У двери реанимации

На жестком стуле сидеть было неудобно, и ноги сильно затекли – Таня не чувствовала неудобства. Смотрела не отрываясь в матовую стеклянную дверь, но толстое стекло надежно скрывало все происходящее в реанимации.

Высокая пожилая санитарка в конце коридора, шмякнув тряпкой в старое ведро, сочувственно поделилась с закрывающей дверь гардеробщицей:

– Девочка-то все сидит… И выгнать ее жалко… Тут, видать, на стуле и ночевать собралась…

Седая гардеробщица отозвалась решительно:

– Скажи: больница закрывается! Пусть завтра приходит! Может, хоть поспит где-нибудь – а то у нее у самой вид уж больно больной…

Синяя лампа над стеклянной дверью, синий тревожный полумрак. За больничным окном кружит февральская метель, бросает в окна пригоршни снега. Дочка Машенька, наверное, замерзла, и некому укрыть ее мягким домашним одеялом. Сама Таня не чувствовала холода, не помнила, когда ела, – весь мир для нее сейчас сосредоточился за дверью этой реанимации.

Она хорошо знала, что там происходит: сама уже несколько лет после окончания медицинского колледжа работала в отделении реанимации областной клинической больницы.

Таинственное отделение. Во-первых, почти закрытое для посторонних. Во-вторых, за плечами каждого попавшего сюда стоит смерть. А смерть – это всегда тайна. Она дышит в затылок. Поджидает слабеющий пульс на сонке, вылетевшую дренажную трубку, любой просчет, любой промах врача.

Реанимация – на стыке двух миров. Бывает, лежат еще живые, а мозг мертв. Бывает, наоборот, отключают от системы – а почивший оживает. Здесь как нигде близок Господь и ангелы-хранители не дремлют. Врачи тоже чувствуют легкое дыхание смерти и слышат шум ангельских крыльев. Они не думают об этом, они отмахиваются от мистики – иначе можно сойти с ума. Но их души знают больше, чем допускает рассудок.

Аппарат наркозный, аппарат искусственной вентиляции легких. Монитор на пять параметров: оксиметрия, артериальное давление, электрокардиограмма, частота дыхания, температура. Монитор нейромышечной передачи, монитор глубины анестезии. Дефибриллятор, аспиратор, электрокардиостимулятор. Ультразвуковой аппарат с системой навигации для анестезии, пункции и катетеризации центральных и периферических сосудов. Набор для интубации трахеи. Дренажные трубки. Оголенные люди. Открытые раны.

Посторонние от одного вида оборудования бледнеют. Многие процедуры без привычки даже наблюдать страшно. Не выдерживает психика неподготовленного посетителя вида близкого ему человека с несколькими дренажами, торчащими из живота, катетером в мочевом пузыре и интубационной трубкой в горле. Таня была подготовленной.

По каждым показаниям разработаны алгоритмы. Нужно делать все быстро и точно. Впадение в кому среди полного здоровья? Венозный доступ с последующей инфузионной терапией, ЭКГ, общий и биохимический анализ крови. СКТ. МРТ. Беседа с родственниками, выяснение причины комы.

Если пострадавший поступает с ДТП и находится в тяжелом, бессознательном состоянии, есть большой риск, что он перестанет дышать и просто умрет на каталке. Поэтому первым делом производится интубация трахеи и подключение к аппарату искусственной вентиляции легких, катетеризация подключичной вены, противошоковая терапия (гормоны, рефортан). При потере крови – введение плазмы и эритромассы.

Таня хорошо знала все алгоритмы интенсивной терапии, была готова к самым тяжелым случаям. Она не была готова только к одному – к тому, что сама окажется посторонней в этом отделении. Будет сидеть за стеклянной дверью, бессильная помочь.

Сколько себя помнила – всегда мечтала стать врачом. Мама не успевала стирать и сушить ее игрушки: дочка ставила им уколы и без конца закачивала воду в мягкий мишкин зад, мазала чем придется ухо зайцу, проводила операции. Мама болела диабетом, и Таня мечтала изобрести лекарство от этой болезни.

У нее очень хорошо шла математика в школе, учительница предрекала ей чуть ли не славу Софьи Ковалевской и была поражена до глубины души, можно сказать, оскорблена в своих лучших чувствах, когда любимая ученица поступила не на матфак, даже не в мединститут, а просто в медицинский колледж.

А у Тани в одиннадцатом классе умер папа, и мама сказала: «Институт не потянем – иди, доча, на фельдшера». «Как правило, высокие стремленья находят злого недруга в судьбе, привыкшей палки ставить нам в колеса»… Таня росла домашней, скромной девочкой и с мамой спорить не стала. Поступила легко.

Этой сероглазой девушке с толстой русой косой было много дано от природы, а от себя она добавила еще любознательность, трудолюбие, ответственность. Ничего удивительного, что быстро стала лучшей студенткой на курсе. Не понимала, как можно не учить предмет, готовить шпаргалки, – как же потом работать без знаний?

Родись она в начале века – пошла бы учить крестьянских детей. Или на фронты Первой мировой – медицинской сестрой. Вполне могла бы ее легкая фигурка облечься и в монашеский подрясник.

Окончила с красным дипломом, конечно. Работу тоже искала посложнее – хотелось людям помогать. Взвалила на плечи сразу почти неподъемное – пошла в реанимацию. Мама поглядывала тревожно:

– Доча, не надорвись! Сердечко у тебя слишком нежное – побереги себя!

Мертвые глаза у живого человека

Действительно, на работе первое время сильно плакала. Потом стало легче, но все равно многое принимала слишком близко к сердцу. Бывали такие пациенты, которые западали в душу. Это зависело от многого: от времени, проведенного рядом с ними, от возраста, от самих людей. Некоторые умирали быстро, почти сразу после поступления: есть травмы, несовместимые с жизнью. Таким, конечно, сочувствовала, но не успевала к ним привыкнуть, чтобы оплакивать. Умирали совсем старые, в елее мастите, как сказано в Писании: «И скончался Авраам и умер в старости доброй, престарелый и насыщенный жизнью». Это было одно. А когда юные – это совсем другое.

Палата – три пациента и ее стол. Неутомимые софиты под потолком. Всегда свет. Вечно уставшие глаза. Неумолкаемый свист, писк, потрескивание мониторов и приборов. Стон, бред, крик, храп, предсмертное хрипенье. Кровь, гной, кал, рвотные массы.

Самым добрым врачом в их реанимации был Андрей Палыч – высокий, рыжий, кудрявый. Настоящий профессионал и к тому же веселый человек. Видимо, юмором ограждал себя от стресса. Иногда помогал Тане и шутил: «Я там больному хавчик подготовил!» Это означало, что он собрал питательную капельницу, и Тане осталось ее только подключить.

Когда у кого-то из пациентов начинались боли, он командовал Тане:

– Плесни-ка ему кеторольчика в вену!

В реанимационных палатах сестры и санитарочки регулярно проводили генералку: выкатывали все кровати, тумбочки, аппараты, штативы для капельниц в коридор и дезраствором обрабатывали стены, потолки – все, что можно обработать. И вот как-то раз их Палыч шествовал мимо и внезапно с серьезным выражением лица схватил штатив, будто микрофон, и, как настоящий рок-певец, громко затянул:

– Сим-о-о-о-на, девушка моей мечты!

На главном аккорде в реанимацию зашел главврач…

Те, кто попадали сюда, редко находились в сознании. Когда приходили в себя и им становилось лучше, их чаще всего отправляли в профильное отделение.

Но попадались и такие, кто лежал достаточно долго. Они успевали войти в душу – незаметно, ненароком. Просто рассказывали что-то – короткое, но важное для них. А ты мог тоже чем-то поделиться. Невзначай. И тогда происходило сближение, и они становились уже не просто очередными пациентами, а личностями, близкими людьми, обретали прошлое и настоящее, воспоминания и мечты. Когда умирали такие – она плакала, как в первый год работы. Напарница уговаривала:

– Таня, не сближайся с пациентами, не разговаривай с ними, не узнавай ничего о них, кроме того, что касается лечения. Не позволяй им войти в твое сердце! Оно не безразмерное!

А у нее так не получалось. Первым, кто сильно запал в душу, был парень, упавший с мотоцикла. Сильный, красивый, молодой – и безнадежный. Он сломал шею, а когда происходит такая травма, все, что ниже перелома, полностью выпадает. Такой больной даже дышать сам не может, потому что все, что ниже, не работает. Если выживет – начинается застойная пневмония и, чаще всего, летальный исход.

И вот этот парень был безнадежен. Множество неоперабельных язв в кишечнике. Из-за того, что нарушена иннервация, кровь текла из заднего прохода, как лава. Она видела, как отчаянно хотел он жить. Не хотел умирать в полном сознании в белой холодной палате среди чужих людей, для которых он был не Васькой, как звали друзья, не Васильком, как мама, а просто пациентом.

Она жалела его, подходила чаще, чем нужно, чтобы как-то утешить, поддержать, вытирала ему влажными салфетками лицо – и он плакал. Плакал и все пытался поцеловать ей руку в благодарность за то сочувствие, которое читал в ее глазах.

Тяжело на душе бывало также, когда состояние человека улучшалось и его уже собирались переводить в профильное отделение, а он внезапно впадал в кому и умирал. Такое случалось при травмах головы.

Такие травмы – они очень коварные. Многих больных медики не могут спасти, потому что погибает мозг. Если больному, находящемуся в бессознательном состоянии, приоткрываешь веко и зрачок на свет сжимается – мозг жив. А когда зрачки не реагируют на свет – мозг умер. Таким пациентам смачивали роговицу, предохраняя ее от пересыхания, а жить они могли еще долго.

Обычно больных с травмой головы переводили на искусственную вентиляцию легких: гематома сдавливает важные центры дыхания, и может начаться гипоксия. Бывает, больной хороший, и вроде несильно пострадал, и сам хорошо дышит, и неопытный врач не переводит его на искусственную вентиляцию легких. А у него развивается после травмы отек – медленно, незаметно. На третьи сутки начинается гипоксия, состояние ухудшается – и больной впадает в кому. Вот только что человек был живой, и вроде состояние хорошее, и сам дышит – и вдруг кома. Поднимаешь веко – а зрачок уже неживой. Мертвые глаза у живого человека. Это страшно. И уже никакой надежды.

Ее дочка тоже была безнадежна. Она умирала сейчас там, за этой стеклянной дверью, – а Таня даже не могла быть с ней рядом.

Зыбкие волны житейского моря

Почему это случилось именно с ней? Жизнь складывалась так счастливо: любимая работа, замужество по любви. Муж Андрей – умный, добрый, заботливый. Хорошо зарабатывал, помогал по хозяйству.

Она чувствовала себя очень счастливым человеком. Родился сын, хорошо рос, развивался – на радость родителям. Потом дочка – тоже радость. Муж помогал купать детишек, не чурался сам памперсы поменять – был хорошим отцом. Таня часто звонила ему, спрашивала, когда придет с работы: рядом с ним ей всегда становилось уютно, спокойно. Она могла иногда вспылить – он никогда не отвечал резкостью. Улыбнется:

– Что ты рычишь, котенок?

И она сразу успокаивалась.

И вдруг такая трагедия – страшная болезнь Машеньки. Диагноз смогли поставить только в Москве – заболевание двигательных нейронов спинного мозга. Редкая болезнь.

И все рухнуло. Началось заболевание внезапно, на фоне полного здоровья. Как прав был святитель Игнатий «Брянчанинов): «Все мы ходим по зыбким волнам житейского моря, колеблемого и возмущаемого различными превратностями. Какая неверная стихия под ногами нашими! Мы не можем знать, что случится с нами чрез кратчайшее время. Самые сильные превращения в жизни нашей совершаются неожиданно, внезапно».

Как-то вечером она доставала дочку из кроватки – а у малышки ручонки обвисли и висят как тряпочки. Лежит как лягушонок – и ничего у нее не двигается: ни ручки, ни ножки. Бросились по врачам. Она сама перевернула гору литературы. И когда в Москве поставили диагноз, поняла: это все, конец. Заболевание врожденное, но у некоторых больных проявляется не сразу, в более позднем возрасте. Если стартует до года – значит, тяжелая и быстро прогрессирующая форма. Дочке был всего месяц.

Когда у Машеньки начались дыхательные затруднения, Таня испугалась: умрет некрещеная. Она купала дочку дома каждый день, и та даже пальчиком не шевелила, а когда батюшка погрузил ее в купель – она прямо вскинула обе руки вверх, так что все ахнули. Тогда появилась надежда.

Надежда окрепла, когда очень хорошо подействовал препарат прозерин: исчезли дыхательные расстройства.

Один день ничего не решит

В Москве сказали, что требуется очень сложное лечение и это будет стоить больших денег. Времени ждать нет. Таня обратилась за помощью – и им помогли. Простые, незнакомые люди переводили на счет – кто сто рублей, кто пятьдесят, кто пятьсот. Спаси их Господи за их милосердие! Помогли организации, где работали они сами, родители, друзья.

С тех пор Таня тоже внимательно читала просьбы о помощи и отзывалась на них. Переводила деньги. Даже если в кошельке оставалось немного – все равно переводила. Хоть сто рублей. Девчонки с работы смеялись:

– Дурочка! Чем помогут твои сто рублей?!

– Девочки, мои сто, ваши сто – и собираются миллионы!

Нужная сумма на лечение Машеньки была собрана в феврале. Дули ледяные февральские ветры, мели вьюги. Нужно было ехать в Москву в медицинский центр – а у дочки комбинезончик такой тощенький, осенний. И она решила съездить на рынок, купить хороший теплый комбинезон. Мама просила:

– Вы же деньги собрали, езжайте!

А она ответила – никогда не забудет свои слова:

– Мама, один день ничего не решит!

Купила Машеньке чудесный сиреневый комбинезон – мягкий, теплый. И они с Андреем повезли дочку в Москву. Ехали счастливые: деньги собраны, им помогут. И вдруг Машенька перестала дышать и посинела. Таня закричала – и муж свернул к первой попавшейся на пути больнице. Это оказалась очень хорошая Российская детская клиническая больница, но не тот медицинский центр, куда они ехали.

Дочку подключили в реанимации к аппарату искусственного дыхания. Приехал врач из медицинского центра, осмотрел ребенка и вздохнул:

– Все. Мы больше ничего не сможем сделать – время ушло.

Как Таня кричала! Она просто кричала в голос, и прибежали медсестры, ей вкололи успокоительное. Муж как-то быстро уехал, и она осталась наедине со своим горем. Так окончилась счастливая жизнь Тани.

Бальзам на душу

Четыре месяца Машенька лежала в реанимации, и Таня первое время просто сидела днями на стуле в коридоре, забывая о еде, обо всем. Пила воду из-под крана в туалете и снова возвращалась на свой пост. Потом ее стали гнать, сетовать, что вид у нее – краше в гроб кладут и скоро она сама отправится на тот свет – раньше дочери. Это несколько встряхнуло ее, и она огляделась вокруг, прошлась по окрестностям, сняла самый дешевый номер в ближайшей гостинице. Купила в ближайшем магазинчике хлеб, пакет кефира. Есть совершенно не хотелось. Но нужно было поесть – она должна оставаться здоровой и сильной. Силы могут понадобиться.

Порядок был такой: в одиннадцать утра и шесть вечера из реанимации выходил доктор. Его уже ждали мамочки – бледные, трепещущие, часто в слезах. Доктор, усталый, озабоченный, громко сообщал сведения о детях: «Вашему ребенку лучше. Вашему ребенку хуже…» И все расходились до следующего раза.

Как-то Таню осенило. В одиннадцать утра она выслушала очередные сведения о детях, но в гостиницу не пошла. Поехала к святой блаженной Матронушке. Выстояла огромную очередь на морозе. И когда зашла в уютный теплый храм, убежище от зимних вьюг и жизненных ветров, увидела, что прямо у входа есть такая дверочка, за ней небольшая келья, где обрезают принесенные Матронушке цветы. Нужно зайти и сказать:

– Можно, я поработаю во славу Божию?

Они спрашивают:

– Сколько часов вы можете поработать? Час, два, целый день?

И тебя ставят либо на подсвечники, либо на цветы. Еще нужно чистить ковры, скрести скребком пол. Таня делала всю работу, какую давали. Работаешь и просишь у матушки Матронушки. Только она и не дала сойти с ума, потому что Таня находилась в страшном состоянии – просто страшном. У нее то появлялась робкая надежда, то совершенно исчезала, и это мучительное колебание приводило в отчаяние. А тут блаженная утешала – хоть ковры чистишь, а все равно легче.

Обычно Таня работала до половины пятого, чтобы успеть к шести вечера в реанимацию. Как-то раз она заработалась – сама не поняла, как: все время на часы посматривала, чтобы не опоздать, и вдруг будто выпала из настоящего. Глянула на часы, а время уже шестой час. Никак не успеть доехать до реанимации. Тогда Таня села на лавку и заплакала. Девчонки обняли:

– Что ты плачешь?! Значит, тебе здесь нужно быть!

И она стала работать дальше. Наконец в семь вечера женщины присели в келье, стали разбирать записки. Нужно было уходить, и Таня на прощание подошла к мощам святой. Приложилась – и неожиданно, но совершенно реально Матронушка накрыла ее своим покрывалом. Стоит Таня – и словно бальзам на душу ей течет. И стало так хорошо, так легко! Будто Матронушка пожалела и взяла на свою многострадальную душу и ее скорбь. Это было как материнское объятие – такое сильное ощущение ласки, заботы, утешения. Очень сильно! Таню словно притянуло к раке с мощами, так что она не могла оторваться, подняться, и совершенно не хотела – настолько хорошо ей было под покрывалом блаженной Матронушки. Таня не испугалась, будто так и должно было быть. Ей казалось, что прошло очень много времени рядом со святой, и хотелось, чтобы это утешение длилось, не заканчивалось.

Лежит ваша красавица, песни поет

И после этого все изменилось. Таня пришла в реанимацию с утра, задолго до одиннадцати часов, никак не могла дождаться появления врача. Врач вышел, как обычно начал рассказывать о состоянии детей. Рассказал одной мамочке – она ушла, рассказал другой – и она ушла. И наконец Таня осталась наедине с врачом. Она смотрела на него со страхом: вот сейчас он сообщит ей о смерти дочери. Но он улыбнулся:

– Все хорошо. Лежит ваша красавица, песни поет.

– Как это песни поет?!

Таня хорошо знала: когда трубка стоит в горле, голосовая щель не смыкается и человек не может звуки издавать. Но доктор сказал:

– А пойдемте, посмотрите.

Таня еще знала: посторонних никогда, ну или почти никогда, не пускают в реанимацию. Но доктор добавил:

– Что же вы сразу не сказали, что мы коллеги? Я вас специально последней оставил, чтобы с собой провести.

Таня думала, что уже и глазок открытых не увидит у дочурки, а тут – лежит Машенька и маме улыбается. Открыла свой беззубый ротик – и улыбается. И так мелодично агукает, курлыкает – на самом деле, словно песенку поет на всю реанимацию. И Таня подумала: «Это все молитвами матушки Матронушки»…

С того самого дня она приходила, как все мамочки, к одиннадцати, ждала, пока они все уйдут, и, переодевшись в белый халат, шла к дочке. Доктор ничего не говорил ей, просто открывал дверь и пропускал вперед. Он разрешил Тане самой ухаживать за Машенькой: делать санацию – отсасывать аппаратом мокроту, делать массаж, кормить через зонд. Врачам, как и самой Тане, было понятно: домой младенец уже не вернется, с аппарата ее не снимут. И просто поухаживать за дочкой, побыть с ней – это последнее, что оставалось Тане. Последнее, что было в ее силах и возможностях.

Доктор мягко сказал ей, что они не практикуют такого, но сделали для нее исключение, потому что Таня – реанимационная сестра. Как они только узнали, что она работает в реанимации? В истории болезни записали при поступлении ее профессию, но до этого дня никто ею не интересовался.

Четыре месяца лежала Машенька в реанимации. Болезнь ослабляет мышцы, а сердце – это большая мышца. И в конце концов ее маленькое сердечко остановилось. Ей исполнилось семь месяцев. Наступили майские праздники, но в 2007 году май стоял холодный, дул сильный ветер. Машенька лежала в маленьком гробике в одном костюмчике, и Тане все казалось, что дочке холодно. Она пыталась укрыть ее, но окружающие не понимали, боялись за ее рассудок, оттаскивали от гробика.

Могла ли святая блаженная Матрона вымолить младенца от смерти? Многих она поднимала от смертного одра. Но, видимо, был какой-то Промысл Божий о Машеньке.

Не всё мы можем понять здесь и сейчас, какие-то тайны Божии откроются нам только в вечной жизни.

Но Матронушка помогла Тане: устроила так, что она смогла провести рядом с дочкой ее последние месяцы, облегчила скорбь, утешила своей молитвой, уберегла от лютого уныния и холодного отчаяния.

Не узнала своего мужа

Пока Таня была с Машенькой, ее сын жил с бабушкой. Сначала думали, что Сережа побудет с папой. Но не получилось: Андрей начал пить. Он мог оставить сына голодным, а сам напиться. Тогда бабушка забрала Сережу к себе, а Андрей все четыре месяца пил.

Когда Таня вернулась домой – она не узнала мужа. У них всегда были такие доверительные отношения, родство душ какое-то. А теперь ее встретил чужой человек – далекий, холодный, пьяный. Когда Машенька только заболела – он вместе с Таней возил дочку в больницу, плакал, узнав о диагнозе. Начал меняться, когда узнал, что болезнь неизлечима. Стал упрекать жену: родила больного ребенка. Высказал как-то, что не может простить ей и потерянного дня, когда она поехала покупать малышке теплый комбинезон.

Таня в реанимации несколько раз снимала дочку на видео – как она агукает, как улыбается. Пыталась показать мужу, и он начал смотреть, а потом заплакал и сказал:

– Не снимай ее больше!

Все эти аппараты, мониторы в реанимации – для Тани они были привычны, а для Андрея слишком страшны.

Если бы кто-то сказал ей раньше, что ее добрый, спокойный муж так изменится – она рассмеялась бы этому человеку в лицо. Андрей не стал прежним, даже когда Таня снова забеременела и родила здоровую дочку Леночку. Мир в семью больше не вернулся.

В пьяном виде муж начал поднимать на нее руку. Первый раз ударил, когда картошка на плите не успела свариться к его приходу: Таня провозилась с детьми и замешкалась с ужином. А когда ударил впервые – словно что-то сломалось в нем самом, и потом ударить ее для него стало легко и привычно. Бил всегда в пьяном виде, протрезвев, искренне просил прощения. И она прощала. Все надеялась: вернется прежний Андрей, любимый, добрый, нежный. А он не возвращался.

Как-то раз она вязала Леночке платье из нежно-розовой пряжи. И муж, разозлившись на какой-то пустяк, выхватил у нее из рук эту пряжу, порвал очень красивое, почти связанное платьице, сломал спицы. Потом он стал агрессивным и в трезвом виде.

Еще через некоторое время начал избивать ее всерьез – садился верхом и бил. Сломал челюсть, перебил нос. После перелома челюсти долго не могла нормально есть, немели подбородок, губы, нарушился прикус. Неоднократно после побоев ее тошнило, кружилась голова – видимо, были сотрясения мозга. Гематомы в области глаз прятала под темными очками. Но подруги и коллеги и так все понимали: трудно не заметить опухший сломанный нос, синяки под глазами, кровоподтеки.

И она все равно прощала его. Как она могла так долго терпеть? Боялась, что не сможет обеспечить детей? Продолжала любить? Надеялась на то, что вернется ее прежний Андрей? Терпела шесть лет.

Она поняла потом: сильно жалела его. Ведь у нее была Матронушка – а у него никого. Ее спасла вера, а он сломался. Еще поняла: она позволяла так обращаться с собой из-за чувства вины. Это чувство было очень сильным: ведь это действительно она родила больного ребенка, и это она поехала покупать теплый комбинезон бедной малышке вместо того, чтобы лететь на крыльях в больницу. Чувствовала вину, желала наказания – и получала его.

Как-то перед Восьмым марта, тогда Таня еще любила этот весенний праздник, муж спросил у нее: что подарить? Она удивилась: в его голосе звучала прежняя нежность. В день праздника нарядилась в свое любимое лиловое платье – Андрею оно когда-то тоже нравилось. Приготовила салаты, горячее, накрыла праздничный стол и ждала его. Надеялась на цветы. Он всегда раньше дарил ей цветы. В воздухе пахло весной, воробьи купались в лужах, звенела капель, и душа оживала, радовалась, надеялась на счастье. Она смотрела в окно, а в голове кружилось радостное, щемящее душу:

А он все не шел. Уже спали дети, и наступали сумерки, и тихая радость в душе сменилась тревогой и страхом. Она переоделась в халат и позвонила, ответа не было, и она перезвонила еще раз, а потом еще. Дозвонилась и робко спросила, когда придет, – лучше бы она этого не делала. Он и пришел – совершенно пьяный и страшно злой, что жена помешала ему проводить время с друзьями – и не только с друзьями, как она узнала позже. Расшвырял все ее старательно приготовленные, с любовью украшенные салаты по стенкам. Проснулись и громко заплакали дети.

Большое пятно от салата на стене расплывалось, как кровь, и она почувствовала смертельный холод. Этот холод был приближением тени смертной, она узнала ее – недаром работала в реанимации. И действительно, он вышел из кухни, глаза бессмысленные, пьяные, и пошел на нее с ножом. Спасло то, что она стояла недалеко от входной двери и успела выскочить. Задыхаясь, бежала по ступенькам, босые ноги скользили по обледеневшей к вечеру дороге. Упала, больно ударилась коленкой, обдирая руки, вскочила и снова бежала. Если б не убежала – убил бы.

А когда он, пьяный, уснул, вернулась. Крадучись, собрала детей и ушла из дома с одним пакетом. Так закончилась ее семейная жизнь. Он не преследовал ее, не поехал за ней к матери: через неделю привел в дом другую женщину, моложе Тани на пять лет. А через полтора года зарезал новую жену. У той остался маленький сын. Когда убил, постучал к соседке и сказал заплетающимся языком:

– Вызовите «скорую», там жене что-то плохо стало.

Соседка пошла, а та лежит – мертвая, с ножом в груди. Потом соседка рассказывала, что Андрей протрезвел немного, сел на пол рядом с убитой и горько заплакал.

Если будет воля Божия – твоя мама выйдет из комы

Людмила Константиновна, мать Тани, приятная женщина средней комплекции, с русыми кудрявыми волосами до плеч и серыми, как у дочери, глазами, выглядела намного моложе своего возраста и была человеком добрым, но строгим. Регулярно исповедовалась и причащалась. Переживала, что пришла к Богу уже в зрелом возрасте и не приучила дочь к церковным Таинствам: Таня ни разу в жизни к ним не прибегала, хотя в церковь ходила.

Дочь старательно скрывала от мамы побои мужа, а поскольку жили они в разных городах – ей это удавалось. И теперь Людмила была в шоке от приезда дочери с внуками к ней: разрыв дочери с зятем стал для нее ударом.

Безвременная смерть мужа, смерть внучки, а теперь и крах Таниной личной жизни – похоже, последний удар в череде скорбей стал для Людмилы Константиновны роковым. Она резко постарела, стала часто недомогать, и к Таниным многочисленным заботам добавился уход за матерью. Скоро подоспел и диагноз, подтверждающий то, о чем дочь, как медик, уже и сама догадывалась: рак поджелудочной железы.

Болезнь стремительно набирала ход, превращая цветущую женщину средних лет в изможденную старуху. Первое время ее духовник, отец Павел, приходил к ним домой. Когда начались боли, Людмила Константиновна возроптала и отказалась исповедаться и причащаться, твердо и мрачно сказала:

– Если бы Он был – Он бы меня исцелил!

Вскоре после этого у нее начались жуткие страхи: она в ужасе смотрела в пространство рядом с собой и видела то, что закрыто человеку в обычном состоянии. Отец Павел благословил Таню читать девяностый псалом, и когда она молилась – мама спокойно засыпала, напряженное лицо разглаживалось, умиротворялось.

Потом мама перестала кушать и целый месяц ничего не ела. Таня поставила ей катетер и вводила питательную смесь в вену – такое кормление полностью обеспечивает организм необходимым. И за счет этого мама прожила этот месяц. Таня вводила ей кровоостанавливающие лекарства – но понимала, что нужно прекратить лечение и не мучить умирающую. Потом мама впала в кому. Изо рта у нее начала сочиться кровь, появился жуткий запах распада. Таня сидела рядом с мамой с пеленкой в руках и собирала текущую тонкой ниточкой алую струйку. Сидела и молилась.

Вызванный батюшка наотрез отказался причащать умирающую в бессознательном состоянии, и Таня впала в ступор: значит, ее верующая мама уйдет без причастия?! Уйдет вот такая – в ропоте, в отрицании, в ожесточении?! Отец Павел дал Тане читать книгу отца Даниила Сысоева и твердо сказал:

– Если будет воля Божия – твоя мама обязательно выйдет из комы, покается и причастится перед смертью.

Он мог сказать это кому-нибудь другому, но только не реанимационной сестре. У Тани вырвался нервный смешок: она хорошо знала, что из такой комы люди не выходят.

Когда начинается кровотечение изо рта – это означает, что пошел распад опухоли, продукты распада отравляют организм токсинами, и больные впадают в токсическую кому. Эти токсины – они никуда не деваются, они отравляют организм все больше и больше, и поэтому из токсической раковой комы больные практически не выходят. Даже сама кровопотеря ведет к смерти: выходит вся кровь – и больной умирает.

Но на седьмой день кровотечение прекратилось, и обессиленная Таня, спавшая урывками, отключилась. Проснувшись, она не поняла сначала и решила, что видит продолжение сна. Мама в полном сознании сидела на кровати и спрашивала у дочери, который час и что случилось: почему они обе в постели. Стоял август, окна в доме были открыты, свежий ветерок гулял по комнатам. Таня принюхалась – ушел отвратительный запах. Этого не могло быть, это было совершенно исключено, но ее мама сидела на кровати, как будто никогда не болела, и просила покушать.

– Что тебе приготовить, мамочка?

– А вот там на столе – что? Арбуз? Отрежь мне кусочек!

В конце августа с машин продавали арбузы, и Таня купила один детям – спелый, сочный, сахарный, тающий во рту. Таня не верила собственным глазам: мама с большим удовольствием ела арбуз. Это было настоящее чудо!

Ласковый ветер шевелил занавески, ласковый луч скользил по стенам, и мама улыбалась – совсем как до болезни. Таня срочно позвонила батюшке, и отец Павел немедленно приехал. Он сказал ей:

– Вот видишь, я же тебе говорил, а ты усмехалась. Сарра тоже усмехалась – а там, где Господь хочет, изменяется естества чин.

Пока они разговаривали в коридоре, послышались шаги – бывшая умирающая прошествовала мимо них своим ходом в туалет, и у Тани от изумления подкосились ноги.

Людмила Константиновна долго исповедалась батюшке. Что она видела в своей коме? Каких видений сподобилась? Это осталось тайной. Но у нее больше не было ропота, не было сомнений, ушло безверие. Рядом с батюшкой и Таней оказался мужественный человек, готовый исповедать свою веру перед лицом смерти. После исповеди отец Павел причастил Людмилу Константиновну.

Когда батюшка ушел, она позвала дочку и взяла с нее обещание, что Таня будет регулярно исповедаться и причащаться. После этого утомленная больная крепко уснула. Больше она уже не проснулась. Через два часа у нее началось агональное дыхание Куссмауля – слабые редкие дыхательные движения малой амплитуды, и Таня стала читать канон на исход души. И так удивительно совпало: с последними словами канона мама отошла ко Господу.

Таня позвонила отцу Павлу, и он сказал:

– Сегодня двадцать восьмое августа. Я знал, что она уйдет на Успение: твоя мама всегда очень почитала Пресвятую Богородицу, каждый день читала Ей акафист, и вот Божия Матерь взяла ее с Собой.

Отец Павел дал Тане ключи от небольшого храма в честь святителя Николая Чудотворца – в нем служба была только по выходным дням. Таня занималась организацией похорон, а саму точила мысль: храм такой маленький, на улице жара, вот придут люди маму проводить – и ужаснутся запаху.

Когда она, затаив дыхание, открыла большую, тяжелую дверь храма – не почувствовала никакого запаха. Подошла к маме – от тела исходило благоухание. Запах такой церковный – тонкий, приятный аромат. Так благоухает самый лучший ладан. Таня взяла маму за руку – и ее рука тоже пахла этим тонким ароматом. И сама Людмила Константиновна лежала такая красивая, мирная, будто и не было страшной болезни.

«Что же ты мамин наказ не выполняешь?»

После смерти мамы Таня долго читала по ней Псалтирь. Ходила в храм, но по-прежнему не могла решиться на исповедь. Почему? Сама не могла объяснить. Как-то позвонила подруга, и Таня долго не понимала, что случилось, так сильно рыдала Ирина в трубку.

С Ириной они познакомились в Российской детской клинической больнице, у нее тоже ребенок лежал в реанимации, правда, его лечение закончилось благополучно. Ирина имела специальность переводчика, знала несколько языков и при этом умудрялась воспитывать пятерых детей. Также она оказалась человеком верующим и часто с детьми ходила в храм. Именно она посоветовала тогда Тане поехать к святой блаженной Матронушке.

И вот сейчас у Ирины стряслась беда: будучи беременной шестым ребенком, она узнала на УЗИ, что плод имеет множество аномалий и синдром Дауна. Врачи настаивали на аборте, но она отказалась. Видела на УЗИ сердечко ребенка…

Таня не знала, чем помочь подруге, пыталась утешить, успокоить. На следующий день Ирина позвонила снова: узнала, что в выходные в храм приезжает Оптин-ский старец Илий (Ноздрин), и предложила вместе попытаться попросить молитв старца.

Когда батюшка вышел, около него мгновенно образовалась толпа народу, и Таня встала в уголочке. Старец пошел к выходу, и Таня наконец решилась подойти к нему. И сама не поняла, как оказалась рядом с батюшкой. От неожиданности и близости старца она закрыла лицо руками и начала плакать. Всегда была не робкого десятка, а тут – плачет как дитя малое и остановиться не может.

Выглянула из-под руки, а батюшка улыбается ей. Так ласково, что слезы сами высохли. И все слова куда-то пропали. Стоит и молчит. Тогда старец сам обратился к ней:

– Что же ты мамин наказ не выполняешь?

Таня только потом сообразила: откуда же он узнал про материнский наказ?! А тогда призналась робко:

– Я просто боюсь, батюшка. Никогда в жизни не исповедалась. Груз тяжелый на душе. И так страшно первый шаг сделать!

– Благословляю тебя ходить на исповедь к священнику этого храма, отцу Дионисию. И не забывай, что все это по молитвам твоей мамы! Храни Господь!

Тане показалось, что разговор со старцем длился минуты две, не больше. Но подруга сказала ей, что она находилась рядом с батюшкой десять минут. Ирине тоже удалось поговорить со старцем, и она плакала от радости: он пообещал помолиться за нее и младенца и благословил каждый день читать «Богородице Дево, радуйся».

Нужно сказать, что на следующем УЗИ у младенца не выявили никаких аномалий – здоровый ребенок. Такое чудо по молитвам старца… Не так давно Татьяна исповедалась и причастилась в первый раз в жизни. Она растит сына и дочь и перешла работать в онкологический диспансер. Что еще добавить? Пожалуй, только то, что имена героев рассказа изменены по их просьбе.

Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!