Глава первая

Встреча

Геннадий Викторович Монахов, толстенький, круглолицый мужчина средних лет, сидел в пивном ресторанчике и пил пиво. Пиво он любил, особенно хорошее. У него была своя пивная философия, понятная только ему одному. Другие напитки он не признавал. Он молча потягивал холодный пенный напиток, изредка рассматривая остальных посетителей. Вот, например, справа расположилась компания веселящихся молодых девушек, которые о чём-то громко беседовали. Одна из них посмотрела в сторону Монахова и слегка улыбнулась. Геннадий Викторович едва улыбнулся в ответ и попытался незаметно втянуть живот. Получилось плохо. Он вздохнул и продолжил вкушать ячменный напиток.

Город вовсю готовился к наступающему Новому году. До главного события оставалась неделя. Геннадий Викторович был в прекрасном настроении, перед праздниками ему светила хорошая премия, а сейчас он ждал друга детства, которого не видел пять лет.

— Генка, здорово! — раздался голос справа.

Монахов повернул голову, и лицо его расплылось в широкой улыбке. Перед ним стоял его друг, Токарев Максим Яковлевич.

— Макс, привет! — радостно ответил Монахов. — Хорошо выглядишь! Садись давай.

Максим Яковлевич деловито сел за стол и принялся листать меню, тут же принесённое официантом. Выглядел он хорошо, гораздо лучше и моложе, чем Геннадий Петрович, хотя возраста они были одного. Одет Токарев был в красивый белый пиджак, модные джинсы, из-под рукава рубахи торчал дорогой браслет с часами. Сам он был подтянут и свеж лицом.

— Ну что, рассказывай, как твои дела? — начал беседу Монахов.

— Хорошо. Бизнес процветает, жена довольна, денег много, квартиру недавно в центре купил. Сам спортом занимаюсь, два раза в неделю в спортзал хожу. А ты как? Всё по-прежнему в университете работаешь? Историю преподаёшь?

— Ну да, ну да. Куда же я от него. Недавно вот работу написал. Её многие оценили. Премию даже обещали.

— Какая тема? — спросил бизнесмен, попутно сделав заказ официанту.

— Про копьё судьбы.

— Ты же вроде историк? Что это ты в мифологию ударился?

— Истории тут пруд пруди, — слегка обиделся Геннадий Викторович.

— Ну ладно, не обижайся, — подбодрил его друг. Давай в двух словах расскажи, что за копьё такое.

— Копьё Лонгина, или копьё судьбы, орудие, которое по преданию римский воин вонзил в сердце распятому Христу.

— Вот как? Интересно. Продолжай.

— Существует четыре копья: Армянское, Ватиканское, Венское и Краковское. Так вот, проштудировав множество литературы, я согласился с мнением многих исследователей, что настоящее и подлинное из них только одно — Армянское.

— И где же оно хранится?

— В сокровищнице Эчмиадзинского монастыря. До этого долгое время хранилось в Гегарде.

— Вот как. И в чём же суть твоей работы?

— Сведений тут очень мало, но, исследовав горы литературы и даже побывав в Армении, я пришёл к выводу, что копьё не совсем целое.

— В каком смысле?

— Не хватает одного маленького кусочка.

— Вот тебе дело до какой-то старой железяки.

— Эээ, не скажи, — произнёс историк, окуная сырные наггетсы в соус. — По преданию, кто обладает копьём Лонгина, может вершить судьбы мира. А тут кусочка не хватает, это тебе не хухры-мухры.

— Понятно, — произнёс бизнесмен, — разом утратив интерес к этой теме. — Сам-то как, не женился ещё?

— Нет, мне первого раза хватило, — ответил Геннадий Викторович, отхлёбывая из второй кружки.

— Гена, Гена, может, хватит сказками жить? Я тебе давно говорил, бросай ты свою работу и витание в облаках и пошли ко мне в фирму. Ты же умный мужик, оденешься нормально, денег заработаешь. Я как друг очень хочу тебе помочь.

— Не получится из меня бизнесмена, Макс, — вздохнул Геннадий. — Не моё это. Мне нравится витать в облаках. Да и не хочу я никуда отсюда уезжать.

— Ну как знаешь, но ты, если что, только скажи.

— Непременно. Может, чего покрепче закажем? Я, конечно, крепкие напитки не очень, ты знаешь, но просто настроение такое, напиться хочется, а с моим животом пивом напиваться — долгое занятие.

— А что за настроение такое?

— Друга встретил, давно не видел. Ты, кстати, надолго в Туле?

— Два дня. Надо по бизнесу переговоры провести, а потом снова в Москву.

— А остановился где? Можешь у меня пожить, я буду только рад.

— В гостинице. Без обид, Ген, ты знаешь, я комфорт люблю.

Они заказали бутылку коньяка, а потом ещё одну. Долго разговаривали, смеялись, вспоминая школу, институт. Заведение готовилось к закрытию, и Максим, расплатившись, принялся вызывать такси.

— А ты как, Ген, на такси? Поехали со мной, — предложил Токарев.

— Нет, спасибо. Я, наверное, своими ногами. Многовато что-то сегодня выпил, голова шумит, пройдусь, воздухом подышу, глядишь, немного протрезвею.

— Ну, как знаешь.

Погода стояла на улице пренеприятнейшая. Несмотря на небольшой мороз в минус семь градусов, мела жуткая метель. Белые холодные снежинки, вперемежку с маленькими льдинками, потоками ветра больно били в лицо. Дорогу заметало. Машины буксовали. Попрощавшись с другом, Геннадий застегнул воротник куртки, надвинул шапку пониже на уши, докурил сигарету и пошёл по направлению к дому. Пройти ему надо было прилично, вниз по проспекту, затем направо по Советской мимо площади, а затем ещё столько же до Красного Перекопа. Но Монахов не унывал, настроение у него было замечательное, голова на морозе немножко прояснилась, и он потихоньку двинулся в путь, загребая ботинками снег. Геннадий Викторович решил, что будет идти до того момента, пока не надоест, а затем просто вызовет такси.

Снег валил всё сильнее. Идти по тротуару становилось всё сложнее. Да и машинам на дороге было не легче. Зима, как всегда, пришла неожиданно для всех коммунальных служб.

В третьем часу ночи народу встречалось немного, да и то всё такие же засидевшиеся в каком-нибудь заведении допоздна гуляки. Дойдя до конца проспекта, Монахов осознал, что уши у него отмерзли и лицо щиплет от постоянно летящих в него ледяных песчинок.

Геннадий достал телефон из кармана с целью вызвать такси и, к огорчению, обнаружил, что тот разрядился на морозе. Он закурил сигарету, подождал, когда загорится светофор для пешеходов, и двинулся дальше. Расчёт его был прост: пройти ещё немного, а потом просто поймать попутку.

Слева показалась площадь, празднично украшенная. Монахов шёл, любуясь красиво наряженной высокой елью, красиво залитым катком, праздничными декорациями. Кое-как свыкшись с непогодой, мужчина твёрдо решил дойти до дома. Так, потихоньку, шаг за шагом, он вышел на Оборонную улицу. Пройти ещё оставалось прилично. Людей на улице уже практически не встречалось. Мимо проехало чудо отечественного автомобилестроения, притормозило возле Геннадия Викторовича, и из опустившегося водительского стекла раздался голос:

— Такси до дома надо?

— Не надо, — буркнул в себя историк и продолжил загребать ногами снег в сторону дома. Шажок, ещё шажок, Геннадий подбадривал себя, как мог, борясь с непогодой, нечищеным снегом и опьянением. Наконец, показалась его улица. До дома оставалось несколько сотен метров. Улица выглядела безлюдной, ни машин, ни людей, лишь кое-где горящий в окнах свет. Свернув около трамвайного депо, мужчина продолжил свой путь в подъём, параллельно трамвайным путям. Дойдя до частного сектора, Монахов решил немного передохнуть. Ноги гудели, сердце бешено стучало от непривычной физической нагрузки, шапка на голове насквозь промокла. Остановившись и шумно выдохнув, он принялся искать в кармане сигареты. Неожиданно из темного угла вышла фигура. Это был высокий мужчина, одетый в чёрную кожаную куртку. Снег хлопьями ложился на неё, таял и стекал.

— Монахов Геннадий Викторович? — спросил мужчина.

— Да, — испуганно ответил Геннадий, бросив попытку найти сигареты. — Послушайте, если вы решили меня ограбить, то сегодня у вас неудачный день, а точнее, ночь. Денег у меня в кармане — кот наплакал.

— Нет-нет, — принялся оправдываться неизвестный. — Мне просто очень нужно с вами поговорить.

— Не кажется ли вам, друг мой, что вы выбрали не самое удачное время? — немного расслабившись, спросил историк.

— Не самое удачное, согласен. Но дело не терпит отлагательств.

— Чудной какой. Предупреждаю, что если вы родитель одного из моих студентов, то зачёт у меня можно сдать только своим умом. И никакие ваши угрозы тут не помогут.

— Меня интересует копьё Лонгина.

— Вот как? Кто вы?

— Не самое удачное место для этого разговора. Может, к себе домой пригласите, там и поговорим?

— А, я понял, — хлопнув себя по голове, воскликнул Монахов. — Вы маньяк-насильник. Возможно, ещё и грабитель.

— Нет. Мужчины меня в сексуальном плане не привлекают.

— Может, тогда скажете своё имя?

— Ручкин Пётр Алексеевич. Журналист.

— Да? — удивился Геннадий и принялся вглядываться в лицо журналиста. — Точно, я вас знаю. По телевизору видел.

— Ну раз мы всё выяснили, может, пригласите к себе домой? Холодно всё-таки, да и разговор будет очень серьёзный.

— Ну что ж, в связи с открывшимися новыми обстоятельствами, милости прошу.

Они молча, борясь со снежными заносами, добрались до дома историка. Двор спал. Спал город. Спали коммунальные службы.

Монахов достал из кармана ключи, приложил к домофону, открыл подъездную дверь и вошёл внутрь. Следом вошёл и Ручкин. Поднявшись на третий этаж, Геннадий Викторович ловко открыл дверь, вошёл в квартиру и пригласил следом журналиста.

— На кухню? — предложил Геннадий, снимая ботинки.

— Как вам будет удобно, — ответил Пётр Алексеевич, снимая верхнюю одежду.

— Может, тогда коньячку? Я, признаться, его употребляю редко, но для дорогих гостей всегда держу. Коньяк хороший, из Еревана привёз. Тем более не каждый день ко мне такие люди заходят, хоть и обстоятельства нашей встречи, мягко сказать, странны.

— Дальше будет ещё интересней. А от коньячка не откажусь.

— Тогда проходите на кухню, а я сейчас принесу.

Пётр Алексеевич прошёл на кухню и уселся за стол. Обстановка на кухне оставляла желать лучшего. Старая газовая плита, старая раковина, старый холодильник. Стены были выкрашены непонятного цвета краской и местами замазаны цементом. Зато окно было пластиковое и стол новый.

Монахов вернулся с бутылкой конька в руках, достал из старого серванта рюмки и поставил всё на стол.

— Ну, рассказывайте, — произнёс Геннадий, разливая по рюмкам.

— Что вы знаете про красную землю? — спросил журналист.

— Да не особо много, — удивился вопросу историк. Там в каком-то поселке что-то с землёй случилось. Красная вроде как стала. То ли радиация какая, то ли что. Стеной их обнесли, опыты какие-то проводят. Информации мало об этом. Как-то лет пять назад по телевизору часто крутили. Я думаю, фейк это.

— Тогда в то, о чём я вам сейчас расскажу, вам будет трудно поверить. Но всё-таки постарайтесь это сделать. Рассказ будет долгим.

И Ручкин принялся рассказывать обо всех событиях, случившихся с ним на красной земле. Геннадий Петрович слушал внимательно, периодически удивлялся, время от времени что-то переспрашивал, кое-где, судя по глазам, не верил. К пяти утра бутылка опустела, а Ручкин и Монахов называли уже друг друга на «ты».

— Слушай, Петь, то, что ты рассказал, конечно, очень интересно. Но поверить в это сложно.

— Но ты же сам писал про копьё и про часть элемента.

— Да, но одно дело писать и размышлять, другое дело поверить во всё это. Ты бы сам поверил?

— Я? Нет. Но у меня есть ещё один аргумент.

— Какой?

— Кинжал.

С этими словами Ручкин достал из-за пазухи сверкающий сталью, с вкраплением в лезвие чёрного металла, кинжал.

— Можно посмотреть? — удивлённо спросил историк.

— На, возьми.

Монахов протянул руку, взял в руки клинок и тут же взвыл от боли, кинжал упал со стуком на пол, а Геннадий Викторович принялся дуть на ладонь. На его кисти и пальцах остался ожог.

— Открой кран и под воду сунь, — произнёс журналист, подняв с пола кинжал и спокойно спрятав его обратно.

— Что это, чёрт возьми, было? — выругался историк, пытаясь подставить руку под струю воды. Этому действию мешала гора посуды, которой была забита раковина.

— Он воспринимает только меня. Только я могу его держать безнаказанно. Раньше ещё и Анна Серафимовна могла, а теперь, выходит, только я.

— Значит, это всё правда? — спросил Геннадий, кое-как расположив руку между тарелок. — И что же ты хочешь тогда от меня?

— Я не знаю, что мне с этим всем делать. Я чувствую, он меняет меня.

— В каком смысле?

— Ты думаешь, как я тебя нашёл?

— Как?

— Во мне начинает расти какая-то сила. Мне это не очень нравится. И я не знаю, как дальше быть.

— Вот дела, — произнёс Монахов, бинтуя руку полотенцем. — Тут так сразу и не скажешь. У меня были кое-какие записи по этому поводу. Надо покопаться, возможно, что и прояснится. Но не сейчас. Сейчас голова просто лопнет от обилия событий и информации. Давай-ка спать. Можешь лечь в соседней комнате, а завтра на трезвую голову и подумаем.

— Спать так спать. Сам, признаться, с ног валюсь.

 

Глава вторая

Предательство

Геннадий Викторович проснулся от непонятного стука. Стук был очень сильный и продолжался безостановочно.

«Задолбали эти соседи со своим ремонтом», — пробурчал Монахов и накрыл голову подушкой.

Стук не прекращался. Вдруг до Геннадия дошло, что стучат в дверь. Он, кряхтя, нашёл мобильник на полу и взглянул на время.

«И кто это в субботу в одиннадцать утра долбит», — запричитал историк, встав с кровати и подойдя к входной двери.

Из соседней комнаты показалось заспанное лицо Ручкина.

— Привет, Петь, — кинул он журналисту и повернул ключ в замке.

— Не открывай, — крикнул Пётр Алексеевич, но было поздно.

Дверь с силой распахнулась, и в лоб Гены упёрлось чёрное дуло пистолета. Он машинально попятился назад, человек в чёрной маске и куртке вошёл в коридор. Следом появился ещё один в такой же маске, который, в свою очередь, навёл пистолет на журналиста.

— Руки подняли! — произнёс грубый голос.

Монахов и Ручкин подчинились.

— На кухню! — вновь скомандовал человек в маске.

Геннадию и Петру Алексеевичу ничего не оставалось, как подчиниться.

— Ручкин кто?

— Я, — ответил журналист.

— Где кинжал?

— Какой кинжал?

Бандит передёрнул затвор и произнёс:

— Повторяю последний раз, где кинжал?

И тут Пётр Алексеевич понял, что с этими ребятами шутить не стоит.

— А вы, собственно, кто такие? — попытался спросить историк, ещё, видимо, не до конца понимая, что происходит.

— Рот закрой, толстый, — грубо ответил неизвестный. — Я повторяю, где кинжал?

— У меня, — ответил журналист.

— Сюда давай.

Ручкин медленно достал кинжал и протянул его на вытянутой руке человеку в маске. Тот протянул руку навстречу, схватил его и тут же закричал от боли, выронив клинок. Воспользовавшись моментом, Пётр Алексеевич схватил вчерашнюю пустую бутылку со стола и нанёс удар по голове бандиту. Тот молча рухнул на пол. Второй бандит явно не ожидал такого развития событий и на мгновение растерялся. Этим и воспользовался Монахов. Он толкнул бандита в сторону мойки, тот рухнул на гору немытой посуды, выронив пистолет. Историк ловко схватил табурет и приложил его об голову неизвестного. Тот упал рядом с первым.

— Это кто? — спросил возбуждённый и запыхавшийся Геннадий.

— Ты у меня спрашиваешь? — ответил Ручкин.

— Но ты же сказал, не открывай. Я подумал, может, ты их знаешь.

— Первый раз вижу. Просто почувствовал опасность.

— Что делать-то будем?

— Валить надо, — произнёс Пётр Алексеевич, поднимая с пола кинжал и пряча его.

— Как валить? Надо полицию вызвать, — закричал Гена, размахивая руками.

— Поверь мне, того, кто их прислал, полиция не остановит. Так что ты как хочешь, а я ухожу. Если ты со мной, у тебя есть две минуты на сборы.

— Твою мать, — выругался историк и принялся быстро одеваться, попутно забрав из тумбочки паспорт и деньги.

Мужчины быстро спустись по лестнице и вышли во двор.

— Куда пойдём? — спросил Гена.

— Не знаю, надо где-то посидеть, подумать. Я так быстро на ходу соображать не могу. Главное, чтобы подальше от твоего дома.

— Давай до Первомайской дойдём, там хорошая кафешка. А то у меня от волнения что-то аппетит разыгрался.

— Пошли.

Спустя пятнадцать минут мужчины сидели за столом кафе и с удовольствием ели пиццу, изредка поглядывая в окно, из которого открывался вид на проспект.

— Интересно, как они там? — спросил Монахов у Ручкина, поглощая свой кусок.

— Ты про кого?

— Про сегодняшних визитёров.

— Живы, что им будет-то, башка-то пустая.

— Откуда знаешь?

— Чувствую. И чувствую, как сила с каждым днём растет во мне. Я привыкаю к кинжалу, и он привыкает ко мне.

— Он к тебе? С чего ты взял?

— Надпись на рукоятке. Помнишь, я говорил тебе про надпись: «И в белый саван я войду»?

— И что?

— Она исчезла.

— Как, совсем?

— Да. Абсолютно чистая рукоятка.

— И что ты думаешь со всем этим делать? — задал вопрос Геннадий, беря ещё один кусок пиццы с подноса.

— Я хочу от него избавиться. Не нужна мне ни сила, ни могущество, ни эти приключения. Вот только надо избавиться от него так, чтобы он не попал в плохие руки. А я хочу жить своей обычной жизнью со своей семьёй.

— Ясно, — произнёс историк, продолжая уплетать пиццу. — А всё же почему ты именно ко мне за помощью обратился?

— Во-первых, мне понравилась твоя статья, опубликованная в интернете. А во-вторых, я предчувствовал, что начнутся приключения, и хотел, чтобы они происходили в другом городе, подальше от моей семьи.

— А меня ты спросил, хочу ли я эти приключения? — крикнул Геннадий Викторович и бросил кусок недоеденной пиццы в тарелку. — Может быть, я тоже хочу жить спокойной жизнью, чтобы ко мне не врывались люди в масках и с пистолетом в руках.

Монахов кричал так громко, что немногочисленные в это время посетители кафе обернулись. Он, увидев это, резко замолчал и отвернулся, принявшись смотреть в окно.

— Извини, — тихо проговорил Пётр Алексеевич. — Давай я сейчас встану и уйду. За тобой они охотиться не будут. Им другое нужно.

— Сиди уже.

— Нет, я пойду. Извини ещё раз.

— Да сядь ты уже. Вместе будем выпутываться.

— Чего вдруг?

— Это всё потому, что я мягкий и безотказный. Во всяком случае, так говорила моя бывшая.

Они помолчали немного. Тишину нарушил подошедший официант.

— Ещё что-нибудь будете заказывать? — спросил он.

— Ещё одну пиццу. Ассорти, — не раздумывая, ответил Геннадий.

— Не лопнешь? — осведомился журналист.

— Не должен. Как думаешь, кто эти люди?

— Не знаю. Интересней тот, кто их прислал. Думаю, нам сейчас нужно на время где-нибудь затаиться.

— Знаю, — закричал вдруг Геннадий. Знаю одного человечка, который нам наверняка сможет помочь.

— Кто это?

— Макс. Друг детства. Очень солидный бизнесмен и очень умный человек.

— И чем же он нам поможет?

— Не знаю. Но верю, что он обязательно что-нибудь придумает. Во всяком случае, я знаю точно, что он очень обидится, если узнает, что я был в беде и не попросил его о помощи.

— Ну, раз так, то действуй.

— Я ему сейчас позвоню и всё объясню.

— Только давай объяснишь не всё, — остановил его Ручкин. — Про кинжал и красную землю не стоит.

— Ну что же я без понимания, что ли. Сглажу углы, не переживай.

Монахов достал телефон и принялся набирать номер друга, а Ручкин встал из-за стола и направился в туалет. Вернувшись, он застал довольного сидящего историка, ковыряющего зубочисткой в зубах и разглядывающего девушку за соседним столиком.

— Всё в порядке, — сказал он журналисту. — Макс всё понял с полуслова. Обещал быть здесь через полчаса.

— Подождём.

Через полчаса, ровно минута в минуту, в кафе вошёл Токарев. Сегодня он был одет в длинное тёмное кожаное пальто и чёрную шляпу. Он оглядел помещение и, заметив Монахова, быстрыми большими шагами направился к нему.

— Ты что натворил? — вместо приветствия бросил он Геннадию Викторовичу, подойдя к столику.

Затем, заметив Ручкина, резко осёкся.

— Вы? — спросил Максим Яковлевич, глядя на журналиста.

— Я.

— А я вас знаю, Пётр Алексеевич, по телевизору видел, — заискивающе заговорил бизнесмен.

И тут же злобно спросил:

— Это вы его втянули в свои делишки?

— Макс перестань, — попытался успокоить друга Монахов. — Нам просто нужно какое-то время, где-то пересидеть. Поможешь? Не задавая лишних вопросов?

— Ладно, — стушевался бизнесмен. — У меня дача есть под Киреевском. Давно купил, так, на всякий случай, чтоб была. Там есть всё необходимое, чтобы перекантоваться пару дней.

— То, что надо, — произнёс Гена.

— Ну тогда поехали, отвезу.

Они вышли к припаркованному автомобилю Токарева. Это был большой чёрный внедорожник. Ручкин сел на заднее сиденье, а Монахов расположился спереди. Максим вставил ключ в замок зажигания, завёл двигатель и резво выехал на дорогу.

— Хорош «крузак», — произнёс Геннадий, разглядывая салон автомобиля.

— А то, — ответил Максим. — Я, кстати, дома у тебя был.

— Когда?

— После того, как ты мне позвонил. Я решил проверить, что там у тебя дома творится.

— Ты с ума сошёл? Я же сказал, что они были вооружены.

— Ну, знаешь ли, я тоже не лыком шит.

— Ну и что там?

— Да ничего. Небольшой погром. Дверь входная была открыта. А так ничего. Всё тихо. Что это за люди были-то?

— Не знаю.

— Просто шли мимо и решили зайти к тебе поугрожать пистолетами? Может, прояснишь ситуацию?

— Макс, давай без лишних вопросов.

— Всё, молчу.

Машина выехала за город. В салоне было тепло, тихо играла магнитола. Убаюканные мягким ходом автомобиля и уставшие от пережитых событий Монахов с Ручкиным задремали. Через несколько километров автомобиль свернул с трассы на просёлочную дорогу. Дорога была сильно занесена снегом, лишь виднелись две колеи от колес недавно проехавшего автомобиля. Внедорожник натужно грёб снежную кашу всеми четырьмя колесами. Спустя пару минут автомобиль выехал к лесу и Максим заглушил мотор.

— Куда это мы приехали? — спросил сонный Геннадий, приоткрыв один глаз.

— Выходи из машины, — взволнованно произнёс Токарев.

— Зачем?

— Застряли, подтолкнуть надо.

Монахов громко зевнул, застегнул куртку, надел шапку и принялся будить Ручкина. Тот нехотя вылез из тёплого салона на мороз и сразу же утонул по середину голени в снегу.

— Куда толкать-то, вперёд или назад? — спросил историк, прикуривая сигарету.

— Пока никуда, — ответил бизнесмен, достав из-под плаща пистолет и направив его на мужчин.

— Макс, ты чего? — испуганно спросил Геннадий, тут же выронив сигарету.

— Ничего, Гена, стой ровно. Мне нужен кинжал. Он же у вас? Отдайте его мне.

— Макс, ты что творишь?

— Гена, рот закрой.

— А если нет, что, будешь стрелять в меня?

— Надо будет, выстрелю.

— Макс, мы же друзья? Я тебя с детства знаю.

— Да пошёл ты в жопу, друг. Ты ничего не понимаешь в этой жизни, ты сам ноль. Ты пьёшь дешёвое пиво, работаешь в своём позорном университете за нищенскую зарплату, даже жена от тебя, неудачника, ушла. И правильно сделала. Что у тебя есть, Гена, кроме пивного пуза и квартиры, которая десять лет без ремонта? А я другой, Гена. Я хочу жить хорошо и живу, я наслаждаюсь этой жизнью.

— Может в чём-то ты и прав, Макс, но я не считаю себя неудачником. Возможности у меня не те, конечно, что у тебя, но я по-своему счастлив. Мне нравится моя работа, мне нравится моя квартира, мне нравится мой образ жизни, и моей, как ты выразился нищенской зарплаты, мне хватает. И я ничего не хочу в своей жизни менять. Зато, в отличие от тебя, я не наставляю на людей пистолет. Особенно на друзей. Уже на бывших друзей. На чём они тебя поймали Макс? Зачем ты это делаешь?

— У меня проблемы с бизнесом, — ответил немного стушевавшийся Токарев. — Один человек обещал мне помочь, если я принесу ему кинжал. А я не смогу вернуться снова в нищету, Гена, я не могу жить как ты в своей конуре. Друзья, говоришь? Друзья остались там, в детстве. Ну и в книгах. Мы с тобой по разные стороны. Но хватит лирики. Кинжал, товарищи.

— У меня нет, — ответил Монахов.

— У меня тоже, — произнёс молчавший до этого Ручкин.

— Господа, — передёрнув затвор, произнёс Токарев, — отдайте его и идите с миром. Мне вы не нужны. Да и убивать я вас не собираюсь, я же не убийца. А вот покалечить могу. Так что давайте не будем усложнять друг другу жизнь.

— Тебе же сказали, нет у нас кинжала, — с вызовом произнёс журналист. — Хочешь, обыщи.

— Надо будет, обыщу. Раздевайтесь!

— Что?

— Раздевайтесь! Оба! До трусов.

— Холодно же? — ответил на просьбу Пётр Алексеевич.

— Ещё одно слово и я тебе колено прострелю.

Ручкин и Монахов начали медленно снимать с себя одежду под присмотром бизнесмена. Через минуту оба стояли в одних трусах и дрожали от холода. Рядом на снегу лежала гора одежды. Кинжала нигде не было. Токарев подошёл, обыскал все вещи, но так и ничего не нашёл.

— Куда ты его дел? — спросил Максим у журналиста, наведя на него пистолет.

— Ппоттерял, — ответил, стуча зубами от холода, тот.

Бизнесмен отошёл на несколько метров от мужчин, достал из кармана телефон и принялся кому-то звонить. Разговор был коротким. Убрав мобильный обратно, он подошёл к журналисту и историку.

— Одевайтесь. К шефу поедем. Сами будете ему всё объяснять.

Второй раз заставлять мужчин не пришлось, они мигом схватили одежду и принялись надевать её дрожащими руками.

Достав верёвку из багажника, Максим произнёс:

— А теперь я вас свяжу. Только без шуток. Да вы не переживайте, дорога будет недолгой.

 

Глава третья

Старый знакомый

Машина ехала по трассе обратно в город. На заднем сидении сидели Ручкин и Монахов, связанные верёвкой по рукам и ногам. По радио играла новогодняя песенка, Токарев уверенно держал руль, немного подпевая в такт композиции. Темнело. Поток машин был плотный. На въезде в город компания попала в небольшую пробку. Ещё через полчаса, миновав празднично украшенные улицы города, автомобиль въехал в гаражный кооператив. Проезды между гаражами были плохо освещены. Токарев подъехал к воротам гаража, осветив их фарами, и остановился. После чего вышел из машины и постучал в ворота три раза. Створка слегка приоткрылась, и бизнесмен зашёл внутрь.

— Слушай, Петь, — заговорил связанный историк, когда они остались одни, — а ты кинжал куда дел?

— Не сейчас.

— Что делать-то будем?

— Ждать.

Створка ворот открылась вновь, из гаража вышли двое мужчин в чёрных масках, открыли двери машины, развязали пленникам ноги и повели в помещение. Внутри было пусто, лишь возле дальней стены стоял Максим и какой-то мужчина. Под потолком ярко светила лампочка, поэтому, попав из темноты на свет, пленникам пришлось слегка зажмуриться, что мешало разглядеть зачинщика всей этой истории. Мужчина стоял спиной к вошедшим, широко расставив ноги и держа руки за спиной.

— Привели? — спросил неизвестный.

— Да, — ответил один из людей в маске.

— Скорее всего, это те ребята, которые напали на нас в квартире, — шепнул Ручкин Монахову. — А голос их главаря мне подозрительно знаком. Где же я его слышал?

— Ну тогда побеседуем, — произнёс главарь и повернулся лицом к журналисту.

Ручкину только и оставалось открыть рот от удивления.

— Вы? — произнёс он.

— Я. Ну здравствуйте, Пётр Алексеевич. Рад вас видеть в добром здравии. Я же обещал, что мы ещё свидимся.

Это был Семёнов.

— Захар Аркадьевич? — только и смог произнести журналист.

— Да я, я! Не ожидали? Правда, теперь мы поменялись местами. Теперь я, так сказать, на коне.

— Но как?

— Вам правда интересно? Ну что же, расскажу. Пять лет назад, когда земля в Красном Богатыре стала красной и вокруг посёлка начали строить стену, ко мне пришли двое мужчин. Я думаю, вы сами догадаетесь, из какой они были организации. Им необходим был человек, который бы сообщал им нужную информацию обо всём, что будет происходить в посёлке.

— Проще говоря, стучать, — перебил Ручкин.

— Ну почему же сразу стучать? Просто сообщать им нужную информацию. Ведь по решению верхов никто из посторонних в селе жить не мог, а свой человек им позарез нужен был. Вот я и сообщал им, конечно, только то, что выгодно было мне.

— И что же взамен?

— Через несколько лет они обещали разрешить мне покинуть красную землю вместе с моей семьёй. Ну, этот срок и пришёл. Конечно, этому событию поспособствовал учинённый вами переворот, так как оставаться мне там стало небезопасно. Так что через десять дней с момента вашего отъезда красную землю покинул и я.

— А семья ваша?

— Любаша с Настенькой в Москве.

— А зять?

— А-а-а, гнилой человек оказался, — произнёс Захар Аркадьевич, махнув рукой. С Зинкой спутался. Настенька, конечно, переживала, но ничего, найдём ей нового жениха. Так смешно было, когда Фрол гонялся за Сашкой по всему посёлку.

Семёнов закатился громким смехом, видимо, вспомнив этот момент.

— А как же Фрол, он разве не ваша семья? Он где?

— А что Фрол? Он жив, здоров, у него есть руки и ноги. Он там же, где и был, на красной земле. И на том пусть скажет спасибо, я и так для него в своё время много чего сделал.

Было видно, что этот момент Семёнову неприятен.

— Тебе, наверное, интересно, почему ты здесь? — продолжил бывший глава Красного Богатыря. Дело в том, что у тебя кое-что есть, что нужно мне. Тебе, может быть, хочется знать, откуда у меня эта информация?

Захар Аркадьевич сделал театральную паузу.

— Анна Серафимовна сказала.

— Это неправда, — возразил журналист. Она даже мне толком ничего не сказала.

— А мне сказала. Но обо всём по порядку, — видно было, что Семёнов смаковал каждую фразу. — Сижу, значит, в доме у батюшки, или прячусь, тут как посмотреть, гляжу, Анна Серафимовна выходит из церкви. Я хотел просто поговорить. И знаете, что я узнал?

— Что? — напрягся Ручкин.

— Оказывается, есть такой кинжал, в лезвие которого вделан элемент копья Лонгина. Я думаю, вы, господа, — кивнув на историка и журналиста, — не меньше меня знаете, какие возможности оно даёт. Но не меньшие силы даёт и этот кинжал. У кинжала есть хранитель, который бережёт его от людей, пытающихся завладеть им в корыстных целях, ну, таких, как я. Предыдущим хранителем была Анна Серафимовна. Бывает же, подполковник КГБ и хранитель. Теперь хранитель вы, Пётр Алексеевич.

— Она не могла вам этого рассказать, — стиснув зубы, проговорил Ручкин.

— Она и не хотела, — произнёс довольный Семёнов. — Но у меня была волшебная таблеточка, заботливо спрятанная в подкладку брюк. Эту таблеточку мне в своё время дали люди, на которых я работал. Ну так, на всякий случай, мало ли кого разговорить. Анна Серафимовна, конечно, не хотела её глотать, но тут мне пришлось немного применить физической силы. Знаете, Пётр Алексеевич, не люблю бить женщин, особенно пожилых. Но жизнь — штука не простая.

Журналист напрягся, готовый броситься на Семёнова в любой момент.

— Вы, наверное, догадываетесь, что это за таблетка. У спецслужб, оказывается, богатый арсенал. Есть сыворотки правды, есть таблетки правды, и наверняка есть много чего ещё. А знаете, что самое печальное, Пётр Алексеевич?

— Что? — спросил Ручкин на выдохе, боясь услышать ответ.

— У пожилых и слабых здоровьем людей эта таблетка через несколько часов вызывает остановку сердца.

С диким рёвом Пётр Алексеевич бросился на Семёнова, несмотря на связанные руки. Люди в масках не дали ему завершить этот бросок, сбив с ног. Ручкин лежал на полу, тяжело дыша, и смотрел на Захара Аркадьевича.

Захар Аркадьевич ликовал. Это был его звёздный час.

— Месть — блюдо, которое подаётся холодным, — произнёс Семёнов, улыбаясь. — А теперь скажите-ка мне, товарищ журналист, где кинжал? Это ваш единственный способ остаться в живых.

— Вы всё равно не сможете к нему прикоснуться, — ответил Пётр Алексеевич.

— А я и не собираюсь. Чтобы им обладать, не обязательно его трогать. Ну так где?

— Потерял.

— Пётр Алексеевич, ни к чему это геройство. Таблеток волшебных у меня больше нет, но есть множество других способов заставить вас говорить. Мне, признаться, не очень нравится вид крови, так что давайте не будем тратить моё время и ваше здоровье.

Ручкин молчал.

— Ну хорошо, — произнёс Семёнов. — Я вижу, вечер перестаёт быть томным. Сегодня я никуда не спешу, и до утра я совершенно свободен.

С этими словами он достал из кармана секатор, пощёлкал им в воздухе и произнёс:

— Начнём с пальцев, Пётр Алексеевич. Неудобно будет, наверное, писать статьи, имея неполный набор на руках.

Журналист дёрнулся.

Захар Аркадьевич постоял, подумал, а потом решил:

— А начну-ка я, пожалуй, с вашего приятеля, а вас оставлю на десерт. Вы точно хорошо подумали, Пётр Алексеевич?

— Мне вам нечего сказать, — не очень уверенно произнёс Ручкин.

— Ну что ж.

Семёнов кивнул в сторону испуганного Монахова. Двое в масках крепко схватили его, держа правую руку вытянутой. Захар Аркадьевич подошёл к историку, взял его мизинец в руку, вставил его между лезвиями, посмотрел на журналиста и сжал рукоятки. Геннадий Викторович истошно закричал, кровь брызнула на одежду Захара Аркадьевича. Ручкин закрыл глаза.

— Эй, ты что делаешь? — закричал Токарев, до этого мирно наблюдавший.

— А что такое? — спросил Семёнов, пощёлкав секатором в воздухе.

— Ты на хрена ему палец отрезал?

— Тебя что-то не устраивает? — злобно спросил бывший мэр.

— Мы договаривались только попугать, ты не говорил, что будет кровь.

— А ты хочешь чистеньким из всего этого выйти и бабки за просто так получить?

— Так и режь журналиста, зачем Гену-то?

— А что, жалко стало друга, которого ты предал?

— Это наши с ним дела, но о том, что ты Гену будешь калечить, мы не договаривались. Режь журналиста.

— Ты мне ещё поуказывай, что делать. Не нравится смотреть, выйди вон.

Кровь с ладони стекала по рукаву Монахова, капая на пол. Историк плакал. Семёнов схватил следующий палец и вставил меду лезвиями.

— Я сказал, остановись! — прокричал Максим.

Захар Аркадьевич повернул голову и увидел дуло пистолета, которое смотрело прямо на него.

— Ты что, сявка? — произнёс мэр, обращаясь к Максиму.

— Отпусти его, — решительно произнёс бизнесмен, крепко сжимая рукоятку пистолета.

Семёнов отпустил руку историка, люди в масках тоже перестали его держать. Монахов рухнул на пол, зажимая рану другой рукой. Бандиты достали оружие и навели его на Токарева.

— Поиграем? — усмехнувшись, спросил Захар Аркадьевич, медленно подходя к бизнесмену. — Опусти пистолет и отдай его мне. Или стреляй.

Максим трясущимися руками сжал крепче пистолет. Ствол ходил вверх, вниз, но по-прежнему был направлен на мэра. Он понимал, что пути назад уже нет, но изменить ничего не мог. И давать заднюю уже было поздно.

— Стой, — предпринял последнюю попытку Токарев.

Семёнов сделал ещё один шаг. В замкнутом пространстве оглушительно прогремел выстрел, и журналист увидел, как на лбу Захара Аркадьевича образовалась дыра и он рухнул, как подкошенный. Спустя доли секунды раздались одновременно ещё два выстрела. На груди Максима образовались два кровавых пятна, и он упал вслед за мэром. Повисла тишина. Воздух в помещении наполнился запахом сгоревшего пороха.

— Что делать будем? — спросил один бандит у другого.

— Валить их надо и уходить отсюда, — ответил другой, кивнув на Ручкина с Монаховым.

— Подождите, — прервал их журналист. — Не надо нас убивать, вы же слышали про кинжал, я скажу вам, где он.

— Ну и где? — спросил человек в маске, с хриплым низким голосом.

— Тот, кто будет обладать кинжалом, получит силу. Он не материальная ценность, это нечто другое.

— Это ты к чему? — спросил тот же бандит.

— А к тому, что кинжалом может обладать только один человек. А его смогу передать только одному из вас. У него может быть только один хранитель, вы же сами слышали, что говорил Семёнов.

— Ты говори где, а мы уж разберёмся, как поделить, — произнёс другой бандит.

— Без проблем, но только тот, кому я передам его первым, получит силу и второй уже никогда не сможет отнять его.

Расчёт Петра Алексеевича был прост и откровенно очевиден. Но он рассчитывал на не очень большой умственный потенциал бандитов и на экстренность ситуации.

— Пашка, что ты его слушаешь-то? — крикнул человек в маске, с высоким голосом.

— Ты зачем меня по имени назвал? — ответил другой.

— Не кипятись, заберём кинжал и поделим его по-братски.

— Владеть им может только один, — подливал масла в огонь Ручкин.

— Да что ты его слушаешь, Паша, давай завалим его к чертям.

— Прости, Серёг.

Раздался выстрел. Тело бандита упало рядом с журналистом. Пётр Алексеевич слегка отшатнулся от трупа. Очень неприятно, когда рядом с тобой падают мёртвые люди, пускай и плохие. Но внутри он ликовал. Число врагов внезапно сократилось с четырёх до одного.

— А теперь говори, где кинжал, — произнёс бандит, снимая маску с лица. — И помни, у тебя только одна попытка.

И тут журналист понял, что настало время говорить правду. Тянуть дальше было слишком опасно.

— В пиццерии. В туалете, в бачке. Когда Гена звонил Максиму, я вышел в туалет и там его спрятал.

Бандит посмотрел на часы — двадцать два десять.

— До которого часа кафе работает?

— До двенадцати.

— Успеем. Поехали.

— А Гена?

Геннадий Викторович лежал на полу и зажимал текущую по руке кровь. Глаза его были стеклянными. Он был в шоке. Не каждый день ему приходилось видеть тройное убийство.

— Он нам не нужен, — ответил человек с хриплым голосом и навёл на него оружие.

— Стой, не убивай его.

— У тебя одна попытка назвать причину, по которой я не должен этого делать.

Мозг Петра Алексеевича начал лихорадочно соображать. Надо было во что бы то ни стало сохранить жизнь Монахову. Несмотря на произошедшие события и стрессовую ситуацию, мозг журналиста работал отчётливо. Пытаясь выжать из него максимум, Ручкин принялся искать выход. И сделать это было необходимо в ближайшие секунды. Но, похоже, это был его предел. На ум ничего спасительного не приходило.

— Два заложника лучше, чем один, — предпринял слабую попытку журналист. — До кафе надо ещё добраться, а потом уйти оттуда.

— Плохая попытка, — ответил бандит. Затем подумал немного и произнёс:

— Ладно, уговорил.

 

Глава четвёртая

Ирония судьбы

Автомобиль в наши дни уже давно не роскошь, а средство передвижения. Для некоторых — даже необходимость. Автомобиль — это маленький мир, в котором течёт своя жизнь. Задумывались ли вы когда-нибудь, что происходит в едущей впереди вас машине? А что в той, что сзади? А в той, что только что вас обогнала наглым образом? Кто-то едет на работу, кто-то с работы, кто-то на свидание, кто-то в магазин. В какой-то машине муж ругается с женой, агрессивно доказывая свою правоту и не обращая внимания на дорогу. Вон в той белой молодая девушка поёт песни и счастье светится в её глазах. В соседнем правом ряду, в грязном микроавтобусе, усталый водитель одной рукой держит руль, другой пирожок, периодически от него откусывая. В припаркованной возле магазина красной малолитражке мирно дремлет пожилой мужчина. В каждом салоне течёт своя жизнь, происходят свои счастливые и грустные моменты.

Чёрный внедорожник Токарева под управлением бандита, которого, видимо, зовут Павел, повернул на проспект Ленина. Внутри этого автомобиля текла своя жизнь, возможно, для некоторых её пассажиров подходили к концу её последние часы. Ручкин и Монахов сидели на заднем сиденье, связанные по рукам и ногам. Геннадий Викторович потихоньку приходил в себя, кровь остановилась, но боль не проходила. Именно она и держала его в этой реальности, хотя очень хотелось забыться, закрыть глаза, а открыв, осознать, что это всего лишь страшный сон. Пётр Алексеевич старательно придумывал план дальнейших событий, просчитывая варианты. Перспективы пока что были неутешительные.

Резво стартанув со светофора, внедорожник ушёл вперед, оставив поток машин позади. Вот уже показались очертания кафе. Бандит ловко выкрутил руль и аккуратно припарковал машину. Время было двадцать три ноль-ноль. Час до закрытия.

— Значит, так, — подал голос Павел, заглушив двигатель, — журналиста я развязываю, и он идёт со мной. Ты, историк, сидишь здесь тихо, двери я закрою. Если кто-то из вас захочет поиграть в героев, застрелю без раздумий, мне терять нечего.

Бандит взял из машины небольшую спортивную сумку, освободил Ручкина, и они двинулись в сторону пиццерии. Пётр Алексеевич шёл впереди, растирая затёкшие запястья, следом шёл Павел.

Народу в зале сидело немного. Была занята всего пара столов. За одним из них сидели парень с девушкой, пили кофе и о чём-то мило беседовали. За другим — двое мужчин, от души напившись пива, расплачивались по счёту и собирались уходить. Пётр Алексеевич и Павел сели за столик, который ближе всего был к туалету. Заказав у тут же подошедшего официанта чай, бандит пристально осмотрел помещение кафе, проверил пистолет в кармане, сняв его с предохранителя, и скомандовал Ручкину:

— Ну что, пошли?

— Не будет странным, что двое мужчин заходят в одну кабинку? — как мог, оттягивал неприятный момент журналист.

— Будет странным, если ты сейчас получишь пулю в лоб, — последовал ответ.

Они встали и проследовали в сторону уборной. Сначала зашёл Пётр Алексеевич, затем Павел.

— Доставай, — произнёс бандит, закрыв дверь на замок и достав пистолет.

Ручкин наклонился к унитазу, отодвинул крышку сливного бачка, погрузил руку в холодную воду и достал мокрый кинжал. С него каплями стекала вода.

— Держи, — произнёс журналист, протягивая артефакт бандиту.

— За дурака меня принимаешь? — спросил, ухмыляясь, Павел. Затем открыл сумку и произнёс:

— Сюда клади.

Ручкину ничего не осталось, как подчиниться.

Вышли из туалета они в обратном порядке.

— А ваш заказ? — спросил официант вслед уходящим мужчинам.

— Много чая пить вредно, можно в гриб превратиться, — ответил Павел, сунув ошарашенному официанту деньги.

Выйдя из кафе, Павел запихнул журналиста на заднее сиденье, а сам сел за руль, бросив сумку на пассажирское место.

— Что теперь? — спросил Ручкин, наблюдая, как бандит выруливает с парковки.

— Не знаю, пока не придумал.

— А куда едем?

— За город, а там решим.

План Павла был прост, выехать за город, избавиться от историка с журналистом, бросить машину, потом добраться до вокзала и в Москву. Понимал это и Пётр Алексеевич. В этот раз бандит его не связал, и поэтому у него была полная свобода действий. Но вот что делать? Сидел он сзади переднего пассажирского сиденья. Тянуться к водителю и нападать было крайне неудобно. К тому же бандит был крупной комплекции, а Ручкин особыми боевыми навыками не обладал. Охлаждал пыл ещё и пистолет, который лежал рядом с сумкой. Пётр Алексеевич решил пока не торопить события, дождаться момента наверняка. А там будь что будет.

— Что притихли-то? — спросил бандит, остановившись на светофоре.

В ответ ему была тишина. Ручкин обдумывал варианты спасения, а Монахов, казалось, совсем ушёл в себя.

— Эй, историк, — окликнул его Павел, — расскажи какую-нибудь историю.

— Какую? — очнулся вышедший из прострации Геннадий Викторович.

— Да плевать, любую. А то скучно, как на поминках.

— Так я же не писатель, чтобы истории рассказывать, — возмутился Монахов.

— Лучше быть плохим рассказчиком, но живым. Чем гордым историком, но мёртвым. Намёк понял? — спросил бандит, настроение у него было хорошее.

Монахов на мгновенье задумался, а затем начал повествовать. Лицо его при этом оживилось и преобразилось.

— История это случилась во времена царствования Николая I. Служил у него в рижском гарнизоне один офицер по фамилии Засс. Он был немцем. И вот пришло время выдавать свою дочь замуж. А ему очень хотелось, чтобы фамилия его продолжалась в роду, и он настаивал на том, чтобы дочь взяла двойную фамилию, в которой Засс будет стоять на первом месте.

— Так, и что? — заинтересованно спросил Павел.

Машина выехала за пределы города и бодро помчалась по шоссе.

— Дело в том, что офицер был немец и в силу этого плохо знал русский язык. Фамилия жениха была Ранцев. Когда Николай Первый узнал об этом, он решил, что негоже русским офицерам быть объектами насмешек и высочайшим указом велел носить молодожёнам фамилию Ранцев-Засс.

Пётр Алексеевич улыбнулся. А бандит задумался.

— Так Ранцев-Засс, — произнёс Павел, — а если наоборот…

И тут салон автомобиля взорвался громким смехом водителя. Павел громко хохотал и стучал рукой об руль.

— Ну историк, ну молодец. Рассмешил.

Внезапно проехавший мимо встречный автомобиль коротко мигнул дальним светом два раза.

— Это что ещё за фигня? Никак менты стоят.

И вправду, через несколько сотен метров показалась машина экипажа ДПС. Скучавший офицер устало смотрел на проезжающие автомобили, выискивая жертву.

— Так, сидим тихо, — приказал бандит. — Ребята решили немножко подзаработать под Новый год. Едем спокойно, не спеша, ничего не нарушаем. Мы им неинтересны.

«Ага, — подумал про себя Ручкин, — „крузак“ с номером шесть шесть шесть, тонированный в ноль, с московским регионом. Неинтересен, как же».

Словно в подтверждение этих мыслей, инспектор подошёл к краю дороги и поднял жезл.

— Твою мать! — выругался Павел. — Что делать, что делать?

Глаза его забегали, а нога надавила на педаль газа до упора.

— Ничего, оторвемся, — произнёс сам для себя бандит и зло улыбнулся.

Около минуты они ехали в тишине. Погони не наблюдалось. Стрелка спидометра стремительно ползла вправо. Мотор начал натужно рычать. Павел то и дело смотрел в зеркала. Монахов притих, Ручкин сидел и ждал развития событий. Взглянув в очередной раз в зеркало, Павел заметил вдалеке сине-красные огоньки. Ручкин решил пристегнуться и пристегнуть связанного Монахова. Бандит заметил эти движения.

— Не ссыте, оторвёмся.

Стрелка спидометра не спеша ползла всё дальше и дальше. Впереди показался мост. Дорога пошла под уклон. Из-под колёс машины стремительно вылетал снег с песком. Сине-красные огоньки пропали из видимости. Павел, посмотрев в зеркало, улыбнулся и слегка расслабился. Автомобиль, подскочив на небольшой ямке, пошёл в занос. Водитель резко нажал на тормоз и попытался рулём выровнять машину. Послышался звук срабатывающей АБС. Скорость была слишком большой, Ручкин и Монахов увидели, что машина летит в отбойник. Удар. Звук стонущего и меняющего свою форму металла.

Первым делом, открыв глаза, Пётр Алексеевич прислушался к собственным ощущениям. Руки и ноги вроде были целы. Затем посмотрел на Монахова, тот со стоном открыл глаза.

— Цел?

— Цел, — ответил историк.

Ручкин обратил внимание на водителя: он был зажат между сиденьем и сработавшей подушкой безопасности. Куски металла от водительской искореженной двери торчали из левого бока Павла. На коврике натекала лужа крови. Просунув руку между спинками сидений, журналист принялся рукой искать сумку. Сумки не было. Он пролез чуть вперёд и пощупал пульс на шее Павла.

— Как он? — спросил Геннадий.

— Похоже, готов, — ответил Ручкин, наконец обнаружив сумку на полу.

Расстегнув замок, журналист с удовлетворением обнаружил кинжал и тут же спрятал его за пояс. Посмотрев через заднее стекло, он увидел вдалеке сине-красные точки.

— Слушай внимательно, — начал говорить Пётр Алексеевич. — Сейчас сюда подъедет полиция, и ты расскажешь им про всё, что случилось, но опустишь два момента: про меня и кинжал. Не нужно про это им знать.

— Что я им скажу, я не очень умею врать, — забеспокоился Монахов.

— А врать и не надо, расскажешь про Макса, про то, что он тебя похитил, потом они друг друга перестреляли. Просто кое-что умолчишь.

— А ты куда?

— Мне нужно в Гегард. Кинжал становится очень обременительной ношей, слишком много смертей.

Сказав это, Ручкин открыл дверь и вышел из машины. Голова от удара гудела. Он быстро осмотрелся по сторонам и побежал до конца спуска, затем спустился по мокрому снегу под мост.

«Четыре смерти за один день, — подумал Пётр Алексеевич, пережидая под мостом. — Покой вечный подари им, Господи».

 

Глава пятая

Армения

Самолёт начал снижение над Ереваном. Привычно заложило уши, и Ручкин обхватил голову руками. Ему нравилось летать, но он относился к той категории людей, которые плохо переносят взлёт и посадку. Со временем, конечно, стало привычнее, боль в ушах стала слабее, но до конца не ушла. Помнится, когда он летел первый раз, он всё ждал, каким же будет взлёт, каковы будут ощущения. Самолёт начал разгоняться по взлётной полосе и плавно и не спеша оторвался от земли, устремившись ввысь. На удивление, Пётр Алексеевич не испытал каких-то особенных ощущений, никакой свободы полёта. Но зато было безумно интересно. Пётр Алексеевич с удовольствием рассматривал через иллюминатор удаляющуюся землю, часть крыла самолёта, доступную обзору с его места. Он вообще любил всё новое и необычное, получая от этого сильные и приятные эмоции. Со временем, конечно, полёты приелись, но Ручкин до сих пор умудрялся находить в них положительные моменты. Например, уровень комфорта и быстрота передвижения из одной точки в другую.

Самолёт продолжал снижение, журналист потеребил ухо, пытаясь снизить давление на барабанные перепонки. Взглянул в иллюминатор, за ним была темнота. Шесть утра по местному времени. Стюардесса по громкой связи сделала напоминания о том, что все пассажиры должны быть пристёгнуты, спинки кресел переведены в вертикальное положение, а шторки иллюминатора должны быть открыты. Петра Алексеевича долгое время не давало покоя, зачем шторки должны быть открыты? Его всегда интересовали новые слова или непонятные для него моменты в каких-либо областях. Со временем у него в голове накопилась приличная база неизвестных для него моментов, и время от времени, при случае, Ручкин находил объяснение чему-либо, переводя этот уже известный для него факт в другой раздел мозга. Недавно он выяснил и про шторки. Оказывается, всё довольно просто. Во-первых, глаза пассажира должны привыкнуть к естественному освещению, тогда они или бортпроводники смогут видеть, что происходит за бортом. Это позволит своевременно сообщить о возникновении нештатной ситуации экипажу. Во-вторых, в случае аварийной посадки спасатели смогут видеть, что происходит в салоне. В-третьих, при жёсткой посадке пассажир может пораниться, так как пластмассовая шторка может расколоться. И в-четвёртых, это помогает ориентироваться в пространстве. Человек видит, в каком положении самолёт находится в данный момент относительно земли.

Вспоминая всё это и глядя в иллюминатор, Ручкин увидел огни посадочной полосы. Пару минут, небольшой толчок от столкновения шасси с асфальтом, торможение и аплодисменты пассажиров. Теперь пара минут буксировки, соединение с телескопическим трапом, и он будет в здании аэровокзала.

Пройдя паспортный контроль, Пётр Алексеевич поспешил к месту выдачи багажа. В небольшом чемоданчике находился кинжал, так как на борт пронести его не разрешили. Ручкин чувствовал, что с чемоданом всё в порядке. Он ощущал, что у него с кинжалом налаживается какая-то связь. Наконец, заметив свой чемодан, журналист ловко подхватил его и направился в сторону выхода, по пути поменяв в автомате немного денег на местные драмы. Курс тут был не очень выгодный, но вариантов особых не было, так как нужно было расплатиться за такси и снять номер в гостинице.

Выйдя из аэропорта, Ручкин вдохнул теплый воздух. На улице было плюс четыре. Согласившись ехать с первым же подошедшим к нему таксистом и уютно откинувшись на заднем сиденье в обнимку с чемоданом, журналист принялся рассматривать очертания города. Столица пока ещё спала. В Ереване Пётр Алексеевич был первый раз, поэтому попросил таксиста довезти его до гостиницы, находящейся, где-нибудь в центре. Минут через десять, подъехав к зданию гостиницы, он расплатился с таксистом, зарегистрировался на стойке администрации и поднялся в номер. Номер был небольшой и не очень уютный. Но особого комфорта Ручкину и не требовалось. Распаковав чемодан и сразу спрятав под рубашкой кинжал, журналист принялся размышлять о том, как поступить дальше. Вариант был один: дождаться начала рабочего дня, найти машину до Гегарда и поехать туда. А что потом? А вот этого Пётр Алексеевич не знал. Сняв ботинки и верхнюю одежду, Ручкин решил поспать пару часов, ведь последний день отнял очень много сил. А они ему ещё пригодятся, он это чувствовал.

Проснувшись через два часа, Ручкин почувствовал себя отдохнувшим. Он быстро принял душ, оделся и спустился в столовую, решив немного позавтракать. Выбрав столик в углу и взяв себе кофе с яичницей, принялся не спеша есть. Внезапно телефон зазвонил.

Достав из кармана мобильный, Пётр Алексеевич посмотрел на экран — звонил Монахов.

— Привет, Петя, ну как ты там? Добрался? — послышался радостный голос историка.

— Привет, привет. Да, долетел хорошо, сижу завтракаю, — ответил журналист, помешивая кофе. — Как всё прошло?

— Волокиты было много. Я единственный свидетель и потерпевший, так что про тебя никто не узнал. Придётся помотаться, правда, после праздников, ну да ничего.

— А как твой палец?

На пару секунд на том конце возникла тишина, а потом Монахов продолжил так же радостно.

— Нет у меня больше пальца. Его нашли в гараже, но пришивать уже поздно, ткани умерли. Ну да ничего, главное сам жив. Сделаю себе инвалидность, буду получать пособие. Смогу пользоваться парковками бесплатно как инвалид.

— У тебя же нет машины? — спросил, улыбнувшись, Ручкин.

— Будет повод купить, — задорно ответил Монахов.

— А ты что такой весёлый, никак выпил с утра?

— Так я чуть-чуть, для снятия стресса. У тебя, кстати, какие дальнейшие планы?

— В Гегард.

— И что там будешь делать?

— Пока не знаю.

— Мы вот тут немножко подумали, — начал рассказывать Геннадий Викторович.

— Кто это мы? — удивлённо спросил журналист.

— Я и мой нефильтрованный друг, — весело ответил историк. — Он сейчас стоит в стеклянной бутылке и предаёт тебе привет. Магазинчик тут неподалёку классный нашёл, взял аж десять штук. Еле донёс.

— Ну и что вы там надумали, Геннадий и его команда?

— Ты же хочешь избавиться от кинжала? — уже более серьёзно спросил Монахов.

— Да.

— Это элементарно. Тебе просто надо найти нового хранителя. Человека правильных моральных устоев, который никогда не будет использовать его на благо себе, ну и которого не отвергнет сам кинжал. Есть такие на примете?

Пётр Алексеевич немного подумал, а затем ответил.

— Есть. Но для этого мне нужно попасть на красную землю. Есть варианты как?

— Нет, — послышался задумчивый голос Геннадия. Но я подумаю. Занимайся пока своими делами, если что — позвоню.

Они попрощались, и Пётр Алексеевич, оглядевшись по сторонам, продолжил трапезу. Людей в кафе было немного, сидел от них он далеко, поэтому вряд ли кто мог услышать и понять его телефонный разговор.

Позавтракав и выйдя из гостиницы, Ручкин вдохнул полной грудью воздух и задумался, куда бы ему пойти. Достав из кармана карту города, купленную в аэропорту, он принялся её внимательно изучать. Найдя своё местоположение на карте, журналист принял решение дойти до площади Республики.

Город был красиво и празднично украшен. Несмотря на то, что на улицах не было снега, это никак не влияло на новогоднее настроение. Журналист шёл по тротуару, с интересом разглядывая монументальные каменные здания. Тут и там сновал многочисленный народ, обильное количество супермаркетов зазывали красивыми вывесками. Войдя в один из них, Ручкин поменял часть денег на местную валюту. Так потихоньку он и дошёл до площади Республики. Пройдя мимо дома правительства, он обнаружил многочисленные машины, предлагающие экскурсию в любую точку Армении. Был в этом списке и Гегард. Цены были не особенно высокие, но всё это было не то. Ему нужен был неприметный автомобиль, который отвезёт его одного только в Гегард и не будет при этом задавать лишних вопросов. Пообщавшись с парочкой водителей, он выяснил, что нужную ему услугу лучше искать на окраине, в стороне «Каскада». Там и цены ниже, и водители менее притязательны. Ещё раз посмотрев на карту, журналист разработал маршрут. Мог, конечно, взять такси, но он особо никуда не спешил, да и не знал пока, что будет делать в Гегарде. А тут был случай и город посмотреть, и подумать. Спустившись в метро и доехав до парка «Эритасардакан», Ручкин вышел на улицу Исаакяна и продолжил свой путь. Город был красив. Отпраздновав в этом году своё две тысячи восьмисотлетие, он просто дышал живой историей. Вообще, Пётр Алексеевич любил путешествовать и путешествовал много. Ему нравилось гулять по городам, смотреть на жизнь людей, любоваться архитектурой. Под эти приятные моменты он вышел на улицу Таманяна и увидел его, комплекс «Каскад». Зрелище было эпическим. «Каскад» представлял собой систематически упорядоченные и художественно оформленные лестницы, фонтаны, скульптуры, цветники, расположенные на склонах Канакерских холмов. Он был похож на огромную Вавилонскую многоярусную пирамиду. На самой вершине виднелся обелиск Возрождённой Армении. Помпезная лестница соединяла нижний и верхний город, находящийся высоко в горах. Тут и там на каменных ступеньках сновали люди. Кто-то поднимался наверх, кто-то спускался вниз, а кто-то просто фотографировался на фоне лестницы, ведущей в небо.

«Сколько же тут ступеней!» — подумал Ручкин и принялся забираться наверх. Сначала подъём был лёгким. Журналист поднимался с настроением исследователя тайных далей, попеременно оглядываясь на открывающийся вид на город. На середине пути он устал. Началась одышка, мышцы бедра слегка начали болеть. Но Пётр Алексеевич был полон решимости. Спустя десять минут подъёма, он наконец-то добрался до вершины, обошёл по кругу обелиск и присел на лавочку. Закурил. Огляделся по сторонам. Красота. Ветер здесь был сильнее, чем внизу, и Ручкин слегка поёжился. Рядом с ним присел на лавочку пожилой мужчина.

— Не против, если я рядом присяду? — спросил он.

— Нет, не против, — ответил журналист. Ему хотелось посидеть одному, подумать, но природная вежливость не позволяла ему ответить по-другому.

Мужчина был на вид лет семидесяти-восьмидесяти. Худощавый, небольшого роста, одетый в кожаную потёртую куртку. Голова его была непокрыта, немногочисленные седые волосы покрывали виски. Лицо было с тонкими острыми чертами, такие же тонкие губы и небольшие глаза.

— Скоро Новый год, — нарушил паузу мужчина. — А я ещё елку не наряжал. Сегодня надо обязательно нарядить.

— Я думал, что в вашем возрасте такие моменты не существенны.

— Ошибаетесь, молодой человек, — ответил армянин. — С годами этот праздник утрачивает свой блеск и красоту и остаётся просто днём в календаре. Но я из года в год неизменно наряжаю ёлку. Если я этого когда-нибудь не сделаю, значит, прервётся какая-то связь между годами, исчезнет праздник и, наверное, смысл моего существования. Зачем жить, если в жизни всё обыденно и ничего не радует? Вот поэтому, вешая игрушки и гирлянды, я продолжаю связь между своим детством и моей старостью. Делаю сам себе ощущение праздника. Это своего рода ритуал, которым я отсчитываю годы. Если он прервётся, знайте, меня больше нет на этом свете.

— Интересная теория, — ответил Ручкин, туша сигарету об урну.

— Интересная. Да и день сегодня тоже интересный. Знаете, я приверженец того, что случайностей не бывает. Вот и наша встреча не случайна.

— Надо же! — удивился журналист.

— Да-да. Меня, кстати, Аветис зовут.

— Пётр Алексеевич, — машинально ответил Ручкин. Потом подумал и поправился: — можно просто Пётр.

— Знаете, я уже думал, что никогда не испытаю это ощущение. А вот иду мимо, и как током пронзило.

Ручкин уже было решил покинуть этого странного старика и мысленно искал предлог, чтобы деликатно уйти. Как вдруг Аветис произнёс:

— Вы ведь хранитель?

Пётр Алексеевич замер, сначала ему показалось, что он ослышался.

— Что вы сказали? — переспросил он.

— Вы хранитель, я чувствую это, — ответил старик, облизнув пересохшие губы.

— Не понимаю, о чём вы, — ответил журналист, приготовившись встать.

— Хранитель, — утвердительно произнёс Аветис. — И кинжал с вами. Я чувствую это.

— Кто вы? — спросил Ручкин, сев обратно на лавку и повернувшись к старику.

— Я тоже хранитель. Только бывший. Какое-то время кинжал был у меня. Но я не смог выдержать этого бремени. Не для меня это всё было. Пятьдесят лет назад мне посчастливилось встретить человека, которому я смог с честной душой передать его. И я думаю, этот человек до конца исполнил свой долг. А теперь он у вас.

— Кто? — пересохшим ртом спросил Пётр Алексеевич.

— Анна Серафимовна, — ответил Аветис. — Вы не представляете, какая это была женщина.

Старик вздохнул и замолчал ненадолго, погрузившись в воспоминания. Затем произнёс: — Если кинжал у вас, значит, её уже нет в живых. Только одна причина могла заставить её отдать кинжал — это скорая смерть. Но я рад за неё, потому что это не так просто, найти нового хранителя.

— Вы жалеете об этом? — спросил Ручкин, выдохнув.

— Нет. Эта ноша была не для меня. Но все мы делаем одно дело, кто-то три года, кто-то сорок лет, а кто-то несколько дней. Цель одна.

— Мне нужно с вами поговорить.

— Без проблем, Петя.

— Разговор будет долгим.

— Знаешь, Петя, сегодня я уже никуда не спешу, — ответил Аветис, посмотрев на небо. — Там внизу есть много хороших заведений, и если ты меня угостишь обедом, то я буду тебе очень признателен, и с удовольствием выслушаю твой рассказ, и, возможно, дам совет.

Они спустились вниз. Спуск прошёл легче, чем подъём. Аветис спускался степенно и не спеша, делая небольшие остановки каждую минуту. Спустившись, они зашли в первое попавшееся кафе, заказали люля-кебаб и два кофе.

— Ну что же, Пётр, — нарезав мясо, произнёс старик, — не расскажете ли мне, как к вам попал кинжал.

— Отчего же нет, — ответил Ручкин, — расскажу.

И Пётр Алексеевич принялся уже во второй раз рассказывать все события, произошедшие с ним с момента его визита на красную землю.

— Очень интересно, — произнёс старик, выслушав всю историю до конца, ни разу не перебив. — Я больше ничему не удивляюсь с того времени, как был хранителем. Но с Энштеном вы, признаться, меня удивили. Значит, вы хотите попасть на красную землю?

— Очень. Мне это просто необходимо. Но как?

— Думаю, у меня есть одно предложение, — ответил, допивая кофе Аветис. — Не уверен, что сработает, но шанс попытаться есть. Но для начала, чтобы немножко расширить ваши познания о кинжале, я расскажу вам одну историю, быть может, что-то из этого вам поможет.

— С удовольствием послушаю, — ответил журналист.

— Ну тогда закажите мне ещё одну порцию люля и кофе, — хитро прищурился старик.

 

Глава шестая

Бештау

Шёл 1965 год. Я тогда работал по распределению на Лермонтовском урановом руднике, расположенном на горе Бештау. Добывали мы там уран. Работа тяжёлая, но платили очень хорошо. Жил я в рабочем посёлке номер 1, близ горы. Предприятие было секретным. Безопасность на руднике обеспечивали специализированные ведомственные подразделения военизированной охраны. Охрана располагалась на всех участках. Располагались там так же и офицеры КГБ.

И вот однажды, после тяжёлой смены, сижу я в вагончике, пью чай. Жили мы по двое, вагончики одной бригады, как правило, располагались рядом друг с другом. В бригаде нас было десять человек. Напарник мой куда-то ушёл, наверное, прогуляться или в гости к кому, так что был я один. Внезапно без стука вошла женщина в сопровождении двух крепких мужчин в штатском. Она была прекрасна. Стройная, с очень красивым, но не по годам жёстким лицом. Роскошные чёрные волосы были завязаны в пучок. Я до сих пор помню стук её каблуков по полу.

— Анна Раскова, — представилась она. — Старший лейтенант комитета госбезопасности. Скажите, когда вы в последний раз видели вашего напарника, Антона Вязникова?

— Сегодня в штольне. Мы же работаем вместе, — ответил я.

— А где он сейчас?

— Не знаю, после смены он куда-то пошёл. А что случилось?

— Гражданин Аветис, всё слишком серьёзно. Антон Вязников уличён в шпионаже в пользу Соединённых Штатов Америки.

— Антоха шпион? Да не поверю никогда. Быть этого не может.

— Скажите, вы за ним никогда ничего странного не замечали? — вмешался в разговор один из мужчин.

— Нет. Мы работаем полгода вместе. Хороший советский парень. Ничего такого компрометирующего сказать про него не могу.

Анна стояла и смотрела на меня. Я смотрел на неё и не мог отвести глаз, как же прекрасна она была. Затем она повернулась и вышла, бросив вслед:

— Если вы его увидите, обязательно сообщите нам. А впрочем, деться ему отсюда некуда, кругом посты. И помните, что вы давали подписку о неразглашении. И об этом разговоре тоже никому.

Она ушла, оставив свой запах. Историю с Антохой я тогда не воспринял всерьёз, хотя обвинение было тяжёлым. Просто перед глазами весь вечер стояла она. Мне тогда было двадцать пять, я был холост, да и женщин на руднике было не особо много. Наверное, вы поймёте меня.

Перед сном я решил дойти до магазина, купить папирос, так как мои закончились. И вот иду я, темно, красиво светит луна, настроение хорошее, и вдруг кто-то хватает меня за руку и тащит к сараю в темноту. Я попытался вырваться и ударить этого человека по лицу, как вдруг увидел, что это мой напарник.

— Антоха, что ты делаешь? Ты знаешь, что тебя ищут? Это правда, что ты шпион? Как же так? — высказал я всё ему сразу.

— Это ложь, — глядя в глаза, ответил он мне. — Меня подставили. Всего я тебе не могу рассказать. Об одном прошу, сохрани это.

Он достал кинжал, тот самый, который сейчас у вас, и протянул его мне. Я стоял в нерешительности, не зная, что делать. Потом протянул руку. Он смотрел с болью и надеждой. Только потом я понял, что он боялся, что кинжал меня не примет. Я взял его в руку, покрутил и спрятал за голенище сапога. Вязников выдохнул с облегчением и немного расслабился.

— Прости, сам не знал, что так получится, нет времени тебе что-то объяснять. Под матрасом моей кровати ты найдёшь тетрадь с записями. Тогда тебе станет всё понятно. Я писал её именно для такого случая. Затем сожги её.

Сказав это, он развернулся и побежал. Я пытался его окликнуть, спросить, куда он, но его и след простыл.

Как говорится, утро вечера мудренее. Утром я встал со свежей головой, умылся и стал собираться на смену. Про вчерашнее и думать забыл. В молодости есть один большой плюс — беспечность. И тут снова без стука вошла она. Честно говоря, я был рад её видеть.

— Антон Вязников сегодня ночью был найден убитым. Что вы можете сказать по этому поводу? — вместо приветствия произнесла она.

Я был ошарашен, я буквально потерял дар речи.

— Скажите, вы его вчера больше не видели?

И тут я не знал, что ответить. Сказать правду? Эта правда могла принести большие проблемы, так как я видел его и никому не сообщил. Да ещё и кинжал взял, кто знает, что это за кинжал? Может, ворованный, или орудие убийства. А если не сказать и выяснится правда, то мало не покажется. Она смотрела на меня своими большими голубыми глазами и ждала ответа. Я смотрел в её глаза и тонул. И я соврал. Соврал ей, глядя в глаза.

Смену в тот день отменили. Допрашивали все бригады, каждого человека. После ухода чекистов я вспомнил про тетрадь. Я нашёл её там, где и сказал Вязников, под матрасом. Обычная общая тетрадь, наполовину исписанная химическим карандашом, кривым почерком. Я принялся читать. Читал и не верил своим глазам. Там было всё: про копьё, про кинжал и про хранителей. После прочтения первая мысль была — Антон был сумасшедший. Это всё объясняло. Недолго думая, я сжёг её. Так, от греха подальше.

На следующее утро опять появилась она. И опять с плохой вестью. Оказалось, что ночью были убиты два человека из моей бригады. Убиты жестоко, со следами пыток. Вся моя бригада была снята со смены. Велись следственные действия. Я был ошарашен и раздавлен этим сообщением. Не знаю, что сподвигло меня рассмотреть получше кинжал, но, взяв его в руки, я ощутил тепло и твёрдую мысль в голове, что мне грозит опасность. Этой ночью я закрыл дверь на замок. Хотя мы раньше этого не делали. А кого нам было бояться? Все друг друга знали, спокойно ходили друг к другу в гости. Кругом охрана, КГБ, всё закрыто и секретно. Мы даже по документам назывались посёлок номер 1, а наш рудник — просто рудник номер один, ввиду особой секретности.

Утром меня разбудил настойчивый стук в дверь. Стук, на который в то время принято было открывать. Это была она, в сопровождении тех же людей.

— Сегодня ночью были убиты ещё двое из вашей бригады. Оба жили в одном вагончике. Обоих пытали, — начала рассказывать она. — Мы пришли к выводу, что убийца что-то ищет. Возможно, Вязников перед смертью кому-то что-то передал. Отсюда эти пытки. Скажите, ваш напарник ничего не передавал вам?

Я снова был растерян. Моментально соображал, что же ответить. Я смотрел в её глаза, они были уставшими от бессонной ночи, но всё равно прекрасными. Наверняка сейчас на неё навалился огромный объём работы. И я соврал. Соврал второй раз, глядя ей в глаза. Все вещи Вязникова тщательно обыскали, заодно и мои, но всё равно ничего не нашли. Было принято решение взять каждого из нашей бригады под охрану. Нас оставалось пятеро. Всего три домика. К каждому домику были приставлены по два солдата охраны.

И снова утро, снова плохие вести. Убиты двое. Ночью. Вместе с двумя солдатами охраны. Убитых горняков перед смертью пытали. Следствие склонялось к версии, что Вязников был шпионом американской разведки и у него был сообщник, который передавал расположение шахт и штолен своей резидентуре. У Вязникова, по предположению следствия, было некоторое доказательство его связи с сообщником, которое убийца и искал. Было принято решение оставшихся трёх человек взять под усиленную охрану. Охранять меня лично вызвалась сама Раскова вместе с одним из своих подчинённых. Я был несказанно рад, несмотря на все драматические события. Целая ночь в одном вагончике рядом с этой женщиной. Мы пили чай и весело болтали о всякой ерунде. Казалось, что и не было ничего, ни этих страшных убийств, ни шпионов, ничего. Я был счастлив. Влюблён и счастлив. И я чувствовал, что тоже нравлюсь ей.

Потом мы легли спать. Я на свою кровать, она на кровать убитого. Я предложил поменяться ей местами, но она наотрез отказалась, заявив, что не верит в суеверия. По-настоящему сильная женщина. Наверняка ей было страшно, но виду подать она не могла, не имела права. Её коллега остался бодрствовать, сидя за столом.

Мы легли. Легли в одежде. Я слышал в тишине её тихое дыхание. Счастливый, я уснул. Внезапно кинжал, который я заранее переложил под свитер, обжёг моё тело огнём. Я резко проснулся и вскочил. В мозгу пульсировало одно — опасность! Надо мной стоял чекист. Машинально, не задумываясь, я пнул его ногами в живот. Он отскочил и ударился об стол, с которого с шумом посыпалась посуда. Анна проснулась.

— Что происходит? — только и успела произнести она.

— Отдай его мне, Аветис. Я знаю, он у тебя, — произнёс мужчина.

Я не знал, что делать. Анна достала пистолет и навела на своего коллегу.

— Иванов, что ты делаешь? — крикнула она.

— Анна Серафимовна, не лезьте в это дело, и тогда никто не пострадает, — ответил мужчина.

Он подобрал с пола упавший со стола нож и двинулся ко мне. Было страшно. Раздался выстрел, на груди у Иванова образовалось красное пятно. Он повернулся в её сторону и двинулся к ней. Она выстрелила ещё раз — никакого эффекта. Лицо её было испуганно, волосы растрепаны ото сна. Он подошёл к ней, вырвал из рук пистолет и, схватив её за горло, приподнял на вытянутой руке. Мне стало страшно. Страшно за неё. Я выхватил кинжал и ударил его. Удар пришёлся по руке, из которой брызнула кровь. Иванов дико закричал и отпустил Анну. Потом посмотрел на меня и выбежал из вагончика, расталкивая прибежавших на звуки выстрела солдат. Я подбежал к Ане, лицо её было бледно, на шее горели алым следы от рук, но она была жива. Я не выдержал и поцеловал её. И её губы ответили тем же.

Иванова так нигде и не нашли. Он словно испарился. Потом, наедине с Анной, я ей всё рассказал. Рассказал про кинжал, про Вязникова и про тетрадь. Кусок от копья Лонгина был отломлен не случайно, это было сделано для того, чтобы создать кинжал. Уж не знаю кем, в тетради Вязникова этой информации не было. Кинжал служит для того, чтобы защитить землю от таких, как Иванов, Энштен и тому подобных. Цель хранителя — хранить кинжал и, когда придёт время, воспользоваться им.

— Что стало с Ивановым? — спросил Ручкин.

— Я думаю, он умер и впоследствии исчез, как и Энштен, — ответил Аветис. — В тетради Вязникова было написано, что достаточно небольшого пореза и зло будет убито. Просто в вашем случае вы попали в сердце, и Энщтен исчез сразу, а Иванова я ранил в руку, и скорее всего какое-то время он ещё помучился.

— Если Энштен объяснил своё происхождение, то откуда появился Иванов? — спросил журналист.

— Не могу сказать, — пожал плечами старик. — И никто не знает, сколько в мире осталось зла, которое ходит по земле под личиной человеческого облика. Я своё зло убил, вы тоже, так что можете смело передать его следующему хранителю.

— Как кинжал оказался у Анны Серафимовны?

— Мы любили друг друга. Я проработал на шахте ещё три года, потом заболел силикозом. Меня отправили лечиться в Москву, тогда с этим было строго. Она не могла со мной поехать — служба. Я отдал кинжал ей перед отъездом. Он принял её. Через семь лет рудник закрыли. Но мы так и не смогли найти друг друга. И больше не виделись. А я так и не завёл семью. А сегодня я узнал от тебя, что её больше нет. Я знаю, что когда я умру, мы обязательно с ней встретимся, там. Бог мне кое-что задолжал. Встретимся обязательно.

По щекам Аветиса потекли слёзы. Петру Алексеевичу стало неловко. Не к месту зазвонил телефон.

— Да, — ответил журналист.

— Привет ещё раз, — ответил бодрый голос Монахова. — Есть одна идея. Ты уже один раз совершил перемещение красная земля — Гегард с кинжалом. Попробуй сделать обратное.

— Да, но тогда мне в этом помог Энштен, — ответил Ручкин.

— Верно. Но маршрут в пространстве-то остался. Тем более злодея ты убил, и кинжал с тобой. Попробуй, чего терять-то?

— Ты откуда эту бредовую идею взял?

— Не поверишь, на одном форуме. Я зарегистрировался как начинающий писатель, вкратце пересказал твою историю, представив её как сюжет книги, и описал твою проблему под предлогом, что не знаю, как закончить книгу. Вот это был самый адекватный ответ.

— Чушь какая— то, — возмутился журналист.

— Твоя история для любого со стороны будет выглядеть как чушь, — обиженно ответил историк.

— Ладно, попробую, — сдался Пётр Алексеевич.

— Только обязательно нужно быть там ночью и подойти к той келье, — вдогонку произнёс Геннадий.

— Тоже на форуме подсказали?

— Нет, сам додумал.

Ручкин нажал кнопку отключения вызова и посмотрел на старика. Тот уже успокоился и допивал кофе.

— Аветис, мне нужна ваша помощь, — обратился журналист к старику.

— Всё, чем могу.

— Скажите, у вас есть машина?

 

Глава седьмая

Возвращение на красную землю

Автомобиль мчался по Армении. Тусклый свет фар с трудом выхватывал очертания дороги. Водитель был сосредоточен, пассажир расслаблен.

— Аветис, скажите, как вы видите, куда ехать? — спросил Ручкин, недоумевая, как они ещё не съехали в кювет.

— Я просто знаю её как свои пять пальцев, — ответил старик. Зачем помолчал и добавил:

— Машина — зверь, ты не смотри на то, что старенькая. Она мне как друг. Со светом вот беда, но это дело привычки.

— Гена так уже не сможет сказать, — улыбнувшись, произнёс Пётр Алексеевич.

— Ты про что?

— Про пять пальцев.

— Не очень удачная шутка, — насупившись, ответил Аветис.

— Да знаю. Так, что-то на чёрный юмор потянуло.

— Ты просто нервничаешь, — подметил старик, — вот мозг и создаёт защитную реакцию в виде нелепых шуток.

Некоторое время они ехали в тишине.

— А как вы почувствовали, что я хранитель? — спросил журналист.

— У тебя эта способность останется навсегда, даже когда ты расстанешься с кинжалом. Ты будешь всегда чувствовать хранителя и кинжал, в определённом радиусе, конечно. И есть ещё один приятный момент.

— Какой? — поинтересовался Пётр Алексеевич.

— Когда ты расстанешься с кинжалом, у тебя останется какая-нибудь способность. У всех она разная и проявится со временем. У каждого своя. Так было написано в тетради Вязникова.

— А у вас какая?

— Я не болею. Через полгода, как я покинул Бештау, от моего силикоза не осталось и следа. Потом я заметил, что забыл, что такое простуда, грипп, ангина. Несмотря на мой возраст, у меня нет гипертонии, сахарного диабета, сосудистых нарушений. И даже зубы все свои. Я не знаю, что такое болезни, просто медленно старею.

— Удивительно, — произнёс Ручкин и о чём-то ненадолго задумался.

— Я вот что подумал, — продолжил разговор журналист, — выходит, Иванов, или как там его на самом деле звали, знал про кинжал и намеренно его искал, понимая, что в нём смерть его?

— Выходит, так, — ответил Аветис, переключив передачу.

— А Энштен, значит, не знал?

— Выходит, не знал.

— А почему? — не унимался Пётр Алексеевич.

— Нашёл, у кого спросить. Я вообще думаю, что он о многом наврал тебе. Хотя, признаться, существо он был опасное.

— А что бы было, если бы один из них завладел кинжалом? — задумчиво спросил журналист.

Аветис резко затормозил, так что Ручкин ударился коленками о торпедо, и, посмотрев на журналиста, произнёс:

— Это значит, ты или я хреновый хранитель.

Потом, нажав на газ, добавил:

— Никогда не думай об этом.

Машина подъехала к склону горы, на которой располагался Гегард, высветив тусклым светом подъём.

— Приехали, — произнёс старик, заглушив двигатель. — Дальше сам.

— Ну, с богом, — сказал Ручкин, открывая дверь.

— Тебя ждать-то?

— Кто его знает, — ответил задумчиво журналист. — Может, вообще ничего не получится. Но если до утра подождёте, буду признателен.

— Добро, ступай давай. Подремлю пока.

Пётр Алексеевич начал подъём в гору. Вокруг было тихо. Дорога повернула вправо, обнажив очертания монастыря. Ещё несколько десятков шагов, и Ручкин вошёл через ворота на территорию монастыря. Постоял немного. Перед глазами промелькнули воспоминания встречи с учителем. Белый саван, кровь, келья. Ущипнув себя за руку, чтобы прошло наваждение, он сделал шаг вперёд. Затем ещё один. Потом смелее пошёл к келье. Ничего не происходило. Постояв пять минут, Ручкин осмелел, походил вокруг, поразглядывал горный массив, забрался на некоторые ступени, а затем произнёс:

— Бред какой-то. И принялся набирать номер Монахова.

— Привет Петя, — ответил весёлый голос историка. — Ты откуда звонишь? Подожди, дай угадаю. Из красной земли.

— Как я могу оттуда звонить, — раздражённо ответил Ручкин, — там же связь не ловит. Вот стою здесь, как дурак, танцую, а ничего не происходит.

— Ты не кипятись, — принялся успокаивать его историк. — Может, и не должно ничего происходить. Может, это и правда чушь. Ну, не знаю, камень там погладь, в руках кинжал подержи, заклятье какое-нибудь почитай.

— Какое?

— Я откуда знаю? Ты же у нас хранитель. Ну, в крайнем случае дождись двенадцати. Тебе же Энштен возле башни в полночь встречу назначал, может, это как-то связано, может, именно в это время проход какой-нибудь открывается. Ну, я не знаю.

— Гена, — ещё больше злясь, высказывал в трубку журналист, — уже полпервого. Я уже полчаса тут торчу.

— Ну, у меня двадцать три тридцать, — ехидно ответил Монахов. — Ты про разницу в час-то забыл. Красная земля-то по московскому времени живёт.

— Ладно, — сдержанно ответил Пётр Алексеевич. — Подождём.

Время тянулось медленно. Ручкин успел выкурить пару сигарет, потерзал свою совесть тем, что курит в святом месте, и присел на край кельи, достав кинжал и принявшись его разглядывать. От него исходило тепло, сталь блестела в темноте. Повертев его в руках, журналист вздохнул и со словами «бред какой-то» принялся убирать кинжал.

И тут тело журналиста начала разрывать дикая боль, в глазах всё померкло, земля начала уходить из-под ног. Ручкин потерял сознание.

Открыв глаза, Пётр Алексеевич увидел темноту. Полежав так какое-то время, он разглядел, как на темном фоне появились маленькие тусклые точки. Ещё через пару минут до журналиста дошло, что он смотрит на небо. Чувства возвращались. Было холодно. Повернувшись на бок, Ручкин вскрикнул и резко вскочил на ноги. Перед ним стоял крест, с чьей-то фотографией. Оглядевшись вокруг, он понял, что находится на кладбище.

Выходит, получилось, — произнёс журналист, пряча кинжал во внутренний карман.

Но нужно было проверить наверняка. Ручкин встал на колени и принялся разрывать руками снег. Наконец добрался до земли — красная! Журналист подпрыгнул от радости и захохотал.

— Получилось! Ура! Получилось! — сквозь смех прокричал журналист. — Ну Гена, ну голова!

Немного успокоившись, Пётр Алексеевич принялся искать выход с кладбища. Впереди виднелась церковь, значит, ему туда. Оттуда небольшой спуск вниз, направо через пару домов и через несколько метров нужный дом. Дорога давалась легко, тут и там Ручкин встречал знакомые места. Посёлок стал в какой-то мере для него родным, и вернуться сюда было приятно. Небольшая часть него сталась здесь.

Подойдя к нужному дому и поднявшись по ступенькам крыльца, Пётр Алексеевич минуту постоял, потом собрался с духом и постучал. Интересно, как встретит его этот человек? Будет ли удивлён, обрадован или, наоборот, прогонит прочь?

Дверь открылась, в проёме возникла огромная фигура дворника. Он смотрел на журналиста, казалось, не узнавая его. Затем сделал полшага назад и удивленно произнёс: — Пётр Алексеевич, это вы? Не может быть. Но как? Как вы здесь, откуда вы?

— Может, в дом пригласишь? — улыбнувшись, ответил Ручкин, обрадовавшись реакции Фрола.

— Да-да, конечно, проходите. Вы даже не представляете, как я рад вас видеть, — затараторил здоровяк.

Журналист прошёл в дом, дворник, закрыв дверь, пригласил его в зал. Внутри, в доме у Фрола, было аскетично. Кровать, шкаф, два стула и нелепые занавески рыжего цвета на окнах. На столе стояли чернила, лежали листы исписанной бумаги и горела свеча.

— Вы не поверите. Пётр Алексеевич, — заговорил здоровяк, — как я рад вас видеть. Так уж получилось, что после бабули вы для меня самый близкий человек. Как вы здесь оказались? Рассказывайте, я сгораю от нетерпения.

— Не спеши ты, чертяка, — ответил журналист. Он тоже очень рад был видеть здоровяка. Как-то незаметно, в очень короткий срок, он стал для него родным. — Расскажу, конечно, расскажу. Ты сначала скажи, сам-то как?

— Да ничего, живу потихоньку, — грустно ответил Фрол.

— Как Зина? — спросил Ручкин, — опасливо покосившись на дворника.

Фрол помолчал какое-то время, затем, стиснув зубы, произнёс:

— Да никак. С Хохловым спуталась.

Ручкин молчал, пытаясь подобрать слова.

— И знаете, — продолжил дворник, — как отрезало. Всё прошло. Отпустило.

— Ничего, — подбодрил его журналист, — найдёшь ещё себе красотку.

— Найду, — слегка улыбнувшись, ответил здоровяк. — Зато у меня появилось новое хобби.

— Какое?

— Я начал писать стихи, — смутившись, ответил Фрол.

— Надо же, прочитай что-нибудь.

— Я не знаю, — ещё больше смутился здоровяк, — я никому их не читал. Я стесняюсь.

— Не бойся, читай. И пиши. И даже если будут смеяться, не переставай писать. Критики всегда будут, но в первую очередь ты для себя самый главный критик. Нравится — пиши. Творя, ты вкладываешь в это душу. И часть твоей души останется навсегда в строчках. Ты умрешь, а строки будут жить. Главное, чтобы ты сам был счастлив и получал от этого удовольствие.

Фрол ещё больше смутился, покраснел и, собравшись с духом, начал читать. В этот миг он преобразился, и даже голос стал другой, мелодичный.

Пётр Алексеевич понял, кому посвящаются эти строки, но вслух ничего не сказал.

— Ну как? — робко спросил Фрол.

— Пиши и не думай останавливаться, — ответил журналист.

— Спасибо, — смутившись, ответил здоровяк.

— Скажи, а зачем тебе свеча, чернила, перо? — заинтересовался Ручкин. — Сейчас так уже никто не работает, тебе ноутбук нужен или на край печатная машинка.

— Для антуража, — улыбнувшись, ответил Фрол. — Так лучше пишется.

— Для антуража, — засмеявшись, повторил журналист. — Ты прям как твой отец.

Пётр Алексеевич резко замолчал, вспомнив смерть Семёнова. Он понимал, что, рассказывая про кинжал, придётся рассказать и про это. Нельзя не рассказать. Это будет нечестно.

— Я вижу, вы что-то хотите мне сказать? — нарушил молчание дворник.

— Да, — выдохнув, произнёс Пётр Алексеевич. — Рассказ будет долгим, а некоторые моменты в нём болезненными, но ты должен знать.

И уже в третий раз Ручкин принялся рассказывать всю историю с самого начала. Фрол слушал мужественно, лишь конце по его щеке пробежала одинокая слеза, которую он быстро вытер рукой.

— В глаз что-то попало, — оправдался здоровяк.

— Мужчины не плачут, они молча роняют слёзы, — произнёс журналист.

— Это какая-то сказочная история, — взяв себя в руки, произнёс дворник.

— Знаю, но тебе придётся поверить.

Какое-то время Ручкин подбирал в голове слова, а затем решился:

— Я хочу отдать тебе кинжал. Хочу, чтобы ты был хранителем. Ты достоин этого. Здесь, на красной земле, он будет в большей безопасности, чем у меня. Ты достойно сможешь продолжить дело Анны Серафимовны. А этот крест, увы, не для меня.

Фрол посмотрел в глаза журналиста и спросил:

— Бабуля его хранила?

— Да. Целых пятьдесят лет. Полвека. И она достойно выполнила свою миссию.

Произнеся это, Ручкин достал кинжал и протянул его Фролу. Тот в нерешительности протянул руку и аккуратно взял его. Он держал его на ладонях, как ребенка, и зачарованно смотрел на него.

— Тёплый, — улыбнувшись, произнёс здоровяк.

— Он принял тебя. Теперь ты хранитель.

Фрол, глупо улыбаясь, смотрел на кинжал.

— Ну, мне пора, — произнёс журналист, нехотя вставая.

— Куда вы?

— Сначала в Гегард, а потом домой. Новый год скоро. Если верить теории Гены, обратно один путь — водонапорная башня — Гегард. Проводишь?

Здоровяк, спрятав кинжал в большом пространстве своей одежды, мигом вскочил.

Какое-то время шли молча. Затем Фрол подал голос:

— Мы больше не увидимся?

— Кто знает? — ответил в темноту Ручкин.

Вот уже показался силуэт башни сквозь покров ночи. В третий раз приходил сюда Ручкин. На этот раз чувствовал, что последний. Повернувшись к Фролу, произнёс:

— До свидания!

— Подождите, — произнёс дворник, протягивая мятый лист бумаги, исписанный неровным почерком.

— Что это? — спросил журналист, беря листок.

— Это мои стихи, — вновь смущаясь, произнёс Фрол. — Я знаю, вы будете делать большой репортаж про красную землю или, может, книгу напишете, включите туда и мои стихи.

— Растёшь! — улыбаясь, произнёс Ручкин, хлопнув дворника по плечу. Затем спрятал стихи в карман куртки и исчез.

Фрол остался один, глядя в пустую темноту.