Ударный отряд Пинской военной флотилии.
Река Припять близ Мозыря
Двенадцать кораблей медленно, не теряя строя, приближались к Мозырю. Четыре номерных больших бронекатера проекта 192Б-М в авангарде, три монитора: «Ударный», «Смоленск» и «Витебск», три канонерские лодки: «Передовой», «Верный» и «Смольный». Все как на подбор модернизированы и перевооружены. Командование сильно сожалело, что этому отряду не удалось выйти к Бобруйску до его падения: успели бы – возможно, противник не взял бы город так быстро.
Следом за вооруженной братией идут два абсолютно мирных, тихоходных пароходика: «Кооперация» и «Язь». Они несут самую важную часть всего ударного отряда: 6-ю отдельную роту морской пехоты с приданным усилением – двумя истребительными взводами морской пехоты армии США. «Марины», так в шутку прозвали американских морпехов их советские коллеги. Причиной тому послужило официальное наименование морской пехоты США – Marines. Но шутки шутками, а все знали, что эти самые «марины» – отчаянные рубаки, заслужившие уважение в боях Гражданской войны в Испании. Последние два месяца американцы передавали свой опыт бойцам 6-й отдельной роты морской пехоты. И вскоре этим подразделениям вместе придется выполнять серьезную боевую задачу – захват моста в Мозыре.
С берега фонарем им просигналили: «Бой идет в Мозыре. Мост под контролем противника». Контр-адмирал Рогачев, находясь на головном мониторе «Ударный», ухмыльнувшись, обращается к старшему лейтенанту Юшину:
– Молодцы «чапаевцы», сухопутные, а морзянку знают! Сигнальщик! Ответ на берег: «Спасибо за информацию!» – А потом, секунду помолчав, добавляет, но уже не для сигнальщика: – С Богом, братцы…
Один из кораблей подает два протяжных гудка. Все готовятся к бою…
По мере приближения к цели у моряков укреплялось мнение, что где-то их обманули! Ведь было сказано, что мост под контролем противника. Но на северном берегу гремит бой. Кто-то удерживает тет-де-пон и яростно сражается. Над водой кроме гулкой канонады и стрельбы, доносящейся из города, разносятся треск пулеметов и дробный стук автоматической пушки. Контр-адмирал нахмурился.
Звучит приказ ускорить ход двух катеров авангарда, пересечь линию моста и выйти к месту боя. За головными машинами вскипают буруны, они ускоряются, идя к цели.
– Эх, где же наш корректировщик? Может, мессеры перехватили? – взволнованно сжимая в руках бинокль, вздыхает бригадный комиссар Кузнецов. Ему есть о чем волноваться. Самолет-разведчик их флотилии уже должен был висеть над мостом и передавать данные о силах противника и их местоположении. Но его нет! Да и хрен бы с ним, с их разведчиком, ведь были еще и самолеты, поддерживающие сухопутные части. Но с командованием авиации, как назло, не удалось условиться о выделении для целей речников хотя бы одного разведчика. А в небе так много краснозвездных самолетов, что обидно до слез – ни один из них не будет помогать морякам. – И корректировщиков высадить не можем! Э-эх!.. – раздраженно взмахнул рукой комиссар. Стоящий рядом капитан «Смоленска» старший лейтенант Пецух поморщился: вооружение его монитора, две стодвадцатидвухмиллиметровые пушки главного калибра, и реактивная установка под стотридцатидвухмиллиметровые эрэсы – бесполезны без координации огня. Чтобы поразить кого-нибудь, им придется выйти на открытое место и бить по целям в зоне прямой видимости. А это глупость, если не форменное самоубийство. Проблемы уже появились. Но они пока еще минимальны…
Тем временем вырвавшиеся вперед два бронекатера прошли мост и, чуть сбавив ход, вышли к месту боя. Командиры кораблей ахнули – в сотне метров от берега на перерытом воронками и опустошенном битвой пологом склоне, в маленьком укрытии из мешков с песком кто-то отбивается от многочисленно превосходящего противника. Строй рыжих мундиров волнами, словно кипящее море, накатывается со всех сторон на позицию обороняющихся. Но на позиции не сидят без дела. Короткими, злобными очередями бьют пулеметы, прижимая к земле приближающихся врагов, щелкают точными одиночными выстрелами винтовки, изредка, но уверенно их поддерживают автоматные очереди. Самым грозным голосом, очень редким, но всегда смертоносным, очередью стучит зенитное орудие.
Моряки смотрят на все это, и в их душах закипает ярость. Какой-то незнакомый, но без сомнения свой, советский, может быть американский, товарищ отважно, насмерть сражается в окружении! И если они, краснофлотцы, не вмешаются прямо сейчас, товарищи могут погибнуть! Враг слишком близко подошел к позиции обороняющихся!
– Полундра! – громогласно пронеслось над водой. Радисты катеров скороговоркой докладывают на корабли отряда об обнаруженном противнике. И о товарищах они тоже докладывают. Но отряду надо еще приблизиться, а бой принимать авангарду. Два отставших катера уже ближе…
На обоих вырвавшихся вперед катерах ход сбрасывается до минимума. Комендоры носовых орудий в скорейшем темпе разворачивают башни с длинными и тонкими, словно рапиры, стволами восьмидесятипятимиллиметровых орудий. В казенниках уже лежат фугасные снаряды, а наводчики как можно точнее наводят перекрестия на скопления противника.
– Только бы своих не зацепить… – бормочет молодой наводчик с лихо заломленной на затылок бескозыркой.
– А-АГОНЬ!
Гремит сдвоенный залп. Снаряды ударяют в строй поляков слева от позиции зенитного орудия. Взрывы мгновенно выкашивают не меньше двух отделений пехотинцев.
Следом за залпом орудий с рубок и ютов обоих катеров длинными, злыми очередями бьют спарки крупнокалиберных Браунингов. Матросы у пулеметов, сжав челюсти до боли в скулах, давят на гашетки, посылая к цели сотни тяжелых пуль. Трассирующие боеприпасы опасными светлячками прочерчивают воздух, указывая, куда бьют стрелки. Подносчики боеприпасов уже открывают новые коробки с лентами, скоро перезарядка.
Удивительным кажется молчание самых мощных «стволов» на катерах – стодвадцатимиллиметровых минометов, сокрытых за высоким барбетом позади рубки. Матросы на своих постах, заряжающие уже держат заготовленные для выстрела мины, наблюдатели на рубках дают координаты целей, наводчики вносят последние штрихи в процесс прицеливания…
И вот с рубки дают отмашку.
Заряжающие, словно заведенные, хватают из рук подносчиков здоровенные шестнадцатикилограммовые мины и отправляют их в жерло. Хлопок – и сразу следующую. И так по семь выстрелов с обоих катеров.
Пройдут долгие, мучительные секунды – и с ужасающим визгом смерть все же обрушится на головы ненавистных оккупантов. Гигантские столбы земли встают смертельным частоколом, с очень короткими промежутками между разрывами.
Капитану одного из катеров кажется, что наводчики ошиблись с расчетами и обстрел накрыл позицию храбрецов на берегу, но, слава богу, это не так. Земля опадает, и становится ясно – мины легли достаточно далеко от позиции. Обороняющиеся продолжают отбиваться, ощутив мощную поддержку со стороны реки, а противник в замешательстве…
Откуда-то слева, с противоположного берега по головному катеру неожиданно ударяет пара орудий. Один снаряд разрывается за бортом, второй попадает прямо в рубку. Катер сотрясается от удара. По палубе вихрем проносятся осколки, за борт падает сраженный подносчик мин. Затем прилетает второй залп. И вновь – один промах, одно попадание. Опять в рубку…
Сплевывая кровь из разбитой губы, капитан поврежденного катера старший лейтенант Морозов хватает трубку переговорного устройства и пытается связаться с мотористами, но в ответ тишина. Попаданием перебило проводку. Капитан оглядывается и озлобленно рычит – ведь послать в машинное отделение ему некого: в рубке все матросы убиты. Но еще жив он! Значит, он и выйдет на палубу… Сделав шаг к выходу из рубки, капитан оступается, приваливается плечом к стенке рубки и медленно сползает на палубу. Разорванный на боку китель пропитался кровью…
– Эх, хлопцы, подвел я вас…
Идущий рядом с поврежденным напарником, второй катер быстро реагирует на обстрел и, прибавив ходу, вырывается вперед, прикрывая поврежденного товарища корпусом. А следом за ним уже на полном ходу идут два отставших собрата. Один из них отличается от своих напарников носовой башней и отсутствием минометной установки – на его палубе зенитные орудия и пулеметы. Но это ничуть не мешает грозному кораблику обрушить шквал снарядов на вражеские орудия. Сначала из носовой башни счетверенной двадцатитрехмиллиметровой установки, а затем и из кормовой тридцатисемимиллиметровой спарки.
Адскими молотками стучат зенитные автоматы, громкими, решительными залпами поддерживают зенитчиков восьмидесятипятимиллиметровые орудия остальных катеров – даже с отставшего подранка уверенно бьют по врагу. Но снаряды все еще падают на катера, вражеские орудия бьют, и бьют, и бьют!.. К ним присоединяется сначала одно, а затем и еще три орудия…
И моряки понимают – это не пушки. Это танки! По берегу мелькают серые корпуса немецких танков…
В лотки орудий срочно ложатся бронебойные снаряды, комендоры вносят поправки. Вновь гремят выстрелы… Но чуточку не успели моряки… Самую малость. Один из катеров окружают разрывы, внезапно замолкает главный калибр. Через мгновение минометную позицию за рубкой закрывает огненный шар взрыва… С рубки на палубу падает скошенный осколком матрос… Гремит страшный взрыв, и катер, переломившись пополам, подпрыгивает в воде и резко падает обратно…
Ни секунды на грусть нет у авангарда. Враг с удвоенным ожесточением бьет по оставшимся катерам… Но это уже не имеет значения – основные силы отряда пересекли линию моста. И в небе над ним висит изящная фигурка разведывательного самолета.
Задержавшийся на аэродроме из-за налета бомбардировщиков противника разведчик-корректировщик Пинской военной флотилии Г-37РК все же добрался до цели. Командир экипажа, лейтенант Эдуард Вийк аккуратно, по-эстонски нерасторопно, чуть накренил самолет, закладывая вираж. Его бортстрелок сержант Максим Мельчук приник к остеклению фонаря. Его взгляд, цепкий, внимательный, сканировал все. Реку, берега, дороги. Он замечал и запоминал все. Вот танки на берегу, к ним из города с юго-запада подходит еще группа бронетехники. Вот на северном берегу колонна грузовиков и танков. Так, а это, похоже, батарея гаубиц…
– Щука, Щука, я Чайка!.. – четким, громким голосом заговорил Максим, начиная передачу данных. Там, внизу, на кораблях флотилии его слов ждут как манны небесной.
И на кораблях слышат летчика. Моряки готовы дать прикурить всем врагам, до кого дотянутся снаряды, мины и пули, выпущенные с бортов боевых судов.
– Полундра, братцы!.. – вновь звучит над рекой Припять.
Теперь врагу совсем не поздоровится… Месть уже пришла!..
Это было великолепно! Не чувствуя боли, не особо страшась близких разрывов, я смотрел. Корабли, ограниченные в маневре берегами реки, крушили всех, до кого могли дотянуться! Катера долбили из своих пушек и минометов. Вокруг нашей бедной позиции все перекопано взрывами. Но ни один снаряд, ни одна мина нас не зацепила. А земля за шиворотом и в волосах – мизерная плата за эффектную победу!
Эх, бегут поляки, бегут! Совсем у бедняг крышу сорвало. Оружие бросили, орут, прыгают через мешки, шарахаются от нас. Врешь, не уйдешь! В штыки их!
За избиением младенцев можно было наблюдать бесконечность, но все хорошее заканчивается… Не прошло и пары минут, как по передовым катерам с противоположного берега открыли огонь вражеские танки, укрывшиеся метрах в трехстах от моста, в гуще кустов.
Было больно смотреть, как сначала один катер получает два попадания, но еще больнее – как гибнет другой БКА…
Хорошо, что месть за погибших пришла незамедлительно. На сцену под аккомпанемент орудий вышли главные силы. Мониторы и канонерки били из всех столов, засыпая и противоположный, и наш берег десятками снарядов, пуль и даже реактивных снарядов, с жутким завыванием проносившихся над головой. От прямого попадания крупного морского снаряда в хлипкий корпус танка последний переставал существовать вообще. Фшух – и нету ни танка, ни даже корпуса от него, так, какие-то бесформенные железяки на земле остались, и все. Через мгновение разрывом другого снаряда накрыло два других танка. Одному поотшибало катки, и он замер, второму сорвало башню.
Понаблюдать за сражением не дали. Поляки с новыми силами двинулись на нас. Зараза, танки! За пехотой медленно идет вражеская бронетехника.
– Все, у меня патронов нет… – Юра, не сводя взгляда с приближающегося строя врагов, подхватил пулемет и на карачках приблизился к заколотому поляку. – Блин, у него оружия нет. Одна граната…
– Патронов ни у кого нет, товарищ старший сержант… – Горбунов перекинул лямку ППШ через плечо и вытянул из кобуры револьвер. Осторожно откинул барабан, дунул в ствол, закрыл барабан и рукавом протер оружие. Ну прямо-таки трепетная любовь! – Маргарита, настал твой час. – Летчица Виноградова недоуменно посмотрела на милиционера. А тот, широко улыбнувшись, отмахивается: – Да не вы, товарищ летчица. Это револьвер мой так зовется… Друзья назвали, за мое бережливое и трепетное отношение к оружию… Как к девушке… – чуточку застеснялся боец.
– Так и будем дальше сидеть? Что делать будем? – не выдержал Сиротинин. Молчаливый, спокойный парень достиг своей точки кипения. Нервы у людей отнюдь не железные. – Снарядов к пушке нет. Патроны у кого остались? – Ответ на вопрос артиллериста отрицательный. Даже американцы, не понимающие русского языка, качают головами. – Есть еще несколько гранат, и все… Тут мы уже не устоим…
Самое время принять волевое решение.
– Подъем, бойцы. – Медленно, перебарывая боль и слабость, поднимаюсь на ноги. – Путь к реке свободен. – Сказать, что люди удивлены, – не сказать ничего! Они шокированы…
Бабах! Перед позицией разрывается снаряд. На головы вновь сыплется земля.
– Чего сидим, приказа не слышали?
Взрыв отрезвляюще подействовал на Юру, да и на остальных тоже. Похватав скромный армейский скарб, бойцы выскочили из позиции и помчались к реке. Точнее будет сказать, выскочили и побежали те, кто не был ранен, а мы с Сергеем медленно поползли. Брат, прижимая к голове растрепанную повязку, так и не доделанную Сиротининым. Коля немного помог брату, но потом вернулся к орудию. Серегу шатает, ноги его заплетаются, да так, что его швыряет из стороны в сторону. Я двигаюсь как можно быстрее, но шаги отдаются волнами боли в груди. Кажется, что у меня ребра отвалились и трясутся в груди, ударяясь обо все и мучая меня адской болью. И это будучи под ударной дозой морфина!..
– Командир, давай помогу. – Юра вернулся. А за ним следом Горбунов. Друг намеревается подхватить меня под руку, но я чуть отстраняюсь.
– Не надо, Юра… Мне и так хреново. – Друг неожиданно хватает меня за плечо и сильно тянет на себя, пригибая меня к земле. В глазах сверкнули яркие искры. В груди вспыхнул огонь, рвущийся на волю с кашлем. Харкая кровью, захлебываясь болезненным кашлем, не видя пути из-за кругов перед глазами, я пополз вперед. Куда двигаюсь – не знаю, в пространстве я потерялся напрочь…
– У-у-у, ма-а-а-ать!.. – взвыл кто-то рядом. Не пойму кто, стрельба и свист в ушах все перекрывают. – Пауэлл! Пауэлл! Дай пистолет! Пистолет! – Это Юра, он навалился на меня, прижимает к земле. Боль сильнее не становится – дальше уже некуда. А сознание назло не уходит. Хлебните дерьмеца жизни, сэ-э-эр!.. Рядом что-то взорвалось, по щекам хлестнули мелкие камешки, на голову посыпалась земля. – Командир! – Иванов, навалившись на спину, схватился за кобуру на правом боку. Там «тэтэшник».
– «Мауз…»… Кхе-е-е-е… Ой… «маузер». Бери «маузер»… – Друг резко отстраняется и тут же срывает с ремня на левом боку пластиковую кобуру с «маузером».
– Патроны. Ай! Мммм… Патроны, – с мольбой и болью просит Иванов. Кое-как перевернувшись на спину, вытаскиваю из кармана магазины к пистолету. Секунда. Затем другая, звучит щелчок вгоняемого в приемник магазина, лязг затвора. И наконец длинной очередью захлебывается мини-пистолет-пулемет. Кто-то кричит, похоже, командует. Но ни языка, ни слов – не понимаю… Слышу только, как рядом кричит Юра: – Паша, стреляй! СТРЕЛЯЙ, ПАША!
Меня передернуло. В дикой, невиданной и неслыханной ранее битве, ревущей сотнями голосов. Но не человеческие это голоса, это говорит оружие! Пушки, танки, пулеметы, минометы, винтовки, пистолеты, автоматы, гранаты! ВСЕ ЭТО! И в этом аду я слышу то, что слышать не должен.
Шаги. Они приближаются. От них исходит угроза, поэтому я их слышу.
Круги пред глазами разбегаются прочь. Тело перестает ныть, оно наливается свинцом, но уже не болит. Одни звуки приглушаются, другие усиливаются. На окружающий мир падает серая пелена…
Все происходит за секунду.
Надо оглядеться.
Чуть приподняв голову, смотрю туда, откуда доносятся шаги. Поляки. Пятеро. Метрах в двадцати от меня. Между мной и ними пара-тройка здоровых воронок. Все фигуры врагов очерчены ярко-красными контурами. Опять эта полезная галлюцинация…
Левая рука проскальзывает под спину, в гранатный подсумок – там кольт. Правая уже вскидывает выхваченный из кобуры ПТТ.
Пам-пам! Пам-пам!
Двумя «дэйбл тэпами» из «тэтэшника» срезаю двоих врагов. Автоматчики минус. Рядом коротко огрызается «маузер». Еще один противник замертво падает, выронив из ослабших рук оружие. Двое выживших пытаются залечь. Один из них погибает в падении – пуля из кольта ударяет его в лицо. Во второго не попадаю, он уже залег.
Ох-ох-ох! Пятеро – это еще цветочки. Метрах в пятидесяти позади первой пятерки движется не меньше отделения, контуры красные, но тусклые. Опасность от них минимальная. Пока что. Оп, танк слева, но контур вовсе отсутствует – бронетехнике не до нас.
– Встать! – Голос стальной, холодный, совсем не мой. Но звучит из моего горла. Юра как ужаленный вскакивает. – Помоги подняться. – Друг хватает за руку и рывком ставит меня на ноги. Резкое движение откликается сильной рябью перед глазами и слабостью в конечностях. Ноги подкашиваются, на одном месте устоять не удается – меня сильно качает. Чувство такое, словно и пьян и трезв одновременно. Дышать из-за рывка стало сложно, жадно хватаю воздух ртом. Одно хорошо – мысли кристально чисты. Пора действовать. – Отходим и защищаемся.
Что за дьявол вселился в меня, я не знаю, но с ним я уже свыкся. А что за чертовщина творится с другом – это мне предстоит понять. Он словно белка на кофеине мечется влево-вправо, рисуя загадочные фигуры высшего пилотажа, перекатывается, прыгает в воронки и ловко выскакивает из них, стреляет точно и быстро. И при всем при этом он ни на мгновение не вышел из поля моего зрения. Его действия кажутся очень правильными и действенными – противник не может попасть в него, предсказать следующий шаг стрелка невозможно. Фонтанчики вырастают там, где пограничник был миг назад. Да и я сам, в меру моих резко ограниченных возможностей, двигаюсь, укрываюсь, отстреливаюсь. Акробатикой не увлекаюсь, не в том состоянии мое тело, но от воронки к воронке двигаюсь как можно быстрее и постоянно виляю, выписывая мудреные зигзаги.
Проклятие! Вот уже второй раз промахиваюсь. То ли дистанция слишком велика, то ли рябь мешает… Смотреть все сложнее, и дышать тоже… Черт! Ноги подкосились, улетел в воронку. О-о-ох… Не могу поднять правую руку. Нет, так нельзя. Черт-черт-черт! Почему все темнеет? Нет! Только не теряй сознания, Артур! Только не теряй сознания!..
В поле зрения мелькает фигура Юры, он вскакивает после переката и бросается ко мне. Над головой кто-то нависает, его рука выхватывает у меня «тэтэшник» и тут же стреляет куда-то. Юра пригибается, отскакивает в сторону, со ствола «маузера» срывается вспышка.
Резкий рывок. Меня тащат. Схватили за ворот куртки и тащат. Так, я вижу врага, и тело кое-как, но откликается. Значит, открыть огонь! Кольт мягко толкается, отправляя в цель тяжелые пули. Затвор отошел на задержку. Пустой магазин прочь, новый в приемник. Огонь, огонь!..
Еще рывок – и все. Кина не будет, электричество кончилось… Что-то чувствую, но далеко, ощущение, что душа уходит от тела, такими далекими кажутся физические чувства. Я умираю? Плохо. И обидно. Хотя почему же обидно? Сережа жив. Юра тоже. Может, и им суждено погибнуть, но сейчас я их защитил. Их спасут – в этом нет сомнения. Флотилия сомнет врага. Из города вот-вот подойдут наземные силы… Мой долг выполнен. Наверное. Мне уже можно отдохнуть…
– Полундра! За Родину! Ура-а-а-а-а-а!..
Это что за наваждение? Вздох, переломанные ребра острыми ножами режут изнутри, боль пробуждает разум. Хочется закричать – и не получается. Даже кашлянуть нет сил – любое движение порождает боль, а боль порождает движение. Адский круг. И я еще жив.
– Go! Move up, marines!
Это еще интереснее! Бред? И очень сильный, батенька…
– Medic! Over here! – рядом, почти над ухом рвет глотку Хорнер.
– Санитара! – вторит сержанту крик милиционера Горбунова.
Открыв глаза, понимаю, что лежу на голой земле. Под голову заботливо подложен мой хаверсак. Слева и справа от меня Юра и Сергей. Оба пограничника стоят в полный рост с оружием в руках, прикрывая меня от возможной опасности. Увидел глаза Юры – и мне стало не по себе. Там пустота! Жуткая пустота. Мне хватило мимолетного взгляда, чтобы узреть это. Им сам черт не брат!
– Отставить… – шепотом, сдерживая кашель, прошептал я. Молчаливые стражи вздрогнули и перевели взгляды на меня. Лица преобразились, в глазах появилась мысль, их отпустило нечто, что заставляло держаться до этой секунды. «Серое» состояние действует и на них? Но как? Они тоже им владеют?..
А, это мелочи… Потом подумаем. Другое важно. Все ли живы? И что вообще происходит?
Все живы. На лицах боевых товарищей усталость, но глаза горят огнем. Они с удивлением смотрят на то, как на наш берег по обе стороны от моста высаживаются морпехи. И американцы, и русские. Я вижу лишь борт одного пароходика и пробегающих по его палубе солдат. Что творится на берегу – не видно, окружающие перекрывают обзор. Слышу лишь, как высадившаяся морская пехота, поддерживаемая огнем кораблей, идет в атаку…
– Санитар! Скорее сюда!..
А мы сами-то вообще где? О, мы ведь под мостом! Над головой серая полоса бетонного пролета моста. Откуда-то из-за головы высоко вверх двумя колоннами убегает мощная опора. И там, наверху, у пересечения опор и пролета, на небольшой решетчатой площадке лежит ящик. От него к центру моста бегут провода…
Завороженный пугающим зрелищем, сознавая, что же это такое, я не заметил, как меня обступили новые лица. Вижу, что кто-то возится рядом со мной, но оторвать взгляда от ящика не могу. Хочется закричать…
– У ньэго пэрэломы! – с ярким акцентом заговорил американец. Он взволнован, но не нервничает. – Ribs, ribs. You got it?
– Да, ребра. Надо расстегнуть куртку… – Боль в груди простреливает.
– Растудыть его в качель! Да у него все синее!
– Shi-i-it! How can it be? Кто йего так?
Над головой нависает худощавое лицо молодого парня, бескозырка на его голове лихо заломлена на затылок. Цепкие глаза бегают, что-то замечают, оценивают.
– Лицо в крови, он кашлял кровью! Грудная клетка синяя, переломы ребер… У него гемоторакс и внутреннее кровотечение! Кровь горлом пошла… Его срочно надо доставить на «Каманин» к хирургу! Понимаешь?
– Да! How he’s still alive? Как, он йесчо жив? Nonsense!.. – всплескивает руками американец.
– Жив, и будет жить, если поможем ему, союзник! Ему кололи морфин?.. – Моряк оглядывается на присутствующих.
– Не знаю… – неуверенно отвечают со стороны.
– Д… да… Я колол себе… – Медики круглыми глазами смотрят на меня. – Смо… Смотрите туда. – Правая рука опять не желает подниматься. Подымаю левую и кое-как указываю наверх.
– Don’t move, sir! What is it?
Все поднимают взгляд.
– Едрить твою налево… – Емко и в самую точку.
Все замерло на секундочку, а потом взорвалось дикой суетой. Меня подхватили и бесцеремонно переложили на носилки. Боль от лишних движений лишь усилилась. Рядом громко заговорили, но кто и о чем – не понять, все размывается.
Еще секунду – и стало очень спокойно и легко. Тихо так, безмятежно…
Отдых, отдых и еще раз отдых! Помирать расхотелось, надо просто поспать… А потом основательно поесть! Да-а-а…
Мне ничего не снилось, ничто не тревожило, не раздражало. Только боль, далекая, слабая, но не утихающая, сопровождала меня через тьму глубокого сна. Удивительно, но спалось мне легко и спокойно. Сколько длилось мое забытье – не скажу, но когда открыл глаза, почти сразу осознал, что нахожусь на корабле. Общая обстановка небольшого, узкого помещения без вариантов указывает на то, что это – каюта. Приятные деревянные лакированные стены, низкий потолок, узкая кровать, такой же узкий проход между кроватью и стеной, маленький столик в дальнем углу. В воздухе витают запахи хлорки, каких-то лекарств, пробивается легкий, слабо уловимый запах машинного масла… Несмотря на все это – мне уютно и спокойно…
За бортом плещется вода, и блики света, проникающие в каюту через маленький иллюминатор, причудливыми узорами бегают по потолку. В изголовье кровати дверь, на нее обратил внимание, лишь когда кто-то за ней негромко протопал. Надо бы осмотреть себя, а то одеялами меня укутали как куклу…
Однако попытка пошевелиться ничем не заканчивается. Я банально не могу пошевелиться! Та-а-а-ак. Спокойно, лейтенант! Ну не паралич же разбил? Не может того быть… Хм, вообще-то грудную клетку что-то тянет, ограничивает в движениях. Не дергаемся, у нас, товарищ Артур, переломы есть и были. Просто тихонечко пытаемся подвигать пальцами. О, руки и ноги откликаются. Фух, все тело просто затекло от неподвижности. Сейчас начнется покалывание… Вот, уже руками полноценно двигать могу, посмотрим, что тут у нас с грудиной.
– Ой-ой-ой! Не шевелитесь, не шевелитесь! Товарищ майор! – Дверь в каюту стремительно распахнулась. Белым вихрем на меня налетела невысокая темноволосая девушка. За руки хватает, не дает двигаться. – Не шевелитесь! Вам нельзя! ТОВАРИЩ ВОЕНВРАЧ!
О’кей! Нельзя так нельзя. Чего так кричать? И за руки зачем хватать? Я смиренно подчинюсь всем указаниям, не хочется быть врагом своему здоровью. Нет, похоже, враждебность к самому себе проявить успел. Адский кашель рвет легкие изнутри, терпимая до этого боль обратилась в пылающий вулкан. Меня трясет, боль рвет меня на части. Я прямо чувствую, как ребра режут мою плоть!
– ТОВАРИ-И-И-ИЩ ВОЕНВРА-А-А-АЧ! – Медсестра изо всех своих девичьих сил держит меня за плечи, не давая согнуться. А так хочется! Все тело требует скрутиться, забиться в угол и перестать кашлять! Перестать чувствовать эту боль.
– Алиночка, душенька, держи его! Петя, за ноги его! За ноги! – В каюту протиснулись еще двое в белом. Низкорослый парень в потертой тельняшке и с удивительно мускулистыми руками схватил меня за ноги. Все, теперь не пошевелишься, не скрутишься. – Держите! – Третий присутствующий высокий статный мужчина лет пятидесяти с аккуратной бородкой и усами на аристократическом лице быстро кольнул меня иглой в руку. Минуту ничего не происходило, то есть меня все так же трясло от кашля. Потом стало чуточку легче. Желание кашлять медленно ушло, дергаться и нервно метаться по постели – расхотелось. – Отпускайте… Алиночка, принесите товарищу питье. И по возможности бульончику. Есть хотите? – Киваю. – Прекрасно. Идите, Алиночка. Хотя постойте! Антибиотики ему через час колите. – Девушка несколько раз кивнула и молниеносно покинула каюту. – Петя, и вы свободны. Спасибо вам, голубчик.
– Да не за что, товарищ военврач!.. Ох, ну и пассажиры на «Каманине», один лучше другого, – крякнул матрос, уходя из каюты.
– Чего же вы так, голубчик? Беречь себя надо! – сокрушенно покачал головой доктор, аккуратно отодвигая край одеяла. – Ну вот, сместили весь каркас…
Ох, ты ж ё-мое! На груди – прошитый нитями щиток. Эти нити прошивают меня! Я чувствую! А из бока трубка какая-то торчит! Ох господи!
– Что это?..
– Каркасная шина и дренаж… – аккуратненько двигая края каркаса, заговорил доктор. В груди что-то неприятно зашевелилось. – Не волнуйтесь так, вас никто изнутри не ест. Каркас на этих ниточках держит ваши переломанные ребра в подвешенном состоянии. – А сам внимательно осматривает результат своих движений, легко тычет пальцем в открытые участки грудной клетки и наблюдает за моей реакцией. – Дренажная трубка введена вам в легкие и отсасывает жидкость вот в этот сосуд. – Из-под койки доктор извлек стеклянную банку, заполненную наполовину отвратной субстанцией. – Не морщьтесь, это не так страшно, как кажется. Поправим трубочку, и-и-и… готово… Слава богу, на рентген вас опять не надо отправлять, ничего серьезного не натворили!.. Чего же вы так взволновались? Не бойтесь, молодой человек, ничего страшного с вами не сделали. Ни шина, ни дренаж вреда вам не нанесут, если вы сами не начнете совершать глупости!.. Хе-хе!.. Вы, главное, знайте, что эта шина удерживает вашу грудную клетку в фиксированном положении, и поэтому шевелиться категорически нельзя. По крайней мере, дня два-три придется потерпеть! У вас ведь целых семь сложных переломов!.. А теперь не говорите и не дышите!
Послушав меня доисторическим стетоскопом, похожим на дудочку, доктор быстро попрощался и свалил. Ну да, дела не ждут – из коридора уже дважды заглядывали и просили доктора поскорее уделить внимание другим пациентам. Но зато вскоре вернулась девушка с большим подносом. Дурманящие запахи породили во мне яростное желание срочно подкрепиться!
Перед приемом пищи пришлось выпить стакан зеленой жидкости, сильно пахнущей эвкалиптом, мятой и еще какими-то знакомыми травами. Потом Алина неторопливо покормила меня с ложечки. Маленькую тарелочку бульончика мне скармливали целых пятнадцать минут!
– Вот и все, – удовлетворенно улыбнулась девушка, отставляя опустевшую тарелку.
– Алина, тебя ведь так зовут? – Буду дружелюбным и попытаюсь добиться полного удовлетворения. Одного бульончика мне категорически мало…
– Д-да… – На щеках милой медсестры появился румянец. Та-а-ак, есть эффект! – Алина Кюрчева.
– Алина, очень красивое имя… – Улыбаемся в ответ, нельзя дать девушке расслабиться. – Могу я попросить тебя об одном очень интимном одолжении?..
Медсестра раскраснелась. Скомкав подол халата, смущенная дева потупила взор и пролепетала:
– М-м-можете…
– Принеси мне нормальной еды. Да побольше. – Такого поворота собеседница не ожидала. Ступор! Смотрит на меня круглыми глазами и молчит. А потом как захохочет! Меня самого наш краткий разговор рассмешил, но я сдержался. Страх закашляться и опять пасть в бездну боли крепко держит все в своих руках…
– Ой! Товарищ первый лейтенант, нельзя вам…
– Кто сказал? Желудок, кишечник, пищевод – вроде бы целы. Так, ребра поломаны, но есть-то можно? Или я чего не знаю?
– Что вы, что вы! Никаких проблем с внутренними органами, кроме легких… Ну, еще у вас кровопотеря была большая, мы вам пункцию делали… И все… – задумалась Алина. Сильно задумалась, даже брови нахмурила.
– Я очень сильно хочу есть. Пища помогает мне гораздо быстрее восстанавливаться. – Рубим правду-матку и добиваем логикой. – И тем более большая кровопотеря была. Надо срочно восстанавливать утраченные силы и кровь! Ну, сама-то как думаешь, наестся ли тарелочкой бульона солдат вроде меня?
– Хм… Хорошо. Будет вам покушать! – И смылась быстрее ветра. Только дверью в каюту осторожненько хлопнула.
В последний момент, перед тем как дверь закрылась, краем глаза заметил, как в коридоре девушка остановилась. Почти у самых дверей. Так, словно ей преградили дорогу… Но никто не говорит, тихо… Хм… Не нравится мне все это. Стоп, а где мои вещи? Бли-и-и-ин! Ни фига нету! Может, под кроватью? Ай, ай-ай-ай! Нельзя так дергаться… Блин, кажется, моих вещичек тут нету!..
Стоп! А где могут быть остальные члены нашего «рейда» по вражеским тылам? Ладно, «местные» сами по себе, а вот мой брат и Юра – под моей опекой. За них я несу ответственность! Я их защищаю. Но где они сейчас? На борту «Каманина» или нет? Вдруг их загребли энкавэдэшники и увезли в неизвестном направлении?.. Твою-у-у м-м-мать!..
– Тук-тук!.. Привет отдыхающим! – Слава тебе господи! Сергей! Собственной персоной! И Юра тоже… – Тесновато у тебя тут… М-да… Зато отдельно лежишь! – Брат и друг в темно-синих халатах, надетых поверх больничных сорочек, шлепая тапочками, зашли в каюту. Голова брата перемотана аккуратной повязкой, у друга забинтована кисть левой руки.
– Здарова! – Юрец протискивается в каюту и пожимает мне руку. – Ты как тут?
– Нормалек. Кости срастутся. Это вы Алину остановили? – киваю на дверь.
– А? Алину? Медсестру-то? Ага… Уже познакомился? Она сказала, что ты только проснулся. Ишь ты, скоростной какой! – Иванов, присев на край кровати, замахнулся, чтобы толкнуть меня в плечо, но остановился. Дружеский жест может выйти боком. – Кхем… Ну, короче – молодца.
– Юрец, что у тебя с рукой?
На мой вопрос он только отмахнулся:
– Да фигня, когда тебя на катер грузили, черкануло. Мина рядом разорвалась. Меня в руку зацепило, а Хорнеру, представляешь, осколок в зад угодил. Ха-ха-ха!.. Ну Джампер был ранен еще в пути. А с остальными все в порядке. Но всех здесь, на «Каманине» разместили. Говорят, судно ближе к вечеру отправится обратно к Киеву. Поэтому всю нашу компанию и прихватили.
– А сейчас мы где стоим?
Друг пожимает плечами и, чуть задумавшись, отвечает на вопрос:
– Где точно, не скажу, но Мозырь сто процентов недалеко. Канонаду слышно было…
– Ты как себя чувствуешь? – Брат выглядит встревоженно. Вроде и беседа уже ушла от болячек, а все туда же!
– Да нормально, я тебе говорю. Нормально. Семь сложных переломов ребер, повреждение легких, дренаж поставили – видишь трубку? Она мне в легкие введена. – Лица посетителей вытянулись. – Вот, каркасную шину наложили. Подними край одеяла. – Брат аккуратно выполняет указание и замирает.
– Смотри, Юр…
– Ох, ничего себе… Пластина к тебе пришита, что ли?
– Угу… Когда доктор шину поправлял, я под кожей эти нити ощущал. Жутко, скажу я вам. – Заулыбались, но в глазах все больше взволнованности. – Не напрягайтесь. Все будет хорошо. Это я гарантирую. На мне как на собаке заживает. И у меня еще куча дел. Вас, к примеру, оберегать да обучать… – Не хочу думать, что самые близкие люди меня не понимают и боятся. Да, может быть, я немного сошел с ума, но пока еще знаю, где границы дозволенного. Где рамки понятия «человек». Пока еще знаю…
– Ты это… извини нас, что мы на тебя с самого Октябрьского как на… на безумца смотрели, – решительно сказал друг. – Мы, похоже, еще ни хрена не видели и не понимаем… И плен нас ничему не научил…
– В кино мы жили, понимаешь? На все посмотрели, все ощутили, но не поверили до конца. Думали, что все ужасы закончатся и все встанет на свои места. Но это не так. Надо жить по-другому. Теперь мы верим. И понимаем. – Сергей смотрит мне прямо в глаза. – Мы вот сидели и думали – могли бы мы сами вырваться из вражеского тыла? Выжили бы мы? Знаешь, не смогли бы… Без тебя – точно бы погибли.
– Сереж, хватит. Юр. – Оба смотрят на меня. – Не за что вам у меня прощения просить. Я, правда, маленько не в себе был. Шарики за ролики заехали от крови и злобы, и понеслась… – От избытка чувств чуть по груди себя не стукнул. – Понасмотрелся везде на эту войну! И в Бобруйске, и в Октябрьском… Тяжело мне было. А потом много на себя взял и не смог унести. Слаб оказался, не готов. Теперь все понимаю. И прошу прощения у вас. Вы мне не дали сорваться…
– Мы и не обижались. Выходит, просто тебя не смогли понять, прочувствовать…
– Ой, товарищи, а вы что тут делаете? А ну-ка быстро идите к себе в каюты! Быстро-быстро! – Алина не на шутку разозлилась, открыв дверь и увидев нежданных гостей.
– Все-все-все! Мы уже убежали. Не скучай тут, командир…
На душе стало легко и светло. И так было вплоть до прибытия госпитального судна в Киев. Я спокойно отдыхал в своей каюте, меня часто навещали доктора, интересовались моим состоянием. Их поражала моя удивительная живучесть и фантастическая прожорливость, однозначно сказывающаяся на процессе восстановления. Им, может, это и незаметно, но мои чувства подсказывают, что усиленное питание идет мне на пользу. Все быстро сгорает в моем желудке, обращаясь в стройматериал и энергию для скорейшего исцеления.
Друзей и боевых товарищей ко мне не пускали, да и никто особенно не рвался. Главным предлогом для запрета оказалась банальная простуда. На «Каманине» среди членов экипажа и легкораненых она быстро распространялась, поэтому меня с повреждениями легких решили лишний раз поберечь. Доктора все в масках заходят, подолгу не тусуются в каюте. Короче говоря, еще сутки с лишним мы тихо-мирно жили на борту гостеприимного судна.
Ночью третьего дня после памятного боя у моста меня доставили в Главный военный клинический госпиталь УССР. Двадцать минут тряски в машине от причала до госпиталя чуточку утомили, и когда меня вносили в палату, на присутствующих там людей я внимания не обратил.
Лишь когда доктора, наблюдавшие за мной в пути до госпиталя, убедились, что состояние мое стабильное, и расступились, я прислушался к чувствам и сделал первую попытку оглядеться. Вновь запахи больницы – хлорка и лекарства. Белые стены, мощная дверь, высокие потолки, хорошее мягкое освещение. На единственной койке, под хрустящим, свежим одеялом сейчас лежу я. Большой стол у окна, несколько кресел… На креслах сидят Большие люди.
Вот почему доктора были так молчаливы на всем протяжении поездки, и особенно когда меня внесли в здание. Вот почему они так быстро покинули палату после осмотра.
Мне страшно.
Три человека. Три взгляда. Три силы, полукругом нависших надо мной…
Я чувствую необъяснимый страх.
Первым из троих я узнаю подполковника Карпова, сидящего в кресле у двери. Он сосредоточен, все говорит о его внимании, даже поза, в которой он сидит. Но вот в его глазах бескрайним морем плещется буря эмоций. Он до крайней степени встревожен. Но ни один мускул на его лице не отражает внутреннего настроя.
Второй человек, в противоположном углу, у окна – худощавый мужчина в американской форме, лет сорока – сорока пяти. На погонах блестят орлы – полковник. Руки офицера теребят стальной набалдашник черной трости. Пронзительный взгляд его голубых глаз кричит: «Как это возможно?» Я знаю его, но не помню, кто это…
Третий… Третьего я когда-то видел на фотографиях. Я помню это.
На этого человека смотреть очень тяжело. Мое тело наливается свинцом, я чувствую, как становится тяжело дышать. Хочется отодвинуться подальше, спрятаться, но не выходит. Что происходит? Хочется отвести взгляд, но глаза напротив впились в меня и крепко держат.
Генерал Паттон не отводил взгляда, с ужасом и восхищением глядя на человека, которого он видел когда-то давно.
– Не могу в это поверить. Это он!..
Этот звук ударил в самую глубину сознания. Все померкло.