От автора. Наверное, все православные России знают об удивительном «стоянии» девушки Зои из города Куйбышева (ныне Самара), которая в 1956 году окаменела во время танца с иконой святителя Николая Чудотворца в руках и в таком состоянии находилась сто двадцать восемь дней – с Рождественского поста до Пасхи. Когда-то, узнав об истории, я задавалась вопросом: насколько этот случай уникален и не было ли похожих на него случаев в нашей стране?

История с девушкой Валентиной, которая произошла в городе Лальске, и стала ответом на мой вопрос. Эта история и легла в основу настоящей повести, написанной мной по благословению и при содействии настоятеля Благовещенского собора Лальска священника Романа Зайца.

15 июля 1980 года. Решила вести записи в дневнике каждый день, посмотрю, как получится.

Сегодня, в полдень, я добралась до места своего распределения. Доехала чуть живая: грунтовая дорога от Лузы до Лальска – та еще! С одной ее стороны уложены плиты, которые лежат не очень ровно. Да вдобавок плиты эти давно разъехались в разные стороны под давлением тяжеленных лесовозов. Вот и получается тряска изрядная… Ну ничего, главное – доехала!

Девчонки из группы завидовали, что меня, как отличницу, распределили не куда-нибудь в село, а в старинный город Лальск. Да еще и с предоставлением собственного жилья! Это просто здорово!

Правда, городок совсем маленький, больше на деревню смахивает, зато все здесь дышит стариной: дощатые настилы тротуаров, проселочные, густо покрытые пылью дороги, деревянные избы и старинные каменные дома, добротные такие, прошлого века и даже позапрошлого, – это я как учитель истории и опытный краевед могу точно сказать. Много смешанных домов с каменным фундаментом и деревянной надстройкой, лепные фронтоны… Флигели, чеховские мезонины, откуда льется мягкий зеленый свет абажуров, – что-то близкое, родное, знакомое… Так и кажется, что из какого-нибудь мезонина раздастся тихое и печальное: «Мисюсь, где ты?»

По количеству населения Лальск тоже больше на село походит – жителей тысяч пять-шесть, не больше. А вот высоченные старинные церкви, изумительно красивые, соединенные арочными переходами, сделали бы честь любому губернскому городу. Еще нужно будет в музей краеведческий обязательно сходить – люблю я все это: старые вещи, старые пожелтевшие фотографии – хранители времени. Удивительно: человека уже давным-давно нет, а буфет хранит прикосновение его рук, кресло помнит тяжесть тела, книга – касание пальцев. Словно хозяин передал своим вещам частицу тепла, частицу души, память о себе. Связь времен.

Прямо с автобусной остановки пошла в школу, оформляться. Нашла быстро, да тут и искать-то нечего: все близко. Старое деревянное здание с огромными окнами и высоченными – метра четыре высотой – потолками. В каждом кабинете – своя дровяная печка. Топить, наверное, нужно долго, уж слишком потолки высокие, пока прогреется такой класс… Пахнет краской, чистотой, старые парты томятся в ожидании своих шустрых хозяев.

Директора не было на месте, завуч строгая, но, кажется, заботливая, сказала, что они меня ждали, что на работу нужно выходить в конце августа. Двадцать шестого – педсовет. Еще сказала, что мне очень повезло: в этом году школа переедет в новое каменное здание с большим актовым залом и прекрасным спортзалом, так что я буду учить детей в новой школе.

Потом она попросила двух девочек-старшеклассниц отвлечься от покраски парт и напоить меня чаем. Одна из них, черноволосая, веселая, спросила меня, в каком классе я буду учиться, и сильно смутилась, узнав, что я учитель, а не ученица. Меня угостили пирожками с картошкой. Съела сразу три. Еле удержалась, чтобы не взять четвертый.

После чая, по просьбе завуча (забыла ее имя, нужно было сразу записать), вторая девочка, рыженькая, с веснушками, Ася, проводила меня в мое новое жилье, недалеко от школы. Шли мы с ней почти всю короткую дорогу молча: она сильно смущалась, вспыхивала румянцем до самых рыжих корней волос на все мои незатейливые вопросы о школе и городе и отвечала так коротко и односложно, что я перестала и спрашивать.

Мы с Асей пришли к небольшому одноэтажному деревянному дому по улице Красноармейской. Комната с отдельным входом, с торца, оказалась неожиданно маленькой и темной, с единственным небольшим окном, покрытым толстым слоем пыли. У меня появилось подозрение, что раньше здесь были сени или кладовка. Круглый, покрытый непонятного цвета скатертью стол, старинный темно-коричневый буфет, такой же старинный комод, табурет, узкая кровать с железными шариками на железных спинках, на койке – сильно продавленный посередине матрас, тонкое солдатское одеяло не первой свежести. Нужно будет его постирать в речке. В углу пустая божница. Кривое зеркало в рассохшейся раме. Стены грязные, в углу паутина. Печка тоже старая, с трещинами. Затхлый кисловатый запах.

Вышла на улицу, осмотрелась. Недалеко – колокольня и два больших, старинного вида храма. Познакомилась с соседями – молодая семья несколько цыганистого вида. Четверо чумазых детишек мал мала меньше копошились с другого конца дома: кто в куче песка, кто со сломанным велосипедом.

Хозяйка семейства, жгучая брюнетка Тамара, высокая, полная, с крупными чертами лица, но довольно красивая, ответила на мои вопросы. Рассказала, где хлебный магазин, где продуктовый. Про красивые храмы рядом с домом сказала: «Слева, кажется, Воскресенский собор, справа вроде Благовещенский, но мы в них не ходим, и тебе там делать нечего, что и спрашивать зря»…

Разговаривала она со мной неохотно и как-то грубовато. Несколько раз повторила:

– И чего только занесло тебя в наши края?! Чего тебе дома-то не сиделось?!

То ли не в настроении была, то ли я ей не понравилась – пока непонятно. Показала мне также мой сарайчик с дровами и заросший бурьяном небольшой участок земли тоже с торца дома. Да, не так я себе представляла жилье для молодого специалиста!

Ну ничего, ведь я оптимист! Приведу все это в порядок, наведу уют… Достала мамину фотографию в рамочке – и отчего-то начала плакать. Слезы лились сами. Мамочка, почему ты ушла от меня так рано?!

Мне так одиноко, мамочка, так одиноко на белом свете! Сначала бабуся, а потом ты… Вы обе бросили меня! И мне так плохо!

16 июля. Что-то я вчера расклеилась. Ночью тоже спала неважно, было прохладно в комнате, а одеяло слишком тонкое. Очень холодное жилье, ветер дует из всех щелей – как я буду жить здесь зимой?

Ночь оказалась светлой – здесь в июле белые ночи.

Шуршали мыши, и я несколько раз просыпалась от шороха: в незанавешенном окне тускло мерцали серые сумерки, странные тени копошились в углу, пронзительно кричала ночная птица. Мне хотелось спрятаться с головой под одеялом, но оно так неприятно пахло…

Я засыпала, снова просыпалась, сердце колотилось, перехватывало дыхание от непонятного страха, и мне казалось, что это тени старых хозяев комнаты, недовольных моим появлением здесь, скрипят старыми половицами, качаются на некрашеном табурете. А на самом деле это конечно, были просто мыши – ведь я уже взрослая и не верю в привидения, духов, ангелов и прочие сказки.

Мне срочно нужен кот! Такой толстый и серьезный кот, от одного вида которого мыши навсегда покинут мою квартирку. Этот кот будет сидеть рядом со мной и важно следить, как я проверяю тетради моих будущих учеников. И когда я улыбнусь какой-нибудь забавной ошибке – он будет смотреть на меня понимающе и тоже улыбаться по-своему, по-кошачьи. И нам будет уютно вдвоем. И никаких странных теней в углах этой чужой комнаты.

С утра мне стало лучше. При солнечном свете все выглядит гораздо привлекательней. Ничего, Дашка, прорвемся! Мама звала меня Дашуткой… Больше меня так никто не зовет и звать не будет.

И любить не будет, так как она… Стоп! Я не буду плакать! Вот ни за что не буду! Буду сильной и смелой – такой, как хотела видеть меня мама. Сейчас пойду и все разведаю.

Пишу вечером. Обнаружила колодец рядом с домом, вода вроде бы чистая, вкусная. Ледяная – зубы ломит! Нашла в дровянике старое корыто, постирала одеяло и скатерть. Толком не отстирались, но уже нет неприятного запаха. Повесила их на забор на солнышко – пусть пахнут солнцем и травами. Помыла окно и пол. Дверь в комнату не закрывала весь день – затхлый запах вроде бы ушел.

Еще нашла в старинном буфете посуду: кастрюля, сковорода, кружки, тарелки. Тарелки даже, можно сказать, красивые, с цветочками голубыми, ничего, что немного сколотые. Вот у меня и свое хозяйство образовалось. Прибегала вчерашняя рыженькая Ася, покраснев, молча вручила мне сетку с картошкой, бутылку растительного масла, пачку чая и булку хлеба. Живем!

Нужно будет сахару купить. Может, варенья раздобуду у местных…

В дровянике нашла еще старую, совсем темную икону. Непонятно, кто на ней изображен. Хотела оставить ее лежать, где лежала, – на дровах, но не смогла. Бабушка Людмила, маленькой я звала ее баба Мила, так верила в Бога, так молилась перед иконами – и я взяла эту старую икону и поставила ее на комод.

Милая моя, хорошая бабуся, если бы было правдой все, о чем ты мне в детстве рассказывала, разве бы осталась я совсем одна?! Разве бы ты бросила меня?! Ведь ты была еще и не старой! А мамочка?! Так. Всё, не буду больше, а то опять начну хныкать… А икона пускай стоит – на память о бабе Миле.

17 июля. Сегодня спала лучше: хоть и тревожно, и часто просыпалась, но смотрела на икону – и как-то быстро успокаивалась и засыпала снова. Утром мне показалось, что икона стала светлее. Но этого не может быть, видимо, просто вчера я плохо ее разглядела. Кто на ней – по-прежнему не разобрать.

С соседской половины доносится детский гам, но так, приглушенно. А на улице – полная тишина, народу совсем не видно. В соседнюю избу только кто-то постоянно заходит и выходит. Магазин там, что ли? Нет, вроде не магазин. Кто там живет? Отчего все туда идут? За самогоном? Нет вроде… С детьми идут, старушки в платочках, женщины молодые… Таинственное что-то… Обожаю тайны!

Сегодня я гуляла по Лальску. Ну что сказать о нем? Затерянный в тайге городок. Русский Север, самый глухой угол Вятской земли, образцовая глухомань… Речка Лала прохладной серебристо-голубой лентой огибает город. Произносишь: «Лальск» – словно круглые камушки перекатываются во рту, дудочка-жалейка выводит печальные трели, бело-молочный туман стелется над полем…

Безлюдные сонные улочки. На улице Пролетарской пролетариата не видно. В маленьком, в два окна, домике – столовая, на двери замок. На одном из домов плакат: нарисовано большое ведро и под ведром подпись: «На пожар являться с инвентарем!» Лопухи, бурьян, крапива, колодезный журавель. Устал, по всей видимости, старый город Лальск. Не нравятся ему, возможно, новые названия старинных улиц: Ленина, Демьяна Бедного, Социализма. Что-то у отцов города с фантазией не очень…

Шла по улице Социализма – спину словно огнем буравил чей-то тяжелый взгляд, чувствовала его лопатками, аж мурашки побежали. Оглянулась – никого. Дом с забитыми ставнями – нежилой, но аккуратный. Такое чувство, словно наблюдают оттуда. Стало не по себе в этом странном безлюдном городе. Пошла быстрее, почти побежала, потихоньку успокоилась. Ощущение того, что за мной наблюдают, пропало. «Если у вас паранойя, это еще не значит, что за вами никто не следит». Ха!

Фикусы и герань в открытых окнах, горячий ветерок чуть колышет тюлевые занавески, на подоконниках спят толстые, важные лальские коты. Вот такого мне и нужно! Только взять котенком – чтобы он привык и был совсем-совсем мой!

На улице высокая худая старушка, в длинной до пят юбке и старинного покроя серой блузке с высоким воротничком-стойкой под горлышко, множество маленьких перламутровых пуговичек на солнышке блестят, катает синюю коляску с большими железными колесами. Ворчит на хныкающего внука:

– Урас на тебя напал, что ли?! Аль попеть захотел? Еще гунь!

«Урас» – это «каприз», «еще гунь» – это что-то типа «еще попробуй, похнычь мне». Да за этой бабушкой можно записывать! Мы диалекты в кружке изучали. Люблю это дело. Нужно будет позаписывать местный фольклор, как на практике в университете записывали старинные песни и былины. Северорусское наречие – старинное, этот говор сохранил особенности русского языка времен Иоанна Грозного…

Вот, скажем, о худом теленке говорили: «Телушка-та морная!» Или: «Глико, че диется…» – «Погляди, что делается!» А то предлагали отведать окрошки: «Сопи ну-ко! Укусная ведь окрошка-то!» Вроде бы слова непонятные, а смысл – понятен!

Еще запомнила былинку-шутку. Гость Усольского уезда спрашивает у местного жителя: «Почему у вас говорят «буди» и что это означает?» Местный житель отвечает: «Не, у нас так не говорят, буди в Устюге!»

– Чево снуешь туды-сюды?

А это старушка, кажется, меня спросила.

– Это вы мне?

– Тебе-тебе! Ходит туды-сюды, как баровна… Платок повяжи на голову – напечет… Эво како ерило севодня – день-то выладився! Учительша новая, небось?

– Да, историю буду преподавать…

– Молочка надоть?

– Спасибо, я с удовольствием…

– Вон мой дом, вишь, с синими ставнями. Заходи опосля, вечерком. Баба Галя я.

Молочка налью аль простокишу. Простокишу любишь?

Киваю усердно головой, но пока не знаю, люблю ли я ее простокишу – то есть простоквашу. Улыбаюсь бабушке, а ей мне улыбаться особенно некогда. Ушла баба Галя, увезла скрипучую коляску и хнычущего внука, и опять все тихо, глухо, а у меня сердце замирает: одна, совсем одна в новой жизни. Когда-то в детстве я мечтала о путешествиях и приключениях, и вот теперь чем не приключение?! Все новое, таинственное, неизведанное!

Пишу вечером. В соседнюю избу без конца идет народ, какое-то столпотворение для этого тихого городка. Вот опять женщина пошла – голова низко опущена, платочек к глазам прижимает – плачет, что ли? К кому они все ходят? Кто там живет? Нужно будет разгадать эту тайну.

Ложусь спать, для записей уже темновато, хотя полной темноты нет – просто сумерки. Этого тусклого сумеречного света вполне достаточно, чтобы свободно ходить по избе и не включать ночные фонари на пустынных лальских улочках. Покой, полный штиль, и тугая осязаемая тишина, которую, кажется, можно потрогать. Белые ночи – как в Ленинграде…

18 июля. Снова осматривалась, гуляла. Попала в общественный музей. Он пока совсем небольшой, еще только рождается, но его работники – энтузиасты! Мечтают сделать музей краеведческим, мечтают о выставках. Эх и хорошо там было! Историк-краевед в музее – что овечка на пастбище.

Этот прохладный старинный двухэтажный особняк до революции находился во владении простого инженера бумажной фабрики Прянишникова. В наше время не то что инженер, а и директор фабрики такой особняк вряд ли себе построит. Мне были рады, завели для меня сверкающую сталью музыкальную машинку Прянишникова. Заскрежетала старая машинка, поднапряглась – и странная грустная мелодия разнеслась по гулким комнатам особняка, давно покинутого своими хозяевами.

Нужно записать то, что узнала об истории Лальска. В этих краях издавна жили русские вперемежку с чудью. В 1570 году новгородцы, числом около шестидесяти человек, бежали от немилости царя Иоанна Грозного. Долго они странствовали по полям, лесам и чужим весям, пока не приметили себе место, подходящее для жизни. Основали Никольский Лальский Погост в шестьдесят четыре двора и построили на берегу реки Лалы деревянную церковь во имя святителя Николая Чудотворца, заступника путешествующих.

Уже в 1711 году возвели внуки и правнуки тех новгородцев свой первый каменный храм в честь того же любимого ими святого. Заведующая музеем сказала мне, что здесь его края. Дескать, основатели города молились святителю Николаю, чтобы он стал хранителем этих мест. Совершенно серьезно причем все это рассказывала. Вот какой народ здесь дремучий!

Моя баба Мила, кстати, очень почитала Николу Чудотворца, но у нее образование было два класса церковноприходской школы, а заведующая музеем – молодая женщина, наверняка с высшим образованием… Такие вот дела…

На стенде об истории Лальска прочитала, что золотым веком для города был восемнадцатый. Тогда по денежному обороту Лальск входил в восьмерку самых богатых русских городов. Именно в эти годы город украсили семь великолепных белокаменных храмов. Зачем так много храмов на такой маленький городок – ума не приложу! На колокольне лальские граждане Попов и

Рысев повесили знатные часы: их огромные длинные стрелки были видны за километр, и каждый житель города мог знать, сколько сейчас времени. А для тех, кто жил в окрестных деревнях и рассмотреть стрелки не мог, раздавался бой часов, по тембру напоминавший бой часов знаменитой Спасской башни Кремля.

Жизнь здесь текла размеренная, мирная, по ночам город обходил караульщик, через каждые пятнадцать минут стучал в колотушку: свидетельствовал, что в Лальске все спокойно.

Также здесь жили купцы-удальцы: купец Иван Саватеев трижды по государеву указу водил караваны через Сибирь в Китай. Торговый путь лежал через Ярославль, Устюг, Лальск, Соль-Каменную, Тюмень, Тобольск, через Балагинский острог, где перегружались на верблюдов, через китайское село Наун в Пекин. Государевы караваны насчитывали по восемьсот человек и везли из далекого Китая фарфор, чай, чернила, даже жемчуг.

Из Лальска же везли местных белок и куниц, чьи теплые и богатые меховые шкурки красовались даже на старинном гербе города. Местные хвалились «знатным торгом мягкой рухлядью», то бишь мехами. Эх, на мое бы да убогое пальтишко такую мягкую рухлядь – я бы не отказалась! В 1710 году прибыль предприимчивого купца Саватеева составляла 1Л4 часть всего государственного годового дохода России. Молодчина Саватеев! Знай наших!

Отважные лальские купцы ходили также по морям-океанам, и благодаря их странствиям были, оказывается, открыты неизвестные берега Камчатки и Аляски, острова Алеутской гряды.

Все эти купцы были как на подбор еще и благотворители, что опровергает расхожее мнение о толстопузых купчинах, набивающих свой карман… Денежки свои многочисленные эти нетипичные (или типичные?) купцы жертвовали на храмы, на странные дома (то бишь странноприимницы), помогали бедным согражданам. Лальский купец Бобровский основал приют для подкидышей и богадельню для престарелых и убогих. Купец Сумкин фабрику бумажную построил, а бумага его получила золотую медаль в Лондоне, серебряную – в Париже… Эти же неугомонные купцы построили в Лальске театр с собственной театральной труппой – во как!

Я подошла поделиться своим восторгом по поводу таких замечательных купцов к заведующей музеем, но она ответила печально:

– Все это, девушка, в прошлом… Сейчас у нас в лесах волков много развелось, в город заходят – недавно у заправки собачку съели. Да-да, не удивляйтесь – слопали! Только голова и осталась… Без ушей… Да… знал наш город и лучшие времена… А вы заходите к нам! Вы же истории учить будете детишек – вот и будем сотрудничать. Будете к нам в музей с ребятами ходить!

20 июля. Познакомилась поближе с бабой Галей, теперь я каждый день беру у нее молоко. Каждый день, потому что холодильника у меня нет, пью свежее. Вкус этого молока необыкновенный – чистый, чуть сладковатый, с приятным ароматом… Баба Галя продает мне его совсем дешево, смотрит жалостливо, приговаривает: «Пей, доча, эка морная…» Я потом внимательно посмотрела на себя в свое старое зеркало в рассохшейся раме: лицо худое, шея тощая. Действительно «морная». Глазищи большие, хвостики белобрысые в разные стороны торчат. Сюрреализм какой-то… И есть все время хочется, а денег мало осталось, нужно экономить…

Икона на комоде явно стала еще светлее, это очень странно. Этому должно быть научное объяснение, только пока не знаю, какое… Кто изображен на иконе – пока непонятно.

В соседский дом продолжается наплыв народу – идут и идут. Домик, главное, такой неказистый… Спросила у бабы Гали, она сказала, что там живет болящая Валентина. На мой вопрос, чем эта Валентина болеет, ничего не ответила. Сказала только: «Валечка – человек Божий! Господь ей многое открывает…» Я невольно скептически хмыкнула и, конечно, зря не удержалась, потому что баба Галя обиженно поджала губы и замолчала. Молча налила мне полный стакан своей простокиши и отправилась на огород, всем своим видом показывая, что недосуг ей со мной лясы точить. А простокиша хороша: густая, вкусная, сытная!

21 июля. Баба Галя добрейшей души человек, но если рассердится – мало не покажется! Записывать за ней вятский говор можно бесконечно! Сегодня, пытаясь утихомирить внука, на которого «урас напал», приговаривала: «Сейчас ухват возьму и глазенки тебе повыковыриваю!» Вот такая скупая любовь северных народов!

23 июля. Вести дневник совсем некогда, прости меня, мой дорогой дневничок! Готовлюсь к урокам, пишу конспекты. Хожу купаться в речке Лале, гуляю.

Пока ни с кем, кроме бабы Гали, не подружилась. Пыталась наладить отношения с соседями, но черноволосая цыганистая Тамара как-то сердито смотрит на меня прищуренными глазами, на вопросы отвечает неохотно, сквозь зубы. И я перестала подходить к их половине дома. Недавно, возвращаясь с прогулки, увидела, как Тамара стоит у моего окна, прижавшись носом к стеклу, и рассматривает мою убогую комнатенку. Что она там хотела увидеть?!

В другой раз она сыпала у моего порога что-то типа мака или уж не знаю что и странно водила руками. Увидев меня, фыркнула сердито и ушла, не отвечая на мое недоумение.

После этого мне всю ночь снились кошмары. Какие-то ужасные существа лезли в окно и дверь, а от иконы на комоде вспыхивали лучи, эти лучи тянулись к страшилищам, касались их и как бы попаляли. И страшилища пропадали один за другим, а потом снова лезли, карабкались в окно, тянули ко мне свои жуткие лапы и снова пропадали от светящихся лучей. И я так плохо спала и всю ночь металась по кровати. Утром встала с тяжелой головой, меня знобило, внутри сидел какой-то холодящий душу, липкий страх.

Икона на комоде стала еще светлее, и теперь стали четко видны очертания мантии. Это явно какой-то святой. Я зачем-то взяла икону в руки, через силу вышла вместе с ней на улицу, присела на завалинке. Светило солнце, птицы пели, букашки всякие ползали – и эта обыденность, обычность летнего утра подействовала на меня успокаивающе. Постепенно ушел озноб, а вместе с ним и тянущий липкий страх.

24 июля. Сегодня, как обычно, проходила мимо одного из соборов и решила заглянуть: здесь могут быть старинные фрески, иконы и другие предметы старинного быта. Собор – большой, просторный, гулкий и совсем пустой, только за свечным ящиком – маленькая седая старушка. Глаза внимательные, платок по самые брови. Она молча смотрела на меня и ничего не говорила. Потом опустила голову и снова стала перебирать свои свечи. Я поняла, что это, наверное, означает, что мне можно сюда зайти и все посмотреть.

Прошла вглубь, и мои шаги гулко разносились по всему собору, нарушая его глубокую тишину. А потом я остановилась и прямо не могла больше двигаться – была как-то оглушена этим старинным храмом, сама не знаю почему, он на меня очень сильно подействовал. Я замерла на месте, и вдруг вокруг меня тонко запахло чем-то церковным, наверное, ладаном. Запах усиливался, шел волнами, мгновение – и все вокруг наполнилось благоуханием. Солнечные лучи освещали старые иконы, перебегая от одного образа к другому, и глаза изображенных на иконах оживали, наполнялись светом и смыслом.

Я почувствовала себя странно, очень странно – не могу найти слов: какая-то странная сила, которая проникала во все клеточки моего тела, как-то приподнимала его, делала легким, почти бесплотным. Мне стало страшно от этих непонятных чувств, и я беспомощно стояла на одном месте, не двигаясь. А храм – огромный, полный света и воздуха, живой, смотрел на меня ликами своих икон, прямо внутрь, прямо в меня, и мне казалось, что те, кто на этих иконах – они совсем живые!

А потом у меня вдруг потекли слезы – да так обильно, что пришлось закрыть глаза. И в это время я явно почувствовала, что меня Кто-то обнимает – я ощущала тепло ладоней на своей спине. Такое ласковое тепло и еще странное, невыносимо странное чувство, что я ВЕРНУЛАСЬ домой!

Вот такое наваждение! Это правда, что религия – опиум для народа, да еще какой опиум! Вот я просто зашла сюда, и уже такое творится… А ведь я материалист, историк!

Старушка за ящиком, видимо, поняла, что со мной что-то не то происходит, подошла, взяла за руку, повела и усадила на лавку. Принесла мне чистый, пахнущий каким-то тонким церковным запахом белый платочек и кружку холодной воды:

– Пей, детонька, не бойся!

Я осторожно вытерла слезы этим непонятно пахнущим платочком, выпила воды и глубоко вздохнула. На меня сочувственно смотрели из-под темного платка ярко-голубые, совсем не старушечьи глаза:

– Ты, что, детка, никогда в храм не заходила раньше?

– Заходила, еще в детстве, с бабушкой.

– А храм-то какой был?

– Городской, начала века. Он закрытый стоял долго, а потом его открыли, и мы с бабушкой в него ходили. Пока бабушка не умерла…

– Наш собор, детонька, триста лет назад возвели, и все это время отсюда молитва ко Господу поднимается… Намоленный храм-то… Некоторые приезжают, городские, да кто в старых храмах не бывал – очень чувствуют старину и намоленность нашего собора. Бывает, в обморок хлопаются, кто непривыкший к церкви… А то зайти не могут…

– Ну, может, здесь зона какая-нибудь аномальная, может, у людей давление скачет!

Старушка посмотрела на меня с плохо скрываемой жалостью:

– Ты, детка, небось, в духовный мир не веришь?

– Нет, конечно!

– Меня Мария Петровна зовут, детка. Я раньше как ты, такая же была… Прямо узнаю себя в тебе… Я ведь учительница бывшая, комсомолка, активистка…

– Вы?!

– Что – не похоже?! Ничего, Господь милостив, долготерпит… Вот и меня терпел… Я когда-то с мамой болящей Валентины, Феклой… знаешь нашу болящую Валентину-то?

– Она в соседнем доме живет, но я ее не знаю. Я недавно тут… Тоже учительница. Истории.

– Детонька, да ты ж такая молоденькая, да сколько же тебе лет-то?

– Двадцать два.

– Надо же, а я думала, лет семнадцать.

– Мария Петровна, вы про Феклу стали рассказывать.

– Да, детка. Когда-то мы с Феклой, мамой нашей Валечки, лучика нашего светлого, комсомолки были рьяные. Я-то помоложе ее была, посмирней держалась, а она… Заводила была… Мы с ней иконы жгли – с религией боролись! Сносили иконы из домов – да в костер бросали. Вот оно как… Сейчас грехи свои замаливаю. И за себя прошу прощения, и за почившую Феклу. А простит ли Господь – не знаю… Разве Валентина, дочка ее, отмолит… Господь ее молитвы слышит…

– Простите меня, пожалуйста, Мария Петровна, но я в молитвы не верю. Всему на свете рациональное объяснение есть!

– Ишь ты! Как зовут тебя, детка?

– Даша… То есть Дарья…

– Так вот, Дарья, расскажу я тебе недавнюю историю. У нас тут недалеко клуб есть. Раньше это был храм Иоанна Предтечи, потом советские власти в клуб его переделали, кресты и купола убрали, а так это храм. В каждом храме есть ангел, который этот храм охраняет. В клубе сейчас женщины работают, аккурат в алтаре сидят. Но они, все трое, верующие, ведут себя с благоговением. Мы с ними уже всякое думали: если им рассчитаться, уйти с работы, чтобы греха на душу не брать, так могут принять атеисток каких-нибудь… Будут там курить или ругаться… Так что наши девчата работают, не увольняются. Сценарии для праздников сочиняют, бухгалтерию ведут.

А в Великом посту, особенно в Страстную седмицу, они никогда никаких увеселительных мероприятий не проводят. Ну, пост Великий длинный, может, викторину какую познавательную и проведут для школьников, а уж в Страстную седмицу – ни-ни! Это уже все знают, и даже начальство с них ничего не требует. Сидят себе, бумажки перебирают.

Так вот. Приехали к нам в эту году аккурат на Страстную седмицу артисты. К нам иногда приезжают артисты всякие – хоть и не самые известные. То певцы, то цирковые… И вот эти артисты говорят, дескать, выступать будут и нужно им порепетировать. Наши девушки из клуба стали их отговаривать, но они никак не вразумлялись: для неверующих все седмицы одинаковы… Поднялись они в Страстную Пятницу на сцену, туда, где раньше солея была. Только начали свои песни-пляски репетировать, как напал на них ужас. Что уж там они увидели – этого они нам не рассказали. Только врассыпную, с криками заполошными бросились из клуба бежать. Сели в машину – и укатили. И даже никакого концерта не провели… Вот так ангел храма их вразумил! Ну-ка, дорогая Дарьюшка, придумай мне теперь свое рациональное объяснение этому происшествию!

– Мария Петровна, я ведь там не была, с артистами не разговаривала… Кто знает, что могло их так напугать…

– Ладно. А вот у нас в сторожке Успенской кладбищенской церкви живут монахини. Так вот они мне говорили, что всегда знают, когда привезут покойника на отпевание. Думаешь, как они знают? А в этот день, с самого раннего утра, в дверь храма кто-то стучит железной ручкой-кольцом. Сколько они ни выбегали – никого никогда не видно. А этому какое у тебя будет рациональное объяснение?

Я молчала – какое тут может быть объяснение?! Галлюцинация слуховая? У всех сразу?! Мария Петровна тоже помолчала, а потом сказала приветливо:

– Ты, Дарьюшка, приходи в наш храм на службы. А еще сходи к болящей Валентине – она ведь соседка твоя? Проведай больного человека! А видела, какая у нас тут колокольня красивая?

– Видела. Только она у вас на Пизанскую башню похожа. Отчего это?

Мария Петровна посмотрела на меня с недоумением, потом закивала головой:

– Это ты, детка, про ее наклон на северную сторону?

– Ну да. Почему колокольня такая странная?

– Так это ее в тридцатые годы безбожники пытались тракторами уронить. А она так и не упала! Что сказать, детка… В Воскресенском соборе тюрьму сделали, потом училище открыли, механизаторов-трактористов готовили. Собор-то высокий – так они приделали второй этаж, подшили потолок. Фрески известью замазали, лепнину отбили… Слава Богу, осталось большое распятие над зашитым потолком! Им, наверное, собор и сохранился-выстоял. Оно и сейчас подростки в нашем храме окна камнями бьют, из рогаток стреляют, а милиция родная бездействует – поощряют хулиганов против Церкви пакостить.

– Знаете, Мария Петровна, я краеведением увлекаюсь. Собираюсь со своими учениками историю края изучать. Можно будет и по храмам вашим старинным пройти с экскурсией. Тогда они из рогаток-то и не будут больше…

– Это ты, Дарьюшка, хорошо придумала, про краеведение… Только боюсь, директор-то ваш, Евгений Николаевич, не позволит тебе по храмам детей водить. Он у нас атеист, да еще какой – воинствующий!

– Простите, Мария Петровна, да ведь я и сама атеистка…

– Ты-то?! Ну какая же ты, детонька, атеистка?! Ладно-ладно, не хмурься! Хочешь, детка, на колокольню подняться?

– Я? На колокольню?!

– Сходи-сходи! Красота Божия! Я и сама, помоложе была, часто поднималась – любовалась. Наши прихожане тоже любят наверх подниматься – посмотреть окрестности. На колокольне одно время даже парашютная вышка была. Только по площадке особенно не разгуливай, там ограждения с одной стороны нет – колокола оттуда скидывали, когда церкви разоряли. Так ты просто у люка постой, а дальше-то не ходи.

Сначала я хотела отказаться от предложения Марии Петровны, а потом подумала: это же настоящее приключение! Кто же от приключений отказывается?! И я пошла на колокольню. Совсем одна. На ржавой железной двери висел огромный амбарный замок, и я уже решила, что Мария Петровна пошутила надо мной, но потом заметила, что этот огромный замок – бутафорский. Его желтая от ржавчины дужка просто болталась, не вставленная в отверстие старого замка – бывшего хранителя колокольни.

Я с трудом сняла замок и толкнула дверь. Она нехотя поддалась и со страшным скрипом медленно распахнулась. Пахнуло прохладой. Вверх, в темноту уходили ступеньки. Стало жутковато. Я подумала немного и взяла амбарный замок с собой, чтобы никто не мог закрыть дверь снаружи и сделать меня пленницей этой колокольни. Заточенная в башне белокурая красавица! Смех за кадром… Тяжелый холодный замок тянул руку, и я оставила его на одной из некрашеных ступенек, рассудив, что подниматься за ним сюда точно никто не будет.

Медленно-медленно, осторожно поднималась по шатким лестницам и узкому коридорчику наверх, и у меня захватывало дух. Несколько раз хотела повернуть назад, но потом сказала себе: «Держись, Дашка, не трусь!» И когда моя голова наконец поднялась над люком, я еле удержалась, чтобы не закричать от страха. Кое-как, на ватных ногах, вылезла, выползла на мостки и села, не смея встать на ноги. С одной стороны действительно не было ограждения, только кирпичный бортик около метра высотой, за которым площадка просто обрывалась вниз. Немного пообвыкнув, стала оглядываться по сторонам. И то, что я увидела, стоило всех моих страхов при подъеме.

Это было просто что-то непередаваемое! Я влюбилась в этот город – дивный город Лальск! Попробую описать. Дома внизу казались игрушечными, а дальше, во все стороны, уходила бесконечная тайга, сменяя краски от изумрудного до синего у самого горизонта. Лесам не было конца и краю – какой-то изумрудный океан с лесными волнами! Эти волны двигались, тихо шумели, жили своей лесной жизнью, скрывая в таинственной глуши своих маленьких и больших обитателей, питая их своими таежными дарами. И больше ничего на свете не существовало – только Лальск и бесконечная тайга… И я – маленькая точка в этой бесконечности… Дул сильный ветер, и мне казалось, что сейчас он подхватит меня и понесет, как маленькую пташку, над всеми этими просторами… Как жаль, что нет рядом моих милых мамочки и бабуси Милы, им бы точно здесь понравилось!

Всё – больше писать не могу. Рука устала. Спокойной ночи, дневничок!

25 июля. Баба Галя больше не берет с меня денег за молоко. Нужно будет потом отблагодарить ее. Еще она дала мне ведро картошки и сетку моркови. Картофель здесь крупный, а морковка просто огромная. На песке овощи хорошо растут. На будущий год нужно будет самой посадить овощи. Сегодня я ужинала у бабы Гали, ели жареную картошку с малосольными огурчиками, такими крепенькими, ароматными, с пупырчиками. Эх, хорошо!

За ужином баба Галя рассказала мне три истории – местный фольклор. Нужно записать, пригодится мне как краеведу.

Первая история, чудесная

Соседи бабы Гали – бабушка Катя, ее дочь Наталья с мужем и внучка Танечка. Молодые часто ругались (рядились, как здесь говорят), никак у них миру не было, все выясняли между собой, кто в доме хозяин. Как-то в октябре пошли они на шабашку – укладывать дрова у поселковой бани. Трехлетнюю дочку взяли с собой. Девочка бегала вокруг родителей, играла с выпавшим снегом и опавшими листьями. Тут молодые, как обычно, разругались и на какое-то время перестали обращать на дочку внимание. Когда же спохватились – оказалось, что ребенок пропал.

На поиски Танечки вышли все родственники, соседи и знакомые. Были проверены все мостки, сарайки, дровяники, бани, канавы, тщательно досмотрены улицы и переулки, но эти усилия оказались напрасными. Октябрьская погода в этих местах народ не балует, ночью шел снег. На следующий день, утром, тринадцатого октября, бабушка Танечки побежала в Благовещенский храм. И там, стоя на коленях перед иконой Николая Чудотворца, она слезно молилась, прося Угодника Божия не оставить в беде и сохранить чистого и невинного младенца.

Весь следующий день и всю ночь поиски родственников и добровольцев не прекращались ни на минуту. Шансов найти девочку живой становилось все меньше: середина октября в Лальске, почти самом северном поселении Кировской области (севернее – только Верхнелалье, в тридцати километрах от Лальска), часто отмечается снегом и заморозками.

Третий день исчезновения ребенка пришелся на великий праздник – Покров Пресвятой Богородицы. Прихожане Благовещенской церкви молились на литургии о заступничестве Пресвятой Богородицы, святителя Николая Чудотворца и просили Бога о чуде! В конце службы разлетелась радостная весть: Танечка нашлась! Живая и здоровая!

Чудесной оказалась история исчезновения и спасения ребенка. Девочка, предоставленная самой себе, играя, стала бегать за какой-то собачкой, и эта собачка увела ребенка на окраину Лальска. Холод, снег, две ночи на улице.

Родители рыдали от счастья и клялись друг другу больше никогда не ругаться. Потрясенная бабушка суетилась на кухне, готовила для внучки всякие вкусности и слезно причитала:

– Как же ты, матаня моя, не замерзла, как же ты голодная столько времени провела?!

Девочка ответила:

– А меня дедушка кормил!

И на недоумение родителей пояснила, показывая пальчиком на бабушкину икону Николая Чудотворца:

– Вот этот дедушка со мной был! Он овечек пас и со мной разговаривал. Кормил меня. И мне было тепло рядом с ним. Он очень добрый!

Родные смотрели то на Танечку, то на икону Николая Чудотворца и плакали. А за окном шел снег.

История вторая, тоже чудесная

Эта история произошла с племянником бабы Гали. Виктор – шофер. Как-то, недалеко от Лальска, он застрял на вовсе разбитой дороге. Дело шло к вечеру, и дорога была совершенно пустынной. Чего только водитель ни делал, но машина с места не трогалась. Виктор помучился, помучился, а потом закрыл машину и решил идти пешком до города.

Он совсем уж было собрался домой и присел на пригорке передохнуть. Откуда ни возьмись – старичок. Невысокий, худенький, светленький. Подошел к шоферу, поздоровался и рядом присел. Спросил хлеба. У Виктора с собой был тормозок на дорожку. Он достал свои припасы, угостил старичка. Тот поел, поблагодарил, помолился, встал и пошел. А на прощание сказал: «С Богом поезжай!» Виктор сел за руль и решил еще раз попробовать завести машину. Машина легко тронулась с места и так же легко, без видимых усилий, покатилась домой.

История третья, просто забавная

Произошла с невесткой бабой Гали. Сын женился на городской девушке Валентине. На покосе сказала ей свекровь: «Пойди на мост, молочка холодного принеси». Дошла Валентина до ближайшего моста через реку – молока на мосту нет, под мостом тоже нет. Пришла к свекрови и говорит, что молока на мосту нет, украли, видимо. Пришлось объяснять непонятливой, что мост – это сенки, коридор от входной двери до двери в саму избу. В общем, все долго смеялись.

26 июля. Сегодня снова заходила в музей. Мне были рады! Показала записанные за бабой Галей истории, чтобы подтвердили их истинность. Сказали, что все это правда. Оказывается, история с потерявшимся ребенком и спасением его неизвестным никому «дедушкой» здесь уже случалась много лет назад. В доказательство дали прочитать выдержку из летописи Воскресенского собора.

Переписала ее полностью: «Истинное происшествие. Двадцать шестого числа июня сего 1924 года мальчик младенец Василий пяти лет с другими мальчиками в четвертом часа пополудни погнали коров в поскотину ко кладбищу. Домой Василий не воротился. Дома его не хватились до вечера. Вечером стали искать по улицам и у знакомых, но нигде его не оказалось. Подняли тревогу, заявили милиции. Последняя распорядилась поднять граждан города на поиски пропавшего ребенка. Искали непрерывно четыре дня и четыре ночи по лесам, по лугам и в болоте, неводили в реке, но все поиски были без результата, напрасны.

На пятый день, тридцатого июня под вечер, один гражданин рубил дрова в лесу версты за две от города и не заметил, как к нему подошел мальчик Василий. Мальчик попросил у гражданина есть, и тот дал ему немного черного хлеба, взял и понес в город к родителям. Отец пропавшего мальчика – гражданин города Лальска портной Осип Федоров Матренинский. На вопрос, чем мальчик питался, тот отвечал: «Мне дедушка приносил хлеб и молоко».

Гражданин Матренинский живет около монастыря. В этот день были обычные, ежегодно совершаемые, молебствия с иконой Покрова Божией Матери в том квартале. Жители Лальска часто обращаются с просьбой к духовенству отслужить молебны на дому. И Матренинский молебствовал у себя на дому. Только что у него отмолебствовали, вскоре и принесли его пропавшего сына Васю живым».

27 июля. Сегодня был сильный ливень. У меня, оказывается, крыша протекает в трех местах. Подставила кастрюлю там, где капало больше всего. Очень хотелось побегать босиком под дождем, как в детстве, но удержалась: вдруг будущие ученики увидят?!

Воздух чистый, свежий после дождя, сильно пахнет травами. Почистила под окном и у двери: вырвала самую высокую крапиву и бурьян. Икона на комоде стала еще светлее. И не просто светлее – на ней появляются краски. Теперь уже явно виден святой в красной мантии с книгой в руках, на мантии золотые кресты. Даже не знаю, что с этим делать. Отнести икону в краеведческий музей или в храм к Марии Петровне? Нет, мне почему-то очень не хочется с ней расставаться. А если мне опять приснится кошмар?!

Вечером ходила к бабе Гале за молоком, дома был ее сын, Константин Петрович. Пока баба Галя доила корову, мы с ним разговорились. Он работает в газете «Северная правда». На вид ему лет сорок, полный, лысый, с тяжелыми веками на одутловатом лице. Кажется, он несколько, как бы это помягче выразиться, злоупотребляет. Узнал, что я историк, и стал предлагать мне написать о моей соседке – болящей Валентине. Разоблачить шарлатанку. Она, оказывается, людей обманывает, предсказания им всякие делает, делает вид, что лечит. Вот почему к ней так много народу идет. Наживается, в общем, на чужом горе.

Я спросила, почему он сам не напишет, и он ответил, что уже писал, а я, дескать, человек новый, образованный, историк к тому же, молодое поколение ко мне прислушается. Думаю, что мне на самом деле нужно обязательно все разузнать и написать правду: нельзя людей обманывать!

Тут пришла баба Галя, и Константин Петрович замолчал, только подмигнул мне. Я поняла, что он не хочет при маме говорить, может, эта шарлатанка нашу бабу Галю тоже вокруг пальца обвела…

28 июля. Ура! У меня теперь есть свой собственный кот! Чудесный рыжий кот, как раз такой, о каком я мечтала. Правда, он совсем еще маленький, но уже очень важный, толстенький, серьезный. Он родился у бабы-Галиной кошки, и хитрая кошка прятала всех трех котят на сеновале, чтобы Константин Петрович их не утопил. А сегодня с утра они спустились с сеновала, и баба Галя разрешила мне выбрать себе котенка и еще сказала, что будет выделять молоко на его кошачью долю. И мой Рыжик сам ко мне пошел. Сегодня он ночевал у меня дома, и даже мыши перестали шуршать – испугались моего кота, хоть он еще и малыш! Я знала-знала, что так и будет!

Сегодня ходила смотреть новое здание школы – совсем рядом со старым, недалеко от моего дома, Деревянными тротуарами от угла улицы Красноармейской метров пятьсот. Нужно пройти пару домов, музей, музыкальную школу и свернуть налево у большого двухэтажного здания сельсовета. После вчерашнего ливня пересечь улицу Ленина в этом месте довольно сложно – грязь непроходимая. Интересно, что будет осенью?!

Постояла, полюбовалась школой, уже можно сказать – своей! Представила, как буду вести уроки, рассказывать интересно-интересно… Мамочка говорила, что у меня есть дар рассказчика… Обязательно расскажу ребятам об их родном городе, и о его основателях, и о том, каким чудесным был Лальск раньше… Материал еще нужно будет набрать…

На обратном пути зашла в музей. Меня уже встречают как старую знакомую. Нисколько не удивились, что туфельки мои все в грязи. Рассказали следующую историю: когда-то, до революции, улица Ленина, та самая, где сейчас так грязно после ливня, называлась Большая и была мостовой. Причем не только дорога была замощена, но и тротуары. Эта мостовая придавала Лальску очень респектабельный вид!

Но! В семидесятые годы один партийный районный начальник приказал дорожникам мостовую разобрать! Начальник дорожного участка отказался этот приказ исполнять, в тот же день рассчитался с работы и уехал вместе со своей семьей подальше. Но мостовую все-таки разобрали, и из ее камушков выложили этому партийному начальнику территорию у дома! А улица Ленина погрузилась в непроходимое болото!

Вообще, эта история достойна пера Салтыкова-Щедрина, а не моих скромных усилий доморощенного летописца Лальска… Но что делать?! На безрыбье, как говорится, и рак – рыба…

29 июля. Мышей больше не слышно – испугались моего Рыжика! Теперь у меня есть свой собственный кот! Я писала конспект урока – а он сидел рядом и следил за моей ручкой, потом забрался ко мне на колени и тихо мурлыкал. Уже видно, что он вырастет очень умным. И мое одиночество кончилось! Рыжик очень любит простокишу бабы Гали. Отдала ему свою порцию.

Сегодня я решила зайти наконец в соседний дом и во всем сама разобраться. Вечером напишу.

…Продолжаю вечером. Сегодня у меня произошло самое странное знакомство с самым странным человеком, которого я когда-либо в жизни видела. Пошла, значит, я в соседний дом. Зашла в ограду, на крыльцо, потопталась нерешительно в сенках, подошла к двери – а за дверью полная тишина. Мне стало как-то не по себе. Подумала: может, хозяева отдыхают, болящая спит… Наверное, в следующий раз загляну.

Только подумала, как из-за двери тихий голос позвал:

– Дашутка! Заходи, доченька! И хозяева не отдыхают, и болящая не спит – милости просим!

Эти слова меня просто подкосили. Я стояла как вкопанная и не знала, то ли мне убегать, то ли все-таки зайти. А из-за двери голосок снова позвал:

– Дашутка, доченька, не бойся!

От этих ласковых слов у меня перехватило дыхание. Я глубоко подышала с минуту, шмыгнула носом и решительно толкнула дверь.

Я не сразу осмотрелась, потому что никак не могла оторвать глаз от болящей – она лежала в большой комнате на кровати, выстеленной досками, и смотрела прямо на меня. У нее было совсем молодое лицо, даже не лицо, а личико – кругленькое, прозрачное, с девичьим румянцем на щечках. Она улыбалась так приятно, так нежно, что я сразу почувствовала к ней расположение. Голосок такой тихий, нежный, бархатный:

– Подойди, доченька, не бойся! Вот на стул присядь… зови меня «тетя Валя». Чего ты так испугалась?

– Я не испугалась. А откуда вы мое имя знаете? Соседи рассказали? А почему «Дашутка»?! Меня так никто не зовет!

– Ты хотела сказать: больше так меня никто не зовет?

И тут я начала плакать. Я плакала и плакала, слезы лились, и мне почему-то совсем не было стыдно. А моя странная собеседница молчала и смотрела на меня большими ласковыми глазами. Потом она сказала:

– Мамочка твоя и бабуся молятся о тебе, доченька… Они за тобой присматривают…

А икону-то ты с комода убери – на божницу поставь, там ей место. Да попроси в соборе у Марии Петровны лампадку, она тебе бесплатно ее даст, старенькую такую, красненькую… И маслица тебе плеснет. Ты лампадку-то затепли перед иконой. Кто на ней изображен – знаешь?

Я сквозь слезы помотала головой. Глаза у меня расширились и стали, наверное, по блюдцу:

– Не знаю… Старичок какой-то…

– Ну, не знаешь, так уже догадываешься! Не тот ли это старичок, что тридцать девять лет назад мне явился?! Это, доченька, не просто старичок. Это хозяин земли Лальской, твоей бабуси Милы любимый святой – Никола Угодник.

Она знала имя моей бабушки! Знала не только ее имя, знала даже, как я бабусю называла в детстве! Это было чересчур для меня! Я соскочила со стула как ошпаренная и попятилась к двери. А болящая ласково сказала:

– Ты иди сейчас, доченька, иди. Завтра приходи ко мне. Да будь осторожна: будет тебя соседка твоя, Тамара, чем угощать – не бери у нее ничего. Она, видишь, зарится на твою часть дома, а лукавый ее подучает пакости делать. Она и сама не хочет, а делает… Ты на нее не серчай, а брать все же – ничего не бери. Иди с Богом!

30 июля. Я поставила икону Николы Угодника на божницу. Икона стала совсем светлой, красивой, яркой – как будто недавно написана, и образ святого виден явно и отчетливо. У него внимательный, серьезный взгляд, высокий лоб с залысинами, небольшая округлая и кучерявая борода, красная мантия, на плечах золотые кресты. Над головой – нимб, над нимбом, по обе его стороны надпись: СТЫИ НИКОЛАЕ.

По нижнему полю написано: «Написася стая икона в лето 1855 го ме августа въ 20 день совершися». Это значит, ей более ста лет… Кто были люди, которые молились перед этой иконой? Где они сейчас? Почему икона оказалась в сарае и превратилась в черную доску? Почему она сейчас заиграла всеми красками?

Я сходила к Марии Петровне и попросила у нее лампадку. И она мне сразу ее дала. Лампадка старенькая, красного цвета. Еще дала лампадного масла и несколько свечей. Деньги не взяла, сказала, что это ее припасы. Больше писать пока не могу. Все это слишком чудесно для меня.

31 июля. Сегодня соседка Тамара принесла мне две шаньги с творогом. Я не хотела их брать, но она все равно их оставила у меня на табуретке у порога. И быстро ушла.

Я не успела оглянуться, как мой Рыжик залез на табуретку и съел кусочек творога из шанежки. А потом походил-походил по комнате и вдруг упал – и умер. Умер мой кот! Я схватила Рыжика в охапку – он был еще теплый. Висел у меня в ладонях, как тряпочка. Я заметалась по комнате, потом выскочила в огород, пробежала туда-сюда, и мне хотелось кричать на всю улицу, но я сдержалась.

Потом неожиданно для самой себя я бросилась к тете Вале. Забежала к ней, даже не постучавшись, даже не подумав, что могу испугать больную, но она не испугалась – как будто ждала меня. Посмотрела ласково и сказала мне своим нежным голоском:

– Дашутка, милая, давай сюда своего Рыжика. Положи мне его на грудь. Не бойся, не бойся. Сейчас-сейчас. Присядь, милая, подожди чуток.

Тетя Валя закрыла глаза и стала шептать что-то. Она даже знала, как зовут моего котенка! Я расслышала слова «Господи, помилуй!» и поняла, что она молится. Я сидела, и все внутри у меня дрожало, а мой Рыжик лежал на груди у тети Вали как тряпочка. Он лежал так, лежал, а потом, совсем неожиданно, потянулся, зевнул, раскрыл свои прекрасные глазки и начал мурлыкать. А милая тетя Валечка вся побледнела как полотно. А я, плакса противная, опять начала плакать, как в прошлый раз, когда была у нее.

5 августа. Писать мне некогда, но нужно все равно все записать. Я теперь каждый день хожу к тете Валечке. Она – удивительный человек! И с ней случилась удивительная чудесная история.

Я буду все это подробно записывать. Зовут тетю Валечку – Валентина Прокопьевна Мургина. Она родилась четвертого сентября 1922 года. Сейчас ей пятьдесят восемь лет, но выглядит она моложе, гораздо моложе – как юная девушка. У нее очень молодые глаза, пальчики как свечечки, девичий румянец на щечках. Такое чувство, что она не постарела с того самого дня, как с ней произошло одно невероятное событие. Разговаривает тетя Валечка тихо, ласково, она очень обходительная. Очень-очень добрая. Я не понимаю, как такое могло случиться, но за короткое время она стала мне как родная. Я прямо люблю ее. Когда я говорю ей об этом, она серьезно отвечает:

– Это потому, доченька, что я молюсь о тебе. Господь дарует близость душ. Любовь Божия объединяет людей.

Невероятное событие произошло так. В 1942 году тете Валечке исполнилось двадцать лет. Она, как и большинство ее подружек, работала в заготконторе. Шла война, и жизнь была тяжелая, голодная. Но молодость брала свое, и после работы девушки бегали в клуб, смотрели кино, танцевали. Все они были комсомолками, воспитывались атеистками. Шел Великий пост, но, конечно, никто из них не постился. И вот как-то, четвертого апреля, Валечка с подружками бежали на танцы. Когда они подошли к перекрестку, навстречу им вышел старичок. Высокий лоб с залысинами, сам в подряснике – в длинной черной одежде. Взгляд такой внушительный, властный…

А от перекрестка одна дорога ведет в клуб, а другая – в храм. И старичок строго сказал девушкам:

– Не время сегодня для танцев. Страстная Суббота – полное безмолвие, ангелы на небе плачут. Идите в храм!

Девушки ничего не ответили, стайкой пробежали мимо старичка. Только Валечка остановилась. Она засмеялась, задорно притопнула ножкой, сделала несколько танцевальных па, покрутилась на месте и побежала за подружками. Но уже в тот момент, когда она все это делала, странный холодок прошел по ее телу, и ей стало не по себе. Она обернулась – старичок смотрел вслед девушкам строго и печально.

Все было как обычно в клубе, интересный фильм, потом танцы, но Валечке было не до фильма, не до танцев – строгий и печальный взор старичка так и стоял у нее перед глазами. Она ушла домой одна, не дожидаясь подружек.

А утром Валечка не смогла встать с постели. Тело стало деревянным, и она не могла двинуть ни рукой, ни ногой. Не шевелился ни один член ее тела – сохранилась лишь возможность говорить. Мать ее, Фекла, еле руки свела ей на груди: думала – умрет.

И вот тут в дом зашел вчерашний старичок. Он посмотрел на девушку и сказал ей, что будет лежать она сорок лет. Валечка растерялась, не могла вымолвить ни слова, а старичок ушел.

Так тетя Валечка стала лежать. Это даже подумать страшно: каково это молодой девушке, моей ровеснице, полной жизни, полной сил и энергии, – внезапно оказаться прикованной к кровати. Не иметь возможности встать, погулять по саду, пойти на речку, почувствовать прохладу воды на разгоряченном от солнышка теле, взобраться на колокольню, полюбоваться простором и вдохнуть полной грудью свежий воздух… Не иметь возможности работать на любимой работе, да даже просто почесать себе нос!

Постепенно бедная тетя Валечка вся иссохла. Но она не просто лежит – она постоянно молится. Еще она много читает, у нее есть специальная подставка для книг, которую ставят ей на грудь. Я не знаю, как тетя Валечка стала такой, как сейчас, мне это трудно пока понять, но она необыкновенный человек! Она видит, слышит и понимает намного больше, чем обычные люди.

Но все-таки это просто ужасно – вот так лежать почти сорок лет! Когда я стала жалеть ее, она мне ответила:

– Не жалей меня, Дашутка! Если бы ты знала, доченька, как я счастлива! Как благодарна святителю Николаю Чудотворцу и Господу за их милость ко мне! Ведь я могла остаться такой, как была… А они привели меня к покаянию…

А когда я спросила, откуда она узнает все, она ответила:

– Господь по молитве открывает. Да и не знаю я ничего! Так просто говорю, да вдруг и угадаю…

Но это не так! Она очень многое знает!

10 августа. Мой Рыжик подрос немножко. Он самый умный котенок на свете! Я каждое утро подливаю маслице в лампадку перед иконой святителя Николая Чудотворца. С утра пишу конспекты, а потом бегу к тете Валечке. Ей очень нужна помощь! Я протираю ее тройным одеколоном. И вот удивительно: бывает, неделю лежит человек в больнице, а у него уже пролежни, а тетя Валечка почти сорок лет лежит – и ничего!

Однажды врач из Ленинграда приезжал, предлагал ее маме Фекле отвезти дочь к нему в клинику, но мама не согласилась. Сейчас Феклы уже нет в живых. После ее смерти за тетей Валечкой ухаживают ее двоюродная сестра с мужем по фамилии Ципилевы. Очень хорошие люди и любят тетю Валечку, но они работают и не могут находиться с ней весь день. К ней также часто приезжают бабушки из разных мест, и некоторые остаются пожить и поухаживать. Часто приходит бабушка Фаина Павловна, она показала мне, как нужно обтирать больную, мазать ей ножки мазью.

Интересно, что время от времени кожа тети Валечки покрывается как бы панцирем, похожим на целлофан, а точнее, на слюду. Она оказывается как бы в рогоже. Я видела, как с нее эту «рогожу» снимали. «Рогожа» легко отслаивалась, отколупывалась. А под ней кожа – розовая-розовая.

Тетя Валечка улыбается: «Как в бане вымылась».

11 августа. Сегодня рассматривала фотографию тети Валечки, сделанную в 1942 году, за несколько дней до ее болезни. Милое девичье лицо – она точно не изменилась с того времени!

Рядом на серванте увидела сильно пожелтевшую газету «Северная правда» от пятого апреля 1942 года – день, когда девушка слегла и больше не вставала. «Одеревенела», как про нее говорят. Спросила у тети Валечки – она ответила, что эту газету ее мама Фекла оставила на память. Я почитала немножко, а там сводка с фронта:

«Кавалерийская часть, где командиром товарищ Тимофеев, в ожесточенных боях с противником за два дня уничтожила 1630 немецких солдат и офицеров. Артиллерийским огнем разбиты 6 вражеских танков и 37 автомашин. Над полем боя очередью из зенитного пулемета сбит немецкий бомбардировщик. Четыре летчика взяты в плен»…

Как будто в прошлое окунулась… У меня оба деда на войне погибли…

12 августа. К тете Валечке приходит очень много людей, многие к ней обращаются за молитвенной помощью: скот ли заболеет или в семье что приключится. Она принимает не всех, как-то чувствует, кто к ней идет, видит людей сердцем. Некоторых не пускает даже на порог. Очень много молится. Ее научили молитве ее духовный отец и монахини, которые живут в сторожке рядом с храмом. Я раньше даже не догадывалась о существовании монахинь, а теперь мне очень интересно все-все о них узнать! Также у тети Валечки часто бывает дьякон Иван Федорович, он живет по соседству. Еще к ней приходит священник, он ее исповедует и причащает. Мне пока не очень это понятно, но я надеюсь все узнать.

Это просто удивительно, какой огромный мир был скрыт от меня, и я даже не догадывалась о его существовании…

Тетя Валечка знает мысли людей. К ней приходила при мне одна женщина, которая потом мне рассказывала следующее. Она пришла с какой-то просьбой, а в сумке у нее лежали яблоки. И она думала: “Отдать болящей или детям унести?” А Валентина Прокопьевна в ответ на ее мысли сказала ей: “А яблочки-то детям отнеси!” И даже не видела при этом, что лежит в сумке!

Как жаль, что мамочка и бабуся Мила никогда не узнают тетю Валечку, они бы полюбили ее так же, как я! Баба Галя была очень рада, когда я рассказала ей про то, что я теперь хожу к Валентине Прокопьевне. Сказала:

– Ходи, мила дочь, ходи! Это тебе милость Божия, что ты с ней познакомилась…

И послала тете Валечке банку своей первоклассной простокиши.

15 августа. Пару дней назад при мне к тете Валечке приходила одна женщина, Катерина. Она строила себе новый дом. Я чистила картошку, а когда вышла с кухни, Катерина как раз спрашивала у тети Валечки что-то о строительстве да о том, когда она в новый дом въедет.

А тетя Валечка, всегда такая обходительная, тут почему-то ничего ей не ответила. Катерина снова стала спрашивать, а тетя Валечка молчит, не отвечает. Потом смотрю: она глазки закрыла, словно ей спать хочется. Так ничего и не сказала. Это было удивительно, потому что тетя Валечка всегда с людьми очень приветлива, все от нее уходят утешенными.

Ушла Катерина, не дождавшись ответа. А сегодня я узнала, что она скончалась ночью, – видимо, сердечный приступ. Так и не пожила в новом доме…

16 августа. Сегодня тетю Валечку причащал священник. Его зовут отец Иоанн Парамонов, он митрофорный протоиерей (так она сказала, нужно будет потом спросить, что это означает). С ним вместе приходила монахиня, мать Евдокия. Когда отец Иоанн ушел после причастия, она осталась. Они читали с тетей Валечкой благодарственные молитвы, а потом тетя Валечка отправила нас на кухню: она после причастия ни с кем не разговаривает – молится.

Я смотрела на свою новую знакомую круглыми глазами – раньше для меня монахи были людьми из прошлого века. Представляла их мрачными и угрюмыми фанатиками. Это совсем не так! Мать Евдокия – добрая и веселая! Научила меня на скорую руку стряпать посикунчики – так смешно здесь называют маленькие горячие пирожки, из которых сок течет. Вообще эти посикунчики обычно делают с мясом, но тетя Валечка и мать Евдокия мяса не едят, и мы готовили с капустой. Нужно было защипывать края пирожков особенно тщательно, чтобы капустный сок не вытек во время жарки на сковороде. Получились посикунчики на редкость вкусными – мягкими, нежными и сочными.

Мать Евдокия рассказывала мне о священнике, который приходил причащать тетю Валечку. Сказала, что по милости Божией и по желанию Николы Угодника, почти все священники здешние – непростые. Она еще застала в живых схиигумена Павла Хотемова – прозорливого старца. Он отошел ко Господу почти столетним.

А перед тем как приехать отцу Иоанну Парамонову, в середине семидесятых годов, матушке Евдокии приснился Никола Угодник и сказал: «Пойди-ка, Евдокия, в Благовещенский собор. Там увидишь человека Божия!» Во сне же мать Евдокия побежала в храм, исполняя наказ.

А в соборе на входе у них стоит деревянная скульптура святителя Николая Чудотворца Можайского. Евдокия подходит к святому и спрашивает: «А где же Божий человек?» Святой отвечает ей: «У Царских врат!» Она заглядывает в центральный придел и видит: стоит слева у Смоленской иконы Божией Матери «Путеводительницы» священник и молится. И слышит Евдокия, как святой говорит ей об этом священнике: «Он молится за весь мир!» Когда приехал в Лальск отец Иоанн – мать Евдокия его сразу узнала.

17 августа. Тетя Валечка мне очень многое рассказывает. Теперь я знаю, что такое духовная жизнь. Это целая наука. У тети Валечки есть необыкновенные книги, они старинные, ей носит их читать отец дьякон. В первый раз, когда он принес их при мне, он не хотел их показывать и смотрел на меня с недоверием. Но тетя Валечка сказала:

– Не опасайся, отец. Эта девочка еще за нас с тобой молиться будет… Она сама не представляет, какой путь Господь ей уготовил.

И тогда отец Иоанн достал три старые книги. Одну из них тетя Валечка дала читать мне. Это необыкновенная книга! Называется «Собрание писем Оптинского старца иеросхимонаха Амвросия к монашествующим», изданная в Сергиевом Посаде в 1908 году. Я никогда в жизни не читала ничего подобного! Думаю, если бы ее прочитали мои бывшие сокурсницы, они обязательно стали бы верующими людьми. Просто невозможно прочитать такую книгу и остаться неверующим! Тетя Валечка велела мне открыть 184-е письмо старца и прочитать вслух:

«Мужайся, и да крепится сердце твое. Если решились мы для спасения души своей идти путем благочестия, то да не забываем апостольских слов: еси же хотящий благочестно жити… гоними будут (2 Тим. 3: 12), если не по-древнему, различными муками, то по-новому, различным поношением… Если же еще, по немощи нашей, не можем при поношении радоваться, то, по крайней мере, да не скорбим паче меры. Если же от слабости нервов не можем побороть и одолеть скорбных и оскорбляющих мыслей, то всячески да соблюдаем себя от ропота. Если же и до сего доходило дело, то да познаем немощь нашу, и да смирим себя пред Богом и людьми, и покаемся. Познание своей немощи и смирение – тверже всякой иной добродетели».

Я не поняла, почему она сказала мне читать эти строки, а она добавила:

– Выпиши себе и перечитывай, когда меня не будет. Тогда поймешь. И вообще повыписывай себе на память из этой книги советы – старец Амвросий Оптинский был великим человеком…

18 августа. Отец дьякон рассказал нам с тетей Валечкой такую историю. В прошлом году один лальский паренек из армии вернулся. И подарила ему мама, Вера Аркадьевна, кольцо. Да не простое колечко, а старинное, церковное – «Спаси и сохрани». И вот тридцатого апреля, вечером, колечко на руке у сына по какой-то причине лопнуло, а утром сынок засобирался на праздник – демонстрация трудящихся, друзья и пиво! Да мама, памятуя Страстную неделю и сломанное колечко, сына из дома не выпустила. А потом стало известно, что была в тот день массовая и очень жестокая, с жертвами, драка. И сын и мама считают, что не вернулся бы он с гулянья.

Да, нужно знать, когда можно повеселиться с друзьями, а когда лучше дома остаться…

Еще отец Иоанн принес нам с тетей Валечкой почитать старинную рукопись Богоявленской церкви. Там приводится рассказ лальского жителя Иоанна Григорьева, у которого четырехлетняя дочка была при смерти от гнойника на лице. Иоанн заказал молебен Господу нашему Иисусу Христу, Его Нерукотворному Образу, отнес дочку в храм и причастил. После этого он отлучился в соседнюю деревню и боялся по возвращении увидеть свою дочку в гробу. Вместо этого в тонком сне ему явился ангел или какой-то святой в белой одежде и объявил о чудесном исцелении ребенка. Когда Иоанн вернулся домой – его дочка была совершенно здорова!

Мне очень понравился старинный язык рукописи! Сейчас перепишу в дневник оригинал этой истории! Как чудесно!!!

«О Божия благоутробия милосердие! В лето от сотворения мира 7174, от рождества по плоти Бога Слова 1667, индикта четвертого месяца апрелия в 22 день, бысть же чудо преславно и удивления достойно в Лальском погосте. Бе человек, имя ему Иоанн Григорьев. Бе ему дщи, имя ей Марфа, четырех лет сущи от рождения своего. Приключися ей в нощи внезапная болезнь сицевая: правое око и половина вся лица ея вельми опухла, и из око того шел гной велик с кровию; он же видя на дщери своей такое Божие посещение, нача молити Всемилостивого Спаса, и обет свой полагати, итти бе ему в церковь Богоявления Господня спет молебен Нерукотворенному Образу Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа.

Он же иде в новую церковь со дщерию своею к Божественной литургии. Стоя в церкви и моля Всемилостивого Спаса со слезами о исцелении дщери своея, видя скорбь в ней велию и чая скорыя смерти. Во время Божественного Причащения причастил ея священноиерей Иоанн Пречистых Божественных Таин. По отпусте литургии иде Иоанн в дом свой, скорбя и сетуя.

Того ж месяца в тридцатый день иде Иоанн за Лалу реку в деревню Микулино, и того дня в полуденное время спящу ему, и виде в тонце сне человек в белых ризах одеяна и глагола ему, повелевая идти ему в дом свой и виде дщерь свою ходящу и око ея здраво, только под оком малое знамя, и во вторый день дщерь его неделе совершенно. Видя такое Божие милосердие, славя и хваля Бога со всем домом своим».

20 августа. Сегодня с утра тетя Валечка была очень печальная. Когда я стала спрашивать, ничего мне не отвечала. А в обед пришла какая-то начальница из райсобеса, высокая, крупная, кудри желтые, обесцвеченные. Она начала кричать на тетю Валечку. Оказывается, им в райсобес пришла жалоба: болящая Валентина притворяется, а сама тунеядствует – день лежит, а ночью ходит. Видимо, кто-то по злобе написал или из зависти.

Моя милая тетя Валечка никак не оправдывалась, она грустно смотрела на эту представительницу власти, а та кричала на нее и распалялась все больше и больше. А потом она подошла к тете Валечке и схватила ее одеяло. Я попыталась защитить мою дорогую, но эта женщина была выше и намного сильнее меня и оттолкнула меня, как пушинку.

А мы с бабушками, что приходят ухаживать за больной, обычно просовываем под нее руку и протираем ей спинку, но не переворачиваем. Несмотря на то что тетя Валечка вся иссохла и тельце у нее стало как у семилетней девочки, перевернуть ее почти невозможно – она вся как деревянная. Поэтому мы просто белье подпихиваем под нее и халатик сверху на ручки одеваем, так чтобы спинка халата была наверху. А ножки у нее как прутики, и подошвы сильно болят, на них даже нет кожи, просто как бы беленькое такое мяско. Я уже пообвыкла, а с непривычки, конечно, увидеть такое…

И вот эта начальница из райсобеса торжествующе сдернула одеяло с тети Валечки и рывком задрала ей халатик. Видимо, она ожидала увидеть здоровое тело притворщицы, но то, что она увидела, повергло ее в глубокий шок. И эта начальница заплакала. Слезы сами побежали у нее из глаз, она опустилась на стул и долго плакала. А потом стала просить у нас прощения. А у тети Валечки только одна слезинка из глазика и побежала. И ничего она не сказала, ничем не укорила обидчицу…

Я же была очень-очень сердита за такое надругательство над моей милой тетей Валечкой и стала выговаривать этой женщине, стыдить ее, но родная прервала меня и своим тихим нежным голоском стала ее же и утешать. Мне же необычно строго сказала:

– Разве ты забыла, что вчера читала?!

21 августа. Записываю наставления преподобного Амвросия Оптинского, как советовала тетя Валечка.

«Господь устрояет нашу душевную пользу часто и чрез неприятные обстоятельства».

«Не живи как хочется, а живи как Бог приведет».

«Пред судом Божиим имеют значение не характеры, а направление воли. Знайте, что характеры имеют значение только на суде человеческом, и потому или похваляются, или порицаются; но на суде Божием характеры, как природные свойства, ни одобряются, ни порицаются. Господь взирает на благое намерение и понуждение к добру и ценит сопротивление страстям, хотя бы человек иногда от немощи и побеждался чем. И опять судит нерадение о сем Един, ведый тайная сердца и совесть человека, и естественную его силу к добру, и окружающие его обстоятельства».

«Мы должны жить на земле так, как колесо вертится: только чуть одной точкой касается земли, а остальными непрестанно вверх стремится; а мы как заляжем на землю – и встать не можем».

«Нужно жить – не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать, и всем мое почтение».

Завтра заведу отдельную общую тетрадь и постараюсь переписать красиво советы преподобного Амвросия Оптинского.

22 августа. Сегодня у тети Валечки отец дьякон рассказывал о духовном мире и о том, какие духовные явления случаются. Мне потом сразу вспомнилось, как я шла по Лальску – и спину словно огнем буравил чей-то тяжелый взгляд, чувствовала его лопатками, аж мурашки побежали. Оглянулась – никого. Тетя Валечка сказала, что это было духовное явление. Страхование называется. Записываю рассказ отца Иоанна полностью.

«Есть у нас такой алтарник Андрей Феодосиевич. Ему уже за семьдесят. Много лет трудится в нашем Благовещенском храме и живет в церковной сторожке. Алтарничает, на службе читает Шестопсалмие и Апостол… Жизнь ведет монашескую – все время в трудах и молитве. Ежедневно совершает большое молитвенное правило.

Однажды ночью, читая Псалтирь в сторожке, он услышал очень громкое и стройное звучание флейты. Доносившаяся музыка была так прекрасна, что Андрей Федосеевич перестал молиться и заслушался, как зачарованный. Выйдя через некоторое время на улицу – никого не обнаружил. Решив, что это было искушение, дал себе зарок: на подобные случаи внимания не обращать.

Но на следующий день все повторилось снова. Играла флейта рядом со входом в сторожку. Алтарник, забыв о Псалтири, слушал чарующую музыку, потом выходил из сторожки и… никого не находил. В один из таких дней, когда некто давал очередной концерт, с целью отвлечь раба Божьего от молитвы – Андрей Федосеевич заткнул уши и, встав на колени перед святыми образами, стал молиться усердней. Вдруг звуки музыки с улицы проникли в саму сторожку – он закрыл глаза и стал молиться еще усердней. Мелодия сбилась, рассыпалась на нестройные звуки и вовсе замолчала. Больше таких искушений у алтарника не было».

23 августа. Сегодня у меня был необычный день: я совершила путешествие в прошлое! Произошло это так. Пришла я, как обычно, к тете Валечке, протерла ей супчик, накормила обедом, а потом стала просить рассказать о старине, о том, какие раньше люди интересные жили в Лальске. Тут как раз заглянул в гости отец Иоанн, и тетя Валечка отправила меня с ним на городское кладбище, чтобы он мне показал могилки известных в городе людей и рассказал о них. Записываю все, что узнала.

Кладбище в Лальске старинное и чудесное, словно таинственный город в городе. Такими таинственными бывают только старые кладбища в старых городах… Высокая каменная ограда, тяжелые ворота с коваными фигурными решетками, изготовленные давным-давно, когда современных жителей города и на свете не было… На многих могилах даты восемнадцатого и девятнадцатого веков!

Зашли мы на кладбище средь бела дня, но там, под тенью деревьев, царил странный сумрак. Стало мне как-то жутко… Мурашки побежали по коже, в затылок стылым ветром подуло. Только что летний зной голову припекал – а тут, пожалуйста, леденит спину и стылым обдувает. Если бы не отец дьякон рядом, я бы, пожалуй, сбежала.

А он привел меня первым делом к могилке старца Павла Хотемова. На ней маленький железный крестик и табличка: «Схиигумен Павел. 01.01.1864—15.03.1963». Почти сто лет прожил! Рядом березка. Отец Иоанн сказал, что старушки срывают с нее листья и готовят из них чудесное лекарство.

Рассказал про схиигумена Павла. Он был подвижник и прозорливец. Жил в сторожке при Успенской кладбищенской церкви. Его дети очень любили. А некоторые хулиганистые мальчишки нахватались от атеистов-родителей и дразнили старца. Обзывали по-всякому. Вшивиком называли… А он как-то посмотрел на них грустно и сказал как бы с печалью: «Вы пьяницами станете». И на самом деле: выросли эти мальчишки и стали отъявленными пьяницами…

Старец помнил на память больше шестисот имен людей, за которых постоянно молился. Чтобы успеть совершить проскомидию и вынуть частицу за поминаемых – приходил в храм за несколько часов до начала обедни. Был постником. Ему часто приносили угощение – бабы пирогов настряпают, ватрушек напекут… Он посмотрит-посмотрит на эту стряпню, да и скажет с улыбкой: «Ой, ой, сильно хорошие, да жалко». Так и уйдет – не отведает.

Один раз отец Иоанн (он тогда был мальчишкой-алтарником) сидел в сторожке рядом со старцем. А к тому очередь целая: один идет – просит помолиться за болящего, другой в скорби утешения ищет, третий совета спрашивает… Сидит Ванечка и думает про себя: какая ноша-то тяжелая у батюшки Павла! Сколько народу к нему идет да за скольких он молится… Изнемогает ведь старец под ношей такой… Пресвятая Богородица, Матушка, да помоги же ему! Никола Угодник, подсоби батюшке нашему! Святый великомучениче и Целителю Пантелеймоне, да пошли же ему здравие!

Тут старец разговор прерывает, с табуретки своей колченогой встает и низко Ванечке – это ему-то, мальчишке, – кланяется…

Другой случай был. Ванечка как-то в скорби душевной в храме стоял. Стоит – хочет от сердца помолиться, да на людях как-то неудобно. Подошла к нему одна старушка и говорит:

– Что ты пнем стоишь, поди сюда, сын милый! Вот перед иконой Пресвятой Богородицы встань и молись от сердца!

Говорит она так, а сама берет руки Ванечки своими худыми слабыми ручонками, вверх воздевает и – со слезами:

– Пресвятая Богородице, спаси нас!

И как только она это сказала – и у Ванечки сердце отверзлось, молитва полилась да слезы потекли… Помолился от души – и Пресвятая скорбь облегчила.

Побежал он потом в сторожку к отцу Павлу:

– Батюшка, батюшка, вот меня одна старушка как молиться учила! Она плакала – и я сам заплакал…

А старец сидит – глаза прикрыл и молчит.

Ванечка испугался – может, чего ляпнул не так. Отец Павел глаза открывает и – ему:

– Да все так, сынок! Это я просто ходил на ту старушку посмотреть…

Вот какой старец был!

А однажды в церкви Михаила Архангела схиигумен Павел сказал своим бабкам: «Пойдемте, выйдем из храма – что-то покажу». Вышли они, оглядываются: ахрама-то и монастыря нету, вместо них – пустое место. Вскоре монастырь и закрыли.

Отец дьякон помолчал и промолвил задумчиво:

– Вот, Дашенька… Я часто на могилку к отцу Павлу хожу… Посижу – и ровно на душе становится. Иногда зимой все заметет – не пройти на кладбище. А у меня какая-нибудь скорбь случится – так я его прошу: «Ой, дорогой отец Павел, помоги ты мне на земле жить!» И вот попрошу так – глядишь, он мне и приснится. И точно сытый просыпаюсь, и скорбь отходит…

А еще он у нашей болящей Валентины духовный отец был – это он да его чада, монахини, научили нашу Валентину молитве. Думаешь, почему она стала такой, как сейчас? Из беспечной девчонки в старицу превратилась?

– Не знаю…

– Молитва и покаяние, Дашенька. И духовное руководство старца Павла…

И – удивительное дело: постояли мы у могилки отца Павла – и вокруг словно посветлело. Ушел холодок потусторонний… Стало мне совсем не страшно! Нужно запомнить – как хорошо отец Иоанн сказал: «И ровно на душе становится»… Мир, значит, в душе…

Потом мы пошли к могилке блаженной Екатерины. Она жила еще в прошлом веке, в совсем другой жизни. В городе в те времена не было водопровода, не было и пожарных насосов, и если случался пожар, было очень трудно его потушить. Как-то раз загорелся дом известного в Лальске купца Шестакова. Блаженная Екатерина прибежала на пожар, подняла руки горе – и огонь сразу погас. Одной молитвой потушила сильный пожар, от которого мог сгореть весь город!

Благодарный купец Шестаков поселил блаженную у себя в доме, выделил ей отдельную комнату. Постелили ей пуховые перины на печи, мягкие да пышные, а она перины побросала на пол, натаскала себе на печку разных железяк, да на них и спала. Еще Шестаков распорядился, чтобы Екатерину кормили как его самого, но блаженная, кроме сухарей и чаю, ничего не ела.

К ней приезжало множество народу – прозорливая была.

Сохранилась такая история: приехали родители одной девицы к блаженной. Спрашивают Екатерину: выдавать ли дочку замуж насильно? Уж который по счету жених сватается – а она всем отказывает! Блаженная вскочила, закричала: «Выдавать, выдавать!» Потом схватилась за голову: «Ой, как голова болит! Ой, как голова болит!» Больше ничего приезжим не сказала.

Вернулись родители домой – а девица умерла. Как рассказали домашние, перед смертью она схватилась за голову и вскрикнула: «Ой, как голова болит!»

Отец Иоанн объяснил мне так:

– Сначала духовное, потом все остальное. Вначале было Слово… Блаженные из щепочек дом строили и молились – а рядом по их молитве дом рос как на дрожжах. Они молились – и чашкой чая пожар тушили…

Мне было очень странно слушать такие речи, все-таки я материалист. Точнее, была им когда-то…

Потом мы подошли к могилке Ивана Степановича Пономарева – первого краеведа и главы города, издавшего в 1897 году книгу об истории Лальска.

Да, это наш человек! Краевед! Он еще, по словам отца дьякона, открыл несколько училищ в Лальске, две библиотеки, телеграф и почту!

Постояли у памятника этому замечательному человеку, а потом отец Иоанн тихонько напел мне песню молодых лальских купцов, очень старинную, записанную как раз Иваном Степановичем Пономаревым:

Пел ее отец дьякон протяжно и грустно. Так перед глазами и встали все эти молодые купцы, уходящие с караваном в чужие земли, – вернутся аль нет? И все те, кто лежит здесь, тоже слушали эту прощальную песню…

А у меня в голове крутилось еще:

Потом отец Иоанн показал мне могилку известного не только в Лальске, но и во всей дореволюционной России протоиерея Алексея Попова. Он был членом Государственной Думы, писателем, автором книги «Быт священства». На свои средства построил под Устюгом теплый зимний храм с колокольней. Пока зимний храм строился, служил в летнем. Стояли морозы, но ревностный батюшка не пропустил ни одной службы. Прихожане стояли в шубах, а священник же шубу не наденет… Сильно застудился, заболел, пошла горлом кровь.

Врачи приговорили к смерти, а он продолжал служить и молиться – и полностью выздоровел.

Вот такое кладбище – город в городе…

Кроме кладбища рядом с Лальском, оказывается, множество братских могил… Здесь был отдел Пинюглага. Заключенные – верующие, бывшие дворяне, крепкие крестьяне, прозванные кулаками, священники и даже архиереи – строили здесь в тридцатые годы железную дорогу на Сыктывкар – извилистую, как попало. А потом уже готовую дорогу стали выпрямлять. Трудов человеческих не жалели, да и заключенных за людей не считали. Строили ту дорогу, строили, сорок пять километров построили – да и бросили. Так и пропали труды даром. Вот такая дорога… А по бокам-то все косточки русские…

Этот рассказ про Пинюглаг и дорогу на костях человеческих мне, как комсомолке, было совсем уж дико слышать. Но я отцу дьякону верю. Общаясь с ним и с тетей Валечкой, я за месяц узнала больше, чем за несколько лет… Словно повязка была на глазах – и сняли. А глазам смотреть больно – не привыкли они к такому яркому свету…

24 августа. Отец Иоанн принес нам с тетей Валечкой книгу того самого протоиерея Алексея Попова, чью могилу вчера видели мы на лальском кладбище. Называется книга «Воспоминания причетнического сына», год издания 1913. Как у отца Иоанна только и сохранилась такая литература?! Спросила – говорит: отец любитель был, собрал роскошную библиотеку. Только отец Иоанн эту библиотеку много лет в амбаре прячет…

Книга потрясающая! Читала тете Валечке вслух: она, как и я, любит слушать про старую жизнь… Перепишу себе несколько отрывков, потом почитаю своим ученикам о народном быте:

«До сих пор я хорошо помню тот невыносимо жаркий летний день, во время сенокоса, когда и без работы человек задыхался от зноя, распрелая трава острию косы не уступала, матушка изнемогала, я обессилел, а батюшка косил и очень гневался, что ни мать, ни сын косить не могут (мне было тогда лет девять, а матушке – двадцать девять). Как ни боялся я родительского гнева, обнаружения которого могли быть печальными для меня и для матери, но, несмотря на это, я положил косу, ушел в траве за куст и горько заплакал, заплакал сознательно не столько о своем бессилии физическом, сколько о той несчастной доле духовенства, а особенно доле причетнической, в какой тогдашнее духовенство находилось…

Когда я был так юн, что не годился ни на какую работу, тогда мне, как старшему между детьми семьи, поручалось нянчиться с ними, заведовать домом во время отлучки родителей на работу в поле или на сенокос, и в то же время приготовлять уроки по чтению. Пища, состоящая из хлеба и соли, оставлялась мне на столе, под покровом скатерти. И сидишь, бывало, целый летний красный день в грязной и душной избе со своими питомцами, одного из них качая в люльке и кормя молоком из рожка, а за другим, еще нетвердо ходящим по полу, следя глазами, чтобы он гулял благополучно.

Однажды случилось, что родители мои, уйдя на целый день на сенокос, по обычаю оставили мне с детишками хлеба и соли, но хлеба не нарезали и ножа не оставили. Пришла пора – захотелось есть. Я к столу. Соль и каравай хлеба тут. Хлеба, однако, не нарезано, и ножа на столе нет. Как быть? Отломить из каравая хлеба я не мог, а грызть каравай – не берут зубы. Наконец, увидел я рукоятку ножа на полице. Но это высоко. Отошел, посмотрел еще раз на желательный предмет издали и сообразил, что если я встану на лавку и подпрыгну, то, пожалуй, могу схватить с полицы нож. Подпрыгнувши с лавки вверх, я почувствовал, что только затронул пальцами нож, а схватить его не мог. Где же он?

Между тем начинаю чувствовать что-то теплое у себя на голове. Поднимаю руки и нахожу там воткнувшимся в самое темя головы моей нож… выдернув из головы нож, я облился кровью. Руки, лицо и рубашка у меня стали уже в крови, а это непорядок, думалось мне. Надо, стало быть, остановить течение крови, но чем и как? Я пошел в сени к кадке с водою, взял ковшик, зачерпнул воды и давай поливать голову водою. Кровь вскоре или не вскоре, также не помню, остановилась.

Вымыл я нож, наколупал им из каравая хлеба, поел с детишками и успокоился. А когда пришли родители, я рассказал им подробно о своем приключении. Они осмотрели голову, перекрестились и сказали, что меня спас Бог. Да, именно Бог, и потом многажды в последующей моей жизни спасавший от бед различных и смерти напрасной. Замечательно, что голова моя нимало не болела, а глубока ли была на голове моей от ножа рана, я не знаю, мои родители ничего мне о том не сказали…

Покойного нашего поэта – народника тронула и вдохновила судьба «Русской женщины», порезавшей на работе косулею «ноженьку голую»… Что написал бы он, если бы увидел то, что я видел, даже пережил непосредственно. Как вам нравятся эти темы для поэта или художника: «Девятилетний ребенок (сын причетника), горько плачущий на сенокосе от изнеможения» или «Матушка-попадья сгребает навоз с телеги в поле под тучею овода, который, жаля, кусая, жужжа, уже истерзал давно ее лицо, руки и ноги до крови… «Но Некрасов не видал этих заурядных картин нашего прошлого…»

Интересно читать, как питались крестьяне и духовенство, – у меня от одного чтения аппетит разгулялся!

«Кто из сельского духовенства так жил и работал, тот был сыт и одет не хуже по крайней мере среднего достатка крестьянина. У него и пища была сносной; в скоромные дни бывали и щи скоромные с забелой или свининой и молоко всякое, а в постное время редька с квасом, овсянка или горох, картофель… Что касается кушаний холодных и жарких, то это уже роскошные блюда, подавались только по великим праздникам, и состояли они: холодные – из студени или телятины, из сайды или волнух (грузди росли не каждогодно, огурцы же не вырастали, не росла и капуста), а жаркое – из баранины или мороженой селедки. Делалась иногда и яичница, жарилась и картофель, даже варилась в великие праздники и каша пшенная…»

Еще меня поразил рассказ о страшном граде:

«Град был неправильной формы, в виде больших кусков сахара, даже сросшихся вместе. Он избил стены деревянных построек, сбил всю окраску с каменных стен церковных, сровнял с землею все хлебные растения в трех деревнях прихода и у духовенства, так что и косить потом его было нелегко, а жать было нечего. Бурею же раскрыло дома, сорвало церковную крышу и раскидало доски по полям на расстоянии полуверсты, как листья бумаги. Об окнах и говорить не приходится. Они были выбиты совершенно, да с какою силою! Градины, выбивая стекла и рамы, от силы ветра стремительно падали на пол, а отсюда разбрасывались во все стороны, летели на печи и полати. Трудно было в избах спасаться от ушибов. Я помню, как мой дед-старец, стоя на коленях на голбце, молился Богу и говорил, что во всю жизнь свою не видел такой беды…

Но замечательно вот что. Когда в последующие дни прихожане закрывали временно кое-чем церковь, то серьезно или шуточно жители пощаженных бурею деревень оскорбляли пострадавших укорами в беззакониях таких, в каких, мол, мы не повинны, почему и помилованы Богом. Если это были и шутки, то шутки неуместные и весьма оскорбительные для потерпевших. Но эти несчастные не оправдывались. За них сказал, также бурею, слово Божественной правды Сам Господь. Ровно через неделю прошла такая же грозовая туча и над деревнями, пощаженными первою бурею, и у них пораскрыла дома, повалила огороды и стога сена и уничтожила на полях хлеб. Не судите, да не судимы будете. Ах, если бы мы всегда помнили эти великие святые слова вечной правды Божией!»

25 августа. Завтра педсовет. Начинается моя учительская биография… Очень переживаю. Тетя Валечка меня успокаивала, сегодня с ней вместе читали акафист святителю Николаю Чудотворцу.

19 декабря 1980 года. Давно не писала дневник: некогда. По-прежнему много времени провожу у моей дорогой матушки Валентины. Матушка дала мне молитвенное правило, которое я усердно исполняю утром и вечером.

Теперь я настоящая учительница, и мне очень нравится работать с детьми. Познакомилась с коллективом – очень хорошие люди! Правда, есть такие, кто косятся на меня: осуждают, что хожу в храм и к матушке Валентине. Директор Евгений Николаевич – очень добрый человек. Защищает меня от нападок нашего главного богоборца – школьного партийного секретаря, хоть сам, к сожалению, и атеист. Он инвалид – сильно хромает с юности. Это, оказывается, была такая романтическая история… Ехал наш Евгений Николаевич, совсем еще молоденький, к своей любимой девушке (будущей жене) на поезде, очень торопился на свидание, да и спрыгнул на ходу. Сломал ногу, и она неправильно срослась.

А у меня с романтикой дела никак не складываются… Наш физрук, мечта лальских модниц, пытался за мной ухаживать, но мне он почему-то совсем не нравится… Рассказала матушке, что никак не складывается у меня с женихами, а она ответила строго: «Это не твой путь, доченька!» Помолчала и добавила: «Береги себя! Господу нужна жертва чистая». Я не совсем поняла, что она имеет в виду…

Рыжик вырос, стал большим, пушистым, очень умным и серьезным котом. Обожает сидеть рядом со мной по вечерам, когда я готовлюсь к урокам, читаю или молюсь. Надеюсь, что сама я тоже повзрослела. Вспоминаю, как приехала в Лальск несмышленой девочкой, – смех, да и только…

Теперь я знаю, как провести урок и классный час. Как сделать, чтобы твои ученики перестали шуметь и слушали тебя внимательно. Еще знаю, что такое канон и акафист, сорокоуст и клирос, а также умею топить печь, варить в печи обед, утеплять дом к зиме, чинить забор. Еще выучила много вятских словечек. Вот, например, сейчас надену я упаки, по-местному валенки, и шойды (варежки), возьму пихло (зимнюю лопату) и пойду снег отгребать от двери, а то, пожалуй, на работу с утра не выйдешь!

3 декабря 1981 года. Целый год не брала в руки дневник. Писать было совсем некогда: уроки в школе, храм по выходным – директор уже дважды вызывал меня на ковер по этому поводу. Все свободное время, кроме подготовки к урокам, провожу у матушки Валентины. Вот пошел уже сороковой год, как прикована матушка к постели. В последнее время она стала совсем прозрачной, плоть ее истончилась до предела, только дух живет и молится.

На днях матушка сказала, что скоро закончится моя учительская работа – нет на нее воли Божией. Сказала еще, что вести уроки истории так, как мне бы хотелось, мне не дадут. А так, как пишут в учебниках – о вождях пролетариата и всемирной роли Октябрьской революции, – мне и самой не захочется. Я и сама это уже знала, но все равно слова матушки застали меня врасплох. Когда спросила у нее, какой же мой путь, она ответила:

– Как умру я, доченька, так вскоре ты и уедешь из Лальска. Обиды на гонителей своих не держи. Запомни слово: «Пюхтица». Не спрашивай пока ни о чем, Господь тебе Сам все откроет.

7 декабря 1981 года. Сегодня умерла матушка Валентина. Отошла ко Господу моя драгоценная, моя незабвенная духовная мать. Царствие Небесное!

10 декабря 1981 года. Когда хоронили мою духовную мать, блаженную матушку Валентину Прокопьевну Мургину, – скопление людей было просто немыслимое! Скольким же она помогала! Каждый день читаю Псалтирь по матушке. Мы решили собрать о ней свидетельства. Будем расспрашивать тех, кто к ней приходил, и записывать.

11 декабря 1981 года. Оказалось, что собирать свидетельства о матушке совсем не так просто. Многие люди приезжали к ней из других городов, сел, деревень, и сейчас этих людей очень сложно найти. Другие смотрят подозрительно: зачем нам эти записи, что мы собираемся с ними делать, нет ли намерения отнести свидетельства куда-нибудь в органы…

18 декабря 1981 года. Воспоминания о матушке Валентине, которые удалось собрать:

Анна Авенировна Селякова (Михайлова), учитель истории Лузской средней школы № 2: Я выросла в вере: с детства приучала нас всех к ней бабушка Пелагея Егоровна, глубоко верующая и очень умная женщина. Она дружила с болящей Валентиной, ухаживала за ней и часто брала меня к ней. Когда бабушке было некогда или нездоровилось, она посылала меня в Лальск к Валентине с передачками: или поминальники в церковь от учецких старушек (Учка, где мы жили, – в пятнадцати километрах от Лальска) отнести, или еще что для самой Валентины, гостинцы например. Валентина не чувствовала себя ущемленной, была в курсе всех дел, расспрашивала меня про моих родных, про бабушку, про соседей, будто она сама бывала в нашем селе и всех знает.

Я считаю, что она обладала даром пророчества. Причем она старалась не лишить человека надежды, если чувствовала, что что-то не так. Когда я собиралась после школы поступать в институт в 1972 году, то очень тщательно готовилась. Английский язык, например, изучала по программе подготовительных курсов пединститута и по окончании их получила справку, дающую право преподавать в школе. Я надеялась, что это будет плюсом при поступлении. Перед тем как ехать в Киров, бабушка по обычаю повела меня к Валентине. Пришла я, села скромненько на скамейке. А Валентина, разговаривая с бабушкой, все на меня поглядывает. А у меня уж вот-вот слезы брызнут: до того я переживала. “Ты не расстраивайся, – говорит мне Валентина. – Ничего тебе не скажу, обнадежить не могу. Но я думаю, что ни делается – все к лучшему”. Бабушка меня всю дорогу успокаивала: “Не сказала ведь Валентина, что не поступишь!” Я стала готовиться еще с большим рвением. Сдала вступительные экзамены хорошо, уехала домой, стала ждать вызова. А его нет и нет. Поехала сама в институт, где узнала, что лишь одной сотой балла не хватило.

Как же было стыдно возвращаться! Через реку переезжали, даже броситься в воду хотелось, а на берегу так и не села в автобус – лесом убежала домой. Вспомнила тогда слова Валентины, что нет худа без добра, успокоилась. И мне предложили работать в Алешевской школе (в тринадцати километрах от дома) учителем русского языка (учителей в районе не хватало). Через год снова поехала поступать. Конечно, многое уже подзабылось, но поступить очень хотелось. Конкурс на исторический факультет (куда, кстати, посоветовала мне идти Валентина) был еще больше: девять человек на место (в прошлом году – шесть).

И опять поехали к Валентине болящей. Тут я уже и чувствовала себя поувереннее: все ж поработала. Она заулыбалась, увидев меня: “А я знала, что вы придете. Ой, какое солнышко над вами светит! Поступишь, поступишь! Все сбудется, что задумала. Поезжай с Богом!” Я успешно сдала экзамены и поступила, выучилась.

До сих пор душу греет ее улыбка. Рядом с ней не было тяжелого чувства растерянности, как обычно бывает при виде тяжелобольного. Она воспринималась как нормальный, дееспособный человек. И в моей памяти до сих пор живет эта очень симпатичная, душевная, очень добрая, прозорливая женщина. Я ставлю на помин ее души свечи в церкви, записано ее имя в моих святцах. Когда заболела бабушка, все просила меня до могилы Валентины дойти. “Дойди до березы, – говорила бабушка. – Вся могила-то у ней изрыта, даже березу-то и то ободрали”. Видимо, даже береста с березы, что рядом с могилой растет, помогает.

Фаина Павловна Хренова: У нее ноженьки-то болели – подошвы. Мазью помажу, завяжу. А потом вечером хотела мазать – они сухие, кожицей затянулись. Это было перед смертью, в последние дни. Руки у нее извело, пальцы согнуло, ногти впились. А чувствовала немного кожный зуд. Мне было очень жалко, что у нее ножки болят. Один раз стала с койки слезать, когда мазала у нее ступочки, да ногу-то у нее и поцеловала. Она посмотрела на меня, ничего не сказала, а я говорю: “Вот у меня лучше бы заболели”. А вечером стою дома, картошку чищу, и в ногу левую, под лодыжку, кольнуло. Так и у меня нога разболелась. Я к ней пришла и сказала об этом. “Разве больной-то лучше тебе быть, чем здоровой! Ищи мне теперь человека ухаживать». А потом говорит: “У иконы возьми мазь, помажь”. А сама молится. Я помазала, и ноге полегче стало. “Постепенно, – говорит, – изживет”. И правда, потом поджила нога. А то уж было у меня все жилки разошлись кверху.

Я Валентине говорю как-то: “Валя, вот к тебе народ ходит. Ты все говоришь, что ничего не знаешь, а сама все что-то ответишь им”. “Что на ум придет”, – говорит. А ведь что скажет – то и будет. Это уж точно.

Глафира Николаевна Шарина, Лальск: Я жила в Лузе, а в церковь когда в Лальск ездила, так всегда шла к Валентине и ее матери как домой. Они мне как родные были. Придешь к Валентине, а она расскажет, что ты думаешь, все мысли прочтет. Издалека к ней ездили. Даже из Нижнего Тагила… С племянниками она выводилась. Все рядом с ней играли. Она про все знала, где что лежит в доме. Порой что-нибудь кто ищет, а она подсказывает: «Да зайди в кладовку, там на полке лежит».

Однажды была такая пурга, глаз не расщуришь, Фекла (мать Валентины) говорит: «Давай поужинаем!» – «Погоди, сейчас Глафира придет». Та расхохоталась: «Какая Глафира в этакую непогодь из Лузы пойдет!» Что ж, поужинали, а я и захожу, тогда мать с Валентиной переглянулись: «Что я говорила!» – улыбалась взглядом Валентина. «Глафира, поешь каши, там в кринке, в печи осталось», – предлагает Валентина. А я люблю «ясную» кашу, достала, стала есть, наелась – больше некуда, а в кринке-то не убавляется – того больше стало. Я дивлюсь, а Валентина только улыбается.

На правой руке у нее только два пальца ходили, а левая только так дышала. Однажды Фекла стояла в церкви и что-то неладное почувствовала: будто кто шилом тычет: иди домой! Прибежала, а на лице у Валентины кот сидит. Что бы было, не приди она вовремя?

Я шестнадцать лет прожила в Котласе, а выйдя на пенсию, приехала в Лальск и купила тут себе домик. А раньше в Лузе жила. Стали ко мне свататься. А мне идти неохота. «Уеду в деревню, там никого нету!» – думаю. Валя улыбается да и говорит: «Ты еще не подумала, а бес-то уж туда пошел» Ведь правда и есть: молодой парнишка там, в деревне, за мной увязался. Я ему говорю: «Я ведь тебе как мати!»

Приехала в Лальск, дом купила, а на ремонт кирпича-то недостает. Где бы обломков взять хоть. «Поди, – говорит Валентина, – под собор, все там развалено». Так и вправду, там на три печи бы достало кирпича».

Василий Иванович Ципилев: Жена моя настояла на том, чтобы взять Валентину к себе после смерти ее матери. “Докормлю, – говорит, – до смерти”. Квартиру пришлось бросить. Переехали в ее дом. Перестилали у нее постель, обтирали, в баню уж не носили, помыть – тазик подставляли, протирали одеколоном (коробками “Тройной” покупали). Она добрая до детей была: сядут на нее, играют. Когда жена умерла, а мне с детьми и с ней стало трудно, ухаживали по очереди старушки. Одна уезжает, другая приезжает. Из Вологодской области даже, по очереди передавали. Люди приезжали к ней за помощью, за советом, рассказывали ей про свою жизнь, спрашивали: разводиться с мужем, например, или повременить. Одной как обрежет: “Разводись”, а другой: “Повремени”. Иной раз иду с работы – не знаю, как и в дом войти: столько народу придет, везде сидят. Часто подсказывала, где что найти. Собирает жена белье в баню. “Что ищешь-то там? – спрашивает. – Не в том ящике у тебя”. Хотя и не видела, куда та клала вещь.

В тот день, как умирать, утром говорит: “Вася, возьми там деньги на похороны”. Я говорю: “Чего там деньги считать, у меня свои есть”. А она: “Не хочу, чтобы вы на меня свои тратили”. Книжку достал. “Нет, не в этой”, – говорит, а сама лежит так, что ей и не видно, что я там достал. “Вот в этой”, – говорит. И вот в тот день, когда просила меня деньги на похороны взять, на работу мне позвонили где-то в обед: Валя умерла.

Глафира Ивановна Ципилева: Память у Валентины была хорошая. Она рецепты все знала. Сама не могла делать, а подсказывала. Она совсем неподвижная была, один лишь пальчик на руке слегка шевелился. А взгляд умный. Для нее пластинки выписывали, любила музыку. Даже каталоги грампластинок были. Скромная была и очень терпеливая. Ночью, уж как ей неловко бы ни было (мало ли что), не разбудит, не простонет. Утром упрекнешь: «Что ж не будила-то?» – «Вам ведь на работу, зачем же тревожить?»

Бывало к ней много людей, из разных мест. Почитали ее. Она денег не брала. У нее было какое-то предчувствие. Она даже не знала, где вещи лежат, а говорила. Из многих городов приезжали, ей вопросы задавали, допустим, можно ли разводиться или нет. Она говорит: “Нет, надо повременить”. И через месяц приезжает та женщина и благодарит за то, что остановила ее тогда от поспешности. Некоторых не принимала.

Когда умерла Валентина, люди просили, чтоб не анатомировали ее. А врач Черняева все же анатомировала: нужно было узнать, отчего все же такое ее состояние было. Потом вскоре врач та уехала из Лальска, а куда и почему – не знаем. Говорят, все у Валентины было детское, а органы здоровые.

Потом вот Пелагея Егоровна Михайлова рассказывала. У нее была нога больная. Так вот она пришла к могилке, колупнула земельки, к ноге приложила, и боль прошла. Или вот женщина одна с проблемой мысленно обратилась к Валентине, и это помогло. Тогда эта женщина поставила ей веночек новый на могилку. А в первое время, как Валя умерла, за могилкой смотрю: опять принесли веночек, опять… Придешь: тропка в снегу протоптана.

Татьяна Васильевна Русанова (Ципилева): Моя мама и тетя Валя были двоюродные сестры. Мама умерла, когда я была еще совсем маленькая, в 1978 году. Отец остался один. Тетя Валя была добрая, и всегда у нее кто-нибудь был из посетителей, часто приходил священник ее исповедовать, причащать. Долгое время у нас хранились письма из Канады, от ее друга юности. Он вроде так и не женился, всю жизнь прожил один. Иногда к нам приходят люди и просят проводить на могилу к Валентине, хотят попросить ее помощи.

Алевтина Яковлевна Смелова: Я не была знакома с Валентиной болящей, но от мамы и от учительницы нашей школы Натальи Васильевны Лузгаревой знала о ней. Наталья Васильевна часто у нее бывала, а я с ней отправляла передачки для Валентины и как бы заочно спрашивала ее о чем-нибудь личном, просила поставить за ее здравие свечку в церкви. Даже когда Валентина умерла, я обращалась к ней за помощью, и мне она помогала – я в этом уверена.

Нина Павловна Васильева, бывшая учительница: Церкви, кроме Лальской, в округе не было, поэтому все из нашей деревни Савино ходили туда, а это около тридцати пяти километров, пешком. Моя мама водила и меня, показывала дом Валентины, рассказывала о ней. С ее рассказов и рассказов соседей по деревне знаю, что очень и очень многие к ней обращались за молитвенной помощью: скот ли заболеет или в семье что приключится – все к ней оттуда, из Савино, ходили.

Мария Ивановна Петрова: Ходили на могилку к матушке Валентине после снегопада. Тропинок ни к одной могиле нет – а к ее могилке тропинка всегда протоптана! Все ходят!

19 декабря 1981 года. Сегодня меня вызвал директор. Сказал, что мое поведение переходит все границы и обо мне говорили уже на районном партийном уровне. Еще сказал, что больше он не сможет защищать меня и закрывать глаза на мое несоответствие моральному облику современного учителя. Добавил, что существует несколько вариантов развития событий:

– Первый вариант: вы, Дарья Николаевна, приносите публичное покаяние, обещаете больше никогда не ходить в церковь и сдаете в партком все свои записки о болящей Валентине, о которых уже весь Лальск толкует. И тогда – возможно, подчеркиваю, возможно, – тогда вам, как молодой учительнице, оступившейся, запутавшейся в тенетах церковников, дадут шанс, и вы отделаетесь строгим выговором.

Вариант второй: вы продолжаете упорствовать, и вами, как антисоветским элементом, ведущим религиозную пропаганду в детском образовательном учреждении, вплотную занимаются органы. К этому же варианту относится предположение – не мое, поймите меня правильно, – так вот, относится предположение, что вы просто повредились рассудком на почве ранней потери родителей и влияния на вас тяжелобольного человека. В этом случае вас могут подвергнуть принудительному лечению в специальной психиатрической больнице закрытого типа. Надеюсь, вы понимаете серьезность этого варианта развития событий.

И наконец третий вариант, который я бы вам по-отечески посоветовал, учитывая вашу молодость и мою личную к вам симпатию: вы срочно собираете чемодан и, не привлекая к себе внимания, никому не сообщая о нашем разговоре, тихо-тихо, быстро-быстро покидаете наш чудесный городок и желательно даже нашу область.

Я ответила:

– Благодарю вас, Евгений Николаевич! Я, пожалуй, последую вашему совету…

Тут директор достал из кармана небольшую пачку денег, перетянутую резинкой, и протянул ее мне. Хороший он человек! Помоги ему, Господи, прийти к Тебе хотя бы в конце жизни!

Я не удержалась и, несмотря на совет директора, забежала попрощаться к отцу Иоанну и к бабе Гале. Отец дьякон подарил четки и старинную книгу писем преподобного Амвросия Оптинского, которую когда-то давал мне читать с большим опасением. От бабы Гали достались лавина слез, бутылка с пробкой из старой газеты коричневого топленого молока и вкуснейшие шаньги с картошкой, еще горячие, – пекла к сегодняшнему празднику дорогого Николы Угодника.

Собиралась я недолго. Взяла с собой документы, дневник, фото матушки Валентины, книгу и четки отца дьякона. Бережно обернула чистым полотенцем и поставила в рюкзак мою чудесную, обновившуюся икону святителя Николая Чудотворца. Рыжика посадила в сумку, его я беру с собой. Надела свое старое пальтишко, повязала шаль. Больше собирать мне особенно нечего: одежды у меня немного, книги по истории и краеведению я оставила – мне они уже не пригодятся, тем паче что теперь я точно знаю, что имела в виду моя незабвенная духовная мать, отправляя меня в Пюхтицы. Святителю отче Николае, помоги, благослови!

Послесловие

Города Лальска больше не существует. Теперь это поселок.

Могилка болящей Валентины не зарастает – люди идут к ней за молитвенной помощью.

Бывшая учительница истории и краевед Дарья Николаевна подвизается в одном из женских монастырей России.

Директор школы Лальска Евгений Николаевич, воинствующий атеист, умер в 2015 году в онкобольнице, покаявшись и причастившись перед смертью Святых Христовых Таин (по словам его вдовы).

Митрофорный протоиерей Иоанн Парамонов принял монашеский постриг в честь преподобного Трифона Вятского, отошел ко Господу в сане архимандрита в 1994 году.

Отец дьякон Иоанн Федорович покоится на лальском кладбище недалеко от болящей Валентины.

В поселке Лальск работает чудесный краеведческий музей с интересными выставками, реконструкцией старинной гостиной и столовой почетного гражданина Лальска, с интерьером русской северной избы, с богатыми коллекциями крестьянской одежды, полотенец, деревянных резных прялок, гончарной керамики.

Много лет в алтаре лальского Благовещенского храма (1767 год) хранился старинный ковчег с частицей мощей Мины Египетского с надписью на обратной стороне: «Сего 1844 года майя 2 при уборке кирпичных полов и щебня к обновлению храма святого великомученика Мины волею Божию и изволением святого найден сей ковчег святого Мины в Божию славу и его святую память». Но ковчег был закрыт, а ключ утерян. И узнать, есть ли в ковчеге мощи, не представлялось возможным.

В 2014 году настоятелем храма иереем Романом Зайцем было принято решение ковчег разобрать. Заржавевшие шурупы петель с большим трудом были откручены, ковчег открыт, и на бордовом бархате внутренней обшивки ковчега, помимо мощевика с частицей мощей великомученика Мины, был обнаружен… еще один ковчежец, а в нем – тридцать частиц мощей святых угодников, в том числе частица мощей святителя Николая Чудотворца.

Мощей Николая Чудотворца зачастую нет в столичных храмах, в соборах крупных областных городов. А тут – в крохотном, затерянном в тайге Лальске – мощи великого святого! Недаром, видимо, отцы основатели города посвятили Лальск святителю Николаю и просили святого быть заступником и покровителем этой земли…

Что же нам остается? Пожалуй, только повторить вслед за нашей героиней:

«Святителю отче Николае, моли Бога о нас!»