Небесные уроки
Огарок свечи догорал, и тьма вокруг аналоя сгущалась. Пустынный разрушенный храм, а вокруг, на десяток километров, – безлюдная, холодная северная тайга. Вверху, под разрушенным куполом, вдруг что-то сильно грохнуло, поток ледяного ветра налетел на одинокого молитвенника, громкий непонятный шум злобно загрохотал вокруг, сжал тисками страха сердце, заставил его биться часто, неровно. Дыхание перехватило, и единственным спасением было – не останавливаться, читать Акафист дальше вслух, не позволяя страхованию овладеть душой.
Отец Савватий возвысил голос, перебивая непонятный шум и громко, с дерзновением дочитал Акафист Пресвятой Богородице – Одигитрии, Путеводительнице, в честь которой был основан храм.
При последнем «Радуйся, Богородице Одигитрие, христиан упование!» шум внезапно стих. Отец Савватий почувствовал, что страх и напряжение отпустили. Он согрелся – и ощутил теплоту и умиротворение во всём теле. И стало совсем не страшно.
Подумал про себя: «Вот куда ты пришёл – ты пришёл на место пустынных подвигов твоего небесного покровителя. Сейчас здесь, на этом острове, живут и молятся иноки, а тогда, шесть столетий назад, он был совершенно безлюдным. И твой небесный покровитель показал тебе: вот как я здесь жил, терпел многочисленные страхования, холод и голод пустынного жития, смертный страх ежедневно и ежечасно. Ты теперь хоть маленькую капельку почувствовал того, что я здесь перенёс».
И он как будто прикоснулся к жизни преподобного Савватия, Соловецкого чудотворца.
Но искушение на этом не закончилось. Огарок догорел, и полная тьма воцарилась вокруг. В заколоченные окна храма не проникал даже тусклый свет луны. Нужно было идти к двери тем же путём, каким он дошёл до аналоя в глубине храма, – через доски, палки, кирпичи, разбросанные на полу.
Пошёл в полной темноте – и вскоре уткнулся в кирпичную ледяную стену. Взял вправо – стена, пошёл влево – стена. Несколько раз на ощупь походил вдоль стен, но двери не было – она таинственным образом исчезла! Он оказался пленником в ледяном пустом храме.
Единственный человек на километры вокруг – инок скита, с которым он только что познакомился, сидел в келье, может, уже спал и мог спокойно проспать до утра, не беспокоясь о незваном госте. Стало опять страшно – до утра он замёрзнет.
Двинулся дальше. Прошёл ещё немного вдоль стены – и увидел просвет. Обрадовался и пошёл к просвету – но это оказалась не дверь, а выход к полуразрушенному братскому корпусу, соединённому с храмом. Здесь было чуть светлее. Чувство острой опасности заставило замереть – и вовремя: в нескольких сантиметрах от него зияла глубокая яма, подвал. Ещё один шаг – и он оказался бы в этой яме.
Господи, помилуй! Куда двигаться?! Как выбираться?! Он уже видел лес и небо в пустых оконных проёмах корпуса, и так не хотелось снова заходить в тёмный храм, но другого способа выйти из него не было, и он опять зашёл в темноту. От усталости и изнеможения дрожали ноги. Двинулся в глубь храма, ощупывал все стены в темноте – дверь таинственным образом исчезла.
Ну что ж – если Господь попустит, странное искушение может настичь даже дома, в тёплой знакомой келье, ничего удивительного, что оно произошло здесь – в разрушенном одиноком ночном Савватиевом скиту.
Глубоко вздохнул и горячо помолился Пресвятой Богородице и преподобному Савватию Соловецкому. Затем присел на корточки – нужно расслабиться, успокоиться, немного передохнуть.
О поездке на Соловки мечтал уже давно. Шёл двухтысячный год, Соловецкий монастырь восстанавливался, отстраивался, и отец Савватий очень хотел увидеть своими глазами места подвигов своего небесного покровителя, пройти теми же тропами, помолиться в его скиту, поклониться мощам святого. И наконец получилось.
Правда, немного несвоевременно: на Соловки лучше приезжать летом, но он не смог выбраться раньше конца октября. И только после праздника родного монастыря Казанская Трифонова пустынь, дня памяти преподобного Трифона Вятского, двадцать первого октября, удалось выкроить несколько дней и купить билет на поезд до города Кемь. Но за пятнадцать лет служения сначала иереем, затем иеромонахом, а потом игуменом, строителем, духовником монастыря он привык к отсутствию свободного времени и отпуска. Слава Богу, что вообще смог поехать…
Сезон навигации заканчивался – на Белом море начинались ветра и шторма, а в шторм волны там достигали высоты шести метров.
Отслужил молебен преподобным Савватию Соловецкому и Трифону Вятскому (тоже бывал на Соловках, и старцы даже уговаривали его остаться) – и поехал.
Добрался до Кеми, до посёлка Рабочеостровск, там – пристань, откуда суда по Белому морю ходили на Соловки. Там же – подворье Соловецкого монастыря. Приехал на подворье, спросил благословения у настоятеля подворья, иеромонаха Симеона. Тот окинул его взглядом: подрясник, дорожная куртка – так ходят многие духовные лица, от послушника и инока до иеромонаха и архиерея.
В двухтысячном году отец Савватий, черноволосый, высокий, стройный, выглядел совсем ещё молодо, и, видимо, впечатление отца Симеона о нём больше склонилось к послушнику или иноку, потому что ответил он очень снисходительно:
– Экий ты шустрый, брат! Когда ты собрался на остров? Завтра?! Совсем даже и не факт, что ты туда завтра попадёшь! У нас уже вторую неделю шторм – не можем ни на остров, ни с острова уехать!
Отец Савватий не обиделся на снисходительный тон. Ответил только:
– Ну что ж, помолимся преподобному Савватию, Соловецкому чудотворцу…
Что-то в его спокойном ответе насторожило отца Симеона, и он спросил:
– Иеромонах?
– Игумен.
Снисходительность в голосе иеромонаха поменялась на почтительность, и он перешёл на «вы»:
– Простите, отец, устали, наверное, с дороги, пойдёмте на трапезу, перекусим чем Бог послал.
После трапезы отец Савватий отстоял вечернюю службу. Ночью долго не спал – молился. После продолжительной молитвы выглянул в окно кельи – северное сияние чудесными изумрудными сполохами переливалось в небе. На душе стало легко и спокойно – он верил, что преподобные Савватий и Трифон устроят ему эту поездку.
После литургии стал собираться на катер. К большому удивлению отца Симеона, утром стоял полный штиль – после двух недель шторма.
Монастырский катер назывался «Преподобный Зосима», но его не было, и отец Савватий сел на гражданский под названием «Печак». Несколько часов плыли по морю, немного болтало, в борт били волны, но эти волны уже не представляли опасности для катера. Проплывали мимо каменистых пустынных островов.
Братия монастыря приняли его радушно, дали келью. Поразила печка: её истопили перед его приездом и больше не топили, и она все четыре дня его пребывания в обители грела своим тёплым боком, хотя на улице было уже холодно, лежал снег.
Сразу зашёл в храм, с благоговением подошёл к мощам Соловецких старцев. Они все трое – Герман, Савватий и Зосима – лежали в одной большой раке рядышком, сверху – сень, деревянная, резная. В полутьме храма не видно надписей на раке – где кто из старцев почивает. Помолился своему небесному покровителю, поблагодарил за возможность приехать сюда и стал прикладываться к мощам преподобных – к одному, другому, третьему. Кто же из них преподобный Савватий?
Запах дерева, холод стекла раки, и вдруг – мгновенное благоухание. Двадцать сантиметров справа, слева – ничего, а от мощей одного из старцев – сильнейшее благоухание. Пахло чудесно, с чем сравнить – непонятно. С цветами? На земле нет таких цветов. Такой невещественный аромат, который даже и не носом, а вроде всей душой чувствуешь, такое духовное состояние… Сначала не придал значения, не понял, и лишь потом то, что почувствовала душа, дошло до головы.
И, подойдя ближе, разглядел надпись, увидел то, что уже знал сердцем, – это был он, преподобный Савватий Соловецкий. Приветствовал паломника, своего духовного подопечного, благоуханием. Это было настоящим чудом преподобного Савватия. Прожил в обители несколько дней. Заметил, что погода на Соловках меняется очень быстро: тёмные холодные тучи мгновенно рассеивались, ярко светило солнце, а потом так же мгновенно небо снова заволакивало свинцом и падал тяжёлый густой снег. Здесь было много озёр, как он узнал, ледникового происхождения, и несколько реликтовых – бывших морских лагун.
Ему рассказали ещё, что раз в десять лет из Баренцева моря к острову заходят дрейфующие льды и могут стоять здесь неделю. Если это случается летом, то наступает настоящая зима, и замерзают все посадки. А там и так скудная растительность и короткое, месяц-полтора, лето. Потом лёд уходит, и снова становится тепло, но все посадки уже погибли.
Холод, сырые туманы, бурные ветры, восьмимесячная тёмная зима и сорок вёрст Белого моря, отделяющего своими ледяными волнами остров от обитаемого материка. Всё это не сулило никаких житейских выгод преподобным Савватию, Герману, Зосиме, ничего – кроме уединения и безмолвия, ничем не развлекаемой молитвы и возможности подвига во славу Божию.
На третий день решил посетить скит преподобного Савватия, поклониться месту его подвигов. Там святой высадился по приезду на остров, там жил, там построил деревянную часовню в честь Смоленской иконы Божией Матери, Одигитрии.
Отец Савватий узнал, что на месте скита сейчас развалины, разрушенный храм и братский корпус, узнал, что там живёт один из иноков. В глубине леса не дуют такие сильные ветра, как на берегу, там построили парники, и этот инок выращивал для братии прекрасные огурцы.
Отец Савватий посмотрел карту, прикинул расстояние – километров двенадцать. Немного. Он умел хорошо ориентироваться на местности, в тайге никогда не терял направление.
Помолился на литургии, затем спросил у одного брата направление. Инок скептически улыбнулся – не поверил в серьёзность намерений, что паломник пойдёт один, дескать, погуляешь да вернёшься. Махнул рукой в сторону дороги к скиту – и отец Савватий пошёл. Шёл и чувствовал какое-то дерзновение, упование на своего небесного покровителя, что не оставит преподобный Савватий своей милостью.
Дул сырой и морозный ветер, который стих в глубине сосново-елового леса. Сосна – самое устойчивое к ударам стихии дерево. Живёт больше ста лет, и эти сосны, что высились вокруг, были старше, намного старше его самого. А уж лишайники- долгожители могли прожить четыре тысячи лет, и наверняка они видели самих преподобных Соловецких старцев. Изредка попадались коряво-разлапистые низкие берёзы, привыкшие гнуться к земле под тяжестью мокрого снега.
Одиночество пустынного леса, большие камни – валуны, поросшие мхом. Необычно красивый мох – белый, зелёный, голубой. Пронзительно белое небо над головой – осень, поздняя осень, почти зима в этих краях. Суровая красота Севера. Стояла тишина, безветренная тишина, но ощущения одиночества не было, казалось, что это не пустое место, не пустой лес.
Почудилось на миг – выйдет сейчас какой-нибудь древний пустынник из чащи и сядет на камень, поросший мхом. Вспомнились слова духовного отца, старца Иоанна (Крестьянкина): «Соловки – это Антиминс нашей Церкви». Подумал: можно в любом месте этой тайги копнуть землю – и найдёшь мощи мучеников за веру. Здесь ясно чувствовалось неземное присутствие, присутствие Небесной Церкви, близость Неба. Сколько святынь, сколько мучеников на этой земле – Небесное воинство!
Он всё шёл и шёл, и постепенно стал уставать. Направо и налево уходили тропки, ответвлялись боковые дороги. Не было никаких примет, никаких знаков, что он на верном пути. Вышел на перепутье, по какой из дорог идти – непонятно.
И в этот миг, чудесным образом, навстречу ему прямо из леса выкатил маленький тракторок, в котором сидели какие-то лохматые, помятые мужички, в сапогах, куртках, лыжных шапочках. Откуда взялись они посреди тайги?! Здесь был заповедник, лес не рубили… Может, рыбаки? В общем, эти мужички оказались на перепутье именно в тот момент, когда он его достиг и заколебался в выборе дороги. Остановились, махнули ему рукой, показали правильный путь, и маленький тракторок опять скрылся в лесу. Одно мгновение – был и исчез. Пара минут, и он бы разминулся с ними.
Пошёл дальше по указанной дороге. Снова стали попадаться развилки, ответвления, боковые дороги уходили в разные стороны. Стало смеркаться, подмораживало. И сомнения вернулись, стали мучить ещё сильнее: правильно ли он идёт? Не изменило ли ему его всегдашнее умение ориентироваться на местности? И вообще – не зря ли пошёл? Может, это его дерзновение – на самом деле несмирение? Это его упование на небесного покровителя – не вера, а самоуверенность? Усомнился – и стал тонуть в собственных опасениях и сомнениях.
И вот на пике сомнений, когда он уже был готов повернуть назад и вернуться в монастырь – на дороге появилась лисичка. Обычная рыжая лиса с пушистым хвостом. Только вела она себя неестественно для дикого животного, которое обычно убегает от человека: внимательно посмотрела на него и спокойно пошла впереди по дороге, время от времени оглядываясь, будто проверяя – идёт ли он за ней. Лисичка шла впереди долго, минут двадцать, будто показывая правильную дорогу.
И он почувствовал удивительную радость, уверенность в помощи Божией и помощи преподобного Савватия, уверенность в Божием чуде. И когда все страхи и сомнения исчезли – лисичка оглянулась в последний раз, внимательно посмотрела на него и скрылась в лесу.
Становилось темно, он огляделся вокруг – и увидел вдали огонёк, который то появлялся, то пропадал. Пошёл к нему – и вскоре вышел на поляну. Увидел разрушенный храм, разваленные домики, и в одном – тусклый свет. Скит преподобного Савватия. Дошёл.
Подошёл к домику и услышал молитву – инок молится. Постучал в окно тихонько – чтобы не испугать человека. После стука инок замолчал, потом из-за двери послышалось:
– Читай молитву!
Отец Савватий с готовностью прочитал:
– Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!
За дверью помолчали. Потом инок спросил:
– Ты кто?
– Я Савватий. А ты?
– А я Герман.
После этого краткого диалога снова наступило полное молчание. Отцу Савватию стало смешно – надо же было так совпасть именами! Но смеяться было рано: судя по затянувшемуся молчанию инока, он принял незваного гостя за привидение или вражье искушение, и возможность ночлега для него с каждой минутой молчания хозяина становилась всё призрачней.
Наконец инок заговорил снова. Скомандовал:
– Читай «Богородице, Дево, радуйся»!
Отец Савватий прочитал. Ещё минута томительного ожидания, и дверь наконец открылась. Познакомились. Инок Герман занимался огородом, жил один, молился.
После короткого разговора предложил отцу Савватию:
– Если хочешь, сходи в храм, почитай Акафист Богородице. Там есть аналой, свечи. Помолись.
Почему отец Герман отправил уставшего гостя в холодный храм? Может, всё ещё сомневался – не искушение ли это? Кто знает… Но отец Савватий принял его предложение за послушание. Инок Герман – здесь за старшего, начальник скита… Да и разве он сам отдыхать сюда пришёл?! Разве не хотел почувствовать духом своего небесного покровителя?! Тот уж точно особо не отдыхал, не нежился – молился.
Получив вместо напутствия коробок со спичками, отец Савватий вышел из натопленной кельи на улицу. Чувствовал про себя: это мне экзамен такой.
Пока разговаривали – стало совсем темно, хоть глаз выколи. Ночь, развалины. В темноте виден лишь силуэт храма. Пошёл к нему через кочки, камни, на ощупь нашёл и открыл скрипучую железную дверь – и шагнул в полный мрак. В коробке оказалось совсем мало спичек. Зажёг одну – увидел в глубине храма аналой. Пока дошёл до аналоя, спотыкаясь о доски, палки, кирпичи – истратил почти все спички. Вместо свечей нашёл один огарок, которого едва хватило на Акафист.
Вот так его и настигло искушение в пустом холодном храме.
Глубоко вздохнул и горячо помолился Пресвятой Богородице и преподобному Савватию Соловецкому. Затем присел на корточки – нужно расслабиться, успокоиться, немного передохнуть.
Закрыв глаза, вспомнил дорогу сюда: подворье, отец Симеон, катер «Печак», чудесная печка в келье монастыря, белый, голубой мох, лисичка… Вроде даже немного задремал полусидя – минуты на три впал в тонкий сон.
Очнулся быстро. Встал, вздохнул, облокотился на стенку, поправляя куртку, – и стена вдруг открылась! Всё это время он сидел рядом с дверью! Вышел и оказался на улице. Возблагодарил Господа, Божью Матерь, преподобного Савватия. Почувствовал радость – исполнил послушание отца Германа, прочитал Акафист.
Подумал, что пережитое искушение было нужно. Будто преподобный Савватий сказал ему: «Ведь ты хотел этого, мечтал побывать там, где я жил, где подвизался – вот ты и побывал. Испытал искушения и страхования, немного подобные моим».
Счастливый, вернулся в тёплую келью. Хозяин постелил в углу, и уставший гость сразу провалился в глубокий сон.
Когда утром вышел на улицу – всё показалось совершенно в ином свете. Красиво, просто, совершенно не страшно, ничего драматического, как казалось это ночью. И совсем не трудной теперь представлялась одинокая молитва в ночном пустом храме.
Отец Герман показал ему место, где была келья преподобного Савватия, дал доски – такие хорошие дубовые доски, и он сколотил небольшой крест. Ножиком аккуратно, старательно вырезал: «Преподобному Савватию от грешного игумена Савватия» – и осторожно прикрутил крест проволокой к берёзе.
Поблагодарил отца Германа за приют и, счастливый, пошёл обратно в монастырь.
Соловецкий преподобный принял его, вёл, показал, как жил… И эта поездка была милостью Божией и небесным уроком от его духовного покровителя. Когда его, иерея Сергия, постригали с именем преподобного Савватия, ему очень хотелось почувствовать своего святого духовно – кто он, как подвизался, как молился. Но преподобный был пустынником, житие его записано очень кратко, жизнь и подвиги – тайна.
И когда отец Савватий сходил в скит и пережил все искушения, испытал страхования, сомнения, молился и обрёл помощь в искушениях, его небесный покровитель приоткрылся ему – он почувствовал его сердцем.
Почувствовал, каким тихим, скромным был преподобный Савватий, Соловецкий чудотворец. Немногоглаголивый старец. Он имел глубокую веру и редкое мужество. Имел дар слёз. Молился за весь мир. В те суровые времена какую нужно было иметь веру, чтобы выжить на Соловках! – а он там жил. Преподобный учил всему, что имел сам – учил не бояться, верить, уповать, молиться, – и отец Савватий нашёл эти небесные уроки в своём сердце.
Когда приехал на Соловки через два года, снова пришёл в скит, и отец Герман отдал ему назад его крест – он был уже постаревший, потемневший от ветров и зим и выглядел как старинный. Отец Герман сказал:
– Наш игумен благословил поставить на этом месте большой, четырёхметровый поклонный крест. А этот ты возьми себе – как святыню, как благословение тебе от преподобного Савватия Соловецкого.
Так преподобный благословил его, и он увёз святыню в родной монастырь. Крест этот и сейчас стоит у него в келье на иконостасе, и каждый год, в день памяти преподобного, отец Савватий приносит крест в храм и кладёт на аналой для поклонения.
И старается помнить соловецкие уроки, молиться, надеяться на Господа. Сколько в нашей жизни сомнений и страхов…
Преподобнии отцы наши Зосимо, Савватие и Германе, молите Бога о нас!
Следы на снегу
Поездка у них удалась только поздней осенью – не самое подходящее время для путешествий. Распутица прихватывалась морозцем, цементировалась к ночи, с утра каблуки отбивали дробь, а к полудню опять увязали в раскисших просёлочных колеях. Предзимье: пасмурное небо, чернота деревьев, угрюмое молчанье птиц, пронзительный стрекот одинокой сороки. Предзимье – предчувствие, предвкушение, ожидание зимы. С утра выпал первый молодой снег, спрятал старую пожухлую листву, наполнил воздух морозным свежим дыханием.
Они стояли на пустыре – и он был совершенно безлюдным, оправдывая своё название. Никакой дорожки, никакой тропочки – ничего. Совершенно непонятно, куда теперь идти.
А начиналось всё прекрасно. Отец Савватий и несколько инокинь небольшой уральской женской общины решили съездить к преподобному Серафиму Саровскому – поклониться его мощам, попросить благословения.
Шёл девяносто первый год, на далёкой Митейной горе Пермского края эти сестры несли послушание в богадельне, ухаживая за одинокими немощными старушками. До основания монастыря Казанская Трифонова женская пустынь лежал путь длиной в пять лет, но старец архимандрит Иоанн (Крестьянкин) уже благословил их общину, и они очень нуждались в духовном укреплении, в молитвах великого подвижника, преподобного Серафима Саровского.
И всё получалось чудесным образом: не хватало денег на поездку – появились деньги, не было билетов – чудом купили. И доехали замечательно, и поселились удачно. Отстояли воскресную службу, причастились, а после службы решили побывать на святом источнике на речке Сатис. Источник тогда ещё не благоустроили, просто в лесу, на берегу реки, бил родник, и добраться туда можно было на автобусе. Им объяснили: «Доедете до остановки „Мясокомбинат“, пойдёте в лес и найдёте источник».
Так они всё и сделали. Доехали до остановки, автобус развернулся и уехал, и они остались на безлюдном пустыре. Стали молиться: «Преподобне отче Серафиме, помоги нам найти твою пустыньку!» Походили-походили туда и сюда – и вдруг увидели следы одинокого путника. Видимо, человек приехал раньше и ушёл в лес. В эту пору грибы-ягоды не собирают – и пойти он мог, скорее всего, только на источник. Обрадовались несказанно!
Пошли по следам с молитвой – молодые, ревностные, счастливые, полные той радости первоначальной монашеской благодати, которая как на крыльях носит. Той, что спустя годы вспомнишь – и слёзы по щекам. Монашество – оно ведь как супружество: первая любовь, восторг и упоение, а спустя годы – труд, пот и тяжесть ноши. И так важно сберечь прежнюю ревность, не растерять пыл. А когда станет совсем трудно, так, что невмоготу, – вспомнить эту лесную дорожку, эту горячую молитву и направляющие заботливые знаки чётких следов по первому снегу.
Следы привели к речке, к источнику и оборвались. Их не было нигде, ни справа, ни слева. Они шли только в одном направлении, привели к источнику и исчезли. Это было настоящим чудом, и они невольно, не сговариваясь, запрокинули головы: их провожатый – он что, взлетел?! Стояли как громом поражённые, обомлели от какого-то священного ужаса: что же это такое? Это же мистика! Кто же был их проводник?! Переглянулись – и не сказали ни единого слова друг другу, боясь нарушить тайну чуда.
Умылись, облились из ведра, попили воды – стало тепло. Вспомнили Мотовилова, служку отца Серафима, – как было ему тепло рядом со старцем в зимнем лесу. От переполняющих чувств, не сговариваясь, запели тропарь преподобному. Было пасмурно, тихо, никаких птиц в лесу. И как только начали петь – прилетела птичка – чудная, необычная – и стала подпевать. Пела так чудесно!
А когда они вернулись в монастырь, пожилая монахиня, мать Феодосия, позвала их: «Приложитесь к вещам преподобного батюшки Серафима. Мы их ещё не выкладывали для поклонения паломникам, только сестрам. Вы будете первыми».
И они с умилением сердечным приложились к стоптанным башмачкам преподобного, подбитым коваными гвоздиками с большими шляпками, к мантии, епитрахили, чугунку. Прикладывались – и плакали. Кто испытывал это умиление сердечное – поймёт.
А потом чудо продолжилось: мать Феодосия попросила отца Савватия поменять покров на мощах преподобного:
«Мы сами этого не делаем, только батюшек просим, а сейчас батюшек нет никого».
И он с трепетом, с чувством собственного недостоинства поменял покрывальце на мощах – милость Божия, ласка преподобного Серафима Саровского.
Мать Феодосия подарила ему ещё чётки, освящённые на мощах старца, – и они стали самыми любимыми, вот уже много лет отец Савватий бережёт их и молится по ним в особых случаях.
Так они получили благословение преподобного – и уехали другими людьми: утешенными, обновлёнными, обласканными. Батюшка Серафим встретил их как живой. Уезжали и думали: «Мы были в гостях у преподобного Серафима Саровского. И увидели настоящее чудо. Оно было сродни самому старцу – тихое, смиренное, естественное. Не гремел гром, не разверзалась земля под ногами. Такое неприметное чудо от преподобного Серафима».
Увидеть чудо
Рассказ игумена Савватия (Рудакова)
Не так давно я окрестил жителя Верхнечусовских Городков, бывшего председателя поселкового совета, а ныне пенсионера, Юрия Александровича Волкова. Из того, что крещение он принял в возрасте почтенном, понятно, что большую часть жизни прожил Юрий человеком нецерковным и поэтому, будучи новоначальным, имел многочисленные сомнения и недоумения. Молился об укреплении веры.
Из Верхнечусовских Городков к нашему монастырю Казанская Трифонова пустынь ходит паром. И вот недавно на пароме Юрий Александрович встретил неместных – небольшую группу людей, сопровождавших инвалида-колясочника. Пока ждали отплытия, познакомились, разговорились.
Мужчина в коляске оказался бывшим воином-афганцем. Во время военных действий летел на «вертушке» – вертолёте, под обстрелом вертолёт загорелся. Из всего экипажа в живых остался он один. Многочисленные ранения, позвоночник повреждён, чуть не все кости переломаны – еле спасли. Перенёс несколько операций, но ничего не помогло, и вот уже много лет нижняя часть тела парализована.
Сопровождавшие его друзья стали спрашивать дорогу к источнику Казанской иконы Пресвятой Богородицы. Юрий подумал про себя: «Зачем только время тратят и силы? Столько лет человек прикован к инвалидной коляске… Это очень наивно – мечтать, что купание в источнике может ему чем-то помочь… Просто вода… Просто очень холодная вода… И чем ему эта вода поможет?! Друзья вроде ребята серьёзные, а такой ерундой занимаются… Ну да хоть прогуляются – места-то живописные и погодка летняя, чудесная…»
Объяснил, как добраться до святого источника, паром причалил к берегу, и они расстались.
Через полтора месяца снова встречает тех же людей с тем же афганцем-колясочником на пароме. Смотрит – а инвалид привстаёт на ноги сам. И друзья радостные такие… Снова на источник его повезли.
И в третий раз Юрий Александрович встретил их ещё через полтора месяца, встретил – и удивился: одни приехали, без афганца. Моросил осенний дождь, холодные волны Чусовой били о стенки парома. Видимо, не повезли инвалида с собой, чтобы не простудился в ненастье…
– Ребята, а друга дома оставили, да?
– Почему дома?! Да вот же он!
Смотрит Юрий: стоит среди них мужчина с палочкой в руке, вовсе и не инвалид никакой – сам ходит, сам передвигается. За три месяца неподвижный годами человек встал на ноги.
Чудо это было не только для больного, но и для самого Юрия Александровича, и сильно укрепило в нём веру.
Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!
Бронь в монастырской гостинице
После литургии народ не спеша потянулся из храма. Тёплое солнце, золотая листва, особый осенний прозрачный воздух – всё в этот октябрьский день было праздничным, будто и природа радовалась дню памяти преподобного Сергия Радонежского.
После трапезы игумен Савватий хоть и очень устал, но долго не мог уйти в келью: у трапезной толпились паломники – кто ждал благословения на дорогу, кто искал совета, кто желал поздравить с праздником.
– Батюшка, когда благословите теперь приехать в обитель?
– Батюшка, мама позвонила – заболела, прошу молитв!
– Отец Савватий, надо бы поговорить: на работе проблемы большие…
– По строительству, батюшка, можно спросить совет?
И среди многочисленных мужских басов и высоких женских голосов неожиданный детский звонкий – дочка паломницы лет девяти в яркой розовой шапочке:
– Батюшка, а у меня преподобный Сергий – самый любимый святой! Я к нему с просьбами обращаюсь, ну там по учёбе, и он всегда помогает! А вы как к нему относитесь? Он вам помогал когда-нибудь?
Улыбнулся:
– Я к нему с огромным почтением отношусь!
Благословил, выслушал, посоветовал, поздравил, попрощался. Тяжело поднялся по скрипучей лестнице в келью. Наконец остался один. Сегодня предстояло ещё много дел. Нужно немного отдохнуть, собраться с силами… Присел в старое кресло. Помогал ли ему когда-нибудь преподобный Сергий?
В окне – даль, хорошо просматриваемая с высоты Митейной горы: опустевшие поля и тронутые золотом леса, Чусовая – холодная, осенняя, серая. Свежий, чуть горьковатый от прелой листвы воздух из форточки, запах дыма от костров. По стеклу блики, солнечные зайчики.
Тогда, почти тридцать лет назад, в окна поезда светило такое же неяркое солнце, стоял один из последних солнечных осенних дней, мелькали жёлтые, рыжие, золотистые краски лесов и полей. Он ещё не принял монашеский постриг и не был игуменом Савватием, а был молоденьким, недавно рукоположенным иереем Сергием. Потихоньку привыкал к «отцу Сергию» вместо просто Сергея, учился быть пастырем.
В свои двадцать с небольшим чувствовал себя очень взрослым. Не просто путешествовал, а вёз к преподобному Сергию Радонежскому младшего брата – пятнадцатилетнего мальчишку.
На поездку благословил духовный наставник, владыка Афанасий, по-отечески поцеловал обоих в макушку и отправил с Богом. Купили билеты на поезд, поехали счастливые, радостные. Два брата.
Сам Сергей ходил в храм с малолетства – бабушка, милая бабушка, вечная тебе память, смиренная молитвенница. Привыкнув с детства, ходил и подростком и юношей, рано уехал из дома, став иподьяконом у владыки, затем дьяконом и в двадцать с небольшим – священником.
А брат родился на семь лет позже, и уже некому было приучить его к храму. И молодой батюшка чувствовал ответственность за парнишку, хотел приобщить его к вере, показать православные святыни, помолиться с ним и за него у мощей преподобного Сергия Радонежского.
Очень переживал, как обычно переживают люди, когда хотят поделиться чем-то сокровенным. Так хотелось, чтобы брат почувствовал благодать Лавры, её дух, её святость, понял, почему ему так дорог, так близок преподобный Сергий. Чтобы всё прошло без особых праздничных и паломнических искушений, привычных ему самому, но угрожавших стать камнем преткновения для братишки, такого юного, новоначального. Чтобы не обидел никто, не испортил праздника, не оказалось рядом «злой» церковной старушки или не по уму ревностного трудника. Чтобы нашлось место в гостинице…
Троице-Сергиева Лавра встретила перезвоном колоколов, далеко разносящимся в прозрачном октябрьском воздухе. В преддверии большого праздника в обитель съехалось множество паломников и духовенства – маститых протоиереев и иеромонахов, солидных игуменов и немолодых архимандритов. Все гостиницы оказались переполнены.
Светило солнце, но холодный ветер заставлял зябко поёживаться, быстро смеркалось, и осенние сумерки пугали возможностью остаться без приюта, без тёплого ночлега. С тревогой посмотрел на уставшего мальчишку, решительно взял за руку. За Троицким собором, в монастырской стене – старинная полутёмная гостиница с узкими окнами, большими многоместными кельями.
Дежурил какой-то трудник, сказал сразу:
– Простите, мест нет.
Посмотрел на них внимательно, смягчился и сказал ещё:
– Впрочем, у нас есть два места свободных, но поселить на них не могу: на них бронь – зарезервированы для священника с братом. Вы оставьте вещи здесь, сходите на трапезу, потом на вечернюю службу, а после службы зайдите к нам снова. Подойдёт отец гостинник, может, что-то придумает.
Подумалось: наверное, бронь для кого-нибудь почтенного протоиерея.
Сходили на трапезу, потом на службу, помолились. Вернулись в гостиницу, нашли отца гостинника. Пожилой, седой инок внимательно посмотрел на дорожную одежду молодого батюшки, на плащ, на подрясник, в котором ходят многие духовные лица, от послушника до архиерея, и спросил:
– Вы кто?
– Священник.
– А это кто с вами?
– Мой брат.
– Вот вас-то мы и ждём! Проходите, вот вам два места!
Чудесно устроились, переночевали. Утром сходили к преподобному Сергию – и всё было, как мечталось. Причастились. Душа – радостью до краёв! Брат сияет весь.
Только батюшку беспокоил помысл – заняли чужое, не им предназначенное место. Но никто больше, никакой маститый протоиерей не приехал, никто не претендовал на бронь в монастырской гостинице, их никуда не выставили, и они прожили в этой чудесной келье до отъезда.
Перед отъездом пошли поблагодарить отца гостинника. Батюшка не удержался, спросил:
– Отец, простите, вы нас поселили на места священника с братом, которые должны были приехать. А кто это?
А тот загадочно улыбнулся:
– Так это вы и есть!
– Да как же о нас узнали?!
– Здесь хозяин сам преподобный Сергий Радонежский – он и управил! Устроил так, что кому-то из отцов Лавры Господь открыл о вашем приезде. Мне и передали: приедут двое, священник с братом. Я говорю: а как же я узнаю, они это или нет? А мне говорят: спросишь, да и узнаешь. Вы и приехали!
И это было умилительным до слёз чудом Божиим, посланным для утверждения веры молодого священника и его новоначального брата.
Преподобне отче Сергие, моли Бога о нас!
Особенный день
Снег шёл с утра, крупные снежинки неторопливо кружились, укутывая спящий лес и ледяную Чусовую, и всё вокруг становилось белым, чистым, праздничным, будто готовясь к Рождеству.
В Казанскую Трифонову пустынь накануне праздника приехало много паломников с ребятишками, для них готовили рождественскую сказку, подарки, поздравления. Накануне Рождества традиционно ставили ёлочку, и игумен Савватий как раз собирался поехать за этой ёлкой в лес.
Пока шёл к машине, огляделся: всё в монастыре шло своим чередом – в храме читали Псалтирь, на салазках в кельи возили дрова, топились печи, из трапезной доносился запах капустных пирогов, на конюшне мычали коровы, а рядом с ними задумчиво жевала сено монастырская лошадка Ягодка.
Чего-то не хватало в этой привычной жизни обители, и он быстро понял – не чего, а кого. Утеплённая большая будка монастырского пса Бучика пустовала уже пару недель, и некому было сопровождать гостящих на каникулах мальчишек в их зимних забавах и катаниях с горы, некому было провожать машину отца Савватия преданными глазами, радостным повизгиванием и помахиванием хвоста.
Большой рыжевато-золотистый Бучик жил в монастыре давно и был умнейшим и очень добрым псом. Бучик исправно охранял обитель и с удовольствием сопровождал тех, кто уходил ранним летним утром на поле пасти коров. Изредка отлучался по своим собачьим делам в ближайшую деревню, но никогда надолго не задерживался. И вдруг две недели назад ушёл – и пропал.
Все в монастыре переживали и очень жалели Бучика. Погиб, потерялся – были только догадки. Отец Савватий печально вздохнул – жалко пёсика. Завёл машину, погрел немного и не спеша выехал за ворота обители. Снег пошёл сильнее, и дорогу стало плохо видно.
Проехал несколько километров, почти добрался до леса, как вдруг машина остановилась. Вышел, осмотрел автомобиль: бензин – в наличии, с мотором – порядок, никакой видимой неисправности, но машина не заводилась. Отец Савватий подумал немного, помолился, снова попробовал завести – бесполезно.
Снова вышел из машины. Лес рядом, просёлочная дорога пустынна – ни одной машины. Смеркалось, подмораживало. Он хорошо знал, что ничего не бывает просто так, случайно – и стал внимательно осматриваться вокруг. Белые сугробы и особая, зимняя тишина – без пересвистывания и чириканья птиц, – лишь ветер гуляет по пустым полям, заметает дорогу. Стал потихоньку замерзать и решил вернуться в монастырь пешком – там взять другую рабочую машину и водителя на подмогу.
Уже открыл дверцу автомобиля, но внезапно услышал со стороны поля приглушённый вой. Подумал: волк. Прислушался как следует и понял – скулила собака. Хрипло, слабо – взывала о помощи. Внимательно осмотрелся и вдалеке, в поле, заметил в сугробе собачью голову. Подошёл к обочине, стал звать, но собака не двинулась с места, продолжала жалобно, чуть слышно сквозь вой ветра, скулить.
Отец Савватий вздохнул и решительно отправился в поле по сугробам. Сразу провалился глубже колена и с большим трудом прошёл метров тридцать до собаки. Когда добрался до неё – поразился: это был бедный Бучик. Вокруг его большой головы намело плотный снег, и он вмёрз в этот сугроб так, что не смог бы встать, даже если б захотел.
Отец Савватий вернулся в машину, взял топор, приготовленный для ёлочки, вернулся и стал осторожно отгребать снег и вырубать лёд вокруг пёсика. Когда попытался поднять большого, тяжёлого Бучика, тот заскулил сильнее, почти заплакал от боли – как человек. Стал покусывать руки – тихонько, небольно, как бы давая понять о тяжёлой травме. Испытывая ужасные страдания, контролировал себя, боялся причинить боль своему спасателю.
Отец Савватий снова вернулся к автомобилю, взял покрывало, на покрывале очень осторожно дотащил пса до дороги, занёс в салон, положил на заднее сиденье. Бучик посмотрел на него благодарным взглядом – и отключился, потерял сознание.
Отец Савватий понял, что произошло: Бучик возвращался в монастырь из деревни, и его сбила машина. В шоке он пробежал по полю метров тридцать, а потом упал и уже не мог двигаться. Постепенно вмёрз в землю и был уже почти занесён снегом, когда монастырская машина заглохла как раз напротив него – ни дальше, ни ближе.
Отец Савватий снова попробовал завести автомобиль – и он тут же завёлся. Такое обыкновенное чудо… Приехали в монастырь, вызвали ветеринара – у Бучика оказались переломаны задние ноги. Его поместили на тёплую конюшню, напоили, накормили, стали заботливо лечить.
А на следующий день ударил сильный мороз – минус тридцать пять… Если бы машина не заглохла рядом с Бучиком в поле – он неминуемо бы погиб.
Отец Савватий привёз ёлку, и на следующий день все обитатели монастыря встречали Рождество. А он думал про себя: «Как милостив Господь! В Свой праздник, в Свой Святой день Он не даёт никому страдать! В этот день прекращаются войны и заключается рождественское перемирие, облегчаются страдания узников, болящих и страждущих и вся тварь славит Господа!»
Да, Рождество – особенный день, и эту истину он почувствовал сердцем, пережив такое чудесное спасение обычного беспородного пса Бучика. Даже бессловесной твари Господь не попустил погибнуть накануне Своего Рождения!
Рыжевато-золотистый Бучик поправился и прожил ещё лет семь. Из монастыря больше не уходил ни на шаг, передвигался сильно хромая, но обитель охранял ревностно. И когда видел отца Савватия, подходил к нему с огромной благодарностью и преданностью в глазах – даже годы спустя.
Глас хлада тонка
Выдался на редкость славный декабрьский денёк – стоял лёгкий морозец, снег искрился на солнце, белоснежные сугробы мелькали вдоль дороги. Отец Савватий ехал на станцию Комарихинскую к умирающему старичку. Только сам не знал, зачем едет: старичок был совершенный безбожник.
Его жена Мария ходила в храм всю жизнь. Ездила из Комарихинской в Казанскую Трифонову пустынь, когда там ещё не было монастыря, а был просто приходской храм Всех Святых. В храме служил известный на Урале, да и по всей стране, старец протоиерей Николай Рагозин, и Мария была его верным чадом.
С мужем Леонидом они жили хорошо, растили двух дочерей. Леонид – работящий, добрый, любил копаться вместе с женой на огороде, сидеть вечерами вместе на завалинке, любоваться закатом над Чусовой, гонять чаи у тёплого бока печки.
Одна незадача: в отличие от верующей жены, он всей душой воспринял атеистическое воспитание, которым в его времена щедро потчевали пионеров и комсомольцев. Искренне считал религию опиумом для народа и горячо возмущался заблуждениями жены, которая этот самый опиум потребляла, причём в слишком больших, по его мнению, дозах.
Леонид пытался убедить Марию, что ходить в церковь и кормить бездельников-попов – полнейшая глупость, что гораздо лучше вместе поработать в огороде или сходить в лес за грибами. Он не любил оставаться дома один, ревновал жену к её непонятным отлучкам, злился, гневался и даже потчевал Марию оплеухами, пытаясь «выбить дурь из её упрямой головы».
Но тут, как говорится, нашла коса на камень. Кроткая, смиренная Мария, простая деревенская женщина ещё старой закалки, которая никогда слова поперёк мужу не говорила, хождение в храм бросать отказывалась наотрез. По её просьбе старец, отец Николай, приехал к ним в дом, пытался поговорить с Леонидом, убедить его смягчиться. Но тот был так озлоблен, что даже всеми почитаемого старца выгнал и так разгневался его приходом, что ещё и жене досталось.
Старец, конечно, не обиделся на Леонида, наоборот, молился, чтобы Господь помиловал его и спас его бессмертную душу. А на причитания Марии сказал только: «Молись, Мария, – и Господь помилует твоего мужа». И она молилась.
Шли годы. Преставился отец Николай. Через пять лет после его смерти в приходской храм служить назначили отца Савватия. Марии к тому времени уже стукнуло семьдесят лет. Небольшого росточка, богомольная и богобоязненная старушка, очень кроткая, смиренная, с печальными светло-голубыми глазами – такой увидел её отец Савватий. Она продолжала молиться за мужа, но ничего не менялось – он оставался безбожником.
Отец Савватий прослужил уже лет десять в храме Всех Святых, когда одним морозным декабрьским утром из Комарихинской приехала заплаканная Мария и стала звать батюшку к мужу. Леонид тяжело болел и лежал, можно сказать, на смертном одре. И вдруг он стал настойчиво требовать священника. Мария страшно удивилась, стала спрашивать:
«Зачем тебе батюшка?!» Очень испугалась, что пред смертью муж захочет поругаться со священником, станет богохульствовать.
Но Леонид ответил твёрдо: «Я хочу покаяться».
Отец Савватий тоже сильно удивился, но взял Святые Дары и поехал в Комарихинскую. Когда вошёл в дом, увидел на старинной железной кровати сухонького, маленького старичка – очень слабого, с впалыми глазами и серым лицом. Зная его жизнь и его отношение к вере, отец Савватий растерялся: с чего начать, зачем его позвали?
Но когда подсел к кровати на старый, крепкий ещё, с красивой резной спинкой стул, всё само собой уладилось: тяжелобольной оживился, ласково и приветливо поздоровался и сказал, что хочет исповедаться. Мария вышла на кухню.
И когда этот умирающий восьмидесятилетний старик, всю жизнь проживший без Бога, начал каяться, отец Савватий ощутил необычайную благодать – такую, что мурашки пошли по коже. Батюшка никак не мог ожидать подобной исповеди от неверующего человека – это была очень глубокая, искренняя, проникновенная исповедь, будто Леонид всегда ходил в храм, жил церковной жизнью и навык к покаянию. Он говорил ясно, чётко, называл грехи без малейшего самооправдания или самосожаления, каялся в том, что жил без Бога. Каялся так, словно он всю жизнь готовился к этому моменту, – очень глубокое покаяние за все долгие годы. Говорил без остановки, долго – и у батюшки появилось редчайшее ощущение, что Сам Господь присутствует при этой исповеди и Сам принимает грехи бывшего безбожника.
Отец Савватий слушал и думал: «Как милостив Господь к кающимся грешникам!», слушал и вспоминал разбойника на кресте и Савла, ставшего Павлом.
После исповеди батюшка особоровал Леонида и причастил его – старик с благоговением слушал молитвы и песнопения, сам крестился и молился. А вернувшаяся с кухни Мария тихонько плакала рядом – она была так поражена, что не могла слова вымолвить, только слёзы лились ручьями по её морщинистым щекам. Сбывалось то, о чём она мечтала долгие годы, на что уже почти не надеялась – и что теперь происходило так просто, так естественно, будто исповедь и покаяние её мужа были для него самым обычным делом, будто он всю жизнь сам ходил вместе с ней в храм. Такое тихое, неприметное чудо – как лёгкое дуновение ветра: «Глас хлада тонка, и тамо Господь».
Отец Савватий закончил читать молитвы, глянул на умирающего и поразился – лицо его изменилось на глазах: серые щёки порозовели, тусклые глаза стали светлыми, сияющими. Леонид помолодел – будто в его умирающее тело влилась новая жизнь. Батюшка перевёл взгляд на Марию – она стояла как громом поражённая и с изумлением смотрела на мужа. Потом хрипловатым от волнения голосом робко спросила:
– Лёня, это ты?! Что с тобой, Лёня?! Я тебя не узнаю!
Она действительно не узнала своего мужа, и на кровати на самом деле лежал совсем другой мужчина – не богохульник, не атеист, – там лежал и кротко улыбался верующий человек. Мария подошла к кровати и встала на колени рядом с ним. Она плакала, а муж ласково гладил её по голове.
Отец Савватий возвращался по заснеженной дороге в монастырь и думал: «Молитвы старца, отца Николая, подвиг Марии, её вера, её терпение и благодать Божия изменили этого человека, и можно надеяться, что Господь не лишит его Царствия Небесного, как покаявшегося разбойника. Из умирающего безбожника, добычи ада, он стал верующим – это Господь восхитил его душу из пропасти и спас».
Через неделю Леонид умер, перед самой смертью ещё раз причастился. И по его кончине отец Савватий и Мария не чувствовали скорби – на душе была духовная радость, малая Пасха.