Следующая дата 4 августа. Ранний вечер. Остров Гуадалканал. Запад Хониары.
Клуб «Гнездо Черного лебедя» располагался в здании типа «брох» (как ранее сказано, типичного для западного края Хониары). Вблизи здание напоминало не какую-нибудь античную башню, а гигантский баобаб, 15 метров в диаметре, и столько же в высоту, с хаотичными наростами на стволе, и пестро-зеленой кроной. Кстати, в природе иногда встречаются такие баобабы-гиганты, с огромной полостью внутри. В Австралии такие баобабы использовались в XIX веке, как тюрьмы, а в Южной Африке в XXI веке — как экзотические кафе. Но сделать искусственный баобаб и использовать его как клуб — на подобную «фишку» способны только люди с «артистической сумасшедшинкой»…
…Видно, что фон Зейла прекрасно знали в «Гнезде Черного Лебедя», и у Герды слегка закружилась голова от стремительного знакомства с дюжиной его товарищей, то ли по Новогодним войнам, то ли по каким-то менее известным делам. Затем, удалось как-то устроиться в относительно уютном месте, среди принципиально-хаотического, как бы натурально-деревянного интерьера «гнезда». Это уютное место можно было назвать (с некоторой условностью) столиком и скамьями, но вообще-то, это напоминало сросток огромных древесных грибов. А если оглядеться вокруг, то кажется, что стены зала тут уходят вверх, во мрак, и потолка не видно. Только будто звездочки мерцают…
…Внезапно размышления Герды Шредер о чудесах интерьера синтетического баобаба оказались прерваны явлением массивного субъекта, вовсе не ожидаемого.
— Мистер Попандопуло? — неуверенно спросила она.
— Просто Егор, — добродушно напомнил бывший стармех и третий помкэп на лайнере «Мидгардсорм», — зверски приятно снова видеть вас, мисс Шредер.
— Просто Герда, — улыбнувшись, ответила она.
— Хватит стоять, флиби-кэп, падай уже, — добавил фон Зейл.
— ОК, майор, — сказал Попандопуло, и приземлился за столик.
— Флиби-кэп? — быстро переспросила Герда.
— Капитан флибустьеров, теперь уже в резерве, — пояснил бывший, как бы, стармех.
— Почему я не удивлена? — этот вопрос Герда риторически задала в пространство.
— По ходу, вы еще в круизе догадались, — прокомментировал он, и добавил, — а мне вот сердце подсказывало: не пройдете вы с майором мимо Гнезда Черного лебедя.
— Хэх! Даже селедке понятно было, — отозвался фон Зейл.
— Егор, — сказала Герда, — вероятно, вы пришли сюда не только ради встречи с нами.
Резервный капитан флибустьеров медленно кивнул.
— Не только. Я вообще-то завсегдатай Черного лебедя. Моя работа требует эрудиции, а откуда взять эрудицию, если не отсюда?
— Ах вот для чего этот клуб… — протянула германка.
— А то ж! — он снова кивнул, — Для понимания: я шеф сектора в партнерстве НХОЛ. Это аббревиатура от: «Не Химическая Океанская Логистика». В смысле, корабли, которые движутся энергией не химического топлива, а ветра, солнца, или чего-то этакого. Мой сектор работает с этаким. Как бы, геотермальным. Ну, я шифровался и стажировался.
— Ясно, Егор. Вы были стажером, а мы, пассажиры, были подопытными кроликами?
— Что вы!!! — искренне возмутился бывший стармех «Мидгардсорма», — Какие, на фиг, кролики??? Я вас умоляю! Во-первых, я же был с вами на борту, если вы помните, и я никаким местом не камикадзе! Чтоб вы совсем поняли, что я не камикадзе, примите в голову моих пятерых детей от очень симпатичных женщин здесь на Гуадалканале. Им совсем не надо чтоб дядя Егор пал жертвой атомного прогресса. И еще Герда, я скажу научно: взорвать субкритическую урановую машину не так просто, даже если хочется. Разверните мысль назад, вспомните, что мне не хотелось. Ну, и где ваши кролики?
Герда уже собралась извиниться за свое подозрение — но не успела. Рядом со столиком возник невысокий мужчина лет 35, похожий на стереотипного славянского фермера из глубинки, выбравшегося летом в ближайший городок за покупками. И этот персонаж, полностью разрушая впечатление от своего визуального образа, произнес с укоризной:
— Егор! Если вы забыли прикладную ядерную физику, то это безобразие, у вас же было «отлично» на курсах повышения квалификации. Если вы не забыли, то тем более, это безобразие: вы дезинформируете эту милую даму. Мэм, я забыл представиться. Зденек Кубек, профессор Лабораториума Палау, к вашим услугам.
— Герда Шредер к вашим, — вежливо отозвалась она, и спросила, — а что на самом деле?
— На самом деле, — ответил молодой профессор, — еще Гейзенберг в 1942-м доказал, что взорвать субкритическую урановую машину можно с помощью внешнего источника нейтронов, например, электро-разрядной дейтериевой трубки. Хотя, он получил лишь тепловой взрыв, а не истинный взрыв со сверхзвуковой ударной волной.
— Зденек, — вмешался фон Зейл, — зачем пугать людей, и провоцировать нуклеофобию?
— Хелм, о чем вы? По глазам мисс Шредер я вижу: она не склонна к глупым фобиям.
— Да, я не склонна, — подтвердила Герда.
— В таком случае, — продолжил Кубек, — я считаю: следует открыто говорить о наших успехах в создании дешевых компактных нейтронно-химических бомб.
— Но, — встрял Попандопуло, — это не про наши корабельные энергоблоки.
Зденек Кубек кивнул в знак подтверждения.
— Не про них. Но обобщать на все субкритические урановые машины, это ошибка.
— Наоми! Ты видишь, как здесь устроен социум? — послышалось лирико-драматическое сопрано, — едва соберутся трое мужчин, сразу разговор заходит об атомных бомбах.
— Да, конечно, я вижу. И с этим надо что-то решать, прямо сейчас! — отозвался другой женский голос, более низкий, но удивительно мягкий. Этакое глубокое контральто.
Герда успела ухватить взглядом сцену этого короткого обмена фразами между двумя женщинами, сидевшими ближе к стойке бара. Мгновенное и четкое впечатление: они интересны. Первая: кругленькая, спокойная и в то же время эмоциональная и, видимо, энергичная дама, немного старше Герды. Вторая (которую назвали Наоми): наоборот, стройная, спортивного вида, и несколько моложе Герды. Обе эти дамы принадлежат к классической англосаксонской расе, как в телесериале по рассказам Честертона…
…Между тем, Наоми пружинисто вскочила, пересекла зал, подошла к дальней стене и, окинув взглядом множество всяких предметов, бессистемно размешанных на этой стене (вероятно, для подчеркивания хаотичности интерьера), выбрала…
…Кельтскую арфу (черт знает, как попавшую сюда). Кельтская арфа, это сравнительно небольшая и простая штука по сравнению с классической арфой, но все же не гитара, и (безошибочно определила Герда по реакции публики) никто раньше не снимал данный образец струнной архаики со стены.
— У-упс, — подал голос профессор Кубек, — возможно, это самое любопытное событие в Гнезде Черного лебедя, с тех пор, как Пикачу основал это заведение.
— Пикачу? — переспросила Герда.
— Это, — пояснил фон Зейл, — прозвище резерв-комэска Мэло Гереро, основавшего тут, кстати, не только «Гнездо Черного лебедя», но и партнерство «Solomonster».
— Таки наоборот, — возразил Попандопуло, — сначала Пикачу основал фирму, а уж потом Гнездо. И масштабы не сравнить. «Solomonster», это точка промпиратства, не побоюсь сказать: планетарного уровня, а Гнездо — интеллектуальный паб районного значения.
— Для Пикачу, — добавил Кубек, — это было важно. Ему срочно требовалась эрудиция.
В этот момент арфа в руках Наоми издала несколько изумительно-мелодичных звуков. Публика коротко поаплодировала. Между тем, кругленькая старшая напарница Наоми, грациозно, как белочка, перескочила на скамью рядом со Зденеком Кубеком.
— Зденек, — тихо сказала она, — неужели нельзя избежать этого ужасного прозвища?
— Эшли, вы говорите о Пикачу? — уточнил молодой профессор.
— Нет, нет и нет. Я говорю о Мэло Гереро. А это ужасное прозвище…
— Извините, что тут ужасного? — спросила Герда, — Ведь пикачу это просто покемон.
— Это и ужасно, — тут Эшли вздохнула, — покемоны, как вестготы Одоакра, взорвавшие древнеримскую цивилизацию изнутри.
— Позвольте поспорить против вас! — заявил Попандопуло, — Я очень вас уважаю, но на некоторых особых местах ваша биография вместо вашей головы делает вам мнение.
— В таком случае, — ответила кругленькая дама, — чем вы объясните, Егор, что у Наоми абсолютно такое же отношение к этим виртуальным вестготам, как у меня. А ведь мы выросли в противоположных точках поверхности Земного шара.
Попандопуло переждал новую серию пробных мелодичных звуков арфы, и ответил:
— Эшли, не говорите мне за Земной шар, я сам могу вам рассказать за это. Но вот какая картина в цветах: расстояние по географии, и расстояние по культуре, это две большие разницы. Ваша Новая Зеландия и ее Британия по географии далеко, а по культуре, как соседние деревни. И не шумите мне в уши за отдельную культуру киви. Где гуляла эта отдельная культура, когда суд Окленда сделал вам педофилию, ровно как суд Лондона сделал такую педофилию Наоми? И, вас обеих судили таки не покемоны.
— Извините, Егор, но ваша риторика, при внешней убедительности, не очень логична.
— Эшли, что вам с логики, которая рядом не стояла, когда был ваш суд?
Вероятно, Эшли обосновала бы свой тезис о логичности, но тут Наоми привела арфу в удовлетворительное состояние, и осчастливила публику валлийской балладой. Нельзя сказать, что исполнение было на высоте, но так даже ближе к фольклорным корням. За первой балладой (с перерывом на бурные аплодисменты) последовала вторая…
…А фон Зейл, между тем, незаметно передал Герде свой планшетник. На экране была открыта страничка с двумя вкладками:
* Эшли Шарп, доктор гуманитарно-компьютерных наук, Университет Окленда.
* Наоми Морган, доктор специальной психологии, Университет Ист-Лондона.
Их истории были не слишком похожи, но некоторая аналогия прослеживалась.
Новозеландка Эшли Шарп на родине работала над научно-образовательным проектом «школа-киборг» для получения деревенскими детьми-маори качественного стартового образования. Интерактивная медиа-схема, в основном, заменила бы учителя-человека. Настал день, когда прототип был передан в департамент образования Новой Зеландии. Эшли была готова к замечаниям по существу. Но замечание о «недостаточной защите малолетних от риска сексуальных злоупотреблений» поставило ее в тупик. Она вполне логично считала, что это задача полиции, а не обучающего курса для детей 6 — 11 лет. Пытаясь разобраться, Эшли полезла в брюхо бюрократического голема, и нашла схему откачки денег на корпорации-производителя планшетных игр (sic!) с покемонами. Все просто: бюрократы маркировали игры этой корпорации, как «обучающие поведению, снижающему риск сексуальных злоупотреблений». Дальше ход денег ясен. Неприятно удивленная Эшли копнула глубже, и обнаружила огромный коррупционный бизнес по разработке софтвера для (якобы) защиты малолетних от ЭТОГО. Бюджет NZ закупал у «особых» корпораций софтвер для обучения поведению, фильтрации сетевых сайтов, и фильтрации окружающих событий через детские очки виртуальной реальности. Эшли плюнула бы на этот (очередной) распил бюджета, но такой софтвер оказался не просто бесполезен, а очевидно вреден. И Эшли написала популярную статью о том, как игры с подменой реальности, мешая вырабатывать разумное поведение, увеличивают риск для детей, повышают число криминальных случаев, и мотивируют дальнейший слив денег в детский «защитный» софтвер, приносящий больше вреда. И так по кругу. Результатом публикации для Эшли стало обвинение в клевете, и пособничестве педофилам. Первое стоило штрафа, а второе — права на профессию. По итогу Эшли Шарп, вместе со своей программой «школа-киборг», откочевала в Море Нези, на Гуадалканал.
Британка Наоми Морган (тоже на родине) занималась психосоциальной реабилитацией малолетних жертв насилия, и покемоны сыграли для нее роль «машины Монте-Карло». Популярная игра «Trap pokemons» случайным образом раскидывала по карте реального города (в конкретном случае — Лондона) цепочки виртуальных следов виртуальных же покемонов, нуждающихся в спасении. Игрок набирал баллы, выслеживая покемонов в реальном городском ландшафте. Занятие тупое, но безопасное, если цепочки следов не проходят через зоны риска. Разработчики игры честно следили, чтобы их покемоны не бегали по стройкам, железнодорожным путям, и криминальным кварталам. Но к Наоми регулярно попадали дети, пострадавшие, когда зашли в явно опасные районы. Это так удивило Наоми, что она исследовала «Trap pokemons», и увидела: «шариатские зоны» (занятые агрессивными мигрантами-мусульманами) почему-то не исключены из путей покемонов. Естественной реакцией Наоми было связаться с разработчиками игры, и те развели руками: «мы бы рады исключить эти гадючники, но ведь власти обвинят нас в нетолерантности, и игра может вообще попасть под судебный запрет». Поверить в это довольно трудно, но переписка с полицией подтвердила: разработчики игры не врут. И Наоми обратилась в СМИ. Ее сообщение мало кто опубликовал, но кое-кто прочел, и лицензия Наоми на психотерапию малолетних была аннулирована. Прощай, работа. В принципе, Наоми нашла бы какую-нибудь другую работу, но тут… Пришло письмо от мистера Омара Зурарра, снабженное поручительством людей, в порядочности которых Наоми не сомневалась. Тема, которую предложил Зурарра, была безумно интересной: адаптировать мусульманских девочек-подростков (жертв военного насилия) к жизни в Меганезии: анархической стране, где ислам по факту запрещен… Наоми согласилась.
…
Герда Шредер очень вовремя успела прочесть эту «объективку», поскольку Наоми уже завершила музыкальное шоу, отдала арфу бармену, и (под аплодисменты) вернулась за столик. Точнее, по примеру новозеландки Эшли Шарп, приземлилась за компанейский столик. И сходу выгрузила информацию, которую Герда вряд ли поняла бы, если бы не ознакомилась с «объективкой».
— Леди и джентльмены! — начала британка, — Давайте я воспользуюсь тем, что здесь так удачно создался представительный застольный коллектив, и попрошу помощи. Речь о несовершеннолетних девушках, попавших сюда с Явы.
— Мы в курсе, что вы работаете по гранту Омара Зурарра, — сказал фон Зейл, — если у вас какие-то проблемы, то излагайте.
— Проблемы! — подтвердила она, — Моя исходная программа психотерапии не годится. Я составляла ее, совершенно не зная специфику ситуации. За две недели тут в Хониаре я многое поняла, и составила новую программу, соответствующую местным обычаям. Но остается проблема конфликта культур. Это невозможно решить без поддержки.
— Так, Наоми. Предисловие понятно. Можно переходить к существу проблемы.
Британка-психолог чуть-чуть поклонилась — скорее по-японски, чем по-английски.
— Спасибо, майор, что откликнулись. Чтобы объяснить проблему, мне придется сказать несколько неприятных вещей о вашей стране. Я прошу вас воспринять это спокойно.
— Как-нибудь воспримем, — сказал он, — начинайте.
— Проблема, — произнесла она, — в философии Tiki, принципы которой составляют вашу Хартию. Автономия личности, ограниченная только так, чтобы никто не влез в чужую автономию. Тут никто никому ничего не должен, кроме выполнения договоров, войны против общего врага, и помощи в смертельной опасности. Социум — союз для охоты, и дележа добычи. Ничего сверх этого. Отлично — для стаи кошек. Но люди — не кошки…
— Майор! — вмешался Попандопуло, — Есть мнение, что эта леди провоцирует тебя.
— Да, такой у нее стиль, — спокойно ответил фон Зейл.
— Просто, не перебивайте меня, ладно? — предложила Наоми, — Люди это не кошки. Им свойственно сопереживать тем, у кого несчастье, и рассчитывать на сопереживание в случае, когда несчастье обрушилось на них самих. Майор спросил: зачем? Я тоже хочу понять: зачем? Зачем вы искоренили это важное человеческое качество в самих себе, а теперь искореняете его в девочках-яванках, которым и так хватило ударов судьбы?
На этой филиппике британки, терпение Герды лопнуло, и она возмутилась.
— Наоми, вы хоть раз видели этих юниорок-яванок, или судите по рапорту AmIn?
— Странный вопрос. Я вижу их ежедневно, с тех пор как приехала две недели назад.
— Нет, вопрос не странный! Вы швыряетесь обвинениями, будто верите, что яванские девочки впряжены вместо пони в двуколки, и целыми днями возят канаков-фашистов, получая только миску бобовой похлебки, чашку воды, и удары кнута на десерт.
— Герда! Я не говорила этого! — возразила Наоми, — И, если вы настаиваете, то я готова признать: эти девочки невероятно хорошо адаптированы тут в аспектах материального благополучия, и социальной интеграции. Можно придраться к тому, что они работают таксистами-гидами, хотя несовершеннолетние, но при спокойном трафике Хониары, и здешних полицейских стандартах, такие придирки абсурдны.
— Тогда в чем проблема? — полюбопытствовал профессор Кубек.
— Проблема в человечности, как я уже сказала. Проблема в том, что кроме превосходно организованного труда и быта, девушки получают заряд анти-эмпатии.
— Наоми, учтите: я физхимик, и не знаю фрейдистской терминологии.
— Зденек, это не фрейдизм, а ференцианство, более поздняя школа психоанализа. Но, я поняла вопрос, и поясню. Анти-эмпатия, это активная блокировка сопереживания. Это принцип «noli credere, noli timere, noli petere», известный как «закон каменоломни».
Профессор Кубек исполнил маленькую пантомиму в стиле грустного клоуна и сказал:
— Увы, я, к тому же, не знаю латынь.
— «Noli credere, noli timere, noli petere» значит: не верь, не бойся, не проси, — сообщила Наоми, — такой принцип прослеживается от каторжных каменоломен античности, и до концлагерей нового времени. Индивид убежден в антигуманной сути окружающих…
— Наоми! — мягко прервала ее Эшли Шарп, — ты снова вешаешь незаслуженно обидные ярлыки на канаков, хотя только что признала их достижения в адаптации яванок…
— Нет, Эшли, это не ярлыки, а пробелы в практике адаптации. Насколько мне известно, канаки пропускают мимо ушей мягкую критику, и реагируют только на жесткую.
Хелм фон Зейл громко скептически хмыкнул.
— Хм! Все проще. У Наоми профи-фишка, типичная для западных экспертов по защите малолетних. Каждый здоровый энергичный взрослый субъективно воспринимается как потенциальная угроза для защищаемых. Особенно мужчины-военные и бультерьеры.
— Бультерьеры, это не люди, — педантично поправила британка-психолог.
— И мы для вас тоже не люди, — чуть иронично ответил он, — мы голливудские киборги-терминаторы с антигуманной сутью, искореняющие человечность.
— Вы некорректно выдернули мои слова из контекста! — возмутилась она.
— Это спорно, — прокомментировал фон Зейл, — в аналогичном случае в Лондоне суд не согласился с вами, и выписал штраф 3000 фунтов за оскорбление офицеров полиции.
— Вы читали мое досье?
— Да. Мне надо было проверить, не являетесь ли вы клиентом INDEMI.
— Ах, даже так? И что? Являюсь или нет?
— Это секретная информация, — объявил он, улыбнулся, и подмигнул ей.
Наоми тоже улыбнулась ему.
— Непохоже, что вы обиделись, майор.
— Я не обиделся. Но давайте сделаем перерыв в этой теме.
— Значит, вас, все же, напрягает мой стиль, — предположила она.
— Меня ни разу не напрягает, — спокойно ответил он, — просто, вы забыли, что «Гнездо Черного лебедя» создано для расширения эрудиции. С этой целью каждый вечер здесь транслируются фильмы, лекции, и конференции. Гляньте на табло над стойкой бара.
— Гляжу. 4 минуты до открытой лекции Найджела Эйка в Университете Хоккайдо. Это знакомое имя. Найджел Эйк, это канадский философ — социал-гуманист, не так ли?
* * *
Профессор Эйк (невысокий пожилой, но энергичный и очень улыбчивый персонаж) напомнил тему: «Научная фантастика: вектор времени», и объявил базовый тезис:
«Среди НФ прошлого можно найти неплохие прогнозы современного положение дел. Вероятно, среди современной НФ тоже есть неплохие прогнозы будущего. При таком постулате, анализ современной НФ выглядит серьезной практической задачей».
* * *
Эйк отметил: тренд НФ-прогнозов, сделанных в третьей четверти XX века, в «золотые десятилетия астронавтики» не реализовался. Человечество не совершило космическую одиссею, и даже не сохранило космического потенциала 1970-х. Оно прилипло к своей планете, и случилось это не из-за материального всемирного зла (термоядерной войны, коллапса экологии, и т. п.), а из-за идеального всемирного добра (идейно-политической глобализации с компьютеризацией). Такое странное развитие событий дано в двух НФ-романах начала «золотых десятилетий». Это: «Конец вечности» (Айзек Азимов, 1955) и «Возвращение со звезд» (Станислав Лем, 1961). При несходстве сюжетов, эти две вещи дополняют друг друга. Как по контурам востока Америки и запада Европы-Африки мы угадываем, каким был глобальный суперконтинент Пангея, так по «Концу вечности» и «Возвращению со звезд» мы могли в «золотые десятилетия» угадать, каким получится глобальное бюрократически-депрессивное кастрированное будущее без будущего.
* * *
Идеальное всемирное добро (эти слова Эйк написал на доске и обвел ломаной рамкой).
* * *
В романе Азимова оно показано через глобальный истеблишмент: «вечных». Каким-то образом в 27-м веке истеблишмент получил машину времени, работающую в широком интервале между этим 27-м веком и далеким 700-м веком. Истеблишмент немедленно начинает творить всемирное добро. Путем корректировок в разных точках времени, на доступном интервале истории, заранее уничтожаются авторы физических концепций, технических изобретений, и политических идей, которые привели бы к опасным, или сомнительным, или неконтролируемым последствиям. И первой жертвой «Вечности» становится астронавтика. Она упорно прорастает в каждом столетии, и так же упорно выпалывается «вечными». Второй жертвой (побочным эффектом) оказывается любая прогрессивная целеустремленность. И человечество становится аморфной биомассой, размазанной по интервалу, протяженностью как от каменного топора — до парохода.
Истеблишмент деградирует в неадекватную бюрократическую пирамиду-касту, почти полностью состоящую из серых сексуально декомпенсированных невротиков, во главе которых стоят «вычислители». Это жрецы великой компьютерной системы, о которой известно, что она регулярно ошибается (в силу дефектов софтвера, и в силу интриг на жреческом олимпе). Но догма требует не замечать ошибок, даже когда их последствия становятся очевидными. «Вечные» бюрократы обязаны верить в безусловно-полезное воздействие «Вечности» на жизнь «времян» (людей, не включенных в эту пирамиду).
«Вечность» притворяется концерном межвременной торговли, стараясь скрывать от «времян» настоящие цели и методы своей деятельности. Ясно, что «времяне» считают «Вечность» вредной и отвратительной зарвавшейся мафией, озабоченной не каким-то «всеобщим благом человечества», а поддержанием своей супертоталитарной власти.
* * *
В романе Лема это же «идеальное всемирное добро» показано через простых жителей, управляемых «добром». В мире «Возвращения со звезд» нет машины времени, но есть «бетризация»: обязательная вакцинация, проводимая в детстве, и подавляющая любые агрессивные мотивы. «Бетризованный» человек испытывает дискомфорт, даже просто помыслив об агрессии. На первый взгляд, мир «Возвращения со звезд» благополучен, гуманен, и чем-то напоминают коммунистическую утопию. Люди — дружелюбны, все жизненно-важные блага — бесплатны. Физический труд переложен на роботов, и часть интеллектуального труда — тоже. Производство роботов тоже выполняют роботы. Для человека из материального труда остается лишь надзор за роботизированным циклом. Большинство работающих людей занято творческим гуманитарным трудом, например проектированием новых развлечений (кстати — очень похожих на современные игры в гибридной реальности). В обороте есть деньги — инструмент экономического учета, и средство платежа при покупке экзотических предметов (например, вилла на Ривьере).
Приглядимся внимательно. Мир «Возвращения со звезд» лишен проблем, связанных с деструктивной агрессивностью человека, но он лишен также духа состязательности и инициативы, риска, новаторства — всего, что называется «здоровой агрессивностью». Никакой реально-перспективной науки и, разумеется, никакой астронавтики там нет. Свободного предпринимательства тоже нет — это предполагало бы риск, а риск исчез вместе со здоровой агрессивностью. Какие-то следы инициативы еще остались в среде бомонда — как дань традиции эксцентричности артистов и художников, но не более. На десерт: тотальная роботизированная слежка за каждым человеком — мало ли что. Ведь человек мира «Возвращения со звезд» пока не совсем превратился в робота. В робота, потребляющего продукцию других роботов, чтобы замкнуть бессмысленный цикл.
* * *
Давайте соединим эти два континента «Конец вечности» и «Возвращение со звезд», и уберем фантастические допущения. Окажется, что мир развитых стран, в котором мы живем: мир «золотого миллиарда», несколько потускневший после Великой рецессии, похож на этот комбинированный НФ-мир. Точнее, на пародию такого НФ-мира.
1. Нет машины времени. Но есть СМИ и спецслужбы, которые подменяют события и документы прошлого, плюс фьючерсные биржи, будто бы формирующие будущее. Но качество их работы не просто содержит ошибки, а в основном состоит из ошибок.
2. Нет истеблишмента «вечных». Но есть каста клерков в финансово-олигархических структурах государства, банков, хэдж-фондов, и супер-концернов. Качество клерков гораздо ниже, чем у «вечных», зато невежества, снобизма и неврозов у них больше.
3. Нет таких продвинутых роботов, чтобы они, под надзором мизерного числа людей-профи создавали материальное изобилие для всего общества. Но есть механизация и автоматизация, сводящая необходимую долю людей-профи к 5 процентам населения.
4. Нет бетризации, сделавшей бы всех людей неагрессивными. Но есть принуждение к толерантности, и тотальный электронный надзор за обычными гражданами, чтобы не позволить им что-то решать, и самим защищаться от агрессивного криминалитета.
5. Нет глобального управления. Но есть СМИ-гипноз, внушающий, что это управление почти создано. Реальность же такова: 85 процентов людей живут в другой части мира, откуда регулярно проникают в развитые страны, и учиняют мелкий грабеж и террор.
* * *
Возможно, я сгущаю краски — но факты таковы, что «золотой миллиард» деградирует, медленно смещаясь от общества благоденствия к имитации общества благоденствия. Разумеется, это отражается в НФ. Зона НФ-оптимизма, которая была трендом 1960-х, сегодня как космический вакуум с редкими искрами звезд. Большинство НФ-авторов уверены: нынешний мир обречен. Из него надо бежать на Марс или еще дальше.
* * *
Таков НФ-тренд сегодня. Но, как мы помним по опыту НФ 1960-х, прогноз тренда не сбывается. Будущая реальность где-то на ветках, в стороне от основного ствола этого научно-фантастического дерева альтернатив. Но как искать? Опыт подсказывает: надо приглядеться к нетривиальным альтернативам, которые радикально отличаются от массовых социальных ожиданий. От любых: и оптимистических, и пессимистических. Будущее спрятано не там, и не там, оно вне плоскости массового сознания. Но ростки будущего существуют сегодня, и они видны, только вот замечать их — непопулярно. В соответствие с этой идеей, сфокусируем внимание на непопулярных альтернативах, и мгновенно обнаружим призрак Черного лебедя…
* * *
Найджел Эйк разъяснял этот тезис около получаса, затем ответил на вопросы, и всем пожелал счастливого будущего, или хотя бы обоснованной надежды на таковое.
Трансляция в «Гнезде Черного лебедя» на острове Гуадалканал, у западной окраины, Хониары завершилась. Некоторые в зале поаплодировали. За столиком, где собралась смешанная компания, фон Зейл повернулся к Наоми Морган.
— Если хотите, мы можем продолжить разбираться в вашей проблеме.
— О! Как мило! Я уже опасалась, что вы увлеклись обсуждением лекции, и забыли.
— Наоми, у меня не та работа, чтоб забывать.
— Ах да, конечно. Вероятно, вы помните, что я говорила об анти-эмпатии. Но, лучше в данном случае говорить о комплексном индуцированном эмоциональном нарушении.
— Индуцированное, это в результате влияния со стороны, или как? — спросил майор.
— Именно так, — подтвердила Наоми, — яванские девочки попали в плохую компанию. Я понимаю, в Меганезии свобода секса, но я думаю, что вовлекать несовершеннолетних девочек-мигрантов в культ, практикующий проституцию, недопустимо даже у вас.
— Наоми, вы делаете мне смешно! — объявил Попандопуло.
— Я не вижу в этом ничего смешного! — сердито отреагировала она.
— У-упс! — он округлил глаза, — А вы таки что-то видите?
— Я вижу достаточно! Они закрываются при разговоре. В Лондоне такая реакция была у девочек, переживших сексуальную травму, а после занявшихся проституцией.
— Наоми, не делайте садизм с географией! Где мы, а где Лондон?
— Я знаю географию! — огрызнулась она, — Слушайте, в Лондоне было три схемы: через нищету, через запугивание, или через деструктивный культ. Нищета отпадает: девочки нормально обеспечены. Запугивание тоже отпадает: в Меганезии это невозможно. Так остается деструктивный культ. В Меганезии много асоциальных религиозных сект.
— Вот не надо тут театра про Шерлока Холмса, — отреагировал Попандопуло.
— Егор! — вмешался профессор Кубек, — Я полагаю, Наоми хочет помочь девчонкам, и в наших общих интересах разобраться во всем этом, просто на всякий случай.
— Я поддерживаю, — присоединилась Герда, и посмотрела на Хелма.
Майор нежно погладил ее по плечу и ответил:
— У западных психологов хобби: обвинять неоязыческие движения в чем угодно. Ведь западная психология произошла от христианской инквизиции, и внутри осталась ею.
— Это повод, чтобы игнорировать мое сообщение? — предположила британка.
— Нет, — ответил фон Зейл, — это повод, чтобы спросить: кто вы по религии?
— При чем тут моя религия?
— Наоми, несколько минут назад вы убеждали нас, что проблема именно в религии.
— Черт побери! Если вы считаете, что я предвзята из-за того, что христианка, то лучше давайте забудем все, что я говорила о культах! Давайте просто посмотрим на месте.
— Посмотрим что, и на каком месте? — спросил он.
— Посмотрим, — пояснила Наоми, — что и зачем делают эти сексуально-травмированные несовершеннолетние девочки в любительском доме свиданий.
Герда решительно обратилась к фон Зейлу.
— Хелм, я считаю, что Наоми права, и эта ситуация чертовски странная.
— Если ты так думаешь, — ответил он, — можно поехать туда прямо сейчас, и выяснить.
— Наоми, лови майора на слове! — тут же посоветовала Эшли Шарп.
— Ловлю, — сказала британка, и спросила Герду, — вы готовы поехать с нами?
— Безусловно, — ответила та.
— Майор, — сказал Попандопуло, — если вы втроем, туда и в обратный зад, то бери мою вертушку, она на парковке самая ржавая. Так успеете обернуться к полпервому.
— А что будет полпервого? — спросил фон Зейл.
— Полпервого по TV «Polyscope» выступит Картер Клеймор, и это не просто так, я тебе говорю, — произнеся такую несколько загадочную фразу, резерв-капитан флибустьеров метнул на стол брелок-пульт, на вид — железный, и ужасающе ржавый.
…