенниках уже лежат фугасные снаряды, а наводчики как можно точнее наводят перекрестия на скопления противника.

– Только бы своих не зацепить… – бормочет молодой наводчик с лихо заломленной на затылок бескозыркой.

– А-АГОНЬ!

Гремит сдвоенный залп. Снаряды ударяют в строй поляков слева от позиции зенитного орудия. Взрывы мгновенно выкашивают не меньше двух отделений пехотинцев.

Следом за залпом орудий с рубок и ютов обоих катеров длинными, злыми очередями бьют спарки крупнокалиберных Браунингов. Матросы у пулеметов, сжав челюсти до боли в скулах, давят на гашетки, посылая к цели сотни тяжелых пуль. Трассирующие боеприпасы опасными светлячками прочерчивают воздух, указывая, куда бьют стрелки. Подносчики боеприпасов уже открывают новые коробки с лентами, скоро перезарядка.

Удивительным кажется молчание самых мощных «стволов» на катерах – стодвадцатимиллиметровых минометов, сокрытых за высоким барбетом позади рубки. Матросы на своих постах, заряжающие уже держат заготовленные для выстрела мины, наблюдатели на рубках дают координаты целей, наводчики вносят последние штрихи в процесс прицеливания…

И вот с рубки дают отмашку.

Заряжающие, словно заведенные, хватают из рук подносчиков здоровенные шестнадцатикилограммовые мины и отправляют их в жерло. Хлопок – и сразу следующую. И так по семь выстрелов с обоих катеров.

Пройдут долгие, мучительные секунды – и с ужасающим визгом смерть все же обрушится на головы ненавистных оккупантов. Гигантские столбы земли встают смертельным частоколом, с очень короткими промежутками между разрывами.

Капитану одного из катеров кажется, что наводчики ошиблись с расчетами и обстрел накрыл позицию храбрецов на берегу, но, слава богу, это не так. Земля опадает, и становится ясно – мины легли достаточно далеко от позиции. Обороняющиеся продолжают отбиваться, ощутив мощную поддержку со стороны реки, а противник в замешательстве…

Откуда-то слева, с противоположного берега по головному катеру неожиданно ударяет пара орудий. Один снаряд разрывается за бортом, второй попадает прямо в рубку. Катер сотрясается от удара. По палубе вихрем проносятся осколки, за борт падает сраженный подносчик мин. Затем прилетает второй залп. И вновь – один промах, одно попадание. Опять в рубку…

Сплевывая кровь из разбитой губы, капитан поврежденного катера старший лейтенант Морозов хватает трубку переговорного устройства и пытается связаться с мотористами, но в ответ тишина. Попаданием перебило проводку. Капитан оглядывается и озлобленно рычит – ведь послать в машинное отделение ему некого: в рубке все матросы убиты. Но еще жив он! Значит, он и выйдет на палубу… Сделав шаг к выходу из рубки, капитан оступается, приваливается плечом к стенке рубки и медленно сползает на палубу. Разорванный на боку китель пропитался кровью…

– Эх, хлопцы, подвел я вас…

Идущий рядом с поврежденным напарником, второй катер быстро реагирует на обстрел и, прибавив ходу, вырывается вперед, прикрывая поврежденного товарища корпусом. А следом за ним уже на полном ходу идут два отставших собрата. Один из них отличается от своих напарников носовой башней и отсутствием минометной установки – на его палубе зенитные орудия и пулеметы. Но это ничуть не мешает грозному кораблику обрушить шквал снарядов на вражеские орудия. Сначала из носовой башни счетверенной двадцатитрехмиллиметровой установки, а затем и из кормовой тридцатисемимиллиметровой спарки.

Адскими молотками стучат зенитные автоматы, громкими, решительными залпами поддерживают зенитчиков восьмидесятипятимиллиметровые орудия остальных катеров – даже с отставшего подранка уверенно бьют по врагу. Но снаряды все еще падают на катера, вражеские орудия бьют, и бьют, и бьют!.. К ним присоединяется сначала одно, а затем и еще три орудия…

И моряки понимают – это не пушки. Это танки! По берегу мелькают серые корпуса немецких танков…

В лотки орудий срочно ложатся бронебойные снаряды, комендоры вносят поправки. Вновь гремят выстрелы… Но чуточку не успели моряки… Самую малость. Один из катеров окружают разрывы, внезапно замолкает главный калибр. Через мгновение минометную позицию за рубкой закрывает огненный шар взрыва… С рубки на палубу падает скошенный осколком матрос… Гремит страшный взрыв, и катер, переломившись пополам, подпрыгивает в воде и резко падает обратно…

Ни секунды на грусть нет у авангарда. Враг с удвоенным ожесточением бьет по оставшимся катерам… Но это уже не имеет значения – основные силы отряда пересекли линию моста. И в небе над ним висит изящная фигурка разведывательного самолета.

Задержавшийся на аэродроме из-за налета бомбардировщиков противника разведчик-корректировщик Пинской военной флотилии Г-37РК все же добрался до цели. Командир экипажа, лейтенант Эдуард Вийк аккуратно, по-эстонски нерасторопно, чуть накренил самолет, закладывая вираж. Его бортстрелок сержант Максим Мельчук приник к остеклению фонаря. Его взгляд, цепкий, внимательный, сканировал все. Реку, берега, дороги. Он замечал и запоминал все. Вот танки на берегу, к ним из города с юго-запада подходит еще группа бронетехники. Вот на северном берегу колонна грузовиков и танков. Так, а это, похоже, батарея гаубиц…

– Щука, Щука, я Чайка!.. – четким, громким голосом заговорил Максим, начиная передачу данных. Там, внизу, на кораблях флотилии его слов ждут как манны небесной.

И на кораблях слышат летчика. Моряки готовы дать прикурить всем врагам, до кого дотянутся снаряды, мины и пули, выпущенные с бортов боевых судов.

– Полундра, братцы!.. – вновь звучит над рекой Припять.

Теперь врагу совсем не поздоровится… Месть уже пришла!..

Это было великолепно! Не чувствуя боли, не особо страшась близких разрывов, я смотрел. Корабли, ограниченные в маневре берегами реки, крушили всех, до кого могли дотянуться! Катера долбили из своих пушек и минометов. Вокруг нашей бедной позиции все перекопано взрывами. Но ни один снаряд, ни одна мина нас не зацепила. А земля за шиворотом и в волосах – мизерная плата за эффектную победу!

Эх, бегут поляки, бегут! Совсем у бедняг крышу сорвало. Оружие бросили, орут, прыгают через мешки, шарахаются от нас. Врешь, не уйдешь! В штыки их!

За избиением младенцев можно было наблюдать бесконечность, но все хорошее заканчивается… Не прошло и пары минут, как по передовым катерам с противоположного берега открыли огонь вражеские танки, укрывшиеся метрах в трехстах от моста, в гуще кустов.

Было больно смотреть, как сначала один катер получает два попадания, но еще больнее – как гибнет другой БКА…

Хорошо, что месть за погибших пришла незамедлительно. На сцену под аккомпанемент орудий вышли главные силы. Мониторы и канонерки били из всех столов, засыпая и противоположный, и наш берег десятками снарядов, пуль и даже реактивных снарядов, с жутким завыванием проносившихся над головой. От прямого попадания крупного морского снаряда в хлипкий корпус танка последний переставал существовать вообще. Фшух – и нету ни танка, ни даже корпуса от него, так, какие-то бесформенные железяки на земле остались, и все. Через мгновение разрывом другого снаряда накрыло два других танка. Одному поотшибало катки, и он замер, второму сорвало башню.

Понаблюдать за сражением не дали. Поляки с новыми силами двинулись на нас. Зараза, танки! За пехотой медленно идет вражеская бронетехника.

– Все, у меня патронов нет… – Юра, не сводя взгляда с приближающегося строя врагов, подхватил пулемет и на карачках приблизился к заколотому поляку. – Блин, у него оружия нет. Одна граната…

– Патронов ни у кого нет, товарищ старший сержант… – Горбунов перекинул лямку ППШ через плечо и вытянул из кобуры револьвер. Осторожно откинул барабан, дунул в ствол, закрыл барабан и рукавом протер оружие. Ну прямо-таки трепетная любовь! – Маргарита, настал твой час. – Летчица Виноградова недоуменно посмотрела на милиционера. А тот, широко улыбнувшись, отмахивается: – Да не вы, товарищ летчица. Это револьвер мой так зовется… Друзья назвали, за мое бережливое и трепетное отношение к оружию… Как к девушке… – чуточку застеснялся боец.

– Так и будем дальше сидеть? Что делать будем? – не выдержал Сиротинин. Молчаливый, спокойный парень достиг своей точки кипения. Нервы у людей отнюдь не железные. – Снарядов к пушке нет. Патроны у кого остались? – Ответ на вопрос артиллериста отрицательный. Даже американцы, не понимающие русского языка, качают головами. – Есть еще несколько гранат, и все… Тут мы уже не устоим…

Самое время принять волевое решение.

– Подъем, бойцы. – Медленно, перебарывая боль и слабость, поднимаюсь на ноги. – Путь к реке свободен. – Сказать, что люди удивлены, – не сказать ничего! Они шокированы…

Бабах! Перед позицией разрывается снаряд. На головы вновь сыплется земля.

– Чего сидим, приказа не слышали?

Взрыв отрезвляюще подействовал на Юру, да и на остальных тоже. Похватав скромный армейский скарб, бойцы выскочили из позиции и помчались к реке. Точнее будет сказать, выскочили и побежали те, кто не был ранен, а мы с Сергеем медленно поползли. Брат, прижимая к голове растрепанную повязку, так и не доделанную Сиротининым. Коля немного помог брату, но потом вернулся к орудию. Серегу шатает, ноги его заплетаются, да так, что его швыряет из стороны в сторону. Я двигаюсь как можно быстрее, но шаги отдаются волнами боли в груди. Кажется, что у меня ребра отвалились и трясутся в груди, ударяясь обо все и мучая меня адской болью. И это будучи под ударной дозой морфина!..

– Командир, давай помогу. – Юра вернулся. А за ним следом Горбунов. Друг намеревается подхватить меня под руку, но я чуть отстраняюсь.

– Не надо, Юра… Мне и так хреново. – Друг неожиданно хватает меня за плечо и сильно тянет на себя, пригибая меня к земле. В глазах сверкнули яркие искры. В груди вспыхнул огонь, рвущийся на волю с кашлем. Харкая кровью, захлебываясь болезненным кашлем, не видя пути из-за кругов перед глазами, я пополз вперед. Куда двигаюсь – не знаю, в пространстве я потерялся напрочь…

– У-у-у, ма-а-а-ать!.. – взвыл кто-то рядом. Не пойму кто, стрельба и свист в ушах все перекрывают. – Пауэлл! Пауэлл! Дай пистолет! Пистолет! – Это Юра, он навалился на меня, прижимает к земле. Боль сильнее не становится – дальше уже некуда. А сознание назло не уходит. Хлебните дерьмеца жизни, сэ-э-эр!.. Рядом что-то взорвалось, по щекам хлестнули мелкие камешки, на голову посыпалась земля. – Командир! – Иванов, навалившись на спину, схватился за кобуру на правом боку. Там «тэтэшник».

– «Мауз…»… Кхе-е-е-е… Ой… «маузер». Бери «маузер»… – Друг резко отстраняется и тут же срывает с ремня на левом боку пластиковую кобуру с «маузером».

– Патроны. Ай! Мммм… Патроны, – с мольбой и болью просит Иванов. Кое-как перевернувшись на спину, вытаскиваю из кармана магазины к пистолету. Секунда. Затем другая, звучит щелчок вгоняемого в приемник магазина, лязг затвора. И наконец длинной очередью захлебывается мини-пистолет-пулемет. Кто-то кричит, похоже, командует. Но ни языка, ни слов – не понимаю… Слышу только, как рядом кричит Юра: – Паша, стреляй! СТРЕЛЯЙ, ПАША!

Меня передернуло. В дикой, невиданной и неслыханной ранее битве, ревущей сотнями голосов. Но не человеческие это голоса, это говорит оружие! Пушки, танки, пулеметы, минометы, винтовки, пистолеты, автоматы, гранаты! ВСЕ ЭТО! И в этом аду я слышу то, что слышать не должен.

Шаги. Они приближаются. От них исходит угроза, поэтому я их слышу.

Круги пред глазами разбегаются прочь. Тело перестает ныть, оно наливается свинцом, но уже не болит. Одни звуки приглушаются, другие усиливаются. На окружающий мир падает серая пелена…

Все происходит за секунду.

Надо оглядеться.

Чуть приподняв голову, смотрю туда, откуда доносятся шаги. Поляки. Пятеро. Метрах в двадцати от меня. Между мной и ними пара-тройка здоровых воронок. Все фигуры врагов очерчены ярко-красными контурами. Опять эта полезная галлюцинация…

Левая рука проскальзывает под спину, в гранатный подсумок – там кольт. Правая уже вскидывает выхваченный из кобуры ПТТ.

Пам-пам! Пам-пам!

Двумя «дэйбл тэпами» из «тэтэшника» срезаю двоих врагов. Автоматчики минус. Рядом коротко огрызается «маузер». Еще один противник замертво падает, выронив из ослабших рук оружие. Двое выживших пытаются залечь. Один из них погибает в падении – пуля из кольта ударяет его в лицо. Во второго не попадаю, он уже залег.

Ох-ох-ох! Пятеро – это еще цветочки. Метрах в пятидесяти позади первой пятерки движется не меньше отделения, контуры красные, но тусклые. Опасность от них минимальная. Пока что. Оп, танк слева, но контур вовсе отсутствует – бронетехнике не до нас.

– Встать! – Голос стальной, холодный, совсем не мой. Но звучит из моего горла. Юра как ужаленный вскакивает. – Помоги подняться. – Друг хватает за руку и рывком ставит меня на ноги. Резкое движение откликается сильной рябью перед глазами и слабостью в конечностях. Ноги подкашиваются, на одном месте устоять не удается – меня сильно качает. Чувство такое, словно и пьян и трезв одновременно. Дышать из-за рывка стало сложно, жадно хватаю воздух ртом. Одно хорошо – мысли кристально чисты. Пора действовать. – Отходим и защищаемся.

Что за дьявол вселился в меня, я не знаю, но с ним я уже свыкся. А что за чертовщина творится с другом – это мне предстоит понять. Он словно белка на кофеине мечется влево-вправо, рисуя загадочные фигуры высшего пилотажа, перекатывается, прыгает в воронки и ловко выскакивает из них, стреляет точно и быстро. И при всем при этом он ни на мгновение не вышел из поля моего зрения. Его действия кажутся очень правильными и действенными – противник не может попасть в него, предсказать следующий шаг стрелка невозможно. Фонтанчики вырастают там, где пограничник был миг назад. Да и я сам, в меру моих резко ограниченных возможностей, двигаюсь, укрываюсь, отстреливаюсь. Акробатикой не увлекаюсь, не в том состоянии мое тело, но от воронки к воронке двигаюсь как можно быстрее и постоянно виляю, выписывая мудреные зигзаги.

Проклятие! Вот уже второй раз промахиваюсь. То ли дистанция слишком велика, то ли рябь мешает… Смотреть все сложнее, и дышать тоже… Черт! Ноги подкосились, улетел в воронку. О-о-ох… Не могу поднять правую руку. Нет, так нельзя. Черт-черт-черт! Почему все темнеет? Нет! Только не теряй сознания, Артур! Только не теряй сознания!..

В поле зрения мелькает фигура Юры, он вскакивает после переката и бросается ко мне. Над головой кто-то нависает, его рука выхватывает у меня «тэтэшник» и тут же стреляет куда-то. Юра пригибается, отскакивает в сторону, со ствола «маузера» срывается вспышка.

Резкий рывок. Меня тащат. Схватили за ворот куртки и тащат. Так, я вижу врага, и тело кое-как, но откликается. Значит, открыть огонь! Кольт мягко толкается, отправляя в цель тяжелые пули. Затвор отошел на задержку. Пустой магазин прочь, новый в приемник. Огонь, огонь!..

Еще рывок – и все. Кина не будет, электричество кончилось… Что-то чувствую, но далеко, ощущение, что душа уходит от тела, такими далекими кажутся физические чувства. Я умираю? Плохо. И обидно. Хотя почему же обидно? Сережа жив. Юра тоже. Может, и им суждено погибнуть, но сейчас я их защитил. Их спасут – в этом нет сомнения. Флотилия сомнет врага. Из города вот-вот подойдут наземные силы… Мой долг выполнен. Наверное. Мне уже можно отдохнуть…

– Полундра! За Родину! Ура-а-а-а-а-а!..

Это что за наваждение? Вздох, переломанные ребра острыми ножами режут изнутри, боль пробуждает разум. Хочется закричать – и не получается. Даже кашлянуть нет сил – любое движение порождает боль, а боль порождает движение. Адский круг. И я еще жив.

– Go! Move up, marines!

Это еще интереснее! Бред? И очень сильный, батенька…

– Medic! Over here! – рядом, почти над ухом рвет глотку Хорнер.

– Санитара! – вторит сержанту крик милиционера Горбунова.

Открыв глаза, понимаю, что лежу на голой земле. Под голову заботливо подложен мой хаверсак. Слева и справа от меня Юра и Сергей. Оба пограничника стоят в полный рост с оружием в руках, прикрывая меня от возможной опасности. Увидел глаза Юры – и мне стало не по себе. Там пустота! Жуткая пустота. Мне хватило мимолетного взгляда, чтобы узреть это. Им сам черт не брат!

– Отставить… – шепотом, сдерживая кашель, прошептал я. Молчаливые стражи вздрогнули и перевели взгляды на меня. Лица преобразились, в глазах появилась мысль, их отпустило нечто, что заставляло держаться до этой секунды. «Серое» состояние действует и на них? Но как? Они тоже им владеют?..

А, это мелочи… Потом подумаем. Другое важно. Все ли живы? И что вообще происходит?

Все живы. На лицах боевых товарищей усталость, но глаза горят огнем. Они с удивлением смотрят на то, как на наш берег по обе стороны от моста высаживаются морпехи. И американцы, и русские. Я вижу лишь борт одного пароходика и пробегающих по его палубе солдат. Что творится на берегу – не видно, окружающие перекрывают обзор. Слышу лишь, как высадившаяся морская пехота, поддерживаемая огнем кораблей, идет в атаку…

– Санитар! Скорее сюда!..

А мы сами-то вообще где? О, мы ведь под мостом! Над головой серая полоса бетонного пролета моста. Откуда-то из-за головы высоко вверх двумя колоннами убегает мощная опора. И там, наверху, у пересечения опор и пролета, на небольшой решетчатой площадке лежит ящик. От него к центру моста бегут провода…

Завороженный пугающим зрелищем, сознавая, что же это такое, я не заметил, как меня обступили новые лица. Вижу, что кто-то возится рядом со мной, но оторвать взгляда от ящика не могу. Хочется закричать…

– У ньэго пэрэломы! – с ярким акцентом заговорил американец. Он взволнован, но не нервничает. – Ribs, ribs. You got it?

– Да, ребра. Надо расстегнуть куртку… – Боль в груди простреливает.

– Растудыть его в качель! Да у него все синее!

– Shi-i-it! How can it be? Кто йего так?

Над головой нависает худощавое лицо молодого парня, бескозырка на его голове лихо заломлена на затылок. Цепкие глаза бегают, что-то замечают, оценивают.

– Лицо в крови, он кашлял кровью! Грудная клетка синяя, переломы ребер… У него гемоторакс и внутреннее кровотечение! Кровь горлом пошла… Его срочно надо доставить на «Каманин» к хирургу! Понимаешь?

– Да! How he’s still alive? Как, он йесчо жив? Nonsense!.. – всплескивает руками американец.

– Жив, и будет жить, если поможем ему, союзник! Ему кололи морфин?.. – Моряк оглядывается на присутствующих.

– Не знаю… – неуверенно отвечают со стороны.

– Д… да… Я колол себе… – Медики круглыми глазами смотрят на меня. – Смо… Смотрите туда. – Правая рука опять не желает подниматься. Подымаю левую и кое-как указываю наверх.

– Don’t move, sir! What is it?

Все поднимают взгляд.

– Едрить твою налево… – Емко и в самую точку.

Все замерло на секундочку, а потом взорвалось дикой суетой. Меня подхватили и бесцеремонно переложили на носилки. Боль от лишних движений лишь усилилась. Рядом громко заговорили, но кто и о чем – не понять, все размывается.

Еще секунду – и стало очень спокойно и легко. Тихо так, безмятежно…

Отдых, отдых и еще раз отдых! Помирать расхотелось, надо просто поспать… А потом основательно поесть! Да-а-а…

Мне ничего не снилось, ничто не тревожило, не раздражало. Только боль, далекая, слабая, но не утихающая, сопровождала меня через тьму глубокого сна. Удивительно, но спалось мне легко и спокойно. Сколько длилось мое забытье – не скажу, но когда открыл глаза, почти сразу осознал, что нахожусь на корабле. Общая обстановка небольшого, узкого помещения без вариантов указывает на то, что это – каюта. Приятные деревянные лакированные стены, низкий потолок, узкая кровать, такой же узкий проход между кроватью и стеной, маленький столик в дальнем углу. В воздухе витают запахи хлорки, каких-то лекарств, пробивается легкий, слабо уловимый запах машинного масла… Несмотря на все это – мне уютно и спокойно…

За бортом плещется вода, и блики света, проникающие в каюту через маленький иллюминатор, причудливыми узорами бегают по потолку. В изголовье кровати дверь, на нее обратил внимание, лишь когда кто-то за ней негромко протопал. Надо бы осмотреть себя, а то одеялами меня укутали как куклу…

Однако попытка пошевелиться ничем не заканчивается. Я банально не могу пошевелиться! Та-а-а-ак. Спокойно, лейтенант! Ну не паралич же разбил? Не может того быть… Хм, вообще-то грудную клетку что-то тянет, ограничивает в движениях. Не дергаемся, у нас, товарищ Артур, переломы есть и были. Просто тихонечко пытаемся подвигать пальцами. О, руки и ноги откликаются. Фух, все тело просто затекло от неподвижности. Сейчас начнется покалывание… Вот, уже руками полноценно двигать могу, посмотрим, что тут у нас с грудиной.

– Ой-ой-ой! Не шевелитесь, не шевелитесь! Товарищ майор! – Дверь в каюту стремительно распахнулась. Белым вихрем на меня налетела невысокая темноволосая девушка. За руки хватает, не дает двигаться. – Не шевелитесь! Вам нельзя! ТОВАРИЩ ВОЕНВРАЧ!

О’кей! Нельзя так нельзя. Чего так кричать? И за руки зачем хватать? Я смиренно подчинюсь всем указаниям, не хочется быть врагом своему здоровью. Нет, похоже, враждебность к самому себе проявить успел. Адский кашель рвет легкие изнутри, терпимая до этого боль обратилась в пылающий вулкан. Меня трясет, боль рвет меня на части. Я прямо чувствую, как ребра режут мою плоть!

– ТОВАРИ-И-И-ИЩ ВОЕНВРА-А-А-АЧ! – Медсестра изо всех своих девичьих сил держит меня за плечи, не давая согнуться. А так хочется! Все тело требует скрутиться, забиться в угол и перестать кашлять! Перестать чувствовать эту боль.

– Алиночка, душенька, держи его! Петя, за ноги его! За ноги! – В каюту протиснулись еще двое в белом. Низкорослый парень в потертой тельняшке и с удивительно мускулистыми руками схватил меня за ноги. Все, теперь не пошевелишься, не скрутишься. – Держите! – Третий присутствующий высокий статный мужчина лет пятидесяти с аккуратной бородкой и усами на аристократическом лице быстро кольнул меня иглой в руку. Минуту ничего не происходило, то есть меня все так же трясло от кашля. Потом стало чуточку легче. Желание кашлять медленно ушло, дергаться и нервно метаться по постели – расхотелось. – Отпускайте… Алиночка, принесите товарищу питье. И по возможности бульончику. Есть хотите? – Киваю. – Прекрасно. Идите, Алиночка. Хотя постойте! Антибиотики ему через час колите. – Девушка несколько раз кивнула и молниеносно покинула каюту. – Петя, и вы свободны. Спасибо вам, голубчик.

– Да не за что, товарищ военврач!.. Ох, ну и пассажиры на «Каманине», один лучше другого, – крякнул матрос, уходя из каюты.

– Чего же вы так, голубчик? Беречь себя надо! – сокрушенно покачал головой доктор, аккуратно отодвигая край одеяла. – Ну вот, сместили весь каркас…

Ох, ты ж ё-мое! На груди – прошитый нитями щиток. Эти нити прошивают меня! Я чувствую! А из бока трубка какая-то торчит! Ох господи!

– Что это?..

– Каркасная шина и дренаж… – аккуратненько двигая края каркаса, заговорил доктор. В груди что-то неприятно зашевелилось. – Не волнуйтесь так, вас никто изнутри не ест. Каркас на этих ниточках держит ваши переломанные ребра в подвешенном состоянии. – А сам внимательно осматривает результат своих движений, легко тычет пальцем в открытые участки грудной клетки и наблюдает за моей реакцией. – Дренажная трубка введена вам в легкие и отсасывает жидкость вот в этот сосуд. – Из-под койки доктор извлек стеклянную банку, заполненную наполовину отвратной субстанцией. – Не морщьтесь, это не так страшно, как кажется. Поправим трубочку, и-и-и… готово… Слава богу, на рентген вас опять не надо отправлять, ничего серьезного не натворили!.. Чего же вы так взволновались? Не бойтесь, молодой человек, ничего страшного с вами не сделали. Ни шина, ни дренаж вреда вам не нанесут, если вы сами не начнете совершать глупости!.. Хе-хе!.. Вы, главное, знайте, что эта шина удерживает вашу грудную клетку в фиксированном положении, и поэтому шевелиться категорически нельзя. По крайней мере, дня два-три придется потерпеть! У вас ведь целых семь сложных переломов!.. А теперь не говорите и не дышите!

Послушав меня доисторическим стетоскопом, похожим на дудочку, доктор быстро попрощался и свалил. Ну да, дела не ждут – из коридора уже дважды заглядывали и просили доктора поскорее уделить внимание другим пациентам. Но зато вскоре вернулась девушка с большим подносом. Дурманящие запахи породили во мне яростное желание срочно подкрепиться!

Перед приемом пищи пришлось выпить стакан зеленой жидкости, сильно пахнущей эвкалиптом, мятой и еще какими-то знакомыми травами. Потом Алина неторопливо покормила меня с ложечки. Маленькую тарелочку бульончика мне скармливали целых пятнадцать минут!

– Вот и все, – удовлетворенно улыбнулась девушка, отставляя опустевшую тарелку.

– Алина, тебя ведь так зовут? – Буду дружелюбным и попытаюсь добиться полного удовлетворения. Одного бульончика мне категорически мало…

– Д-да… – На щеках милой медсестры появился румянец. Та-а-ак, есть эффект! – Алина Кюрчева.

– Алина, очень красивое имя… – Улыбаемся в ответ, нельзя дать девушке расслабиться. – Могу я попросить тебя об одном очень интимном одолжении?..

Медсестра раскраснелась. Скомкав подол халата, смущенная дева потупила взор и пролепетала:

– М-м-можете…

– Принеси мне нормальной еды. Да побольше. – Такого поворота собеседница не ожидала. Ступор! Смотрит на меня круглыми глазами и молчит. А потом как захохочет! Меня самого наш краткий разговор рассмешил, но я сдержался. Страх закашляться и опять пасть в бездну боли крепко держит все в своих руках…

– Ой! Товарищ первый лейтенант, нельзя вам…

– Кто сказал? Желудок, кишечник, пищевод – вроде бы целы. Так, ребра поломаны, но есть-то можно? Или я чего не знаю?

– Что вы, что вы! Никаких проблем с внутренними органами, кроме легких… Ну, еще у вас кровопотеря была большая, мы вам пункцию делали… И все… – задумалась Алина. Сильно задумалась, даже брови нахмурила.

– Я очень сильно хочу есть. Пища помогает мне гораздо быстрее восстанавливаться. – Рубим правду-матку и добиваем логикой. – И тем более большая кровопотеря была. Надо срочно восстанавливать утраченные силы и кровь! Ну, сама-то как думаешь, наестся ли тарелочкой бульона солдат вроде меня?

– Хм… Хорошо. Будет вам покушать! – И смылась быстрее ветра. Только дверью в каюту осторожненько хлопнула.

В последний момент, перед тем как дверь закрылась, краем глаза заметил, как в коридоре девушка остановилась. Почти у самых дверей. Так, словно ей преградили дорогу… Но никто не говорит, тихо… Хм… Не нравится мне все это. Стоп, а где мои вещи? Бли-и-и-ин! Ни фига нету! Может, под кроватью? Ай, ай-ай-ай! Нельзя так дергаться… Блин, кажется, моих вещичек тут нету!..

Стоп! А где могут быть остальные члены нашего «рейда» по вражеским тылам? Ладно, «местные» сами по себе, а вот мой брат и Юра – под моей опекой. За них я несу ответственность! Я их защищаю. Но где они сейчас? На борту «Каманина» или нет? Вдруг их загребли энкавэдэшники и увезли в неизвестном направлении?.. Твою-у-у м-м-мать!..

– Тук-тук!.. Привет отдыхающим! – Слава тебе господи! Сергей! Собственной персоной! И Юра тоже… – Тесновато у тебя тут… М-да… Зато отдельно лежишь! – Брат и друг в темно-синих халатах, надетых поверх больничных сорочек, шлепая тапочками, зашли в каюту. Голова брата перемотана аккуратной повязкой, у друга забинтована кисть левой руки.

– Здарова! – Юрец протискивается в каюту и пожимает мне руку. – Ты как тут?

– Нормалек. Кости срастутся. Это вы Алину остановили? – киваю на дверь.

– А? Алину? Медсестру-то? Ага… Уже познакомился? Она сказала, что ты только проснулся. Ишь ты, скоростной какой! – Иванов, присев на край кровати, замахнулся, чтобы толкнуть меня в плечо, но остановился. Дружеский жест может выйти боком. – Кхем… Ну, короче – молодца.

– Юрец, что у тебя с рукой?

На мой вопрос он только отмахнулся:

– Да фигня, когда тебя на катер грузили, черкануло. Мина рядом разорвалась. Меня в руку зацепило, а Хорнеру, представляешь, осколок в зад угодил. Ха-ха-ха!.. Ну Джампер был ранен еще в пути. А с остальными все в порядке. Но всех здесь, на «Каманине» разместили. Говорят, судно ближе к вечеру отправится обратно к Киеву. Поэтому всю нашу компанию и прихватили.

– А сейчас мы где стоим?

Друг пожимает плечами и, чуть задумавшись, отвечает на вопрос:

– Где точно, не скажу, но Мозырь сто процентов недалеко. Канонаду слышно было…

– Ты как себя чувствуешь? – Брат выглядит встревоженно. Вроде и беседа уже ушла от болячек, а все туда же!

– Да нормально, я тебе говорю. Нормально. Семь сложных переломов ребер, повреждение легких, дренаж поставили – видишь трубку? Она мне в легкие введена. – Лица посетителей вытянулись. – Вот, каркасную шину наложили. Подними край одеяла. – Брат аккуратно выполняет указание и замирает.

– Смотри, Юр…

– Ох, ничего себе… Пластина к тебе пришита, что ли?

– Угу… Когда доктор шину поправлял, я под кожей эти нити ощущал. Жутко, скажу я вам. – Заулыбались, но в глазах все больше взволнованности. – Не напрягайтесь. Все будет хорошо. Это я гарантирую. На мне как на собаке заживает. И у меня еще куча дел. Вас, к примеру, оберегать да обучать… – Не хочу думать, что самые близкие люди меня не понимают и боятся. Да, может быть, я немного сошел с ума, но пока еще знаю, где границы дозволенного. Где рамки понятия «человек». Пока еще знаю…

– Ты это… извини нас, что мы на тебя с самого Октябрьского как на… на безумца смотрели, – решительно сказал друг. – Мы, похоже, еще ни хрена не видели и не понимаем… И плен нас ничему не научил…

– В кино мы жили, понимаешь? На все посмотрели, все ощутили, но не поверили до конца. Думали, что все ужасы закончатся и все встанет на свои места. Но это не так. Надо жить по-другому. Теперь мы верим. И понимаем. – Сергей смотрит мне прямо в глаза. – Мы вот сидели и думали – могли бы мы сами вырваться из вражеского тыла? Выжили бы мы? Знаешь, не смогли бы… Без тебя – точно бы погибли.

– Сереж, хватит. Юр. – Оба смотрят на меня. – Не за что вам у меня прощения просить. Я, правда, маленько не в себе был. Шарики за ролики заехали от крови и злобы, и понеслась… – От избытка чувств чуть по груди себя не стукнул. – Понасмотрелся везде на эту войну! И в Бобруйске, и в Октябрьском… Тяжело мне было. А потом много на себя взял и не смог унести. Слаб оказался, не готов. Теперь все понимаю. И прошу прощения у вас. Вы мне не дали сорваться…

– Мы и не обижались. Выходит, просто тебя не смогли понять, прочувствовать…

– Ой, товарищи, а вы что тут делаете? А ну-ка быстро идите к себе в каюты! Быстро-быстро! – Алина не на шутку разозлилась, открыв дверь и увидев нежданных гостей.

– Все-все-все! Мы уже убежали. Не скучай тут, командир…

На душе стало легко и светло. И так было вплоть до прибытия госпитального судна в Киев. Я спокойно отдыхал в своей каюте, меня часто навещали доктора, интересовались моим состоянием. Их поражала моя удивительная живучесть и фантастическая прожорливость, однозначно сказывающаяся на процессе восстановления. Им, может, это и незаметно, но мои чувства подсказывают, что усиленное питание идет мне на пользу. Все быстро сгорает в моем желудке, обращаясь в стройматериал и энергию для скорейшего исцеления.

Друзей и боевых товарищей ко мне не пускали, да и никто особенно не рвался. Главным предлогом для запрета оказалась банальная простуда. На «Каманине» среди членов экипажа и легкораненых она быстро распространялась, поэтому меня с повреждениями легких решили лишний раз поберечь. Доктора все в масках заходят, подолгу не тусуются в каюте. Короче говоря, еще сутки с лишним мы тихо-мирно жили на борту гостеприимного судна.

Ночью третьего дня после памятного боя у моста меня доставили в Главный военный клинический госпиталь УССР. Двадцать минут тряски в машине от причала до госпиталя чуточку утомили, и когда меня вносили в палату, на присутствующих там людей я внимания не обратил.

Лишь когда доктора, наблюдавшие за мной в пути до госпиталя, убедились, что состояние мое стабильное, и расступились, я прислушался к чувствам и сделал первую попытку оглядеться. Вновь запахи больницы – хлорка и лекарства. Белые стены, мощная дверь, высокие потолки, хорошее мягкое освещение. На единственной койке, под хрустящим, свежим одеялом сейчас лежу я. Большой стол у окна, несколько кресел… На креслах сидят Большие люди.

Вот почему доктора были так молчаливы на всем протяжении поездки, и особенно когда меня внесли в здание. Вот почему они так быстро покинули палату после осмотра.

Мне страшно.

Три человека. Три взгляда. Три силы, полукругом нависших надо мной…

Я чувствую необъяснимый страх.

Первым из троих я узнаю подполковника Карпова, сидящего в кресле у двери. Он сосредоточен, все говорит о его внимании, даже поза, в которой он сидит. Но вот в его глазах бескрайним морем плещется буря эмоций. Он до крайней степени встревожен. Но ни один мускул на его лице не отражает внутреннего настроя.

Второй человек, в противоположном углу, у окна – худощавый мужчина в американской форме, лет сорока – сорока пяти. На погонах блестят орлы – полковник. Руки офицера теребят стальной набалдашник черной трости. Пронзительный взгляд его голубых глаз кричит: «Как это возможно?» Я знаю его, но не помню, кто это…

Третий… Третьего я когда-то видел на фотографиях. Я помню это.

На этого человека смотреть очень тяжело. Мое тело наливается свинцом, я чувствую, как становится тяжело дышать. Хочется отодвинуться подальше, спрятаться, но не выходит. Что происходит? Хочется отвести взгляд, но глаза напротив впились в меня и крепко держат.

Генерал Паттон не отводил взгляда, с ужасом и восхищением глядя на человека, которого он видел когда-то давно.

– Не могу в это поверить. Это он!..

Этот звук ударил в самую глубину сознания. Все померкло.

 

Глава 4

Мое место

Очень знакомое чувство. Забытое, но, без сомнения, некогда испытанное…

Вокруг пустота. Тихо, спокойно и легко… Нет ничего. То есть так было какое-то время…

Яркая вспышка.

Я помню…

…Грязь, холод, слякоть. Тяжелые серые облака простираются от края до края небосвода. Тонкая полоска дороги, обрамленная серой стеной голых кустов, убегающая вниз по склону холма. Далеко впереди дорога обращается в мост и пересекает темно-синюю ленту реки, опирается на тонкую полоску земли и вновь нависает над водой, упираясь дальним концом в берег, усыпанный маленькими домами…

…Вспышки выстрелов, тела в серых шинелях, искаженные болью и страхом лица, лужи крови. Порывы ветра поднимают волны на глади реки. Блестящие гильзы, одна за другой падающие на дно окопа, в грязную воду…

…Лицо американского сержанта. Глаза, полные удивления и непонимания. Немецкий офицер с белым флагом в руке. Самоуверенный, полный презрения взгляд. Захлебывающийся кровью солдат, в бессильной попытке спастись ползущий по мосту…

…Высокие фонтаны земли и огня. Могучие удары, сотрясающие стены окопа. Мучительный страх, загоняющий в угол. Бессильная злоба…

Звук! Первый звук.

Мелодия! Сильная, воодушевляющая музыка звучит в голове…

Я помню!

Я там был!..

Немые образы отдаляются, и мой разум сталкивается с чем-то забытым, открывая завесу воспоминаний.

Я помню…

…В груди неистово бьется сердце, а с губ, скривившихся в злорадной улыбке, срываются слова одной сильной песни группы Within Temptation. «Stand My Ground»… Я пою, но себя не слышу – гул стрельбы все перекрывает…

…Руки крепко сжимают ручной пулемет… Плавно нажимая на спусковой крючок пулемета, я ликовал – мой гнев нашел выход!

…Враги, громко крича, подбадривая себя, бегут вперед. Храбрецы! Их отваге можно позавидовать! Но в эту секунду мне не нравится эта отвага, исходящая от врага. Я просто ее боюсь. Поэтому всеми силами буду держаться, глядя в глаза своему страху!

Боюсь, если проиграю, некому будет встать на мое место… Так что я буду стоять до конца! До победного конца!

И враги придерживаются того же плана… Пули разят одного за другим, но живые, без сомнения, идут вперед. Потери их не страшат. Их много, и их зовет цель!.. Меня тоже зовет моя цель.

Нашла коса на камень!

Кисть правой руки обожгло резкой болью. В лицо брызнула кровь. Отпрянув от пулемета, резко шагнул в сторону и обрадовался своей реакции – оставшийся на бруствере пулемет затрясся от прямых попаданий. Эх, накрылся «Льюис», хорошо хоть сержант все так же бьет из своего станкача… А что с рукой? Блендамет, мизинец и безымянный палец оторвало! Но боли почему-то нет. И это хорошо. Нечего на мелочи отвлекаться. Замотаем рану тряпицей – и обратно в бой! Ведь еще есть винтовка!..

…Выстрел, передернуть затвор, прицелиться, выстрел!.. Еще два патрона в винтовке есть, новая обойма уже на бруствере. Ничего, фрицы, ничего… Каждый мой выстрел идет в цель. Я не промахиваюсь. И как можно промахнуться по ростовой мишени, быстро бегущей прямо на меня?..

Яркая вспышка – и боль. Ничего не понимаю, только вижу, что сижу на дне окопа, и в ушах свист. Проходит секунда, другая, начинаю соображать. Слышать еще ничего не слышу, да и вижу как-то ограниченно – только левым глазом. Блин, все лицо грязью залепило, надо утереться…

Провожу левой ладонью по лицу и нервно отдергиваю ее. Под пальцами не только грязь… Медленно отвожу руку от лица и смотрю…

Что? Что… это? В ладони левой руки – какие-то красные ошметки и окровавленные нитки. И почему у меня лицо справа такое бугристое, в непонятных рытвинах?..

Второй раз прикасаюсь пальцами к лицу, медленно ощупываю правую щеку и мысленно матерюсь. Лицо обратилось в месиво – осколки разрезали, изорвали до кости щеку и начисто выбили правый глаз…

– Ах… Ах-ха… АХ-ХА-ХА-ХА! ДА ПЛЕВАТЬ! – Мне стало и правда плевать. Выжить я и не мечтал. Вдвоем против целой армии?! – АХ-ХА-ХА!.. Фух! Ну-с, вперед!..

Ноги несут меня по извилистому окопу прямо к дороге. Прямо к мосту.

Меня здесь не существует. Я здесь не рождался. И не жил своей жизнью. Я – чужой. Пора исправить ошибку моего присутствия здесь!

Долой тесный плащ! Он мешает бежать. Главное – кольт в кобуру затолкать, а «уэбли» за ремень впихнуть. И еще штык прихватить… О’кей!

Помповик в руки, примкнуть штык и замереть на миг, в окопе выжидая, когда враг подойдет поближе…

– Господи, об одном лишь прошу. Дай мне еще минуту жизни!..

Ну все, пора. Еще шаг – и они пересекут мост…

Мир в момент рывка застилает серая пелена. Наконец-то!

– Р-р-ра-а-а-агх! – Крик перекрывают внушительно и сногсшибательно гремящие выстрелы из дробовика. Первые штурмовики, выполнившие приказ своих командиров и достигшие южного берега, гибнут один за другим.

Шаг вперед!

Штык с приятным хрустом проникает в горло врага, вознамерившегося выстрелить в меня. Это зря! Я еще не готов умереть!..

Оп! Шаг назад – и резко влево.

Прирезанного противника прошибает винтовочная пуля. В своих уже стреляете? Перепугались? Прекрасно!

– Х-ха! – Рывок – и тонкое полуметровое лезвие вспарывает живот нерасторопного стрелка. Удар ногой, и обмякшее тело слетает с лезвия. Теперь вперед! Только вперед!.. Враг бежит – и я бегу!

Толчок справа. Соперник всем телом налетает на меня и толкает к мостовому ограждению. Цепкие пальцы сомкнулись на моем горле. В глазах душителя дикий страх – мое лицо его ужасает… Нет смысла сопротивляться удушению…

– Просто бойся и умирай!.. – Хрип пугает врага еще сильнее, он вздрагивает. А мои руки уже сами перехватывают дробовик и отщелкивают штык.

Взмах – и сталь быстро исчезает в теле врага.

– Р-р-р-ра! – В левую руку бьет пуля, и я не могу вырвать штык обратно. Тогда возьмем другой! С пояса поверженного противника выдергиваю короткий нож и бросаюсь в гущу оторопевших товарищей погибшего душителя…

Ружья нет, зато есть револьвер! Один за другим гремят выстрелы, мелькают разбегающиеся фигурки, кто-то падает, кричит. Один бросается на меня, и его горло встречается с ножом. В лицо хлещет кровь…

Щелк!

Револьвер бросить, кольт в руки…

В живот резко бьет сильный удар, заставляющий согнуться. Винтовка? Меня проткнули штыком? Ноги перестают держать меня, я не чувствую боли, но чувствую, что это конец…

– Не-э-эт… Рано еще… – В лицо моего убийцы, а это уже несомненно, ударяет пуля сорок пятого калибра. Звуки гаснут, изображение теряет четкость, но жизнь еще теплится в умирающем теле. Пистолет толкает в руку отдачей, стреляя наугад, все же попадаю в кого-то…

Все. Нет патронов. Можно и уходить…

– Эй! Эй, парень, открой глаза! Господи боже мой, его лицо… Эй… – Мне больно, и будет еще больнее. Все тело горит, крутит, и я совсем не хочу возвращаться в реальность, хочу уйти спокойно… Но меня просят, значит, придется открыть глаза. – Срочно сделайте ему перевязку, капрал! – Надо мной нависают несколько фигур. Все еще слишком мутно, не могу разглядеть. Эх, одним глазом сложно смотреть. Ох-ох-ох, неужели дождался? Это ведь американцы! Они пришли! Успели…

– Капитан Паттон! Сэр! Все силы первого полка вышли к мосту. Второй полк прибудет в ближайшее время!

– Передайте приказ – первому батальону развернуться на позициях взвода охраны, держать оборону на подготовленных позициях. Второму батальному выдвигаться следом за танками на полосу земли между рекой и каналом. – Паттон? Это молодой Паттон? Ну, это хорошо, он не даст врагу одержать верх в этом сражении. – Подгоните санитарный грузовик сюда! Лейтенанта надо доставить в госпиталь!..

– М-м-м-ма-а-а-а! Не надо… Не дайте им перейти через мост. Будущее в ваших руках…

Санитар, усердно пытавшийся наложить повязку мне на живот, опустил руки и грустно посмотрел на меня.

– Парень! Не смей так говорить!.. Капрал! – Паттон разозлился не на шутку.

– Будущее в ваших руках… Не дайте немцам перейти мост…

Тепло, уютно, спокойно. Лежу на мягком матрасе, укрытый толстым одеялом… Да-а-а, я вновь вернулся. Сюда меня доставили с «Каманина». В палате темно, только откуда-то из-за изголовья кровати светит слабая лампочка…

Кое-как вывернув голову, оглядываюсь. За столом, сгорбившись под тяжестью мыслей, сидит генерал Паттон. Его взгляд устремлен на маленькую настольную лампу, стоящую прямо пред ним. Мягкий, приятный свет не слепит, заставляя щуриться, а трепещет, словно огонек свечи. Хм, ну да, это ведь керосиновая, а не электрическая лампа.

– Очнулся? – М-да, зверь – он и есть зверь. Старый вояка даже сквозь задумчивость ощутил мое «присутствие».

– Да.

– Это хорошо… – И тишина. Минуты полторы мы просто молчали, думая каждый о своем. В моей голове роились мысли об открывшихся воспоминаниях. Сомнений нет – я сражался в том единственном бою Первой мировой войны и погиб… Сложно поверить, что мое нынешнее путешествие во времени не первое и что я уже бывал в этом мире. Почему именно в этом, а не в каком-нибудь другом? Паттон сейчас здесь, у меня в палате, почему сидит? Потому что узнал о моем непосредственном участии в спасении его дивизии? А вообще спаслась ли его вторая бронетанковая?.. Ох-ох-ох! Что-то опять мозги закипают… – Ты… Ты помнишь февраль шестнадцатого года? Мост через Мёз?

Странный и очень пугающий вопрос. Вздрогнув всем телом, я попытался переварить слова Паттона.

Я точно был в этом мире.

Это целенаправленный, точный вопрос. Все потому, что генерал узнал меня.

– Помню.

И опять тишина. Только собеседник нервно заерзал на стуле, потом чем-то загремел по столу.

– Вот, парень. Посмотри. – И протягивает мне кобуру с пистолетом. Сердце мое запрыгало в груди от того, что я увидел. Обыкновенная, сильно потертая, кое-где потрескавшаяся кобура для пистолета Кольт М1911.

Чего же я взволновался? Неужели?.. Руки переворачивают кобуру, и глаза в тусклом свете лампы выхватывают важную деталь – тисненый штамп «A.A.S.».

Это моя кобура! Из 2012 года!..

Больше нет нужды в доказательствах и домыслах – я был в прошлом этого мира, в Первую мировую. Но ведь и в сорок первый год я попал с этой же кобурой! Но как?..

– А.А.С. – Арсентьев Артур Сергеевич…

– Так тебя зовут? – Паттон пододвинул стул к койке.

– Это мое настоящее имя.

– Ты – русский. Я так и думал, – кивнул генерал, ухмыльнувшись. Легкое напряжение, витавшее в воздухе, улетучилось. – Пистолет в кобуре тоже был твоим. По крайней мере, в том бою именно ты использовал его. – Паттон говорит удивительно спокойно, без ярких эмоций. Он сейчас похож на добродушного старика… Хотя я знаю, что он – очень эмоциональный, несдержанный и волевой человек. – И с ним ты умер у меня на руках… – Голос его предательски дрогнул.

– Сэр… – Я даже не знаю, что сказать старому генералу. Я лишь бродяга, пришел – ушел. Ну погиб солдат, таких было тысячи, ну попросил офицера удерживать мост во имя скрытой в тумане цели – будущего. Почему же его это зацепило?

– Я выполнил твою просьбу. Немцы не перешли моста… Я приказал его взорвать к чертовой матери! – эмоционально взмахнул рукой собеседник, тем самым показывая, как и к какой именно матери улетел мост. – Скажи мне, а ты помнишь, почему просил об этом? Какие причины подвигли тебя на это?.. – Взгляд склонившегося поближе генерала пугал. Он знает больше, чем я, это заметно, но мое слово ему очень интересно. Дверь в палату открылась, и потихоньку вошли Карпов и полковник с тросточкой. Они молча, не спрашивая ни о чем, сели на свои места и обратили взоры на нас.

– Не помню. Но чувствую, что так было надо. – Мой ответ удовлетворил генерала, и он начал свой непростой рассказ.

Отправной точкой его рассказа стали мои действия у моста через Мез в феврале 1916 года. Я и тогда еще сержант, а сейчас полковник Фиц, присутствующий в палате, удерживали передовые силы немецкой ударной группировки, состоявшей из четырех пехотных и одной кавалерийской дивизий. Целью этой группировки было окружение и дальнейшее уничтожение семидесятитысячного американского корпуса.

Мост, который мы обороняли, оказывается, долгое время находился в тылу английских частей, довольно крепко зацепившихся за свои позиции. Но в определенный момент, не имея на то логических оснований, англичане отошли с этих позиций, обнажив фланг американского корпуса, и мост в особенности. И именно в этот прекрасный момент, очень своевременно, явилась эта немецкая ударная группировка, планомерно идущая по освободившемуся пути прямиком к американцам, ничего не подозревающим о грядущей беде.

О том, что враг непонятно как появился там, где прежде были англичане, в штаб Першинга доложил перепуганный французский летчик, совершавший разведывательный полет. Но, к счастью, мост до подхода двух полков при поддержке танковой роты под командованием капитана Паттона удержали всего два человека.

Но это лишь общая картина, открывшаяся на поле боя. Вершина айсберга.

А стратегическая и скорее политическая суть дальнейших событий в случае успеха немцев могла вылиться в события гораздо более серьезные, чем можно себе представить.

Америка из-за войны в Европе претерпевала серьезные внутригосударственные политические и социальные проблемы. Антибританские и пронемецкие настроения росли с начала войны в геометрической прогрессии. Идеи о поддержании европейских союзников в борьбе с немецкой агрессией встречались очень холодно, если не сказать больше – крайне негативно. Развитие собственной военной промышленности и финансовая помощь Франции, России и Англии пожирали огромные деньги, появились облигации военного займа. Кое-где гражданам США пришлось затянуть пояса – и это притом что страна не отправила на фронт ни одного солдата. Ужесточились законы, социальная политика просела, началось преследование немцев американского происхождения. Передача железных дорог в полное федеральное управление, Гувер с его «красивыми запретами» на хлеб в понедельник и мясо в среду во имя экономии и победы в Европе, усиление контроля военно-промышленного комплекса. Все это все сильнее и сильнее будоражило народ, кто-то подливал масла в огонь, распространяя листовки антивоенного настроя.

Кое-как президенту Вильсону удалось выправить ситуацию с экономикой, заткнуть все оппозиционные силы и продвинуть в конгрессе вопрос о создании экспедиционного корпуса для отправки его в Европу. Но после этого проблемы только усилились – траты возросли, экономия и контроль усилились, люди стали возмущаться громче и чаще. Кроме прочего, в стране появилось острое ощущение, что кому-то очень не по душе возможное вступление Америки в войну, и он, действуя из тени, строит всевозможные козни, дестабилизируя страну.

Но все сильно изменилось в первый месяц пребывания американских войск в Европе. Успехи корпуса в январе 1916 года в Лотарингии, у Вердена – воодушевили американский народ. Президент Вильсон и поддерживаемые им социалисты сразу оказались на коне. Победа – это ведь всегда приятно! И победы положительно влияют на репутацию тех, кто их обеспечил. Особенно трудом и потом. Инакомыслящие граждане, те, кто желал поражения Англии и Франции и поддерживал Германию, сильно сдали в позициях. Очень большой и серьезный кризис, готовый взорваться, подобно нарыву, ослаб. Но то, что он ослаб, не означало, что он сошел на нет. Проблемы остались, их просто чуточку отодвинули.

Для того чтобы кризис в США из стадии покоя все же перешел в активную фазу, нужно было совсем немного… И, что очень удивительно, это самое «немного» решили обеспечить англичане. В начале февраля 1916-го они, не оповестив союзников, отошли с занимаемых линий на севере от Вердена и открыли тем самым доступ немцам к мягкому, незащищенному подбрюшью американского корпуса. Окружение и уничтожение семидесяти тысяч солдат, подготовка и отправка которых далась Америке так тяжело и болезненно, могли стать последней каплей. Кризис бы разразился во всю свою мощь.

США выбыли бы из войны без всяких сомнений.

Англия однозначно показала свое отношение к вступлению Америки в войну. Короне не нужны были сильные, независимые Штаты, экономика, политический вес и самостоятельность которых за счет войны лишь увеличатся. Отступление британцев в Лотарингии и открытие пути в тыл янки – неприкрытое предательство.

И в этой картине появление одного-единственного, никому не известного солдата, насмерть сражающегося за мост, становится уже не таким малозаметным и бессмысленным. Героизм обращается холодным расчетом.

– …Ты не помнишь причин своего появления у реки. Ты не знаешь, почему насмерть дрался на мосту. Ты не желал пропустить немцев. Это я знаю. И поэтому с уверенностью говорю – ты не хотел допустить худшего развития событий, потому что знал о них. – Палец Паттона указывает мне прямо на переносицу. Глаза генерала горят огнем, его лицо искажено злорадной улыбкой. Он доволен. Чертовски доволен!

– Сэр, я могу поклясться…

– Не надо мне клясться! Я верю, что память твоя дырявая и ничего ты не помнишь, так что не тревожься. Ты, сукин сын, самый интересный человек, что повстречался мне за всю жизнь! Дважды прикрыл мою задницу, совершив невозможное! И будь я проклят, если забуду об этом! – Вот теперь я чувствую, что предо мной тот самый «Half-assed general» – Джордж Смит Паттон. – Пауэлл, сынок, спасибо тебе. От всей моей закостенелой, дрянной души – спасибо, – склонившись поближе и положив мне на плечо руку, произнес собеседник.

– Сэр, – меня зацепило. К горлу подбежал комок. – Не я один вел людей к вам.

– Я знаю. Ты молодец, не забыл тех, с кем сражался. О них я тоже не забуду. Ни про кого не забуду… Мы скоро увидимся. Не сомневайся. – Генерал встал, оправил форму, подмигнул мне и ушел.

– Спасибо тебе. – Это полковник. В его глазах удивление и благодарность. Я узнаю его лицо… Я помню его.

– Джон Спенсер Фиц. – В голове всплыло полное имя солдата, с которым я держал оборону.

– Генерал не называл моего имени, значит, ты и правда вспомнил тот день, Артур Арс.

– Да, кажется, именно так я и представился, когда мы познакомились, сэр.

– Поправляйся, первый лейтенант Майкл Пауэлл. Скоро увидимся. Да, кстати… – В дверях полковник остановился. – А что за песню ты тогда напевал? Даже в шуме того боя было слышно…

– Это была песня из моего времени. Группа Within Temptation, песня «Stand My Ground».

– Стоять на своем… Ты так и поступил, первый лейтенант Пауэлл… – Мягкий свет лампы вычерчивает глубокие морщины на лице улыбающегося полковника. – До встречи! – И, тихонько постукивая тросточкой, он вышел из палаты.

В палате остались только я и Карпов. Подполковник выглядел глубоко задумчивым. Молчит, смотрит на меня невидящим взглядом, размышляет… Ну, пусть сидит, он мне не мешает, и мое присутствие его не тревожит. Спать пока не хочется, а просто тихо полежать, отвлечься от мыслей – самое оно…

Ну, был я в Первой мировой, а это целых двадцать пять лет тому назад, ну погиб там в бою и что? Это мелочи. Тут попаданцы не редкость и совсем не странность, посему – что или кто мог мне помешать явиться сюда дважды? Или совсем наоборот – кто-то или что-то очень хотело моего возвращения… Тогда еще вопрос. Кобура. Она была и в шестнадцатом году, и в сорок первом. Соответственно и униформа моя была и тут и там. Каким образом? Копии? Улучшенные версии, как и я сам?.. Да, и тело мое – там сгинуло, а тут новое. Эх! Только недавно один вопрос решил, а тут нате, брат с друзьями и еще это! Но интересно все это, блендамет! Очень и очень интересно!..

– Товарищ подполковник, разрешите обратиться?

Официальное обращение сразу приводит Карпова в чувство.

– Да, конечно, – отозвался куратор и, рывком развернув кресло, на котором сидел, всем корпусом обратился ко мне: – Слушаю.

– А как товарищ Паттон вышел на меня?

– Легко. Спросил у старшего лейтенанта Томилова и срочно затребовал представить тебя пред ясны очи… А ты – тю-тю, в тылу врага пропал. – Полковник даже по коленям себя хлопнул, показывая свое негодование. – Ну, в успокоение генералу твою фотографию в газете показали, вроде: «Смотрите, вот он, герой!» – и генерала Паттона сорвало. Потребовал тебя найти любой ценой, разведку подключил… Генералу Брэдли звонил, тот поддержал старого товарища и прислал ему в помощь полковника Фица. Короче, американцы на уши встали, рейнджеров стали подтягивать для операции по твоему спасению. А тебя к тому моменту советские морские пехотинцы под мостом в Мозыре нашли! Генерал как узнал, что тебя в Киев везут, все бросил и сюда помчался.

– Хм, бывает же… – Тут было с чего удивиться. Но с другой стороны – Паттон ведь тоже человек. А увидеть вновь некогда умершего у тебя на руках человека, да еще и не постаревшего ни на йоту, – это очень интересно. – А полковник Фиц – он откуда взялся? Судя по значку на отвороте воротника – он из разведки… – Буковки «INT» в окружении лавровых ветвей как бы намекают на воинскую принадлежность офицера.

– Да-а-а-а. – Карпов целенаправленно смотрел на меня, пытаясь не то разглядеть, не то понять какую-то лишь ему известную вещь. – Глазастый ты, Пауэлл. И ох какой непростой… Да, полковник Фиц из разведки. Начальник разведки Экспедиционного корпуса Армии США. Ему о поисках тебя сообщил генерал Брэдли.

– Фиц же разведчик, он что, не знал обо мне вообще ничего?

– Знал, да не узнал. Он в отличие от генерала Паттона узнал тебя, лишь увидев вживую. Вот такие дела… Кстати, Пауэлл, расскажи мне, если хочешь, о…

– Хотите услышать подробности моих прошлых похождений, о которых я сам узнал лишь только что? – саркастически поинтересовался я у подполковника. Тот нахмурился и цыкнул, сбив мой веселый настрой:

– Ага… Мне кажется, или ты не удивлен тем фактом, что побывал в одна тысяча девятьсот шестнадцатом году и даже погиб там? – Карпов прищурился, взглядом пытаясь проникнуть в жалкую душонку первого лейтенанта.

– Не знаю почему, но – нет, ни капли удивления. Вспомнил и понял, что все это реально приключилось со мной. И все. – Врать нет смысла. Правда, и только правда. Не удивили меня воспоминания. Но серьезно озаботили, особенно если учитывать, что смертушка моя повернула историю в другое русло…

– А потом через четверть века восстал на территории СССР, прямо пред началом войны. Не кажется это странным? И почему ты появился в прошлом?

Каверзные вопросы, товарищ подполковник.

– А вы знаете почему? Поделитесь. – Нахальство, ей-богу, но что-то лишь оно идет на ум. – Товарищ подполковник, я нахожусь в прошлом не родного мне мира, где известные мне вещи переплетаются с таким чудесным букетом неизведанного, что крыша поехать может. Чему я должен еще удивляться? – Контраргумент прошел на ура. Полный хитрости и азарта взгляд Карпова чуть угас и больше не буравил меня. – Удивиться тому, что я не первый раз сюда «заглядываю»? Да, мне интересно, почему со мной приключился рецидив путешествия во времени, но у меня нет информации, чтобы я мог все толком проанализировать и найти ответы. Воспоминания – это ограниченные, основанные на личном восприятии знания. И они могут наводить на ошибочные выводы. Человеческая натура далеко не идеальна. Я очень хочу понять все причины и особенности путешествия, но опираюсь лишь на крупицы. А рассказывать нечего – ведь, как оказывается, я много чего не помню и не знаю.

– Да. Нужен всесторонний подход. И тут твои воспоминания – лишь малая часть информации… А другой информации просто нет, и нечего нас так завуалированно и красиво, но обвинять в ее сокрытии. Так что пока не напрягайся, мучить расспросами не стану ни я, ни кто другой, – кивнул Карпов, успокаивая меня. Попятился, решил сбавить обороты. – Слушай, а что ты можешь сказать о пограничниках, что прибыли с тобой к Мозырю? Где вы встретились? – А я все думал, когда же он начнет спрашивать о «новых» попаданцах.

– Чего тут говорить? Все предельно просто и сложно в то же время. Арсентьев Сергей – мой младший брат. Иванов Юрий – мой школьный друг. Они, как и я, реконструировали солдат Второй мировой, поэтому носят форму пограничников. Встретил их в лесу, на складе в районе Мартыновки. Они помогали охранять склад. Об этом, думаю, вам известно уже лучше меня, товарищ подполковник. Вы же их, скорее всего, проверили? – Подполковник даже не пошевелился, продолжая пристально смотреть на меня. – Вадер вам уже все-все сообщил, тут к гадалке ходить не надо. На вопросы, как они попали сюда и почему все так сошлось, что я их встретил, – ответить не могу. – Чувствую, Карпов сейчас опять начнет наседать. Ощутил слабину, получил козырь, аж заерзал на кресле. – Я просто не знаю причин. Честно. Нет у меня никакой информации. Была бы – к вам бы прибежал и поделился. Не задумываясь! Кажется мне, что все это очень и очень неспроста. Впрочем, как и все остальное в этом мире…

– Может быть… – задумчиво протянул собеседник, почесав затылок. – А вот…

– Про остальных спросить хотите? Трое их еще должно быть. Денис Губанов, Дмитрий Ткачев и Михаил Люлин – все трое мои университетские товарищи. Встретил их там же, на складе. Кстати, я столько времени нахожусь здесь, а так до сих пор и не знаю об успехах той рискованной операции, что мы провернули с Томиловым. Расскажите, чем же все закончилось?

– Ну, коли генерал Паттон тебя за помощь благодарил, значит, вырвались. Где же твои аналитические способности? – шутканул Карпов. – Вышли обе американские дивизии и два полка наших кавалеристов. В общей сумме семнадцать тысяч человек. Справились вы, ребята, справились! – Вот это облегчение. Удалась афера!

– А потери? – Теперь неприятности, без них никуда. – Я о тех силах, что брали Октябрьский. Статистика из дивизий мне не столь важна.

– Из всех сил, что ты и старший лейтенант Томилов повели к райцентру, осталась ровно половина. В твоем взводе выжило всего девятнадцать человек, трое в тяжелом состоянии… – У меня защемило сердце. Девятнадцать человек?.. Взвод просто перемололи! Не сберег я парней, не сберег. – Артур. Погиб Михаил Люлин.

– Что? – не сразу понял я. А потом дошло. – Как это погиб?! Вашу же мать! Как такое допустили?..

– Успокойся, лейтенант! – рявкнул подполковник и вскочил с кресла. Сделав тяжелый шаг к койке, он скалой навис надо мной. – Михаил прикрывал отход остальных твоих товарищей. И погиб как герой. Не о чем здесь сожалеть… – Слабое утешение. Один из немногих моих друзей, почти родных братьев – погиб. Как тут не сожалеть? Эх, Миша!.. – Ладно, я пойду. Ты отдыхай, поправляйся. Через несколько дней тебя перевезут в Москву.

– Товарищ подполковник. Где они? – Уверен, он знает, о ком речь. По глазам вижу – знает и ждет, когда его спрашивать будут.

– Арсентьев и Иванов – здесь, в госпитале. Ткачев и Губанов – в доме сотрудников НКВД, это совсем недалеко отсюда. Все под охраной, но не под замком. Не волнуйся, с ними все будет в порядке…

– Я хочу видеть их.

Полковник хочет поскорее свалить, но я ему не даю.

– Сейчас? Ночь на дворе, Пауэлл. Они спят, а ты их видеть хочешь? Отсыпайся, а утром я их приведу. Все, считай это приказом, – козырнул и ушел.

Утром – значит, утром! И мне не помешает поспать. Мысли побоку, воспоминания и прочие возгласы души – туда же. Сейчас важно не вникать в глубины всего того, что удалось вспомнить. Иначе хуже будет…

– Товарищ, просыпайтесь. Това-а-а-арищ… – Мягкое прикосновение и приятный женский голос медленно вытаскивают мое бренное сознание из глубин сна.

– А? Что? Время принимать снотворное?.. – Шутка спросонья – это, по-моему, весело.

– Какое снотворное? – замерла медсестра, удивленно уставившись на меня своими карими глазами. Спустя мгновение до девушки дошел смысл хохмы, и она звонко рассмеялась. – Ох, насмешили! Но шутка ваша может быть и не смешной… Кого-то ведь нужно будить, чтобы лекарства давать. Пожалеешь, дашь страдальцу поспать – а ему хуже станет, потому что режим нарушился. Вот так вот… Я ведь вам тоже лекарства принесла, режим у вас такой. – Утерла мне нос медсестра, ничего не попишешь. Она права, сон хоть и помогает, но лекарства помогают больше. Лекарства для больного – это хорошо, это спасение. А мне надо быстрее поправляться. Посему кушаем выданные таблеточки, пьем ароматные настойки и со спокойной душой продолжаем отдых.

– Спасибо, сестричка, за науку. Буду следить за своими словами. – А девушка улыбается и рукой машет, типа: «Да брось ты!» Но я запомню…

За окном уже давно светло, солнце светит откуда-то сверху, с улицы доносятся голоса, за дверьми палаты кто-то разговаривает, но негромко. Эх, опять я по госпиталям валяюсь! Нашел курортную зону, блин. Думал бы головой – может, в Мозыре сейчас был или в батальон бы уже вернулся… Ага, счаз! От списочного состава взвода меньше половины бойцов осталось. Кто-то мне быстренько восполнил потери новыми бойцами, обученными по программе рейнджеров? Ну-ну… А еще у меня теперь на плечах пятеро, ох, то есть четверо, новых попаданцев, за которых надо побороться. Пятой точкой чую, на фронт вернусь ой как не скоро!..

Ожидание обещанного утреннего визита Карпова со свитой новых попаданцев обратилось в эффектное появление совершенно неожиданного и незнакомого мне человека.

Все произошло быстро. Двери в палату распахнулись, человек в белом халате, видимо доктор, безрезультатно пытался преградить путь вихрю. Среднего роста девушка в халате, накинутом поверх военной формы, ладно сидящей на стройной спортивной фигуре, влетела в палату. Ловко подхватив стул и подставив его поближе к койке, она села. Пара внимательных карих глаз уставилась прямо на меня.

– Товарищ!..

– Товарищ военврач, не беспокойтесь. Я лишь хочу отблагодарить первого лейтенанта. – Не оглядываясь, отбрила доктора девушка. На ее лице застыла легкая, еле уловимая ухмылка удовлетворения. Она смотрит на меня, я – на нее. Так, петлицы из-под воротника халата видны – голубые с черным кантом и один эмалированный прямоугольник. Летчица, значит, да еще и целый капитан. Оп, а в дверях кто это стоит? Цебриенко и Виноградова-Волжинская собственными персонами. Секундочку, кажется, знаю, кто это сидит передо мной…

Капитан прищуривается и замирает, уловив «мысль» в моих глазах. Секунду играем в гляделки, и летчица, ехидно улыбнувшись, отводит глаза и расправляет плечи. Это движение приводит к тому, что халат распахивается, и я с нескрываемым удивлением обнаруживаю на груди девушки целый иконостас! Звезда Героя, орден Ленина, орден Красного Знамени, две Красных Звезды. Медали разные, штук пять. Значки всяческие. Ой, мама моя родная, что же за человек передо мной? И не об имени речь, а о натуре, о силе!

Доктор, из дверей наблюдавший за ходом событий, заприметил сверкающий иконостас наград и молча ретировался, позволив решительной летчице и ее напарницам пообщаться со мной.

– Ну, здравствуй, Пауэлл, – протягивает руку летчица. – Меня зовут Надежда Рузанкова.

– Здравия желаю, товарищ капитан. – М-да, мой ответ ее не удовлетворил, даже губы скривила, но руку пожала. – Мое имя вы, вижу, знаете.

– Пришла сказать спасибо за спасение моих боевых подруг, – кивает на замерших у входа девушек. – Знаю-знаю, не ты один спасал их! – Мой порыв рассказать обо всех участниках приключений прервали в зародыше. – Но ты командовал, тебе и держать ответ.

– Да чего уж там… – нерешительно отмахнулся я. – Без вашей помощи мы бы вряд ли справились с этой задачей. Если я все правильно понял, это вы управляли вторым штурмовиком в том знаменательном бою с фоккерами. И вы потом поддерживали нас с воздуха, когда за нами увязались поляки. – Капитан широко улыбнулась и ткнула меня кулаком в плечо. Мягкий удар откликнулся сотней иголок в груди. Глаза полезли на лоб, дыхание сперло, захотелось скрутиться и… и через миг все отступило. Боль как резко появилась, так и исчезла.

– Фу-у-у-ух…

– Прости, лейтенант. Виновата! – развела руками капитан. В глазах волнение, руки дрожат.

– Ничего страшного не произошло… Не беспокойтесь! Я в полном порядке. – Не хватало мне тут извинений от Героя СССР. – Честно, в рамках моего ранения – все в норме… Знаете, я не сильно удивлен вашему появлению здесь.

– Почему же? – вскинула брови Надежда.

– Товарищ Цебриенко рассказывала мне о вас. – Взгляд, брошенный в сторону Елены, мне не понравился. Капитан не поняла, к чему я веду. Срочно надо исправлять ошибку. – И я понял одну важную вещь: вы – очень ответственный человек. Не злитесь на Елену, она с душевной теплотой отзывалась о вас. – Улыбаются, уже по-другому смотрят друг на друга. – И вообще у меня самое положительное отношение к вам, товарищ капитан, и к вашим боевым подругам. Вы очень сильно помогли нам всем там, у Октябрьского. Скажу без утайки – в авиации я уважаю штурмовиков. – Льстить было ни к чему, я просто говорил правду. – Ни бомбардировщики, ни истребители не помогают пехоте так, как это делают «летающие танки» – штурмовики. Я ни в коем случае не преуменьшаю заслуг остальных сил авиации, просто говорю то, что на душе.

– Ох, льстец! И хитрец! Я его благодарить пришла, а он меня своей благодарностью переиграл. У-у-у-ух! – Рузанкова уже просто грозит кулаком, не бьет, а Елена с Маргаритой подхихикивают в дверях. – Я ведь знаю, что ты тоже в некотором роде… летчик. Известно мне о твоих славных похождениях в качестве бортстрелка. И о том, что наградили тебя Крестом Летных Заслуг за три сбитых «Фокке-Вульфа». Не понимаю только, как ты в самолете оказался, но это дело второе. Я вот к чему веду… – Капитан склоняется поближе и заговорщическим тоном говорит: – Надоест по земле бегать, в небо потянет – обращайся. Ты не думай, у меня в штабе вашей американской авиации есть знакомые, так что все будет о’кей. Опытные и везучие летчики всегда нужны. Я не шучу и говорю все серьезно.

– Спасибо за предложение, но мне пока что земля под ногами роднее. Но предложение буду держать в уме, не думайте, что я отказался. – Неожиданно, конечно, но чего уж там. А вдруг во мне проснется летчик! Мне ведь предлагали выбирать дальнейший путь, вот и перевыберу – пойду в авиацию. Но уж точно не сейчас.

– Ну, смотри. Ладно. Пойдем мы. – Капитан встала и, надев фуражку, собралась было уходить. – Чуть не забыла. Это тебе, лейтенант. На память. – И протягивает вытащенный из кармана халата небольшой сверточек. – Ну, бывай!

– До свиданья, – пролепетал я вослед ушедшим посетителям и осторожно развернул бумажный сверточек. Внутри – маленький металлический самолетик. Зелененький И-16 с ярко-красными звездочками на крыльях и языками пламени на капоте. Красивая модель, приятная такая. О, а на самой обертке что-то написано. Ага, адреса полевой почты Рузанковой. Х-ха!

– М-да, Пауэлл… – Я вздрогнул и чуть не выронил презент. Улыбающийся своей жуткой улыбкой Карпов тихонько прошел в палату и присел на оставленный капитаном стул. – Подарочек? – Осторожно приняв из моих рук самолетик, подполковник повертел его в руках и вернул обратно. – А ты хоть знаешь, кто у тебя сейчас был, а?

– Капитан Надежда Рузанкова, – недоуменно почесал я затылок, пытаясь найти подвох.

– Верно. Только ты ничего про нее не знаешь. Она – легенда! Ее сам товарищ Чкалов летать учил. Товарищи Рузанкова и Цебриенко в тридцать девятом году совершили беспересадочный перелет Москва – Ванкувер, повторив подвиг товарища Чкалова, а потом вернулись обратно! Первые женщины-летчицы, совершившие такое… Э-эх! А ты хоть знаешь, как Рузанкову испанцы прозвали? Не знаешь. Inquisidor! Инквизитор… Она жгла фашистские самолеты, как костры средневековой инквизиции. Рузанкова разнесла в пух и прах троих франкистских генералов, в том числе Хосе Санхурхо. Скажу по секрету, и самого Франко эрэсами тоже она распылила. Хотя всему миру известно, что его якобы немцы в собственной машине взорвали. Вот так вот! Посему испанцы ее любят, она у них почти национальный герой. Наши боготворят ее, берегут, как могут, но ей свободу подавай…

– Ничего себе! Не знал, теперь буду знать. Цебриенко говорила, что с Чкаловым она дружила… – грустно закончил я.

– Чего это – дружила? Дружит до сих пор. Валерий Павлович сейчас и сам в Киеве… – удивленно захлопал глазами собеседник.

– Чкалов – жив?! – Вот так новость. А я-то думал, чего Цебриенко о дружбе Надежды с легендарным летчиком в настоящем времени говорила, словно разбившийся легендарный человек был жив. А он – взаправду живой.

– Да. А что? – Оглянувшись на двери, подполковник шепотом поинтересовался: – У вас там погиб? Когда? Где?

– В декабре тридцать восьмого на Ходынском поле, при испытании нового истребителя. – Вроде говорю, что человек умер, а тут он жив. Ох, все же есть в этом мире еще что-то удивительное, выбивающееся из ряда вон. – Берегите его, такие люди раз в столетие рождаются. Для меня он – легенда.

– Во как…

– Товарищ подполковник, а вы пришли без моих друзей? – Все, разговоры разговорами, а про вчерашнюю просьбу я не забыл.

– Тут они, тут. С Вадером в столовой сидят… – Мнется куратор, темнит. Вон, даже фуражку нервно теребит…

– А чего они в столовой с Ханнесом делают?

– У тебя ведь посетители были, товарищ первый лейтенант. Скоро они придут, не волнуйся, сначала вот ответь мне на несколько вопросов…

– Та-а-а-ак. Сначала проверка, потом встреча? – тяжко вздохнул я, углядев, как Карпов извлек из кармана кителя блокнотик и карандаш. Записывать будет, следователь, мать его! – Хорошо, спрашивайте, гражданин начальник.

– Не надо паясничать. – Шутки кончились, тут нет никаких сомнений. Смена тона с дружеского, почти братского, на тяжелый, не терпящий пререканий, острым напоминанием кольнула в мозг.

Ты, Артур, забыл, с кем разговариваешь. Он подполковник НКВД, куратор, и ему глубоко пофигу твой юмор, если он не связан с получением Результата. С большой такой буквы…

Разговор, вернее, допрос длился добрый час. Подполковник задавал вопросы и тут же оберегал себя заклинанием: «Если ты можешь ответить». Страх пред тем, что меня может свернуть в трубочку от допроса и заключения, не отпускает товарищей в НКВД, и это прекрасно! А то, не дай бог, меня скрючит – и неожиданно для всех помру тут.

Поначалу подполковник не задавал никаких каверзных вопросов. Не ловил меня на нестыковках. Не пытался расколоть. Просто расспрашивал о моих друзьях и брате. Где учились, где жили, чем занимались, чем интересовались. Одним словом – из чего состояла их жизнь. Без утаек рассказывал обо всем, попутно удивляясь тому, что еще ни разу не нарвался на «заблокированную» в мозгу тему.

Ровно через час такой спокойной, размеренной беседы Карпов перешел в наступление и начал наседать. Вопросы сыпались один за другим. Много всего спрашивал, об оружии будущего, авиации, ракетостроении, флоте, различных технологиях, высокотехнологичных производствах и прочем. Меня стало сильно клинить. Я не мог ответить на эти вопросы – помню что-то, но рта открыть не могу. А энкавэдэшники продолжают спрашивать. Тут-то мне стало нехорошо. Голова загудела, перед глазами поплыли круги, стало трудно дышать. Мозг работает чисто, я все понимаю, но тело ощутимо поплыло – голову держать не могу, в руках слабость, ног вовсе не чувствую. Карпов не сразу заметил, что со мной не все в порядке, и, лишь оторвав взгляд от блокнота, взвился как ужаленный:

– Врача! Господи, Майкл, держись! Врача!.. – Перепугался подполковник не на шутку, бросился ко мне, орет, потом к дверям метнулся, там глотку рвет.

Мне вроде бы плохо, хочется отключиться, но нет, состояние словно зависло. Мучительная невозможность что-либо сделать вкупе с полным осознанием происходящего осталась.

В палату вбежали доктора, что-то кричат, пульс мне щупают, в глаза заглядывают. Но как-то не до этой возни. Меня опять почему-то плющит. Очень похоже на тот раз в тренировочном лагере, когда пытался «калаш» нарисовать… Неужели защитный механизм сработал из-за допроса? Так быстро?..

– Что ты сказал? – Грозный рык рушит сон и отправляет в реальность. Блин, не помню, когда отключился, но пробуждения уж точно не забуду. Так громко разговаривать и никого не разбудить – просто невозможно! – Отвечай, Вадер! – Оп-оп-оп. Интересная беседа, не буду мешать. Продолжаем прикидываться спящим. Кажется, Карпов особисту пистон вставляет. Послушаем за что.

– Товарищ подполковник… Все объекты группы «Ближний Круг» во время проведения допроса потеряли сознание и сейчас находятся в тяжелом состоянии, – испуганно докладывает Ханнес. Объекты группы «Ближний Круг»? Неужто так именуют брата и моих друзей? – Товарищ подполковник, я думал…

– Что ты думал, дурья твоя башка? Твою мать! Добро на разработку шпионов получил? Тебе сказали опрос провести, а не допрос! ОПРОС!

– Товарищ подполковник, сейчас со всеми объектами все в порядке. – И торопливо добавляет: – Они спокойно спят! Я же… – Слава богу, с братом и остальными все в порядке.

– Ты-ы-ы же! Ну-ка пойдем. – Шорох, хлопок дверью и тишина.

Ах, вот, значит, как! Опрос устроили? Ох и подлец ты, Карпов! Опрос, говоришь, Ханнеса ругаешь за своевольный подход, а сам меня что, о цветах расспрашивал?..

А с чего так? Засомневались во мне и новых попаданцах? Конечно! Откуда в глухом белорусском лесу взялись брат, школьный друг и университетские одногруппники очень ценного, «уникального» попаданца.

Странно? Очень странно, скажу я вам! Все сильно напоминает лихо, нагло сработанную операцию вражеских спецслужб. Большую разведку внедряли таким образом, например. Или диверсантов. Я, главный агент, прошел все проверки, на ура сыграл роль путешественника во времени и пространстве, короче, втерся в доверие. А как почуял, что мне доверяют, потянул через линию фронта новых агентов.

Фу! Топорно это, очень топорно!.. Непрофессионализм налицо. Никакая разведка в мире, даже самая шаромыжная, не станет так глупо работать. Но возможность такой «глупости» в НКВД решили отработать.

И отработали. По полной программе. Да так, что у них на руках пять еле-еле живых попаданцев! Однако во всем нужно искать положительные стороны. Вспомним рассказ Карпова о работе с путешественниками во времени, и в особенности о смертях этих самых путешественников. Дохли как мухи в банке. Пытаешься трясти такого, держать под охраной в темнице сырой – и через пару-тройку дней гарантированный трупешник с минимальными трудозатратами. В нашем случае защита от допросов сработала. Может, это наших кураторов убедит? Посмотрят, поймут, что реакция на допрос аналогична таковой у иных попаданцев, да и успокоятся? Дал бы Бог!..

Дверь в палату открылась, и медленно, на цыпочках вошел подполковник.

– Очнулся? – вздрогнул Карпов, пересекшись со мной взглядом. – Рано я с тобой серьезные беседы решил вести, слаб ты еще, ранения сказываются…

– Какие еще доказательства вам нужны? – Не хочу играть в его игры. Он хочет прикидываться, что ничего не произошло, а я – нет.

– Ты это о чем? – Ну дает, прямо гений актерского мастерства. На лице полнейшее непонимание.

– Вадера за нарушение приказа и самоуправство ругаете, а сами? – сразу в лицо бросаю козыря. – Не знаю, какие мысли управляли Ханнесом и какие карьерные лестницы он себе возомнил, но вы меня уже проверяли. Засомневались? – Подполковник катнул желваками и открыл рот, чтобы ответить, но я нагло махнул рукой и продолжил: – Все прадеды в нашей семье воевали на фронтах Великой Отечественной войны. Все домой вернулись. И нам с братом много о них рассказывали, обо всем том, через что им пришлось пройти… Всю свою сознательную жизнь смотрел советские фильмы о войне, читал книги, беседовал с ветеранами. И ужасался тому, какую цену заплатил советский народ за Победу. – Глаза в глаза. Хочу видеть, какие эмоции отразятся в глазах подполковника. – Двадцать миллионов жизней! И меня трясет от ужаса, когда думаю, что здесь может случиться все то же или даже хуже. – Карпова зацепило. Слова о количестве жертв откликнулись злобным блеском в глазах собеседника. – Мне неизвестно, как, почему и зачем здесь оказался я, а затем и четверо моих друзей и родной брат. Но одно знаю точно – предавать или обманывать свою Родину не стану ни за что!

– Это лишь твои слова, – неожиданно пошел в наступление собеседник.

– Тогда пристрелите меня и избавьте от своего неверия! Не ради этих проверок, неверия и подозрений оружие в руки взял и сражаюсь с врагом.

– Разберемся, – озлобленно хлопнул рукой по колену подполковник.

Все.

Мне больше не хочется говорить. И смысла в этом нет никакого.

Упертый Карпов сильно упал в моих глазах. В него я верил. Ему – верил. А тут… Что же теперь будет? Чувство тупика жгучей болью рвет разум. Расстреляют меня с братом и друзьями? Ну и пусть. Нет страха перед этой мыслью. Не понимаю почему – но смерть не страшит. Может, умерев здесь, вернусь домой? Тело-то тут новенькое, не родное. А значит, здесь лишь моя душа. Буду надеяться на лучший исход худшего пути. Х-ха! Да пошло оно все к чертям собачьим!..

Два дня моя, как казалось, ничего не стоящая душонка, заключенная в не нужном никому теле, висела между жизнью и смертью. Никого ко мне не пускали, лишь одни и те же врачи молча приходили, лечили меня и так же молча уходили. Стало муторно от тишины и чувства ограниченности мира четырьмя стенами госпитальной палаты.

Помереть в заточении не дали. Утром третьего дня моего одиночества пришел подполковник. Хмурый, как туча, он медленно прошел от дверей к кровати, посмотрел красными от недосыпа глазами на меня. Думает куратор, и ой как думает! Тяжко ему от собственных мыслей, аж кожаную папку в руках нормально держать не может – крутит, вертит ее. Хм. Папка? Непривычная деталь…

Куратор махнул рукой замершим в ожидании санитарам. Те со всей осторожностью переложили меня на каталку и куда-то повезли. В коридоре к вышагивающему следом за каталкой Карпову подошел Вадер и что-то тихонько сообщил. Подполковник кивнул в ответ и довольно ухмыльнулся.

Конспираторы, да чтоб вам пусто было. Озверели со своим профессиональным неверием ни во что. И сейчас ведь замыслили нечто мозговыкручивающее, иначе просто быть не может!

– Надеюсь, меня сегодня препарировать не станут? – нахально спрашиваю у Карпова. В ответ тишина. Куратор лишь щекой дернул и взгляд отвел. Разговор не клеится-с, господа…

Путешествие по госпиталю завершилось быстро – покатили с ветерком по всему этажу и завезли прямиком в какую-то большую, светлую палату.

– Опа, командира привезли. – Рядом с каталкой появляется Юрец. Лыбится, руку мне пожимает. – Здорово!

– И тебе привет, Юр. – И сразу шею выгибаю, пытаюсь помещение оглядеть. Ага, общая палата, но пустая. На койках сидят мои друзья и брат. Все как один одеты в больничные халаты, хотя не все ранены. Хм, сотрудники НКВД замаскировали всех под больных и упекли в одно здание? А подполковник говорил, что Диму с Денисом в другом месте… «поселили». Хм…

Интересно, а чего это Сергей такой серьезный? Ах, вот оно что! Он очень внимательно смотрит на вошедшего с небольшим опозданием Карпова.

– Здравия желаю, товарищ подполковник, – вскакивает брат. Это что за фортель? Хотя правильно, молодец Серега, создай себе нужный образ.

– Сядьте, товарищ Арсентьев. – Небрежный взмах рукой, вроде того что: «Ах, что вы, господа, не стоит благодарностей!» – Вы свободны, товарищи. – Санитары оставили каталку в покое и поспешно удалились. Карпов присел на койку рядом с каталкой и внимательно посмотрел мне в глаза: – Ладно… Ты все еще хочешь знать, откуда нам было достоверно известно о твоем появлении в нашем мире, Пауэлл?

– Да. – Ой как резко и неожиданно. Я еще не готов к таким отношениям… Хохма. Серьезность в ином – в мозаику вопросов добавятся известные детали, и общая картина, может быть, станет чуточку понятнее.

– Держи. И читай внимательно. – Ловко вытянув из папки лист, Карпов протягивает его мне.

О’ке-э-эй. Посмотрим… Ой, сколько цифр! Десяток строк, и все цифры, цифры, цифры. Ну, еще точки есть кое-где… Нет, вру, есть все же буквы – «h» и «w». В одной из строк сочетание цифр, точек и букв навели на мысль:

– H.196. W.79. – В мозгу отчетливо прозвенел звоночек. – Рост сто девяносто шесть, вес семьдесят девять. Это мои рост и вес на момент попадания в этот мир.

– Абсолютно верно, – качнул головой подполковник. – А остальные цифры и точки не наводят ни на какие мысли?

– Вот, в конце строки, точно дата – 22.06.1941. День, месяц и год моего появления и начала этой войны… В остальных строках тоже даты. С тридцать третьего по сороковой. Моя дата последняя по времени. Но вот что значат оставшиеся цифры? Номера, данные для расчетов, шифрованные послания? – пожимаю плечами, поразмыслив над цифрами минуту. Но, несомненно, где-то эти цифры, что в одной строке с моим весом и ростом, я уже видел…

– С датами ты справился. Ладно, не буду вас пытать. Над этими цифрами аналитики неделю возились, голову ломали, а я вам за одну минуту это разгадать предложил. Это координаты.

– И эти цифры означают место моего появления. – Кивок в ответ на мою догадку. – Следовательно, и под остальными координатами что-то, вернее – кто-то, подразумевается. В этих точках тоже должны были появиться путешественники, – утвердительно заканчиваю я.

– Да, но семь из десяти точек – находятся в Англии, по одной в Испании и во Франции. А десятая находилась на территории СССР. И это была твоя. – Друзья, и без того заинтересованные в происходящем, перевели взгляды на меня. – Эта бумага попала нам в руки в тридцать седьмом году, и либо мы уже опоздали с моментом появления путешественника в этой точке, либо не могли добраться до нее из-за сильнейшего противодействия местных спецслужб. Единственной точкой, доступной для нас по времени и территориальному местонахождению, оказалась твоя.

Я сильно задумался. Семь точек в Англии. Предательские действия Англии в отношении США в Первой мировой. Противодействие сил США английской интервенции во время Гражданской войны в России…

Что в центре всего?

Англия.

Ну-у-у-у. Это мало что значит. Британская империя всегда славилась длиной своих скользких щупалец, дергающих за тысячи нитей по всему миру…

Но все же… А что в этой картине значит бой за мост на реке Мез? Горсточка песка, подсыпанная в буксы истории, – вот что значит. В Штатах из-за войны было туго, гибель корпуса выбила бы страну из колеи и войны – не было бы экономического подъема и международного веса США. А английские части отступили с позиций – и тут же явились немцы. Очень своевременно, словно знали, когда, где и как наступать… Но мост был удержан, и США на коне, и Англия выглядит предателем, подставившим товарища в трудную минуту. Если все так, то становится понятно, почему отношения между Штатами и СССР резко стали укрепляться и почему американские солдаты преградили англичанам путь в агонизирующую в огне Революции и Гражданской войны Россию. Плевок в лицо Короне.

Изменение истории налицо! Не будь мост удержан – не было бы сильных Штатов, дружба с СССР накрылась бы, и… И что? В Союзе подготовились к войне. Поэтому и без Экспедиционного корпуса янки всей сборной нацистов Европы ничегошеньки не светит. Ну пофиг, что не было бы в Союзе американских двигателей, кока-колы и прочих мелочей из-за океана. Ну и Англия все равно сражается с Германией.

Но что должно было быть не так?

– Товарищ подполковник. Эта бумага… Она попала к вам из Англии? – Чую, где-то тут важный ответ, наверное, самый важный из всех, ныне озвученных.

– Да, – после длительной паузы ответил Карпов. Еще спустя мгновение продолжил: – Это последние точные и сколь-либо серьезные разведданные, полученные нашими агентами на территории Англии. Десять человек погибли, дабы эта бумага попала к нам. Контрразведка англичан стала чрезмерно хороша в тридцатых годах. Настолько хороша, что сейчас там, в Англии, нет ни одного советского и американского разведчика…

Ага-ага, есть у меня мысль, но кое в чем нужно еще удостовериться.

– Много ли путешественников во времени на Британских островах?

– Сложно сказать… Но с одна тысяча девятисотого года до той минуты, как мы перестали получать информацию с острова, в мире было насчитано около трехсот тысяч путешественников во времени. Больше половины из них находилось на территории Империи. С того момента численность путешественников во всех странах увеличилась в полтора раза. Вот и считайте, сколько всего таких попаданцев, – щегольнул нашим словечком подполковник, – оказалось на острове…

– Вот теперь я кое-что понял. – В голове побежали мысли, складывающие кирпичик за кирпичиком общую картинку. Полно попаданцев, непонятное поведение, а именно – предательство американцев в Первую мировую с целью вывести их из войны и обрушить в бездну кризиса, полное уничтожение агентов разведок различных стран на своей территории и, как мне кажется, согласие, а может, просто молчаливый нейтралитет в отношении образования союза Германия – Польша…

Что же под этим всем кроется? Все просто – желание Англии подмять ВСЕХ и ВСЯ под себя, используя знания будущего из различных миров и их будущего! Это же чудовищный прыжок вперед – знать все, что было сделано правильно, а что нет. Видя все тупики развития, можно с минимальным риском и максимальными достижениями идти семимильными шагами вперед, оставляя весь мир, который потом послужит всемогущим островитянам источником всего, далеко позади! Тут главное – не провалиться раньше времени, и для этого нужна война. Война – это наилучшая возможность перемолоть врагов Империи – СССР и Германию. Разрушить собственными руками воющих сторон свою же промышленность, подорвать экономику, выбить самые боеспособные, подготовленные части армии и в нужный момент наступить на все это блестящим подкованным ботинком сверхмощной, никем не тронутой армии Его Величества, вооруженной и подготовленной на уровне пусть даже шестидесятых годов двадцатого века. Но тут рядом с СССР встают разобиженные Штаты с целой и невредимой промышленностью и экономикой. И совсем не похоже, что янки намерены разваливать Союз. Совсем наоборот – они счастливы укреплять и расширять могущество славного соседа, равно как и свое…

И как быть, джентльмены? Уже никак. «Быть» должно было по-другому – США обязаны были исчезнуть с политической арены еще ажно в Первую мировую! Потонуть в пучине кризиса, а затем Великой депрессии!

Ну, точно ведь! Но все эти далеко идущие планы пошли прахом, и США стоит на ногах.

Этот дисбаланс привнес я?

Ни хрена себе…

Всеми умозаключениями я поспешил поделиться с присутствующими. Доводы мои опровергать никто не стал, даже Карпов. Он только сильнее нахмурился, и взгляд его загорелся опасным огнем.

– Хорошо, правильно размышляешь, Артур. – Мое настоящее имя прозвучало словно угроза. – Ты был в прошлом, изменил историю и погиб. Как и ты, я придерживаюсь мысли, что ты неведомым образом специально оказался там. Дабы совершить эти немалые перемены. Но почему ты явился опять? Откуда за тобой явились все эти люди? – взмахом руки подполковник указывает на друзей и брата.

– Не знаю, – сжав зубы, шиплю я.

– И я не знаю. Но ты сам додумался до того, что у Англии большие планы на весь мир. И путешественников во времени у них полно. И знания есть. Так не кажется ли тебе странным, что ты, уникальный, свободно мыслящий путешественник, не можешь рассказать ни об одном достижении будущего? Нет, ты говорил кое о чем, но в общих чертах. Сути это не раскрывает, – не дал возмутиться энкавэдэшник. – И при этом ты умеешь держать в руках оружие и воюешь так, словно ты – Архангел Михаил!

– К чему вы все это клоните, товарищ подполковник? – недоуменно, но уже встревоженно поинтересовался Дима.

– И зачем вы пригласили нас, если вы беседуете лишь с Ар… – Замявшись на секунду, Денис все же поправил ошибку: – С Пауэллом.

– Я задам вопрос, относящийся ко всем, – неожиданно спокойно и дружелюбно заговорил Карпов. – Тебя это тоже касается, Пауэлл. Хотя твой ответ я знаю. – Что он знает? Мне все это окончательно не нравится. – С того момента, как вы все оказались здесь, в нашем мире, вы замечали за собой какие-либо психические изменения? Случались ли резкие, необъяснимые изменения зрения, слуха, иных чувств? К примеру, резко обострялось зрение, менялись цвета окружающих объектов, или резко приглушались звуки? Может быть, изменялась ваша реакция?

– Было такое… Недавно совсем, в бою у Мозыря, когда мы под мост бежали… – неуверенно произнес Юра. – Все вокруг стало серым, звуки приглушились… Думал, контузило, но нет. Я удивительно легко передвигался, находясь под обстрелом, не ощущал страха, точно и быстро стрелял по врагу.

– Аналогично… – медленно кивнул брат. Удивление легко читалось на его лице. Похоже, не рассказывали товарищи друг другу о необычном событии…

– Когда полицаев расстреливали в деревеньке, было что-то со мной. Не сомневался ни в чем, хладнокровно убил. Все пеленой покрылось тогда… И руки не дрожали, – сумбурно рассказал Дима. Денис лишь кивал ему в такт.

У всех есть «серое» состояние? Хммм… Это полезно!

– Это опасно, – как топором рубанул подполковник. – С момента появления первого путешественника во времени в Российской империи начались научные изыскания по этому направлению. В наше время уже имеются некоторые наработки по вашему вопросу. И есть теория, что заблокированный разум есть не что иное, как последствие гипнотического программирования подсознания, проведенного над путешественниками до момента появления в нашем мире. С вероятностью в девяносто девять целых и девять десятых процента вы – путешественники во времени и пространстве, в этом сомнений у меня нет. Но! Ни один из вас не может точно рассказать и описать отдельно взятый объект достижений науки будущего. Ни оружие, ни бытовую технику, ни транспорт – совершенно ничего полезного. Я не говорю о том, что ты все же передал нам, Пауэлл. – Сергей заинтересованно вскинул бровь, ожидая моего ответа, но я лишь махнул рукой. Потом расскажу ему. Сейчас не до того. – Но это лишь капля в море. В соответствии с теорией ты все знаешь, помнишь, можешь даже что-то на основе знания планировать, но в самой глубине подсознания память о том или ином объекте связана с самым чудовищным страхом в твоей жизни. Искренний, безграничный ужас, словно привязанный, тянется следом за воспоминанием, если ты хочешь о нем рассказать. Бах – и твой разум затыкает тебе рот, потому что до смерти боится и не может сказать, чего боится. Потому что ужас так велик, что ты и его самого боишься. Психологическая цепочка. И отсюда же проистекает ваше бесстрашие…

– Бред какой-то! Ну так разгипнотизируйте нас. И мы расскажем вам все! – вскинулся Денис.

– Кроме гипноза, в ваших головах сидит еще что-то, защищающее от того самого «разгипнотизирования». Это что-то вызывает сильные нервные реакции, организм идет вразнос, и в итоге вы сами себя убиваете. Если мы предпримем силовые методы – допросы, гипноз, психологическое давление, – запускается этот неизученный механизм, и в случае продолжительного воздействия вы умрете. Но сейчас речь не об этом. Кроме всего вышесказанного, вы, товарищи, обладаете еще чем-то уникальным. – Взгляд подполковника, перемещавшийся от одного слушателя к другому, неожиданно замер на мне. – В том памятном бою в расположении погранотряда, после того как взорвалась граната и тебя изранило осколками, я видел твои глаза. Тяжелораненый, стоящий на грани жизни и смерти, не может и не должен ТАК смотреть. Вся твоя натура в тот миг преобразилась, израненное тело оказалось лишь неожиданным ограничением твоих возможностей. Ты был собран, силен и очень опасен. Вот скажи, сколько времени ты потратил тогда на стрельбу по врагам в окнах?

– Не помню. Полминуты, может, секунд двадцать.

– Максимум пять секунд. – Все друзья как один хмыкнули и уважительно посмотрели на меня. – И подобные «затмения» у тебя не один раз бывали, верно? В бою с капитаном Гримвэем ты впал в непонятное состояние, моментально и значительно увеличившее твои физические возможности. Ты был первым из непрофессионалов, кто смог ЛЕГКО одолеть чемпиона мира по дзюдо Брэндона Гримвэя, известного в мире как «Младший брат Поддубного». В поезде, когда мы ехали в ЭБГ, ты стакан раздавил. И потом мне об этом рассказали. И о твоей стальной хватке и полной отстраненности в ту секунду. Серебряный подстаканник и граненый стакан раздавил и глазом не моргнул, а продолжил наслаждаться видом из окна. – Хорошо свели информацию обо мне, точно. Но от этого легче не становится – наоборот, меня вся нынешняя ситуация напрягает. И Карпов это чувствует. – Уверен, что и у мозырского моста ты тоже был в этом, «особом», состоянии.

– Так в чем состоит ваша претензия, товарищ подполковник? – Надоело это беганье вокруг да около. В лоб!

– В том, что вы можете, не подозревая того, быть оружием направленного действия. Ты, Пауэлл, идеальная машина для убийства. При этом ты, вероятно, загипнотизирован и запрограммирован на совершение определенных действий. Можешь думать, что ты нормальный, контролируешь себя, сражаешься за правое дело, и даже быть таким. Но лишь до той поры, пока в тебе не сработает заложенная с гипнозом задача. Ты знаешь, что тебя по представлению товарищей Попсуй-Шапко, Чапаева и Ворошилова собираются приставить к званию Героя Советского Союза? И что в США уже внимательно изучают доклады о твоих действиях на фронте, дабы рассмотреть возможность твоего награждения медалью Почета? Вдруг ты ради этого собой рисковал, ну дабы звание Героя получить. И когда товарищ Сталин тебя в Кремле награждать будет – попытаешься его убить? Ты можешь с полной уверенностью сказать, что ты этого не сделаешь? Вы можете теперь быть уверены в себе? Ты ведь умер однажды в нашем мире. Почему ты вернулся? Может, тебя вернули англичане? Посчитали подходящей для выполнения задачи фигурой. Дали новое тело, притащили команду верных бойцов, промыли всем мозги и бросили выполнять поставленное задание?

Меня выбило из колеи.

Сколько раз в моем мире я видел фильмы, читал книги, в которых герои, сами того не ведая, считая, что они большие молодцы и герои, плясали под чью-то дудку и шли к сокрытой от них цели. Гипноз – страшная вещь. Под его воздействием можно наворотить чудовищных дел и потом даже не знать об этом, считая себя кристально чистым. «Серое» состояние я воспринимал как нечто необычное, но принадлежащее и подконтрольное мне.

Теперь – я не знаю, что думать об этом. Вдруг Карпов прав, и я – бомба замедленного действия. Что мне делать? Что делать моему брату? Друзьям?

Повисла тяжелая тишина. Не одного меня зацепили слова подполковника. Ведь он имеет все основания сомневаться. ВСЕ!

– Товарищ подполковник. Оставьте нас на пять минут. Прошу вас. – В голову забрела одна мысль, и я хочу ее обсудить с друзьями. Карпов в этой ситуации будет мешать. Он как камень на шее будет тянуть.

– Хорошо. – Возмущаться или требовать срочного ответа куратор не стал. Просто встал и вышел из палаты.

– Это все бред!.. – Денис вскочил на ноги и быстро подошел ко мне. – Скажи мне, что все это бред! Ты обещал, что все будет в порядке! Тебе ведь верили! А сейчас что?

– Дениска, угомонись. Не трави душу… – Дима подал голос в попытке утихомирить друга. – Артур сказать что-то хотел. Да, Артур?

– Да. Нам нужно что-то решать. Для себя решать.

– Есть идеи, брат? – Сергей, одергивая халат, барражировал по палате. Нервы у всех на пределе, но Сергей держится.

– Мы все уже какое-то время сражаемся. Вы подольше, я поменьше, но сражаемся. И делаем это неплохо…

– Тебя Героем СССР сделать хотят! И в Америке высшую награду думают тебе вручить. Конечно, неплохо сражаешься! А мы в плену побывали. – Юра не на шутку разозлился.

– Юра, остынь. Не о том думаешь. И не о себе говорю, а обо всех нас!

– О’кей, о’кей. Говори дальше, что задумал, – отмахнулся друг.

– Нам нужно держаться подальше от значимых людей этой войны. Ученые, конструкторы, генералы, тем более Сталин и Рузвельт – для нас должны быть далекими фигурами. Окопы и враги – вот что надо держать поближе. Можем бить врага? Давайте будем его бить! Нет поблизости цели, на которую мы запрограммированы, – нет и опасности. Как думаете?

– Есть логика в этом. Но ты уверен, что мы должны поступить именно так? – Деловой тон Димы мне понравился. – Ты же не с одним генералом до этой минуты разговаривал. Но никого еще не убил. Может, подполковник ошибается?

– Если ошибается – наше счастье. Никому из важных для Победы людей вреда не нанесем. Но рисковать – нельзя, ни в коем случае, – отрезал я.

– Вдруг мы на какого-нибудь Василия Зайцева «заряжены»? Или иного маленького человека, способного совершить большое дело?

Довод Сергея оказался серьезным.

– Может быть. Тогда у меня иной вариант. Совершить самоубийство и избавить этот мир от потенциальной опасности в моем лице.

– И нам грех на душу принять прикажешь? К черту такой вариант. Лучше на фронте рисковать! Я за первый вариант, – поддержал меня Денис в выборе дальнейшего пути.

– Может, лучше попросим спрятать нас куда-нибудь в безопасное место да под охрану? Пусть нас берегут и опекают. Война ведь дело неблагодарное, убить могут… – Дима, почесав затылок, подал свою идею.

– Нет уж… Что самоубийство, что в эту тюрьму по собственному желанию – один хрен помрем. А так хоть пользу Родине принесем. Руки у нас есть, воевать – умеем. Зачем прятаться? Фашистов бить надо! – рубанул рукой Иванов. – Я за фронтовую изоляцию. Лучше вшей кормить, да врага к Москве не пустить.

– Мы не умеем воевать, – покачал головой Сергей. – Из всех присутствующих реальный боец только Майкл. Ладно, мы с тобой, Юра, еще как-то что-то умеем. А они? – И кивает на Диму с Денисом. – Но вообще я согласен идти на фронт.

– Да-а-а, правда твоя.

– А обучение пройти не судьба? В какую-нибудь учебную часть попасть не беда, да и генералов там немного, никого не убьете. Об этом можно договориться, – развеял я сомнения друзей.

– А-а-а-а! Хрен с вами. И я согласен на фронт. – Дима поддержал общее решение.

– Тогда давайте немного подумаем, как жить дальше в новых условиях…

Беседа, сложная и очень важная, затянулась на добрых двадцать минут вместо заявленных пяти. Но никто нас не потревожил. Решение воевать и держаться подальше от важных людей приняли окончательно и бесповоротно. Воевать, защищать Родину – изъявили желание все. Сидеть под охраной в тылу или чего хуже – убивать себя – не пожелал никто. Уж если смерть, то на фронте, за правое дело. И там от нас уже есть и будет польза. Знания будущего, хоть малую их долю – мы дадим в мир. И война тому не помешает. Кроме прочего, было принято решение держаться вместе от начала и до конца. Даже учитывая, что я служу в армии США, а друзьям и брату придется служить в РККА, мы должны быть как можно ближе. Как это реализовать – надо думать, но основополагающее решение уже принято.

– Долго вы. – Карпов вернулся сразу же, как только позвали. – Надумали чего?

– Да, надумали. И вот что именно…

От нашего замысла подполковник был не в восторге. Хотя и ругаться не стал. Просто послушал с хмурым лицом наши решения и доводы.

– Вот и хорошо, – неожиданно веселым голосом подвел итог куратор. – Нечто подобное я и хотел услышать. Вы ценные люди, и просто так списать вас со счетов – нельзя. Хорошо. Послезавтра мы вылетаем в Москву.

– Но как же?.. – Охренеть было с чего. Мой возглас нашел отражение у друзей – все скривили лица.

– Рейнджеры после сражения отведены на пополнение. А их, – пальцем указывает на друзей, – надо обучить. Отправитесь в лагерь подготовки. Тот самый, где ты учился, Пауэлл. Сначала, конечно, долечитесь в одном подмосковном госпитале. А там война план покажет… Отдыхайте…

 

Интермедия

Штаб войск и резиденция правительства Сражающейся Франции в Испании.

Город Пуэрто-Реаль

Ярко освещенная комната гостиницы с прекрасным видом на Кадисскую бухту из окна. На водной глади бухты неподвижно замерли три больших корабля: тяжелый крейсер «Альжери» и два могучих линкора – «Ришелье» и «Жан Бар». Одним лишь невиданным чудом эти корабли были достроены и введены в состав флота за считаные дни до предательского поражения Франции. Де Голль невольно сжал кулаки, глядя на корабли. Все как один корабли флота ушли из портов Родины в день, когда предатели подписали акт капитуляции. А ведь он и все его друзья-генералы знали о грядущей войне, готовились к ней – и все равно проиграли ее!

Хотя де Голль считал, что поражение было не на поле боя, а в умах тех, кто опустил руки и перестал сражаться. Соотечественники испугались, а союзники – предали. Бельгия и Нидерланды по непонятной причине даже не оказали сопротивления бошам, и те за какие-то дни дошли до границы Франции. Англичане, так настойчиво просившие развернуть на французско-бельгийской границе целых десять своих дивизий, ушли за день до вторжения немецких сил, полностью обнажив огромный участок границы! И затем эти дивизии вовсе покинули континент, сев на корабли в Кале и Дюнкерке!..

По мнению генералов, выведших свои войска с территории капитулировавшей Родины, все эти события были не чем иным, как беспардонным предательством.

С тех темных дней прошло два года, но предательства все продолжаются. Англия в конце концов вступила в войну против Германии, но сделала это по-своему – высадила на побережье «склоняющихся к режиму Виши и требующих увеличения военного присутствия союзных сил» Мавритании и Сенегала свои войска. А немцы в это время, пользуясь территорией итальянской Ливии, перебросили большие силы и вошли с юга на территорию Алжира, с севера в Чад, а большая часть немецких войск пошла через Нигер навстречу англичанам. И сейчас война между бошами и лимонниками идет на землях французских колоний без видимых успехов обеих сторон! Все выглядит так, словно враги договорились и поделили между собой земли проигравшей Франции…

Одно радует де Голля – что ни в Алжире, ни в Чаде немецким силам ничего серьезного добиться не удалось: генерал Катру и генерал-губернатор Эбуэ смогли сосредоточить на этих землях значительные силы местного ополчения, французских регулярных войск и частей Иностранного легиона, верных Сражающейся Франции.

Но совсем недавно из Лондона пришло официальное письмо с требованием к командованию Сражающейся Франции, «отважно продолжающей биться за свободу Франции, но не обладающей достаточными собственными ресурсами для продолжения войны, исключающей помощь Англии как союзника», передать все военные корабли под управление офицеров Королевского Адмиралтейства…

В свете того, что Англия до сих пор не признала Сражающуюся Францию, без согласования вторглась в подконтрольные ей земли, наплевала на все многочисленные просьбы объединить усилия в войне против общего врага, подобное требование выглядит по меньшей мере издевательством.

– Господин де Голль, все в сборе, – из-за спины генерала донесся голос. Секретарь дождался, когда генерал обратит на него внимание, и, коротко кивнув, вышел. Почти сразу в комнату зашли двое: Поль Рейно и генерал Пьер Франсуа Кениг. Эти двое, политик и военный, были второй ступенью после де Голля в цепочке руководства Сражающейся Франции.

– Господа! Я собрал вас на это совещание, чтобы окончательно и бесповоротно решить вопрос нашего участия в этой подлой войне. – Шарль де Голль шагнул к столу в центре комнаты. – Не буду вам рассказывать, что и как складывается вокруг нас, вы и так все знаете. Я сразу задам вопрос – что нам делать?

До этой минуты никто из присутствующих не видел всеми признанного лидера Сражающейся Франции в таких смятенных чувствах. Взгляд генерала не горел былым огнем яростной силы. Там была лишь пустота и усталость.

– Господин генерал… – Переглянувшись с Кенигом, вперед подался Рейно. Он выглядел на удивление бодро и решительно. А это говорило лишь об одном – серьезный, продуманный ответ на заданный де Голлем вопрос есть! – С вашего позволения я от лица присутствующих выскажу общее мнение.

– Не томите, господин Рейно, – заинтересованно вскинулся лидер.

– Вопрос нашего участия в войне против Германии на стороне и при поддержке Англии все считают… кхем… совершенно глупым. Постоянные отказы и общие действия англичан до сих пор приводят лишь к усилению позиций Англии и ослаблению наших позиций. Ни одного по-настоящему серьезного решения с целью прямой помощи нам, Сражающейся Франции, английским правительством принято не было. Мы до сих пор не признаны, французские солдаты верных нам колоний в Западной Африке вытеснены в Алжир и Марокко либо пленены английскими войсками как пособники режима Виши. Администрации наших западноафриканских колоний и вовсе ликвидированы, и на их местах введены английские окружные военные управления. И это все несмотря на то, что Англия обещала просто предоставить военную помощь на этих землях. Фактически эти земли нам уже не принадлежат. Наши корабли здесь, в портах Испании, блокированы силами английского флота, и нам в сильно завуалированной форме выставили ультиматум. Мы либо должны отдать наши корабли, либо их утопят. – Рейно глубоко вздохнул и произнес самые важные слова: – Англии на нас наплевать, и посему иметь с ней отношений больше просто нельзя. Мы два года терпим их наглое, наплевательское отношение.

– Это было ясно и без ваших объяснений, господин Рейно! У нас пока нет иного выбора, и нам приходится раз за разом иметь дела с Англией! И я спрашивал о другом! – взвился де Голль.

– Прошу меня простить. Выбор у нас как раз есть. Кхем, то есть недавно появился. В свете начавшейся кампании рейха против Советского Союза у нас появилась новая и довольно сильная возможность отомстить врагам и недругам. Показать всему миру, что мы все еще сильны и сбрасывать нас со счетов – непростительная ошибка… Мы должны срочно обратиться к правительствам Соединенных Штатов и Советского Союза и заручиться их поддержкой.

– Но как именно? Союз не очень-то и заинтересован в нас, для них мы, Сражающаяся Франция, – горстка макизаров на задворках мира. И вообще там, на Востоке, у СССР много дел, боши наседают на русских и американский корпус. Им точно не до нас, – горько всплеснул руками Шарль. – А Штаты либо придерживаются идей СССР, либо действуют подобно Англии… Не велика от них помощь будет!

– Позвольте с вами не согласиться! Англия на данный момент ведет свою, отдельную от СССР и США, войну против Германии. И именно этим мы обязаны воспользоваться. – Слово взял генерал Кениг, до этой секунды молча наблюдавший за Рейно и де Голлем. – Испанская власть целиком и полностью поддерживает нас. Испанцы пустили четыреста пятьдесят тысяч французских солдат и матросов через границу. И число это растет постоянно, наши сограждане убеждаются, что Петен – предатель и что за свою родную землю надо сражаться. Испанцы дали всем нам кров, еду и свою помощь. А теперь вспомните о тех, кто поддерживал Испанию несколько лет назад, когда здесь гремела Гражданская война. – Де Голль ухмыльнулся, припомнив, какие государства вцепились в терзаемую внутренними распрями страну – СССР и США. Мы, к сожалению, сохраняли нейтралитет. Так что нет сомнений, что без ведома Сталина и Рузвельта нас, скорее всего, и не пустили бы через испанскую границу и тем более не предоставили бы такие комфортные условия пребывания, в которых мы находимся уже долгое время. Я понимаю, наше присутствие здесь конечно же важно и для самой Испании, даже без всяких подсказок из-за границы. Немцы не рискнут сунуться через Францию в Пиренеи, ибо кроме испанской армии в горах их встретит и озлобленная и непокоренная французская. С танками, авиацией и артиллерией. Взаимовыгодное сосуществование налицо. Но сидеть здесь и ждать, когда война докатится сюда, мы уже не можем. Терпение наших солдат на исходе, моральный дух падает день ото дня, люди спрашивают, почему они сидят без дела уже почти два года… – По мере повествования голос Кенига становился громче и громче. Эмоции генерала рвались на волю – ведь он и сам спрашивал себя: «Что я делаю здесь?» Он давно и сильно хотел убежать в Африку, дабы сражаться с врагом там. Но долг есть долг, и Кениг терпел, ожидая своего часа. – У нас есть письмо от посла СССР в Испании… Вот. – Из тоненькой папки генерал вытянул листок и протянул его де Голлю.

В письме было много всего важного для Сражающейся Франции. В самую первую очередь там было написано, что из города Виши в Пуэрто-Реаль вскоре прибудет полномочный представитель руководства СССР с дипломатической миссией и из Москвы прилетит военный атташе с некими определенными предложениями по поводу дальнейшей судьбы Сражающейся Франции в этой войне.

Также прямым текстом говорилось, что Советское и Американское правительства признают единственным законным правительством Франции представителей руководства Сражающейся Франции во главе с генералом Шарлем де Голлем.

Но самым главным и таким желанным был намек на возможность переброски части французских войск, если они пожелают этого, из Испании в СССР.

Генерал улыбнулся, ощутив необъяснимый прилив сил.

Отправить экспедиционный корпус туда, где вовсю гремит война, – предел мечтаний.

Де Голль почувствовал нечто особенное, то, что было сокрыто в строках письма, наполненного пафосными, но от этого не ставшими пустыми и лживыми словами. Что-то сильное и честное было в глубине этих строк. Что-то, за что надо цепляться и держаться до последнего. Во времена прошлой Великой войны верный, могущественный союзник – Российская империя – не один раз спасал терпящую бедствие Францию. Бросая в бой свои войска, русские генералы, ведомые мольбами погибающих французских солдат, оттягивали на себя все большие и большие силы ненавистной кайзеровской Германии. И тогда Франция уцелела. Тогда Русский экспедиционный корпус во Франции дрался наравне со всеми, защищая земли Лотарингии, погибая под стенами крепости Верден. Сейчас же французы возгордились собой, забыли о старых, крепких отношениях между нациями. И во что это вылилось?

– Господа. Это наш шанс. И мы его будем использовать во что бы то ни стало! Пусть Англия катится к чертям, пора вспомнить старые связи с русскими… ибо они вновь предлагают спасение. Франция будет сражаться!..

 

Глава 5

Второе дыхание

– Раз-два, бросили! Раз-два, бросили! Руку ровнее держи. Ровнее! Вот так! И через плечо… Раз-два!.. – Инструктор, крепко сложенный, коренастый старшина покрикивает на бойцов, усердно, раз за разом, швыряющих друг друга через плечо.

По макушке стукнула первая, неожиданная капля дождя. Невольно поежившись, ухмыляюсь. Сентябрь был на славу теплым, пока в госпитале в Подмосковье долечивался, погода радовала, а вот восьмого октября выписался – и сразу началось: дожди, пасмурное небо, холодный осенний ветер…

Да-а-а, госпиталь, почти сладкое воспоминание. Лежишь, тебя хорошо кормят-поят, обхаживают всячески, лечат очень внимательно, и все это – бесплатно! Чудеса для жителя двухтысячных, оказавшегося в больнице… Хотя кое-что я все же делал. Очень внимательно вспомнил все, что подмечал для себя с момента прибытия в Бобруйск до момента прибытия в Киев. В первую очередь описал новое немецкое оружие – штурмгевер, пистолет Маузера, самозарядную винтовку, схожую с Г-43, и ручной пулемет десантников, смахивающий на FG-42 под промежуточный патрон и с ленточным питанием. Затем расписал во всей красе новенькую модификацию танка Pz IV с длинноствольной семидесятимиллиметровой пушкой. И маленькие авиадесантируемые полугусеничные транспортеры «Ferkel» припомнил. И еще не забыл всякое, что, на мой непредвзятый взгляд, выбивается из числа известных для начала войны в моем мире вещей. Карпов потом долго и внимательно читал, хмыкал и кивал. В конечном итоге подполковник искренне поблагодарил за проделанную работу, сказал, что мой доклад абсолютно точно уйдет наверх, к людям с большими звездами в петлицах, ибо есть над чем задуматься. А потом удовлетворенно добавил: «Можешь ведь что-то полезное выдавать, когда хочешь!»

Могу, конечно, но, похоже, это «что-то» должно основываться на данных из этого мира…

– А-а-а, растудыть ее в качель, дождь! Закончили! – недовольно рявкнул старшина, завершая тренировку. Встряхнув головой, возвращаюсь из глубин теплых воспоминаний к промозглой реальности. Бойцы, довольно кряхтя, быстренько побежали с площадки, направляясь к казармам.

– Арсентьев, Иванов! – окликнул я друзей и натянул на голову капюшон тренировочного комбинезона. Хорошо, что успел переодеться, перед тем как на площадку идти…

Брат и друг, переглянувшись со старшиной и получив его одобрение, подбежали ко мне. Да-а-а, изменились они, ох изменились. На полторы недели раньше меня из госпиталя ускакали, а выглядят так, словно целый месяц безвылазно в качалке обитали. Гимнастерки на них по-другому сидят – плечи широкие, да и шеи какие бычьи стали. Ну а руки вообще отдельная тема – по локоть закатанные рукава гимнастерок открывают мускулистые ручищи знатных молотобойцев! Эка их разнесло, словно на дрожжах! Они и без тренировок, в нашем мире, хиляками, как я некогда, не выглядели, а сейчас – вовсе атлеты олимпийских величин.

– Командир! – радостно улыбается Юра.

– А-кхем.

– А-а-а-а… Виноват, товарищ первый лейтенант! – поправляется друг и тянется по стойке «смирно». Брат не отстает от товарища.

– Вольно. – Взгляд как можно серьезнее, но сдержаться не могу, и смех вырывается на волю. – А-а-а, чертяки! – И крепко обнимаю обоих. – Ну как вы тут без меня? Раздобрели, вижу, на энкавэдэшных харчах, но ума еще не набрались.

– Ну-у-у-у… Това-а-а-арищ первый лейтенант… Ну что вы? – хохмит Юрец.

– Привычка, Майкл. Сложно от нее избавиться. Но мы новые привычки заработаем. – Брат улыбается. – Сам-то как? Восстановился?

– Да. Ребра срослись идеально, легкие зажили. Никаких осложнений. Как новенький. – Бью кулаком в грудь, а сам удивляюсь идеальности своего исцеления. Нигде и ничего не болит и, по словам врачей, болеть не будет. – Но форму подрастерял – госпиталя, знаете ли, расслабляют. Вот командованию вашему доложил о прибытии да хотел сразу тренировку себе устроить, а тут – дождик. У вас сейчас что должно быть?

– Да ничего. Мы тут на особом положении. Только после трех часов занятия по минно-взрывному делу будут, – с довольной улыбкой сообщает Сергей. – И вообще обещали после полудня заезд новобранцев в рейнджеры и наш, энкавэдэшный, батальон. Говорили, какие-то знакомые нам люди приедут.

– Ну-ка, ну-ка, расскажите поподробнее… Пойдем в столовку, чайку хлебнем да от дождика укроемся, там и расскажете все…

Сергей и Юрец заливались соловьями. После выписки их и Дениса с Димой привезли сюда и нахлобучили вестью, что все они теперь не кто иные, как бойцы отдельного батальона войск особого назначения НКВД. Местные особисты, удивительно отзывчивые и уравновешенные люди (а скорее всего, просто крепко натасканные для общения с попаданцами), легонечко и внятно объяснили путешественникам, что, мол, выбрали вы свой путь, посему будьте добры учиться премудростям жизни военной и гражданской. Вот и учатся попаданцы. В основе всего конечно же лежит военная наука, но общие реалии мира впитываются через кино, радио, газеты, личное общение с людьми. Кое-где бывают затыки в общении, так как попаданцы изредка, но вставляют в речь необычные для слуха местных обитателей слова или зависают над непривычными жителю начала двадцать первого века вещами.

В военной подготовке поначалу было сложно, непривычные к нагрузкам «новобранцы» отставали в физподготовке от остальных бойцов. Но, к удивлению командиров, новички стремительно втянулись в ритм обучения и вскоре стали поражать всех и вся своими возможностями. К примеру, занятие по рукопашному бою, свидетелем которого я стал, уже второе за день. И Юра с Сергеем были на обоих. С утра было одно, для их взвода, а сейчас проходило занятие другого взвода. Короче, парни пошли по моим стопам – сами себе ищут нагрузку.

Дима и Денис, по словам брата, тоже окрепли, и не только физически. До момента нашей встречи в белорусском лесу трое друзей-юристов, стрелявших из оружия лишь в компьютерных играх и видевших войну только по телевизору, новые условия жизни посчитали чересчур сложными. Сейчас, после всего пережитого на фронте, бойцы из ребят вышли отличные. Они только и делают, что усердно, со всем рвением, учатся воевать.

Все попаданцы уже имеют свои военно-учетные специальности. Дениса как одаренного радиолюбителя возвели в ефрейторы и определили в связисты. Диму приметили за неподдельный интерес к реактивным гранатометам «Базука», и он теперь гранатометчик, тоже ефрейтор и командир расчета. Юру поначалу хотели понизить со старшего до младшего сержанта, но посмотрели на него, подумали да и поставили во главе отделения огневой поддержки, не понижая в звании. Только таперича друг сам за пулемет не хватается, а командует пулеметчиками. Сергей же вовсе выбился в инструкторы. Своим природным снайперским талантом, значительно усилившимся в этом мире, брат заткнул за пояс местных «мазил» и вырвался в лидеры по стрельбе из винтовки. Его тоже не стали трогать, оставили старшим сержантом, но командовать никем не поставили – он вроде как на особом счету, профи-одиночка.

И вот вся компания моих друзей служит в одном взводе, под командованием… старшего лейтенанта Аверьянова! Пограничника оставили на базе в качестве инструктора. Он, говорят, сильно горевал, что его, опытного командира, имеющего боевые награды, в тылу оставили новобранцев обучать, пусть и «элитных», для войск НКВД. Леха все на фронт рвался, к друзьям своим, Василькову, Боброву и остальным, командованию каждую неделю прошения подавал, но не пускают. Поэтому бравый погранец впал в депрессию и завел нехорошую дружбу с зеленым змием. Пока что пьет немного, но периодически, по утрам ни в одном глазу и держится крепко, хотя начало плохой привычке дано. Для себя отметил этот факт как очень важный, ибо боевому товарищу надо помочь и от алкоголя отказаться, и на фронт попасть. Я буду очень рад и душевно спокоен, если мои друзья окажутся под надежной опекой Лехи.

Вскоре мы свернули нашу беседу, дождь на улице закончился, и Сергей с Юрцом умчались по своим, сержантским, делам. Мне же оставалось лишь одно – вернуться к первоначальному плану, включавшему пробежку и небольшую тренировку.

– Тренировка отменяется… – недовольно пробурчал я себе под нос, наблюдая, как к зданию штаба подкатывает небольшая колонна машин. Впереди колонны едет шикарнейший – что по нынешним временам, что в будущем – автомобиль: двухдверный «Понтиак Торпедо»! Одно жаль – армейская версия это. Корпус окрашен в матовый зеленый цвет, на дверях белые звезды, на капоте номерной знак. Короче, нет сияющего, поражающего воображение глянца гражданских версий этого «понтиака».

Следом за легковушкой едут два тентованных ЗиС-15.

Ну, сто процентов Дерби с Карповым приехали и новобранцев в элиту привезли. Ах как это звучит – новобранцы в элиту… Песня!

Ладно, побегу к штабу, пока машины не остановились…

– Sir! – Козыряю и делаю шаг вперед. Дерби только вышел из машины, так что подоспел я вовремя.

– Вольно. – Полковник тянет руку для рукопожатия. Ну что, я не сторонник непреклонного соблюдения устава, можно и поприветствовать командира по-человечески. – Пополнение тебе привез. Ладно, потом поднимешься ко мне. Дел много. – Хлопнул по плечу и ушел в штаб.

– Здравия желаю, товарищ подполковник! – переключился я на Карпова, с удовольствием разминавшего затекшую спину.

– О-о-ох, хорошая машина, плавно идет, и сиденья удобные, а спину все равно скрутило… Здравствуй-здравствуй, Майкл. Пойдем. Покажу, кого мы с полковником Дерби тебе и твоим друзьям привезли.

Примерно я уже представлял, кого и почему сюда привезли товарищи командиры. Но кое в чем они меня удивили. Когда из грузовиков высыпали красноармейцы и американские солдаты, мы с Карповым стояли в стороне. Но даже так наше присутствие и внимание все ощутили.

Американцев быстренько, задорно покрикивая, построил знакомый мне штаб-сержант – Рональд Спирс. Советских бойцов приструнивал… Николай Сиротинин! Оба-на, угол-шоу…

– Пойдем поближе… – кивает подполковник, увлекая за собой.

И вот иду вдоль строя красноармейцев и фигею. Где-то с десяток бойцов я узнал – их вроде видел в рядах отряда Томилова. Про них ничего сказать толком не могу – ни как они воевали не видел, ни какие люди они из себя, не знаю. Знаю одно – они точно дрались в Октябрьском. Но были еще и «особенные» лица – например старший милиционер Горбунов. Подошел к нему, пожал руку, он улыбается. Хороший мужик, но что он тут делает? Ему преступников ловить надо, а он в самое рискованное подразделение Красной армии рвется…

Или вот стоят две совершенно неизвестные мне девушки в униформах военно-морского флота… Они почему тут? Максимум – в снайперы могут проситься, а так – санитарками куда-нибудь в госпиталь. Но то, что они морячки, уже напрягает… Отойдя от них, вспомнил, что друзья поминали каких-то девушек-морячек, встреченных ими в начале их пути по этому миру… Они? Очень даже может быть.

Сильнее всех удивил Коля Сиротинин. Он ведь артиллерист от Бога! Живой, здоровый, не погиб, прикрывая отход своих товарищей. Значит, может дальше крушить врага мощью советских орудий. А тут – примите и распишитесь! Чего он в рядах осназа НКВД забыл?.. Захотелось поинтересоваться причиной прибытия Коли в лагерь, но вовремя остановился. Неча при всех выпытывать, вероятно, секретные данные. Пожал ему руку и пошел дальше. А в голове побежала мысль, что тут, куда ни плюнь, сто процентов без участия Карпова не обошлось!.. Всех потом обязательно расспрошу.

Американцы поразили мой разум не меньше. Ладно, полтора десятка знакомых бойцов из батальона Дэвидсона – это нормально. Они ребята проверенные, я видел их в деле, они меня, все и всем понятно. Штаб-сержант Спирс при таком раскладе – тоже не удивил. Капрал Джампер и сержант Хорнер – и вовсе логично вписываются в состав пополнения. Я их и сам собирался выпрашивать у Паттона, а тут они сами пришли.

Но то, что в строю еще стоят штаб-сержант Гэтри и техник-сержант Лафайет Пул, – выбило меня из колеи к чертовой матери.

– Гэтри? Пул? – А сам оглядываюсь на Карпова. Тот лишь разводит руками – мол, «не знаю, чего ты там увидел».

– Сэр, мне предложили перевестись к вам во взвод и стать рейнджером. Я согласился, – быстро смекнув, что к чему, оправдывается инженер. – Я воевал в Испании.

– О’кей. С тобой и со всеми мы еще поговорим и выясним в подробностях, кто и что умеет. Но мне интересно, почему здесь ты, Лафайет? – буравлю взглядом танкиста.

– Сэр, меня прислали в качестве инструктора, сэр. Сказали, что мой боевой опыт может пригодиться рейнджерам и советским солдатам…

С одной стороны – разобрались, а с другой – я еще больше провалился в яму непонимания. За новобранцами прибежали два лейтенанта, и вся братия убыла на расквартирование. Мы же с Карповым направились к Дерби. Без сомнения, предстоит интересный разговор…

– Присаживайтесь… – Дерби указал на кресла рядом и продолжил разбор каких-то бумаг, занимавших большую часть стола. Полковник занял тот же кабинет, который принадлежал ему до отправки батальона на фронт. Ничего, в общем, не изменилось, только таблички на двери нет и бумаг в кабинете полно. – Ох, я-то думал, куда моя корреспонденция девается, а ее всю сюда везли… Ладно. Вижу, у тебя есть вопросы, Майкл. Спрашивай.

– Кхем… Скорее не вопросы, а выводы. Людей, которых вы прочите в пополнение моего взвода, и тех, что пойдут к моим друзьям, выбрали не случайно. Создаете удобную рабочую атмосферу?

– Это с одной стороны. Тебя это не устраивает? – Деловой тон полковника мне нравится.

– Среди прибывших красноармейцев есть бойцы… кхем… чье присутствие здесь меня удивляет. Начну со старшего сержанта Николая Сиротинина. – Мысли очистились, я четко вспомнил все, что знал о том памятном бое Коли. – В моем мире в середине июля сорок первого года в районе города Кричев старший сержант Николай Сиротинин добровольно остался один у орудия и два часа сдерживал продвижение передовых сил Четвертой танковой дивизии вермахта. Он уничтожил одиннадцать танков, шесть бронемашин и примерно шестьдесят солдат противника и, к горькому сожалению, сам погиб. Немцы похоронили его с почестями, что было большой редкостью… Я говорю это все к тому, что здесь и сейчас Коля жив. В бою у райцентра Октябрьский он уничтожил семь польских танков. Не здесь его место! Он может наворотить страшных дел стоя у орудия, а не бегая с пехотой туда-сюда. Зачем вы его притащили?

– Мы все прекрасно понимаем. Старший сержант Сиротинин и до боя у Октябрьского выделялся среди числа его товарищей-артиллеристов Пятьдесят пятого стрелкового полка. За июль и август этого года расчет орудия, наводчиком которого являлся Николай, уничтожил около тридцати единиц бронетехники противника, включая восемь танков и почти пятьсот солдат и офицеров вермахта и Войска Польского. За это он награжден орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу». А в свете последних событий на него составлено представление на Героя Советского Союза… Но, несмотря на все это, мы его никуда не приглашали. – Карпов с удовольствием рассказал о скромном, интеллигентном парне, сражающемся с неистовой силой и рвением.

– Не понял?

– Он подал прошение о переводе в первый батальон особого назначения войск НКВД следом за старшим милиционером, то есть уже просто сержантом, Горбуновым. Павел Горбунов тот еще жук. Он с самим товарищем Пономаренко лично знаком. – На мой непонимающий взгляд подполковник быстро ответил краткой справкой: – Товарищ Пономаренко является Первым секретарем ЦК компартии Белоруссии. Так вот через Пантелеймона Кондратьевича Горбунов и выяснил, куда отправили Арсентьева и Иванова. А как узнал куда, сразу подал прошение о переводе на мое имя… И как только узнал про меня? Хха!.. Ну, вот следом за этим пронырливым милиционером и Сиротинин потянулся. Сдружились эти чертяки… – хохотнул подполковник. – Знаешь, чем Николай обосновал свое прошение? Его реактивные гранатометы заинтересовали! Говорит, американские «Базуки» – это тоже артиллерия, только совершенно новая и малоизвестная в военной науке. И ему очень хочется обучаться использованию этого оружия в рядах войск НКВД. У нас, видите ли, «Базуки» раньше всех в Красной армии появятся. Ха-ха-ха!..

– Дела-а-а-а, – покачал я головой. Воистину неисповедимы пути Господни. Вот так поворот – Горбунов, выходит, тайные связи с властными людьми имеет, а Сиротинин интересуется реактивной артиллерией!

– Можно, конечно, было им отказать, они и на своих прежних местах приносили немалую пользу… Но тут сыграл тот самый фактор «комфортности» для вас, товарищи путешественники. Люди они вам знакомые, вместе повоевали неплохо, и отзываются о вас исключительно положительно. Так отчего же не дать вам возможность и дальше воевать одной компанией? Крепкие человеческие взаимоотношения и на войне много значат. – Не согласиться с этим я не мог. Подполковник истину глаголет.

– Значит, две морячки те самые… – киваю в сторону улицы, подразумевая приключения брата и друзей в лесах Белоруссии до встречи со мной.

– Они самые. Именно их встретили твои друзья в своем первом бою. Краснофлотец Ольга Седова и старший краснофлотец Марина Седова. Санитарки из состава Шестой отдельной роты морской пехоты Пинской военной флотилии, – как по писаному ответил энкавэдэшник. – Сестры родные они…

– Чего же они, сестры родные, тут делают? Тоже сами попросились? – чуточку кольнул я. Нервничающий или разозленный человек может сболтнуть лишнего, а оно мне и нужно.

– В школу снайперов, где обучался старший сержант Арсентьев, они просились. Твой брат удивил этих девушек своим стрелковым мастерством, и они решили стать снайперами.

– Так чего же они делают здесь, а не в школе снайперов? – Играем в дурачка до конца, хотя ответ мне уже известен.

– Ох, Пауэлл! Жалко их? Девушки ведь, молодые, симпатичные, а их в опасное подразделение тащат… Так думаешь? – по-отечески, с душевной теплотой и пониманием заговорил Карпов. Мне аж противно стало. Ну не шел этот образ энкавэдэшнику.

– Жалко.

– У них отец в штабе Пинской флотилии начальником штаба служит… Он! Их родной отец! И тот не смог отговорить своих девочек от принятия такого страшного решения! – Ого! Зацепило Карпова не на шутку. М-да-а-а. – Мне, думаешь, хочется видеть их здесь? Будь моя воля, отправил бы их в тыл, в госпиталя, санитарками работать!

– Вы – подполковник Наркомата внутренних дел. Кому, как не вам, иметь волю… – вновь понимаю, что сокрыто за словами куратора, но не сдерживаюсь в подколках. Не верю, что сила желания девушек быть снайперами переломила сопротивление энкавэдэшника. – Можете не объяснять дальше, почему эти девушки здесь… – Карпов только щекой дернул. Ответ-то он точно приготовил, но обломитесь! Замысла рассказывать не станет, тут и думать нечего. Сто процентов замыслили подложить девушек под Юру и Сергея. Для контроля, так сказать. Гадко это!.. Перейду лучше к расспросам Дерби. – Сэр, могу я теперь узнать причину приезда техник-сержанта Пула? Он сказал, что будет инструктором. Новобранцев-рейнджеров будет обучать управлению бронетехникой? Я здесь, в штабе, видел советского капитана-танкиста, того самого, что обучал нас. В чем же дело?

– Тут все просто, Пауэлл. Лафайет Пул – ас танкового боя. У него удивительный опыт, именно такой, какой требуется знать рейнджерам. – Видя, что такой ответ меня не удовлетворяет, полковник с легкостью продолжил: – За неполных две недели боев на фронте техник-сержант Пул уничтожил семнадцать танков противника. Семь танков были уничтожены в бою у Паричей. – Гордость, звенящая в голосе создателя рейнджеров, зацепила и меня. – На данный момент у сил Содружества имеется лишь три офицера, превосходящих Пула по этому показателю. Это старший лейтенант Лавриненко, старший лейтенант Бузинин и капитан Колобанов. Лавриненко за две недели боев уничтожил двадцать три немецких танка, десять из которых за один бой. Бузинин – за две с половиной недели уничтожил восемнадцать танков. Капитан Колобанов – двадцать два танка, и все в одном бою. Но ни того ни другого аса мы не можем отозвать с фронта ради краткосрочного обучения взвода пехотинцев, которым предстоит девяносто процентов времени передвигаться и сражаться на своих двоих.

– Но я еще не понимаю, в чем уникальность опыта Пула и чему он может нас научить?

– Он сражался в тылу врага на танке и достиг в этом немалых успехов. Он своими делами доказал, что умеет настраивать взаимодействие между танковыми и пехотными подразделениями. Твоя заслуга в этом вопросе не умаляется, лейтенант. Но в те моменты, когда ты не отдавал приказов напрямую, Пул действовал решительно и умело. Сержант отлично отзывается о рейнджерах и о тебе лично, Майкл. Что еще нужно? – Собеседник разводит руками. – Он идеальный учитель для рейнджеров. Одна из наших основополагающих обязанностей – организация и проведение рейдов по тылам противника. И рейд при поддержке танков – просто идеальный вариант! И мы будем уметь воевать на танках в тылу врага. – Теперь до меня начало доходить, какую мысль протянули командиры. – Конечно же и Пула мы кое-чему научим. Он и его экипаж войдут в состав второго батальона рейнджеров. Зная, о чем ты спросишь, отвечу сразу – второй батальон будет таким же, как и первый, с одним лишь дополнением в составе. В целях эксперимента мы придадим батальону роту легких танков.

– Теперь все становится на свои места. Но позвольте еще один вопрос? – Расспрашивать – так до конца. Дерби кивает. – В начале беседы я предположил, что все новоприбывшие бойцы здесь для нашего, то есть моего и моих друзей, комфорта. Вы сказали, что это с одной стороны. А что с другой?

– Ох, Пауэлл. Въедливый ты, сукин сын! Этим и отличаешься от всех остальных. Ты все анализируешь… Ох… – Дерби переглянулся с Карповым. Опять конспираторы зашевелились? Или я вновь вышел на секретную информацию? И то и другое – мне очень интересно. – Но извини, сейчас ничего рассказать тебе не могу. Секретная информация. И в данном конкретном случае тебя она не касается. Ладно, закончили с расспросами, теперь переходим к делу, первый лейтенант…

Дел оказалось полно. Опрос будущих рейнджеров, разработка учебного плана на ближайший месяц, организация совместных с энкавэдэшниками занятий и так далее. С опросом все сложилось успешно – сделал список вопросов, по которым буду вести опрос. Записал все, что считал важным для наиболее полного понимания, что за человек предо мной, что он умеет и чему его учить. По итогам опроса начал работу над учебным планом и одновременно зондировал обстановку на предмет совместных занятий рейнджеров и энкавэдэшников. Через два дня после моего приезда и начала череды скоротечных, частых и безумно насыщенных попыток наладить процесс обучения прибыл мой взвод. Точнее – то, что от него осталось после мясорубки у Октябрьского…

Девятнадцать рейнджеров своими ногами вышли из той битвы. Еще троих в тяжелом состоянии отправили в тыл, двое из них выжили, но встать в строй они больше не смогут и поэтому вернутся домой. Также есть еще двое, можно сказать, забытых рейнджеров, тех, кого я отправил в тыл с тяжелыми ранениями во время битвы за Бобруйск. Один из них поправился и вернулся в строй. Итого первый взвод первой роты первого батальона рейнджеров имеет в составе двадцать одного солдата… Брок, Ривз, Коулмэн и многие другие рейнджеры, пошедшие за мной к почти незримой, ускользающей цели, – погибли. И мне горько сознавать это. Но те, кто выжил, – рядом и готовы вновь идти за мной.

Вечером того же дня, во время ужина, мы помянули всех погибших и порешили, что следующий день станет шагом вперед в нашей жизни. И теперь нам предстоит работать еще усерднее, дабы смерть не могла до нас добраться…

Потом все пошло как по маслу! Вместе с опытными сержантами-рейнджерами Кингом, Пайсом и Кейвом мы быстро и продуктивно справились с организацией обучения, и уже через день все волнения и трудности как рукой сняло. Новобранцы усердно тренируются и изучают новые военные науки, бывалые бойцы им помогают. Опыт – серьезная штука, с которой сложно спорить. Иногда теория сильно проигрывает опыту. Подтверждением тому стали вечерние посиделки рейнджеров, на которых не утихали обсуждения тех или иных аспектов их знаний. Что-то переоценивалось и становилось на новый, качественно иной уровень, что-то отбрасывалось за полной ненадобностью или даже вредностью, а что-то даже улучшалось или вовсе – рождалось заново. Придуманные вечером тактические приемы на следующее утро уже проходили первичную «обкатку» на полигоне. В один прекрасный день к нам присоединились и советские коллеги – Аверьянов, Сиротинин и мой брат.

После нашего серьезного разговора Леха сильно радовал – с водочкой дружить перестал и депрессию придушил. Одним словом – человеком опять сделался. Ну, дык, ему пообещали, что на фронт он попадет вместе со взводом, которым руководит на данный момент. А мне пришлось сильно попотеть, вынося мозги Дерби и Карпову, убеждая их, что так будет лучше всем: и мне на душе спокойнее, и за остальных попаданцев можно не бояться. С этого всем одни плюсы будут! Короче – убедил отцов-командиров, и они согласились.

Так вот, возвращаясь к теме, собрались мы вечером сокращенным составом – я, Кинг, Кейв, Пайс, Хорнер, Джампер и Гэтри и трое товарищей-энкавэдэшников. Местом для совещаний выбрали столовую. Рассевшись на длинных скамейках, приступили к обсуждению насущных проблем. И первым взял слово Гэтри, заведя разговор о проблемах вооружения, которые, по его мнению, имели место быть:

– Про боевые характеристики говорить не будем. Все, что имеется у нас на вооружении, проверено в боях и сомнению не подвергается. Я обратил внимание на иной аспект – на удобность оружия. – Вечерние беседы мы вели без «сэрканий» и уставщины. Все равны. – О винтовках скажу одно – рейнджерам нужны более короткие винтовки. Эргономика у «джонсонов» и СВС – великолепная, но вес и длина – удручают. Рейнджеры в условиях городского боя и боя на открытой местности преимущественно сражаются на коротких и средних дистанциях, в основном огонь по противнику ведется из засад. Скоротечный огневой контакт и отход. Перестрелки на дальних дистанциях сводятся к уничтожению противника огнем снайперов или массированным огнем пулеметов. Поэтому считаю, что лучше пожертвовать дальнобойностью винтовок и получить их большую мобильность. – И на меня смотрит. Я киваю, соглашаясь с его доводами. Хорошо боец размышляет, основательно. – К автоматическому оружию. Ручной пулемет Джонсона, пулемет Дегтярева со специальным модулем для ленточного питания и пистолет-пулемет Томпсона не доставляют никаких проблем при обращении с ними. У этих экземпляров удобные пистолетные рукоятки и приклады, и они правильно расположены на оружии для достижения максимального комфорта при удержании в руках и ведении боя. – За инженером закрепилось прозвище – «Smart», что с аглицкой мовы переводится как «Умный». Ни о каком презрении речи не идет. Прозвище заработано инженером исключительно за заслуги. Ведь Гэтри окончил Массачусетский технологический институт по направлению «инженерное дело». Но ум умом, а словечки он выкидывал иногда заковыристые. Как, впрочем, и любой технарь или гуманитарий с высшим образованием, по привычке использующий в речи всевозможные термины. – А вот у ППШ только приклад удобен. Больше ухватиться не за что, – пожал плечами Гэтри, всматриваясь в лица собеседников. – За деревянное цевье – держаться невозможно, за магазин – можно, но это не очень удобно и, по сути, эта идея не самая лучшая. Может перекосить патрон, а это чревато! Если держаться за цевье, то расстояние между точками хвата маленькое, и это доставляет неудобства. К примеру, в те моменты, когда нужно быть готовым открыть огонь в любую секунду, пытаться держаться за цевье и приклад автомата – мучение! Если бы у ППШ было цевье на кожухе ствола, подобно тому как это было на ППД, клянусь, я бы выбрал этот автомат в качестве личного оружия, – с легким огорчением произнес инженер. – А вообще кто-то говорит, что ему по нраву «гангстерская» рукоятка у томмигана, или он бы сделал приклад пулемета Джонсона короче и так далее… Вопросов удобства оружия для каждого отдельного бойца полно. Максимальная эффективность всех рейнджеров по отдельности требует эм… индивидуальной подгонки оружия. Или вот еще проблема. Мне о ней рядовой Кваху рассказал. При входе в подвал или иное темное помещение все рейнджеры сталкиваются с проблемой освещения. Штатные нагрудные фонарики TL122 приходится включать, убирая одну руку от оружия, и это может быть чревато. На Кваху, когда он спустился в подвал и отвлекся на включение фонарика, напал польский солдат. Лишь выучка спасла рейнджера, – серьезно и с чувством прояснил ситуацию инженер.

– Еще мысли? – Чувствую, что идеи у людей есть, и их надо услышать.

– А я был бы не прочь установить на пулемет Джонсона прицел с его же винтовки, – произнес капрал Джампер, привлекая внимание к себе.

– Мне пришлась по нраву ракетница «Дракон». Дробовые патроны и гранаты к этому компактному оружию – бесспорно отличная вещь. – Кинг, деловито рассевшись на скамье и подперев щеку рукой, лениво озвучил свое желание. – Только в бою стрелять из «Дракона» – одно мучение. Будучи отдельным оружием, ракетница годится для одного выстрела в горячке ближнего боя, и то если она была заряжена и крепко зажата у тебя в руках. На открытой местности еще куда ни шло, но в городе – ракетница мешает. Только лишний вес таскаешь. Уж лучше ручные гранаты или дробовик.

В голове появились некоторые мысли по поводу разрешения озвученных проблем. Но удовольствия от близости к ответу не было, и в основном из-за невозможности выдать на-гора готовое решение, продуманное не мной и в другом мире. Почему так уверенно говорю о невозможности? Да просто я пытался уже «придумать» тактический обвес со съемными рукоятками, прицелами, сошками и прочими приблудами военной техники, – но ничего не вышло. Одно разочарование. Сейчас надежда на местных людей: у них проблема, они ее видят, значит, и решение какое-нибудь будут искать…

– Comrades. I have an idea… – Сергей, до этой секунды либо внимательно слушавший американских коллег и переводивший их слова Лехе и Коле, либо что-то черкавший карандашом в блокнотике, нарушил нависшую тишину. Аверьянов, сидевший рядом с братом, даже дернулся от неожиданности, когда все резко перевели взгляд на Сергея. – Мне кажется, я кое-что придумал. – Звенящее удовлетворение в голосе брата сильно настораживало. – Вот, взгляните. – На середину стола легла бумажка с каким-то чертежом.

– Что это? – Нависший над чертежом Кинг задумался.

Столпившись вокруг стола, бойцы засопели, внимательно вглядываясь в линии рисунка. А Сергей смотрит на меня и лыбится, словно карту пиратских сокровищ добыл. Чего он там такого начеркал?..

– Оба-на! – На чертеже самая что ни на есть планка Пикатинни. Я, значит, думаю, мозг ломаю, как подтолкнуть людей к этой идее, а тут мой родной брат легко, от руки, делает ее набросок и гордо преподносит всем на суд. Стоп! А почему я был уверен, что мои товарищи ограничены в знаниях ровно так же, как и я? Может, я не могу выдать чего-то, но это «что-то» могут расписать мои друзья, и брат в том числе? – Это… интересно. – А сам не на чертеж смотрю, а на довольного своим достижением брата.

– Сергей, объясните, что это. На рисунке не все понятно. – Гэтри, всем своим нутром ощутивший причастность к чему-то очень интересному с точки зрения конструкторской мысли, старался говорить с наименьшей эмоциональностью. Но голос выдавал инженера, и все члены совещания перевели взгляды с чертежа на Арсентьева.

– Это набросок рельсового кронштейна для крепления к оружию различных деталей. К примеру, возьмем ППШ и прикрутим под ствол, на кожух, вот эту планку… – И понеслось!

Сергей говорил долго. Слова подбирал правильные, терминами сыпал, где надо, внимание на важных деталях заострял – в общем, покорял слушателей. Замутить в начале сороковых годов планку Пикатинни, вернее, планку Арсентьева, – это нехило. Маниакальная любовь всех оружейников нашего мира обвешивать любимые стреляюще-убивающие игрушки различными «апгрейдами» лично мне казалась глупостью. Да, установить хороший прицел, тактическую рукоятку, подствольник или фонарик на удобную планку – это хорошо и иногда полезно.

Но зачем обвешивать всю винтовку десятком ненужных, хрупких и при этом дико дорогих приблуд? Лазерный целеуказатель, инфракрасный целеуказатель, у которого луч различим лишь с помощью прибора ночного видения, гибридный прицел, дальномер, еще кучу «нужностей» и полкило батареек в прикладе ко всему этому бреду!

Сейчас же – начинаю понимать суть проблемы. Появление всех этих вещей продиктовано необходимостью каждому солдату в той или иной ситуации иметь необходимый модуль под рукой. Кому-то фонарика не хватает, дабы в темный подвал спуститься, кому-то тактической рукоятки, чтобы удобнее оружие было держать, кому-то прицела для точной и быстрой стрельбы… А вот уже идиоты хватают и навешивают на ствол все и сразу!..

– …Я берусь помочь тебе, Сергей. – За нахлынувшей волной размышлений мимо моих ушей прошла часть беседы. – Идея твоя очень интересная.

– Спасибо, Томас, я буду очень признателен, – серьезно отвечает на предложение Гэтри брат.

– Вот и чудно! Предложения, пожелания, критика – есть? – В ответ тишина. – Тогда, раз главный вопрос заседания нашел свой ответ, прошу считать сегодняшнее заседание закрытым…

На выходе из столовой перехватив брата, я тихо поинтересовался:

– Что еще, кроме планки, ты сможешь подробно описать? – В лоб, без задержек.

– Не знаю, – опешил от резкого наезда Серый. – Честно – не знаю. «Калаш» точно не смогу нарисовать. Пробовал уже. И остальные тоже не смогут. Пробовали уже.

– М-да… Слушай, а как ты смог планку нарисовать? Или ты не думал о ней прежде?

– Нет, но вчера Гэтри мне плешь проел своими восхищенными речами. Его поразила гениальность и простота крепления оптического прицела к штурмгеверу. Там крепление очень похоже на «ласточкин хвост», ну как на «калашах».

– Знаю я, как «ласточкин хвост» выглядит, – отмахнулся я, напоминая о центральной теме разговора. – Это не столь важно.

– Тут все важно, как мне кажется. – Брат серьезно парировал мой наезд. – Так вот, возвращаясь к теме… Сами прицелы к СтГ – быстросъемные, на защелках. Именно на это и упирал Гэтри. Все состоящие на вооружении армий СССР и США образцы оптических прицелов крепятся на винтах. А ему захотелось протолкнуть идею унификации прицелов и устройств их крепления, по крайней мере, на всех армейских образцах винтовок и пулеметов.

– И ты вчера замыслил преподнести миру планку Пикатинни? Вернее, планку Арсентьева.

– Да ну тебя, я что, похож на ученого или знатного конструктора, чтобы моим именем возможно революционную вещь называть? – Вроде и скромненько уклонился, а вроде и подчеркнул потенциально немалую значимость идеи. – И нет, не вчера меня осенило. Сегодня, прямо за столом, когда бойцы свои мысли высказывали. Рукоятки, подствольники из ракетниц, прицелы, фонарики – все это натолкнуло на нужную мысль.

– Это очень даже хорошо! – В голове мелькнуло, что это событие было вполне логичным. Я ведь в свое время мозги поломал, какую же доступную мне материальную радость передать в руки военного руководства РККА. И сварганил чертежи бронежилетов. Которые, со слов Карпова, вскоре должны появиться в войсках. – Ты, не напрягаясь, потихоньку наблюдая за окружающим миром, прислушиваясь к своим сослуживцам, изучая матчасть, ищи новые решения или вспоминай что-то из нашего мира. Попытка не пытка. Не одно, так другое новшество сможешь выдать.

– Понимаю. Буду стараться, – решительно, серьезно кивнул брат. Собрался с мыслями боец, понимает, чем кроме собственных физических возможностей можно помочь победить в этой войне.

– Молодец ты, молодец. Ладно, время позднее, ступай-ка спать. А я еще в штаб загляну…

– Доложишь руководству об «открытии»? – усмехнулся Сергей. Мне стало немного неловко, чувство, будто донос на родных писать буду. – Не-не, ты не напрягайся так, я тебя не упрекаю. Наоборот, все верно. Ты должен доложить. Мне-то, хех, дорожка к генералам пока что закрыта. – Отрывисто козырнув, брат неспешно направился в сторону казарм, а я со спокойной душой потопал в штаб…

Учиться и учить – весь месяц пребывания в лагере эти слова являлись всеобщим девизом. От заката до рассвета – тяжкий труд.

Пот экономит кровь. И эту сильную аксиому на собственной шкуре не единожды проверил. Хорошо готовился сражаться и выживать, оттачивал свои навыки, потел и мучился вдали от фронта – будешь разить врага и жить. Вот все и трудились не покладая рук, ног и остальных частей тела. Про кипящие мозги у всех и каждого – умолчу…

Но и в потоке этой бесконечной муштры были интересные мгновения. Например, занимательное знакомство с сапером-самоучкой младшим сержантом Константином Джулаем, люто угоревшим по хардкору, то есть по взрывчатке, и его напарником, спокойным и молчаливым ефрейтором Андреем Кабайловым.

Константин был призван на действительную военную службу на третий день войны. Новобранца, имеющего за плечами десять классов школы и неполный год обучения в автомобильном техникуме, моментально «наградили» званием младший сержант и отправили служить водителем в понтонно-мостовой полк в Карелии. Но это нисколько не смутило бойца, он с удовольствием сел за руль грузовика и начал спокойную, пусть и прифронтовую службу.

Однако прославился младший сержант Джулай совсем не своим мастерством управления грузовым автотранспортом. А созданием гирлянд из шашек тротила и детонирующего шнура. С дальнейшим подрывом на данном «украшении» целой колонны немецкой техники.

Новоявленному подрывнику в увлекательном деле создания взрывающейся гирлянды помогал ефрейтор Андрей Кабайлов. Это был опытный пехотинец, прошедший Финскую кампанию, награжденный двумя медалями «За отвагу» и имеющий немалый опыт по взрыванию всего того, что мешало жизни и продвижению его подразделения. А список тех помех был обширен…

После случая с колонной обоих подрывников приметили сотрудники НКВД. И вот уже бойцы оказались в рядах нового специального подразделения…

Мое же личное знакомство с этими хитрованами вышло шумным, ярким и до фига опасным. На стрелковом полигоне эти двое удалых богатырей, никому, кроме своего командира, ничего не сказав, втихую решили испытать новенькое взрывное устройство на основе детшнура. А идею этого устройства им подбросил мой брат Сергей… Я прознал об этом и, весь такой заинтересованный, решил наведаться на полигон, посмотреть, что к чему у товарищей…

Проведал.

Когда меня чуть не накрыло непрекращающейся очередью взрывов, я мечтал стать кротом, зарывшимся на глубину в десяток метров. Все завершилось так же быстро, как и началось. Подбежали горе-подрывники, с ужасом в глазах смотрят на меня, лопочут что-то, а я, оглушенный, весь в грязище, сижу и радуюсь: «Жив!» Грохотало и метало так, что пару штанов можно было обделать без остановки.

– …Не зацепило, товарищ лейтенант? – Издалека, прорываясь через завесу свиста в ушах, донесся встревоженный голос. Ефрейтор, с лихо заломленной набок пилоткой на голове, пытается осмотреть меня на предмет ранений.

– Да ничего, Андрюх, голова на плечах у него – значит, нормально все!.. – Это уже младший сержант нервно рукой машет. – Контузило его, и все. Порядок. – И на миг умолк, пересекшись взглядом с угрюмым ефрейтором. – Ну да, нам теперь влетит… Ох влетит! Под трибунал нас отдадут? А? Мы ведь всего лишь испытание проводили, а тут!..

– Минутку помолчите, будьте добры… – Мое вступление в беседу встревожило бойцов, но они не задергались и выполнили просьбу. – Фух… Теперь рассказывайте, чего это вы такого дикого грохочущего придумали, что чуть меня не убило.

Оказалось, Сергей подсказал Джулаю идею удлиненного заряда разминирования. И вот сегодня, после двух дней усердной работы по созданию заряда, все завершилось громогласным успехом! Да, меня чуть не угробило, да, кое в чем подрывники просчитались, и один из двух заготовленных шлангов со взрывчаткой, вместо того чтобы сразу взорваться, сначала развернулся от ударной волны в мою сторону – и потом уже жахнул своей трехсекундной песней, казавшейся вечностью… Но какой успех! Ведь теперь благодаря этому изобретению саперам не придется под огнем вражеских пулеметов ползать по полям, лесам, дорогам, разминируя проходы для войск. Бах, и на тебе тропинка в стан врага. И всякие «бангалорские торпеды» не нужны – шланг можно доставить на минное поле ракетой, в коих недостатка нет, а негнущуюся трубу «торпеды» черта с два на поле затолкаешь!..

Командование и на этот раз обрадовалось «открытию», тем более что прошлое достижение военной науки – планка Арсентьева (а именно так ее и назвали официально) – на момент «изобретения» удлиненного заряда уже была изготовлена небольшой пробной партией где-то в мастерских Москвы и отправлена к нам на базу.

Брат ради окончательной доводки своего детища несколько дней подряд провел в Москве, где вместе с Карповым и немалой толпой военных и различных инженеров-конструкторов добивался запуска в производство планок и сопутствующих им комплектующих.

И «атачменты» тоже вскоре появились – рукоятки, тактические фонарики с быстросъемными защелками для крепления, и даже первые грубо, но отнюдь не халтурно собранные подствольники, до переделки бывшие ракетницами «Дракон». Советские конструкторы, взявшиеся за переработку оружия, расстарались на славу! Ракетница осталась без рукоятки, ствол стал откидным вбок, а не вверх (что было просто идеально для крепления к оружию), ударно-спусковой механизм сместился целиком за ствол, и тем самым оружие увеличилось в длину и уменьшилось по высоте. Короче – вышло нечто среднее между немецким AG36 с его откидным вбок стволом и длинным, аккуратным американским М203. Причем внешне наш гранатомет был похож именно на М203.

Порадовало и то, что с установленного на цевье автомата Томпсона подствольника можно было стрелять даже надкалиберными гранатами. Вот на ППШ этот фокус уже было невозможно повторить – гранатомет плотно прилегает к кожуху ствола, и здоровую болванку надкалиберной гранаты пристроить оказалось невозможно. Но это было мелочью в сравнении с тем, какой успех уже был достигнут. Одно жаль – прицелы с быстросъемными креплениями под планку Арсентьева еще не готовы…

Было несколько собраний по разным поводам, главным из которых стало известие о том, что Минск, столицу Белорусской Республики, покинули силы Красной армии. Рокоссовский почти месяц, несмотря на все трудности (а это и гигантские клещи, грозящие обратиться в столь же гигантский котел, и ограниченность сил обороняющихся, и затрудненность поставок припасов в обороняемый город через не очень широкий и слишком длинный коридор, и еще много чего), упорно удерживавший город, получил приказ отступать.

С одной стороны, от этого события появляется обида. Так долго и упорно биться с врагом, ждать возвращения фронта – и ничего не получить, кроме потерь и отступления. Но с другой стороны, во весь рост подымается правда. И она сильней, крепче обиды. Рокоссовский стальной хваткой почти на месяц сковал два из трех моторизованных корпусов 2-й танковой группы Гудериана, перекрыв им главный и самый легкий путь на Москву – Минское шоссе. И пока Быстроходный Гейнц изо всех сил старался смести с дороги русского генерала, советское и американское командование строили новую линию обороны Белоруссии. А как только оборона окрепла, из Минска отвели так нужные в деле обороны войска, выжившие и обретшие бесценный опыт.

Но не одними этими вестями полнился мир. Были и более темные, неприятные новости – на всей Западной Украине стало совсем худо. Румынские и немецкие войска вышли на изогнутую, но все же линию – Мозырь – Житомир – Винница – Одесса. Красная армия, если верить сводкам, кое-как, скрипя зубами, остановила наступление врага. Но сообщения изобилуют героизмом и умалчиванием реальных цифр. Отчетливо запахло жареным. Памятуя о Киевской Катастрофе (именно так, с большой буквы, иначе потерю больше полумиллиона советских солдат убитыми и пленными назвать невозможно) в моем мире, я серьезно взволновался: «А вдруг и тут такую задницу допустят?» Что в свете планомерного, разумного отступления начало войны будет выглядеть как полнейший, катастрофический провал. Во что все это может вылиться – одному Богу известно… Нам же осталось одно – ждать приказа. А то, что нас отправят на фронт при таком раскладе, даже не подвергалось сомнению.

И вот под самый конец обучения нагрянули Большие Люди!..

Колонна из пяти легковых и трех грузовых машин стремительно пронеслась по дороге от КПП к зданию штаба и замерла ровным строем прямо под окнами здания, в котором я как раз находился и удосужился наблюдать всю ситуацию… В первое мгновение показалось, что прибыло очередное пополнение, но когда люди начали выходить из машин, меня заколотило… Глазом не успел моргнуть, как у входа собралась звездная компашка – генералы Паттон и Роуз, полковник Фиц, представитель посольства США Джеймс Груббер, конструкторы Мэлвин Джонсон и Яков Таубин, полковник Старинов и, одетый в форму без знаков различия, Судоплатов. Последних двоих я узнал исключительно потому, что видел фотографии этих великих людей в интернете еще до попадания в этот мир.

Но кроме вышеперечисленных были еще полтора десятка совершенно мне неизвестных товарищей – в основном сотрудников госбезопасности. Хотя у троих из них – фото– и кинокамеры. А это очень интересно…

Однако, памятуя о моем же собственном предложении держать всю нашу попаданческую братию подальше от потенциальных целей, я выпал в осадок.

Мама моя родная! Да мне даже близко подходить к ним нельзя, смерть любого из этих людей будет чудовищной потерей!

– Товарищ Карпов! Товарищ Карпов! – выскочив в коридор, словно ошпаренный я бросился к кабинету подполковника.

– В чем дело, товарищ Пауэлл? – Чуть не столкнувшись в дверях кабинета, мы с Карповым слегка отшатнулись назад, и подполковник недоуменно уставился на меня.

– Там… Ох, почему ОНИ здесь? – тычу пальцем себе за спину, намекая на виденных мною людей.

– А-а-а, понимаю… Табельное оружие при тебе? – Взгляд куратора похолодел, стал цепким как колючка.

– Нет… – опешил я, заподозривая неладное. – Все было задумано?

– Хорошо, что нет. На выходе парни тебя проверят, – успокаивает меня подполковник. – Хотя ты и голыми руками мастак людей губить.

– Я просил держать нас подальше от таких людей, для их и нашей безопасности! А что я вижу?

– Ты видишь комиссию, прибывшую для проведения полевых испытаний новейших средств личной защиты и снаряжения… А просил, не просил – война идет, а ты знаменитый командир!

– Бронежилеты?! Эрпээски? Неужели? – ахнул я, забыв на краткий миг о былом возмущении. – Но все равно опасно мне туда идти…

– Ага-ага. Все, что ты мне передал тогда, все воплотили в жизнь… А по поводу опасности не волнуйся. Рядом с Патоном, Роузом, Таубиным и другими товарищами ты уже находился и ни на одного из них так и не набросился. Значит – не они цель. Так что… А-АТСТАВИТЬ ПАНИКУ. Вокруг будет достаточно опытных людей, способных остановить тебя, прежде чем успеешь наделать глупостей. И я верю, ты не наделаешь глупостей ни по своей, ни по чужой воле… – Впервые за долгое время я вновь ощутил, что Карпов настроен доверять мне. – Ладно, пойдем. Сейчас рейнджеров твоих позовем да Аверьянова с его ребятками, и будете обнову примерять…

С первой минуты испытаний в воздухе ощущалась большая и очень серьезная недомолвка. Вроде бронежилеты да новенькие ременно-плечевые системы и прочее снаряжение пришли смотреть-изучать, а взгляды не на них направлены… Особенно гэбисты странно смотрят. И все на нас – на попаданцев. Вроде оценивают и переглядываются друг с другом. Вспомнился старина Трансформер с его гляделками…

Поначалу меня залет новоиспеченных конспираторов встревожил, бог знает чего себе надумали сотрудники госбезопасности и прочие товарищи. А потом стало как-то пофигу. Я с интересом углубился в изучение снаряжения.

Броники оказались по-настоящему хорошими – мощная, многослойная ткань, крепкие карманы под трехмиллиметровые бронепластины или сорокаслойные тканевые бронепакеты, серьезные застежки на боках, хороший противоосколочный воротник, утолщенные валики на плечах, чтобы оружие или рюкзак не сползали. Тяжеленький – как-никак, почти шесть килограммов с пластинами, и четыре – с пакетами. И все же – песня! Но чувствуется – дорогая штука, хотя и очень нужная. Остается надеяться, что в армию такие броники, пусть и в упрощенном виде, но попадут. Много жизней можно будет спасти. Очень много…

Потом примеряли эрпээски. Тоже удобно, надежно и просто. Перемещай любой подсумок туда, куда будет нужно, – все для удобства и досягаемости. Даже с бронежилетом все сидит как надо и где надо, ничего не мешается. Опять-таки – песня! Только куплет был второй. Хохма!

Еще были наколенники и налокотники, долгожданные шапки-балаклавы, различные перчатки на все времена года и маскировочные чехлы для касок. В общем – всяческие мелочи, облегчающие в той или иной мере жизнь бойцу спецподразделения.

Осмотр и примерка все время сопровождались постоянной фиксацией всего происходящего на камеру одним из гэбистов и пояснениями невысокого, но кряжистого старичка Исаака Шнеймана, непосредственно руководившего процессом создания всех представленных на рассмотрение вещей:

– Таки вот так и надо… Вижу, ви, молодой человек, быстро, с первого взгляда полюбили это прекрасное творение, раз таки ловко с ним разбираетесь! Совет да любовь!.. – удовлетворенно подшучивал Исаак, наблюдая, как я привычными еще с армии движениями облачаюсь в бронежилет. – И ременная система вам тоже знакома. Таки запамятовал! В вашей американской армии есть нечто похожее… – брезгливо отмахнувшись, словно от гадости, бросил старый еврей. Я с ним согласен – новое снаряжение мне нравится куда больше прежнего.

Потом все немного ускорилось – нам быстренько показали уровень защищенности бронежилета. Пришли на полигон, нас вместе с комиссией затолкали в окоп, подальше от опасности, а в это время двое гэбистов повесили пару броников с разными защитными элементами на мишени и начали их обстреливать из всех доступных в лагере видов пистолетов и автоматов. Стреляли долго, пару минут точно, и под конец даже гранату метнули. А потом притащили истерзанные шкурки к окопу и представили на всеобщее обозрение. Было на что посмотреть – ткань на поверхности жилетов изорвалась, тканевый пакет в одном жилете был тоже жутко погрызен пулями, но в нем Роуз лично нашел пяток пуль 45-го калибра и парочку девятимиллиметровых пулек. Патрона 7,62 ТТ пакет не удержал. Зато стальная пластина, утыканная добрым десятком вмятин, – так и не была пробита! Даже здоровый осколок гранаты – и тот впился, но не прогрыз пластину.

Впечатление это показательное выступление произвело – генералы зашушукались. Старинов и Судоплатов вместе с одним из гэбистов с задумчивыми лицами тоже что-то обсуждали. Паттон ткнул меня в плечо и, кивнув на жилет, широко улыбнулся, выражая свое удовлетворение. Он что, знает, кто подал идею?..

Все время рядом со мной крутились отнюдь не рейнджеры или бойцы Аверьянова – их ловко оттеснили чуть в сторонку. Меня под пристальным контролем держали минимум три гэбэшника, как бы случайно (и при этом постоянно) окружавшие меня с трех сторон. Паттон лишь по невиданному стечению обстоятельств смог оказаться вплотную ко мне, но его быстренько и очень аккуратно отодвинули в сторонку «неловкие и дюже заинтересованные» безопасники. Что, впрочем, не остановило генерала, заручившегося поддержкой Роуза и Джонсона и прорвавшегося через кордон «неловких».

Оказалось, генералам вместе с конструктором хотелось побеседовать лично со мной. Но сначала они всучили мне подарок – картонную коробочку с чем-то тяжелым внутри. Джонсон, как обычно, широко улыбаясь, заглядывал мне в глаза, ожидая реакции на презент. И я отреагировал сразу, как распаковал коробочку, – вороненая рамка с утолщенной рукояткой для пистолета кольт и десять толстых магазинов. Ну наконец-то!

– Новая рукоятка и магазин?

– Именно так! Прошлый опыт армейских конструкторов с десятипатронным удлиненным магазином оказался… неудачным. – Роуз кивнул, подтверждая слова Джонсона. Да и я был с этим согласен. – И вот я предложил на рассмотрение вариант рамки пистолета Кольт с утолщенной рукояткой под новый, четырнадцатипатронный магазин. Вес оружия немного возрос, что, впрочем, только положительно сказывается на устойчивости оружия при стрельбе. А в остальном общие габариты почти не изменились. Рукоятка, несмотря на утолщение, так же удобна в обхвате.

– Это подарок от нас. Самый первый и пока что единственный экземпляр. – Роуз кивнул на Паттона и Джонсона. – В знак благодарности за проделанную работу.

– Но, судя по цвету рамки, она для наградного пистолета, врученного мне генералом Брэдли?

– Верно, но не волнуйся по этому поводу. Награды ведь иногда заменяют в связи с выходом обновленной версии. Но суть награды от того не меняется. Старина Омар согласовал этот подарок. – Паттон склонился чуть вперед и добавил: – А то заберу себе твою вещичку, не впервой же, – и расхохотался.

Настроение поднялось, и день уже не казался таким тяжелым и опасным для всех вокруг. Цепкие взгляды молчаливых гэбистов, задумчивые лица Старинова и Судоплатова – уже не тревожили.

По окончании осмотра представленных образцов снаряжения и всеобщего одобрения новинок комиссию пригласили попотчевать в столовую. Меня и Аверьянова почему-то попросили присоединиться к трапезе. Странно, но суть точно откроется, чувствую. Пока шли к столовой, все уши прожужжал Джонсону, требуя срочно модернизировать его винтовку, – обязательно укоротить ей ствол и превратить оружие в карабин и по возможности внести изменения в крышку ствольной коробки как винтовки, так и пулемета, для дальнейшей установки на них планок Арсентьева. Джонсон клятвенно заверил, что все мои просьбы выполнит, ибо рейнджеры – главные потребители разработанного им оружия. И пообещал в скором времени предоставить для войсковых испытаний глушители для оружия под сорок пятый калибр.

Обед прошел мирно и спокойно – все усердно работали ложками и мало разговаривали. Только глаза сверкали, особенно у советских спецов – гэбисты так и сверлили меня взглядами.

– Товарищ Пауэлл, товарищ Аверьянов, задержитесь…

Во-о-от, сейчас точно все решится. То, что вся эта «комиссия» здесь не только ради броников и снаряги, было понятно с первого взгляда. Главное начинается сейчас… У-у-ух, аж кровь в жилах стынет от нетерпения. Фронт точно ждет!

Столовая почти опустела, даже дежурные ушли. Остались только семь человек. Я, Леха, Дерби, Фиц, Карпов, Старинов и Судоплатов.

– Присаживайтесь, товарищи, – доброжелательно просит Павел Анатольевич, указывая на два свободных места перед собой. Ой, а расселись-то все очень интересно – мы с Лехой по одну сторону стола, все остальные – по другую. Как на допросе иль на заседании какой-нибудь малоприятной, мозговыкручивающей комиссии. Главное – всем понятно, кто и в каком положении находится…

И что же нас с Аверьяновым ждет? Допрос? Маловероятно. Старинов и Судоплатов не ради вышибания душ из бренных тел прибыли, не их профиль. Один – диверсант экстра-класса, отец русского спецназа, другой – начальник Управления внешней разведки и организатор лучших ликвидаций всевозможных злодеев в тридцатые-сороковые годы. Не-э-э, такие перцы едут не допрашивать… А что же? Вербовать? И это при двух полковниках армии США, один из которых отец американского спецназа, а второй – командует разведкой американского корпуса на территории союзного государства. Баш на баш выходит, и ни о какой вербовке речи идти не может, ежели сами полковники не завербованы. Что остается? Мы нужны для выполнения некоего задания. Да такого задания, которое ОБЯЗАТЕЛЬНО надо выполнять и советской, и американской стороне совместно. Иначе зачем здесь собрались такие люди?.. И почему они здесь, а не под Смоленском, где находятся основные силы первого батальона рейнджеров? Стоп! Судоплатов – он же знатный гаситель всякой националистической гадости на Украине! А там у нас сейчас что? Правильно – полный кавардак. Кое-что вырисовывается! Хе-хе-хе…

– Майкл. – Это Фиц. Он сосредоточен, но дружелюбен. – Сейчас товарищ Судоплатов будет задавать тебе и Аверьянову вопросы. Старайся отвечать на них кратко, точно и быстро. – Пока полковник говорил со мной, нечто подобное продублировал Карпов для Аверьянова. Занятная ситуация. Что бы это значило?

– Да, сэр, я понял, сэр.

– Лейтенант Пауэлл, приступим сразу к делу. Это не допрос, считайте это беседой. Как вы переносите длительное нахождение в небольших замкнутых помещениях?

– Не пробовал долго находиться в таких помещениях. В детстве страдал клаустрофобией.

– Хм, а сейчас?

– Сейчас я смогу перенести такое испытание. В нашем деле может случиться что, где и когда угодно. Ко всему нужно быть готовым.

– Хорошо, очень хорошо. А вы, старший лейтенант Аверьянов?

– Переношу с легкостью. – Ну да, он ростом-то поменьше меня будет, да и сам он весь сухой, сила есть – а объема нету, так сказать.

– Ясно. Есть ли у вас проблемы с вестибулярным аппаратом, товарищи?

– Нет. – А сам уже прикидываю, куда это в коробке, да по морю, меня могут забросить. Оккупированное украинское побережье? Румыния? Может, даже Болгария?..

– Никаких, – вторит мне Леха.

– Пауэлл, какие языки, кроме русского и английского, вы знаете?

– Самую малость говорю на казахском и украинском языках, последний отлично понимаю. Немного знаю и понимаю японский язык. – Вижу, что все новые лица осведомлены о моем иновременном происхождении, так что отвечаю честно.

– Однако!.. А вы, Аверьянов?

– Немецкий и немного японский.

– Ясно… Ваши политические убеждения, товарищ Пауэлл?

– Я сторонник коммунистической идеологии.

– Это очень хорошо. – Взгляд Судоплатова стал заинтересованным. – Так… Как вы относитесь к иным мировым идеологиям?

– Демократия, либерализм, нацизм и прочие порождения и ответвления капитализма мне неинтересны и малоприятны. Монархизм был бы приемлем, будь он разумным. Но примеров такого монархизма я не знаю.

– Ваше вероисповедание. – Ничего себе вопросики! «Коммунист? Капитализм не любишь? А в Бога веришь?» А я вот и в Бога верю, и коммунизм мне по нраву.

– Православие.

Но никого мой ответ не смутил, Павел Анатольевич черкнул что-то в бумажке и спокойно перешел к следующему вопросу.

– У вас в подразделении служит Ричард Кейв, – медленно, подбирая слова, заговорил он. В его руках оказалась папка, из которой он извлек несколько листов бумаги. – В его досье написано, что он родился в Новом Орлеане и в совершенстве владеет французским языком. Это так?

Меня выбило из колеи.

Напрочь.

Что за непонятная смена темы? При чем тут Кейв? Новый Орлеан? Французский язык? К чему это на Украине или Румынии… Или?..

– Не знаю… То есть при мне Кейв не говорил по-французски, – собрав мысли в кучку, я ответил и задумался о происходящем. Что? Почему? Зачем? Все мои прежние домыслы – коту под хвост.

Не-не-не! Стоит успокоиться и подождать дальнейшего развития ситуации. А то как бывает – придумаешь себе всякое, а итог-то разнится с мыслями, и получается диссонанс…

Хмыкнув, разведчик делает пометку на листке и поднимает взгляд.

– Среди ваших подчиненных или знакомых здесь, кхем, в этом мире, есть люди, владеющие французским языком? Если да, то насколько хорошо они им владеют?

– Есть. Старший сержант Арсентьев. Он в совершенстве владеет французским языком.

– Да? – Удивил я пограничника, ох удивил! Ну, уж такова жизнь, друг, ты же не спрашивал об этом.

– Товарищ Аверьянов?

– Об этом мне известно не было. Но мне известен один боец, прекрасно владеющий французским, еще четверо – владеют немецким, двое…

– На данный момент меня интересуют только те, кто владеет французским языком.

Вот! Теперь мысль есть. Ни о какой Украине речи не будет. Закрытые пространства, морская болезнь, владение французским. Мама моя в кедах! Это все едет во Францию или, по крайней мере, к французам. Куда именно? Не на другой же конец Европы, в осиное гнездо врагов и предателей! Есть же множество колоний в Африке…

Судоплатов, а потом и Старинов с Фицем в течение последующего часа задавали различные вопросы, прямо или косвенно касавшиеся Франции, а именно той ее части, что не покорилась врагу и предпочла сражаться. В некоторые моменты очень хотелось задать в лоб главный вопрос: «К чему все это?» – но пришлось терпеть. Ведь все это сильно напоминало тестирование на пригодность для тех или иных дел, а значит, любая мелочь может дорого обойтись. В итоге я почувствовал себя нехорошо и попросил прерваться на некоторое время. Собеседование мгновенно было прервано, и все дружно разбрелись по разным углам столовой. Я в сопровождении Карпова и Старинова вышел на улицу.

– Нормально себя чувствуешь? Может, в медпункт? Эх, опять передержали тебя, – сокрушенно покачал головой куратор.

– Не впервой же, товарищ подполковник. Ничего, нормально уже. Привык. – Колкость воспринята собеседником болезненно. Щекой дернул и взгляд отвел. Ага, знай наших! Хех!..

– Часто такое случается? – Это уже Старинов. Полковник явно недоволен моим состоянием. Ох не нравится мне это. – Это может помешать.

– Если его не допрашивать, то такого не происходит. – Карпов отпирается, но как-то неуверенно.

– Товарищ полковник, разрешите вопрос… – проветрившись и ощутив прилив сил, приступаю к решительным действиям.

– Разрешаю.

– Мы нужны для некой цели где-то на французской территории? И по всей видимости – в Африке, в колониях. – Зря я так, ой зря. Огонек-то в глазах Старинова нехороший загорелся. Ой нехороший!..

– Не соврал ты, Стас, он и правда мозговитый. – Стас? Карпова зовут Стас? Хотите верьте, хотите нет, но я только здесь и сейчас узнал имя моего куратора. А то все «товарищ Карпов» или «товарищ подполковник». – Только вот придержи пока свою мозговитость, первый лейтенант Пауэлл. Еще ничего не решено, может, и не вы нужны. – Холодные, как арктический ветер, слова сильно резанули по мне, да и по куратору тоже.

– Дурак ты, Майкл, – горько покачал головой Карпов.

– Виноват… Скажите, товарищ подполковник. Остальных тоже «опрашивают»?

– Так, по мере сил.

– Гэбэшники?

– Они самые. Но не беспокойся, эти натасканы как собаки. Ни друзья твои, ни брат даже подумать не успеют, как эти молодчики исчезнут из поля зрения.

– Дал бы бог… А по поводу…

– Слушай, твое любопытство губительно! Для тебя в первую очередь!

– Ну, тарьщ подполковник! Ведь все вопросы, заданные за время нашей посиделки, наводили на одну-единственную мысль – и я ее озвучил! – Святое возмущение разбилось о стену недовольства.

– А кроме как анализировать, ты еще что-нибудь головой умеешь? Или она у тебя вообще пустая? – И стучит мне в лоб кулаком.

– Я же не отстану. Как собака – учую кость и буду рвать и метать ради нее! – Напираю, но чувствую – доводы слабоваты для достижения цели.

– Пойдем обратно, думаю, ты сам все узнаешь.

– А если не узнаю?

– Значит, так надо. Пошли…

Узнал и сильно разочаровался.

Основой всего оказалась политика! Сражающаяся Франция во главе с Шарлем де Голлем срочно обратилась за помощью к СССР и США. Англия беспардонно издевалась сначала над всей Францией, нарушив союзный договор и категорически отказавшись перебросить на фронт свои части. Потом островитяне начали измываться над непокоренными французами, продолжавшими биться за правое дело. Пообещали союзникам гору всяких нужных для войны бонусов, помощь в защите подконтрольных Свободной Франции земель, а потом без зазрения совести нагличане отпилили французские Мавританию и Сенегал, объявив их «опасными территориями, склонными к переходу на сторону режима Виши». И конечно же ничем нагличане не поддержали «союзников». В итоге Британия просто охренела и выставила ультиматум – отдавайте флот (четвертый в мире флот, целиком и полностью оставшийся под контролем де Голля), или мы его просто утопим.

Испания оказалась единственным союзником Сражающейся Франции – она предоставляла товарищу по несчастью все! Начиная с жилья и медицинского обеспечения для всех солдат, эвакуировавшихся из Франции, заканчивая производством на фабриках и заводах боеприпасов, снаряжения и техники по французским стандартам. Конечно же Испания тем самым и себя обезопасила – такую силищу на своей земле уберегла. А французы и рады стараться – в Пиренеях укрепления строят да испанскую армию тренируют. Кто же тогда сунется в маленькую, но очень уж зубастую страну?

Но долго так продолжаться не могло, и ультиматум Англии поставил все с ног на голову. Потребовалось вмешательство государств, обладающих силой, равнозначной силам Англии. И вот момент настал – СССР и США официально признали Сражающуюся Францию и ее руководство единственными легитимными представителями французского народа. Дальше – больше. В Марокко, где на данный момент находится вся официальная власть Сражающейся Франции, в ближайшее время должны быть развернуты посольства Советского Союза и Соединенных Штатов, а затем, после подписания нужных договоров, туда отправится и ограниченный контингент войск, дабы англичане больше не помышляли выставлять всяческие ультиматумы. Время уже не терпит, и дипломатов нужно отправлять как можно скорее.

И вот тут в этой политической игре вырисовываются задачи для моего взвода и взвода Аверьянова – вместе с послами можно отправить небольшие подразделения для обеспечения охраны. Кого отправить на другой конец света, в чужую страну, находящуюся в состоянии войны, дабы охранять драгоценных дипломатов от посягательств врагов? Спецназ конечно же! Ну какие еще малочисленные подразделения смогут выполнять задачи в отрыве от основных сил, в полном окружении, не имея возможности отступить? Десантники, наверное, но нужных десантников еще почти нет. Маргелов еще не брался за дело… Но есть рейнджеры и бойцы НКВД, да еще и свободные от всяких дел. Почему выбрали нас? Да потому что первый батальон рейнджеров, исключая мой взвод, уже выпиливает тылы немцев и поляков на западном направлении (меня скромненько оставили в неведении, дабы не рвался на фронт раньше времени), а батальон НКВД, созданный по образу рейнджерского, – шугает румын на Украине. Так что выбор оказался невелик. В общем, втянули нашу братию в это дело по самые уши…

Одно хорошо: бесконечно сидеть в Марокко нам не придется. Прибудет контингент наших войск – и взводы быстренько вернут в Союз. А значит, задание наше продлится недели три-четыре. Но прежде до далекого африканского края нужно добраться…

В этом-то и была загвоздка.

Завтра вечером нас всех посадят в самолеты – и послезавтра ранним утром доставят в… Сирию! А оттуда мы отправимся в увлекательный недельный морской круиз… на подводных лодках! До самой, мать ее, Касабланки!

Я окончательно охренел.

Чудовищный план категорически мне не понравился. Все можно понять – и то, что сроки поджимают, и то, что ставка на наглость зачастую выручает, и даже то, что это так мы останемся незамеченными до самого конца! Но где это видано – дипломатов на подводных лодках катать?! И сколько лодок решено задействовать? У меня 45 бойцов, у Аверьянова – 40, уже, почитай, целый экипаж для современной дизельной подлодки. Нет, для двух даже! А еще и два десятка дипломатов и их свиты! Куда всех рассовать?.. Непонятно… Однако командованию виднее. Не буду пока задумываться. Задание – оно и есть задание…

 

Глава 6

Побег из Касабланки

Что-то тут не так.

Слишком долго мы летим…

Из Москвы до Сирии на нашем самолете (на прекрасном пассажирском авиалайнере, скажу я вам) лететь часов семь-восемь, максимум десять часов. А мы уже пятнадцать часов летим! И внизу ни на мгновение не появилось море. Ни Черное, ни Средиземное. Нет, может быть, мы еще ночью пересекли море или летим по хитроумно проложенному маршруту, исключающему пролет над морем… И гор я не видел. Ночь все же за окном… Была. А утром, выглянув в окно, заметил, что земная поверхность неизменно покрыта лесами, осенними полями и реками. А где же полупустынный простор Сирии? Мы точно летим не на юг…

Ох, что-то тут не так.

Комфортабельный самолет наполовину заполнен рейнджерами, в данный момент спокойно спящими в удобных мягких креслах. Вторую половину транспорта занимает наш многотонный груз оружия, боеприпасов, снаряжения и прочих нужных вещей на случай непредвиденных обстоятельств. Где-то рядом летят еще два таких же самолета – один с энкавэдэшниками и их грузом, второй – с делегацией советских и американских дипломатов. Но что-то их не видно…

В соседнем кресле сидит Кинг, и мысль приходит моментально.

– Кинг, проснись. – Растормошенный первый сержант протирает глаза и непонимающе смотрит на меня. – Что-то не так. Мы летим не на юг.

– Чего?.. Вы не выспались, сэр… – Проходит секунда, другая, сонные глаза заместителя загораются огнем мысли. – Сколько мы уже летим?

– Пятнадцать часов.

– Да-а? – Несколько секунд Сэм думает, потом прилипает к иллюминатору и опять думает. – Леса… Густые леса. Совсем не сирийский пейзаж.

– Заметил? Ну как, сходим к пилотам?

– Оружие?

– Обойдемся.

Все же рейнджеры – народ особенный, только мы с Сэмом забубнили да решили в кабину пилотов наведаться, как вокруг все зашевелились.

– Прилетели?.. Что случилось?.. Сколько времени? – Удивительно, но, похоже, спали все, а сейчас вот пробудились. Ловцы снов. Сильны ребята на массу давить…

– Все нормально, мы еще летим. Оставайтесь на своих местах, рейнджеры. Сейчас мы с Сэмом узнаем, что к чему. – Реакция на мои успокаивающие речи была странной – все напряглись. Кто-то даже за оружием потянулся. – Отставить. Сидите тихо. Ничего плохого не происходит.

– В чем дело, товарищи? Товарищ первый лейтенант, по салону лучше не ходить. Если только по нужде… Туалет вот тут, у кабины. – В проходе появился летчик. Его лицо я запомнил, когда мы садились в самолет. Он очень внимательно следил за тем, как мы рассаживаемся и куда убираем личные вещи, не упакованные вместе с остальным грузом.

– Почему мы еще летим? – Слава богу, в салоне нет людей, знающих русский. Может, кто и знает, но до сих пор шикарно шифруется.

– Так, скоро уже садимся. Поэтому прошу всех вернуться на свои места и пристегнуться.

– Море! – воскликнул кто-то, все дружно вытянули головы, пытаясь увидеть в иллюминаторе морскую гладь.

По левому борту и правда было видно море. Тревожное, гонимое ветром море. А за ним рваным изгибом берег, холмистый берег, устланный рваным, грязноватым покровом первого снега.

– What the hell? Where we are?! Sir, what is going on?

– Calm down! Take your seats. Fasten seatbelts. – Бойцы не испугались, но взволновались. Пришлось чутка повысить голос. Хотя я и сам в сильном офигении. – Куда мы прилетели?

– Как куда? Во Владивосток конечно же! А вы куда попасть хотели, садясь на этот самолет? – И смотрит на нас как на дурачков – снисходительно и с сожалением.

– Vladivostok? Son of a… That is wrong way!

– I know, Sam. I know…

Посадка прошла легко и непринужденно, даже касания земли никто толком не ощутил. Да и не до того было – ведь почему-то мы прибыли во Владик, а не в Алеппо.

Все терзания разрешил Карпов. Одетый в форму без знаков отличия и со щегольской летной курткой на плечах, бодрой походкой он поднялся в наш самолет, из которого нас даже не выпустили. Примчались местные особисты с энкавэдэшниками в придачу, подогнали к самолету трап и… категорически запретили нам выходить! Сказали сидеть и ждать особых распоряжений. Рейнджеры стерпели это, но настрой у всех резко упал ниже плинтуса.

– Ну как, живы все? Не укачало никого? – с отеческой заботой обратился ко всем подполковник. Хотя говорил он по-русски и фактически обращался ко мне.

– Все в полном порядке, товарищ подполковник. Нормально все.

– Ну и хорошо. Сейчас дозаправимся, экипаж сменим и дальше полетим. Ох, устал в кресле сидеть!.. Спина затекла.

– Может, вы объясните, товарищ подполковник, что происходит? – Играть в эти игры не хотелось. Так что спрашиваю нагло, в лоб.

– Не выдержал, да? Хочешь спросить, почему мы во Владивостоке? Ну-ка пойдем выйдем…

Шугнув у трапа излишне резвого летеху, подполковник отвел меня метров на пятьдесят от самолета. Пока шли, я осмотрелся. На полосе стоят все три самолета группы. Возле них усердно копошатся десятки местных баовцев, вот подъехали здоровенные топливозаправщики, работяги потянули толстые шланги, сейчас самолеты будут заправляться. А вокруг – благодать, даже несмотря на ноябрьскую ветреную погоду и близость моря. Тихо, не очень холодно и красиво. Холмы, снежок кое-где лежит, удивительно чистое для конца осени небо и свежий воздух.

– Ах, хорошо! – выдохнул всей грудью подполковник. – Природный минимализм, но красиво…

– Товарищ подполковник…

– Ох, Майкл… То, что мы здесь, а не в Алеппо – часть плана.

– Не понимаю. Что за план? Почему?

– Немцы, а может, и англичане пронюхали о нашем плане. В Сирии мы бы с вероятностью в девяносто процентов на аэродром не сели, не говоря уже о выходе к подлодкам.

– Как так?!

– Немцы непонятно как, но доставили в Ирак три десятка новейших истребителей. Таких еще на фронте нет… Нас бы сбили – и сказали, что это все французы. А даже если бы не сбили, на земле нас точно ухлопали бы.

– Что за шутки? Сбили бы? На земле уничтожили? Французы что, допустили бы такое? Не идиоты они, чтобы в такую фигню верить! Они же там не в игры играют!

– Им и не надо верить. Тут бы наши и американцы поверили. Риск полного срыва переговоров. Ко всему прочему вчера вечером Сирия во главе с генерал-губернатором Денцем перешла на сторону режима Виши. Известно об этом стало лишь сегодня, когда мы уже были в воздухе. Своевременно, не так ли? Так что сели бы, может быть, и сели, но там бы нас линчевали… Короче, время было бы потеряно и доверие к французам было бы подорвано на корню.

– Ох, мать… Бредятина… И вы знали?

– Знали. Поэтому мы здесь, а не в смертельной ловушке.

– Но… Но зачем тогда вся эта игра в тайну, и этот правдивый план по доставке нас в Сирию, и тестирование, подводные лодки эти, спешка вся…

– Где-то наверху сидит крыса. Большая, рукастая и глазастая такая крыса. Через нее утекла информация о посольствах и плане действий в отношении Сражающейся Франции. Но мы переиграли врага, и он клюнул. Факт взлета самолетов с послами и охраной – налицо. Наверху все чин чинарем проведено, комар носа не подточит. И флотские не подвели. Две наши подлодки на самом деле перебрались с базы в Персидском заливе в Средиземное море и честно дошли до берегов Сирии. Прямо перед носом у англичан. Ну чтобы видели все: «Вот мы идем задачу выполнять!» Сегодня они ушли оттуда и взяли курс на Гибралтар, так что не беспокойся, моряки там отчаянные, прорвутся.

– Серьезно все… Ну, теперь мне понятно, почему же к делу были подключены товарищи Старинов и Судоплатов. Эти люди и в моем мире были большими мастерами своего дела. Истинные профессионалы.

– Соображаешь! О том, что мы улетели не на юг, а на восток, знают очень немногие. Конечно, операция уже перешла в другую стадию, и все, кто планировал нам нагадить, в курсе, что мы улетели куда-то не туда. Но крыса не уйдет, это точно.

– Дал бы бог!.. Ну и дела… А куда мы дальше?

– Сначала Петропавловск-Камчаткий, еще одна дозаправка. Потом золотой край Советского Союза!

– Это где? Что-то я не помню, что у нас там дальше в Приморье…

– Какое Приморье? Дальше Советская Социалистическая Республика Аляска…

Ничего больше спросить я уже не смог. Вернулся в самолет, кратко объяснил всем рейнджерам, почему мы прилетели сюда, а не в Сирию, и погрузился в пучины собственных мыслей. Отнюдь не изменение планов тревожило меня, нет. Меня поразили слова об Аляске, принадлежащей Советскому Союзу… Даже тот факт, что нам в самолет принесли горячую пищу, не прервал моего глубокого размышления.

Как это Аляска оказалась Советской? Отбили ее обратно в ходе революции? Хренушки там! Чтобы Америка вот так запросто отдала свой штат, а тогда еще округ, бурлящей в котле революции стране? А потом стала лучшим другом государству, порожденному той самой революцией?! Да, американцы помогли большевикам в революцию, но это не значит, что и Аляску в придачу отдали! На радостях, так сказать, сбагрили. Быть этого просто не могло! Сто процентов не так все было…

Тогда какие варианты? Возврат? На каком основании, ответьте, будьте любезны? Не отдали бы заокеанские буржуины гигантское месторождение золота и нефти. Ни за какие коврижки!

Остается одно – Аляску Америке изначально не продавали. Аляска так и была русской землей. Ох, ни фига же себе изменение истории выходит! Это же середина девятнадцатого века затронута, сто пудов. А я, наивный, уверовал, что кардинальные изменения начались с девятисотого года, с появлением первого официального попаданца. Но он именно что – официальный. Вдруг кто-то умудрился «улететь» чуть дальше в прошлое и очутился в той самой середине девятнадцатого века? Может, был этот попаданец таким же шустрым, как я или друзья мои. Там-сям подшаманил бы, нашел спонсоров да привез с Аляски золота самородного. Основание зубами цепляться за богатую землю для русской власти появилось бы фундаментальное. А последующий итог – в составе СССР есть замечательная Республика Аляска!..

Тогда все становится интереснее! Вдруг какие люто шикарные бонусы в мире попрятаны, а никто этого не сознает?.. Мне ведь этот мир, его история и реалии – еще очень слабо известны. С автоматом в руках как-то не до исследований и учебы…

Но когда-то нужно начинать процесс познания окружающего мира. Поэтому первым источником знаний об истории Аляски стал первый сержант Кинг.

Знал мой зам немного, но и того было достаточно. Аляска – довольно развитая Советская Республика, там проживает почти два с половиной миллиона человек. Столица Республики – город Гоятлай, названный в честь знаменитейшего индейского борца с американским вторжением в земли индейцев, известного всему миру под именем Джеронимо. Примерно восемьдесят процентов населения Республики – индейцы, покинувшие территорию США из-за притеснений со стороны американцев. Главной и самой важной причиной такого целенаправленного оттока индейцев из США в СССР стал серьезный и действенный клич, брошенный коммунистами: «Защитим и сохраним культуру малых народов!» В Сибири-то и на Дальнем Востоке всевозможные чукчи, манси, коряки, алеуты и прочие малые народы получили от государства офигительные автономии и нехилую материальную помощь. А главное – на уровне законов закреплены принципы защиты и развития культурного наследия этих самых народов. Вроде бы даже комиссию государственную сформировали, дабы наблюдать за исполнением этих самых законных принципов.

Все это очень крупно разрекламировали в международной прессе, посему индейцы в Штатах почесали репу, прикинули, что потеряют и что получат, да и потянулись потихонечку в земли обетованные местного разлива. Тут же в верхах Союза поразмыслили да и новую Республику целиком под закон о защите малых народов подмахнули. Результат такой благодати выражается в стремительном развитии региона – добыча нефти, золота, меди, цинка, крупные промыслы рыбы, многотысячные стада оленей! Красота, одним словом. Так и развивают новую Республику товарищи индейцы.

И самое удивительное – почти все индейцы члены коммунистической партии. Хотя как это может вязаться с сохранением их культуры, наполненной мистицизмом и верованиями в различных богов, – непонятно…

После этой беседы я прикорнул, но долго поспать не удалось из-за посадки в Петропавловске-Камчатском. И тут нас никуда выпускать не стали, принесли опять еды горячей – и через полчаса в путь. Зато когда вновь взлетели – я дрых уже до самой Аляски…

К моему глубокому сожалению, посадка в Гоятлае прошла точно так же, как и во Владике и Петропавловске-Камчатском: сели, дозаправили самолет, сменили экипаж – и снова здорово! В головах рейнджеров появилась крамольная мыслишка, что пока не доберемся до Марокко, из самолета не выйдем. Думается мне, что сии размышления недалеки от истины…

Потом был Портленд и Мэриленд. Напрямую из Аляски в Мэриленд мы почему-то не полетели. Стоит понимать, что пролет над территорией Канады, Британского доминиона, в нашей ситуации очень и очень нежелателен.

На авиабазе в Мэриленде нас все же выпустили из самолетов и дали погулять часик по взлетно-посадочной полосе. Почти двое суток перелета, проведенных большей частью во сне или за редкими беседами, были позади уже, впереди ждал последний бросок через Атлантику… Но всем было не до этого! Кряхтя, матерясь и проклиная всех и вся на свете, рейнджеры, энкавэдэшники и послы выползли на твердую землю… Послы, что интересно, наотрез отказавшись от предоставленного большого автобуса, пешком утопали в сторону диспетчерской башни аэродрома. Товарищи намерены питаться в тепле и уюте, как же иначе! А мы, люди военные, приземленные, и без того были довольны счастливой возможности прогуляться. Дышим свежим воздухом, разминаем затекшие спины и ноги и непринужденно общаемся.

– …И в гробу я видел такие путешествия! У меня задница плоская стала!.. – После минутного потока кристально чистых эмоций, облаченных в форму мата, Юра смог вымолвить несколько слов литературным языком.

– Старший сержант Иванов! – растягивая слова, гневно зарычал Аверьянов. – Следите за речью! Здесь девушки, пусть они и наши боевые товарищи, но такое слышать им ни к чему.

– Товарищ старший лейтенант, поверьте, мы с Ольгой категорически поддерживаем мнение товарища Иванова! – положа руку на сердце, вступилась за Юру Марина Седова.

– Все поддерживают мнение товарища Иванова! – дружно загомонили энкавэдэшники.

– Кхем… Ну, знаете ли!.. – недовольно покачал головой старлей и, ища поддержки, обернулся ко мне: – А ты что думаешь, товарищ Пауэлл?

– Думаю. Исключительно нецензурно. – Окружающие бойцы засмеялись. Только рейнджеры недоуменно пожимают плечами. Многие из моих подчиненных хоть и изучают русский язык уже почти месяц, но до понимания тонкостей шуток на русском им еще далеко. – Товарищ Аверьянов, на минутку…

– Что такое, Майкл? – настороженно спрашивает коллега, когда мы отходим на десяток шагов от основной компании бойцов.

– Сейчас нас здесь покормят, выгуляют маленько, а потом снова в путь. И через четырнадцать-пятнадцать часов мы прибудем на место.

– И?

– Ты про Сирию слышал? Знаешь, почему мы туда не полетели?

– Знаю. Товарищ Карпов рассказал.

– А вдруг тот, кто разыграл сирийскую карту, решит сыграть и в Марокко? Это меня сильно тревожит. Надо быть готовыми ко всему. Вдруг нас в аэропорту будут встречать не те, кто надо…

– Предложения? – Деловой тон собеседника мне нравится.

– Распаковать в полете оружие и снаряжение. Перед посадкой полностью экипироваться и уже из самолета выходить, будучи готовыми сразу вступить в бой. – От такого предложения глаза старлея лезут на лоб. А я ведь просто сказал что думал.

– Ты хоть подумал, как на нас смотреть будут?

– Леша, я не в показуху играть собираюсь. Я реально опасаюсь. Может же что-то пойти не так? Марокко – французская колония. Там кроме французов и местные жители имеются. Вдруг англичане или немцы решат устроить аналогичное восстание марокканских националистов? Или найдут в верхах Сражающейся Франции людей, склонных перейти на сторону режима Виши? А мы такие красивые выгрузимся из самолетов, и нас, почти безоружных и не готовых драться, повяжут. Охрана мы или где? На нас и на послов ведь откровенно охотятся. И чует моя пятая точка – в Марокко охота не прекратится.

– Не поспоришь даже. Все верно. Ох, только послы смотреть на нас будут как на идиотов, если все будет тихо-мирно. И иностранные представители свое мнение о нас сформируют… – скорее по привычке сопротивляется Леха.

– И опять-таки – мы кто вообще? Бойцы спецподразделений вроде бы. Нам по профилю работы положено быть отмороженными на всю голову вояками. Не до политеса и кривляний. Есть задача – выполняем ее, и плевать, как все это смотрится со стороны. – Все, добил. В глазах собеседника вижу четкое понимание и принятие всего сказанного прежде.

– Лады. Главное, летчиков не переполошить… И да! Товарища подполковника надо оповестить. – Мысль дельная, а то я все решил втихую провернуть. Но Карпова реально лучше оповестить.

– Оповестим… А сейчас пойдем вон поедим. – Как раз к месту, где столпились бойцы наших взводов, подъехал автобус, из которого вытащили пару раскладных столов, ящики с посудой и несколько здоровых бидонов с горячей пищей. Живем, ребятки!..

 

Интермедия

Марокко. Аэропорт в тридцати километрах от Касабланки.

Взлетно-посадочная полоса

Генерал Шарль де Голль и десяток военных и гражданских представителей Сражающейся Франции уверенно шагали вперед, к замершему на взлетной полосе самолету русско-американской делегации. Никого из них уже не тревожили внимательные взгляды русских и американских солдат, прибывших на двух самолетах за десять минут до прилета делегатов. Когда эти бойцы высадились из самолетов прямо напротив центрального здания аэропорта, среди людей, окружавших генерала, прошел стремительный вихрь страха – поразительная слаженность действий гостей, их ладно подогнанная экипировка и серьезное вооружение откровенно пугали свиту генерала. Но сам де Голль откровенно был рад видеть ТАКИХ солдат.

В один момент высокий американский офицер со шрамированным лицом, пересекшись взглядом с Шарлем, ухмыльнулся уголками губ и что-то коротко скомандовал. Через считаные мгновения его подчиненные, а следом и русские солдаты, последовавшие аналогичному приказу своего командира, успокоились и выстроились повзводно чуть в стороне от того места, куда позже приземлился самолет с послами.

– Мой генерал, вам не кажется, что русские чего-то серьезно опасаются? Зачем им эти… страшные люди здесь? – Поль Рейно, следовавший по правую руку от де Голля, подался чуть вперед. Его не на шутку тревожили стоящие в стороне бойцы спецподразделений.

– Их опасения мне понятны. Они далеко от своих родных земель, и здесь, как и там, идет война. Русские, да и американцы, сделали все правильно. Эти солдаты очень нужны им и нам. И не только для охраны… Их должны видеть англичане и их пронырливые шпионы. Пусть жадные и лживые островные лорды знают, с кем мы будем дружить, – не оборачиваясь, ответил генерал.

– Да, этих парней лимонники точно не проглядят… – согласился Рейно и умолк. Ответные слова на слова о дружбе политик приберег на потом, ибо даже ему не были известны возможные пути развития грядущих переговоров.

Шедшие слева и справа на расстоянии в пару метров от группы встречающих руководителей солдаты Французского иностранного легиона и облаченные в богато расшитые халаты марокканские гумьеры выстроили коридор от трапа в сторону здания аэропорта. Максимальное почтение и торжественность, что могли себе позволить покинувшие свою Родину люди, продолжившие сражаться с врагом.

– Господин генерал! – Крепкое рукопожатие советского посла Александра Богомолова было знакомо де Голлю. В таком близком, и все же далеком, одна тысяча девятьсот тридцать девятом году, еще будучи полковником, Шарль имел возможность пообщаться с русским дипломатом. Он знал, что это за человек, и отлично понимал, почему прибыл именно ЭТОТ человек. С ним, несомненно, можно и нужно работать, вдумчиво и спокойно находя компромиссы в самых сложных вопросах.

– Mister De Gaulle. – Американский посол Джефферсон Кэффери пожимал руку генерала с некоторой неуверенностью и опаской, словно боялся показаться излишне грубым. Но и это было понятно: отношения между Францией и США были в замороженном состоянии – со времен Великой войны в дипломатические контакты двух государств все время вмешивалась Англия. Сейчас появилась прекрасная возможность изменить сложившееся положение в лучшую сторону… И де Голль не собирался упускать такой чудесной возможности.

Короткое приветствие – и все вместе, встречающие и прибывшие, идут к ожидающим их автомобилям. Следом за ними, в сопровождении французских офицеров, быстро идут рейнджеры и бойцы НКВД.

Де Голль, перед тем как сесть в машину, на секунду оборачивается и смотрит на этих солдат.

Тревожные мысли терзали генерала не первый день. Он чувствовал приближение новых бед, не таких, как этот позорный ультиматум Англии, а вполне осязаемых, очень близких и… смертельно опасных для многих людей. Но отнюдь не русские с американцами были источниками этих угроз. Наоборот, в этих людях генерал видел решение и, быть может, спасение от многих и многих бед. Они уже прибыли, они здесь, и Англия просто так не сможет больше диктовать своих условий. Нет и не будет желания у трусливой Владычицы Морей наживать себе могущественных врагов. Пытаться укусить слабого – это Англия может. Но Советы и Штаты воистину могущественны, и это неоспоримо. Однако даже при таких условиях островитяне могут пойти на решительные меры и ударить в самое сердце, быстро, смертельно и без негативных последствий для себя. Ударить по Шарлю де Голлю, по руководству Сражающейся Франции, по прибывшим послам, – и драгоценная, хрустальная возможность французов окрепнуть и встать на ноги, сбросив с плеч ненавистных врагов, рухнет и разобьется на тысячи осколков. Если это случится, то будущее Франции, за которую больше никто не сможет сражаться, будет предрешено.

А ведь кроме тайных врагов есть и явные. И Германия никоим образом не собирается отступать от своих целей. Верхушка рейха не меньше англичан мечтает стереть в порошок «мерзких бандитов» и занять их колонии…

– Мой генерал, с вами все в порядке? – Рейно заметил, как скривилось лицо де Голля.

– Все в порядке, мой друг. Все будет в порядке… Нам, главное, надо устоять…

– Я заколебался таскать этот проклятый бронежилет… Слышишь, Лайлз? – лениво, исключительно из вредности бубнит себе под нос рядовой Саммерс.

– Слышу, только меня это совершенно не колышет. Я лично счастлив, что есть такая полезная штука – бронежилет. Жить мне хочется подольше. Так что заткнись и не порть мне нервы. Лучше следи за сектором… – Капрал Лайлз отшил своего напарника влет.

– Как скажешь, босс…

Хха! Молодцы, ребята, хорошо службу несут, особенно Лайлз, только болтают много. Хотя все этой «болезнью» страдают – скучно ведь. Я себе занятия ищу – например, обхожу посты на территории посольства да слушаю, о чем судачат рейнджеры. Хотя обходы делать должен Кинг, моя забота – всем руководить. Но не могу! Скукота заедает быстро! Всего неделю тут живем, а уже устали сиднем сидеть на территории посольства. Дипломаты и их окружение под охраной десятка рейнджеров день через день мотаются в центр города, в резиденцию де Голля. Про окружение дипломатов я хотел бы сказать еще кое-что – они не те, за кого себя выдают. Они смотрят, двигаются и взаимодействуют как какие-то разведчики – ничто и никто не проходит мимо них без должного внимания. Есть еще некоторые сомнения, но думается мне, что никакие они не коллеги посла, а самые настоящие телохранители. Последняя линия защиты. Аналогичные парни стерегут Богомолова. Не думаю, что нам, рейнджерам и бойцам Аверьянова, не верят или сомневаются в нашей силе, нет. Скорее боятся, что в нужный момент мы не окажемся поблизости. Лично я – за такую двойную перестраховку и никакой обиды из-за этого не держу. Хотя заинтересованные в моей реакции взгляды Карпова уже ловил. Пусть думает что хочет, и тут я не против.

– Сэр!.. – козыряет мне Лайлз. Заметил, чертяка, молодец!

– Как дела, капрал?

– Прекрасно. Море, пляж, теплое солнце – есть ли место для наблюдения лучше? – улыбаясь, отвечает солдат.

Да, место тут шикарное. Два близко расположенных больших двухэтажных здания с полусотней комнат в каждом, обнесенных с трех сторон мощным каменным, а со стороны моря – ажурным железным забором, изначально должны были стать корпусами отеля для приезжих. До моря не больше полутора сотен метров, широкий песчаный пляж прямо перед корпусами отеля. Но война внесла свои коррективы – до нашего приезда тут никто не жил. Вообще. На открытых площадках, мощенных гладким камнем, перед железным забором нет столиков и больших зонтов летнего кафе, вокруг не бегают суетливые официанты, по пляжу не прогуливаются вальяжные отдыхающие, не снуют вездесущие арабские торгаши-приставалы – никого из этих людей здесь нет. Только изредка из-за забора появляются патрули солдат, медленно обходящих охраняемую территорию.

– Ладно, продолжайте нести службу, рейнджеры. – И иду дальше…

Ах, как здесь хорошо! На дворе конец осени, а погода – шикарная! Днем по-весеннему тепло, иногда даже жарко (это в ноябре-то месяце!), вечерами, однако, довольно прохладно – и без курток никто не ходит. Да и дожди идут с завидной частотой. Но, в общем, климат очень приятный. И место тут замечательное – Касабланка город старинный, наполненный арабским колоритом и удивительной романтикой. Узкие улочки, скользящие между нависающими бесконечными аркадами домами, украшенные глазурованной керамикой четырехгранные минареты, шумные восточные базары с их несметными, яркими богатствами – и все это на берегу океана. Но французы кое-что смогли привнести в этот чудный уголок мира. Грубого, разрушающего местные устои вторжения европейских идей здесь почему-то не наблюдалось – в центре города предостаточно домов в европейском стиле. Асфальтированные дороги пронизывают город во всех направлениях. Множество автомашин и людей европейской наружности. Но ни один из этих элементов никоим образом не затмевает красоты города.

Стоя у центральных ворот отеля, я смотрел на виднеющиеся в стороне дома. Мимо, по широкому бульвару, гибкой лентой пролегающему вдоль моря, мимо нас, мимо порта, лежащего севернее и уходящего в сторону столицы Марокко – Рабата, неспешно едут местные жители. На повозках, запряженных крепкими лошадьми, возвышаются горы всяческих вещей, и возниц мало интересуют иностранные солдаты, пялящиеся на них из-за забора.

– В город бы сходить, посмотреть, какая там жизнь… – устало вздохнул энкавэдэшник, стоящий на посту у ворот. Рядом с ним стоит Юра, его глаза внимательно следят за проезжающими мимо повозками. – А то сидим тут без дела, пухнем от скуки, а вокруг – мирная жизнь проходит!..

– Лопатин, рот прикрой и выполняй поставленную задачу, – грозно рявкнул Иванов, когда последняя повозка скрылась из поля зрения. – Мирная жизнь, говоришь? Тут тоже война идет. Война незримая, скрытая от глаз несведущего. Шпионы и разведчики наших врагов и врагов Франции здесь повсюду. Выйдешь отсюда погулять в город – и тебя повяжут.

– Товарищ старший сержант, так чего с меня взять-то? Да и в руки так легко я никому не дамся!.. – насупился боец Лопатин.

– Ты знаешь расположение всех постов охраны посольств, сколько солдат вообще охраняют территорию, какое у нас вооружение – да ты просто кладезь информации для врага!

– Да знаю я, товарищ старший сержант… Чай, не дурак, в войсках НКВД служу… Но больно уж грустно тут сидеть взаперти-то!.. Товарищ первый лейтенант! Здравия желаю! – козыряет рядовой, заприметив меня. И тут народ глазастый, углядели меня за кустами.

– Вольно. Как тут дела? Спокойно все?

– Так точно! Тихо-мирно все. Местные жители время от времени по дороге проезжают, пару раз французы на грузовиках куда-то мотались. Следов наблюдения за нами не обнаружено, – рапортует Юра, встав со своего места под небольшим навесом. Ни дождь, ни зной часовым не страшны.

– И скучно?

– И скучно. Ладно бы только здесь, на посту, скучно было, так нет же: сменяешься – и сидишь себе в комнате, дурью маешься… – Стоящий рядом Лопатин улыбается, слушая откровения Юры.

– Хм… ну лады, посмотрим с товарищем Аверьяновым, что можно придумать. Служите, бойцы…

Мысли-то у меня уже были, даже оформленные в виде письменного плана. Как только народ загрустил, стал поглядывать за забор в поисках развлечений – в моем мозгу появились кое-какие идеи. Во-первых, скучающий солдат – плохой солдат. Военная служба должна утруждать и выматывать бойца, вынуждая его радоваться любым мелочам, дающим ему определенную свободу и отдых, – прием пищи, сон, чтение книг. Да что угодно, главное – это не тяжелая служба. Во-вторых, скука же до добра не доводит. Боец начинает придумывать что-то, лезть куда не надо, рваться за приключениями и так далее в том же духе. Итог – проблемы у солдата и его командира. А может, и еще кого зацепит выходкой заскучавшего солдатика. Мало ли что он может надумать!

Вот и пришлось на скорую руку искать выход из этой проблемы. Первое, что пришло на ум, – тренировки. Неделю сидим, охраняем территорию да послов, никуда не лезем, а вместе с тем и форму физическую теряем, да и концентрацию тоже. Значит, надо отдыхающие смены запрягать на всю катушку! Пусть бегают, прыгают, отжимаются, приемы рукопашного боя оттачивают до посинения. Или вот языки пущай изучают. Рейнджеры будут русский учить, а советские бойцы – английским займутся. И полезно, и время качественно убивается.

Вторым пунктом плана стала идея с изучением прилегающей к отелю-посольству местности. Мы имеем лишь поверхностное представление об окружающей местности, а это не есть гуд. Обложат нас враги, и как воевать будем, не зная, откуда ждать подлянки? Поэтому надо собрать небольшую группу из рейнджеров и энкавэдэшников, согласовать с нашим руководством и местными чинами выход в город, да и отправиться исследовать округу. А потом сменим состав групп – и опять выйдем на простор. Пущай все ребята посмотрят – где, что и как. Карту, может быть, составим – все польза. Не нам пригодится, так оставим тем парням, что прибудут на смену.

Третьим, и последним, пунктом была шальная идейка посмотреть на то, как и чем воюют с врагом французы. Все одно такая информация рано или поздно появится у послов и высшего руководства, сами же франки ею и поделятся. А как же иначе? Должны же союзники понимать возможности и потребности сотоварищей? Мы же считаемся опытными солдатами, следовательно, можем дать вполне объективную оценку вооружению, тактике и подготовке войск Сражающейся Франции.

Всеми этими мыслями я поделился на военном совете в посольстве. Я, Аверьянов и товарищ Карпов собрались в одной из пустующих комнат советского посольства. Стол и стулья тут были, так что расселись и приступили к обсуждению.

– Опять ты все руководство обскакал, Пауэлл!.. – прищурился Карпов, словно пытаясь заглянуть в глубины моих мыслей. Пока читал мою писанину – все хмыкал да на меня поглядывал. – Ну что сказать, идеи стоящие, но чтобы их в жизнь претворить, надо поддержкой послов заручаться и с французами договариваться.

– И на тренировки согласие требуется? – включаю дурачка.

– Да бегай вокруг посольства сколько хочешь! И с занятиями по изучению языков – все своими силами, никого, кроме посольских, оповещать не надо. Главное – никому особенно не мешать, тут народ занятой. – Аверьянов буркнул что-то вроде: «И мы тут не в игрушки играем», – но подполковник пропустил это мимо ушей. – Я про все остальное. По окрестностям да в город как намерен ходить?

– Группой по семь-девять человек. Один офицер – и по три-четыре солдата от моего взвода и взвода Аверьянова. Из оружия в группах будут только пистолеты. Офицеров на выбор немного – либо я, либо Алексей. – Леха кивает. – Кто будет свободен от дежурства, тот и поведет группу по округе.

– Я согласен с этим предложением. Но в группе понадобится переводчик со знанием английского. – Старший лейтенант подает дельную идею, и Карпов делает пометку в плане.

– Тогда уж треба иметь еще и знатока французского. Тут без этого не обойтись, – не отрываясь от записей, добавляет подполковник. – Ладно, с этим проблем, думаю, не будет. Товарищ Богомолов уже озвучивал похожую идею. Так что разберемся. А вот последний пункт… Ты что, вознамерился разведкой тут заняться? У потенциальных союзников секреты выведать решил?

– Товарищ подполковник! Да какие секреты? Что вы, я же из лучших побуждений!..

– Не кипятись, лейтенант. Спокойно. Просто ты и в этом кое-что предугадал. Генерал де Голль предложил нашим послам или их заместителям проехаться в сопровождении офицеров штаба СФ с инспекцией по войсковым частям, расположенным в округе Касабланки и Рабата. – Ах, хитрющий куратор! Ему уже сверху всю нужную информацию спустили, а он меня на предмет разведдеятельности расколоть вознамерился. – Предложение это с явным подтекстом: «Посмотрите, как у нас обстоят дела, и помогите чем можете». Понять это несложно, положение у французов очень непростое. Посему договориться мы сможем быстро. И поедете смотреть на войска генерала. Только учтите – доклады потом вам придется писать очень подробные…

За пару дней был решен вопрос с нашими «прогулками». Прислали двух офицеров для сопровождения – француза из Иностранного легиона и марокканца-гумьера. Француз – Дамиан Биссо, паренек лет двадцати, с удивительно серьезной и немногословной манерой речи и тяжелым взглядом. Открыто никто не спрашивал, но и без того было видно – парень успел пройти через огонь, воду и медные трубы. Его напарник – марокканец Ибрахим-Амин ибн Башир, улыбчивый мужик лет сорока в пыльной чалме, растрепанном потертом халате и видавших виды сандалиях. Облик этого воина заставлял думать, что он очень ленив и небрежен. Но это было очень обманчивое впечатление – двигался сей хитрован совершенно бесшумно, не совершая лишних шагов. Вроде и под ноги не смотрит, а ни разу не споткнулся. Мы по камням лазаем, ноги сбиваем, ругаемся, а он рядом скачет – раз-раз, и уже впереди всех. Ни на мгновение с лица его не сходит улыбка, а вот если присмотреться, то в глазах можно увидеть холодный, профессиональный расчет. Нарвешься на такого в бою – десять раз пожалеешь, что недооценил его.

И вот с таким занимательным сопровождением мы отправились изучать окрестности посольств. Прошлись по океанскому берегу в сторону порта. На подступах к основанию мола, прикрывающего порт, нас притормозили и попросили объяснить причину, по которой мы идем прямо на особо охраняемый объект. Двое бойцов не выглядели серьезной преградой на нашем пути. И даже пара замерших на молу часовых не помешала бы пройти нам к порту. Но вот два замаскированных пулеметных гнезда – один прямо в камнях у мола, второй метрах в пятидесяти от воды в еле заметном дзоте – представляли реальную угрозу для любого незваного гостя. Дамиан разобрался со своими соотечественниками, все им объяснил, и мы спокойненько утопали обратно. Потом, конечно, Карпов устроил всем нагоняй – французы позвонили в посольство и настучали на нас. Но это мелочи в сравнении с тем, что мы обнаружили в процессе обследования округи на третий день.

В городе нам повстречались очень интересные люди. Трое крепких парней европейской наружности сидели в кафе недалеко от порта и мирно потягивали кофеек. Мы же шли смотреть на старый форт Скала, построенный еще в восемнадцатом веке для защиты подходов к порту. И вот только мы появились в поле зрения этих «отдыхающих», как они незамедлительно оставили свой недопитый кофе и быстренько удалились по направлению к центру города. Лейтенанта Биссо такая резкая перемена поведения незнакомых людей насторожила. И он решил посмотреть, куда это направились беглецы. Ничего более разумного, кроме как последовать за французом, я с парнями не придумал, и количество преследователей резко возросло – с одного человека до одиннадцати. Пару кварталов мы не отставая топали за странными ребятами, не подававшими виду, что они нас заметили, но не сбавлявшими хода ни на секунду. В один прекрасный момент что-то пошло не так, и троица рванула врассыпную.

Погоня не принесла никаких результатов – неизвестные европейцы быстро затерялись в переулках. Но определенные выводы наша братия из происшествия сделала…

– Надо быть готовыми к возможному нападению, – сказал как отрезал Карпов. Его не меньше нашего взволновала эта непонятная ситуация с беглецами. – Не думаю, что это были обычные бандиты, пусть и европейской наружности. Какой преступник стал бы убегать при виде военного, а не жандарма?

– Быть может, это были дезертиры из рядов регулярных войск генерала де Голля? – предположил Леха, но за эту мысль он не очень цеплялся. Рядом забубнил на английском Сергей – он работал переводчиком для Кинга, Кейва и Пайса.

– Возможно, но маловероятно, это также дело жандармерии. Лейтенант Биссо или Ибрахим узнали кого-нибудь из этих людей?

– Нет. Никого из тех троих наши сопровождающие не узнали. Вдобавок в том же кафе, где сидела эта троица, пили кофе два французских офицера из числа только прибывших войск. Кто они и откуда прибыли – Биссо неизвестно.

– Спасибо, Пауэлл… – Задумчиво почесав подбородок, Карпов продолжил: – Значит, это не дезертиры. И испугались они не французских офицеров.

– Они испугались либо нас, либо рейнджеров, – включился в разговор Юра.

– Раз мы были для них угрозой, то и они могут быть угрозой для нас, – подтвердил Леха.

– Не нравится мне это! Кому мы могли здесь, в африканской стране, насолить за неполных две недели, товарищ подполковник?

– Англичанам, немцам, вишистам. Мы им сильно мешаем.

– Тогда они очень себя засветили. Мы ведь забеспокоимся, предпримем соответствующие меры. Да в конце концов – сообщим генералу де Голлю, и в городе станет тяжело любому шпиону! Французы не будут закрывать на это глаза.

– Алексей, как думаешь, французы готовились к нашему приезду? Делегация послов из СССР и США… Намечается серьезнейшая конференция… Масштабно, не правда ли? – В ответ на мой вопрос Леха утвердительно кивает. – Значит, в городе и без того затянуты все гайки. Де Голль сделает все, чтобы конференция не была сорвана. Но эти гаврики откуда-то все же вылезли и неожиданно для себя пересеклись с нами. Они не ждали нашего появления там. За нами и за посольствами, с высокой вероятностью, следят. И о наших выходах на прогулки по округе в последние два дня – тоже знают. Но при этом на свой страх и риск они все равно вышли в район порта и сели в кафе прямо напротив причалов. Почему?

Все задумались.

– Они кого-то ждали. – Куратор в очередной раз доказал свой высокий профессионализм.

– И этот кто-то должен был явиться из порта… Стоп, а что за офицеры в том кафе сидели? То, что это французы, – понятно. Но интересует иное – откуда они прибыли? – Похоже, Юра пришел к каким-то выводам.

– Хм, этого я не знаю… – Оп, а Карпов не всевидящий и всезнающий, как могло показаться раньше. – Пауэлл?

– На момент нашей встречи с неизвестной троицей в порту стояло два судна – пассажирский пароход и небольшой транспортник. Кто прибыл на пароходе – неизвестно, но вероятно, французские войска. А вот с транспортника краном сгружали какую-то технику.

– Trucks and light armored cars. – Значит, Кейв обратил внимание на процесс разгрузки. Молодец сержант! Переводить эти слова не пришлось – все сообразили, о чем идет речь.

– Вполне обычное пополнение… Ох, ладно, товарищи, заканчиваем с домыслами… Нам в этих вопросах разбираться – не с руки. Мы на территории чужого государства и лезть в дела местной контрразведки не будем. Предпримем шаги по усилению мер безопасности в посольствах, а все наши наработки по тем беглецам передадим генералу де Голлю…

Это решение не понравилось многим участникам совещания, в том числе и самому подполковнику Карпову. Но лезть в чужой монастырь со своим уставом очень некрасиво! Даже если добьемся положительных результатов, наше поведение будет выглядеть… неуважительно. Тут свои люди для решения таких задач есть, а какие-то приезжие охранники посольств (!) у этих людей хлеб отбирают. Нет, не надо нам такой славы… Мы негордые, потерпим.

В центр города и в район порта после случая с беглецами наши группы уже не ходили – не потому что испугались, а потому что нас попросили не тревожить злодеев, за которыми, если верить лейтенанту Биссо, местные контрики уже вовсю следят.

Посему наше исследование окрестностей ограничилось прогулками по прилегающей к посольствам территории. Скудно и опять-таки скучно, но зато все ямы, кусты, камни и прочие природные укрытия и пути подхода к посольствам, способные послужить врагам, были внимательно изучены, занесены на самодельную карту и взяты под особое наблюдение. Сами же посольства перешли на некое подобие осадного положения. Во всех комнатах, выходящих окнами на улицу, были навалены мешки с песком. На крышах обоих зданий выросли укрепленные теми же мешками позиции наблюдателей (а по сути, это были позиции для двух имеющихся у нас автоматических гранатометов Таубина, которые ждали своего часа в оружейных комнатах посольств). В просторных подвалах зданий оборудовали убежища с запасом провианта, медикаментов и боеприпасов. Кто знает, что тут может стрястись! Вдруг с моря корабли подойдут да начнут из пушек стрелять? Куда послов прятать?..

За все это «самодурство» и «маниакальный милитаризм» нам влетело и от Кэффери, и от Богомолова. Они очень и очень эмоционально восприняли наши нововведения. Им показалось, что французы могут просто не понять этих выходок и испугаться. Люди, от которых они ждали помощи, – строят укрепления! Любой союзник призадумается, если у него в тылу званые гости роют окопы и строят бункера. Неловко выглядит, согласитесь! Однако Карпов сумел убедить товарищей, что французы даже не узнают об укреплениях, – ведь снаружи посольства выглядят точно так же, как и до нашего заселения, исключением являются лишь выросшие на крышах позиции.

Вот так, в трудах и легком беспокойстве, шли дни нашего пребывания в Марокко. Послы мало-помалу договаривались с де Голлем (о чем можно договариваться несколько недель, мне неизвестно, но с каждым днем Кэффери и Богомолов выглядели все веселее и веселее), мы несли службу по охране посольств, французы все так же копошились в Касабланке, а враги и их прихвостни – затаились.

Ничего особенного не происходило вплоть до седьмого декабря. Этот день волею судеб стал одним из поворотных дней Второй мировой. Только мне тогда это было неизвестно…

Я, мой брат и друзья с раннего утра ждали плохих известий из США. Седьмое декабря – черный день календаря американского народа. День нападения на военно-морскую базу Перл-Харбор. Это однозначно не двадцать второе июня, несопоставимы жертвы и ужас. Но тьма войны – она что в Белоруссии, что на Гавайях, одинаковая.

– Чего ты такой хмурый, как туча прям! Что стряслось, друг? – Аверьянов, чутко следивший за моральным состоянием всех солдат охраны посольств, прочувствовал и мое состояние. За все те дни, что мы просидели здесь, в этих стенах, наши отношения с Аверьяновым стали по-настоящему дружескими.

– Ты ведь знаешь, откуда я пришел? – Вопрос ошеломил товарища старшего лейтенанта, и он почти минуту молчал, просто глядя мне в глаза.

– Знаю, – медленно, по буквам произнес Леха.

– Седьмого декабря одна тысяча девятьсот сорок первого года ранним утром силы морской авиации японского флота нанесли сокрушительный удар по военно-морской базе США – Перл-Харбор… – Друг вздрогнул. – Утоплены четыре линкора, десяток кораблей тяжело повреждены, на аэродромах базы уничтожены почти две сотни самолетов. На земле и воде погибли две с половиной тысячи американских военнослужащих…

И тишина. Я молчу, и Леха молчит. Прошло минуты две, прежде чем сидящий рядом товарищ смог вновь заговорить:

– Эмм… Этот ужас произошел у вас? Там?

– Да.

– Боишься, что подобное случится… – Короткий взгляд на часы, и секунда промедления. – Случилось здесь?

– Да.

– Майкл. Я, может, удивлю тебя, но… Тот самый Перл-Харбор по заказу американцев строили японцы. Это достоверная информация. Тебе известно, что мы и американцы активно торгуем с Японией? – Резкая перемена с угрюмо-подавленного состояния на бодрое меня удивила.

– Ну конечно… Кое-что мне об этом мире известно. Но все же я далек от точной информации о политических взаимоотношениях крупных держав.

– Не беспокойся. В Японии дураков нет, у них сейчас есть все, мы, – стучит себя в грудь Леха, – даем им все. Топливо, ресурсы, технологии. Их народ трудится на наших островах и строит лучшие морские базы. Они производят лучшую радиотехнику, и мы ее покупаем. Ты лично рискнул бы ввязаться в войну против тех, кто тебе всеми силами помогает?

– Нет. Леша, я все прекрасно понимаю. Я же не дурак какой, вижу кое-что. Но тревога не уходит. Муторно на душе. Отчего так, понять не могу. Эх, жаль, Серега с остальными в город уехал.

– Отбрось терзанья и развейся! С братом твоим и друзьями все будет в порядке. Они все при оружии, да и товарищ подполковник с ними. Охрана посла Советского Союза – дело серьезное… Подпишут сегодня договор, и все. Через неделю прибудет смена. Домой поедем отсюда, а там и на фронт… – Успокаивающие речи друга не возымели эффекта, и я смог лишь криво ухмыльнуться в ответ. – Ох, что-то я увлекся. Ты, кстати, собирайся, через полчаса прибудет транспорт, поедешь с ребятами смотреть на французскую армию.

– Чего? Руководство договорилось о проведении инспекции?

– Лучше! Генерал де Голль, оказывается, сам предложил посмотреть на то, как живется французскому солдату. – Такие вести меня радуют. Это очень даже интересно – сами предложили! Я очень даже за. – Я-то чего тебя искал, сообщить эту весть хотел. С тобой могут поехать еще шесть человек. Из моих ребят бери Джулая, Кабайлова и Лопатина. Не хочу этих массовиков-затейников видеть! Хуже горькой редьки надоели… И вообще – выше нос, товарищ первый лейтенант!

Через полчаса к воротам посольства подъехали две машины – несуразный, страшненький, с выпяченным вперед двигателем штабной автомобиль «Лаффли» и здоровый, монстроподобный бронированный грузовик знаменитой фирмы Берле.

Охрана конечно же никого не пустила и вызвала дежурного офицера – Аверьянова, а тот сразу пригласил меня и Кейва. За воротами мы встретили французского майора, который уверенно шагнул вперед и вопреки уставу первым отдал честь и представился:

– Commandant Philippe Leclerc, 2e régiment de spahis marocains!

Ни хохо себе хохо! То сам де Голль нас встречает, а теперь – Леклерк в качестве сопровождения прибыл! Ай красота!

– Майор Филипп Леклерк, Второй полк марокканских спаги. – Кейв говорит быстро и четко.

– Первый лейтенант Майкл Пауэлл, первый батальон рейнджеров армии США.

– Старший лейтенант Алексей Аверьянов, первый батальон войск особого назначения НКВД СССР.

И Кейв затараторил, представляя нас офицеру. Молодец сержант, не знал, что он так хорошо французским владеет. Когда подошли наши бойцы, майор как-то странно на них посмотрел и обратился к нам с Лехой:

– Сэр, майор интересуется, почему ваши люди не вооружены. Он говорит, что врага можно не опасаться, но местных бандитов в округе Касабланки – предостаточно.

Ага, так я и поверил. Бандиты конечно же! Майор ведь в курсе дела о беглецах. И приказ у него, наверное, – беречь как зеницу ока всех иностранцев. Вон сколько в грузовике белых фуражек легионеров – человек десять, не меньше.

– Ну, раз предлагает, то отказываться не станем… Кейв, иди вместе со всеми, приоденься подобающим образом… Пусть союзники удивятся… – Отдав команду бойцам вооружиться, остаюсь один на один с Леклерком – Леха к тому моменту уже ушел обратно в посольство, оставив следить за воротами и гостями бойцов охраны.

Когда к воротам вернулись бойцы – французов можно было брать тепленькими, их жабы повесились от жесточайшего приступа зависти… Наш пафос и выпендреж сработал на все сто процентов!..

Первыми к машинам вернулись энкавэдэшники: у всех в наличии ППШ в «обвесе» (у Кабайлова даже подствольник установлен), в кобурах по пистолету, все в бронежилетах, касках, защитных очках, перчатках, наколенниках и налокотниках. Забитые боеприпасами, медикаментами и прочими важными расходниками подсумки разгрузок тяжело висели на ремнях. У Джулая даже рюкзак за спиной есть. Только что там у него – не знаю…

Вот тут легионеры, лениво наблюдавшие за нами из грузовика, повставали со своих мест и молча уставились на невиданное раньше чудо – бойца спецназа в полной выкладке. Леклерк выпучил глаза и невольно хохотнул. Удивленные лица союзников вызывали чувство глубочайшего удовлетворения. А уж когда пришли рейнджеры, у которых все снаряжение было аналогично советскому, только вот стрелковое оружие американское, да еще и ручной пулемет есть, и базука, – майора проняло по самое не хочу. Он медленно, явно подбирая слова, заговорил, глядя на меня как на безумца, а Кейв начал переводить:

– Сэр, майор спрашивает – не хотим ли мы наведаться в штаб Роммеля прямо сейчас?

– Хотим. Но сделаем это потом. Когда настанет время… – Широко улыбаясь, я чувствовал себя победителем. Хотя в глубине души мне все еще было тревожно… Что-то должно было случиться…

Марокко. Касабланка. Площадь Вади Аль-Махазин.

10.00 по местному времени

Семиэтажное белоснежное здание отеля «Звезда Марокко» на площади Вади Аль-Махазин привлекало взгляды всех, кто хоть раз бывал в Касабланке. Любой уважающий себя европеец, посещавший Касабланку перед войной, наряду с осмотром исторических и культурных достопримечательностей города обязательно ехал смотреть на отель класса люкс. Взглянуть на сверкающий золотом, богато отделанный фасад, на мраморные дорожки, петляющие меж вечно цветущих клумб, на восхитительно украшенную резьбой по дереву арку, претворяющую центральный вход. Построенный в 1937 году отель должен был стать главным отелем города. По первоначальному замыслу в шикарные номера отеля должны были заселяться представители высшего света, приехавшие на отдых со всей Европы. Для официальных встреч или переговоров в здании отеля были предусмотрены два конференц-зала: большой – располагавшийся на втором этаже здания, и малый – на пятом. До начала войны в «Звезде Марокко» успели побывать немногие богатые люди, но все они однозначно были удовлетворены качеством обслуживания и комфортом отеля.

С началом войны отель практически вымер – Европа пала под натиском рейха, и некогда нараставший поток посетителей резко сошел на нет. И лишь с прибытием в Марокко послов СССР и США уснувший отель ожил. Большой конференц-зал огласили звуки трех языков, десятки людей вновь прошлись по коридорам, немногочисленная прислуга опять трудилась в поте лица, готовя пищу, убирая помещения и обслуживая гостей.

Утром седьмого декабря напротив центрального входа, как обычно, остановились две машины – красивый легковой автомобиль «Рено-Супрастелла» и большой тентованный грузовик фирмы Берле. Из грузовика молниеносно повыпрыгивали русские и американские солдаты. Из «рено» же неспешно вышли трое – русский подполковник Карпов, советский посол Богомолов и американский посол Кэффери. Все трое уверенной походкой направились к отелю, за ними последовали все солдаты, высадившиеся с грузовика. У входа в отель подполковник остановился, пропустил в здание послов и всех охранников, кроме молодого старшего сержанта из числа советских бойцов:

– Сережа, погоди. Заметил что-нибудь подозрительное?

– Да, товарищ подполковник. Состав охраны на постах на подъездных улицах изменился. Там нет ни одного легионера. А раньше они всегда там были… – Сержант отвечал на вопрос, но при этом взгляд его был направлен не на подполковника. Он смотрел на движущуюся через площадь машину. Без сомнения, это была машина генерала де Голля.

– Странно это. Очень странно. Пойдем-ка встретим генерала…

Но что-то в один момент резко изменилось. Когда машина остановилась и двое русских подошли к ней, чтобы встретить генерала, из-за здания отеля вышли пятеро французских солдат. Они очень быстрой походкой направились прямиком к машине.

– Сережа, это не французы!.. – воскликнул подполковник, выхватывая из кобуры табельный пистолет.

Но события уже шли не так, и изменить их ход двое сотрудников НКВД не смогли… Внутри машины раздались выстрелы, осколками брызнуло лобовое стекло. Старший сержант Арсентьев увидел, как сидевший на заднем сиденье охранник де Голля убил водителя и своего напарника, сидевшего впереди. Рядом грянули выстрелы, кто-то закричал. Но сержант не отвлекся на это и выхватил из кобуры свой пистолет. Его целью был стрелок в машине, ведь он представляет угрозу жизни генерала. Но сзади обрушился мощный удар, отправивший Сергея в нокаут…

В ногах потерявшего сознание сержанта лежал подполковник Карпов. Форма на его груди в трех местах была пробита пулями…

Касабланка. Порт. 9.50–10.00 по местному времени

Лейтенант Биссо второй день был сам не свой. Его и Ибрахима резко и без объяснений отстранили от работы с охраной иностранных посольств. Но это меркло в сравнении с другой вестью, о которой прознал лейтенант, – контрразведка и жандармерия ПРЕКРАТИЛИ работу по делу о беглецах. Кто-то наверху не желал распутывать шпионский клубок…

Не выдержав такого халатного отношения к работе, Дамиан решил самостоятельно рассмотреть все известные ему зацепки по делу. И в первую очередь он решил наведаться в порт. Ведь оттуда предположительно должен был прибыть агент, а может, агенты, которых ждали трое беглецов.

– Господин лейтенант, удивлен, что встретил вас здесь!..

Знакомый голос заставил лейтенанта оглянуться. Встретить кого бы то ни было в порту, на территорию которого Дамиан проник без разрешения, означало одно – его схватят, и затея распутать дело самостоятельно рухнет. Но окликнувшего человека лейтенант был рад видеть.

– Ибрахим!..

И вот уже вдвоем они пробираются по закоулкам портовых складов.

– Господин лейтенант, – тихонько обратился к офицеру марокканец, – когда закончилась погрузка и вся разгруженная техника покинула порт, в эти здания что-то пригнали. Какие-то большие машины. – Мозолистый палец указал на два больших строения.

– Откуда ты знаешь?

– Ибрахим давно живет в Касабланке и кое-что знает… – Хитрый прищур улыбчивого гумьера понравился Биссо. Ибо он был рад сознавать, что марокканец ему не враг. Встречаться с таким врагом – смертельно опасно.

– Откуда пригнали технику? Из города?

– Не-э-эт. Ее сгрузили вечером с того же корабля, с которого днем сгрузили машины.

Близость большой тайны заставила биться сердце ветерана битвы под Седаном с дикой скоростью. Нет, это был не юношеский задор, когда кипит кровь, это был задор бывалого человека, который ощущал близость большой опасности. В свои двадцать лет Биссо был одним из выдающихся молодых офицеров Сражающейся Франции. Рано опалившись огнем войны, парень не сломался, а наоборот – закалился подобно стали. Его острый ум стал сильным оружием. Именно поэтому майор Леклерк, а потом и сам генерал де Голль обратили внимание на удивительно сообразительного солдата. И именно поэтому он стал лейтенантом и попал в число людей, которым было доверено оберегать иностранных гостей…

– Тсс, смотрите! – Ибрахим осторожно подозвал француза и указал ему на открытые ворота одного из складов.

– Я так и знал!.. – Взгляду Биссо открылась интереснейшая картина – перед открытыми воротами склада стояли двое французских солдат с оружием, а позади них возвышалась гладкая, аккуратная громада новейшего французского танка – BDR G1R. А за ней еще три таких же… – Ибрахим, эти танки были только в двух частях, и одна из них сейчас в Рабате. А вторую, в Мавритании, пленили англичане…

И лейтенант знал, что те самые англичане отняли все французские танки для своих собственных нужд. И знал, что днем с корабля разгружали ТОЛЬКО грузовики и бронемашины. И ровно так же он не понимал, зачем танки разгружались вечером и почему они спрятаны здесь.

– Господин лейтенант… – Марокканец легонько толкнул лейтенанта в плечо. Со стороны портового управления шли десятки человек. Все они были облачены в странную форму, которую Дамиан не сразу признал. – Дьявол, это англичане!.. – прошипел Ибрахим, услышав, как переговариваются между собой подошедшие к складу солдаты.

– Танкисты… – Наконец лейтенант вспомнил, что же за комбинезоны были надеты на неизвестных. – Надо срочно сообщить об этом генералу де Голлю!..

– Стрельба? Господин лейтенант, это в городе! Думаю, нам нужно в первую очередь призвать помощь и ликвидировать английскую опасность… Следуйте за мной!..

Касабланка. Посольства СССР и США.

10.10–10.30 по местному времени

– Щит, повторите, что вы сказали!.. – Связист рейнджеров дрожащей рукой удерживал микрофон радиостанции. Ему только что по радио сообщили нечто такое, что ставит его, всех рейнджеров и солдат НКВД перед ужасным фактом…

– На объект Стол совершено нападение! Отель окружен французскими подразделениями численностью до двух рот. По нас открыт шквальный огонь!.. Мы заняли оборону. Послы находятся под нашей охраной, генерал де Голль до места не добрался, он захвачен противником!.. А, черт! Стреляйте в них!.. Машина генерала была атакована прямо перед зданием отеля! Погиб подполковник Карпов, старший сержант Арсентьев пленен!.. Иных потерь среди охраны нет!.. Командование обороной принял на себя первый сержант Кинг!.. Прорваться к машинам не можем, слишком плотный огонь!.. Что?.. – Голос в наушниках угасает, слышны отзвуки перестрелки и чьи-то голоса. – Крепость! Как слышите меня? Поступили новые данные! Прием!..

– Слышу вас отлично, Щит, прием!

– Наблюдаем колонну автомашин на противоположной стороне площади!.. Противник погрузил в грузовик медицинской службы генерала и нашего сержанта!..

Вбежавший в комнату связи старший лейтенант Аверьянов бросился к связисту.

– Что случилось?

– Товарищ старший лейтенант, на отель напали. Де Голль пленен! Вместе с ним захвачен старший сержант Арсентьев!.. Французы напали на наших ребят!.. – на чистом русском ответил рейнджер, отложив наушники. Связиста трясло, он был в ужасе.

– Как?! Господи… Так, спокойно. Что еще известно?

– Наши и ваши солдаты удерживают оборону. Послы живы… Погиб подполковник Карпов… Да! Пленных погрузили в транспорт и в составе колонны отправили по бульвару Бордо по направлению к нам…

Все рушилось на глазах. Союзный договор, возрождение Франции в новом облике, противостояние общим врагам – все рассыпалось на тысячи осколков. Никому не было понятно, как такое могло произойти, – но факт оставался фактом!..

В этой ситуации оставшийся без руководства старший лейтенант Аверьянов собрал волю в кулак и принял единственно верное решение:

– Принимаю командование на себя. – Схватив трубку телефона, стоявшего рядом со связистом, старлей глубоко вздохнул и гаркнул: – Общая тревога!..

Посольства ожили. Все посты, располагавшиеся по периметру, быстро заняли заведомо подготовленные позиции. На крышах зданий появились солдаты с тяжелым вооружением – автоматическими гранатометами и базуками. В коридорах забегали сержанты, подгоняющие своих подчиненных. То тут, то там из отдельных помещений доносились голоса…

Военная машина отдельно взятых посольств пришла в действие.

– Товарищ старший лейтенант! Смотрите! Танки!

– Едрить твою налево… Приплыли…

Двое бойцов в касках внимательно следили за тем, как по дороге в сторону посольств движется колонна из четырех танков. Невиданные ранее машины с удивительно гладкими и зализанными очертаниями ехали довольно быстро. На крышах посольств нервно заерзали бойцы с базуками – до целей было еще далеко, но все они уже были распределены и взяты на мушку…

И вот, не доезжая сотни метров до забора охраняемой территории, танки замерли, лязг гусениц и рев мощных двигателей исчезли из мира звуков. Наступила неловкая тишина.

– Не стрелять… – шепчет Сиротинин. В его руках жизни неизвестных танкистов – до целей уже можно было достать из базук.

– Ne tirez pas!.. C’est moi – Bissot! – Из башни головного танка показалась фигурка французского солдата. Он усердно размахивал над головой белой фуражкой Иностранного легиона.

– Биссо? Наши, что ли?.. Спасибо тебе, Господи!..

В этот момент казалось, что мольбы русских и американских солдат были услышаны…

Поездка «на юга» с майором Леклерком оказалась не очень занимательной. По пути мы не увидели памятников истории, крупных поселений или чудных видов природы – асфальтированная дорога под колесами машины, скудная растительность на обочинах и океан по правую руку от нас… Нет, были, конечно, маленькие посты Иностранного легиона, но они не подпадали под разряд «впечатляющие достопримечательности». Нас останавливали, проверяли документы и со спокойной душой пропускали дальше. Потом мы проехали большой пост на перекрестке дорог – там уже нас встречали не только белые фуражки, но и местные вояки – гумьеры. На какой-то момент я ощутил близость кого-то или чего-то важного, способного многое прояснить, но чувство как-то быстро угасло, когда наша машина свернула на небольшую дорогу, ведущую в глубь материка…

Так бы мы, наверное, и ехали себе, пока не добрались до цели – местной инженерной части, которую хотели нам показать, но вот тревожный возглас француза, сидевшего рядом со мной и всю дорогу крутившего тумблеры вмонтированной в корпус машины рации, заставил всех вздрогнуть:

– Catastrophe! Mon commandant – alerte!..

– Ce qui s’est passe? – Сидящий на переднем сиденье Леклерк оглянулся через плечо.

– Переводи… – шепчу на ухо Кейву, и тот, кивнув, начинает говорить.

– Радист говорит, что случилась какая-то катастрофа, поднимет тревогу… Майор поинтересовался, в чем дело… Радист отвечает, что в городе… Твою мать!.. – Я отпрянул, когда Рик взвился как ужаленный. – Qu’avez-vous dit? – А радист тараторит что-то в ответ. Лицо сержанта бледнеет на глазах.

– Кейв! Что за чертовщина! Ну-ка сядь! Что стряслось? – А сам шестым чувством ощущаю близкую поступь скромного зверька – песца… Необъяснимое волнение, рвавшее душу с раннего утра, за считаные мгновения ворвалось в мозг с дикими воплями: «БЕДА!» – НУ?!

– В Касабланке восстание, генерал де Голль взят в плен, послы вместе с охраной окружены в городе, под стенами посольств танки…

Машина резко тормозит. Все пассажиры замирают, не в силах сказать ни слова. Лишь визг тормозов подъехавшего грузовика нарушает безмолвие…

Все.

ВСЕ! Кранты!..

Что же теперь делать? Куда бежать? Да черт бы их всех побрал!..

Стоп-стоп-стоп! Первый лейтенант Пауэлл! Взять себя в руки! Кто ты? Рейнджер или базарная баба? Слишком легко вылетаешь из колеи, офицер!

Что делать, спрашиваешь? Во-первых, надо подробно разобраться в ситуации.

– Кейв, переводи. Господин майор, нужно срочно выяснить все подробности восстания в Касабланке. Спроси разрешения воспользоваться рацией. – Рик говорит быстро, но сильно запинаясь, однако Леклерк все понимает и не задумывается ни на секунду, сгоняет связиста.

– В чем дело, товарищ первый лейтенант! – Джулай спрыгивает с борта грузовика и бежит к нам.

– В Касабланке бой, на посольства напали… Так, не мешай мне! – Отмахнувшись от дальнейших расспросов, щелкаю тумблерами радиостанции, настраиваясь на нужную волну.

– Крепость, крепость! Как слышите, прием?

– Крепость на связи! Назовитесь, прием.

– Пауэлл в канале, докладывайте, прием.

– В городе бой, противник атаковал и блокировал объект Стол, переговоры сорваны, генерал де Голль захвачен в плен французскими повстанцами. Послы находятся под охраной наших сил на объекте Стол. Король занял оборону. – Король? А, Кинг! Отлично. Он продержится некоторое время. – К посольствам подошло подкрепление – четыре танка под командованием майора Бийота и взвод гумьеров под командованием лейтенанта Биссо. Готовим группу для нанесения удара по силам, блокирующим объект Стол, и вывода послов в безопасное место. Прием.

– Крепость, есть ли данные о силах противника, прием?

– Предположительно главной силой восстания является французский полк, недавно прибывший из Мавритании. Лейтенант Биссо сообщил, что, вероятно, в нападении замешаны англичане… Есть неподтвержденные сведения о захвате аэропорта на востоке от города… Потеряна связь со штабом гарнизона Касабланки и с управлениями контрразведки и жандармерии. Есть связь со штабом батальона Иностранного легиона на северной окраине и с несколькими постами охраны на южной оконечности города. С одного из постов доложили о прорыве колонны повстанцев по направлению на Аземмур… В этой колонне есть автомашина медицинской службы, в ней вывозят пленных. Прием…

– Пленных? Кроме де Голля пленен еще кто-то? Прием. – Сердце скакнуло куда-то наверх, перебивая дыхание.

– С объекта Стол сообщили, при захвате де Голля погиб подполковник Карпов, в плен попал старший сержант Арсентьев…

Мне стало нехорошо. Перед глазами поплыли круги. Куратор – мертв, брат – в плену… Господи, дай мне сил!.. Чувство реальности ушло куда-то на второй план – разум затмила непроглядная чернота безысходности…

Что можно сделать? Что? Сражаться? С кем? Как? Нет сил… Не могу… Брат в плену! Его схватили и увозят!..

Стоп, Майкл…

– Сэр! Сэр!.. – Кейв трясет меня за плечи, а я чувствую, как из глубин сознания подымается ярко-красная, всепоглощающая волна безумной ярости, вытесняющая всю тяжесть безысходности.

Увозят? Это не значит, что он мертв!

Колонна на Аземмур идет? Надо перехватить колонну! Отбить брата у врагов! Да, вашу мать, да! Безысходность?! Да ни хрена!!!

– Суки! Ха-ха-ха! Я всех их передушу… Руки убери, сержант! – Кейв отскакивает назад, да так сильно, что вся машина тяжко вздрагивает. – Ну-ка переводи. Враг вывозит генерала де Голля по дороге на Аземмур. Надо перехватить колонну…

– Le Diable!.. – Леклерк только не крестился от ужаса, глядя на меня.

Да мне плевать, что я страшный! Если друг страшится, то и враг, вне всякого сомнения, будет испражняться от нечеловеческого ужаса! Я этих сук всех вырежу, под корень!.. Только бы спасти брата!..

Дорога на Аземмур в десяти километрах от Касабланки.

Сергей Арсентьев и Шарль де Голль

Старший сержант Арсентьев изо всех сил держался за пулемет и турель, лента кончилась, а заправить новую никак не удавалось. Маленькую машинку безжалостно трясло на ухабах и бросало из стороны в сторону при резких виражах. Генерал де Голль хоть и умел водить машину, но под обстрелом этого никогда не делал…

– Ровнее! Держите ровнее, генерал! Я не могу перезарядить оружие! – на чистом французском просил русский сержант. Он совершенно не хотел погибать сразу после такого эффектного побега!..

Всего три минуты назад колонну, в которой везли пленных, обстреляли. Постовой из числа солдат Французского иностранного легиона попытался остановить колонну машин, мчавшуюся на полной скорости со стороны Касабланки. Но, когда осознал, что транспорт не намерен останавливаться, поднял тревогу и бросился прочь с дороги. По машинам из кустов залпом ударили винтовки, почти сразу их поддержал пулемет. Шедший в голове колонны броневик презрительно пер вперед, огрызаясь из башенного пулемета, но грянул выстрел – и брызнули искры. Бронебойная пуля прошила броню и впилась в глаз башнеру. Грянул второй – и уткнулся лицом в руль водитель. С бронебойными пулями шутки плохи – после третьего меткого выстрела броневик полыхнул ярким бензиновым пламенем и развернулся поперек дороги. Колонна встала…

Но численное превосходство врагов оказалось слишком большим, из остановившихся грузовиков посыпались десятки солдат во французской форме. Что, впрочем, даже на мгновение не остановило легионеров – огонь с их стороны усилился. Случайная очередь полоснула по грузовику с большим красным крестом на тенте, и вновь разгорелось пламя.

Зажимая ослабевшими руками простреленный шальной пулей живот, последний из четырех повстанцев в санитарной машине с обреченностью смотрел, как двое важных пленных распутывают веревки и, прихватив оружие, бегут прочь…

Увлеченные перестрелкой с легионерами повстанцы не сразу заметили, что пленные сбежали. Советский сержант, с перекошенным от ярости лицом, тремя меткими выстрелами из подобранной винтовки утихомирил экипаж легкового автомобиля, пристроившегося за санитарной машиной, и махнул рукой генералу… Де Голль, озираясь по сторонам, выпрыгнул из медленно разгорающегося грузовика и со всех ног побежал следом за русским солдатом, уже забравшимся в легковушку и занявшим позицию у пулемета…

Лишь когда захваченный транспорт, взревев мотором, рванул по обочине, повстанцы вспомнили о пленных. Но – увы, изменить что-то не представлялось возможным, и, оставив разбираться с последним отстреливающимся легионером пяток бойцов, злодеи рванули в погоню. Теперь повстанцам пленные живыми не были нужны…

– Ровнее, молю вас, генерал! Я не могу прицелиться!.. – Сержант еле устоял на ногах, когда машина скакнула на ухабе и очередь из пулемета ушла высоко вверх.

– Ровнее – значит, медленнее, сержант! – Схватив с соседнего сиденья ручную гранату, де Голль ловко рванул чеку и, по-молодецки «хэкнув», швырнул ее за борт, метя в преследователей.

По заднему борту стегануло несколько пуль, сержант вскрикнул и припал на колено – пуля чиркнула по ноге, оставив глубокую кровавую борозду.

– Держись, сержант!

Машина, повинуясь резкому движению рулем, метнулась влево и, опасно кренясь, взлетела вверх по придорожному холму. Еще несколько секунд были выиграны этим опасным маневром. Но до спасения было еще целых три километра…

На небе собираются тяжелые тучи. Еще ни разу за последние недели я не видел, чтобы пасмурная погода не заканчивалась дождем. Значит, и сейчас ливанет! Слякотно станет, и похолодает резко. Ну ничего, зато следов крови на дороге не останется… Где же эта колонна? Мы с рейнджерами и энкавэдэшниками засаду небольшую приготовили – всемером выдвинулись навстречу колонне и в километре от поста легионеров заняли позиции по обе стороны от дороги. Я с Хорнером по одну сторону, все остальные у грузовика – по другую. План не обременен глубокой проработкой и, по сути, прост как пять копеек – врезать по колонне из всех стволов, главное – не трогать санитарной машины и спасти де Голля и Сережу. А потом на грузовике валить к посту и держать оборону, если это понадобится. Хотя после совместной атаки рейнджеров и бойцов НКВД нападать на пост будет, скорее всего, некому. Главное, действовать дерзко и быстро: ударить, подскочить, освободить пленных и валить. Особых вариантов-то нема – либо так, либо колонна доберется до поста и там будет бойня. Исход такого варианта событий предсказать сложно…

Однако мне было интересно: куда же тащат пленных? Не до границы же с Мавританией! Или их кто ждет в южном направлении? И вообще – чья это затея? Не англичан ли?.. Ответа на вопросы, по старой доброй традиции, просто не было. А в общем, в них никто и не нуждался… Особенно я. Мною правят разум пополам с яростью. Соображаю, но очень хочу убивать.

Откуда-то издалека донеслась стрельба – били из пулемета. Спустя короткий миг к звукам стрельбы добавились надрывные завывания двигателей. Еще немного – и в семистах метрах от засады из-за поворота показались машины.

– Машины! – Хорнер подхватил с земли базуку и, закинув ее на плечо, замер в ожидании. – Бью по головной, как планировали.

– Погоди, Алекс… Что там происходит?.. – Глубокое сомнение вызвала стрельба в колонне. В авангарде, с отрывом метров в сто от основной группы, мчится немецкий джип – «Штойвер Р200» с установленным на турели зенитным пулеметом, за которым, кстати, стоит стрелок. Короткими очередями с джипа бьют по следующей за ними колонне грузовиков. – Что за?.. – Бинокль, висевший на груди, не с первого раза ложится в руку. И когда я подносил его к глазам, до «штойвера» оставалось уже метров триста. – По головной не стреля-а-а-а-ать!..

Шквал огня сорвался со стволов и роем смерти бросился навстречу врагу. Десятки пуль ударили по металлу и тонким стеклам кабин грузовиков, по мягким, уязвимым телам вишистов, по слабым деталям двигателей и ходовой… Медленно, с опозданием, в кабину первого грузовика, уже и без того вымершую под шквалом пуль, ударила тяжелая семидесятишестимиллиметровая осколочно-фугасная граната ОФГ-2, произведенная на советском заводе для американского оружия… Взрыв безжалостно разворотил и кабину, и переднюю часть кузова, где в момент попадания сгрудились почти все пассажиры… Живых, не то что раненых, там уже не было, когда обстрел плавной волной перетек на пытающийся объехать подбитого собрата второй грузовик. Прикрывшись корпусом первой машины от обстрела с одной стороны дороги, грузовик резко затормозил, и из него посыпались стрелки. Много – не меньше тридцати человек. Но в самую гущу этой компании по навесной траектории уже летели две двадцатипятимиллиметровые осколочные гранаты. Одна легла четко перед командиром отряда, щедро нашпиговав его и двоих ближайших бойцов мелкими осколочками. Вторая же, невероятным образом срикошетив от тента грузовика, разорвалась в воздухе, оросив нерасторопных врагов, по которым совсем уж неожиданно ударил пулемет с зарывшегося носом в кусты джипа. Французский генерал и советский сержант тоже приняли участие в избиении младенцев. Третий же грузовик сдал задом, съехал в придорожную канаву, и с него преспокойно начали выгружаться еще три десятка врагов…

– Хорнер, фосфор! – Из подсумков на свет появляются по паре чушек фосфорных гранат. Бросок, еще – и через пару секунд над дорогой начинают расстилаться опасные для жизни белые облака. – Теперь ходу, сержант! Ты бегом к грузовику. Отводи всех к перекрестку! ОТХОДИ-И-ИМ! RETREAT!.. Я к генералу!.. – И, не дожидаясь ответа, рвусь прямиком через кусты к дороге. Пули сшибают ветки, выбивают фонтанчики земли, свистят над ухом – но мне как-то сие неинтересно. Бегу себе, и меня уже не остановить.

Оп, ошибся… Пуля ударяет в спину, и я кубарем пролетаю по земле метров пять.

– Мм… – Движение дается с трудом, спину простреливает боль. Насколько достаю, пытаюсь ощупать спину рукой. Крови нет, дырки в бронике – тоже. Не пробили, хе-хе-хе! Вернусь в Москву – расцелую разработчиков…

– Майкл, сюда! БЫСТРЕЙ! – Серега орет во всю глотку. Видел меня, значит. Бегом-бегом к нему! Одно хорошо – дорогу перебегать не надо…

– Sir, wake up! Come on! – Хорнер откуда-то вынырнул.

– Алекс!..

– Нет времени! Бегом, сэр!..

Ох, мать!.. Добежали!

– Серый, что с тобой? – Серега выглядит не лучшим образом. Руки в крови, лицо бледное, весь дрожит. – Ох, еклмн!

– Движок заглох! Толкайте! – Брат совершенно не думает о ранении – его взгляд горит огнем.

– Depechez-vous! – Генерал напомнил о своем присутствии. Он выглядит растрепанным, но никаких заметных повреждений на первый взгляд нет.

– Alex, help me! – Так, проломим куст – и покатимся по наклонной в кювет. – Come on! – С треском джип прет напролом. Шаг, другой, машина помаленьку движется. Над головой внезапно застрочил пулемет, оглушая нас с Хорнером, но ничего не поделаешь, брат пытается всех нас защитить… Эхма! Медленно идем, и движок молчит!..

Фш-ш-шу-у-у-у-у-у-у!..

Через треск выстрелов пулемета слышу, как ревет реактивный движок ракеты. Базука?! Нет, она за спиной Хорнера… Что за чертовщина? Оборачиваюсь и восхищенно ахаю! В небо по дуге тяжело летит толстая ракета, утягивающая за собой два извивающихся шланга. Джулай! Вот что он в рюкзаке притащил! Сейчас жахнет!..

Др-р-ра-а-а-а-а-ам!..

Земля под ногами нервно вздрагивает. На месте цепочки взрывов поднимается здоровая стена дыма и пыли. Эффектный удар, ничего не скажешь! Даже стрелять в нас перестали. Пока выжившие прочухаются, мы и отчалим…

– УХОДИМ! УХОДИМ! – Приказы дважды повторять – моветон, но в нашем случае это необходимо. А то, видишь ли, все еще врага бьют, а приказов не выполняют…

– Запрыгивайте!..

Джип несколько раз чихнул движком и завелся, завибрировал. Сергей отпустил пулемет и помог мне запрыгнуть в машину, следом ввалился Хорнер, огрев меня по голове трубой гранатомета.

– Dieu soit loue! – вздохнул де Голль когда место боя осталось позади. Все почувствовали невероятное облегчение…

– Sir, look! They made it.

На дорогу позади нас на полной скорости вылетел грузовик с нашими бойцами. Те, заприметив нас, дружно замахали руками.

– С днем рождения, брат. С утра забыл поздравить… А теперь – от всей души поздравляю! – Сергей улыбается, но его заметно трясет.

– Спасибо, брат. Двойной день рождения… Думал, все, погибну… Спасибо тебе и ребятам, что прикрыли. – И жмет мне руку. – Фух… Хреново мне… Ногу зацепило, крови налило море…

– Хорнер, аптечку!..

На посту нас встречали громогласным «HOURRA!» во французском и марокканском исполнении.

– Mon General! – Леклерк прямо-таки сияет. Бежит к нам, руками машет, смеется. Счастлив человек – большая беда миновала. Вокруг машины скапливается куча солдат, все восхищенно смотрят на спасшегося лидера Сражающейся Франции.

А тот, ощутив настрой солдат, громко заговорил. В его голосе слышны холодные, стальные нотки. Гневается генерал, но не ругается, а наоборот – разжигает гнев в своих подчиненных. Солдаты стремительно выстроились перед генералом, и про нас все забыли…

С подкатившего грузовика соскочили наши бойцы, помогли вытащить Серегу из джипа и переложить его на поднесенные легионерами носилки. Быстро обработали и перевязали, кольнули обезболивающего и потащили его в укрытие – неглубокий, но очень широкий окоп, обложенный мешками с песком и накрытый брезентовым полотном. От грядущего дождя, да и от возможного обстрела такой окопчик укроет, а больше и не надо.

– Серый, а чего де Голль там митинг устроил? Неизвестно, сколько врагов пережили удар «Горынычем», вдруг они решат сюда наведаться. А мы и не готовы их встретить…

– Генерал приказы раздает… – Сергей прислушался к доносящемуся с перекрестка голосу генерала. – В Беррешид какой-то Леклерка и десяток солдат отправляют… Войсковая часть там большая стоит. Требует связь обеспечить с Рабатом… Кому-то приказывает разворачивать оборону… Короче – дает ценные указания.

– Ага, вон, побежал народ. О, Кейв. Эй, Рик! Сюда!..

Сержант нас и искал. Он успел связаться с Касабланкой и выяснить, что к объекту Стол при поддержке французских танков и отряда пехоты пробились наши ребята, но обратно вернуться не выходит – противник перегруппировался и сызнова блокировал площадь. Одно хорошо – оборона там теперь непробиваемая и продержаться ребята могут очень долго.

– Слава богу… Ладно, Хорнер, останься с Арсентьевым. Кейв, за мной. Пойдем, посмотрим, где мы нужны в деле славной обороны…

Меня заклинило сразу, как я поднялся из укрытия. В голову ударила сильнейшая боль, все померкло на секунду и обратилось в серую пелену. Что происходит? Куда я смотрю?..

Глаза.

Взгляд.

Вижу.

Тонкая, изящная фигура.

Девушка? Легионер? На ней форма Французского иностранного легиона. Странно…

Но я знаю ее… Очень давно знаю…

Почему?

Мне плохо, голова болит сильнее и сильнее.

Это чувство. Оно мне тоже знакомо…

Стоять! Смотри на нее. Вспоминай – кто она? Ее раскосые, выразительные глаза, полные удивления, тонкие, нежные черты лица, красиво очерченные губы.

Она – японка… Да!

Я…

Ее…

Помню…

 

Эпилог

Город Фудзи. Префектура Судзиока

Обнесенный мощным, по-японски основательным, забором неприметный домик на дальней от берега стороне города никогда не привлекал внимания. Местные жители не задумывались над вопросом: «А кто же здесь живет?» Это никого особо не тревожило, но те, кто все же задумывался над этим, пытались найти ответ. И рождались всяческие слухи. И что там обитает безутешная вдова большого чиновника, служившего при самом Императоре. И что поселился в доме старик-отшельник, великий мастер боевых искусств, растерявший на старости лет свои силы и оградивший себя от мира глухими стенами. Самые же внимательные говорили, что там живет военный человек, так как изредка, раз в месяц, к нему приезжают офицеры из самого Генерального штаба Императорской армии Японии!

Однако любой, кто пытался серьезно раскрыть тайну «одинокого дома», либо был своевременно переселен в другую префектуру, либо – просто исчезал. Незримая, но воистину могучая стража не пропускала никого постороннего через врата дома…

Лишь сам Император и полтора десятка государственных чиновников и армейских генералов, абсолютно верных своему правителю, знали, кто же проживает в этом доме.

– Здравствуйте, Канэко-доно. – Учтивый мужчина с проседью в аккуратной прическе аккуратно поклонился хозяину дома. Дорогой европейский костюм-тройка сидел как влитой на подтянутой фигуре гостя.

– Здравствуйте, Миято-сан. Давно я вас не видел. – Хозяин дома, мужчина лет сорока, в непривычных для японского человека джинсах и клетчатой рубашке, гостеприимно улыбнулся. – Хотите чая?

– С удовольствием!.. Канэко-доно, я хочу сразу перейти к делу…

– Еще ни один из моих гостей не приезжал сюда, просто чтобы посидеть со мной, выпить чашечку сакэ и поговорить на отстраненные темы… – с горечью в голосе произнес хозяин, разливая по глазурованным стаканам горячий чай. Еще один непривычный предмет – электрический чайник. В этом доме было немало удивительных вещей, но никто из гостей и никогда не просил объяснить смысл тех или иных предметов…

– Простите меня за мою неучтивость, Канэко-доно…

– Чего уж там, я привык… Живя здесь в абсолютном одиночестве, ко всему привыкаешь. Говорите – зачем приехали? – Смена тона резанула слух гостя.

– Отношения между Англией и союзом СССР и США с высокой вероятностью в ближайшие полгода из нейтральных перерастут во враждебные. – Акихиро Канэко отставил взятый со стола стакан с чаем и задумался. Слова, услышанные им сейчас, говорили об одном – грядет новый, страшный виток бушующей сейчас войны… И Миято приехал услышать совет. Совет, к которому, несомненно, прислушается сам Император. Совет, который решит будущее великой Японии. – Канэко-доно, вы прекрасно знаете, что Англия обладает такими силами, с которыми, быть может, не справится даже несокрушимая воля русских. Американцы могут испугаться, отступить… Но без поддержки Штатов и России – мы очень скоро потеряем нашу мощь. Промышленность начнет рушиться…

– Не говорите мне о силе проклятых англичан!.. – гневно отмахнулся Канэко. Сейчас это был уже не добродушный гостеприимный хозяин, это был совершенно иной, жесткий, если не жестокий, человек… – Их сила треснула на корню тогда, в тридцатом году. Я знаю ЭТО. И Япония сейчас не стоит на распутье. Она давно избрала свой путь. Мне нечего советовать.

– Простите, Канэко-доно! Но…

– Скажи, Кенджи, почему сегодня наш могущественный флот не разрушил до основания Перл-Харбор?

В тишине, наступившей после этих слов, было слышно, как стучится сердце гостя.

– Хиросима… – одними губами вымолвил Миято.

– Верно. Ты желаешь стать свидетелем этого безумия?

– Нет!

– Никто не желает.

– Но Англия уже обладает такой мощью!..

– Нет, Кенджи… Еще нет. Тогда, в тридцать втором году, Англия потеряла возможность делать атомное оружие. Девять лет для восстановления этих знаний из абсолютного пепла – ничтожная цифра… – Решительностью этого человека можно рубить металл и крушить горы.

Поэтому ему верит Император.

Поэтому Япония процветала и шла по пути к величию.

– Спасибо вам, Канэко-доно. Я передам ваши слова Императору… И… ваша дочь. Она так и не вернулась?..

– Она выбирает свой путь сама. Как этого желала ее мать…

Впервые за долгие годы Миято услышал, как дрогнул голос Всемогущего Ока Императора – Акихиро Канэко.