Эту историю я не просто выслушала, а была её очевидцем. Так совпало, что оказалась я в городе своего детства и юности вместе со школьной подругой Инной. Я по делам приехала на несколько дней, а она маму навещала. Остановились мы обе у её мамы и провели там несколько дней.

Маму у Инны звали Надеждой, и была очень доброй и приветливой. Но был у неё один недостаток – она сильно пила. Инна свою маму оправдывала её тяжёлой неудавшейся жизнью.

И на самом деле, судьба у Надежды была – не позавидуешь. Родилась она в годы войны, отец погиб на фронте, так никогда и не увидев дочурку. Росла с пьющим отчимом. Когда девочке было шестнадцать лет, пьяный отчим пытался изнасиловать её, и Надя ушла из дома в общежитие. Школу толком не окончила, профессию не получила… Работала то посудомойкой в столовой, то уборщицей.

Не сложилась и семейная жизнь. Муж вскоре после свадьбы загулял, к юной жене относился с пренебрежением. А вскоре и бросил её одну с дочуркой без всякой поддержки. Надя растила Инночку одна, к дочке относилась хорошо. Покупала ей еду и одежду. А все оставшиеся копейки стала тратить на выпивку, забываясь после работы и топя в вине свою тоску по несложившейся жизни и своё женское одиночество.

Инна рано уехала из дома, выучилась, завела свою семью. Мать не бросала, навещала, помогала. Но та спивалась всё сильнее. И вот сейчас Надежда позвала дочку, чтобы попрощаться с ней перед смертью – разболелась она сильно и почему-то была уверена, что умирает, хоть ей и семидесяти ещё не было.

Когда мы зашли в квартиру, то Надежда встретила нас трезвой: ждала дочку, не хотела расстраивать. По обстановке видно было, что хозяйка маленькой квартирки – человек пьющий. Тем трогательнее было её старание скрыть свою страсть к вину, встретить нас радушно. Из старого шкафчика она достала такие же старенькие облупившиеся чашки, правда, ручки у чашек были отбиты. Но было понятно – это для гостей. Сама хозяйка пила чай из закопчённой кружки.

Я присмотрелась внимательней к Надежде, помнила маму подружки ещё со времён школы: милое и приветливое лицо, добрые глаза, но под глазами мешки пьющего человека, седые, кое-как подстриженные волосы, почти нет зубов, руки трясутся… А сейчас ещё и ноги болят, и желудок, и сердечко. Видимо, посадила сердце-то пьянством своим. Да, жалко человека…

Инна маме подарок привезла. Ей, узнав о болезни мамы, привезли с Афона поясок, освящённый на поясе Пресвятой Богородицы, и маслице из Ватопедского монастыря. А я как раз незадолго до этого, в Оптиной, стала свидетельницей, как такой же подарок муж жене с Афона привёз. Нужно сказать, что на Афоне в Ватопедском монастыре святого маслица обычно наливают совсем чуть-чуть, не как у нас, полный пузырёк. Поясок тоже – небольшая ленточка. Так вот, приехал муж с Афона и привёз жене эти святыни. А жена берёт в руки святое маслице, делает недовольное лицо и говорит:

– Как масла-то мало! Уж не мог побольше, что ли, привезти? Столько наливают? Экономят, видимо! А чего поясок такой маленький?!

А теперь я стала свидетельницей того, как Инна вручила такие же святыни своей маме. Надежда побежала мыть руки, а потом, чуть дыша, приняла пузырёк со святым маслом и прошептала:

– Это мне?! Господи, неужели это мне, такой грешнице, столько святого масла налили?! Доченька, счастье-то какое! А это что – поясок?! Ах, да это же целый пояс! На поясе Пресвятой Богородицы освящённый?! Да я же недостойная такого дара, доченька милая! Да как же я это одеть-то посмею?!

И она заплакала, неловко стирая слёзы кулачками и по-детски шмыгая носом.

– Понимаешь, – шептала мне вечером подруга на обшарпанной кухне, – сколько себя помню, я всегда испытывала к маме глубокую жалость. Вот не везло ей в жизни, и всё тут. Отчим – пьяница – надругаться хотел, муж бросил без помощи и поддержки. Профессии нет, куда работать устраивалась – везде всё шло не так. В счётном отделе обвинили её в краже, она ещё совсем молоденькой была, рыдала ночи напролёт, даже руки на себя наложить хотела. А потом нашли истинную воровку, она на другой краже попалась, а перед мамой и не извинились толком. В больницу санитаркой устроилась – отделение через год закрыли…

И так всю жизнь… А у неё ещё характер такой слабый… Вот бывают люди – как дубы. Или как берёзы. А её я всю жизнь представляю такой тоненькой осинкой – дрожит на ветру, клонится… Нет у неё опоры никакой в жизни… Сколько раз я её к себе взять хотела! Но она не едет… Знает ведь, что пьёт сильно и бросить не сможет… Вот и не хочет мне жизнь портить…

Оль, ну почему так? У некоторых людей всё хорошо в жизни складывается – и родители, и семья, и работа. А у моей мамы вся жизнь какая-то нескладная. Вот сейчас помирать собралась – и что? Как бы пьяная-то не умерла…

Почему вся её жизнь – как черновик? Почему не удалось ей реализовать ни доброту свою, ни отзывчивость? Характер слабый? Так ведь если человек слабый, то он не может стать сильным… В чём её вина? Почему она так несчастна?

Я молчала. Что я могла ответить? Потом пробормотала утешающе:

– Инна, ну вот она в тебе свою доброту реализовала, вырастила тебя… И ты её любишь. Ведь любишь? Ну вот… И потом: кому много дано, с того много и спросится, а кому мало дано, с того мало… Господь видит все обстоятельства жизни человека, у Него, может, к твоей маме и спрос другой – кто знает?

Утром Надежда вышла к нам задумчивой и серьёзной. Она медленно сказала:

– Доченька, маслом я, недостойная, помазалась и поясок посмела на себя одеть. И вот лежу я утром на кровати, а мне так отчётливо – голос не голос, мысль не мысль, не могу сказать, только, знаешь, доченька, а я ведь, похоже, некрещеная…

– Как это некрещеная, мам?! Никогда ты об этом не упоминала! А прошлый раз я приезжала, ты болела, так мы к тебе батюшку звали! Вспомни! Ты ведь соборовалась! Как ты могла вдруг вспомнить, что некрещеная?!

– Не сердись, доченька… А как одела я поясок и помазалась маслицем, так у меня всё в голове и прояснилось. Так прояснилось хорошо, понимаешь? Я до этого и не замечала, что в голове у меня как будто туман… А вот когда прояснилось, тогда и поняла… И знаешь, так вдруг ясно всё вспомнила! Детство, маму… Я когда родилась в сорок третьем, у нас в округе ни одного храма открытого не было. А потом я заболела сильно, а мимо деревни шёл старичок какой-то. Я вот сейчас вспомнила, как мама говорила, будто он пошептал надо мной что-то. Так ведь пошептал – это не окрестил?! И мне так ясно представилось, доченька, что некрещёная я.

– Ну, мам, вот это да! Вот это ты нас озадачила!

Стали мы с Инной думать, что делать. Позвонили в Оптину пустынь наставнику своему духовному; игумен А. – братский духовник, молитвенник. Спросили у батюшки, как поступить. Батюшка ответил, что помолится и на следующий день даст ответ. И действительно на следующий день отец А. твёрдо сказал, что крестить нужно маму.

Повели мы Надежду в храм, храм совсем рядом с домом, но она еле-еле дошла. Совсем занедужила… Священник вышел, глянул на неё и говорит:

– Помню я вашу маму, я ж её соборовал! Чего это вы удумали?! Как некрещеная?! Ну не знаю…

И к Надежде строго:

– Почему вы хотите креститься?

А Надежда вдруг кланяется ему в ноги и просит:

– Батюшка милый, окрести меня Христа ради!

Священник смягчился. Подумал ещё. Потом спрашивает:

– Веруешь ли в Пресвятую Троицу? Что такое Троица?

Мы с Инной испугались: что бабушка ответит? Всю жизнь пила, что там она может про Пресвятую Троицу сказать-то? А наша бабушка голос возвысила и твёрдо отвечает:

– Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой! Верую во Единого Бога Отца Вседержителя… – и начинает твёрдо Символ веры читать.

Тут и батюшка говорит:

– Мы вообще-то без огласительных бесед не крестим взрослых, но, принимая во внимание болезнь вашу… В общем, в субботу жду вас к часу дня на крещение.

Привели мы Надежду домой, а ей совсем плохо, мы с Инной боялись даже, что не дождётся она субботы, решили, если что, священника на такси привезти. Но ничего, дожила она до субботы и даже своими ногами в храм пришла, правда, кое-как, с нашей, с двух сторон, поддержкой.

Началось крещение, вот уже и в купель пора, а священник воду потрогал и расстроился: забыли алтарники воду-то подогреть в купели. Слышу, Инна маме шепчет:

– Мам, я в святом источнике в январе купалась, а тут вода всё равно комнатной температуры. Ты уж полностью окунись, ладно?

Смотрю, Надежда головой кивает, согласна, дескать.

Завели мы её в купель, батюшка её окунул трижды, а потом она чуть оступилась, а он решил, что бабушка сознание теряет. Испугался и подхватил её крепко. И мы с Инной подхватили. А она улыбается и говорит:

– Ничего, ничего, это я просто оступилась немножко.

А у батюшки, когда он её подхватывал, в руке ковш был. Он и забыл про него. А тут мы Надежду выводим из купели, а она так радостно и говорит:

– Ах, счастье-то какое! А и хорошо же вы, батюшка, меня ковшиком-то приложили! Это мне как раз по грехам моим подходит! Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!

Мы все трое оборачиваемся, смотрим на нашу бабушку, а у неё на лбу прямо на наших глазах шишка такая здоровая растёт, и даже кожа рассечена немного ковшом тяжёлым. Священник аж за сердце схватился: сначала вода оказалась холодной, потом крещаемую по лбу приложил…

– Матушка, простите меня, я же вас ковшиком ударил!

– Батюшка дорогой, мне по моим грехам ещё больше причитается!

Вот так и окрестили мы нашу Надежду… Вышла она из купели, оделась, пошли мы из храма, слышим, за свечным ящиком старушка ворчит:

– Везёт же некоторым! В конце жизни окрестятся – все грехи им предшествующей жизни простятся, и чистенькими к Богу идут!

Инна с Надеждой улыбнулись только. Вышли мы на улицу, идём домой, уже к дому подходим, как поняли: а бабушка-то наша своим ходом идёт, без поддержки, да как идёт – чуть не вперёд нас летит!

Назавтра ещё раз сходили мы в храм: батюшка благословил Надежде причаститься. И снова она шла без поддержки, так, как будто выздоровела полностью.

Мы с Инной уезжали на следующий день, и Надежда напекла нам пирогов с картошкой. Она провожала нас на вокзале, долго махала рукой. А я смотрела на её помолодевшее лицо, ставшие ясными глаза и думала: «Да, Промысл Божий не обижает никого!»