Ночь 1 января 4-го года Хартии. Остров Косраэ. Тофол-таун.

Иллэ Огвейл нежно погладил свою подружку по попе, и спросил:

— Ну, куда поведем Цзивэя?

— А где ему будет интересно? — отреагировала Пугу встречным вопросом.

— Так… — молодой англосакс (точнее, амеро-креол) почесал в затылке и повернулся к профессору Куну, — …Скажите: где вам будет интересно?

— А где было бы интересно Лукасу Метфорту? — на удачу спросил профессор.

— Так… — молодой амеро-креол снова почесал в затылке. — …Что скажешь, Пугу?

— Я скажу: надо знать, док Лукас приехал вместе с Олив, или без нее.

— Допустим, он с Олив, что тогда?

— Тогда я буду думать! — сообщила Пугу, и прикусила указательный палец левой руки жемчужно-белыми зубками, — Вот как я буду думать: док Лукас спросит Олив, а Олив спросит: где Маргарет, потому что Олив любит книжки, которые Маргарет пишет.

— E! — Иллэ звонко ударил кулаком по своей ладони, — Идем в арт-кафе «Ундервуд»!

Юниорка оранг-лаут, больше не тратя слов, зашагала по улице, ведущей к порту. Двое мужчин двинулись следом, а через минуту профессор Кун спросил:

— Иллэ, а название «Ундервуд», это в честь пишущей машинки?

— Да, — сказал амеро-креол, — «Ундервуд» была самой массовой пишущей машинкой в истории, инструментом новеллистов, а Маргарет Блэкчок из Канады — новеллист.

— О! Знаменитая Маргарет Блэкчок! Я слышал, что она переехала в Меганезию.

— Ну, вы верно слышали. Так вот: она купила маленький дебаркадер, заказала ребятам ребилдинг под арт-кафе по своему эскизу, и назвала «Ундервуд». Типа, это инкубатор сюжетов. Публика общается, и во флэйме иногда проскакивает искра. Вот.

— Удивительно, — заметил Кун, — насколько я знаю, миссис Блэкчок старше 70 лет. Это почтенный возраст, а работа за стойкой кафе довольно тяжелая.

— Aita pe-a, — возразил Иллэ, — у Маргарет подрабатывают студентки-папуаски.

— Почему папуаски? — спросил пекинский профессор.

— Потому, — объяснила Пугу, — что апостол Макнаб привез их из Папуа, учиться здесь в Атоллическом Колледже.

— В Комплексном колледже Народной католической церкви Океании — уточнил Иллэ.

— E-o, — Пугу кивнула, — и Маргарет научила их печь блинчики с кленовым сиропом.

— Кленовый сироп в Меганезии? — удивился профессор Кун, — Откуда?

— Из Канады, — сообщила юниорка оранг-лаут тоном Капитана Очевидность.

Снаружи арт-кафе «Ундервуд» напоминало брошенную и забытую шхуну, успевшую обрасти мхом. Внутри имелся зал в сюрреалистическом стиле «поле кристаллов», а за стойкой перемещалась сама миссис Блэкчок, чье сходство с египетской мумией давно превратилось в субстрат для мистических спекуляций окололитературных таблоидов.

Профессор Кун не успел оглядеться в зале, как его спутников-гидов кто-то окликнул. Точнее, оклик (командным мужским голосом) звучал так: «Хэй, ионавты, ВПП тут!». Только по реакции Иллэ и Пугу, стало понятно, что эта фраза адресовалась им. Через полминуты они (вместе с китайским гостем) приземлились за столик, где сидели двое мужчин, похожих на колониальных плантаторов-британцев XIX века. Их возраст был примерно 40 у старшего, и 35 у младшего. Старший смотрелся аристократически. Он чувствовал себя уютно в викторианском колониальном костюме. Младший выглядел несколько по-фермерски, и явно привык одеваться принципиально иным образом. Это наблюдение профессор Кун сделал сам. А Иллэ обратился к мужчинам за столом:

— Aloha foa! Это с нами Кун Цзивэй, профессор философии из Университета Цинхуа в Пекине. Цзивэй, это капитан Корвин Саммерс, и преподобный Джеффри Галлвейт.

— Иллэ, это неточность! — сразу же возразил старший «плантатор», — Я не священник, а каторжник на овцекроликовой ферме. Это существенно разные профессии, не так ли?

Вновь пришедшие, между тем, уселись за столик. Младший «плантатор» повернулся к старшему, и укоризненно заметил:

— Джеффри, вы заводите селедку за риф. Вся Западная Океания знает, что вы соавтор популярной библии Макнаба. А ваши достижения в зоотехнике овцекроликов пока не настолько знамениты.

— Пока! — подчеркнул Галлвейт, — Это только пока. Наша совместная статья с доктором Хелланикой об оптимизации машинного доения овцекрольчих, это событие в научно-прикладной биотехнологии. Пусть региональное, но событие, не так ли?

— Корвин и Джеффри всегда об этом спорят, — пояснила Пугу для профессора Куна.

— Спасибо, Пугу, это полезно знать, — сказал пекинский философ, и поинтересовался у старшего «плантатора», — мистер Галлвейт, не сочтите за бестактность, но можно мне спросить: верно ли, что вы до осени позапрошлого года служили в МИД Австралии?

— Абсолютно верно, мистер Кун. Я работал в отделе по связям с ЮВА, но затем, из-за участия в некорректных актах моего правительства, я был арестован меганезийскими военными, и далее осужден на 10 лет по делу о захвате гражданина этой страны. Но, с некоторых пор, у меня свободный режим: я могу гулять, где хочу в нерабочее время.

Профессор Кун наклонил голову в знак сочувствия, а затем задал еще вопрос:

— Мистер Галлвейт, что вы скажете о серии хроник под названием «Правдивая повесть Джеффри Галлвейта, эсквайра из Сиднея, о пребывании в стране канаков». Эти книги являются чьей-то мистификацией, или они действительно ваши?

— Они действительно мои, — сказал бывший советник МИД Австралии, — если в данной истории присутствует мистификация, то лишь со стороны тех субъектов, которые, по политическим мотивам, стараются представить мои книги, как мистификацию.

— Кэп, а что у тебя такой маскарад? — спросил Иллэ у Корвина.

— Не маскарад, а тренинг. 4 января в Тонга раут по астронавтике с королевой Боудис.

— Кэп, я в курсе про астро-раут. Но маскарад зачем?

— Мичман, читай новозеландскую «Royal Telegraph». Там объяснено, зачем маскарад.

— ОК, кэп. Я прочту для эрудиции, — сказал Иллэ.

В этот момент, сзади на его плечи облокотилась Пугу, очень довольная собой (она так скрытно сумела прошмыгнуть к стойке и обратно, что никто не заметил).

— Я заказала канадские блинчики! — сообщила он.

— Ты реальная черепашка-ниндзя! — похвалил Иллэ.

— У! Как черепашка может быть ниндзя?

— Это из мультика. Ты что, не видела?

— Нет, — она качнула головой.

— Блин, конечно, ты не видела, — сообразил он, — ну, короче, это классный персонаж.

— Я классная! — сделала вывод юниорка оранг-лаут, и уселась к нему на колени.

Профессор Кун повернулся к Корвину и спросил:

— Вы занимаетесь астронавтикой, мистер Саммерс?

— Да, я занимаюсь аэрокосмическими тематиками, наряду с авиационными.

— Замечательно! — Кун улыбнулся, — А слово «ионавты», которым вы поприветствовали молодых людей, когда мы зашли в кафе, оно имеет отношение к астронавтике?

— Да, мистер Кун. Ионавтика, это полеты в ионосфере, но ниже спутникового порога, в полосе от 60 до 150 километров по высоте. Можно считать, что это суб-астронавтика.

— А выше? — спросил китайский профессор.

— Выше, — сказал Корвин, — полоса пересечения ионавтики и астронавтики. Ионосфера пересекается с областью орбитальных полетов в полосе от 150 до 800 километров. Но, граница условна. Можно сказать, что ионосфера простирается на тысячи километров.

— Я вот что думаю, — встрял Иллэ Огвейл, — для философии важен переход количества в качество. Ионавтика — суборбитальная. Скорость ниже Первой космической.

— А я думаю, важно то, где космос ничейный! — объявила Пугу.

— Кстати, да, — поддержал Иллэ, — выше 100 километров — нейтральная зона. Хотя, есть спорная полоса геостационарных орбит, это 35 тысяч километров по высоте.

— Молодые люди, а вы действительно ионавты? — полюбопытствовал Кун Цзивэй.

— Ну… — Иллэ неопределенно покрутил ладонью, — …Мы виртуальные ионавты. Типа, пилотировали дистанционно, но сами не летали в ионосферу. Первые ионавты в реале появятся 4 января. Будет раут на Тонга, то что Корвин говорил. И там будет СКАГ.

— СКАГ, это Суперкубок Адреналинового Гейзера? — спросил Кун.

— Да, очередной конкурс спортивного экстрима. Победитель получит кубок года…

…Тут официантка притащила блюдо с горой блинчиков, кувшин кленового сиропа, и огромный самовар с канадским желудевым эрзац-кофе. Блинчики надо есть горячими, поэтому на время любые научные дискуссии были забыты. А после гастрономической победы, парочка Огвэйл ускакала куда-то, пообещав вернуться через полчаса. Корвин проводил их взглядом, и заявил:

— Ставлю двадцатку, что они не уложатся в полчаса.

— Принимаю! — и Джеффри бросил золотой листок 20 нези-фунтов на пустое блюдце.

— Есть пари, — объявил Корвин, бросив на блюдце такой же золотой листок.

— Удивительно… — произнес профессор Кун.

— Ничего удивительного, — Корвин улыбнулся, — молодые организмы F и M, плюс этот желудевый кофе, содержащий некий афродизиак, как полагает Джеффри.

— Да, я поставил двадцатку именно на такой эффект, — сообщил Галлвейт.

Кун Цзивэй покачал головой.

— Удивительно другое. Регион на краю атомного конфликта, а вы развлекаетесь, будто ничего не происходит.

— Вы слишком драматизируете, — сказал Корвин, — сейчас никому из крупных игроков политического поля нет выгоды в большой войне. Просто идет утряска сфер влияния.

— Так говорили многие аналитики в середине 1930-х, — заметил Кун, — и все знают, что произошло дальше.

— Честно говоря, — признался Корвин, — я только в очень общих чертах знаю ту историю столетней давности. Я в курсе машинной или инженерно-технической истории Второй Мировой войны, и ее экономической истории, но почти не знаю дипломатическую.

Джефри Галлвейт школьным жестом поднял правую руку.

— Я знаю дипломатическую историю Второй Мировой войны, но где аналогия с нашей сегодняшней ситуацией?

— Аналогия тут не в дипломатии, — ответил профессор Кун, — аналогия в политическом принципе. В 1930-х, во всех трех центрах развития будущей мировой войны родились разновидности особого конструкта: технократического феодализма. Этот конструкт в условиях развитой машинной культуры, обладал мощным потенциалом концентрации усилий общества на любом векторе, который укажет тоталитарное правительство. На примере 1930-х видно: первым вектором становилась скоростная модернизация, затем милитаризация, и военная экспансия. Такой процесс в будущих центрах войны не был вовремя распознан мировой элитой. Сейчас у Меганезии видны черты, указывающие на формирование аналогичного конструкта.

— Что, тоталитарное правительство у нас видно? — с иронией, спросил Корвин.

— Видно, хотя оно выглядит иначе, чем столетие назад. Оно не персонифицировано в диктаторе, клане, партии, или аристократии. Оно похоже на эгрегор.

Корвин слегка озадаченно покрутил головой, и предположил:

— Это что-то из эзотерики?

— Да, — подтвердил профессор Кун, — в энциклопедиях эгрегор определяется, как некий ментальный конденсат, возникающий из согласованных идей и стремлений большого количества людей, образующих сообщество. Эгрегор обретает способность управлять сообществом, внушая людям этого сообщества некоторый порядок действий.

— Цзивэй, это что, типа, теория такая?

— Нет, — Кун сделал плавный жест ладонью, — это не теория, а умозрительная гипотеза.

— В политологии, — сообщил Джеффри, — много таких эзотерических гипотез. Есть еще гипотеза пассионарности. Вопрос не в том, как назвать, а в том, какие выводы делать. Скажите, Цзивэй, какие выводы следуют из вашей гипотезы об эгрегоре Меганезии?

— Лучше говорить об эгрегоре Tiki, — поправил профессор Кун.

— Хоть об эгрегоре Эйекатля, — сказал Корвин, — выводы-то какие?

Профессор Кун повторил свой плавный жест ладонью, и спросил:

— Капитан, почему вы упомянули Эйектля, бога звездного ветра тольтеков?

— Коллега Цзивэй, — добродушно произнес Галлвейт, — может, лучше на перегружать дискуссию эзотерическими концептами? Эгрегор уже на игровом поле, а вы туда же добавляете архетипы Юнга в их расширенном ноосферном толковании.

— Джеффри, мне приятно, что вы назвали меня коллегой, но я не понимаю, почему.

— Потому, что у меня сохранились профессиональные рефлексы с прошлой работы. А вообще-то достаточно обратить внимание на милую леди, которая полчаса пьет одну рюмку кампари, сидя на табурете у стойки бара.

— Я не удивлен, — сказал профессор Кун, несколько напряженно посмотрев на молодую китаянку, одетую в стиле метал-панк (шорты и жилет из черной синтетической кожи с железными заклепками), и с соответствующей стрижкой «встопорщенные перья».

Китаянка, заметив боковым зрением этот взгляд, залпом допила кампари, скользнула с табурета и, с наигранной мечтательностью бездельника, приблизилась к их столику.

— Aloha foa! Судя по взгляду, здесь появился какой-то вопрос ко мне.

— Если никто мне не задал вопрос, то откуда я знаю ответ, — сказал Корвин.

— Что это было, бро? — полюбопытствовала она.

— Это из старой сайберской рок-баллады, — пояснил он, — падай сюда, гло. Я угощаю.

— Щедрость покоряет сердца, — сказала она, и уселась за столик, — если что: Винни Лао, инженер-подводник, к твоим услугам.

— Джон Корвин Саммерс, авиаинженер-бизнесмен, к твоим, — ответил он, — что будешь потреблять, инженер Винни Лао?

— Какао, крепкий, полную флотскую кружку, — сказала она.

— ОК, я слышала, — отозвалась официантка, проходившая мимо.

— Блестяще! — объявила китаянка метал-панк, и звонко щелкнула ногтем по одной из блестящих заклепок на своем жилете из искусственной кожи, — Я краем уха слышала вопрос профессора Куна о неком тольтекском боге.

Китайский пофессор философии утвердительно кивнул.

— Да. Капитан Корвин упомянул бога Эйекатля в дискуссии о политике, и я спросил о причине упоминания именно этого бога.

— И какая причина? — спросила Винни.

— Мы обсуждали эзотерику в политологии, — произнес Корвин, — всякие там эгрегоры-пассионарности. Само собой, я вспомнил брутальный тольтекский миф, который мне пересказали мои бывшие авиа-курсанты, катавшиеся на заваруху в Сальвадор. Миф о Шестом Солнце, как я понимаю, сводится к следующему. Пятое Солнце — последнее в регулярной человеческой истории. Это последнее обычное солнце гаснет, и на смену приходит Шестое Солнце, под которым дела идут наоборот, и даже само это солнце — черное. Чтобы оно взошло, требуется предварительная деятельность Эйекатля — бога звездного ветра, который выметает к чертям с дороги всякий небесный мусор. Типа, космологически это важно, чтобы солнце могло катиться без помех. Когда Эйекатль завершает зачистку, наступает эра Черного Солнца — Тонатиктик, или типа того.

— Тонаутлилтик, — поправила инженер-подводник.

Капитан Корвин Саммерс с готовностью кивнул.

— E-o! Тонаутлилтик. Ты, гло, что, совмещаешь подводную инженерию с мистикой?

— Просто, я тоже была на заварухе в Сальвадоре, — сообщила она.

— Ясно! — резюмировал Корвин. И в этот момент произошло сразу три события.

Во-первых: официантка притащила для Винни Лао огромную кружку какао.

Во-вторых, в зал вернулась взаимно-удовлетворенная парочка: Пугу и Иллэ Огвэйл.

В-третьих, Галлвейт посмотрел на часы, и сообщил:

— 28 минут. Итак, капитан Саммерс, я выиграл.

— Слава желудевому кофе! — весело отозвался Корвин, глянув, как Галлвейт сгребает с блюдца два 20-фунтовых золотых листочка с изображениями королевы Лаонируа.

— Жрать есть чего? — деловито спросила Пугу, и добавила, — Лучше мясо!

— Какое мясо? — спросила официантка.

— Большой стейк из овцекрольчатины средней прожарки, — сказал Иллэ.

— Насколько большой? Такой или такой? — официантка показала размер руками.

— Посредине между этими габаритными вариантами, — ответил он.

— Через треть часа будет, — пообещала она, и упорхнула за стойку.

Винни Лао повертела между пальцев пластиковую коктейльную соломинку, аккуратно погрузила ее в кружку с какао, и посмотрела на Куна.

— Корвин упомянул бога Эйекатля в дискуссии о политике, и вас это обеспокоило, да?

— Меня это удивило, — ответил пекинский профессор философии.

— Почему? — спросила она и, не отводя цепкого взгляда, присосалась к соломинке.

— Потому, что миф об Эйекатле представляет эсхатологию, которая явно противоречит политической практичности, свойственной Меганезии, как я полагал.

— Что такое эсхатология? — спросила юниорка Пугу.

— Это доктрина о Конце Света, мисс Лао. Это Кали-юга, Армагеддон, Рагнарек, или, в модерновых мифах: атомная война, восстание машин, или парниковая катастрофа.

— Типа, global fuck-up? — предположила она.

— Неотвратимый global fuck-up, — уточнил Иллэ Огвэйл.

— Парниковая катастрофа, это перспективная бизнес-идея, — добавила Винни, — может, поговорим об этом подробнее, мистер Кун?

— Неожиданный поворот, — отозвался пекинский профессор, — в данный момент, меня в значительно большей мере занимает другой модерновый эсхатологический сценарий.

— Другой, это атомная война, что ли?

— Да, мисс Лао.

— ОК, — она кивнула, — обсудим атомную войну, а затем парниковую катастрофу. У нас достаточно времени до Бора-Бора.

— У нас? — переспросил Кун Цзивэй.

— Да. Вы по ходу еще не в курсе, что Занзан нашла дешевый перелет до Бора-Бора, как обещала. «Avro-2020» авиакомпании «Interflug» транзитный из Борнео-Сабах.

Пекинский гость неподдельно выразил удивление.

— Мисс Лао, откуда вы знаете, что обещала Занзан, и что она нашла?

— Просто, мы сетевые подруги, и Занзан обратилась ко мне, поскольку я в экипаже. На данном рейсе, как бы, все места заняты, но у экипажа всегда найдется резерв.

— Тогда понятно. Хотя удивляет такая популярность рейса из Малайзии в Меганезию.

— Такой особый случай, — пояснила Винни, — улетают бизнесмены — хозяева малых фирм, снабжающих нефтепромыслы всякой всячиной. У них тоже политологические опасения начет Эйекатля, Черного Солнца, и атомной войны. А я получила роль бортинженера на маршруте от Косраэ до Маупити.

— Простите, а что такое Маупити?

— Это атолл в 25 милях западнее Бора-Бора. Другое название: Западный Бора-Бора. На главном аэродроме Бора-Бора уже аншлаг из-за театрального шоу по новелле Шюта.

— Театральное шоу? Аншлаг? — недоуменно переспросил Кун Цзивэй.

— Да, — Винни усмехнулась, — был такой британский авиатор и новеллист Невилл Шют, интересовавшийся атомной войной. В 1957-м он опубликовал вещь «На Берегу». Типа, Америка и Советы разбомбили друг друга, и все Северное Полушарие. А Австралия — последнее, что осталось от цивилизации. В смысле физики — чепуха, но тема торкнула массового западного потребителя. Wow! Две экранизации, полные кинозалы.

— Вы находите это забавным, мисс Лао? — спросил он.

Она неопределенно пожала плечами.

— В чем-то да. Хотя, скорее я назову это познавательным. Как и вы, профессор Кун.

— Да, это познавательные события, — неохотно согласился Кун Цзивэй, — но я не совсем понимаю, кто вы? Подводник, или бортинженер на самолете, или кто-то иной?

— В Меганезии, — произнес Джеффри Галлвейт, — вещи и люди часто не то, чем сначала кажутся, а иногда даже нет названий для того, чем они являются.

— В данном случае, — отозвался Корвин Саммерс, — я не вижу проблем с названием. На субмарине и на самолете бортинженер решает задачи одинакового рода.

Винни Лао утвердительно кивнула и пояснила:

— Меня пригласили, поскольку я знакома с криогенными субмаринами. Тут специфика топливной системы важнее, чем различия подводного и воздушного транспорта.

— Криогенные, это со сверхнизкой температурой, не так ли? — спросил профессор Кун.

— Точно так, — сказала она, — авиалайнер «Avro-2020» это 30-метровый 40-тонник, клон «Avro Regional Jet» 1981-го, но с энергоблоком на жидком водороде. Вы будете среди пассажиров-пионеров. Авиалайнер создан в 2020-м, но не выпускался на линию из-за напрасных опасений, связанных с огнеопасностью водорода.

— Но, мисс Лао, разве водород не огнеопасен?

— Разумеется, — сказала она, — водород огнеопасен. Как и авиационный керосин.

— Вот, — встрял Иллэ, жуя стейк, — поэтому кэп пишет, что летать надо на сахаре.

Пекинский профессор внимательно посмотрел не него.

— Вероятно, вы шутите, юноша.

— Мичман не шутит! — сообщил Корвин, — В моей статье «Пожарная безопасность при малобюджетных авиаперевозках» доказано, что топливные элементы, работающие на сахарном сиропе — пригодны для электролетов и практически неогнеопасны.

— Удивительное дело! — произнес Кун.

— Просто инженерная физхимия, — Корвин улыбнулся, — что касается «Avro-2020», это хорошая машина, но ее геометрия не адаптирована к водороду, как топливу. Главная проблема: высокая криогенность и низкая плотность водорода: 70 граммов на литр. В классической геометрии планера, криогенный бак занимает половину фюзеляжа.

— Корвин, ты придираешься! — заявила Винни, — Я считаю решение фирмы «Interflug» прекрасным! Они нашли окно возможностей для раскрутки своей водородной темы в авиатранспорте и, купили этот «Avro-2020» на экспозиции в Париже. Теперь, хорошо выбрав момент, они пустили этот транспорт в дело. Простой психологический расчет: богатые малазийцы, мечтающие убраться из Сабаха подальше от ожидаемой атомной войны, не станут капризничать насчет того, на каком топливе летает лайнер.

— Винни права, — поддержал Галлвейт, — как известно, ложка ценна к обеду. Сейчас для «Interflug» важно раскрутить по TV этот полет, а уже затем адаптировать геометрию.

— На адаптировать, а сразу брать планер с FLEB-геометрией, — поправил Корвин.

Юниорка Пугу отодвинулась от стола, тихо массируя набитое брюшко, и спросила:

— Что такое FLEB-геометрия?

— Fat Lifting Expanded Body, — пояснил он, — самолет с толстым и широким фюзеляжем, переходящим в короткие крылья. Как «Skoyster» у Малколмов, например.

— Ага! — удовлетворенно сказала она.

— Кэп, — окликнул Иллэ, — ведь «Skoyster» у Малколмов на атомном движке.

— Мичман, знаешь: Малколмы не складывают все яйца в одну корзину. У них под этот планер есть три варианта: атомный, и два химических: под спирт и под водород.

— Знаете, — произнес профессор Кун, — слишком трудно поверить, что фирма «Interflug» успела бы подготовить такой рейс, если бы не получила информацию заранее.

— Ну, по ходу, сработала их корпоративная разведка, — откликнулась Винни Лао. Фраза прозвучала не очень убедительно, и Кун Цзивэй не поверил, хотя виду не подал.